1. Чародейский синклит

Хрустальный Шар вобрал в себя яркий оранжевый луч, его вращение прекратилось. Мерно пульсируя зеленоватым светом, он опустился в ладони верховного чародея. Объемная карта Братских Княжеств и сопредельных земель утратила четкость и медленно растаяла в воздухе. Белун подошел к нише в стене и положил Шар на мягкий бархат внутри кипарисового ларца.

— Теперь вы все сами видели, — сказал Белун, возвращаясь к столу и жестом приглашая остальных чародеев садиться. Те задвигали скамьями, рассаживаясь по обе стороны дубового стола, стоящего в середине большого зала, самого просторного в Белом Замке.

Белун согласился-таки на уговоры Заремы созвать чародейский синклит. В самом деле, настал час предпринять ответные действия против неведомой силы, таящейся под покровом Злой Мглы. Решающая схватка могла потребовать объединения всех чародейских чар и всех приемов Белой Магии. Но и сейчас, когда до поединка со Злыднем оставалось, по мнению Белуна, еще достаточно времени, бездействовать было нельзя. Злая Мгла активизировалась, всасывала в себя животворящую энергию Поднебесного мира и день ото дня увеличивалась в размерах. Река Аракос уже наполовину обмелела, поскольку верхние ее истоки были погребены под толстым слоем песка. Недавний песчаный дождь над Чурань-рекой был также очень тревожным предзнаменованием.

Чародеи сидели глубоко задумавшись, никто не торопился нарушать молчание. Молчал и Белун, не желая принуждать кого-либо высказываться первым. Он вглядывался в лица собратьев, не собиравшихся вместе уже более двенадцати лет, и отметил про себя, что внешне чародеи мало изменились. Гвидор все так же горд и щеголеват, Добран приветлив и мягок, Витим настороженно-озабочен, Борислав и Сувор так же мрачны, лишь Алатыр стал как будто спокойнее, усмирил молодую свою горячность и не рвется безрассудно в бой, как бывало прежде.

Гвидор заговорил первым:

— Я думаю, други, верховный чародей Белун не напрасно созвал нас и опасность, грозящая Поднебесному миру, очевидна. Но так ли она велика? Признаться, я уже свыкся с мыслью, что Черный Злыдень в образе Триглава время от времени подымает голову. Или, — он усмехнулся в аккуратно подстриженные усы, — три головы, если угодно.

Гвидор оглядел собравшихся, но лишь юный Алатыр улыбнулся его шутке.

— Мне думается, — продолжал Гвидор, — отчасти это нам даже на пользу. Крепость Белой Магии нуждается в постоянной проверке. А борьба со Злом бесконечна, она будет продолжаться и после нас, когда новое поколение чародеев займет наше место.

— Злыдня нельзя недооценивать, — пробасил Сувор. — С каждым разом его посягательства на власть над Поднебесным миром становятся все настойчивей, а действия изощренней.

— Мы тоже не лыком шиты! — воскликнул Алатыр, и Белун подумал, что опять обманулся, наделив юного чародея спокойствием и рассудительностью. — Злую Мглу мы и прежде видели. А вспомните, как позорно бежал от нас Триглав, уязвленный нашим могуществом!

Белун резко поднялся и устремил на Алатыра строгий, едва ли не гневный взгляд:

— Вспомни также о тех, кого нет среди нас! Вспомни Радигоста, Овсеня, Калина! Или ты забыл о собратьях, что погибли в борьбе со Злыднем?..

Алатыр сник и опустил глаза, словно провинившийся ученик, а верховный чародей подумал, что напрасно дал Зареме уговорить себя. Чародейский синклит вновь начался с ненужных споров, грозящих перейти в раздоры между собратьями, как не раз уже бывало. И не он ли сам своей резкостью побудит к тому чародеев…

Зарема также ощутила атмосферу неловкости и натянутого молчания и поспешила вмешаться:

— Собратья! В словах каждого из вас есть свой резон. Ты прав, Гвидор, борьба со Злом будет длиться вечно, и ее продолжат наши последователи. Прав и ты, Сувор, говоря, что нельзя недооценивать Злыдня и нельзя забывать о наших товарищах, павших в борьбе с ним. — Она с укоризной взглянула на Белуна и перевела взгляд на молодого Алатыра. — И ты, мой юный собрат, совершенно прав в нашем превосходстве над Триглавом. Так давайте же не тратить слова на бессмысленные споры и взаимные упреки, ибо все мы служим одному делу и стремимся к одной благой цели. А теперь я прошу вас внимательно выслушать меня…

Она подробно, не упуская ни малейшей детали, начала рассказывать о своем невольном проникновении в глубь Этверской пустыни, о коронованной особе неземной красоты, о таинственном луче, через который утекает в неведомое пространство животворящая энергия Поднебесного мира. Чародеи слушали очень внимательно, в особенности Витим, который однажды тоже предпринял неосторожную попытку приоткрыть завесу Злой Мглы и лишь на второй день пришел в сознание.

— Мы склонны считать, — произнес Белун, когда Зарема окончила свой рассказ, — что коронованная красавица — одно из воплощений Черного Злыдня. Причем сила, которой она владеет, значительно превосходит силу Триглава.

— Что до меня… — промолвила волшебница в нерешительности. — То есть я не могу утверждать наверное… Да и никто из нас пока не может, мы еще очень мало знаем. Но мне кажется, что она — воплощение не только Злыдня, в ней есть и другое начало. Может быть, даже человеческое.

Белун с сомнением повел бровью, однако не пожелал затевать бездоказательный спор.

— Как бы то ни было, сила ее велика, — подвел он итог. — Мы должны быть готовы ко всяким неожиданностям. И через пару недель ни на мгновение не прерывать мысленной связи друг с другом.

— Через пару недель? — удивился Гвидор. — Почему ты определил именно этот срок?

— Владигор еще в Ильмере. Хотя погребение князя Дометия уже состоялось, Владигор до истечения сорока дней должен находиться вместе с князьями Изотом и Калином подле осиротевшей Бажены. Затем он якобы примет приглашение вождя берендов Грыма Отважного погостить у него. На деле же переправится через Аракос (или посуху перейдет, если река через две недели совсем обмелеет) и направится в глубь Этверской пустыни.

— Задумано неплохо, — кивнул Борислав.

— Но почему Владигор? — нахмурился Алатыр. — Не спорю, он отважный витязь и его заслуги ни у кого из нас не вызывают сомнений, но по силам ли человеку пуститься навстречу неведомой опасности и, возможно, вступить в единоборство с тем, о ком мы и сами ничего не знаем? Куда целесообразней послать туда одного из нас.

— Тебя, к примеру, — хмыкнул Гвидор.

— Хотя бы меня! — Алатыр с вызовом тряхнул кудрявой головой. — Я уверен, что справлюсь, риску было бы куда меньше.

— Увы, Алатыр, — мягко возразил Белун, памятуя и сожалея о своей недавней резкости по отношению к юному чародею, — риску было бы куда больше. И я постараюсь объяснить тебе почему. Во-первых, Владигор не обычный человек, он посвящен в Стражи Времени, и не кем-нибудь, а Перуном. Посвященные живут во многих мирах, по-разному их называют: Стражами, Хранителями… Именно они своими делами, своей властью, творчеством заставляют вращаться колесо Истории. В них воплощается единение физических и духовных составляющих каждой эпохи. От их поступков и даже помыслов зависят судьбы народов. Если Владигор перед лицом опасности будет пребывать в бездействии, это отразится на будущности остальных людей, и не только синегорцев. Согласись, судьба их будет незавидна!

— Да уж! — покачал головой Добран.

— Во-вторых, — продолжал верховный чародей, — никому из нас нельзя пытаться в одиночку противостоять силе, что прячется под покровом Злой Мглы. Это равносильно самоуничтожению. Зарема чуть было не поплатилась жизнью за свою неосторожную попытку, а ведь она — не в обиду тебе, мой Алатыр, будет сказано — не уступит тебе ни в опыте, ни в умении.

— Мягко еще сказано, — поддакнул Сувор раскатистым своим басом.

Алатыр оценил деликатность верховного чародея, но так хотелось ему что-либо самому предпринять, что и логические доводы Белуна не смогли окончательно его убедить.

— Ну хорошо, раз в одиночку нельзя, давайте отправимся туда вместе!

— В-третьих, — вздохнул Белун, — мы не имеем права так рисковать. Кто может поручиться, что враг не ждет от нас именно этого и что все мы не попадем в заранее расставленную ловушку? Наша гибель лишит защиты многие тысячи людей. И потом, не забывай, что мы все еще говорим о Злой Мгле над Этверской пустыней. Но она и над Рифейскими горами тоже. Что если первый удар будет нанесен оттуда?.. Вот почему мы должны остаться здесь, забыть о наших разногласиях и не совершать необдуманных действий.

Алатыр хотел что-то возразить, привстал со скамьи, но, махнув рукой, снова сел и уставился перед собой. Вместо него встал Гвидор:

— Если я верно понял, верховный чародей посылает синегорского князя биться со Злыднем в образе некой красотки. Нам лишь остается ждать, что из этого выйдет.

— Что означает твой заносчивый тон, Гвидор? — вскинула брови Зарема. — Владигору надлежит выманить врага из его логова, по возможности уклоняясь от прямого единоборства.

— По возможности!.. — засмеялся тот. — А если у него не будет такой возможности? Владигор, называйте его хоть Стражем, хоть кем-нибудь еще, всего лишь простой смертный. Или я не прав?

Зарема открыла было рот, но Белун жестом остановил ее.

— Да, ты прав, — сказал он, — Владигор смертен, как смертны и мы, чародеи, даже если и длится наш век иногда дольше людского. Но порою волшебные чары бессильны там, где требуется человеческое мужество, чистота помыслов и добросердие.

— Это все слова, — поморщился Гвидор, — ничего не значащие слова. Все это не по мне.

— К чему ты клонишь? — не выдержал Алатыр.

— К тому, что Владигор не сможет того, что смогу я. И я намерен это доказать. А что касается красоток… — Он усмехнулся и покрутил свой ухоженный ус. — Хочешь, пойдем вместе?

Алатыр удивленно взглянул на него и покачал головой:

— Я вспомнил Радигоста. Когда-то он был моим наставником, и я считал его лучшим среди чародеев. Но потом и он стал думать так же. В последний раз, здесь же, в Белом Замке, в этом же зале, он говорил другими словами о том, о чем сейчас говоришь ты. Гордыня тобой движет, Гвидор! Опомнись!

— Ну вот, — сказал тот с пренебрежением, — ты читаешь назидания совсем как Белун. Прощай! Прощайте все, я ухожу ненадолго. Надеюсь, что, когда я вернусь, у вас будет не такой унылый вид!

Он засмеялся и легкой походкой вышел из зала.

Все подавленно молчали, избегая смотреть друг на друга. К стыду за поведение собрата примешивалась тревога за его жизнь, и трудно было определить, какое из чувств преобладает.

— Как это он некстати, — вздохнул седобородый Добран.

— Его было не удержать… — пробормотал Алатыр, и Белун взглянул на него с благодарностью: все-таки юный чародей не обманул его надежд.

— Не вини себя, Алатыр, — обратилась к нему Зарема. — Даже все вместе мы не смогли бы удержать Гвидора. Он давно уже все решил. Признаюсь, я даже не ожидала, что он примет наше приглашение, покинув свой Золотой Замок, искусственное голубое озеро и роскошь, с которой Гвидор так свыкся. Уже давно он не вникает в общие наши заботы и занят исключительно одним собой. Даже если бы он остался, кто знает, смогли бы мы составить Магическое Кольцо? Ведь оно требует единства наших помыслов.

Борислав с недоумением пожал плечами:

— Магическое Кольцо? Уж не хочешь ли ты замкнуть магическими ключами Рифейские горы или Этверскую пустыню? Полно, Зарема, наши возможности не безграничны.

— Меня беспокоит луч, исходящий из глубины Заморочного леса, — пояснила волшебница. — Нужно пресечь утечку животворящей энергии.

— Однажды мы уже замыкали Заморочный лес, — поддержал волшебницу Белун. — Сделаем это вторично. Во всяком случае вреда от этого не будет.

Чародеи вышли из-за стола и встали в круг, вытянув вперед руки и сцепившись мизинцами.

«Какой срок мы определим действию наших чар?» — мысленно спросила Зарема.

«Года, думаю, достаточно», — ответил Белун, и все кивнули в знак согласия.

Верховный чародей произнес короткое заклинание. Пламя в очаге дрогнуло, будто от внезапного сквозняка. Чародеи опустили руки. С этой секунды ни одно живое существо не могло больше ни войти в Заморочный лес, ни выйти из него. И оттого, что свершилось первое, пусть и незначительное защитное действие, все почувствовали себя спокойней и уверенней.

Дверь распахнулась, и в зал быстро вошел Филимон. Увидев чародеев, он слегка растерялся, не зная, кого приветствовать первым, и поклонился всем сразу:

— Так и думал, что у вас синклит. Внизу с Гвидором столкнулся. Веселый такой!

Он повернулся, чтобы уйти, но Белун остановил его:

— Ты кстати прибыл. Расскажи нам все, что там произошло на Чурань-реке?

— Ну, ничего такого особенного не произошло. — Филимон почесал в затылке. — Ну, тучка приползла, дождик пошел. Не мокрый, правда, а сухой — песчаный. Деревню засыпало. В общем, дело дрянь! Деревня, между прочим, тоже Дрянь. Вот, собственно, и все.

— И сильно засыпало? — поинтересовался Витим.

— Не то чтобы сильно, до окошек только. Однако народец оттоль уже потек. Потому как несподручно оказалось хлеб да овощ растить в песке-то, да и скотине до травы не докопаться никак. Старуха там одна во всем ведьму винит, которую из деревни на левый берег прогнали. Это, мол, та в отместку устроила.

Белун с Заремой переглянулись.

— Кажется, мне знакомо это место, — произнес верховный чародей. — Деревня Дрянь находится близ Заморочного леса на правом берегу Чурань-реки. Левый берег, насколько я знаю, не заселен. Когда-то там жила в своей избушке ведунья Лерия, позже зверски замученная в пыточных подвалах Климоги.

— Видимо, в избушке кто-то поселился, — сказала Зарема. — Туча, о которой упомянул Филька и которую я склонна считать частью Злой Мглы, наткнулась на мощное сопротивление. Центр противодействия находился как раз на левом берегу. Кроме того, на какое-то мгновение мне явилась незнакомая женщина. Нет-нет, не та, какую я видела в Этверской пустыне. Эта была вполне земной, но сила ее не уступала моей, хотя и была, как мне показалось, стихийной и плохо контролируемой.

— Нечто подобное почудилось и мне, — признался Белун.

— Пожалуй, я в ближайшее время отправлюсь туда и выясню все на месте, — сказала Зарема.

Добран вздохнул:

— Как много загадок! Прибавьте сюда еще Воронью гору, какого-то мальчика, падающую звезду и птицу о двух головах. У меня одна голова, и та идет кругом!

— Я почти уверен, — сказал Белун, — что все это звенья одной цепи. Разгадав одну загадку, мы отгадаем и другие. На двуглавого ворона и неприступную гору указывает и Книга пророка Смаггла, о которой я вам уже рассказывал. Проникнуть в Воронью гору, предупреждает Смаггл, можно лишь с восточной стороны, причем путь туда начинается в некой Великой Пустоши.

— Никогда не слыхал, — пожал плечами Витим. — Где это?

— Думается, в глубине Этверской пустыни, куда и отправляется Владигор.

Филимон, который давно уже нетерпеливо топтался на месте, не решаясь вмешиваться в разговор почтенных чародеев, наконец не вытерпел:

— Учитель! Но для меня-то Воронья гора не является неприступной. Позволь мне проникнуть туда сверху.

Верховный чародей покачал головой:

— Нет, Филька, еще не время рисковать. Твоя помощь может понадобиться Владигору, а если с тобой что-нибудь случится… Не будем об этом. Скажи лучше, не попадалась тебе больше птица о двух головах?

— Не попадалась, — разочарованно ответил Филимон и хотел что-то еще добавить, но тут подал голос Горята, весь вечер до этого молчавший. Это был древний старец, превосходивший по возрасту всех, кроме, пожалуй, Белуна. Его седая борода приобрела с годами какой-то сизый оттенок, волосы на голове почти все выпали, зато клочья бровей густо торчали во все стороны. Среди чародеев он слыл тугодумом и молчуном, чтил бога Велеса, не заводил себе никакого пристанища и бродяжил по дорогам, прикидываясь нищим. Все были удивлены, что он вдруг заговорил, и негромкий хрипловатый его голос зазвучал в полной тишине отчетливо и грозно:

— Слыхал я песню в низовьях Угоры. Пел слепой старик. О звезде небесной, попавшей в подземную темницу. И подумал я с печалью, что нет с нами сейчас чародея одного, с которым дружил когда-то…

— Может, Гвидор еще вернется? — робко произнес Алатыр, но Горята даже не посмотрел в его сторону.

— Его Микешей звали. А может, и по сей день зовут. Давно не видались… — Он замолчал, припоминая что-то, и молчание его настолько затянулось, что Сувор недвусмысленно прокашлялся. Горята сердито покосился на него и вдруг ткнул в его сторону пальцем. — Вот ты, Сувор, превыше всех богов Хорса чтишь, Белун — Перуна, Зарема — Мокошь плодоносящую, Добран — вдумчивого Сварога, Алатыр — Стрибога необузданного, Гвидор — Дажьбога щедрого, Витим — Ярилу веселого…

— Ну так что же? — не выдержал Сувор.

Горята отвел от него указательный перст и направил вниз:

— А Микеша, тот Переплута почитал. — Недоуменный ропот прошел среди чародеев, и Горята повысил голос: — Чего шумите? Али бог подземный почтения недостоин?

— Продолжай, Горята, — успокоил его Белун, хотя сам выглядел необычайно взволнованным. — Я внимаю тебе со всей серьезностью.

— А к тому я о Микеше вспомнил, что хорошо бы нам под землю-то и заглянуть. На солнышке все мы горазды с нечистью биться. А ты поди в логово ее сунься! Логово ее в царстве Переплута и есть. А лезть придется, чует сердце мое. Как тут без Микеши обойтись?..

Никто не ожидал от Горяты такой пространной речи. Смысл ее казался невнятным и привел чародеев в замешательство. Само имя Переплута, упомянутое к ночи, тревожило и пугало. Уж не тронулся ли Горята умом на старости лет? Просить содействия у бога, ладящего со смертью, когда необходимо бороться за жизнь?..

Филимон, тот и вовсе не понял ничего. Он так налетался за последние три дня, что лопатки ныли. Прикрыв ладонью зевок, он тряхнул головой, приободрился и заявил:

— Я Микешу знаю. Славный такой старичок!

— Ты?! — почти хором воскликнули Белун с Заремой.

— Не далее как вчера мы с ним болтали о том о сем. По нему и не скажешь, что он того… — Филимон замялся. — Чародей, одним словом.

— Где же ты говорил с ним?

— А недалеко от деревни засыпанной. Потом я сюда полетел, а Микеша в Заморочный лес пошел. Сказал, что жилье у него там.

Белун схватился за голову. Остальные растерянно молчали. Заморочный лес был ими же наглухо замкнут, и проникнуть туда ранее чем через год не было никакой возможности.

 

2. Микеша

Солнце уже поднялось, когда Евдоха вывела Дара на берег реки. Все необходимое в дорогу было собрано и уложено в заплечный мешок. Только нож в узорчатом чехле Дар наотрез отказался взять.

Противоположный берег Чурани изменился до неузнаваемости. Холмистый зеленый склон, на котором Евдоха пасла когда-то козу, был желт от толстого слоя песка. Лишь небольшая березовая рощица, серебрясь на солнце молодой листвой, немного оживляла безжизненный пейзаж. На вершине холма можно было рассмотреть верхушки нескольких деревенских изб, но ни собачьего лая, ни мычания коров не было слышно. Запаха дыма тоже не ощущалось, хотя ветерок веял с той стороны. Было тихо и пусто. И так же тихо и пусто было в душе у Евдохи.

Она запретила себе вздыхать и плакать и вообще быть слабой, втайне надеясь и веря, что еще сможет пригодиться мальчику. Дара ее сдержанность поначалу удивила, он ощутил грусть по прежней ласковой заботе, пусть даже чересчур навязчивой. Не сродни ли она той материнской нежности, которой он был кем-то лишен и к которой стремился?.. Но мысли его скоро приняли иное направление. Какая-то сила влекла его в дальнее путешествие, и он начинал думать только о нем.

Конь тряхнул гривой и заржал, глядя через реку.

— По-моему, пора, — сказал Дар. — Пятнышко торопит.

Он подошел к Евдохе и обнял ее, прижавшись щекой к груди. Они стояли так долго, женщина и мальчик, два одиноких человека, обязанных другу другу жизнью и ничего не ведающих о своем предназначении. Евдоха погладила Дара по голове и прошептала:

— Если совсем плохо будет, сынок, подумай обо мне. Я услышу.

— Все будет хорошо, — ответил Дар, мягко отстраняясь. — По-моему, мы еще встретимся.

Он быстро разделся донага, сунул одежу в мешок и шагнул к воде. Конь уже вошел в реку. Дар ухватился левой рукой за седло, правой поднял над головой мешок и лег спиной на воду. Пятнышко поплыл, увлекая за собой Дара и борясь с течением. Евдоха пошла вдоль берега, с беспокойством наблюдая за ними. («Как ему холодно! Давно ли снег сошел!..») Но переправа закончилась благополучно. Вскоре Дар, уже одетый, с ловкостью вскочил в седло и, обернувшись, помахал ей рукой.

Пятнышко, увязая копытами в песке, начал взбираться вверх по склону холма.

«Небось и огород мой засыпало…» — подумала Евдоха совершенно некстати. Ноги ее подкосились, и она свалилась в глубоком обмороке на траву.

Дар больше не оборачивался и не видел этого. Он смотрел вперед, отпустив поводья и доверясь коню. Пятнышко шел уверенно, будто тропа была ему давно и хорошо знакома, хоть под снегом ее спрячь, хоть под песком. Взобравшись на холм, конь направился к погоревшей Евдохиной избе на краю деревни, однако и пепелище было скрыто под толстым песчаным слоем. Пока конь в нерешительности топтался на месте, Дар заметил у ближнего двора здоровенного мужика с деревянной лопатой. Тот, видимо, был не в себе. Он отбрасывал песок от ворот, затем перебегал к забору и начинал копать там, но и новое место ему не нравилось, он перелезал через забор и принимался тыкать лопатой в полузасыпанное окошко избы. Внезапно мужик повернулся и уставился на юного всадника.

— Чужак! — Он погрозил Дару кулаком, попятился и, спотыкаясь, бросился бежать в глубь деревни.

Мальчик узнал его, тот приходил с каким-то требованием к Евдохе, и, кажется, она звала его Саврасом. Саврас желал ему зла, но сейчас был болен, и Дар подумал, не следует ли попытаться исцелить его.

— Что скажешь, Пятнышко? — похлопал он по шее коня.

Конь фыркнул и двинулся прочь от этого дрянного места, увозя отсюда мальчика уже навсегда.

Слой песка становился все тоньше и вскоре совсем исчез. Под копытами зазеленела трава. Потом сделалось сумрачно, и Пятнышко ступал уже по старой высохшей хвое. Они въезжали в темный еловый лес.

Он мало походил на лес по ту сторону реки, в котором Дар нашел фиолетовые грибы, хотя они здесь тоже росли и было их предостаточно. Крохотные птички бесшумно перелетали с одного дерева на другое, одна вспорхнула мальчику на плечо, но тут же умчалась, чего-то испугавшись. Пятнышко проехал мимо гигантского муравейника, вершина которого была вровень с головой Дара. Черные муравьи, походившие размерами на жуков, тащили мертвую змею. Ели также были громадны, их тяжелые лапы почти совершенно закрывали небо. Ухнула и зашумела невидимая птица, на Дара просыпался дождь из крупных колючих игл, и вновь наступила тишина. Мальчик мотнул головой, стряхивая с волос иголки, и заметил, что справа лес редеет и вдали проглядывают стволы берез. Но Пятнышко вдруг поворотил налево, к началу глубокого оврага, каменистые края которого медленно сужались. Дар тронул было поводья, чтобы направить коня в ту сторону, где посветлее, но передумал, решив по-прежнему доверяться его чутью.

Конь начал спускаться вниз, настороженно прядая ушами, будто прислушивался, нет ли рядом опасности. Вскоре и Дар понял, что опасаться есть чего. Края оврага сузились настолько, что повернуть назад не было уже никакой возможности. Вздумай лютый зверь либо лесной разбойник напасть на них, лучшую западню трудно было придумать.

Дар то и дело пригибался, чтобы не ушибить голову о полусгнившие стволы, которые, падая, перекинулись когда-то через овраг. Ему по-прежнему было непонятно, почему Пятнышко выбрал дорогу по дну оврага, ведь и по верхнему его краю можно было ехать в ту же сторону. Наверное, решил он, конь в точности повторяет свой прежний путь, только в обратном направлении. Опасный участок между тем остался позади, начался пологий подъем, и овраг наконец кончился. Ели расступились, радостно сверкнуло солнце. Дар почти уверился в своей догадке, когда конь остановился на краю большого болота, которое в сравнении с полумраком сплошного ельника выглядело даже нарядным, покрытое ковром зеленой ряски. Вдруг из его глубины в нескольких саженях от берега с утробным бульканьем всплыл коричневый пузырь и тут же лопнул, извергнув облачко противно пахнущего газа. Ряска в этом месте разошлась, угрожая чернотой трясины, и вновь сомкнулась. Путь напрямую был немыслим.

Пятнышко глубоко вздохнул, словно собака, потерявшая след. Мальчик улыбнулся его растерянности, потянул поводья вправо, и конь послушно двинулся в обход болота. Но, сделав несколько шагов, вновь остановился, пошевелил ноздрями и уставился на противоположный берег. Дар тоже посмотрел туда, однако никого не увидел. Разве что высокие стебли осоки чуть шевельнулись от легкого ветерка.

Нора, куда спряталась мышь, была слишком узка, и он принялся разрывать ее передними лапами, рыча и поскуливая. Когти натыкались на мелкие камни и корешки, подушечки лап начало саднить, уже и яма казалась достаточно глубокой, а мышь все еще была недоступна. Он чувствовал, что она совсем близко, и его дразнил и раздражал ее запах, в котором было больше панического страха, нежели живой плоти. У него зачесался нос, он потерся им о плечо и неожиданно увидел, как мышь вынырнула из земли близ трухлявого пня на расстоянии всего одного прыжка от места раскуроченной норы. И он немедленно прыгнул. Мышь не ожидала, что потайной выход будет обнаружен столь быстро, и в оцепенении глядела, как стремительно увеличивается в размерах тело хищного зверя. Издав предсмертный писк, она задохнулась и исчезла в клыкастой пасти.

145

Волк облизнулся и встал, тяжело дыша. Клок линялой шерсти отвалился от его тощего бока и опустился на землю, накрыв капельку крови — крохотное свидетельство лесной драмы. Зверь не насытился, это была его единственная трапеза за последние три дня, но он так уже свыкся с постоянным голодом, что и несчастной мыши был рад. К чему он не мог привыкнуть, так это к неумолимой старости, сбивающей дыхание при быстром беге и заставляющей ныть к непогоде плечи и хребет. К тому же у него болел и пошатывался левый клык. Но куда мучительней боли и голода была жгучая обида на соплеменников, изгнавших его из стаи, вожаком которой он недавно считался. Другой волк, молодой и наглый, коварно занявший его место, снился ему во время полуденного отдыха, и старый зверь рычал и вздрагивал во сне от жажды мести, мечтая о том, что когда-нибудь перегрызет горло своему заклятому врагу. Только тогда он бы смог наконец успокоиться и с благодарностью покинуть этот мир.

Зрение старого волка также слабело. Но слух и чутье все еще верно служили ему. Спустя час после мышиной охоты он уловил в воздухе человеческий запах. Он, как ни странно, показался ему знакомым. Затем к запаху человека прибавился пряный конский дух, наполнив волчью пасть голодной слюной. Движимый скорее любопытством, чем надеждой утолить голод, волк потрусил в сторону верхового путника, стараясь не обращать внимания на уколы хвойных иголок.

Гнедого жеребца с белым пятном на груди он узнал сразу, с ним у него были связаны самые неприятные в жизни воспоминания, и волчья пасть невольно ощерилась. Всадник оказался совсем молодым и безоружным. У волка даже мелькнула мысль напасть на них, но вновь, как в ту студеную лунную ночь, чувство невыразимой тоски пронзило все его существо, и он едва сдержался, чтобы за неимением луны не завыть во весь голос на прячущееся за еловыми ветвями солнце. Он опять ощутил свою беспомощность перед неведомой силой, запрещающей хищному инстинкту вырваться наружу. Единственное, что мог позволить себе старый волк, это следовать за всадником на достаточном расстоянии, чтобы, оставаясь незамеченным, не упускать из поля зрения, хотя и не смог бы даже себе самому объяснить, к чему эта бессмысленная слежка. Было бы куда благоразумней уйти прочь и попытаться отыскать себе какую-нибудь другую беспомощную жертву, пока он окончательно не ослаб от голода. Однако все трое — мальчик, конь и волк — продолжали неуклонно двигаться в глубь Заморочного леса.

Миновав болото, которое они обошли с разных сторон, троица вошла в светлый березняк, и зверь отстал, опасаясь быть увиденным издали. Затем он и сам потерял из виду мальчика, потому что конь, соскучившийся по солнечному пространству, вдруг побежал резво и легко. Идя по следу, прибавил шагу и волк. Скоро он устал, запыхался и, добежав до ручья, долго лакал холодную вкусную воду, превозмогая боль в левом клыке. Потом он побежал дальше, но вдруг встал, не учуяв следа. Волк сделал круг и вернулся к ручью. Он догадался, что конь дальше пошел по его песчаному руслу, но куда — вверх или вниз по течению? Ему хотелось надеяться, что вверх. Там, на вершине пологой горы, росли стройные сосны и бил из-под земли сильный ключ, оттуда открывался вид на шевелящееся море хвойных крон. Это было самое высокое место в лесу, и зверь любил иногда отдыхать там, подставляя солнцу брюхо и слушая ветер.

Он побежал вверх.

Увлеченный невеселыми размышлениями об одиночестве, он не вдруг осознал свою ошибку. Конские копыта непременно должны были поднять муть со дна ручья, а между тем холодный поток был по-прежнему чист и свеж. Собственная оплошность, непростительная даже для щенка, ввергла старого зверя в окончательное уныние. Он заскулил и, поджав хвост, потрусил обратно. Волк не особенно спешил еще и потому, что ему не хотелось спускаться вниз по течению. Он боялся. Лес в той стороне был настолько мрачен и зловещ, что никто из его стаи не решался преследовать жирного зайца или хромающего оленя, если тем удавалось добежать до чащи и скрыться в ней. И все же он по-прежнему бежал туда, даже не спрашивая себя, зачем он это делает, ибо не знал ответа.

Ручей начал причудливо петлять и одновременно с этим мелеть. Когда он совсем усох под какой-то корягой, волк не учуял уже, а увидел отчетливые следы конских копыт. Дальше еловые стволы стояли так плотно друг к другу, словно это был не лес, а частокол, поставленный неким исполином для охраны своих владений. Не то что коню, даже волку трудно было протиснуться между почти сросшимися деревьями. Лишь в одном месте ели раздвинулись, образовав некое подобие уходящей вдаль пещеры с низкими сводами из толстых сплетающихся ветвей. Туда вела неширокая, но утоптанная тропа, по которой сновали черные муравьи. Один из них больно укусил волка между когтями, словно гоня его прочь или торопя вперед. В самом деле, неподвижно стоять, когда под ногами копошится множество этих насекомых, было небезопасно. Зверь потянул носом стойкий запах человека и жеребца и неуверенно побежал вслед за ними.

Огненному шару на небе оставалось еще четверть пути до заката, но для волка уже наступила ночь. Он осторожно двигался по еловому коридору и не бежал, а почти шел, порою не различая во тьме, куда ступают передние лапы. Его по-прежнему вел запах коня, и однажды волку даже пришлось, преодолевая отвращение, перепрыгнуть через кучу свежего конского помета. Внезапно ему почудился шорох слежавшейся хвои, он остановился и посмотрел назад. Все было тихо. Он пошел дальше, но шорох повторился. Старый волк замер, прижался линялым боком к выпуклому корню и стал ждать. Прошло немало времени, прежде чем хвоя вновь заелозила под чьими-то лапами и крадущиеся шаги начали приближаться. Старый зверь с удивлением услышал знакомый волчий запах, а вскоре различил во тьме и самого волка. Это был тот самый молодой наглец, встречи с которым так ждал бывший вожак. Молодой тоже увидел его, вздрогнул и попятился, оборачиваясь назад, словно рассчитывал на подмогу. Но если он и привел с собой волчью стаю, остальные волки явно не торопились следовать за ним в глубь мрачного елового коридора. Воспользовавшись его замешательством, старый волк бросился на молодого и сбил его с ног. Тот быстро вскочил, цапнул напавшего за хребет и поперхнулся набившейся в пасть жесткой щетиной. Старый вновь повалил его, стремясь покончить с врагом как можно скорее. Он понимал, что на затяжной поединок у него не хватит сил. Перед глазами мелькнуло ненавистное горло, и он полоснул по нему удобным левым клыком. Из глубокой раны полилась кровь, но удар не оказался смертельным: расшатавшийся корень не выдержал, и больной клык вывернулся набок, сделавшись непригодным для схватки. Однако молодой смалодушничал и, вместо того чтобы использовать свое неожиданное преимущество, бросился бежать. Старый ринулся за ним, но скоро отстал, тщетно борясь с одышкой. Изуродованный клык мешал ему, он, не обращая внимания на боль, вытолкнул его языком из пасти и, сглатывая собственную кровь, продолжал преследование. Темный коридор все не кончался, и в какой-то момент старый волк засомневался, не утратил ли он ориентацию, следуя в обратном направлении. Наконец впереди как будто замаячил свет, и зверь прибавил шагу.

Дар долго не мог привыкнуть к почти полной темноте в еловом коридоре, по которому они следовали, и все больше начинал тревожиться. Пятнышко также вел себя беспокойно, то и дело оглядываясь и шевеля чуткими ушами. Иногда он вовсе останавливался, затем быстро трогался с места, переходя на бег, и мальчик наклонялся вперед, чтобы какая-нибудь еловая лапа не вышибла его из седла. Вдруг он вспомнил про свой камень, сунул руку под рубаху и вынул его из кожаного кошеля, крепко держа за граненые края. Все вокруг озарилось ровным ярким светом, словно в руке мальчика загорелся бездымный факел. Конь побежал уверенней.

Дар с удивлением рассматривал огромные стволы, тесно прижавшиеся друг к другу, переплетения ветвей над головой. Смолистые стены этого древесного коридора, уходящего во тьму, так же как и его разлапистые своды, были соразмерны и несомненно имели искусственное происхождение. Но что за человек создал этот таинственный ход? Да и человек ли?..

Они ехали так долго, что Дар не знал, день ли еще по-прежнему или уже настала ночь. Он почувствовал голод и вспомнил об овсяных лепешках, которые напекла в дорогу Евдоха. Но развязывать заплечный мешок и трапезничать на ходу не хотелось, и Дар решил дождаться более удобного случая. Когда-нибудь кончится же этот коридор.

Едва он успел подумать об этом, как коридор в самом деле кончился и они выехали на большую поляну, не меньше той, на которой стояла Евдохина избушка. Хотя лесной поляной назвать ее было трудно, настолько она была угрюма и сумрачна. Вместо травы землю устилал слой сухой хвои, а в середине вместо избушки возвышался огромный муравейник. Ели стеной стояли вокруг поляны. Солнечный свет не проникал сюда, но мешали не разлапистые ветви, а кружевные слои сплошной паутины. Она была густой и толстой, и ее нити походили скорее на крепкие веревки. Дар вдруг заметил, что на них висят кости и скелеты лесных животных. На земле их тоже было достаточно. Даже лошадиный череп жутковато белел близ муравейника. Пятнышко, косясь на него, осторожно пошел по кругу, держась поближе к стволам. Стояла тяжелая тишина, и Дар поймал себя на том, что невольно задерживает дыхание, стараясь не производить лишнего шума. Даже кристалл в его руке светился теперь не так ярко.

Внезапно на поляну выбежал раненый волк. Из-под его густой шерсти на хребте сочилась кровь. Он подбежал почти к самому муравейнику, резко повернулся и, припав на передние лапы, яростно ощерился и зарычал. В темноте коридора не было заметно никакого движения. Дар сообразил, что преследователь волка, кем бы он ни был, далеко отстал, но рано или поздно появится. Не стала бы звериная схватка помехой для дальнейшего путешествия… Пятнышко тоже был испуган, по телу его прошла мелкая дрожь, и он неотрывно смотрел на происходящее посреди поляны. А там действительно творилось непонятное. То, что Дар поначалу принял за гигантский муравейник, зашевелилось и оказалось мохнатым пауком. Чудовищное животное вскинуло вверх три или четыре длинные лапы, и на волка, все еще рычащего в сторону темной дыры, начали опускаться кольца липкой паутины. Зверь от неожиданности подпрыгнул и сразу же запутался в ней, повалившись набок и беспомощно дергаясь. Паук продолжал опутывать его, и волк вскоре превратился в сплошной кокон из паутины, лишь полоса окровавленной шерсти была все еще видна. Паук впился в его рану отвратительными своими жвалами и замер. Белый живот чудовища стал медленно краснеть. Напившись крови, паук взобрался по свисающей нити на ближайшую сеть и принялся втаскивать свою жертву наверх. Затем, оставив бесчувственный кокон в подвешенном состоянии, он спустился на землю и застыл. Но тут же опять вскинулся и, слегка покачиваясь на зигзагообразных волосатых лапах, уставился злыми глазищами на маленького всадника. Дар находился не менее чем в трех десятках саженей от чудовищного паука, но и на таком расстоянии ощутил леденящий холод его взгляда. Пятнышко заржал и поскакал вдоль стены еловых стволов. Сделав полукруг, конь встал^ Дар с испугом увидел, что паук, не желая упускать их из виду, поворачивается вслед за ними на своих восьми лапах. И тут из темного коридора выбежал второй волк. Он был крупнее и старше первого, но Дар увидел, что он тоже ранен. Волк тяжело дышал, вывалив язык, левого клыка у него не хватало, из пасти капала кровь. Видимо, запах крови и привлек паука, он переключил свое внимание на зверя и пошел на него. Волк зарычал, попятился и отступил во тьму. Паук с неожиданным проворством подбежал к черной дыре. Широко расставленные лапы не позволяли его мохнатому телу проникнуть в глубь коридора. Тогда он вытянул вперед одну из них и начал шарить ею в темноте, желая нащупать и придушить окровавленную жертву. Вдруг он отпрянул назад, и Дар вздрогнул от пронзительного и какого-то булькающего вопля. Перекушенная лапа волочилась по земле, оставляя в шуршащей хвое глубокую борозду. Паук остановился и метнул в коридор длинную нить паутины. Вероятно, бросок достиг цели. Чудовище уперлось в землю четырьмя лапами, одновременно заработав еще двумя, которые вытягивали липкую нить обратно. Конец ее прилепился к волчьему боку, выволакивая зверя наружу. Волк скользил когтями по хвое и тщетно пытался укусить паутину.

Дару показалось, что старый волк обречен. Хотелось как-то помочь ему. Мальчик даже тронул поводья, но Пятнышко благоразумно не послушался и остался стоять на месте.

Волка спасло то, что старая его шерсть не окончательно вылиняла. Когда паук подтащил его совсем близко, зверь метнулся вперед и в отчаянном прыжке намертво впился зубами в одну из волосатых паучьих конечностей, упирающихся в землю. Одновременно с этим целый пласт старой шерсти отделился от тощего бока вместе с липучей нитью паутины. Паук не удержал равновесия и упал на бок. Волка швырнуло вперед, он разжал пасть и врезался в мягкий живот чудовища, рванув его правым клыком со всей яростью, на какую еще был способен. Волокнистые внутренности и кровавая слизь хлынули наружу и погребли под собой старого вожака, лишив его последнего живительного вдоха.

Паук был еще жив. Он злобно таращил глаза и силился подняться. Пятнышко резко опустился на колени, и Дар от неожиданности скатился с седла на землю. Видимо, этого конь и ждал. Он стремительно поскакал к чудовищу, встал перед ним на дыбы, а затем взбрыкнул и задними копытами разнес пауку голову.

Дар торжествующе вскинул руку. Яркий луч от камня ударил в паутину над головой. Она тотчас начала расползаться, лопаться и оседать лохмотьями на еловых ветвях и стволах. В вышине засветилось небо. Оно было голубым и безоблачным. Паучья туша стала бесформенной массой и продолжала таять, словно иллирийская медуза под солнцем, а потом и вовсе исчезла. Лишь скелет отважного волка с единственным клыком отчетливо выделялся посреди хвойной поляны.

— Ну, пособил так пособил! — раздался вдруг веселый и лукавый голос.

Пятнышко сразу же подбежал к мальчику и встал рядом. Дар поспешно спрятал камень под рубаху и огляделся. Из темного коридора вышел на свет невзрачный старичок с реденькой бородой и хитрыми глазками.

— А то ведь сущее безобразие творилось тута, — продолжал он, направляясь к Дару. — Прямо домой не попасть! Ну а тута и ты с камушком пожаловал. И вовремя. Я прямо заждался, ей-ей не вру! — При упоминании о камне Дар невольно прикоснулся к кошелю под рубахой. Старичок это заметил и замахал на него. — Да что ты, не украду я! Что ты! Его же, окромя тебя, и в руках никто не удержит. Вот ведь оно как!

Последнюю фразу он произнес с таким неподдельным удивлением, что мальчик улыбнулся. В словах старичка не чувствовалось скрытого подвоха, приветливость его казалась искренней.

— Дедушка, а ты кто? — спросил он.

— Я-то? — переспросил старичок и задумался, будто этот простой вопрос показался ему слишком затейливым. — А Микеша! Микешей, стало быть, меня и зови. А ты, стало быть, гость мой. Самого-то как звать?

— Меня Даром звать.

— Ну-ну, — кивнул тот. — Хотя даром редко что у нас делается. Имена даром тоже не даются. Ну, раз назвался так, воля твоя. Пойдем, стало быть?

— Куда?

— Как — куда? — удивился Микеша. — В гости ко мне. Ты же услужил мне, чудище одолел. Не мешает и отдохнуть.

— Это не я одолел, — сказал Дар. — Это волк. И еще Пятнышко.

— Хе-хе-хе! — добродушно засмеялся старичок. — Да что б они сделали без тебя! И без камушка твоего.

Слова странного старичка были просты, но мальчик не понимал и половины их значения. Он покачал головой и сказал как можно мягче:

— Ты, дедушка, прости, но нам в дорогу пора. Недосуг нам гостить.

Тот округлил глазки и всплеснул руками:

— А дорога-то где? Куда поедешь-то? Обратного пути уже ведь нету.

— Обратно нам не нужно, — сказал Дар и в растерянности оглянулся. Ели по-прежнему тесно прижимались друг к другу, и покинуть поляну можно было лишь тем же самым темным коридором, по которому они сюда и приехали. Мальчик замялся и спросил: — А почему обратного пути уже нет?

— Так ведь чародеи лес замкнули! — подивился его непонятливости старичок. — Ненадолго, правда, всего на годок, да ведь тебе и до завтра ждать невтерпеж. А все ж погоди до завтра-то. Да и не пущу я тебя на ночь глядя!

— Ладно, — вынужден был согласиться Дар. — Но я вместе с Пятнышком. И до завтра только.

— До завтра, до завтра, — успокоил его Микеша.

Он подошел к ближайшей ели, из ствола которой торчал короткий толстый сук, ухватился за него двумя рукам и почти повис на нем. Шершавое полукружье коры неожиданно поползло вниз, оказавшись потайной дверью. Дар увидел широкие каменные ступени, спускающиеся в темноту. Пятнышко, к его удивлению, тотчас направился туда, и мальчик последовал за конем. Спуск был пологим, но Дар споткнулся и чуть не упал, нащупывая очередную ступень в кромешной тьме.

— Ты посвети себе-то, — посоветовал идущий за ним Микеша. — Конь, как я погляжу, дорогу вспомнил. Мне тоже не привыкать. А ты как бы шею не свернул.

Дар, поколебавшись, достал из кошеля свой камень, и пещера сразу озарилась ровным светом. Ее высокий свод и стены были составлены из могучих еловых корней. Ступени скоро кончились, и под ногами также оказались корни. Идти стало труднее.

— Вот ведь оно как! — пробормотал сзади Микеша. — Перун у Переплута помощи просит. Ну времена!

Они шли недолго. Корневые стены сменились каменными, подошвы ступали по ровной твердой земле. Дышалось легко, но от земли веяло сырым холодом, кое-где лежал иней. Дар обрадовался, когда впереди появился живой огонь, и опять вспомнил об овсяных лепешках в заплечном мешке. Огонь горел в небольшом очаге, освещая и обогревая просторный зал со стенами из гранитных глыб. Легкий дымок поднимался и уходил в узкую щель на потолке. Рядом с очагом, вытекая из-под скалистого валуна, журчал в каменном желобе чистый ручей. В противоположном углу стояли бочонки и кадки, с потолка свисали пучки высушенных трав, связки кореньев, какие-то мешочки. Полка, также подвесная, была заставлена горшками и прозрачными пузырьками с разноцветной жидкостью. Под ней лежало длинное толстенное бревно со стесанным верхом, заменявшее, видимо, и лавку, и стол, ибо присесть больше было некуда.

В центре этого странного помещения лежала круглая каменная плита с начертанной на ней черной стрелой.

— Горит, горит мое полешко заветное! — радостно произнес Микеша, подходя к очагу. Он подержал над ним руки, будто хотел согреться. Пламя уменьшилось и загорелось ровнее. Старичок развязал свой мешок, достал из него сверток из лопуховых листьев, развернул, и в нем оказалось несколько свежих плотвичек. Микеша ловко нанизал рыб на ивовые прутья и пристроил их над огнем.

Пятнышко напился из ручья и отошел в сторону, спокойно наблюдая за действиями старичка. Дар спрятал под рубаху кристалл, присел на бревно и, тоже развязав свой мешок, вынул тряпицу с лепешками. Вкусный запах печеной рыбы уже начал щекотать нос.

Микеша подошел к одной из кадок, зачерпнул полную плошку моченой брусники и поставил перед мальчиком. Затем вернулся к очагу, убедился, что рыба испеклась, и наполнил вторую плошку румяными плотвичками.

— Угощайся, мил человек, — сказал он, присаживаясь на бревно. — Завтра трудный тебя ждет день, может, и не до еды будет.

Некоторое время они ели молча. Наконец Дар не выдержал:

— Микеша, откуда ты про меня знаешь? Расскажи мне… обо мне.

Старичок прожевал лепешку, тяжело вздохнул и озадаченно поскреб в бороде.

