Начавшийся 1504 год оказался для Рафаэля очень плодотворным. Не успел он ещё как следует отойти от напряжённой работы над «Обручением», явившимся решительной отповедью всем тем, кто считал его робкой тенью Перуджино, как через посыльного пришло приглашение посетить в удобное время Перуджу для «важного делового разговора». Отправителем письма была незнакомая ему Леандра Маддалена Одди, недавно возвратившаяся на родину из изгнания.

Как поведал ему приятель, всезнающий ювелир Флориди, юная Леандра из рода Бальони, без памяти влюбившись в красавца Симоне из враждебного клана Одди, тайно обвенчалась с ним в далёкой сельской церквушке. Это была неслыханная дерзость! За свой безумный поступок Леандра жестоко поплатилась — её любимого казнили позапрошлым летом, а она была осуждена сородичами на позорное изгнание из родного города. Только благодаря вмешательству влиятельных римских кругов молодая вдова смогла возвратиться в Перуджу и войти наконец в права законной наследницы покойного мужа.

Романтическая история несчастных влюблённых глубоко тронула и заинтересовала Рафаэля. Дорога до Перуджи была хорошо знакома, и он решил ранним утром отправиться на почтовых перекладных, чтобы за день успеть обернуться. Встреча произошла в старинном дворце на одной из главных улиц города. Чопорный дворецкий в ливрее проводил гостя через анфиладу залов в небольшую гостиную, где из-за столика ему навстречу поднялась молодая статная особа в тёмно-зелёном строгом платье. На стене за её спиной висели несколько любительских рисунков в дорогих багетных рамках. Нетрудно было догадаться, что на них изображён незабвенный супруг молодой хозяйки дворца.

— Мне посоветовала к вам обратиться, маэстро, — начала она разговор, — наша почитаемая ясновидящая монахиня Коломба, наслышанная о вас как о добром отзывчивом человеке, готовом откликнуться на просьбу ближнего.

Поскольку гость хранил молчание, донна Леандра перешла к сути дела. В память казнённого мужа она решила украсить фамильную усыпальницу алтарным образом. Слушая её, Рафаэль вдруг вновь увидел чётко запечатлевшуюся в сознании сцену массовой казни и лес виселиц. Перед ним всплыли подробности пережитого кошмара, очевидцем которого он оказался не по своей воле. Ему стало не по себе, лоб покрылся испариной, а руки стали влажными.

Если бы вы только видели, какой ужас в тот день творился на площади! — воскликнула донна Леандра, поднеся к глазам надушенный платок. — Мне тогда стало плохо, и я потеряла сознание. Как только вспомню, меня бросает в дрожь.

Рафаэль продолжал молчать, не зная, что ей сказать на это.

Я уверена, — продолжала донна Леандра, словно уговаривая художника, — что, увидев вашу картину в храме, Гвидо Бальони, мой дядя и главный виновник той трагедии, наконец покается в содеянном, если в нём осталась толика христианкой веры.

Рафаэль не стал далее испытывать терпение хозяйки дома молчанием и согласился написать алтарный образ. Его тронула слёзная мольба молодой вдовы. И хотя Рафаэль суеверным себя не считал, он был поражён указанием на него ясновидящей монахини.

Его внимание привлёк висевший рядом с рисунками небольшой портрет гуашью, и на вопрос, чья это работа, хозяйка дома зарделась как маков цвет, опустив очи.

— Недурно, очень даже недурно! — воскликнул он, поднявшись и отойдя шага на два в сторону, дабы лучше разглядеть изображение.

— Правда? Вы так считаете, маэстро?

Конечно же он так не считал, но ему хотелось сделать приятное милой вдовушке, увлекающейся от нечего делать писанием гуашью, что в последнее время стало весьма модным дамским занятием, наподобие вышивания гладью или бисером. От его слов грустное личико донны Леандры озарилось улыбкой. Но прежде чем окончательно договориться о деталях договора и гонораре, Рафаэль пожелал увидеть придел, предназначенный для установки будущего алтарного образа. Донна Леандра распорядилась подать карету, чтобы сопроводить мастера в храм.

