Мирослав Морозов

ПОДВОДНЫЙ МИННЫЙ ЗАГРАДИТЕЛЬ «Л-3» В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ

Подводный минзаг «Л-3» по праву считается одним из кораблей нашего флота, наиболее прославившихся в годы войны. За боевые достижения он заслужил гвардейское знамя, боевая рубка корабля экспонируется на открытой площадке музея Великой Отечественной войны на Поклонной горе. Боевой путь «Фрунзевца» (подлодка имела собственное название до сентября 1934 г.), а также боевые пути его командиров неоднократно становились не только предметом рассмотрения историков и журналистов, но даже поэтов и писателей. Подавляющее большинство из них старались прославить подвиги гвардейского экипажа, и лишь некоторые занимались изучением боевого пути по документам. Это и понятно: до сравнительно недавнего времени доступ в отечественные военные архивы для большинства исследователей был затруднен, а в зарубежные и вовсе невозможен. Теперь же ситуация в корне изменилась, и мы попытаемся максимально точно восстановить боевой путь «Л-3» на основании документов обеих противоборствующих сторон, реально оценить ее боевые успехи, а также показать мужество и героизм экипажа.

«Л-3» была построена на Балтийском заводе в Ленинграде: заложена 6 сентября 1929 года, спущена на воду 8 июля 1931 года, вступила в строй 5 ноября 1933 года. До войны подлодка активно занималась боевой подготовкой в составе 3-го (с марта 1935 г. — 12-го) дивизиона 1-й бригады подлодок Краснознаменного Балтийского флота (КБФ). Наиболее значимым достижением экипажа стало 62-суточное автономное плавание летом 1936 года. После окончания кампании 1938 года корабль стал на капитальный ремонт на заводе «Судомех», который был окончен лишь в самом конце 1940 года. В течение зимы подлодка базировалась на Либаву, осуществляя программу госиспытаний. 24 февраля на нее подписали приемный акт, а 12 мая подняли военно-морской флаг. Сразу после этого для устранения замеченных недоделок потребовалось докование, которое субмарина прошла с 3 по 16 июня. До 20-го числа были приняты все виды запасов, кроме топлива, которое не было получено из-за нерасторопности командования порта. С учетом вышеизложенного о прохождении экипажем курса боевой подготовки говорить не приходится — фактически были отработаны только плавание в надводном и подводном положениях, а также проверена исправность оружия. А завтра, как говорится, была война…

Вот что писал в донесении о первом боевом походе командир «Л-3» капитан 3-го ранга П.Д. Грищенко:

«22.06.41 в 04:30 был разбужен сильными взрывами бомб. Выйдя из помещения, увидел пять немецких самолетов над Либавой. Личный состав был уже на ПЛ и готов открыть огонь. На вопрос у оперативного дежурного штаба Либавской базы, можно ли нам стрелять, последний ответил: "А разве подводные лодки могут стрелять?", и, установив, что могут, дал отказ, ссылаясь на неясную обстановку. Видя такую неясность, я побежал на ПЛ и решил открыть огонь, но по пути меня встретил специалист СКС и дал прочесть шифровку командующего флотом, где он категорически приказывает прекратить разговоры о войне и заняться боевой подготовкой. Прочитав такую шифровку, я решил не стрелять и принял самолеты противника за свои, которые производят учения по плану МПВО, накануне объявленного по радио. Радиовахту на ПЛ приказал не закрывать. В 7.00 22.06.41 г. получил радио по флоту: «Война с Германией»; самолетов уже над Либавой не было. Таким образом обстановка до 7:00 22.06.41 г. не была ясна и все были уверены, что это учение».

Лишь около 5 часов утра командир базы капитан 1-го ранга М.С. Клевенский распорядился выслать «Л-3» в море с задачей несения дозора. Интересно отметить, что Грищенко в донесении утверждал, что получил это приказание только спустя 14 часов после его отдачи! В течение всего этого времени командир пытался заправить свой корабль, на котором к началу войны оказалось лишь 2 тонны топлива. До 14 часов пытались получить топливо с баржи, но та не подала ни грамма соляра из-за неисправности насоса. Лишь после этого Грищенко по собственной инициативе встал в «очередь» на заправку у берегового топливного склада, после чего наконец-таки удалось заполнить цистерны. В 19:22 подводный минный заградитель вышел из гавани, но еще полтора часа простоял в аванпорте, где ждал катеров «МО», которые должны были обеспечить выход в море. В момент, когда подлодка осуществляла дифферентовку, она попала под пулеметный обстрел немецких бомбардировщиков. На этот раз командир, не раздумывая, приказал открыть огонь, но, наверное, сразу же пожалел об этом — при первом же выстреле лодочной «сотки» у него лопнула перепонка правого уха. После ухода самолетов Грищенко счел за благо лечь на грунт, хотя глубина аванпорта составляла всего 10 метров и подлодка, лишь чуть прикрытая водой, была прекрасно видна с воздуха. Кроме того, она могла стать жертвой случайного таранного удара своего же корабля или даже катера. Только дождавшись прекращения взрывов авиабомб, командир «Л-3» решился всплыть. В 21 час подлодка вышла из аванпорта Либавы и уже к часу ночи 23 июня заняла позицию у мыса Акменрагс.

Личность командира подлодки, капитана 3-го ранга П.Д. Грищенко, действительно легендарна (легенды о нем продолжают ходить в литературе до сих пор) и потому требует к себе особого внимания. Детство и юность уроженца города Первомайска Николаевской области 1908 года рождения Петра Денисовича были очень тяжелыми. Батрачил, затем, не вынеся хозяйских побоев (отец к тому времени умер), сбежал в Одессу, где нанялся чистить пароходные котлы. Именно там он и «заболел» морем. Поняв, что без образования — никуда, Грищенко окончил железнодорожную школу, а затем два курса электромеханического техникума, после чего по комсомольской путевке уехал поступать в ВМУ имени Фрунзе. Должно быть, сдача вступительных экзаменов и учеба потребовали от малообразованного паренька больших усилий. Училищный выпуск состоялся в 1931 году, и по распределению Грищенко попал на знаменитую «Пантеру» — ту самую, которая в 1919 году открыла боевой счет советских подводников, потопив британский эсминец «Виттория». Ей тогда был назначен командовать известный подводник Л.М. Рейснер, брат революционной комиссарши Ларисы Рейснер, прототипа «Оптимистической трагедии» В.В. Вишневского.

«Первая подводная лодка! — пишет биограф Грищенко Г.Г. Костев. — Первый командир! Пришло, как ни странно, и первое разочарование. Не понравилось Грищенко, что он попал на "Пантеру» — ведь лодка была уже старой. Не все понравилось поначалу и в командире: сдержанность, сухость, чрезмерная строгость по отношению к подчиненным».

Вот так в начале службы определяется каждый офицер — через отношение к своему командиру он понимает, что для него приемлемо и чему хочется подражать, а что нет. Молодому человеку очень сложно воспринимать личность наставника по частям, и если сумма положительного перевешивает, то он начинает копировать наставника во всем. Так произошло и с Грищенко. С его слов биограф записал: «Однако необычный педагогический такт Рейснера, его терпение, умение без шума, крика, но всем своим видом, интонацией, действиями учить подчиненных сделали свое дело. Индивидуальность Рейснера, его уроки Петр Денисович помнит до сих пор. Он не забыл, как однажды спросил командира "Пантеры", обязательно ли командиру корабля вникать во все мелочи. От такого вопроса Лев Михайлович сначала покраснел, прищурился, а затем строго, но не повышая голоса, чеканно ответил:

— Обязательно и даже — очень. Это мой долг! Вам советую поступать так же. Очень советую».

Следует подчеркнуть, что под патронажем Рейснера Грищенко служил не только на «Пантере», но и в 1933–1934 годах, после окончания специальных курсов комсостава, на подлодке «Д-2». В то же время далеко не все воспринимали крестного отца Грищенко так же положительно, как и он сам. Служивший минером на другой лодке той же бригады И.А. Быховский вспоминал о Рейснере так: «Судя по воспоминаниям людей, лично знавших Ларису Рейснер, ее брат не обладал даже крупицей ее обаяния и революционной страстности. У Л.М. Рейснера был весьма трудный характер. Невероятный формалист и бесстрастный педант, он был вежлив до тошноты, носил фуражку с огромным козырьком и стремился изображать из себя некого "кэптена". Однажды молодой матрос растерялся и не отдал ему рапорта. Рейснер подошел к провинившемуся вплотную и вкрадчивым голосом промолвил:

— Товарищ вахтенный, прошу вас, будьте любезны после смены с вахты разыскать товарища старпома и передать ему мою просьбу немедленно арестовать вас на двое суток за неотдачу мне рапорта.

Этот командир отличался очень замкнутым нравом. Он почти не общался с командой, знал ее плохо и не был ею любим».

То, что так думал не один Быховский, подтверждала и служебная аттестация: «Этот широко образованный человек имел все основания считаться образцовым командиром, но мешали его некоторые своеобразные взгляды. Рейснер считал, что на флоте командир имеет слишком мало прав, внешне почти не отличается от краснофлотцев, а это ведет к панибратству, говорил, что мы в области морской культуры должны взять кое-что у старого флота. Проскальзывала в словах Рейснера и недооценка партийно-политической работы. Нельзя было не уважать его за талант и способности как подводника, но трудно было мириться с его настроениями, тем более, что он имел влияние на известную часть командиров, особенно молодых подводников, преклонявшихся перед его мастерством». Последние слова в полной мере относились и к Грищенко, который унаследовал от Рейснера не только спокойствие и вежливость, но и излишнее самолюбие, внешнее щегольство и любовь к сарказму, которая проявлялась не только в отношениях с подчиненными, но и с начальством. В конечном итоге именно эти качества и стали определяющими в том, как сложилась его карьера.