— Да знаю-то я не шибко много. Тут вот ведь странность какая. Иные наверху родятся, чтоб потом вниз сойти. Ты же под землею рожден, чтоб затем наверх подняться. И Переплут тебя щадит, и Перун лелеет, видать, нужен ты и тому и другому. А я что ж? Я человек маленький, только и умею, что Переплуту служить да со смертушкой дружить…

— Ты сказал, что мой камень никто, кроме меня, в руках не удержит. Почему так?

— То Перунов камушек. Силы необыкновенной. Коли носишь ты его, значит, греха на тебе нет. Он главный твой оберег. Вон ты сколько лет по горам, по лесам да по пустыням скитался, а все жив! Ни звери, ни люди лихие не смогли тебя погубить.

— Я ничего этого не помню.

— Конек твой помнит зато.

— А куда мы едем?

— Я полагаю, камушек хозяину вернуть. Путь неблизкий, в землю айгурскую, под Воронью гору, и дороги туда прямой нет, петлять придется. Опять же встречи с недругами не миновать. Те, может статься, похитрей паучины окажутся. Не заробеешь?

— Я не боюсь, — сказал Дар задумчиво. — Но ты обещал, что мы завтра отправимся. А перед тем обмолвился, что какие-то чародеи лес заперли на целый год…

— Чародеи-то? Точно, заперли, когда ты и паутину еще не расплел. — Микеша тихонечко засмеялся. — Они и не знают про тебя ничего. Белун совсем одряхлел. А Временной колодец — вон он стоит, тебя дожидается. — Микеша кивнул на круглую каменную плиту. — Завтра нырнешь, а где вынырнешь, того и я не ведаю.

— Микеша… — начал Дар, и его голос дрогнул. — А про маму мою ты ведаешь?

Тот испуганно посмотрел на мальчика и промолвил с неохотой:

— Не хочу бога подземного гневить. Коль уснула она навеки, к чему смертный покой нарушать?..

— Она жива! — воскликнул Дар. — Я чувствую это!

Старичок покачал головой:

— Неведенье порой лучше знания-то. Не навредил бы сам себе.

— Мне очень нужно знать, — твердо произнес Дар.

Микеша вздохнул, поднялся, достал с полки пузырек с синей жидкостью и направился К ручью. Мальчик пошел за ним.

— На плиту, гляди, не наступи! — строго предупредил Микеша. Он откупорил пузырек и вылил его содержимое в ручей. Течение ручья остановилось, вода помутнела и затянулась синей маслянистой пленкой. Микеша снял с пояса нож, взял мальчика за левую руку и слегка ткнул острием в кончик мизинца. В ручей упала капелька крови. — Ну, смотри теперь.

Неподвижная вода потемнела, на ее сумрачной поверхности проявилась скамья, на которой, подперев рукой голову, сидела, глубоко задумавшись, женщина в черном одеянии. Яркий луч озарял ее длинные золотистые волосы и угасал далеко во тьме, высвечивая каменные стены подземелья. Прикрытое ладонью лицо женщины виделось неотчетливо. Она не изменила позы и никак не отреагировала на появление маленького желтоглазого уродца в меховом плаще с капюшоном, который внезапно вышел из мрака и поклонился ей до земли. Изображение подернулось мутью, исчезло и вновь вспыхнуло, но уже гораздо ярче. На этот раз Дар увидел предвечернюю степь и всадника на прекрасном белом коне. Всадник тоже показался ему прекрасным. Лицо его было мужественным, густая короткая борода слегка курчавилась, вьющиеся светлые волосы были стянуты на лбу узорчатым ремешком. На его плече сидел, подремывая, филин. Еще один человечек устроился на конском крупе за спиной всадника, но разглядеть его не удалось. Застывший поток вновь пришел в движение, ручей зажурчал, и чистая вода размыла и унесла голубую муть под скалистую стену.

Дар в растерянности посмотрел на старичка:

— То была моя мама?

— Она жива, — откликнулся Микеша.

— Я не рассмотрел ее лица. А всадник, кто он?

— В тебе течет его кровь, и она отозвалась.

— Значит, и отец есть у меня? — В голосе мальчика звучали волнение и радость.

— Боюсь, он сам об этом не знает, — вздохнул Микеша. — Но вы торопитесь в одну сторону, может, и встретитесь. Однако, хоть звездочек над головою здесь у меня нету, время позднее, ты уж поверь мне. Ложись-ка почивать, завтра рано разбужу.

Дару, взволнованному и обнадеженному, казалось, что он не сможет заснуть в эту ночь. Но усталость после первого дня пути брала свое. Пятнышко уже давно дремал, опустив голову. Микеша пошептал над очагом, и огонь запылал ярче, распространяя вокруг себя волны тепла. Дар устроился на жестком стесанном бревне, глаза его закрылись, и он задышал ровно и спокойно.

 

3. Степной пожар

— Перед прахом твоим, Дометий, клянусь, что не пожалею жизни своей ради единства и процветания Братских Княжеств. Да останется славное имя твое в памяти людей на долгие годы! — Голос Владигора отчетливо звучал в звенящей утренней тишине. Произнеся последнее слово, князь Синегорья повернулся к Бажене и, приложив ладонь к сердцу, склонил голову.

— Клянусь! — повторил вслед за ним князь Калин.

— Клянусь! — отозвался князь Изот.

— Клянусь, что подлый враг не избегнет мщения! — громыхнул бас вождя берендов Грыма Отважного.

Полсотни ильмерских трубачей вскинули длинные трубы, и протяжный томительный звук поплыл над Ильмерским озером, все еще затянутым коркой синего льда. На крышку длинного, напоминающего челн гроба посыпались мерзлые комья. Вдоль берега к месту погребения потянулись возы с землей, чтобы к вечеру погребальный курган обрел свою первоначальную форму. А трубы все продолжали звучать монотонно и скорбно, и княжна Бажена, сохранявшая мужественное самообладание со дня смерти отца, наконец не выдержала и разрыдалась. Тотчас жалобно запричитали плакальщицы из княжьей челяди, и даже у самых стойких воинов заныло сердце.

Поминальный пир, начавшийся ночью и длившийся весь следующий день, не отличался, однако, чрезмерным унынием. Князь Дометий прожил долгую жизнь, успев и воинскую доблесть проявить, и земными радостями насладиться. Судьба его многим казалась завидной, и о том, что смерть князя была насильственной, старались не вспоминать. Вспоминали не смерть, а его удачливость в битвах, охотничьи утехи, веселость на дружеских пирах и острословие. То и дело среди гостей раздавался смех. Уж на что Бажена, и та не сдержала улыбки, когда Изот с Калином, будто пожелавшие перещеголять покойного друга в винопитии, уснули обнявшись прямо за столом. Лишь Грым Отважный сохранял прежнюю свою угрюмость, да Владигор был необычно немногословен и задумчив.

После поминок сразу наступила бурная весна. Солнце пекло едва ли не по-летнему, растапливая заснеженные поля и луга. Дороги сделались непроходимыми. Ручьи становились речками, речки превращались в стремительные потоки. Несколько деревень смыло грязной талой водой со всеми избами, тела утопленников находили в десятках верст от родного очага. Бажена распорядилась выделить из казны средства в помощь обездоленным семьям. Ратники Братских Княжеств, сопровождающие своих князей, отложили мечи и копья и взялись за топоры — инструмент тоже привычный. Синегорские, ладанейские и венедские воины состязались друг с другом в умении тесать бревна, ставить срубы, класть печи. Впрочем, и сами ильмерцы старались не уступать им ни в чем.

Солнце пекло по-прежнему. Земля вскоре подсохла. Воздух наполнился пьянящим ароматом цветов и трав. Владигор под вечер седлал Лиходея, почти насильно вытаскивал Чучу из писцовой горницы, где тот проводил все свое время, и объезжал с ним окрестные луга. Чуча ворчал на леность ильмерских летописцев, не удосужившихся до сих пор составить более или менее толковую историю своего княжества, и жаловался, что княжьи писцы пренебрегают его советами и даже посмеиваются над ним. Часто к подземельщику с князем присоединялся Филимон. В последнее время летать ему приходилось много, и он так уставал, что не желал порой принимать человеческий облик, а просто садился на плечо Владигору и, чувствуя себя в безопасности, урывал часок для сна. Так они и ехали втроем, погруженные в свои мысли, догадываясь, что предстоящее им вскоре путешествие не будет столь безмятежным. В один из таких вечеров Владигору привиделось лицо мальчика, незнакомое, но почему-то взволновавшее его. Видение было мимолетным, однако учащенно забившееся сердце успокоилось не сразу. Даже Бажена за вечерней трапезой обратила внимание на рассеянный вид синегорского князя и осведомилась о его здоровье.

Бажена, унаследовавшая княжение над Ильмером, подолгу беседовала с Калином, Изотом и Владигором, которые охотно делились с ней опытом властвовать над людьми, вершить праведный суд, предвидеть козни недругов и извлекать выгоду из самых, казалось бы, невыгодных ситуаций. Но, беседуя с Владигором, она замечала, что его мысли заняты совсем другим и что какая-то собственная забота постоянно тревожит его. Она почти уверилась, что пребывание в Ильмере тяготит Владигора, и это печалило Бажену. Ее удивляло и то, что он привез с собой маленького подземельщика, с которым отец едва ли был когда-нибудь знаком. Она бы расценила это как невежливость по отношению к Дометию, если б сама не была свидетельницей трогательной, почти сыновней почтительности Владигора к покойному отцу. Нет, что-то тут было не так. Бажена, перенявшая от отца прямодушие и неприязнь к недомолвкам, решила вызвать Владигора на откровенный разговор, но ее отвлекли новые непредвиденные обстоятельства.

Солнце уже не пекло, а нещадно жарило, сжигая молодую сочную траву и заставляя землю покрываться мелкими трещинами. Едва начавшийся сев приостановился. Пастухи загоняли скотину в леса, ибо только там и можно было укрыться от палящего зноя и отыскать какой-никакой подножный корм. С верховьев Аракоса в глубь княжества потянулись новые беженцы, чьи поселения подверглись нашествию зыбучих песков. Дождей все не было. Ильмеру грозил голод.

Ладанею и Венедию засуха пока миновала, но князья Калин и Изот также были охвачены беспокойством, требуя от ежедневных гонцов самых подробных отчетов.

Наступил день сороковин, отмеченных более чем скромно. Уже к вечеру князья собрались в дорогу, обещав Бажене всяческую помощь в случае неурожая. Владигор тоже не захотел дожидаться утра, оправдываясь тем, что обещал заехать в гости к вождю берендов. Этим он вновь озадачил Бажену. До гостеванья ли сейчас, когда и на Синегорье пески наступают?.. Однако она не высказала упрека, поблагодарила князя за то, что сполна отдал дань памяти Дометию, и лишь попросила напоследок:

— Владигор, поговори с Грымом Отважным. Пусть не терзается так. Постарайся убедить его, что в смерти отца он неповинен.

Владигор кивнул, отводя взгляд, и Бажена снова почувствовала, что он умалчивает о чем-то очень серьезном, может быть касающемся и ее судьбы тоже, а то и всех Братских Княжеств. «Да к Грыму ли он едет?..» — подумалось ей. Но из окна верхней светелки княжна увидела, что Владигор с подземельщиком выезжают за крепостные ворота в сопровождении двух берендов. Это ее немного успокоило. Хотя о каком спокойствии можно говорить!..

Владигор прибыл в стан вождя берендов еще до полуночи. Уединившись с Грымом, они весь остаток ночи обсуждали планы отражения айгурской конницы, места, где лучше всего поставить засадные отряды, и прочие стратегические детали будущей войны. В том, что Рум поспешит воспользоваться благоприятной для нападения погодой, не сомневался ни тот ни другой. На сердце у князя было тяжело, ему пришлось покинуть Братские Княжества в самое неподходящее время. Если об этом еще и айгурский вождь прознает…

— Один мой воин видел черного ворона, — сказал Грым. — Большого.

— Куда он летел? — насторожился Владигор.

— На север. Очень спешил.

— Может, разведал чего, — задумчиво произнес князь и тронул Грыма за руку. — Нужно помнить, что за нашими оборонными приготовлениями могут следить и сверху тоже. Рассылая дозорных, вели им в небо поглядывать, да чтоб при луках были всегда.

Грым кивнул и пробурчал недовольно:

— Этот был с одной головой. Что ж теперь, по всякому воронью из луков бить?

— Бей, Грым, бей, — устало ответил Владигор. — Не подстрелишь, так попугаешь хотя бы. Острастка тоже не помешает.

Говорить было больше не о чем, и он поднялся. Встал и вождь:

— Поспал бы, князь, часок. Поди, и сам не знаешь, где голову удастся приклонить?

— Время не терпит, Грым. До света хочу из лесу выехать.

— Я провожу, — сказал вождь берендов.

Они вышли на воздух. Чуча спал на охапке сена под стеной конюшни. Подле него стоял красавец Лиходей, словно охраняя маленького подземельщика. Владигор взял его под мышки и посадил на конский круп. Чуча сначала озирался по сторонам, затем успокоился и вновь склонил голову на грудь, пытаясь досмотреть прерванный сон. Грыму тоже подвели коня, такого же статного и могучего, как он сам. Вождь берендов вскочил в седло и поехал впереди всех.

Он провел их неприметной в ночи короткой тропой, и не прошло и часа, как лес начал редеть, перед всадниками открылась широкая степь, вся в предрассветной дымке. По небу, наползая на угасающие звезды, тянулись небольшие облака. Бусинки росы едва поблескивали на выжженной траве.

— Аракос там. — Грым указал рукой на юго-восток. — В полусотне верст отсюда.

Владигор посмотрел в степную даль, затем взглянул на небо.

— Облака не к дождю ли? — произнес он с надеждой. — Как думаешь?

Грым вздохнул и ничего не ответил. Он по-прежнему не мог понять, почему Владигор уезжает один, и сожалел, что не может сам вместо него отправиться в дальнее путешествие.

Князь Синегорья отъехал уже достаточно далеко, но от зоркого глаза вождя берендов не ускользнула ширококрылая птица, опустившаяся на плечо Владигору. Грым знал, кто это, и не встревожился. Он снял из-за спины лук и послал в небо одну за другой три стрелы. Через короткое время они вонзились в землю недалеко друг от друга. Это было доброй приметой, значившей, что три путника долго еще будут вместе. Грым Отважный не стал подбирать стрелы, повернул коня и, не производя шума, скрылся в лесу.

Роса высохла. Утренняя прохлада быстро сменилась безветренным зноем, хотя солнце, скрытое облачным маревом, пекло вполсилы. Лиходей бежал ровной иноходью, и, по расчетам Владигора, они уже были недалеко от реки. Филин на его плече неожиданно ухнул, открыл глаза и сжал когти.

— Полегче, Филька, — покосился на него Владигор.

Тот подпрыгнул, расправил крылья и полетел вперед.

— Куда это он? — спросил Чуча и чуть не свалился на землю, потому что конь вдруг резко прянул в сторону, едва не наступив на крупного желтого полоза. Владигор осадил Лиходея и обернулся. Змея с громким шуршанием уползала прочь. Степь ожила. Навстречу им бежали мыши и суслики, летели перепела и грачи. Тощая лисица промчалась мимо, даже не посмотрев на всадников. До Владигора донесся слабый еще горьковатый запах, который ни с каким другим спутать было нельзя.

— Будто от огня бегут… — пробормотал Чуча, озираясь по сторонам. Обитатели степи спешили в ту сторону, откуда приехали путники, выбрав ее как самую безопасную. — Ой, а это кто?

Им навстречу бежал перепачканный в саже парень, оказавшийся при ближайшем рассмотрении Филимоном.

— Ну и тухлятиной же там воняет! — начал он, переводя дух.

— Это же дым, — удивился его словам Владигор.

— Да я про Аракос. То бишь про ручеек, что от него остался. По берегам дохлой рыбы полно, не продохнуть!

— Что ж перемазался так? — спросил Чуча.

— Обернуться пришлось. Не птичьим же языком объясняться! Значит, так. — Он перевел взгляд на Владигора. — До Аракоса не более версты. Но степь горит, не пройти. Два пути у нас: либо назад возвращаться, либо с севера огонь обходить, ибо и в той стороне все в дыму. — Он махнул рукой на юг.

— Назад нам пути нет, — решительно сказал Владигор. — А на север далеко ли пожар тянется?

— Далеко, князь. Конца не видно.

— А вдруг и оттуда огонь идет? — забеспокоился Чуча.

— Покуда будем на месте топтаться, нас со всех сторон подпалит, — сказал Владигор и протянул Филимону руку. — Садись впереди, спешить надо.

Тот покачал головой:

— Скачите без меня, я догоню. Лиходею с тремя седоками да в духоту такую тяжело будет. А мне, чтоб филином обернуться, передых небольшой нужен.

— Ладно, — кивнул Владигор, трогая поводья и взглянув в направлении степного пожара, от дыма которого уже свербело в носу. — Поторопись только.

Лиходей рванулся с места и помчал Владигора и Чучу в обход огня.

Филимон проводил их глазами, затем лег спиной на сухую траву, раскинув руки. Окончательно восстановив дыхание, он постарался сосредоточиться перед тем, как начать перевоплощение, и вдруг увидел в небе прямо над собой черного ворона…

Владигор с Чучей уже более часа ехали вдоль огненной полосы, то приближаясь к ней, то отдаляясь настолько, чтобы едкий дым не щипал глаза. Однажды длинная борозда огня встала им поперек пути, и Владигор с беспокойством подумал, что пожар надвигается и с севера тоже. Но это был лишь один из огненных языков, и Лиходей, перепрыгнув его, побежал дальше.

Чуча то и дело оборачивался назад, высматривая Филимона. Тот все не появлялся. «Не заблудился бы в дыму», — подумал с тревогой коротышка.

Солнце по-прежнему было скрыто облачной пеленой, которая казалась почерневшей от сажи и копоти. Уши давило от непрерывного гула и потрескивания.

Но чуткий слух подземельщика уловил новый звук, и Чуча попросил остановить коня. Владигор тоже стал прислушиваться, но ничего нового не услышал и пожал плечами.

— Вот! Опять! — воскликнул Чуча, и в голосе его зазвучала радость.

— Ну чего там? — не выдержал Владигор.

— Гром! Гром прогремел!

— Послышалось небось?

— Да нет, точно! Гроза идет со стороны Синегорья!

Теперь и Владигору показалось, что вдали прокатился раскат грома. Повеяло легким ветерком, который становился все свежее. Небо еще более потемнело, на горизонте коротко полыхнула молния, и сердитый рокот явственно поколебал воздух.

— Слава Перуну! — облегченно вздохнул Владигор.

Тяжелая капля, упавшая с неба, звонко шлепнула Чучу по макушке и разлетелась вдребезги. И тотчас начался ливень. Огонь быстро таял, на его месте яростно шипела горячая зола, исходя грязным паром. Очередной удар грома грянул почти одновременно с белой вспышкой молнии. Лиходей заржал и встал на дыбы. Оглушенный Чуча присел на корточки. Владигор успокоил коня и тоже спрыгнул на землю. В минуту князь и маленький подземельщик вымокли до нитки. А ливень все не кончался, и то, что он пришел с севера, они почувствовали очень скоро. У Чучи от холода начали стучать зубы. Владигор, также продрогший, крикнул ему, стараясь перекрыть шум ливня:

— Надо найти укрытие! Едем!

Он посадил Чучу на коня, сам вскочил в седло, и они поскакали сквозь ливень, не выбирая пути и полагаясь на чутье Лиходея. Коню, видимо, и самому не терпелось спрятаться от сплошного потока льющейся с неба воды. Он мчался едва касаясь копытами земли, так что зажмурившемуся Чуче чудилось, что они летят как птицы. «Каково-то Фильке сейчас…» — вздохнул он про себя. Владигор тоже думал о нем, пытаясь убедить себя, что с Филимоном ничего плохого не случится.

Они совершенно окоченели и потеряли счет времени, когда Лиходей сбавил наконец стремительный бег и вошел в редкий и чистый лес. Едва ли здесь можно было спрятаться от ливня, но тот и сам стал мало-помалу утихать, сменился легкой моросью, а затем и вовсе кончился. В небе разомкнулись тучи, блеснуло солнце. Сразу же зачирикало, защебетало множество пичуг. Казалось, на каждой ветке сидит по синице или дрозду. Конь прошел еще вперед, и сквозь деревья проступила синева большой реки. Оказавшись на берегу, Владигор узнал ее и присвистнул: выходило, что не менее ста верст проскакал Лиходей, привезя их сюда. А если с утра считать, то и все полтораста.

— Никак Чурань-река? — с сомнением произнес Чуча.

— Она, родимая, — отозвался князь, не зная, грустить ему или радоваться. Он узнал не только реку, но и это место на берегу, где бывал еще юношей. Да ведь и Лиходей родом из этих мест. Не потому ли и примчал их сюда, что на родине и убежище легче сыщется, и уверенности в своих силах прибавится. Да ведь только ехать им в другую сторону…

— Ну, куда теперь? — спросил Чуча. Он спрыгнул на песчаный берег и потянулся, разминая поясницу после долгой скачки.

— Фильку дождаться надо, — сказал Владигор. — Пока здесь постоим, огонь разведем, да подымнее, чтоб издалека видно было.

Чуча принюхался и заявил:

— Жилье недалече. Печь где-то топят.

Владигор оглянулся по сторонам и действительно заметил выше по течению тонкую струйку дыма.

— Что ж, поехали поглядим, — сказал он, и они двинулись вдоль берега.

Небо совсем прояснилось. От сырой одежды шел пар. Чуча с любопытством глядел по сторонам, щурясь от яркого солнца. Маленький подземельщик согрелся, настроение его улучшилось, и он произнес с улыбкой:

— А помнишь, князь, как судьба нас впервые свела? Здесь же, на Чурань-реке. Тебя тогда еще не князем величали, а самозванцем клеймили.

Владигор кивнул. Он все помнил: и то, как везли их, плененных, к вероломному Климоге — Владигора на расправу, а коротышку уродца на потеху; и как удалось князю вырваться из плена; и как Ждан, бывший среди речных разбойников, первым встал на его сторону; и как Чуча вдруг пропал, а затем вновь появился, приведя Лиходея. Такое разве забудешь!.. Но воспоминания унесли его еще дальше, в те времена, когда он, юноша, не ведал о своем предназначении. Поглядев на другой берег реки, он узнал эти холмистые места, где вступился когда-то за юную красавицу, преследуемую злобной толпой. Она назвалась Лерией, ведуньей, и знала, что он снова окажется здесь. Сейчас тот берег выглядел иначе: вместо изумрудной травы желтел песок, и никаких признаков жизни не наблюдалось там, где должна была находиться небольшая деревня. Не здесь ли просыпалась песком бурая туча, о которой рассказал Филька?..

Лиходей вступил в небольшую рощицу, и вскоре путники оказались на поляне, посреди которой стояла избушка. Сердце Владигора забилось чаще. Он узнал и поляну, и избушку, где ему довелось заночевать когда-то и впервые испытать женскую ласку и пьянящую страсть. Любил ли он Лерию? Владигор ни тогда, ни позже не задумывался об этом. Лерия была первой его женщиной, и он навсегда сохранил к ней нежную благодарность.

У крыльца спокойно щипали траву коза с козленком, который при виде коня с двумя всадниками доверчиво потрусил им навстречу. Лиходей осторожно обошел его и остановился подле избушки. Дверь отворилась, и на крыльцо вышла немолодая, но и не старая еще женщина. Она вопросительно смотрела на князя, но страха в ее глазах не было.

Владигор спрыгнул с коня и подошел к ней.

— Мир твоему дому, — начал он, раздумывая, стоит ли открывать ей свое имя. — Путники мы, сбились с пути в непогоду. Не пустишь ли обсушиться у твоего очага, пока товарищ наш не подоспеет?

— Отчего же, заходите, я добрым гостям рада, — ответила та. — А товарищ ваш уже подоспел, вас поджидает.

— Как, Филька уже здесь? — подошедший Чуча так вытаращил глаза, что женщина невольно улыбнулась. Она распахнула дверь, приглашая гостей в избу, и первая вошла внутрь.

Филька сидел за столом и ел щи из глубокой глиняной миски. Он был до пояса раздет, левое плечо и грудь были перевязаны полотняной лентой, местами покрасневшей от просочившейся крови. Он не выказал никакого удивления при виде вошедших, отложил ложку и широко улыбнулся:

— Хотел вас искать, да Евдоха сказала, что вы сами сюда пожалуете. Так и вышло.

Владигор покосился на хозяйку и спросил у него:

— Что приключилось-то с тобой? Ранен никак?

— С Вороном поцапался, — ответил тот и, упреждая недоуменные вопросы, принялся рассказывать.

Филимон, заметив ворона в небе над головой, решил повременить оборачиваться филином и стал наблюдать за черной птицей. Ворон был велик, вдвое больше обычного, и действительно о двух головах, только одна казалась меньше другой, какой-то усохшей, словно неживой. Зато вторая зыркала во все стороны, выискивая добычу, видимо не первую за сегодня, ибо когти ворона были запачканы кровью. Ворон пролетел над Филимоном, сделал круг и вновь вернулся, заинтересовавшись неподвижно лежащим человеческим телом. Филимон задержал дыхание и полуприкрыл глаза, стараясь прикинуться мертвым. Про себя он порадовался, что не успел принять облик филина, ибо непременно полетел бы вслед за вороном и, если бы тот заметил слежку, шансов на спасение у Филимона оставалось бы немного — не больше, чем у цыпленка, на которого кидается коршун.

Ворон между тем опустился на землю в нескольких шагах от него и начал осторожными прыжками приближаться. От взмахов широких крыльев у Филимона зашевелились волосы на голове, наклонившаяся травинка коснулась его носа, так что бедняга едва не чихнул. Ворон замер, и Филимон, из последних сил сдерживая дыхание, подумал с досадой, что его уловка не удалась и таинственная птица вот-вот улетит, но вдруг мощные когти впились ему в грудь и тяжелый удар клювом в лоб едва не лишил его сознания. Он вскрикнул и схватил хищника за обе ноги. Тотчас все завертелось, Филимона отбросило в сторону, он вскочил и увидел перед собой горбоносого человека в широком черном плаще. Один его глаз скрывала тугая повязка, другой глядел на Филимона с ненавистью.

— Танцор! — завопил Филька, отступив на шаг и тыча пальцем в сторону оборотня. — Айгурский танцор! — Он огляделся по сторонам, будто желая найти свидетелей разоблачения, и это было его ошибкой. Айгур выхватил из-под плаща кривой нож с тонким лезвием и в прыжке ударил им наотмашь, метя Филимону в горло. Филимон в последний момент отшатнулся, лезвие рассекло наискось рубаху от левого плеча до живота, но рана, к счастью, оказалась неглубокой. Филимон ударом ноги выбил нож из руки нападающего и заехал ему кулаком в правое ухо. Горбоносый упал, но быстро поднялся и вдруг побежал прочь. Через секунду он вновь был вороном и взлетал в небо. Филимон бросился было за ним и уже успел принять обличье филина, как вдруг серебряная вспышка молнии и громовой удар ослепили и оглушили его. Вслед за этим его накрыло непроглядным ливнем, так что не было никакой возможности определить, в какой стороне скрылся коварный враг.

После недолгого раздумья Филимон решил не рисковать, а поскорее пуститься вдогонку за Владигором и Чучей. Рана была хотя и неглубокой, но не переставала кровоточить. Он летел долго и уже начал терять силы, когда ливень стих и неподалеку от речного берега обнаружилась маленькая избушка. Опустившись на поляну, он снова стал человеком. От потери крови Филимон ослаб, голова кружилась, и плохо бы ему пришлось, если б не увидела его добрая женщина и не привела в свою избу.

Она назвалась Евдохой. Заставила Филимона снять порезанную рубаху, промыла рану, смазала ее целебной мазью и перевязала, не пожалев доброго куска льняного полотна. По ее настоянию Филька выпил кружку горького и дурно пахнущего отвара, зато сразу почувствовал себя бодрее. У него пробудился аппетит, отсутствием которого он, впрочем, никогда не страдал.

Евдоха налила ему щей и спросила, где его спутники, что едут на одном коне. В ответ на удивленный взгляд Филимона она пояснила, что еще утром знала, что к ней пожалуют гости, — было ей такое видение, — и гости не лихие, а добрые, ей на радость. А прибудут они вот-вот, так что лучше Филимону дождаться их в избе, да и рану не бередить лишний раз.

— Вот я вас здесь и дождался, — радостно заключил свой рассказ Филька.

— Мы тревожились, не знали, что и подумать, — пробурчал Чуча, — а он тут щи лопает.

Владигор, внимательно слушавший Филимона, успел тем не менее хорошо рассмотреть внутреннее убранство избы. Мало что изменилось с той поры, когда он был здесь. Он узнал и крепкий березовый стол, и кадку, в которой омылся когда-то после долгого пути. Воспоминания унесли его в прошлое, он надолго задумался и очнулся лишь после того, как Евдоха придвинула ему миску со щами.

— Так ты, хозяйка, стало быть, ведунья? — спросил он у нее, поблагодарив за угощение. Евдоха пожала плечами и промолчала.

— Ну да! — ответил за нее Филимон. — Иначе откуда бы она знала про нас?

— В избушке этой когда-то тоже ведунья жила, — промолвил Владигор. — Лерия. Не слыхала о такой?

— То родная моя сестра была, — тихо ответила Евдоха и вздохнула.

— Вот как! — удивился Владигор, и тут взгляд его упал на нож в узорчатом чехле, висевший на стене. — Постой, откуда это у тебя?

Он встал из-за стола, подошел и взял нож, с недоумением разглядывая его.

— То мальчика моего нож, — сказала Евдоха и обернулась к Филимону. — Он им черного ворона поразил. Знать, того самого, что на тебя напал.

— Мальчика? — переспросил Владигор, — Какого мальчика?

— Сыночка моего приемного, Дара.

— Где же он?

— Нету его. Уехал.

— Как — уехал! — чуть ли не вскричал Владигор. — Куда? Когда?

— Да с неделю уже, — ответила Евдоха, глядя на него с легким испугом.

— Что случилось, князь? — Чуча также забеспокоился. Ему, как и Филимону, было непонятно внезапное волнение Владигора. Затем Чуча спохватился, что не стоило обращаться к Владигору «князь», это было неосторожно при посторонней женщине, пусть даже и располагающей к себе, но никто, казалось, не обратил на это внимания.

Филимон подошел к Владигору и похвалил:

— Хороший нож. Метательный. Мне бы его пару часов назад! Не ушел бы тогда оборотень айгурский.

— Это Ольги нож, — сказал Владигор глухим голосом и обратился к Евдохе чуть не с мольбой: — Родимая, расскажи, что произошло. Откуда он у тебя и куда сын твой приемный уехал? И родители его кто такие? Живы ли, нет ли?..

Та покачала головой:

— Как много вопросов, князь. — Она заметила, что Чуча огорчен, и успокоила его: — Не вини себя, маленький человечек, что проговорился. Я и без того знаю, что князь Синегорья ко мне пожаловал. Угощение только вот не княжеское, не обессудьте. Да и хоромины мои… — Она обвела взглядом бедную горницу.

— Не томи! — простонал Владигор. — Коли живым ворочусь, и хоромы у тебя будут, и все, чего ни пожелаешь. Только правды не утаивай.

— Не надо мне ничего, — нахмурилась Евдоха. — А хочу я одного — чтобы ты, когда мальчика моего найдешь, заступником ему стал и всякие напасти от него отвел. Правда же вот какова…

И она повела рассказ с того самого зимнего утра, когда обессиленный жеребец привез ей младенца в ивовой корзине.

В назначенный час айгурские вожди, приглашенные на военный совет, расселись кругом на мягком ковре. Здесь был седоусый Малас, держащий в страхе мирное население Угры, презирающий стужу и даже в зимнюю пору совершающий набеги на побережье Борейского моря, чтобы застать врасплох охотников за моржовой костью. Был здесь и рыжеусый Аран, еще достаточно молодой, чтобы сутками не слезать с седла, уходя с добычей от погони свирепых савраматов. Из восточного кочевья приехал Салым, льстивый, хитрый, богатый, скупой и вечно жалующийся на нехватку денег. Были здесь и другие вожди, победнее и побогаче, похрабрее и поосторожней, которых объединяла мечта об огромной поживе, которую сулит будущая война. Лишь верховного вождя не было среди собравшихся. Его отсутствие вызывало недоумение, однако о причинах, затягивающих начало военного совета, никто не спрашивал и даже взглядом не позволял себе выказать нетерпения.

Было жарко. Горячий воздух, проникавший в шатер снаружи, не остывал, а, напротив, становился еще горячей, поддерживаемый внутренним теплом Вороньей горы. Тучный Салым полез в карман дорогого халата за платком, чтобы утереть красное лицо, и вместе с платком вытащил костяные четки, настолько потемневшие от его сальных пальцев, что головки айгурских идолов, вырезанные искусным мастером, трудно было отличить одну от другой. Какое-то время Салым перебирал четки, радуясь, что нашлось хоть какое-то занятие, затем спросил, обращаясь к Арану и вместе с тем ко всем собравшимся:

— Правду ли говорят, что дикие беренды теперь не те, что раньше, и даже пытаются выучиться военному искусству?

Аран едва усмехнулся в рыжие усы:

— Твой вопрос, Салым, напомнил мне время, когда я был еще мальчишкой. Среди рабов отца был один сумасшедший, лепивший из глины маленьких воинов. Он воображал себя вождем, подговаривал своих маленьких человечков убить моего отца и вызволить себя из плена. Отец не сердился на него. Когда у него пировали гости, они все вместе хохотали над глупой мечтой раба. Так вот, беренды — те же воины с глиняными мозгами, не способные ни на что. Ими нужно повелевать, из них получатся хорошие рабы.

— Однако, — подал голос Малас, — к ним милостив князь Синегорья Владигор, у него с берендами военный союз.

— Тогда, — засмеялся Аран, — разума у него не больше, чем у сумасшедшего раба моего отца.

Его смех почти никто не поддержал: мысли гостей были заняты другим, было не до берендов. Начальник стражи Харар повел бровью и прислушался. Слух не обманул его: через минуту полог шатра откинулся и внутрь вошел Рум.

— Сожалею, что заставил вас ждать, — произнес верховный вождь, усаживаясь на свое место.

Все поклонились, надеясь услышать о причине задержки военного совета. Но Рум не произнес более ни слова, и присутствующие постарались подобострастными взглядами скрыть свое удивление, ибо выглядел верховный вождь не лучшим образом. Те, кто не встречался с ним в последние несколько месяцев, обнаружили, что Рум ослеп на один глаз. Черная повязка делала его лицо еще более устрашающим. Обстоятельств его ослепления не знали даже приближенные, Рум упорно молчал об этом, не допуская никаких вопросов. Зоркий Харар сделал, однако, еще одно наблюдение. Под густым слоем мази на левой щеке расплылся большой синяк, которого еще утром не было, в этом начальник стражи мог поклясться своей головой. Нельзя было даже вообразить, что кто-то позволил себе ударить верховного вождя. Тогда откуда этот синяк? След случайного падения? Харар не знал ответа и решил, что благоразумнее будет притвориться, что ничего в облике Рума не изменилось. Ведь именно за немногословие и невозмутимость в любых обстоятельствах ценит верховный вождь своего начальника стражи.

— Малас, сколько воинов ты привел? — спросил Рум, глядя в упор на седоусого вождя.

— Три сотни, мой господин, — ответил тот, чувствуя, что любой ответ будет не по душе верховному вождю.

— Мало. А ты, Аран?

— Две с половиной сотни.

— А ты, Салым?

— Живи вечно, мой господин, — ответил хитрый Салым, — я приведу всех моих воинов до единого, только прикажи. Пока у подножия горы ждут пятьдесят лучших всадников, чтобы помчаться с доброй вестью во все концы твоих владений. Айгуры истомились в ожидании и ждут, когда ты покажешь им врага, которого растопчут копыта наших быстрых коней.

Рум долго смотрел на тучного Салыма, который чем-то напоминал ему бывшего верховного вождя Ахмала, наконец усмехнулся и промолвил:

— Вот достойный ответ, которого я ждал. А теперь слушайте все! Даю вам месяц и ни дня больше, чтобы не сотни, а многие тысячи воинов встали у границ Синегорья и Ильмера. Нападение будет внезапным, война короткой, а добыча небывалой. Скоро самый нищий айгур превзойдет богатством чужих купцов и князей. Говорите это всем, кто сомневается в моем могуществе, если такие еще остались. — Рум ощерился в недоброй улыбке и обвел взглядом присутствующих. — Впрочем, истинной моей силы не знаете даже вы. Скоро, очень скоро я позволю ей проявиться в полной мере, и тогда… Но хватит об этом. Совет окончен. Ступайте и торопитесь. Жду вас у себя в последний день хараза, накануне праздника Огненной Жертвы.

Верховный вождь быстро поднялся и, ни на кого не глядя, вышел из шатра. Остальные вожди тоже начали расходиться. Каждый был озадачен и разочарован. Стоило ли ехать сотни верст, чтобы на военном совете тебя даже не удосужились выслушать, поинтересоваться твоим мнением? Что же это за совет и какой тогда в нем смысл? Рум сам давно все решил и лишь объявил свою волю, спорить с которой не приходилось. Уж лучше бы послал гонца с приказом, было бы не так обидно. Но вожди с благоразумной осторожностью держали свое мнение при себе, и вслух ни слова не было произнесено.

Рум, очутившись в своих покоях, тщательно запер дверь и с опаской посмотрел вверх. Как не хотелось ему сейчас встречаться глазами со стариком, грозным воином, страшным чудовищем — с любым обликом своего могущественного покровителя… Но паутина висела тихо и безжизненно, Триглав, по всей вероятности, был занят более важными делами, и Рум вздохнул с облегчением: не придется выслушивать колкости по поводу собственных неудач. Ему до сих пор не удалось убить Владигора, эта задача уже не казалась ему такой простой, как раньше. Ему по-прежнему не везло. Вот и сегодня, выследив синегорского князя, Рум решил окружить его огненным кольцом и сжечь живьем, для этого он и запалил обезвоженную степь. Но успел зажечь ее только с одной стороны. Ему бы продолжить свое занятие, не обращать внимания на лежащего в степи мертвеца, перебороть соблазн броситься на него и выклевать ему глаза. Следовало догадаться, что это ловушка. Мертвец оказался живым парнем, ловким и увертливым. Более того, он, кажется, присутствовал на пиру в Ладоре и узнал его. Но это уже не важно. Обидно то, что Владигор опять ушел живым и невредимым. Да еще этот внезапный ливень, хлынувший так некстати. Триглав объяснил бы случившееся вмешательством чародейских сил и принялся бы вновь насмехаться над нерасторопностью верховного вождя айгуров, уязвляя его самолюбие и внушая ужас перед проницательностью могущественного покровителя. Хорошо, что сегодня он не пришел. Но рано или поздно он догадается, что Рум более не служит ему, а лишь делает вид, что служит. Ибо у верховного вождя есть теперь другой покровитель, может быть, не менее могущественный, чем Триглав. Верней, покровительница…

Евдоха закончила свой рассказ и сама удивилась ему: неужели все это действительно произошло с ней? Никто из слушателей ни разу ее не перебил, даже нетерпеливый Филимон забыл про недоеденные щи, чего с ним никогда не бывало. Чуча тихонечко вынул костяное писало и делал какие-то пометки на небольшом кусочке бересты. Владигор сидел неподвижно, и лишь выступившая на лбу испарина выдавала его необычайное волнение.

— Скажи… — вымолвил он наконец и взглянул на Евдоху с робостью. — Обретя дар провидицы, ты должна была попытаться узнать, кто родители мальчика, разве не так? — Женщина кивнула и опустила голову. — Что же ты молчишь? Ведь если у Дара оказался с собой нож Ольги, она могла быть его матерью, а я… — голос Владигора дрогнул, — его отцом.

— Я полагаю, о детях своих ты сам знаешь, — тихо ответила ведунья.

Едва заметная укоризна послышалась Владигору в ее словах. Он горестно произнес:

— Слишком поздно узнал я, что Ольга носит от меня ребенка. Она даже мне не сказала об этом, лишь Любаве, сестре, доверилась. Я ждал, что она вернется, но так и не дождался, искал ее везде, да так и не нашел. Укоряй меня, если хочешь, оправдываться не буду.

— Не мое это дело — других судить, — ответила Евдоха. — А про родителей Дара моего… Что же тебе сказать? Лик твой знаком мне, виделся однажды. И его тоже. — Она кивнула на Чучу. — Да мало ли кто не привидится ведунье. Мальчик мой про отца не вспоминал, все о маме печалился. Но прав ты, нож, тобою признанный, матери принадлежал, о том и мальчик сказывал. Он мало помнит, все больше к сердечку своему прислушивается, оно ему и подсказывает, что да как. Сердечко его в путь-дорогу и позвало, не остановить мне его было. А нож привезен из краев, где солнца нет. Может, там твоя Ольга, не знаю. Много раз я взывала к ней — не откликается… — Евдоха тяжело вздохнула.

— Из краев, где солнца нет… — повторил Владигор в задумчивости. Его одолевали мрачные предчувствия. — Что за края такие?..

— Эх, надо было Микешу спросить! — воскликнул Филимон. — Да разве я тогда знал?

— Что за Микеша? — не понял Владигор.

— Микеша-то? Да чародей, Переплуту служит, в Заморочном лесу живет.

— Нашел себе товарища, — пробурчал Чуча. — Переплута только нам не хватает.

— Дар в Заморочный лес поехал, — прошептала Евдоха.

— В Заморочный лес? — ахнул Владигор. — Надо скорее за ним! То гиблое место, уж мне ли не знать.

— Нам в другую сторону, князь, — напомнил Чуча. — Не на север, а на восток. И так уже времени сколько упущено, торопиться надо.

— А что если это сын мой, Ольгой рожденный? А ну как опасность ему грозит? — Владигор вскочил на ноги. — Вот как сделаем. Вы с Филькой на восток идите, а я до заката еще весь лес обшарю и на Лиходее вас догоню.

Филимон покачал головой:

— Не получится ничего. Замкнули чародеи Заморочный лес магическими ключами, никому туда ни войти, ни выйти оттуда. Коли мальчик жив останется, ранее чем через год встречи с ним не ждите.

Владигор топнул в сердцах ногой и со стоном опустился на скамью, терзаемый чувством собственного бессилия.

— А мне другое видится, — промолвила Евдоха. — Встретитесь вы с ним, и встречи недолго ждать.

Все уставились на нее: Чуча с удивлением, Филимон с недоверием, Владигор с благодарностью.

 

4. Вдогонку за смертью

— Вставай, вставай, мил человек, пора уж, утро наступает. Хотя здесь и не видать его, утра-то, а все ж ты мне, старому, поверь, да и не годится под землею-то спать долго, особливо у меня, слуги Переплутова, так заспаться можно, что и вовсе не проснешься…

Дар открыл глаза. Он был все в той же подземной горнице чародея Микеши. Старик, бормоча, хлопотал у очага. Мальчик потянул носом легкий запах дыма вперемешку с ароматом какой-то печеной снеди. Сразу захотелось есть.

Он встал и потянулся. Пятнышко тряхнул гривой, будто поприветствовал своего хозяина. Дар подошел к ручью, ополоснул лицо чистой холодной водой и напился. Вода показалась ему необыкновенно вкусной. Он почувствовал себя бодро, упругая молодая сила растеклась по мускулам, остатки сна окончательно улетучились. Дар подошел к Микеше.

Старичок приветливо ему улыбнулся и протянул небольшую лепешку бурого цвета, пахнущую, однако, не хлебом, а чем-то вовсе незнакомым. Лепешка была горячей и твердой.

— Что это? — спросил Дар.

— Это хлебушек мой. Из коры да кореньев. Мука крупновато помолота, да это не беда. Ты поешь, поешь, чего спрашивать раньше времени!

Мальчик с трудом откусил твердый кусок лепешки и долго его жевал. Микешин хлеб нельзя было назвать аппетитным, он был совсем не посолен и горчил. Дар подумал, что больше одного куска ему трудно будет заставить себя съесть. Но второй ему и не понадобился, он вдруг почувствовал, что совершенно сыт и если чего и хочет, так это еще немного воды из ручья.

— Наелся? — спросил Микеша и удовлетворенно хихикнул. Затем протянул мальчику мешочек с теплыми еще лепешками. — Этого тебе надолго хватит. И водички в дорогу тебе дам.

Микеша снял с полки маленькую круглую баклажку, подошел к ручью и наполнил ее до краев свежей водой. Затем заткнул баклажку деревянной пробкой и протянул Дару:

— И этого тебе надолго хватит.

— Спасибо, — сказал Дар и поклонился старичку. — Что же, Микеша, в путь пора. Указал бы ты мне, как из леса выехать.

— Из леса? — переспросил старичок. — А это мы сейчас посмотрим. Стрелочка-то, гляди, вон куда повернулась. — Он указал глазами на круглую каменную плиту в центре пещеры.

Дар вспомнил, как Микеша предостерег его вчера, чтобы он не наступил невзначай на эту плиту. Тогда выдолбленная в камне стрела указывала в сторону выхода из пещеры, будто советовала мальчику возвратиться туда, откуда он только что приехал. Сейчас она смотрела острым концом в сплошную гранитную стену, и Дар напряг зрение, стараясь разглядеть в сумраке щель или трещину, которые могли бы быть приметами потайной двери. Однако ничего такого он не обнаружил, стена была цельной.

— А в той стороне что? — спросил он.

Микеша вздохнул, добродушная улыбка на его морщинистом лице сменилась озабоченностью, и он ответил с некоторой даже опаской:

— В той стороне Великая Пустошь, туда по своей воле не ездят… Оставался бы у меня, ты мне понравился, годик бы пожил, пока лес не отомкнут, и к Евдохе своей воротился. И мне на душе спокойней. А?

Дар молча покачал головой. Микеша казался искренне огорченным, но уговаривать мальчика больше не стал.

— Что ж, в путь так в путь, — сказал он. — Может, свидимся еще. Веди сюда конька своего.

Пятнышко словно понял человеческий язык и сам подошел к плите со стрелой, возле которой стояли Дар с Микешей. Старичок помог мальчику взобраться в седло и отошел в сторону.

— Держись крепче и не бойся, — напутствовал он Дара. — Бояться потом будешь. Да хранят тебя боги.

Конь шагнул на плиту и остановился. У Дара заколотилось сердце от предчувствия чего-то необычайного. Но ничего не происходило, и он вопросительно посмотрел на Микешу. Тот молча пятился назад. Внезапно воздух задрожал, лицо старичка и все предметы в пещере утратили четкость, стали зыбкими и, наконец, растворились в сплошной белесой пелене. В ушах засвистело, тело стало необыкновенно легким. Он вцепился в луку седла, попытался крикнуть что-то, но голос пропал, а вместе с ним исчезло всякое ощущение времени и пространства, мгновение стало вечностью. Мелькнула мысль, что это все еще сон, и Дар закрыл глаза, ибо все равно не мог ничего видеть в белесой пелене. Свист то стихал, то вновь нарастал до боли в ушах, но никакого ветра не было. Становилось жарко. Вдруг наступила тишина. Дар открыл глаза и вскрикнул от яркого, до рези в глазах, солнца.

