Большое предательство

Правительства Англии и особенно Франции уже давно протянули свои щупальца на Ближний Восток. В 1525 году король Франции Франциск I, к ужасу своих европейских коронованных коллег, заключил договор о взаимопомощи с Сулейманом Великим. Этот альянс между «христианнейшим королем» и предводителем «неверных» рассматривался государями Европы как крупный скандал. Но Франциск I не обратил на это внимания, поскольку он знал, что этот шаг, положивший начало особому положению католической Франции на османской земле, вызовет необходимость полной переоценки факторов европейской политики, считавшихся до этого времени постоянными. Как Валуа, так и Бурбоны неуклонно придерживались этой политики взаимного согласия с Османской империей и распространяли свое влияние главным образом на восточное побережье Средиземного моря. При этом важную роль играли сирийцы маронитского вероисповедания, сохранившие свои христианские традиции в Ливанских горах. Людовик XIV в 1649 году пошел еще дальше, выдав им грамоты, в которых заявил, что берет под свое особое покровительство патриархов-маронитов, а также всех прелатов, духовных и светских христиан-маронитов, и прежде всего тех, что живут на территории Ливана… Тем самым территория западнее Ливанских гор оказалась в привилегированном положении, сильно отличавшемся от положения других арабских территорий, находившихся под властью Османской империи, и вскоре получила своего рода внутриполитическую автономию.

Скандальную попытку, имевшую целью расширить французское влияние в этой области, предпринял Наполеон. В 1799 году вместе со своими войсками он направился на побережье Средиземного моря и осадил крепость Аккру. Но во время обороны османского наместника поддерживал английский флот, поэтому турки смогли удержать крепость. Наполеон, в войсках которого свирепствовала чума, вынужден был отступить, предварительно приказав убить четыре тысячи военнопленных.

Ближний Восток все больше становится объектом притязаний иностранных государств, их игральным мячом, районом, где сталкивались прежде всего французско-британские интересы, что особенно отчетливо проявилось спустя 40 лет, когда европейские великие державы заставили Мухаммеда-Али возвратить Турции все отнятые у псе сирийские земли. Еще через 20 лет, в 1860 году, в Бейруте высадились французские войска, выступившие на стороне маронитов в их борьбе с друзами. Турецкий султан был вынужден предоставить Ливану широкую автономию, что вполне соответствовало колониальным устремлениям Франции.

И опять главным образом Франция и Англия в последнюю треть прошлого столетия пытались экономически подкрепить свои усилия по обеспечению политического влияния на Ближнем Востоке, причем Англия утверждалась в основном на территории между Евфратом и Тигром, то есть в современном Ираке, и в Палестине, а Франция укрепляла свои позиции в остальной части Сирии.

История XX века полна страшных преступлений, совершенных империализмом. К самым отвратительным и коварным из них относится его политика по отношению к арабским народам. Империалисты не останавливались ни перед какой подлостью: от предательства до нарушения договора, от изгнания мирных крестьян со своих полей до отправки их в огромные концентрационные лагеря, от убийств отдельных патриотов до жестоких бомбардировок беззащитных людей в городах и деревнях.

Когда британские и французские империалисты старались все более расширить сферу своего влияния на Ближнем Востоке, неожиданно появился еще один конкурент, высматривавший себе место под солнцем в мире, уже в значительной степени поделенном: это было германское кайзеровское государство, превратившееся после победоносной войны с Францией в хищного, жаждущего добычи империалистического волка с огромным аппетитом. Взгляд его пал на Ближний Восток. Здесь он рассчитывал найти для себя широкое ноле деятельности. Германский кайзер Вильгельм II тотчас заявил о притязаниях немецкой крупной буржуазии. После того как он завязал «вечные узы дружбы» с турецким султаном, он предпринял в 1898 году шумный визит в Дамаск и Иерусалим. Как мы уже знаем, кайзер преподнес султану Саладину роскошный гроб, а городу на горе Елеонской — протестантскую церковь. По все это была лишь мишура. Важно было то, что германским монополистам удалось заполучить концессию на постройку Багдадской железной дороги. Строительство этой дороги, исключительное право на которое Османская империя дала немцам, началось в конце прошлого столетия. Вскоре немцы разработали проект Хиджазской железной дороги якобы для того, чтобы связать Дамаск со святым городом Меккой, а на самом деле с целью включить в планы немецких империалистов также и территории Саудовской Аравии.

Сначала все было тихо. И вдруг посреди пустыни появляется небольшое, крытое красной черепицей здание вокзала, перенесенное как будто по мановению руки волшебника из Марка или Лаузитца в пустыню между Дамаском и Амманом. Если подойти к зданию ближе, то нетрудно убедиться, что почти все совпадало: небольшой грязный зал ожидания, черная доска с расписанием, окошечко дежурного по вокзалу, в стене перед домиком — скамья, в нескольких шагах от него — будка с двумя дверями: одной — для мужчин, другой — для женщин; не забыт даже крошечный садик вдоль рельсов. Абсолютно очевидно, что немецкие конструкторы не слишком-то себя утруждали обдумыванием того, чтобы как-то приспособить строительную идею к арабскому пейзажу. «Что хорошо для Германии, то хорошо и для остального мира», — наверное, рассуждали они. Так типовой проект небольших немецких вокзалов был перенесен в арабскую пустыню.