Грандиозный готический храм XII века поразил его суровостью и строгой наготой. Официально он называется Сан-Франческо аль Прато, поскольку возведён на просторном лугу при монастыре францисканцев за сохранившейся этрусской крепостной стеной. По лугу ходили царственной походкой павлины и бегали суетливые цесарки. Среди фамильных склепов местных патрициев Рафаэль легко нашёл придел Одди, а напротив была усыпальница их заклятых врагов Бальони. Даже после смерти враждующие кланы не успокоились, зорко следя друг за другом.

Разглядывая в храме надгробия, Рафаэль почувствовал, будто на него пахнуло витающей в воздухе подозрительностью и злобой былых и нынешних времён… Первым его желанием было отказаться от заказа и бежать из храма, в котором каждый шаг отдавался зловещим эхом. Но ему вспомнился преисполненный в него веры умоляющий взгляд донны Леандры, перед которым он был не в силах устоять. Произведя нужные замеры, Рафаэль вернулся во дворец.

Сгустились сумерки, а ему ещё предстояла обратная дорога. Хозяйка дома робко предложила переночевать во дворце, отложив отъезд на утро, поскольку жива была ещё память о творимом в округе разбое отрядами пресловутого герцога Валентино. На ночлег Рафаэля устроили в гостевом крыле дворца, предложив также выбрать помещение, подходящее для предстоящей работы. Никогда в жизни ему ещё не доводилось проводить ночь в просторных дворцовых апартаментах с высоченным потолком, украшенным безвкусной росписью. Особенно его поразило широкое мягкое ложе под балдахином.

На следующее утро после завтрака появился нотариус с готовым к подписанию договором. Донна Леандра торопилась, видимо, не до конца ещё веря, что всё так удачно складывалось и, главное, что совет ясновидящей монахини Коломбы оказался верным. В распоряжение мастера была предоставлена лёгкая дорожная бричка с возницей. Договорились, что он через неделю вернётся, как только управится с делами в Читта ди Кастелло.

Удобно устроившись на мягком сиденье, Рафаэль в приподнятом настроении ехал вдоль берега лениво текущего Тибра. Ещё бы, ему предстояло проявить мастерство не где-нибудь, а в самой цитадели знаменитого Перуджино, где пришлых не очень-то жалуют! Да и условия договора значительно превосходили те, что недавно предложил ему расчётливый мессир Барончи за первый написанный им алтарный образ. Новая заказчица, по виду его ровесница, произвела на него впечатление доброго существа. Краснея и робея перед ним, она назвала более чем приемлемую сумму гонорара. Несмотря на строгий траур, чувства в ней не угасли, о чём красноречиво говорило умилительное смущение всякий раз, когда она обращалась к нему. А её очаровательная улыбка, милый пушок над верхней алой губкой и ямочки на щеках долго не давали ему заснуть на мягком широком ложе в первую ночь, проведённую во дворце.

Он быстро покончил с делами и покинул с лёгким сердцем гостеприимный городок Читта ди Кастелло, где ничто его больше не удерживало. Перед отъездом он решил вновь взглянуть на свою последнюю работу — «Обручение» в церкви Святого Франциска. Сегодня можно было бы кое-что поправить и дописать, но его ждал новый и не менее ответственный заказ.

В Перуджу Рафаэль взял с собой уже проверенных в деле двух помощников. Теперь он мог щедро с ними расплачиваться, а перед отъездом даже малость приодел, чтобы выглядели они прилично. Ему всегда претило видеть рядом неопрятно одетых людей. Такое разрешалось одному только Пьяндимелето, с которым особо не поспоришь. Для работы Рафаэль выбрал просторное помещение, подобное тому, в котором он провёл первую ночь, но с окнами, выходящими в тихий внутренний дворик, и со скупым освещением. Для жилья ему приглянулась комната с отдельным нужником, отделанным мраморными плитами — он не любил себе отказывать в удобствах. Живя и работая во дворце, не нужно будет отвлекаться на бытовые нужды, а оба помощника, которым он изрядно платил, поселились и столовались в соседнем трактире.