Он находился в песчаной степи без конца и без края. Привыкнув к солнечному свету, Дар огляделся по сторонам, но тщетно взгляд его пытался зацепиться хоть за что-нибудь. Повсюду был лишь песок, сквозь который временами пробивались стебли иссушенной солнцем травы. Безоблачное небо было не голубым, а золотистым от зноя. Сразу захотелось пить. Пятнышко неуверенно сделал несколько шагов вперед и остановился. Дар услышал, как зашуршал песок за спиной. Обернувшись, он увидел, что плита, такая же в точности, как в пещере у Микеши, только без стрелы, медленно опускается, словно тонет, образуя большую шуршащую воронку. Вскоре плита совсем исчезла, воронка разгладилась и вновь наступила тишина.

— Куда нам дальше, Пятнышко? — спросил Дар.

Жеребец вздрогнул, очнулся от оцепенения и медленно потрусил вперед — на юг ли, север, восток или запад, сказать было трудно.

За весь день ничто не нарушило однообразия пустынного пейзажа. Дар, жалея уставшего жеребца, время от времени спрыгивал с седла и шел рядом. Он пересиливал искушение выпить зараз больше одного глотка из маленькой баклажки: неизвестно, сколько им предстоит пройти, прежде чем они доберутся до ближайшего водоема. Есть ему не хотелось.

К вечеру Пятнышко уже не шел, а едва плелся. Начало садиться солнце, и в какие-то полчаса зной сменился прохладой, такой же сухой, как днем. Пересохшее горло саднило, казалось, воздух царапает его. Очень быстро стемнело. Путники остановились. Идти дальше не было сил.

Дар подумал про себя, что зря они вышли в путь утром. Лучше было бы путешествовать ночью, чтобы с меньшими мучениями преодолеть эту пустыню, которую Микеша назвал, кажется, Великой Пустошью. Неужели настолько она пустая, что ни родника в ней, ни колодца, ни живого существа? Дар опять потянулся к баклажке, но заставил себя отвести руку. В ней должно было оставаться воды на два-три глотка. Проверять себя он не хотел, боясь, что воды окажется еще меньше.

Мальчик расседлал жеребца, и Пятнышко тут же улегся на песок. Дар сел рядом, облокотившись на седло. Безлунное небо сияло звездами, особенно ярко горело созвездие, шесть звезд которого образовывали полукружье. Оно манило Дара, притягивало взгляд, хотелось смотреть на него бесконечно. Глаза мальчика затуманились, и он сам не заметил, как заснул.

Его разбудил холод. Рубаха отяжелела от росы и прилипла к телу. Было по-прежнему темно. Пятнышко стоял, настороженно прядая ушами и прислушиваясь к ночным звукам. Пустыня больше не казалась безжизненной, отовсюду доносились шорохи, писки, чудился чей-то вой вдалеке. Маленькая змейка прошелестела под ногами и быстро скрылась во тьме. Затем Дару послышалось конское ржание и человеческие голоса. Он напряг слух, но ни слова не смог различить. Да и голоса ли слышались ему? Может, снова песок прошуршал?..

Звезды потускнели, а затем и вовсе исчезли, скрытые облачной пеленой. Дар опустился на колени и в сплошной темноте пошарил рукой, ища мешок с баклажкой и Микешиными лепешками. Наконец он нащупал его, но развязать не успел. Что-то заставило его поднять голову и пристально вглядеться в непроглядную тьму. Из темноты выступила женская фигура в белом одеянии до пят. Она приближалась совершенно бесшумно, даже песок не шуршал под ее ногами. Мальчик попятился, уперся в конский круп и почувствовал, что Пятнышко всего бьет мелкая дрожь. Его страх передался Дару, и он спросил, еле шевеля пересохшими губами:

— Ты кто?

— Не бойся, я не причиню тебе боли, — ответила незнакомка тихим печальным голосом и подошла совсем близко. Ее лицо было совсем юным, совсем не страшным, она была не женщиной и даже не девушкой, а девочкой, такого же примерно возраста, как и он сам.

— Откуда ты пришла? Как тебя зовут? — спросил Дар

— Я твоя смерть, только и всего, — ответила незнакомка и улыбнулась приветливо и доверчиво. Произнесенные ею страшные слова не вязались ни с обликом ее, ни с детской интонацией. Дар почти успокоился, Пятнышко перестал дрожать.

— Разве смерть такая? — спросил Дар, с недоверием глядя на странную девочку.

— А ты какую хотел увидеть? — Она по-прежнему смотрела на него с печальной улыбкой.

— Никакую, — ответил тот. — Никакую я видеть не хочу. Даже такую, как ты.

— Я не всегда такой буду, — произнесла она с той же интонацией. — Поживешь на свете, повзрослеешь, и я старше стану. Так и будем мы с тобой вместе стариться до самой смерти.

Дар тряхнул головой, будто хотел отогнать сонное видение:

— Не верю я тебе!

— Ну и не верь, — ответила та просто. — Как хочешь.

— Ты сказала, что я повзрослею, а пришла за мной. Как же я повзрослею, раз ты — смерть? — Дар попробовал усмехнуться, но это не очень у него получилось.

— Я пришла не за тобой, — сказала девочка, — а к тебе. И ненадолго. Микеша меня у Переплута выпросил, чтобы я предупредила тебя.

— О чем предупредила?

— О смерти грозящей.

— Я не понимаю, — покачал Дар головой.

— Это просто. Не ходи в ту сторону, куда я пойду. Там погибель твоя.

Небо на востоке чуть посветлело, и Дару, чьи глаза и к темноте уже успели привыкнуть, удалось получше рассмотреть нежданную гостью. Она казалась самой обыкновенной девочкой, ни красавицей, ни дурнушкой, с чуть припухлыми губами и легким румянцем на щеках. Ничего смертельного не угадывалось в ее облике. Соломенные волосы были заплетены в короткую косицу. Длинная сорочка из домотканого некрашеного полотна была самой простой, не приукрашенной ни вышивкой, ни бисерной тесьмой, ни прочими деталями женского наряда. Из-под сорочки выглядывали голые маленькие ступни, и Дар подивился про себя, как ей не боязно ходить босиком, когда змеи по песку ползают.

Девочка посмотрела на Дара и произнесла грустно:

— Я все сказала и ухожу. Будь осторожен, тебя ищут. Не пытайся следовать за мной.

Она повернулась и пошла прочь так же бесшумно, как пришла сюда. «Будто плывет», — подумал Дар. Он долго смотрел вслед девочке, пока легкая ее сорочка не растаяла в белесом рассвете. Несмотря на высказанное вслух недоверие, мальчик почему-то верил каждому ее слову, когда она стояла рядом с ним. Но теперь, когда она ушла, Дара вновь охватило сомнение. Слишком непохожа она на ту, за которую себя выдает. Он совсем не так представлял себе смерть. Хотя, по правде говоря, он никак ее себе не представлял, редко думал о ней, а если и думал, то вскользь. Ему казалось, что это касается других людей, а не его. Когда-нибудь и за ним придет смерть, уведет его в неведомое подземное царство Переплута, но это случится не скоро, очень не скоро.

Дар развязал наконец свой мешок и достал тряпицу с лепешками. С трудом отломил от уже начатой лепешки коричневый кусок, разделил его на две половины и одну протянул жеребцу. Пятнышко принюхался, поворотил мордой, но взял-таки угощение и принялся жевать. Дар последовал его примеру и потянулся за баклажкой. Та оказалась на удивление тяжелой. Мальчик вынул пробку, и обнаружил, что баклажка доверху полна водой, хотя вечером оставалось воды на два-три глотка. Он отпил немного, затем посмотрел в ту сторону, куда ушла девочка, и вдруг побежал за ней, надеясь издали увидеть какое-нибудь жилье, откуда она пришла. Она, должно быть, была немного не в себе, раз наговорила ему столько необычного и странного. Хотя откуда она знала про Микешу?..

Дар остановился, оглянулся на Пятнышко, затем решил, что скоро вернется, и побежал дальше. Солнце уже поднималось над восточным горизонтом и начинало слепить глаза. Мальчик надеялся, что вот-вот увидит девочку-незнакомку, догонит ее и постарается разузнать о том месте, в котором они оказались. Но ее нигде не было видно. Не может быть, подумал Дар, что она успела так далеко уйти. Он еще раз оглянулся. Пятнышко был далеко, гораздо дальше, чем хотелось бы. Переходя на шаг, Дар решил, что пройдет еще немного, а затем повернет назад. Он вновь почувствовал колющую сухость в горле и, мысленно поблагодарив Микешу, порадовался, что в баклажке еще довольно воды. Так и не обнаружив, к своей досаде, девочки и уже собравшись возвращаться, он вдруг услышал странный звук, показавшийся поначалу легким шорохом движимых ветром песчинок. Но ветра не было. Любопытство заставило его пройти еще немного навстречу слепящему солнцу, и он едва успел остановиться, чтобы не упасть в глубокий ров, бывший, по-видимому, руслом пересохшей реки.

То, что он издали принял за шорох песка, оказалось шипением сотен или даже тысяч змей, которыми кишело дно. Они ползли кто в одну, кто в другую сторону, касались друг друга чешуйчатыми телами, что также производило однообразный и непривычный шум, сплетались в клубки. Лучи солнца еще не проникали на дно рва, кое-где виднелись лужицы черноватой воды, возле них скопление гадов было особенно плотным. Змеи были всевозможных видов и размеров, от очень крупных до маленьких, напоминающих безногих ящерок или червей. Некоторые пытались выбраться из рва, но каждый раз соскальзывали по крутому песчаному склону обратно вниз. Ров был нешироким, его Дар, пожалуй, смог бы перепрыгнуть, но при одной лишь мысли, что от неудачного прыжка он может оказаться на дне, его прошиб холодный пот. Гнаться за девочкой более не имело смысла, и он решил наконец вернуться назад.

Воздух над песчаной пустыней уже нагрелся и дрожал. В непрозрачном мареве Пятнышко нельзя было рассмотреть, но Дар не боялся сбиться с пути, теперь идти нужно было спиной к солнцу, и сама тень указывала нужное направление. Пройдя несколько шагов, он опять остановился. Его внимание привлек новый звук: яростное змеиное шипение, напоминающее гнев горячих углей, заливаемых водой, соединилось с урчанием голодного зверя. Дар оглянулся. В десяти саженях от него из рва поднималась чудовищная змеиная голова. Из приоткрытой пасти выпрыгивал и снова втягивался назад черный раздвоенный язык, напоминающий длинный хлыст. Ряд острых шипов, начинаясь с головы, тянулся к хвосту, которого еще не было видно, хотя змеиное тело вытянулось в длину не менее чем на десять саженей. Круглые желтые глазки смотрели на мальчика с холодной ненавистью. Гигантская змея ползла прямо к нему.

«Не ходи в ту сторону, куда я пойду. Там погибель твоя», — вспомнились ему слова девочки.

Дар попятился и бросился прочь. Через несколько мгновений он спохватился, что его тень оказалась справа и он бежит не туда, где должен быть Пятнышко. Дар оглянулся. Змея еще выползала из рва, ее тело, растянувшееся на много сажен, напоминало золотистый ствол поваленной сосны. Она ползла не прямо к нему, а наискосок, отрезая путь к спасению. Теперь, чтобы добраться до оставленного коня, Дару нужно было сделать немалый крюк.

— Пятнышко! — крикнул он в надежде, что умный конь примчится на помощь. Горячий воздух обжег пересохшее горло, крик получился негромким.

Зубчатый хвост показался наконец у края рва, и змея поползла быстрее. Дар тоже ускорил бег, сбивая дыхание и стараясь не оглядываться. Силы постепенно оставляли его, и мальчик с горечью понял, что долго ему не продержаться. Он попробовал перехитрить чудовище и резко повернул назад ко рву. Змея замерла, затем, взметнув песочное облако, ударила по земле хвостом и начала свивать могучее тело в кольца, приподымаясь и не сводя немигающих глаз со своей жертвы. Между ними оставалось не более тридцати шагов.

Дар остановился. Сообразив, что, сколь бы быстро он ни бежал, все равно не выдержит преследования на открытом пространстве, он принял решение прыгнуть через ров в надежде, что, может быть, на той стороне удастся найти какое-нибудь укрытие. Надежда была маленькой, спрятаться в пустыне было совершенно негде, но выбирать не приходилось. Дар заставил себя не думать о скопище гадов на дне высохшего русла и приготовился к разбегу. И тут он услышал топот копыт.

Это был не Пятнышко. Солнце, вновь бившее в глаза, мешало рассмотреть приближающихся всадников. Их было много, ибо поднятая копытами песчаная пыль походила на низкую желтую тучу. Мальчик стоял в нерешительности. Шум становился все громче. Дар уже мог разобрать возбужденные крики и улюлюканье. Прищурившись, он увидел всадников по ту сторону рва. Они скакали нестройным порядком, обгоняя друг друга. Те, что вырвались вперед, что-то кричали остальным и указывали руками на мальчика. Они были вооружены, у каждого за спиной висел лук, у седел болтались колчаны со стрелами. Дар понял, что это воины и мчатся они именно к нему, причем не с добрыми намерениями. Хотят ли его убить или взять в плен, Дар не знал, но желание перепрыгнуть ров исчезло. Одежда из кое-как скроенных кусков кожи едва прикрывала их смуглые тела и лишь подчеркивала дикость этого верхового племени. Всадники стремительно приближались, и Дар, зачарованный зрелищем надвигающейся опасности, чуть было не забыл об опасности у себя за спиной.

Он поспешно обернулся. Змея, неподвижная, как изваяние, стояла в двадцати шагах от него и глядела поверх его головы на приближающихся коней и людей. Она действительно напоминала священную статую, а издали могла показаться просто старым, высохшим, лишенным ветвей стволом дерева. Она поднялась над землей в три человеческих роста. Зубцы на спине походили на ниспадающую складку зловещего одеяния, концы их были остры и даже, может быть, ядовиты. Испытывая ужас перед чудовищем, Дар на какой-то миг залюбовался им, его тяжеловесной грацией, сверкающими на солнце чешуйками, похожими на золотые блюда. Раздвоенный язык вновь бесшумно хлестнул воздух, и мальчик невольно отпрыгнул. Змея повернула голову и вперилась в него мутными желтыми глазами, холодными и безжалостными. Затем пружинисто подалась назад, и Дар понял, что она вот-вот бросится на него. Бежать было некуда. Он остановился, вздохнул и почувствовал жгучую боль в груди. Он сунул руку за пазуху и вытащил свой камень-кристалл, про который совсем забыл. Камень был горяч, как тлеющий уголь, мальчик с трудом удерживал его в ладони. Змея издала глухой сдавленный рык, и в этот момент Дар, повинуясь какому-то внутреннему порыву, выкинул ей навстречу руку с зажатым камнем. Чудовище отшатнулось, чешуйчатое тело молниеносно свернулось в кольца, и змея яростно зашипела, словно защищаясь от удара.

Еще не веря, что жив, Дар продолжал держать руку с камнем вытянутой, и змея медленно начала отползать от него. Чувство ликования было недолгим. Крики всадников звучали настолько близко, что, знай Дар их язык, он бы понял, о чем они вопят. Слова казались знакомыми, он уже слышал эту речь когда-то в недавнем своем прошлом, о котором так мало знал. Но ломать над этим голову не было времени. Он опять оказался беззащитным в пустыне.

Громкое ржание и отчаянный визг раздались у края рва. Опередивший всех всадник не ожидал, что на пути встретится препятствие, его конь запоздал с прыжком или испугался змеиного шипения, споткнулся, и незадачливый воин, вылетев из седла, скатился на дно высохшего русла. Конь без седока сделал круг, потом все-таки перепрыгнул через ров и остановился неподалеку от мальчика. Ко рву подскакали остальные всадники, спрыгивая с седел. Их было не менее дюжины. Снизу, не прекращаясь, слышался отчаянный вой. Воины, видимо потрясенные ужасным зрелищем, отшатнулись. Ров был слишком глубок, чтобы можно было выбраться оттуда самостоятельно. Никто из подоспевших не попытался помочь упавшему, протянуть ему руку или хотя бы плеть. Вместо этого они вновь загомонили, ожесточенно споря и тыча пальцами в сторону Дара.

Дар не стал медлить, подбежал к чужому коню и вскочил на него. Один из воинов закричал что-то, достал из-за спины лук и прицелился в мальчика. Другой неожиданно оттолкнул его, отобрал лук и отбросил в сторону. Он был, по всей видимости, главный в отряде, так как поднявшийся на ноги воин не стал с ним спорить. Главный махал рукой в сторону мальчика и выкрикивал какие-то приказания, остальные, опустив головы, топтались на месте. Дар понял, что тот приказывает возобновить погоню, но подчиненные не повинуются ему. Может быть, в трагической участи товарища, чьи вопли стали наконец затихать, им видится дурной знак. Как бы то ни было, Дар решил не дожидаться развития событий и ударил коня пятками по бокам, но тот, не желая признать в мальчике нового хозяина, вдруг заупрямился, поднялся на дыбы, едва не сбросив Дара на землю, и остался стоять, недовольно взбрыкнув. В этот момент по ту сторону рва командир отряда, вышедшего из повиновения, вскочил на своего коня, отъехал назад и, разогнавшись, легко перепрыгнул змеиный ров. Дар дергал и дергал за поводья, но чужой конь лишь взбрыкивал и крутился на месте.

Воин, видя неудачные попытки мальчика укротить коня, вдруг весело рассмеялся, оглядываясь на оставшихся по ту сторону рва. Они ответили ему дружным хохотом. Для этих полудиких людей, севших в седло раньше, чем они научились ходить, обращаться с конем было так же естественно, как есть или спать, поэтому человек, не имевший этого навыка, казался им потешной диковиной.

Не переставая посмеиваться и убедившись, что мальчик безоружен и слишком неопытен, чтобы оказать серьезное сопротивление, воин не спеша направился к нему. Волосы его были заплетены в косицу и стянуты на затылке, коричневое скуластое лицо лоснилось от пота, на шее висело ожерелье из клыков какого-то зверя. Сшитая из кожаных лоскутов накидка была наброшена на голое тело. Вдоль тощего живота тянулся свежий красный шрам, полученный на охоте или в битве. Во рту недоставало половины зубов, и улыбка не только не украшала, но еще более уродовала облик варвара. Дар успел хорошо его рассмотреть. Тот также с любопытством разглядывал русоволосого мальчика, еще не подозревая, что это последний человек, которого ему суждено увидеть в своей жизни.

Зубчатый хвост чудовищной змеи, которая, несмотря на свои гигантские размеры, каким-то образом подползла незамеченной, одним ударом переломил ноги коню воина. Варвар очутился на земле, перевернулся через голову и тут же вскочил, держа перед собой натянутый лук. Он не сразу понял, что произошло и кто вышиб его из седла, но уже готов был защищаться и нападать. И тут он увидел своего врага. Огромная змея возвышалась над ним и раскачивалась из стороны в сторону. Воин попятился, и единственное, что он успел сделать, это выстрелить в чудовище из лука. Стрела скользнула по золотой чешуе и упала в песок. В следующий миг змея, озлобленная тем, что от нее уже ускользнула одна жертва, бросилась на человека, покатилась спиралью по песку и вновь поднялась. Зубчатый хвост трижды обвился вокруг воина, острые шипы вспороли кожу. Плечи его затрещали, но варвар уже не чувствовал боли. Он был мертв.

По ту сторону рва остальные воины с криками вскакивали на коней и безжалостно хлестали их, чтобы поскорей умчаться от этого ужасного места. Дару также не пришлось понукать чужого коня, тот послушно скакал туда, откуда пришел ею новый хозяин.

Пятнышко был на месте. Он склонил к земле морду и смотрел на маленькую струю, которая с бульканьем вытекала из опрокинутой баклажки. Судя по следам сырого песка на его губах, жеребцу удалось немного попить. При виде мальчика, вернувшегося верхом на незнакомом коне, Пятнышко коротко заржал и махнул хвостом.

Дар спрыгнул на землю и принялся спешно седлать жеребца. Затем поднял баклажку, сделал несколько больших глотков и, все еще тяжело дыша, собрал свой мешок. Сколько времени прошло с тех пор, как он отправился вслед за девочкой? Ему казалось, что целая вечность, — так много он испытал и пережил. Но из баклажки даже не вся вода вытекла. В Микешиной баклажке вода, видимо, всегда остается. Вспомнив о чародее, Дар мысленно поблагодарил его за такой бесценный подарок. Не его ли хотели отнять свирепые воины? Но откуда они узнали…

Один вопрос тянул за собой другие, а ответов не было.

Вчера он встретился с гигантским пауком, сегодня с чудовищной змеей и свирепыми варварами. А завтра?.. Если в начале пути ему выпадают такие испытания, что же будет потом?

Дар посмотрел на Пятнышко. Жеребец и чужой конь стояли рядом и почти касались друг друга мордами, как будто тихо беседовали о чем-то.

 

5. Золотая пуговица

Неповоротливый учан, принадлежащий товариществу венедских купцов, поставляющих в Синегорье соль, причалил к ладорской пристани. На берег сбросили широкие сходни, по которым засновали туда и сюда широкоплечие мужики, подрядившиеся на разгрузку. Кроме хорошо упакованных коробов с солью, которыми учан был нагружен так, что рулевой опасался за его устойчивость, на судне находились и люди. Это были в основном жители южных и восточных пределов княжества, землепашцы, рыбари, скотоводы, чьи дома смыл весенний паводок, сжег огонь или засыпал песок. Не все пострадавшие решились бросить обжитые места, а лишь те, кто усмотрел в своих несчастьях проявление чьей-то злой воли, наславшей на бедняг проклятие и порчу. Но и таких было очень много. Их страх усугубляли и распространившиеся по всему Синегорью слухи о предстоящей войне, о том, что орды кочевников готовят вторжение в Братские Княжества, чтобы поработить мирные народы. В подобный исход верили мало, князь Владигор с союзными воинствами сильны и несокрушимы. И все ж, если суждено наступить лихому времени, лучше переждать его в стенах неприступной Ладорской крепости.

Беженцы сошли по сходням на берег и расположились со своими пожитками близ деревянной мостовой, по которой к учану подъезжали телеги. Ждали княжеского приказчика. Люди уже знали, что им предстоит обосноваться в Бежецкой слободе, в трех верстах от пристани, на правом берегу Звонки. Слобода в эту весну разрасталась, и все за счет таких же бедолаг беженцев, отчего и получила свое название. Без работы не оставался никто. Крепость требовала обновления, постаревшие и подгнившие бревенчатые стены и срубы заменяли каменными, во множестве нужны были рабочие руки.

Со стороны крепости появилась маленькая процессия. Впереди шла статная женщина в богатом наряде, которую сопровождал молодой воевода с мечом у пояса. Сзади следовали шестеро дружинников с копьями. Появился и приказчик. Он семенил сбоку и что-то разъяснял знатным господам, обводя руками пристань. Женщина благосклонно кивала.

— Кто это, милок? — обратилась к ближайшему вознице маленькая юркая бабенка из только что прибывших беженцев.

— Да ты что, дуреха! — искренне удивился тот. — Это ж княжна Любава со Жданом, воеводой синегорским.

— А с ними ктой-то? — не отставала та.

— Вот настырная! — обернулся возница, — То Трифоныч, приказчик, денег у княжны просит. Да не для тебя, глупая, для дела: пристань-то мала, расширяться пора.

— Погоди, а сам князь-то где? — крикнула та вдогонку, но возница больше не захотел оборачиваться.

— Неймется тебе, Настырка! — покачала головой стоящая рядом беженка. — Ишь чего захотела — чтобы сам Владигор встречать тебя пожаловал.

Та пожала плечами и отвернулась с показным равнодушием. Но вскоре снова с любопытством крутила головой, глядя по сторонам. Взгляд ее упал на мужа своей собеседницы, высокого лохматобородого мужика, немолодого уже, который вдруг опустился на колени, схватил какую-то щепку и принялся рыть песок под одной из сосновых плах, гулко вздрагивающей от конских копыт и тележных колес.

— Гляди, Лукерья, Саврас твой опять за свое.

Та лишь рукой махнула:

— Сил моих больше нет на него глядеть. Совсем умом тронулся. Как песок увидит — ну его рыть.

— Может, в подполе чего прятал у себя, вот и не успокоится никак.

— Прятал не прятал, теперь не проверишь, — отозвалась Лукерья с безнадежностью в голосе и заплакала.

Трое ее сыновей пытались поднять отца с земли и отобрать у него щепку. Тот изо всех сил сопротивлялся и кричал:

— Не трожьте! То мое, все мое, годами нажитое! Никому не отдам, ни вам, ни ведьме, ни чужаку ейному!..

К беженцам подошла Любава:

— Откуда вы, добрые люди?

— С деревни Дрянь, матушка, — затараторила Настырка. — С Чурань-реки. Засыпало нас песком под самые крыши. На тебя теперь одна надежа, благодетельница ты наша. — Она сделала неуклюжую попытку слезно завыть, но княжна остановила ее властным жестом:

— Слезами горю не поможешь. Живы, и то благо. Иным еще хуже вашего пришлось. Ну да ничего, отстроитесь, в беде не оставим.

Ждан оглядел робеющих людей, взгляд его остановился на молодых сыновьях Савраса.

— Кто к ратному искусству влечение имеет, тому также навстречу пойдем. Служба князю синегорскому — честь великая.

Сыновья зашептались между собой, с опаской поглядывая на мать с отцом.

Учан разгрузили. Подъехала пустая телега, куда начали укладывать мешки, тюки, короба с домашним скарбом, который удалось прихватить с собой из навсегда покинутых жилищ. Вскоре толпа беженцев тронулась пешком вслед за телегой, чтобы начать обстраиваться на новом месте.

Любава проводила их глазами и повернулась к реке. Новый учан с товарами направлялся к берегу, выискивая свободное место среди прочих судов. «Приказчик прав, — подумала княжна. — Тесновата пристань, пора расширяться, и торг нужно передвинуть к ней поближе…» В отсутствие брата ей пришлось вникать в самые разные хозяйственные дела, разрешать споры, принимать решения. Иногда и пустяками ее донимали: то купец с лавочником сцепятся из-за линялого сукна, да так, что бороды в клочья; то медведь скомороший зеваке ногу отдавит. И все требуют княжеского суда, будто уличанских старост на то нет. Она не чаяла дождаться, когда вернется Владигор и освободит ее от бремени княжеских обязанностей и забот. Гонец от Бажены передал, что брат принял приглашение Грыма Отважного погостить у него. Любава была этому рада, она ценила открытое сердце вождя берендов, его простодушие и гостеприимство. Но шли дни, и княжна все больше начинала беспокоиться. Люди передавали друг другу тревожные слухи о засухе в Ильмере, о пересыхающем Аракосе, о песчаных дождях, о каком-то двуглавом вороне, бросающемся на людей. Любава верила этим слухам лишь на треть, но и этого было довольно, чтобы чувство тревоги не оставляло ее. Жизнерадостный Ждан выглядел теперь озабоченным и чересчур серьезным. Он обменивался гонцами с другими воеводами Братских Княжеств, привел в полную готовность синегорскую рать, самолично проверил боевое снаряжение каждого ратника — от заточенного меча до конской упряжи, будто готовился в любую минуту выступить в поход. А Владигор все не возвращался, и это казалось Любаве странным и подозрительным. Не такое сейчас время, чтобы гостеванье затягивать.

Ждан пытался ободрить ее, мол, тревоги напрасны и ничего с Владигором не может случиться. Однако Любава чувствовала, что он недоговаривает и знает что-то такое, в чем не хочет или не может признаться ей. Она заставила себя удержаться от бесполезных расспросов и по-прежнему вела себя так, будто все идет своим чередом и ей действительно не о чем беспокоиться.

— Я больше не задерживаю тебя, — обратилась она к Ждану, который неловко переминался с ноги на ногу. — Ступай к своим воинам, раз мое присутствие тебе в тягость.

— О, Любава, нет!.. — смутился воевода.

— Я ведь вижу. — Княжна пресекла его оправдания и, кивнув дружинникам, направилась в сторону крепости.

Ждан чувствовал себя неловко. Большей радости, чем быть рядом с Любавой, всюду сопровождать ее, украдкой любоваться милым лицом, он не мог себе представить. То, что он вынужден скрывать от нее правду о Владигоре, мучило его. Он каждый раз со страхом ждал, что Любава начнет допытываться, почему так задерживается брат, но в последние дни она ни о чем его не спрашивала, лишь надолго задумывалась, никого не замечая, погруженная в свои мысли. Ждану хотелось успокоить ее, обрадовать радостной вестью, что князь жив-здоров и вот-вот прибудет, однако радоваться было пока нечему, он не знал, где сейчас Владигор, и пытался отогнать мрачные опасения, донимающие его с каждым днем все настойчивей. Филимон да Чуча — разве смогут они помочь князю, когда дело дойдет до вооруженной схватки с врагами? Если уже не дошло…

Ждан действительно был рад, что Любава ушла. По крайней мере, его хмурый вид больше ни у кого не вызовет недоумения.

Он решил обойти крепость кругом и проверить, как ведутся работы.

Ждан направился к южному краю Ладейной рощи, которая полумесяцем огибала крепость. Когда-то они с Владигором таились в ней, чтобы внезапно напасть на Кровавого Климогу, погубившего родного брата и коварно захватившего княжеский престол. Много лет прошло, а все эти события помнятся ясно и отчетливо, будто вчера случились. Где-то неподалеку и подземный ход, по которому Чуча провел Владигора в крепость незамеченным. Кто знает, может, и сейчас ведет он князя в неведомую тьму…

Неслышная тень мелькнула среди деревьев, и Ждан, очнувшись от давних воспоминаний, привычно схватился за крыж меча. Из рощи навстречу ему шагнула немолодая женщина, чье лицо он где-то уже видел.

— Не узнал меня, воевода? — произнесла она тихим, спокойным голосом. — Я Зарема, помощница верховного чародея Белуна.

Ждан вспомнил. Лишь раз он и видел волшебницу, было это двенадцать лет назад, когда чародеи пришли на помощь людям и изгнали Черного Злыдня из пределов Синегорья и Братских Княжеств. Такое не забывается. Ждан приветливо улыбнулся ей, но в его глазах застыла тревога: не с дурными ли новостями явилась к нему волшебница?

— Я рад тебе, Зарема, — сказал он. — Если я могу быть полезен тебе и Белуну, только скажи. Есть ли вести от Владигора?

— Пока ничего нового, — ответила Зарема. — Прошло слишком мало времени с начала путешествия. Подождем еще немного и будем надеяться на лучшее.

Ждан вздохнул:

— Увы, ничего другого не остается. Мне кажется, Любава начинает догадываться, что князь уже не в гостях у берендов. Я не смогу долго утаивать от нее правду. Порою мне кажется, что она готова сорваться с места и поскакать за братом к Отважному Грыму.

— Я с самого начала не хотела, чтобы от Любавы скрывали правду. Она умна, и рассудка в ней больше, чем горячности. Если случится то, о чем ты говоришь, нашим врагам станет ясно, что Владигора нет в Синегорье и вообще в Братских Княжествах, что ускорит нашествие айгуров.

— Тогда что же ты предлагаешь? Рассказать все Любаве?

— Да, и я, чтобы помочь тебе, буду присутствовать при вашем разговоре. Однако пришла я сюда не затем, чтобы смягчить гнев княжны и вступиться за ее воеводу. Скажи, давно ли ты был в хранилище рукописей, которое обнаружил подземельщик Чуча?

Ждан покачал головой:

— С тех пор как привел туда Белуна, я больше туда не наведывался. А что, ты тоже хочешь в подземелье?

— Мне необходимо заглянуть в Книгу пророка Смаггла. Она еще там?

— Думаю, что да. Чуча, помнится, с собой ее не брал, оставил там же, на каменном столе. Да кто ее возьмет, ведь ключ от двери в подземную пещеру хранится только у меня.

— Ключ всегда при тебе, ты не потерял его?

Ждан с удивлением посмотрел на волшебницу, снял с шеи связку ключей на серебряной цепи и встряхнул на ладони.

— Вот же он! — воскликнул воевода, не понимая, чего хочет от него Зарема.

— И никому не доверял ключ?

— Нет.

— Даже Любаве?

— Да нет же! — Ждан уже начал испытывать раздражение от такого пристрастного допроса. — Что тебя беспокоит?

— Не знаю, — промолвила волшебница. — Может быть, просто дурное предчувствие.

Не прошло и получаса, как Ждан и Зарема оказались в кладовой, откуда начинался подземный тоннель, разветвляющийся на множество ходов, большинство из которых было неведомо нынешним обитателям Ладорского холма. Ждан отодвинул от стены огромную пустую бочку, за ней обнаружилась дубовая дверь, обитая железными полосами. Он отомкнул навесной замок, открыл дверь и, сняв со стены факел, уверенно шагнул в тоннель. Зарема двинулась за ним.

На этот раз Ждан не растерялся, когда путь им вдруг перекрыла стена. Он даже рад был продемонстрировать волшебнице, что ему известна магическая уловка мастеров-подземельщиков. Пройдя сквозь мнимую стену, он торжествующе взглянул на Зарему и был очень доволен ее искренним удивлением.

Вскоре они вошли в хранилище рукописей.

— Наш Чуча чуть ли не год здесь безвылазно просидел, — сказал Ждан. Он укрепил на стене факел, зажег свечу и, пробираясь между тесно стоящими сундуками, направился к цельному гранитному столу.

— Можно ему позавидовать, — отозвалась Зарема, с любопытством оглядывая просторное помещение. Она заметила, что кое-где на стенах начертаны древние руны, значение которых ей не было известно, и пожалела, что нет рядом Белуна: ему, кажется, все письмена Поднебесного мира ведомы.

— Верховный чародей, — Ждан тоже вспомнил про Белуна, — Чучу на летопись надоумил. Даже название подсказал — Сплошная Сушь… или что-то вроде этого.

Зарема вскинула брови:

— Великая Пустошь?

— Ну да. Эти слова в пророческой книге сами собой проступили. И еще изображения разные двигались, как живые. Так что наш Чуча теперь летописец. Эх, знать бы, где они с князем сейчас! Что это за Пустошь такая?..

— Мне тоже очень хочется это знать, — раздался знакомый голос.

Ждан резко обернулся.

— Любава! — ахнул он. — Ты как здесь?

Княжна стояла у входа в хранилище, на границе света и тьмы. Чуть подрагивающее пламя факела освещало ее гневное лицо, глаза Любавы сверкали.

— Как вы посмели обмануть меня? Кто дал вам право относиться ко мне как к неразумной девочке и скрывать правду о брате?! — Любава задохнулась от возмущения, взмахнула сжатыми кулаками, и воеводе показалось, что, будь он ближе к ней, она набросилась бы на него.

— Послушай, княжна… — заговорила Зарема, но та резко перебила ее:

— А ты зачем здесь, волшебница? Насколько я помню, я не звала тебя почтить меня своим присутствием. В былые времена чародеи не позволяли себе вмешиваться в дела людей, разве не так?

— Все так, Любава, — ответила Зарема как можно спокойней, стараясь не показать, как сильно обидели ее слова княжны. — Мы по-прежнему не имеем обыкновения мешать естественному течению человеческой истории. Именно поэтому Владигор, а не кто-либо из чародеев, отправился в Этверскую пустыню.

— Зачем?

— Чтобы выяснить, какая беда угрожает Синегорью и Братским Княжествам, выявить ее сущность. Если она порождение Черной Магии, тогда настанет черед действовать нам, чародеям. Если же нет…

— Твои слова туманны и неубедительны, — тряхнула Любава головой. — Они ничего мне не объясняют.

— Но ты ведь не хочешь ничего слышать, — осторожно вмешался Ждан. — Не даешь ничего тебе объяснить.

— Объяснить? — Любава сверкнула на него глазами, словно два угля вспыхнули в темноте. — Что ты хочешь мне объяснить? Что, действуя за моей спиной, вы отправили Владигора неизвестно куда, навстречу смертельной опасности? Что использовали честное имя Грыма Отважного, чтобы верней обмануть меня?.. Что ж, вам это удалось. Я бы и сейчас оставалась в неведенье, если б случайно не увидела тебя с ней, — Любава сердито кивнула на волшебницу, — и не пошла, таясь, будто воришка, следом за вами.

— Ты разгневана и потому несправедлива, — сказал Ждан. — Зарема не хотела скрывать от тебя правду. И Владигор действительно был у Грыма, еще неделю назад они обсуждали, как сообща противостоять нашествию врагов. Но никто не должен знать, что князь уехал, иначе айгурский вождь начнет войну раньше, чем мы ожидаем.

Любава горестно усмехнулась:

— По-твоему, я бы не замедлила известить об этом Рума?

Ждан никак не отреагировал на ее язвительную иронию и продолжал говорить так же терпеливо, словно утешал ребенка:

— Даже малого риска нельзя было допускать. Случайно оброненная фраза, излишнее беспокойство, тревога в глазах — из всего этого умный человек сможет сделать свои выводы и заподозрить неладное.

— Соглядатай? Здесь, в крепости? — Любава насмешливо посмотрел на воеводу. — Тебе, погляжу, везде злодеи мерещатся.

— Осторожность никогда не помешает, — произнес тот. — Давно ли здесь, в крепости, Дометий выпил яд, предназначавшийся Владигору?..

Любава не ответила. Некоторое время все молчали, в тишине слышен был легкий шорох горящего факела. Ждан, удрученный тем, что ему пришлось оправдываться перед княжной, совсем забыл, с какой целью они пришли в подземное хранилище рукописей. Настороженный голос Заремы вывел его из оцепенения:

— Книга пророка Смаггла оставалась лежать на столе, так ты мне, кажется, говорил? Подземельщик Чуча не взял ее с собой?

— Нет, тут оставил.

— Где же она?

Ждан растерянно обвел глазами полированную гранитную столешницу. Книги не было. Он зажег еще одну свечу, медленно прошелся вдоль сундуков, но ничего не обнаружил.

— Кроме Чучи, некому было взять, — промолвил он обескуражено. — Может, взял он ее все-таки? Да нет, я бы заметил, вместе уходили.

— Значит, взял кто-то другой, — задумчиво произнесла Зарема. — Не обманули меня предчувствия.

— Да кто же мог взять! — волновался Ждан. — Ключ только у меня и был, он всюду со мной.

— Что это за книга? — спросила Любава. Ее по-прежнему мучили гнев и обида, однако самообладание постепенно возвращалось к ней, и она начала понимать, что не ради пустого любопытства Ждан и Зарема спустились в подземелье.

— Ее не объяснить, ее видеть нужно, — ответил Ждан, продолжая шарить глазами вокруг, — рассматривать ее. Наверх вернемся, я все тебе расскажу. Вот лист не от нее ли?.. — Он нагнулся и поднял с пола книжную страницу из тонкой кожи, ни с одной, ни с другой стороны не тронутую письменами.

Зарема подошла к нему, взяла страницу и положила на стол, осторожно погладив ее ладонью. Любава, заинтересовавшись, направилась к ним. Ждан шагнул в сторону, уступая Любаве место у края стола. Что-то при свете свечи едва блеснуло на полу. Зарема, сделав вид, что отряхивает пыль с подола платья, наклонилась, взяла маленький предмет и опустила себе в карман.

— Здесь же ни слова не написано, — сказала княжна, пожимая плечами. — Что ты пытаешься увидеть?

— Сама не знаю, — ответила волшебница. — Возможно, этот лист выпал вовсе не из пророческой книги.

Она пробормотала несколько слов на непонятном языке и еще раз погладила кожаную страницу. Внезапно на желтоватом фоне проступили неясные очертания человеческого лица. Оно подрагивало и расплывалось, как отражение в подернутом рябью пруду. Зарема вздрогнула и чуть наклонилась, стараясь получше его рассмотреть.

— Я ничего не вижу, — промолвила Любава, в ее голосе послышалось легкое разочарование. — Вы так вытаращили глаза, будто хотите продырявить этот старый кусок кожи.

— Я тоже не вижу, Любава, — отозвался Ждан. — Белун говорил, что Книга пророка Смаггла сама решает, кому следует ее читать, а кому нет.

— Это не наше дело, пусть Зарема отгадывает загадки, коль видит в этом смысл. Пойдем отсюда, эти каменные своды давят на уши. Ты обо всем должен мне рассказать. И берегись, если попытаешься что-то утаить от меня!

Ждан посмотрел на волшебницу, не обращавшую, казалось, никакого внимания на откровенную неприязнь к ней молодой княжны, перевел взгляд на кожаный лист и застыл пораженный. Лицо, проступившее на листе, обрело четкость. Оно принадлежало мужчине, глаза которого были чуть раскосы, длинные черные усы и заостренная реденькая бородка делали его похожим на айгура, однако сплющенный нос и широкие ноздри выдавали в нем представителя другого народа. Лоб его был скрыт до бровей узорным полотенцем, завязанным на затылке крупным узлом и являющимся, возможно, знаком принадлежности к привилегированному сословию. Голова слегка покачивалась, будто человек неторопливо ехал верхом. Вскоре это подтвердилось. Изображение начало медленно уменьшаться в размерах, открывая более широкий обзор. Стали видны невысокие скалы на горизонте. Всадник действительно сидел в седле, за ним, спотыкаясь, брел пленник, запястья которого были связаны веревкой. Всадник несколько раз дернул веревку, поторапливая пленника, затем размахнулся и хлестнул его плетью. Тот, уклоняясь от удара, отвел голову и взглянул прямо в глаза Ждану. Воевода вскрикнул и отшатнулся, моля всех богов, чтобы увиденное оказалось обманом зрения, хотя и знал уже, что это не так. Избитым и окровавленным пленником был князь Синегорья Владигор.

— Что с тобой? — Любава смотрела на Ждана с недоумением и тревогой, и тот понял, что она не видит брата.

— Нет… Так, ничего… — пробормотал он. — Просто почудилось.

— Что почудилось?

— Мышь как будто мелькнула.

Лист на столе вновь был безмолвен и пуст. Зарема искоса взглянула на Ждана, и он понял, что волшебница одобрила его ложный ответ. Уж она-то наверняка видела Владигора, в этом он не сомневался. Хотелось задать ей множество вопросов, но рядом стояла Любава, рассерженная, обиженная и по-женски непредсказуемая в своем гневе. Очередной обман тяготил душу. Но ведь не расскажешь Любаве, что Владигора тащит на веревке какой-то иноземный воин. В лучшем случае она бы немедленно потребовала, чтобы воевода со всей своей ратью двинулся в глубь Этверской пустыни; в худшем — сама бросилась на выручку, не считаясь ни с чем. И Ждан очень ее понимал. Как он сожалел сейчас, что стал преемником Фотия в должности синегорского воеводы, о чем годами мечтал. Гордость, удовлетворенное тщеславие — к чему они ему, когда его князь, его друг оказался в беде, а он даже не может попытаться помочь ему!.. А что с Филимоном? И где Чуча? Может, если б книга была на месте, она поведала бы больше о том, что происходит сейчас за сотни верст от Ладорской крепости. Куда в самом деле она могла деться?..

— Неудивительно, — сказала Любава. — Здесь только мышам и жить. И как только Чуче не противно было?

«Может, и правда мышь книгу погрызла?» — подумал Ждан, но это предположение было чересчур неправдоподобным. Ни мышей, ни их следов он в хранилище рукописей никогда не видел.

Любава направилась к выходу, бросив на ходу:

— Надеюсь, мне не придется возвращаться одной в полной темноте?

Ждан шагнул следом за ней, затем обернулся и озабоченно посмотрел на Зарему, все еще стоящую у стола перед пустым листом.

— Ступайте, я еще побуду здесь немного, — сказала волшебница.

— Но… — Ждан замялся. — Мне бы хотелось кое о чем спросить тебя.

— Верховный чародей навестит вас на днях, — сказала Зарема, с пониманием глядя на воеводу. — Он сообщит вам больше, чем я пока знаю. Надеюсь, новости будут хорошими. Любава, — окликнула она княжну, и та остановилась. — Не терзай себя, с Владигором не случится ничего плохого.

Любава обернулась, лицо ее выглядело несчастным, и Ждан испугался, что она вот-вот расплачется.

— Я сегодня была негостеприимна и не слишком вежлива, — вымолвила она сдавленным голосом. — На то были причины, как ты можешь понять.

— Я понимаю, — ответила Зарема, — и не сержусь. В следующий раз, когда мы встретимся, беседа наша будет более приятной, я верю в это.

Любава хотела что-то сказать в ответ, но передумала и, кивнув, пошла вслед за Жданом, который освещал ей путь вторым, припасенным впрок факелом.

Зарема дождалась, когда их шаги затихли в темной глубине тоннеля, после чего вынула из кармана золотую пуговицу с выпуклым вензелем в виде буквы «Г» и бросила ее на стол. Она запрыгала с глухим звоном по граниту и смолкла, ткнувшись в застывшую кляксу воска. Зарема взяла пустой лист и повернулась, чтобы уйти. Затем вновь посмотрела на пуговицу, осторожно, словно боясь запачкаться, взяла ее двумя пальцами и опустила в карман вместе с листом, выпавшим из Книги пророка Смаггла.

 

6. Огненный вал

Евдоха не предложила путникам остаться и заночевать в ее небольшой избушке. Да у Владигора и не было такого намерения. Он торопился наверстать время, упущенное из-за степного пожара и непроглядного ливня, надеясь, что ночь не будет им помехой: Чуча видел ночью даже лучше, чем днем, а что до Филимона — для него ночь всегда была любимой порой суток.

Солнце еще не село, теплые лучи сочились на поляну сквозь ветви сосен и берез, а на востоке уже всплыла луна, тусклая, как рыбий глаз. Лиходей, отдохнувший и нажевавшийся сочной травы, переступал в нетерпении с ноги на ногу. Перед ним стоял козленок, бил землю копытцем и наклонял голову с маленькими, в полмизинца, рожками, будто предлагал коню пободаться.

— Что ж, прощай, Евдоха, — поклонился ведунье Владигор. — Спасибо за все. Жив буду — отблагодарю тебя.

— Не за что благодарить, — отмахнулась та. — Езжайте себе. Да хранит вас Перун.

— Будет кто спрашивать про меня, не сказывай, что был тут. Тот, кто мне пытается помешать, и тебе навредить может.

— Да нету вокруг никого, — ответила Евдоха. — Из деревни на том берегу весь народ ушел, а ближайшее жилье далече.

— Остерегайся все же, — посоветовал Владигор и зашагал к коню, где уже ждали его Чуча и Филимон.

— Князь! — окликнула его ведунья и, когда он обернулся, подошла к нему и протянула узорчатые ножны, из которых торчала костяная рукоять метательного ножа. — Возьми ножичек с собою, вдруг пригодится. Мне-то он ни к чему.

Владигор бережно закрепил ножны у пояса.

— За щи благодарю тебя, добрая женщина! — крикнул Филимон, когда они уже въезжали в лес. — Таких нигде я не едал!

Евдоха помахала им рукой. Вскоре путники скрылись в лесу, лишь тяжелая еловая ветка еще тихо покачивалась на краю поляны, напоминая, что здесь только что были люди. Начинало быстро смеркаться.

Лиходей легко бежал по ночному лесу, который постепенно редел, и ровный свет луны позволял глядеть далеко вперед. Филимон не отставал, перелетая с одной верхушки дерева на другое. Иногда он описывал круг над лесом и, не усмотрев ничего подозрительного, вновь догонял своих друзей.

— Может, позвать Фильку, пусть отдохнет? — сказал Владигор. — Рану все-таки получил.