Между прочим, не только маленькие вокзалы на многочисленных станциях Хиджазской железной дороги, по и Центральный вокзал в Дамаске как две капли воды похож на вокзалы небольших городов, построенных в Германии в начале века.

Развитие инфраструктуры Османской империи облегчало проникновение немецкого капитала к район Ближнего Востока и наносило весьма ощутимый ущерб английской и французской конкуренции. Одни видели в этом угрозу для своих коммуникаций между Суэцким каналом и Индией — а мечтали они, например Черчилль и Ллойд-Джордж, об установлении протектората над Средневосточной империей, простиравшейся от Египта и Сирии до Индии. Другие опасались угрозы их традиционным притязаниям на отдельные территории Сирии, главным образом на прибрежные районы. Когда в 1913 году кайзер решил направить в Турцию группу ведущих военных специалистов под руководством генерала Лимана фон Сандерса с поручением реорганизовать турецкую армию по прусскому образцу, они забили тревогу. Стремясь ослабить германо-турецкий альянс, британские империалисты начали проявлять интерес к арабскому освободительному движению, направленному против турецкого господства. На Ближний Восток засылались английские, а позднее французские и американские агенты, часто под видом археологов, чтобы приобрести влияние на арабских вождей. Из них наибольших успехов добился легендарный британский агент Т. Е. Лоуренс.

Лоуренс действительно одно время занимался археологией. Согласно официальному документу, он прибыл в Сирию, чтобы собрать материал о замках крестоносцев. За годы, проведенные на Ближнем Востоке, он в совершенстве овладел арабским языком, изучив несколько диалектов. Благодаря превосходному знанию языка, всех сторон жизни, быта, а также образа мыслей арабов ему удалось войти в доверие арабских шейхов и спровоцировать их на антитурецкие выступления. Особенно большого доверия он добился у шерифа Хусейна, который в период турецкого господства владел Хиджазом, то есть значительной частью нынешней Саудовской Аравии, и вел свое родословное древо от самого пророка. Кроме того, эмир Хиджаза был главой центров исламского мира — городов Мекки и Медины, — где находились места деяний пророка и Кааба — величайшая святыня ислама.

Скоро Лоуренс стал своим человеком при дворе Хусейна. Когда началась первая мировая война, Лоуренс пытался втянуть Хусейна в совместные действия с арабскими патриотами и побудить его принять участие в восстании против турецкого засилья, которое должно было бы ослабить юго-восточный фланг германо-турецкого альянса. Хусейн по определению Лоуренса, «был почтенным, хитрым, своенравным и в высшей степени благочестивым человеком». Он находился под большим влиянием своего британского советника и ждал лишь случая, чтобы избавиться от турецкого господства.

В 1915 году он отправил своего сына Фейсала в Дамаск для установления контактов с Центром арабских тайных обществ. Но Хусейн был человеком осторожным. Он хотел действовать наверняка, а не просто полагаться на посулы Лоуренса; он потребовал гарантий от британского правительства и получил их. Правительство его британского величества в ходе письменных переговоров, продолжавшихся в течение 1915 года, заверило Хусейна, что он сможет объединить территории Арабского Востока со своим королевством, если решится взять на себя руководство восстанием арабов против Турции.

Поверив письменным заверениям англичан, Хусейн дал согласие. Восстание разразилось летом 1916 года. Фейсал взял на себя военное руководство при сотрудничестве Лоуренса, и в изнурительных боях в пустыне ему удалось отрезать базы турецких войск от источников снабжения, уничтожив только что построенные участки Хиджазской железной дороги. Британские войска под командованием генерала Алленби объединились с арабскими вооруженными силами и уничтожили турецкие соединения. Немецкий генерал Лиман фон Сандерс взял на себя непосредственное командование турецкими вооруженными силами, но изменить что-либо он уже был не в состоянии. 1 октября 1918 года Фейсал, Алленбн и Лоуренс бок о бок вступили в Дамаск под приветствия и ликование арабского населения, полагавшего, что цель освободительной борьбы достигнута. Поколения боролись за независимое арабское государство, и много пламенных патриотов было убито турецкими оккупантами. Теперь, казалось, пришел час освобождения.

Но британское правительство ни на минуту не думало сдержать данное арабам слово. Еще во время переговоров с Хусейном британские и французские империалисты пытались договориться о разделе между собой сфер влияния в процессе колониального порабощения арабских народов после разгрома Османской империи, для чего, собственно, им и понадобилась поддержка арабов. После длительных тайных переговоров обе стороны пришли к соглашению, и в 1916 году дипломаты Сайкс и Пико заключили по получению своих правительств соглашение, о котором арабы узнали только после того как молодое Советское государство опубликовало тайные документы из царских архивов. Лоуренс позднее открыто подтвердил факт предательства, заявив по поводу британских договоров с Хусейном: «С самого начала было ясно, что, если мы выиграем войну, это обещание станет пустой бумагой, и если бы я был честным другом арабов, то посоветовал бы им идти по домам и употребить свою жизнь не для таких целей… Я пошел на обман, будучи убежден, что арабская помощь была необходима для пашей быстрой победы на Востоке и что лучше, если мы выиграем и нарушим слово, чем если проиграем».

