Новая эра

«Drei drei… drei… bei Issos Keilerei» («Три… три… три… под Иссом побоище»). С помощью этого довольно примитивного стишка мой учитель истории попытался закрепить в памяти учеников дату начала завоеваний Александра Великого, и, как видите, небезуспешно. Пусть методисты думают что угодно, но дату битвы под Иссой я уже никогда не забуду. А вот исторические подробности давно выветрились из моей головы к тому времени, когда на Востоке я наткнулся на следы Александра Македонского.

После победы над персами он двинулся в Сирию и, завоевав один за другим все финикийские города, покорив Египет, направился далее на Восток, чтобы стать властителем самого цветущего государства своего времени. Но его политические и военные планы — объединить Персию, блистательную корону тогдашнего Востока, с Грецией, стремительно возвышавшейся державой просыпавшейся Европы, — потерпели неудачу.

Несмотря на победоносные походы, которые привели Александра Македонского к Инду, его могучая империя развалилась, когда, ослабленный чрезмерным трудом и лишениями, он умер от болезни в 323 году до н. э. в Вавилоне. Но от встречи и последующего сплетения греческой и восточной культур появились удивительные, выдающиеся шедевры человеческого гения, восхищающие нас и сегодня.

Но сначала смерть Александра Македонского привела к ожесточенной борьбе между его преемниками — диадохами, и снова борьба разгоралась в первую очередь за обладание Сирией. Главными соперниками были Птолемей, захвативший Египет, и Селевк I, правивший из Вавилона. Династии Селевкидов удалось наконец около 200 года до н. э. укрепиться в Сирии.

Селевкиды составили себе имя в истории прежде всего как градостроители. Многочисленные города, основанные в эту эпоху, носят имена властителей рода Селевкидов. Уже о Селевке I сообщается, что он построил двадцать восемь городов, из них девять он назвал Селевкиями, несколько по имени отца — Антиохиями и по имени матери — Лаодикеями. Самые большие города — Антиохия (на Оронте) и Селевкия (на Тигре) — насчитывали по полмиллиона жителей.

Город обычно в плане имел вид четырехугольника; улицы, пересекавшиеся под прямым углом, делили его на правильные квадраты. Территория города была обнесена стеной. Там все строилось но греческим образцам: театры, гимнасии, бани, храмы. Греческий язык был официальным государственным языком и постепенно вытеснял арамейский, на котором, однако, долго еще говорил народ.

Вскоре новая держава постучалась в ворота Передней Азии. Стал завоевывать себе мировую империю Рим. В 64 году до н. э. на восточном побережье Средиземного моря высадился с войском полководец Помпей, чтобы привести к повиновению понтийского царя Митридата. Уже в том же (или в 63-м) году он захватил Дамаск. С образованием римской провинции Сирии началось господство Рима на Востоке, продолжавшееся почти четыреста лет — до 324 года, когда центр империи переместился из Рима в Византию.

Для римских властителей Восток в те времена был прежде всего областью, которая давала возможность быстрого обогащения. Так, грабительский поход в Сирию сделал полководца Помпея самым богатым и могущественным человеком Рима; в 59 году до н. э. он фактически правил всей империей, став членом первого триумвирата, в состав которого входили еще миллионер Красс и разбогатевший на разграблении Галлии Юлий Цезарь. Каждый из них рассматривал этот союз как исходный пункт в борьбе за единоличную власть. После того как Красс погиб в Сирии — При разделе сфер влияния ему досталась Сирия, — началась решающая борьба между Цезарем и Помпеем. Когда Цезарь подтянул свои испытанные в боях войска, Помпей бежал на Восток к Птолемеям, к последней из оставшихся еще династий диадохов. Но Птолемеи из страха перед приближающимися войсками Цезаря приказали убить Помпея — поступок, который Цезарь в лицемерном возмущении использовал для того, чтобы ограничить власть Птолемеев. Он посадил на трон их сестру Клеопатру как полноправную царицу и соправительницу. По пьесе Шоу мы знаем, что любовная связь Клеопатры со стареющим полководцем продолжалась недолго. Цезарь должен был возвратиться в Рим, где вскоре был убит.

Но убийцам Цезаря тоже не слишком повезло. Их разгромила политическая группировка, вошедшая в историю под названием «Второй триумвират», в состав которого входили Октавиан, Антоний и Лепид. Мир был поделен между новыми хозяевами. Снова тот, кто получил при дележе сфер влияния Восток — а это был Антоний, — оказался в убытке.

Опираясь на центральные области Египта и Сирии, он в качестве супруга Клеопатры правил еще несколько лет, но, потерпев поражение в нескольких битвах с войсками Октавиана, покончил жизнь самоубийством вместе с Клеопатрой. Его противник, приняв имя Август, что означает «высокий», «великий», стал неограниченным властителем Римской империи, а Египет и Сирия остались римскими провинциями. Попытки продвинуться дальше за пределы этих областей и покорить Двуречье потерпели неудачу, натолкнувшись на сопротивление парфян.

Тот, кто сегодня видит каменистые поля Сирии, вряд ли может себе представить, что когда-то здесь была житница Рима. Многочисленные сообщения тех времен свидетельствуют о том, что еще за 2000 лет до н. э. эти области были очень плодородны. К коренному изменению климатических условий привела прежде всего беспощадная вырубка густых кедровых лесов, покрывавших тогда горы. Она же уничтожила кропотливый труд поколений.

Трудно правильно классифицировать степень культурного развития Сирии рубежа новой эры. Рим пытался придать стране свой характер. Но сохранившиеся следы встреч греческой и восточной культур, которые мы именуем эллинизмом, прочно вошли в облик этих районов Востока и продолжали оказывать влияние и при римском господстве. Если кому-либо так уж необходим ярлык, чтобы определить эту эпоху в культурно-историческом плане, то в этом случае можно рекомендовать термин «эллинистическо-римская культура».

Римские властители на Востоке, их наместники и местные зависимые правители старались подражать Риму в расточительности. Еще и сейчас можно обнаружить многочисленные великолепные постройки тех времен, не уступающие в строительном искусстве зданиям на полуостровах греков и италийцев. Численность памятников так велика, что на каждом шагу даже в самых отдаленных уголках страны наталкиваешься на чудесные сокровища, забота о которых потребовала бы целой армии археологов.

 

На автомобиле к Селевкидам

Для автомобилиста из Европы езда на Востоке является школой высокого мастерства. Тот, кто в течение нескольких лет обошелся без аварии, может сказать о себе, что умеет водить машину. Теперь для него вряд ли существуют непредвиденные ситуации. Самое главное для водителя, получившего права в ГДР и желающего ездить на Востоке, состоит в том, чтобы как можно скорее забыть правила уличного движения. Единственное правило, которое следует усвоить, — это то, что нет никаких правил, на которые можно было бы положиться. Водитель в любой момент должен быть готов ко всему, и прежде всего к самому непредвиденному, невероятному, невообразимому. И между тем, к великой для себя неожиданности, он заметит: а транспорт-таки движется! Все регулируется взаимопониманием и предупредительностью.

Разумеется, на Востоке тоже имеются дорожные знаки, но никто не обращает на них внимания. Например, сигналить — самое большое удовольствие дамасских автомобилистов, и поскольку гудок, включенный даже на полную мощность, их уже больше не удовлетворяет, они вмонтировали специальные сигнальные устройства, выбрасывающие одновременно целую серию коротких, пронзительно-требовательных звуков. В то же время в Дамаске и во всех столицах сирийских губернаторств существует запрет на сигнализацию. Таблички на всех подъездных дорогах и внутри городов напоминают об этом запрете.

Следует отдать справедливость: пренебрежение к дорожным знакам, едва ли доступное пониманию жителя Европы, имеет свои положительные стороны. Водитель вынужден концентрировать все свое внимание на движении, а не на дорожных знаках; он не станет останавливаться, размышляя о том, как следовать предписанию, а будет разумно реагировать на конкретную ситуацию, возникшую в потоке машин.

Дома я довольно часто досадовал по поводу фетишизации правил и предписаний, а на Востоке я проклинал коварную манеру езды. У нас, вне всякого сомнения, легче водить машину. Шофер, едущий у нас по главной улице, не смотрит ни направо, ни налево, ни туда, откуда выходят улицы. Желтый квадрат перед перекрестком придает ему чувство удивительного превосходства над бедными чертенятами, выползающими из боковых улиц, и, что еще хуже, у него появляется сознание ложной неуязвимости.

Тот, кто в конце рабочего дня попытается выехать из боковой улицы на главную — об этом я мог бы много чего порассказать, — должен ждать до посинения, если поблизости нет полицейского. На Востоке даже на самой оживленной центральной улице редко случается так, что нужно пропускать более двух машин. Как только водитель замечает, что из боковой улицы выезжает машина, он дает ей возможность проехать, останавливает свою и, следовательно, всю колонну, движущуюся по главной улице. Наш «регулируемый» метод езды вызывает множество споров о правах и грубости, в то время как регулирование, основанное на принципе взаимной согласованности, требует, может быть, большего напряжения, по воспитывает взаимную предупредительность. «Езди и давай ездить другим» — вот, по-видимому, девиз водителей Востока.

Взаимная согласованность действий осуществляется с помощью левой руки. Обычно благодаря теплому климату левое переднее стекло машины открыто; если локоть водителя лежит на раме, все нормально; рука слабо повисла — осторожно, ехать медленно, дорога не просматривается; ладонь прижата книзу — нужно резко затормозить; легкое движение кистью говорит о том, что можно делать обгон; вытянутая рука предупреждает о повороте. Этих немногих движений достаточно для согласованности действий. Если в машине включен стоп-сигнал или даже мигалка, можно с уверенностью сказать, что водитель — европеец, который лишь недавно приехал в страну.

Вооруженный таким опытом, я отправляюсь в Хомс, откуда намереваюсь посетить некоторые наиболее известные греко-римские поселения в Центральной Сирии. Со мной едет Ахмед Хош, мой симпатичный гид по историческим местам Сирии. Уже на Парламентской улице я должен пропустить несколько запряженных лошаками повозок, двигавшихся мне навстречу по улице с односторонним движением. Если пренебрежение правилами уличного движения водителями моторных средств передвижения основано, так сказать, на неофициальной договоренности, то для гужевого транспорта не существует вообще никаких правил. Пока я развлекаюсь этими тонкими сравнениями, мне под колеса катятся огромные тыквы. К счастью, у машины хорошие тормоза, и тыквы остались невредимыми. Бородатый мужчина спокойно, не торопясь, собирает их на дороге и кладет в повозку. Мне приходится долго ждать. Мальчишка, для которого «сопля» — совсем не бранное слово, а соответствует его истинному значению, используя благоприятную обстановку, забирается на мой багажник. Он покровительственно машет мне, чтобы я ехал, и лишь через несколько сот метров спрыгивает. Меня объезжают велосипедисты — так беспорядочно, словно рыбы в ручье. Пожилые мужчины тянут большие, сильно нагруженные двухколесные ручные тележки; они висят на оглоблях так, что, боюсь, в любой момент могут быть подняты в воздух опрокинувшимся назад грузом.

Наконец-то выехал на окраину города. Дорога тянется еще несколько километров через Гуту и потом держится параллельно горной цепи Антиливана. Крестьяне в коричневых длинных, до земли, рубахообразных одеждах (галабийях) пашут на поле у дороги, лавируя между оливковыми деревьями и виноградными лозами.

За Гутой ландшафт приобретает серо-коричневый тон. Яркая зелень исчезла; на восток простирается Сирийская пустыня, которая заканчивается примерно через 600 километров в Двуречье. Дорога круто поднимается; по бокам ее отвесно падают глубокие ущелья. Но русло реки сухое. В арабском языке есть два обозначения для реки: существует строгое различие между «нахр» — рекой, постоянно несущей воды, и «вади», то есть руслом, по которому вода течет лишь очень короткое время в году — несколько дней или даже часов. Обкатанные обломки пород в вади свидетельствуют о том, какой громадной силой обладает вода в дни таяния снегов. Русло реки многократно перекрыто высокими бетонными надолбами, напоминающими противотанковые заграждения, — они предназначены для задержания падающих камней.

Подъем становится еще круче. Время от времени мы проезжаем мимо разбитых автомобилей — следов катастрофы. Перед нами ползет груженный доверху грузовик. Он выпускает такое облако газа, что кажется, будто наступила ночь. Я делаю попытку обогнать его. И как раз в этот момент водитель по непонятной мне причине и без всякого предупреждения резко сворачивает влево. Изо всех сил нажимая на тормоз, сквозь чад с трудом различаю, что другой грузовик медленно карабкается по откосу — очевидно, тот водитель, желая обогнать его, не совсем точно рассчитал силу двигателя своей машины: маневр не удался. Теперь и второй увеличил скорость. Соперничая, оба приближаются к вершине горы, занимая всю ширину дороги. Если появится встречная машина, столкновение неизбежно. Но все идет хорошо, и когда наконец начался спуск, левому грузовику обгон все же удался; я благополучно миную обе машины и облегченно вздыхаю.