— Да он сам сейчас прилетит, — отозвался Чуча.

И действительно, филин бесшумно опустился на плечо Владигору, стараясь не слишком сжимать когти. Он тихонько ухнул, закрыл глаза и замер.

Лес сменился перелесками, а вскоре совсем кончился. Глазам открылась серебристая в свете луны ширь холмистых лугов, дышащая прохладной свежестью молодой травы и наполненная стрекотом кузнечиков. Владигор вздохнул всей грудью, словно хотел впрок надышаться живительным воздухом своей отчины. Пределы Синегорья оканчивались.

— У меня все этот мальчик из головы нейдет, — произнес Чуча. — Не верится как-то: зимой еще младенцем был, а ныне стал отроком. Чудеса да и только!

Филин приоткрыл один глаз, покосился на коротышку подземельщика и вновь задремал. Владигор сказал:

— Со мной так тоже было в детстве. В Заморочный лес я мальцом вошел, а вышел из него юношей. Думал, шесть дней по лесу плутал, а вышло — шесть лет. Время, оно по-разному течь умеет.

— Может, и с ним Заморочный лес такую же шутку проделал? — немного помолчав, предположил Чуча.

— Может, и так, — пожал князь плечами, отчего филин опять приоткрыл круглое око и недовольно щелкнул клювом. — Может, Заморочный лес его время сжал, а после разжал, может, иное колдовское место…

— Великая Пустошь, — кивнул Чуча и тяжело вздохнул. — Что это за место, ума не приложу. Пообещал я Белуну все, что увижу, описать, а не знаю, сумею ли. Да и доберемся ли мы еще туда?..

— Сумеешь, сумеешь, — подбодрил его Владигор. — Не унывай раньше времени.

— Надо будет с этим Даром потолковать, — сказал Чуча, — порасспросить парня. Да ведь раньше чем через год Заморочный лес его не отпустит. Эх, поторопились чародеи!..

Владигор нахмурился и ничего не ответил.

Незадолго перед рассветом звезды погасли, и круглая луна, только что яркая, потускнела и едва просматривалась сквозь пелену то ли наплывших облаков, то ли тумана. Марево на небе излучало красноватое свечение, вспыхивая кое-где неяркими всполохами. Путники приписали это все той же грозе, от которой сами спешили недавно спрятаться, а теперь отдаленной настолько, что раскатов грома совершенно не было слышно. Воздух, однако, уже не был полон живительной свежести, и Владигор с удивлением обнаружил, что не чувствует вообще никаких запахов. Замолчали и кузнечики. Филин на плече у Владигора открыл глаза и не мигая смотрел перед собой.

Трава под копытами Лиходея рассыпалась с неприятным сухим треском, будто обугленная. Вскоре она сменилась песком. Филин подпрыгнул, расправил крылья и полетел вперед, держась низко над землей.

Через две-три версты Лиходей замедлил бег и стал спускаться на дно неглубокого, но достаточно широкого оврага, тянущегося поперек пути. Внизу стоял Филимон, принявший свой человеческий облик. Начинало светать, и Владигор, присмотревшись к белеющим предметам, во множестве разбросанным на песке, вдруг понял, что это рыбьи скелеты. Филимон поднял полукруглый панцирь речной черепахи, повертел его в руках и, чертыхнувшись, запустил в небо. Тот описал круг и врезался в песок.

— Чуча! — закричал Филимон. — Ты, помнится, говорил, что плавать не умеешь. Считай, что повезло тебе.

— Почему это? — спросил коротышка.

— Да утонуть негде. Через Аракос посуху переправляемся.

Владигор и Чуча спрыгнули на землю. Совсем недавно здесь текла река, сильная и быстрая, с порогами и своенравными водоворотами, раздражающими перевозчиков. Теперь она исчезла, ушла в песок. Чуча был ошеломлен. Владигор стиснул зубы и сжал кулаки, его переполнял гнев. Их враг, кем бы он ни был, дорого заплатит за содеянное!..

— Что будем делать, князь? — спросил Филимон. — Впереди пустыня, а воды у нас с собой мало. Кто ж знал, что из Аракоса не доведется испить?

— Ты, Филька, так спрашиваешь, как будто у нас выбор есть, — вздохнул Владигор. — Хотя у тебя с Чучей он есть, конечно: либо со мной вперед идти, либо назад ни с чем возвращаться. Решайте сейчас, потом поздно будет.

— Мне вернуться велено, когда врага обнаружим, чтобы чародеям о нем поведать, — сказал Филимон и усмехнулся невесело. — Мне-то что, взял и улетел. А вот Чуче, может, лучше и вернуться.

Коротышка покраснел от негодования:

— Ишь советчик какой выискался! Нет уж! Я эту Великую Пустошь своими глазами увидеть должен. А безводьем меня только такой дурак, как ты, пугать может. Да известно ль тебе, что подземельщики воду чуют не хуже, чем ты, к примеру, щи?

— Вот заладил: щи да щи! — обиделся Филимон. — Объел я тебя, что ли? Сам небось лопал и тоже не морщился.

— Ну, полно, полно, — прервал их перепалку Владигор. — Никуда еще не пришли, а уже ссорятся. Мне такие попутчики не надобны.

Филимон с Чучей замолчали, виновато глядя себе под ноги.

— Успокоились? — улыбнулся Владигор. — Тогда в путь!

Лиходей, увязая в песке, перешел овраг. Филимон вновь обернулся филином и принялся описывать круги, не теряя из виду Владигора с Чучей. Солнце уже поднялось, но лучи его с трудом пробивались сквозь красноватую мглу, затянувшую небо, не похожую ни на облачную пелену, ни на туман, ни на дым от вчерашнего степного пожара. Было безветренно и душно. Жажда начинала напоминать о себе, но путники старательно отгоняли мысли о фляге с водой, одной на троих, надеясь, что отыщется наконец какой-нибудь родник или колодец.

За полдня они преодолели три десятка верст, и уже подумывали о кратком отдыхе и драгоценном глотке из фляги. Ни человек, ни зверь не встретился им на пути. Однообразный, наводящий уныние пейзаж оживляли лишь редкие невысокие скалы, торчащие из песка, как изваяния идолов. Одна из таких скал стояла чуть накренившись и была достаточно высока, чтобы в ее тени могли уместиться конь и три человека. Здесь и решили сделать кратковременный привал.

Чуча, глотнув из протянутой Владигором фляги, передал ее Филимону и обошел скалу кругом. Затем приложил к ней ухо и долго стоял так, иногда постукивая ногтем по гладкому, отполированному ветрами камню.

— Внизу вода есть, — сказал он наконец. — Ручей. Но глубоко, не докопаться.

— Все равно копать нечем, — махнул рукою Филимон.

— Куда течет? — спросил Владигор.

Чуча указал на восток:

— Нам с ним по дороге.

— Хорошо, если так, — кивнул Владигор. — Может, наружу выбьется.

— А ну-ка тише. — Филимон приложил палец к губам и склонил голову набок, прислушиваясь. Все замерли. Через мгновение Владигор услышал отдаленный гул, напоминающий звук воздушной тяги в кузнечных мехах. Гул слышался с той стороны, откуда они приехали, и медленно нарастал, приближаясь. Лиходей беспокойно заржал.

Владигор, Филимон и Чуча обернулись на запад, напряженно вглядываясь вдаль, но долго ничего не замечали, кроме красноватого марева и желтого песка, соединявшихся на горизонте в одну темную полосу.

— Слетаю проведать, что там, — сказал Филимон и зашел за скалу. Он не выносил, когда за его превращениями кто-то наблюдает, как будто стеснялся своего дара, которым когда-то наделил его Белун, спасая от гибели. Вскоре ширококрылая птица взлетела из-за скалы и устремилась на запад.

Владигор и Чуча молча смотрели ей вслед, пока она совсем не исчезла, растаяв в дрожащем воздухе.

Гул стал уже таким сильным, что давил на уши. Происхождение его по-прежнему было неясным. Если он предвещает жестокую бурю, то должны быть хоть какие-то ее признаки — порывистый ветер или скопления черных туч. Ничего, однако, не менялось в мутном небе над головой, и воздух был все так же неподвижен и душен.

— Мне становится страшно, — признался Чуча и постарался улыбнуться, но улыбка вышла виноватой и жалкой.

Лиходей вздрагивал всем телом, тряс гривой и рыл копытом песок, будто призывая своего хозяина убраться отсюда подобру-поздорову. Владигору и самому было не по себе. Он в первый раз горько пожалел, что не надел на безымянный палец заветное аметистовое кольцо, вспыхивающее алым светом при приближении опасности. Придется полагаться не на магическую помощь, а на собственное чутье. Но сейчас чутья особенного не требовалось, чтобы понять, что нужно поскорей уносить ноги. И все же уехать и не узнать, откуда идет этот устрашающий гул, Владигор не мог.

— Ну где же этот Филимон! — воскликнул Чуча едва ли не с отчаянием.

Филимон появился неожиданно. Он кубарем выкатился из-за ближайшей скалы, вскочил на ноги и побежал, размахивая руками и крича:

— Живей бежим отсюда! Небо сворачивается! Скачите, я за вами полечу!

Владигор не совсем понял про небо, но решил, что расспросит об этом позже. Такой паники в глазах Филимона ему еще не приходилось видеть. Чуча уже был на коне. Владигор вскочил в седло и, прежде чем пустить Лиходея во весь опор, еще раз обернулся на запад. То, что он увидел, потрясло его своей неправдоподобной грандиозностью. Небо — если так можно было назвать красноватую пелену над головой — действительно скручивалось в гигантский крутящийся вал, касающийся нижним краем земли и втягивающий в себя песок, камни, скалы — все, что лежит у него на пути. Внутри этой клубящейся массы, растянувшейся во всю видимую глазом ширину пустыни, полыхали огненные молнии. Они, возможно, порождали раскаты грома, но их совершенно невозможно было расслышать в монотонно-оглушительном гуле. Это зрелище завораживало своей гибельной неотвратимостью и было даже по-своему красиво, оно притягивало, призывало забыть обо всем и слиться воедино с подавляющей волю стихией, стать песчинкой в клубящемся море воздуха, камня и огня. Вал приближался достаточно быстро, чтобы пеший не сумел убежать от него. Владигор не без усилия заставил себя отвернуться и погнал Лиходея вперед.

Они проскакали около часа, пока гул за спиной не стал наконец понемногу ослабевать. И тут Чуча спохватился, что не видит Филимона, который все время летел вслед за ними, стараясь не отставать от быстроногого коня. Владигор без лишних слов повернул Лиходея и поскакал назад. Уши снова, словно тисками, начал сжимать неумолимый гул.

Филин выбился из сил и отстал. Когда Владигор наконец увидел его, тот передвигался длинными прыжками, ненадолго и невысоко взлетая над землей. Какая-то сотня сажен отделяла его от всепоглощающего вала огненной мути, который вблизи виделся сплошной, бесконечно уходящей ввысь стеной. Владигор соскочил на землю, подхватил изможденную птицу и, прыгнув в седло, даже не стал подстегивать Лиходея — конь мгновенно ринулся прочь от грозящей гибели. Филимон отчаянно сжал когтями плечо князя, лишь на это ему и хватило сил. Когти впились в живое тело, но Владигор не обратил внимания на боль. Чуча что-то отчаянно кричал, в его желтых глазах плясал ужас. Владигору казалось, что тот просто разевает рот, будто немая рыба.

Расстояние между ними и гибельной мглой стало опять увеличиваться. Однако Владигор заметил, что конь бежит уже не так стремительно. Лиходей лоснился от пота, с губ его слетали хлопья кровавой пены. Сколько он еще сможет выдержать?..

Владигор вдруг понял, чего хочет от него Чуча, крича и дергая за рукав. Невысокая горная гряда появилась слева впереди. Подземельщик призывал скакать в ту сторону.

Вскоре стало ясно, что это не череда скалистых гор, а все та же монолитная скала, торчащая из песка и отличающаяся от прочих размерами и причудливой формой. Ее длинная горбатая спина, утыканная острыми верхушками, напоминала ощетинившегося и окаменевшего дракона. Возможно, это была вершина некогда громадной горы, чье основание теперь было скрыто под толщей песка. Склоны ее были почти отвесны, и Владигор приостановил задыхающегося коня, раздумывая, с какой стороны лучше объехать это, увы, не убежище, а препятствие. Внезапно Чуча спрыгнул на землю и побежал туда, где скала делала изгиб, словно поворачиваясь боком к накатывающемуся смертоносному валу. Добежав до поворота, Чуча обрадовано, как показалось Владигору, подпрыгнул и что-то закричал. Вновь ни слова нельзя было разобрать из-за гула. Владигор подскакал к подземельщику. Тот стоял у небольшого грота, углубляющегося в скалу не более чем на десять шагов. Грот был неширок, но Лиходей все же смог протиснуться туда, когда с него спешно поснимали седельные сумки. Филин, первым скользнувший в глубину, уже успел снова принять человеческий облик. Конь и трое путников прижались к дальней стене и, все еще тяжело дыша, принялись ждать. Ничего другого больше не оставалось.

Долго ждать не пришлось. Гул заполнил тесный грот, стал нестерпимым и почти осязаемым. Все трое закрыли уши ладонями, но это мало помогло. Земля затряслась, в боковой стене появилась трещина, и Владигор испугался, что низкий потолок сейчас рухнет. Затем все поглотила жаркая тьма.

Окна просторного зала были широко распахнуты. Легкий ветерок теребил прозрачную ткань занавесок и шелестел снаружи длинными пальмовыми листьями. Посреди зала стояла круглая ваза, искусно вырезанная из цельной малахитовой глыбы. Над ней весело звенел маленький фонтан, голубая вода стекала вниз по многоярусным чашам, наполняя мраморный пруд, в котором покачивались зеленые блюдца лилий.

Лицом к свету на высоком троне, спинка и подлокотники которого были украшены драгоценными камнями, сидела красивая женщина в черном одеянии. Осанка ее была гордой, голос, когда она заговорила, невозмутимо спокойным, не выражающим ни удивления, ни гнева, ни радости.

— Ты вновь пришел сюда, человек. Однажды я уже сохранила тебе жизнь, ибо твоя смерть не принесла бы мне никакой пользы. Тебе не страшно, что твоя назойливость в конце концов покажется мне чрезмерной?

Тот, к кому она обращалась, стоял перед троном, опустившись на одно колено и почтительно склонив голову. Мужчина был молод и красив, черная, чуть вьющаяся борода была коротко и аккуратно подстрижена. Ворот шитого золотом терлика, еще не очищенного от дорожной пыли, был расстегнут, но не по причине полуденной жары, а из-за отсутствия верхней пуговицы. Он поднял голову и посмотрел на восседавшую на троне восторженными глазами:

— Лишь одного я страшусь, царица, — лишиться надежды видеть тебя и любоваться твоей неземной красотой. Смысл моего существования на земле теперь в этих кратких мгновениях. И если ты захочешь казнить меня, я уже тем только буду счастлив, что волю эту произнесут твои прекрасные уста.

На царицу не произвела никакого впечатления страстная речь ее обожателя. Она пропустила лесть мимо ушей и слегка нахмурилась, раздумывая, что ей делать с этим человеком.

— Я принес то, что ты просила, — осторожно сказал тот.

— Просила? — Левая бровь царицы изогнулась, как потягивающаяся кошка. — Я что-то у тебя просила? — Она засмеялась, настолько забавной показалась ей необдуманная дерзость этого молодца.

— О, прости! — воскликнул он, прикладывая к сердцу обе ладони. — Я совсем потерял рассудок. Я хотел сказать, что постарался сделать тебе приятное, разыскав эту книгу, в которой сам ничего не смог понять. Кроме того, в ней так много пустых страниц…

Он поднял стоящий перед ним ларец, обитый бархатом, и протянул царице. Она не сделала никакого ответного движения, чтобы принять дар, и смущенный поклонник осторожно поставил его на нижнюю ступень трона.

— Ты сказал, что тебя зовут…

— Гвидор, моя госпожа, — подсказал тот.

— И что твой Золотой Замок стоит на берегу Бескрайнего океана?

— Да, моя госпожа. Он бы тебе понравился. О, как бы я желал, чтобы ты взглянула на него и вошла под его своды, нет, не гостьей, а хозяйкой!

— Возможно, так оно и будет, — ответила она с холодной резкостью, подразумевавшей совсем не то, о чем мечтал Гвидор. Он вздрогнул, тень беспокойства пробежала по лицу, но через мгновение его глаза вновь выражали умиление и покорность. — А теперь оставь меня. В Южной башне есть несколько пустых комнат, можешь занять одну из них. И не приходи, пока я не позову тебя. Я еще не решила, как поступлю с тобой.

Гвидор, сияя радостью, удалился в боковую дверь. Едва он ушел, с подоконника спрыгнул на пол большой ворон, повернулся вокруг себя и принял облик одноглазого айгурского вождя. Рум сдернул с плеч черный плащ, перекинул его через левую руку и низко поклонился.

— Сегодня у меня многолюдно, — усмехнулась царица.

— Кто этот сумасшедший? — спросил Рум, покосившись на дверь. — Он не опасен? Если бы у него был нож, я мог бы не успеть помешать ему.

— У тебя тоже есть нож, — сказала она равнодушно. — Покажи, как бы ты убил меня?

Против своей воли Рум выхватил из-за пояса длинный нож. Его рука вдруг вывернулась, и отточенное острие начало медленное движение к собственному горлу. Рум изо всех сил пытался отвести руку в сторону, лоб его покрылся холодной испариной, мышцы готовы были лопнуть от напряжения, плечо пронзила резкая боль. Острие коснулась кадыка, он судорожно сглотнул, и капля крови скатилась вниз по лезвию.

— Пощади… — прохрипел он. Затем рука его обмякла и повисла плетью. Нож выпал из онемевших пальцев. Несмотря на природную смуглость, Рум был бледен, тяжело дышал, ноги едва держали его.

Царица хлопнула в ладоши, приводя его в чувство:

— Довольно забав! Ты нашел мальчишку, который ослепил тебя?

Горбоносое лицо вождя исказила гримаса ненависти, в единственном глазу вспыхнула неотмщенная боль.

— Нет еще, — пробурчал он с неохотой. — Он исчез. Но я найду, обязательно найду, не будь я верховным вождем айгуров! Его отрезанная голова с выклеванными глазами будет красоваться на самой вершине Вороньей горы!

— Нет! — Царица подняла руку вверх. — Я передумала. Теперь он нужен мне живым. Когда ты найдешь его, ни один волосок не должен упасть с его головы. Ты меня понял? Однако, — рука ее опять легла на драгоценный подлокотник, — я начинаю сомневаться, по силам ли тебе обнаружить и изловить мальчика.

Обида захлестнула Рума, заставив все еще бледное лицо налиться кровью. Но возразить было нечего. Хорошо еще, подумал он, что царица не знает о бесславной драке в горящей степи, когда он, бесстрашный воин и властный вождь, не смог справиться с каким-то безоружным парнем. В отличие от предыдущего гостя, Рума не сводила с ума красота могущественной царицы. Но он был благодарен провидению за то, что песчаная буря заставила его однажды сбиться с пути и случайно залететь в этот дворец посреди пустыни. Рум не был влюблен, он вообще никогда не знал этого чувства, считая его глупой выдумкой асканов. Но он почувствовал в этой женщине, в каждом ее жесте, взгляде, повороте головы такую безраздельную власть, которую можно было сравнить с властью солнца над иссушенной былинкой либо льда над зимним озером. Ее власть была естественной, как смена времен года, ее не нужно было оспаривать, она принималась как данность. Невозможно было даже вообразить, чтобы эта прекрасная женщина для того, чтобы достичь теперешнего своего положения, строила хитроумные планы, с жестокостью и коварством устраняла могущественных соперников, знала действие кинжала или яда. Нет, это удел таких правителей, как верховный вождь айгуров. Она же наверняка впитала эту власть с молоком матери, если была рождена земной женщиной, либо с лунным светом, шорохом песка, журчанием воды, если она — дитя неземного божества. Рум не удивился бы, узнав, что последнее предположение — правда.

Он был горд тем, что она не прогнала его, не позвала стражу (хотя ни одного воина он до сих пор не встретил во дворце, да и слуги двигались так незаметно и бесшумно, что казались бестелесными духами). Однако Рум скоро понял, что и он ей для чего-то нужен. Он решил использовать максимальную выгоду от будущей сделки, к которой приведет это неожиданное знакомство.

— Проклятый мальчишка как сквозь землю провалился, — произнес он. — В той избушке у реки его уже нет, но далеко он не мог уйти. Думаю, он скрывается в Заморочном лесу.

— Твои предположения меня не интересуют, — сказала царица. — Что мешало тебе пойти в лес и вытащить его оттуда?

— Я пробовал. — В голосе Рума прозвучала неуверенность. — Но он не пустил меня.

— Кто не пустил?

— Лес. Я облетел его со всех сторон, но какая-то незримая стена не давала мне ни пролететь, ни пройти далее подлеска.

— Кто живет в той избушке?

Рум вспомнил маленького козленка и с трудом подавил приступ хищной злобы.

— Одинокая женщина, — ответил он. — Я видел ее сверху несколько раз.

Царица надолго замолчала, и Рум даже подумал, что она забыла о его присутствии. Наконец бровь ее снова изогнулась, она взглянула на вождя с насмешливым любопытством и спросила:

— Тогда зачем ты явился сюда? Чтобы я сделала целебную примочку на месте побоев, которые ты неизвестно от кого получил? Я не стану этого делать, потому что твой обидчик, кем бы он ни был, поступил совершенно правильно.

«Она и это заметила!» — с досадой подумал Рум и скрипнул зубами. Как ни старался он утаить синяк под толстым слоем мази, от проницательного взгляда могущественной повелительницы ничто не могло укрыться. Он стерпел язвительную насмешку, за которую любой другой поплатился бы долгой и мучительной смертью в пыточной пещере на Вороньей горе, и ответил как можно спокойней:

— Я назначил день. Мои воины перейдут границы Ильмера и Синегорья накануне праздника Огненной Жертвы. Я тороплюсь, как и обещал.

Царица взглянула на него и, чуть помедлив, кивнула.

— И еще, моя госпожа… — Рум замялся. — Не гневайся, если мой вопрос покажется тебе глупым. Но почему тебе, обладающей такой силой, самой не напасть на Синегорье с востока? Пролетая над пустыней, я видел несметное число твоих всадников, они превосходят айгуров в численности.

— Я не желаю говорить об этом. — Царица нахмурилась, но не выказала гнева. — По крайней мере до тех пор, пока в избушке, близ которой тебя подстрелил маленький мальчик, живет та женщина. Я хочу, чтобы ты убил ее. Убей ее, айгурский вождь! И тогда я помогу тебе завоевать все Братские Княжества.

— Но почему ты не хочешь разделить со мною власть над этими землями?

— Почему? Потому что… — Она взглянула на него, раздумывая, стоит ли этот грубый, неотесанный вождь того, чтобы посвящать его в свои замыслы, и, видимо, решила, что не стоит. — Ты утомил меня своей болтовней.

— Еще одно слово, госпожа, и я ухожу, — взмолился тот. — Мне кажется… Мне начинает казаться…

— Ты разучился выражать свои мысли словами? — поторопила его царица.

— Мне страшно… Мне кажется, что мой покровитель догадывается о тебе.

Ее неожиданный смех удивил Рума своей неподдельной веселостью. Было странно, что эта невозмутимая красавица с ледяным взглядом, пронизывающим насквозь, способна на проявление самого обычного человеческого чувства. Рум озадаченно смотрел на нее, не понимая, чем оно вызвано, в словах, что он произнес, не было ничего смешного. Лицо ее порозовело, она щелкнула двумя пальцами, и тотчас за ее спиной появилась темнокожая рабыня, чья одежда состояла из одной набедренной повязки, и принялась обмахивать царицу опахалом из длинных разноцветных перьев.

— Ты рассмешил меня, вождь, — произнесла она, успокаиваясь, — это редко кому удается. Если хочешь, становись моим шутом, я буду платить тебе золотом.

— Одного шута я сегодня уже здесь видел, — пробурчал Рум, явно оскорбленный таким предложением.

— Не обижайся, ты сам виноват. Кто заставлял тебя служить сразу двум властелинам?

— У меня не было выбора. Он заставил меня…

— У тебя был выбор, — резко оборвала его царица и шевельнула пальцем. Рабыня за ее спиной попятилась и исчезла. — Ты сам его сделал. А теперь просишь, чтобы я защитила тебя от Триглава? Что ты обещал ему в обмен на власть? Убить какого-то князя, не так ли? Но князь до сих пор жив, а ты посрамлен и избит, как последний раб.

— Не говори так, — прошипел Рум. — Владигор не уйдет от меня. Может, даже сегодня, пока он не закончил объезжать свои земли, князь найдет свою смерть. Но от Триглава, как ты его назвала, я получил свою выгоду, от тебя же слышу одни обещания.

— Ты нагл и глуп даже более, чем я думала. — Царица отвернулась от него и посмотрела на лилии в мраморном пруду. Голос ее был совершенно бесстрастен. — Жаль, что ты не испытал того, о чем мечтает заблудившийся в пустыне путник. Не о богатстве, не о славе, не о власти мечтает он — о глотке воды. Пустыня велика. Пока ты говорил, многие умерли, так и не дождавшись спасительного глотка. Знаешь, почему я отвела нож от твоего горла? Чтобы твоя тухлая кровь не осквернила драгоценную воду.

Опомнившийся Рум упал на колени:

— Умоляю, прости меня! Я сделаю все, что ты прикажешь. Я отыщу мальчишку, хотя и не знаю, зачем он тебе нужен…

— Живым! — Она прервала его движением руки. — Я хочу видеть мальчика живым. А ведунью мертвой. Теперь уходи, ты надоел мне.

Владигор открыл глаза и быстро заморгал, превозмогая резь от забившихся под веки песчинок. Глаза слезились, он долго ничего не мог рассмотреть. Вокруг была темнота, но прямо перед ним маячило светлое пятно, от которого веяло прохладой. Владигор обнаружил себя полусидящим, неудобно прислонившимся к шершавой стене. Он пошевелил плечами, пальцами ног, провел ладонью по груди и голове и убедился, что все кости целы. Рядом на боку лежал Лиходей, изредка пофыркивая. Справа похрапывал Филимон. Чучи не было слышно.

Когда глаза вновь обрели способность видеть, Владигор обнаружил, что светлое пятно — это круглый, прорытый в песке ход, в конце которого едва мерцали бледные утренние звезды. Мысленно поблагодарив Чучу, ибо, кроме него, некому было прорыть этот источник света и воздуха, Владигор полез наружу. Пришлось пробираться на четвереньках и двигаться очень осторожно, чтобы хрупкое сооружение не обвалилось от нечаянного тычка локтем. Предстоит немало повозиться, подумал он, чтобы вывести наружу коня.

Наконец он благополучно выбрался и огляделся по сторонам. Едва начинало светать. Пейзаж вокруг изменился, огромная скала, которую они вчера приняли за горную гряду и в которой Чуча обнаружил спасительный грот, стала совсем небольшой, ее обломки были разбросаны по пустыне. Небо, голубоватое на востоке и фиолетовое на западе, не было затянуто зловещей мутью. Дышалось свободно и легко, прохладный ветер даже доносил едва уловимый запах какой-то терпкой травы.

Злая стихия настигла их вчера около полудня, теперь наступало утро следующего дня. Владигор удивился, что столько часов он провел в забытьи, пожалел об упущенном времени и одновременно восславил Перуна за то, что они вообще остались живы.

Чучи нигде не было, но Владигору почудился невдалеке тихий звук, напоминающий булькающий говор родника. Неужели Чуча нашел воду? Владигор облизал потрескавшиеся губы и чуть не закашлялся от попавшего на язык песка. Жажда стиснула горло колючей сухостью, и, не в силах противиться ей, он двинулся навстречу этому звуку, едва сдерживая себя, чтобы не побежать. Пройдя шагов двадцать, он остановился и прислушался. Ему показалось, что он идет не в ту сторону и вода журчит много левее. Спотыкаясь о камни, он зашагал налево, но опять сбился с нужного направления. Тогда он решил вернуться назад и обойти кругом полуразрушенную скалу. Чуча наверняка должен быть с другой ее стороны, иначе он заметил бы князя и окликнул его.

Обход скалы занял больше времени, чем он предполагал. Первые лучи солнца осветили горбатую каменную вершину, поползли вниз и на мгновение ослепили Владигора. Он прикрыл глаза ладонью и не сразу заметил выехавшего из-за края скалы всадника. В следующий миг послышался свист аркана, тугая петля сжала горло и перекрыла дыхание. Владигор схватился за веревку, но не удержался на ногах и упал на спину, ударившись затылком о камень. Солнце погасло, и он потерял сознание.

Прозрачный полог занавески покачнулся, словно от дуновения ветра, и хриплый голос вкрадчиво произнес:

— Я давно не слышал, как ты смеешься. Мне нравится твой смех.

Царица не вздрогнула, ничто не изменилось в ее надменном лице.

— Довольно прятаться, — сказал она. — Я давно знала, что ты здесь. Если бы и глупый вождь знал об этом, он умер бы от страха.

За занавесью сгустилась черная тень, приняла человеческие очертания, и оттуда к трону выступил грозный воин гигантского роста в плаще до пят.

— Зачем он тебе? — Громовой голос заполнил просторный зал. — Неужели ты действительно хочешь защитить его от меня? — Он захохотал, настолько абсурдным показалось ему это предположение.

— А зачем он тебе? — отозвалась царица вопросом на вопрос. — Ты по-прежнему одержим идеей убить синегорского князя? Жажда мести совсем ослепила тебя, если своим орудием ты выбрал этого одноглазого айгура, у которого все валится из рук. Даже вороний плащ ему вручил! — Она покачала головой. — Допустим, он его убьет наконец. И что потом?

— Потом? — Глаза ее собеседника вспыхнули красным огнем. — Смерть Владигора ослабит силу чародеев, и никто уже не помешает мне властвовать над Поднебесным миром.

Легкое презрение отразилось на красивом лице женщины:

— Твоя боязнь этих самых чародеев мне малопонятна. Их могущество преувеличено тобою самим. Одна из их числа явилась ко мне непрошеной гостьей и теперь погребена под толщей песка. Другой не может ничего, кроме как наслаждаться моим образом в зеркале, которое я поставила перед ним. Если и есть о чем беспокоиться… Но с этим я разберусь сама.

Воин пристально посмотрел на нее:

— А ты изменилась со времени нашей последней встречи. Ты стала самоуверенней.

— А ты — беспомощней.

— Не дерзи мне! — повысил он голос, в котором, однако, было более удивления, нежели гнева. — Не забывай, что это я сделал тебя такой.

— Ты сделал меня женщиной, — сверкнула она глазами, — причем насильно. И еще смеешь являться ко мне в облике, который мне более всего ненавистен!

— Может быть, этот понравится тебе больше? — усмехнулся он, сбросил с плеч длинный плащ и встряхнул его перед собой.

Рядом с троном оказалось отвратительное чудовище с уходящими в глубь оскаленной пасти рядами острых зубов и с коротким чешуйчатым хвостом, утыканным шипами, со скрежетом елозящим по мраморному полу. Дыхание его было зловонным, царица поморщилась:

— Ты так же дик и неотесан, как тот айгурский вождь. В следующий раз не забудь искупаться, прежде чем явишься ко мне. Но все же теперь ты менее отвратителен, чем минуту назад.

Яростный рык потряс стены зала:

— Еще слово, и я уничтожу тебя!

Женщина и бровью не повела, продолжая разглядывать чудовище едва ли не с любопытством. Зверь вперил в нее маленькие злобные глазки, но ни тени страха не обнаружилось на ее лице. Тогда он уставился на обитый бархатом ларец, оказавшийся перед самой его мордой.

— Это еще что за подношение?

Он потянулся к ларцу короткой когтистой лапой. Царица вдруг резко встала со своего места и рассерженно воскликнула:

— Не смей дотрагиваться до него!

— Вот как? А что в нем такого ценного?

— Это тебя не касается.

— И все-таки я посмотрю, — прошипела тварь с ехидным злорадством. — Или ты помешаешь мне?

Зверь вновь потянулся к ларцу, но все его четыре лапы неожиданно заскользили по полу, разъехались в стороны, и он оказался лежащим на брюхе. Попытка встать ни к чему не привела, мрамор стал скользким, как лед, зверь беспомощно барахтался, не в силах подняться. Затем чудовище изрыгнуло облако вонючего дыма, и, когда тот рассеялся, перед царицей стоял безбородый лысый старик. Голос его был тонким и скрипучим.

— Кто бы ни научил тебя этим играм, они могут дорого обойтись тебе, Морошь!

— Первый урок ты сам мне преподнес, — ответила царица, глядя на него сверху вниз. — А я способная ученица, Триглав.

— Не пойму, чего ты добиваешься. — Старик заговорил вкрадчиво и немного обиженно. — У тебя есть Великая Пустошь, где ты полновластная царица. Ты прекрасна и могущественна. Любая твоя прихоть исполняется мгновенно.

— Мне кажется, — ответила она, — мы с тобой добиваемся одного и того же. И если ты будешь мешать мне, то приобретешь врага более опасного, чем пресловутый Белун.

Старик покачал головой:

— Ты говоришь так потому, что не сталкивалась с ним. — Он вздохнул, затем сокрушенно всплеснул руками. — Но это же безумие — мечтать царствовать над всем миром! Ты всего лишь смертная.

Царица дернула плечом и не ответила.

— Уж не хочешь ли ты сказать, — оживился старик, — что нашла его? Нашла Камень?..

Она вновь промолчала и медленно опустилась в тронное кресло.

— Я совершил ошибку, рассказав тебе о нем. Но знай, что без моей помощи тебе не обойтись. Я не враг тебе. Во всяком случае, пока не враг. Будь благоразумна…

Боковая дверь чуть приоткрылась, и если бы собеседники не были так озабочены своими потаенными мыслями, они могли бы заметить девочку-подростка, подслушивающую их разговор. Она сжимала в руке корку арбуза. Рот и щеки были перепачканы липким розовым соком, белое платье также было в арбузных пятнах. Она глядела на старика со смешанным выражением удивления, любопытства и злости. Затем показала ему язык, и, прежде чем тот, почувствовав на себе посторонний взгляд, обернулся на дверь, девочка уже весело мчалась наверх по винтовой лестнице дворцовой башни.

 

7. Город в пустыне

После встречи с громадной змеей Дару еще долго чудилось повсюду угрожающее шипение, а длинные предвечерние тени от камня или холма издали напоминали ему затаившихся ядовитых гадов. Но миновал день, за ним второй, третий, а опасных неожиданностей не наблюдалось. Пятнышко спокойно ехал вперед, рядом трусил конь варвара. Иногда он убегал далеко в пустыню, так что пропадал из виду, но всегда опять возвращался, пристраиваясь сбоку. Порой кони так сближались мордами и так подолгу бежали рядом, что Дару в который раз начинало казаться, что они ведут между собой тихую приятную беседу, и он искренне жалел, что она недоступна его пониманию.

Великая Пустошь — если местность, по которой он ехал, была именно ею — вовсе не производила впечатления безжизненного пространства. Перед копытами коней разбегались в стороны испуганные ящерицы и на удивление проворные маленькие черепахи. Как-то стадо сайгаков пронеслось мимо, так что Дар смог хорошо рассмотреть их печальные мордочки. Однажды на закате он заметил вдали караван верблюдов, между которыми виделись крохотные силуэты людей. Какое-то время он раздумывал, не следует ли поскакать к этим людям, но, вспомнив о недавних всадниках, стремившихся поймать его, решил не пренебрегать до времени осторожностью. Кроме того, он ни в чем не нуждался. Микешиных лепешек хватило бы еще на много-много дней, в баклажке не переводилась вода. Коней ею напоить было трудно, но, к счастью, начали попадаться прохладные источники, окруженные низким кустарником и упругой травой, которую кони щипали с удовольствием. Трава часто была истоптана копытами и каблуками. Все говорило о близости человеческого жилья.

На пятый день путешествия путь им пересекла дорога из цельных каменных плит шириной не менее десяти шагов. Здесь свободно могли бы разъехаться две встречные повозки или способно было прошествовать, сохраняя строй, крупное войско. Дар был ошеломлен, представив, каких усилий потребовало строительство такой дороги, пересекающей пустыню с севера на юг. Для чего она и куда ведет?

Пятнышко потоптался на месте и, гулко ударяя копытами по камню, повернул на север. Чужой конь не захотел идти по плитам, предпочитая по-прежнему бежать по песку, не удаляясь, впрочем, далеко от своего нового друга.

Они ехали весь день, и Дар начал было уже подумывать о ночлеге, когда на горизонте появились очертания высокой золоченой башни, заостренная верхушка которой оканчивалась несоразмерно большим шаром. Спустя час можно было рассмотреть и рассыпанные вокруг башни низенькие дома с редкими окнами. Явно это был какой-то город.

— Пятнышко, нам и вправду туда нужно? — спросил Дар, похлопывая жеребца по загривку. Тот пошевелил ушами и, как показалось Дару, понурил голову, однако продолжал идти вперед, как бы пересиливая свою неохоту.

Город был обнесен невысокой стеной, сложенной из камней. В некоторых местах камни обвалились и в стене образовались бреши. Вряд ли она была оборонительным укреплением, любому всаднику не составило бы труда перемахнуть через нее. Зато бронзовые ворота, к которым привела дорога, были громадны. Они держались на высоких железных столбах, врытых глубоко в землю. Мастер, отливавший эти ворота, изобразил на них выпуклые бока винных чаш. Это были единственные украшения, которые он себе позволил, да и то их простую форму исказило множество ласточкиных гнезд. Ворота выглядели несокрушимыми. Но и они были распахнуты настежь. Сидя на плоском камне и прислонившись спиной к столбу, спал стражник с неопрятной щетиной вместо бороды. Он был до пояса раздет, короткое копье лежало на коленях. Рядом валялся давно не чищенный нагрудный панцирь и медный шлем, весь в тусклых пятнах. Стук копыт пробудил стражника. Он скользнул ленивым взглядом по маленькому всаднику, чуть прищелкнул языком при виде второго коня, а затем вновь закрыл глаза.

Дар въехал в город.

За воротами обнаружилось небольшое торжище, вернее, то, что от него осталось. Товарные ряды пустовали, длинные столы были опрокинуты и сломаны. Порывы пыльного ветра перекатывали по земле алую ленту из легкой ткани, возможно доставленную сюда купцами из дальних земель. Шелудивый пес, сомлевший от жары, забрался за неимением конуры в лежащую на боку рваную тростниковую корзину и наблюдал за пришельцами с неприязнью. Он попытался было зарычать, но рык получился жалобным и грустным. Устыдившись своей никчемности, пес вывалил язык и отвернулся.

От торжища расходились в разные стороны узкие кривые улочки. Стены глинобитных домов, тесно жавшихся друг к другу, выглядели ветхими, кое-где торчали клочья старой соломы. Одна из улочек показалась Дару шире остальных, и он поехал по ней. Чужой конь побрел следом.

Повсюду царило странное запустение, как будто в домах никто не жил. Мальчику захотелось вернуться и поехать по другой улице, но впереди он услышал наконец отдаленный гомон, напоминавший человеческие голоса. Вскоре улица кончилась, и он выехал на просторную и многолюдную площадь. В центре нее был сооружен фонтан, сильная струя поднималась ввысь и с шумом падала, рассыпаясь крупными брызгами. Вода была не совсем прозрачной, какого-то розоватого оттенка и распространяла вокруг себя кисловатый и одновременно приторно-сладкий запах, он напомнил Дару запах мужика, который заходил зимой в Евдохину избу и перепугался, увидев мальчика.

Вспомнив Евдоху, Дар ощутил печаль и чувство вины: он впервые за время путешествия подумал о ней. Ее лицо, доброе, печальное и обеспокоенное, представилось ему так явственно, что он не удивился бы, если б ведунья вдруг отделилась от толпы и окликнула его. В памяти всплыли ее прощальные слова: «Если совсем плохо будет, сынок, подумай обо мне. Я услышу». Как странно: ему было плохо при встрече с чудовищным пауком и громадной змеей, а он подумал о Евдохе только сейчас. Неужели то, что ждет его в этом городе, еще страшней и опасней?..

Толпа на площади никак не отреагировала на появление незнакомого всадника. Люди продолжали негромко переговариваться и бродить туда-сюда без видимой цели. В однообразном гуле голосов трудно было разобрать смысл произносимых фраз, но Дару показалось, что жители этого города говорят на разных языках и не столько общаются между собой, сколько просто бормочут что-то себе под нос. На всех лицах читалось какое-то озабоченное выражение, будто люди тщетно пытались вспомнить нечто важное. Ближе к фонтану, впрочем, слышался и смех. Многие держали в руках чаши, черпая питье из круглого водоема. Время от времени кто-нибудь валился на землю и мгновенно засыпал. Никто не придавал этому значения.

Дар протянул вперед руку с раскрытой ладонью, что со стороны могло быть истолковано как приветственный жест. Ладонь ощутила вялое сопротивление, рука стала тяжелой. Все эти люди были больны, понял мальчик, больны странной и незнакомой болезнью, и ее порождал фонтан, откуда все они пили.

— Всех благ тебе, человек, сидящий на коне, у которого пятно на груди! Я ждал тебя.

Дар вздрогнул и посмотрел вниз. Перед ним стоял седобородый старец в ветхой хламиде, висевшей на нем как на пугале, подчеркивая крайнюю его худобу.

— Кто ты? — спросил мальчик, спрыгнув на землю. — Откуда ты меня знаешь?

— Я послан Седоном, — ответил тот со значительностью, будто этот ответ должен был произвести на Дара впечатление и полностью удовлетворить его любопытство. — Он знал, что ты придешь. Но нам следует поторопиться. Тебя ищут воины царицы.

— Царицы?..

— Они появляются здесь по нескольку раз в день.

Словно в подтверждение его слов со стороны одной из улочек послышались звонкие удары копыт, говорящие о приближении отряда всадников.

— Скорее! Этот конь тоже с тобой? Он может пригодиться.

Старик быстро размотал грубую веревку, служившую ему вместо пояса, набросил ее на шею чужого коня и почти бегом повел его в глубь ближайшей улицы. Дар с Пятнышком поспешил за ним.

Улица была извилистой и петляла так часто, что мальчику даже подумалось, что она поворачивает вспять и вновь выведет их на площадь с фонтаном.

Ему не терпелось расспросить старика об этом городе, о жителях, которые ведут себя странно, и о многом другом, но тот семенил вперед не оглядываясь, и Дар решил подождать с вопросами. Улочка стала настолько узкой, что кони едва не касались боками обшарпанных стен. Вскоре она немного расширилась, старик остановился и, поглядев по сторонам, прислонился к стене плечом. Со скрипом распахнулись небольшие одностворчатые ворота, которых Дар поначалу не заметил, и кони, пригибая головы, вступили в небольшой глухой дворик. Старик осторожно закрыл ворота и подпер их крючковатой жердью. «Вряд ли она выдержит, если сюда начнут ломиться», — подумал Дар.

Они оказались в замкнутом пространстве. Одна из четырех стен была не особенно высока, и приходилось лишь надеяться, что стражники, если они проследуют мимо, не догадаются привстать в стременах, чтобы заглянуть во двор. Крыши над головой не было, что делало место, где они очутились, похожим на загон для скота. На земле лежал потертый ковер, и он был единственным признаком человеческого обитания.

Старик вздохнул и сокрушенно развел руками:

— Прости скудость моего временного жилища, почтенный иноземец. Когда-то я знавал лучшие времена. Разве так я должен принимать гостя! Я, Тарг, первый советник Седона!.. — Глаза его заблестели. — Но я жду тебя уже не один день. Все мои запасы кончились. Ни одного кушанья не могу я предложить, ни одного глотка воды…

— Я не голоден, — попытался успокоить его Дар. — И вода у меня есть.

— Настоящая вода? — Старик недоверчиво посмотрел на него.

Мальчик развязал свой мешок, достал баклажку и протянул ему. Старик открыл крышку и потянул носом воздух.

— Похожа на настоящую, — пробормотал он. — Не позволишь ли один глоток?

Дар кивнул. Старик, чуть наклонив баклажку, осторожно прикоснулся губами к горлышку. Затем жадно сделал большой глоток, перевел дух и хотел было глотнуть еще, но смущение и стыд мелькнули в его мутных глазах, и он с трудом протянул баклажку мальчику.

— Пей еще, — разрешил Дар, но тот отрицательно покачал головой:

— Нет, я не могу злоупотреблять твоей необыкновенной щедростью. В этом городе не осталось ни одного чистого источника и ни за какое золото нельзя купить воду. Да никто бы и не стал ее покупать… — Он тяжело вздохнул.

— Но на площади большой фонтан, — возразил мальчик. — Я сам видел, как люди пьют из него.

— Это не вода, — ответил старик, и в голосе его прозвучал гнев. — Это вино. Какое благо, что ты не пил его!

— Почему? Разве вино не утоляет жажды?

— Это дурное вино, в нем яд.

Дар хотел возразить, что люди, которые падали на землю возле фонтана, не умерли, а заснули, но старик вдруг приложил палец к губам и замолчал.

Послышался топот приближающихся всадников. Их было, судя по шуму, не менее десяти. Чужой конь тряхнул гривой и переступил с ноги на ногу. Старик подскочил к нему и обнял его морду обеими руками, боясь, чтобы тот не заржал. Время, за которое всадники цепочкой ехали мимо по ту сторону стены, тянулось бесконечно долго.

Белун, нахмурившись, смотрел на золотую пуговицу, которую Зарема бросила на дубовую столешницу.

— Да, ты права, — кивнул наконец верховный чародей, — она принадлежит Гвидору. Не думал, что он в своих поступках зайдет так далеко. Но зачем ему было красть Книгу пророка Смаггла? И как он узнал о ней?

— Он действовал по чьей-то воле, — сказала Зарема. — По ее воле.

Белун посмотрел на волшебницу и вздохнул:

— Если это так, нам остается надеяться лишь на магическое свойство книги не быть прочитанной теми, для кого она не предназначена. Выпавшая страница ни о чем больше не рассказала?

— Пока нет. Но и того, что мы узнали, довольно. Владигор жив и пленен. Какая-то надежда еще остается. От Фильки по-прежнему нет вестей?

— Ни слуху ни духу, — покачал Белун головой. — Возможно, ему не удается прорваться назад. Злая Мгла стала еще более непроницаемой. Однако дальше Аракоса она не продвинулась. И вот еще что. Животворящая энергия больше не высасывается Великой Пустошью. Луч, который ты видела, исчез.

— Ну вот, хоть что-то хорошее. — Она грустно улыбнулась. — Выходит, не зря мы замкнули Заморочный лес.

— У меня такое ощущение, что кто-то перерубил луч, — промолвил Белун задумчиво. — Кто-то, кого мы сами заперли.

— Может быть, Микеша, о котором упомянул Горята? Он, по словам Фильки, живет в Заморочном лесу.

— Не знаю, может быть. Мне все же думается, что это кто-то другой, кого мы не знаем.

— Что теперь гадать, — вздохнула Зарема. — Чтобы разомкнуть лес раньше положенного времени, нам понадобится втрое больше усилий. А силы необходимо беречь, мы и так ослаблены после бегства Гвидора.