Возмущение арабов предательством было безграничным. После освобождения арабских территорий от турецкого владычества Фейсал, поверив в гарантии британского правительства, принялся за организацию независимого государства Сирия, которое занимало бы территорию от гор Тавра до Синая. Но союзники тотчас же заявили протест. Французские дивизии высадились в Ливане и оккупировали прибрежную полосу. Англичане претендовали на Палестину, а Фейсалу они передали управление центральными сирийскими областями. Сын Хусейна уже собирался капитулировать, когда конгресс сирийских патриотов, состоявшийся в Дамаске в мае 1920 года, объявил об основании Сирийского королевства и провозгласил Фейсала королем. Но империалисты были полны решимости растоптать этот акт национального самоопределения. На переговорах между Францией и Англией соглашение Сайкса — Пико было модифицировано, и наконец в 1920 году в договоре, подписанном в Сан-Ремо, было установлено следующее разграничение сфер влияния: основываясь, в частности, на ст. 22 Устава Лиги наций Франция берет себе сирийские провинции, а Англия — Месопотамию и Палестину под предлогом мандатного управления. Франция тут же поспешила воспользоваться своими, вытекающими из этого соглашения правами. Из Бейрута в направлении на Дамаск двинулись вооруженные новейшей техникой французские войска. 14 июля 1920 года командующий французскими войсками в Сирии генерал Гуро предъявил Фейсалу ультиматум, в котором потребовал от него в течение четырех дней удовлетворить все требования французов.

Условия были настолько бесчеловечны, что Гуро, горевший желанием оккупировать столицу и всю Центральную Сирию, надеялся, что Фейсал ни при каких обстоятельствах не примет их. К его досаде, Фейсал капитулировал очень быстро, но даже это не могло удержать генерала от того, чтобы осуществить преступные планы. Он отдал своим войскам приказ продвигаться дальше в направлении Дамаска, а позднее цинично заявил, что известие о капитуляции он вовремя не получил. Под командованием молодого военного министра правительства Юсуфа Азме слабо обученные и плохо вооруженные сирийские войсковые соединения двинулись против французов. К ним присоединилась группа патриотов Сирии. Под Маисалуном, в нескольких километрах от Дамаска, мужественно боровшиеся сирийские соединения были разбиты французскими колониальными солдатами, вооруженными тапками и пулеметами. Большинство защитников Дамаска во главе с Юсуфом Азме погибли. О битве сегодня напоминает кладбище героев, расположенное у автострады Бейрут — Дамаск. Оно призывает сирийскую молодежь проявлять бдительность но отношению к империалистам. Народ лишний раз убедился в том, что они готовы пойти на любое предательство, если у народа не хватает сил дать им отпор.

Но предательство империалистов по отношению к арабам этим не исчерпывается. Наряду с традиционной политикой «разделяй и властвуй», подкупом отдельных шерифов (благородных) и жесточайшего террора, направленного против патриотов, империалисты создали себе новый инструмент, чтобы воспрепятствовать развитию освободительного движения арабов, — сионизм.

Сионизм развился в националистическое движение еврейской буржуазии, которая рассчитывала отвлечь народ от борьбы на стороне прогрессивных сил против империализма и расизма и ориентировать их на создание собственного еврейского государства. Оно должно было возникнуть там, где три тысячи лет назад несколько израильских племен объединились в государство, последние следы которого были уничтожены почти две тысячи лет назад римлянами: на арабской территории Палестины, где примерно в середине прошлого столетия проживало лишь ничтожное еврейское меньшинство, около 11 тысяч человек, и, кстати, в полной гармонии с мусульманами и христианами. Оно говорило по-арабски и считало его своим родным языком. Но эти евреи тоже не были потомками населения иудейских государств, а в большинстве своем правнуками испанских евреев, пришедших после изгнания их из Испании в конце XV века в области, расположенные на восточном побережье Средиземного моря. Сионизм, ориентирующий евреев XX века на возрождение еврейского государства в Палестине, с самого начала имел аптиарабское направление, и империалисты очень скоро поняли, как ловко они могут использовать это движение в своих целях.

Идеолог сионизма Герцль благодаря сильной финансовой поддержке еврейских кругов Европы и Америки уже в начале XX века смог договориться с турецким султаном о покупке Палестины. Хотя предложение было весьма соблазнительным и султан вначале, казалось, склонялся к тому, чтобы принять его, однако он все-таки вынужден был отказаться, ибо как приверженец ислама боялся вызвать гнев своих единоверцев.

После этого неудачного дебюта разрабатывались планы поселить еврейских эмигрантов в Южной Америке, но и они не увенчались успехом. Наконец британский министр колоний Джозеф Чемберлен предложил для этих целей кусок плодородной земли в Уганде, и даже Герцль поддержал идею, но на сионистском конгрессе в 1904 году этот план был отвергнут, прежде всего из-за активного противодействия д-ра Хаима Вейцмана, взявшего на себя руководство сионистским движением. Вейцман проводил экстремистско-антиарабский курс и заявил, что непосредствен ной целью сионистского движения является образование государства Израиль на арабской земле. Герцль, глубоко разочарованный ходом событий, покончил жизнь самоубийством в возрасте 44 лет.