Чувствую потребность кое-что дополнить к моим замечаниям относительно положительных сторон езды на Востоке. Это касается прежде всего движения городского транспорта; оно таит в себе почти немыслимое для нас безрассудство с чертами фатализма, что особенно губительно для езды на междугородных трассах. Здесь сильно ощущается слепая вера в то, что Аллах уж как-нибудь все уладит и не имеет смысла вмешиваться в его дела.

Мы проезжаем мимо стада верблюдов — наверное, голов в двадцать — картина, ставшая редкостью! Стадо пасется. Это значит, что животные то тут, то там своими упругими языками выдергивают из земли между камнями высохший стебелек или колючий чертополох. Верблюд исключительно непритязательное животное. Он был одомашнен уже за 2000 лет до н. э. семитскими племенами, населявшими эту местность. Приспособление верблюда под транспортное средство революционизировало сообщение значительно сильнее, чем контейнеры в наше время. Верблюд обладает способностью выпивать огромное количество воды про запас и потом долгое время обходится без нее, поэтому его можно использовать для перевозок на дальние расстояния в безводных районах, то есть он оказался особенно пригодным для преодоления пустынь. Без верблюда была бы невозможной торговля с Кавказом, с городами Персидского залива и Двуречья, а также транспортировка товаров по «дороге благовоний».

И все же после четырехтысячелетней монополии верблюда как средства передвижения автомобиль примерно 50 лет назад подорвал ее, и с тех пор это животное постепенно утрачивает свое значение. Верблюд сегодня по сравнению с грузовиком убыточен, поэтому стадо верблюдов — теперь уже редкое зрелище.

Мы пересекли окружной город Небек, расположенный на высоте почти 500 метров. Два осла с любопытством уставились на нас. Ослица-мать перешла на левую сторону, а ослик все еще стоял на месте и, когда я почти поравнялся с ним, прыгнул к матери, заставив меня резко затормозить. Слегка испуганно рассмотрев меня через ветровое стекло и утратив всякий интерес ко мне, ослик побежал дальше.

Дорога, прямая, как стрела, бежит по однообразному, слегка наклоненному к северу плоскогорью. Наконец после 170 километров пути мы подъезжаем к Хомсу, римской Эмессе, отправному пункту нашей экскурсии. Заезжаем к родственникам Ахмеда, хотим там переночевать. Я никогда не видел раньше этих людей, и мы приехали, не предупредив заранее, но приняли они нас с таким радушием, которое свойственно лишь народам сельской социальной структуры и жителям малонаселенных мест. Чрезвычайно трудно сократить церемонию приветствия. Сначала Ахмед подробнейшим образом рассказывает о здоровье своих родителей и сестер, племянников и племянниц — а у него их множество, — потом выпиваем по чашке хорошего арабского кофе и, только поклявшись вечером вернуться, через час покидаем гостеприимный дом.

Проехав по магистрали Дамаск — Халеб 20 километров, приближаемся к очень важной в истории древней Сирии реке Оронт (по-арабски аль-Аси). Мы пересекаем ее у Растана, античной Аретузы (Арафусы), через плотину, возведенную с помощью Народной Республики Болгарии несколько лет назад. Еще менее чем через час мы в Хаме, живописном городке, хорошо сохранившем свой средневековый восточный колорит. История города уходит корнями в V тысячелетие до н. э. На рубеже II тысячелетия до н. э. Хама была столицей крупного Арамейского царства, пока ее полностью не разрушили ассирийцы. Только Селевкиды, неутомимые градостроители, заново отстроили ее, назвав Епифанией. Если Хама и сегодня еще является излюбленным притягательным центром для всех, кто приезжает в Сирию, то причиной этому прежде всего огромные водоподъемные колеса (нории), конструкция которых восходит к античной строительной технике.

Ахмед предлагает остановиться. Прислушиваемся. В воздухе повис негромкий своеобразный гудящий звук. Мы проезжаем еще несколько сот метров и останавливаемся у Оронта. Перед нами вращаются несколько водяных колес, каждое с многоэтажный дом. Высота самого большого водяного колеса, стоящего на окраине города, — 20 метров; правда, оно построено «всего» 600 лет назад арабами.

Ахмед объясняет рациональность конструкции. Близко расположенные на внешнем обводе водяного колеса друг подле друга лопасти связаны между собой досками таким образом, что образуют небольшие резервуары, которые наполняются водой, как только они появляются из реки. Когда благодаря вращению колеса резервуар оказывается наверху, вода из него выливается в начинающийся на этом месте акведук, а оттуда драгоценная влага поступает на большие расстояния. Вращение деревянных осей колеса в шарнире каменной стены вызывает монотонный звук, разносящийся по всей округе.

Симпатичный город настойчиво приглашает остаться, но нужно ехать, и мы сворачиваем с главной магистрали, ведущей в Алеппо, на запад. Дорога пересекает плодородную равнину с землей красно-коричневого цвета. Через несколько десятков километров снова натыкаемся на Оронт, но теперь оп течет в широкой долине, внизу, далеко под нами. Арабы называют эту долину Эль-Габ, что означает «болото», «трясина». Редкое название для местности в стране, где все наводит мысль о пустыне и засухе. И тем не менее название соответствует действительности. Здесь, в долине, протянувшейся на 60 километров, сельское хозяйство должно роптать вопросы иные, чем те, которые оно решает в остальных районах страны, где недостаток воды препятствует развитию сельскохозяйственного производства и все силы концентрируются на том, чтобы с помощью системы каналов сделать пустыню плодородной. Избыток воды, особенно весной, когда Оронт, наполненный талыми водами, сбегающими с гор Нусайрия, являющимися продолжением Ливана на севере, превращает долину в болотистую низменность, и поэтому сирийское государство ассигнует большие суммы на осушение болот. Там, где это уже удалось сделать, долина стала плодородной пашней.

После нескольких крутых поворотов дорога идет теперь по краю долины. К сожалению, весеннее половодье разрушило эту дорогу. Во многих местах она изрыта широкими поперечными канавамн — приходится часто притормаживать. Ахмед обращает мое внимание на большое количество сглаженных холмов в долине. на Ближнем Востоке такой холм повсюду называют «телль». Это бывшие поселения, некогда цветущие города, жители которых погибли во время землетрясения и эпидемий или были изгнаны иноземцами, так что история в буквальном смысле слова поросла травой. Стоя на одном месте, можно увидеть с десяток теллей, и каждый из них — потенциальное место для раскопок!

— Может быть, — говорит Ахмед, — под покровом лежащего перед нами телля спят развалины столицы древнего Митанни, государства хурритов, которое все еще не обнаружено, и мы заняли бы почетное место в истории археологии, если бы начали здесь копать. Но, может быть, богатые находки скрывает этот телль или вон тот, километрах в двух отсюда.

Мы отказываемся от вечной славы и едем дальше. Дорога становится все хуже. Вдруг она вообще кончается. Участок пути в несколько сот метров систематически разрушался и размывался силой воды. В то время как я размышляю, удастся ли мне вывести низко сидящую машину по обходной дороге снова на твердую почву, около нас останавливается «длинноногое» такси. Водитель, по-видимому, хорошо знает ситуацию на дороге и сообщает, что много раз ездил обходным путем. Паша машина застряла довольно глубоко, но ничего страшного. Мне только нужно следовать за ним. Попросив своих многочисленных пассажиров выйти из машины, он по грязи прокладывает мне путь. Когда такси проехало вперед 50 метров, я двинулся следом.

Я отношусь к тем автомобилистам, которые ощущают физическую боль, если во время езды с их машиной плохо обращаются. Звук, появляющийся при неправильном включении передачи, причиняет мне такую же боль, какую причиняет бормашина зубу с живым нервом. Я чувствую, как камни царапают дно автомобиля, и приподнимаюсь, как всадник перед барьером, будто таким образом я могу разгрузить машину. Скрежещет все больше — очевидно, камни задевают коробку передач, я чувствую это по переключению. Но назад возврата нет. Я испытываю страшные муки. Четверть часа кажутся вечностью, но вот наконец твердая поверхность дороги.

Водитель такси спешит мне навстречу, смеется. «Ал-хамду-ли-лла», — говорит он, что, вероятно, означает «слава богу». Я утвердительно киваю головой. Тем временем подошли его пассажиры. Ахмед садится в машину. Я запускаю мотор и хочу включить скорость, но безуспешно. Ничего не получается ни при первой, ни при второй скорости, ни при заднем ходе. Включить можно только третью передачу. Что делать? Но водитель такси тут как тут. Он садится на мое место, пробует сам, но с тем же успехом. Открывает капот, осматривает коробку передач, двигает ее туда-сюда — безрезультатно. Ну, теперь ничем не помешать его готовности помочь. Мои протесты он отвергает движением руки и советует попробовать обходной путь. Он ручается, что машина пойдет. Я должен потерпеть всего несколько минут. Водитель достает инструмент и ложится под машину. Проходит четверть часа, полчаса; солнце давно уже в зените и палит нещадно. Я снова и снова пытаюсь доказать, что в крайнем случае могу ехать и на третьей передаче, — не помогает.

У меня есть время понаблюдать за пассажирами. Для них поездка затянулась уже на час, и они не имеют ни малейшего отношения к коробке передач моей машины, по никто не ропщет. Вежливо интересуются, спрашивают, откуда я и куда. Мужчины дают дельные советы водителю. И действительно, через два с половиной часа работы все уладилось. Передачи легко включаются.

Я не сомневаюсь, что водитель ждет хорошего бакшиша. Ахмед не советует мне это делать, но должен же я хотя бы возместить ему потерю времени! Хочу вложить ему в руку десять сирийских фунтов, и лицо его становится ледяным. Если бы я пришел к нему в мастерскую, переводит Ахмед, это другое дело. Здесь же шоферы подчиняются законам гостеприимства и взаимопомощи, вот почему он не может принять денег. Несколько смущенно пожимаю водителю руку. Я получил хороший урок арабского гостеприимства.

Можем ехать дальше. Скоро издали нас приветствует акрополь античного города Апамеи, он расположен в ста метрах над долиной, как бы венчая ее.

«Калаат Мудик», — написано на небольшом дорожном указателе. Арабское слово «калаат» означает «крепость». Дорога, поднимаясь, пролегла мимо высоких средневековых крепостных степ. Проезжаем небольшой косогор, где крестьяне разложили для просушки круглые лепешки из навоза, похожие на большие деревенские хлебы. За косогором, перед въездом в деревню, эти уже высохшие лепешки сложены в небольшие круглые башенки. Так у нас крестьяне складывают колотые дрова за сараем. Высохший навоз служит также топливом. Конечно, сирийские крестьяне знают, что их полям необходимо удобрение, но чем же они должны топить в местности, где нет лесов?

На территории античного акрополя сегодня находится деревня Калаат Мудик. Проходя по ее улицам, мы на каждом шагу наталкиваемся на следы греков и римлян. Сам город Апамея с его великолепными улицами и дворцами возвышается километрах в двух севернее деревни. Своим значением Апамея обязана также Селевку I. Город назван именем персидской принцессы, на которой был женат Селевк. Александр Македонский — он находился в зените своего могущества, — завоевав огромное царство, осуществил тогда идею, которая ярко характеризует его цели и образ мыслей: для слияния двух империй Запада и Востока — Греции и Персии — он потребовал, чтобы его военачальники женились на персидских принцессах и знатных женщинах двора. Он устроил в Сузах массовую свадьбу, на которой будущий Селевк I тоже получил жену, а именно принцессу Апаму.

В период господства Селевкидов поселение превратилось в цветущий город. После Антиохии на Оронте и Селевкии на Тигре он стал не только по тем временам самым большим городом в государстве, но и в современном понятии крупным городом. Еще в римскую эпоху, когда его значение заметно упало, согласно официальной переписи населения, там было зарегистрировано 117 тысяч только полноправных граждан.

Город окружала крепостная стена с семью воротами. Шестнадцать параллельных улиц пересекали такое же количество поперечных, и город делился, таким образом, на правильной формы кварталы. Главная улица — Кардо Максимус — имела длину 1800 метров. Ее ширина — 37 метров, из них 20 метров занимала проезжая часть. Такая ширина была необходимой, если учесть, что интенсивность движения транспорта тогда была весьма значительной. По обеим сторонам улицы во всю длину тянулись коринфские колонны, на которых стояли когда-то бюсты высокопоставленных особ. Само собой разумеется, в городе были бани, театр (длина боковой стороны здания составляла 145 метров) — самое грандиозное строение той эпохи, предназначенное для зрелищ. Согласно сообщениям греческого историка и географа Страбона, жившего на рубеже нового тысячелетия, в городе имелся большой конный завод с 30 тысячами кобылиц и 300 жеребцами.

Я уже побывал на многих античных городищах, но к Апамее у меня особое чувство. С ней я познакомился еще до начала раскопок, а потом, во время многочисленных посещений, видел, как опытные и усердные сотрудники из управления по охране древностей Сирии воскрешали город.

