1
– Каждый раз слушаю тебя, Цезарский, и удивляюсь. Вроде бы, приличный ученый, а говоришь иногда невесть что, – седовласый Иосиф Павлович откинулся в кресле и демонстративно уставился на экран, сложив руки на груди. – Я говорю серьезно, а ты фантазируешь.
На лице его собеседника – худощавого, тщательно выбритого мужчины – не дрогнул ни единый мускул. В серых глазах застыло такое упрямое выражение, что отбило бы охоту продолжать разговор у любого, кроме профессора – заядлого спорщика, всерьез считавшего, что в споре рождается истина.
– Все наши исследования – та же фантастика, – негромко сказал Вадим Цезарский.
– Нет, дорогой. Наши разработки – это новая страница в истории создания сверхоружия, открытие, способное не только внести коррективы в будущее нашей планеты, но и напрочь изменить его. Ты знаешь, я безмерно благодарен тем неведомым мне ученым, что взялись адаптировать инопланетный материал для землян. Я не знаю, сколько времени продолжались исследования. Я могу только с точностью утверждать, что законсервированный объект – в просторечье именуемый «летающей тарелкой» – долгие годы лежал под землей, пока человечество не созрело. Вплоть до легендарных девяностых, когда компьютерная эпоха положила начало полномасштабным исследованиям. Предполагаю, что объект был настолько засекречен, что природная катастрофа оборвала все нити. Удаче! И только ей мы должны быть благодарны за то, что все эти бесценные крохи не пропали, а угодили в наши заботливые руки!
Когда спор неизбежно достигал подобной точки, Вадим предпочитал помалкивать. Лаборатория была оснащена столькими камерами, что даже вздохнуть невпопад – значило обратить на себя ненужное внимание. У него бы нашлось, чем оттенить тот граничащий с безумием энтузиазм, с которым старик предавался рассуждениям об оружии настолько массового поражения, что под вопросом было существование не только человечества, но и самой планеты под названием Земля. Так хотелось хоть раз наплевать на инстинкт самосохранения и спросить: почему Иосиф Павлович уверен, что «энергетическая торпеда» после продажи непременно окажется в «умных» руках? И еще – о чем подумает профессор перед тем, как распыленный на атомы, будет дрейфовать вместе с останками Земли к далеким звездам?
Иосиф Павлович разглагольствовал, не делая пауз в монологе. Он оседлал любимого конька – опять разбирал на запчасти набивший оскомину «Филадельфийский эксперимент». Вадим не сдержал вздоха – в данном случае это прозвучало уместно. Он не сомневался в том, что рассуждения профессора на отвлеченные темы уже вызывали головную боль у соглядатаев.
– Тоже думаешь, что к этому приложили руки инопланетяне? Далекий тысяча девятьсот сорок третий год. Что же вытворяют американские – а не инопланетные – ученые, чтобы сделать невидимым для радаров военный эсминец? Как достичь эффекта размагничивания? Нельзя же, в самом деле, нагреть объект вместе с парой сотен людей на борту! И к чему же в конечном итоге приводит воздействие переменного магнитного поля с уменьшающейся амплитудой?
– Я помню, профессор, – не выдержал Вадим и с пафосом процитировал: – Судно скрыл зеленоватый туман и на долю секунды оно исчезло. А когда появилось, выяснились фантастические вещи…
– Не иронизируй, дорогой. Это факт. Только тщательно скрываемый факт. Двадцать семь человек «вплавились» в обшивку корабля. Разве не этот эффект мы раз за разом наблюдаем с тобой, стоит снизить амплитуду колебаний? А тринадцать человек умерли в результате самовоспламенения. Ну, об этом и говорить не стоит.
– А что тогда сказать об оставшихся в живых?
– Тех, кто так и не понял, что произошло?
– Именно. Они присутствовали при эксперименте, но остались в живых. Как вы объясните это?
– Данный факт говорит лишь о том, что впереди у нас еще много неизведанного. И прорва работы, – Иосиф Павлович замолчал и минуту смотрел на Вадима, озадаченный внезапно возникшей мыслью. – А знаешь, возможно, в твоих словах есть смысл. Я говорю об искривлении пространства под землей. Ведь одна из гипотез, объяснявших неудачу «Филадельфийского эксперимента» тоже включала эту мысль…
– Во всяком случае, попробовать стоит, профессор. И те координаты в пустынных областях, которые я предложил, – начал Вадим, но Иосиф Павлович его не слушал.
– Двадцать, тридцать километров… Неизвестно, куда исчезает энергия, так безупречно работающая на десяти тысячах метров. Может, то, что я в шутку назвал «шрамом», который гасит «луч смерти» и есть пресловутое искривление? И если позволить себе фантастическое допущение и задать дальние координаты, можно надеяться, что рванет ближе, чем мы думаем…
– Игра стоит свеч.
– Игра стоит свеч, – как под гипнозом повторил профессор и развернулся к монитору.
И пока профессор, занятый своими мыслями, обсуждал сам с собой будущие планы, Вадим отвлекся. Заложив руки за спину, он прошелся мимо стеклянной двери, за которой пряталась серверная. Горели индикаторы, за столами корпели лаборанты, бойко перебирая клавиши клавиатуры. Там в системниках содержалась информация, которая сулила полный контроль над миром. И это не слова. Упакованная в байты, ждала своего часа абсолютная власть – не призрачная, фантастическая, а реальная, построенная на страхе, граничащем с кошмаром.
В раздумьях Цезарский достиг противоположной стены и опустился на диван. Он ненавидел подобные мысли, которые вешали на него клеймо злодея. Где она пряталась, гнусная стерва под названием Совесть, он не знал. А знал бы, так приложил бы все силы, чтобы выжечь ненужное чувство раскаленным железом. Напуганная обещанием расправы, постыдная тварь обычно исчезала надолго, оставляя после себя флер из смутных мыслей, из-за которых он ощущал себя полным дерьмом.
Ослепленного идеей профессора влекла вперед цель. Его волновала только работа. И открытие, способное перевернуть мир вверх тормашками, сулившее деньги и славу, он рассматривал как очередной этап. За которым стояла новая работа. Иосифа Павловича не смущали последствия. И людей – распыленных, зажаренных, вплавленных в железо, истекающих кровью, с отрубленными конечностями, бредящих перед смертью, тонущих в гигантских волнах – он называл субъектами. Вадим не задавался вопросом, мучают ли профессора сновидения, в которых выжившее (в фантастически лучшем случае) человечество награждает его титулом Чудовищного Злодея Всех Времен и Народов. Цезарский доподлинно знал, что профессор свободен от подобных мыслей.
Другое дело – он, старший научный сотрудник Вадим Цезарский. У него никак не получалось просто объяснить исчезновение торпед дальнего радиуса действия каким-то мифологическим «шрамом» и не думать о том, где накапливаются энергетические заряды! И ни разу не проснуться посреди ночи от кошмара, в котором накопленная в неизвестном пока науке «где-то» сила разносит к чертям собачьим отмерявшую себе в космосе еще как минимум миллиард лет Землю! Профессор мог так жить. Вадим не мог. В последнее время, даже после того, как совесть переставала донимать его, в душе прорастали подлые поганки беспокойства. Он топтал их, пускал под каток представлений о богатой жизни и безбедной старости, но стоило отвлечься или заснуть, как грибница запускала свои тонкие нити в его сердце и будила по ночам, подбрасывая страшные картинки из будущего планеты. Под каждым видением стояла повторяющаяся подпись: «Это твоя вина».
Вадим наблюдал за тем, как споро профессор вносит коррективы в расчеты, бубня что-то себе под нос, и не заметил, как отвлекся от мрачных мыслей. Не за горами тот момент, когда духовным терзаниям придет конец. Достаточно продать инфу о сверхмощном орудии, чтобы обеспечить не только себя на всю жизнь, но и будущую жену, детей, внуков. Вызывает зависть власть Грифона? Куда там мелкому барону до тех высот, что наметил для себя Вадим! Весь мир ляжет к его ногам! Замок в Европе, остров в Океане. Сила, деньги, власть, всеобщее признание. О чем еще может мечтать человек? И самое сладкое – исполнение желаний близко. Осталось лишь протянуть руку.
– Профессор, – раздавшийся по громкой связи голос звучал встревожено. – Там в море чёрте что творится.
– Что значит «чёрте что»? – раздраженно проворчал Иосиф Павлович, не отрываясь от монитора.
– Не знаю. Вы не предупреждали, но я подумал – может, это ваших рук дело?
– Какое еще дело? Выражайтесь яснее, Синицин! – Вадим потянулся и включил ближайший пульт.
– Вадим, вам лучше взглянуть на это. В любом случае – я предупредил.
– Профессор, – вздохнул Цезарский, – пойду, взгляну.
– Давай. Только недолго. Ты мне нужен.
– Пять минут и я здесь. Выпустите меня.
Иосиф Павлович нажал на кнопку пульта и разблокировал гермодверь. Вадим подошел к выходу и в свою очередь набрал личный цифровой код. Дождался, пока створка отъедет и прошел по коридору до входной двери. Сработал еще один код и лаборант вышел в холл, кивнув охране. Потом он долго поднимался по лестнице, мысленно продолжая спор с профессором, пока не оказался в центре видеонаблюдения.
На двух экранах, направленных в море, царила праздничная вакханалия. В воздух прямо из воды вырывались огни фейерверка. Они взмывали в небо, рассыпаясь красочными звездами на черном небосводе.
– Ваше? – Дюжий охранник не обернулся на Вадима, словно затылком почуяв его присутствие.
– Нет, – спокойно сказал Вадим, всеми силами сдерживая ком в горле.
– Понятно. Значит, не зря я послал туда людей и предупредил Грифона.
– Значит, не зря, – отозвался Вадим Цезарский. Он же агент под прикрытием, сотрудник секретного подразделения по борьбе с бандформированиями по кличке Егерь.
Вадим повернулся и пошел назад. Сердце его болезненно сжалось от волнения. Вот и все. Миссия закончена и ему отпущены сутки на то, чтобы покинуть остров. Три года не прерываемой ни на секунду смертельно опасной игры подошли к концу. Настала пора новой жизни, в которой исполняются желания. Когда Егерь наконец услышит расчетливого до мозга костей Хаммера и хитрого как лис Рамзеса, от сомнений не останется и следа. Черт возьми, как их не хватало все эти бесконечно долгие годы! Настолько, что мысли о будущем благолепии вдруг опять покоробило чувство вины. Которое, впрочем, тут же прошло.
* * *
Боль прижилась. Она пульсировала, клубком змей свернувшись внизу живота. Подлая гадина временами поднимала голову и кусала, заставляя Адель в изнеможении переводить дыхание. Грифон сегодня словно сорвался с цепи. Он имел ее ночью почти два часа. Остервенело, жестоко, как животное. Девушка стонала, изображая приступ страсти. На самом деле ей хотелось орать. Его большое хозяйство всегда причиняло ей неудобство, а в последнее время – непроходящую боль. За множеством оргазмов, которые она имитировала так успешно, что со стороны и сама не отличила бы их от настоящих, скрывалось желание хотя бы несколько секунд криком выплеснуть ту ярость, что давно просилась наружу.
Вечерело. Адель сидела на корме яхты, на кожаном диване, поджав под себя босые ноги, и зябко куталась в плед. Царило безветрие. Море – огромное черное зеркало – дышало спокойствием. Потревоженная редким дуновением ветра, поверхность бугрилась волнами, которые умирали, так и не достигнув борта «Кристины». Давно пора было уходить, но девушка не могла заставить себя подняться. Справа темнел силуэт Малыша, после последнего случая не сводящего с нее глаз. Как она ни старалась, так и не смогла ответить себе на вопрос: то ли он следил за ней по указке шефа, то ли по собственной инициативе. Порой ей казалось, что те взгляды, на которых она ловила его невзначай, следовало понимать как нечто большее, чем отношение охранника к подопечной. В такие мгновения лицо Малыша, словно вырубленное топором, с квадратным подбородком – будто таяло. Поначалу он поспешно переключал внимание, стоило ей застукать охранника на «месте преступления». Время шло и все дольше задерживался его цепкий взгляд на ее примечательных выпуклостях. А последние дни Малыш буквально раздевал ее глазами, нисколько не таясь… Или это только чудилось ей, больше трех лет прожившей в изоляции от мира?
Вот опять. От грустных мыслей потемнело в глазах. Девушка знала, чем развлечь себя в такие минуты, когда душевная боль колючей проволокой сжимала горло. Воспоминания – лекарство, гасившее тоску и возрождавшее надежду. Сколь лет прошло, а будто тот вечер был только вчера…
Три года назад высокий мужчина поднялся с кровати. Испарина блестела на его коже после бурного секса. Выпрямился в полный рост, потянулся, демонстрируя безупречное, накаченное тело. С кошачьей грацией он потянулся к окну и шире распахнул балконную дверь. Позднее лето тут же наполнило комнату шелестом листвы и запахом недавно скошенной во дворе травы. Ветер ласково тормошил занавески, закручивая их возле ног Хаммера, застывшего у окна.
– Игра стоит свеч, – не поворачиваясь, сказал он. – Я рад, что ты это поняла. Тебе ничего не придется делать…
– Кроме того, что я буду трахаться с пиратским бароном, – хрипло отозвалась Адель, тоже усталая, удовлетворенная. И смирившаяся со своей участью.
– Прости меня, девочка. Но оно того стоит.
– Конечно, тебе легко рассуждать. Тебе же не придется ложиться под этого ублюдка Грифона! Ты знаешь, что он делает с девочками, которые ему надоедают? Отдает в публичные дома за архипелагом! Это в лучшем случае, а в худшем – никто их трупов так и не нашел.
– А ты думаешь, я на себя мало беру? – Хаммер резко обернулся. В его серых глазах застыло так нелюбимое ею жестокое выражение. – Ты думаешь, мне эти пару лет не придется ходить по лезвию? Каждый день, каждую минуту?
Адель не нашлась, что ответить. Ей снова мучительно захотелось стиснуть его в объятиях, прижаться к любимой груди, затопить поцелуями глаза, лицо, почувствовать на себе тяжесть его тела. И, хоть на мгновенье, отгородиться от того, что неумолимо готовило ей будущее.
– Ну же, девочка моя. – Хаммер лег на кровать, прижал к себе ее безвольное тело. – Ты сильная. Ты сможешь. Я знаю.
– Я постараюсь, – сказала она, задыхаясь в его объятиях.
– У тебя получится.
– А потом…
– Мы будем жить долго и счастливо!
Адель засмеялась, подхватывая игру, зарываясь лицом куда-то ему в шею.
– Хорошая моя. Я так тебя люблю, – шептал он, снова возбуждаясь. – Ты сделаешь это ради нас.
«Ради тебя», – мысленно поправила любимого девушка, без остатка отдаваясь его поцелуям, от которых высохли так и не пролившиеся слезы…
Так было. Да. И воспоминания, без которых с тех пор не обходился ни один день, обрастали все новыми подробностями. Больше трех лет вместо обещанных двух девушку спасала от безумия лишь любовь к Хаммеру. Чувство, становившееся сильнее, поддерживали немногочисленные «встречи», когда любимый появлялся на яхте за денежным вознаграждением, разыгрывая роль стукача. Нет, они не виделись. Это было слишком опасно. В ее обязанности входило оставить в тайнике на корме, где всегда швартовался Хаммер, мини-флэшку, полученную от Егеря, дополненную теми сведениями, которые удалось раздобыть ей самой. Никто и не догадывался, что портативное записывающее устройство находилось в одном из камней так любимых девушкой «бусиков». В ванной комнате, лишенной аппаратуры, она доверяла микрофону ту информацию, которая могла заинтересовать Хаммера. Девушка ни разу не сорвалась. И даже в самые отстойные минуты, когда страдания выносили мозг, не позволила себе дополнить инфу словами о любви и жалости. Адель делала все, о чем просил любимый. Однажды она обнаружила в тайнике распоряжение поменять в файлах Грифона фото, на котором был случайно запечатлен Хаммер, на фото Рамзеса. Адель сделала это без раздумий. Так надо любимому. Какие могут быть вопросы? А вот чего ей это стоило – пусть разберется сам Хаммер, когда задыхаясь от любви и нежности, девушка прильнет к его горячему телу и спокойно, без эмоций расскажет обо всем.
– Адель, холодно. Ты замерзнешь.
Из глубокой задумчивости девушку вывел голос охранника. Малыш стоял у ступени, ведущей на палубу, смотрел на Адель сверху вниз и протягивал руку. Горячую, как огонь – это она поняла после того, как послушно поднялась и воспользовалась предложенной помощью, вложив руку в его большую ладонь. Он сжал ее пальцы так, что от неожиданности она вздрогнула. Лицо Малыша, непроницаемое как всегда, обмякло, неуловимо «потекло», словно разом расслабились все мышцы. Адель неторопливо обошла его, невзначай коснувшись грудью накаченного плеча.
– Спасибо, Малыш, – нежным колокольчиком пропела она. – А то я задумалась.
– О чем, если не секрет? – Охранник с неохотой выпустил ее руку, неотступно следуя за ней.
– А… Все думаю, когда же мы в этом году поедем на континент? Безумно хочется самой покопаться во всех этих вещах, а не заказывать по каталогу! Скажешь мне, а? Когда Алекс надумает. А то всегда я прошу, прошу, а первым все равно узнаешь ты!
Малыш не сдержал доброй усмешки.
– Будем надеяться, что на этот раз все будет по-другому, – тихо сказал он.
– Обещаешь? – Она обернулась так внезапно, что мужчина едва не налетел на нее грудью.
– Обещаю, – стоя так близко, что она почувствовала его дыхание, тихо ответил он.
Адель беззаботно улыбнулась и птичкой впорхнула за дверь. Оставшись в одиночестве, она не торопилась спускаться вниз, к каютам. Ей послышались голоса в конференц-зале, и она на цыпочках прошла по коридору. Странно, она доподлинно знала, что на яхте нет посторонних. Дверь в зал оказалась приоткрыта, оттуда пробивался свет.
– Труп не нашли. Но…
– Про записи я уже слышал.
– Этого достаточно, чтобы убедиться – он мертв.
– Я ведь предупреждал тебя, Грифон, что это необычный киллер. Я не зря сделал акцент на привлечении всех сил, имеющихся в твоем распоряжении.
– Ты опять собираешься меня учить.
– Не собираюсь.
Один голос Адель определила безошибочно и принадлежал он Грифону.
– Дело сделано. И дело сделано плохо.
В первый момент после того, как девушка узнала Хаммера, ее окатила ледяная волна. Откуда? Какими неведомыми ей судьбами занесло сюда любимого человека? Адель знала, что после скандала на него была объявлена охота, вернее, на Рамзеса. Как объяснил ей в послании Хаммер «так нужно для дела». Но это не суть важно. Главное – он просто не мог здесь быть! Если… если только за ее спиной не велась игра, о которой она не ведала ни сном, ни духом.
Осторожно, боясь выдать себя, Адель заглянула в приоткрытую щель и с облегчением поняла, что Грифон смотрит видеозапись. Наркобарон сидел к ней спиной, развалившись в любимом кресле. Девушка видела, с каким чувством он сжимает в руке бокал с коньяком. На экране Хаммер, оставаясь для камер в тени, честил Грифона в хвост и в гриву.
– Я хочу сказать тебе кое-что. Ты не выполнил условия сделки. Как раньше говорили: нет тела, нет и дела. И еще – уговор дороже денег.
Адель мстительно улыбалась, вглядываясь в происходящее на экране. И веселилась ровно до той секунды, пока не услышала слова Хаммера.
– Не брызгай слюной, Грифон. Оставь слова для этой дешевки, Адели, для этой своей… – он добавил непечатное слово.
Потом она не слышала больше ничего. Страшное, почти непереносимое чувство обиды стерло радостную усмешку с ее лица. Не сами мерзкие слова, сорвавшиеся с губ Хаммера, поразили девушку в самое сердце, а тон, с которым произнес это любимый человек – жесткий, полный такой искренней ненависти, что бросило в дрожь. Адель задохнулась, словно получила удар под дых. Вдруг, в одно мгновенье, свет озарил ее сознание. С болезненной очевидностью она осознала истину, от которой пряталась столько лет. Хаммер не любил ее никогда. Он просто использовал ее. Человек, которому она без оглядки отдала и тело, и душу. Настолько, что без оговорок вычеркнула несколько лет из своей жизни. Она ложилась в постель с ублюдком, еженощно наступая себе на горло, в то время как ее мятущаяся душа убегала в мечты, в мир, где царствует любовь. Мысленно девушка орала от духовной, а позже и физической боли, принимая Грифона в собственное беззащитное лоно, согретая лишь воспоминаниями. От которых теперь остался один пшик. Адель страдала, каждой минутой неутихающей боли завоевывая будущее. Себе и Хаммеру. Больно… Нестерпимо осознавать, что надежда была химерой, наваждением, созданным для того, чтобы одурачить доверчивую девочку обещанием вечной любви.
Прошли годы. Она стала старше. Эпизод на экране вертелся в ее голове, постепенно обрастая подробностями, пока Адель, больная от прозрения, вдруг осознала себя стоящей на открытой палубе. Хаммер использовал ее вслепую. А когда запахло жареным, отступил в тень, попросту прикрывшись Рамзесом. С ее подачи, между прочим. Девушка стояла на палубе, вцепившись в борт бескровными от напряжения пальцами. Она никогда не любила Рамзеса за его высокомерный нрав и открытое пренебрежение к женщинам, но сейчас невольно испытала к нему сочувствие. Его тоже использовали. Хаммер подставил его, прикрывшись другом как щитом.
– Адель, что случилось?
Заботливый голос Малыша вывел ее из состояния прострации, в котором она убивала Хаммера всеми известными ей способами.
– Голова закружилась, – почти спокойно отозвалась Адель, собрав волю в кулак.
– Теперь легче?
– Легче? – переспросила девушка, шумно выдохнула, мысленно сосчитав до десяти, и ответила сама себе. – Теперь легче.
Адель повернулась, растянув на лице резиновую улыбку. Ярость душила ее, пульсировала в голове, тисками сжимала виски.
И вдруг отражением ее мыслей где-то далеко в море взорвался фейерверк. Яркие искры полетели в небо, грохот разорвал сонную тишину. По палубе забегала охрана. Возник хмурый, уже изрядно поднабравшийся Грифон.
Пока все суетились, Адель стояла у борта, повернувшись к морю лицом. В ее глазах, полных сумасшедшего злорадства, таяла одна за другой россыпь янтарных огней.
2
– Мамука, хорош мелькать. В глазах от тебя рябит. Сядь, – недовольно поморщился Хаммер.
Эмоциональный выходец с Кавказа ничего не ответил. Хотя Дикарь, сидевший напротив, видел, чего тому стоило удержать язык за зубами. Вздернув руку в непримиримом жесте «вах», Мамука прошелся по комнате и рухнул на диван. Он потянулся за бокалом с виски, стоявшем на низком столике, но в последний момент одернул себя. В его руки словно сама собой выкатилась откуда-то из внутреннего кармана зажигалка. Насколько знал Дикарь – подарок драгоценной Мими, девушки из далекого Таиланда. На самом деле ее звали Напапорн, что в переводе значило Небеса Счастья. Но ослепленный страстью Мамука складывал имя той, которую он называл «моя единственная слабость», из двух первых слогов слов – милая и миниатюрная. Горячий кавказский мужчина никогда не расставался с подарком, и лишь один Дикарь удостоился чести знать о секрете, что скрывала инкрустированная белым золотом игрушка.
– Опасная игра, – задумчиво сказал Дикарь. И это были его первые слова после начала разговора.
– Игра стоит свеч, – вместо Хаммера ответил Егерь.
Холодный взгляд мужчины потеплел. И в стальном блеске его глаз отчетливо прорезалась мысль. Дикарь ясно понял ее отражение – отсвет девяти нулей в озвученной сумме. Даже поделенная на пять она вызывала уважение.
– Думайте, мужики, – демоном искусителем вещал Хаммер.
На его породистом лице во время экспрессивного выступления Мамуки, полного экскурсов, отбрасывающих в прошлый век, не дрогнул ни единый мускул.
– Я уже сказал все, что думаю по этому поводу, – негромко произнес Егерь. – Мне придется труднее всех…
– Все в одной связке. Один сорвется и остальных за собой потянет, – невесело усмехнулся Мамука.
– Я тоже выделил себе непростую роль. Кто-нибудь в этом сомневается? – поднял брови Хаммер. – Знаешь ли, сдавать своих…
– Какие они нам свои? – вспылил Егерь. – Все осталось с прошлых времен, как будто ничего не случилось! Система, власть. И принцип раздачи – хрен на палочке там заработаешь. Где были эти свои, когда умирал Саранцев от передозы? А когда Бес выхаркивал легкие после декомпрессии? А Чесмен? Где были эти свои, когда его расчленял на куски эта сука – Грифон?!
– Хватит об этом. Столько раз обсасывали эту тему, – перебил его Мамука. – Я все понимаю, перестань мне объяснять прописные истины! И ценность проекта мне ясна.
– И цифра с нулями, – вставил Егерь.
– И цифра меня впечатлила, – подытожил кавказец. – Но риск… Как бы последней мыслью не стали эти самые нули.
– А ты хотел? И на елку влезть и задницу не ободрать? – улыбнулся Егерь.
– Я хочу жить, – отрезал Мамука.
– Так выбирай, дорогой. Каждый должен решить для себя, – напористо подытожил Хаммер. – Либо честно отработать свое, дождаться, пока тебя с соответствующими почестями – пинком под зад – проводят на пенсию. А что потом? До конца своих дней влачить жалкое существование, выращивая помидоры в теплицах? Это в лучшем случае. В худшем – забытый всеми ты будешь подыхать на больничной койке. Обоссанный, обосранный, с трубкой в трахее…
– Как умирал Шелест, – со вздохом вставил Егерь.
– Как умирал Шелест, – подхватил Хаммер. – И Тамбовцев, и…
– Хватит уже! Сколько можно говорить об этом? – вспылил кавказец.
– Это первый вариант, – сбавив обороты, продолжал Хаммер. – Второй предложил вам я. Выбирай.
– Слишком много условий. Даже для того, чтобы начать операцию, – нахмурился Мамука. – У меня вопрос: ты уверен, что Грифона заинтересует Адель? Девка она что надо, и в ее подготовке после интерната я не сомневаюсь, но…
– Я позволил себе несколько опередить события, – тут же отозвался Хаммер. – Адель уже у Грифона. Полтора месяца.
Установилось пауза. Потом Мамука негромко бросил:
– И девочку свою не пожалел.
– Оставь сантименты, шовинист! – поморщился Хаммер. – Она такой же полноправный член группы, как все. И получит награду соответственно – наравне со всеми. Ее, несмотря на юный возраст, уже интересуют дальнейшие перспективы. И на риск она пошла совершенно сознательно, никто ее не заставлял.
Мамука хмыкнул и бросил на собеседника странный взгляд.
– Это для меня новость, – удивился Егерь. – К тому же полтора месяца – это срок.
Он еще что-то говорил, но Дикарь его не слушал. Он молчал, разглядывал инициатора операции – холодный взгляд, в котором не таял лед, плотно сжатый рот. Слишком многое их связывало, чтобы сейчас не понять: тот решился идти до конца. Как всегда в таких случаях, закусив удила, напролом, по головам. А придется, и по трупам. Острый взгляд полузакрытых глаз Хаммера скользил по собеседникам, словно ножом вскрывая самую суть. Для него игра началась. Они все уже были в его обойме – и сомневающийся Мамука, и готовый на все Егерь. Имелось еще кое-что, о чем эти двое не знали, но догадывался Дикарь. Наверняка, у Хаммера была на примете пара ребят, способных заменить несогласных «друзей». Если что.
– Время, Мамука, – мягко напомнил Хаммер. – Ты с нами?
Дикарь нисколько не сомневался в положительном ответе. Он удивился чуть позже, когда Хаммер, провожая его, слегка озадачил словами.