Как химик Вейцман имел большие заслуги перед военной промышленностью Англии. Он разработал способ получения из диких каштанов очень нужного для производства взрывчатых веществ ацетона и в результате ликвидировал зависимость Англии от заокеанского сырья, что имело для нее исключительно важное значение в первой мировой войне. Он ловко сумел использовать положение ученого, работавшего на военные цели и поставившего свои способности на службу британской великодержавной политике, а также свое личное знакомство с лордом Артуром Бальфуром, позднее министром иностранных дел, чтобы добиться от британского правительства поддержки сионистских требований. Дальновидные британские государственные деятели, вооруженные опытом многовековой колониальной политики, вовремя осознали, что их «неестественный» союз с арабами против германо-турецкого альянса будет разрушен в процессе роста арабского национализма. Они почувствовали, что сионистское движение может помешать расширению арабского освободительного движения. Поэтому британское правительство поощряло сионизм. В ноябре 1917 года в письме, которое лорд Бальфур направил миллионеру Ротшильду и ведущим представителям сионистского движения, он обещал поддержать идею создания «очага для еврейского народа» в Палестине.

Этот шаг был недвусмысленно направлен нротив арабов. Одновременно он должен был, как выразился позднее Ллойд Джордж, тогдашний премьер-министр Великобритании, в критическом военном положении, в каком находилась Англия осенью 1917 года, воздействовать на американских евреев, чтобы они оказали поддержку делу союзников.

Таким образом, арабские народы снова были обмануты. Представьте себе: британское правительство обещало территорию, не принадлежащую ему, а находившуюся под властью Турции, арабам, которые ее населяют; в это же время оно разделило территорию без ведома арабов между собой и своими французскими союзниками; наконец, оно обещало значительную часть этой территории еще одной заинтересованной стороне, опять же без ведома арабов. Трагические последствия этой политики, ее губительное влияние ощутимы еще и сейчас. Единственный человек, понимавший это, — будущий британский премьер-министр Рамсей Макдональд — уже в 1922 году следующим образом характеризовал британскую политику и ее последствия: «Мы стимулируем арабское восстание против Турции, обещая создать арабское королевство, присоединив к нему Палестину. В то же время мы поощряем евреев помогать нам, обещая отдать им Палестину для заселения и владения. И одновременно мы тайно заключаем с Францией договор Сайкс — Пико, согласно которому делится та же самая территория, которую по указанию британского правительства британский генерал-губернатор Египта обещал арабам. Это история грубой двойной игры, и мы не можем надеяться, что нам удастся уйти от ее неизбежных последствий».

Если исходить из того, что выражение «двойная игра» содержит в себе истинное положение вещей в очень сдержанной дипломатической форме, то к этому добавить абсолютно нечего.

 

Сопротивление ширится

— Скоро уже минет пятьдесят лет с той поры, но я помню еще все подробности тех драматических дней.

Мужчине, сидевшему напротив меня на низенькой скамейке под тенистым деревом во внутреннем дворе арабского дома в Старом Дамаске, я дал бы не больше 50 лет, ну, самое большое 55, если бы Ахмед не сказал мне, что он участвовал в исторических боях против французских оккупантов в середине 20-х годов. Значит, он должен быть значительно старше.

Мустафа Хасани, хозяин дома, замечает, как я с недоумением высчитываю годы, и смеется.

— Я был тогда очень молодым, мне, кажется, только стукнуло шестнадцать, — рассказывает он, — и именно поэтому мой брат ничего не рассказывал мне о тайных приготовлениях к восстанию. «Ты еще слишком мал, Мустафа, — говорил он мне, — подожди, пока усы вырастут!» Вы можете себе представить, как я был зол на него. Нас всех сжигала ненависть к французам, все мечтали о смелых подвигах. Вы, конечно, знаете, как это бывает, когда молод и ничего не знаешь, кроме бедности и унижений, кроме голода и подавленности. Я не имел никакого представления о цене жизни, и каждый из нас был готов жертвовать собой, чтобы кончилось рабство, чтобы французские захватчики были изгнаны. Но мой брат, который десятью годами старше меня, только и твердил: «Ты еще мал, Мустафа!» И если иногда я особенно настойчиво клянчил, чтобы он взял меня с собой на тайную встречу, и говорил ему, что я готов отдать жизнь, он серьезно возражал мне: «Что ты понимаешь в жизни! Конечно, есть ситуации, когда нельзя щадить ее, если не хочешь позора. Но нельзя легкомысленно швыряться жизнью. Наша задача не умереть, а освободить родину, прогнать французских оккупантов». И, шлепнув меня по заднему месту, заканчивал: «Ты хочешь непременно быть героем, именно поэтому ты для нас слишком молод».

Хозяин дома тянется за наргиле.

— Вы понимаете, конечно, что слова брата меня не убеждали. Я начал тайно красться за ним, когда по вечерам он уходил из дома. Обстановка в Сирии обострялась со дня на день. Генерал Гуро, разбивший наше храброе войско при Маисалуне, был в свое время назначен французским Верховным комиссаром. Он жестоко преследовал тысячи сирийских патриотов, осмелившихся требовать права, обещанные им когда-то союзниками. Но, несмотря на страшный террор, ему не удалось восстановить в стране спокойствие, необходимое французским империалистам для того, чтобы беспрепятственно грабить страну. Таким образом, в 1923 году генерал Гуро был заменен генералом Вейганом.

— Это тот самый, который организовал польскую контрреволюционную армию Пилсудского для борьбы с молодой Советской властью?