Работа спорилась. С наступлением сумерек парни окунались в ночную жизнь Перуджи, но ему следовать их примеру не хотелось, так как с этим городом было связано воспоминание, от которого становилось не по себе. Устав за день, Рафаэль предпочитал проводить вечера в компании милой хозяйки, которая за ужином потчевала гостя изысканными яствами и делилась с ним новостями. После совместной трапезы он вежливо откланивался и уединялся у себя с книгой «Золотая легенда».

Однажды ему послышалось лёгкое шуршание. Он подошёл со свечой к двери и открыл её — передним стояла смущённая донна Леандра с подносом в руках.

— Прислуга забыла поставить вам крюшон и свежую воду.

Забывчивость прислуги оказалась явлением чуть ли не повседневным, и всякий раз донна Леандра с робостью и умилительной улыбкой предлагала ему прохладительные напитки и сладости, от чего невозможно было отказаться. Всё это никак не сказывалось на работе — наоборот, благоприятствовало ей, повышая жизненный тонус, а стало быть, и деловой настрой. Месяца через четыре Рафаэль закончил «Венчание Девы Марии», называемое также полиптихом Одди (Ватикан, Пинакотека). В его композицию вошли три небольшие клеймы «Благовещение», «Поклонение волхвов» и «Обрезание во храме».

Первоначально Рафаэль намеревался написать Успение Богоматери, так как получение заказа совпало с христианским праздником. Поэтому в нижней части образа изображён открытый саркофаг, который обступили 12 апостолов (так у Рафаэля) с устремлёнными взорами к небу. Из саркофага тянутся вверх белые лилии как символ чистоты Девы Марии и пунцовая роза, напоминающая о страстях Господних. Однако заказчица робко попросила, чтобы на картине была показана также сцена венчания Девы Марии. Рафаэль не посмел отказать ей, но придал самой Деве сходство с милой ночной посетительницей, ставшей на время его музой. Пригодились любительские рисунки Леандры и написанный ею гуашью портрет убиенного мужа — под кистью Рафаэля он перевоплотился в одного из апостолов, стоящих у саркофага, что вызвало восторг хозяйки дворца.

В этой работе, искусственно разделённой на две части, особенно впечатляет нижняя её половина с ярко написанными фигурами сгрудившихся у саркофага апостолов, для которых позировали два помощника и приглашённые художником из города другие натурщики. В них чувствуются такая жизненная сила и достоверность, которой позавидовал бы сам Перуджино. Каждый из апостолов наделён индивидуальностью с запоминающимися чертами лица и выразительными жестами рук, а все вместе они составляют единую компактную общность людей, охваченных волнением.

В центре выделяется фигура Фомы, стоящего между Петром и Павлом. В руках он держит пояс вознёсшейся Марии, чтобы ни у кого и прежде всего у него самого не возникло сомнения в свершившемся. На его плечо накинут светлый плащ, выделяющий Фому среди стоящих рядом товарищей по вере. За их спинами простираются поросшая богатой растительностью холмистая гряда и река, несущая свои воды к морю, а за далёким горизонтом безоблачное мирное небо и вечность.

Венчающая картину контрастная сцена коронации с непременными ангелами-музыкантами и крылатыми херувимами написана при строгом соблюдении канонов, поскольку художнику хорошо было известно о набожности перуджинцев и прочно укоренившемся в их городе религиозном духе в отличие, скажем, от разгульной Сиены, прославившейся свободой нравов, не говоря уже о пронизанной насквозь светским духом Флоренции, где совсем недавно неистовый Савонарола слал проклятия на голову погрязшего в грехах распутного папы и безуспешно боролся с фарисеями и вероотступниками, чем и накликал на себя беду.