– Рамзес, завтра в десять. На месте…
Тогда Дикарь недоуменно дернул плечами, не догадываясь о теме предстоящего разговора. Сейчас, опускаясь в шахте лифта на глубину, он вспоминал те мысли, которые возникли после того, как он услышал предложение Хаммера, касающееся только их двоих. На сей раз принципы друга, давно уже застывшие на нулевой отметке, четко и уверенно вошли в минус. До такой степени, что удивили Дикаря или Рамзеса – профессионала и хладнокровного киллера, чей послужной список давно перевалил за сотню, имея в строчках преждевременно покинувших грешный мир не только мужские имена.
Падение в бездну, так же, как и беспамятство, державшее Дикаря в плену больше недели, казалось, длилось вечность. Он медленно опускался на дно шахты лифта. Поверхность воды резали пули. Пенные стрелы пронзали серую муть, ища ускользающую цель. Светлый квадрат становился все меньше, все темнее. И, наконец, почти неразличимое пятно пропало, словно его слизнула тьма.
Они шли рука об руку – глубина и память. Толща воды давила сверху, не желая отпускать, также и память – не собиралась отступать, погружая его разум в те события, вспоминать о которых он не хотел. Дикарь падал, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Кто бы сомневался? Хаммер знал толк в упражнениях подобного рода – ублюдок, ведущий даже не двойную, а тройную игру, в которой так поздно обнаружился еще один, тайный смысл. Дикарю следовало лишний раз поблагодарить судьбу за то, что прозрение не стало последним, что он унес с собою на тот свет.
Самое страшное, что падая во мрак, не чувствуя собственного тела, Дикарь не переставал поражаться чувству, сопровождающему три года назад тот давний разговор. Только сейчас дайвера буквально обожгла легкость, с которой он согласился пособничать предателю. А если быть откровенным перед собой и открыто назвать вещи своими именами – то идея разделить объявленную сумму на двоих настолько захватила его, что необходимость избавиться при этом от товарищей не вызвала и тени противоречия. Более того, показалась заманчивой. От группы, которую созвучно с именем инициатора операции, они все называли Х.А.М.Е.Р. – от аббревиатуры первых букв их псевдонимов (Хаммер, Адель, Мамука, Егерь и Рамзес) – в конечном итоге должны были остаться в живых двое. Хаммер и Рамзес.
– Делить такую сумму на двоих проще, ты не находишь, Рамзес?
Сказал в то утро Хаммер и улыбнулся. И Дикарь – тогда еще Рамзес – усмехнулся ему в ответ. Они вдвоем, совсем как в былые времена, почти три года играли по собственным правилам, уже относясь к остальным как к расходному материалу. Была договоренность, что Хаммер сообщит о завершающей стадии операции, как только сочтет, что сбор информации по исследованию свойств «подземной торпеды» закончен. И как только отыщется покупатель. Ждать пришлось дольше, чем они рассчитывали. Но час икс настал чуть больше месяца назад.
– На данный момент сведений о «луче» больше чем достаточно, – соловьем разливался предатель. – Насколько мне известно, никто из окружения Грифона, исключая группу профессора, не представляет себе истинного положения вещей. Как только ты ликвидируешь наркобарона, начнется неразбериха. Заметь, в этом случае Адель вне подозрений. Поэтому часть сил ты оттянешь на себя. Но я нисколько не сомневаюсь в твоем профессионализме – ты с легкостью уйдешь от облавы. Люди Шейха наготове и ждут сигнала. Как только они его получат, остров с бункером будет захвачен. Как дальше он поступит с «лучом», нас не интересует. Деньги на кон – и мы свободны. Лишь делить сумму придется всего на два. А не на пять.
Тогда Рамзес кивнул. Он посмотрел на змея искусителя и задал единственный вопрос после паузы.
– Мамука и Егерь? Адель я в расчет не беру. Это твои дела.
– Мои, – согласился Хаммер. – И я их решу. А от первых двух… Как договорились. К чему оставлять мину замедленного действия за спиной? Ты возьмешь на себя Егеря.
– Если он уцелеет после штурма – нет вопросов. А ты Мамуку?
Хаммер медленно кивнул.
– Варианты отхода прежние. Через сток в море.
– Акваланги?
– Все на месте. Егерь уже позаботился об этом.
В холодных глазах Хаммера мелькнули ледяные искры. Ему было смешно. Ему виделся приятный парадокс в том, что смертник заранее позаботился о том, чтобы спасти своих убийц.
Сейчас, опускаясь на глубину, Дикарь с омерзением вспомнил свою реакцию на невысказанную мысль, застывшую в стальных глазах «друга». Осознание подлого предательства, затерянным во времени смехом ворвалось в голову, царапая мозг. Дикарь не хотел больше вспоминать. Ему хотелось крикнуть во все горло: хватит! Достаточно! Он понял всю низость своего падения. И не только предательства друзей, но и гораздо больше – предательства планеты, старушки-Земли, доживающей последние деньки. Где был его разум, когда Дикарь давал добро перед началом операции, в момент создания группы? Только дурак не способен понять опасности, скрытой в «подземной торпеде»! Нет, он далек был от мысли донести информацию до руководства отдела по борьбе с незаконными бандитскими формированиями, где они все числились. Какое там! Продажные, погрязшие в интригах, прогнившие насквозь чины, поступили бы также, как поступил Хаммер… И он, Дикарь. Егерь в одном из посланий с долей иронии как анекдот описал возможное будущее сверхоружия, где в конечной перспективе значилось полное уничтожение планеты, стоило только маньяку-исследователю пустить «луч смерти» по координатам вглубь земли. Там же, вскользь, он указал возможность уничтожения «торпеды» и с сарказмом уточнил схему. Дескать, у кого рука поднимется взорвать направленным действием «сам на себя» оружие, основанное на принципе, до которого человечество еще не доросло? Кандидат физических наук и не подозревал, что у кого-то хватит смелости отказаться от вознаграждения в пользу…
К черту банальности и громкие слова! И так все ясно! Мысленно кричал Дикарь, но память, нарушившая обет молчания, раскрутилась на полную катушку. Вздорная гадина все подкидывала детали, от которых сердце отбойным молотком ломало ребра.
– Мы с тобой прошли огонь и воду, – далеким солнечным утром никак не мог заткнуться Хаммер. – Я помню, как ты вынес меня на руках – раненого, истекающего кровью… Я рад, что мы нашли общий язык, Рамзес.
– Вот так, от благого начинания – я имею в виду нашу группу Х.А.М.Е.Р – остались всего две буквы, – услышал Дикарь собственный голос.
– Х.Р. Не худшие буквы, заметь, – подхватил Хаммер и оба они рассмеялись.
Кого сейчас винить, кроме самого себя, за то, что не придушил тогда змея, не раздавил мерзкую гадину? Гад вышел тогда с явочной квартиры, вполне довольный собой остановился у подъезда, на секунду подставив лицо лучам солнца. Рамзес уходил, унося в душе предательство, даже не подозревая, что в спину ему уже летит нож, брошенный недрогнувшей рукой. Тот, кто положил на алтарь алчности троих друзей, включая и собственную девушку, не остановится перед тем, чтобы бросить туда и четвертого. Сумма слишком хороша для того, чтобы ее делить.
Воспоминания душили Дикаря. Все распадалось на части, рассыпалось в прах. Он не знал того человека, которого усердно рисовала ему память. Воспоминания теснились, наперебой стремясь донести до него потерянные в прошлом мысли. Детские годы, юношество, последняя парта в школе, которую он делил с белобрысым мальчишкой, впоследствии Хаммером, тоненькая одноклассница, буквально затащившая его в постель. Первый труп и осознание собственной значимости, от которой захватило дух.
Картинки из прошлого, проявляющиеся в голове, вызывали неприятие. Все казалось неверным, неправильным: чужие смерти, кровь на его руках, мольбы о пощаде – вдруг, на заре его «карьеры», то легкое возбуждение, с которым он нажимал на спусковой крючок, продажная любовь с влажными простынями на съемных квартирах, хорошая девочка Стэлла, чьи глаза, как полные озера боялись расплескать ненависть, которая все равно пролилась вниз блестящими дорожками… Все это, вместе взятое – легенда для нелегала, которая никак не хотела становиться второй кожей.
Кто был тот парень? Рамзес – крутой мужчина с эмоциональностью шкафа и беспринципностью варвара? Тот, кого предал единственный друг – одно перечисление совместных деяний, замешанных на взаимовыручке, названной красивыми словами «настоящая мужская дружба» заняло бы ни один час!
Нет. Дикарь не имел ничего общего с тем грузом, который носил на плечах Рамзес. Его собственная ноша была легка. Только за нее он соглашался нести ответственность перед грядущим ликом небытия. Тому, кто собирался его судить на том свете, придется разделить двух людей! Один из которых, преданный и проданный другом, больше недели назад на яхте Грифона был убит двумя выстрелами в упор!
Дикарь уже не понимал толком, что происходит. То ли шахта лифта, в которую погружалось его тело, не имела дна, то ли память, раскрыв все карты, затягивала разум в пропасть, откуда не было выхода. Дайвер дышал. Раскрылись мембраны, встроенные в ноздри, фильтруя кислород. Спазм сжал горло, не пропуская внутрь ни глотка воды. Пленки, вторыми веками закрывшие глаза, настроили ночное зрение. Вздувшиеся в ушах пузыри опадали, регулируя давление.
Он вспомнил, откуда взялись перемены. Рамзес добровольно согласился стать подопытным кроликом и ни разу не пожалел о беспрецедентной операции. Глубина не представляла для него опасности, он мог продержаться без воздуха достаточно долго. Новшества в его теле предполагали жизнь под водой. Лишь одного не учел Павел Александрович – хирург божьей милостью – того, что сейчас Дикарю не хотелось жить.
3
Пахло кровью. Веяло не тем тошнотворным запахом мертвечины, а свежим, ни с чем не сравнимым ароматом только что освежеванной добычи. Той, которая еще полчаса назад боролась за свою жизнь. Да и вся комнатушка, где свет лился из дыры на потолке, напоминала бойню. На стенах и на полу, на фоне застарелых пятен влажно блестели свежие пятна крови. По углам громоздились отполированные до блеска человеческие кости, вперемешку с остовами животных. Каморка с бетонной плитой, ощетинившейся торчащими вверх штырями арматуры, походила на ловушку. Догадку подтверждала тщательно замаскированная дыра, сквозь которую и угораздило провалиться Шайтана.
Тому, что именно земляк лежал сейчас, буквально нанизанный на ржавое железо, Тимур обязан был провидению. Что остановило его, идущего первым, он не помнил. Путь вперед представлял собой сравнительно безопасный отрезок. Обычный антураж – заваленный мебельными останками зал, тишина да отзвук капели, долбящей камень где-то вдали. По всей видимости, что-то насторожило. Как охотник, почуявший близость добычи, инициатор погони остановился и махнул рукой Шайтану, направляя чуть левее. И в первый миг, когда взмахнув руками, боец стал проваливаться куда-то вниз, Тимур не оценил опасность в полной мере. Он мгновенно вскинул руку со стволом, однако нажимать на спусковой крючок пистолета, где в магазине остался единственный патрон, хозяин не торопился. Да и не в кого оказалось стрелять. Когда мгновенье спустя они с Родимчиком приблизились к провалу, зиявшему в полу, стало ясно: Шайтан не жилец.
Тимур спустился вниз по веревке, оставив следопыта наверху. Теперь, стоя возле умирающего, он несколько удивлялся чувству, охватившему его. Никоим боком жалость не касалась его сердца. Досада, нетерпение и жгучее желание немедленно возобновить преследование. Время шло и каждая уходящая минута уводила девчонку все дальше. Тимур смотрел на штыри, торчавшие из груди бойца, на белое лицо с огромными глазами, в которых дрожал свет, на пальцы с траурной каймой, бестолково царапающие окровавленное железо. Конвульсивная агония Шайтана, никак не желавшего расставаться с жизнью, наводила Тимура на мысли о необходимости убираться отсюда как можно скорее. В его планы не входила схватка с теми, кто организовал ловушку. Зверем или людоедами, без разницы.
– Жаль, что так вышло, – выдавил из себя хозяин перед тем, как повернуться в сторону веревки, свисающей с потолка.
Он успел сделать несколько шагов – и был остановлен тихой просьбой умирающего.
– Не уходи, хозяин, – прошептал обреченный. – Не оставляй… меня.
– Ты был хорошим бойцом, – медленно повернувшись, с трудом сказал Тимур. – Я ничем не могу тебе помочь.
– Больно… мне. – На синих губах пузырилась кровавая пена. – Не бросай.
Тимур не ответил.
– Очень больно. Помоги.
– Если я сниму тебя, ты умрешь еще быстрее. Прощай.
– Убей. Застрели.
– У меня патронов нет, ты же знаешь.
– Последний патрон… Знаю.
Так бестолково расходовать боеприпас Тимур не собирался. Потому он промолчал. Доставать нож и приканчивать Шайтана ударом в грудь также не хотелось. Жить тому оставалось немного. Тем более что из глубины комнаты, из темноты заваленного мусором угла послышался неясный шум. Не раздумывая, Тимур схватился за веревку. Пара минут бойца не спасут, а вполне могли стоить жизни.
– Будь проклят, – покатилось ему вслед. – Зверь. Ты положил лучших ребят. Надеюсь, эта девчонка… надерет… тебе задницу.
Проклятия неслись вслед, когда Тимур подтянулся и выбрался наверх. У стены, в углу, примостившись за сломанным столом, завалившемся набок, сидел Родимчик. У хлипкого мужичка во взгляде, которым он встретил хозяина, отразилась такая безнадега, что на миг тому стало не по себе. Внезапное чувство прошло, стертое яростной возней и шипением, донесшимся снизу.
– Кушать подано, – бесстрастно бросил Тимур и плюнул вниз, в хрипы и стоны, наводнившие провал.
Хозяин скомандовал следопыту подъем и первым двинулся вперед.
Анфилада убогих залов с отбитыми стенами, соединенных общим переходом, заваленным трухой, напоминала связку сушеных грибов – сморщенных, почерневших, в сети трещин, столь далеких от упругих лесных красавцев, горделиво поднимающих шляпки на опушках. Смерть давно овладела затопленным городом. Пресытившись, она отдыхала, лениво запуская длинные пальцы в уцелевшие на волнах остовы небоскребов. Порой она просыпалась, и тогда рушились крыши, стены, корпуса. Целые кварталы исчезали, накрытые толщей воды. Умирающий город – игрушка в гибельных руках. Зараженный неизлечимой болезнью, он умирал в муках. Его ускользающее дыхание не трогало жестокое провидение, всего десять лет назад собравшее немыслимо кровавый урожай с огромного, пышущего энергией мегаполиса.
Тимур шел напролом. Ослепленный, одержимый идеей. Он уже не считал нужным скрываться. Заветная тряпица с кровью девчонки перекочевала из рюкзака в нагрудный карман. Время от времени, практически неосознанно преследователь касался ее рукой. На редких привалах Тимур вынимал ее, не стесняясь, прижимал к лицу, впитывая запах. Его кожа, рецепторы полуоткрытого рта поглощали тонкий аромат крови. Почти выветрившийся, он был сравним только с одним – с запахом Победы.
Сначала еле слышный, постепенно усилился стрекочущий рокот. До Тимура не сразу дошло, что к городу подлетал вертолет. Второй раз за последние дни. Инстинктивно хозяин острова в океане метнулся к стене, заняв позицию возле разбитого окна. Отсюда обзор был что надо. Видимая до мелких деталей, над крышей торгового центра зависла стальная птица. Винты резали воздух. Из нутра вывалилась лестница. Сердце Тимура, бившееся ровно, вдруг дало сбой – толкнулось куда-то вверх, в горло. От лифтовой башни отделилась парочка. Здоровый мужчина буквально вынес на руках девчонку. Темные волосы развевались на ветру, длинные пряди закрывали лицо. Но Тимур узнал ее сразу.
– Сука! Сука! Она моя! – так яростно зашипел он, что свело скулы от боли.
В разгоряченном мозгу метались мысли – нечего было и думать о том, чтобы послать вдогонку последнюю пулю. С такого расстояния из Макарова девчонку не достать. Она жива – это главное. А то, что ее увозят куда-то – только сладостная пытка, растянутая во времени. Он найдет ее! Достанет из-под земли! Хоть на островах, хоть на континенте…
Пока он раненым зверем метался по залу, мужчина в камуфляже взвалил девчонку на плечо и стал подниматься. Они исчезли в темноте вертолета и веревочная лестница втянулась. Сытой птицей завалившись набок, вертолет взял курс на юг.
Дальше у Тимура обозначился провал во времени. Он очнулся и осознал, что сжимает тонкое горло Родимчика. Тот даже не пытался отбиться. Тяжело хрипел, трепеща в руках хозяина.
– Я сказал, ты пойдешь, – шипел Тимур. – И будешь делать то, что я скажу. Если скажу – ты прыгнешь вниз головой. Понял?
– Я понял, хозяин, – шептал Родимчик, со свистом вбирая воздух в легкие. – Что ты разошелся-то?
Тимур заставил себя разжать руку.
– Это хорошо, что ты понял, – он перевел дух.
– Конечно, понял. Чего тут не понять? – отдышавшись, сказал следопыт. – Мы возвращаемся к лодке и плывем на юг. За вертолетом. И за Кирой.
– Вот именно. Если нужно…
– И если нужно, мы все подохнем, – тихо-тихо вырвалось у Родимчика.
– Что ты сказал? – напрягся Тимур.
– Ты слышал, хозяин, – ему трудно давались слова. Их вытолкнуло из нутра отчаяние – абсолютное, обреченное, без всякой надежды на спасение. Так мог говорить человек, только что получивший смертный приговор. С вердиктом «окончательный и обжалованию не подлежит».
– Так, – разлепил сухие губы Тимур, без суеты вытащил из-за пояса пистолет.
– Что же, – шумно выдохнул Родимчик. – Давай. Убей меня. Сил нет. Видно судьба остаться здесь, с Вискарем и Шайтаном.
– Заткнись, – сорвался Тимур. – Пулю еще на тебя тратить. Ты будешь делать то, что я скажу. Эта сучка от меня не уйдет…
– Кира! Ее зовут Кира.
Возглас, раздавшийся в зале, показался оглушительным. Жесткий, решительный, он не оставлял сомнений в серьезных намерениях того, кто его произнес. Тимур обернулся, мгновенно подобравшись, как дикий зверь, которому отрезали путь к отступлению. Гулкое эхо шорохом разбросало по углам последнее слово.
На другой стороне полупустого зала с выбитыми стеклами стоял высокий мужчина. На разбитом в кровь лице стыла равнодушная усмешка. В руках человека Тимур не разглядел оружия. И, несмотря на это, от мужчины исходили волны угрозы. До такой степени, что хозяин острова оставил в покое взбунтовавшегося Родимчика, кулем свалившегося на пол, переступил левее, сжимая в руках пистолет. Тяжесть оружия придала ему сил.
– Ты кто такой? – хрипло спросил он, держа под прицелом неожиданного гостя.
Тимур выстрелил бы, не раздумывая, если бы не расстояние. Метров десять минус и можно было рассчитывать на удачу. А сейчас дело дрянь и стрельба на поражение представляла собой чистой воды авантюру, тем более что была ограничена единственным выстрелом. Однако противник об этом не знал. Поэтому Тимур одним движением избавился от рюкзака, тяжело плюхнувшегося на пол, и сделал пару осторожных шагов вперед.
– Ну что, Тимур, – вкрадчиво сказал человек, – не обосрался еще? Это тебе не девчонок беззащитных на дыбе распинать.
В руках у хозяина дрогнул ствол. Сердце тяжело боднуло ребра и болезненно ухнуло куда-то в живот.
– Ты, – медленно растянул Тимур, – помог ей.
– Кире? Именно. Но братца твоего, ссыкуна, она сама замочила. Тут моей заслуги нет… А жаль.
– Захлопни пасть, – прошипел хозяин. Слова со свистом вырвались из груди. – На тебя, мудака, и пули не жалко.
Человек усмехнулся.
– Я бы на твоем месте приберег последнюю пулю. Для себя.
Возникла пауза. В течение которой Тимур внимал собственному хриплому дыханию. Он едва удержался от того, чтобы сразу не нажать спусковой крючок. Ярость ослепила его и погасла, уступив место благоразумию. Там в высоте, среди облаков, в стрекочущем чудовище парила девчонка. И душа Мирона по-прежнему взывала к мести. А защитник? Несмотря на показную крутость, представлял собой всего лишь досадное препятствие. Не более.
«Эх, сюда бы Шайтана, да автомат, справились бы в два счета, – мелькнула мысль и растаяла.
– Последний, говоришь? – растянул сухие губы в принужденной улыбке Тимур. – Проверим?
– Валяй, – легко согласился человек.
– Успеется, – огрызнулся Тимур и медленно подвинулся вперед.
И тот дьявол, который стоял на другой стороне зала, тоже пошел навстречу. Словно не существовало в природе ствола, направленного ему в лицо. На долгую секунду, показавшуюся Тимуру вечностью, захотелось отступить. Плюнуть на все и сбежать, подставив беззащитную спину врагу. От вполне достижимой цели его отделяет препятствие в виде невесть откуда взявшегося защитника – и ну его к черту! Пусть летит к хренам собачьим! Слепой случай может решить дело не в пользу Тимура и тогда жажда мести – желанная и сладостная – останется неутоленной.
Секунды текли, смывая приступ малодушия. Ярость снова стукнула в голову. Кто он такой, этот мужик? Да если бы не он, эта сучка висела бы сейчас на дыбе. Близкая, доступная для любых мучений, она бы дрожала и, обливаясь слезами и кровью, вымаливала бы прощенье!
Тимур шагнул, не сводя прицела.
– Родимчик, – метнул он, не поворачивая головы, – бери левее.
Послушался ли его следопыт – неизвестно. Тимур слышал только собственное дыхание, чутко реагируя на движения противника. А дьявол, вопреки инстинкту самосохранения, снова подался вперед.
– Страшно, падаль? – спросил он. – Страшно. Потому что ты трус. Издеваться над беззащитными девчонками то же самое, что пнуть кошку, которая не может дать тебе сдачи. Но, видно, и такое случается. Представляю, как обделался твой братец перед смертью…
– Слышь, хлебало завали, – прорычал Тимур. – Хотя нет. Почему бы тебе не наговориться? Перед смертью!
– Ты о своей смерти поразмысли, – вкрадчиво посоветовал дьявол. – Я могу убить тебя в любой момент. Вот этими руками. Ты видишь, у меня нет оружия, – для подтверждения слов, человек медленно развел руки в стороны, показав ладони, потом он пошел еще дальше – поднял их и скрестил на затылке. – Я могу убить тебя прямо сейчас. Как ты думаешь, почему я этого не делаю?
Тимур молчал. Он подвинулся вперед и прицел на долю секунды ушел вниз.
– Молчишь. Я объясню тебе. Мне не трудно. Да потому что быстрая смерть не для тебя. Я буду убивать тебя медленно, вытягивая все жилы. Ты будешь умолять меня о пощаде. Сначала я выколю у тебя один глаз, чтобы вторым…
Дьявол еще что-то говорил. Слова казались настолько созвучными мыслям Тимура, что он переступил в нетерпении.
– Тварь, – с шипящим свистом вырвалось у него. – Это я буду рвать тебя на куски. Зубами.
– Так не стесняйся, – улыбнулся мужчина. – Начинай.
И пошел навстречу – открытый, с руками, скрещенными за головой.
Дальше все случилось очень быстро. Раздался шум – то ли Родимчик начал действовать, то ли что-то в зале рассыпалось от старости. Понадеявшись, что звук означает первое и еще – что следопыт отвлечет дьявола, Тимур сосредоточился и стал плавно давить на спусковой крючок. В то же мгновенье, опередив его действие, дернулся противник. Его развернуло боком. В распрямившейся руке блеснуло лезвие ножа.
Раздался выстрел. Смерть пронеслась мимо, тяжело клюнув стену позади противника. Но судьба благоволила к Тимуру – отдача в онемевших от долгого безделья руках спасла ему жизнь. Лезвие ножа, брошенного недрогнувшей рукой, вспороло кожу на щеке. Кровь полилась за шиворот, но Тимур не отвлекался на мелочи. Резкая боль обожгла и мгновенно отрезвила, потому что прямо на него летела смерть. Оставались считанные мгновенья на то, чтобы встретить опасность. Тимур отбросил пистолет и выхватил из-за пояса нож.
Тимур резанул пространство перед собой. Дьявол двигался слишком быстро для того, чтобы решиться действовать на опережение. Бросить нож – выпустить из рук единственное оружие, держащее противника на расстоянии? Такого Тимур не мог себе позволить. В число его достоинств не входила меткость в искусстве метания ножей, а сейчас, когда страх за собственную шкуру стянул все внутренности в тугой неподвижный ком – и вовсе вероятность попадания составляла один шанс из тысячи. Поэтому мужчина передвигался на полусогнутых, со свистом рассекая ножом пространство перед собой.
Дьявол был рядом. На расстоянии нескольких шагов. Противник улыбался, бросая легкое «давай, ну, давай». И в один из моментов, когда он оступился, Тимур вдруг решил, что удача снова на его стороне и ничего не стоит перехватить инициативу. Он пошел вперед, делая выпад за выпадом, заставляя незваного защитника отступать. Хозяин острова пер как танк, с каждым замахом увеличивая амплитуду. Растерявший крутость дьявол пятился до тех пор, пока не поскользнулся. И в первую секунду, когда он рухнул на спину, перекатившись вбок, Тимур возликовал и с криком понесся на поверженного противника.
Ослепленный яростью Тимур поздно осознал, что его попросту заманили в ловушку. Но даже если бы коварный замысел и дошел до него чуть раньше, это ничего бы не изменило. То, что поначалу он принял за оплошность, было четко рассчитанным действием. И скрежет занесенного над врагом ножа, встреченного металлической ножкой от стула с обломанным концом отозвался громовым раскатом. Откуда взялась эта хрень и как умудрилась так быстро оказаться в руках противника – вопросы вихрем пронеслись в голове в те доли секунды, пока Тимур отчаянно пытался дожать удар. Прямо перед собой он видел ледяные, холодные глаза, тонкий шрам на переносице, упрямо сжатые губы с так и не стертой ухмылкой. Ему казалось – еще чуть-чуть и лежащий на спине крутой боец сдастся. И тогда лезвие ножа, направленное в грудь, пробьет незащищенное сердце. Тем более что бронежилета не наблюдалось. Это осознание снова разбудило ярость, угасшую в следующий момент: как будто даже не прилагая особых усилий, противник согнул в колене ногу и, упершись Тимуру в грудь, перебросил его через себя.
Хозяин острова приподнимался, не желая мириться с поражением, когда страшный удар под дых опрокинул его на бок. Он потерял дыхание, тщетно разевая рот в поисках кислорода. Перед глазами расплывались радужные круги. Как только воздух со свистом втянулся в легкие, сознание прояснилось. Настолько, что Тимур взревел раненым зверем и кинулся на противника, пытаясь достать его лезвием ножа, намертво зажатым в руке. В воздухе, опережая его действия, мелькнула серебряная молния и впилась в правую руку. Раздался сухой треск, как будто переломили ветку. Потом пришла боль, волчьей пастью пережавшая запястье. Нож выпал, затерявшись в мусоре.
Тимур крутился на месте, прижимая к груди руку. Сквозь разорванную ткань торчали белые обломки кости. Секунда, и брызнула кровь.
– Сука-сука-сука, – рычал от боли Тимур, тщетно пытаясь взять себя в руки.
– Не нравится, говнюк? – Сквозь вату донеслись слова мучителя. – Так это только начало. Как я и обещал.
И, в подтверждение этих слов, Тимура снова настиг удар. На этот раз в живот. Боль переломила его пополам. Мало что понимая, Тимур не удержался на ногах и рухнул набок. Он еще пытался сопротивляться, приподнялся, случайно облокотившись на сломанную руку. И снова оказался на полу, пережидая боль, которую с трудом вынесло его сознание. Еще несколько раз он пытался встать на ноги, и каждый раз его настигал удар, отбрасывающий на загаженный пол. Дыхание прерывалось и Тимуру казалось, что он уже не сможет вздохнуть. Но мучитель давал ему отдышаться, чтобы ударить снова.