— Да, тот самый! — подтвердил хозяин дома. — Мы не заметили большой разницы между ним и его предшественником: насилие продолжалось, и много патриотов исчезло в застенках французской военной полиции. И все-таки разница была, но я тогда еще был слишком молод, чтобы понять ее. Генерал Вейган пытался расколоть антифранцузский единый фронт сирийцев, обеспечивая зажиточным слоям населения широкие возможности экономической деятельности, чтобы подкупить их или по крайней мере удержать от участия в последовательной борьбе. Собственно говоря, методы генерала не были новы: так или иначе они практиковались империалистами и раньше и позднее, у пас и еще где-то. И очень успешными они тоже не были. Слишком сильно народ ненавидел захватчиков. А те, кто хотел заработать на сделке с оккупационными властями, очень быстро оказывались вне сирийского общества. Число вооруженных акций против врага росло.

Однажды вечером — мой брат, как обычно, когда наступили сумерки, исчез — я снова вышел из дома, надеясь увидеть что-нибудь волнующее, может быть, даже встретить его самого или его друзей. Переулки были окутаны глубокой тьмой. Мне хорошо был знаком каждый уголок Старого города. Казалось, даже кошки и собаки знали меня, потому что, попадаясь мне навстречу, они не издавали пи звука.

Вдруг тишину ночи разорвал сильный взрыв. Мне показалось, что я отчетливо почувствовал ударную волну. Хлопали ставни, с низких крыш скатывалась глина. Спустя мгновение снова наступила тишина. Но потом я услышал крики — это были французы. Кричало одновременно много людей; отдавались приказы. Раздался выстрел, потом еще и еще. Я знал уже наверняка: взрыв произошел в полицейском участке, где недавно были расквартированы французские солдаты, поскольку сирийским отрядам полиции, хотя ими командовали французские офицеры, больше не доверяли.

У меня бешено забилось сердце. Страх это был или волнение? Кто знает! Я почти не заметил, как начался дождь. Осторожно и неслышно — я ходил босиком — крался я вперед но направлению к полицейскому участку. Там все еще продолжалась перестрелка. Скоро я услышал тяжелую поступь сапог, подбитых гвоздями. Это могли быть только французы. Я еще сильнее прижался к стене в тени дома, прежде чем поползти дальше. Через несколько минут — я приближался к перекрестку двух переулков, а расстояние между домами не превышало здесь трех метров — мне показалось, что где-то совсем рядом дышит человек. Я не сразу различил в темноте несколько бочек, поставленных друг на друга. Может быть, за ними кто-то скрывался? Я боялся пошевелиться. Тяжелые шаги солдат приближались. Я затаил дыхание и еще глубже вжался в стену. Отряд французских солдат промчался в нескольких шагах от меня через перекресток; в темноте я не смог определить, сколько их было. Топот быстро удалялся. Снова стало тихо. Я уставился на бочки, стоявшие передо мной. Если там скрывался человек, то это мог быть только кто-нибудь из наших, сирийцев. Но я уже больше ничего не слышал. Может быть, мне все это только почудилось? Я медленно, на ощупь пробирался дальше. Осторожно я заглянул за бочки. Мое сердце остановилось: там лежал человек, одетый в галабийю. Он лежал неподвижно, и, казалось, жизнь оставила его. Когда я наклонился над ним, то с трудом смог сдержать крик: я узнал своего брата! Вся его одежда была запачкана кровью. В полном отчаянии, дрожащими пальцами я расстегнул на нем рубашку и попытался услышать биение сердца, но не услышал. Слезы хлынули V меня из глаз, я шептал ему на ухо всякие ласкательные имена, которые слышал, когда мать разговаривала с младшими братьями и сестрами. Я гладил его лицо. Вдруг он открыл глаза; он узнал меня и устало улыбнулся. «Я же запретил тебе…» — начал он… но у него не хватило сил.

Я лихорадочно пытался сообразить, что нужно сделать. Я мог бы взвалить брата на плечи и унести, но меня легко могли заметить, не говоря уже о том, что я не знал, где и как можно было ухватиться, чтобы поднять его. Кивком головы он попросил меня наклониться.

— Кажется, меня немного прихватило, — сказал он едва слышно, — в ногу и в плечо. Возьми мой пояс и перевяжи ногу. — Я сделал, как он сказал. Его рот исказила гримаса.

— Раз уж ты здесь, — прошептал он, — то можешь сделать кое-что полезное. Беги к Михаилу, ты знаешь, где он живет, и передай, что охрана полицейского участка сегодня ночью была усилена и что проклятые собаки, очевидно, заранее знали о наших намерениях. Есть предатель. А теперь беги!

Я, конечно, отказывался оставить его одного в таком положении. Оп снова улыбнулся и вытер мне слезы запачканными в крови руками.

— А теперь ты пойдешь и передашь сообщение. Это приказ, понял? — И через некоторое время добавил: — Пойми, так ты лучше всего можешь помочь мне. Если ты меня потащишь, то принесешь прямо в руки французов. Ну, беги, а то скоро начнет светать!

Я понял, что он прав и что один я не смогу ему помочь. Я побежал так быстро, как только мог, в христианский квартал. Вы, очевидно, знаете, что Михаил — друг моего брата — происходил не из мусульман, а был христианином. Его отец и дед держали пекарню неподалеку от Восточных ворот в Старом городе. Между нами и арабами-христианами, насколько мне помнится, никогда не было трений. Только мы праздновали пятницу, евреи — субботу, а христиане — воскресенье. Сирийцы-христиане чувствовали и чувствуют то же, что и мы, — они арабы и боролись вместе с нами против оккупантов.