Впрочем, все это произойдет гораздо позже, а в середине 30-х, после непродолжительной службы на Севере, Грищенко окончил Учебный отряд подводного плавания, а затем служил помощником и командиром большой подлодки «Д-5». С последней должности он поступил на командный факультет академии, которую окончил в 1940 году, и стал командиром оканчивавшей капремонт «Л-3». В своих мемуарах Грищенко подчеркивал всю исключительность своего статуса — ведь командир подлодки с академическим образованием это чуть ли не нонсенс. На самом же деле изучение послужных списков показывает, что таких на КБФ кроме него было еще пять, да и ходить за примером, что он не исключительный, далеко было не надо — в той же Либаве рядом с ним служил командир «С-1» И.Т. Морской, который окончил академию годом раньше. Но он погиб на вторые сутки войны и мемуаров не оставил…

Тем не менее для первого похода все вышло не так уж плохо. До 26-го субмарина спокойно находилась на дозорной позиции, и если не считать того, что штаб Либавской ВМБ не давал квитанций на ее сообщения о пролетающих самолетах, все проходило спокойно. Около 17 часов 24 июня из штаба флота поступило приказание уничтожить корабли противника, высадившие десант в 15 милях севернее Либавы, но Грищенко его, судя по всему, не получил. Спустя трое суток с начала войны в штабе флота все-таки вспомнили, что у него в распоряжении имеется единственный минный заградитель, использовать который в качестве обычной дозорной подлодки вряд ли разумно. Утром 25 июня начальник штаба КБФ Пантелеев передал в Ригу радиограмму командиру 1-й бригады подлодок Герою Советского Союза Н.П. Египко, где предлагал ему поставить задачу на постановку мин «Л-3» у Мемеля против крейсеров. В штабе бригады немного подумали и с наступлением темноты передали: «С 00 час. 26.06 до 00 час. 28.06 приказываю выставить заграждения банками по 3–4 мины каждая у Мемеля. Начальная точка Ш=55.45,8 Д=21.00,3, точка поворота Ш=55.43,9 Д=20.59,2 конец постановки Ш=55.42,2 Д=21.01,0. С 00 час. 28.06 оставить позицию и возвратиться в Ригу. Время прохода Ирбенского пролива донести». Лодка подтвердила получение приказа в 02:43, но в штабе флота приказ командира 1-й БПЛ смогли расшифровать только в 19:07, что многое говорит об организации связи и боевого управления. Немцы с расшифровкой справились гораздо оперативнее, и уже в 10:00 26-го штаб немецкого командующего тральщиками «Норд» получил приказ провести поиск мин и подлодки по указанным координатам.

Тем временем «Л-3» описала широкую дугу, уйдя в море в надводном положении и снова вернувшись к берегу на широте Мемеля. С 2 часов ночи 27 июня подлодка шла в подводном положении, и спустя три часа на ней зафиксировали отдаленные разрывы глубинных бомб. Можно не сомневаться, что их сбрасывали охотники «Uj 118», «Uj 113», которые покинули дозорную позицию и вели поиск в районе указанных координат. Днем на 118-м отказал гидролокатор, что, видимо, стало одной из причин безрезультатности поиска. Тем временем командир подводного минзага пребывал в раздумьях. В своем донесении Грищенко писал:

«При переходе для минной постановки у Мемеля не была ясна обстановка; поставленную задачу понял, но закралось сомнение — почему мне приказали поставить минное поле так, а не по другому. Решил, что, очевидно командование установило фарватер и его надо заградить. Для того, чтобы проверить, решил провести разведку на себя, но оказалось после разведки, что это не фарватер. Корабли противника выходят из Мемеля и идут до буя, после чего ворочают на зюйд и идут вдоль берега; таким образом, передо мной стала задача — ставить ли мины согласно приказа или ставить согласно выявленного фарватера. Поскольку замысел командования мне не был известен, а задача поставлена конкретно, решил ставить там, где приказано, что и сделал с 12:00 до 13:30 27.06.41».

Вряд ли командование бригады и штаб флота читал эти слова с удовлетворением — не очень тонкий намек на штабную глупость здесь налицо, но нам хотелось бы заострить ваше внимание не на традиционном для Грищенко сарказме, а на другом. Во-первых, командир бригады приказал выставить мины против крейсеров, а не против торговых судов. Крейсера могли для подхода к порту использовать другой фарватер, так что ценность проведенной командиром «на себя» разведки была весьма сомнительна.

Во-вторых, из материалов Управления подводного плавания, представители которого занимались сбором боевого опыта, следует, что, увидев транспорта, уходившие из Мемеля на юг, командир решил, что немцы под ударами Красной Армии эвакуируют порт, а в такой обстановке суда могли идти и случайными курсами, которые не следовало бы считать точными фарватерами.

В-третьих, и самых главных, сейчас-то мы точно знаем, что никаких немецких транспортов в тот день в Мемель не прибывало и не убывало, а то, что Грищенко наблюдал, являлось парой искавших его охотников да группой вспомогательных тральщиков 31-й флотилии (бывшие голландские люггеры), выходивших для разведывательного траления по известным немцам координатам постановки «Л-3». Тот факт, что, протралив весь район до утра 30 июня, немцы так и не нашли ни одной мины, говорит о том, что они были выставлены все-таки не совсем там, где это приказывал комбриг Египко. Впрочем, причиной отсутствия мин могли быть и нарушения, допущенные при подготовке мин в базе, приведшие к неправильной установке по глубине. Именно к такому выводу можно прийти исходя из того факта, что вечером 2 июля находившийся в дозоре у Мемеля охотник «Uj114» обнаружил при помощи гидролокатора в точке 55.44,1 с.ш./20.59,VI в.д. три подводных объекта на расстоянии 900, 600 и 400 м, которые классифицировал как мины. В течение 3 и 4 июля тральщики 31-й флотилии вновь протралили прибрежный фарватер № 80 катерными тралами MPG на глубину до 10 метров (лодка ставила мины с углублением 12 футов — 3,7 м) в этом районе на ширину три мили и вновь ничего не нашли — мины «Л-3» «пропали с горизонта» окончательно.

Интересно отметить, что командир, признавая тот факт, что мины были выставлены вдалеке от фарватера, в своих мемуарах объявил мемельскую постановку сверхрезультативной, приписав ей гибель сразу шести судов! Два из них: транспорт «Поллукс» и рыболовный траулер «Понтер», можно отбросить сразу, поскольку они погибли очень далеко от места постановки — «Поллукс» 23 ноября у Ростока, «Гюнтер» 8 октября в точке 55.18 с.ш./18.5VII в.д. Что же касается четырех остальных, то они действительно погибли у Мемеля, но не на минах «Л-3», а на немецком оборонительном заграждении: латвийский «Кайя» (244 брт) подорвался 1 октября из-за неправильных действий капитана, пренебрегшего советом лоцмана, шведский «Уно» 22 ноября потому, что пытался вообще обойтись без услуг лоцмана, немецкий «Эгеран» (1142 брт) 26 ноября потому, что вышел за пределы фарватера в туманную погоду. Подробности гибели 19–20 ноября транспорта «Хенни» (764 брт) неизвестны, поскольку он затонул со всем экипажем и при тралении заграждения был найден лишь его остов. Координаты подрывов всех четырех судов были еще раз уточнены при тралении, и все они находились на немецком заграждении. В конце ноября — первой половине декабря тральщики 31-й флотилии и катера плавбазы тральщиков «MRS 12» вытралили оборонительное поле, уничтожив 102 мины EMD. Еще четыре были ранее замечены плавающими и расстреляны, и столько же числилось сработавшими при подрыве судов. 10 мин потерялось, как и все 20, выставленные с «Л-3»…

После постановки Грищенко начал возвращение вдоль латвийского побережья, которое внезапно омрачилось неисправностью кормовых горизонтальных рулей — при одной из перекладок они застыли в положении 25 градусов на погружение. Починить их привод, рассоединившийся в надстройке, можно было только с наступлением темноты в надводном положении. Эту задачу в ночь на 29-е выполнил персонал БЧ-5, которую возглавляя один из лучших инженеров-механиков подводных сил КБФ М.А. Крастелев. Правда, при этом в надстройку уронили лом, который грозил заклинить рули окончательно, но он был извлечен самым щуплым членом экипажа — старпомом В.К. Коноваловым. В эту же ночь подлодка получила приказ возвращаться не в Ригу, а в Таллин через проливы Соэлавяйн и Мухувяйн, правда, при этом указывалось, что северные подходы к Мухувяйну закрыты для плавания в связи с обнаружением мин. Вечером 29-го начальник штаба КБФ закрыл для прохода и Соэлавяйн, хотя еще раньше «Л-3» приказали идти в Рохокюлу, куда в это время направлялись и плавбазы 1-й бригады. В связи с этим командир 1-й бригады Египко приказал подлодке временно задержаться в районе западнее входа в пролив. Причиной задержки первоначально стала необходимость в обвеховывании мест потопления немецкой авиацией транспорта «Марта» и шаланды «Амга», а также желание обеспечить встречу подлодки тральщиками. Поскольку те были заняты проводкой плавбаз бригады в Моонзунде, командиру минзага пришлось ждать дальнейших приказаний в течение двух суток. Грищенко утверждал, что за время маневрирования в районе шесть раз слышал скрежет минрепов по корпусу, но сопоставление с известными координатами минных заграждений показывает, что скорее всего подлодка собирала на себя рыбацкие сети. Наконец, в 01:30 2 июля на субмарине смогли прочитать отправленную еще девять часов назад радиограмму штаба Прибалтийской ВМБ, где ей предписывалось в 22 часа 1 июля прибыть в точку встречи с тральщиками в районе бухты Тагалахт. Очевидно, тот, кто отправлял радиограмму, совершенно не задумывался над тем, что в момент отправления лодка будет находиться под водой, где прием радиоволн невозможен. Впрочем, даже если «Л-3» пришла бы в назначенную точку, ее там никто бы не встречал. Дело в том, что посланные навстречу тральщики «Т-298» и «Т-299» на выходе из Соэлавяйна попали на выставленное немецкими торпедными катерами минное поле «Кобург», где «Т-299» подорвался и быстро затонул. Второй тральщик подобрал 17 уцелевших при взрыве и вернулся в базу. После этого пролив вторично закрыли для прохода, а Грищенко приказали продолжить ожидание в бухте Кихелькона.