– Убей, – кровавым ртом вытолкнул из себя единственное слово Тимур, уже лежа на спине, не в силах не то, что сопротивляться – двигаться.
Ему в грудь уперлось колено противника, пригвождая к полу.
– Не дергайся, – раздался холодный голос. – Я бы еще разобрался с тобой, да времени мало. Киру нужно выручать.
– Не догонишь, – харкнул кровью Тимур. – Я видел…
– Видел – это хорошо. Только это последнее, что ты видел. Я всегда держу свое слово.
В глазах у Тимура прояснилось. Как раз для того, чтобы увидеть металл, летящий ему в лицо. И для правого глаза наступила темнота. Тимур почувствовал обжигающий лед, вклинивающийся в череп и лишь на миг отделивший его от новой боли. А потом начался ужас, от которого не было спасения. Он кричал, вопил, выл, пытаясь столкнуть с себя мучителя, но добился лишь того, что колено переместилось ему на горло.
– А знаешь, что я решил?
Над кровавым вихрем, заслонившим уцелевший глаз, над болью, выворачивающей нутро, плыл спокойный голос мучителя:
– Не хочу марать об тебя руки. Вот что я решил. Оставайся жить. Мразь.
Снова блеснул металл – последняя искра, за которой последовала вечная тьма.
* * *
Когда все стихло, Дикарь подошел к подоконнику, щедро залитому кровью. Рядом стоял отрешенный от происходящего Родимчик. В его распахнутых глазах еще кружился вопящий от боли, ослепленный хозяин, еще падал через окно в воду, пробитую плавниками акул. Несколько раз на поверхности появилось то, что прежде было человеком. Захлебнулся отчаянный вой и воцарилась тишина. Приливная волна со вздохом плеснула в стены и успокоилась, сгладив бурлящую поверхность.
Скрестив руки на груди, Дикарь сел на подоконник и выжидательно посмотрел на Родимчика. Почуяв его взгляд, хлипкий мужичок облизнул сухие губы.
– Курить есть? – тихо спросил он, не поворачивая головы.
– Не курю, – отозвался Дикарь.
– Здоровье бережешь?
– Есть немного.
Они помолчали.
– Что делать собираешься? – спросил Дикарь.
– А мне теперь делов-то всего – в петлю залезть.
– Именно теперь? – Дайвер красноречиво кивнул в сторону окна.
– Теперь, завтра… Мне без разницы. Что мне остается?
– У тебя же лодка на приколе. Или я ошибаюсь?
– Не ошибаешься, – после паузы угрюмо отозвался следопыт. – Так и что?
– Есть предложение.
– Валяй.
– Мы садимся с тобой на весла и гребем. Я высаживаю тебя у острова. А дальше…
– А дальше берешь курс на континент.
Дикарь усмехнулся.
– Сам выводы сделал?
– Так что ж я, совсем ничего не понимаю, по-твоему? Все вы одержимы этой девкой. Только один… – Родимчик снова заглянул в окно. – А ты по-другому. А суть одна – ведьма она, эта ваша Кира.
– Ну что же, – задумчиво потянул дайвер. – Ты слишком много знаешь. И теперь мне придется тебя убить.
Родимчик побледнел и отшатнулся.
– Да погоди ты пугаться, – отмахнулся Дикарь. – Пошутил я. Предложение остается в силе.
– Шутки у тебя, – подозрительно проговорил следопыт. – Допустим, даже если и так. И высадишь ты меня возле острова. А дальше-то что?
– Будешь жить, как жил. Семья-то у тебя есть?
– Нет у меня семьи.
– В любом случае, без этого ублюдка на острове станет легче дышать.
– Много ты понимаешь, умник. Там у него родственников до хрена. Сейчас, судя по всему, дядя до власти дорвался. Тоже тот еще….
Он помолчал, катая невысказанную мысль в голове.
– Хотя ты прав. Полегче дышать будет. Только мне все одно – поставят к стенке. Если пулю не пожалеют.
– Понятно. Тогда еще одно предложение. Я везу тебя на континент. У меня есть места, где тебя можно пристроить. Работать будешь – на жизнь хватит. Может так получиться, что еще и семью заведешь. Мужик ты, я вижу, правильный.
Родимчик безрадостно вздохнул и окинул взглядом пейзаж, задержавшись на слепых окнах, в которых тонуло солнце.
– Ладно, – наконец, выдавил он. – Может, и к лучшему.
– Правильно решил. Бери пожитки и двигаемся. Время.
Дайвер легко поднялся и пошел к выходу из зала.
– Эй, как там тебя, – окликнул его Родимчик. – Нам не в ту сторону.
– Я знаю. Человечка одного с собой возьмем. Я не говорил?
Следопыт усмехнулся, поднял рюкзак и, не задавая вопросов, двинулся следом за человеком, у которого были ответы на вопросы.
* * *
Дикарь нашел мальчишку в том же положении, в каком оставил. Малой стоял на коленях, зажмурившись, закрыв уши руками, и тихо выл. Сквозь дыры в бетонном полу врывался сквозняк и со свистом вторил мальчишке. Шумное дыхание ветра подбрасывало вверх сухие листья, неизвестно каким чудом занесенные в комнату без окон.
Осторожно, боясь вспугнуть, дайвер приблизился к Малому и коснулся плеча. Вернее, собирался это сделать. За секунду до прикосновения, что-то почуяв, мальчишка откатился в угол.
– Вернулся, – проворчал он. И в его глазах, полыхнувших огнем, отразилось недовольство, словно он успел настроиться на печальное известие и благополучный исход его скорее огорчил, чем обрадовал.
– Как обещал, – усмехнулся Дикарь.
– А эти? – парнишка неопределенно мотнул головой.
– Этих больше нет.
– Как же… нет, – хмыкнул Малой. – А этот?
Дикарь обернулся на Родимчика, застывшего за спиной.
– Этот нормальный мужик.
– Нормальный, – передразнил его мальчишка. – Много ты понимаешь в нормальности.
– Так. Хорош ворчать. Возвращаю твой нож. Держи. Я бы на твоем месте разжился оружием посерьезней.
– Я же тебе сказал! За ним идти надо! А ты торопился. Хорошо хоть одежда сухая под рукой была, а так ходил бы сейчас мокрый… И потом, на фига мне оружие? Звери меня не трогают.
– Звери, может, и не трогают. А люди?
– Какие тут люди? Те, кто остались, уж всяко лучше меня пуляют.
– Все равно. Будь у тебя пистолет, не оказался бы у людоедов.
– Оказался бы, – тяжело вздохнул парень. – Дон-Дон обманул меня. Ай, чего теперь говорить!
– Говорить нечего. Согласен. Действовать надо. – Дайвер решительно подошел к Малому и протянул руку. – Поднимайся.
– Это еще зачем?
– Затем. Увожу тебя отсюда.
– Это еще куда?
– На континент. Здесь лодка недалеко…
– Лодка у него. Да я тебе таких лодок сотню достану.
– Ну, пока их нет, придется воспользоваться этой. Так что собирайся. Здесь тебя никто не держит. Устрою тебя в одну семью. Поживешь там. Потом мы будем решать твою судьбу.
– Кто это – мы?
– Мы с тобой.
– Ты, – фыркнул мальчишка. – Тебе самому жить осталось…
– Так, – перебил его Дикарь. – Ты говори, да не заговаривайся. Фильтруй, короче, мысли.
– А чего их фильтровать? Ты сам это знаешь! – с вызовом бросил Малой. – Я когда тебя, мокрого и связанного, из шахты доставал, уже думал, что ты концы отдал.
– Как видишь, нет.
– Вижу. Только оклемался и сразу побежал всем мстить! И это я тебе говорил про оружие! А ты мне что? Тороплюсь, потом поздно будет, – снова передразнил мальчишка. – Еще спасибо скажи, что оплакал тебя! А в следующий раз и плакать по тебе некому будет! Да, сейчас ты вернулся! И что? Думаешь, так будет всегда? У тебя на лице все написано. Ты – смертник!
– Я, может, и смертник, – жестко согласился Дикарь. – Но я подохну, чтобы такие, как ты, жили!
Возникла пауза. Малой молчал, хлопая огромными ресницами. Кадык на худой шее дернулся.
– Но тебя не должен волновать этот вопрос, – устало, словно недовольный вырвавшимися словами, закончил дайвер. – О тебе позаботятся.
– Я всегда сам о себе заботился.
– Считай, что те времена прошли. В мире есть другие понятия. Например, дружба. Я тебе друг.
– Друг он, – парнишка шмыгнул носом. – У меня никогда не было друзей. Был только большой человек, который называл меня Малой. Он умер, прежде чем я смог понять, кем он мне был. Все друзья умирают… Вот ты знаешь, что такое – друг?
– Человек, на которого можно положиться, – со вздохом отозвался Дикарь.
– Ты говоришь и сам себе не веришь. Я чувствую это, – Малой поежился и его худые плечи безвольно опали. – Человек может положиться только на себя.
– Теперь ты можешь положиться и на меня. Хватит болтать. Поднимайся.
– Я никуда не пойду.
– Малой, объясни мне… только внятно, хорошо? Что тебя здесь держит? Людей тут нет – ты сам столько раз говорил об этом. Влачить жалкое существование среди зверей, чтобы в один прекрасный день закончить свою жизнь в желудках людоедов? Классная перспектива, согласен. Есть за что держаться… Я тебя понимаю, Малой. Тебя пугает новый мир, но ты не бойся…
– Я не трус.
– Тем более. Парень, я тебе обещаю – никто не будет тебя трогать. Будешь бродить по хутору у моих знакомых таким же одиноким волком. Только сытым, черт возьми.
– Не пойду.
– Почему? – спросил Дикарь, и в тоне его голоса прорезалась сталь.
– Не пойду и все.
– Отличный ответ. Дай мне руку.
– Зачем это еще?
– Ты что, боишься?
– Я? – Малой завелся с пол-оборота.
Он вскинул руку. Его хрупкие пальцы утонули в ладони Дикаря. Миг – и парня подбросили вверх и пригвоздили к стене сильной рукой.
– Скажи мне! – потребовал дайвер. – Ответь!
– Пу-у-у-усти меня-а-а-а, – так долго выдыхал Малой, что, казалось, прошла вечность.
– Я никуда без тебя не пойду! Слышишь, мальчишка? Тебе нечего здесь делать! Я решил. Если надо, я тебя свяжу и связанного отнесу в лодку…
Малой не стал дальше терпеть. Ужом он вывернулся из-под руки Дикаря. Отскочил в угол. И, взирая оттуда голодным волчонком, заговорил быстро-быстро:
– Много ты понимаешь. Пришел здесь, разорался. Сильный, блин, крутой. Не могу я уйти. Но тебе этого не понять. Не могу. Если я уйду, все, кто тут есть, умрут. Потому что я… если хочешь знать, вообще душа этого города. Пусть больного города, но у него тоже душа имеется. И душа это – я!.. И теперь можешь ржать, сколько тебе угодно.
Но Дикарь и не думал улыбаться.
– Кому тут умирать, Малой? – спокойно спросил он.
– Всем…
– Здесь нет живых.
– Я…
– Один ты живой. Живая душа в мертвом теле. Так не бывает. Этот город не болен, он мертв. А у покойника нет души. И быть не может.
– Если я уйду, так и будет. Понимаешь?
– Я-то понимаю. А вот ты – нет. Город мертв. Это труп, который смердит и разлагается. И самое страшное – что его не оживит твое присутствие. Такова его судьба – закончить дни и быть погребенным под водой. Через год, два. Через десять лет. И, знаешь, я не вижу в том ничего плохого. Океан – это санитар, который скроет гниющий труп, уберет эти жуткие раны, сейчас выставленные напоказ. Мертвое должно оставаться с мертвым. А живое с живым. Вот почему ты тут лишний. И сам понимаешь, только верить не хочешь – город-призрак выживает тебя отсюда. Пойдем. Парень, я подарю тебе другой мир. Мир живых людей.
Дикарь положил руку на плечо Малому и мягко увлек за собой.
– Тебе будет, во что вдохнуть жизнь, парень. Обещаю.
4
Уже стояла на корме, вцепившись ногтями в низкий борт. Всего-то оставалось – перегнуться и с тихим плеском уйти в воду. Буча поднимется нескоро, и в любом случае утопленницу станут искать возле яхты. Ей хватит времени, чтобы отплыть подальше. А потом? Темнота, холод, звезды. И абсолютная свобода. Выстраданная, заточенная на будущее, в котором нет места насилию – ни в моральном, ни тем более в физическом смысле. Там можно будет говорить «нет» столько раз, сколько захочется. Именно эту мысль внушали в интернате учителя, педагоги и гуру – преподаватели средств обольщения, защиты и нападения. Грядущее – это такая скользкая рыба, которую нужно умудриться поймать голыми руками. Теперь, по истечении стольких лет, Адель могла с уверенностью утверждать, что будущее – крайне опасная тварь, затаившаяся в засаде. Одно неверное движение, слово, взгляд, вырвавшееся невпопад дыхание – и беспощадная гадина, воспользовавшись твоим промахом, разорвет тебя на куски.
Наивная. Адель решила, что будущее – это Хаммер. И все, что остается – это выполнить то, о чем просил ее любимый. Пусть и переступив через себя – до рвоты, до кровавой пелены перед глазами. С единственной мыслью, помогающей дышать:
«а потом они жили долго и счастливо». И пусть все вокруг наперебой утверждают, что так не бывает. Они все обычные, а она одна не такая. Особенная и неповторимая. То, чего не получилось у других, у нее обязательно получится.
Туман рассеялся. И за призрачной дымкой, где маячила мечта, оказалась пустота. Что теперь? Адель шумно дышала, вглядываясь в темноту. Звездное небо ее не пугало. Наоборот. Она ясно видела путь, уводящий к свободе. Сигнал получен. Миссия закончена. Адель может уходить… Куда? Или, точнее, к кому? Кто ждет ее на том берегу? Хаммер оказался именно тем человеком, каким она и воспринимала его сначала. Ровно до того времени, пока любовь не ослепила, не лишила возможность трезво оценивать слова и поступки. У Хаммера своя игра. Правила ей ясны не до конца, но в одном можно не сомневаться – там нет места для доверчивой девочки. Обещанной доли ей не видать – но это полбеды. Оценивая все заново, Адель вдруг с угрожающей очевидностью поняла, что Хаммеру будет проще избавиться от нее, чем делиться. Странно, что сия мысль дошла до нее так поздно. Если любви нет, имеет ли смысл рассчитывать на благородство, неизменно вызывавшее у бывшего возлюбленного улыбку? «Сумма слишком хороша, чтобы делить ее на пятерых, верно?», – мысль прозвучала в голове совсем по-хаммеровски. Также цинично.
Мечта, помогавшая держаться на плаву и переносить жесткие ласки Грифона, граничащие с садизмом, разбилась. Адель зажмурилась и затаила дыхание, чтобы удержать крик, рванувшийся из сердца к небесам. Внутри не осталось ничего живого. Все растоптано, изранено и раны кровоточат. Глупая девочка, которую использовал втемную умный и хитрый мужчина. И следом прицепилась мысль, которую она высокомерно никогда не относила к себе. Не она первая, не она последняя.
Можно уходить. Сигнал белый, значит, уходить надо без нюансов. Но… Адель мстительно улыбнулась – настала ее очередь вносить коррективы в операцию. Девушка была твердо уверена в том, что Хаммеру это не понравится.
«Какая прелесть», – почти прошептала она.
Адель открыла глаза, только сейчас ощутив прохладное дыхание ветра, задевшего шею. Она принимает вызов. Отныне она собирается действовать по собственным правилам. У нее есть несколько часов до утра, чтобы убраться с яхты подальше. Что она и сделает. Только напоследок расставит те акценты, которые считает нужным и… Ее отрешенный взгляд остановился на пришвартованном у кормы аквабайке, мирно качавшемся на волнах. Пожалуй, в случае благоприятного исхода предприятия, море не сожмет ее в своих холодных объятиях.
– Адель, прохладно.
Раздался участливый голос и девушка обернулась. Малыш – он постоянно вертелся рядом в последнее время. Когда нужно, и чаще, когда нужды в его присутствии не было.
– Ты как всегда прав, Малыш, – Адель надула губки. – Алекс внизу?
– Давно. Он сегодня много пьет…
– Вижу. Как плохо, – вздохнула девушка.
«Как хорошо!» – подумала она.
– Я к тому, не добавить ли в бар еще пару бутылок виски? Заранее?
– Давай. Я захвачу. Чего туда-сюда мотаться?
Верзила кивнул и исчез. Адель поправила тонкие эластичные шорты и футболку, туго обтягивающую ее внушительные выпуклости. Идеальный костюм для долгого заплыва пусть подождет. Планы изменились.
Малыш появился почти тотчас. Словно секунда без Адели была для него соизмерима с вечностью.
– Спасибо, Малыш, ты такой внимательный, – сказала она и опустила глаза, чтобы дать ему возможность без смущения разглядеть ее прелести с торчащими сосками.
Бросив на прощание воздушный поцелуй, Адель ступила на лестницу, прижимая к себе пару бутылок, хотя необходимости в них не видела. Она думала о том, что делает это последний раз. Что некоторое время спустя она поднимется – тоже в последний раз. И еще. Адель думала о Хаммере и ее разбирал смех. Он обманул ту, кто значилась под грифом «любовь», так кто помешает ему разделаться с теми, кто содержался в файле «дружба»? О, как она бы хотела увидеть глаза высокомерного Рамзеса – жесткого как скала – после того, как тот осознает горькую истину…
Стоп. А что, если кандидат на убывание не только она? Но и все остальные. Рамзес, Егерь, Мамука. Ведь Хаммер так и не объяснил ей толком необходимость замены одной фотки на другую. Да, мужики вполне могли договориться минусовать ее как отработанный вариант и поделить деньги на четверых. А если… На троих? Или на двоих? Или…
Вообще не делить.
Адель легко перевела дыхание, чтобы в камере, смотревшей на нее, вздох выглядел легким. Да. Это похоже на Хаммера. Избавиться от друзей, пустив в расход, чтобы получить все и сразу. Только так думает он. И пусть думает. Никто не мешает ему. До поры.
Все складывалось на редкость удачно. Две команды на аквабайках унеслись в ночь обшаривать пространство. Не то, чтобы Грифона напугал фейерверк. Когда случалось что-то из ряда вон, в его тупой голове срабатывал тумблер «опасность», предусматривающий решительные действия. Сам он мог в то же время напиться вусмерть. Подобное состояние называлось у него «контролировать ситуацию на космическом уровне». Так произошло и на сей раз. На яхте остались трое охранников, капитан, два механика в машинном отделении да пара молоденьких матросиков. Последним хоть из пушки под ухом пали – сочтут дополнением к красочным снам.
В коридоре Адель задержалась, под бдительным оком камеры поправив футболку, сползшую на плечо. Бутылки в ее руках звякнули. Конечно, в идеале можно было воспользоваться и знаменитой розочкой, но… Шум неизбежно привлечет внимание охранника, наверняка не спускавшего с нее глаз на мониторе видеокамеры.
Девушка повернула в гостиную, находящуюся напротив каюты с кроватью, где спал Грифон. По крайней мере, она на это надеялась. В полутьме Адель расставила бутылки на низком столике, включила ночник и села, вытянув вперед босые ноги. Еще пара минут на то, чтобы собраться с мыслями и можно будет проверить, глубок ли сон без пяти минут покойника. Но прежде чем решиться, нужно обзавестись оружием и сделать это так, чтобы выглядело сие действо правдоподобно. Как учили в интернате, нюансы на этом этапе – дело недопустимое.
Адель медленно, словно нехотя, потянулась к тумбочке из красного дерева, инкрустированной золотом и достала вязанье. Единственное развлечение «бедной» девочки – наверное, так думал тот же Малыш. В гостиной камеры не бросались в глаза, но они были, Адель знала это доподлинно. Года три назад, на заре их с Грифоном отношений, девушка выпросила себе невинное развлечение, ссылаясь на то, что с детства «обожает цеплять спицами петельки». На самом деле она терпеть не могла вязать. Ее бесила монотонная работа. Глядя на то, как часами плелась шерстяная паутина, Адель мучилась мыслью – когда же! Ну, когда же можно будет пустить в дело острую стальную спицу с загнутым концом для того, чтобы не соскальзывало вязанье!
И пусть Хаммер рассыпался в многочисленных «до этого не дойдет», обговаривая с ней форс-мажор. Белый фейерверк, говоришь? Иначе – уходим тихо, без шума и пыли? Адель машинально цепляла петли на том, что отдаленно напоминало шарфик, бездумно глядя перед собой. Больше всего ей хотелось запрокинуть голову и рассмеяться в полный голос. Но вместо этого она смотрела сонными глазами на изумрудную шерсть и чутко присушивалась к звукам, доносившимся из приоткрытой в соседнюю каюту двери.
Стояла тишина. И когда девушка совсем уж решилась отложить вязанье, раздался приказ, не терпящий возражений.
– Адель, иди сюда.
Девушка не вздрогнула от неожиданности – на нервы она не жаловалась. Только волна омерзения прокатилась мурашками по спине. Еще один последний раз, с которым она справится. О, теперь она пойдет на это с окрыленной душой.
– Иду, Алекс, – мило потянулась она. – Я думала, ты спишь, папуся!
Адель встала. Отложила вязанье на стол, стараясь, чтобы вышло как можно небрежней. Потом вскинула руки над головой, в секунду избавившись от футболки. Тяжелые груди качнулись, когда она нагнулась, чтобы стянуть с себя шорты, под которыми тоже ничего не было. Если Малыш сейчас смотрит на нее – а он смотрит, она чувствует это, то вряд ли заметит, как она с ворохом белья вытянула из вязанья спицу, тотчас удобно пристроившуюся вдоль предплечья. Гибкой кошечкой девушка скользнула в каюту к Грифону, привставшему на двуспальной кровати. В полутьме пьяный мужчина не обратил внимания на то, как милая куколка чуть оступилась, незаметно опустив стальную спицу на пол.
– Иди сюда, – грубо сказал Грифон. – Сколько можно ждать? На хрена мне нужна такая любовница, которую не дозовешься?
– Папуся, как ты… – капризно начала Адель.
Грифон закрыл ей рот рукой и без церемоний перевернул на живот.
Царапая ногтями черную с красными розами простынь, Адель прокусила губу. Было так больно, словно происходило в первый раз. Наверное, он повредил ей что-то внутри своим агрегатом. Иначе, чем еще можно было объяснить боль, больше походившую на пытку, и кровь в ванной? Хуже всего то, что на притворство уходило столько сил, что после каждой «теплой встречи» девушка с трудом добиралась до душа и только струи, бьющие по голове, приводили ее в чувство.
Слава богу, спьяну Грифон не был способен на продолжительные отношения. Спустя пять минут он оставил девушку в покое, завалился набок и захрапел. Некоторое время Адель не могла дышать. Если на первых порах секс еще можно было терпеть, позже он стал доставлять болезненные ощущения. Теперь она едва сдерживалась, чтобы не орать. То ли боль объяснялась женскими проблемами, то ли имела глубинные корни, и просто не осталось сил выносить ненавистное проникновение. Так или иначе, Адель лежала, пережидая, пока боль перестанет касаться ее внутренностей раздвоенным языком. Потом ей стало легче. Вероятно, от осознания того, что скоро все будет кончено.
Алекс храпел. В спальне камеры отсутствовали – но звуки были хорошо слышны. Год назад об этом проболтался Малыш. Да девушка и сама догадывалась об этом: не потерпел бы Грифон свидетелей в таком месте.
Адель потянулась вниз, нащупала загнутый крючок спицы и вдела туда средний палец. Почти счастливая улыбка блуждала на ее лице, когда в красном свете ночника блеснула тонкая сталь. Грифон так удобно лежал на боку. Легко касаясь спящего бедрами, Адель оседлала его. Тут же, без пауз, как на тренировке сконцентрировав силу удара в острие, чья цель не только проткнуть голову, но и непременно коснуться кровати, девушка вогнала спицу в ухо, поросшее седыми волосками. Подобранная со знанием дела, та на всю длину без труда вошла в черепную коробку, пробив мозг насквозь.
Ярость, в долю секунды плеснувшая через край, насилу удержалась в истоках. В глазах полыхнуло. Несмотря на кратковременное помешательство, Адель не издала ни звука. Она четко осознала момент, когда спица, пробив хрупкую преграду, прошла через мозг и воткнулась в черепную коробку.
Грифон резко всхрапнул, дернулся. Он медленно открыл глаза, уставившись перед собой невидящим взглядом. Ничто не дрогнуло в душе у Адели. Не было ни страха, ни отчаяния. Она выдернула спицу не без труда и несколько раз вогнала ее в ненавистное ухо до упора. Грифон дрожал под ее бедрами, губы его тряслись, он не мог пошевелиться. Продолжая удерживать стальную петлю, девушка левой рукой подтянула подушку. Алекс дернулся, но не настолько, чтобы столкнуть ее с себя. Он дышал неровно, толчками выгоняя из себя кислород и также порывисто, с легким хрипом втягивал воздух. Из носа потянулись тонкие вязкие струи крови. В открытых глазах, где отсутствовало осознание происходящего, набухли темные капли.
Щеку бывшего любовника пробила судорога, когда Адель накрыла его лицо подушкой. Большой, сильный мужчина не сопротивлялся. Что-то разладилось в его организме. Тело Грифона била мелкая дрожь, конечности дергались, но он так и поднял руки. Когда он затих, девушка убрала подушку. На наволочке среди красных роз расцвел еще один пышный цветок.
Адель скользнула с кровати. Дело сделано. Или почти сделано.
– Конечно, спи, моя прелесть, – громко сказала она. – Я прогуляюсь, Алекс. Ты знаешь, мне потом не спится. Было так хорошо… Так хорошо, как никогда.
Она медленно пошла в тишину гостиной, по пути придирчиво рассматривая свои руки, с удовольствием отмечая их чистоту. Душ – такую роскошь она не могла себе позволить. Теперь счет шел на минуты. Если все сложится так, как задумано, скоро ее ждет одна большая ванна, где на черной поверхности плещется расцвеченный звездами млечный путь. Напевая себе под нос какую-то неопределенную чепуху, Адель натянула на себя футболку и шорты. План, до удачного покушения представлявшийся весьма призрачным, обрастал подробностями. Как писатель, обдумывая произведение, предполагает, чем оно закончится, так и Адель примерно представляла себе финал. Гори все огнем – она подняла со стола зажигалку и положила ее в карман. Странно, но чувство совершенного и глубокого удовлетворения портила беспокойная мыслишка. Может, ее больше устроило, будь на месте Грифона Хаммер?
– Все еще будет, малышка, все еще будет, – подпела она сама себе.
Воспоминание о Хаммере отрезвило девушку и придало сил. Грифон – это только начало. А вот о том, встретит ли рассвет ее живую в море или затопит неяркими лучами ее труп на залитой кровью палубе, знает только будущее. Та коварная тварь, обожающая нападать исподтишка.
Нечего было и думать о том, чтобы вступить в поединок с тем, кто на порядок сильнее. К гадалке не ходи – Малыш поджидал ее у выхода на палубу. Адель не жаловалась на физическую подготовку, но в данном случае ее жалкая, по сравнению со здоровяком, мышечная масса, не решала ничего. У нее припасен козырь в рукаве, и она собиралась им воспользоваться. Три года безупречного поведения с клеймом дурочки – чего-то да стоило!
Девушка появилась на палубе, вдыхая свежий воздух полной грудью. Вторая часть спектакля требовала от нее сосредоточенности и органичной, полной самоотверженности игры.
– Захотелось прогуляться, Адель? Принести что-нибудь? Накинуть на плечи?
Девушка услышала мягкий голос. Малыш возник рядом, чуть ближе, чем позволяли приличия.
– Не спится мне, Малыш, – тихо сказала она, глядя ему прямо в глаза. – Я и тебе мешаю спать?
Охранник отрицательно покачал головой.
– Ты хочешь сказать, что не спал бы все равно?
– Нет. Дождался бы наших.
– А-а-а, – томно потянула она, – я совсем забыла. Значит, опять будет шумно. Алекс спит, его пушкой не разбудишь. А я… Только засну, а они меня разбудят. Вот ничего не могут делать тихо! Как ты думаешь, они скоро будут?