Когда я в первый раз приехал в Апамею в 1966 году, она еще безмятежно спала под прахом столетии. Можно было различить лишь очертания города, контуры пересекающихся под прямым углом улиц слабо вырисовывались в некоторых местах на поверхности земли, скудно поросшей сорняком. Трудно было представить, что под этим «покрывалом» прячется большой античный город. То тут, то там, маня археологов, из земли торчали остов колонны или часть каменной стены. Бельгийские ученые уже замерили территорию, но средств начать раскопки у них не было. И тогда в 1967 году сирийское управление по охране памятников древности сделало первые шаги, точнее, впервые выкопало траншеи, обнаружив опрокинутые землетрясением (в XII веке) колонны главной улицы. В последующие годы с помощью автокрана были подняты и тщательно составлены цилиндрические части колонн. Ловкие руки откопали цепную мозаику, украшавшую жилища знатных граждан более 2000 лет назад.

Сегодня я приехал, чтобы проститься с Апамеей, местом, которое относится к наиболее интересным на Ближнем Востоке археологическим раскопкам. Мой взгляд блуждает над длинными улицами с изящными колоннами, еще соединенными во многих местах навесами. Отсюда управлялась богатая, плодородная страна, которая впоследствии из-за алчности завоевателей была отброшена на уровень нищеты и которая сегодня, освободившись от иностранных эксплуататоров, пробивает себе дорогу к лучшей жизни.

 

Баальбек

Баальбек можно назвать жемчужиной эллинистическо-римской культуры. Его храмовые сооружения относятся к наиболее выдающимся и самым значительным постройкам римлян на Востоке; они считаются самыми монументальными из тех, что римляне создали на территории между Рейном и Кавказом.

Мы оставили Хомс часа полтора назад, чтобы осмотреть Баальбек и вечером послушать один из концертов в рамках баальбекского фестиваля, дававшихся в помещении храма. Дорога бежит мимо Оронта и затем вдоль берега самого большого внутреннего озера Сирии, озера Хомс, длина которого восемь километров, а ширина — четыре. Оно искусственное, его глубина — всего три метра. Не очень высокая плотина из тесаных камней протяженностью два километра перекрывает реку, берущую начало на Ливанском плоскогорье, и позволяет местным рыбакам вылавливать более 100 тонн рыбы в год. Озеро прежде всего дает возможность оросить 20 тысяч гектаров земли между Хомсом и Хамой.

Отъехав немного от сирийско-ливанской границы, мы увидели великолепные колонны Баальбека. Само название города дает понять, что это поселение, основанное финикийцами и посвященное богу Баалу. Возможно, название означает «владыка из Бекаа», поскольку город расположен в той плодородной долине Бекаа, раскинувшейся между Ливаном и Антиливаном, с которой мы уже познакомились по пути из Дамаска в Бейрут. Здесь, среди прелестного ландшафта, вблизи обеих горных цепей, всю весну покрытых снегом, приверженцы Баала и его подруг Ашерат, Астарты и Анат построили первые храмы и основали большой город.

Впадина Бекаа расположена на высоте около 1200 метров над уровнем моря, образуя водораздел на плоскогорье. В одной его части берет свое начало из многочисленных источников Оронт и течет на север, по направлению к Турции; в другой стороне начинается важнейшая река Бекаа и всей Ливанской Республики, Литани, и, орошая поля Бекаа, устремляется на юго-запад через южные отроги Ливанских гор в долину севернее Сура, не достигая Средиземного моря.

Сейчас, в августе, горы свободны от снега. И хотя уже начался жаркий период, здесь хорошо. Именно климатические условия способствовали популярности Баальбека. Во всяком случае, все гости — желанные и нежеланные — чувствуют себя тут превосходно.

Когда Александр Македонский во время своего похода на Египет проходил через Баальбек, он приказал некоторым своим военачальникам поселиться там. Пришельцы тотчас же стали покушаться на местные храмы: они заявили, что Баал есть не кто иной, как Гелиос (бог Солнца у древних греков), и переименовали город в Гелиополь. Так оставалось почти три столетия, пока римляне не уничтожили государство Селевкидов. Помпей во время своего грабительского похода также не миновал Баальбек и позаботился о том, чтобы с ним в город торжественно вошли римские боги. Баал стал Юпитером, а подруги Баала — Венерами. Цезарь, выйдя победителем из борьбы с Помпеем, тоже двинулся на Восток, о богатстве которого воины Помпея рассказывали поразительные истории. Ему так поправился Баальбек, что он переименовал город, назвав его именем своей любимой дочери Юлии. Уже при императоре Августе (27 год до н. э. — 14 год н. э), который, очевидно, хотел показать жителям Востока, гордившимся своим богатством и блистательными постройками, что Рим способен не только завоевывать и разрушать, началось возведение новых сооружений. Особенно отличились в этом деле Нерон, а позднее императоры Септимин Север, Каракалла и Филипп Аравийский, правившие во II и III столетиях. И только когда император Константин в начале IV века ускорил распространение христианства, а сам обосновался в Византии, расцвету Баальбека наступил конец. Константин запретил культ Венеры и его оргиастические формы, восходящие к почитанию богини Астарты. При императоре Юлиане в Баальбеке еще раз на короткое время были введены «языческие культы», по император Феодосий (конец IV века) ответил на это приказом разрушить прекрасные здания. Из камней разрушенных строений при нем были построены собор и церковь. Императору Юстиниану удалось даже перенести восемь великолепных колонн из розового гранита в новую столицу, Константинополь, чтобы использовать их при возведении знаменитой св. Софии, — доказательство того, что создать такие колонны заново считалось делом значительно более трудным, чем доставлять их через горы и моря. Невосполнимые ценности погибли.

Развалины Баальбека, древнейшего культурного центра

По ступеням пропилеев хотелось бы подняться с чувством благоговения. Но благоговение достается нам с трудом. Со всех сторон нас окружили подростки, которые хотят быть нашими гидами. На ломаном французском и английском языках они настойчиво предлагают свои услуги. Я уже достаточно хорошо знаю таких гидов. Их лингвистических познаний, равно как и знаний по истории искусств, хватает лишь на то, чтобы перед дверью сказать: «This is a door» («Здесь дверь»), а перед колонной: «Old column» («Древняя колонна»). По избавиться от них невозможно, и тогда решаемся взять гидом старика, стоявшего несколько в стороне и с улыбкой наблюдавшего за толкотней подростков. И не ошиблись. Услуги старика несколько дороже, чем мальчика, но зато тот знает дело, не один десяток лет живет здесь и был очевидцем и помощником на всех стадиях раскопок и так гордится храмовым сооружением, будто сам его создал.

— My name is Nasser, like the former Egyptian president, but I am not related to him (Меня зовут Насер, как и бывшего президента Египта, но я не имею к нему никакого отношения), — представляется он.

Ширина монументальной входной лестницы, узнаем мы, 43 метра; во времена нашествия крестоносцев ее убрали, чтобы превратить храм в крепость, но в XX веке восстановили. Она ведет на площадку храма, расположенную на 8 метров выше. Лестница заканчивается 12 колоннами, которые одновременно поддерживали фасад крытой колоннады. Сейчас опытные руки трудятся над ее реставрацией. Вся территория храма сотни лет была погребена под землей, и только в тридцатые годы археологи откопали ее; уже тогда наш гид участвовал в раскопках.

Мы проходим пропилеи через большие центральные ворота, раньше предназначенные только для жрецов, и оказываемся во дворе. Перед взором предстает захватывающее зрелище: шесть устремленных ввысь громадных колонн, расположенных в глубине сооружения.

— Смотрите не только на колонны Юпитера, — предупреждает гид, — хоть колонны эти и венец всего строения, но они лишь часть его. Вы должны постичь гармонию целого!

Позади шестиугольного переднего двора — великолепный двор с алтарем длиной 135 и шириной I 13 метров. 84 колонны из розового гранита отделяли входы в помещения’ со двора, так что молящиеся, защищенные от дождя и солнца, могли удобно проходить к обоим алтарям, установленным в центре двора, где возвышалась статуя бога Гелиоса-Юпитера и где проводились торжественные церемонии.

Экскурсовод обратил наше внимание на то, что алтари смогли откопать в тридцатые годы нашего столетия, после того как убрали остатки собора, возведенного при императоре Феодосии, чтобы восстановить изначальную красоту античного сооружения. Он показывает нам барельеф на двух бассейнах у алтарей с изображениями богов с символом любви и смерти, а также нимф и медуз. Вода проведена сюда по глиняным трубам из источника, находящегося в 8 километрах от храма. Здесь совершались ритуальные омовения, в том числе и жертвенных животных.

Направляемся по площади, усеянной поверженными колоннами и обломками огромных капителей, к развалинам «большого» храма Юпитера. Археологи Баальбека десятки лет еще не будут безработными.

Храм Юпитера стоял на мощном фундаменте, заложенном на 8 метров выше алтаря. И вновь монументальная лестница ведет наверх, к одному из самых грандиозных сооружений греко-римской античности. Нет другого храма, который был бы подобен этому по величию, высоте и богатству — ни в Афинах, ни в Риме.

Площадь основания храма образует прямоугольник размером 88X48 квадратных метров. Его окружали 54 колонны из желтоватого известняка, достигавшие в диаметре 2,2 метра и высоту 20 метров. Они состояли из трех поставленных друг на друга цилиндров и несли на себе систему балок пятиметровой высоты, богато украшенных головами быков и львов, изображениями пальмовых листьев, розеток, гирлянд.

Молча стоим перед шестью колоннами, соединенными друг с другом системой балок. Они пережили вандализм и стихийные бедствия, и теперь можно только догадываться о былом величии и блеске этого архитектурного сооружения и восторгаться его грандиозной красотой. Справедливо сказал однажды французский писатель Барре: «Если шесть колонн Баальбека упадут, мир утратит какую-то часть своего великолепия».

Немного ниже от храма Юпитера, в нескольких шагах от него, нарушая соблюденную до сих пор симметрию всего ансамбля, стоит очень хорошо сохранившийся «малый» храм. Длина его — 69 метров, а ширина — 36, он значительно превосходит по размеру знаменитый афинский Парфенон. Его колонны, достигающие 19 метров, только чуть-чуть ниже колонн храма Юпитера. Этот храм тоже окружала галерея, поддерживаемая 50 колоннами, большинство из которых стояли или были поставлены археологами. Самая красивая часть храма — ворота высотой 13 метров и шириной 6,5 метра, ведущие во внутреннее святилище. Роскошно украшены опорные балки и подпорные стойки: колосья, цветы мака, виноградная лоза окружают богов любви и вакханок. Внутреннее святилище также великолепно украшено. Повсюду встречаются веселые мотивы, свидетельствующие об умении щедро благодарить богов и самозабвенно, жизнерадостно служить им.

В путеводителе малый храм значится как «храм Вакха». Но наш гид говорит, что это название, по всей вероятности, ошибочно. Все указывает на то, что он посвящен культу богини Астарты (Венеры).

Великолепие всего храмового комплекса вызывает чувство восторга и преклонения перед мастерством архитекторов, строителей и ремесленников, живших почти две тысячи лет назад, когда в Центральной Европе не было ничего, даже приблизительно похожего. Как высок, вероятно, был уровень цивилизации, если могли создавать такие произведения!

Но наряду с восторгом постепенно появляется и чувство пресыщенности. Я до смерти устал не только от беготни под палящим солнцем, но и от созерцания, я бы сказал, от избытка прекрасного. Самое большое сооружение! Самая большая площадь основания! Мощнейшие фундаменты! Самые высокие колонны! Богатейшие украшения! Великолепнейшее исполнение! По-видимому, старик угадал мои чувства и говорит:

— Римляне в отличие от греков не так хорошо умели соблюсти чувство меры. А тогда даже красота может вызывать скуку.

Именно так, мелькает у меня в голове. Искусство уходящего времени. Оно может — как здесь — еще раз стать грандиозным, по оно несет в себе уже зародыши распада. Оно, говоря языком современности, декадентское.

Наш посредник берет меня под руку:

— Пойдемте, я покажу вам нечто такое, что даст вам возможность отдохнуть.

Он ведет нас назад, к входу. Меньше чем в двухстах метрах отсюда находится место свежих раскопок, где возвышается храм, тоже, наверное, посвященный Венере. И снова наш гид прав, называя этот храм «оазисом в архитектуре гигантизма». Уже основание храма само по себе оригинально и отличается от других здешних построек. У сооружения прямой фасад с двойным рядом колонн. Основание охвачено полукругом, через равные промежутки прерываемым пятью нишами. Вероятно, такая форма должна была напоминать раковину с зубчатыми краями, один из символов Венеры. Создание храма приписывают знаменитому сирийскому архитектору Аполлодору из Дамаска, главному архитектору императора Траяна, строительной деятельности которого обязаны многие великолепнейшие постройки античного времени. С момента, когда храм Венеры был откопан и реконструирован англичанином Вудом, его модель служила образцом для сотен павильонов, строившихся в парках состоятельных европейцев.