— Итак, я бежал, бежал так быстро, как только мог, к дому Михаила. Кругом сновали французские патрули, но мне каждый раз удавалось вовремя прижаться в тени ниши какого-нибудь дома, так что меня не заметили. Скоро я добежал до пекарни. Когда на мой стук дверь открылась, первым вопросом Михаила был, не идет ли кто за мной. На это я с чистой совестью мог ответить отрицательно. Никто не бежал за мной в темноте, уверил я, и, уж во всяком случае, ни один француз. Михаил провел меня во внутренний двор. Я рассказал все, что поручил мне брат. Михаил исчез за дверью. Сквозь щели наружу проникал слабый свет. Я слышал приглушенные голоса. Очевидно, у него было много людей. Через несколько минут из комнаты вышли три человека и через дворовые ворота исчезли в темноте. Вскоре после этого пришел и Михаил. «Наши друзья отвлекут французов, — коротко объяснил он, — и тогда мы попытаемся забрать твоего брата».

Мы ждали, наверное, еще минут десять, которые показались мне вечностью. Вдруг снова началась странная перестрелка, но шум на этот раз доносился не из центра Старого города, а от вокзала. Михаил дал сигнал к выходу. Мы еще слышали голоса французских солдат, но они удалялись. Действительно, мы не встретили ни одной живой души. Казалось, город вымер. Скоро мы пришли на то место, где я оставил брата. Он опять потерял сознание. Михаил, изучавший медицину в Дамасском университете, осторожно осмотрел его. «Я думаю, ему повезло, — утешил он меня. — Он ослабел только от потери крови». Мы осторожно положили его на одеяло. Я хотел показать дорогу к нашему дому, но Михаил отрицательно покачал головой: «Если подозрения твоего брата основательны, то идти в ваш дом небезопасно. Мы отнесем его к надежным друзьям».

Мы беспрепятственно добрались до курдского квартала и остановились перед довольно обветшалым домом. Михаил ритмично постучал в дверь, после чего она сразу же приоткрылась. Пас впустили. Это был дом стеклодува; там и выходили брага.

Хозяин дома прерывает свое повествование.

— Самое главное — о том, как я впервые участвовал в борьбе против оккупантов, — я рассказал.

Он вопросительно посмотрел на меня и продолжал:

— Меня приняли в Организацию сопротивления. Предателя мы скоро разоблачили. Покровительство французов не очень ему помогло. Через несколько дней после этих событий его выловили из Барады с дыркой в голове.

— Ну а что стало с вашим братом?

— Да, диагноз Михаила подтвердился. Это были рваные раны. Мой брат быстро выздоровел и снова включился в борьбу, однако несколько лет спустя попал в руки французов, и они расстреляли его. По об этом рассказывать сегодня уже поздно. Я расскажу вам в другой раз.

 

Восстание

Я часто бывал в доме Мустафы Хасани, знаю его жену и многих его сыновей и дочерей. И всякий раз я настоятельно просил его рассказать о восстании сирийского народа в середине 20-х годов против французской колониальной армии: ведь это одно из наиболее значительных боевых выступлений арабов против империализма.

— Как я уже говорил, после нападения на полицейский участок мне разрешили участвовать в борьбе. Хотя брат все еще называл меня малышом, но меня это уже не очень обижало, потому что я знал: я могу быть полезным. Французы усилили контроль и усовершенствовали систему шпионажа и подслушивания. Тот, кого заставали вечером на улице, знал, что его арестуют, изобьют, вышлют или расстреляют на месте. По и днем тоже участились полицейские облавы и налеты. Сирийцу вообще стало трудно появляться на улице. И тут Михаил вспомнил о моем едва пробивавшемся пушке над верхней губой. Ему пришла мысль использовать для нелегальной работы обычай городских женщин-мусульманок закрывать лицо покрывалом. Я надевал длинную женскую одежду, волосы и лоб повязывал платком и натягивал темное покрывало на нижнюю часть лица. Оставались одни глаза. В этом маскарадном костюме меня использовали в качестве связного даже средь бела дня. Таким образом я познакомился со многими членами организации, передал в штаб множество сообщений о положении дел и инструкций на боевые посты.

Возмущение против оккупантов росло. Наши удары становились все более эффективными. Мы уже больше не довольствовались том, чтобы бросить пару гранат в полицейский участок, а пытались проникнуть в караульное помещение и захватить оружие и амуницию. Такие же акции совершались и в других местах, в первую очередь в Бейруте и Алеппо. Но нам было ясно одно: чтобы добиться успеха, надо привлечь к борьбе крестьянские массы. Поэтому мы уже давно старались наладить тайное сотрудничество с вождями крестьянских организаций сопротивления. Выдающуюся роль играл тогда Султан аль-Атраш, не очень богатый шейх небольшой деревни в Друзских горах, неподалеку от теперешнего окружного города Сувейды. Этот храбрый крестьянский вождь сколотил в суровых горах на юге страны небольшой партизанский отряд. Когда французский комендант округа Сувейда как-то отдал приказ ограбить это местечко, арестовать нескольких крестьян и выселить их, несколько друзских вождей пожаловались верховному комиссару в Дамаске генералу Саррайлю. Они напомнили ему о договоре двадцать первого года, по которому Франция гарантировала друзам определенную форму самоуправления. Но генерал разорвал договор на глазах делегации, нескольких делегатов посадил под арест, а потом выслал их в деревню, находящуюся в пустыне.