– Не знаю. – Малыш пожал плечами. – Как получится.
– А может, они и до рассвета не вернутся, – задумчиво произнесла она.
– Вполне возможно.
– Блин! Вот не стоит тогда и начинать! Только засну, а тут эти приедут. Может, тоже дождаться их, а потом уже и на боковую? А то завтра целый день буду ходить как разбитая.
– А ты выпей. Сто грамм не помешают. Зато немного расслабишься и поспишь, – осторожно посоветовал Малыш.
И опередил ту мысль, до которой Адель должна была «додуматься» самостоятельно. Девушка бросила на него открытый взгляд и облизнула полные губы.
– Думаешь? А у тебя есть? Мне лень спускаться в каюту… К тому же, я не люблю пить в одиночестве.
– Найдется.
Охранник повернулся и пошел вдоль борта, отчего-то уверенный, что она двинется следом. Адель дождалась, пока он достигнет поста охраны, расположившейся в каюте недалеко от капитанской рубки. Малыш остановился у двери и оглянулся. Ох, не все просто было в том, какими глазами посмотрел на девушку здоровяк – исполненными робкой надежды и ожидания. Чтобы поддержать его, Адель добавила огня в ответный взгляд. Так, чуть-чуть, слегка открутив вентиль.
Малыш исчез в проеме и спустя секунду туда же скользнула Адель. Там, за перегородкой теснились мониторы с камер видеонаблюдения. Девушка видела лишь свет, пятном мерцающий на палубе. Откуда-то доносились едва слышные возгласы, вздохи. Каюту, где она оказалась, отличал аскетизм обстановки: пара стеллажей, прикрученных к полу, стол, сейф в углу да пара стульев. Откуда в мгновенье ока Малыш умудрился выудить полупустую бутылку виски и бокал, Адель не заметила. Стоя к ней боком, охранник медленно наливал алкоголь. Только один раз его рука едва уловимо дрогнула. Адель сочла это хорошим предзнаменованием.
– Фильм смотришь? – спросила она, махнув головой в сторону перегородки.
– Да. Иногда. Не обращай внимания. – Не глядя девушке в глаза, верзила протянул ей бокал. – За здоровье.
– Спасибо, – проникновенно сказала она и приняла виски, коснувшись горячей руки мужчины.
Щека у охранника дернулась. Кривая улыбка потянула угол его рта наверх.
– А то заболеешь еще, – грубовато сказал он. – А я буду виноват. Не уследил.
Адель не стала тянуть кота за хвост. Она залпом осушила бокал. Сморщившись, она выдохнула, забралась на стол, поставив ногу на подвернувшийся стул. Малыш остался стоять совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.
– Налей еще, – тяжело выдохнула Адель. – Один ты здесь. Человек. Один в целом мире.
В ее голосе вдруг отчетливо прорезались слезы. В руке дрожал протянутый за добавкой бокал.
– Адель, – растерялся Малыш. – Я…
– Молчи. Ничего не надо говорить. – Адель легко коснулась рукой его губ. – Ты милый. Единственный, кто обо мне заботится. Знаешь, если завтра я умру, никто обо мне не заплачет… Алекс… Малыш, ты же догадываешься, что я ему уже давно надоела. Я это чувствую. Не сегодня – завтра он отошлет меня на острова. Если уже не дал тебе распоряжение…
Малыш истово покачал головой из стороны в сторону.
– Адель! Как ты можешь так думать? Красивая, молодая…
– И закончу я свои дни, сам знаешь где. На пиратских островах, в публичном доме. Красивая и молодая.
– Подожди, Адель. Откуда ты знаешь?
– Я знаю. Алекс сам проболтался пару дней назад.
Малыш помолчал, переваривая услышанное.
– Так вот почему ты в последнее время ходишь как в воду опущенная, – наконец, выдавил он.
Эти слова чуть не выбили Адель из образа. Откуда он взял? Но в любом случае ей сейчас на руку подобные выводы.
– А ты бы каким ходил, если бы услышал такое? – Ее губы затряслись, глаза наполнились слезами. – Представь себе на минуту, Малыш! Мне двадцать лет! И все… У меня ничего уже не будет. Ни любви, ни счастья. Ни жизни. Ничего. Если бы, – она моргнула, почувствовав, как полились вниз две мокрые дорожки, – если бы я только знала, что меня ждет… Я бы никогда, никогда… Ты мне веришь, Малыш?
Большой мужчина порывисто вздохнул. Его лицо обмякло. Он молчал, задетый ее словами. Забытый бокал стоял на столе, отсвечивая янтарем.
– Может, не все так плохо, – выдохнул он и потянулся к ней. – Вполне возможно, что шеф так сказал, не обдумав все до конца. Такого распоряжения не было, клянусь тебе. Вполне возможно, что он передумает. Я со своей стороны тебе обещаю…
– Ты отлично знаешь, что так все и будет. Малыш – ты прекрасный, замечательный. Ты – тот мужчина, о котором мечтает любая девушка. Сильный, надежный, красивый… Господи! Если бы только можно было все вернуть назад! Господи, если бы только можно было!
Адель закрыла глаза, терпеливо дожидаясь, пока вниз покатятся слезы. И тут же почувствовала горячую руку на обнаженном плече.
– Адель, – хрипло сказал мужчина, – пожалуйста, не плачь. Я постараюсь… Я обещаю тебе, что сделаю все, что в моих силах.
– Нет, милый, нет, – шептала она, – я не стану подставлять тебя – единственного, кто был добр ко мне в этой паршивой жизни. Ты знаешь, Алекс не терпит возражений. Для меня все кончено. Буду продажной девкой на пиратских островах. О боже, боже… Меня будут лапать все, у кого есть деньги. Сотни, сотни рук…
Малыш что-то бормотал в ответ. Но время шло, а его рука, сжимающая предплечье, не двигалась.
– Представляешь? – гневно сорвалась Адель. – Где справедливость? Кому жаловаться? Судьбе? На судьбу? Разве я могла представить себе такое три года назад? Что моей груди… Малыш, у меня плохая грудь? – Она в секунду сорвала с себя футболку, и, как змею, пригревшуюся на груди, отбросила на стол. – Я не могу себе представить, что мое тело будут гладить сотни рук, целовать сотни ртов…
Но мужчина ее уже не слышал. Предмет вожделения, о котором мечталось долгими ночами, маячил сейчас перед его глазами, маня доступными, возбуждающе торчащими сосками. У него перехватило дыхание. Боясь вспугнуть райскую птичку, севшую на его ладонь, Малыш осторожно обнял девушку за талию. Продолжая нести полный бред, Адель притянула его голову, буквально вдавив лицо между двух волнующих полушарий. Что-то сродни стону сорвалось с его губ, когда он, потянувшись, обхватил ртом ее коричневый сосок.
– Иди ко мне, Малыш, – страстно шептала девушка. – Только один раз. Больше нам не суждено быть вместе. Но, прошу, я так хочу почувствовать тебя… Единственного, неповторимого, человека, которого я ждала всю жизнь… Один раз я хочу испытать счастье, о котором буду помнить… Иди ко мне, любимый… любимый…
Адель обхватила его голову руками и потянула вверх, к губам, на которых блестели слезы. Мужчина впился в нее жаждущим страсти зверем, погрузив язык в трепещущий от возбуждения рот.
Он весь отдался долгому поцелую. Его руки сжимали ее грудь, нежно лаская пуговку соска. Неловкий жест, с которым девушка задела кобуру на его поясе, не отрезвил мужчину. Она прижималась к нему все телом, скользя грудью по отворотам рубашки, сжимая ногами его бедра. Ослепленный страстью, обхватив руками ее голову, мужчина прижимался губами к ее глазам, стремясь осушить слезы поцелуями. Он мысленно был уже в ней, в том самом месте, о котором думал сотни раз как о вожделенной, но недостижимой мечте.
Малыш не заметил, как в их страстном дуэте возник немой свидетель – черная точка пистолетного ствола, нацелившаяся ему в висок. В последний момент он услышал звук затвора досылающего патрон в патронник и дернулся. Но слишком долгая дорога разделяла то, чем они занимались, от умозаключения, за которым скрывалась смерть.
– Прости, Малыш.
Адель сказал это после того, как нажала на спусковой крючок. После того, как по стене кровавым взрывом разметало сгустки мозга вперемешку с осколками черепной коробки. Девушка едва успела убрать ногу, чтобы тяжелое тело не увлекло ее за собой. Он еще падал, когда она натянула на себя футболку и, сжав в руках тяжелый Макаров, осторожно приоткрыла дверь. Тотчас на носу за капитанской рубкой послышался шум и Адель коротко всхлипнула.
– Фарид! Иди сюда! Блин… Скорей!
На носу яхты обозначилась длинная тень.
– Малыш! Что случилось? – раздался возглас.
– Фарид! Да иди же сюда! – заверещала девушка. – Я не могу держать его вечно! Черт!
– Адель? Да что случилось?
Голос приближался. Фарид не отнесся к звуку выстрела серьезно. Какая-нибудь досадная случайность, в которой опять замешана эта неумеха Адель! Снова предстоит прикрывать ее задницу, выгораживая перед шефом, как в тот раз, когда она стреляла по акулам, а попала в пришвартованный у кормы аквабайк!
Так или примерно так думал Фарид, приближаясь к посту охраны. Отзывчивый, он всегда приходил Адель на помощь. Не обманул ее надежд и в этот раз – явился сам, избавив от необходимости играть в прятки с оружием наперевес.
К чести черноволосого парня следует отметить, что он достал оружие. Но, скорее, машинально, чем горя желанием им воспользоваться.
– Я слышал выстрел, – сказал Фарид, появляясь в дверном проеме.
– И ты не ошибся, – отозвалась Адель, нажимая на спусковой крючок.
Возможно, охранник успел удивиться перед смертью. А возможно, не успел. И третий глаз, черной дырой с обугленными краями проявившийся во лбу, мудрости Фариду не добавил. Адель подхватила труп у самой палубы и, собрав все силы, единым махом втянула тяжелое тело в каюту.
Девушка перевела дух, чутко прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи. Тихо вздыхал телевизор за перегородкой. Теперь сомнений не оставалось: судя по ахам и охам, Малыш развлекался порнухой. Наверняка, втихаря от всех.
Оставался последний охранник – осторожный Шестак. Этот точно не полезет на рожон. С ним придется повозиться. И сколько, один Бог знает. А время текло, струилось, бежало, каждой минутой приближая неизбежность. Группа, посланная на разведку, могла явиться через час, а могла и через десять минут. Черт! Катастрофически некогда гоняться по яхте за охранником, рискуя в любой момент нарваться по недоразумению на пулю!
Сжимая в руке ствол, Адель пошла было к выходу, и тут ее осенило. Отвлекающий маневр. Что же, стоило попробовать. Она вернулась за перегородку и, бросив равнодушный взгляд на парочку, принимающую на экране акробатическую позу, прибавила громкость. Потом она вышла на палубу, не закрыв за собой дверь. Оставаясь в тени, она скользнула к лестнице, ведущей к каютам, спустилась вниз и приготовилась ждать. Девушка всерьез рассчитывала на то, что легкомысленные звуки несколько собьют хитроумного Шестака с толку. Так оно и вышло.
Сначала в полутьме проема возник пистолет, зажатый в руках. Потом появился невысокий мужчина, медленно идущий на звуки. Бросив взгляд на лестницу, он двинулся дальше. Адель, замершую в темноте, он не заметил. Спустя некоторое время она неслышно поднялась по ступеням. Стояла тишина. Девушка мысленно отсчитала время, необходимое Шестаку на то, чтобы достичь двери поста охраны, потом она осторожно выглянула на палубу.
Охранник стоял у двери. В правой руке он держал оружие, а левой медленно нажимал на ручку. Для него осталось тайной, что скрывалось в каюте. Высунувшись из укрытия, Адель выстрелила. Боковым зрением Шестак уловил движение, но было поздно – пуля угодила ему в плечо, развернув на сто восемьдесят градусов. И тут же, без пауз, его грудь поймала вторую пулю, посланную недрогнувшей рукой. Оружие со стуком упало на палубу. Его хозяин слепо шагнул назад и ноги его разъехались в луже крови, оставленной напарником. Прижимая руки к груди, он еще падал, когда Адель подошла к нему. Она подняла пистолет, с удовлетворением отмечая пристрастие охраны к безотказному Макарову. Быстрым движением девушка нажала на фиксатор. Вытащив магазин, положила его в карман.
Из дверей капитанской рубки выскочил заспанный Андреич, смерил девушку встревоженным взглядом.
– Адель? – удивился седовласый капитан. – Что?..
– Не в то время, Андреич, – тихо сказала девушка и выстрелила ему в грудь. Дважды.
Как она и ожидала, матросики крепко спали в своей каюте. Вымотавшихся за день, их не способна была разбудить и автоматная стрельба. Первый – белобрысый паренек лет двадцати умер во сне. Второго, успевшего скатиться с кровати, пуля настигла на палубе.
Странное дело, но в тот момент, когда Адель меняла магазин в пистолете, ее нисколько не беспокоили мысли о случайных убийствах. Вдруг некстати вспомнилось чувство, которое она испытала после своего первого задания, случившегося шесть лет назад. Тогда еще четырнадцатилетняя девчонка, она отравила пожилого мужчину. И также, как сейчас, в ее душе царила абсолютная пустота в то время как глотнувший яду человек валился на заплеванный пол захудалого паба, пуская пену изо рта, разрывая ворот рубашки, оставаляя на шее кровавые царапины. Потом были другие задания – разные способы убийства. Но каждый раз Адель ловила себя на мысли, что в последний момент она «отъезжает». Ее эмоции угасают, уступая место совершенному космическому хладнокровию. Пожалуй, единственный, кто вызвал в ней вспышку неконтролируемой ярости – Грифон. Видно, успел пробить ее до печенок.
Механики – двое коренастых мужичков нашлись в машинном отделении. Сюда не доходили звуки. Один из мужчин поднял голову перед тем, как встретиться с вечностью. Она хладнокровно выстрелила, не поскупившись на контрольный выстрел в голову.
Потом девушка бегло осмотрела отделение. И сразу нашла то, что искала – канистры с маслом, стоявшие в углу. Конечно, можно было воспользоваться и бензином, но быстрое действо не входило в ее планы. Команда в любую минуту могла проявиться на горизонте. В таком случае, стоит им поторопиться, и еще неизвестно, чем завершится гонка по водным просторам. Поэтому Адель сбросила с кроватей одеяла, подушки, одежду. Затем она открыла канистру с маслом и осторожно вылила на ткань густую жидкость. Темная струя залила одеяла, скапливаясь между складками грязными озерами. Когда все было готово, Адель достала из кармана зажигалку и взяла журнал. Дождавшись, пока бумага займется, девушка бросила факел в масляное пятно.
Спустя пару минут, отдав швартовы, Адель сидела в аквабайке. Повернув встроенный ключ зажигания, она дождалась ровного урчания мотора и надавила на рычаг газа.
Девушка летела в ночь, приподнимаясь над поверхностью воды, в которой тонули луна и звезды. Она была уже на достаточно большом расстоянии от яхты, когда раздался взрыв – рванули баки с горючим. Темноту прорезали огненные сполохи. Адель не обернулась, врезаясь на полной скорости в дорожку, залитую расплавленным золотом далекого пожара.
5
Волны небытия то поднимали над поверхностью, то накрывали с головой. Где-то в подполье капала вода. Журчание успокаивало, навевая сон. В те редкие мгновения, когда ошейник не давил на горло, Кира отключалась. Стоило ей сменить положение, как остывшее железо ледяным укусом обжигало шею. Мучитель «милостиво» бросил на пол матрас. За несколько дней девушка успела пересчитать ребрами все неровности от вздувшихся пружин, едва прикрытых тканью. На границе дозволенного пространства, ограниченного цепью, закрепленной на кольце, вбитом в каменную стену, стояли миска с бурдой и пластиковая бутылка. Кира осушила ее наполовину. Пить ей не хотелось. В помещении было сыро, и девушке казалось, что влага, выступающая на коже, вполне удовлетворяла ее потребность.
Четырехугольник света, падающий из крохотного оконца под самым потолком, успел описать полукруг, прежде чем исчезнуть. Его оказалось достаточно для того, чтобы охватить взглядом небольшие размеры коморки, не вдаваясь в детали.
В памяти пленницы почти не сохранился путь, который она проделала от острова до этой темницы. Всплывали размытые лица, теснились в сумраке. И в то же мгновенье память, притаившаяся под кожей, иглами отзывалась на малейшие воспоминания. Болели руки, саднило грудь. Подробности скрывала мутная пелена и Кира не собиралась ее срывать. Ей было спокойнее, пока события последних дней скрывал туман. Люди бродили в темноте – жестокие, беспощадные. В то время как, заслоняя их, перед глазами проявлялось дорогое, бесконечно любимое лицо с тонким шрамом на переносице. Где он? Что с ним? Эти мысли причиняли ни с чем не сравнимую сердечную боль. Лишенная возможности тотчас пуститься на поиски любимого, Кира страдала, от полной беспомощности все чаще погружаясь в небытие.
Смутно помнился мужчина, взваливший ее на плечи и тянувший куда-то вверх. Потом был ветер и жесткое приземление на полу стальной птицы, парящей в небе. В полете Кира открыла глаза словно для того, чтобы стать свидетельницей убийства. Тот, кто доставил ее в кабину, перебросился с пилотом парой слов. О чем они говорили, девушка не слышала – мешал шум винтов. Зато она отлично видела, как мужчина поднялся, подошел к пилоту и некоторое время стоял, облокотившись на спинку кресла. В его руке что-то блеснуло и в тот же миг человек, управлявший вертолетом, стал валиться набок, но был подхвачен и почти бережно уложен на пол. Мужчина, чем-то неуловимо напоминающий Дикаря – может, короткой светлой шевелюрой или прищуром серых глаз – перехватил штурвал и занял пустующее место. Вертолет потянуло вправо… и в памяти Киры обозначился провал.
Без сознания она пробыла довольно долго. Пришла в себя уже здесь, с ошейником на горле. Ее привела в себя боль, свившая гнездо внизу живота. Стоило девушке очнуться, как та подняла голову и запустила острые когти во внутренности. Потом боль отступила, словно ей тоже требовалось время, чтобы набраться сил перед новым приступом.
Киру опять повело. Когда она открыла глаза в очередной раз, с трудом переживая приступ удушья – ошейник немилосердно жег горло – напротив нее на стуле с железными ножками сидел мужчина. Хмурый, небритый. На сей раз он ничем не напоминал Дикаря. Кира даже удивилась – как она могла сравнивать двух таких непохожих мужчин? Из открытой двери, обозначив на полу прямоугольник, шел неяркий дневной свет. В пыльном облаке кружилась мошкара.
– Ты абсолютно не в его вкусе, – сказал мужчина, как будто ответил на только что заданный вопрос. Голос его был под стать его внешности – жесткий, лишенный эмоциональной окраски.
Кира промолчала. Гремя цепью, она устроилась на матрасе у стены.
– Я скорее бы поверил, если бы Рамзес стал подбивать клинья к Адели. Девчонка что надо. И блондинка, как он любит. И грудь, и попка. А ты? Что Рамзес в тебе нашел?
Кира не знала, что должен был найти в ней неизвестный Рамзес, особенно в сравнении с некой Аделью, судя по всему, девушкой пышной во всех отношениях. Ответить ей было нечего, поэтому она промолчала.
– Но чем-то, видать, ты его зацепила. А, шалава малолетняя?
Хмурый человек подмигнул ей. И от гримасы, внезапной судорогой стянувшей его правую щеку, Киру бросило в дрожь. Мужчина поднялся и подошел ближе, по дороге пренебрежительно смерив девушку с ног до головы. И под этим взглядом пленница показалась себе маленькой и жалкой.
– Докатился, Рамзес, – сквозь зубы процедил высокий. – До серых мышек дотрахался. Выбор в этом гребанном городе, конечно, невелик. Хотя… Что касается меня, то на такую, как ты, у меня был не встал даже с голодухи.
– Спаси и сохрани, – вырвалось у Киры.
– Ты что-то сказала? – тихо спросил он и двинулся вперед. И столько плохо сдерживаемой ярости обозначилось в этом движении, что девушка сочла за благо придержать язык за зубами. Уж больно брутально смотрелись берцы, застывшие в паре шагов от ее лица.
– Запищала мышка, – сказал человек.
Ему надоело разглядывать сжавшееся в комок тело пленницы. Он повернулся и пошел назад. Но садиться не стал – замер рядом, облокотившись на спинку стула.
– У него всегда были проблемы. С детства он считал себя суперкрутым мачо. Да ладно бы так, – мужчина разговаривал сам с собой, не глядя в сторону Киры. – Но он счел себя еще и жутко умным, способным просчитать все на три хода вперед. А на самом деле кто такой Рамзес? Далеко не такой крутой и полный дурак, которого так легко обвести вокруг пальца… Но удачливый, сука!
Мужчина поднял стул за спинку и в сердцах опустил на пол. Железные ножки со скрежетом проехались по бетону.
– Сколько раз… Черт, сколько раз я соглашался участвовать в его авантюрах только с одной целью – чтобы, в конце концов, он отгреб по полной! И что? Он каждый раз выходил победителем. Радостный, уверенный в том, что у него в кармане весь мир! Упрямец… Даже смерти он сумел сказать «нет»! Как?
Взбешенным зверем человек заметался по ограниченному четырьмя стенами пространству и остановился прямо перед Кирой.
– Как? Скажи мне! Как он умудрился выжить после двух выстрелов в упор? И не просто выбраться из воды с единственной целью сдохнуть на берегу, а остаться в живых! Оклематься в рекордные сроки, – его рассеянный взгляд сконцентрировался на Кире, – да и еще и бабу подцепить!
Человек опустился на корточки и попытался поймать ускользающий взгляд девушки.
– Откуда ты взялась, грязная сучка? – Он помолчал, покатав в голове какую-то мысль. – Или, может, я должен благодарить судьбу за такой подарок? В противном случае, мне предстояло бы провести полжизни, играя с Рамзесом в прятки, шатаясь по этим вонючим трущобам. К чему оставлять мину замедленного действия за спиной, верно? Рамзес упертый.
Взгляд небритого мужчины опять стал отрешенным. Он снова потерял из поля зрения скрючившуюся у стены девушку. Продолжая говорить, он поднялся, чтобы снова по диагонали пересечь убогую комнату.
– Держался хорошо. На редкость. Узнал меня сразу, но сделал вид, что мы незнакомы. Я ожидал, что он начнет пороть правду-матку. Конечно, ему никто бы не поверил, но… Как вариант? Утопающий хватается за соломинку. А Рамзес?.. Он всегда был крепким на излом. Бабы, секс, – вся эта чепуха была для него вторичкой. Дружбу – вот что он ценил превыше всего. На ней и попался… Стоп.
Человек замер посреди комнаты.
– Возможно, он до последнего не мог поверить в подставу и решил, что я здесь, чтобы освободить его? Поэтому и виду не подал?
Молчание длилось некоторое время. Слышно было, как течет вода.
– Нет, – сам себе ответил высокий, – это смешно. Он дурак, но не идиот. На редкость удачливый дурак. Сначала я ждал, когда он обломается. Не потому, что завидовал – какого черта? Тем более, мне самому перепадало – тогда, на границе, едва богу душу не отдал. Этими своими гребанными «авось», он портил стройную систему расчетов, по которым я строил жизнь. Я терпеливо ждал, когда же сорвется. И в один прекрасный день, когда он исчез больше чем на год, я был уверен – наконец-то! Наконец-то он отбросил коньки. Но этот гад явился ко мне – здоровый и радостный…
Мужчина продолжительно вздохнул.
– Не передать, чего было больше в том чувстве, которое я испытал при встрече. Досады – от того, что я просчитался, – это да. Но и радости. От чего? От того, что эксперимент продолжался и все свершится на моих глазах. Не пойму только, почему такая простая мысль, как кинуть всех не пришла в его голову? Что такое эта гребанная дружба?.. Только не надо высокопарных слов – вот из них-то она и состоит. А на деле? Возможность напиться с кем-то до усрачки, жалуясь при этом на жизнь? Или занять у кого-то бабла до получки? Хрень собачья эта дружба. Один с деньгами? Да весь мир мой. И как я его захочу, так и сделаю… Откуда ты взялась?
Человек снова оказался рядом. На этот раз он не стал церемониться – вздернул ее за шкирку и поставил на ноги, прислонив как куклу к стене. Девушка поежилась от холода, сдавившего шею.
– Ты зацепила его. – Он внимательно разглядывал лицо Киры, словно у нее по щекам ползал огромный черный таракан. – Хотел бы я знать, чем ты пробила его железное сердце? Надо знать Рамзеса. С каким упорством, с каким чувством он тебя защищал. Связанный, избитый… Он пытался вырвать тебя из рук парней. Таким я не видел его никогда. Эти слова, взгляды… Черт. Что случилось за ту неделю, пока мы не виделись?
Кира устало вздохнула и посмотрела на мужчину снизу вверх. Ноги у нее подкосились и она попыталась опуститься на матрас. Но не тут-то было.
– Стоять, – негромко приказал человек и вздернул ее снова. – Сядешь, когда я скажу. В конце концов, если ты так дорога Рамзесу, сгодишься и без глаза. Или без уха. Чего молчишь?
На лице небритого мужчины не дрогнул ни единый мускул, и почему-то Кира сразу оценила реальность угрозы.
– Что тебе от меня надо? – тихо спросила она.
– Мне надо, чтобы ты сидела тихо. Теперь ты приманка. В мышеловке. Я не знаю, как получилось, что Рамзес запал на такую, – он добавил непечатное слово, – как ты. Любовью – как ты наверняка решила, здесь не пахнет. Вполне возможно, у него открылась новая, неизвестная мне грань. Позаботиться о сирых и убогих… А может, я все это придумал. Когда имеешь дело с Рамзесом, ни в чем нельзя быть уверенным. Но, согласись, не мог же я оставить ему такой подарочек вроде малолетней шмары, которую отымели во все дыры? – Взгляд мужчины стал еще холоднее, рука, которой он держал Киру за шею, сжалась. – Тем более что у меня для него припасен другой подарочек. Пуля между глаз.
– Я не знаю, кто такой Рамзес, – устало сказала Кира. – Но я точно знаю человека, по которому плачет пуля. Это ты.
– По мне много кто плачет. И пули, и девки. Кстати, не такие задрипанные, как ты.
– Вот и иди к ним. Чего ж ты ко мне привязался?
– Пасть захлопни. Сукам слова не давали.
Человек оставил Киру в покое, отодвинулся и внимательно посмотрел куда-то мимо нее. Как будто голова у нее вдруг оказалась стеклянной и позволяла без труда рассмотреть все, что находилось позади.
– А знаешь, – задумчиво сказал он, – мне пули на тебя жаль. Ты сдохнешь здесь. От голода и жажды. А пока ты будешь заживо гнить на этом вонючем матрасе, я буду тебя навещать. Мне будет интересно видеть, как ты наступишь себе на горло и станешь умолять меня о глотке воды. И этот прекрасный день не за горами – как тебе кажется. Он рядом. И речь идет о часах.
– Слушай, – Кира вымученно вздохнула, – если у тебя все, оставь меня в покое, а?
– Бестолковая, глупая девочка. Которая возомнила, что у Рамзеса есть сердце. Он подотрется тобой, как подтерся сотней таких вот разовых дурочек… Я оставлю тебя в покое. До самой твоей смерти.
– Вот и договорились.
Мужчина прищурился, разглядывая ее в упор.
– И бить тебя не стану. Несмотря на то, что ты заслужила. Убью еще раньше времени – удовольствие не то.
– Вот за это спасибо.
– Ну-ну. – Некоторое время человек молчал. – Героиню из себя строишь? Посмотрим, что ты запоешь через пару дней.
Кира не ответила. Она уставилась в одну точку – где то между миской с бурдой и бутылкой, понимая, что вряд ли увидит все это еще раз.