Храм в Баальбеке по воле императора Августа должен был стать одним из чудес света. Здесь есть чему удивляться и чем восхищаться. Особенно поражает техническое решение проблем. Вырубить, доставить, отгрузить и установить колонны такого диаметра даже с помощью современной техники — нелегкое дело. Баальбекские колонны были вырублены в каменоломнях Асуана в Египте и отправлены по Пилу и Средиземному морю в Триполи и оттуда по старой римской дороге через Хомс доставлены в Баальбек. Фантастическая работа! Каким же мощным должен быть фундамент…

Экскурсовод ведет пас на террасу, откуда открывается великолепный вид на город и окружающие его сады Бекаа и дальше на Ливанские горы. Он обращает паше внимание на громадный отесанный блок фундамента и говорит, что благодаря ему удалось добиться господствующей над местностью высоты. На внешних степах храма расположены монолитные блоки гигантских размеров. Их длина — примерно 10 метров, а размер боковых стен — 4x3 метра. Наконец еще три камня, длиной от 19 до 20 метров и размером боковых стен 3,75X4,5 метра. До сих пор никто не может объяснить, как зги камни перевозили и укладывали. Но всяком случае, нынешним архитекторам это доставило огромные трудности, так что от намерения выложить весь фундамент такими блоками пришлось в конце концов отказаться. Камни, использованные позднее для этой цели, имели значительно меньшие размеры.

По рекомендации гида мы побывали в каменоломне на краю города, где вырубались блоки. Здесь находится одна громадная, тщательно тесанная глыба длиной 21,5 и боковыми гранями 4,20X4,80 метра — еще большей величины, чем поразившие нас камни. Вес ее определен в тысячу тонн. Но попытка доставить этот гигант на строительную площадку потерпела неудачу. Так и лежит, будоража умы всех, кто его созерцает. Каким образом почти 2000 лет назад перевозили подобные грузы?

Загадка баальбекских камней снова и снова приводит к смелым умозаключениям. Даже очень серьезные ученые наших дней, исходя из соображения, что транспортировка такого груза невозможна без современных технических средств, пытались подтвердить гипотезу о том, что тысячи лет назад Землю, должно быть, «посещали» инопланетяне, оснащенные высокоразвитой техникой, которые якобы с помощью каменных глыб соорудили стартовую площадку для полета на родные планеты. Может быть, эта мысль сомнительна, но она свидетельствует о том, что тайна баальбекских камней еще не раскрыта.

Вечером идем на концерт баальбекского фестиваля. В 1955 году театр впервые выступил с «Троянской войной» Жпроду и «Антигоной» Ануя на подмостках храма, и с тех пор каждое лето там даются концерты и театральные постановки, в 1957 году получившие название «Международный фестиваль Баальбек». Из года в год популярность этих фестивалей растет. Здесь выступали с гастролями известные во псом миро художественные коллективы, такие, как балет московского Большого театра, ансамбль «Березка», королевский балет Великобритании, парижская опера, «Балет XX века». Здесь восторженно аплодировали также оркестру лейпцигского Гевандхауза.

Мы собрались слушать самую известную современную арабскую певицу — Умм Кульсум из Каира. Она умерла в начале 1975 года. Все 4000 мест проданы, хотя несколько подростков еще слоняются поблизости у входа и шепчут «Do you want ticket to see Oum Koulsoum?» («Не хотите билет на Умм Кульсум?») Я справляюсь у одного из них о цене. Он требует с учетом наценки примерно 25 марок. День у этих ребят прошел успешно: желающих приобрести билеты здесь предостаточно.

Солнце зашло, ночная тьма спустилась на Баальбек. Бесконечная цепь автомобилей ползет, словно светящийся сказочный дракон. Никогда раньше я не видел столько лимузинов. Куда ни глянешь — лакированная сталь, сияющий хром, сверкающее стекло. На многих машинах флажки-вымпелы: это послы аккредитованных в Бейруте или Дамаске государств, приехавшие послушать звезду Востока и показать себя или туалеты супруги.

Великолепие и богатство, переливающиеся из мощных легковых автомашин в театр, едва ли можно описать. От темных и светлых волос, от стройных и полных ног, от гладких и морщинистых шей исходят блеск и сияние. Большинство женщин в длинных туалетах. Драгоценные меха надежно защищают от вечерней прохлады. Мужчины в основном в смокингах, многие — в цветных. Мы не сразу привыкаем к этой «ярмарке тщеславия» и чувствуем себя неловко среди шумных экспонатов. К счастью, у нас при себе оказались галстуки, которые мы в спешке с трудом просовываем под воротник.

Сейчас вход в театр не через пропилеи, а через туннель длиной метров в сто, протянувшийся сквозь громадный фундамент алтарного двора, мимо подвальных помещений, служивших раньше лавками и пристанищем для пилигримов. Когда мы снова выходим наружу, пас ослепляет свет десятков прожекторов, направленных на античные строения. Лестница, ведущая в храм Вакха, служит сценой. На площадке перед ней, перпендикулярно высокой каменной стене, отгородившей алтарь, поставлены ряды стульев. Наши места в последних рядах, и нас, к счастью, больше не окружают снобы из Европы и из-за океана, мы — среди арабов, пришедших послушать высокопочитаемую певицу. Это по большей части мужчины, и лишь изредка то тут, то там я замечаю среди них женщину.

Один из вечеров баальбекского фестиваля

Картина, открывшаяся нашему взору, незабываема. На правой стороне, в глубине, освещенные прожекторами, устремляются в ночное небо шесть колонн храма Юпитера. Перед нами возвышается колонный фасад храма Вакха, окаймляющий сцену. Слева в противоположность роскошной архитектуре храмов стоит арабская башня, скромное крепостное строение времен династии Мамлюков.

Тишина опустилась над рядами, как только небольшой арабский оркестр начал располагаться над храмом. И тут же взрыв аплодисментов: появилась звезда. Умм Кульсум выходит на сцену. Ахмед предупредил меня, что это не молодая эстрадная звездочка. Статная, уже пожилая женщина появляется на ступенях храма. Ахмед говорит, что ей больше шестидесяти. Мы сидим слишком далеко, чтобы определить ее возраст, по, может быть, так оно и есть — ведь свои первые лавры она пожинала уже в 1934 году. Умм Кульсум начинает очень тихо выводить чуждую, непривычную европейскому уху мелодию. Звуки вливаются друг в друга, ряды их часто повторяются. Инструменты сопровождают голос той же мелодией, иногда лишь в другой тональности. Глухие и звонкие удары, выбиваемые на барабане, задают ритм, Низкий голос становится полнее, громче. Песня длится уже более десяти минут. Неожиданно в конце песенной фразы раздались аплодисменты — из наших, из последних рядов. Голос Умм Кульсум укутывает, как одеяло, обволакивает людей, сидящих вокруг меня. Они ослабляют узлы галстуков и восхищенно смотрят на сцепу. Даже Ахмед — обычно олицетворение флегматичности — отбивает на своих коленях ритм песни, и глаза его блестят. А сильный голос ведет фразу за фразой все той же песни. Когда певица наконец заканчивает, аплодисменты перекатываются вперед, к сцене, и даже дамы и господа из высшего общества в своих парадных туалетах загораются и с энтузиазмом аплодируют вместе с остальными.

Каждого, кто приехал на Восток, повсюду сопровождает арабская музыка. Она струится с утра до вечера на всех диапазонах волн нз домов, лапок и кафе. Большинство приезжих сначала воспринимают ее как чужую, даже раздражающую. Нашему уху привычна полифоническая музыка, где мелодии сплетаются в искусную гармонию. Арабская музыка, наоборот, бедна гармоническими и полифоническими элементами. Она служит прежде всего иллюстрацией к слову, художественной передаче мысли и, таким образом, очень тесно связана с поэзией. При исполнении одной и той же мелодии чередуются солисты, хор и оркестр. Поэтому сначала арабская музыка кажется европейцу монотонной. Она и является таковой в буквальном, но ни в коем случае не в переносном смысле — мелодия восточная гораздо богаче нюансами, чем европейская. Октава, состоящая у нас из двенадцати звуков, там имеет в два раза больше звуковых ступеней, благодаря чему создается впечатление, что один звук вливается в другой.

Арабская музыка до сих пор не записана. Нотного письма не существует. Песни наследуются из поколения в поколение, они — это доказывает сегодняшний вечер — живут в народе. Они — прочная составная часть его мыслей и чувств. Поет Умм Кульсум, и ее голос очаровывает тысячи людей. Ее голос экстатически повышается. Нервным движением она разрывает шелковый платочек, который был в се руках, и кусочки, дрожа, падают на пол. Ей тут же подали другой платок. Настроение резко поднимается, как по спирали. В глазах моих соседей восторг; мужчины вокруг меня как одурманенные. Некоторые встают, кричат, хлопают в такт ладонями. Ее песни становятся все длиннее, по, когда певица кончает петь, ликующие аплодисменты заставляют повторить последнюю фразу. Умм Кульсум привела нас в неописуемый восторг. Разумеется, не чем иным, как только голосом, повергающим слушателей в состояние упоения, радости и блаженства. Сказочная сцена сделала все, чтобы вечер стал незабываемым.

 

Дочери Зенобии

Когда мы возвратились, в Хомсе меня ожидали сразу два сюрприза. Среди гостей, собравшихся у родственников Ахмеда, чтобы поболтать с приехавшими из «Аллемания Демократика», сидит молодая женщина. На Востоке и сейчас такое случается редко, особенно в провинции. Женщин — членов семьи не увидишь во время серьезных разговоров. Невозможно увидеть даже хозяйку, чтобы поблагодарить ее за гостеприимство. Это неприлично. Ей разрешается приготовить еду и передать ее в дверь через щель — и больше ничего. В некоторых домах и щель считается слишком большой вольностью, поэтому двери снабжены особым раздаточным окном. Кушанья ставят на вращающуюся подставку, где под прямым углом скрещиваются две поперечные стенки высотой с это окно; подставка вращается вокруг своей оси, как тарелочка для размена денег на железной дороге, и никто, таким образом, не увидит лица хозяйки дома. Если женщины семьи не на кухне, то они находятся в специально предназначенном для них помещении, отвлеченно называемом «гаремом», — понятие, которое ни в коей мере сейчас не означает наличия нескольких жен и любовниц.

Второй сюрприз я обнаружил, когда представился. Уверенная в себе женщина непринужденно здоровается со мной. Только Ахмед, когда мы сели, начал вдруг что-то лепетать. Ее зовут Лейла, говорит он, и она дочь хозяина дома Мухаммеда Твейра и до сих пор была дальней родственницей Ахмеда; степень родства не так-то просто объяснить, ну, что-то вроде дальней кузины. Меня удивляют сбивчивые объяснения и смущение Ахмеда. Как это: была родственницей? Да пет, продолжает смущенно бормотать Ахмед, я не так его понял, она и сейчас родственница, только уже не дальняя, а в известной степени близкая. Собственно говоря, она его невеста. Вот это сюрприз. Я поздравляю обоих и рад за Ахмеда. Его невеста — настоящая восточная красавица. Ее темные прямые волосы падают на плечи. Кожа овального, с правильными чертами лица очень белая: девушка в соответствии с местными представлениями о красоте по возможности мало бывает на солнце. Глаза карие, ресницы длинные и черные, ноги стройные, изящные. В противоположность своим подругам на этих широтах, она свободно держится в мужском обществе.

Беседуем на английском. Студенческая молодежь предпочитает этот язык, хотя, или именно потому, что Сирия была подмандатной территорией Франции. Вся интеллигенция, получившая образование до 1945 года, прекрасно говорит по-французски, но из чувства протеста против колониальной политики французов, влияние которых еще и сегодня ощущается на каждом шагу, после войны молодежь перешла на английский язык. Вероятно, у нее не было случая познакомиться с преимуществами британского колониального господства.

Некоторые из присутствующих мужчин не знают английского, поэтому Ахмед и его невеста переводят. Она учительница. Поскольку я тоже когда-то учительствовал, мы сразу же погрузились в педагогические проблемы. Лейлу в первую очередь интересуют вопросы воспитания девочек. Отсюда рукой подать до темы «равноправие». Беседа на эту тему приводит ее в возбуждение — в глазах огонь, щеки горят, и она становится еще красивее. Время от времени Ахмед умиротворяюще вмешивается в разговор и делает это по-арабски. По-видимому, не желая, чтобы я понял, он говорит ей: «не отклоняйся от темы, девочка», «не надо столько экспрессии» и другие выражения, которые имеются под рукой и у наших мужчин, когда вопрос заходит о равноправии и задевает за живое.

Лейла абсолютно не хочет замечать успехов, достигнутых за последние годы, с момента освобождения страны от гнета французских мандатных властей. Ахмед пытается доказать, что они есть. Она видит стакан наполовину пустым, в то время как Ахмед считает его наполовину наполненным.