Освящение картины привело Перуджу в волнение. Храм не смог вместить всех желающих увидеть новую работу Рафаэля, имя которого обрело и здесь широкую известность. Даже из Читта ди Кастелло прибыла знать посмотреть на творение своего любимца. Представители враждующих семейств сошлись вместе перед алтарём. Всех их на время объединило и примирило искусство. Вот когда воистину оправдалось имя Рафаэля — «целитель». Вокруг него каким-то неизъяснимым удивительным образом создавалась атмосфера любви и благожелательности. Особенно были взволнованы женщины. Обмениваясь приветствиями, они обнимались и перешёптывались о чём-то своём, сокровенном. Рассказывали, что Перуджино, затаивший обиду на молодого урбинца из-за «Обручения», наотрез отказался прийти взглянуть на эту работу соперника и своим присутствием поддержать молодого коллегу, хотя особой нужды в том не было. Собравшиеся в храме наперебой источали свои восторги перед новой работой Рафаэля. На следующий день Рафаэль захотел повидаться с Перуджино. В мастерской его встретил всё тот же прыщеватый подмастерье, который заявил, что мастеру нездоровится и он никого не принимает.

Последний заказ отнял немало сил, и Рафаэль позволил себе немного развлечься. Он оказался в центре внимания местной аристократии, и чуть ли не каждый вечер ему приходилось бывать на различных приёмах, где от обилия поклонниц голова шла кругом. Зато по ночам приходилось не раз выслушивать горькие упрёки в неверности от хозяйки дома.

— Ты бесподобен, — как-то призналась она, покрывая его грудь поцелуями. — Глупая, я только теперь поняла, как неумел и груб был мой бедный Симоне. Зато он не был таким ветреником, как ты.

Его ли вина, что после недавнего кровопролития здесь появилось немало хорошеньких вдовушек, сохранивших вкус к жизни и не растративших ещё своих чувств? Несмотря на шумный успех в обществе, он оставался верен незыблемому правилу, которому постоянно следовал: делу — время, потехе — час. Никакие соблазны не могли отвлечь его от главной цели в жизни — творчества.

Недавно, приступив к работе над новыми заказами, он стал очевидцем события, всколыхнувшего весь город. В Перуджу прибыла со свитой из Рима красавица Лавиния Колонна для вступления в брак с Асторре Бальони, одним из сыновей главы всесильного клана и кузеном донны Леандры. Как полновластный хозяин города тщеславный старик Гвидо Бальони старался показать новым родичам, кичившимся знатностью старинного римского рода, что он тоже не лыком шит, а потому не скупился на организацию свадебных торжеств, в которых приняла участие добрая половина перуджинцев.

Город преобразился и помолодел. Главные улицы были украшены разноцветными гирляндами с вплетёнными в них позолоченными листочками, сверкающими на солнце. С балконов дворцов свешивались фламандские златотканые шпалеры, на площадях воздвигли арки из живых цветов, а по вечерам над городом зажигались фейерверки. Под открытым небом накрывались праздничные столы, которые ломились от яств. Вино лилось рекой, и не смолкали здравицы в честь будущих молодожёнов и особенно поразившей своей статностью и красотой невесты, чуть не ежечасно менявшей умопомрачительные наряды. Городские районы состязались друг с другом, устраивая приёмы в честь жениха с невестой. Особенно отличился район Сан-Пьетро, где местные кондитеры и кулинары превзошли всех выставленными на столы затейливо украшенными лакомствами. Перуджа веселилась до упаду дни и ночи напролёт.

В самый разгар праздника Леандра рассказала Рафаэлю, когда они вернулись домой с банкета, что местная Кассандра, ясновидящая монахиня Коломба, узрела в этом безудержном бахвальстве роскошью и безумном веселье недоброе предзнаменование. И как в воду глядела. В первую же ночь после венчания в соборе при стечении огромного количества народа произошло кровавое сведение счётов. Но на сей раз внутри самого клана Бальони, некоторые члены которого устроили заговор против главы семейства старика Гвидо, в чьих руках была чрезмерная власть над остальными.

Среди ночи в спальню к донне Леандре постучался перепуганный дворецкий и сообщил, что в соседнем дворце Бальони творится что-то невообразимое — вооружённые люди с факелами в руках окружили здание и оттуда раздаются вопли и крики о помощи. Донна Леандра и её ночной гость быстро оделись и до рассвета не могли успокоиться в ожидании страшных известий.