Мужчина развернулся и пошел к двери, походя поддав миску ногой. Серо-коричневое варево расплескалось, застыв у стены грязными лужами. В дальний угол полетела и бутылка с водой. И в тот же самый миг, когда ничего уже нельзя было изменить, Кира почувствовала острый приступ жажды. Она без сил сползла на матрас. О человеке, посадившем ее на цепь, она забыла сразу после того, как за ним закрылась дверь.
Сердце тоскливо ныло. Судя по всему Дикарю, которого хмурый человек почему-то называл Рамзесом, грозила смертельная опасность. И она – та, которая должна была быть опорой и поддержкой – ничем не могла помочь любимому! Страх сжал виски, запуская иглы в мозг. Этот свирепый зверь нацелился убить единственное по-настоящему дорогое существо, смысл ее жизни, а она будет отсиживаться здесь, наматывая сопли на кулак! Беспомощность, от которой хотелось выть, буквально подбросила девушку вперед. Она рванулась вперед, на весь предел, отпущенный цепью, не удержалась на ногах и упала на колени, больно ударившись о бетон.
– Как я могу ему помочь? – шептала Кира, прижимая руки к глазам, из которых потоком хлынули слезы. – Че, скажи мне!
Темнота молчала. Внимая словам девушки, где-то внизу, под бетоном, по-прежнему безразлично журчала вода.
6
– Ты куда-то собрался, Цезарский?
Егерь споткнулся и застыл на месте, словно перед ним разверзлась бездна. Менее всего он ожидал, что его остановят сейчас, за полчаса до свободы.
В сыром туннеле, засиженном летучими мышами, в полнакала горели лампочки аварийного освещения. Оно и понятно – кому здесь ходить, в катакомбах, далеко от рабочего блока? Именно в конце перехода, у стока в подземное озеро ждал своего часа акваланг. Круговорот последних событий, закруживших Егеря после того, как сигнал к отходу был получен, вынес его не на безопасный пологий берег, как планировалось, а на отвесные скалы.
– Руки в гору, Цезарский. И это… поворачивайся медленно, без глупостей.
Егерь узнал голос. Ситный – парень недалекий, упертый до мозга костей. И хуже всего, воспринимающий указания начальства как законы природы, против которых не попрешь.
Нервы, натянутые до предела, подогретые всплеском адреналина, звенели. Беспрекословно задрав руки над головой, Егерь повернулся к парню лицом. То, что его – человека, считавшего себя профи – застал врасплох тупой охранник, вызвало чувство досады, как пуля, в упор поразившее сердце.
– Это ты не делай глупостей, Ситный, – бросил Егерь, борясь с острым приступом недовольства собой.
Парень прищурил и без того маленькие глазки, насмешливо оглядывая лабораторного червя с ног до головы. Пистолет, нацеленный Егерю в живот, слегка повело в сторону.
– Побереги свои ценные указания для крыс, с которыми тебя запрут в камере, – ухмыльнулся охранник.
– С чего бы это?
– Сам знаешь. Давно за тобой слежу. Какого черта ты забыл здесь? Может, объяснишь?
– На этот вопрос я отвечу начальству. Тем более что профессор в курсе.
Что-то неуловимо дрогнуло в глазах Ситного, слегка приглушив насмешливое выражение.
– Разберемся. Только для начала расскажешь все Грозному. А он умеет спрашивать, сам знаешь. – Воспоминание о недавних пытках, которым подвергся очередной беглец с острова, вернуло парню уверенность в своей правоте.
– Я-то знаю. И еще я знаю, как он после этого разберется с тобой. Чтобы впредь не отрывал его от дел по пустякам.
– Вот ему все и расскажешь, – набычился парень. – Только придется лишиться пары ногтей на руках. Для начала.
– Посмотрим, чего потом лишишься ты, – жестко усмехнулся Егерь.
– Хватит трындеть. Двигай ко мне, только медленно. И лицом к стене. Покажешь, что завалялось у тебя в карманах, умник.
Без разговоров Егерь двинулся навстречу противнику, не сводя с того глаз.
Сигнал получен. А это означало, что штурм начнется на рассвете. И когда люди Шейха ворвутся в бункер, убивая все, что движется, от десятков таких Ситных останется лишь мокрое место. Хуже всего, что Егеря – если не повезет – ожидает та же участь. Исходя из плана операции, в живых не останется никого. Профессора также ждала смерть. В своих донесениях Егерь дал ему нелестную характеристику как одержимому человеку, заставить которого работать на Шейха – задача невыполнимая. Даже под страхом смерти. Конечно, представитель Востока мог внести коррективы и начать игру по собственным правилам, но… Хаммер подстраховался. Про Дамоклов меч в виде взрыва, который разнесет остров к чертям собачьим в случае невыполнения Шейхом обязательств, забывать нельзя. Егерь был уверен, что тот рисковать не станет. Данных, что имелись в засекреченных файлах, хватит на то, чтобы научиться управлять «торпедой». А досконально разобраться в принципе действия… Не получилось и у профессора – безусловно человека гениального.
Чтобы не попасть под раздачу, следовало убираться с острова. И досадное препятствие к свободе и жизни стояло сейчас прямо по курсу, отсвечивая насмешливым блеском в тупых глазах.
– Давай, только побыстрее обыскивай, – нахмурился Егерь, приближаясь к парню. – И веди к Грозному.
– Успеем. Куда торопиться? – Ситный повел стволом в сторону. – Лицом к стене и ноги шире.
– Хорошо-хорошо. Кто спорит?
Егерь медленно подходил к тому, кто через пару часов наверняка будет валяться с простреленной башкой. Заслуженный авторитет лабораторной крысы сыграл ему на руку. Ситный подпустил его совсем близко и был тут же наказан за оплошность. Уйдя с линии огня, Егерь рванул к парню, перехватив левой рукой направленное на него оружие. Блокируя на спусковом крючке указательный палец охранника, второй рукой загнул пистолет вниз. Направленный в тело парня ствол буквально выломало из рук. Егерь не дал противнику опомниться. Туго соображающий Ситный хлопал глазами, в то время как отброшенный сильным ударом ноги в живот, он уже летел по коридору. Проехавшись спиной по скользким камням, он попытался вскочить, но не тут-то было. Сжимая в руках нож, вытянутый из-за пояса, Егерь подскочил к поверженному противнику и с размаху полоснул того лезвием по горлу.
Парень умер быстро, захлебываясь кровью, хлынувшей изо рта. Перед смертью он не отрывал от убийцы взгляда, наполненного – как вдруг почудилось Егерю – каким-то досадным недоумением. Беглец не стал дожидаться, пока смерть сотрет всякое выражение с лица охранника. Наращивая темп, Егерь бросился бежать по коридору. Спустя пять минут, он вихрем ворвался в пещеру и опустился на колени, шаря рукой в пустоте под завалом.
Неизвестно, что поразило его раньше – то, что акваланг не нашелся там, где был оставлен, или насмешливый голос, прозвучавший гулко под сводами пещеры.
– Что-то потерял, Цезарский?
* * *
В каменном мешке как в гробу – чувства обостряются до предела. Егерю было с чем сравнивать, имелся в его биографии и такой факт.
Молодость – такая штука, где каждый час, проведенный без открытий, равнялся вычеркнутому из жизни. Спалось мало. И в этом был свой кайф – просыпаться слегка уставшим и первую половину дня переживать то, что случилось накануне. Курительные смеси, вещества всех мастей… Шлагбаум, за которым лежат новые грани. А на посту перед входом стоит бдительный охранник. Ушлый, пресыщенный, с выражением постоянного недовольства. Он допускает к горизонту только настоящий таран, срывающий все преграды.
Путь к себе долог. Порой ты открываешь в себе незнакомые стороны и без допинга, просто попадая в критические ситуации, имеющие привкус крови. Но чаще, уходя на глубину, ты перехватываешь ртом загубник акваланга, вместо кислорода несущий в твой организм вещества со смертельными названиями. «Желтая доза», «Черный Белый», «Великий немой».
А потом оказывается, что срок использования пропуска закончился. Ощущения повторяются, и вдруг получается, что ты везде уже был. Тебя не радует состояние возбуждения, когда все, что ты творил, казалось тебе гениальным. И чувство отрешенности от собственного тела – разве в нем не звучат отчетливые, набившие оскомину ноты?
И тогда наступает новый этап. Тот, в котором выход за кордон оплачивается одной монетой – твоей жизнью. Начались смертельные эксперименты. И добровольное погребение стало одним из них. Отличительной чертой молодого Егеря была безбашенность, поэтому он выбрал два часа. Он знал, что деревянный ящик снабжен системой вентиляции, он примерно представлял, что его ждет. Но…
Чувство, с которым тело воспринимало стук молотка, вколачивающего гвозди в крышку гроба, не поддается сравнению. Каждым нервом, на клеточном уровне Егерь ощущал землю, градом сыпавшуюся на доски. Сверху надвинулась тишина и потекло Время. Он хоронил себя заживо, мысленно забытый всеми, и снова возрождал, цепляясь за стук сердца – альфа и омегу существующей вселенной. Снова умирал и снова воскресал. В его жилы вливалась жажда жизни и липким страхом смерти выходила через поры.
Вдруг оказалось, что все его чувства, включая и шестое, непознанное, взялись существовать отдельно. Егерь слышал шум ветра, шелест листвы и голоса людей, сгрудившихся у его могилы. А потом наступила нирвана. То ли он вышел из собственного тела, слившись разумом с землей, небом, звездами. То ли наоборот – космос окунулся в него, растворившись в кровеносных сосудах. Внезапно потерялся смысл таких священных понятий как жизнь и смерть. Все слова и мысли стали бумажными, обманчивыми и вызывающими недовольство, как царапающий слух скрип коньков по замерзшей поверхности озера, под которой скрывалась настоящая трепетная глубина.
Егерь был почти несчастен, когда его откопали. Однако повторить эксперимент не решился бы никогда.
Нечто подобное Егерь испытывал и сейчас. Лежа на продавленной кровати в полной темноте, он слышал больше, чем крысиная возня по углам. Стены имеют уши. Настало время по-новому взглянуть на привычную фразу. Похоже, органы слуха преодолели бетонную преграду и оказались способны воспринимать то, что творилось снаружи. Или скорее наоборот – информация поступала в его голову извне. Отчего-то показалось, что операция уже началась. Что люди Шейха начали зачистку. Чудились автоматные очереди, взрывы, крики. Как скоро доберутся до пленника? Его жизнь, подвешенная на тонкой веревке, готовилась оборваться в любой момент. Шейх дотошен. Боевики обыщут бункер, засунув нос в укромные места. Ближневосточному гостю нужен чистый полигон, пусть даже залитый реками крови – и он его получит.
Так думал Егерь и поэтому, услышав скрип ключа в замочной скважине, мысленно попрощался с жизнью. Он сел на кровати, уговаривая себя с честью встретить конец. Ничего не помогало – его трясло от страха, сердце как угорелое металось в груди, с болезненной оттяжкой задевая ребра. Удерживая стук зубов, Егерь пообещал себе быструю кончину, но легче не стало.
Дверь распахнулась, впустив кроме света шорох, быстрый говорок. Загораживая собой выход, на пороге возник охранник. Кажется, его звали Серый. Он стоял, подняв руки над головой. Из разбитой губы капала кровь.
– Смотри-ка, не обманул.
Раздался знакомый голос и на лице охранника расцвел огромный красный цветок. Он рухнул на колени, открывая Егерю того, кто скрывался за спиной. Прямо на затворника, опустив ствол, смотрел Рамзес. Как всегда хмурый, недовольный. Это было настолько неожиданно, что Егерь лишился дара речи.
– Почему не ушел, пока была возможность? – хрипло спросил Рамзес.
– Так, Рамзес… – развел руками Егерь, быстро поднимаясь с кровати, – чего тут объяснять? Не дали.
– Хрен с тобой. Может, и к лучшему. Поможешь. Давай за мной.
– Планы изменились? – не удержался Егерь. – Объясни лучше – ты здесь за каким чертом? Почему не поставили меня в известность?
Но Рамзес его не слушал.
– Потом, – коротко бросил он и нырнул в пронизанное оранжевым светом долгое пространство коридора.
Ощущая эйфорию, словно с его шеи сорвали туго затянутую петлю уже после того, как выбили табурет под ногами, Егерь перепрыгнул через труп и устремился следом за киллером.
Бывший пост охраны, в который они попали сразу после поворота, представлял собой полотно кисти безумного сюрреалиста. Все случилось недавно. Лужи крови только затянула матовая пленка. На стене, выкрашенной в желтый цвет, казалось, висел осьминог. Из овального брюха, ощетинившегося обломками костей, ползли вниз тонкие темные щупальца. Положив голову на стол, сидел человек. Пятно жирно блестевшей крови, натекшей под его щекой, казалось глянцевой салфеткой. У стены, упершись коленями в грудь, словно силясь подняться из последних сил, сидел еще один охранник. Над его головой тянулась прерывистая дорожка. Оранжевый свет, заливавший трупы и вспыхивающий огнями на битом стекле, только усиливал впечатление нереальности. Судя по всему, охранников застали врасплох. Ничем другим нельзя было объяснить тот факт, что оружие лежало отдельно от тел.
Остро пахло кровью и мочой. Егерь не рискнул бы назвать увиденное бойней. На закланье ведут испуганных животных, а отъявленные головорезы Грифона на агнцев не походили. Они лежали кто где, тихие, безучастные к происходящему.
На бегу бывший пленник подхватил автомат и на душе сразу стало спокойней.
Они поднялись по лестнице. Егерь сделал попытку догнать профессионального киллера, но тот оставался недостижим. Он двигался бесшумно и максимально быстро. Егерь удвоил темп – вопросы, вертевшиеся у него на языке, просились наружу. Каким образом возник здесь Рамзес? И главное, зачем? Чтобы спасти того, кто не успел вовремя смотаться? Бред. Егерь бы скорее поверил, если бы им пожертвовали без зазрения совести. В любом случае нечаянного спасителя следовало предупредить о том, что аквалангов нет. Следовательно, прежний сценарий отхода невозможен.
Однако все предположения Егеря рассыпались в прах, стоило им оказаться у развилки, левое крыло которой вело к единственно возможному тайному выходу из бункера. Потому что Рамзес повернул направо.
И тогда Егерь не выдержал.
– Рамзес! – окликнул он боевика. – Ты куда?
– Тихо. – Тот остановился так внезапно, что Егерь едва не ткнулся ему в спину.
– Ты можешь толком мне объяснить, что происходит? – прошипел недавний узник.
– Кое-что изменилось.
– Что?
– Штурм откладывается. Нужен профессор.
– Все-таки решили сделать так, как я и предлагал вначале? Ну, теперь это невозможно.
– Почему?
– Это после того, как ты отфестивалил пост охраны энергоблока? В центре уже в курсе. Через минуту мы вообще рискуем с ними столкнуться нос к носу. Нет, брат, у нас с тобой последний шанс – воспользоваться прежним вариантом отхода. Только хотел бы уточнить один вопрос. Дело в том, что у меня акваланга…
– Нет больше центрального поста наблюдения, – перебил его Рамзес. – Я с него начал.
Егерь взял незначительную паузу, чтобы переварить услышанное.
– Молоток, – уважительно сказал он. – Так на хрена тогда штурм? Если ты один всех отработал.
– Нужен профессор.
– Я понял. А пост охраны лаборатории ты тоже пустил в расход?
– До них я еще не добрался.
– Рамзес, там человек десять…
– Я помню. Только думаю, их меньше. Двоих-троих послали в центр убедиться, что все в порядке после обрыва связи. Для перестраховки. Ты же докладывал, что такое бывает.
– Все равно. Семь, восемь…
– Разберусь. Хорошо, что ты не ушел. Сначала думал, что выведу профессора окольным путем, но теперь планы поменялись. Держи. – Рамзес расстегнул сумку на бедре и в Егеря полетел противогаз. – Поступим по-другому. Как только я дам сигнал, беги в северный блок, поднимай профессора и веди его в лабораторию. Ждите там меня. Код на блокировку тот же?
– Вчера не меняли.
Рамзес кивнул.
– В любом случае профессор в курсе. Наплети ему что-нибудь про штурм…
– Уж найду что сказать. Одно непонятно – почему ждать тебя в лаборатории, а не сразу внизу? Там, вроде, охраны не было.
– Вроде – нехорошее слово. Хуже его только авось. Кто знает, что будет через полчаса? Я буду с вами. Проведу.
– И как ты планируешь вывести профессора? – хмыкнул Егерь. – Тоже с аквалангом?
– Если все будет так, как запланировали, этого не понадобится.
– Обнадежил, слов нет. Может, пояснишь вкратце?
– Теряем время, Егерь. Еще час и в бункер, в худшем случае, подтянутся люди Грифона. Помни, по моей команде.
Егерь открыл было рот для уточнения непонятных моментов, но на него, предупреждая слова, уже пялились окулярами стекла противогаза. Глядя на то, как решительно устремился киллер вверх по лестнице, бывший пленник впервые подумал о том, что у них может получиться.
Во-первых, со стороны энергоблока нападения не ждали. Бункер считался изолированным и вход, тщательно охраняемый, имелся лишь наверху. Подступы к острову люди Грифона берегли как зеницу ока. Считалось, что никакого второго выхода, ведущего к затопленному уровню бункера нет. Единственный обладатель бесценной информации – Егерь держал полученные сведения при себе. Как ни фантастично, но план хода, ведущего к скрытому под водой разлому в железобетонном блоке бункера, обнаружился случайно. И не в файлах, как следовало ожидать. Два с половиной года назад по заданию Иосифа Павловича Егерь разбирал кучу пыльной макулатуры в одном из заброшенных помещений. В предназначенной для сожжения бумаге и нашелся весьма любопытный документ. И тому, что он отыскался, а не был брошен в огонь равнодушной рукой, помощник профессора был обязан своей любви ко всякого рода чертежам. Догадку блестяще подтвердил почти сразу Рамзес – дайвер уникальный, равных которому нет и быть не может. По крайней мере, Егерь таковых не знал. В то же время и поменялся изначальный план, по которому требовалось сдать Шейху засланного в бандитские круги казачка, дабы вывести из-под удара. Вот этот-то нюанс и явился камнем преткновения, неизменно вызывавшим неприятие у хитроумного Хаммера. Он считал, что такую козырную карту как человека, владеющего секретами использования «подземной торпеды», следовало держать в рукаве, а не разменивать на что попало. Потом всплыл чертеж и, надо думать, открытые обстоятельства удовлетворили Хаммера. Иначе, в связи с чем в намеченную операцию понадобилось вносить коррективы?
И второе. Наблюдая за тем, как уверенно набирает Рамзес код на герметичной двери, Егерь опять подумал о том, что все будет хорошо. Конечно, он прокололся ночью как последний лох. Окрыленный мыслью о скором освобождении он расслабился и не заметил слежки. А если пораскинуть мозгами, то вырисовывалась следующая картина: его пасли давно. Втихую, не рискуя лишний раз выдавать начальству непроверенные сведения. И Грозный, поймавший беглеца на месте преступления, да еще с такой неопровержимой уликой как акваланг, непременно доложил сей факт руководству. Начальник охраны Дюгарь – мужик не глупый и способный уразуметь идею о наличии тайного выхода. Однако времени на то, чтобы принять новую инфу и скомандовать «фас» следопытам-дайверам, явно недостаточно. Возможно, такое распоряжение и последовало бы утром. Но сейчас глубокая ночь.
«Мы действуем на опережение», – подумал Егерь перед тем, как дверь распахнулась.
Рамзес дал ему отмашку на задержку и исчез. Мгновенно натянув противогаз, Егерь мысленно отсчитал до десяти и скользнул следом.
Просторный долгий холл вливался в небольшой зал, разделенный на секторы. Неяркий свет вычленял пару столов, бликовал на стеклах, громоздившихся у стен стеллажей. Из-за угла, у которого замер Рамзес, доносились мужские голоса.
– …говорю: будешь дерзить, я тебе руку сломаю, – сипло говорил кто-то.
– Да погоди ты, Бука. Проверь, кто пришел. Серый, ты?
– Да понятно. Кто ж еще?
– Говорил ему, мониторы не работают.
– А я предупреждал, много их развелось на нижнем уровне – этих крыс…
– Что с него возьмешь, с придурка… Ты, что ли, Серый? Не заставляй меня вставать, – сказали уже громче и проникновенней.
И ответ последовал незамедлительно. Только не тот, которого ждали. В зал одна за другой полетели две гранаты. Последовала ослепительная вспышка, потом рвануло так оглушительно, что у Егеря, готового ко всему, заложило уши. Когда слух вернулся, до него долетела какофония из звуков: надрывный кашель, приглушенные крики и поток трехэтажного мата. Вклинивался в нестройный гул перестук автоматных очередей. Из-за поворота, прижимая руки к лицу, утробно воя, вывалился один из бойцов Грифона. Егерь вскинул оружие, но опоздал. Склоненную спину охранника прошили пули. Парень споткнулся на бегу, крик захлебнулся, и мысли о слезоточивом газе, разъедавшем глаза, перестали его волновать.
Дождавшись паузы, Егерь осторожно выглянул из-за поворота, вознамерившись оказать спасителю посильную помощь. Слева на стуле с дырой в голове сидел Винипух. Его пальцы продолжали судорожно сжимать столешницу, сзади по выкрашенной в зеленый свет стене ползло вниз кровавое месиво. Он смотрел на Егеря глазами, полными слез. Рядом лицом вниз лежал человек, засыпанный битым стеклом. Сверху на него, пробитый пулей, одноглазо уставился монитор. Размеса нигде не было видно.
– Мать твою, найду суку! Мужики, дайте мне… – и одновременно одиночный крик погасила короткая автоматная очередь.
Егерь рухнул на пол скорее интуитивно, чем успев оценить опасность. И вовремя. Сумрак, прячущийся по углам, вытолкнул приземистую фигуру. Глаза черноволосого мужчины распухли, на лице блестела влага. Автомат в его руках дернулся, огрызаясь огнем. Свинцовый град веером накрыл стены. Ослепший стрелок что-то кричал, вклиниваясь между очередями, но до Егеря долетали лишь обрывки слов. Взорвались стекла на стеллажах, осыпая осколками трупы. Звонко всхлипнув, разлетелась лампочка, окатив пол стеклянными брызгами. В той стороне, где лежал Егерь, наступила темнота.
– Грозный, твою мать! Успокойся! Своих заденешь! – крикнул кто-то из глубины зала.
И тут же выстрелом на голос отозвался Рамзес, притаившийся справа, у стены.
– А-а-а… – Протяжный крик затих, накрытый еще одним прицельным выстрелом.
На звук выстрела повернулся по-прежнему ничего не видящий стрелок, от души поливавший матом, вперемешку с очередями, не только чужих, но и своих. Но на сей раз Рамзеса опередил Егерь. Он приподнялся и с положения лежа нажал на спусковой крючок. И тут же перекатился, уходя с линии огня.
Очереди прекратились. Задушено хрипел неудачливый стрелок, выронив оружие. В тот же миг откуда-то справа возник человек в противогазе, и Егерь вздохнул с облегчением. Рамзес махнул рукой, призывая следовать за собой и, не дожидаясь ответа, пошел вглубь зала. На ходу он вытащил из кобуры восемнадцатизарядный ГШ и выстрелил в человека, корчащегося от боли у выхода в коридор.
У развилки, одно крыло которой вело направо, Рамзес дождался Егеря и вскинул два пальца.
– Двое ушли, – приглушенно, через мембрану противогаза, донеслись до Егеря слова. Он хотел предложить свою помощь, но, предугадывая его слова, киллер отрицательно покачал головой и дал отмашку, приказывая двигаться в лабораторию.
– Как договорились. Ждите меня в красном секторе.
– Рамзес! – почти крикнул Егерь. – Там охрана! Как ты себе это представляешь?
– Пусть тебя это не волнует, – напоследок бросил Рамзес и исчез в темноте долгого перехода.
Егерь не стал медлить. Он торопливо набрал код на двери, ведущей в святая святых. Именно там, рядом со своим детищем, обитал профессор.
Выстрелы – последнее, что услышал Егерь перед тем, как закрывшаяся гермодверь отрезала его от заваленного трупами поста охраны…
Серое. Пол, стены, потолок. Шероховатый бетон подобно хладнокровному удаву душил любые звуки. Тишина влилась в уши, сжала виски. Под потолком на стене тускло светили лампы, забранные металлическими сетками. Аскетичная обстановка, такая и предполагалась в лаборатории, ведущей секретные разработки абсолютного оружия – бережный подход к огранке алмаза, выпавшего, судя по всему, из кармана иной цивилизации. А вот по оплошности или в качестве ящика Пандоры? Ответа на вопрос нет. Да и нуждался ли в нем тот же профессор, смысл жизни которого скрывался в весьма призрачной изоляции в красном секторе.
Готовый убить каждого, кто встретится на пути, Егерь решительно двигался вперед, заткнув противогаз за пояс. Оставалось рукой подать до цели. Как всегда, заключительный этап операции рвал жилы, выносил мозг. Но того стоил. При удачном стечении обстоятельств мог стать последним испытанием его грядущей спокойной жизни. И фантастическое появление спасителя говорило о том, что удача – продажная сучка-вамп – наконец поманила его в свою постель.
Озабоченный мыслями, он двигался быстро и думал о том, какую бы лапшу повесить на уши профессору, чтобы свести прелюдию к минимуму. И еще. Недоумение вызывал приказ Рамзеса ждать его в красном секторе. Что значило «пусть тебя не волнует охрана»? То, что от нее тоже остались рожки да ножки, или то, что Егерю под силу с ними справиться? Время начала штурма перенесли. Но насколько? Его могли отложить на день. А могли и на час. В таком случае с Шейхом могли договориться о том, что его люди не тронут тех, кто будет находиться в непосредственной близости от «торпеды». Логично? Куда уж более. До момента окончательных расчетов держать руку на пульсе, контролируя пресловутую «красную кнопку». Исходя из первоначального плана, предполагалось заминировать подходы к святая святых – как метод устрашения Шейха, если тому вздумается начать нечестную игру. Остался ли план в силе? Успел ли Рамзес…
Стоп. А при чем здесь Рамзес? Хаммер! Вот кто успел сделать все остальное! Егерь даже удивился тому, как поздно пришла в его голову простая мысль. В то время, как киллер орудовал в северном секторе, попутно освобождая вляпавшегося по самое небалуй внедренного агента, в южной зоне хозяйничал руководитель операции! Все стало на свои места и пошло так, как и было задумано. С одним нюансом. И этот нюанс сейчас осторожно открывал дверь, ведущую в хозяйственный блок.
Стойка охранников оказалась пуста. Не задерживаясь, Егерь двинулся было по коридору с тремя дверями. Насколько он помнил, за последней находилась крохотная спальня, где обитал Иосиф Павлович.
– Цезарский, – вдруг понеслось в спину, – ты… как здесь? С оружием?
Ранее того момента, как мозг осознал оплошность – следовало заглянуть за стойку, где, судя по всему, и отдыхал на стульях охранник – Егерь обернулся, одновременно нажимая на спусковой крючок. И за долю секунды, пока автомат молчал, успел покрыться холодным потом: «А что, если в магазине нет патронов?» Мысль не успела оформиться, задохнулась, придавленная в зародыше тремя пулями, прошившими тело незадачливого парня. Безобидный блондин Марик охнул, быстро отступая к стене. На его лице застыло выражение безграничного удивления, когда он скользил вниз, прижимая окровавленные руки к груди.
Егерь двинулся по коридору, не думая о том, что только что убил человека, который за три года не сделал ему ничего плохого. Более того, выручал гостинцами, доставляя их с Большой земли. И те редкие вечера, которые удавалось провести в тесной компании, доводя до хрустальной чистоты бутылку редкого в этих краях виски, существенно скрашивали одиночество. Да просто служили отдушиной, если называть вещи своими именами. Теперь белобрысый Марик лежал на полу – не человек, а всего лишь досадное препятствие на пути к цели.
Откуда взялся Зюзя – сын Грозного, смуглый парнишка, которого охранники использовали на побегушках – неизвестно. Егерь двигался по коридору, слыша звук своих шагов. И осторожный шорох, раздавшийся сзади, отнес к эху, сопровождавшему его движения. Слишком мал оказался промежуток, отделявший призвук от крика.