Лейла рассказывает о своей работе, о том, как осуществляется закоп о всеобщем обязательном начальном обучении, который, вмешивается Ахмед, был принят уже в 1944 году и относится к самым прогрессивным законам о школьном образовании из всех существующих в странах, находившихся до последнего времени в условиях колониального господства. Конечно, подтверждает Лейла, закон хороший, но в отношении девочек он не применяется. Хотя девочек в Сирии, как и во всем мире, приблизительно столько же, сколько и мальчиков, школ для них значительно меньше, чем для мальчиков. В губернаторстве Дамаск имеется 251 школа для мальчиков и всего 114 школ для девочек, в которых к тому же значительно меньше мест; в губернаторстве Хомс — 109 и 37, Хассак — 137 и 11. Такое же несоответствие и в классах. В большой деревне вблизи Хомса, где она ведет вторые и четвертые классы, из 60 детей только 16 девочек.

Мне показалось, что я неправильно понял, но Лейла подтверждает, что в ее классе, который рассчитан на 25–30 учеников, их 60, а у ее коллеги даже по 70 человек в каждом классе.

Сирийские женщины завоевывают сегодня право участвовать в общественной жизни

Тут снова вмешивается Ахмед и говорит, что 15 лет назад в большинстве сирийских деревень вообще школ не было и что за это время построены сотни новых школ. Я подтверждаю, что не встретил ни одной деревни, где не было бы школы. Как правило, самое современное здание в деревне — это школа.

Когда я справляюсь о причинах низкого процента посещения школ девочками, Лейла насмешливо кривит губы и оглядывает сидящих вокруг мужчин. Затем она обращается к каждому в отдельности. Завязывается горячий спор, после чего Лейла обращается ко мне:

— Все присутствующие здесь мужчины, за исключением, естественно, Ахмеда, имеют дочерей. Все посылают их в школу и поэтому считают себя очень умными и очень прогрессивными. Но хотя закон о школе предусматривает обучение до двенадцатилетнего возраста, только один из них позволяет дочери так долго посещать школу. И это в Хомсе, в третьем по величине городе страны! Двое мужчин живут в деревне. Их дочери ходили в школу только два года, потом их из школы взяли. И такое в деревне — норма.

— Значит, большинство девочек из сельской местности могут немного научиться читать и писать? — спрашиваю я.

— Так оно и есть на самом деле, — подтверждает Лейла. — Больше полови мы деревенских девочек совсем не посещают школу, а тех, кто посещает, обычно через два года забирают — практически они неграмотны.

— Но почему же девочки не ходят в школу дольше, если существует закон о всеобщем обязательном обучении?

— Почему? — в раздумье повторяет Лейла мой вопрос и затем нерешительно и медленно говорит: — Может быть, лучше спросить: для чего? — Взгляд ее очень серьезен. — Зачем им учиться? Для девочки профессия — вещь с самого начала бесперспективная. В стране не хватает работы даже для мужчин. Безработица еще велика. К тому же у мужчин предвзятое мнение относительно трудовой деятельности женщин.

Ее большие карие глаза обращены прямо на Ахмеда, усердно занятого шнурками на своих ботинках.

— У вас в Европе имеется столько возможностей для женщин, а здесь практически никаких, она не может даже работать ни машинисткой-стенографисткой, ни продавщицей, ни официанткой, — добавляет Лейла.

Это действительно так — я нигде не видел, чтобы женщины работали в магазинах или ресторанах. Уже само посещение большинства ресторанов женщине запрещено.

— Единственная профессия, — продолжает Лейла, — доступная жаждущей знаний женщине, которая хотела бы работать вне, дома, — это профессия учительницы. Но и эта возможность существует в том случае, если есть вакантные места. Я, может быть, охотнее стала бы архитектором или инженером. Но в стране для девушек пет полных средних школ со сроком обучения 12–13 лет, ориентирующихся на естественнонаучные и технические дисциплины. Школы такого рода предусмотрены только для юношей. У нас в учебном плане преобладают такие предметы, как литература, язык и «женские искусства».

Лейла смотрит на меня с упреком, так как это название предмета вызвало у меня улыбку, но я тут же опять становлюсь серьезным. Может быть, под таким названием здесь преподают домашнее хозяйство?

— Таким образом, только три процента студентов, изучающих технические дисциплины, составляют девушки.

В разговор снова включается Ахмед. Он говорит о живучести отсталого образа мышления, сложившегося в результате многовекового существования феодальной структуры в стране и преодолеваемого шаг за шагом. Он говорит также о громадных трудностях, стоящих на пути передовых сил к прогрессу.

Лейла рассказывает о своей деятельности во Всеобщей федерации сирийских женщин, где она работает в свободное от школы время, помогая на курсах обучать взрослых чтению и письму. Внезапно она кивает на одного из присутствующих мужчин, который смущенно заулыбался, не понимая, почему на него вдруг все обратили внимание.

— Этот человек мой брат, — говорит Лейла. — Его уважают, он председатель крестьянского союза в своей деревне, по дочь он взял из школы в семь лет, так как договорился с родителями одного юноши, которому сейчас 14, что дети через несколько лет поженятся. И семья «жениха» потребовала, чтобы девочка не общалась больше со своими сверстниками по классу; кроме того, она должна готовиться к своей будущей деятельности по дому, где ей больше никогда не придется взять в руки книгу, кроме Корана, а для этого ее скромных познаний вполне достаточно.

Я вопросительно смотрю на Ахмеда, по он подтверждает: да, девочка бросает школу, как только ей находят мужа.

— Разве ты не заметил, что в старших классах хорошеньких девочек становится все меньше? — спрашивает он.

Но лучше бы он этого не произносил.

— Он циник, — говорит Лейла.

Однако и я получаю свою порцию, но эта реакция типична, вероятно, не только для арабов. Мужчины здесь не любят умных женщин. Женщина, у которой на Востоке хватает сил учиться, вряд ли имеет шанс выйти замуж.

Беседа принимает крутой оборот. Пытаюсь шутить: но ведь она живое доказательство противоположного — красива, умна и почти замужем! Однако комплимент не возымел нужного действия. Она сердито кривит рот и комкает носовой платок.

— Я не о себе говорю, а об арабских женщинах, которые завидуют своим европейским сестрам, потому что на них мужчины смотрят как на равноправных партнеров.

Лейла, разумеется, сказала это с достоинством, без патетики, но беда в том, что она переоценила уровень развития европейских стран и абсолютно не видит разницы в положении женщин, проистекающей из различного общественного порядка этих стран. Я вспоминаю, что в Германии в начале нашего столетия учащаяся женщина тоже была редким исключением и что в ФРГ только недавно перестали иметь хождение глупые шуточки в адрес женщин с университетским образованием, а в ГДР 50 процентов всех студентов — женщины. Хотя в ФРГ и нет неграмотных, но мнение, что женщина бросает работу, как только выходит замуж, еще очень широко распространено. В Сирии же я сам был свидетелем того, как под влиянием прогрессивных сил, с изменением социально-экономических условий меняются идеи и идеалы. Я рассказываю о молодой девушке, домашней работнице одного моего сирийского знакомого, которую я однажды видел возвращающейся домой с книгами под мышкой. Оказалось, что девушка не умеет ни читать, ни писать: родители не пускали ее в школу. Она решила, что позже, на вечерних курсах, наверстает упущенное, так как ее идеалы современной женщины разошлись в этом отношении с идеалами ее родителей, а пока девушка повсюду носила книжки с собой, желая уже сегодня походить на этот свой идеал.

Чтобы сохранить мирное течение беседы, Ахмед обращается к историческим темам. Он рассказывает о той важной роли, которую многие женщины играли в древние и средние века на Востоке, и вспоминает о выдающихся женщинах-правителях и поэтах, политиках и философах; среди них были даже полководцы. И самой знаменитой была Зенобия, арабская царица Пальмиры — города в пустыне, куда мы намерены отправиться на следующий день.

Пора прощаться и идти домой. Я смотрю на разгоряченное лицо Лейлы, и мне приходит в голову мысль: а не могла бы она поехать с нами в Пальмиру? Завтра пятница, праздник. Я тихо спрашиваю Ахмеда, что он думает но этому поводу. Оказывается, дискуссия о равноправии женщин пошла ему на пользу.

— Спроси ее. Она сама распоряжается собой, — говорит он, улыбаясь.

К моей радости, Лейла соглашается и обещает провести нас по царству Зенобии.

 

Держава царицы Зенобии

Прямая, как стрела, дорога протянулась вдоль нефтепровода, идущего от нефтяных промыслов в Северной Сирии через Хомс к Средиземному морю. Вряд ли можно желать лучшего проводника по древнему царству, чем молодая, уверенная в себе невеста Ахмеда. В ее обществе нет места скуке. Как и обещала, она рассказывает о некоторых знаменитых в истории Востока женщинах. Так, о Нефертити и ее дочери Анхесенпаамон, живших в XIV в. до н. э., мы узнаем, что обе были, по-видимому, не только очень красивы, о чем говорят многочисленные изображения, но и деятельны, так как после смерти своих мужей отважились активно вмешаться в политику, стремясь после изнурительных войн с хеттами достичь соглашения. Далее Лейла поведала нам о легендарной царице Савской, властительнице государства на юге Аравийского полуострова (на территории современного Йемена) в начале I тысячелетия до н. э., о которой Библия сообщает, что она с большой свитой посетила царя Соломона, проделав путь в 2 тысячи километров. Потом речь шла о Семирамиде, которую, собственно, звали Шаммурамат; была она вавилонянкой и жила примерно в 800 году до н. э. После смерти мужа, ассирийского царя, она взяла власть над ассирийским царством в свои руки и правила до тех пор, пока ее сын не достиг совершеннолетия. Во время ее правления государство укрепилось и благодаря включению в его состав Мидии границы достигли Каспийского моря. О Семирамиде сложены многочисленные легенды, в которых она предстает как храбрая, обладающая большим художественным вкусом, известная строительница, по одновременно жестокая и… — здесь Лейла запинается, подыскивая подходящие слова, — слишком ласковая с мужчинами. Ее имя связывают с «висячими садами» Вавилона, которые, однако, согласно другим сведениям, были подарены Навуходоносором 11 Вавилонским, тоже страстным строителем, своей жене Амитис, но жил он 200 годами позже. И, наконец, Лейла рассказывает о Клеопатре, египетской царице, подруге Цезаря и жене Антония, сознательно поставившей на карту все имеющиеся в ее распоряжении средства, чтобы уберечь свое восточное царство от римлян. В конце концов она все же потерпела поражение, по сумела умереть с достоинством.

Я не замечаю, как летит время. Только что горизонт еще терялся в бесконечности пустыни, и вдруг показались пальмы оазиса Пальмиры. Сначала я подумал, что это мираж дурачит меня, но вскоре стали отчетливо видны развалины города. Мы приехали.

Лейла предлагает остановиться у остатков колонн и ведет нас к низкой каменной стене. Смотрим вниз, в темную воронку, откуда поднимается серное зловоние. Это серный источник Эфка, выбрасывающий из подземной пещеры длиной 100 метров каждую секунду 150 литров воды, содержащей серу. С любопытством спускаюсь по ступеням вниз и толкаю дверь. Но едва в полутьме я разглядел несколько мерцающих огоньков, как раздался громкий крик, и пожилая женщина захлопывает перед самым носом дверь. Мне и в голову не могло прийти, что в этой вонючей жиже купаются!

— Сегодня купальный день для женщин, — смеясь, объясняет мне Лейла, когда я, жадно ловя воздух, оказываюсь на поверхности.

— Эту воду и пьют, — успокаивает меня Лейла. Воду источника Эфка используют в медицинских целях, ею также орошают поля. Питьевой водой снабжает другой источник — Сераль.

Лейла ведет меня мимо захоронений в виде башен, высоко торчащих из песка, к скромному отелю на краю большого поля развалин. Конечно же, он называется «Зенобия». Перед отелем уже стоит несколько машин, среди них машина с номером западноевропейского посольства. Мы садимся на античную колонну, лежащую перед отелем, пьем кока-колу и наслаждаемся панорамой всего города, которая начинается храмом Ваала, продолжается улицей с колоннами и кончается у средневековой арабской крепости. Эта впечатляющая картина мне уже знакома: я видел городище с самолета во время полета в Мари.

— Кажется, здесь еще интереснее, чем в Баальбеке, — говорю я Лейле, но мое замечание ей не нравится.

— Баальбек? — бросает она пренебрежительно и продолжает: — Это скопище претенциозных храмов и престижных построек. А Пальмира — это великий город.

Она произносит это так, словно она — сама Зенобия, показывающая гостям столицу своего царства. Я сразу же сдаюсь — не хочется спорить после всего, что я слышал о воинствующей царице, и осведомляюсь о следующем пункте нашего «наступления».