Утром горожанам предстала страшная картина валяющихся на улицах трупов. Всюду лужи крови, которую жадно лакали сбежавшиеся со всей округи бродячие псы. Среди стонущих раненых, взывающих о помощи, у порога своего дворца лежал Гвидо Бальони со вспоротым животом и вывалившимися наружу кишками. Заговор возглавил один из его племянников, Джан Паоло, который вознамерился взять в свои руки бразды правления кланом. К заговорщикам примкнул Грифонетто Бальони, поверивший, что один из сыновей старого Бальони является любовником его жены. Вскоре стали известны некоторые леденящие душу подробности ночной резни.

Ворвавшись в спальню к молодожёнам, заговорщики выволокли из брачного ложа голого Асторре. Один из головорезов всадил в него кинжал и, разверзнув грудь, вытащил руками ещё бьющееся сердце и впился в него зубами. Подобного каннибализма итальянская земля ещё не знала. За ночь были перебиты все намеченные жертвы. Среди заговорщиков смертельное ранение получил Грифонетто Бальони, кузен донны Леандры. В последний момент он узнал, что был подло обманут, а жена его оклеветана напрасно. Истекая кровью, он дополз до дома матери, взывая о прощении. Но гордая донна Аталанта отказалась простить истекающего кровью сына, и он умер у порога её дома. Глава заговора, изверг Джан Паоло со своими приспешниками покинул город, оставив перуджинцам позаботиться о раненых и захоронении убитых. Чудом оставшись в живых, Лавиния Колонна, овдовевшая в первую брачную ночь, в ужасе бежала со свитой из Перуджи.

В соборе на панихиде по погибшим, где побывала донна Леандра, выступил с проповедью старый архиепископ. Он призвал присутствующих к покаянию за забвение веры, гордыню и жажду власти над ближним. Заключительные аккорды органа не могли заглушить стоны и рыдания прихожан, потерявших своих родных и близких.

Рассказывая за ужином Рафаэлю о том, как прошла панихида, донна Леандра с трудом сдерживала возбуждение. Перекрестившись, она промолвила:

— Возмездие свершилось, и мой несчастный Симоне отомщён!

Эти трагические события побудили Рафаэля к отъезду из города, где ему вторично довелось стать свидетелем кошмарного кровопролития. Однако прежде надлежало завершить работу над двумя крупными заказами, за которые был выплачен солидный аванс.

В течение осени был написан многофигурный полиптих по заказу монахинь монастыря Святого Антония Падуанского, который позднее был расчленён и, словно в напоминание о трагических событиях, потрясших Перуджу, получил название «Алтарь Колонна». Его разрозненные доски осели в музеях Нью-Йорка и Лондона. Тогда же появился впечатляющий «Алтарь Ансидей» (Лондон, Национальная галерея) с Иоанном Крестителем и Николаем Мирликийским, излучающий мир и спокойствие, словно здесь не лилась кровь и не было трупов на улицах. Рафаэль написал также небольшую картину Pax Vobis («Мир вам») с погрудным изображением воскресшего Христа, благословляющего грешный мир (Брешия, Пинакотека), в котором так много зла и несправедливости.

Эти работы упрочили славу художника. Никто из живописцев в Перудже не решился бы помериться с ним силами, а её прославленный мастер и почётный гражданин в те дни находился во Флоренции. Слава за Рафаэлем ходила по пятам. Его узнавали на улицах, а приглашения на приёмы приходили чуть ли не каждый день. У него появилось немало друзей среди местной творческой молодёжи, которая тянулась к нему, заворожённая как его работами, так и самой его личностью. Молодой начинающий художник Доменико Альфани по прозвищу Менеко и чеканщик Чезаре Россетти, которого Рафаэль в письмах ласково называл Чезарино, были готовы пойти за ним хоть на край света, но в их привязанности к нему не было и тени корысти. Он также отвечал им дружбой и благожелательностью.