При упоминании имени предавшего их чародея Белун поморщился. Затем, словно пересиливая себя, покосился на золотую пуговицу.

— Мне тоже это неприятно, Белун, — сказала Зарема, читая его мысли. — Но ничего другого я в нашем нынешнем положении предложить не могу.

— Что ж, давай попробуем, — согласился тот с неохотой. — Не думаю, что нам это что-то даст.

— К старости ты начинаешь становиться брюзгой. — Зарема усмешкой постаралась скрыть свое недовольство. — Кто знает, что за клубок выкатится, потяни мы за ниточку.

— А ты становишься не по годам отчаянной, — парировал верховный чародей. — Не спутал бы нас твой клубок по рукам и ногам. Вспомни, что с тобой произошло не так давно. — Зарема хотела что-то возразить, но Белун остановил ее жестом. — Пожалуйста, не лезь в пекло и не теряй меня из виду, это может быть опасней, чем ты думаешь.

Волшебница кивнула.

Они сели в кресла по обе стороны стола напротив друг друга. Золотая пуговица лежала между ними.

— Ты готова? — спросил Белун, и она еще раз молча склонила голову.

Оба вытянули перед собой руки и закрыли глаза.

С минуту ничего не происходило. Затем тяжелая пуговица шевельнулась, перекатилась с одного бока на другой и, поднявшись невысоко над столом, зависла в воздухе. Зарема почувствовала болезненную тяжесть в затылке, голова стала горячей, будто внутри ее тлел уголек, но волшебница была готова к этому и постаралась не думать о боли. Ее глаза по-прежнему были закрыты, однако тьма начала расступаться. Она увидела клок шерстяных нитей на вороте пыльного терлика, где раньше была пуговица, а затем и лицо Гвидора, глядящего куда-то сквозь нее со счастливой улыбкой. Внезапно он перестал улыбаться, выражение его лица стало обиженным и капризным, как у ребенка, которого лишили любимой игрушки.

«Кто здесь?» — раздался требовательный голос. Тлеющий уголек в мозгу вспыхнул и запылал, сделавшись невыносимым. Зарема едва не закричала от боли. Вновь, как и в тот раз, когда она оказалась одна в пустыне, этот голос подавлял ее волю, влек за собой, лишал возможности сопротивляться. Ее запястья сжали крепкие пальцы, она с облегчением вспомнила, что не одна, и открыла глаза.

Белун держал ее за руки и смотрел на нее с тревогой. Голова медленно успокаивалась, уголек в мозгу погас. Верховный чародей тоже выглядел уставшим, его седые длинные волосы растрепались, борода загнулась куда-то вбок. Зарема почувствовала, как подрагивают его пальцы, все еще сжимающие ее запястья. Наконец Белун отпустил ее и произнес недовольно:

— В последний раз я поддался на твои уговоры. Надеюсь, участь Гвидора тебя образумит.

Зарема откинулась в кресле, массируя виски обоими мизинцами. Запястья слегка ныли от цепкой хватки верховного чародея.

— Гвидор… — промолвила она. — Кто бы мог подумать! Куда девалась его гордая заносчивость? Он выглядит как умалишенный.

— Так оно скорей всего и есть, — кивнул Белун. — Еще немного, и ты бы составила ему компанию.

— Не надо, — поморщилась она. — Я приняла твои упреки, и хватит об этом.

— Не сердись. — Голос Белуна стал мягче. — Просто я испугался за тебя. Что сделано, то сделано. Во всяком случае, мы знаем, в чьи лапы попал Гвидор и для кого стащил книгу.

— Ну и в чьи же лапы он попал? — устало спросила Зарема и, не дождавшись ответа, добавила: — Увы, мы по-прежнему знаем слишком мало. Тебе удалось увидеть ее?

— Кого?

— Ту, чей голос ты слышал. Это тот же самый голос.

— Нет. Почти нет. Мелькнуло что-то в зеркале и тут же исчезло.

— В зеркале?

— Гвидор смотрел в зеркало, но в нем не было его отражения.

Наступило долгое молчание, каждый думал о своем. Зарема окончательно пришла в себя и поднялась.

— Ты собирался навестить Любаву сегодня, — напомнила она.

Белун грустно кивнул и посмотрел на волшебницу:

— Может быть, отправимся вместе?

Зарема отрицательно покачала головой:

— В другой раз. У меня сегодня еще одна встреча.

— С кем же?

— Имени я пока не знаю…

Звезды на небе стали ярче. Расседланные Пятнышко и чужой конь улеглись на землю, заняв едва ли не половину тесного дворика, и тихо подремывали, поводя чуткими ушами. У Дара тоже слипались глаза. Он подвинул седло и облокотился на него. Рядом на ковре скрестив ноги сидел Тарг и жевал кусок лепешки. У старика не хватало зубов, и дело продвигалось медленно. Время от времени он брал баклажку, отпивал глоток, после чего аккуратно закупоривал горлышко и взвешивал деревянную посудину на ладони. Баклажка всякий раз оставалась тяжелой, и это приводило старика в изумление и восторг.

— Клянусь Тем, Кто Посылает Дождь, — бормотал он, — это самая чудесная вещь, которую я когда либо видел в жизни! А старый Тарг появился на свет задолго до тебя, благородный юноша. Даже у Седона нет такого волшебного кувшина.

— Ты так ничего и не рассказал о нем, — сказал Дар, с трудом удерживаясь, чтобы не зевнуть. — Кто он? И почему послал тебя за мной?

— Седон — владыка Горы Откровений и хозяин священного табуна однорогих коней, — начал старик торжественно, будто исполнял дворцовую церемонию. Но голос его быстро потух, и он заговорил с тихой печалью: — Но это сейчас. А когда-то он был владыкой всего. — Тарг развел руки в стороны. — И этот город, и другие города, горы, земли, пески, колодцы — все принадлежало ему. Место, куда ты приехал, называлось раньше Джурихаз — Фонтанный город. Фонтан, который ты видел, исцелял больных, укреплял здоровых. Но с тех пор, как вода превратилась в вино, город умирает, люди вырождаются. Это не обычное вино, это вино забвения. Пьющий его забывает о своих бедах, но и не вспоминает о радостях. Старики теряют память, молодые не помнят о родителях. Те люди на площади, они не причиняют друг другу зла, но и добра не сделают никому. Хоть ты трижды умри на их глазах, никто не подойдет к тебе, чтобы протянуть руку помощи. Говорят, это не единственный город, где вода превратилась в вино. И все это сделала царица. — Последние слова Тарг произнес шепотом, опасливо оглянувшись по сторонам. Но все было по-прежнему спокойно, никто его не подслушивал, и всадники больше не появлялись.

— Ваша царица, она кто?

— Ты не поверишь, но она приходится Седону младшей сестрой.

— Почему же она, а не он правит вами? Ведь Седон старше, а она к тому же плохо себя ведет.

Старик вытаращил на него глаза и принялся хихикать, раскачиваясь из стороны в сторону:

— Плохо себя ведет, ты сказал? О юноша, ты, должно быть, могущественный человек, если позволяешь себе такие шутки. Плохо себя ведет!.. Ох-ох-ох!.. Эти слова будут передаваться из уст в уста. Плохо себя ведет…

— Над чем ты смеешься? — удивился Дар.

— Прости, если мой смех огорчил тебя. — Тарг приложил ладонь к сердцу. — Но твои слова такие… странные. Ты говорил о царице, как будто она просто провинилась, как будто она такая же обыкновенная, как мы.

— А в чем ее необыкновенность? В том, что она вином заменила воду?

— Как будто этого мало, — вздохнул Тарг. — Но сам подумай, она никогда не видела тебя, а всадники повсюду ищут юного странника. Она заранее знает о твоем приходе, не удивительно ли это?

— А зачем она ищет меня?

— Я не знаю, — с грустью признался Тарг. — Лучше держаться подальше от нее и ее стражников.

Дар помолчал и тихо промолвил:

— Я здесь оказался потому, что ищу свою маму. Если царица знает обо мне и разыскивает меня, я должен ее увидеть и поговорить с ней.

— Что ты, что ты! — замахал на него руками старик. — Седон тоже знает о тебе и даже коня твоего знает, однако не значит же это, что он твой отец.

— Ну хорошо, — устало согласился Дар, — давай сначала к нему заедем, а потом… — Он зевнул и не договорил фразы.

— Я утомил тебя своей болтовней, юноша, — спохватился старик. — Отдыхай, отдыхай. Время у нас еще есть, тронемся в путь через пять дней и четыре ночи.

— Как? Разве не завтра с утра?

Старик покачал головой:

— Поверь, нетерпение сжигает меня с не меньшей силой. Но созвездиям нужно немножко времени, чтобы встать на свои места. Только тогда откроется дорога к бывшему властелину Цветущего Сада.

— Сада?..

— Именно так звалась когда-то наша земля. Теперь ее зовут по-другому — Великая Пустошь.

 

8. Плен

Чуча растолкал Филимона.

Тот долго моргал глазами, не понимая, где он, как здесь оказался и жив ли вообще.

— Князь схвачен! — зашипел ему прямо в ухо подземельщик и встряхнул его. — Да скорее же ты!

Филимон вскочил и стремительно ринулся к выходу из грота.

— Осторожней! — крикнул Чуча, но было поздно. Филимон неуклюже застрял в песчаной дыре, дернулся, и тоннель, на сооружение которого Чуча потратил почти час, рухнул и завалил его. Оказавшись в полной темноте, коротышка чертыхнулся и вновь принялся рыть песок.

Прошло немало времени, прежде чем подземельщик откопал Филимона и вытащил его наверх. К счастью, слой песка был не очень толстым, и Филимон не успел задохнуться. Вместе они потратили еще несколько часов, чтобы раскопать засыпанный грот и вывести наружу Лиходея. Совершенно обессиленные, они едва доплелись до родника, который Чуча отыскал на противоположной стороне скалы. Тонкая струйка текла из трещины в камне и уходила в песок. Лиходей надолго приник губами к струящейся влаге. Чуча и Филимон не торопили его, понимая, что коню лучше напиться впрок. Неизвестно, где и когда представится еще случай.

— Я только-только успел спрятаться, — виновато сказал Чуча, ткнув рукой в сторону большого обломка скалы неподалеку. — Тот воин тоже здесь пил. Напился и опять сел на коня. Я подумал, что он сейчас уедет. И тут князь, как назло, идет, от солнца щурится. И ни меча у него, ни ножа, ничего. Хотел я ему закричать, да уж поздно было…

Филимон слушал хмуро и молча. Он тоже чувствовал себя виноватым, что спал так долго, вместо того чтобы облететь дозором ближайшие территории. С чем он теперь вернется к верховному чародею? Хорош, нечего сказать! Ничего не вызнал и Владигору ничем не помог. Ладно хоть не убит князь. Нет, нельзя возвращаться, даже несмотря на то, что Белун ждет его давным-давно с вестями. Спасать надо князя. До скончания дней своих Филька не простит себе гибели Владигора.

Солнце уже стояло в зените и пекло нещадно. Филимон с Чучей наполнили фляги, сами еще раз напились из родника и поехали в ту сторону, куда увел пленника незнакомый воин.

Лиходей бежал стремительно и легко. Филимон несколько раз взлетал над пустыней, но опередить коня ему не удавалось. Напротив, он так уставал, пытаясь хотя бы не отстать от Лиходея, что в конце концов прекратил попытки высмотреть что-нибудь вдали. Между тем линия горизонта стала принимать неровные очертания, потемнела, и эта темная полоса увеличивалась и росла ввысь. Чуча с тоской подумал о прокатившемся над ними вчера огненном вале, который сегодня, должно быть, катится обратно. Однако по мере продвижения вперед его тоска сменилась надеждой, а затем радостью. Это была настоящая горная гряда, достаточно высокая, с предгорьями, поросшими желтым кустарником. Маленькому подземельщику так успел опротиветь сплошной песок, что он глядел на родную стихию гор с нежной улыбкой.

Шаг Лиходея стал более упругим. Шорох песка сменился скрежетом мелких камней под копытами.

Начался пологий подъем по холмистому предгорью. Лиходей, никем не понукаемый, повернул вправо и вскоре вышел к началу узкого ущелья, по дну которого струился маленький ручеек.

— Следы! — Филимон указал вниз.

Они спрыгнули с коня. Ноги подземельщика разъехались на скользкой сырой глине, и Чуча, потешно всплеснув руками, плюхнулся задом прямо в ручей. Филимон, который в иной раз не удержался бы от насмешливой реплики, помог ему подняться. Время насмешничать еще не пришло. Отчетливо видны были следы конских копыт. Слева и справа от них петляли, уходя в глубину ущелья, следы от каблуков. Человек ступал неровно, его шатало из стороны в сторону.

— Княжьи сапоги, — произнес Филимон сдавленным голосом. Он шагнул к Лиходею, снял притороченный к седлу меч Владигора, колчан со стрелами и, положив все это на землю, принялся натягивать на концы лука упругую тетиву. Чуча, глядя на него, проверил, на месте — ли чехол с ножом, укрепленный на правой ноге пониже бедра. Затем порылся в седельной сумке и вытащил на свет еще один нож в узорчатых ножнах, что отдала им ведунья Евдоха. Его он пристегнул к поясу.

— Ну, Лиходеюшка, поджидай нас, — сказал Филимон, обняв коня за шею. — Мы хозяина твоего так просто не отдадим.

Лиходей фыркнул и ударил копытом о камень.

Филимон пристроил за спиной лук, поднял меч и кивнул Чуче. Стараясь ступать неслышно, они двинулись вдоль ручья вверх по ущелью.

Владигор осторожно приподнял веки, боясь, что это незначительное движение повлечет за собой новую волну боли и тогда голова просто расколется, как высохший орех. Что-то зашевелилось прямо перед его носом. Приглядевшись, он рассмотрел желтую многоножку, которая, извиваясь, карабкалась вверх по глинистой стене. Затем она сорвалась и упала. Он не стал смотреть куда.

Князь Синегорья сидел по пояс в жидкой грязи, тепловатой и тухлой, ему хотелось заткнуть нос и не дышать. Он попробовал повернуться, шлепнул ладонью по скользкой жиже и чуть не завалился набок. Шея чесалась, рубаха прилипла к спине. Он повел плечами, и льняная ткань с сухим щелчком отстала от позвоночника. Видимо, она пропиталась кровью, которая натекла из раны на затылке, а теперь запеклась.

День еще не кончился, горячие солнечные лучи мучительно давили на голову. Владигор посмотрел наверх, увидел высоко над собой круглую решетку и понял, что находится на дне глубокой ямы. Он не помнил, как его сбросили сюда. Воспоминания были обрывочными: свист веревки; тугая петля аркана на горле; забытье; трясущийся конский хребет, вдавливающий ребра внутрь; изматывающий бег со связанными руками вслед за всадником; громкие и злобные крики на незнакомом языке; снова удар по голове… Больше вспоминать было нечего. Владигор с безысходной грустью подумал о Чуче с Филькой, оставшихся в полном неведенье относительно его теперешней участи. Они, конечно, будут искать князя, но разве это просто! Владигор не имел ни малейшего представления о том, в какую сторону его увез воинственный всадник. Если даже ему удастся вырваться на свободу, как он найдет своих друзей?..

Владигор постарался отогнать унылые мысли, которые еще никогда и никому не приносили пользы. То, что положение его бедственное, и так ясно. С другой стороны, он жив, его не стали убивать сразу. Это единственное, что обнадеживало, но и это уже немало.

Боль в затылке немного отпустила. Владигор попытался устроиться поудобней и вдруг обнаружил, что он не один на дне ямы. Три пары испуганных глаз наблюдали за ним.

Два пленника, совершенно голые, сидели прижавшись друг к другу, будто замерзли и пытаются согреться. Третий стоял чуть поодаль, на нем висел изношенный рваный халат. Все трое были невероятно худы, на лицах синели кровоподтеки. Очевидно, те, кто бросил их в яму, сочли их вину достаточной, чтобы с ними не церемониться. Что ожидает этих несчастных? Пытки, казнь?.. В сердце Владигора шевельнулось нечто вроде жалости. О том, что его собственная участь ничуть не лучше, он не хотел думать.

Сверху послышались шаги, несколько мелких камушков упало в яму. Стражник, лицо которого Владигор не рассмотрел из-за яркого солнца, постучал по решетке тупым концом копья, прокричал какую-то угрозу на непонятном каркающем языке и громко захохотал. Когда он удалился, один из голых пленников начал тихонько выть, дергая себя за волосы. Второй отодвинулся от него, как от прокаженного.

— Что он сказал? — хрипло спросил Владигор, вставая на ноги. Язык с трудом ворочался в пересохший гортани. Он закашлялся.

Воющий человек замолчал, но вместо ответа вдруг бросился на своего товарища и вцепился ему в горло. Тот вывернулся. Оба упали в грязь, барахтаясь и молотя друг друга кулаками. Они выкрикивали что-то обидное, но слова их не были понятны Владигору. Дерущиеся быстро выдохлись, отползли в разные стороны и вновь уселись на корточки, тяжело дыша.

— Он сказал, что его первым принесут в жертву, — промолвил узник в рваном халате, указывая рукой на одного из сидящих. — Это случится еще до захода солнца.

Речь узника была на редкость мелодична, он растягивал слова, будто пропевал их. Голос был чист и приятен, иноземный акцент не портил его, а, напротив, придавал речи особый колорит.

— Откуда ты знаешь мой язык? — спросил Владигор, удивленный и обрадованный.

— Я аскан, — ответил тот, глядя на князя с простодушной улыбкой. — Асканы много путешествуют, много слушают и хорошо запоминают услышанное.

— Как тебя зовут?

— Разве тебе так важно знать это, синегорец? — ответил тот вопросом на вопрос и снова улыбнулся. — Мне думается, что тебе свое имя тоже не хотелось бы называть. Я рожден айгурской женщиной от айгурского мужчины, и этого достаточно. А кроме того, аскану не нужно имя. Оно привязывает человека к месту, становится его хозяином, а разве должен быть хозяин у песни?

Владигор поймал себя на том, что слушает этого человека не только с любопытством, но и с невольной досадой. Он — айгур. Может быть, именно сейчас его соплеменники собираются напасть на Синегорье, на Братские Княжества, разграбить их, превратить свободные народы в рабов. Как не похож на этого застенчивого аскана тот же айгурский посланник в Ладоре, самоуверенный и лживый, или сам верховный вождь Рум, который, как говорят, отравил своего предшественника, чтобы прийти к власти. А старика Дометия отравил разве не айгурский убийца?..

— Тебя одолевают тяжелые мысли, — произнес аскан, заметивший, как помрачнело лицо Владигора. — Это неудивительно в таком неприглядном месте, в каком мы, к несчастью, оказались. Я бы рад был спеть и развлечь тебя, но они сломали мою рифелу.

— За что? — спросил Владигор. — И кто эти люди, которые держат нас в яме?

— Я плохо знаю этот народ и плохо говорю на их языке, — признался аскан. — Они — савраматы, воинственное варварское племя. Они поклоняются Горбатой Змее и приносят человеческие жертвы ее детям. Мы обречены.

Владигор смотрел на него с недоверием:

— Зачем же ты пришел сюда? Надеялся песней смягчить их злобный нрав?

— Что-то вроде того, синегорец, — с грустью промолвил аскан. — Ты не поверишь, но это иногда удавалось. Меня два раза отпускали с миром и даже давали в дорогу лепешку и воду. В третий раз, как ты сам можешь судить, мне повезло меньше.

Князь покачал головой:

— Ты похож на изгнанника. Иначе не оставил бы свой народ ради невежественных варваров. Разве на твоей родине перевелось зло, чтобы отправиться искать и одолевать его в чужих пределах?..

Слова Владигора задели аскана. В его глазах выразилось страдание, он нахмурился, но быстро вновь овладел собой и заговорил с прежней невозмутимостью:

— Может, до того как мы умрем, я успею рассказать тебе, как очутился здесь. — Он посмотрел на князя чуть насмешливо. — Но то, в чем ты упрекаешь меня, разве не относится к тебе самому? Или ты бродишь по пустыне из любопытства?

— Я… — Владигор поколебался и решил, что не стоит откровенничать с первым встречным. Каким бы безобидным и добродушным ни казался ему аскан, он мог быть подосланным соглядатаем. — Я купец. Мой караван попал в бурю, я отстал от своих и заблудился.

— Что ж, — кивнул тот, — может, палачи и поверят тебе. Хотя вряд ли это повлияет на их намерения.

— А за что схватили этих двоих? — Владигор покосился в сторону сидящих на корточках голых людей.

— Они воры, — ответил айгур без всякого осуждения. — Украли какую-то еду, не доеденную главарем. Я понял это из их воплей, когда они дрались. Теперь они обвиняют друг друга в своем несчастье.

— Неужели они будут казнены из-за объедков?

— Во всяком случае, они будут знать, за что их убивают, — ответил аскан. — В отличие от нас.

— Ты сказал, что нас всех принесут в жертву? — вспомнил Владигор — В жертву кому?

— Лучше тебе не знать этого. — В голосе айгура прозвучали страх и отвращение, которые он, несмотря на самообладание, не мог скрыть. — Я надеюсь, что мне удастся умертвить себя прежде, чем это произойдет.

Наверху вновь показался стражник. Он молча оглядел пленников, выкрикнул что-то презрительное и сбросил в яму груду костей. Один из сидящих на корточках опять тонко завыл и принялся дергать волосы на голове. Другой пошарил рукой в жиже, поднял утонувшую кость, обнюхал и, стряхнув грязь, начал осторожно ее обгладывать. Владигор почувствовал спазмы в желудке. Аскан тоже не в силах был смотреть на это и отвернулся, пробормотав:

— Они как животные. — Непонятно было, кому он адресовал свои слова, пленникам или палачам. Чуть позже он добавил, не глядя на князя: — Это те самые объедки, что они украли.

— Все равно не понимаю, в чем состоит их вина, — пожал плечами князь. — Подъедать за другими унизительно, и плохо, что их довели до такого состояния, но это не преступление.

— Остатки пира должны были быть отданы Текиле, — вздохнул аскан.

— Текиле?.. Кто это?

— Так они называют существо, вылупившееся из яйца Горбатой Змеи. Каждое савраматское племя держит при себе одну из этих тварей, а если приходится кочевать по пустыне, они берут ее с собой, хотя это сопряжено с невероятными трудностями и человеческими жертвами. Это их идол, их талисман. Они больше никому не поклоняются, хотя, насколько я слышал, ими управляет чья-то могущественная рука.

— Текила — это тоже змея?

— Ну… — Аскан замялся, не зная, как обрисовать тварь, которую он видел. — Она очень похожа на змею, только огромную, с клыками и чешуей, которую не пробьет ни стрела, ни копье. Она чудовищна, и я благодарю богов, что не довелось увидеть ту, что ее породила.

— Ты полагаешь, мы — ее будущая трапеза? — спросил Владигор, ощущая холод, пробежавший по спине.

Аскан не ответил.

Сверху послышался звук отодвигаемой решетки. На краю ямы появилось несколько воинов, они начали спускать вниз лестницу — толстое бревно с выдолбленными ступенями. Когда лестница уперлась в дно, стражник что-то сердито выкрикнул.

— Нам приказывают вылезать, — пояснил аскан.

Владигор первым шагнул к бревну и начал осторожно выбираться, боясь, что в любой момент скользкая подошва сорвется и он снова плюхнется в ненавистную жижу. Он не успел еще окончательно прийти в себя, боль в затылке стихла, но голова кружилась, и ноги предательски подрагивали. Стражники торопили его злыми окриками и, когда наконец Владигор выкарабкался из ямы, ему тут же связали руки и оттолкнули в сторону. Он удержался на ногах, с наслаждением вдохнул чистый свежий воздух и огляделся.

Место, где он оказался, представляло собой небольшую долину, окруженную склонами гор, поросшими невысокими деревьями и зарослями зеленых кустарников. Долину пересекал небольшой ручей, по обе стороны которого стояло с десяток круглых шатров. Между ними сновали мужчины в одеждах из звериных шкур. Полуодетые женщины суетились вокруг трех котлов, в которых готовилось какое-то варево, и покрикивали на грязных детей, крутившихся под ногами. Табун неоседланных коней пасся неподалеку.

Звук журчащего ручья был таким чарующим, что Владигор невольно шагнул к нему и тут же получил удар кулаком в висок от одного из стражников. Голова загудела, но ему вновь удалось устоять на ногах.

Из ямы выкарабкался айгурский аскан, сам протянул руки, чтобы их связали, и встал рядом с князем. Крики и ругань стражников стали громче. Они возмущенно жестикулировали и глядели в яму.

— Тот, кого принесут в жертву, отказывается вылезать, — пояснил аскан Владигору.

Стражники заспорили между собой. Вероятно, никому не хотелось лезть в вонючую яму и вытаскивать оттуда приговоренного к смерти. Наконец один из воинов ушел к ближайшему шатру и скоро вернулся, неся аркан. Он примерился и метнул его вниз. Видно, бросок не достиг цели, потому что стражники захохотали, переглядываясь и показывая пальцами на своего товарища. Тот повторил попытку. Лишь с третьего раза ему удалось зацепить пленника. Из ямы раздался отчаянный визг, и стражники, схватившись за веревку, потащили свою жертву наверх. Несчастный так визжал, что у Владигора зазвенело в ушах. Внезапно его визг был перекрыт глухим рыком, эхом разнесшимся по долине. Мучители на миг замерли и перестали смеяться.

— Текила… — прошептал аскан.

— Где? — Владигор посмотрел по сторонам. — Я никого не вижу.

— Она вон там, в яме.

Посмотрев внимательнее в ту сторону, куда кивнул аскан, Владигор заметил в двухстах саженях от себя черное круглое отверстие в земле, огороженное невысоким частоколом, вокруг которого были разложены кучи хвороста для костров. К яме вела утоптанная дорожка, другой ее конец терялся среди шатров. Полог самого большого и высокого шатра откинулся, оттуда вышел коренастый мужчина, широкий пояс которого был украшен золотыми монетами. То, как он встал, подбоченясь и гордо выпятив подбородок, указывало на привычку повелевать. На его голове желтел шлем из черепа какого-то животного.

— Это вождь племени, — тихо сказал аскан.

Вслед за вождем из шатра вышел молодой воин. Его длинные черные волосы были заплетены в несколько кос. Он что-то сказал вождю, указывая на огороженную яму. Тот важно кивнул.

Стражники, связавшие Владигора, наконец выволокли наружу приговоренного пленника. Он уже не визжал и находился в полуобморочном состоянии. Петля аркана стягивала его лодыжку, и стражникам пришлось тащить несчастного вниз головой. Ноги не держали его, он повалился на землю, едва шевеля губами. Один из воинов поднял глиняную чашу, стоявшую на краю ямы, и вылил половину ее содержимого на голову пленнику. Остальное он плеснул в лицо Владигору. Капли теплой затхлой воды потекли по щекам, усам, бороде. Князь ловил их потрескавшимися губами, но влага, попавшая в рот, лишь усилила жажду, и у Владигора было такое ощущение, что вся вода испарилась прежде, чем долетела до его лица.

Пленника, оставшегося в яме, стражники арканить не стали. Подталкивая князя и айгурского певца копьями в спины, они повели их к шатру вождя. Обреченного на смерть стражникам пришлось тащить, поддерживая его с двух сторон, босые ноги волочились по земле, оставляя грязный след.

Вождь стоял уже в окружении десятка воинов, насупленных и грозно сжимающих копья, будто люди со связанными руками представляли серьезную угрозу. Владигор встретился с ним глазами, и вождь самодовольно улыбнулся. Затем повернулся к молодому воину, сказал что-то и расхохотался, обнажив крупные желтые зубы.

Владигор с удивлением увидел, что широкий пояс вождя был сделан из змеиной кожи. То, что он издали принял за золотые монеты, было чешуйчатыми пластинами, ярко сверкающими на солнце и блеском действительно напоминающими золото. Вождь заметил, что Владигора заинтересовал его пояс, похлопал себя по тугому животу и задал князю вопрос на своем языке. Владигор пожал плечами.

— Он спрашивает, откуда ты и что ты делал у Старой Скалы, где его сын пленил тебя, — подсказал аскан.

— Скажи ему то, что я говорил тебе. Я купец. Буря застала меня в пути, я потерял своих людей и заблудился.

Аскан перевел. Молодой воин поморщился и выкрикнул злую фразу. Но вождь оживился и казался удивленным и обрадованным. Возможно, подумал Владигор, он рад не ответу, а тому, что аскан оказался неожиданно полезным в качестве толмача.

— Его сын утверждает, что ты лжешь, — сказал айгур.

— Больше мне нечего сказать, — ответил Владигор.

Вождь покачал головой и вновь заговорил, радостно глядя на князя, словно повстречал хорошего знакомого, с которым давно не виделся. Аскан дословно переводил:

— Буря, о которой ты упоминаешь, это кара, настигающая наших врагов, когда они являются сюда без спросу. Все, кто приходил, давно мертвы. Ты единственный на моей памяти, кто остался в живых. Поэтому я решил не убивать тебя. Я позволю тебе еще раз испытать судьбу. Если ты в самом деле такой сильный и Текила не сожрет тебя, будешь отпущен.

Воины вокруг зацокали языками, решение вождя казалось им очень мудрым.

— Когда я должен драться? — спросил Владигор.

— Драться? — Вождь захохотал. — Ты будешь не драться, а трястись от страха. Доживи до утра, и я подарю тебе свободу.

Сын вождя сверкнул злыми глазами и прошипел что-то сквозь зубы. Его отец одобрительно кивнул.

— Он говорит, — перевел аскан, — что, если ты причинишь Текиле вред, он сам проткнет тебя копьем.

Владигор сделал попытку улыбнуться:

— Значит, даже защитить себя я не имею права? На моей родине правила состязаний более справедливы.

— А где твоя родина? — спросил вождь.

Владигор указал рукой на запад, где солнце уже начало клониться к закату.

Его жест вызвал дружный смех и презрительные реплики.

— Они называют тебя хитрым лгуном, — объяснил аскан. — Они уверены, что в той стороне, куда ты указал, земля кончается и больше там ничего нет, кроме Великой Пустоты.

«Там Пустота, тут Пустошь», — усмехнулся князь про себя, но решил не спорить и оставить савраматам их собственное представление о мироустройстве.

— Я хочу, чтобы ты своими глазами увидел, что тебя ждет, — сказал, улыбаясь, вождь и, повернувшись к аскану, произнес фразу, которую тот не стал переводить.

Вождь сделал знак рукой и неторопливо двинулся к огороженной яме. Все последовали за ним. Князь и аскан шли в окружении стражников, следивших за каждым их движением. Вырваться и убежать со связанными руками было невозможно, да и бежать было некуда.

— Что он сказал тебе? — спросил Владигор.

— Что в благодарность за мои услуги принесет меня в жертву самым последним, — ответил аскан. Голос его был сдавленным, и князь понял, что, как ни готовил себя к смерти этот щуплый айгур, мысль о ней постоянно точила его, несмотря на внешнюю невозмутимость. Он почувствовал уважение к новому знакомому и пожалел, что судьба свела их накануне гибели.

Голый человек, укравший объедки, стоял на коленях перед ямой, поддерживаемый за локти двумя стражниками. Он уже не визжал, его била дрожь, хриплое дыхание вырывалось из его рта, как будто внутри тела крутился несмазанный скрипучий механизм.

Владигор увидел, что белые колышки, огораживающие яму, были сделаны из костей, может быть и человеческих тоже. Не хотелось бы, подумал он, чтобы и его обглоданные конечности увеличили их число. Он уже перебрал в уме десятки вариантов освобождения и побега, но ни один не казался реально осуществимым.

Вождь племени приблизился к яме и поманил Владигора пальцем. Тотчас стражники схватили его за руки повыше локтей, подвели к вождю и остановились, не ослабляя хватки. К отцу подошел сын и протянул ему тяжелый бурдюк. Тот вынул затычку, наклонил бурдюк, и в яму полилась белая молочная струя. Владигор заглянул вниз. Яма была глубже той, где ему недавно довелось сидеть. На дне произошло какое-то движение, послышались шипение и скрежет. Затем князю показалось, что вверх по стене течет медленный поток. Солнце уже коснулось края гор, противоположная от Владигора стена ямы находилась в тени, и он не сразу рассмотрел то, что поднималось наружу. Существо было покрыто чешуйчатыми пластинами, точь-в-точь такими же, какие украшали пояс вождя. Они скрежетали так, будто были сделаны из железа. Из приплюснутой головы чудовища торчал острый шип. Наконец оно прекратило ползти, видимо вытянувшись вдоль стены во всю длину, и медленно повернуло голову размером не меньше лошадиной к людям. Маленькие тусклые глазки смотрели вверх с холодной ненавистью.

Вождь вдруг запел гнусавым голосом. Его песня была заунывной, состояла из двух-трех гласных и походила на подвывание. «Немудрено, — поморщился Владигор, — что искусство аскана не было здесь оценено». В глазах змеи заплясали красные искорки — отражение пламени костров, которые савраматы разжигали один за другим вокруг ямы. Текила приоткрыла плоскую клыкастую пасть и зашипела. Вождь и Владигор невольно отступили назад.

Сын вождя выкрикнул что-то. Стражники рывком подняли на ноги голого вора и толкнули его в яму. Тот на секунду задержался на краю, взмахнул руками и повалился вниз. Голова Текилы устремилась за ним.

Лицо вождя, полное ужаса и восторга, вспотело от возбуждения. Он покосился на князя и был разочарован, увидев, что пленник не выказывает страха и смятения.

— Твое время придет позже, — сказал он, — после полуночи. Сейчас Текила слишком сыта, чтобы удостоить тебя вниманием. Отдыхай пока. — Он протянул Владигору полупустой бурдюк.

Князь не успел сделать и пары глотков, как стражники вновь погнали его и аскана к зарешеченной яме. Солнце скрылось за вершинами гор, со склонов потянуло прохладой. Времени до полуночи оставалось не слишком много.

Зарема обошла избу кругом, подошла к двери и постучала.

— Если твои помысли чисты, можешь войти, — ответил изнутри голос.

Дверь легко поддалась, и волшебница шагнула в сени. В ее подол ткнулся головой маленький козленок, она почесала его за рожками и вошла в горницу. На низкой скамье сидела усталая женщина и доила старую козу. Зарема подивилась, как это животное с облезлыми боками еще способно доиться и давать молоко. Однако глубокая глиняная чаша была почти доверху полной. Женщина поднялась и поставила чашу на стол.

— Тебе никто не помешал прийти сюда? — спросила она, глядя на Зарему с интересом, но без особенного, как показалось волшебнице, удивления.

— Нет, никто, — ответила она. — Прежде чем я назовусь, скажи мне, сколько лет твоей козе? И неужели козленок родился именно от нее?

Евдоха покачала головой:

— Козленок не от нее, ты правильно догадалась. Прошлым летом учан со всякой живностью проплывал мимо деревни. Козленок в реку с него сиганул и ко мне поплыл. Я на бережке стояла, думала, обменяю чего у купцов, да учан к нам не пристал. Хозяин крикнул, что на обратном пути взыщет с меня за козленка, будто я тому виной, что он в воду бросился и не утонул едва-едва, но так и не вернулся за ним. С тех пор козленочек у меня живет. А козе сколько лет, я и сама не знаю, еще при матери ее пасла.

— Имя мое Зарема, — сказала волшебница. — Ты вряд ли обо мне слышала. Я поговорить с тобой хочу.

— А меня Евдохой зови, — просто ответила хозяйка. — Слышать не слышала, а так, видала разок.

— Видела меня? — удивилась Зарема. — Но об этом позже. А что ты имела в виду, когда спросила, не помешал ли мне кто-нибудь прийти к тебе?

— В лесу на краю поляны человек прячется, хочет меня убить, — ответила та, ничуть, судя по всему, не испуганная этим обстоятельством. — Его она послала.

— Постой, как убить? Это же не шутки!

— У него не выйдет ничего, я его не подпускаю. Разве что вот козу с козленком в дом взяла от греха.

— Она — это красавица с холодным взглядом?

Евдоха кивнула и спросила Зарему с некоторой грустью:

— Ты тоже ее видела?

— Она пыталась меня уничтожить, и ей едва не удалось это. Она приняла меня за другую, может быть за тебя. И еще спрашивала о мальчике.

— Да, — тихо промолвила Евдоха, — Мой Дар сейчас в ее владениях. Но не в ее власти.

Зарема испытывала странное ощущение. Несмотря на разницу в возрасте, одежде, говоре, ей казалось, что она знает эту женщину давным-давно и понимает ее с полуслова. Та тоже прекрасно понимала ее, ничего не нужно было пояснять, Евдоху не удивляли ее вопросы, будто она знала их заранее. Может быть, так оно и было.

— Расскажи мне о мальчике, — попросила волшебница.

— Хорошо, — согласилась та и кинула взгляд в окошко. — Только это не короткая история. Недавно я уже рассказывала ее синегорскому князю.

— Владигор был у тебя? — воскликнула Зарема. — Мы не имеем от него вестей уже несколько дней.

— Ему сейчас трудно, — задумчиво произнесла Евдоха.

— Что с ним? Где он сейчас?

Евдоха пожала плечами:

— Я не умею думать сразу о двоих. Все мои мысли сейчас о Даре. С ним все хорошо, он отдыхает и не голоден. А про князя мне лишь известно, что он и его путники перешли Аракос, избежали страшной опасности, хотя другая опасность тоже велика.

Зарема не могла не восхититься ведуньей:

— И все это ты узнала, не выходя из избы? Кто научил тебя этому?

— Никто. Может быть, сестра когда-то давно. Или Перун. Я мало что могу, просто слушаю и слышу.

— Ты недооцениваешь себя, — сказала Зарема и, заметив, как та опять глянула в окошко, забеспокоилась. — Если там ждет подосланный убийца, нам следует его остановить.

— Он не посмеет ступить на поляну, — промолвила Евдоха, будто извиняясь за содеянное. — Я провела круг.

— Но я же смогла войти в него?

— Потому что ты не несла с собой зла, — просто ответила та.

— Ты хочешь сказать, — догадалась волшебница, — что защита может быть выборочной? Но это же требует глубокого знания нашего искусства. Даже нам, чародеям, не удалось замкнуть Заморочный лес так, чтобы мы сами могли проникнуть внутрь его раньше чем через год.

Евдоха не ответила.

— Пойдем, — сказала Зарема и направилась к двери.

Выйдя из избушки, волшебница сразу почувствовала недоброе присутствие чужака и обругала себя за легкомысленную неосмотрительность. Нужно было заметить его гораздо раньше, еще когда она шла сюда. Но в той стороне, откуда исходила угроза, лишь силуэт черной птицы просматривался сквозь тяжелые еловые ветви.

— Я узнала его, — сказала за ее спиной Евдоха. Непримиримость в ее голосе удивила Зарему. — Это тот самый ворон, что напал на козленка. Дар перебил одну из его голов.

— Двуглавый ворон? — ахнула Зарема, вглядываясь в темноту ветвей.

Видимо, поняв, что обнаружен, ворон, перескакивая с одной ветви на другую, стал забираться вверх. Правой щеки волшебницы неожиданно коснулась горячая волна, волосы поднялись, словно от порыва ветра. Она обернулась на Евдоху и не узнала ее. Лицо ведуньи было полно решимости, в глазах сверкал гнев. Взгляд ее был устремлен на черную птицу. В ветвях раздался пронзительный крик и шум падающего тела, судя по размерам не птичьего. Зарема успела заметить черный плащ и хромающую походку убегающего человека. Скоро шум листьев и треск сучьев затихли в глубине леса.

Евдоха выглядела бесконечно усталой, плечи ее опустились, на лице появилось выражение глубокой тоски. Зарема взяла ее за руку, чтобы успокоить, и почувствовала, как сквозь ее собственное тело ушла в землю упругая сила.

— Ты должна помочь нам, — прошептала она. — А я научу тебя справляться с этим. Ты должна уметь контролировать себя. Пойдем со мной?

— Куда же я пойду! — горестно вздохнула ведунья. — А изба, а коза с козленком?..

— С ними ничего не случится. Ты знаешь это лучше меня.

Когда Владигора, развязав ему руки, вновь бесцеремонно спихнули в яму и он, едва не напоровшись на торчащую кость, упал в грязь, им овладела ярость. Он схватил обглоданную кость и с такой силой вонзил ее в глиняную стену, что наполовину вогнал ее туда. Вслед за ним в яму спрыгнул аскан с бурдюком, который стражники не отобрали у него, сжалившись, видимо, над обреченными пленниками. Аскан встал у стены, не говоря ни слова и глядя, как Владигор, сжав кулаки, шагает туда-сюда по тесному замкнутому пространству. В глазах айгурского певца было искреннее сочувствие.

Владигора бесила не грубость стражников, не самодовольная наглость вождя, а то, что он по-прежнему не знает, как выйти из положения, в котором оказался. Даже если ему каким-то чудом удастся придушить мерзкую тварь, он не сможет подняться наверх без посторонней помощи. А наверху его будет ждать сын вождя с копьем. Айгур прав: лучше умертвить себя, чем позволить варварам совершить это дикое жертвоприношение. Он представил, как бросится на стражников, как те вонзят в него свои копья и ножи, и этот исход показался ему настолько малодушным, что Владигор встал посреди ямы и возблагодарил сумерки, скрывающие краску стыда на его лице. Как смеет он, князь Синегорья, от которого зависит благополучие народов, даже в мыслях допускать свое поражение! Нет, должен быть выход. Думай, князь, думай!..

Он вновь зашагал по дну ямы.

— Побереги свои силы, синегорец, — сказал аскан и протянул ему бурдюк. — Тут еще осталось кумыса на пару глотков.

Владигор нашел этот совет разумным, силы ему еще могли понадобиться. Он допил остатки из бурдюка, бросил его у стены и сел поверх грязи на эту подстилку. Аскан пристроился рядом.

— Так как же ты оказался в пустыне? — спросил у него князь. — Если вождь не врет, огненный вал настигает каждого непрошеного гостя.

— Думаю, что так, — отозвался аскан. — Я сам никогда не видел этой бури. Но вчера я слышал ее. Горы тряслись, и Текила очень громко рычала. Была плохая ночь. Как ты уцелел?

— Меня спасла пещера в скале. Ее отыскал Чу… — Владигор споткнулся на имени подземельщика и тут же поправился: — Чудом я нашел ее. А когда все кончилось, на меня напал этот злобный сын вождя. Он оглушил меня, и дальше я помню немногое.

Если аскан и заметил краткую заминку в рассказе князя, то никак не показал этого. Он помолчал и произнес задумчиво:

— Вероятно, меня тоже спасла пещера. Однажды я пел для Рума, верховного вождя айгуров. Одна моя песня пришлась ему не по нраву, и он выгнал меня. Я видел, что убить меня ему хотелось гораздо больше, но верховный вождь был не один и не мог при всех приказать меня казнить.

— Почему?

— Убийство странствующего певца считается у моего народа великим грехом и позором. Рум даже велел подарить мне дорогой халат.

— Который на тебе? — недоверчиво спросил Владигор. — Не слишком же он щедр, если дорогим халатом считать эти лохмотья!

— Ты прав, он необычайно скуп. Но это мой старый халат. Новый отобрали у меня стражники верховного вождя, им он очень понравился. А чтобы я не мог пожаловаться на них, они решили сбросить меня с Вороньей горы.

— Так это все происходило на Вороньей горе? — воскликнул Владигор, — Продолжай, продолжай, я тебя слушаю.

Аскана удивил внезапный интерес собеседника к месту пребывания верховного вождя айгуров, однако он не стал спрашивать о его причинах и продолжил:

— Мне удалось вырваться и убежать. Я скрылся в одной из пещер, которыми эта гора пронизана, как усохшее дерево ходами древесных жуков. За мной погнались, я побежал в темноту, споткнулся и полетел вниз…

Решетка наверху скрипнула. Двое стражников с факелами заглянули в яму, убедились, что пленники на месте, и отошли, негромко переговариваясь. У противоположной стены застонал во сне оставшийся в живых воришка, о котором Владигор совершенно забыл. Аскан подождал, пока тот успокоится, и вновь вернулся к своему рассказу.

— Каким-то чудом я не разбился и не переломал ноги. Даже моя рифела, которую я прижимал к груди, уцелела. Я долго лежал между двумя большими камнями и прислушивался. Мои преследователи отстали или не захотели спускаться за мной, решив, что я сам все равно не выберусь отсюда. И они были правы. Было так темно, что я не видел даже собственной руки. Но где-то в отдалении слышались глухие удары по камню, а может быть, и голоса. А потом мои глаза стали видеть. Но не потому, что привыкли к темноте. Ко мне приближался человек с факелом. Я вжался в какую-то щель, боясь дышать и моля богов, чтобы он не заметил меня и прошел мимо. Боги меня услышали, и я остался незамеченным. Но этот человек… Я никогда не видел таких людей, как он. Ростом он был вдвое меньше меня, выпученные желтые глаза были полны злой угрозы, уши походили на скомканные лепешки. Он показался мне воплощением человеческого уродства. Карлик ступал совершенно неслышно, лишь полы его длинного мехового плаща шуршали о камни. Благодаря свету факела я обнаружил, что нахожусь в большой пещере, расположенной скорей всего в самой нижней части Вороньей горы. Дождавшись, когда уродец удалился от меня настолько, что его факел превратился в мерцающую точку, я пошел в противоположную сторону. Через день, два или три — трудно сказать с точностью, ибо течение времени в кромешной тьме неопределимо, — я уже горько жалел об этом. Теряя последние силы, я брел неведомо куда, спотыкался, падал и тут же засыпал от усталости. Когда мои пальцы нащупывали среди камней червя или паука, я уже не содрогался от отвращения, а с жадностью поедал их. Уж лучше бы я пошел вслед за маленьким уродцем, думалось мне, пусть и ждала меня там гибель. Смерть от руки зримого врага казалась благом в сравнении с медленным умиранием в царстве вечной тьмы. Просыпаясь после краткого сна, я не знал, жив ли еще либо уже стал вечно скитающимся призраком. Пещера разветвлялась на множество ходов, и я столько раз сворачивал то в один, то в другой коридор, что немыслимо было отыскать дорогу назад. Наконец силы окончательно оставили меня. Я опустился на землю, уверенный, что вновь подняться мне уже не суждено. Самое удивительное, что моя рифела по-прежнему была со мной, я не разбил и не потерял ее. Петь я не мог. Просто сидел и трогал дребезжащие струны слабыми пальцами. Вдруг послышался шорох. Первая моя мысль была о подземном уродце, собирающемся меня убить, и я благословил его приход. Но это был всего лишь песок, сыплющийся сверху. Затем шорох усилился, часть каменного свода обвалилась, и в отверстии наверху я увидел небо. Кое-как я выкарабкался наружу. Вокруг была пустыня. Проходящий мимо караван заметил и подобрал меня. Но об этом я узнал лишь на следующий день. Племя савраматов, спасшее меня, не отличалось жестокосердием и не жаждало человеческих жертвоприношений. За мной ухаживали и не отпускали до тех пор, пока я окончательно не поправился. Они относились ко мне как к гостю. Я начал понимать их язык, уважать их обычаи и песни… Но не слишком ли много для первого раза?