Когда известие об этой провокации донеслось до горных деревень, друзы восстали и уничтожили несколько французских опорных пунктов. За несколько дней весь район оказался в руках восставших. Французам понадобилось, очевидно, некоторое время, чтобы осмыслить серьезность сложившейся обстановки. Карательные экспедиции, посланные для устрашения сувейдского гарнизона и примкнувшей к нему крестьянской армии, были уничтожены восставшими, которые успели уже создать временное национальное правительство. Несколько разведывательных бронеавтомобилей и пушек, сорок пулеметов и две тысячи ружей попали в руки партизан.

Мои дамасские друзья получили сообщение из Бейрута, что французы решили усилить войска соединениями из других своих колоний, расположенных на Средиземном море, и под командованием генерала Гамелена направить все войска против восставшей Сирии. Надо было оповестить об этом Султана аль-Атраша. Поскольку, по мнению моих друзей, я хорошо себя зарекомендовал в качестве связного, мне и было поручено передать сообщение в его штаб. На этот раз я переоделся не женщиной, а мальчиком-пастухом.

После очень утомительной езды верхом на осле — пришлось много раз обходить французские соединения — я действительно наткнулся на главную квартиру Султана аль-Атраша. Меня привели к нему, и я передал, что мне было поручено. Атраш похвалил меня, велел сесть и приказал принести свежего козьего молока. По прежде чем кто-то поставил его передо мной, я уснул.

Позднее я много раз в качестве связного проделывал этот путь из Друзских гор в Дамаск. Штаб в горах был предупрежден. Он спокойно готовился к встрече с неприятелем. В конце сентября произошло первое большое сражение под Сувейдой, и крестьянская армия, слабо вооруженная, но полная ненависти к угнетателям, нанесла войскам генерала Гамелена тяжелое поражение. Вслед за этим удалось окружить и полностью уничтожить французский армейский корпус в горах Хаурана. Тогда погибло почти восемь тысяч французских наемников, которые позволили своим господам отправить их на верную смерть. Лишь немногим, отбившимся от своих частей французам удалось бежать.

Когда весть об этой победе долетела до Дамаска, нас охватила неописуемая радость. Жители города, смеясь и плача, обнимали друг друга. Многие, у кого были ружья, палили от радости в воздух, к большому огорчению моего брата, который напоминал всем о том, что бой еще не выигран, что в Дамаске стоит французский гарнизон.

Насколько он был прав, подтвердилось быстро. Прочесывая Гуту, французские войска натолкнулись на небольшой партизанский отряд. В бою погибли партизаны и несколько деревенских жителей. Стремясь запугать население столицы, солдаты приволокли их трупы в Дамаск и выставили для обозрения. Но их расчет не оправдался. Это варварское преступление вызвало взрыв народного возмущения. Пламя восстания разгорелось сильнее, и поддерживала его победа в Друзских горах. В ходе ожесточенных уличных боев французские солдаты были вытеснены из города, а когда к нам на помощь подошли партизанские отряды из близлежащих деревень, победа была уже в наших руках. Восставшие подошли к дворцу верховного комиссара. Его самого давно уж и след простыл, почти вся охрана разбежалась. Толпа штурмовала здание и сорвала трехцветный французский флаг. Потом были заняты казармы, солдаты бежали. Сирийский народ стал наконец снова хозяином Дамаска, своего древнего города.

Мустафа Хасани ненадолго замолкает, погруженный в свои мысли. Тихо. Ни ветерка. Я не решаюсь прервать молчание. Словно очнувшись, хозяин дома выпрямляется и смотрит в пустоту.

— Наша радость была недолгой, — продолжает он. — Через несколько дней после этого меня разбудил своеобразный, никогда ранее не слышанный мною рокот, который наполнял воздух. Я не сразу понял, что этот нарастающий гул исходит от самолетов. Подобно мне, почти никто из дамаскинцев никогда еще не видел такого летающего чудовища. Многие выбежали на улицы и уставились широко раскрытыми глазами на машины. Их было с десяток, а то и больше; от шума, который они производили, казалось, лопнут барабанные перепонки. Вдруг из самолетов посыпались небольшие продолговатые сосуды. Никто из нас раньше не слышал, что эти сосуды назывались бомбами. При полете они покачивались в воздухе. Мы стояли и смотрели, как падали бомбы. А когда они исчезли, за крышами домов в небо поднялись огромные грязно-серые облака. И сразу же послышался грохот взрывов, и только тогда большинство из нас поняло, что ото смертоносные снаряды.

Страшная, неописуемая паника охватила людей. Почти никому не пришло в голову укрыться, искать убежища. Да из этого ничего бы и не вышло, потому что жилищ с подвалами практически не существовало. Все снова и снова прилетали группы самолетов, сбрасывали свой несущий смерть груз и исчезали за горизонтом. Небо потемнело от дыма пожаров и пыли рушившихся зданий. Люди воздевали руки и бесконечно призывали Аллаха, пока не падали, пораженные осколками бомб или свалившейся на них стеной дома. Я видел, как несколько мужчин стреляли из старых карабинов или даже из пистолетов в воздух, разумеется безрезультатно. Казалось, город погрузился в пепел и золу.