В тот период, отмеченный бурными событиями, Рафаэль сумел многое познать и доказать себе самому. Полученный опыт открывал перед ним новые горизонты. Он явно торопился и на всякий случай в новом договоре с монахинями монастыря Санта-Мария ди Монтелюче на написание алтарного образа также на тему «Коронация Девы Марии» при возникновении спорных вопросов указал в качестве возможного своего местонахождения Урбино, Читта́ ди Кастелло и Венецию. Ему давно хотелось побывать в славной столице Адриатики и познакомиться с венецианской школой живописи, а особенно с работами Джорджоне, о котором в последнее время много говорили. Однако в дневниках всезнающего венецианского летописца Марино Санудо-младшего, которому можно доверять, нет сведений о посещении Рафаэлем лагунного города, хотя имеется и другое мнение на сей счёт. Начатую им картину для монастыря Санта-Мария ди Монтелюче дописали позднее по его рисункам ученики — Джулио Романо и Джован Франческо Пенни.

Вскоре Рафаэлю пришлось покинуть гостеприимный дворец Одди, поскольку неожиданно донна Леандра по настоянию той же монахини Коломбы отправилась на богомолье во францисканский монастырь, расположенный у подножия горы Верна близ истоков Тибра. По-видимому, ясновидящая Коломба побывала на освящении картины «Коронация Девы Марии» в храме Сан-Франческо аль Прато и кое-что сумела там открыть для себя. При пылком расставании не обошлось без слёз раскаяния и клятвенных заверений в верности. Рыдая, безутешная Леандра то падала ниц перед Распятием, истово молясь, то вновь кидалась в объятия Рафаэля. Больше любовникам не суждено было свидеться.

Незадолго до отбытия на богомолье донна Леандра познакомила своего знаменитого постояльца с подругой по несчастью двоюродной тётей Аталантой Бальони, потерявшей во время резни единственного сына Грифонетто, названного так в честь любимого мужа Грифоне, который несколько лет назад также пал жертвой кровавой междоусобицы. Великое горе придало лицу донны Аталанты мужественную суровость и сокрытое очарование. У неё был придел в том же храме Сан-Франческо аль Прато, и ей хотелось увековечить память убиенных сына и мужа. Для Рафаэля желание матери было свято, и он пообещал подумать над её предложением.

После отъезда донны Леандры он без особого труда нашёл себе новое пристанище, так как приглашений из разных знатных домов было предостаточно. Но ему приглянулся скромный особнячок одной молоденькой вдовы местного лекаря неподалёку от популярного места прогулок перуджинцев, приходящих полюбоваться закатом со смотровой площадки, откуда с большой высоты и по сей день открывается великолепная панорама долины, окаймлённой скалистыми отрогами гор, вершины которых покрыты снежными шапками. К их крутым уступам прилепились селения, как орлиные гнёзда, а внизу в долине среди садов, виноградников и возделанных полей извиваются речушки, выплачивающие дань своими водами ненасытному Тибру, затопляющему во время таяния снегов в горах все посевы. Этот умбрийский пейзаж, пропитанный прозрачным воздухом, где, казалось, небо касалось земли, прочно запечатлелся в памяти Рафаэля. Он неизменно присутствует во многих его работах в качестве неотъемлемой части композиции, придавая особое очарование любой картине.

Пребывание в особняке милой вдовушки стало вскоре его тяготить из-за чрезмерного внимания и заботы любвеобильной хозяйки. Видимо, именно её запечатлел Рафаэль на рисунке, хранящемся в Британском музее. Он бы давно расстался с вдовушкой, если бы не волокита, затеянная монахами Камальдульского ордена. Они обратились к нему с предложением расписать фресками алтарную стену церкви Сан-Северо. Предложение пришлось не по душе Рафаэлю из-за выдвинутых жёстких требований, и он ответил отказом, собираясь окончательно покинуть город. Тогда монахи обратились к епископу Урбино монсеньору Габриэлли за содействием. После вмешательства влиятельного иерарха художнику пришлось поневоле приступить к весьма трудоёмкой работе.

Это была его первая настенная роспись, если не считать небольшую фреску в родительском доме. Главная алтарная стена насчитывала четыре метра в ширину и шесть в высоту. Сегодня судить об этой фреске затруднительно, поскольку в ходе позднейших работ по укреплению просевшего из-за частых землетрясений фундамента церкви роспись была сильно повреждена. Так, от верхней её купольной части сохранилась одна только рука Всевышнего с книгой, на которой различимы буквы альфа и омега, то есть жизнь и смерть. Взявшись с неохотой за работу, Рафаэль оставил фреску незавершённой и покинул Перуджу, но позднее был вынужден к ней вернуться и поправить образ Мадонны с Младенцем, помещённой в голубовато-золотистую нишу. Это единственная работа Рафаэля, оставшаяся в Перудже, ибо все остальные были похищены или проданы на сторону.