Сделать это оказалось непросто — ночью при подходе к берегу субмарина подверглась обстрелу береговой батареи и была вынуждена срочно погрузиться. Утренняя попытка пройти в бухту под перископом оказалась невозможной из-за тумана. Минзаг пролежал на грунте до 18 часов 2 июля, а затем повторил подход — на этот раз успешно. Достигнув 13-метровой глубины, Грищенко приказал всплыть и сразу же вынести на мостик флажные опознавательные сигналы. «Как потом выяснилось в Кихельконе, — писал командир в своем донесении, — решение было правильное. Батареи, заметив какие-то флаги на ПЛ, решили либо своя, либо сдается в плен, почему огня и не открывали, а выслали навстречу катер». Как и следовало ожидать, никто в бухте о подходе подлодки оповещен не был. Пройдя в глубь бухты и встав у самого берега, Грищенко немедленно послал Коновалова на стоявший рядом транспорт «Оскар» с приказом запереть и опечатать его радиорубку. Идея в принципе была верной, но командир «Л-3» не мог знать, что информацию о его прибытии в бухту врагу передадут не какие-то диверсанты или приспешники из числа националистов, а… он сам. Уже спустя три часа после прибытия подлодки командир дежурившей у входа в Соэлавяйн немецкой субмарины «U145» капитан-лейтенант Франциус получил приказ обследовать бухту, что и произвел в утренние часы 3 июля. К счастью, «Л-3» стояла далеко от входа, и пройти до ее стоянки в подводном положении немецкая лодка не смогла бы из-за малых глубин. Франциус ничего не обнаружил и отошел в море. Оттуда он наблюдал, как около 12 часов в бухту прошли катера «МО», присланные командованием ВМБ для эскортирования «Л-3». Грищенко не стал спешить с переходом, разумно предположив, что сделать это гораздо безопасней в ночные часы, а за оставшееся время с интересом выслушал рассказ катерников о том, как они искали вражескую подлодку на подходах к Соэлавяйну в ночь на 2 июля. Теперь ему стало ясно, кому принадлежали кильватерные струи, которые он несколько раз замечал в темноте. О том, чем могла закончиться такая встреча, было лучше не думать, и свои эмоции командир минзага выразил в нескольких иронических строчках донесения. Но и на этом его злоключения не закончились. При ночном переходе в Рохокюлу подлодка чуть не столкнулась с преграждавшим фарватер буксиром, но, избежав столкновения, села на мель, правда, без серьезных последствий. На переходе к отряду присоединились два катера-тральщика типа «Рыбинец», которые перед этим протралили вход в пролив и не обнаружили при этом ни одной мины. Они и не могли их обнаружить, поскольку тралили контактными катерными тралами, а «Т-299» подорвался на донной неконтактной мине. О том, что такие мины у немцев есть, наши в наших штабах знали, но о том, что их против нас может применять противник, старались не думать. Следующий этап перехода Рохукюла — Таллин прошел в ночь на 5 июля без происшествий, если не считать таковыми двукратное открытие огня «Л-3» по группам наших торпедных катеров, о которых Грищенко не имел оповещения. Лишь после начала стрельбы катера отказывались от торпедных атак, отворачивали в сторону и давали опознавательные. В свою очередь разрешения на открытие огня по субмарине штаб флота запрашивали береговые батареи, даже несмотря на то, что она сопровождалась нашими же катерами. В выводной части донесения Грищенко задал командованию решительную «трепку», не считаясь ни с чинами, ни со званиями:

«Подготовка к войне была исключительно безобразна… В момент нападения противника ему много способствовала… шифровка командующего флотом от 21.06.41, которая запоздала… Штаб Либавской ВМБазы в ответственный момент занимался не кораблями, а эвакуацией своего штаба… Связь с ПЛ слаба, так например, командир Прибалтийской ВМБ ответственную радиограмму послал на ПЛ в 16:30, причем ему должно было быть известно, что ПЛ в это время находится под водой… Из приведенного описания похода ясно видно, что противник в Балтийском море не плавает, а ходит вдоль самого берега, благодаря чему глубины не позволяют атаковать…»

Ну разве могло руководство относиться к такому командиру позитивно? Вряд ли эта язвительность шла на пользу дела, но для Грищенко, несомненно, она была вопросом самовыражения.

Система подведения итогов походов в то время еще отсутствовала, но в целом поход «Л-3» был оценен как успешный. В штабе флота командира упрекнули в отсутствии разумной инициативы при выборе места постановки, и впредь предоставили ему право самому выбирать, где ставить мины, после проведения разведки «на себя». Этим правом Грищенко предстояло воспользоваться очень скоро, поскольку «Фрунзевец» являлся на тот момент единственным боеготовым подводным минным заградителем КБФ.

В свой второй поход «Л-3» вышла из Таллина днем 15 июля. До мыса Ристна ее и «С-8» сопровождали тральщик и пять катеров. Переход на позицию в Данцигскую бухту осуществлялся днем в подводном положении и только ночь — над водой. Это позволило сохранить скрытность, хотя и заняло три дня. Утром 19-го Грищенко приступил к своей первой задаче — постановке мин. Для этого он в подводном положении пошел к мысу Брюстерорт, справедливо рассудив, что курсирующие между Данцигской бухтой и Мемелем суда будут проходить в непосредственной близости от него. Его предположения блестяще подтвердились в 07:50, когда на горизонте показались дымы, а затем два судна, принятые командиром за тральщики. Корабли дошли до мыса, после чего развернулись на обратный курс. «Л-3» последовала за ними, выставив за 4,5 часа весь свой минный магазин. В 18:50 был зафиксирован сильный взрыв, вслед за чем в перископ в направлении минной банки наблюдался «столб воды и дыма». Между 19:30 и 23:00 акустик зафиксировал серию взрывов, которую Грищенко расценил как бомбометание эскортных кораблей, пытающихся контратаковать подлодку, только что «потопившую» транспорт. Поскольку взрывы слышались и на следующий день, командир решил отойти из опасного района к маяку Риксхефт, где он спокойно провел последующие шесть дней. Периодически подлодка получала приказы из штаба действовать на маршруте Пиллау — Мемель, приближаясь к берегу, но Грищенко их игнорировал. В ночь на 27-е он посчитал, что топлива у него осталось только на возвращение в базу, и потому своим решением покинул позицию. Справедливости ради надо сказать, что курс отхода он решил расположить на расстоянии 5–6 миль от береговой черты, совместив его с поиском судов противника. Однако, как показали последующие события, к такому поиску он не был подготовлен ни тактически, ни морально. Утром подлодка достигла района мыса Акменрагс, где в перископ были замечены тральщик и четыре катера. Спустя 10 минут акустик услышал взрывы, которые Грищенко принял за начало преследования. С перерывами взрывы продолжались на протяжении

23 часов, что стоило подводникам немало нервов. Как показывает знакомство с немецкими документами, опасения были напрасными — противник не обнаружил субмарину, а все взрывы имели непосредственное отношение к нашим действиям — летавшие волнами с небольшими интервалами бомбардировщики ВВС КБФ атаковали немецкие тральщики в гавани и на подступах к Виндавскому порту. Тем временем «Л-3» ушла к шведскому острову Форэ, где уточнила счисление и обнаружила крупный боевой корабль, идентифицированный Грищенко как крейсер «Готланд». Наконец, днем 29-го командир передал радиограмму, что через сутки он планирует прийти в район мыса Ристна, и просил обеспечить встречу. Эскорт своевременно прибыл в точку рандеву и, поскольку ранее разведка неоднократно докладывала об обнаружении тут немецких подлодок, начал сбрасывать глубинные бомбы. После всплытия Грищенко отругал за это командира эскорта, указав, что «своя лодка всегда может ошибиться в счислении и попасть не в указанное место, а под свои бомбы». Возможно, он не был бы столь категоричен, если бы знал, что за его прибытием наблюдают немецкие субмарины «U144» и «U142» — радиограмма с «Фрунзевца», где указывались место и время рандеву, была перехвачена немецкой радиоразведкой. В этих условиях только профилактическое бомбометание тральщиков «Фугас», «Заряд» и двух «малых охотников» и следование противолодочным зигзагом помешали немецким командирам занять выгодные позиции для атаки. К сожалению, без потерь все-таки не обошлось. Находившийся в дозоре на входе в пролив Соэлавяйн тральщик «Змей» вышел за пределы безопасного района и погиб на донных минах, поставленных немецкими торпедными катерами, а сама «Л-3» на входе в пролив села на мель и повредила рули. Снявшись, она в тот же день прибыла в Триги на северном побережье острова Сарема, 31 июля в Таллин, а спустя двое суток в Кронштадт, где стала в доковый ремонт.

Интересна история выставленного 19 июля минного заграждения, которое, как считалось в советское время, стало причиной гибели двух судов противника. Реально, согласно немецким документам, события развивались следующим образом: во-первых, никаких тральщиков в районе мыса Брюстерот «Л-3» встретить не могла, поскольку их там не было. Ближайшее по срокам траление проходившего тут отрезка «фарватера № 80» имело место 24 июля, и оно показало полное отсутствие мин. Скорее всего Грищенко обнаружил рыболовные траулеры, занимавшиеся ловлей в открытом море, и выставил мины у них за кормой в нескольких милях западнее оси фарватера. В ночь на 30 июля, за несколько часов до прихода к мысу Ристна, командир по собственной инициативе решил донести в штаб флота координаты загражденного минами района, которые сразу же были расшифрованы противником. Утром того же дня «фарватер № 80» между точками «блау 09» и «блау 11» был закрыт для плавания судов. Его контрольное траление в тот же день выполнили шесть тральщиков 18-й флотилии, причем оно снова показало отсутствие мин. После этого немецкое командование на некоторое время забыло про минное поле «Л-3», сосредоточившись на решении более насущных задач. Вновь о нем вспомнили 24 октября, когда на берегу между поселками Кранц (ныне Рыбачий) и Саккау была обнаружена целая мина ПЛТ. Получив материальное доказательство постановки и опасаясь, что под влиянием течений и штормов мины могут сместиться на фарватер (так произошло у Либавы с минами тральщика «Фугас»), немецкое командование решило уничтожить заграждение. Для этой цели 20 ноября оно выделило 17 и 18-ю флотилии тральщиков. Последним пришлось работать шесть дней, прежде чем они смогли найти первую ПЛТ. Еще две мины были вытралены 28 и одна 30 ноября. На этом успехи кончились, хотя работы продолжались до конца декабря и были прерваны только в связи с появлением плавучих льдин. Не удовлетворившись результатом, немецкое командование приказало продолжить траление с началом кампании 1942 года. Между 30 апреля и 11 мая восемь тральщиков вновь прочесали весь район, но так и не смогли найти ни одного «подарка» — поле самоликвидировалось окончательно. Что же касается взрывов, услышанных на «Л-3» вечером 19 июля, то они действительно принадлежали глубинным бомбам, но те сбрасывались не у мыса Брюстерорт, а на соседней позиции у Мемеля, где наша подлодка «С-11» около 17:30 безуспешно атаковала немецкий конвой и подверглась столь же безрезультатному преследованию. Ну а на счет «столба воды и дыма», то его придется оставить на совести Грищенко — ведь если верить командиру «Л-3», получается, что ему удалось поднять перископ и осмотреть горизонт быстрей, чем успела осесть поднятая взрывом вода!

В течение двух последующих месяцев подлодка находилась в Кронштадте в готовности к выходу. Несмотря на то что потребность в подводных минных заградителях была острой, у командования флотом просто не нашлось эскортных кораблей, чтобы обеспечить переход подлодки в Таллин. Вскоре это и вовсе было признано нецелесообразным — флот готовился оставить эту базу. 29–30 августа вырвавшиеся оттуда корабли Балтфлота прибыли в Кронштадт, и тут же критическое положение сложилось непосредственно на ближних подступах к Ленинграду. В связи с тем что падение города могло произойти со дня на день, 5 сентября корабли Балтфлота, включая «Л-3», были подготовлены к подрыву. В этой ситуации возник дерзкий, граничивший с авантюрой план прорыва подлодок на Север через Балтийские проливы. В качестве первого эшелона готовились «С-7», «С-9» и «Л-3». Автором плана являлся комбриг объединенной БПЛ Н.П. Египко, в то время как экипажи кораблей смотрели на него без энтузиазма, предпочитая погибнуть в сухопутных боях за город, а не подорвавшись на минах или запутавшись в сетях в непреодолимом, как считалось, проливе Эресунд. Тем не менее план был доложен на самый верх и утвержден Сталиным. Пока готовились к его реализации, сухопутная обстановка стабилизировалась и нужда в столь экстремальном способе спасения отпала. Теперь Египко стремился к отмене операции, в то время как командующий флотом вице-адмирал Трибуц собирался выполнить разрешенное вождем. Это привело к конфликту между военачальниками, который стоил Египко его поста. Тем не менее операцию отменили, и «Л-3» осталась стоять в Кронштадте. Здесь она была свидетелем массированных авианалетов на корабли Балтфлота, в ходе которых за 14 боев с самолетами выпустила 16 100-мм и 170 45-мм снарядов.