Владигор с удивлением посмотрел на аскана, хлопнул себя по коленям и рассмеялся. Напряжение, с которым он слушал эту удивительную историю, ушло.

— Твой оптимизм делает тебе честь, — с благодарностью произнес он и задумался, припоминая что-то. — Значит, к Вороньей горе можно добраться подземной дорогой. Вспомни, в том месте, откуда ты выбрался, не было какой-нибудь заметной скалы или еще чего-нибудь?

— Мне кажется, я видел столб или ствол засохшего дерева, от которого почти не было тени. Помню, это огорчило меня.

— «Ключ от Восточных ворот Великая Пустошь хранит…» — пробормотал Владигор так тихо, что аскан спросил:

— Ты молишься?

— Нет, пока нет. Что это за песня, которая не пришлась по вкусу Руму?

— Ты хочешь, чтобы я спел ее? Но у меня нет рифелы.

— Когда мы выберемся отсюда, я подарю тебе самую звонкую рифелу, какую только можно отыскать в Поднебесном мире. А пока, прошу, спой без нее.

— Не думаю, что ты настолько богат, чтобы сделать такой дорогой подарок, — покачал головой аскан. — Но все равно благодарю тебя за обещание. Песня же вот какова. — Он прочистил горло и запел:

В яму заглянули стражники, их фигуры были расплывчаты на фоне темнеющего неба. Один из них что-то злобно крикнул. Другой издевательски захохотал и швырнул в певца увесистый булыжник. Тот чиркнул князя по плечу и шлепнулся в грязь, забрызгав ему лицо. Владигор сжал кулаки, но не сдвинулся с места. Стражники отошли.

— Когда я пел эту песню Руму, — шепотом сказал аскан, — я сдобрил ее льстивыми словами. Но верховный вождь не был ими тронут. Случись мне сейчас повторить ему мою песню, я спел бы ее так, как сейчас пел тебе.

— Что же разгневало его? — спросил Владигор.

— Он не понял ее смысла, — ответил аскан.

Князь пожал плечами:

— Я тоже не понял ее смысла. В чем он?

— Вряд ли я смогу ответить тебе. Понимание само приходит в нужное время и в должном месте.

— Ты прав, — сказал Владигор, вставая. — Наша тюрьма не то место, где можно спокойно размышлять над загадками. И пока мы здесь торчим, вероятность дослушать твою историю и подарить тебе новую рифелу все уменьшается. — Он потрогал торчащую из стены кость, та сидела крепко. — Должны быть еще, — сказал Владигор и, нагнувшись, принялся шарить руками по дну ямы.

Аскан с интересом наблюдал за ним. Владигор нашел три кривых ребра, принадлежавших барану или сайгаку, и с силой воткнул их в стену одно выше другого. Эти кости были не такими крепкими, как первая, и Владигор покачал головой:

— Меня они не выдержат.

— Ты так хочешь выбраться наверх? — догадался аскан. — Замысел удался бы, если б ты просидел в яме еще много дней и стал таким же худым и легким, как я.

Владигор кивнул. Он вытащил из стены нижнюю кость и протянул ее аскану:

— Ты встанешь мне на плечи и вобьешь ее так высоко, как только сможешь. Затем я подброшу тебя, чтобы ты смог оттолкнуться от нее ногой и зацепиться руками за решетку. Она достаточно редкая, чтобы, подтянувшись, ты протиснулся сквозь нее.

— А стража?

— Я прислушивался к их голосам, они отходят довольно далеко от ямы. Будем надеяться, что не наделаем много шуму. А потом тебе нужно будет отодвинуть решетку и завести в яму конец бревна. Ну как?

— Боюсь, я недостаточно ловок, чтобы прыгать по стенам, — вздохнул певец. — Но если не попытаться, вряд ли Текила оценит мое смирение…

Владигор присел, и аскан неловко встал ему на плечи, держась левой рукой за стену, а в правой зажав кость. Князь медленно поднялся, придерживая его за лодыжки. Айгур действительно мало весил, ноги его мелко дрожали от напряжения. Взмахнув костью над головой, он поскользнулся и шлепнулся в грязь.

Они повторили попытку. Айгур на этот раз не упал, но рука его была слишком слаба, чтобы вонзить кость достаточно глубоко в землю. Злясь на себя, он начал молотить по ее торцу кулаком, вновь поскользнулся и упал вниз. Кость полетела следом, ударив его по голове. Он тяжело дышал, в глазах были отчаяние и стыд за свою беспомощность.

— Передохнем немного, — сочувственно произнес Владигор, помогая ему подняться.

Сверху послышались встревоженные голоса, отдаленные крики и возгласы.

— Что там еще? — проворчал Владигор.

Аскан прислушался.

— Что-то странное, — сказал он. — Кричат, что иссяк их ручей.

Владигор посмотрел наверх. Внезапно небо, уже усыпанное звездами, потемнело, решетку накрыла черная тень. Он решил, что это опять стражники, но к его ногам упал какой-то предмет, не похожий на скатившийся камень. Владигор нагнулся и поднял ножны, из которых торчала белая рукоять ножа. Тень наверху взмахнула крыльями и бесшумно исчезла. «Филька!» — ахнул он. Сердце радостно забилось, он едва не обнял растерявшегося аскана.

— Мы не одни, — сказал он взволнованно. — Попробуем еще раз?

Аскан, заражаясь его волей к жизни, кивнул и крепче сжал кость.

Поняв, что ему не удастся воткнуть кость глубоко, как бы он ни старался, он велел Владигору медленно передвигаться вдоль стены. И вдруг увидел именно то, на что и рассчитывал, — небольшое отверстие, бывшее когда-то норой крота или мыши. Он вставил в отверстие кость, и она засела там крепко и надежно. Владигор осторожно опустил аскана на дно ямы. С минуту они, не говоря ни слова, обдумывали свои движения. Затем князь согнул локти, крепко сжал ноги аскана пониже бедер, резко выдохнул и подбросил его высоко вверх. Вся предыдущая возня с костью оказалась совершенно ненужной, айгур пролетел мимо нее и вцепился руками в перекладину решетки. Он немного повисел, болтая ногами, так что лицо Владигора покрылось каплями грязи, потом подтянулся и выбрался наружу.

В стане савраматов было неспокойно, вокруг костров собирались группы мужчин и женщин, в их голосах звучала тревога. Аскан отыскал глазами стражников, они стояли к нему спиной шагах в десяти, наблюдая, как несколько воинов во главе с сыном вождя уходят по руслу сухого ручья в сторону ущелья. Аскан начал осторожно отодвигать решетку, сердце у него бешено колотилось, он боялся, что его стук достигнет ушей стражников, и боролся с искушением броситься сломя голову к ближайшей горе.

Решетка была уже наполовину сдвинута, когда один из стражников, словно почуяв неладное, медленно направился к яме. Аскан лег за толстым бревном, вытянувшись вдоль него. Шаги приближались. Аскан пожалел, что не родился глухим: слушать приближение смерти было невыносимо. Он уже не сомневался, что будет обнаружен, и его спина, шея, затылок зудели от предчувствия удара острым копьем. Шаги оборвались, раздался удивленный возглас и шум падающего тела, быстро затихший. Второй стражник быстро подошел к яме, но не упал, вовремя заметив сдвинутую решетку. Он заглянул вниз, окликнул своего товарища и вдруг захрипел. Аскан поднял голову. Стражник держался обеими руками за шею, затем повалился набок. Из его горла торчала костяная рукоять, белеющая в свете восходящей луны. Внезапно рядом с ним выросла еще одна человеческая фигура. Человек выдернул нож из горла убитого, обтер его о траву и, прежде чем аскан попытался вновь спрятаться, приказал:

— Поторопись давай, времени мало.

Он говорил на языке синегорского купца, и аскан обрадовался чужой речи не меньше, чем если бы тот заговорил по-айгурски.

Вместе они завели и опустили в яму конец бревна. Через несколько мгновений оттуда выбрался голый воришка и повалился им в ноги. Затем появился Владигор.

— Филька! — воскликнул он, обнимая друга.

— Из грязи да в князи — это, верно, про тебя сказано, — проворчал тот, отстраняясь и отряхиваясь.

— А Чуча где? А Лиходей? Живы?

— Живы, живы, — успокоил Филимон. — Чуча шутку одну задумал, искупаемся сейчас. Тебе не помешает.

Голый воришка вдруг вскочил и побежал в сторону шатров, вопя во все горло и тыча рукой себе за спину. Из высокого шатра вышел вождь. Воришка распластался на земле перед ним, продолжая верещать. Несколько воинов с копьями и факелами двинулись к яме.

— Вот и помогай после этого людям, никакой тебе благодарности, — произнес Филимон и покосился на аскана.

— Это друг. — Владигор перехватил его взгляд. — Куда побежим?

— Да недалеко тут. — Он указал на чернеющий склон ближайшей горы. — Под ноги смотрите. Здесь этих ям нарыто — что в деревне погребов. Избы вот ставить некому.

Они побежали и сразу были замечены. Воины с копьями закричали, бросаясь вдогонку. Не более полутора сотен шагов отделяло беглецов от преследователей, и это расстояние сокращалось. У крутого подножия горы росли сплошные заросли, прорубать их было нечем, да и времени на это не оставалось. Владигор подумал, что Филька сбился с пути: тропа наверх не просматривалась, лишь голая, почти отвесная стена белела среди колючего кустарника. Филимон, однако, вел их именно туда. Добежав до стены, он обернулся, схватил князя за руку, аскана за грудки и… протащил их сквозь нее.

— Чучина работа, — пояснил он, тяжело дыша. — А теперь тихо! Снаружи им нас не увидеть, а услышать — запросто.

Аскан, решивший уже ничему не удивляться, тем не менее растерянно хлопал глазами. Никакой стены перед ними не было. Отступив на шаг, он ощутил боль от впившейся в бок колючки, дернулся, и жесткий куст выдрал из его халата еще один клок.

— Тише ты! — зашипел на него Филимон.

Аскан застыл, глядя, как прямо на них бежит воин с копьем. Подбежав к мнимой стене, он повернулся к беглецам спиной, не понимая, куда они подевались, и глядя по сторонам. Владигор захватил его сзади за шею, в которой тотчас что-то хрустнуло, и уложил на землю. Подбежали с факелами остальные воины. Они остановились и долго смотрели на торчащие из стены ноги своего соплеменника. Филимон потянул тело на себя, и ноги исчезли. Воины в ужасе попятились, бормоча:

— Арджах смурч!..

Раскат грома, прокатившийся по долине, заставил их обернуться. В стане один за другим гасли костры. Шатры опадали, превращаясь при свете луны в круглые зыблющиеся пятна. Лошади испуганно ржали, кричали люди. Долина наполнялась водой, становясь бурлящим озером.

— Чуча свою плотину разрушил, — объявил Филимон. — То знак нам. Как вода схлынет, туда пойдем. — Он указал на противоположное ущелье, откуда стремительно выбегал бурный поток.

Водяной вал докатился и до них. Тело убитого воина всплыло и покачивалось в колючих зарослях. Остальные воины разбежались. Владигор и его спутники сначала по колено, а затем по пояс в воде начали пробираться через затопленную долину. Они были, вероятно, хорошо видны савраматам, спасающимся от потопа на склонах гор, но их никто более не пытался преследовать.

Очень скоро вода начала убывать. Все еще сильный поток протащил мимо них труп савраматского воина с изуродованным лицом. Его черные косы походили на пиявок, присосавшихся к раздробленной голове. Владигор вспомнил про Текилу и посмотрел туда, где была недавно жертвенная яма. Тварь оказалась не далее чем в полусотне шагов, однако беглецы ее, видимо, не интересовали. Она извивалась и била хвостом по воде, подбираясь к беспомощно барахтающемуся вождю, которого можно было узнать по шлему из звериного черепа. Никто не спешил ему на помощь. Владигор отвернулся и прибавил шагу.

 

9. Седон

Что-то происходило с Пятнышком. Жеребец уже третьи сутки лежал на земле в тесном дворике и даже не пытался встать. Второй конь изредка подходил к нему, тыкался мордой ему в шею и тихо фыркал, так что Дару в который раз казалось, что кони переговариваются между собой. Пятнышко отворачивался, в больших его глазах была печаль. Мальчик с жалостью думал, что жеребец, наверное, захворал. Он поил его из ладони. Пятнышко, слизнув воду, взмахивал хвостом и вновь отворачивался. Куда подевалась его прежняя резвость!

Старец ушел куда-то, взяв с мальчика клятву ни под каким предлогом не покидать их не слишком надежное убежище. Бездействие томило Дара. Поблизости не было слышно ни одного живого звука, словно жители навсегда покинули свои дома. Может, так оно и было и вся жизнь города сосредоточилась ныне на площади с дурманящим фонтаном? Однажды Дар едва не нарушил клятву, решив побродить по ближайшей улице, но вовремя услышал топот копыт и затаился. За стеной опять проследовал отряд всадников, они проехали молча, но чувство опасности от этого лишь возросло.

Наконец вернулся Тарг. Он принес с собой высокий серебряный кувшин с длинным горлом, оставил его у входа и предупредил:

— Гляди не пей из него. Это вино из фонтана.

— Зачем же ты его принес? — спросил Дар.

— Отдам стражнику у городских ворот, — объяснил старик. — Иначе не выпустит. Нынешней ночью уйдем отсюда.

— Пятнышко заболел, — пожаловался Дар.

Тарг с беспокойством посмотрел на лежащего жеребца, подошел к нему, присел и раздвинул губы коню.

— Ай, какая неприятность, — произнес он, поднимаясь и качая головой.

Дар испугался:

— Очень заболел?

— Ах, юноша! — с грустью сказал старик. — Мне ли не знать этой болезни! От нее не помогают никакие лекарства…

— Что же с ним такое?

— Он стареет…

Дар с недоверием уставился на него:

— О чем ты говоришь? Как он может постареть за несколько дней?

— Такие вещи время от времени случаются в этих краях.

— Почему же тогда я не постарел? — допытывался Дар, которому не показался правдивым ответ старца.

— Ты уверен, что нет? — прищурился тот.

Мальчик задумался. Давно ли он сам спал в колыбели из ивовой корзины, начинал ходить, держась за лавку, понимать речь Евдохи и произносить собственные фразы? И вот он уже защищает козленка от черной птицы, излечивает свою спасительницу от смертельной горячки, путешествует верхом…

— Твоего доброго Пятнышка состарили не те несколько дней, что он провел в этом несчастном городе, — продолжал Тарг. — Прибавь к этим дням всю его жизнь, о которой ты, может быть, и не догадываешься.

— Что же было с моим Пятнышком? И со мною?..

— Я не отвечу тебе, — вздохнул Тарг. — Надеюсь, Седон знает ответ.

— Так пойдем же скорей к нему!

— Как только наступит ночь, — кивнул старец.

— Постой! — спохватился Дар. — А Пятнышко? Я не могу его здесь оставить!

Тарг помолчал и сказал не слишком уверенно:

— Может, дать ему немного вина? Тогда он на время забудет о своей немощи.

Пятнышко зашевелился, словно почуяв, что речь идет о нем, и осторожно поднялся на ноги. Дар посмотрел на него с надеждой и жалостью. Жеребец, еще недавно крепкий и ладный, стоял понурив голову, ребра выпирали из раздавшегося вширь живота, шелковистая грива слежалась и висела клочьями, ноги мелко-мелко дрожали.

— Не буду я вином его поить. — Мальчик едва не всхлипнул. — Мой Пятнышко и сейчас хоть куда!..

Старец отвел глаза и промолчал.

Ближе к полуночи Тарг разбудил Дара, который сам не заметил, как заснул, свернувшись калачиком на ветхом ковре. Вместе они начали седлать второго коня, которому это явно не понравилось. Все же он позволил взнуздать себя, косясь на людей и на Пятнышка, покорно ожидающего в сторонке. Тарг приоткрыл ворота и оглядел оба конца пустынной улицы. Но прежде чем они вышли из ворот, старец стянул с себя хламиду, оставшись в простых шароварах и длинной рубахе без пояса, разодрал ее на лоскуты и тщательно обмотал копыта коней.

На луну наползла туча. В полной темноте они прошли одну улицу, потом другую, затем третью, улочки петляли, пересекались и разбегались в стороны, словно в причудливом лабиринте. Тарг, однако, шел уверенно. Им никто не встретился, ночь была насыщена тишиной. Хотелось выкрикнуть что-то громкое, чтобы убедиться, что уши не оглохли. Дар вспомнил про камень на груди, но не захотел вынуть его, боясь, что свет привлечет всадников.

Когда в небе снова засияла луна, они вышли к городским воротам. Тот же одинокий стражник мрачно следил за их приближением, выставив перед собой копье.

— Я проткну тебя, лживый старик! — заорал он, так что Дар вздрогнул. — Где вода, которую ты обещал мне?

— Нельзя проткнуть тень, — ответил старец, кланяясь и ставя на землю серебряный кувшин. — Да утолится жажда твоя.

Стражник уронил копье, схватил кувшин и сделал жадный глоток из горлышка. В этот момент Дар увидел, что старец вдруг раздвоился и его полупрозрачная тень двинулась обратно в город.

— Это не вода! — взревел стражник, поднял копье и метнул его. Копье пролетело сквозь тень, острие вонзилось в землю. Стражник швырнул в удаляющуюся тень кувшином и побежал за ней.

— Пошли, — шепнул Тарг.

Они миновали ворота и вышли на широкую каменную дорогу, которая теперь, к удивлению мальчика, не была прямой, а плавно поворачивала влево. За спиной слышались затихающие крики стражника. Старец крякнул, с трудом взобрался в седло и посмотрел на Дара:

— Будет лучше, если мы станем двигаться быстро.

Мальчик кивнул и похлопал Пятнышка по шее. Постаревший конь потрусил вперед. Дар, щадя его, побежал рядом.

Они успели отойти от города не слишком далеко, когда со стороны городских ворот донеслись свист и гиканье. Отряд всадников с факелами скакал вдогонку. Видимо, их предупредил стражник.

Тарг остановился и сделал мальчику знак молчать. Дар понял, что им не уйти от погони, и с досадой посмотрел назад, переводя дыхание после бега, — без седока Пятнышко бежал неожиданно быстро. Теперь конь стоял, вздымая бока, и в отличие от людей радовался передышке.

Дар заметил, однако, что вереница факельных огней движется не совсем в их сторону, а чуть правее. Постепенно ошибка становилась все заметней, отряд отдалялся от беглецов. Когда уже и топот копыт по каменным плитам стал еле слышен, Тарг сказал:

— Мне кажется, мой конь достаточно силен, чтобы не споткнуться под тяжестью таких грузных всадников, как я и ты, милый юноша.

Дар не заставил себя упрашивать и вскарабкался на круп варварского коня. Путешествие возобновилось. Огни факелов растворились в ночи. Мальчику подумалось, что всадники наверняка обнаружат, что ошиблись, и повернут назад. Он еще раз оглянулся, и то, что увидел за спиной, поразило его. Каменная дорога, по которой они ехали, исчезала, рассыпаясь и вновь становясь песком, серебрящимся в лунном свете. Старец заметил его смятение и объяснил:

— Вот почему мы вынуждены были ждать четыре дня и пять ночей, прежде чем отправиться в путь. Этой дороги еще вчера не было, и завтра ее опять не станет. Так устроил Седон, чтобы не каждый мог побеспокоить его.

— А та прямая дорога, куда ведет она? — спросил Дар.

— Кто знает! — вздохнул старец. — Может, обратно в город, а то к царице. Дороги в наших краях своенравны, как горные ручьи весной. Никогда не знаешь, куда их повернут нужда или прихоть.

— Чья прихоть?

— Их создателей — магов, колдунов, чародеев. Когда-то их было много, все они слишком гордились своим искусством, чтобы посвящать в него обычных людей или хотя бы действовать им во благо. Бывало человек отправлялся на свадьбу юной племянницы, а попадал на похороны ее состарившегося сына, жившего совсем в другом городе. И все потому, что какой-то волшебник вздумал упорядочить зернышки в плодах инжира…

Дар мало что понял из сказанного старцем. Каждый его ответ порождал новые вопросы, иные мальчику трудно было выразить словами.

— А ты тоже волшебник? — спросил он.

— О нет, — ответил Тарг. — Этим искусством теперь мало кто владеет. Пожалуй, Седон да царица, и больше никто. Все в прошлом.

— Ты просто не хочешь признаться, — не поверил Дар. — Я же видел, как ты обманул стражника.

— Это простой фокус, — покачал тот головой. — Ему нетрудно научиться.

— Послушай, — сказал Дар, — я все думаю о всадниках, которые гонятся за нами. Они, наверное, уже поняли, что мы поехали не туда. Что если они угадают наш путь и поскачут нам наперерез через пустыню?

— О нет, — снова покачал головой Тарг, — они никогда не решатся на это ночью, даже такой лунной, как сейчас.

— Почему?

— Ночь — это время, когда Горбатая Змея выходит из Змеиной Реки. Но не спрашивай меня о ней в такой час. Да не доведется твоим очам увидеть ее!..

— Мне кажется, что уже довелось, — пробормотал Дар, но так тихо, что Тарг не расслышал. Голова старца склонилась на грудь, и он задремал, тихо посапывая. Дар решил не беспокоить его.

Он по-прежнему время от времени поглядывал назад. Признаков погони не наблюдалось, кони бежали по каменной дороге, которая тотчас рассыпалась за ними, но Пятнышко вдруг начал проявлять беспокойство и озираться. Дар заметил это и тоже стал посматривать по сторонам. Ему почудилось какое-то движение справа. Он вытащил из-за пазухи светящийся кристалл и направил руку в ту сторону. Совсем рядом на невзрачной пегой кобыле ехала девочка, которую он тотчас узнал. Она приветливо улыбнулась ему.

— В прошлый раз ты пришла пешком, — сказал Дар, тоже улыбнувшись. Он рад был видеть ее, хотя это было и неправильно — радоваться своей смерти.

— А ты не послушался меня и чуть не погиб, — произнесла она без всякой укоризны. — Больше не делай так. И спрячь свой камень, он мешает мне говорить.

Дар убрал кристалл в кошель под рубахой и спросил:

— Что ты здесь делаешь? Тебя опять Микеша послал?

— Нет. Просто захотелось посмотреть на тебя.

— Зачем?

— Ты мне нравишься, — ответила она и добавила: — Но не бойся, я сейчас уеду. Не забывай обо мне.

— Постой, — поднял мальчик руку. — Ты не знаешь, что будет с моим Пятнышком?

— Моя лошадь знает. Это она привезла меня сюда. Твой конь скоро умрет.

— Неправда! — крикнул Дар. — Ты врешь!

— Я не умею врать, — сказала девочка с печалью. — Прощай. Не следуй за мной.

— Постой! — Дар заговорил взволнованно и сбивчиво. — Не сердись на меня. Неужели ничего нельзя сделать? Помоги мне! То есть не мне, а Пятнышку. Это все равно что мне.

— Я не сержусь, — ответила она. — Я не смогу помочь твоему Пятнышку. Если кто и сможет, то лишь на короткое время.

— На короткое время? Что это значит?

— Пятнышко может снова стать бодрым и сильным, но очень ненадолго.

— А потом?..

Девочка не ответила и начала удаляться в темноту.

— Если ты не можешь, кто тогда может? — крикнул Дар ей вослед.

— Спроси у того, к кому ты едешь, — отозвалась она.

Больше Дар не стал окликать ее. Он смотрел, как растворяется в ночи белое платье, и думал о ее словах. Тарг, перестав сопеть, поднял голову и вздохнул:

— На старости лет то бессонница одолевает, то сны странные. — Он посмотрел на луну и добавил: — Скоро рассвет. Мы уже близко.

Дар разломил одну из трех оставшихся лепешек и протянул кусок старцу. Тот пожевал, глотнул воды из фляги и промолвил:

— Утром у нас будет настоящая еда и настоящая постель. Не по мне уже такие дальние путешествия. Да ведь, кроме меня, и послать за тобой некого было…

Вскоре луна потускнела, край неба начал светлеть, и дорога неожиданно кончилась. Они проехали еще немного, затем Тарг остановил коня и слез с седла. Дар тоже спрыгнул на землю и с удовольствием потянулся. В песок была воткнута палка, вернее, посох с кривым концом. Тарг потянул ее на себя и вытащил из песка кем-то зарытый мешок. Развязав его, старец положил перед удивленным мальчиком сафьяновые сапожки с загнутыми носками, новую рубаху, штаны и бархатный кафтан с золочеными пуговицами.

— Не подобает являться к Седону оборвышем, — сказал он. — Переоденься, прошу тебя.

Дар скинул старую одежду, действительно имевшую жалкий вид. Когда он облачился во все новое и посмотрел на старца, то не сразу узнал его. Тарг тоже успел переодеться и выглядел теперь нарядно и торжественно. На его голове красовалась широкая шапка с рубином, синий плащ, наброшенный на плечи, был расписан сияющими звездными узорами. В осанке появилось достоинство и благородство. Сложив старую одежду в кучу, Тарг начал забрасывать ее песком, и мальчику странно было наблюдать этого, по всей видимости, знатного старца за таким обыденным занятием. Он поспешил помочь ему, и вскоре их тряпье полностью скрыл небольшой холмик.

На востоке засветился край неба. Дар огляделся. То, что он принял за легкое облачко, оказалось заснеженной вершиной высокой горы, возвышающейся над уходящими вдаль горными хребтами, поросшими голубым лесом.

— Пора! — с важностью произнес Тарг, подходя к коню. — Седон ждет нас.

Начальник стражи верховного вождя айгуров Харар старался не показать своей растерянности. Однако от зоркого взгляда Салыма не ускользнул его расстроенный вид. Он разгладил черные маслянистые усы, усмехнулся и спросил:

— Что невесел, Харар? Или задержка Рума внушает тебе опасение, что верховный вождь не нуждается более в твоей защите?

Начальник стражи не отличался особой сообразительностью, но даже он понял двусмысленность насмешки. Рум в последнее время вел себя так, будто не доверял ему. Порою Харар не был уверен, что знает, где в данный момент находится верховный вождь. Воины, охраняющие его покои, докладывали, что слышат иногда голоса за дверью, хотя могли поклясться, что никто, кроме Рума, не входил туда. Время от времени Рум и вовсе не ночевал в своей охраняемой пещере, и никто на Вороньей горе не знал, куда он исчезает. Однажды Харар тайно последовал за ним. Поднимаясь по лестнице, ведущей к вершине, тот неожиданно свернул в боковой коридор, который заканчивался окном в виде круглой дыры. Харар спрятался, не упуская из виду вход в этот коридор. Прошло около часа, но верховный вождь не возвращался. Обеспокоенный начальник стражи осторожно двинулся вперед. Вскоре он достиг конца коридора, так и не встретив вождя. В круглое отверстие со свистом врывался ветер. Харар подошел ближе и выглянул наружу. Внизу горели костры айгурских воинов, казавшиеся отсюда маленькими красными точками. Даже если допустить безумную мысль, что верховному вождю вздумалось вдруг спускаться вниз по отвесной почти стене, здесь даже не за что было привязать веревку. Естественно, ни лестницы, ни веревки Харар не нашел. Лишь черное воронье перо валялось на каменном полу. Почувствовав суеверный страх, Харар поспешил восвояси.

Он старался не забивать себе голову этими странностями. В конце концов, он простой воин, давший клятву положить жизнь за верховного вождя, если тому будет грозить опасность. В этой клятве был простой и ясный смысл, и Харар испытывал гордость оттого, что находится на службе у великого человека, лучшего из народа, каким и должен быть, по его убеждению, верховный вождь. Однако, замечая отсутствующий взгляд Рума, его молчаливую угрюмость и полное отсутствие интереса к окружающим, Харар вдруг пришел к неожиданному открытию. Верховный вождь болен, болен тяжело и, возможно, неизлечимо. Только этим можно объяснить его нежелание быть на людях. Этим объяснялось и то, что он ослеп на один глаз, что на лице вождя неизвестно откуда появляются синяки и ссадины. Уж не сам ли он в порыве безумия нанес себе эти раны? Но если это так, разве можно, чтобы народом правил безумец? Харар пугался своих крамольных мыслей, но они все чаще посещали его. Насмешка Салыма, намекающая на немилость вождя к начальнику стражи, звучала оскорбительно, но если толстяк желал припугнуть могучего воина потерей должности, он не достиг цели. Не возможная опала тревожила Харара, а сомнение в силе своего повелителя, в способности выиграть скорую войну.

Он пристально посмотрел на Салыма. Тот щурил свои маленькие глазки, в которых трудно было что-либо прочесть, и перебирал пальцами засаленные четки.

— Ты нравишься мне, Харар, — сказал вдруг Са-лым и осклабился в желтозубой улыбке. — Если б в моем кочевье был такой воин, я бы спал спокойней. Право, жаль, что ты не раб, — покачал он головой, — я бы целого табуна не пожалел, чтобы выкупить тебя у Рума, а если бы не выкупил, так выпросил за какую-нибудь хорошую услугу.

Харару показались обидными слова Салыма, ему хотелось как-то одернуть болтливого толстяка, но никакой подходящий ответ не приходил в голову. Поэтому он вновь промолчал и отвернулся.

— Ты молчалив, Харар, — похвалил Салым. — Это большое достоинство. Кто умеет молчать, умеет и слушать. Скажи, не заболел ли наш достопочтенный верховный вождь?

Харар вздрогнул, будто испугавшись, что Салым читает его мысли. Он стряхнул с плеча несуществующую пылинку и буркнул:

— Побеспокойся лучше о собственном здоровье.

— Да-да, ты прав, — согласился Салым. — Не то сейчас время, чтобы недомогать. Однако пойми и меня и подскажи, как быть? Наш повелитель срочно вызвал меня сюда, я целые сутки не спал, загнал коня и вот сижу здесь уже который час, а мне никто не может ответить, где Рум и почему не удостаивает своим вниманием верного слугу.

— У верховного вождя могут быть дела поважнее, чем встреча со своим слугой, — ответил Харар.

— Хорошо сказано, — засмеялся Салым. — Такой ответ сделал бы честь первому советнику верховного вождя. Кстати, ты не знаешь, почему эта должность до сих пор никем не занята? — Харар не ответил, и тот продолжил с лукавой вкрадчивостью: — Первый советник — это не то что начальник стражи. Это правая рука повелителя, это власть, почет и достаток. Я уверен, ты справишься с этой должностью лучше других.

— К чему ты завел этот никчемный разговор? — мрачно спросил Харар. — Верховный вождь лучше тебя знает, кто достоин почестей, а кто лишения головы. Гляди, как бы твой болтливый язык не отсекли вместе с башкой.

— Из твоих уст это звучит не как угроза, а как предостережение, — промолвил предводитель восточного кочевья все еще улыбаясь, хотя глазки его смотрели холодно, — и я благодарен тебе за совет. Как-никак мы с тобой движемся к одной цели и думаем об одном и том же. Нам нужно поддерживать друг друга.

Харар не понял, что имел в виду Салым, может, снова насмешку спрятал за витиеватыми словами. Он пожал плечами и вышел из шатра.

День стоял теплый, почти летний. Ветер совсем стих. Даже здесь, на вершине Вороньей горы, его дуновения были осторожны и ласковы, как робкие пальцы невинной девушки. Солнце уже начало свой путь к закату. На западе и чуть южнее синели вдали высокие холмы чужих земель. С востока тянуло легким запахом дыма. Тысячи айгурских воинов томились в ожидании, жгли костры, точили сабли, ножи и пики. Ждать им осталось недолго, подумал Харар, не более трех дней. И тогда уже не предзакатная дымка, а густая пелена дыма пожарищ поднимется за синими холмами.

Внимание начальника стражи привлекла черная птица в небе. Она летела со стороны Синегорья по направлению к Вороньей горе. «Куда ж и лететь ворону, как не сюда!» — усмехнулся про себя Харар. Ворон приближался и казался на удивление крупным. И была в нем еще какая-то неправильность — что-то случилось с его головой. Харар не успел как следует рассмотреть птицу. Она резко снизилась и, устремившись к отвесной стене, прошла сквозь нее и исчезла. Харар вспомнил воронье перо, виденное им в тупиковом коридоре, и подумал, что там, вероятно, ворон собирается устроить гнездо. И еще одна мысль лезла в голову, неприятная и странная. Как ни пытался начальник стражи отогнать ее, это у него не получалось. Легче всего было сейчас же отправиться в тот коридор и самому убедиться, что ничего дурного не происходит и там никого нет, кроме, может быть, усталого ворона. Но он, сам не зная почему, все медлил и не двигался с места. Если б какой-нибудь айгур увидел его сейчас, то был бы несказанно поражен. Лицо отважного начальника стражи исказила гримаса страха.

Савраса мучили сны. Сруб новой избы не был еще возведен и наполовину, поэтому вся семья спала на овчинах среди бревен прямо под открытым небом, хотя многие беженцы предпочитали ночевать в пустующем амбаре на пристани.

— Что, и на эту ночь тут останетесь? — спросила Настырка, пришедшая проведать земляков. Ей удалось пристроиться посудомойкой в крепость, там она получила маленькую каморку, где и жила пока. Ее деревенские знакомые были этому рады, мало кому хотелось в будущем иметь Настырку приживалкой в своей избе.

— А чего нам? — пожала плечами Лукерья. — Ночи-то какие теплые стоят, и дождика нет. Парни мои через неделю уже под крышу сруб подведут. До пристани да обратно — это сколько времени впустую потратится, а ребятушки каждую минуточку берегут. — Она с любовью посмотрела на трех своих сыновей, перетаскивающих уже обтесанные бревна поближе к срубу. Потом взглянула на мужа, который вертел в руках какую-то ненужную щепку, и лицо ее омрачилось. — Его-то куда вести? Он весь народ ночью перепугает. Снится ему что-то плохое, мечется весь, хоть веревками вяжи.

— Беда, беда, — закивала Настырка. — Я бы пустила к себе, да уж больно у меня тесненько, мы б с тобою уместились как-нибудь, а вот мужики твои…

Лукерья лишь рукой махнула, понимая, что гостеприимство Настырки не более чем пустые слова.

— Как тебе-то живется? — спросила она, не желая толковать о своих несчастьях. — Сытны ль харчи княжеские?

— Все не привыкну, Луша, к новому житью, — заговорила та, оживляясь. — Работы мало, а сыта. Ни огорода сажать, ни по хозяйству хлопотать. Воды наносила, согрела, блюда, чаши там перемыла наскоро — и гуляй. Я уж, между нами говоря, и рада, что так сложилось. В Дрянь бы нашу сейчас ни за что не вернулась.

— Княжна-то строга али как?

— Какое строга! — хмыкнула Настырка. — Ей не до нас, ест мало, бывает, блюда целиком обратно в поварскую приносят нетронутые. Ну, это уж мы меж собой делим, как водится.

— Чего ж она себя голодом томит?

— Болтают, о князе беспокоится. Ему-то уж давно вернуться пора, а его все нет. Вот и волнуется. А по мне, чего ему спешить? Князь холостой, — она лукаво подмигнула подруге, — поди, и погулять надо, и мало ль чего…

— А воевать не собирается князь-то? — спросила Лукерья с беспокойством в голосе. — Про то не говорят в крепости? Воевода моих ребяток раздразнил, вот их на ратные подвиги и потянуло. Отстроимся, грозятся, да и подадимся в ополчение чести и славы себе добывать.

— Забавы молодецкие их блазнят, это понятно, — сказала Настырка. — Воевать-то с кем придется только? Одно дело с ворогами, а другое с тучами песчаными, колдунами да ведьмами вроде нашей Евдохи.

Саврас при этом имени вздрогнул, заозирался кругом, лицо его исказила болезненная гримаса. Женщины не смотрели на него и ничего не заметили.

— Опять ты за свое, — нахмурилась Лукерья. — Анисью от злобы удар хватил, а ты все туда же!

Настырка передернула плечами, будто поежилась, несмотря на теплый вечер.

— Ты, Луша, как хочешь, а Евдоха во всем виноватая. Я не удивлюсь, если она и сюда пожалует, чтобы обиду свою на нас выместить.

— Перестань! — рассердилась Лукерья. — Забот других у тебя нет, кроме как беду на ночь глядя кликать.

— Ох, и вправду припозднилась я, — спохватилась Настырка. — Меня в поварской, чай, ищут! Бегу!

Она повернулась и неуклюже засеменила на кривых коротких ногах вверх по Ладорскому холму. Лукерья задумчиво проводила ее взглядом.

Вскоре совсем стемнело. Лукерья, расстелив овчины на мягких стружках и прибрав остатки нехитрого ужина, взглянула с опаской на мужа и сама наконец улеглась. Саврас лежал с открытыми глазами, уставившись в звездное небо. За последние дни он не произнес ни слова. Сыновья, утомленные работой, захрапели. Лукерью одолела усталость, повернувшись на правый бок, она задышала ровнее и тоже уснула.

Саврас изо всех сил боролся со сном. Ему казалось, что стоит сомкнуть веки, и вновь в его мозгу зазвучат неведомые голоса: то скрипучий старческий, то суровый, властный, а то и вовсе голову начнет разламывать звериное рычание. И все эти голоса говорили с ним, требовали, угрожали. Он не понимал, чего от него хотят, и этим, кажется, вызывал у говорящих раздражение и гнев, они причиняли ему боль: вонзали в затылок раскаленную иглу, вынимали и вонзали опять. Саврас кричал, вырывался из цепких лап невидимого палача, катался по земле. Ему хотелось выполнить все, что от него требуют, но он понимал лишь одно слово: «Убей!» Кого он должен убить, Саврас не знал. Может быть, Лушку, может быть, своих сыновей, может, нужно убить самого себя?.. Он на все был готов. Из его горла вырывался отчаянный крик, и он просыпался. Сыновья с трудом удерживали его за руки, жена зажимала ему рот, и он постепенно слабел, обливаясь потом и бешено вращая безумными глазами. И это повторялось почти каждую ночь.

Саврас осторожно поднялся, поглядел на спящих и побрел в сторону Ладейной рощи. В его помутненном мозгу не было мыслей, он просто шел, передвигая ноги, как оживший истукан. Достигнув южного края Ладорского холма, он остановился под развесистой сосной и стоял там неподвижно и долго, так что осмелевшая белка, спускавшаяся на землю с вершины, даже пробежала по его рукаву. Затем он услышал шаги и тихие голоса. Мимо него прошли две женщины, одну из которых он узнал и чуть не вскрикнул от ужаса и ярости. Это была Евдоха. Она и ее спутница не заметили его. Саврас отделился от смолистого ствола и последовал за ними.

Дар смотрел по сторонам и улыбался. Он понял, как соскучился по живым соснам и кедрам с их смолистым запахом золотистых стволов, по порхающим в ветвях свиристелям и маковкам, по зеленой траве под ногами. Радость узнавания вспыхивала в нем каждый раз, когда он видел знакомую пичугу или цветок. Даже Пятнышко не отставал, хотя тропа, по которой они ехали, вовсе не была пологой, а поднималась круто вверх. Вскоре начали встречаться деревья, никогда прежде мальчиком не виданные. На некоторых висели маленькие и большие плоды, которые хотелось сорвать и попробовать на вкус, но они были такими по-утреннему свежими и прекрасными, что жаль было их трогать. Несколько раз в глубине ветвей мелькали бесшумные тени, и Дару никак не удавалось рассмотреть, что это, оленьи рога или кусты папоротника, колеблемые свежим ветерком. А еще его не оставляло ощущение, что за ним наблюдают чьи-то глаза, но опасности он не чувствовал. Тарг, сидящий в седле впереди него, также не выражал беспокойства и смотрел вперед уверенно и гордо.

Они пересекли небольшое ущелье и вновь стали подниматься вверх по склону горы, сплошь поросшей колючим кустарником в человеческий рост. Дар подивился, как старцу удается править конем так, чтобы ни одна колючка не поранила его. Он оглянулся. Пятнышко по-прежнему держался молодцом и не отставал.

Они еще не достигли вершины, когда Тарг остановил коня и спешился. Дар увидел узкий вход в пещеру, скрытый лианами. Постороннему глазу трудно было его обнаружить, и, если б старец не указал на него рукой, мальчик не сразу догадался бы о причине внезапной остановки. Он спрыгнул на землю и помог раздвинуть лианы.

— Мы уже близко, — сказал Тарг, и голос его был чересчур громким, будто он не к Дару обращался, а предупреждал кого-то о своем приближении.

Они вошли в пещеру, показавшуюся поначалу темной и тесной. Но глаза мальчика скоро привыкли к темноте, и он различил вдали брезжущий свет.

— Иди первым, — сказал старец, пропуская его вперед себя, — и воздержись от вопросов. То, что ты сейчас увидишь, это мой подарок тебе, он не нуждается в словах.

Свет в конце тоннеля становился ярче и был светом не факела, а солнца. Оказывается, они шли сквозь гору! Вскоре уже обозначились четкие контуры полукруглого свода у выхода из пещеры. Сверкала от росы зеленая трава на горном уступе. Дар вышел на солнечный свет и огляделся.

Они находились на дне огромного кратера, заснеженные края которого терялись в облаках. Прекрасное голубое озеро лежало на дне, подернутое туманной дымкой. По его берегам стояли шатры, среди маленьких рощиц паслись какие-то животные, похожие на лошадей. Стены кратера были изрезаны каменными лестницами и переходами, ведущими от одной пещеры к другой. Во множестве этих соединений, напоминающих сложный орнамент, прослеживалась некая правильность, гармония, отчего нутро горы походило на свернутый рукописный лист. Дар услышал тихие шаги слева от себя и увидел коня, поднимающегося по травяной тропе. Он был необычен, гораздо крупнее Пятнышка, и на лбу его рос длинный винтообразный рог.

— О Малахат, любимец Седона, я вернулся и привел гостя! — торжественно провозгласил Тарг. В ответ на его слова единорог склонил голову, коснувшись острием рога мокрой травы. Пятнышко тихонько заржал. — Мне кажется, они уже виделись раньше, — улыбнулся старец мальчику. — Последуем же за ним.

Они начали спускаться вслед за единорогом к озеру. Дар вдыхал аромат незнакомых трав и ощущал их целебную силу. Он не чувствовал усталости, несмотря на бессонную ночь, ни тревоги, ни страха, напротив, его не покидала уверенность, что ничего плохого не может случиться с ним в этом месте, скрытом от остального мира.

Спустившись к берегу, они расседлали коня. Кони тотчас же потрусили к пасущемуся стаду единорогов. Тарг подвел мальчика к дереву у самой воды, ветви которого благоухали тонкими бело-розовыми листьями. Здесь стоял небольшой стол и две скамьи по обеим его сторонам. На столе лежало блюдо с фруктами и румяными лепешками, пахнущими так, будто их только что вынули из печи.

— Прошу тебя, угощайся, — сказал Тарг. — Ты много дней был в пути и немало пережил. Настало время отдохнуть.

Мальчик не заставил себя упрашивать, откусил кусок лепешки, действительно еще теплой и оставляющей на пальцах шершавую мучную пыль, затем спохватился и с набитым ртом спросил:

— А где же Седон, твой господин и повелитель, о котором ты так много говорил мне?

— Не спеши, мой юный друг, — ответил старец. — Он появится, обязательно появится. — Словно подбадривая мальчика, Тарг тоже взял с блюда какой-то красный плод и присоединился к трапезе.

Дар с любопытством осматривался. Его очень занимали единороги, окружившие Пятнышко и варварского коня и покачивающие рогами, которые напоминали острые короткие пики. Казалось, эти полные достоинства существа с интересом расспрашивают коней об их приключениях. Повсюду порхали птицы, они то и дело садились мальчику на плечо, клевали с его ладони крошки и вновь беззаботно улетали. Людей нигде не было видно.

— Ты назвал этого… — Дар замялся, подбирая подходящее слово, — этого рогатого коня по имени, словно он знает человеческий язык.

— Знает, знает, — утвердительно закивал Тарг. — И Малахат, и другие его собратья чрезвычайно умны. Они понимают человеческую речь, но сами не говорят. Но раз в году мы можем их выслушать. Как раз в нынешнее полнолуние. Нам повезло, что мы не задержались в пути и успели вовремя. Сегодня ночью нам не придется спать, поэтому ты должен отдохнуть впрок.

— Мне не хочется спать, — ответил Дар и неожиданно для самого себя зевнул. Его глаза начали слипаться.

— Я провожу тебя, — не внял его словам старец и повел мальчика к ближайшему шатру. Внутри был ковер, несколько шелковых подушек и широкая кошма, которой Тарг прикрыл Дару ноги, когда тот послушно улегся на мягкое ложе.

Дар не помнил, сколько времени проспал. Когда он проснулся и вышел из шатра, солнце уже скрылось за краем кратера, но дневного света было еще достаточно. Он поискал глазами Пятнышко и сразу увидел его неподалеку, в окружении единорогов. Второго коня и Тарга нигде не было. Над озером по-прежнему висел легкий туман, мешающий рассмотреть противоположный берег. Внезапно мальчик увидел человеческую фигуру, приближающуюся к нему с середины озера. Дар не сразу разглядел небольшой челн, и ему показалось, что человек бесшумно ступает по воде. Он был высок и очень молод, даже усы и борода нисколько не старили его красивого, без единой морщины лица. Черные большие глаза под тонкими изящными бровями были чуть раскосы, отчего взгляд юноши казался слегка удивленным и даже обескураженным, однако он смотрел на мальчика так приветливо, что Дар невольно улыбнулся ему. Нос челна ткнулся в траву, и молодой человек, управлявший им, как мог убедиться Дар, без всякого весла, легко шагнул на берег. Он взял мальчика за плечи и некоторое время стоял так, глядя ему прямо в глаза с доброй улыбкой, затем отпустил его и спросил:

— Хорошо ли ты отдохнул? Не испытываешь ли голода, жажды или иных неудобств, которые, словно назойливые мухи, досаждают нашим бренным телам?

Дар покачал головой, с интересом рассматривая звездные узоры, которыми был расписан длинный балахон молодого человека. Они напоминали ему узоры на синем плаще Тарга, и он оглянулся, надеясь увидеть старика, к которому успел привыкнуть и который мог подсказать ему, кто этот незнакомец и как вести себя с ним.

— Тарг делает приготовления к Ночи Откровений, — пояснил тот, заметив неуверенность мальчика. — Но я отвечу на твои вопросы вместо него. Что ты хочешь знать?

— Тарг говорил, что меня хочет видеть повелитель Седон, — сказал Дар. — Я бы тоже хотел увидеть его и поговорить с ним.

— Седон перед тобой, — сказал юноша улыбнувшись. — Тебя, верно, вводит в заблуждение мой возраст и ты ожидал увидеть такого же старца, как Тарг?

— Я не знаю, как выглядят повелители, — признался Дар. — До сих пор я никого из них не видел. Но Тарг говорил, что Седон живет на свете много лет. Ты не похож на такого человека.

Юноша кивнул:

— Да, я не похож на старика. Тем не менее я прожил на свете гораздо дольше, чем мой преданный советник. Это трудно объяснить в двух словах и должно показаться тебе странным, однако это так, поверь мне. Ведь ты и сам столкнулся с причудливостью течения времени. Я знал о тебе еще тогда, когда ты не мог говорить и трясся в непрочной ивовой корзинке. Потом ты пропал из поля моего зрения. Но я знал, что рано или поздно ты поедешь обратно. Печально, что этим знанием почти наверняка обладает моя сестра.