С фреской в церкви Сан-Северо связан один знаменательный факт, чего Рафаэль не мог себе даже вообразить. По просьбе настоятеля монастыря её дописал Перуджино, дополнив шестью фигурами святых. Он был потрясён вестью о внезапной кончине Рафаэля и незадолго до своей смерти сменил гнев на милость, простив урбинцу дерзкое соперничество. Слабеющей рукой старый мастер воздал должное безвременно ушедшему из жизни гению, гордясь им как учеником. Хочется верить, что Перуджино наконец осознал, насколько молодой коллега превзошёл его.

Прежде чем окончательно расстаться с Перуджей, Рафаэль создал один из подлинных шедевров по заказу местного аристократа Альфани делла Стаффа — это так называемая «Мадонна Конестабиле» (Петербург, Эрмитаж), пронизанная прозрачностью умбрийского воздуха, который он вбирал в себя полной грудью, любуясь красотами этого живописного края с высоты городской смотровой площадки. В этом небольшом по размеру tondo (диаметр 17,9 сантиметра) отразилась прозрачная чистота души самого автора.

Судя по рисунку из венского музея Альбертина, поначалу художник намеревался изобразить гранат в руках шаловливого Младенца, типичный жанровый мотив у многих мастеров Кватроченто, но затем заменил его книгой, на которую по диагонали устремлены взоры Матери и Сына. Как почти у всех рафаэлевских мадонн, композиция представляет собой пирамиду, вписанную в круг — тондо, чем достигаются певучесть и нежная плавность линий с их спокойным ритмом. Столь же сдержанна цветовая палитра картины по основным её составным тонам в полном согласии с круговым композиционным построением. В центре картины ярким красным пятном выделяется одеяние Мадонны, поверх которого накинут зеленовато-синий плащ. За её спиной простирается скромный пейзаж, окрашенный светлой лазурью, столь свойственной начальной осенней поре, как это тонко подмечено в одном из стихотворений Ф. И. Тютчевым, который любил осень и хорошо был знаком с её красками, в том числе и на земле Италии:

На заднем плане картины одиноко стоят обнажённые тополя, вдали вершины гор, припорошенные первым снегом. На зеркальной глади незамёрзшего озера утлый чёлн, а по голой стерне едет в неизвестность всадник. На всём печать тихой грусти. Деве Марии Рафаэль придал черты незабвенной донны Леандры, оставившей след в его сердце. Мадонна глядит в книгу, содержание которой хорошо ей известно, а потому в её взгляде затаённая печаль, ибо она знает, что ждёт Сына.

Резная рама «Мадонны Конестабиле» выполнена по рисунку Рафаэля и служит ей драгоценной оправой. Чтобы сгладить несоответствие между живописью картины и рельефностью резного обрамления, автор разместил в угловых пустотах рисованные гротески, которые плавно переводят очертания тондо в квадрат, а затем в прямоугольник рамы. Помимо пейзажа, напоминанием о Перудже служат вырезанные на раме крылатые грифоны, словно слетевшие с герба города.

Хотя шумный успех последних работ окрылил Рафаэля, он отдавал себе отчёт, что провинциальная Перуджа уже не может ему дать более того, что он успел здесь добиться. Главное, что особенно радовало, его перестали сравнивать с кем-либо, даже с Перуджино, ибо сразу узнавали свойственную ему неповторимую манеру письма. Неудержимо тянуло домой, откуда приходили вести от родных и друзей. В последнем письме дядя Симоне Чарла писал, что его заждались в Урбино и считают при дворе своим, famulus. Такой чести, писал дядя, не удостоился никто из местных живописцев — ни Вити, ни Дженга, а тем более объявившиеся в последнее время в городе пришлые художники.