– Га-а-а-ад!!! – звонко заметалось между близкими стенами.
Егерь развернулся в тот момент, когда в спину ему уже неслись две выпущенные пули. Одна за другой. Возможно, этот быстрый поворот и спас ему жизнь. Первая пуля чиркнула стену в сантиметрах от его тела, вторая впилась в левое плечо. Завершая движение, Егерь выстрелил. Пули веером прошлись по стене за стойкой, полоснув мальчишку. На впалой груди, на серой толстовке, распахнутой на груди, расплылись два темных пятна. Зюзя открыл рот, словно старался выдавить из себя еще одно ругательство и не смог – смерть закрыла ему рот.
Егерь отступал, не рискуя поворачиваться к стойке охранников спиной. Боль резала плечо, добравшись до кости. Горячая волна обожгла руку. Мужчина обернулся лишь в последний момент, сразу нажав на кнопку переговорного устройства. Пока длилась тишина, в голове метались обрывки мыслей: «Сам виноват… сам». Потерял форму. Три года без всякой тренировки выбили его из седла. Обрюзг, отяжелел. К тому же гораздо больше физической подготовки его волновало умение владеть собой, своими чувствами, способность правильно расставлять жесты и улыбаться вовремя. Даже желание перевести дыхание он умудрялся держать под контролем. А ведь поначалу была мыслишка походить в тренажерку. Но сдохла та идея, задушенная доводами о том, как на это посмотрит охрана и не вызовет ли такое поведение подозрений? И что в итоге? Попался как кур во щи, застигнутый врасплох мальчишкой!
Дыхание вырывалось со свистом. Егерь мало что понимал от боли, когда дверь распахнулась и на пороге возник растрепанный седовласый профессор. Он стоял босой, в пижаме, и в глазах его разгорался ужас.
– Вадим… Что с тобой? Господи, да ты же ранен. Оружие? Что случилось? – отрывисто, хриплым после сна голосом заговорил он.
– Потом, профессор. – Егерь сморщился от боли, зажимая рукой рану. – Надо уходить. Бинт есть?
– Нет. Сейчас что-нибудь придумаю… Подожди, куда уходить? Зачем? Да что случилось, скажи, наконец!
– Некогда, профессор! – он почти сорвался на крик. – Уходить надо! Скоро здесь будут люди Шейха! Единственное наше спасение – успеть запереться в лаборатории! Тогда хоть будет возможность начать переговоры! Договоримся… Потянем время.
– Шейх. А Грифон?… – Иосиф Павлович закашлялся и следующий вопрос застрял у него в горле. – Да-да-да. Надо уходить. Я сейчас. Когда-нибудь это должно было случиться. Миром правит сила…
Худощавый старик метнулся в комнату и Егерь удивился скорости, с которой тот оторвал здоровенную полосу от простыни.
– Приложи к ране. – Он сунул раненому тряпицу, не отличающуюся стерильной чистотой. – Потом я тебя перевяжу. Но… Ты уверен, что нас не тронут? Хотя… что я говорю. Какой может быть выход? Король умер. Разве предложить свои услуги новому королю?
– Профессор…
– Да-да-да, я знаю. – У двери старик замялся, не решаясь перешагнуть через порог. – Мое детище. Знаешь, я без него жить не смогу. Это… как чудо, после которого все перестает быть важным. Даже жизнь.
– Профессор, я вас прошу.
Иосиф Павлович обернулся, стянул с вешалки затрапезный, выдавший виды махровый халат и натянул на костлявые плечи. Потом вдел босые ноги в растоптанные ботинки и опять замер на пороге.
– Я хочу, чтобы ты знал, Вадим, – настойчиво сказал он. – Я готов на все, лишь бы…
– Я знаю: лишь бы продолжать исследования.
Профессор вскинул на Егеря полный мольбы взгляд, ища понимания, и кивнул.
– Хочу, чтобы ты знал.
– Я в курсе.
– Это хорошо. Ты порядочный человек, Цезарский. Но порядочность не тот кит, на котором стоит человечество. Я замечал, что… тебе доставляет неудобства работа на Грифона. Ты умело скрывал свои чувства, но я видел.
– Правда? – повернувшийся было Егерь застыл.
– Я никому об этом не рассказывал. Ты честный человек. И хороший ученый… Я надеюсь, что нас оставят в живых… И позволят продолжать разработки.
«Я тоже надеюсь, что нас оставят в живых», – подумал раненый, шагая вперед. Повязка, которую он прижимал к ране, намокла. Рука, прижатая к груди, одеревенела. При каждом шаге жгучая боль, казалось, стреляла в самое сердце. Егерь слышал за спиной старческое шарканье. Ему не нужно было оборачиваться – перед глазами застыла картинка – взъерошенные седые волосы, согбенные плечи и одержимый блеск в выцветших, пронизанных кровеносными сосудами глазах. Слышалось нестройное бормотание профессора. Что-то о том, что действие даже самого социально незначительного существа может привести к изменениям вселенной. И еще о том, что сильный может позволить себе быть оптимистом, зато слабость дает силу уму.
Чем ближе подходили к красному сектору, тем серьезнее донимала Егеря мысль об охране. Что значит «пусть тебя это не волнует»? А если Рамзес имел в виду другое: то, что справится с бойцами сможет любой слабак? Рана жгла, лишая способности мыслить. Автомат, закинутый за спину, бил по боку. Что-то бормотал профессор, и Егерю вдруг захотелось, чтобы переход длился вечно – чтобы в уши вливалась тишина, прерываемая лишь старческим шарканьем, чтобы сверху тек неяркий свет и долгий коридор никогда бы не вывел туда, где жизнь будет зависеть от скорости принятия решений.
На подступах к посту охраны Егерь сбавил ход, дожидаясь, пока подойдет Иосиф Павлович.
– Ждите меня здесь, – отрывисто бросил раненый.
– Я понимаю, Вадим. Руководи. Теперь одна надежда – на тебя, – подавленно отозвался профессор. – И я надеюсь.
– Все будет нормально.
Ученый кивнул, кусая губы. Егерь прижал к груди раненую руку, перехватил удобнее автомат, заранее снимая с предохранителя.
– С богом, – напутствовал его профессор, и Егеря едва не развернуло от неуместности прозвучавших слов. Божественным и уникальным в красном секторе было только одно – резонансная станция, представляющая собой шар, вдавленный в толщу земли. Только «луч смерти» – господь Бог – несущий, разрушающий, щадящий и внимающий. Только он – тот самый исполнитель желаний. Нужно лишь знать, как попросить.
Егерь повернул, внимая звукам. В его руке дрожал ствол, ища прицелом мишень. Предбанник охранного центра хранил тишину и к появлению чужака отнесся равнодушно. У двери Егерь обратился в слух и подождал. Ни звука. И тогда он решительно толкнул створку, выставляя вперед автомат.
Уже через минуту он облегченно переводил дух, скользя взглядам по трупам, по стенам, залитым кровью, по оружию, отброшенному в сторону. Глаза Егеря наполнились слезами, но не жалость была причиной. Видимо, вентиляция в помещении оставляла желать лучшего, и газ не успел выветриться окончательно. Скорее всего, здесь постарался Хаммер. Рамзес – крутой мужик, но даже ему не под силу быть в нескольких местах одновременно.
– Господи, какие звери, – чуть позже сказал профессор, входя в комнату, уставленную мониторами.
Наученный горьким опытом Егерь, держащий под прицелом входы и выходы, дернул плечом. Даже его покоробила высшая степень цинизма, прозвучавшая в словах ученого. Тот пожалел бойцов Грифона, участвовавших ни в одной карательной операции, с легкостью отправлявших к праотцам и женщин, и детей на развалинах затонувшего города. Однако многочисленные смерти юнцов, пылью взлетавших к небесам на экспериментальном острове, не трогали железное сердце профессора. Оказывается, тех, кто лежал сейчас здесь – ученый относил к людям, в то время как все остальные являлись для него не более чем расходным материалом.
Короткий зуммер возвестил о том, что сигнализация снята и красный блок открыт.
– Вадим, – позвал профессор, но Егеря не нужно было подгонять.
Он торопливо вошел, обогнул Иосифа Павловича, закрывающего дверь, и двинулся по коридору до гермодвери. Потом набрал код и шагнул внутрь заветного сектора.
Реагируя на движение, зажегся свет. Красный сектор, в котором не было ничего красного, принимал присутствие человека, своего нынешнего хозяина. Что именно представлял собой круглый зал с прозрачными колонами, заполненными светящимся газом, не мог точно сказать никто. Егерю он представлялся инопланетным космическим кораблем, той самой пресловутой тарелкой, залетевшей в эти края сотни лет назад. Информации о том, как именно она была найдена, не сохранилось. За пару десятилетий до начала катаклизмов ее окружили бетонным шаром, со временем «проросшим» в землю многими метрами переходов, соединенных с подсобными помещениями. И вся эта осьминожья махина преследовала одну цель – докопаться до сердцевины, понять принцип действия и механизм управления шаром, лежащим под землей, на глубине пары десятков метров от лаборатории.
Копаясь в документах, Егерь сделал важное открытие, до которого дела не было никому. Ассимиляция с человеческим разумом стала происходить намного раньше, чем пятьдесят лет назад. Егерь склонен был датировать начало фундаментальных – даже не исследований, а скорее, преобразований инопланетной техники для человеческого разума – первой четвертью прошлого столетья. Другое дело, попытаться ответить на вопрос: как умудрилось человечество начать постигать основы компьютеризации, когда для многих и телефоны были диковиной? Ответа не было. Егерь принимал аксиому без доказательств. Для себя он выстраивал гипотезу, в которой теми загадочными первыми исследователями, вносившими коррективы, как раз и явились сами инопланетяне, преследовавшими свои интересы, также оставшиеся загадкой.
Грифона не интересовала история. Его волновали другие вопросы. Хотя… Вряд ли его беспокоило что-то в настоящее время. Штурм вот-вот начнется, а это значило, что наркобарон либо находится в плену, либо мертв. Ни радости, ни жалости по этому поводу Егерь не испытывал. И не до оценок ему было, честно говоря. Боль сокрушала мозг, вбивая здоровый гвоздь в плечевую кость. Едва не сорвавшись в крик, Егерь освободил руку и, как смог, сам перевязал рану. Профессора просить о помощи он не стал. Тот смотрел вокруг пустым взглядом, в котором таяла надежда на благополучный исход. Обессиленный, Егерь опустился рядом с встроенной в инопланетное творенье системой обогрева – вдоль стен тянулась батарея. Не будь ее, здесь бы царил запредельный холод. Как только тепло достигло костей, Егеря повело. Иосиф Павлович потеряно бродил среди пластиковых изгибов, вырастающих из пола, чтобы спустя метр плоской змеей нырнуть в него снова. Профессор нежно касался светящихся поверхностей, шептал что-то успокоительное, словно круглый зал был живым, внимающим словам организмом. Огибая столбы, ученый прижимался щекой к холодному стеклу. Его костлявые пальцы тронули черное тело монитора, призывно выбросившего вверх голограмму незаданных пока координат. Потом Иосиф Павлович добрался до стены. В красном секторе была подключена автономная система видеонаблюдения. На обычных мониторах застыла картинка пункта охраны, заваленного трупами. Шепот профессора успокаивал, а движения завораживали…
– Вадим! Очнись, Вадим!
Егерь пришел в себя, открыл глаза, пытаясь осознать, где он находится.
– Что случилось? – Сухие губы с трудом пропустили слова.
– Там человек стоит у входа. Я его не знаю.
– Разберемся, – закряхтел Егерь, с трудом поднимаясь.
– Может, это человек Шейха? Может, нам следует с ним начать переговоры? Чтобы остальные уже были в курсе?
Еще не дойдя до монитора, Егерь узнал Рамзеса. В люминесцентном освещении он казался выходцем с того света. Его взгляд, устремленный в глазок видеокамеры, отражал предельную сосредоточенность. Егерь с облегчением вздохнул. Удача на его стороне! Он потянулся к кодовому замку.
– Вадим, подожди! Ты уверен? – крикнул профессор, сорвавшись с места.
– Не волнуйтесь, Иосиф Павлович. Этот человек на нашей стороне, – сказал раненый, набирая цифровую комбинацию.
– Даже не знаю. Я тебе доверяю, конечно. Наша жизнь в твоих руках. Но… может, нам следовало бы начать разговор через переговорное устройство?
– Все под контролем. Я же сказал – это наш человек.
– Наш? Это… Человек Грифона? Или…
Егерь не слушал. Он набрал очередной код, впуская Рамзеса в лабораторию.
– Наконец-то, – выдохнул Егерь.
Вновь прибывший ничего не ответил. Он окинул равнодушным взглядом профессора, застывшего с немым вопросом, потом скользнул по автомату, небрежно лежащему на матовой поверхности изгиба, несколько задержался на окровавленной повязке Егеря.
– Ранен? – сухо поинтересовался он.
– Не повезло. Но ничего, справлюсь.
– Придется еще продержаться некоторое время.
– Куда я денусь, – криво усмехнулся раненый, боясь задать Рамзесу мучивший его вопрос. Что делать дальше?
– Вы знакомы? – встрял в разговор встревоженный профессор. – Раз Вадим вам доверяет, то… Молодой человек, опишите мне, пожалуйста, план дальнейших действий. Я не могу так долго находиться в неведении.
– Не волнуйтесь, Иосиф Павлович. Я все объясню, – сказал гость, обходя стол с оружием. Егерь двигался за ним, как привязанный. Рамзес зачем-то подошел к стене, коснулся рукой трубы, сводящей отопительную систему в почти замкнутый круг. – Тепло, – одобрительно констатировал он.
– Рамзес, – тихо сказал Егерь. – Что дальше?
– Покажи рану, – задушевно попросил Рамзес. – Я посмотрю.
И Егерь повелся. Со словами «плохо, наверное, задета кость» он протянул раненую руку. И не понял сначала, что произошло. Начавшая стихать боль разъяренной волчицей вгрызлась в его плечо. Запястье обожгла ледяная сталь. Егеря развернуло и стремительно бросило на пол.
– Вадим! Берегись! – запоздало завопил профессор.
Боль была такой жестокой, такой внезапной, что отправила Егеря в нокаут. Когда он пришел в себя, ему понадобилось время, чтобы принять то, что случилось: он сидел на полу, за раненую руку пристегнутый наручниками к батарее. У монитора с голограммой стоял профессор. Но не просто стоял – а практически висел воздухе, удерживаемый за горло железной рукой Рамзеса.
– Я не сделаю этого, – хрипел Иосиф Павлович, пытаясь вклинить костлявые пальцы между шеей и рукой киллера.
– Ты сделаешь то, что я тебе прикажу, – спокойно отозвался Рамзес. Он разжал руку и ученый коснулся ногами пола, с трудом удержав равновесие.
– Рамзес, – просипел Егерь. – Что ты делаешь? Как ты мог? Я…
– Заткнись, – коротко бросил тот через плечо. – Немного терпенья. Скоро все поймешь.
– Скоро? Освободи меня. Слышишь ты, черт, – раненый неосторожно дернул рукой и от боли помутилось в голове. – Освободи меня, – уже тише попросил он.
– Послушайте, молодой человек, – Иосиф Павлович говорил медленно, растирая горло. – Если не ошибаюсь, ваша кличка Рамзес?
– Все верно. А твоя кличка Профессор.
– Это, знаете ли, не кличка, это ученое звание. И заслуженное, смею вас уверить.
– Ты так считаешь? – прищурился Рамзес.
– Да я так считаю! И горжусь этим званием! Если для вас осталось хоть что-то святое, то…
Киллер перехватил профессора за вытянутую вперед руку с указующим перстом и как куль бросил в стоявшее рядом кресло на колесиках.
– Для меня много осталось святым, Профессор, – прошипел он. Уперев руки в подлокотники, он заглянул старику в глаза. – А для тебя? Что скрывает твоя жалкая душонка? – Киллер с силой ткнул профессора пальцем в грудь.
– Что… – тот задохнулся, сгибаясь в три погибели.
– Ты все понимаешь, ублюдок. Если бы у меня было время, я бы попробовал разобраться, осталось ли в тебе хоть что-то святое, то, за что можно отдать жизнь? Но мне ответ на этот вопрос неинтересен. Поэтому ты сделаешь то, что я сказал. Без разговоров.
– Уничтожить… луч смерти, – профессор говорил отрывисто, не в силах восстановить дыхание. – Ты не понимаешь, о чем просишь.
– Я не прошу. Я приказываю. И чтобы ускорить процесс, я буду отрезать тебе пальцы. Вот этим ножом. – Огромное, зазубренное лезвие возникло перед глазами старика. Тот откинул голову, стремясь держаться подальше от холодного блеска стали.
– Не понимаешь. – На небритых щеках, поросших седой щетиной, обозначились желваки.
– Еще как понимаю. От имени пусть жалкого, пусть больного, но незаслуженно обреченного тобой на смерть человечества…
– Не-не-не надо мне приписывать роль злодея!
– Ты еще хуже, ублюдок. И вдвойне противно, что ты не дурак. И способен был отдать себе отсчет в том, чем в конечном итоге может обернуться твоя игра со смертельной игрушкой. Игра, способная разнести нашу старушку-планету к чертям собачьим.
– Хватит! Я не хочу этого слышать!!
– В глаза мне смотри, гад! – Киллер вздернул голову профессора за подбородок. – Десять километров сегодня, а завтра? Тысяча? Две? И Шейх с его фанатичным желанием поставить мир на колени. И кто может поручиться, что в его башке не созреет идея перейти от слов к действию и хотя бы в качестве показательной акции не уничтожить Европу? Вкупе с Россией? А может, начнет он с Австралии? Чтобы Америка боялась? Что молчишь, говнюк?
– Я не-не…
– Правильно. Ты не. Все, что ты можешь, это блеять в ответ. И также бы блеял, наблюдая за тем, как умирают миллиарды – женщин, детей, не имея возможности даже бросить проклятье человеку, пустившему их в расход!.. И ты спрашиваешь, есть ли для меня хоть что-то святое?
Егерь не уследил за тем, что произошло. На кресле, поехавшем к стене, жутко взвыл профессор, прижимая к груди окровавленную руку.
– Через полтора часа здесь был бы Шейх, – спокойно продолжал киллер, вклиниваясь между всхлипами старика. – Но через час с лишним здесь все полетит в тартарары. И ваша гребанная лаборатория окажется погребенной под завалами. Но мне этого мало! Я хочу гарантий. Того, что впредь ни одна грязная рука не коснется красной кнопки, от которой зависит не только моя жизнь. Но и всех остальных. Тех, кто хочет жить. Они и знать не знают, что под их простое человеческое счастье такой… – он добавил непечатное слово, – как ты, уже подложил мину замедленного действия. Делай, что я говорю!
Киллер вздернул костистое тело профессора и швырнул к монитору.
– Задавай координаты. Вызываем огонь на себя. И радуйся, что я начал с твоих пальцев, а не с твоего глаза.
– Ты… ты не понимаешь, – слезы катились по небритым щекам старика. Он застыл у монитора, баюкая раненую руку. – Это чудо… Счастье… Подарок человечеству, прорыв туда, за грань… И я, своими руками…
– Значит, придется сказать «спасибо, не надо» инопланетным дяденькам. Человечество не готово принимать подарки, за которые придется расплачиваться миллионами жизней.
– Не понимаешь… Не способен понять…
– Не зли меня, Профессор.
– Жалкая роль… Уничтожить величайшее открытие…
– Жалкую роль ты взял на себя, когда решился работать на Грифона, четко понимая, что не на благо человечеству наркобарон затеял разработки. Один из тех сволочей, для которых мир стоит на деньгах. Он мертв. И что дальше? Ты как переходящее красное знамя теперь достанешься Шейху, мечтающему получить власть! Абсолютную власть.
– Я не могу… Без работы…
– Дворником, подойдет? Берусь устроить. К тому же в мои планы не входит лишать тебя жизни. Я дам тебе уйти. Живи, если сможешь.
– Пойми же! Исследования не закончены. Мы так до конца и не поняли, что заложено в основу резонансного оружия. Даже если мы зададим координаты направленного на себя взрыва, никто не сможет ответить, что произойдет. Вполне возможно, что случится та самая катастрофа, которая взорвет планету. Ты возьмешь на себя эту ответственность?
– Я думал над этим, – вздохнул Рамзес. – Моя цель оправдывает средства.
– Благими намерениями…
– И это верно. Могу только добавить – мое решение уничтожить оружие – во благо.
– Есть разница?
– Для меня – принципиальная, – жестко сказал киллер и насильно оторвал руку профессора от груди.
– Не надо, прошу, – слезы опять заструились из выцветших глаз.
– И я тебя тоже прошу. И миллиарды людей со мной тебя тоже просят. Делай, что я говорю.
– Изверг, злодей, садист, убивающий мое дитя…
– Хватит соплей. Будешь разыгрывать спектакли в аду. Его специально освободят для такого как ты. Ну!
Профессор рыдал, нажимая трясущимися пальцами на клавиши. Предельно простая, на голограмме выстроилась схема. И красная точка зажглась в самом сердце стального шара.
– Сволочь ты, сволочь, – давился слезами профессор, – мое дитя… убийца!
– Нажимай «ввод».
Старик истово мотал головой из стороны в сторону, не отрывая от киллера безумного взгляда.
– Нажимай, сука! И это будет единственным порядочным поступком за всю твою жалкую жизнь! Ну!!! – Рамзес взмахнул рукой, и профессор скорее инстинктивно, чем осознанно, задел пальцем клавиатуру, распознающую отпечатки пальцев.
Голограмма исчезла. В воздухе повисла цифра тридцать с двумя нулями.
Старик рухнул на пол, откинувшись спиной на выгнутую полосу святящегося пластика.
Отрешенный, Егерь следил за тем, как к нему приближается киллер.
– Ты писал, что теперь действие отменить нельзя. Надеюсь, ты не врал.
Прикованный к батарее не ответил.
– Пойдем, – мягко сказал Рамзес и наклонился к наручникам. Щелкнул замок, выпуская из стального пожатия раненую руку. – Я выведу тебя отсюда.
– Зачем, друг? – жалко вырвалось у Егеря.
– Удивляюсь я тебе. Ты ж всегда был правильным парнем. Помнишь то время, когда мы выводили штатских с острова, ловя спинами пули мародеров? А операции по зачистке от бандитов уцелевших прибрежных городов? Женщин, которых ты закрывал грудью? Детей, которых ты выносил на руках?.. Что с тобой случилось, брат?
– Со мной? Что случилось с тобой! С Хаммером! Ты сам говорил, помнишь? Что тебе для хорошей жизни нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги! Ты сам сказал это! Было много слов за и ни одного против!
Рамзес устало кивнул.
– Я сделал все, чтобы исправить свою ошибку.
– Ах, это была ошибка? И когда же ты прозрел? Вдруг, спустя три года? А Хаммер? Он тоже прозрел? Тоже решил исправить свою ошибку?!
– С Хаммером я разберусь, не сомневайся. Я тебе обещаю. И если захочешь, разберемся вместе.
Егерь покачал головой.
– Я не хочу ни с кем разбираться.
– Хватит страдать, брат. Пойдем.
Рамзес протянул руку и Егерь машинально ответил ему тем же. Его подняли и повели к выходу, положив жесткую ладонь на плечо.
– Сво-о-о-олочь!!! – вдруг протяжно закричал профессор.
В его руках дрожал автомат, оставленный Егерем на столе. Костлявый, бледный, как сама смерть, он давил на спусковой крючок, надеясь дать очередь, сражающую мучителя наповал. Прежде, чем раздался щелчок неснятого с предохранителя оружия, мгновенно среагировал Рамзес. Он оттолкнул Егеря, перехватывая АКМ. Росчерк пуль, застрявших в груди, прервал отчаянный крик старика.
– Как ты, не ушибся? – спросил киллер, снова подавая приятелю руку.
Егерь стонал, поднимаясь на ноги. В его голове, в теле, притупляя зрение и снижая слух, пульсировала Боль. Не говоря ни слова, он позволил увлечь себя к выходу. Молча, он набирал код, открывая дверь в предбанник. Потом, под успокаивающую болтовню Рамзеса набрав еще одну комбинацию, шагнул в пункт охраны.
– У меня аптечка, приведу тебя в порядок. Выживем, брат. Не в первый раз.
Егерь несколько оклемался только в помещении, по-прежнему заваленном трупами. Он обернулся, наблюдая за тем, как ударом приклада киллер разнес кодовый замок вдребезги. Протяжно всхлипнув, завелась сигнализация, короткими зуммерами отсчитывая время, оставшееся до взрыва.
– Я никуда не пойду, Рамзес, – обессилено сказал Егерь.
Киллер скорее догадался, чем услышал. Он заговорил, яростно выбрасывая слова, вцепившись руками в отвороты куртки. В перерывах между сигналами до Егеря долетали рваные фразы.
– …ты мужик! Всегда был… И стоит ли? Ради чего?.. А Хаммер?.. Хаммер… Тебя в расход, Мамуку! Адель… все простишь?
Егерь закрыл глаза.
– Я никуда не пойду, – сказал он, дожидаясь, пока его оставят в покое. И как только почувствовал свободу, рухнул на пол, по возможности оберегая раненую руку. Рядом с ним лежало на боку тело охранника. – Мне некуда идти, Рамзес. И незачем. Меня нигде не ждут. Я так устал…
Что-то говорил киллер, размахивая руками. Он попытался поднять тяжелое тело, но Егерь отмахнулся из последних сил, лягнув бывшего друга в грудь. Потом он закрыл глаза и завалился набок, впечатав щеку в бетон.
Когда он открыл глаза, никого рядом не было. Прямо на него смотрел мертвый охранник. В его глазах под туманной пеленой тоже скрывалась безграничная усталость.
В глубине, под бетоном, что-то дрогнуло. Вибрация волной прошлась по полу. Мигнул свет и тут же захлебнулась сигнализация. Установилась тишина и внезапно Егерю показалось, что ничего больше не произойдет. Кто знает, как на самом деле отработает направленный взрыв? Вполне возможно, в системе предусмотрена отмена нулевых координат и установлена защита от саморазрушения! А Рамзес мог блефовать, утверждая, что бункер заминирован! Придушив на корню надежду, подул ветер. Егеря слегка приподняло над полом. Он завис, теряя представление о тяжести собственного тела. Откуда-то снизу полился свет, словно каждая частица бетона парила в воздухе, пронизанным белым потоком. Свет гас – не сразу, постепенно. Тени удлинялись. Одна из них чернильным пятном подползла к самым ногам.
Стены завибрировали, потянулись, вздымая потолок в запредельную высь. Зашевелились столы, сорвались со стен мониторы, искрами разлетевшись по сторонам. Белое пламя разгоралось, выбрасывая вверх тонкие языки. Когда острые иглы добрались до тела Егеря, боль отступила. Вдруг мучительно, до спазмов в горле захотелось жить. Желание буквально ослепило его. Он хотел вскочить, крикнуть, срывая связки: «Нет, я не готов! Дайте время, я передумал!!!»
И в тот же миг Егерь увидел Ее. Бешеной собакой Она заскользила между трупами, отыскивая еще живую жертву. Мертвец Ей не понравился – Егерь видел, как труп раздулся, словно хотел вздохнуть, глаза лопнули, выпуская мутное облако линзы. Та, что искала, оттолкнула тело, как надоевшую игрушку. Охранник подлетел вверх, пронзенный белыми стрелами, разорвавшими его на миллиарды частиц. А потом Она остановилась и заглянула Егерю в глаза. Его мочевой пузырь непроизвольно опорожнился от страха, который он не испытывал никогда: в глазах той, что застыла рядом, ясно обозначилась грань, отделяющая его от небытия. От вечной темноты и тишины, в которых не будет ни мыслей, ни слов. В которых не будет его самого. Оставшаяся в его распоряжении доля секунды бытия свела человека с ума лишенной выбора неизбежностью. Скорее подумал, чем успел произнести, он бросил два слова в лицо той, кто не знала пощады.
– Только быстрей…
И Смерть послушно откликнулась.