— Что ты знаешь обо мне, расскажи, — попросил Дар. — Я не знаю, кто я, откуда и куда еду. Я даже не знаю, кто мои родители.

— Ты — хранитель камня, который носишь на груди! — торжественно промолвил Седон. — Не позволишь ли взглянуть на него?

Дар поколебался, он так и не смог до конца поверить, что стоящий перед ним высокий, худощавый и вовсе не богатырского сложения человек является тем могущественным магом, о котором рассказывал Тарг. Неужели этот юноша по своему усмотрению менял направление каменной дороги?.. Дар наконец решился, сунул за пазуху руку и достал многогранник. Подержав его на ладони, он протянул его молодому человеку.

— О нет! — Тот отступил на шаг. — Я хотел только посмотреть на звездный камень. Если бы я даже попытался отнять его у тебя силой, мне не удалось бы удержать его в руках. Но ты тем не менее неосторожен. Ведь ты не совсем поверил мне и моим словам. Вдруг я оказался бы очень плохим человеком и сумел завладеть им? Тогда зло, живущее во мне, усилилось бы в тысячи тысяч раз.

— Но я ведь держу его, и он не кажется мне тяжелым, — пожал плечами мальчик.

— Значит, ты не повинен ни перед человеческой, ни перед звериной, ни перед другой какой душой за злодеяния, что происходят в мире, — ответил Седон. — Таких, как ты, очень немного. Почти все они дети, и на них нет крови.

— А на тебе она есть? — спросил Дар, глядя с тревожным любопытством на юношу.

— Увы, — ответил тот печально.

— Ты кого-нибудь убил?

— Не будем говорить об этом. Главное, ты не замышляешь чьей-то гибели и никого до сих пор не убил.

— Откуда ты знаешь? — спросил мальчик, опустив глаза.

— Камень знает.

— Я замышлял гибель, — тихо произнес Дар. — Я хотел убить черного ворона о двух головах, он напал на моего козленка. Я даже кинул в него нож…

— И ты сожалеешь об этом? — Седон посмотрел на него с недоумением и уважением одновременно. — Тот, кого ты едва не убил, хотел убить тебя. Возможно, он и сейчас мечтает об этом. Ваши пути должны пересечься, так мне сказали звезды. Имя его — Рум. Сам по себе этот вождь айгуров немного значит, он даже не ведает, что хранится под его вороньим гнездом.

— Микеша сказал, что мой путь лежит в айгурскую землю, к Вороньей горе, — вспомнил Дар.

— Микеша? Я ничего не знаю о нем. Наверное, он мудрец, потому что сказал правду.

— Он чародей. — Дар спрятал камень за пазуху.

Седон обнял мальчик за плечи, и они начали неторопливо прогуливаться вдоль берега озера. Дару хотелось попросить Седона, чтобы он вылечил Пятнышко, но он чувствовал, что подходящий момент еще не наступил. Молодой повелитель, помолчав, произнес:

— То, что Микеша чародей, еще не значит, что он желает тебе добра.

Дар удивился, ему захотелось защитить Микешу:

— Но он накормил меня, подарил мне баклажку, в которой не иссякает вода. Без нее мне плохо пришлось бы в пустыне.

— Я не говорю, что он враг тебе, — сказал Седон чуть мягче. — Я думал о другом. О том, что чародеи слишком заняты своими делами, чтобы заботиться о людях. Я представить себе не могу, что есть на свете маг, чародей, волшебник, чье сердце мучилось бы от сострадания к человеку, его бедам и горестям.

— Но разве чародеи не люди? — спросил Дар. — Разве сам ты не человек?

— Человек, — согласился Седон.

— И у тебя черствое сердце? Ты улыбаешься, у тебя приветливый голос. Может быть, ты не Седон, а кто-то другой?

— Я Седон, мой мальчик. И это не очень меня радует.

— Почему?

— Потому что в том, что происходит с миром, есть моя вина. Я был слишком горд и самолюбив, чтобы заниматься земными делами, как это подобает правителю Цветущего Сада. Моя сестра отняла у меня власть, а я заметил это только спустя столетие, когда мою землю стали называть Великой Пустошью. Мои собратья, от общения с которыми я также всячески уклонялся, были ею умерщвлены. Морошь потому лишь не убила меня самого, что считает своего старшего брата никчемным мечтателем. В чем-то она права…

— А зачем она эта делает?

— Что? — не понял Седон.

— Ну, превращает сад в пустыню, воду в вино.

— Вино забвения не позволяет вспоминать о прошлом, когда жизнь была спокойной и безмятежной. Если людям хорошо живется, они начинают заниматься искусствами и науками, приучают себя думать, размышлять о мироустройстве, о власти и обществе, в котором живут. Рано или поздно появляются те, кто ставит под сомнение основы существующего порядка. Становятся опасными путешественники и купцы. Их рассказы о других странах рождают в народе неосуществимые мечты и пустые надежды. Еще жив был мой отец, когда чародеи решили оградить наши владения от иных земель Огненным валом.

— Оградить?..

— Этим мы хотели предупредить смуту и не позволить сбежавшим мятежникам вернуться назад с армией наемников. Была еще одна причина этого, как я теперь понимаю, опрометчивого решения. Чародеям захотелось испробовать, насколько сильна магия, которой они владеют. Несколько десятков самых искусных из них, создавая Огненный вал, собирались пустить его в сопредельные земли, уничтожить чужие города и расширить собственную территорию. Кое-кто возражал против этого, единство помыслов было нарушено, и необузданная сила магии оказалась непредсказуемой. Огненный вал смел много наших городов, иссушил полноводные реки, что и привело через несколько десятилетий к опустошающей засухе. Этот злосчастный вал до сих пор иссушает нашу землю. Иногда он исчезает, но затем поднимается вновь, и горе забредшему в наши края путнику, застигнутому им врасплох. Признаться, когда я потерял тебя из виду, я решил, что ты сгинул в огненном чреве. Как ты спасся?

Дар пожал плечами:

— Я ничего такого не видел. Я встал на плиту со стрелой и оказался среди песков. Так мне Микеша подсказал, он добрый человек.

— Добрый человек не станет отправлять ребенка на верную смерть, — недовольно пробормотал Седон.

— Нет, он отговаривал меня. И Евдоха поначалу не хотела меня отпускать.

— Это та женщина, которая тебя приютила? — догадался Седон. — Сестра отчего-то боится ее и за это ненавидит. Странно, они так далеко друг от друга.

— Евдоха сказала, что, когда мне будет трудно, она услышит и поможет, — произнес Дар и спросил: — А что это за плита со стрелой?

— Это Временной колодец. Он связывает два отдаленных места. Теперь мне понятно, почему ты внезапно исчез. Твой конь ступил на плиту в пустыне.

— Плита, когда я опять вернулся, ушла в песок, — вспомнил Дар.

— Вот как? — вскинул Седон тонкие брови. — Это интересно. Временной колодец переместился в пространстве! Значит, Морошь не сможет теперь попасть туда, где она оставила мохнатое чудовище.

— Чудовище?

— Мерзкую тварь, нечто вроде гигантского паука.

— Паук мертв, — сказал Дар. — Лесной волк вспорол ему живот, я сам это видел.

Седон резко остановился и уставился на мальчика:

— Ты в этом уверен?

— Да. Иначе он убил бы меня.

— Прекрасно! — воскликнул Седон радостно и не без некоторого злорадства. — Ты понимаешь, что это значит? Животворящая энергия, которую сосал мохнатый паук, больше не питает Морошь, сила ее магии начнет слабеть. Ай-ай-ай, вот так новость! — Он захлопал в ладоши и даже, казалось, готов был пуститься в пляс. Видя, как несолидно он себя ведет, Дар опять засомневался, действительно ли перед ним искусный маг Седон.

— Ты так обрадовался потому, что сможешь опять стать царем? — спросил он. Седон, казалось, смутился, тень пробежала по его красивому лицу.

— Нет, я больше не хочу этого. Но Морошь не должна достичь своей цели. Ей мало того, что она убила отца, изгнала меня, завладела землей, связалась с самым грозным носителем зла и даже понесла от него… — Глаза Седона сверкали, голос почти гремел. Вспышка его гнева была такой сильной, что гладкая поверхность озера подернулась рябью. — Она захотела подчинить себе весь мир!

Дар оглянулся и увидел старца. Тарг торопливо спешил к ним, указывая рукой на противоположный берег озера. Туман рассеялся. На берегу стоял маленький уродливый человечек и смотрел в их сторону.

 

10. Снежный Колпак

Четыре всадника поднимались по горному хребту. Кони то и дело спотыкались о корни деревьев, копыта скользили по мелким острым камням. Иногда и крупный булыжник срывался вниз и, увлекая за собой лавину камней, наводнял ущелье долгим грохотом. Луна опять скрылась за облаками, тропы было не разглядеть, да ее и не было. На этот раз не Лиходей ехал впереди, а пугливый савраматский конь, которым правил подземельщик Чуча. Только на его зрение и можно было рассчитывать этой ночью.

Филимон ехал сзади, часто оглядываясь и прислушиваясь. Они отъехали не настолько далеко, чтобы не опасаться погони. Однако чуткий слух Филимона не улавливал топота савраматских лошадей. Путников никто не преследовал.

Владигора и странствующего певца вез на себе Лиходей. Чуча никак не предполагал, что к их компании присоединится четвертый, поэтому украл только двух коней. Когда они покидали негостеприимный савраматский стан, там царила всеобщая неразбериха, и можно было воспользоваться ею, но Владигор ни минуты не хотел оставаться здесь, к тому же во тьме рыскала громадная змея и, судя по отчаянным воплям, находила себе все новые жертвы. И все же коротышка подземельщик, проявляя несвойственную ему раньше запасливость, раздобыл где-то уже освежеванную тушу ягненка, предназначавшуюся, возможно, для трапезы самого вождя. Теперь она тяжело покачивалась в мешке, привязанном к седлу, и Чуча, уставший и голодный, мечтал поскорее найти укромную пещеру, где можно развести огонь и отпраздновать освобождение князя.

Маленький подземельщик испытывал ликование и гордость. Его план полностью осуществился. Мнимая скала, за которой должны были временно укрыться от стражников Филимон с князем, не растаяла в воздухе. Черный порошок, прихваченный на всякий случай про запас из Ладорской крепости, не отсырел и взорвался в нужный момент. Было даже немного жаль разрушать плотину, над сооружением которой он провозился весь день, натер кровавые мозоли на обеих ладонях, подкапывая огромный валун, чтобы тот наглухо перегородил текущий в долину ручей. Чуча вспомнил счастливое лицо Владигора, вспомнил, как крепко тот обнял его, приподняв над землей и долго не отпуская. Князь оценил все, что он сумел сделать. А какая еще благодарность нужна маленькому подземельщику?..

Конечно, и Филька не подкачал. И этот айгур тоже оказался не из трусливых. Какой-то он все же странный. Отшатнулся, увидев подземельщика, и чуть было не побежал обратно. Ну да ладно, потом разберемся, что к чему.

Недавние воспоминания отвлекли Чучу, и он едва успел остановить коня, выбранив себя вслух за невнимательность. В двух шагах от него зияла черная пропасть.

— Что там? — окликнул его Владигор.

— Дальше пути нет. — Чуча соскочил на землю. — Попробую найти спуск. Стойте на месте.

— Далеко не уходи, — предупредил князь.

Чуча высмотрел просвет между деревьями и повел коня за собой. Нужно было убедиться, что лошади смогут пройти там, где сумеет протиснуться коротышка. Через двести шагов пологий спуск стал круче, каменные ручейки струились из-под ног и с шумом убегали вниз. Внезапно их шорох перекрыл рык невидимого зверя. Чуча остановился, вглядываясь в темноту. Какое-то движение почудилось ему среди стволов. Рык повторился совсем близко, конь отпрянул назад, и Чуча, с трудом удерживая его, увидел наконец обитателя горного леса. Это был медведь. Он неторопливо приближался, привлеченный, видимо, запахом сырого мяса из мешка. Встав на задние лапы, медведь оказался таким огромным, что Чуча растерялся и обмер. Между ними было не более десяти шагов. Зверь вновь зарычал, и подземельщик, вовремя сообразив, что к чему, быстро отвязал от седла мешок с тушей ягненка и швырнул медведю. Тот набросился на добычу и принялся рвать мешок когтями и зубами. Чуча не стал дожидаться, пока тот насытится, и поспешил назад.

— Медведяка рядом! — предупреждающе крикнул он, подбегая к своим. — Громадный, как два беренда! Я ему наш ужин отдал.

— Огонь разводите! — приказал Владигор. — К огню медведь не подойдет.

— Какой там ужин, — бормотал Филимон, высекая кремнем искры над пучком сухой травы, — утро скоро. Без ужина я уж как-нибудь обошелся бы, а вот без завтрака…

Скоро запылал большой костер, куда поминутно подкладывали смолистые еловые лапы. Кони жались друг к другу, прядая ушами и похрапывая. Но медведь больше не подавал голоса. Возможно, он действительно испугался огня и дыма, а может быть, просто насытился дармовым угощением и ушел восвояси. Других зверей тоже не было слышно. Но Владигор не захотел двигаться дальше в темноте, велел расседлать коней и дожидаться утра.

Филимон вызвался бодрствовать, чтобы остальные могли хоть немного поспать. Никто особенно не возражал. Чуча завернулся в свой плащ и сразу же захрапел. Владигор и аскан тоже улеглись возле костра. Облака рассеялись, выглянула круглая луна. Где-то далеко внизу коротко взвыл шакал, и снова стало тихо. Филимон проверил нож у пояса, вытащил из колчана стрелу, положил рядом лук и уселся на толстый сосновый корень, вытянув ноги и прислонившись спиной к шершавому стволу.

Какая-то птица хлопнула крыльями над головой, с тихим шуршанием посыпались на землю сухие иголочки хвои. Филимон посмотрел наверх и увидел сову. Та тоже уставилась на него немигающими круглыми глазами. Он негромко усмехнулся:

— Что, своего признала? Не до тебя мне сейчас, голубушка. Погоняйся-ка ты лучше за мышами, пока луна опять не спряталась.

Сова в ответ ухнула пару раз, но не улетела. «А и пусть сидит, — решил Филимон. — Еще один сторож не помешает».

Он взглянул на вдруг потускневшую луну и опешил. Вместо серебристого диска в небе висел самый настоящий глаз и даже изредка моргал, взмахивая длинными ресницами. Черный зрачок двигался из стороны в сторону, словно высматривая кого-то на земле. «А глаз-то бабий, — подумал Филимон. — Уж не нас ли ищет? Эх, стрелу бы пустить, да жаль, высоко, не достанет». Словно убоявшись его мысленной угрозы, луна вновь приняла свой прежний облик.

— Какая она яркая сегодня, — прозвучал рядом голос. Филимон схватился за нож и увидел, что перед ним стоит аскан. — Спать не дает, — произнес тот виновато, будто оправдываясь. — Думал, от усталости сразу засну, а не получается.

— Это бывает, — согласился Филимон, пряча нож в ножны. — Переволновался ты, да и немудрено.

— Я с тобой посижу, можно? — спросил певец, опускаясь на корточки рядом. — А то, хочешь, вместо тебя посторожу, а ты поспи?

— Не надо, — отказался Филимон.

— Наверное, ты прав, что опасаешься меня, — печально промолвил аскан. — Скоро я уйду и не буду вам в тягость.

— Куда же ты пойдешь?

— На северо-запад. Хочу родные края проведать, меня там, верно, считают уже мертвым.

— Из родных-то жив кто?

— Отец с матерью, надеюсь, живы. Больше года не виделись.

— Чего ж так? Мог бы и почаще с родителями встречаться.

— Для них безопасней, когда сына рядом нет. Ремесло мое наши вожди не особенно почитают. Мы не слишком громко разговариваем?

— Да уж не громче его вон, — хмыкнул Филимон, указав глазами на Чучу, могучий храп которого заглушал все лесные звуки и шорохи. — За версту слыхать. И костра жечь не надо было, всех медведей небось распугал.

Аскан улыбнулся. Он давно отвык от дружеской шутки и был рад ей, тем более что она не к нему относилась.

— А чего это ты давеча от коротышки нашего шарахнулся как от огня? — спросил вдруг Филимон. — Не отнекивайся, я-то сразу приметил. Или знакомы были раньше?

— Он мне одного… человечка напомнил, — смутился аскан. — Очень похож.

— Тоже подземельщика? — Филимон с любопытством посмотрел на него.

— Наверное. Только у того злобное было лицо, а у вашего Чучи добродушное. Но это я потом понял.

— Где же ты видал его?

— Далеко отсюда. Под Вороньей горой.

Филимон присвистнул и вспомнил, что рассказала им Книга пророка Смаггла в хранилище рукописей под Ладорской крепостью.

— Да ты никак железняка видал, — догадался он. — А Чуча наш из Серебряков. Ну, да это долгая история, ты сам у него спроси. Чуча об этом может часами рассказывать. А когда узнает, что ты под Вороньей горой был, он от тебя не отстанет. Что ты там делал-то? А?

Аскан не отвечал. Филимон взглянул на него и увидел, что тот, склонив голову на грудь, спит. Филимон усмехнулся и не стал его больше тревожить.

Остаток ночи прошел без происшествий. Костер совсем погас, но свет зари начал уже пробиваться сквозь ветви деревьев. Первым пробудился продрогший от росы Чуча. Он потянулся, кивнул Филимону и отошел в сторону, чтобы справить малую нужду.

— Снежный Колпак! — заорал вдруг подземельщик. Эхо подхватило его слова, в пропасть с грохотом посыпались камни. Князь и аскан вскочили на ноги, Филимон с луком в руках подбежал к Чуче.

— Что случилось? — крикнул Владигор.

Чуча стоял на краю пропасти, куда ночью чуть не упал, и показывал рукой на высокую гору, острый верх которой был покрыт снежной шапкой. Она была не похожа на остальные горы, вся она будто стремилась ввысь и в утренней дымке казалась парящей над спускающимся в пустыню горным хребтом.

— Я уже видел ее в Книге пророка Смаггла! — возбужденно объяснял Чуча. — Смаггл описывал свою встречу с правителем здешних мест, искусным магом, который живет в этой горе. Пророк назвал ее Снежным Колпаком.

— Живет в горе? — переспросил Филимон.

— Да, внутри горы должно быть озеро.

— У нас нет выбора, мы представления не имеем, куда двигаться дальше, — сказал Владигор. — Может быть, твой маг сможет объяснить нам, что происходит в Великой Пустоши.

— Что ж, князь, твое слово последнее, — сказал Филимон.

— Князь? — переспросил аскан.

Все посмотрели на айгура. Владигор уже и забыл, что представил ему себя синегорским купцом, заблудившимся в Великой Пустоши.

— Конечно князь, — кивнул Филимон. — А ты думал, кто перед тобой?

— Ну, в то, что ты купец, я не очень-то поверил, — промолвил, обращаясь к Владигору, аскан. — Но неужели ты действительно Владигор, князь Синегорья?

— Чего уж теперь скрывать, — развел князь руками. — Я Владигор, и верховному вождю твоего народа я злейший враг.

— Так что, певец, с нами пойдешь или как? — спросил Филимон. — Решай.

— Решил уже, — ответил тот. — Кого ненавидит Рум, тот друг мне. К тому же я еще не получил обещанной рифелы. Как же я сложу без нее мою лучшую песню, которую хочу посвятить тебе, Владигор?

Владигор улыбнулся и протянул айгурскому певцу руку. Тот крепко пожал ее.

Зарема вела Евдоху тайным подземным ходом, который, начинаясь от Ладейной рощи, шел к подножию Ладорской крепости. Она совершенно случайно обнаружила его, когда покидала хранилище рукописей. Круглая выпуклость в стене рядом с гротом, где покоился прах пророка Смаггла, привлекла ее внимание. Она положила ладонь на каменную полусферу, имевшую, несомненно, искусственное происхождение, и надавила на нее. Часть стены отошла внутрь, образовав небольшое отверстие. Зарема увидела четкий след от сапога, слишком большой, чтобы принадлежать подземельщику Чуче, который провел здесь чуть ли не год. Странно, подумала волшебница, что коротышка не заметил потайного выхода из хранилища рукописей. Видно, он так был углублен в изучение старинных свитков, что на все прочее не обращал внимания. Человек, оставивший след, прошел здесь совсем недавно. И это мог быть только Гвидор. Волшебница взяла факел, шагнула в темный коридор и плотно закрыла за собой каменную дверь. Подземный ход вскоре вывел ее к Ладейной роще. Зарема обрадовалась этому обстоятельству: ей не хотелось вновь встречаться с раздраженной Любавой. И вот сейчас она опять шла в крепость, где встреча с княжной неизбежна. Но Зареме как можно скорее нужно было увидеть Белуна, а верховный чародей в этот час находился как раз у княжны.

Зарема держала в руках тот же факел, который она в прошлый раз оставила у входа в подземный тоннель. Ни она, ни Евдоха не оглядывались, они внимательно смотрели под ноги, чтобы не споткнуться о камни, вывалившиеся с течением столетий из неровных низких стен. Обеим женщинам было невдомек, что следом за ними осторожно ступает лохматобородый мужик с безумными глазами…

В горнице княжны Любавы тихо горели две свечи. Беседующих было тоже двое: княжна и верховный чародей.

— Он даже перстень аметистовый, что ты когда-то отцу подарил, с собой не взял, — вздохнула с горечью Любава.

— Неужели? — переспросил Белун с беспокойством. — Он далеко ль лежит у тебя? Хочу на него взглянуть.

— Да вот он, я каждый день гляжу на него, — ответила Любава, доставая перстень из резного ларца. Перстень светился зловещим кровавым светом.

— И долго он так горит?

— С неделю уже. Ни днем ни ночью не угасает.

Глубокая морщина пересекла высокий лоб старого Белуна.

— Худо дело, Любава, — промолвил он. — Не хотел правды говорить, чтоб не терзать тебе сердце, да утаивать правду еще хуже. Не могу сказать, где сейчас Владигор и что с ним. Фильку ждал с вестями, но и он как в воду канул. Стряслось что-то с нашими путниками.

— Белун, Белун… — Любава уронила руки на колени. — И как же ты отправил брата на верную гибель, одного, без дружины, без… — Она не договорила, всхлипнула и тут же тряхнула головой, желая преодолеть непозволительную для дочери Светозора слабость.

— Не одного, Любава, — попытался как-то успокоить ее Белун. — Если б я мог ведать об опасности, с которой Владигор столкнется или… или столкнулся, мне удалось бы собрать все свои силы, чтобы защитить его. Но неведомое зло отняло часть моего могущества. Я чувствую, что с каждым днем угасаю, как одряхлевший старик. Я ведь действительно стар, Любава. И все же рано предаваться отчаянию. Владигор не тот, кого можно легко погубить. Поверь, если бы случилось самое худшее, я бы это почувствовал. Да ведь и перстень горит, то есть предупреждает об опасности. Вот если бы он совсем потух…

— Плохой ты утешитель, Белун, — вздохнула Любава, проведя ладонью по щеке. — Скажи лучше, что делать-то теперь? Недруги голову подымают, в народе слухи ходят, что князь в Ильмере веселию предается.

— И кто ж такие слухи распускает?

— Разве докопаешься! Есть тут посудомойка одна из беженцев, на нее указывают, что на язык она более других ретива.

— Прикажи ей сюда явиться, — попросил Белун. — Хочу знать, сама ль по дурости бабьей языком треплет либо по чьему-нибудь наущению.

Любава приоткрыла дверь и велела, чтоб из людской привели Настырку. Дружинник, стоявший на страже, побежал исполнять.

— Наступление Злой Мглы на Братские Княжества замедлилось, — промолвил верховный чародей задумчиво. — Причины мне неизвестны, но, может статься, без Владигора не обошлось. Возможно, еще кто-то ему помогает. Знать бы кто.

Дверь открылась, и в горницу вошла Зарема и с ней очень просто одетая женщина, лицо которой показалось Белуну знакомым.

— Прости, княжна, что я к тебе без приглашения, — поклонилась волшебница. — Время сейчас такое, что не до церемоний.

Любава нахмурилась, кивнула и перевела взгляд на незнакомку:

— Так это тебя Настыркой кличут?

— Нет, это наш друг, — ответила вместо нее Зарема. — Ведуньи Лерии сестра родная. Она здесь, чтобы помочь всем нам.

— Меня Евдохой зовут, — тихо промолвила та.

Внезапный вопль перекрыл ее слова.

— Ведьма! — вопила Настырка, стоя в полураскрытых дверях. — Евдоха! — Она бросилась было назад, но могучий дружинник не пустил ее и легонько подтолкнул в спину, отчего маленькая Настырка влетела в горницу и упала на пол. Ползая на коленях, она обращалась к Евдохе, глядя в то же время на Любаву. — Матушка, не погуби! Не виновата я! Это Анисья все подстроила!

Любава с недоумением смотрела то на нее, то на незнакомую Евдоху, которую зачем-то привела Зарема. А незнакомка, видно, знала Настырку, потому что покачала укоризненно головой и произнесла негромко:

— Зла я не держу ни на кого. Мальчик мой жив, а значит, все, что вы против него затевали, неугодно было Перуну. Вот у него прощения проси, а не у меня.

Услышав про мальчика, Белун сверкнул глазами, хотел о чем-то спросить Евдоху и даже сделал шаг по направлению к ней, но вдруг остановился. В дверях опять произошла какая-то возня, шум борьбы, послышался тяжелый стук упавшего человеческого тела. Дверь распахнулась. На пороге стоял мужик с безумными глазами. В руке он держал короткий меч, видимо отнятый у дружинника. С обоюдоострого лезвия капала кровь. Он оглядел присутствующих и остановил взгляд на Евдохе. Лицо его исказила гримаса ярости, он отвел руку, намереваясь вонзить меч в грудь чем-то ему ненавистной женщины. Никто не успел бы ему помешать, но тут неожиданно вскочила на ноги Настырка, преградив ему путь.

— Саврас, опомнись! — взвизгнула она.

Острие меча вошло ей в живот, пронзив женщину насквозь. Саврас выдернул меч и, не глядя на рухнувшую Настырку, замахнулся для второго удара. Рука его зависла в воздухе, он покачнулся и вдруг повалился на убитую, полностью накрыв ее своим большим телом. Из его затылка торчала рукоять метательного ножа.

В комнату вбежал Ждан и бросился к Любаве:

— Жива? Не ранена? Что тут у вас произошло? Кто это?

Княжна почувствовала, как у нее подкашиваются ноги, и оперлась о плечо воеводы. Ждан подхватил ее и бережно усадил на скамью с высокой спинкой.

— Я не знаю, кто это, — прошептала она. — Я не понимаю, что тут вообще происходит.

— Ты вовремя пришел, Ждан, — сказал Белун. — Еще бы секунда, и…

Евдоха стояла с окаменевшим лицом, не выражающим ничего, кроме страдания.

— Настырка спасла меня, — только и смогла она вымолвить.

Ждан еще раз оглядел собравшихся и тяжело вздохнул:

— Эх, времени нет разобраться, что к чему. Гонцы прискакали от Бажены Ильмерской и Грыма Отважного. Рум вторгся в пределы Братских Княжеств. Война!..

Гвидор долго не мог понять, где он находится. Голова болела, в пыльное стекольчатое оконце нудно билась большая зеленая муха. Было светло, но он долго соображал, какая сейчас пора суток — утро, вечер или же полдень. Гвидор только что проснулся. В комнате стоял затхлый дух, кровать, на которой он спал, была застелена несвежим бельем, во время сна оно сбилось в кучу, обнажив клочья соломы, торчащие из старого тюфяка. Как он не побрезговал лечь здесь — он, Гвидор, искусный чародей, привыкший в своем Золотом Замке к роскоши и неге!..

Гвидор встал и, ощущая непривычную слабость в ногах, перебрался к скрипучему креслу возле небольшого круглого стола, на котором стояло овальное зеркало в золоченой оправе. Он взглянул на свое отражение и застонал, будто от зубной боли. Под глазами, покрасневшими и тусклыми, чернели мешки. Волосы растрепались. Терлик был весь в розовых пятнах, на вороте не хватало пуговицы. Всегда предельно аккуратный, гордившийся своим внешним видом и уделявший ему немало времени, он выглядел теперь не лучше горького пьяницы.

Гвидор почувствовал сильную жажду. Облизав пересохшие губы, он потянулся к высокому кувшину, стоявшему тут же на столе и оказавшемуся неожиданно тяжелым. Он наполнил большой серебряный кубок и пригубил из него. Это было вино. Поколебавшись и не сумев преодолеть искушения, он осушил кубок до дна. Вино было сладковатым на вкус, даже приторным, и оно сразу притупило чувство голода. Тревога, смятение и стыд отступили. Гвидор вновь посмотрелся в зеркало. Вместо собственного отражения на него глядело прекрасное лицо царицы Мороши.

Губы чародея расплылись в блаженной улыбке. Он вновь наполнил кубок и выпил его уже не торопясь. Когда, немного помедлив, он в третий раз потянулся к кувшину, чудесный образ в зеркале подернулся пеленой, стал меркнуть и постепенно исчез. Волна свежего воздуха вторглась в душную комнату. Гвидор обернулся. В дверях стояла сама царица, и взгляд ее не был равнодушно-приветливым, как мгновение тому назад в зеркале, она смотрела сердито и даже гневно. В руках царица держала знакомый ларец, обитый бархатом.

— Ты обманул меня! — грозно произнесла она. — Книга молчит, и в ней не хватает страниц. Уж не припрятал ли ты их? — Она швырнула ларец Гвидору. Тот от неожиданности не сумел его поймать, ларец упал на пол и развалился, Книга пророка Смаггла отлетела под стол.

— О нет! — вскричал Гвидор, вскакивая. — Я ничего не утаивал от тебя, я бы не посмел! Просто… — Он замялся.

— Что такое? Говори! — приказала царица.

— Просто книга не всегда открывается тем, кому она не предназначена. Так объяснял Белун.

— Бред! — воскликнула Морошь. — Как только ты осмелился сказать мне это! То, что недоступно Белуну, тебе и твоим, как ты их назвал, собратьям, мне открывается с легкостью. Я не нашла в этой хваленой книге ничего, кроме глупой истории рода подземных коротышек.

— Прости, — промолвил Гвидор, — но ведь ты сама просила меня доставить именно эту книгу и никакую другую.

— Просила тебя? — Тонкие брови царицы взметнулись вверх. — Ты опять забываешься! Не просила, а велела! И ты, как раб, бросился исполнять. По-иному и быть не могло.

Нечто вроде уязвленной гордости царапнуло Гвидора по сердцу. Хмель начал выветриваться из больной головы. Он вдруг вспомнил, что явился сюда, чтобы пленить могущественную красавицу, доставить ее в свой замок и сделать наложницей на зависть остальным чародеям, особенно молодому Алатыру, посмевшему поучать его при всех на чародейском синклите. Вместо этого он сам стал пленником, одурманенным магической красотой царицы и беспрекословно выполняющим любую ее волю. Она, видимо, догадалась о его мыслях и, усмехнувшись, произнесла:

— О, да у львенка режутся зубки? А ведь он еще даже не расплатился. Не пора ли взыскать с тебя за постой?

— Чем ты хочешь, чтобы я заплатил? — спросил Гвидор. — Золотом, серебром, драгоценными камнями? Только скажи.

— Нет, мне этого не нужно, — засмеялась та. — Посмотри в зеркало и вспомни о своих так называемых собратьях.

— Зачем мне вспоминать о них? Я теперь не с ними, а сам по себе.

— Затем, что я так хочу, — оборвала его царица. — Смотри в зеркало.

Гвидор пожал плечами и подчинился. В зеркале проявилось обеспокоенное лицо юного Алатыра. Его сменил лик Белуна. Хмурый Горята скреб свою жесткую бороду. Сверкнули взволнованные очи Заремы…

— Я ее видела, — услышал он голос царицы у себя за спиной. — Странно, что она жива. Но не она интересует меня. Думай о другой.

— О другой? — переспросил Гвидор и хотел обернуться, но не смог. Шею и голову словно стиснули колодками. Он видел перед собой только овальное зеркало.

— Не заставляй меня повторять. Где она?

— Я не знаю, о ком ты спрашиваешь.

— Среди вас должна быть еще одна женщина, которая живет у Чурань-реки. Думай о ней!

Зеркало не отразило ничего, кроме испуганного лица самого Гвидора.

— Какой же ты никчемный! — воскликнула Морошь с досадой и презрением. — Все твои собратья — сборище немощных старцев, и ты ничуть не лучше их. Убирайся, ты мне противен.

— Но, царица! — Гвидор вновь обрел способность двигаться и упал на колени. — Ты не можешь так просто прогнать меня. Ради тебя я изменил товарищам, пренебрег честью и достоинством, позабыл свою гордость… — От жалости к себе голос его задрожал, он поднял голову и… никого не увидел. Гвидор был в комнате совершенно один. Неужели визит царицы ему привиделся? Взгляд его упал на разбитый ларец и книгу, валяющуюся под столом. Гвидор потянулся, чтобы поднять ее, и вдруг замер, услышав скрип двери. Он резко обернулся и встретился глазами с какой-то маленькой девчонкой, некрасивой и взлохмаченной. Она неприятно захихикала, затем скорчила рожу, показала чародею язык и тоже исчезла.

Гвидор с трудом поднялся на ноги, подошел к столу и наполнил кубок до краев. Руки его тряслись, и не более половины содержимого удалось ему донести до пересохшего рта.

Рум, скорчившись, лежал на своем ложе, и при мысли, что надо сейчас встать, стряхнуть оцепенение, заняться неотложными делами, его охватывали раздражение и досада. Никого не хотелось видеть. Более того, он боялся, что злоба, накопившаяся в нем за последнее время, может некстати выплеснуться на первого встречного, будь то воин у двери, начальник стражи или вождь восточных кочевий Салым, и тогда не сносить бедняге головы. Рум знал за собой это чувство лютой ненависти ко всему на свете, предшествующее большой резне, и не хотел растрачивать его, — оно удваивало его силы, когда дело доходило до кровавой битвы. Еще несколько дней, и он освободится от беспокойного томления, станет казнить без пощады пленных, упиваться их муками, словно это они виновны в неудачах и унижениях, которые в последнее время выпали на долю верховного айгурского вождя.

Какой-то шум послышался за дверьми. Рум нехотя поднялся, хотел открыть дверь и посмотреть, что там такое, но остановился на полпути. Небось опять толстый Салым спрашивает у стражников, когда выйдет верховный вождь. Неймется ему. Льстивые речи опять начнет говорить, подношения богатые с поклонами преподносить. Известно, что у него на уме. Хочет, чтобы первым советником назначил его Рум. А может, действительно дать Салыму эту должность? Пожалуй, нет среди вождей умнее, хитрее, расчетливее его. Пусть ведет все дела в отсутствие Рума. Но не слишком ли опасно доверять ему Воронью гору? Прознает о сделке с подземными жителями, обогатиться решит за чужой счет, а там и до открытого предательства недалеко. Уж кто-кто, а Рум знает, как это происходит.

Он отошел от двери и вновь прилег, глядя на паутину под потолком. Грозный покровитель не тревожил его уже несколько дней. Может быть, отстал? Рум заставил себя не думать о Триглаве и закрыл глаза. Ему нужно было поспать, чтобы к наступлению ночи чувствовать себя бодрее. Сегодня во что бы то ни стало он должен убить женщину, что живет в избушке близ Чурань-реки. Он обещал это царице и обязательно выполнит обещание, и тогда удача в захвате Братских Княжеств ему обеспечена. Непонятно, куда подевался мальчишка. Рум давно уже не видел его на поляне. Может, тот захворал и отлеживается на лавке? Что ж, тем хуже для него: мальчишка сгорит вместе со своей мамашей.

План Рума был прост и верен. В полночь он подопрет дверь бревном, чтобы никто не смог вырваться, и подожжет избу со всех сторон. Царица не велела казнить мальчишку, но тот лишил его ока, и жажда мщения была так сильна, что Рум не мог противиться этому всепоглощающему чувству. Утром он выяснит, оба ли сгорели живьем? Если труп будет только один, значит, мальчишка действительно ушел в лес и не вернулся. Может, он уже погиб и его кости растащили дикие звери? Но нет, сердце подсказывало Руму, что его обидчик жив и здравствует. Даже если царица поймает мальчишку без его помощи, он добьется права собственными руками придушить ненавистного щенка.

Сон не приходил. За дверью продолжалась какая-то возня, которая в конце концов начала выводить верховного вождя из себя. Звуки были странными: глухие шлепки чередовались со скрежетом камня о камень. Рум встал, быстро подошел к двери, повернул ключ в замке и потянул на себя обе створки. Массивная дверь отворилась. В первое мгновение Рум ничего не понял. Он не увидел ни Салыма, ни стражников. Перед ним была сплошная булыжная стена от пола до потолка. Между камнями чернел еще сырой раствор. Рум ухватился за округлый край большого булыжника, пытаясь выдрать его из стены. Пальцы скользили, камень не поддавался. К тому же стена была, видимо, сложена в несколько слоев, поскольку звуки коварных каменщиков доносились издалека. Рум закричал и замолотил в стену кулаками. Никто не откликнулся, ничего не изменилось. Его продолжали замуровывать.

Чучу вели три единорога: один сзади и два по бокам. Улизнуть было невозможно, да он и не стремился уйти, не выяснив, кто обитает внутри горы под названием Снежный Колпак. Его вели вдоль берега прохладного тихого озера к трем людям на противоположном берегу. Один из них был мал ростом, и Чуча подумал, не подземельщик ли это? Но скоро понял, что это попросту мальчик. Рядом с ним стоял высокий юноша в звездном балахоне, а чуть поодаль седобородый старец в длинном, до пят, плаще. Больше никого, ни воинов, ни слуг — не было видно. Чуча успокоился и все же подумал, как хорошо, что он один пробрался сюда, оставив своих товарищей у подножия высокой горы. Если с ним что-нибудь случится и он не вернется к обещанному сроку, они, конечно же, поспешат ему на выручку и будут во много раз осторожней, нежели он сам. Хотя навряд ли они отыщут на склоне горы вход в узкий извилистый коридор…

Чуча постарался отогнать от себя мрачные мысли и принялся с любопытством осматриваться, запоминая все, что видят его глаза. Как-никак он теперь летописец и обязан запоминать и записывать свои похождения, впечатления и встречи.

Единороги восхитили его. Он никогда не видел рогатых лошадей, немного походивших на туров — так они были велики и сильны. Их большие, как сливы, глаза казались чересчур умными даже для лошадей и хранили выражение строгого достоинства. Чуче захотелось что-то сказать им, объяснить, что он вовсе не враг. Почему-то он был уверен, что его услышат и поймут.

В стороне паслось целое стадо этих необыкновенных животных. Единороги подняли головы и с любопытством смотрели на подземельщика, повернув к нему острые рога. Чуча поежился.

Наконец они пришли. Единороги склонили головы, и Чуча готов был поклясться, что они отвесили почтительный поклон юноше в звездном балахоне. Мальчик, стоящий рядом с ним, смотрел на Чучу настороженно и даже испуганно.

— Я видел тебя, — сказал он Чуче и повернулся к юноше. — Микеша показывал мне его в своем ручье, он был вместе с мамой. Только там у него было лицо злое, не такое, как сейчас.

Чуча не понимал, что сказал мальчик, — тот говорил на языке, ему незнакомом. Речь его отдаленно напоминала говор варваров из племени, пленившего Владигора. Юноша, видимо, понял затруднения подземельщика и сказал что-то мальчику.

— Что ты делал под Вороньей горой? — строго спросил Дар по-синегорски. — И что с моей мамой, где она сейчас?

Чуча ожидал какого угодно вопроса, но этот совершенно сбил его с толку.

— Под Вороньей горой? — переспросил он. — Но я никогда не был под Вороньей горой. Ты меня с кем-то путаешь. И кто ты сам? И откуда ты знаешь язык Братских Княжеств?

— Не лги! — прервал его Дар. — Я видел тебя вместе с моей мамой.

— Нет, я живу под Ладорским холмом, — сказал Чуча, переводя взгляд с мальчика на юношу и с юноши на старца, который еще не произнес ни слова. — Под Вороньей горой обитают, если верить Книге пророка Смаггла, железняки, или груны, мои дальние сородичи, которых вот уже два столетия никто не видел.

— Ты произнес имя пророка Смаггла? — удивился Седон. Он также начал говорить по-синегорски. — Откуда ты знаешь про него и про Книгу?

— Я прочел ее, молодой незнакомец, — ответил Чуча. — Но откуда имя Смаггла известно тебе?

— Мы встречались, — сказал тот с грустной улыбкой. — Он путешествовал и нанес мне визит. Мое имя Седон, его, — он указал на старца, — зовут Тарг, а моего друга — Дар. Скажи, как зовут тебя? Я вижу, ты много знаешь и принадлежишь к тому же роду, что и Смаггл.

— Мое имя Чуча, — сказал подземельщик, — Я тоже путешествую и хочу продолжить дело моего великого предка. Но я не пророк, и мои знания скудны. Эту гору Смаггл назвал Снежным Колпаком. Она действительно похожа издали на белый колпак. Когда я увидел ее утром, я обрадовался так, будто встретил друга, с которым не виделся целую вечность! Смаггл и про озеро знал тоже. Не всякий, однако, может прочесть его книгу, она открывается тем, кто этого заслуживает. — Чуча спохватился, что последняя фраза прозвучала несколько хвастливо, и слегка покраснел.

— Нет, ты не тот, кого я видел, — успокоился Дар и улыбнулся. — У тебя не злое сердце.

— Будь моим гостем, — сказал Седон. — Ты, верно, проделал дальний путь и хочешь отдохнуть с дороги. У нас будет еще время поговорить, а пока Тарг предоставит тебе все, в чем нуждается усталый путник.

— Но… — Чуча замялся. — Дело в том, что я не один. Мои друзья ждут от меня вестей у подножия горы. Мы только что избежали смертельной опасности.

Никто не успел ответить ему. Вода в тихом озере вдруг забурлила, повеяло холодом, и чей-то голос, исходящий, казалось, из самих стен высокой горы, вопросил:

— У тебя гости, Седон? С кем ты разговариваешь?

Седон гордо вскинул голову и крикнул в пространство:

— Ты уже пала так низко, что подслушиваешь чужие разговоры, Морошь! Где твоя гордость, которой ты так кичишься?

— Не увиливай от ответа, любезный брат. Мне нужен мальчик, его видели вместе со старым Таргом. Не бойся, я не причиню ему зла.

Тарг сдернул с плеч свой длинный плащ и накрыл им с головой Дара, а Седон крикнул:

— У меня нет того, кого ты ищешь. А если бы и был, неужели ты думаешь, что я пренебрег бы законами гостеприимства и выдал его тебе?

— Повторяю, с ним ничего не случится. Я хочу просто поговорить с ним. За это он получит от меня все, что пожелает. Я обещаю тебе это!

— Ты обещала мне, что не станешь донимать меня своим присутствием, и только что сама нарушила свое обещание. Как же я могу доверять тебе?

— Отдай мальчика, брат! — Голос заполнил собой все внутреннее пространство горы. С вершины с грохотом посыпались вниз тяжелые камни и глыбы отколовшегося льда. — Ты очень рискуешь, если не подчинишься моей воле!

— Ты его не получишь, — прозвучал в ответ другой женский голос, спокойный и властный. Седон вздрогнул и посмотрел по сторонам, будто ожидая увидеть кого-то.

— Проклятие! — вскрикнула царица. — Ты опять выжила, женщина, и вновь стоишь на моем пути! Отступись, он не твой сын.

— Уходи! — ответил неведомый женский голос. — Не мешай ему. Я всегда буду с моим мальчиком.

Наступила тишина. Озеро успокоилось, единороги, разбежавшиеся по его берегам, вновь собрались вместе и, повернув друг к другу рогатые головы, будто обсуждали причину внезапного беспокойства. Чуча стоял в полном недоумении, глядя то на единорогов, среди которых были две лошади, то на незнакомых ему людей, чьи лица также выражали удивление и тревогу.

— Неслыханное дело! — произнес негромко Седон. — Кто-то помешал моей сестре! Есть кто-то сильнее ее, и мне незнаком этот волшебник. Или волшебница…

— Это был голос Евдохи, — сказал Дар. — Моей приемной матери.

— Я знаю ее! — обрадовался Чуча. — Мы у нее капустные щи ели! А ты, значит, тот самый Дар, что ушел в Заморочный лес и не вернулся? Но ведь лес, как Филька сказал, чародеи замкнули на год. Или он что-то перепутал, филин непутевый? Хотя Евдоха была уверена, что мы с тобой встретимся. Так и вышло!

Слова маленького подземельщика были такими несуразными, что Седон взглянул на него с беспокойством: не тронулся ли тот умом от усталости и неожиданных впечатлений? Капустные щи, какой-то Филька… Но Чучины глаза сияли такой радостью, что он решил воздержаться от проявления недоверия. Как бы то ни было, скоро наступит Ночь Откровений, единственная в году, когда предоставляется возможность получить ответы и на более трудные вопросы.

 

11. Ночь Откровений

Было уже почти совсем темно, когда путники подошли к берегу озера. Лошадей оставили у входа в тот самый тоннель, который только подземельщик и мог отыскать. По дороге Чуча рассказывал, кого он встретил внутри горы, о чем беседовал с хозяином Снежного Колпака — чародеем Седоном, о странных угрозах в его адрес, которые он слышал, не видя того, кто их произносил, и, конечно, о мальчике по имени Дар. Владигор был необычайно взволнован и беспрестанно поторапливал путников. Аскан совершенно выбился из сил, ему непривычно было карабкаться на такую крутую гору, и Филимон то и дело протягивал ему руку, помогая взобраться на очередной уступ.

В одном месте тропа шла вдоль почти отвесной стены и была такой узкой, что одна из лошадей оступилась и, кувыркаясь, покатилась вниз по склону. Путники проводили ее глазами. Никто не произнес ни слова. Филимон подумал про себя, что Чуча мог бы отыскать для них тропу и пошире, но развернуться и поворотить назад было невозможно, и он решил не тратить силы на пререкания с маленьким и ловким подземельщиком.

Вскоре подъем стал не таким крутым, зато путь вперед преграждали густые заросли колючего кустарника. Владигор вопросительно посмотрел на подземельщика и увидел, что тот раздвигает лианы, скрывающие вход в потайной тоннель. Филимон принялся треножить савраматского коня. Аскан, пользуясь краткой передышкой, сел на жесткую траву, вытянул ноги и блаженно улыбнулся. Вдруг Лиходей схватил его зубами за воротник и оттащил в сторону. В полушаге от того места, где он устроился отдыхать, лежала, свернувшись в клубок, черная гадюка. Змея подняла голову и бесшумно скользнула в кусты.

— Забыл предупредить, тут змеи водятся, — сказал Чуча, не оборачиваясь. — Под ноги смотрите.

— Насмотрелись уже, — криво усмехнувшись, отозвался аскан. Голос его дрожал.

Владигор с Филимоном переглянулись и захохотали враз, освобождаясь от напряжения. Айгур нервно хихикнул и тоже зашелся смехом. Чуча обернулся и посмотрел на них с недоумением:

— Ну, чего ржете? Чего я такого смешного сказал?