В конце сентября британская разведка передала нашей стороне сведения о концентрации немецкого флота во главе с линкором «Тирпиц» в устье Финского залива. Вывод наших штабов был однозначен — враг готовит прорыв главных сил флота к Кронштадту и Ленинграду. Спешно был сформирован так называемый передовой отряд КБФ, куда включили и «Л-3». По замыслу она должна была находиться в бухте острова Гогланд до момента получения сигнала «Альбатрос», означавшего, что корабли противника начали прорыв. Затем субмарине предстояло выйти им навстречу и атаковать не только торпедами, но и минами, которые ставились бы непосредственно по курсу. В ранние часы 1 октября подлодка перешла в бухту острова.

Скопление тут советских кораблей не осталось незамеченным финской авиаразведкой. Вечером в море вышли торпедные катера «Сису» и «Нуоли», имевшие задачу нанести внезапный торпедный удар по кораблям на стоянке. Этот замысел блестяще удался, но финнов подвело торпедное оружие. Под покровом темноты, при видимости, не превышавшей 2–2,5 кб, «Сису» последовательно выпустил обе своих торпеды по «тральщику», которым оказалась «Л-3». Одна из рыбин прошла мимо и взорвалась на берегу, но вторая, шедшая точно в борт, внезапно сделала «мешок» и взорвалась при ударе о каменистое дно на расстоянии 15 м от борта субмарины. С лодки катер заметили перед самой атакой, но из-за неудовлетворительной организации выходов и возвращений своих катеров начали запрашивать опознавательный сигнал. Артиллерийский огонь (выпущено 12 100-мм и 20 45-м снарядов) был открыт уже в момент отхода противника и результатов не имел. От близкого взрыва появились течи в топливно-балластных цистернах № 3, № 4 и № 7, вышла из строя часть приборов и механизмов в 6-м отсеке. После этого эпизода «Фрунзевцу» пришлось проводить на грунте не только дневное, но и ночное время, лишь раз в сутки всплывая для вентиляции отсеков. Так продолжалось до вечера 15 октября, когда «Л-3» вошла в бухту острова, чтобы зарядить батарею. Разыгравшийся свежий ветер начал бить ее кормовой частью в районе ЦГБ № 9 о корму «Щ-310». Поскольку Грищенко в этой ситуации никаких мер не принял, действовать пришлось командиру «щуки» капитан-лейтенанту Д.К. Ярошевичу. Он попытался, подтягиваясь на швартовых, подойти ближе к берегу, а затем отдал кормовые концы и развернулся параллельно «Л-3». Увы, это не спасло ситуацию: минный заградитель навалило на южную оконечность мола, а в довершение ко всему на нее сдрейфовал находившийся в аварийном положении тральщик «Шпиль», которого шторм сорвал с якоря. Его ударом помяло обшивку ЦГБ № 8, и теперь, когда половина цистерн главного балласта потеряла свою герметичность, командиру не оставалось ничего другого, как вернуться в Кронштадт на ремонт. Хотя Грищенко пытался переложить вину за аварию на командира «Щ-310», который якобы слишком слабо закрепил свой корабль, расследование пришло к противоположным выводам, указав, что «Фрунзевцу» следовало сразу после начала шторма выйти в море и либо дрейфовать за пределами гавани, либо лечь на грунт. За вывод подлодки из строя на 15 суток приказом № 049 нового комбрига Трипольского командиру «Л-3» был объявлен строгий выговор с предупреждением, что в следующий раз за подобное отношение он будет предан суду военного трибунала. Тем не менее 27 ноября, через 9 дней после выхода вышеуказанного документа приказом командующего КБФ Грищенко был награжден орденом Красной Звезды. На том кампания 1941 года и закончилась.

Поскольку еще в конце осени корабль успел пройти доковый ремонт, зимний судоремонт 1941/42 года не отнял у экипажа слишком много сил. За окончание его на месяц раньше срока командир подлодки получил второй орден Красной Звезды, а инженер-механик М.А. Крастелев — орден Красного Знамени. До вскрытия Невы ото льда лодка стояла у борта плавбазы «Иртыш» у набережной Летнего сада, а со вскрытием перешла на временную стоянку за Финляндским мостом, где отрабатывались погружения. Гораздо большую проблему, нежели техника, создавал личный конфликт между Грищенко и военкомом подлодки батальонным комиссаром А.И. Бакановым. Последний, проанализировав походы подлодки в 1941 году, пришел к выводу, что командир корабля на самом деле трус, но скрывает свою трусость за очковтирательскими докладами. Кроме того, он узнал о присвоении командиром 4 тысяч рублей из корабельной кассы. Жаловаться он не стал, но после безрезультатных бесед всякое общение с Грищенко прекратил, а в нескольких случаях пользовался своим правом отмены командирских решений, в частности в вопросах расстановки кадров на корабле и увольнения личного состава на берег. Этого командир подлодки, ставший к тому времени капитаном 2-го ранга, стерпеть не смог и пошел жаловаться в политотдел. Он обвинил Баканова в пьянстве, развале партийно-политической работы и желании списаться с подлодки на берег. Комиссар привел свои контраргументы, которые отчасти подтвердились и только запутали дело. В конечном итоге командование приняло «соломоново» решение: Грищенко остался командиром «Л-3», его дело замяли, а Баканова перевели служить на «Щ-310». Вместо него на должность военкома 15 июня был назначен инструктор политотдела старший политрук М.Ф. Долматов.

С 8 июля подлодка находилась в готовности к походу и в ночь на 14-е перешла в Кронштадт. Здесь ее задержало командование флота, которое решило дождаться результатов развертывания подлодок 1-го эшелона. Зато в составе 2-го эшелона она была первой. По замыслу командования подлодка должна была действовать на самой дальней позиции, в районе острова Борнхольм, и там же поставить свои мины. В ночь на 10 августа подлодка перешла из Кронштадта к Лавенсари, а в ночь на 12-е начала свой поход. На первом этапе Грищенко ровно за трое суток скрытно форсировал Финский залив, сумев пересечь 24 линии мин без единого задевания за минреп. Интересно отметить, что на закате жизни в беседах с писателем О.В. Стрижаком он утверждал, что командование требовало, чтобы он форсировал Финский залив за сутки в надводном положении! Любому, кто мало-мальски знаком с организацией форсирования залива в кампанию 1942 года, понятно, что это совершенная чепуха, попытка выставить командование намного более глупым, чем оно на самом деле являлось. Двое суток ушло на тренировку экипажа в районе маяка Богшер, после чего «Л-3» пошла на позицию вдоль побережья Швеции. При этом командир рассчитывал обнаружить достойные атаки цели и не ошибся. Вечером 18-го у северного входа в пролив Кальмарзунд он заметил крупный караван, включавший 16 немецких, финских и шведских торговых судов в сопровождении трех шведских эсминцев и сторожевого корабля. Торпедная атака прошла как по нотам, ив 17:10 подлодка с дистанции 9—10 кб выпустила две торпеды по второму в колонне судну водоизмещением 15 тысяч тонн. Обе торпеды попали в цель, буквально сметя с поверхности воды шведский сухогруз «Ц.Ф. Лильевальх» (5513 брт), перевозивший 6 тысяч тонн железной руды для экономики рейха. Судно затонуло за 30–35 секунд, унеся в пучину 33 из 40 членов экипажа. Грищенко результатов атаки пронаблюдать не смог, поскольку сразу после залпа лодка начала всплывать на поверхность, а после приема воды в цистерну быстрого погружения и уравнительную — проваливаться на глубину. Шведские эсминцы «Норденшельд» и «Норчепинг» сбросили в течение 45 минут 38 глубинных бомб, но так и не смогли нанести «Фрунзевцу», уже ушедшему на глубину 35 метров, каких-либо значимых повреждений. И все-таки попадание под первый с начала войны серьезный удар противника имело для экипажа и особенно командира серьезные последствия. Разумная агрессивность вновь сменилась в его решениях крайней осторожностью, граничившей с трусостью. Об этом наглядно говорят последующие действия Грищенко: вместо движения к Борнхольму подлодка отошла на северо-восток, к северной оконечности Готланда, обогнула его с востока, где никаких торговых маршрутов, по данным разведки не было, и только оттуда легла на прежний курс. Зная, что конвои ходят вдоль самого берега в пределах 6-мильной полосы территориальных вод, она обошла южную оконечность Эланда на расстоянии 35 миль. Когда днем 22-го акустик доложил об обнаружении в районе Карлскроны шумов конвоя, Грищенко отказался от атаки, мотивируя это тем, что «после первой атаки, приняв на лодку 40 глубинных бомб, был не уверен в минах и минном устройстве, почему решил, пока не освобожусь от мин, никаких ТР не атаковать». Намек на возможность детонации мин тут сделан впустую — печальный опыт «систершипа», подлодки «Л-2», погибшей в ноябре 1941-го в составе конвоя на Ханко после трех подрывов на минах, — свидетельствовал об обратном. По этой же надуманной причине вечером 24-го командир отказался от атаки немецкой подлодки, шедшей в надводном положении, хотя она в случае срыва атаки уж точно не могла забросать «Л-3» глубинными бомбами. Одновременно командиру постоянно мерещились «преследующие» его корабли и субмарины, от которых он лишь «благодаря своему мастерству» мог уклоняться. На самом же деле, забегая вперед, отметим, что все крейсерство субмарины в южной части Балтики так и осталось незамеченным противником.