Ахмед предлагает объехать территорию на машине: все-таки это как-никак, а километров шесть. Я чувствую на себе критический взгляд Лейлы и решительно протестую против предложения Ахмеда. Он пристрастен к комфорту. Я за то, чтобы идти пешком.

По пути к руинам Лейла рассказывает историю города. Абсолютно точно известно, что уже в III тысячелетии до н. э. Пальмиру населяли семитские племена. Место это упоминается в ассирийской табличке начала IT тысячелетия до н. э., а также в табличке, найденной на территории Мари. Тогда оно называлось так же, как строящееся сейчас поселение неподалеку от древнего города, — Тадмор. Более тысячи лет отсутствовали какие-либо упоминания об этом городе, затем он снова всплывает во времена ранних ассирийских завоевателей. Тогда здесь жили арамеи. Они вместе с арабами и пришедшими сюда через тысячу лет римлянами образовали ядро населения.

Антоний, которому нужны были деньги для его супруги Клеопатры, а также для борьбы с Октавианом (Августом), вскоре после 40 года до н. э. разграбил город. Хотя в качестве буфера между Римом и парфянами город в последующие годы оставался формально самостоятельным (он не был включен в римскую провинцию Сирия), при Тиберии, преемнике Августа, он должен был платить подать и получил название Пальмира — город пальм.

И в этот период продолжало возрастать его значение как торгового центра. С использованием верблюдов в качестве транспортного средства ожили прежние караванные пути через пустыню — самую короткую линию связи со Средиземным морем, — и Пальмира стала важным местом отдыха на полпути между Евфратом и Средиземным морем. Здесь останавливались караваны из Аравии и Персии, из Индии и даже из Китая.

Бродя по развалинам, мы дошли до храма Баала. Это самое большое сооружение относится к I и II столетиям.

Посередине почти квадратного, окруженного колоннадами дворца, длина боковых сторон которого — 225 метров, на наращенном фундаменте возвышается здание храма.

Наряду с элементами греко-римского архитектурного стиля здесь значительно больше, чем в Баальбеке, ощущается влияние восточных традиций. Например, балки перекрытий венчают острые треугольные зубцы, известные в Вавилоне. К сожалению, бронзовые капители колонн исчезли: храм, по-видимому, грабили мародеры-солдаты. Позднее арабы использовали храм в качестве крепости в борьбе с крестоносцами, и здание сильно пострадало.

Мы входим в храм через огромный портал, украшенный удивительными «транспарантами», выбитыми из камня. Монолитные плиты над Нишами демонстрируют великолепную работу каменотесов. На барельефе изображена жертвенная процессия. Женщины, закрытые покрывалами, шествуют за верблюдами. Эта деталь особенно примечательна, потому что манера декоративного расположения складок удивительно напоминает современную моду, а также и потому, что это изображение доказывает, что женщины носили чадру еще в доисламский период.

Мы покидаем святилище Баала и отправляемся на главную улицу к триумфальной арке, символу Пальмиры. По дороге Лейла рассказывает о двух женщинах из ее родного города Эмессы (Хомса), вошедших в историю. Примерно в 200 году н. э. Юлия Домна, дочь жреца из Эмессы, стала супругой римского императора Септимия Севера. Он освободил Пальмиру — возможно, из любви к своей жене — от поземельного налога. Сестре его жены, Юлии Мэсе, с помощью нескольких придворных интриг удалось посадить на римский троп своего внука Гелиогабала, тоже жреца из Хомса; после того как его убили, императором стал сириец Александр Север. Северы способствовали — под влиянием своих сирийских жен или по причине собственного сирийского происхождения — развитию Сирии и приложили много усилий для дальнейшего расцвета Пальмиры.

Мы подошли к триумфальной арке, построенной около 200 года. Здесь начинается главная улица протяженностью 1100 метров, очень хорошо сохранившаяся. Она состояла из проезжей части шириной 11 метров, обрамленной во всю длину колоннами, и двух крытых тротуаров шириной 6 метров. Колонны, включая фундамент и капители, достигают высоты почти 10 метров. Между ними проходил транспорт. По обеим сторонам тротуара находились лавки ремесленников, которые, поскольку тогда еще не было разделения между производством и торговлей, сами выставляли свой товар для продажи. На половине высоты каждой колонны была консоль — выступ, где стоял бюст высокопоставленного лица этого города. По всей вероятности, бюсты были изготовлены из бронзы, так как ни одного из них не сохранилось. Лейла говорит, что их тоже украли римские захватчики.

Мы проходим мимо театра, построенного в первой половине II века. Он не такой большой, как другие известные нам театры античного времени, которые из-за больших размеров строились обычно за городом. Этот расположен в центре. Ширина сцены — 48 метров, глубина — более 10 метров. Театр был окружен полукольцом колонн и гармонически сливался с архитектурным обликом города.

Сразу же за театром в соответствии с греко-римскими традициями находится окруженная колоннами площадь собраний.

Здесь с особой трибуны ораторы обращались к своим слушателям, сообщали о последних событиях и оглашали указы городской администрации, а позднее и правителей. Отсюда представители сената, правившего Пальмирой до начала 11 века, оповещали население о своих решениях.

Неподалеку от площади собраний была найдена стела длиной почти 5 метров, относящаяся к 137 году н. э. и представляющая особую ценность; сейчас она хранится в Ленинградском Эрмитаже. Стела содержит написанные на греческом и пальмирском, очень похожем на арамейский, языках решения сената о налогах и тарифах, которыми облагался город, например за пользование водой из источника.

Как и во многих других городах того времени, перекресток главной улицы с наиболее важными боковыми улицами в Пальмире был также украшен особой конструкцией колонн — тетрапилоном (четырехсторонней аркой). На каждом из четырех углов перекрестка возвышались установленные на высоких цоколях колонны из розового гранита, привезенные в Пальмиру, вероятно, из Египта. Колонны иес1ги на себе богато украшенные балки перекрытия. Поблизости от тетрапилона стоят, возвышаясь над другими, несколько колонн. На двух из них находились когда-то бюсты великого правителя Одената и его супруги, прекрасной, мудрой и храброй Зенобии.

Мы садимся на цоколь тетрапилона. Солпце почти в зените. Лейла рассказывает о последнем периоде пальмирского царства. Значение его возрастало в процессе борьбы между Римом и преемниками парфян — Сасанидами. Пальмирские стрелки в римской армии составляли привилегированный отряд. После того как император Валерий, потерпев полное поражение в битве с Сасанидами, вместе с 70 тысячами своих воинов был взят в плен, судьба Рима на Востоке стала полностью зависеть от Пальмиры. В то время здесь господствовал род, имя которого свидетельствует об арабском происхождении. Самый значительный представитель этого рода, упомянутый выше Оденат, стал почти независимым от Рима: он отважился напасть на победоносных Сасанидов, и ему удалось их разбить и осадить их столицу Ктесифон (около современного Багдада). Благодарность за это не заставила себя ждать: Рим назначил его императором, «восстановителем всего Востока».

Хотя Оденат прекрасно сознавал свою роль спасителя Рима и в соответствии с этим вел себя уверенно, тем не менее он был достаточно умен, чтобы не перегнуть палку. Его стремление продемонстрировать свое превосходство перед другими правителями постоянно граничило с осмотрительностью, как бы не спровоцировать Рим. Поэтому он назвал себя не императором, а согласно вавилонской (или иранской) традиции «царем царей». Оденат властвовал в Сирии почти неограниченно до 267 года, когда он был убит в Эмессе. If тут началось великое время для Зенобии, его жены, которую арабы называли Зубайдат, что означает «женщина с прекрасными, густыми и длинными волосами». Современники прославляли ее совершенную красоту, храбрость, мудрость и энергию. Она взяла регентство над своим малолетним сыном, и при ней город пережил последний период расцвета. Особенно плодотворной была деятельность сирийского ученого Лонгина, которого Зенобия сделала своим первым советником. Лонгин стремился оживить идеалы античной Греции. В комментариях к некоторым трудам по греческой философии он старался обосновать существование духовного мира человека независимо от бога. Он создал также произведения по языковому и ораторскому искусству.

Однако римский император Галлиен отказался передать титул Одената его сыну. Зенобия, установившая к тому времени господство почти над всем римским Востоком, за исключением Малой Азии и Египта, не вынесла такого оскорбления. Она ответила ударом и отвергла претензии Рима на территории, завоеванные ее покойным мужем в борьбе против Сасанидов, и когда император попытался добиться своего силой, войска Зенобии разбили его. Мало того, Зенобия, воспользовавшись нападением на Рим готов, послала своего полководца Забду завоевать территории Востока, находившиеся еще под римским контролем, — Египет и Малую Азию. Забда разбил войска противника, занял обе провинции и тем самым усилил власть Зенобии, ставшей отныне самой могущественной властительницей на Востоке.

Но у Зенобии отсутствовало чувство меры. Когда она официально провозгласила независимость от Рима, наделила себя титулом «Августы», а сына своего нарекла Августом, титулом, который по праву принадлежал только римской императорской чете, то натянула тетиву до предела. Но когда она решила чеканить собственные монеты со своим изображением и изображением своего сына, тетива лопнула. Преемник Клавдия, Аврелиан, прекратил переговоры с ее посланцами и предпринял в 271 году грандиозный поход. Один из его полководцев отвоевал снова Египет, а сам он высадился в Малой Азии, разбил под Антиохией пальмирскую армию и преследовал ее до Эмессы. Здесь Зенобия, находившаяся при своем войске, потерпела полное поражение. Она бежала (по дороге, на которую нам сегодня понадобилось два часа езды на машине) в столицу, а Аврелиан продолжал ее преследовать и осадил город. Предложение капитулировать Зенобия отклонила и спешно принялась за усиление оборонительных сооружений. Римские войска почти окружили город; арабские племена бедуинов, готовые прийти Зенобии на помощь, были отбиты. И все же Зенобия не сдавалась. Она попыталась пробраться на верблюде к заклятым врагам римлян — Сасанидам, чтобы просить у них помощи. Ее план чуть было не удался. В сопровождении лишь нескольких верных людей она после трудного пути через пустыню верхом на верблюде добралась до Евфрата. Тут Зенобию настиг отряд Аврелиана, ее узнали, схватили и доставили в лагерь императора. Пальмира капитулировала. Зенобию — согласно хроникам — заковали в цепи (разумеется, в золотые), и она должна была следовать за триумфальной коляской императора при его торжественном вступлении в Рим. Конец жизни гордой царицы овеян многочисленными легендами. Полагают, будто Аврелиан даровал ей жизнь и виллу неподалеку от Рима, в Тиволи, где она провела остаток лет.

Пальмира не была разрушена. Но когда после ухода римского императора здесь вспыхнуло восстание, во время которого был перебит римский гарнизон, Аврелиан вынужден был возвратиться. Теперь он отдал вновь занятый им город на разграбление. Великолепные здания Пальмиры были разрушены, и постепенно песок пустыни ложился на еще уцелевшие остатки былого величия города.

Мы возвращаемся в гостиницу. В конце дня хочется посмотреть несколько наиболее известных гробниц. Когда Ахмед снова предлагает поехать к некрополям, расположенным довольно далеко друг от друга, на машине, никто не возражает. Лейла везет нас сначала к нескольким родовым гробницам, семейным склепам, похожим на небольшие квартиры. Рельефные бюсты покойников, иногда в окружении своих скорбящих родственников, очень трогательны и естественны. Хорошо видна каждая деталь: черты лица, прически, украшения, складки одежды.

В заключение осматриваем одну могилу, обнаруженную при прокладке трубы. По ступеням узкой лестницы спускаемся в глубину. Поперек лаза над нашими головами проходит труба нефтепровода около метра в диаметре: встреча прошлого с настоящим — более оригинальное сочетание вряд ли можно придумать. Дверь представляет собой монолит весом в Несколько центнеров, но достаточно нажать на нее пальцем — и она легко открывается, так чисто сработаны шарниры.

Мы благоговейно стоим в склепе с тремя Т-образно расположенными проходами. У стен шесть рядов могильных горизонтальных ниш. Каждая закрыта плитой с рельефным бюстом умершего.

Громкое хихиканье разрезает тишину. В одном из проходов появляется молодая женщина, с наигранной боязливостью прижимающаяся к мужу. Я уже встречал их. Это супружеская пара, владельцы машины с посольским номером, которую я видел перед отелем. На женщине кричаще-красного цвета шорты и прозрачная блузка. Конечно, ей холодно здесь, внизу. Она еще теснее жмется к мужу и со страхом рассматривает могилы. Я слышу, как она говорит:

— There is nothing better, than a good file-sistem (Лучше этого склада ничего не придумаешь).

Теперь я знаю, что каждый человек воспринимает окружающий мир с помощью той шкалы понятий, которая ему доступна.

Когда я пытаюсь сосчитать все захоронения, Лейла прерывает меня:

— Здесь их триста девяносто, — подсказывает она.