Но искренним своим удивлением он лишь продлил общее веселье. Подземельщик надулся.

— Не сердись, Чуча, — сказал Владигор, отсмеявшись. — Это мы не над тобой. Не одни же думы тяжкие в голове держать. Вот уже и полегчало. Спасибо тебе.

У выхода из тоннеля их встретил Тарг.

— У нас мало времени, — сказал старец после взаимных приветствий. Затем вопросительно посмотрел на Чучу. — Ты говорил, что четверо вас. Где же четвертый?

Вместо приотставшего Филимона из тоннеля бесшумно вылетел филин и уселся на плечо Владигору.

— Вот он, значит, каков четвертый ваш друг, — удовлетворенно произнес Тарг и повел путников вниз.

Они благополучно спустились по широкой тропе к озеру и пошли вдоль берега в сторону темнеющей в сгущающихся сумерках рощицы. Между деревьями, с ветвей которых свисали незнакомые плоды, были поставлены на расстоянии друг от друга небольшие скамьи с тростниковыми спинками. Подле каждой прямо на траве стояли кувшины и блюда, полные хлеба и фруктов. Тарг рассадил гостей по скамьям, попросил не стесняться и вкусить угощения, приготовленного специально для них. Никто не пожелал отказаться.

Было уже так сумрачно, что путники не различали друг друга среди деревьев. Владигор почувствовал беспокойство, попробовал встать, и это далось ему с трудом. Филимон слетел с его плеча, поднялся в воздух и скрылся из виду. Чучу и аскана также не было видно в темноте. Владигор сделал шаг вперед, и тотчас же перед ним выросла высокая худощавая фигура красивого юноши.

— Я прошу тебя оставаться на месте, князь, — сказал Седон как можно мягче. — Скоро и ты, и твои товарищи утратят возможность говорить, но зато обретут слух, которого у них никогда ранее не было. Это временно, не волнуйся. В эту ночь людям нужно молчать, говорить будут не люди. Прошу тебя, садись.

Он положил руки на плечи Владигору, и слабое нажатие заставило князя сесть на скамью, как он ни противился этому.

— Ты… Седон? — спросил он, с трудом выговаривая слова.

— Да, я Седон. Твой друг Чуча наверняка успел рассказать обо мне. Мы же с тобой будем разговаривать завтра. А сейчас ни о чем не беспокойся и просто слушай.

Седон повернулся и исчез, будто растворился в темноте.

Владигор вновь попробовал встать, но это ему не удалось. Руки и ноги, однако, не отнялись. Он потянулся к кувшину со сладковатым напитком и без труда поднял его, как будто есть и пить ему дозволял Седон, а все остальное пока нет. Он почувствовал, что вновь попал в ловушку, но она не казалась опасной, при желании — князь был уверен в этом — можно было разрушить чары хозяина этой горы.

Очень долго ничего не происходило, и Владигору показалось даже, что его на какое-то время одолел сон. Неожиданно в двадцати шагах от него вспыхнул костер, загоревшийся сам собой. Деревья словно бы расступились, яркое пламя полыхало в середине круглой поляны. Огонь высветил встревоженное лицо айгурского певца, полную любопытства физиономию Чучи. Между ними стояла скамья, на высокой спинке которой сидел филин. Князь несколько успокоился, удостоверившись, что с его друзьями ничего дурного не случилось. Затем он увидел старца в длинном плаще, вспомнил, что его зовут Тарг и что это он встретил их на выходе из тоннеля. Недалеко от старца в большом кресле с подлокотниками торжественно восседал сам Седон. Еще одна скамья находилась на противоположной стороне поляны, но огонь мешал рассмотреть, кто ее занимает.

Пламя вдруг взметнулось высоко вверх и тут же вновь успокоилось. Тишина стала особенно ощутимой, хотя и без того никто не проронил ни слова. Со стороны озера к костру вышел единорог, превосходивший ростом даже Лиходея. Он поднял голову к небу и провозгласил:

— Я, Малахат из рода Мескеров, предводитель священного стада, воздаю хвалу повелителю моему Седону и приветствую его достопочтенных гостей. Да не будет им во вред услышанное сегодняшней ночью, но обернется во благо то знание, какого лишены они по причине несовершенной своей сущности.

— Да будет так! — подхватил хор голосов, и Владигор увидел, что за Малахатом стоит несколько десятков таких же единорогов, чьи рога также устремлены к небу. Князь подивился, что они умеют говорить и что он понимает их язык. Затем он заметил, что лошадиные губы этих величественных животных не шевелятся и остаются плотно сжатыми. «Неужели, — подумал Владигор, — я слышу не слова их, а мысли?..»

Малахат повернулся к стаду:

— Любой из вас может сегодня быть услышанным всеми, на кого падает отблеск священного огня и кто не желает нам зла. Ночь Откровений вступила в свои права! Кому мне уступить свое место?

Единороги оживились, их голоса слились в один сплошной гул. Слух Владигора улавливал отдельные фразы:

— Мало что произошло внутри нашего маленького мира за этот год.

— Нет смысла в сотый раз слушать, как Меренга отвергла ухаживания Гарда.

— Нет, почему же? Это занятная история!

— Давайте выслушаем птицу.

— Она лишь наполовину птица. Вторая ее половина — человеческая.

— Уже интересно! Как это с ней произошло?

— Это не она, а он. Это же филин!

— Что ж, если вы так решили, будь по-вашему, — сказал Малахат и повернулся к филину. — Позволь оказать тебе честь Первого Откровения. Если тебе удобно там, где ты сидишь, оставайся на месте — мы и все остальные будем слышать тебя так же хорошо, как если бы ты находился в шаге от нас.

Филимон расправил и вновь сложил крылья, покрутил головой и произнес:

— Я польщен честью, которую вы мне оказали. Признаться, я намеревался остаться незамеченным, чтобы наблюдать за тем, не окажутся ли в опасности мои товарищи, с которыми я пришел сюда. Но теперь я вижу, что ни им, ни мне ничего не грозит, и даже рад, что ваша проницательность лишила меня возможности притворяться и лукавить. Позже мне было бы совестно. Я много слышал о вашем существовании, но никогда не надеялся увидеть вас своими глазами. На моей родине вас считают выдумкой и уверены, что единороги никогда не существовали на свете. Но про вас рассказывают детям добрые байки, а искусные резчики высекают ваши изображения на камне либо вырезают на дереве. — Он умолк на мгновение, приподнял крыло и почесал клювом левый бок. «Блоху, что ли, подхватил?» — подумал с неудовольствием Владигор, хотя не мог не признать, что начало Филькиного откровения получилось неглупым и в меру почтительным.

— Где твоя родина, друг? — спросил Малахат. — И назови свое имя, если у тебя нет причин скрывать его.

— Первое мое имя было Фрол. Но так звали меня очень давно, лет сто тридцать назад. Я родился далеко от этих мест, мой отец был пастухом в горах близ Белого Замка. Мать умерла, когда я еще не научился говорить, и я ее совсем не помню. Я вырос и начал помогать отцу пасти баранов, их шерсть славилась во всем Синегорье своей добротностью, впрочем, она и до сих пор ею славится. Ничего удивительного, ведь животные пасутся на горных пастбищах недалеко от святилища самого Перуна.

— Перун — это кто-то из ваших богов? — задал вопрос один из единорогов.

— Самый главный, всевидящий, гордый и праведный! — Филимон вздернул клюв и даже обоими крылами взмахнул, будто собираясь взлететь. Скамья под ним покачнулась. — Так, по крайней мере, его называет Белун.

— Он тоже бог? — спросил все тот же любознательный единорог.

— Нет, он чародей, очень искусный и могущественный. Вроде вашего Седона.

По стаду пронесся ропот недоверия. Никто не хотел признавать, что какой-то иной чародей может сравниться с их повелителем.

— Успокойтесь, — повысил голос Малахат. — Иначе наши гости подумают, что мы не умеем слушать. Продолжай, Фрол.

— Теперь меня зовут по-другому — Филимоном, — вновь начал рассказывать тот. — Или попросту Филькой. Случилось так, что мы с отцом пасли баранов на крутом горном склоне, где трава была особенно сочной. Солнце подтопило снег на вершине горы, я услышал грохот снежной лавины, и через мгновение она смела меня, и моего отца, и всех наших баранов в пропасть. Очнулся я в незнакомом месте и был уверен, что Звездная Дорога, по которой путешествуют души умерших, привела меня в иной мир. Но вместо рук у меня были широкие крылья, вместо ног — цепкие когти. Передо мной стоял высокий седобородый старик, и глаза его были полны печали. Это и был Белун, верховный чародей, как его часто называют другие чародеи. Позже он рассказал мне вот что. Как-то раз он проводил опыты с животворящим Камнем Хорса (к сожалению, я не шибко образован и не могу объяснить вам, что это такое). Белун так увлекся, что ничего не видел вокруг и не сразу заметил, как в магическое поле Камня затянуло душу только что погибшего неподалеку парня (меня, стало быть). Ему следовало отпустить ее, но он слишком был занят своим опытом. А когда опыт завершился, моя душа оказалась в силках. Освободить ее можно было, лишь вдохнув в живое тело. Белун отправился в лес и вскоре нашел птенца филина, вывалившегося из гнезда. Обе лапки у него были сломаны, так что жить ему оставалось недолго. Белун принес птенца домой и, применив Белую Магию, вдохнул в него человеческую душу. Наутро он уже раскаивался в этом. Птенец, обретя человеческую жажду жизни, не умер, а начал поправляться. У верховного чародея добрая душа, он не свернул совенку шею, а оставил его (то есть меня) жить в Белом Замке. Теперь-то я понимаю, как здорово мне повезло! Помимо того что я многому научился у Белуна и насмотрелся всяческих чудес, мне неведомо чувство старости. Моя душа пребывает в том же возрасте, в котором когда-то покинула принадлежавшее ей тело. Поэтому я не обижаюсь, когда некоторые мои знакомые, которые мне во внуки, а то и в правнуки годятся, зовут меня Филькой. Еще я умею по собственному желанию принимать птичий либо человеческий облик. Так что мне даже совестно перед вами, что я отнимаю у вас драгоценное время Ночи Откровений, ведь я могу разговаривать с людьми когда захочу и, если честно признаться, ощущаю себя больше человеком, чем филином.

Филимон хлопнул круглыми совиными глазами и замолчал. Единороги тоже молчали, переглядываясь и покачивая рогами. Малахат ударил себя хвостом по крупу, и все посмотрели на него.

— Благодарю тебя за рассказ, — произнес он. — Мы оценили твою скромность и почтительность. Скажи, твои друзья также владеют искусством перевоплощения?

— О нет, — ответил Филимон. — Они настоящие люди. Даже Владигор, князь Синегорья, который провел три года в Белом Замке и многому научился у Белуна, ни в кого не может превратиться. Но для того чтобы бороться со злом, это ведь не главное?

— Ты прав, — кивнул Малахат, вспугнув крупную ночную бабочку, севшую отдохнуть на самый кончик его рога. — Не хочешь ли и ты о чем-нибудь спросить нас?

— Да, хочу. В пустыне меня и моих товарищей чуть не поглотила огненная стена. Откуда она взялась? Не пойдет ли она вновь на нас, когда мы двинемся в путь? И не она ли то самое Зло, которое грозит всему Поднебесному миру и которое мы должны остановить?

— Задавая такие непростые вопросы, ты преувеличиваешь нашу мудрость, друг Филимон, — ответил предводитель единорогов. — Мы ведем жизнь затворников и не слишком много знаем о том, что происходит вне этой горы. Об этом, я думаю, повелитель Седон и князь Владигор будут завтра долго беседовать. Скажу лишь, что Огненный вал — это не столько зло, сколько орудие зла. Когда-то его разрушительная сила была стихийной, как ураган или дрожь земли. Но теперь этой силой стала управлять властная рука. Чтобы остановить Зло, нужно отсечь эту руку…

Воцарилось долгое молчание. Рассказ Филимона вызвал у Владигора череду волнующих воспоминаний. Он вдруг почувствовал острую тоску по дому, по дорогим его сердцу людям, по лесам и холмам Синегорья. Многое бы он отдал за то, чтобы оказаться сейчас рядом с сестрой Любавой, повидать старого Белуна, дружески хлопнуть по плечу преданного воеводу Ждана. Доведется ли ему это в скором времени?..

Обострившийся слух Владигора улавливал испуганное бормотание мотыльков, опаливших над костром свои крохотные крылья. Мышь-землеройка пискливо жаловалась, что чье-то грубое копыто разрушило ее нору. Жаба в траве тихонечко квакала о сердечной привязанности к своему серо-дымчатому пупырчатому другу.

— Продолжим, пожалуй, — неожиданно громко прозвучал голос предводителя единорогов, решившего, что уважительная пауза была вполне достаточной. — Среди нас еще два гостя, и я не сомневаюсь, что им есть что сказать.

Малахат повернулся к стаду. Единороги расступились, пропуская савраматского коня и даже слегка подталкивая его вперед. Конь ступал медленно и неохотно, видно было, что он с готовностью уступил бы свое право на откровение кому-нибудь другому.

— Расскажи свою историю, друг, — обратился к нему предводитель. — Я вижу, жизнь у тебя была не сладкой, достаточно пересчитать шрамы на твоих ребрах.

— Мой хозяин вплетал в плетку кусочки железа, чтобы ее удары были чувствительнее и я мчался бы под ним не жалея ног, — сумрачно ответил конь. — Но не это заставило меня бросить хозяина в момент его гибели. К боли мои сородичи давно привыкли и считали ее неизбежной частью жизни. — Он на миг задумался и промолвил: — Вообще-то ничего необычного со мной не произошло, и я не такой хороший рассказчик, как филин, который только что говорил здесь. Может быть, не стоит тратить на меня время?

— Ты очень хорошо начал свою историю, — успокоил его Малахат, — и всем нам интересно знать, как ты оказался здесь, вдали от родного кочевья.

— Что ж, — вздохнул тот, — вы были добры ко мне, и я расскажу все, хотя не думаю, что моя история вас заинтересует. Я принадлежу к роду быстроногих коней, которых савраматы разводят на севере пустыни. Мы дорого стоим, и мой хозяин отдал за меня, совсем еще юного жеребца, четырех баранов, золотой перстень, мешок муки и пятерых полуголых людей, которых хорошо одетые люди называют рабами. У моего хозяина была странная жизнь. Он целыми днями лежал в своей юрте и ничего не делал. Вместо него работали другие, мужчины и женщины, готовили ему еду, кормили, танцевали перед ним, развлекали и ублажали. Несмотря на то что он ни в чем не знал нужды, нрав его не смягчился, а стал еще более жестоким. Время от времени он седлал меня и объезжал ближайшие кочевья. К нему присоединялись другие воины, и всем отрядом они нападали на торговые караваны, грабили их, а купцов, погонщиков и немногих охранников безжалостно убивали. Если вы спросите меня, что я чувствовал, служа плохому хозяину, я не стану врать, что осуждал его. Конечно, не было ничего хорошего в том, что из-за его алчности умирают невинные люди. Однако я думал, что такой порядок издавна заведен между людьми, ведь иной жизни я не знал, и мне не с кем было сравнивать моего хозяина. — Конь нагнул голову, отщипнул пучок травы под ногами и оглянулся на единорогов. Те слушали его с интересом, и, ободренный их вниманием, он продолжил: — С недавнего времени я начал замечать, что хозяина одолевает непонятная хворь. Иногда он хватался за голову и долго сидел, раскачиваясь из стороны в сторону и бормоча что-то нечленораздельное. Когда в очередной раз он собрал отряд воинов, то сказал им, что они отправляются не на грабеж, а на поиски какого-то мальчишки и что за его поимку обещана такая высокая плата, что с ней не сравнится никакая иная добыча. При этом он часто упоминал имя царицы Мороши, добавляя, что мальчишку нужно непременно доставить ей живым. Мы выехали в пустыню и уже на третий день наткнулись на того, кого искали. Он стоял на краю Змеиной Реки, был пешим и совершенно беззащитным.

— Ты был у Змеиной Реки? — переспросил Малахат с некоторым испугом. Остальные единороги заволновались. — Какая она? Я слышал о ней, но до сих пор мне не привелось видеть ее собственными глазами.

— Я тоже видел ее впервые. И не только я. Для свирепых воинов она стала неожиданным препятствием. Когда мы увидели мальчика на горизонте и поскакали к нему, я опередил всех. Но я чересчур поздно учуял опасность и едва успел остановиться, чтобы не упасть вниз, в кишащую змеями тьму. Однако мой хозяин не удержался, вылетел из седла и свалился туда. Я все-таки перепрыгнул ров, не такой уж на самом деле и широкий, но уже налегке, без седока. Остальные всадники остановились, и никто из них не решился помочь хозяину выбраться из смертельной западни. Он очень громко вопил и молил о спасении, но его крики лишь увеличили страх этих злых людей. По-моему, они не слишком жалели о его гибели. Сразу же объявился новый предводитель, самый отчаянный из них, весь в шрамах. Он всегда внушал мне отвращение, потому что из его рта несло тухлятиной. Этот свирепый убийца сломал лук у одного из воинов, который собирался выстрелить в мальчика, и начал призывать всех продолжить погоню. Но ему не захотели подчиниться. Тем временем мальчик вскочил на меня верхом, и мне это сначала не понравилось. Наверное, я слишком рад был избавиться от одного хозяина, чтобы тут же поменять его на другого. Мальчик не был опытным наездником и не мог обуздать меня так, как я того заслуживал. Хорошо еще, что у меня хватило ума не сбросить его на землю. Наше топтание на месте развеселило и ободрило преследователей. Их главарь, желая показать другим пример решительности и бесстрашия, перепрыгнул через ров и начал приближаться к нам. Остальных развеселили безуспешные попытки мальчика укротить меня, и они уже собрались было последовать за новым своим главарем, как вдруг произошло неожиданное. Чудовище, которого я никогда прежде не видел и которое до сих пор снится мне в жутких снах, напало на главаря. Оно напоминало змею и было громадным, таким громадным, что мне не подыскать нужного сравнения, чтобы вы могли представить его величину. Его отвратительный зубчатый хвост переломал ноги коню, а самого главаря чудище скрутило и, наверное, сожрало. Я не видел, как он погиб, потому что меня обуял ужас и, не противясь более юному моему всаднику, я умчал его от этого проклятого места так быстро, как только мог…

Конь замолчал, переводя дыхание. В его глазах метался неподдельный страх, разбуженный недавними воспоминаниями. Единороги также были взволнованы и растерянно поглядывали на Малахата. Владигор почувствовал, что многим из них хочется, чтобы конь поскорее закончил свою историю.

— Ты прекрасный рассказчик, мой друг, — обратился к коню Малахат. — Ты так описал свое приключение, что я и мои соплеменники будто побывали вместе с тобой на Змеиной Реке. Воистину это ужасное место! Насколько я знаю, Змеиная Река появилась вскоре после того, как был создан Огненный вал. Чудовище, от которого ты благоразумно ускакал, зовется Горбатой Змеей. Она раз в год откладывает яйца, и некоторые савраматские племена имеют у себя ее отвратительных детенышей, поклоняются им и приносят этим тварям человеческие жертвы.

— Иногда люди ведут себя так глупо, — промолвил конь. — Как можно поклоняться тому, кого боишься и ненавидишь?

— Многое в этом мире поставлено с ног на голову, — кивнул единорог. — Однако мы отвлеклись. Перечисление примеров людского невежества — тема нескончаемая, и мы могли бы до утра говорить об этом. Но нам всем интересно, что было с тобой дальше.

Конь помедлил с ответом и когда вновь заговорил, в голосе его больше не было страха:

— Дальше я обрел доброго товарища, на котором путешествовал мальчик. Этот мальчик так внимательно относился к своему коню, что я вынужден был переменить свое мнение о людях. Я-то всегда считал, что они самые жестокосердые в мире существа. Оказалось, что это не так, и я очень этому рад. Я решил не возвращаться обратно к савраматам, хозяин мой был мертв, воины в панике ускакали прочь, и никто не стал ловить меня. Поразмыслив, я присоединился к одинокому маленькому страннику. Мальчик не гнал меня от себя и позволял подолгу беседовать со своим конем, хотя, конечно, не мог знать, о чем мы разговариваем. Надеюсь, сегодня он это узнает. Но я не хочу пересказывать историю с чужих слов, пусть сам Пятнышко расскажет ее. Мне же более нечего вам поведать.

Гул одобрения сопровождал савраматского коня, когда он отошел от костра. Два единорога потерлись о его ребра своими боками, и Владигор понял что таким образом они выказывают коню свое особое расположение. Затем князь увидел, что стадо расступилось, пропуская к костру какую-то старую клячу гнедой масти с белым пятном на груди.

— Пришло твое время, Пятнышко, — провозгласил Малахат. — Да продлится Ночь Откровений!..

Ждан еще засветло выступил с отборной дружиной на подмогу пограничным ратям, первым принявшим на себя удар айгурской конницы.

В течение следующего дня в Ладорскую крепость прибыли новые гонцы: от Изота и Калина и еще от Грыма Отважного. Вождь берендов передавал, что сдержать первую волну нашествия не удалось и пришлось отступить, чтобы не быть взятыми в кольцо. Такой поворот событий Ждан с Грымом предвидели и были к нему готовы. Ждан перед отъездом посвятил Любаву в их план, но ей все равно досадно было, что приходится отступать, не говоря уже о неизбежных новых жертвах. И, к сожалению, как водится на войне, больше всего их будет среди мирного люда. Князья Венедии и Ладанеи сообщали, что их рати собраны и двигаются так быстро, как только могут.

Под вечер, уступая настойчивой просьбе Белуна, она поднялась в свою горницу. Мертвые тела Настырки и Савраса давно отсюда убрали, но на полу до сих пор чернело пятно запекшейся крови. Любава, не спавшая вторые сутки, поежилась, глядя себе под ноги:

— Я не смогу больше ночевать здесь. Это было ужасно, просто ужасно! Зачем мы пришли сюда?

Кроме Любавы и верховного чародея в горнице находились Зарема и вчерашняя незнакомка, назвавшаяся Евдохой, из-за которой, как поняла княжна, и пролилась кровь.

— В этом месте было пресечено зло, — ответил Белун, — поэтому отсюда легче добраться до его источника. Мы уже почти знаем, кто является воплощением зла. Если наши догадки верны, мы узнаем что с Владигором.

— И еще кое про кого, — прибавила Зарема.

— Но чем я-то вам помогу? — спросила княжна.

Белун подвел ее к высокой скамье и сказал как можно мягче:

— Просто посиди немного, думая о брате. Пробуди в себе сильное желание увидеть его.

— И пробуждать не надо, — вздохнула Любава, усаживаясь поудобнее. — Я постоянно о нем думаю. — Затем горько усмехнулась: — Когда гонцов давеча назад отправляла, сказала, что Владигор уже с врагами бьется. Чтоб не приуныли братские дружины без князя любимого.

— Ты не солгала, так оно и есть, — кивнул Белун и повернулся к своим спутницам. — Что ж, начнем. Время дорого.

Втроем они взялись за руки и застыли неподвижно, прикрыв глаза. Любава смотрела на них с недоверием, затем сама прикрыла глаза ладонью. В полуоткрытое оконце лился предвечерний солнечный свет, пахло рекой и свежим сеном. Было так тихо, как будто время приостановило бег, желая тоже отдохнуть от бесконечных своих забот. Любаве никак не удавалось сосредоточиться. В голову лезли какие-то пустяки: собачке, что при конюшне живет, телегой ногу переднюю отдавило утром, уж так она скулила, бедная; на рукаве сорочки пятно появилось незнамо откуда, квасом, что ли, капнула невзначай; пристань осталась недостроенной, полторы-две недели, и закончили бы работу плотники. Последняя мысль была вовсе не пустячной, да все одно не к месту.

Внезапно окно распахнулось настежь и вновь захлопнулось. На пол посыпались разноцветные слюдяные осколки. Неожиданно холодный ветер ворвался в горницу. Любава в страхе посмотрела на чародеев. Волосы женщин растрепались, полы и рукава просторной хламиды Белуна хлопали, он чуть повернул голову, и его седая борода прилепилась к плечу. Их глаза, однако, по-прежнему были закрыты, руки крепко сцеплены. Стоявшая справа Зарема покачнулась, и Любава испугалась, что та сейчас опрокинется навзничь и потянет за собой остальных. В этот момент вдруг заговорила Евдоха:

— Ты его не получишь!.. Уходи!.. Я всегда буду с моим мальчиком…

Пол затрясся, Любаве показалось, что бревенчатые стены крепости застонали и вот-вот начнут разваливаться. Снизу слышались испуганные крики людей, лошадиное ржание.

— Прекратите! — приказала Любава, стараясь, чтобы ее голос звучал гневно и властно, но произнесено это было тихим сдавленным шепотом.

Вдруг начавшаяся средь бела дня буря угомонилась. Ветер стих, крепость перестала содрогаться, лай, ржание лошадей и людские крики внизу смолкли. Чародеи открыли глаза, щурясь на дневной свет из разбитого оконца. Зарема охнула, пошатнулась, и Евдоха с Белуном, поддерживая волшебницу под руки, усадили ее на лавку у стены. Любава с тревогой смотрела на них, сердце билось в мучительном ожидании.

— Там был Чуча, — промолвил Белун немного, как показалось Любаве, обескураженно.

— Где — там? — спросила княжна, не в силах совладать с нетерпением. — А Владигор? Вы видели его?

Евдоха покачала головой:

— Это моя вина. Все мои мысли были не с князем, а с мальчиком, с Даром.

— Он среди друзей, — произнесла Зарема. — Но ее голос… Он до сих пор у меня в ушах.

— Она отступила, — сказал верховный чародей, глядя на Евдоху. — Ты одолела ее. Тот юноша по имени Седон назвал ее Морошь. Это очень важно, что нам удалось услышать ее имя. Я не ожидал, что она так сильна. И я не ожидал также, что так сильна ты!

Зарема удовлетворенно кивнула:

— Теперь ты убедился? Однако я не видела мальчика.

— Старик, что стоял рядом с ним, набросил на него свой плащ, — сказала Евдоха и чуть улыбнулась. — Он попытался защитить его.

Зарема тоже улыбнулась:

— Какие странные существа двигались неподалеку! Рогатые кони, единороги! Никогда прежде не видела их живьем. Я была уверена, что они существуют лишь в небылицах.

Любава молча смотрела то на верховного чародея, то на волшебницу, то на ведунью. Наконец лицо княжны исказил гнев.

— Довольно! — воскликнула она. — Довольно нести несуразицу! Какие-то лошади с рогами, мальчики, старики!.. Что с моим братом? Именно это я надеялась услышать от вас. Но вас занимает все что угодно, только не судьба Владигора!..

— Послушай, Любава, — сказал Белун. — Мы пытались добраться до того, кто внушил сумасшедшему мужику мысль убить ведунью Евдоху. Хотя я вижу теперь, что она больше чем ведунья. Сначала я думал, что это козни Триглава, его приемы и повадки мне знакомы давно. Но теперь мы знаем, что это не он, или не только он. Владигор может столкнуться с тем же самым врагом, который подстроил здесь кровопролитие прошлой ночью. Нам нужен короткий отдых, чтобы повторить попытку связаться с твоим братом.

— Можете отдыхать, пировать, веселиться, делать что угодно, только я не желаю больше в этом участвовать! — Любава резко встала со скамьи и направилась к двери. — Мою отчину зорят не какие-то там колдуны на единорогах, а самые настоящие вороги. Сколько воинов пало в битве, пока вы тут окна били и стены трясли!.. Подумай об этом, Белун!

Дверь за ней громко захлопнулась.

За две недели до праздника Огненной Жертвы главная ударная сила айгурской конницы подошла к синегорскому рубежу. Шатры разбивать не стали, разводить костры и готовить горячее варево на ужин также было не велено, чтобы не обнаруживать свою численность. К тому же считалось, что голодный воин бьется лучше сытого. Сгустились сумерки. Вожди сели в круг у маленького костерка, поджидая Рума, который должен был вместе с Салымом прибыть с Вороньей горы, чтобы самолично дать сигнал к нашествию на Братские Княжества.

Салым подъехал к полуночи. Его сопровождал высокорослый и крепкий всадник, но это был не верховный айгурский вождь, а его начальник стражи Харар.

— В чем дело, Салым? — спросил седоусый Малас, не дожидаясь, пока толстяк слезет с коня. — Почему ты один?

— Я не один, — ответил тот, кивая на Харара и оглядывая собравшихся, чьи лица едва освещал трепещущий огонек маленького костра, — Все ли здесь и все ли готовы?

— Мы-то давно готовы, — фыркнул в рыжие усы Аран. — Теперь отвечай ты!

— Аран, почему ты здесь, а не на Аракосе? — удивился Салым.

— На этот вопрос я отвечу верховному вождю, когда он появится, — сказал тот.

Салым покачал головой:

— Он не появится. Во всяком случае этой ночью.

— Что случилось? — спросил Малас обеспокоенно. Скуны, стоящие подле вождей, испуганно загомонили. Седоусый Малас пристально посмотрел на Салыма, и в его в прищуренных раскосых глазах мелькнул недобрый огонек. — Мы собрались здесь на десять дней раньше положенного срока, потому что так велел Рум. Не один я был удивлен такой спешкой и тем, что мы нападем прежде, чем наступит праздник Огненной Жертвы. Однако мы услышали этот приказ не из уст самого Рума, а от гонцов, посланных от его имени. От его ли имени были они посланы? Или, может, это ты, Салым, постарался? Отвечай, что с верховным вождем?!

Рука Маласа легла на рукоять кинжала. Несколько скунов обступили Салыма, следя за каждым его движением. Глазки толстяка беспокойно забегали, хотя голос его оставался тверд.

— Наш верховный вождь поручил мне заменить его в первые дни наступления, — сказал он. — Он болен, и возможно, болен тяжело.

— И ты хочешь, чтобы мы поверили тебе на слово? — воскликнул Аран, вскакивая с места, — Сдается мне, что ты задумал всех нас обвести вокруг пальца. Чем ты докажешь, что не лжешь и что Рум болен, а не… — Он не договорил, пораженный страшной догадкой.

Вздох ужаса прошел среди скунов, гордившихся своей преданностью верховному вождю. Двое из них схватили Салыма за руки, лишив его возможности не только убежать, но и вообще двигаться.

— Глупцы! — закричал тот. — Верховный вождь казнит вас за самоуправство! Неужели вы могли подумать, что я самовольно решил командовать айгурской конницей? Эй ты, болван, — обратился он к ближайшему скуну, — достань из моего кармана знак доверия верховного вождя. Да не из того, болван, из другого!

Скун со шрамом во всю щеку нащупал нерасторопными пальцами большой золотой перстень с печатью и с трудом извлек его из-под жирного живота Салыма. Вожди поднесли перстень к огню. На печати сверкнул знакомый оттиск двуглавого ворона. Сомнений быть не могло, перстень принадлежал Руму.

— Как ты докажешь, что Рум по своей воле передал его тебе? — спросил Аран. — Может быть, ты хитростью снял перстень с его пальца?

В ответ толстяк захохотал так, что скуны в недоумении отступили от него на два шага.

— И как ты это себе представляешь? Кто способен, минуя стражу, открыть запертую изнутри дверь, войти в покои верховного вождя и снять у него с пальца этот перстень? Разве что злой дух!

Аран молчал. Малас взглянул на Харара, все это время стоявшего неподвижно в стороне.

— Я знал твоего отца, — обратился он к нему. — И хорошо знаю твой род, который славится честностью. Знаю я и то, что ты, Харар, за всю свою жизнь не сказал ни слова неправды. Скажи, действительно ли Рум жив, а не убит? И если это правда, так ли он болен, что его недуг не позволил ему прийти сюда и встать во главе айгурской конницы?

Начальник стражи вздрогнул, словно очнулся от тяжелых мыслей. Затем посмотрел на седоусого Маласа и вымолвил глухо, но с твердостью в голосе:

— Да, Рум болен.

Салым подбоченился, забрал перстень из рук Маласа и властно обратился к рыжеусому вождю:

— Так почему ты до сих пор здесь, Аран? Твое своеволие может дорого тебе обойтись!

— Я не Аран, — ответил тот, и все посмотрели на него с изумлением. — Я его родной брат. Аран со своим отрядом уже на берегу Аракоса. С первыми лучами солнца он, как и было ему велено, ворвется в Дарсан, а к полудню будет уже у стен Берестья. Он ждет от меня вестей. И мне придется скакать всю ночь, чтобы сообщить ему о том, что все идет по заранее задуманному плану.

— Тогда не медли и скачи скорее! — приказал Салым. — Когда твой предусмотрительный брат возьмет Дарсан, мы уже разорим Селочь и двинемся к Ладорской крепости. Там и встретимся через пару дней. А с тобой, Малас, мы обойдем сейчас весь наш стан. Я должен быть уверен, что к утру не случится никакой задержки.

Не оглядываясь, он шагнул в темноту. Малас глубоко вздохнул и покорно двинулся за ним.

Было уже далеко за полночь, а Пятнышко все продолжал рассказывать:

— …Итак, мы продолжали скитаться по землям Венедии и Ладанеи, Ильмера и Синегорья. Не однажды навстречу нам попадались скоморошьи ватаги, и всегда мою хозяйку звали присоединиться то к одной, то к другой веселой и бесшабашной компании. Но она всякий раз учтиво отказывалась, предпочитая странствовать в одиночку. Я видел, что ее терзает какая-то сердечная боль. Ночами она долго не ложилась спать, брала гусли и напевала что-то очень грустное, не то что днем, когда ее шутки, умение показывать фокусы и бросать ножи собирали толпы зевак. Иногда в своих печальных песнях она произносила имя Владигора, затем отбрасывала гусли в сторону и, пока певучие струны медленно затихали, успевала утереть мокрые щеки…

Князь в течение всего рассказа порывался вскочить, задать старому коню множество вопросов, но не мог пошевелить ни рукой ни ногой, язык его присох к гортани. Ночь Откровений исключала вмешательство людей в беседу животных. Владигор давно понял, что это тот самый жеребец, верхом на котором ездила Ольга. И сейчас, когда он услышал собственное имя, сердце его вновь учащенно забилось от мучительного ощущения утраченного навек счастья. Она тоже любила его, она так же мучилась, как и он. Отчего же она ушла от него? Или ее предназначение в этой жизни исключало счастливый брак с князем Синегорья?..

— Однажды мы отправились в Селочь, где устраивался большой торг с ярмаркой и балаганом, — продолжал Пятнышко. — Из-за холма показалась группа всадников, которые, завидев нас, поскакали навстречу. Намерения их не вызывали сомнений. Они гоготали, размахивали арканом и выкрикивали что-то оскорбительное. Я был тогда еще молод и полон сил. Нам бы удалось уйти, к тому же двух из них, приблизившихся на близкое расстояние, моя хозяйка поразила метательными ножами. Но наперерез нам бросилась еще одна группа всадников, которую я слишком поздно заметил. Петля аркана выбросила хозяйку из седла, и я тотчас остановился. Мне показалось постыдным спасаться бегством, когда Ольга — так звали мою хозяйку — оказалась в руках негодяев.

Владигор при этих словах мучительно закусил губу. Единороги сочувственно закивали головами.

Пятнышко тяжело вздохнул и продолжил:

— От удара о землю Ольга потеряла сознание. Ее, к счастью, не убили, а, связав по рукам и ногам, повезли, бесчувственную, на север. Меня тоже хотели поймать, но я всякий раз ловко уворачивался, и, устав, злодеи прекратили свои попытки. Но я никуда не убежал, а трусил следом за ними на безопасном расстоянии. Ближе к вечеру мы приблизились к высокой горе, которая возвышалась посреди голой степи. Похитители спешились и потащили мою хозяйку наверх по опоясывающей гору лестнице. Вокруг горы было множество юрт, вокруг которых сновали люди. Они не обращали на меня внимания, и я осмелился приблизиться к группе пасущихся лошадей, чтобы расспросить их о том, где я оказался, что за злодеи похитили Ольгу и грозит ли ей смерть. Но никто из лошадей не захотел ответить мне. Меня удивили их угрюмость и нежелание даже из простого любопытства выслушать пришедшего издалека. Они сторонились меня, а один злой жеребец стал подбираться ко мне задом, чтобы посильнее лягнуть.

Я отвлекся на него и не заметил подкравшегося человека. Мою шею больно захлестнула петля, я оказался пойманным.

Сутки я простоял без воды, стреноженный, под ногами не было ни одной травинки, лишь глина вперемешку с камнями. Назавтра меня повели по каменной лестнице на вершину горы. Гора была высока, и подъем занял немало времени. Затем начался спуск. Внутри этой горы множество ходов, которые пересекаются, ветвятся, и нужно обладать замечательной памятью, чтобы не сбиться с нужного пути. Я, впрочем, не думаю, что моя память сможет кому-либо пригодиться, вряд ли мне доведется еще раз побывать там…

Пятнышко так тяжело вздохнул, что единороги тоже начали вздыхать и фыркать, и это со стороны могло даже показаться забавным, но только не Владигору. Князь предчувствовал, что развязка истории, которую рассказывает старый измученный конь, превзойдет самые мрачные его ожидания.

— Как же давно это было, — вновь начал Пятнышко, вздохнув еще раз. — Мальчик еще не родился тогда. Но не буду забегать вперед. Вот что случилось дальше. Меня привели в какое-то помещение. И можете представить мою радость, когда я увидел Ольгу живой и невредимой. Она говорила какие-то гневные слова толстому человеку, пожалуй, толще его я никого среди людей не встречал. Рядом с ним стоял, наоборот, очень худой человек, с плохим взглядом и горбатым носом. Такого длинного и горбатого носа я тоже не видел ни у кого из людей. Толстый приказал что-то своим слугам, и Ольгу посадили на меня. Мне это показалось странным. Зал, где мы находились, не имел больше никакого выхода, а по коридору, по которому меня привели сюда, нельзя было проехать верхом, слишком низок был каменный свод. Я с моей хозяйкой оказался посредине зала и в недоумении глядел по сторонам: ехать было некуда. Вдруг пол под нами начал проваливаться. Я не понял, что произошло, копыта мои заскользили по гладким плитам, и мы полетели вниз… — Кто-то из единорогов ахнул. На него зашикали, и вновь установилась тишина. — Ольга громко закричала. Я приготовился к смерти и удивился, что совсем не почувствовал боли и что смерть такая мягкая и убаюкивающая. Через мгновение я все понял. Мы не разбились, а упали в паутину из множества веревок. Вокруг нас кричали и суетились маленькие человечки с факелами. Они были очень похожи на одного из тех, кто сейчас находится на этой поляне и слушает нас. Если он гость Седона, значит, присутствует здесь по праву и не держит в сердце зла. Мне очень хочется думать так, хоть это и трудно: от этих коротышек я получал одни побои и слышал только угрозы. Но Ольгу они не тронули. К ней вдруг проявил необыкновенное почтение вождь этого подземного племени — желтоглазый человечек в плаще из кротовых шкурок. Поначалу я думал: это потому, что он хотел сделать ее своей женой. Но нет. Стоило ему прикоснуться к ней, как Ольга залепила груну (это племя землекопов называет себя грунами) такую оплеуху, что его целый час приводили в чувство. — Что-то вроде улыбки появилось на лице Владигора при этих словах старого коня. — И все равно никто не посмел тронуть ее, потому что Ольгу, единственную из всех обитателей подземного мира, допустил к себе Камень…

Наступило долгое молчание. Единороги терпеливо ждали, когда Пятнышко продолжит свой рассказ. Тот стоял понурив голову, и прошло не менее получаса, прежде чем Малахат решился поторопить его:

— Сожалею, но Ночь Откровений не слишком длинна. Что же было дальше и как тебе удалось спастись?

Пятнышко вздрогнул, и тогда все поняли, что старый конь попросту заснул во время собственного рассказа.

— На чем я остановился? — спросил он чуть виновато.

— Ты упомянул про Камень, — подсказал Малахат.

— Ах да. Простите меня. Наверное, мне следовало бы рассказать подробней о грунах и об их подземном промысле. Но времени действительно мало, и я скажу только, что они добывают для людей наверху драгоценные металлы и самоцветы, а взамен получают рабов и вино, к которому успели так пристраститься, что не могут и дня без него обойтись. Меня запрягли в повозку, и я начал изо дня в день или, вернее, из ночи в ночь возить отработанную породу из рудника к Огненной Реке, куда ее и сбрасывали люди, ставшие рабами подземных коротышек.

— Мы сегодня слышали о Змеиной Реке. А что такое Огненная Река? — спросил Малахат.

— Поток расплавленного железа. От него идет такой страшный жар, что я всякий раз боялся вспыхнуть, как факел, когда подходил к нему близко. А Камень… Мне трудно объяснить, что это такое. Это даже не Камень, а огромный светящийся шар, наполовину вросший в землю, и он живой внутри. Когда Ольга подошла к нему, все груны попадали на колени. Они боятся Камня, потому что тот отшвыривает их от себя. Прошло несколько месяцев, и оказалось, что Ольга беременна и вот-вот должна разродиться. Перед тем как родить, она подошла к Камню и легла подле него. Сотни грунов и множество рабов издали наблюдали за ней, но вдруг невидимая сила начала отталкивать их все дальше и дальше, пока они не отодвинулись в глубь подземного коридора настолько, что ничего уже не могли видеть. Я упирался всеми четырьмя копытами, но все равно не смог устоять, опрокинул повозку, упал, и меня прямо-таки уволокло в темноту. Камень не хотел никаких свидетелей. Уже потом, когда родился мальчик, когда он немножко подрос и начал обходиться без материнского молока, Ольга рассказала мне, что с ней случилось.

— Рассказала?.. — удивился Малахат.

— Да, это не совсем точное слово, — согласился Пятнышко, — но я не знаю, как это передать. В тот день все вдруг уснули. Свирепые желтоглазые стражники повалились на камни и сразу начали храпеть. Рабы выронили свои кирки, молотки и лопаты и тоже погрузились в сон. Я смотрел по сторонам и думал, что неплохо было бы убежать, но куда убежишь с тяжелой повозкой, из которой меня никогда не выпрягали! Но вдруг я почувствовал, что кто-то снимает с меня оглобли. Это была Ольга. Я обрадовался ей и громко заржал. Моя хозяйка приложила палец к губам, опустила своего маленького сына в ивовую корзину с крышкой и привязала к моему седлу. Затем она обняла меня за шею и прижалась своим нежным лбом к моей грязной закопченной шкуре. Потом я услышал слова, которые она, как мне кажется, произносила, не разжимая губ. Вот что сказала Ольга: «Моего мальчика я назвала Дарием. Когда я родила его, Камень также разрешился маленьким многогранником. Этот большой Камень упал с небес, и он здесь тоже в плену. Он верит, что мой сын сумеет освободить его. Я кладу многогранник в корзину, он будет мальчику оберегом. А теперь, милый мой Пятнышко, скорей скачи отсюда. Ты должен перепрыгнуть Огненную Реку. Затем иди вперед и ни о чем не думай. Многогранник сам будет думать за тебя и выведет вас с Дарием к свету. Я буду ждать вашего возвращения. Прощай». — Пятнышко, ободренный воспоминаниями, тряхнул гривой и торжественно произнес: — Вот в точности слова моей хозяйки Ольги, матери Дария, который сейчас слышит меня!

Владигор изо всех сил старался разглядеть мальчика, сидящего на скамье через поляну напротив. Но между ними горел костер, и пламя скрывало сына безвестной скоморошки и князя Синегорья, его родного сына. Единороги бурно переговаривались, обсуждая удивительную историю, восклицали и ахали. Круг черного неба над головой начал мало-помалу светлеть.

— Тише! — обратился ко всем Малахат. — Ночь Откровений кончается. Твой рассказ, Пятнышко, удивителен. У тебя еще есть несколько минут. Не хочешь ли воспользоваться ими и сказать то, что считаешь необходимым?

Тот кивнул с благодарностью:

— Благодарю тебя, Малахат, и все твое благородное племя. Спасибо Седону, властителю этой горы. Я воспользуюсь последними мгновениями, дарованными Ночью Откровений, чтобы сказать вот что. Мальчик должен вернуть свой маленький камень большому. От этого зависит не только судьба его матери, но и многих народов, населяющих этот огромный мир. Я верю, что Дар справится с этой задачей, и жалею лишь о том, что мне не доведется порадоваться вместе с ним победе над Злом…

Пятнышко вздохнул, но Малахат на этот раз не дал ему большой паузы и спросил:

— Есть еще минута. Расскажи, что было с тобой дальше?

— Тебе удалось перепрыгнуть Огненную Реку? — взволнованно выкрикнул кто-то из единорогов, невольно вызвав общий смех, поскольку ответ был очевиден.

— Да, я перепрыгнул ее, — ответил Пятнышко. — Она не слишком широка для сильного коня, каким я тогда был. Потом я шел много дней в совершенной темноте, но странным образом сворачивал по подземным коридорам, уверенный в правильности выбранного направления, как будто не раз проходил здесь. И в конце концов мы благополучно выбрались на свет и оказались посреди пустыни. В том месте стоит высокий железный столб, по нему можно отыскать вход в подземный тоннель, ведущий к Вороньей горе. Затем моя голова как бы перестала соображать. Я шел вперед двенадцать дней подряд. Перед глазами мелькали и исчезали лица каких-то людей, звериные морды, свет сменялся тьмой так часто, что рябило в глазах. Очнулся я на небольшой поляне, близ широкой реки. На мне уже не было ивовой корзины, мальчик вырос, и оказалось, что минуло не двенадцать дней, а двенадцать лет. Я был все еще молод, когда мы пустились в обратный путь. Но годы начали быстро наверстывать упущенное, и теперь мне уже за двадцать, я стар, немощен и ни на что не способен…

Голос Пятнышко постепенно слабел. Небо наверху стало совсем светлым. Магия Ночи Откровений утрачивала свою силу. До слуха Владигора донеслись тихие слова Малахата:

— Ты имеешь право загадать желание, и Седон исполнит его…

— Мне уже ничего не нужно, — еще тише ответил Пятнышко. — Пусть Дар выполнит свое предназначение, и тогда всем будет хорошо…

Первый луч солнца скользнул по заснеженному краю широкого кратера, и наступила полная тишина. Затем зачирикали пичуги в ветвях, загудели пчелы, громко заржал савраматский конь, приветствуя Пятнышко, идущего прочь от угасающего костра.

— Стой! — вдруг остановил его гулкий и властный голос. На середину поляны вышел сам Седон и поднял правую руку. — Я восхищен твоим благородством, Пятнышко! Ведь ты мог попросить меня о продлении своих дней на этой земле. Однако даже в такой момент ты думал не о себе, а о друге. Что ж, я хочу сделать для тебя то, о чем ты не решился попросить. Переплыви это озеро, и жизнь твоя увеличится ровно на столько лет, сколько не умеющих плавать ты сумеешь перевезти на тот берег.

Пятнышко неуверенно потоптался на месте и побрел к воде. Видно было, что он никудышный перевозчик и опасается, как бы ему самому не утонуть в холодном горном озере.

Он осторожно ступил в воду и медленно поплыл. Тотчас на его голову слетела маленькая птичка с розовым оперением. Вслед за ней еще одна, еще и еще. И вскоре лошадиная голова, удаляющаяся от берега, стала походить на причудливый чирикающий цветок.