Вечером 25-го, после предварительной разведки маршрутов движения судов, которые ходили тут без каких-либо предосторожностей, Грищенко приступил к минной постановке. Шесть мин вышли нормально в точке 55.08,7 с.ш./13.05,V в.д., но якорь седьмой заело в трубе, и уже вышедшая мина волочилась за подлодкой в течение 30 минут, пока не выпала в произвольном месте. Затем были выставлены еще две банки из четырех и девяти мин (точки 55.06,4 с.ш./13.18,VIII в.д. и 55.06,3 с.ш./13.ХIХ в.д. соответственно). В результате получилось, что неисправность помешала лодке перегородить узловую точку фарватера «грюн 05» — первая банка встала западнее ее, а две последующие — восточнее. Подорваться на них могло только сошедшее с фарватера судно. Это произошло ночью 28 августа с немецкой трехмачтовой шхуной «Вальтер» (167 брт). Пять членов ее команды погибли при взрыве, спасся один капитан, утверждавший, что его судно было потоплено торпедой. В штабе «Морской станции Балтийского моря» отклонили эту версию, поскольку не было никаких сведений, подтверждающих присутствие в данном районе советских подлодок, да и сама атака на такое мелкое судно выглядела сомнительно. Впрочем, подрыв его на мине, выставленной с углублением 2,4 м, также не может не вызывать вопросов и заставляет предположить, что судно, возможно, наскочило на плавающую мину. В конечном итоге причину гибели приписали британской донной мине, хотя глубина моря в точке подрыва и превышала 50 метров. Мины «Фрунзевца» никого не беспокоили до 22 октября, когда тральщик «М 1906», осуществлявший поиск нашей подлодки «Д-2» после торпедирования ею парома «Дойчланд», не обнаружил плавающую мину типа ПЛТ в непосредственной близости от места постановки первой банки. В район срочно была направлена 15-я флотилия тральщиков с задачей протралить весь участок между точками «грюн 06» и «грюн 05», а также уходивший на юг «фарватер № 51» на расстояние 5 миль. Траление, выполненное в течение 23–24 октября, показало полное отсутствие мин — очевидно, к тому времени они все уже сорвались с якорей вследствие плохого изготовления или подготовки в базе. Куда большее беспокойство причиняли немцам донные мины, выставляемые регулярно британской авиацией. Именно на них 25 сентября погибла шхуна «Франц Бомке» (бывшая голландская «Флидервеен» — 55.21,4 с.ш./12.59,II в.д.), и 30 марта 1943 года подорвалась немецкая подлодка «U416» (точка 54.55 с.ш./14.4,V в.д.). Обе их ранее причисляли к результатам постановки «Л-3», причем не только отечественные, но даже зарубежные историки.

Тем временем поход «Л-3» продолжался, но чем дольше он длился, тем больше происходило событий, которые невозможно было объяснить. В частности, торпедную атаку поздно вечером 26 августа в 10 милях южнее шведского порта Истад. Грищенко утверждал, что он из надводного положения выпустил 4 торпеды с интервалом в 14 секунд по кильватерной колонне из трех судов, после чего наблюдал два попадания в разные пароходы. Стоит заострить свое внимание на том, что атака производилась с дистанции 15 кб, угол упреждения брался 15 градусов, а скорость целей оценивалась в 18 узлов, что фактически вдвое превышало среднестатистическую скорость транспорта того времени. В месте атаки действительно находился судоходный «фарватер № 59», но на этом совпадения донесения командира с реальностью и заканчиваются. Во-первых, ось фарватера пролегала с запада на восток, а не с севера на юг, как показал Грищенко, во-вторых, немцы не только не потеряли судов в эту ночь, но даже, как указывалось выше, не зафиксировали нападения. Остается предположить, что целью атаки являлись рыболовные траулеры, не оснащенные радиостанциями и принявшие произошедшие на расстоянии взрывы за самопроизвольное срабатывание взрывателей донных мин. Обрадовавшись отсутствию преследования, командир увел субмарину на восток от Борнхольма, где 29 августа, во время покладки на грунт, экипаж произвел смену лопнувшей крышки цилиндра дизеля. После этого командир собирался уйти еще на 30–40 миль восточнее и передать радиограмму о потоплении двух транспортов, но комиссар высказался против, и подлодка осталась в прежнем районе. Грищенко решил вернуться к южной оконечности Эланда — туда, где 22 августа он слышал шумы конвоя. «Историческая встреча» состоялась днем 1 сентября в 25 милях юго-восточнее южной оконечности Эланда. На горизонте показался идущий на юг конвой, включавший восемь транспортов, и миноносец типа «Фальке». Сначала в 17:12 Грищенко двумя торпедами «потопил» корабль охранения, а спустя 20 минут 4-торпедным залпом с дистанции 15 кб «отправил на дно» транспорт. Любопытно отметить, что после потопления миноносца конвой не изменил своего курса, продолжая обреченно идти навстречу опасности. Крайне затруднительно прокомментировать этот двойной успех какими-либо иным словом, чем «фантастика», — на этот раз в немецких документах отсутствуют не только факты потерь и обнаружения подлодки, но даже данные о том, что в этом месте вообще осуществлялось какое-то судоходство!

Избавившись от всех мин и торпед, Грищенко начал возвращение в базу. К устью Финского залива он подошел в ночь на 5 сентября и приступил к форсированию тем же путем, что и выходил, — вдоль опушки финских шхер. В 06:15 6 сентября при пересечении заграждения «Насхорн-11» подлодка коснулась минрепа, а затем над ней прогрохотал громкий взрыв, не сопровождавшийся, однако, существенными повреждениями. Подводникам повезло: лодка оборвала минреп мины UMA (вес ВВ 30 кг), которая взорвалась при всплытии на поверхность в 13–15 м от верхней палубы корабля. И все-таки, как показали последующие события, этот взрыв чуть было не стоил «Фрунзевцу» жизни. В результате сотрясения на лодке разошлись швы топливно-балластных цистерн, и на поверхности показался предательский масляный след, перемещавшийся вместе с кораблем на восток. Уже через полтора часа трофейный бомбардировщик СБ финских ВВС сбросил в голову следа две бомбы, взрыв которых повредил рубочный люк и разбил множество лампочек. Новые взрывы были зафиксированы в 10:43 и около 14 часов, но в последнем случае они произошли вдалеке от подлодки. Вышел из меридиана гирокомпас, разошлись швы некоторых трубопроводов, но экипаж мужественно устранил все повреждения. Поскольку акустик в этот момент докладывал об отсутствии шумов винтов, все взрывы Грищенко приписал взрывающимся на расстоянии от корпуса противолодочным антенным минам, о наличии которых у немцев доподлинно известно не было. К счастью для экипажа «Л-3», вечером погода засвежела, сделав след менее заметным и не дав возможности принять участие в преследовании финским сторожевым катерам. К утру 8-го «Фрунзевец» дошел до минного заграждения «Зееигель», где в 00:44 над ним вновь прогрохотал взрыв — на этот раз действительно мины. Поскольку мина ЕМВ с зарядом ВВ около 100 кг взорвалась над корпусом на удалении примерно 27 м от верхней палубы, на подлодке не разбились даже лампочки. Острословы по этому поводу окрестили свой корабль «первым в мире подводным тральщиком». Вечером наши сторожевые катера встретили субмарину в нескольких милях западнее Лавенсари и привели ее в бухту острова.

Командование очень высоко оценило результаты похода «Л-3». Лодка прошла 1389 миль над и 856 под водой, в Финском заливе пересекла 60 линий мин, несколько раз подорвалась, но смогла вернуться без серьезных повреждений. Впоследствии это дало Грищенко повод назвать крейсерство «Фрунзевца» «походом смертников». Считалось, что только торпедным оружием лодка потопила четыре транспорта водоизмещением 41 тыс. тонн и миноносец. Успех минной постановки тогда оценили в два судна в 15 тыс. тонн. На рубке появилась цифра «7», на груди у моряков — ордена. 15 человек, включая Грищенко, были награждены орденами Ленина, 15 — Красного Знамени, 24 — Красной Звезды. Знаменитая ленинградская поэтесса Ольга Берггольц посвятила «Фрунзевцу» стихотворение «Подводная лодка уходит в поход». Другое стихотворение — «Встреча героев» — написал Борис Тимофеев. Героизму моряков посвящалось множество очерков и почти весь выпуск газеты «Красный Флот» от 22 сентября. Они были пересыпаны фразами типа «Подводники учатся у своего командира, перенимают стиль его действий»… «Грищенко не тратит зря ни одной торпеды»… «Грищенко, в котором краснофлотцы души не чают» и т. д. Художник Гуляев написал большое живописное полотно о торжественной встрече «Л-3» после боевого похода в Кронштадте. Чувствовалось, что пропагандистам как воздух был нужен пример командира героического корабля. Для этого Грищенко подходил как нельзя лучше. Большой природный ум и личное обаяние в сочетании с чувством юмора, академической образованностью и интеллектом не могли не вызвать восторга у представителей творческой интеллигенции от общения с ним.

И все-таки полного удовлетворения у командования этот выход не вызвал. В изложении комбрига A.M. Стеценко претензии звучали следующим образом: «Командир ПЛ действовал на позиции правильно и смело, но недостаточно настойчиво. К его ошибкам следует отнести: отказ от атаки ПЛ противника и отказ от атаки ТР, за исключением атаки танкера 18.08 до постановки МЗ-Б из-за опасения повреждения минных труб при преследовании силами ПЛО. При форсировании Финского залива ПЛ следовало идти по глубинам не 17–20 метров, а по значительно большим глубинам, что особенно вызывается наличием антенных мин противника». Дальше пошли в политотделе бригады. «Несмотря на большой успех ПЛ, — писалось в одном из политдонесений, — все лее следует отметить, что командование подлодки в выполнении боевого задания не проявило должной настойчивости, инициативы и тем более дерзости, что могло еще больше увеличить боевой успех подлодки». Под последним подразумевалась любовь Грищенко к стрельбе четырехторпедными залпами. Позднее в своих мемуарах и книгах бывший командир «Л-3» саркастически высказывался по поводу понимания политработниками метода стрельбы «с временным интервалом», но в главном они были правы: то, как производил свои залпы Петр Денисович, больше напоминало стремление побыстрей избавиться от боезапаса.

Стараясь потопить как можно больше целей, подводники Балтики стреляли на протяжении всей кампании исключительно одно- и двухторпедными залпами, и лишь один Грищенко использовал четырехторпедные, причем дважды. Может, это было необходимо по условиям тактической обстановки? Скорее напротив. Совершенно непонятно, чем была вызвана необходимость стрелять таким залпом ночью 26 августа по неохраняемой кильватерной колонне судов да еще с дистанции в полторы мили, когда ничего не мешало подойти ближе и расстрелять пароходы если не артиллерией, то прицельными торпедными выстрелами? Почему 1 сентября потребовалось выпускать четыре торпеды по головному в конвое транспорту с дистанции 15 кб, если можно было стрелять по одному из концевых судов двухторпедным залпом с гораздо меньшей дистанции (именно так был потоплен «Ц.Ф. Лильевальх»)? Ответов на этот вопрос ни сам автор мемуаров, ни кто-либо из его адептов не дает. Не вспоминают они и о том, что, действуя в схожих условиях у побережья Швеции, «Щ-317» под командованием Н.К. Мохова уничтожила три и повредила одно судно, «С-7» под командованием С.П. Лисина потопила два транспорта, а затем еще два у берегов Прибалтики, и это несмотря на то, что лодки не были оснащены минным оружием. Таким образом, если отбросить приписки, поход «Фрунзевца» оказался походом нереализованных возможностей, и главную ответственность за это, безусловно, нес командир.