Когда через три дня бомбардировка прекратилась, большая часть города лежала в развалинах. Погибло несколько тысяч людей — мужчин, женщин, стариков и детей. Десятки тысяч остались без крова. И неповторимые свидетели тысячелетней культуры исчезли, погребенные пеплом.

Под прикрытием бомбардировщиков французские солдаты захватили гарнизонные службы и снова установили в стране колониальный режим. Много патриотов погибло в боях, среди них и наш стеклодув. Тот, кто не погиб и находился на подозрении как участник борьбы, был арестован и расстрелян. В их числе Михаил, мужественный студент-медик. Лишь немногим — в том числе и мне с братом — удалось уйти из Дамаска и пробиться к сельским партизанам.

Французы думали, что с помощью варварского террора можно поставить наш народ на колени, но они просчитались. Хотя они и смогли утвердиться в больших городах, но эти города были уже ненадежными островками в бурлящем море. Партизанские бои вспыхивали с повой силой. Арабские патриоты из многих стран, в особенности из стран Ближнего Востока, спешили в Сирию, чтобы помочь нам. Скоро мы контролировали почти всю территорию страны.

Оккупанты пытались получить передышку, чтобы укрепить свою армию. Они отозвали неудачливого генерала Саррайля и назначили верховным комиссаром опытного дипломата де Жувенеля, который вступил в переговоры с нашим руководством. Само собой разумеется, французы не стремились достигнуть каких-либо результатов; они хотели только выиграть время. И это им удалось. Между тем французская армия, насчитывавшая к началу восстания двенадцать тысяч человек, была увеличена до ста тысяч. В апреле 1926 года этим соединениям удалось захватить Сувейду, но аль-Атраш продолжал вести партизанскую войну в неприступных горах до тех пор, пока в 1927 году он не был оттеснен превосходящими силами противника на иорданскую территорию, где англичане интернировали его, а затем выдали французам.

Мустафа Хасани снов молчит, погрузившись в воспоминания. Мой вопрос: «А что произошло с твоим братом?», по-видимому, не дошел до его слуха, так как он продолжает молчать. Неожиданно он встает, исчезает за дверью гостиной и через несколько минут возвращается. В руках у него старая фотография. Это страшная фотография. На площади, окруженной каменными домами, лежит длинный ряд убитых, руки у большинства из них широко раскинуты. Головы одних были повязаны клетчатыми платками, другие — с непокрытыми головами; некоторые в пиджаках и брюках, большинство же одеты в галабийю. На краю площади — два пулемета в боевой готовности. Рядом с ними солдаты с любопытством смотрят на убитых. Несколько офицеров, верхом на лошадях, размахивают саблями. На заднем плане, на другом конце площади, — солдаты с ружьями к ноге.

— Один из убитых мой брат! — говорит Мустафа. Я вопросительно смотрю на него.

— Я уже говорил вам, что после ужасной бомбардировки нам удалось выбраться из Дамаска. Мы снова ушли к партизанам. действовавшим против французов из Гуты. У брата там было много друзей, и его встретили с радостью. Само собой разумеется, я не отходил от него ни на шаг. Мы провели несколько операций, в основном успешных, но были и менее удачные. Среди партизан находились и такие, которых ввели в заблуждение переговоры верховного комиссара с нашими представителями. Они считали, что не следует мешать этим переговорам, тем более что нам обещали отменить систему мандата, дать возможность создать собственное правительство и принять конституцию. Но скоро стало совершенно ясно: все это лишь приманка, на самом же деле французы и не думали предоставлять нам независимость. Мы опять решили активизировать военные действия. Но очень уж много времени было потеряно. Силы противника слишком превосходили наши. Хотя в августе двадцать шестого года нам удалось еще раз ворваться в Дамаск и взять под контроль многие районы города, французы тотчас же стали бомбить город. Их главнокомандующий цинично заявил, что бомбардировка будет продолжаться до тех пор, пока мы не капитулируем, даже если не останется в живых ни одной женщины, ни одного ребенка. А когда к французам подошли новые соединения, наши боеприпасы были на исходе. Если нам удавалось напасть на отряд противника и захватить его боеприпасы, мы могли еще стрелять. Наконец наш квартал окружили. Французы заявили, что прекратят бомбардировку гражданского населения, когда им выдадут, как они выражались, подстрекателей. Они обещали обращаться с ними как с военнопленными. Брат и несколько его друзей, не в состоянии больше выносить жестокую расправу над мирным населенном, решили капитулировать.

Я никогда не забуду тот вечер. Я кричал на брата, что он сумасшедший, если верит слову ненавистных французов. Он обнял меня и только сказал, улыбаясь: «Кто, собственно, тебе сказал, что я верю их слову? Но они, по крайней мере сегодня, сильнее, и я не вижу другой возможности положить конец убийству».

Между тем молодая жена брата узнала о его намерениях и ворвалась в помещение штаба. Началась ужасная сцена. Она прибежала с ребенком, с их двухлетним сыном, — хозяин дома показал на мужчину лет сорока, обведенного на фотографии кружком, — и протянула ому ребенка. Когда он взял его на руки, женщина повалилась на пол и обхватила руками ноги мужа. Наконец ему удалось высвободиться и выйти из дома, где его ждали французы. Уже на следующее утро его вместе со многими другими сирийскими патриотами — руководителями восстания и простыми солдатами — расстреляли здесь, на этой площади.