— Большая семья, — говорю я, но Лейла рассказывает о коммерческой жилке пальмирцев. Хотя гробница построена для одной семьи, она одновременно была нечто вроде объекта капиталовложения. Не использованные в склепе помещения продавались другим семьям, иногда через посредников, которые потом, при последующей перепродаже, запрашивали значительно более высокие цены. Поистине деловой народ! С маклерами по продаже земли и домов я сталкивался ужо много раз. С маклерами nd продаже могил мпе еще но приходилось встречаться и, к счастью, в лом нет необходимости.

— Наряду с подземными могилами, — рассказывает нам Лейла, — все чаще стали строить башенные могилы: почва была очень каменистой, строить склепы в земле было слишком трудоемким делом, и тогда у пальмирцев возникла идея возводить их, как башни, в высоту. Эта идея быстро распространилась по всему Востоку.

Мы едем назад в направлении Хомса и еще раз выходим из машины в «Долине мертвых». Лейла ведет нас к башне высотой в пять этажей: стены каждого этажа выложены квадратными каменными плитами, позади которых скрываются отверстия, ведущие в склепы. Мы взбираемся по довольно сносно сохранившейся лестнице до верхней площадки. Это как раз подходящее место для прощания с Пальмирой. Солнечные лучи косо падают на руины. Башни и колонны отбрасывают длинные тонн. Вдали видны зеленые сады. Позади отеля начинается новый Тадмор, выросший с тех нор, когда в 1928 году управление по охране древностей переселило туда несколько арабских крестьянских семей, чьи предки десятилетия, а может быть, и столетия назад нашли себе приют в развалинах храма Баала.

Лейла рассказывает, что тогда, в 1928 году, началось развитие молодого города, который сам стал производить электрический ток, создал сеть канализации и водоснабжения, построил асфальтированные улицы, музеи и прочие атрибуты современной жизни. На окраине города в пустыне был построен аэродром. Постоянно расширяется обводненная площадь пахотных земель.

Пышно растут оливковые и гранатовые деревья, финиковые пальмы. Возделываются зерновые культуры, даже хлопок хорошо растет; крестьяне увеличивают стада овец и крупного рогатого скота. Город стал центром торговли с бедуинами. Построено много школ, в том числе средняя. Славное прошлое вдохновляет город, которым когда-то правила Зенобия; почитатели славят не только ее красоту, храбрость и энергию, но и мудрость. Последнее свойство, правда, вызывает сомнение: Зенобия потерпела крах из-за неумеренности своих планов. С этим соглашается и Лейла.

— Тщеславие сегодняшних жителей, — с улыбкой говорит она, — приняло другие размеры, соответствующие реальности. Оно направлено на то, чтобы превратить свой Тадмор в столицу некой особой сирийской провинции в пустыне. Жители города считают, что Хомс, становясь промышленным центром, недостаточно заботится об интересах сирийской части населения, проживающей в близлежащих к пустыне областях.

 

Театр на 15 тысяч мест

«Было много камней и мало хлеба…» — эти строки из стихотворения немецкого поэта и литературоведа Уланда о Ближнем Востоке периода крестовых походов всплывают у меня в памяти, когда я еду по направлению к Буере, чтобы посмотреть «театр пятнадцати тысяч».

Потом мы хотим поехать в Петру — красный город на скале, расположенный между столицей Иордании и Красным морем. Там состоялась самая значительная схватка между римлянами и арабами.

Едем по очень оживленной главной магистрали Дамаск — Амман. Беспрестанно приходится обгонять тяжелогруженый транспорт, движущийся в направлении иорданской столицы, так как снабжение Аммана и практически всей страны осуществляется главным образом по этому шоссе, ведущему также и в бейрутский порт.

За Дамаском миновали несколько деревень, где развалины времен Римской империи разбросаны вокруг, как кирпичи на строительной площадке.

Местность производит мрачное впечатление. Кажется, будто здесь прошел дождь из базальтовых камней. Мы находимся в области вулканической деятельности. С большим трудом осваиваются небольшие участки земли. Обычно для строительства используется тот материал, который имеется в данном районе, поэтому здесь дома построены из серого базальтового камня, что усиливает впечатление угрюмости и печали. Эта область некогда была житницей Римской империи, где процветали города, такие, как Буера, Канават (Каната), Филиппополь, Аварн, Гераса, Суада.

Проехав около 80 километров, мы оставляем главную трассу, идущую на восток, к Друзским горам, и подъезжаем к воротам местечка Шехба, в котором родился человек, возвысившийся по странному стечению обстоятельств до положения римского императора. Его звали Филипп, он правил с 244 по 249 год н. э. и получил прозвище Араб (или Аравитянин). Тогда было возведено много прекрасных строений, развалины которых сохранились до сих пор.

Наша машина легко мчится по дороге, построенной во времена римского господства. Она выложена из больших, тщательно пригнанных друг к другу базальтовых плит. Мы ненадолго останавливаемся у бань — они встречаются в каждом римском поселении. Здесь их выстроили с особенно широким размахом: в помещении для переодевания уместилось бы несколько современных арабских домов. Далее по мостовой, которой 1800 лет, минуем главную площадь городка и останавливаемся перед храмом из черного базальта. Филипп посвятил его своему отцу, которого он возвел в ранг божества из чувства благодарности, а может быть, из расчета: и сыну бога потом перепадет немного от его сияния. Но гордостью городка является его театр. Эта небольшая постройка диаметром 40 метров, предназначенная для двора и знати, изящно и легко вписывается в городской пейзаж и окрестности.

Прыжок от камерного театра в городе, где родился Филипп, к грандиозному театральному сооружению римской античности измеряется всего часом езды на машине. Но какая разница! Огромное здание начала II столетия в Буере имеет зрительный зал диаметром 100 метров. Тридцать пять рядов, разделенных двумя широкими проходами, концентрически сбегающими к полукругу орхестры, тремя ярусами поднимаются кверху. Две лучеобразно расположенные лестницы делят зрительный зал на три сектора. В проходах имеется множество дверей, ведущих в коридоры и на лестницы и обеспечивающих зрителям быстрый вход и выход. Длина сцены — 45 метров, она отделена кулисой, образованной двумя рядами колонн, расположенных друг над другом: нижний ряд с коринфскими, верхний — с дорическими капителями.

Рекламные проспекты утверждают, что в театре 15 тысяч мест. У меня не было времени пересчитать, но отчего-то подумалось, что стольким зрителям пришлось бы сидеть, тесно прижавшись друг к другу! Даже если цифра несколько преувеличена и мест всего 12 или 10 тысяч, факт остается фактом: здесь существовало культурное учреждение исключительных размеров. Так как число мест в театре 1800 лет назад находилось в разумном соотношении с возможным числом зрителей, то напрашивается вывод относительно величины и значения античной Буеры. В последнем столетии перед наступлением новой эры она была покорена арабами-набатеями, столица которых Петра — цель нашего путешествия. И только когда в начале II века н. э. при императоре Траяне царство набатеев было присоединено к Риму, начался расцвет Буеры. Это поселение стало столицей римской провинции Аравия, центром пересечения торговых путей со всех концов света. Путь с севера на юг, к Красному морю, проходивший через Дамаск, пересекался здесь с дорогой, связывающей южную часть Средиземного моря с Персидским заливом. Так же как и Пальмира на севере пустыни, этот город на юге достиг полного расцвета во время правления императоров сирийской династии. Филипп Араб сделал его столицей. В момент наивысшего расцвета Буера насчитывала 80 тысяч жителей.

Отличное состояние театра вызывает сегодня недоумение каждого, кто туда приходит. Ахмед открывает мне тайну. В XIII веке, когда арабы нашли наконец время, чтобы выбросить вторгшиеся банды европейских рыцарей, называвших себя крестоносцами, огромное сооружение было превращено в крепость, причем зрительный зал просто засыпали землей. Укрепили наружные каменные стены, и бастион был готов. Сирийское управление по охране древностей начало в 1947 году с того, что очистило огромный зрительный зал и сцену от земли. Вот так это сооружение сохранилось для потомков. Оно является объектом исследования многих искусствоведов и историков.

Сегодня в театре тоже много людей. Вместе с ними я поднимаюсь по лестнице зрительного зала до самого верха театра, который замыкает колоннада. Отсюда открывается великолепный вид на все сооружение и на селение Бусру. Ахмед, разумеется, остался внизу, но совсем не потому, что ему не хочется считать семьдесят ступенек, так по крайней мере он уверял меня, а потому якобы, что он хочет продемонстрировать мне отличную акустику. Нормальным голосом он начинает считать по-арабски: сифр, вахид, иснан (ноль, один, два). Затем он произносит все тише: слас, арба, хаме, ситт (три, четыре, пять, шесть), под конец шепчет: саб, саманин, тис, ашар (семь, восемь, девять, десять). Я без труда улавливаю каждый звук.

Неожиданно рядом с Ахмедом остановился седой пожилой мужчина. Широким движением он набрасывает шаль на шею, протягивает вперед руку и начинает громко декламировать. Четко и понятно доносится до нас его голос, и я слышу слова Катулла:

 

Рим встречается с арабами

Визу в Иорданию мне оформил тогдашний иорданский посол в Дамаске, симпатичный пожилой человек; я познакомился с ним на концерте немецкого квартета Эрбена в Дамаске, и он в очень трогательной форме — он прекрасно говорит по-немецки — благодарил меня, хотя, к великому моему сожалению, я не мог приписать себе ни малейшей заслуги в этом чудесном вечере. Я ему и сказал об этом, но ему было достаточно, что я приехал из страны, в которой создают такую музыку.

Позднее я узнал, что посол еще во время первой мировой войны изучал в Берлине медицину. Несколько десятков лет назад он, будучи врачом, поселился в Дамаске, и когда-то, имея очень хорошие связи с видными иорданскими деятелями, а также пользуясь большим уважением у себя в стране, был назначен иорданским послом в Сирии. Но во время моего пребывания на Ближнем Востоке отношения между Сирией и Иорданией были часто натянутыми, главным образом из-за враждебной позиции иорданского правительства по отношению к Палестинскому движению сопротивления, и дипломатические отношения нередко прерывались. Тогда пожилой господин убирал флаг на своей вилле, расположенной на главной улице современного городского квартала, и продолжал жить как частное лицо; когда отношения восстанавливались, он снова занимал свою должность посла. Эго повторялось несколько раз, и мне показалось, что пожилой господин не обращал внимания на эти инциденты.

— Дорогой юный друг, — сказал он мне при последней встрече, и я заподозрил, что он так обращается ко всем своим знакомым, которым меньше сорока, — если вы поедете в Иорданию, непременно посмотрите развалины Петры.

Этой рекомендации мы сейчас и следуем: кто знает, как долго еще будет открыта граница.

В нескольких километрах позади границы трассу пересекает дорога, проходящая через пустыню в Багдад. Она в отличном состоянии — признак того, что Иордания проявляет интерес к туризму. Скоро мы проезжаем Джераш, античную Герасу, также основанную Селевкидамн. Времени у нас в обрез, но мы решили осмотреть очень красивую триумфальную арку, воздвигнутую в честь императора Адриана, посетившего Герасу в 129 году. Хотя в нашу честь и не воздвигли арки, зато сразу же подбегает мальчик, у которого как раз для нас осталась еще одна настоящая (с гарантией) римская масляная лампа за тысячу иорданских динаров — примерно десять марок. Ахмед утверждает, что лампа не старше мальчика, но я покупаю ее за 500 динаров; правда, от его предложения сопровождать нас по местности мы вынуждены отказаться, хотя здесь есть что посмотреть: храм, театр, бани, тетрапилон — все это характерно для римского города. Бросаем взгляд на форум: колоннада вокруг огромной, в виде эллипса территории, выложенной большими каменными плитами, почти полностью сохранилась и свидетельствует о величии и значении Герасы в античном мире.

Добрых 50 километров отделяют от Джераша Амман, столицу Иордании. Она раскинулась на нескольких холмах, и кто захочет, может насчитать их семь — аналогия с Римом, на которой слишком часто акцентируют внимание проспекты для туристов.

Амман, как и многие места на Востоке, город без средневековья. Раскопки после второй мировой войны подтверждают, что уже во II тысячелетии на этом месте были поселения. В XIII веке до н. э. здесь образовалось государство аммонитов, которое потом, на рубеже тысячелетий, было завоевано напавшими на них израильскими племенами под предводительством Давида. Здесь согласно библейской легенде, он поистине по-царски избавился от своего военачальника Урии: увидев с крыши дворца его жену Вирсавию (Бат-Шеву), он велел привести ее к себе и соблазнил, а своему полководцу Иоаву приказал: «Поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтобы он был поражен и умер». Вирсавия же родила Давиду сына, который победил в борьбе за власть многочисленных братьев — сыновей других жен, — и вошел в историю как царь Соломон.