Поскольку подлодка не получила серьезных повреждений, а ее экипаж приобрел боевой опыт, у командования не мог не возникнуть соблазн до конца кампании повторно использовать субмарину. К тому моменту в штабе накопилось достаточно информации о маршрутах движения немецких конвоев, и потому «Л-3» предписывалось выставить минное заграждение на подходах к острову Уте, а затем сменить подлодку «С-12» на позиции между Мемелем и Виндавой. «Фрунзевец» вышел из Кронштадта вместе с «Щ-304» в ночь на 28 октября и спустя сутки, погрузившись в 1,5 мили западнее Лавенсари, начал самостоятельное форсирование залива. За прошедшее время враг значительно усилил свои минные заграждения, в результате чего «Щ-304» погибла, так и не сумев выйти в открытое море, а «Л-3» вечером 30 октября подорвалась на мине. К счастью, заграждение, на котором произошел подрыв, было выставлено еще в 1941 году против надводных кораблей, и субмарина, осуществлявшая форсирование на глубине 50 м, не получила серьезных повреждений. Вечером 1 ноября корабль вышел в открытое море и сразу же направился к Уте. В дневные часы следующих суток Грищенко без происшествий выставил на подходном фарватере к острову половину своего минного магазина и остался пронаблюдать за результатами. Конвои здесь ходили не каждый день, зато регулярно, поскольку у Уте начинался шхерный фарватер, ведущий к крупному финскому порту Турку. Командир «Л-3» утверждал, что уже вечером 2-го он слышал отдаленные взрывы, а на следующие сутки наблюдал оживленное движение в этом районе. На самом деле противник продолжал оставаться в неведении о появлении мин на этом важном узле коммуникаций. 3 ноября по фарватеру могли проходить тральщики немецкой 1-й флотилии, которые незадолго до этого охотились на «Д-2», а вечером 1 ноября атаковали какой-то объект на дне, по-видимому, остов затонувшего судна. Ближайший конвой прибыл к Уте 4 ноября, а на следующий день в море вышел обратный конвой в южном направлении. Так продолжалось до 17 ноября, когда подводный взрыв сильно повредил немецкий транспорт «Гинденбург» (7888 брт). Судно, перевозившее тысячу советских военнопленных, было взято на буксир и поведено в Турку, но спустя двое суток переломилось и затонуло в проливе между островами Корпо и Науво. При взрыве погибли три охранника, шесть членов экипажа и столько же пленных, а еще 13 пленных получили ранения при подавлении вспыхнувшего утром 18 ноября стихийного восстания. Поскольку немецкое командование посчитало причиной взрыва на «Гинденбурге» попадание торпеды, траление в районе не проводилось, но тот факт, что по фарватеру прошло несколько конвоев прежде, чем подорвалось крупное судно, наводит на мысль, что мины встали на глубину больше заданной. Поскольку больше ни одного подрыва по координатам постановки «Л-3» не произошло, следует предположить, что остальная часть поля разрядилась естественным порядком.

Еще днем 3 ноября, убедившись в «успехе», Грищенко повел свой корабль к Мемелю. Он прошел мимо порта, вышел к Куршской косе, где сумел установить местонахождение «фарватера № 83», и днем 5-го выставил там семь мин одной банкой. Эта постановка также оказалась результативной — 9 декабря здесь в результате подводного взрыва затонуло со всем экипажем судно «Эдит Боссельман» (952 брт). С проплывавшего рядом парохода заметили взрыв и сообщили о визуальном обнаружении подлодки, для поиска которой немецкое командование послало три миноносца и тральщик. Реально же никаких подлодок после «Л-3» в Балтийском море не было — из-за начала ледостава в Финском заливе наше командование еще 13 ноября поспешило отозвать их в базы. Возможно, что на этом же заграждении позднее погибли суда «Тристан» (1766 брт) и «Грундзее» (866 брт). Они пропали без вести в юго-восточной части Балтийского моря 5 и 6 февраля соответственно, однако то обстоятельство, что между моментом постановки и гибелью прошел сезон зимних штормов, неизбежно разрядивших минную банку, делает такое предположение весьма сомнительным. Еще менее вероятна гибель здесь пропавшего без вести 2 декабря судна «Диршау» (762 брт) — на следующий день его спасательный круг был обнаружен на берегу у мыса Брюстерорт. Предположение, что круг за сутки проделал 35 миль по прямой в юго-западном направлении, можно отнести к разряду ненаучной фантастики. Впрочем, и одно погибшее судно на семь поставленных мин не такой уж плохой результат.

После постановки «Фрунзевец» остался действовать у побережья Куршской косы, где в ночь на 6 ноября произвел безрезультатную торпедную атаку одиночного судна. В своем донесении командир признал, что в момент выстрела наблюдал за целью из надводного положения и попадания не видел, но спустя 80 секунд слышал взрыв. По этому поводу в своих выводах командование указало, что «слышанный лодкой взрыв… в то время, как командир видел, что торпеды прошли мимо миноносца, нельзя считать достоверным доказательством факта потопления какого-либо корабля противника». Хотя победу «Фрунзевцу» не засчитали, это обстоятельство не помешало Грищенко «потопить» миноносец в своих мемуарах. Спустя три дня сорвалась атака на крупный конвой, шедший в северном направлении, — он был обнаружен слишком поздно. 13 ноября, после получения приказа о возвращении в базу, командир решил по пути произвести поиск вдоль побережья Прибалтики. Это сразу же дало результат — в 12:30 в районе маяка Акменрагс акустик доложил о шумах винтов идущего навстречу каравана. Над морем стоял туман, мешавший точному определению дистанции до цели. «Прошло около минуты, — писал в донесении Грищенко, — пока я смог увидеть, что пеленг акустика врет на 5 градусов, и до залпа осталось 4 градуса, в это время увидел в перископ заклепки корпуса другого корабля». Уклоняться было поздно, и единственное, что успел сделать командир, — нажать на кнопку опускания перископа. Сразу же последовал сильный удар (по-видимому, подлодка столкнулась с охранявшим конвой сторожевиком «V 315»), от которого субмарина получила 20-градусный крен. Перископ ударил Грищенко по голове с такой силой, что тот потерял сознание на 15–20 секунд и упал на палубу боевой рубки. К счастью, травма оказалась нетяжелой. Поскольку оба перископа не работали, стало ясно, что о продолжении боевых действий не может быть и речи. Спустя 15 минут по расчету штурмана на оси выявленного фарватера выставили три оставшиеся мины и начали возвращение в базу.

После наступления темноты «Л-3» всплыла в позиционное положение, и личный состав приступил к осмотру повреждений. Ввиду того, что удар днищем транспорта был нанесен с левого борта и пришелся по верхним частям обеих перископных тумб, последние наклонились на правый борт на угол порядка 30°. Командирский же перископ, находившийся в почти поднятом положении и принявший на себя главную силу удара, оказался согнутым в двух местах: в средней части на угол около 70° и в нижней в районе тумбы. Общий угол поворота перископа по отношению к диаметральной плоскости лодки составил примерно 95°. Это представляло большую опасность при форсировании заграждений, состоявших из якорных мин, так как верхняя часть перископа значительно выступала за пределы обводов субмарины. Лишь с большим трудом двоим подводникам удалось при помощи тросов немного развернуть перископ согнутой частью в сторону кормы. Кроме того, были снесены стойки верхней антенны, расположенные на крыше ограждения мостика, а сама антенна в этом месте получила серьезные повреждения. Вскоре радиосвязь была восстановлена, но устранить другие повреждения было невозможно. Тем не менее форсирование Финского залива произошло на удивление спокойно. Особенно отличился при этом штурман капитан-лейтенант А. Петров и дивизионный штурман Н. Настай, сумевшие за три дня плавания в заливе без единого определения места по береговым ориентирам ошибиться в прокладке лишь на две мили. Примерно две трети пути было пройдено в подводном положении, преимущественно на максимально возможной глубине погружения, с постоянной скоростью хода в 2 узла. Заграждение «Насхорн» подлодка пересекла в южной части на глубине 50 м, на такой же глубине было форсировано Юминдское заграждение. При форсировании в ночное время 18 ноября восточной части поля «Зееигель» субмарина дважды задевала за минрепы, но взрыва мин не последовало. Особенно опасным был второй случай, который произошел при пересечении линии заграждения «Зееигель-2», состоявшего из якорных мин типа ЕМС, снабженных противотральными трубками КА. В случае пересучивания минрепа такая трубка смещалась кверху и заставляла сработать механический замыкатель, расположенный на нижнем полушарии мины. К счастью, этого не произошло — минреп вначале задел за согнутый командирский перископ, а затем, соскользнув с него, ударил по корпусу лодки с правого борта. Утром подлодка всплыла западнее Лавенсари, где встретилась с катерами. Вечером того же дня она ошвартовалась в Кронштадте, став вместе с «С-12» последними вернувшимися лодками из состава 3-го эшелона.

Хотя второй поход кампании 1942 года и был лишен внешнего блеска неподтвержденных побед, на самом деле он стал более результативным, чем первый. «Фрунзевцу» удалось выставить мины, на которых погибло два транспорта (командование засчитало лишь один водоизмещением 4 тыс. тонн, якобы погибший у Уте 2 ноября). Лодка невредимой прошла через 73 линии мин, и хотя в конечном итоге получила серьезные повреждения, смогла уцелеть, чего не удалось половине из 16 субмарин 3-го эшелона. «Факт успешного выполнения лодкой поставленной задачи, — писалось в выводах командования БПЛ, — дает право считать результаты похода ПЛ "Л-3" вполне удовлетворительными». Соответственно этому 20 подводников были награждены орденами, в том числе сам Грищенко — орденом Отечественной войны 1-й степени.

Всю зиму подлодка простояла в Кронштадте на Морском заводе. 25 февраля ее командиром стал бывший старпом В.К. Коновалов, а П.Д. Грищенко получил назначение в Отдел подводного плавания флота. Судя по его мемуарам и устным рассказам, он с большим удовольствием занял бы должность командира дивизиона подлодок, но командование решило использовать офицера с академическим образованием на более ответственной должности. 1 марта прошла торжественная церемония присвоения подлодке гвардейского звания, к которому она была представлена еще за поход в составе 2-го эшелона в кампанию 1942 года. Вслед за этим часть офицеров была переведена на другие корабли, а В.К. Коновалов убыл на стажировку на Тихоокеанский флот, где он пробыл до осени 1943-го. Впоследствии П.Д. Грищенко описал все это как разгон командованием флота вызывавшего зависть у всех экипажа, но правда заключалась в том, что кадровые перемещения были связаны с невозможностью использования корабля в ближайшее время. Из-за тяжелых повреждений подлодка не могла принять участие в кампании 1943 года, даже если бы противник и не перекрыл Финский залив двойными противолодочными сетями — на заводе отсутствовали детали тумбы перископов и ходового мостика. Корабль вступил в строй только 16 июня, но вскоре снова стал в док для установки первой на БПЛ КБФ гидроакустической станции «Дракон-129». Эти работы завершились лишь 2 сентября, когда все попытки прорыва на просторы Балтики уже были прекращены. В начале 1944-го «Фрунзевец» прошел текущий ремонт и к октябрю числился полностью готовым к выполнению заданий командования.