7
– М-м-м…
– Терпи, Егор. Я предупреждал, что будет больно.
– М-м-м…
– Терпи. Осталось немного. Шов на лбу со временем станет совсем незаметен. А что касается остальных, то имплантаты, когда врастут в организм, сгладят кожу. Эти, знаешь ли, не оставляют за собой следов. Почти мгновенная регенерация – это их конек. Что и говорить…
Вздох.
– Скоро все закончится, Егор. И ты будешь – без сомнения – самым совершенным организмом. Симбионт. И вашим, и нашим. Тот, кто при любых раскладах… а я уже не верю в благополучный исход… выживет на нашей обреченной планете. Ты не поверишь, у меня всегда возникали ассоциации с оружием. Этакий двусредный автомат, способный одинаково профессионально работать и на суше, и в воде. Так что если хочешь – ты такой вот автомат… Так. Спокойно, не дергайся.
Снова вздох – тягучий, глубокий.
– Ты сам пошел на это. Честное слово, я до последнего думал, что тебя отпугнет мой рассказ о неудачных операциях. Но я ошибся. Тебя, как человека с непомерными амбициями… Только без обид, хорошо? Так вот. Тебя по жизни волнует только одно – возможность быть не просто первым, нет. Быть единственным! Из десяти только одна операция оказалась успешной. И я честно поставил тебя в известность. Но этот единственный шанс… Короче, ты завелся. Тихо, тихо, Егор. Ты выносливый человек. Еще чуть-чуть. Знаешь, какие у тебя были глаза, когда я тебе заявил о том, что операция будет проходить без наркоза?
Мучительный, долгий стон.
– Почти все… Так, о чем я говорил? А. Так вот, у тебя были глаза зверя, угодившего в ловушку. И способного отгрызть себе лапу, лишь бы вырваться на свободу. На самом деле, мне неинтересно, что толкнуло тебя на такой риск. Меня как исследователя волнует только результат. И чем больше я получу добровольцев, тем лучше. А вот с ними, как и ожидалось, возникли проблемы. Даже конечная перспектива, как то – «кошачье зрение» или возможность дышать под водой, не привлекает людей. Всех отпугивает плата за вновь приобретенные способности – боль. Кстати, о боли. Вот сейчас будет очень больно и придется потерпеть…
Тягостный, хриплый стон обрывается. И не темнота, а наоборот – яркий свет бросает сознание в небытие.
* * *
Опускалась ночь. Как всегда равнодушная, лишенная всяких принципов и на все закрывающая глаза. Было душно. Влага липкой паутиной выступала на коже. Где-то заунывно скрипела дверь, нарезая тишину на равные части. Тучи рассеялись, и на небосводе возникла луна, одноглазо наблюдавшая за тем, что творилось на земле. Расчлененную на тысячи островов и островков сушу ближе к утру накроет приливной волной, и лишь тем, что побольше, удастся удержаться на поверхности и встретить рассвет.
На дереве, слившись с густой листвой, уже почти сутки сидел Дикарь. Он развлекал себя страшными воспоминаниями, как мазохист, копаясь в том, что было скрыто. Напротив, на многочисленных сваях, погруженных в прибрежные волны, застыл бывший рыбоперерабатывающий комбинат. Огромный, трехуровневый, с амбразурами выбитых окон на верхнем этаже, он напоминал несуществующего монстра – этакую чудовищную многоножку, несущую уродливое тело в море на ногах-сваях. Грязно-коричневые пятна с ржавыми потеками только усиливали впечатление. Шкура гигантского зверя потрескалась и сочилась влагой, отливающей серебром в лунном свете. Время шло – то загорались искры в осколках стекол, то потухали, когда ночное светило накрывали облака.
Подступиться к монстру посуху не представлялось возможным. Сразу за кромкой каменистого берега начиналась глубина. Дальше, в метрах двадцати выступали из воды серые осклизлые сваи, несущие на себе тело комбината. Дикарь сидел на дереве, отстоявшем от крыши метров на сорок. Были деревья, подступающие ближе, но на их редкую листву положиться было нельзя.
Мысли лезли в голову, как опоздавшие пассажиры в переполненную лодку. Все это время, с тех пор как вернулась память, Дикарь пытался примирить тех людей, что уживались в нем странным образом. У него ничего не получалось. Рамзес и Дикарь – два человека, которые не хотели понимать друг друга.
Рамзес, или Егор Киреев – твердолобый, непробиваемый, с детства культивирующий в душе все, что спорило с общечеловеческими принципами, напрочь лишенный таких понятий как доброта и жалость, зарабатывающий себе на жизнь тем, что отнимал ее у других. Он хорошо разбирался в оружии и не только владел основами всех известных единоборств, но и достиг высот в искусстве их сочетания. Об отношениях с девушками и говорить не стоило – мимолетные связи оставляли за спиной женские слезы и проклятия. И последнее – самое сложное. Вдруг выяснилось, что Рамзес с легкостью разменял близких друзей на пачки зеленых.
Как Рамзесу было понять Дикаря? Того, кто считал самым главным – умение оставаться Человеком. Особенно сейчас, когда пришел в движение привычный Мир, в своем стремлении избавиться от человечества как змея сбрасывающий старую шкуру, чтобы дать возможность отрасти новой. И это нечто, либо зародившееся в Океане, либо пришедшее извне, уже скалит острые зубы, предъявляя свои права на пустующий трон.
То немногое, за которое можно было бы выразить благодарность – операция, опытной рукой хирурга внедрившая в мозг чужеродные имплантаты. Хотя… Дикарь так и не смог понять, что же подтолкнуло Рамзеса к такому шагу? Неужели так аукнулся тот давний случай на озере, переросший из детской боязни воды в тщательно скрываемую фобию? Решившегося на операцию не остановила смертельная опасность. Покойный хирург Павел Александрович выложил все как на духу – ведь в конечном итоге единственный удачный исход из десяти обернулся провалом. Сейчас, заново оценивая ту стычку с уродливым ихтиандром в затопленном городе, Дикарь был почти убежден, что знает, куда подевался и во что превратился доброволец Гешка Скоморохов. Еще неизвестно чем обернется мина замедленного действия в голове у Дикаря, таймер которой был запущен пять лет назад. Вполне возможно, его ждет та же судьба. Но это предположение не пугало. Потому что из точки соприкосновения интересов двух людей у Рамзеса вырастала почти власть над новым Миром, а у Дикаря – стремление защитить то немногое, человеческое, оставшееся в людях. И прежде всего, хрупкое создание, на которое наложил лапу Хаммер – бывший друг, практически двойник Рамзеса, живущий теми же принципами. Вернее, их отсутствием.
Наблюдая за мертвым зданием, планируя схватку, которая могла стать последней, Дикарь не мог отделаться от мысли. С кем он решился начать поединок: с Хаммером?
Или с прежним собой?..
Логовом зверя – матерого, понимающего толк в ловушках разного рода – вот чем стал заброшенный комбинат. Хаммер давно облюбовал заброшенное обветшалое здание, считая его неприступным. Дикарю довелось побывать там пару лет назад, и он нисколько не сомневался, что любитель брать в заложницы девушек поджидал его там, за покрытыми влажными наростами стенами. За сутки наблюдения лишь дважды скользнула тень на стыке двух корпусов. И то – исчезла так быстро, что спустя минуту стала казаться сном. И лишь ее появление спустя час развеяло сомнения – Дикаря словно подтолкнуло. Он, Хаммер, и ходил, гаденыш, в то место, где прятал заложницу. Бывший приятель изрядно постарался, расставил ловушки, подложив в качестве приманки хрупкую черноволосую девушку, скорее по наитию, чем всерьез рассчитывая на то, что сердце холодного Рамзеса пронзила внезапная страсть.
Скорее всего, Хаммер довел до ума свою старую идею о том, как сделать шагающее на бетонных столбах здание неприступным снизу – скрытые в воде сваи окружала прочная сеть с датчиками. Таким образом, о приближении противника бывший друг узнает заранее. А это уже почти выигрыш в разыгрываемой партии. Хаммер ожидал нападения с моря. И для этого у него имелись все основания. Дело в том, что хитрый Рамзес много лет скрывал от одноклассника тайну, тот давний случай на озере, превратившийся в фобию. К чести Рамзеса – он делал это весьма умело, всякий раз вступая в жесточайшее противоборство с собой и разыгрывая настоящую страсть к погружению на глубину. Чего это ему стоило, мог сказать только Дикарь. И сейчас он мысленно благодарил себя прежнего – побежденного, без права взять матч-реванш – за то, что тот «поменял» одну фобию на другую и долгие годы разыгрывал боязнь высоты, которой на самом деле не страдал. Зачем? Дикарь пытался обратиться с вопросом, но Рамзес молчал. Так или иначе, «приятель» ожидал нападения с моря и его ждал сюрприз.
Часы показывали без двух минут два часа ночи. И точно такие же светились сейчас на запястье у Малого, затаившегося в скалах, подступающих к воде. В ближайшие минуты Дикарю предстояло убедиться, заслуживает ли право на жизнь вновь обретенное чувство, называемое доверием.
Еще минута.
Дикарь лишний раз проверил, все ли в порядке. Надежный ГШ с парой тройкой запасных магазинов, баллон со сжатым воздухом, нож. Фонарь – лишнее снаряжение, теперь в этом была полная уверенность. Он поднял арбалет со стрелой, заканчивающейся крюком-«кошкой» и прицелился в казавшуюся надежной металлическую трубу ограждения на крыше. Время. Теперь показывай, Малой, на что способен.
И тот не заставил просить себя дважды. Одновременно с выстрелом раздался легкий хлопок под сваями, прямо по носу давно забывшего запах рыбы комбината. Коротко всхлипнуло и затихло. Дикарь не сомневался – враг получил сигнал о вторжении. Хаммер всегда был одиночкой. И его почти близнец не мог похвастаться наличием друзей, готовыми броситься ему на подмогу. Мамука и Егерь мертвы. Адель, скорее всего, тоже. Все, расчет окончен. Рамзес и Хаммер полагались только сами на себя. И поединок предполагался один на один.
У Дикаря имелись свои соображения на этот счет. Тем более, мальчишка сам напросился. «Ты отнял у меня целый Мир. Плохой, хороший – хрен с ним, – сдерживая слезы, сказал пару дней назад Малой. – Теперь сам станешь Миром. Для меня». «Я подберу для тебя кое-что получше», – предложил Дикарь, но парень его не слушал. «Ты. Пока ты. Все остальное будет после. Потеряю тебя, я вообще останусь без всего! И куда мне? В петлю?.. Я пока не хочу возвращаться обратно. Хотя город-призрак ждет меня. Я чувствую».
Не медля ни секунды, Дикарь воткнул арбалет в подготовленное гнездо, дернул за соединивший крышу комбината и дерево канат, проверяя его прочность. Потом закрепил карабин. Миг – и, оторвавшись от ветки, более суток служившей ему постом наблюдения, он провалился в пустоту.
Словно нарочно укрылась облаками луна. Тонко пела тетива, по которой скользил карабин. В ушах свистел ветер. Сердце билось сильно, размеренно. Обычная операция. Сколько их было на счету у Рамзеса? Пришла пора воспользоваться – чужим? – опытом. Дикарь летел во тьму, почти не понимая, в какую сторону он движется. Вперед? Или вниз? Если расчет оказался неверным и металлическое ограждение по краю крыши его подведет, то он сорвется. В худшем случае, его тело упадет на скалу, выступающую в море, и пара переломов ему обеспечена. Тогда беспомощный, скрипящий зубами от боли, он будет ползти, каждую секунду ожидая прицельного выстрела. А в лучшем – с плеском войдет в воду, что тоже будет означать конец предприятия. Потому что забраться по высоким осклизлым сваям можно было лишь в нескольких местах, там, где наверняка расставлены ловушки. Тоненькая девочка так и не узнает, как погиб тот, кому она беззаветно, отчаянно, бескорыстно отдала самое большое, чем владела ее душа – свою любовь. Хотя нет. С Хаммера станется не полениться и швырнуть труп возлюбленного к ее ногам.
Вихрь мыслей, созвучный свисту ветра, мелькнул в голове. И исчез, стоило Дикарю коснуться ногами твердой поверхности. Он отцепился мгновенно и, используя скорость, перекатился как можно дальше от того места, где приземлился. Потом он поднялся и, пригнувшись, двинулся вдоль противоположного края. Осторожно, с опаской, стараясь двигаться бесшумно. В тот момент, когда Дикарь удалился на приличное расстояние, на берегу раздался взрыв. На дереве, рядом с закрепленным арбалетом, сработал таймер. Ветви полыхнули, огненным факелом метнувшись к небесам.
«Вот и все. Мосты сожжены, – подумал Дикарь. – Теперь только я и ты, бывший друг. Но это равновесие временное, потому что рассвет встретит только один из нас».
Хаммер не дурак. Повторившийся шум – на воде и на берегу – дезориентировал его. Хотя бы на время. И все равно передвижение по крыше небезопасно, исходя из той причины, что сделать это бесшумно не получалось. Листы проржавели, кое-где зияли провалы. Риск провалиться заставлял Дикаря держаться подальше от прогнившей середины. Он всматривался в левое ограждение крыши, за которым полной грудью дышал Океан. Металлические трубы казались крайне ненадежными. Только в одном месте фрагмент уцелевшей конструкции удовлетворил его. В той стороне комбината, что выходила к берегу, под крышей шел ряд окон, и Дикарь надеялся, что по правому борту также тянулась пара десятков отдушин. Досконально изучить объект за сутки возможным не представлялось, поэтому пришлось положиться на удачу.
Проверив рифленый поручень на прочность, Дикарь перегнулся через ограждение и нырнул вниз. Его надежды оправдались: прямо перед ним за осколками разбитого стекла скрывалась мрачная темнота производственного цеха. Нечего было и думать о том, чтобы воспользоваться отдушиной – дыра, свободная от острых краев была явно мала. Дикарь сдвинулся правее на свой страх и риск. Конструкция под тяжестью его тела предательски качнулась. Следующее окно с вставленной в квадрат рамы чернотой развеяло сомненья, и Дикарь скользнул внутрь.
Тьма поглотила пришельца, накрыв облаком ржавой взвеси, поднятым легким порывом ветра, вместе с Дикарем потревожившим покой разделочного цеха. Красное зарево затухающего пожара вычленяло из темноты стальное ограждение ленты конвейера, застревало в дырах бункера накопителя, выступало бликами на крутых бортах рыбомойки.
Как Дикарь и предполагал, внизу обнаружился проход, крытый металлическими листами и обегающий цех по периметру. Больше метра отделяло непрошеного гостя от опоры. Пришлось рискнуть – Дикарь отпустил руки и прыгнул, максимально группируясь. Коротко ухнуло железо, принимая на себя тяжесть тела, и снова заступила на пост тишина. Дикарь замер у стены, весь обратившись в слух. Если Хаммер установил в цеху датчики, то, безусловно, уже в курсе происходящего. Это не пугало. Наоборот. Здесь Дикарь чувствовал себя уверенней, чем снаружи. Программа минимум выполнена. Он внутри. И жив. А это значило, что в планы Хаммера, наверняка рассчитывающего подстрелить неприятеля на подступах к цитадели, уже внесены коррективы.
Соблюдая осторожность, визитер двинулся вперед, ища лестницу. Растяжек он не опасался. Хаммер не идиот, чтобы подвергать такому риску и без того дышащую на ладан конструкцию. Эту прерогативу оставил за собой Дикарь. Следовало с максимальной отдачей использовать время, оставшееся до «теплой» встречи. Через десяток осторожных, выверенных шагов обнаружилась лестница. Дикарь достал из наплечной кобуры пистолет и стал спускаться, чутко реагируя на малейший шум. Где-то скрипнуло, потом заскребло железом по бетону. Ствол дернулся, ища прицелом источник звука. Свесившаяся вниз полоса конвейера снова коснулась пола и все стихло.
Время текло. Наступала пора решительных действий, а планируемая встреча все отодвигалась. Еще минут пятнадцать и будет поздно. Дикарь нутром чувствовал – бывший друг поблизости. Он выбирает позицию, чтобы сделать единственный прицельный выстрел. Передвигаясь вдоль стены, нежданный гость старался прикрываться за конструкциями, осматривая любую открытую точку, которую смог бы использовать снайпер. Очертания предметов определялись легко. Лучше, чем в приборе ночного видения, который наверняка использовал противник. Впереди темным прямоугольником обозначился выход из производственного помещения.
Время двигалось, скрипя шестерёнками, и приближало то мгновенье, когда исправить что-либо будет невозможно. Противник затаился, не спеша вступать в откровенное противостояние. Он решил, что время на его стороне и был прав. Осознавая это, пришелец решился на откровенную провокацию. Под ногами, словно отвечая на его призыв, обнаружился подходящий обрезок трубы. Дикарь нагнулся, рассчитывая бросить его подальше.
И в тот же миг раздался выстрел. Не с противоположной стороны, откуда ожидался. Шмальнули сверху. Пуля нашла дорогу сквозь дыру над головой, где выпало несколько металлических листов. Хаммер выбрал прекрасную позицию. И ему хватило терпения, чтобы дожать ситуацию. Единственное, чего не взял в расчет противник – случайность. Или удачу, которая, насколько помнил Дикарь, всегда была на стороне Рамзеса.
Началось. Адреналин плеснул в кровь, приводя тело в боевую готовность. Дикарь быстро переместился левее, потом рванул к противоположной стене, лавируя между нагромождениями. Следом за ним потянулась дорожка от пуль. Оставаясь под сенью подъёмника, Дикарь развернулся, одновременно нажимая на спусковой крючок. Он целился правее того места, откуда велась стрельба. Пуля чиркнула по железному листу и рикошетом ушла вверх. Громыхнуло где-то внизу, и Дикарь выстрелил на звук. Нет, он не рассчитывал на то, что пули найдут цель. Это было бы слишком хорошо. Военные действия начались, и в его душе затеплилась уверенность в том, что все идет по плану. Время, пару минут игравшее на стороне противника, капитулировало и теперь работало на Дикаря.
– Всегда был удачлив, сука.
Глухо донеслось откуда-то справа, за цистерной рыбоприёмника. Дикарь выстрелом ответил на голос, больше для проформы.
– Не трать патроны, Рамзес. – Голос бывшего друга звучал сварливо, словно продолжался давно выигранный им и порядком надоевший спор. – Сколько их у тебя? Пара магазинов?
Голос однокашника, вопреки ожиданиям, всколыхнул в душе Дикаря столько ярких воспоминаний – радостных, печальных. И ему вдруг показалось, что с человеком, разделившим множество событий в его жизни, будет легко договориться… Так считал Рамзес. Дикарь ответил проще – нажал на спусковой крючок, ставя решительную точку на памяти, поднявшей со дна давно погребенный под слоем ила мусор.
– Не трать патроны, – вкрадчиво посоветовали снова. – Я на своей территории. Рано или поздно я достану тебя, ублюдок.
Дикарь молчал. Он попробовал заглянуть за угол, меняя позицию, и едва не получил пулю. Мысленно поблагодарив «друга» за подсказку, он отпрянул и короткими перебежками рванул в тень контейнера.
– Удачлив. Да. А ведь я держал тебя на мушке, как последнего лоха, – прошипело из-за завала. – Где твой хвалёный профессионализм, киллер? Хотя… с кем я говорю? Я знаю все, о чем ты думаешь.
Осторожно двигаясь вдоль контейнера, Дикарь не торопился. Он не пытался приблизиться к противнику. Когда все начнется, ему следовало оказаться ближе к правой стороне. Или, скорее, к носу монстра на сваях.
– Хватит бегать, друг, – с издевкой понеслось ему вдогонку. – Ты вообще должен быть мёртв. Чего ради ты выжил? Неужели ты всерьез рассчитывал на то, что я, избавившись от остальных, буду делиться с тобой? Нет. Ты не такой дурак, Рамзес.
Дикарю показалось, что голос стал приближаться, он выглянул из укрытия, присмотрелся, но движения не уловил.
– Ты заставил меня поволноваться сегодня. Сам знаешь, я ждал тебя с моря. Потом расскажешь, как тебе удалось попасть сюда. Я оставлю тебе пару минут. Перед смертью.
Спиной привалившись к стене, держа перед собой пистолет, Дикарь ждал. Он искренне надеялся на то, что ему удастся удивить бывшего друга.
– Одного не пойму, – прошелестело в углу, – как? Как, скажи, такой… м-м-м… дешевке удалось тебя зацепить? Чем, Рамзес? Но ты здесь. И это ответ. Значит, удалось. Это не укладывается в моей голове… И хрен с этим. Унесешь эту тайну с собой в могилу.
Дикарь слышал стук сердца. Слова Хаммера не задевали его, словно относились к постороннему человеку. Но последние фразы неожиданно разбудили огонь ярости в его душе. Он перевел дыхание, сдерживая порыв, буквально заставлявший его подняться и расстрелять весь магазин, тем самым компенсируя недостаток слов, оскорбительный для бывшего приятеля. Чем можно задеть человека, для которого не существовало ничего святого? «Любовь, дружба? Никчемные, устаревшие понятия, годные лишь на то, чтобы затыкать дыры в бестолковой болтовне, оправдывая свою слабость». У Дикаря перехватило дыхание – он узнал голос того, кто часто повторял эту фразу. Это голос принадлежал ему самому. Прежнему.
– Ты знал, друг. – Поток откровенности не иссякал. Он струился, настойчиво подмывая ту могильную плиту, за которой скрывался Рамзес. – Ты всегда был для меня авторитетом. Я впитывал принципы. Твои принципы! И это ты воспитал меня! С того самого первого случая. Помнишь? Мы были сопляками. Леха Лужин…
…Шестилетний Егорка с трудом переносил нападки девятилетнего здоровяка, верховодившего местной детворой. Особенно оскорбительным было слово «лопух», походя брошенное вожаком. В то далекое солнечное утро Леха снова был в фаворе: он стоял на поляне среди белоснежного поля ромашек, держа в руках предмет небывалой гордости – противотанковую гранату РПГ-41, втихую вытащенную из загашника старшего брата. Тяжелая, скрывающая в недрах металлического корпуса страшную тайну, которая называлась загадочным словом Смерть, она кочевала из рук в руки, вызывая восхищенные возгласы. Пока не оказалась в руках у Егорки. Дождавшись очереди, он неторопливо взвесил ее, словно оценивая тяжесть. Вдруг в один момент все стало на свои места, и смыть позор, даже ценой собственной жизни, представилось нечто само собой разумеющимся. «Лопух, говоришь», – задумчиво произнес Егорка, нисколько не сомневаясь в том, что говорит последние слова. И, прежде чем Леха успел отступить, открыл задвижку в верхней части корпуса и бросил здоровяку под ноги.
Граната не взорвалась. И взорваться не могла – в латунном корпусе отсутствовал детонатор. Но Леха и все остальные этого не знали. Мальчишки бросились врассыпную, и на поляне среди ромашковых зарослей, так и не обагренных кровью, остались двое. Застывший, белый, каждое мгновенье ожидавший смерти Егорка и бросившийся навзничь, вопящий от ужаса бывший вожак поселковой детворы Леха Лужин…
– Ты столько раз внушал мне, что единственный, на кого можно положиться – это на самого себя. Бабы – продажные шлюхи, друзья – предатели. И что в итоге? – Из темноты воспоминаний донесся короткий смешок. – Говорю тебе сейчас как на духу. До последнего думал, что мы ведем с тобой игру. Со старым названием кто кого. Что, избавившись ото всех, ты кинешь и меня. Так же, как рассчитывал сделать я. И все, что оставалось в нашей крайне опасной игре – сыграть на опережение. Но… ты попёрся мочить Грифона. И я понял, что всю жизнь для меня ходил в авторитетах просто лох.
Дикарь молчал. Воспоминания, от которых он не ожидал такой яркости, такой искренности, душили его. Трудно поверить – но тот мальчишка, без раздумий швыряющий смерть под ноги друзей, был он сам. Кто виноват в том, что из Егорки – неглупого, смелого мальчишки – получился Рамзес, неизвестно. Но отправной точкой, началом долгого пути послужила та самая граната, Дикарь в этом не сомневался. Поздно оценивать давние события и перебирать в памяти значимые остановки – так случилось. Настало время поблагодарить судьбу за то, что предоставлен ему второй шанс. Шанс доказать прежде всего себе: на что способен человек в мире, на полных парах летящим под откос.
Пошли последние минуты. Дикарь поднял голову: прямо над ним темнела вбитая в стену лестница, лишённая нескольких ступеней. За неё он и рассчитывал зацепиться, когда начнётся заваруха.
– Но теперь всё позади, – Хаммер никак не мог остановиться. – Теперь между мной и крупным счётом в банке стоишь только ты, мертвец.
Дикарь не выдержал. Ему вдруг захотелось, чтобы эту новость бывший друг унёс с собой в могилу.
– Я бы на твоём месте не очень на это рассчитывал, Хаммер, – громко сказал Дикарь. – Вчера твой остров вместе с гребанным лучом смерти взлетел на воздух. Встретишь Грифона на том свете – передай привет. И Шейху заодно.
Возникла пауза. Потом Хаммер разразился серией выстрелов.
– Ты врёшь, придурок!!! – Полетело следом за пулями. – Ты блефуешь! Это бред! Деньги…
– Да насрать на твои деньги. Тем более что от сверхоружия осталось одно воспоминание. Ты знаешь, как это бывает. Направленный взрыв сам на себя. Помнишь, ты ещё смеялся?
– Ты врешь!!! – отчаянно прозвенело под пыльными сводами. – Ты блефуешь, лузер. А я вот не блефую. И твоя, – он добавил непечатное слово, – взлетит на воздух через полчаса. Это я тебе обещаю. Ты дурак, Рамзес. Единственное, о чём я жалею – о том, что не удастся убить тебя на её глазах. Так приятно смотреть, когда бабы страдают. Ты ведь сам учил меня этому. Помнишь?..
И тут рвануло. Взрыв раздался далеко от того места, где предполагался. Дикарь планировал отделить производственный цех от основного корпуса, но вмешался случай. По всей видимости, самодельная подводная лодка с простейшим мотором, несущая на борту мину с таймером, за что-то зацепилась и была остановлена практически под ногами. Оставалось надеяться на то, что Малой, запустивший устройство, убрался подальше, а не полез на рожон, распутывая сети. Догадки мелькнули в голове у Дикаря, в то время как он подпрыгнул, стараясь зацепиться за перекладину. К счастью, у него получилось с первой попытки, потому что на вторую время не расщедрилось.
Взрывная волна изменила окружающее пространство. Пол треснул в нескольких местах. Змеившаяся трещина, ломая и кроша бетон, стремительно проложила дорогу по стене, забираясь выше. Стены дрогнули. Низкий гул, зарождаясь где-то в низинах, стремительно нарастал. Со звуками, подобным выстрелам, ломалась лента конвейера. С оглушительным скрежетом с металлического пьедестала сорвалась цистерна рыбомойки и покатилась, подминая под себя все, что попадалось на пути. Мрак, скрывавшийся по углам, заворочался, стал зыбким, пористым и обрушился, увлекая за собой потолок и стены.
Быстро карабкаясь по лестнице, Дикарь с досадой понял, что план провалился. Все пошло не так. Удача изменила ему. Забираться выше не имело смысла. Крышу допотопного здания прорезала паутина трещин, зигзагами расползающаяся по сторонам. Сверху посыпался мусор как предвестник смертоносной лавины. Стоял неимоверный грохот, будто эхо, привязавшись к звуку взрыва, повторяло его снова и снова. Обреченно, как старик, которому осточертела долгая жизнь, цех рыбокомбината, разменявший ни один десяток лет, шел на закланье. Сваи, державшие старческое тело, ломались, стены рассыпались, с громовым плеском уходя в воду.
Дикарь поднял голову в тот момент, когда отделившийся на потолке остров стал медленно падать – как костлявые пальцы умирающего доктора, за бетон еще цеплялись стальные штыри арматуры.
«Радует одно, – успел подумать Дикарь перед тем, как его накрыло, – что мы умрем вместе».