Оказавшись позднее на территории южной части царства Диадохов, подвластной династии Птолемеев, город получил название Филадельфия в честь царя Птолемея II Филадельфа (примерно в 250 году до н. э.). При римлянах он превратился в важный транзитный пункт караванных путей. В нем, особенно в III столетии н. э., было построено много прекрасных зданий. Примерно в X столетии н. э. город еще упоминается в арабских источниках, но тогда он, очевидно, уже был оставлен жителями. Многие столетия о нем, казалось, забыли. В стороне от жизни спал он сном спящей красавицы. Но поцелуй, пробудивший город к жизни, был получен не от прекрасного рыцаря. Уинстон Черчилль, занимавший с 1921 по 1922 год пост министра колоний Великобритании, в рамках империалистической политики разделения сфер влияния подыскивал тогда для вновь созданной страны Трансиордании столицу. Вспомнили о какой-то Филадельфии-Аммане, которая в те времена была вряд ли больше селения в пустыне.

Прогулка по городу показала, что скачок от деревни до положения столицы страны был удачным не во всех отношениях, хотя на одном из семи холмов города протянулись великолепные дворцы помпезной резиденции короля Хусейна, тщательно отгороженные от постороннего взгляда. Некоторые кварталы с роскошными виллами говорят о том, что богатым сирийцам, особенно за прошедшие 25 лет, омраченных все же несколькими войнами, удалось сколотить весьма значительное состояние. Однако остальные городские районы явно показывают, что большинства населения этот успех не коснулся.

Но мы приехали сюда не для того, чтобы собирать материал для изучения иорданской действительности. Сегодня мы транзитники на пути в Петру, столицу царства набатеев. Разумеется, это совсем не значит, что мы способны проехать, не остановившись, мимо римского театра на четыре тысячи мест — впечатляющего здания с встроенным в горную стену полукругом рядов для зрителей.

Поскольку нам еще сегодня надо осмотреть хотя бы часть территории Петры, мы снова отправляемся в путь. Главная магистраль идет дальше на юг по направлению к Акабе, где Иордании достался небольшой уголок Красного моря. Но я уже по горло сыт великолепными автострадами, обходящими все живописные арабские места, и поэтому мы оставляем главную магистраль и снова ползем черепашьим шагом через крошечные деревушки в сопровождении ватаг веселых ребятишек, с восторгом приветствующих пас. Громко сигналя, с трудом прокладываем путь сквозь стада овец, едем мимо кур, бродячих собак и упрямых ослов. Неподалеку от Мадаба, небольшого городка с православным населением, мы проезжаем знаменитую гору Небо, на которой, согласно Библии, умер Моисей после того, как вывел из Египта еврейские племена.

По дороге Ахмед еще раз воскрешает в моей памяти некоторые факты, касающиеся арабского царства набатеев. Их существование засвидетельствовано, во всяком случае, не позднее IV века до н. э., а может быть, и значительно раньше. Племена номадов при соприкосновении с окружающим их эллинистическо-римским миром, с которым они находились в конфронтации, проявили исключительные способности к восприятию и переработке их культурных достижений. От арамейцев они перепили письменность, приспособив ее к своей фонетической системе, и на ее основе создали письмо, которое считается прототипом современного арабского письма. В северной части «дороги благовоний», и окруженной отвесными скалами труднодоступной котловине набатеи основали свою столицу и оттуда постепенно расширяли сферу влияния. В последнем столетии до пашей эры им Удалось покорить даже Дамаск и присоединить его к своему царству. Римляне, пытавшиеся присоединить царство набатеев к провинции Сирия, вначале потерпели крах. Но скоро набатеи поняли, что для них целесообразно пойти на союз с римлянами, хотя при этом возникали некоторые трудности, поскольку издалека было нелегко сориентироваться в быстрой смене политического соотношения сил в Риме. Они, например, поддержали отрядами Юлия Цезаря при осаде Александрии, зато после его смерти помогали убийцам в борьбе против Второго триумвирата. Наконец они вновь примкнули к господствующей партии, уничтожив в Красном море флот Антония и Клеопатры и тем самым воспрепятствовав их намерению бежать в Индию. В I веке н. э. их царство представляло собой некую разновидность протектората, а затем при Траяне оно было полностью завоевано римлянами и превращено в римскую провинцию Аравию со столицей в Буере.

Пока Ахмед рассказывает о культурных достижениях набатеев, на нашем пути опять возникает деревня. Еще издали мы увидели темное пятно. Когда подъехали ближе, стало ясно, что эго большая толпа, которая двигалась нам навстречу. Впереди всех метрах в ста от толпы бежал мужчина. Он махал обеими руками, прося остановиться. Мы поравнялись с ним. Ахмед насторожился.

— Не останавливаться, ехать дальше! — кричит он мне. Но я уже сбавил ход до скорости шага. Может быть, случилось несчастье и мы можем помочь? Бегун, вне всякого сомнения, араб, хотя одет в европейский костюм, — рывком открывает правую дверцу машины и втискивается к нам. Его костюм запачкан глиной. На лице выражение неописуемого страха. Он взывает к нам.

— Быстро назад! — кричит Ахмед.

Ничего не понимая, я все же пытаюсь развернуть машину на узкой дороге. Но прежде чем мне удается это сделать, толпа настигает и обступает нас. Я смотрю на перекошенные от ярости лица. Те, что стоят впереди, держат толстые палки; некоторые подняли камни и готовы бросить их. Для меня все это загадка. Я никогда не слышал, чтобы в Иордании бесчинствовали банды. И почему здесь женщины и дети, почему у всех перекошенные лица?

Все кричат на нас. Некоторые трясут закрытые изнутри дверцы. Две руки протягиваются через окно, пытаясь вытащить меня из машины, но тут же отпускают, как только я громко кричу на них по-немецки. Вдруг тяжелый камень, пробив ветровое стекло, попадает прямо в незнакомца. Осколки стекла осыпают наши костюмы и сиденья. Ахмед смотрит на меня, пожимает плечами и открывает на своей стороне дверцу. Толпа сразу же набрасывается на незнакомца и выволакивает его из машины. В следующий миг он исчезает в этой толпе. Я запускаю мотор и даю газ. Никто не останавливает нас. Мы быстро удаляемся и подъезжаем к селению. Оно безлюдно. Только на повороте — несколько кричащих и плачущих женщин. Немного в стороне лежит помятый мотоцикл. Ахмед говорит, что незнакомец, наверное, мотоциклом задавил ребенка одного из жителей деревни. Теперь я понимаю ту настойчивость, с какой мои друзья, хорошо знавшие местные нравы, рекомендовали ехать через деревни с исключительной осторожностью: бывает, что крестьяне в случае нанесения повреждений ребенку расправляются по старинке, не задумываясь об ответственности.

«Гора искушения» над Иорданской долиной

В нескольких километрах от деревни останавливаюсь и выхожу из машины, чувствуя, как дрожат колени. Я сажусь у обочины: надо подумать, что здесь можно предпринять. Единственное, что мы можем сделать, — это оповестить полицию. Ближайший большой населенный пункт — это Эф-Джи, как арабы называют Петру. Мы приходим в полицейский участок. Ахмед рассказывает о происшествии. Полицейский очень любезен и спокоен; он подтверждает, что мы правильно поступили, что поехали дальше. А что мы могли еще сделать! Из его реакции я делаю заключение, что жизнь мотоциклиста нисколько его не беспокоит.

Собственно, столица набатеев, объясняет нам полицейский, находится в шести километрах от участка. Но проход между скал настолько узок, что машине там не проехать. Самое лучшее — взять лошадей и отправиться туда верхом.

На лошади я не сидел с десяти лет, но лелею надежду, что животные привыкли к туристам. Ахмед, кроме перспективы идти пешком но ущелью, все остальное приемлет с удовольствием. Лошади уже готовы, а для тех, кому трудно сесть верхом, оборудована специальная каменная «стартовая» площадка. Лошадь, как я убедился, действительно терпелива. Она, по-видимому, знает дорогу, и я полностью полагаюсь на ее чутье. Мы трусим вдоль высохшего русла реки Вади-Муса (Река Моисея). Долина становится все уже. Справа и слева — могилы, некоторые украшены колоннами и обелисками. Наконец расстояние между отвесными скалами суживается до двух метров. Сказочный, нереальный мир! Нас окружают высокие, более чем стометровые, стены из красного песчаника. Голубое небо видно теперь только через узкий просвет. Гулко раздается стук лошадиных подков. Я часто нагибаю голову, боясь стукнуться о нависшие глыбы скал. Мне ясно теперь, почему уже в предэллинистический период это место называлось «Села», что означает «скала», и позднее было переведено на греческий как «Петра». Понятно также и то, почему Скавр, знаменитый полководец Помпея, испытанный в многочисленных битвах и привыкший к победам, вынужден был, сознавая свое бессилие, снять осаду со столицы набатеев.

Узкий коридор внезапно делает поворот, темнота отступает, и нас ослепляет солнце. Сквозь полуприкрытые веки вижу перед собой в пересечении двух ущелий здание удивительной красоты — оказывается, это двухъярусный вход в храм, носящий название «Сокровищница (или замок) фараона». Фасад и все помещения вырублены прямо в скалах из красного песчаника. Вспоминаю, что во время моей поездки к финикийцам мне уже встречался подобный тин построек. Да, в селении Маратус (Амрит) храм тоже был вырублен в скале. Но здесь постройка несравненно красивее и внушительнее; этому впечатлению способствует и красный цвет песчаника. Фасад в изобилии украшают колонны, статуи и рельефы.

За храмом ущелье расширяется, и взору открывается незабываемая панорама. Высокие скалы, окружающие котловину, сверкают в косых лучах солнца всеми оттенками красного цвета. Громадная, высотой в несколько сот метров, отвесная стена украшена великолепными, богато декорированными фасадами, некоторые из них имеют по нескольку этажей. Все это вытесано из камня талантливой рукой мастера. Но времени для осмотра мало: надо торопиться, чтобы, пока не зашло солнце, по возможности больше увидеть в великолепном скальном городе.

Его территория занимает большую площадь. От центра, где есть хорошо сохранившиеся руины храмов, не вырубленных в скале, а выстроенных традиционным способом, из камня, она простирается на много километров вдоль нескольких вади. Но поздно — осмотр некоторых мест придется отложить до завтра. Мы взбираемся на гору, чтобы увидеть, как заходит солнце, и долина погружается в темноту. Дорога проходит мимо могильного склепа с двумя львами у входа. По пути встречается еще много склепов и пещер, в которых жили люди. Наконец мы подходим к храму (мавзолею) Эд-Дейр, похожему на «Сокровищницу фараона», но еще большему по размеру. Его фасад имеет около 50 метров в ширину и 40 метров в высоту. Над ним на десятиметровой высоте возвышается каменная погребальная урна.

Через мощные входные ворота спускаемся в зал, тоже вырубленный в скале. Тени от мавзолея становятся длиннее и у края горы опрокидываются в пропасть. Багровый шар солнца, коснувшись горизонта, окрасил долину в золотой цвет. Песчаник принял теперь теплые желтые тона. Нас наполняет восторг перед архитектурными достижениями арабского народа набатеев, кочующие сыновья которого вышли из пустыни, осели здесь и за очень короткий промежуток времени смогли создать поразительные произведения культуры. Конечно, нельзя не заметить присутствия здесь элементов эллинистического архитектурного стиля. И все-таки даже при беглом взгляде видны черты набатейского традиционного строительного искусства.

О творческих силах этого народа говорят не только архитектурные, но и литературные памятники. Благодаря стечению счастливых обстоятельств мы познакомились с литературным произведением одного набатея, который своими критическими замечаниями социального характера занимал лучшие умы своего времени и идеи которого находили отражение в борьбе угнетенных масс. Набатейский купец Ямбул написал труд, который следовало бы отнести к жанру путевых заметок, по это нечто большее, это — облаченное в форму рассказов о странствиях изображение желаемого общества, основанного на социальной справедливости. Он повествует о своих впечатлениях (на самом деле выдуманных) о государстве, посвященном Гелиосу — Солнцу, расположенном на острове, которому он дал название «Остров блаженных». На этом острове он встретил только счастливых и свободных людей. Там нет ни богатых, ни бедных, ни господ, пи рабов, и там не ведают ни о преступлениях, ни о войнах. Произведение Ямбула было написано во II или даже в III веке до н. э., то есть более чем за 1700 лет до «Утопии» Томаса Мора, и оказало непосредственное влияние на классовые бои в Риме раннего периода. Сельскохозяйственные рабы из Сицилии подняли восстание, объединившее за короткое время 200 тысяч борцов, и с большим трудом Риму удалось его подавить. В 132 году до н. э. вспыхнуло восстание в Пергаме, незадолго до этого покоренном Римом, и здесь восставшие основали утопическо-коммунистическое государство, назвав себя «гелиополитами», то есть «гражданами города Солнца», и создали его по образцу государства, изображенного в книге Ямбула. Восстание также было подавлено, но пламя нельзя уже было загасить; один из вождей восставших, философ Блоссий (узнав о поражении, он покончил жизнь самоубийством), был воспитателем Тиберия Гракха, передавшего идеи свободы и социальной справедливости дальше.