Здесь хотелось бы сказать несколько слов о бывшем старпоме В.К. Коновалове, который теперь стал командиром «Л-3». Владимир Константинович, точнее Кейфманович, родился 5 декабря 1911 года в селе Надежная Запорожской области в семье евреев-крестьян. После окончания Гражданской войны семья переехала в город Сталино, где отец Владимира устроился работать на мельницу. Нужда заставила будущего подводника после окончания 6 классов в возрасте 18 лет пойти работать учеником слесаря на завод «Древометалл». Вечером он учился на рабфаке. В мае 1932-го Сталинский горком комсомола направил Коновалова поступать в Военно-морское училище имени М.В. Фрунзе, которое он окончил в июне 1936 года. После окончания он недолго служил штурманом на черноморской «М-51», затем на протяжении двух лет ему пришлось осваивать ту же специальность в морской авиации. Лишь с большим трудом Коновалову удалось вновь переквалифицироваться в подводники, став штурманом, а затем и помощником на «Д-4». Оттуда Владимира направили на учебу в Учебный отряд подводного плавания, а после его окончания в ноябре 1940 года — на «Фрунзевец». По итогам кампании 1941 года «прекрасный командир и педагог» Грищенко аттестовал своего старпома следующим образом: «Деловые качества хорошие. Тактически грамотен в простой обстановке, но много из себя мнит. Иногда пытается вступить в пререкания. За последнее время заметно выправился, до этого был мало тактичен, как с командиром, так и особенно с комиссаром лодки. С личным составом первое время (в начале войны) был груб вплоть до угрозы оружием, после неоднократных пресечений как командиром так и комиссаром резко изменился в лучшую сторону. Сейчас работает с желанием, а до этого хотел уйти в авиацию, если ему не дадут лодку. Дисциплинирован, инициативен, политически развит хорошо. Предан партии Ленина-Сталина. Морально устойчив. Решителен и смел. Сообразителен и находчив, в простой обстановке ориентируется правильно. Море и морскую службу любит. Над собой работает, но недостаточно. Чувство долга и ответственности за порученное дело развито и способен пренебречь личными выгодами и удобствами для пользы службы, хотя раньше больше думал о своей семье (до войны). Работоспособен и вынослив. Состояние здоровья хорошее. Морские качества хорошие. По своей подготовке может [быть] назначен командиром подводной лодки, но сейчас желательно пока оставить на этой должности до конца войны». Характеристика за 1942 год оказалась лучше, и командование сочло возможным выдвинуть Коновалова на должность командира.

Вечером 1 октября 1944 года «Л-3» вышла из Кронштадта и, двигаясь финским шхерным фарватером, к вечеру 5-го достигла района острова Уте. Оттуда ей предстояло выйти в боевой поход в хорошо знакомый по кампании 1942-го район западнее острова Борнхольм. Переход был совершен скрытно, и утром 9-го субмарина прибыла на позицию. В течение двух дней Коновалов проводил разведку на себя, после чего выставил мины в 12 милях северо-восточнее мыса Аркона, далеко в стороне от фарватера Засниц — Треллеборг, который следовало заминировать согласно приказу. Впоследствии в штабе БПЛ раскритиковали эту постановку, а комбриг С.Б. Верховский назвал ее «явно неудовлетворительной». С формальной точки зрения так оно и было, но, как говорится, не было бы счастья, да несчастью помогло — мины оказались выставлены на полигоне боевой подготовки надводных кораблей кригсмарине. Подобные полигоны располагались за пределами 40-метровой изобаты, за счет чего корабли избегали риска подрыва на донных неконтактных минах, выставляемых британской авиацией. Угроза же со стороны советских подлодок хотя и признавалась, но считалась незначительно. В связи с этим противник не осуществлял контрольного траления в пределах этой акватории. Поскольку курсы вражеских отрядов в пределах полигона располагались случайно, прошло больше месяца, прежде чем мины дали о себе знать. Вечером 14 ноября на банке подорвалось и получило тяжелые повреждения учебное парусное судно «Альберт Лео Шлагетер». После подрыва германское командование посчитало, что оно торпедировано подводной лодкой или подорвалось на плавающей мине, и хотя на всякий случай закрыло прилегающий район для плавания, тралением его не проверило, очевидно, из-за отсутствия свободных тральщиков. Спустя несколько дней район был вновь открыт. Утром 20 ноября поблизости от места подрыва «Шлагетера» взрыв прогремел под новейшим миноносцем «Т34». Мощная взрывная волна оторвала кормовую оконечность, корабль лег на левый борт и перевернулся. Далее последовал взрыв котлов, вслед за чем миноносец затонул за 6 с половиной минут с 55 членами экипажа на борту. Кроме того, погибло 2 офицера и 22 матроса артиллерийской школы. Только после этого немецкое командование окончательно пришло к выводу, что район заминирован якорными минами — взрывы донных в точке с глубиной моря более 40 метров не могли нанести таких повреждений. Впрочем, четырехдневный поиск, предпринятый тремя «раумботами», ничего не дал — очевидно, прошедший 21–22 ноября сильный шторм сорвал последние мины с якорей.

Увы, на этом успехи похода закончились. Большей частью это произошло по вине самого командира, который действовал очень робко, явно опасаясь возможного обнаружения и атаки корабля противником. С этой целью он ушел в северную часть позиции, к шведскому берегу, где в ночь на 15-е атаковал из надводного положения одиночное судно. Хотя выстрел был произведен с дистанции всего 2–2,5 кб и личный состав верхней вахты наблюдал взрыв, попадания достигнуто не было, а сама атака осталась не замечена противником. Наиболее вероятным объяснением является самопроизвольное срабатывание одной из торпед, оснащенной неконтактным взрывателем, в стороне от судна, которое скорей всего принадлежало Швеции или Дании. И в последующие дни субмарина продолжала держаться у берега нейтрального государства, даже несмотря на то, что атаки в его территориальных водах были запрещены. Это легко могло бы привести к дипломатическим осложнениям, но Коновалов продолжал придерживаться сверхосторожной тактики, и между 9 и 19 октября в общей сложности упустил восемь случаев произвести торпедную или артиллерийскую атаку. В безлунные ночи командир старался как можно больше времени проводить под водой, считая, что ни сигнальщики, ни акустики (они так и не смогли удовлетворительно освоить импортный «Дракон») не смогут своевременно обнаружить суда. К тому же из-за противоминной обрусовки время срочного погружения выросло почти вдвое, что также не прибавляло желания искать ночных встреч.

В ночь на 22 октября командование переразвернуло подлодку на позицию юго-западнее Либавы. В этот порт, являвшийся центром снабжения курляндской группировки, ежедневно прибывало 2–3 конвоя, поэтому встреча не заставила себя долго ждать. Утром 25-го Коновалов обнаружил два транспорта, идущих в северном направлении, но из-за того, что сближение с ними производилось на малом ходу, был вынужден дать залп с дистанции более 10 кб и угле встречи более 120 градусов, т. е. вдогонку. Предположение командира, что он не услышал взрыва торпеды из-за шума работы помпы «Рато», не нашло понимания у командования, которое засчитало промах. Спустя несколько минут показались новые суда, но атака на них сорвалась при попытке заполнить торпедные аппараты забортной водой — лодка получила отрицательную плавучесть и ушла на глубину. Утром 26-го в перископе показался новый караван, состоявший, как оказалось, из танкера «Вакуум», транспорта «Штормарн» и трех тральщиков. Головной из них — «М256» — Коновалов принял за сторожевой корабль типа «F1» и решил потопить его двухторпедным залпом. Через 51 секунду был услышан взрыв, а после подъема перископа командир якобы убедился в отсутствии «сторожевика». На самом деле на тральщике заметили одну торпеду, прошедшую в 20 метрах перед носом. «М256» пережил войну и после раздела кригсмарине поднял советский флаг, став черноморским «Т-9». В связи с тем, что «Л-3» осталась незамеченной при выстреле, немецкие корабли не стали ее бомбить. Они продолжили свой путь в Либаву и спустя полтора часа подверглись атаке «Д-2» — столь же безуспешной. Отдаленные взрывы сброшенных на нее глубинных бомб Коновалов принял за запоздалое преследование и отошел в море. Несмотря на то что командиры наших подлодок промазали, обоим транспортным судам не удалось избежать возмездия: уже на следующий день «Вакуум» был уничтожен нашими ВВС в Либаве, а «Штормарн» получил тяжелые повреждения от попадания советской авиабомбы 12 марта 1945 года. Этот факт на конкретном примере подтверждает мнение, что к концу войны главная роль в борьбе с вражескими перевозками перешла от устаревших и изношенных подлодок к многочисленной и более современно оснащенной авиации.

Тем же вечером подлодка получила приказ занять позицию у Мемеля с задачей атаковать крейсера противника, осуществлявшие бомбардировку наших войск, но те уже ушли из района. В ночь на 2 ноября Коновалов попытался напасть из надводного положения на крупный конвой, но был замечен немецким миноносцем «Т3», который сбросил после погружения субмарины три глубинных бомбы. К счастью, они взорвались слишком далеко. Очень странное событие произошло с «Фрунзевцем» утром 7 ноября, во время плавания в подводном положении в 10 милях северо-западнее Мемеля. Сначала подводники отчетливо слышали шуршание по корпусу, а затем взрывы, которые хотя и не причинили ни малейших повреждений, заставили немало понервничать. Поскольку в ближайшие часы подобное произошло еще дважды, Коновалов предположил, что в предыдущую ночь противник заминировал район антенными минами. Послевоенные данные, представленные немцами для разминирования, показали полное отсутствие заграждений в этом районе, так что остается предположить, что лодка попала в рыбачьи сети. Что же касается взрывов, то по времени они четко совпадают с ударами штурмовиков Ил-2, атаковавших и потопивших, по донесению, немецкий «тральщик» (точное название корабля установить не удалось) у Мемеля. После этого командование направило «Л-3» к Виндаве, но в связи с окончанием срока автономности уже 12 ноября разрешило кораблю вернуться в базу. Выводы комбрига были далеки от оптимистических: «Выполнение задачи в целом подлодкой удовлетворительно. Действия лично самого командира ПЛ считаю неудовлетворительными, неумелыми, неправильными и излишне осторожными, что подтверждается неоднократным упущением случаев возможности уничтожить корабли противника». Тем не менее весь экипаж был награжден орденами и медалями, а сам Коновалов — орденом Красного Знамени. В его боевой характеристике за 1944 год комдив (а в будущем командующий Балтфлотом) А.Е. Орел указал: «В море, в боевом походе действовал не активно, противника искал слабо, поэтому утопил только два корабля, объясняется это первым самостоятельным выходом для действий на коммуникациях. Лично дисциплинирован, к подчиненным требователен. Иногда проявляет невыдержанность по отношению к подчиненным, и из-за излишней самоуверенности, изредка проявляет нетактичность к товарищам и даже начальникам… Выводы: Должности командира лодки вполне соответствует».

