Прочитав верстку последних листов 1-го тома «Капитала», Энгельс пишет другу:

«Счастье, что в книге "действие развертывается", так сказать, почти только в Англии, в противном случае вступил бы в силу § 100 Прусского уголовного кодекса: "Кто… подстрекает подданных государства на взаимную ненависть" и т. д. и повлек бы за собой конфискацию».

Маркс отвечает:

«Что касается конфискации и запрещения моей книги, то ведь одно дело — запретить избирательные памфлеты, а другое дело — книгу в 50 листов, да еще столь ученого вида и даже с примечаниями по-гречески».

Книга в это время (1867) печаталась в Германии, и этот обмен мнениями звучит многозначительно.

По сей день, многие склонны представлять Маркса в нескольких ипостасях — как ученого, как мыслителя, как историка, как политического агитатора, — рассматривая каждую ипостась в отдельности. И вот, только лишь заговорят о Марксе «как ученом», отовсюду слышится шорох: это думающие люди дружно расшаркиваются перед его «железной логикой», «блестящими доказательствами», «мастерским описанием капиталистической действительности» и т. п. Вопрос тяжелый, ибо, не говоря уже о твердокаменных марксистах, даже в среде «буржуазных ученых» авторитет Маркса как аналитика капиталистического хозяйственного уклада и его истории — весьма высок. Многие его положения и термины прочно вошли в научный обиход.