* * *
Неизвестно сколько времени продолжалось небытие. Может минуту, а может несколько часов. Дикаря привел в сознание порыв ветра, ударивший в лицо. Он приоткрыл глаза, пытаясь проморгать пыльную пелену. И лишь когда зрение восстановилось, понял, что ветер здесь не причем.
Дикарь ошибся, полагая, что рвануло под ногами. Взрыв пришелся гораздо правее того места, где начались боевые действия, поэтому часть подсобных помещений первого уровня устояла. Размеры перегороженного полуразвалившимися стенами зала скрывала темнота. Из трещин на потолке торчал искореженный металл, вперемешку с частями обнаженной от бетона арматуры. Мусор сыпался вниз, вываливаясь из многочисленных дыр подобно внутренностям из распоротого брюха. Сваи с трудом удерживали на бетонных плечах тяжесть рухнувшего цеха. Натужно скрипело – время отсчитывало последние минуты равновесия. Еще несколько минут, и хрупкая конструкция сложится, сдавив многотонным прессом все, что чудом уцелело внизу.
Дышалось легко, боли не было. Дайвер лежал на спине, ощущая всем телом вязкую грязь. А в сумраке, разбитым светом луны на детали, прямо на Дикаря потревоженным от спячки медведем шел человек в разорванном камуфляже. Ожидая приближения неприятеля, Дикарь думал о том, удастся ли ему подчинить собственное тело. Не окажется ли обманчивое впечатление легкости всего лишь симптомом перебитого позвоночника?
На лице Хаммера, залитом кровью, бешено горели глаза. Дикарь позволил ему сделать еще три шага, прежде чем сжатая пружина распрямилась. Облокотившись на руку, он перекатился на бок, сгибая правую ногу. Сработал эффект неожиданности. Нацелившись на легкую добычу, готовый душить, пинать ногами, рвать лежащего в отключке неприятеля зубами, Хаммер отпрянул, но было поздно. Отброшенный ударом ноги в живот, он упал на спину, проехавшись по влажной грязи.
Завершая поворот, Дикарь вскочил, одновременно выхватывая уцелевший в заварухе нож. И тут же чуть не выронил оружие – запоздалая боль настигла его, пронзив раскаленным жалом правое плечо. С трудом преодолевая боль, Дикарь метнул нож в размытую быстрым движением тень, катившуюся по полу. Он был уверен, что не промахнется с такого близкого расстояния. Однако боль, скрутившая сустав, не дала завершить начатое. Лезвие ножа, задев металлический выступ неподдающейся идентификации конструкции в том месте, где только что был противник, изменило направление и кануло в темноту. А невредимый Хаммер исчез за развалом стены.
Раздался тихий смех, которому вторил оглушительный скрежет. Стены дрогнули. Сверху посыпался бетон, накрывая серым пеплом грязный пол. Дикарь пригнулся, торопливо обшаривая окружающее пространство в поисках предмета, подходящего на роль оружия. Кругом был лишь щебень, сгнившее дерево, да куски пластика. Обнадеживало одно – то, что Хаммер тоже остался без оружия, иначе все сложилось бы по-другому. И не в пользу Дикаря.
Опять грохнуло, пол пошел ходуном. Что-то поехало в углу, со скрежетом царапая бетон.
– Давай, Рамзес, – вклиниваясь в шум, отчетливо донеслось из-за завала. – Поговорим как мужик с мужиком. Выходи.
Раздались чавкающие шаги. Дикарь выглянул из укрытия. На сравнительно открытом пространстве стоял человек, сжимающий в руке нож.
– Дело за мной. Как я правильно понимаю, друг, ты свой ход уже сделал, – с усмешкой, больше напоминающей судорогу, произнес Хаммер.
– Посмотрим на твой ход. – Дикарь пошел навстречу бывшему другу. – Ты никогда не умел обращаться с холодным оружием. Не твой конек.
– Проверим? – Противник пошел на сближение, держа руку с ножом на излете.
Дикарь кивнул и тоже сделал шаг. Он нисколько не сомневался, что Хаммер не решится бросить нож. У него всегда были с этим проблемы. Начиная с того памятного случая, когда метя на поражение, он промахнулся – лезвие скользнуло по металлической пуговице противника и тот остался жив. «Нож – продолжение руки? Хрена тебе. Бьет не нож, а человек. Я предпочитаю сам отсекать все лишнее. И жизнь от смерти в том числе», – словно воочию Дикарь услышал слова «друга», повторенные десяток раз.
Двигаясь по кругу, Дикарь заставлял противника повторять его движения. Предельно концентрируясь, он пытался разгадать, куда нанесет удар Хаммер. В живот? В шею? В грудь?
Неприятель выбросил вперед руку, сделав пару ложных выпадов. Дикарь отпрянул, по инерции поворачиваясь боком, чтобы уберечь грудь. И в ответ резко шагнул вперед, обозначив удар ногой и тем самым заставив Хаммера поспешно отступить. Бить ногами всерьез он не собирался – на грязной поверхности легко поскользнуться. Поэтому в неконтактном спарринге они прошлись по кругу, «пугая» друг друга.
Сколько так могло продолжаться – неизвестно. Пока время – немой свидетель – не решилось поторопить противников. С громовым раскатом треснул потолок, дрогнули стены, вибрация передалась полу, заставляя бойцов балансировать. И тогда Хаммер решился. Дикарь понял это по глазам. Полуулыбка вдруг застыла, неуловимо исказив лицо бывшего друга. Тот махнул рукой слева направо, стремительно подавшись вперед. На этот раз Дикарь не стал пятиться – он пошел на опасное сближение, только отклонился, одновременно в выпаде фиксируя локоть противника с нацеленным в его горло смертоносным жалом. Неприятель дернулся, но было поздно – его рука угодила в капкан. Одновременно Дикарь схватил нападавшего за шею, пригнул вниз и со всей силы, на которую был способен, ударил его коленом в лицо. Еще и еще раз. Дождался, пока из ослабевших рук выпадет оружие, и только после этого отпустил противника. Сопящего от боли, скрюченного в три погибели, прижимающего руки к залитому кровью лицу. Хаммер сплюнул под ноги, выхаркивая выбитые зубы, потом тяжело упал на колени и завалился набок.
– Это тебе за все, – хрипло сказал Дикарь.
Подтверждая слова, он ударил лежащего в живот.
– А это тебе за Егеря. Знаешь, как умер? Пошел в распыл вместе с твоей гребанной торпедой! Он не смог расстаться с той мечтой, что ему навязал ты! А это за Мамуку! Как ты убил его, сволочь? А как умерла Адель? Она хотела только одного – быть с тобой. И отдала за это жизнь! А может, ты еще жалеешь, что не смог убить ее? Не всадил ей нож под сердце?
Дикарь повысил голос, перекрикивая все усиливающийся грохот. Каждую фразу он подтверждал ударом, погружая берцы в хрипящее от боли тело.
– И последнее – это тебе за Киру!
Сказал он и ударил Хаммера еще раз. Потом он нагнулся, намереваясь поднять нож и довершить начатое. Вопреки его расчетам, противник оказался выносливей. В последний момент тот дернулся и, перехватив ногу «приятеля», дернул на себя. Не ожидавший сопротивления Дикарь взмахнул руками и упал в грязь, едва не взвыв – правое плечо пронзила такая свирепая боль, словно острым мечом ему разом отрубили руку.
– Штохни, шука, – прошипел Хаммер, лишившийся передних зубов.
– Помечтай, гаденыш, – ответил Дикарь, бросаясь на противника.
Но вместо того, чтобы кинуться ему навстречу, Хаммер рванул в сторону. И, прежде чем Дикарь успел сообразить, исчез где-то в темноте. Одержимый достать бывшего друга во что бы то ни стало, он бросился следом, поскальзываясь в грязи, с трудом лавируя в узком проходе.
Сверху, словно того и ждал, могильной плитой стал опускаться потолок. Грохотало, сыпалось, застилало туманной пеленой окружающее пространство. Пол прогнулся, впуская в зал поток воды. Прокусив от досады губы, держась рукой за стену, чтобы не упасть, Дикарь стоял перед низкой стальной дверью. Она еще ходила ходуном после той силы, с которой ее закрыли.
– Дебил! – крикнул Дикарь, рванув на себя неподатливую ручку. – Я достану тебя!
– Давай-давай, – перекрывая шум, вполне отчетливо долетели насмешливые слова. – Хочешь знать как шдох Мамука? Его убил подарок шлюхи, который он так любил… И твоя шучка полетит к чертям шобачьим. Она в вошточном крыле. На первом этаже, недалеко от входа. Валяй. Еще ушпеешь. Подохнуть, тварь.
– Я найду тебя, Хаммер, из-под земли достану. Слышишь, ты?
В ответ послышался звук быстрых удаляющихся шагов.
* * *
Голубое серебро, разлитое на полу, постепенно таяло. Луна скрылась за облаками и комната погрузилась во мрак. Кира сидела на коленях, тупо глядя перед собой. Ее дневное и ночное время измерялось квадратами на бетоне, неспешно ползущими от стены к стене. Когда становилось светлее и поджавшая хвост ночь трусливо пряталась по углам, так хотелось верить в счастливый конец. Но снова наступала темнота и душа спешила погрузиться в такую же беспросветную тьму. Тогда девушка уходила в мечты. Там было солнце, песчаный плес, ласковая волна и маленький дом на берегу. Она сама в легком платье шла, зарывая во влажный песок босые ноги. Сердце радостно билось в предвкушении скорой встречи. Ветер гладил ее по голове, ослепительные блики затеяли на волнах чехарду. Потом девушка долго стояла на берегу, заслоняясь от солнца рукой, и ждала. Вот у ближнего рифа вскипела пена и на поверхность вынырнул человек. Он высунулся по пояс и махнул девушке рукой. Она, смеясь, ответила ему. К ней плыл Дикарь и счастье – такое огромное, безграничное, которое едва ли могла вместить ее душа – переполняло ее.
В комнате посветлело. Кира открыла глаза. Мучительно хотелось остаться в мечтах. Навсегда. Но вокруг были стены, изодранный матрас и ошейник.
С каждой минутой мечты уходили все дальше, все труднее представлялись и солнце, и песок, и Дикарь.
Все сложнее верилось в благополучный исход.
К далекому треску, напоминающему перестрелку, Кира серьезно не отнеслась. Слитые с ночью, звуки дополнили состояние обреченности, владевшее ею. Острым когтем в душе скреблось отчаяние, в котором теплились мысли о самоубийстве. Ошейник жег кожу. Девушка подалась вперед. Натянутая до предела цепь звякнула. Стальной обруч стянул горло и доступ воздуха прекратился. Дождавшись, пока перед глазами пойдут радужные круги, Кира отступила. Она не собиралась лишать себя жизни.
По крайней мере, пока. Это была первая попытка – всего лишь приведенное в исполнение решение проверить себя на излом. Сможет ли? Не изменит ли ей мужество? Она почти дошла до предела и мысленно ответила на вопрос положительно.
Пол под ногами основательно тряхнуло и девушка отпрянула к стене. Неожиданно показалось, что она не удержалась и успела переступить за грань, где кончаются сомнения. Обратившись в слух, девушка хрипло дышала. Стены содрогнулись еще раз.
Далекий грохот, предвестник грядущего несчастья, докатился до коморки с узницей, вспугнув пятно света на полу. Стемнело. В непроницаемой тьме гул усилился. Что-то рушилось – сначала далеко, но с каждой минутой все ближе. Словно кто-то огромный двигался, руша все своем пути.
Девушка сидела у стены, прижав колени к груди. Она не слышала звука собственного дыхания. Шум нарастал, подбираясь к бетонному склепу. Мелкая дрожь передалась стене, потом ее спине, прижатой к холодным камням. В тот момент, когда Кира приготовилась встретить свой последний час, неожиданно все стихло. Эхо голодным зверем растащило на части затухающий грохот и проглотило его, вернув ночи тишину.
Кира оглохла. Она шумно вздохнула, чтобы перебить звон в ушах. На полу робко обозначился лунный четырехугольник, и также несмело в душе возродилась надежда. И когда девушка совсем уже поверила в то, что беда отступила, началось самое страшное.
Близко, буквально под коморкой, раздался взрыв. Рвануло так, что у девушки на секунду остановилось сердце. Пол накренился. Матрас медленно отъехал, везя на себе пленницу. Стены сдвинулись с привычных мест. Казалось, зажатый между ними прямоугольник света сломался, превратившись в два пятна. В узкие воротца, вспенившимся потоком полилась вода, мгновенно накрыв грязным селем бетон. Продавленный пол падал вниз, увлекая в дыру и матрас, и Киру. Она попробовала вскочить, но ноги разъехались. Тогда она скатилась в сторону, в то время, как поглощая матрас, из щели, фонтанируя, с шипеньем выбился водный поток.
Цепь на шее девушки натянулась, выдернув ее из водоворота. Барахтаясь в воде, Кира одной рукой пыталась опереться на ускользающий пол, а второй ослабить хватку прикипевшего к коже металла. Шум, грохот, рев. Все прибывающая вода набрасывалась на нее, накрывая с головой. Во мраке, слепая, потерявшая всякое представление о том, где верх, где низ, Кира старалась вдохнуть. Она открыла рот, чтобы урвать спасительный глоток и была наказана: брызги плеснули ей в лицо и она захлебнулась пеной. Ее тело закрутило вокруг цепи. Тщетно девушка пыталась подтянуться к стене. Она надеялась, что железное кольцо выпадет из рассыпающейся стены. Ей удалось вынырнуть на поверхность. Все вокруг крошилось, с плеском падая в воду. И в этом кромешном ужасе вдруг слетела с петель входная дверь. В проеме, как блеском молнии озаренный внезапным светом, возник человек.
Сон? Явь? В голове у Киры помутилось. Стена, на которую она опиралась, стала падать. Пол сорвался вниз. Девушка рухнула в воду и повисла на глубине, по-прежнему удерживаемая ошейником, звериной челюстью сведенным на тонкой шее. Пойманная, как рыба на крючке, она извивалась, решив бороться до последнего.
Мрак, вода. Вокруг была смерть. Остервенело бьющаяся в воде, девушка никак не хотела понимать, что за сила разрывает ей сведенные в судороге челюсти. Она отбивалась как могла. То, что царапало ей рот, оказалось настойчивей. И сильнее. Кира разжала рот, впустив внутрь силиконовое тело загубника. Баллон со сжатым воздухом ударил ее в грудь. Девушка вдохнула, не понимая, что происходит. И первый же глоток воздуха едва не свел ее с ума. Еще один глоток и еще. Постепенно к ней вернулась способность соображать. Кира почувствовала, что рядом с ней кто-то есть. Его руки задержались на ее ошейнике. И тут же девушку запоздало настигла боль. Шею резало. Приглушенный в воде, до нее донесся скрежет металла. Стальные звенья обруча стали расходиться. Кожу обожгло. Но то была спасительная боль – машинально прикоснувшись к ошейнику, девушка поняла, что свободна. Она свободна!
Однако радость оказалась преждевременной. Намокшая одежда отяжелела и потащила девушку на дно. Слева, разрывая на плече куртку, стало опускаться что-то тяжелое, огромное, готовое накрыть могильной плитой ее многострадальное тело. В последний момент, уходя на глубину, Кира ощутила, как ее запястье сжали и дернули, вырывая из каменного плена.
Девушка плыла. Вернее, ее влекли за собой против течения. И тот, кто это делал, не жалел себя, в стремлении подарить ей жизнь. Она старалась ему помочь, работая ногами и свободной рукой, но, наверное, больше мешала. Кругом вертелся бурлящий, гулко ревущий ад. Он не хотел упускать много раз обещанную ему добычу. Девушку толкало чем-то тяжелым, ломая конечности. И каждый раз спаситель приходил ей на помощь – с неимоверным, нечеловеческим усилием толкая ее тело вперед. К свету, к жизни…
8
Он не врал. Этот… человек, уже мертвец, для которого в лексиконе не осталось оскорбительных слов, говорил правду. Разум молчал, зато верх взяли чувства. Стоило отвлечься и на секунду потерять контроль, как ярость застилала глаза, заставляя выпадать из реальности.
Хаммер остановился у скального выступа, царапая руку до крови. Боль скорее наставляла его на путь истинный. Здесь на тропе, в предрассветный час, когда вершина каменистого холма только угадывалась в темноте, требовалась предельная сосредоточенность. Один неверный шаг – и он полетит вниз, в пенный прибой, с ревом голодного зверя, многократно идущим на приступ к подножью скалы.
При каждом вздохе болела челюсть, нестерпимо ныли сломанные ребра. Ничего. Не страшно. Для того он и ползет в логово, о котором никто не знает, чтобы отлежаться. Как только он подлатает себя, свалит из этого гребанного места вглубь континента. Деньги, документы, оружие – все готово и дожидается своего часа в тайнике, которому и пожар не страшен. Когда бывшие коллеги потянут за веревочку, разматывая клубок, он будет далеко отсюда. А может, ну его на фиг, этот континент? Купить яхту, наподобие той, что у покойничка Грифона, островок в Океане, набрать пару десятков головорезов – тем более что имеются таковые на примете, да и организовать свое дело?
Потом. Он подумает об этом после. Заживут раны, прояснится сознание. Потускнеет цифра с многими нулями… И вместе с тем угаснет ярость, от которой сводит скулы. Опасная тропа свернула в расщелину и шум моря постепенно стих. Хаммер пустил луч фонаря вскачь, обозначая путь. Дальше – легче. Еще пару километров предстоит тащиться через лес и потом дорога выведет к заброшенному хутору. Пара тройка бабок со стариками, ведущих натуральное хозяйство, как всегда равнодушно отреагируют на его появление. Разве только поутру следующего дня в калитку крепкого забора наведаются престарелые соседки с предложением купить яйца, молоко да птиц. Здоровое питание – то, что надо. Но главное, никто и никогда не найдет его здесь. А у него будет время, чтобы прийти в себя. И обрести душевный покой, подогревая себя мыслями о том, что тело удачливого говнюка сейчас раздирает на части мелкая рыбешка, охочая до падали.
Лес промолчал, пропуская на тропу незнакомца. То и дело приходилось наклоняться, отводя бьющие наотмашь ветви от лица. Лес не мог ответить на вопросы, которые не оставляли Хаммера в покое. Где-то он промахнулся. Один из камней, лежащий в основе так долго выстраиваемой пирамиды дал трещину, поэтому вся конструкция рассыпалась как карточный домик. Он не знал того Рамзеса, с которым так «тепло» распрощался сегодняшней ночью. Тот, другой, не пришел бы спасать и мать родную. Да и дружба была для него ничем иным, как системой взаимных зачетов. Сегодня я тебе прикрою спину, завтра ты мне. Надо же на кого-то положиться в этом беспринципном мире? Доверие – разменная монета, которой легко оплачивать возможное предательство.
Кто был тот человек, не жалеющий себя, чтобы спасти жалкое создание в женском обличии, Хаммер не знал. Более того, Рамзес не стал бы взрывать остров. На пути к богатству он положил бы всех – включая женщин, друзей и бывшего однокашника в придачу. Пазл не складывался, как ни пытался Хаммер втолкнуть в уже готовую картинку последнюю деталь.
Лес редел. Тропа вывела на поляну. Вдалеке, на сером небосводе, проклюнулись очертания его дома. В окнах односельчан уже мерцал свет – бабки собирались на утреннюю дойку. Мычали коровы, где-то захлебнулась лаем собака.
Избегая открытых мест, без сил добрался Хаммер до высокого крепкого забора, за которым начинался покой. Чем позже узнают о его приходе, тем лучше. Под камнем, лежащим в кустах, он достал ключ и открыл замок. Стальная дверь бесшумно распахнулась, пропуская хозяина. Едва передвигая от усталости ноги, Хаммер поднялся на крыльцо и открыл входную дверь вторым ключом, найденным в тайнике у забора, и буквально ввалился в спасительную темноту, пропитанную запахом древесины.
Прокричал петух. В окна заглянул рассвет. Хаммер прошел через гостиную с камином и остановился возле углового шкафа. Тишина завораживала. Глубокая, успокаивающая, она с трудом пропустила скрип дверцы. Хаммер достал бутылку початого коньяка, откупорил и, вставив горлышко в окровавленный рот, сделал несколько долгих глотков, едва не заорав от боли. Мучительный стон сорвался с губ. Хаммер поставил бутылку на столик у окна. Все кончено. Он в безопасности. В логове. Дома.
– Устал, пупсик?
Почти ласковый женский голос вырвал Хаммера из состояния полной прострации. Резко обернувшись, он едва не опрокинулся в кресло. В комнате посветлело настолько, что ошибиться хозяин сруба не мог: перед ним метрах в пяти стояла Адель. В ее руках отливала туманом вороненая сталь пистолета, направленного ему в лицо. Как только он ее узнал, от сердца отлегло. В голове вихрем пронеслись мысли без начала и конца. Адель жива? Что она знает? Причем здесь пистолет?
– Адель, – осторожно начал он, не делая попыток пошевелиться. – Ты меня напугала. Как ты нашла меня здешь?
– Да, здорово тебе досталось, – не слушая его, сказала девушка. – Походу, предательство – страшная штука.
– О чем ты говоришь, малышка? – он не хотел понимать того, о чем она говорила. В силу недалекости женского ума, девушка не могла прийти к правильным выводам. – Убери штвол.
– Не дергайся, Хаммер. А то не получится разговор. Напоследок. – В ее голосе так отчетливо прозвенела ненависть, что ему стало не по себе.
– Тебе дошталось. Я понимаю. Давай поговорим. Я тебе все объяшню. Поверь мне. – Он шевельнулся и тут же был остановлен грозным окриком.
– Стоять!
– Хорошо-хорошо, малышка. Зачем так нервничать? Поверь – кто бы и что бы тебе ни шказал, у меня ешть ответы на вше вопрошы.
– Досталось тебе, – повторила она и нехорошо усмехнулась. – Шепелявишь.
– Нешладко пришлось. Как и тебе, верно?
– Всех похоронил? Мамуку, Егеря… меня. Рамзеса, я полагаю, оставил на десерт.
– Адель, я не понимаю, откуда такие…
– Ну, с этим выскочкой такой крутыш, как ты, разобрался легко.
– Адель, – нахмурился Хаммер, – к чему эти загадки? Давай шядем. Какой шмышл держать меня на мушке?
– Стоять, – приказала она. – Сумма слишком хороша, чтобы ее делить? Верно, Хаммер? А теперь, когда твои планы рухнули, не знаю какими судьбами, но остров полетел к чертям собачьим – чего тебе осталось делить? Менее всего я думаю на Егеря. Но у того, кто это сделал, безусловно, яйца покруче, чем у тебя, согласен?
Хаммер не ответил. Умозаключения завели девчонку слишком далеко, как раз туда, где скрывалась правда. Так далеко, что оттуда не выбраться. Кровь ударила Хаммеру в голову: какая-то баба держит его на мушке, а он позволяет так с собой поступать! Та, которую он столько раз подминал под себя, заставляя делать то, что ему хочется! Кто он для нее? Да бог, учитель, любимый!
– Дай мне оружие, – твердо сказал он и протянул руку. Но вперед идти не стал – еще шмальнет от страха. Истеричка, как все бабы. Кто знает, что у нее на уме?
Хаммер слегка отклонился назад. Он собирался пригнуться за креслом и оттуда перекатиться в соседнюю комнату. А там до арсенала рукой подать. Пара секунд и девчонка, возомнившая себя киллером, будет валяться на полу с простреленным черепом. Он успел это подумать, но сделать уже не успел. Сразу за его неуловимым движением раздался выстрел. Пуля, пробив грудную клетку, заставила его отступить к стене. Он сполз на пол. Хрипящий от боли, глотающий кровь, он пытался ползти, когда подходила Адель.
– Нужно делиться, дружок, – устало вздохнула она. – И не только деньгами. Жаль, что ты этого не поймешь. А у меня нет времени тебе все объяснить.
Девушка с короткими светлыми волосами еще раз вздохнула и нажала на спусковой крючок, поставив точку в споре, который вела сама с собой долгих три дня.
Адель вышла на крыльцо, вдохнул полной грудью свежий воздух. На небосклон выкатилось неяркое пока солнце. Денек обещал быть жарким. Хаммер так и не узнал, откуда ей стало известно о его тайном логове. Он думал, что сам вышел на нее. Однако это было далеко от истины. Один из бывших учителей по интернату, дал задание Адель последить за темной лошадкой, коей стали считать Хаммера. Потом задание, как это часто бывает в Управлении, потеряло актуальность – сменилось руководство, и как следствие – цели и задачи. Вот так открытие девушки осталось при ней. И пригодилось в нужный момент.
Девушка вдруг почувствовала острое желание закурить. Грифон ненавидел курящих женщин и называл их мужиками в юбках. Хаммер тоже не жаловал вредные привычки, утверждая, что даже незначительный запах способен выдать профессионала с головой. Но она теперь большая девочка, и вправе поступать, как ей хочется. Ведь так?
* * *
Кира открыла глаза, ощущая всем телом твердую поверхность. Над ней в тумане металось блеклое пятно. Она хотела вдохнуть и не смогла: из открытого рта сплошным потоком хлынула вода, перевернув ее израненное тело набок. Откашлявшись, отдышавшись, она села, обхватив себя руками. Мокрая, дрожащая, она моргала, возвращая себе зрение. И когда из ушей вылетели пробки, она услышала слова, вернувшие ее к жизни.
– …другое дело, солнце мое. Я тебя никуда не отпущу. Ты только моя, слышишь? Только моя.
Кира подняла голову. Рядом с ней на корточках сидел Дикарь. Она метнулась вперед. Ее руки, стремительно взлетев, опустились на плечи спасителя.
– Дикарь, – с хрипом вырвалось у нее. Девушка не верила своим глазам. – Я умерла?
– Нет, девочка моя. Нам рано думать о смерти, – шептал он, обнимая ее дрожащие плечи, прижимая к груди.
На секунду Кира отстранилась, разглядывая спасителя в упор. Живой. Невредимый. Исцарапанный, в рваной одежде, сквозь дыры в которой виднелись кровоподтеки, с запекшейся кровью на губах и заплывшим глазом. Бесконечно любимый, он был рядом.
– Дика-а-арь, – простонала девушка. Она хотела говорить – много слов, о своей любви, о преданности, о том, что ни за что не отпустит его, что отдаст за него жизнь – но ком, подступивший к горлу, перекрыл дыхание.
– Все позади, Кира, все позади, – вместо нее заговорил он. – Теперь все будет хорошо, я знаю. Ты мне веришь? Я ведь никогда не обманывал тебя. Обещал прийти – и пришел. Моя. Ты моя. Любимая девочка. Теперь все будет хорошо – я тебе обещаю.
Она кивала, с каждым кивком все теснее прижимаясь губами к его шее. Тепло, исходившее от любимого, обволакивало ее. Слова согревали, наполняя благоговейным трепетом ее сердце. Мир вокруг потерялся, поплыл, растворился. Остались объятия – страстные, жаркие. И еще слова – драгоценными каплями заполнявшими ее душу. Осталась любовь…
– Какая гадость! Вы еще поцелуйтесь…
Пронзительный мальчишеский голос вырвал Киру из состояния полусна.
– Смываться надо. Слышишь, Дикарь? Смотреть противно, – голос не унимался. – У них Хаммер ушел, а они тут… обнимаются.
– Остынь, Малой, – тихо отозвался Дикарь. – Достанем твоего Хаммера, не сомневайся.
– Моего… Блин, ну, ты скажешь. Достанет он… Я сам бы его достал. Да поздно заметил, откуда он вылез в скалах. А то – сам бы его встретил. Горячо.
– Хватит бурчать, – сказал Дикарь. Он медленно поднялся, не выпуская Киру из объятий. Утвердившись на негнущихся ногах, она с новой силой прижалась к нему.
– Кто тут бурчит? Я, что ли? – звонкий голос царапал ей слух. – Сам говорит… И потом сам говорит. То ему быстрей уходить, то стоит тут. Целуется. Тьфу…
Потом голос стал затихать. Послышался скрип песка и наступила спасительная тишина, в которой катились и с мягким шорохом отступали в море волны.
Дикарь по-прежнему сжимал девушку в объятиях. Какое ей дело до всех голосов мира, когда ее Мир был рядом!