Критика повлияла на командира нужным образом, и в своем следующем походе он изменил образ действий в нужную сторону. Лодка вышла с Ханко 23 января и спустя двое суток прибыла на позицию у Виндавы. 26-го приступили к минной постановке. Командир собирался осуществить ее из надводного положения в районе с глубиной 20 м, но, столкнувшись с немецким дозором у базы, отказался от прежнего решения и отошел от берега. В конечном итоге все содержимое правой трубы было выставлено в море, но с левой произошла поломка. Из-за низкой температуры в трубе образовалась наледь, помешавшая выходу мин, а при увеличении усилия электромотора произошел обрыв тросов подающей тележки. Несмотря на это обстоятельство, постановка оказалась удачной — 29-го перед входом в порт на мине погиб немецкий транспорт «Генри Лютгенс» (1141 брт). В последующие дни, воспользовавшись туманной погодой, Коновалов продолжил действия рядом с выходом из порта. В течение 31 января он атаковал из надводного положения два конвоя, произведя по ним три трехторпедных залпа, причем в первом случае наблюдал попадание. Увы, данные противника не подтверждают его. Туман помешал Коновалову точно определить элементы движения целей, а немцам — обнаружить «Фрунзевец». В ночь на 2 февраля командир получил приказ занять позицию восточнее мыса Брюстерорт, откуда вражеские корабли производили бомбардировки советских войск, вышедших к основанию Куршской косы. На этот раз ждать встречи предстояло недолго. Днем 3-го подлодка обнаружила «крейсер и миноносец», которыми в действительности являлись эсминец «Z25» и миноносец «Т23». Попытка сблизиться с ними для атаки сорвалась из-за мелководья, и тогда Коновалов решил заминировать пути отхода противника. Увы, наскоро отремонтированное минное устройство смогло выбросить только две мины, прежде чем сломалось окончательно. Немецкие корабли прошли в стороне от банки и ушли в базу. На следующий день командиру повезло чуть больше — обнаружив миноносцы «Т28» и «Т33», он смог сблизиться с ними и произвести с дистанции 10 кб трехторпедный залп. Увы, оба подводных снаряда прошли мимо, причем один из них взорвался на берегу. «Т28» контратаковал подлодку, сбросив на нее 28 глубинных бомб, но не смог нанести «Фрунзевцу» даже легких повреждений, несмотря на то, что на одном из галсов прошел прямо над ней. Основной причиной этого представляется низкое качество немецких ГАС, особенно проявлявшееся на мелководье. После окончания стрельбы по берегу вражеские корабли продолжили преследование, но не смогли выйти на след «Л-3», которая спокойно отошла в море. Поскольку все торпеды были израсходованы, тем же вечером Коновалов начал возвращение в базу, куда прибыл 8 февраля. Хотя командование добавило в актив субмарины лишь один 3000-тонный транспорт (потопление эсминца типа «Нарвик» требовало подтверждения разведки), общая оценка за поход повысилась до «хорошей» — так комбриг Верховский оценил настойчивость командира, проявленную при выполнении задачи. Снова весь экипаж наградили орденами и медалями, удостоив Коновалова ордена Ушакова 2-й степени.

В свой последний, восьмой, поход «Фрунзевец» вышел 23 марта. На этот раз его целью была Данцигская бухта, а конкретно подходы к полуострову Хель, якорная стоянка которого стала крупнейшим узлом немецких коммуникаций в данном районе. Здесь осуществлялось формирование конвоев из судов, выходивших из Пиллау, Данцига и Готенхафена, здесь же базировались надводные корабли кригсмарине, осуществлявшие огневую поддержку прижатых к морю гарнизонов этих портов.

Скрытый переход на позицию занял почти четверо суток. После этого Коновалов приступил к выполнению первоочередной задачи — постановке минного заграждения. Разведка фарватеров затруднялась густым туманом, поэтому направление и дистанцию до идущих судов приходилось брать по показаниям акустика. Хуже всего было то, что с момента прибытия на позицию «Л-3» не имела ни одной обсервации, поскольку с места патрулирования подлодки берег не был виден, а подойти к нему командир не решался из-за опасности подрыва на британских донных минах. В конечном итоге мины были выставлены вечером 28-го на расстоянии 4 миль от берега, начиная от 50-метровой изобаты и далее на восток. Они оказались на большом расстоянии от прибрежного фарватера и успехов на счет «Фрунзевца» не прибавили. Что же касается часто называвшегося в советской литературе транспорта «Йерсбек», то он погиб 30 марта у входного буя Пиллау, подорвавшись на британской донной мине. На них же погибли и другие корабли и суда, приписываемые двум последним постановкам «Л-3»: ледокол «Поллукс» (7 февраля у Пиллау) и сторожевик «Vs 112» (10.4.1945 в точке 54.43,4 с.ш./10.08,II в.д.), а тральщик «М 3138» погиб 22 марта у Либавы на минах, поставленных нашими ВВС.

В ночь на 1 апреля на подлодке приняли по радио приказ командования, предписывающий совершить прорыв в глубь бухты и атаковать крупные надводные корабли, обстреливавшие наши войска. Попытка, предпринятая вечером 2 апреля, успехом не увенчалась. На входе в бухту обнаружился мощный корабельный дозор, который вел постоянное наблюдение при помощи ГАС в активном режиме, сбрасывая периодически глубинные бомбы. Ночью вся водная поверхность освещалась прожекторами, к тому же разыгравшийся 8—10 балльный шторм привел к разливу электролита из всех групп батареи. После этого Коновалов принял решение отойти для зарядки и обсервации к маяку Хоборг на южном побережье острова Готланд. Утром 7 апреля попытка прорваться была повторена с тем же успехом. После этого командир начал искать конвои северо-восточнее мыса Риксхефт, там, где они поворачивали с восточного курса на южный, ведущий в бухту. Две первые попытки атаковать сорвались из-за невыгодных начальных условий обнаружения, но в ранние часы 17 апреля «Л-3» оказалась на носовых курсовых углах крупного конвоя, шедшего, как оказалось, от косы Хель в Свинемюнде. Пользуясь ночной темнотой, командир занял выгодную позицию и с дистанции около 10 кб произвел трехторпедный залп в ближайшее судно. Через 70 секунд личный состав, находившийся на мостике, наблюдал последовательные попадания двух изделий типа «53-38У» в районе миделя и в корму. До того момента, как скомандовать к срочному погружению, Коновалов успел заметить, что транспорт раскололся надвое, его корма задралась вверх и стремительно погружается. Фактически субмарина и теплоход «Гойя» (5230 брт) ушли под воду одновременно — по немецким данным, судно затонуло за 4 минуты! На борту транспорта в последнем рейсе находилось около 7 тысяч человек, включая 385 раненых, не менее 1,5 тысячи солдат 7-го танкового корпуса и несколько тысяч беженцев. Опасаясь повторной атаки, остальные транспорта конвоя продолжили путь прежним курсом, и только тральщик «М 328» и водолей «Эгир» приступили к спасению людей. Всего им удалось поднять из воды 169 человек, 22 из которых умерли на борту спасателей от переохлаждения. Спустя 11 часов «раумботы» 2-й флотилии, проходившие через место потопления, сняли со спасательных плотиков еще 28 человек. Гибель почти 7 тысяч человек на борту одного судна поставило катастрофу «Гойи» на первое место во всей Второй мировой войне и на одно из первых мест за историю человечества.

Боевой успех придал экипажу новые силы. В ночь на 19-е лодка атаковала следующий на запад конвой, но на этот раз не так искусно. Первый залп, произведенный с дистанции 12 кб при угле встречи 110 градусов, ушел в молоко из-за ошибок в определении элементов движения цели. Спустя шесть минут Коновалов повторил его, в расчете на то, что конвой идет не 9-узловой, а 5-узловой скоростью. На этот раз наблюдались два попадания с «сильными повторными взрывами, разноцветными трассами вверх и большим пламенем». Увы, отсутствие документов противника за последние месяцы войны не дает возможность точно описать этот эпизод, но доподлинно известно, что в ходе него ни одно судно не погибло. Вспышки взрывов осветили саму «Л-3», которая была обнаружена и обстреляна с проходившей рядом БДБ. Пришлось погрузиться и прекратить наблюдение за результатами атаки. Наконец, вечером 21 апреля «Фрунзевец» в атаке из-под воды израсходовал три последних торпеды по крупному конвою, шедшему из Данцигской бухты в Копенгаген. Хотя подводники слышали мощный взрыв, приходится констатировать, все входившие в конвой суда уцелели и после войны вошли в состав флотов стран-победительниц. Корабли эскорта сбросили на субмарину 31 глубинную бомбу, но также не добились никаких успехов. 25 апреля корабль прибыл в Турку, где и встретил День Победы. Экипаж получил хорошую оценку и снова был полностью награжден, причем сам командир в июле 1945-го был удостоен звания Героя Советского Союза.

«Л-3» оказалась одним из немногих подводных кораблей КБФ, которые прошли всю войну от начала до конца. Восемь боевых походов принесли ее экипажу весомый результат — семь потопленных и один поврежденный корабль и высокие награды. Достаточно сказать, что лодка была удостоена гвардейского звания, а члены ее экипажа за всю войну получили 423 ордена и медали. Увы, несмотря на эти факты, кое-кто посчитал боевые заслуги «Фрунзевца» недостаточно весомыми и хорошо поработал над его боевым счетом. На момент окончания боевых действий считалось, что подводники уничтожили 15 кораблей и судов, но к концу 60-х годов эта цифра постепенно выросла до 28. Большая часть — 18 побед — приписывалась П.Д. Грищенко, которого различные ветеранские организации стали представлять к званию Героя. До 1990 года высшие органы страны отклонили четыре представления, между 1991 и 2005 годами — еще семь! При этом авторы представлений мало интересуются реальным положением дел и полностью игнорируют тот факт, что за свой не слишком выдающийся с точки зрения результатов поход в августе — сентябре 1942 года П.Д. Грищенко и так был удостоен высокой награды — ордена Ленина.

Что же касается самой подлодки, то в августе 1953 года она была переклассифицирована в учебную, а спустя три года ее переоборудовали в учебно-тренировочную станцию. В 1971 году корабль сдали на утилизацию, но рубку сохранили в качестве памятного знака на территории бригады подлодок в Лиепае, пока в 1994–1995 годах не перевезли в Москву.