Глава 1

На веслах распоряжался Сидор. Он греб с упорством, достойным затюканного начальством вырвавшегося в отпуск инженера. На голове Сидора плющилась глупая панама. На носу Сидора прели старомодные очки. На плечах Сидора пропитывалась потом выцветшая штормовка. И даже золотая фикса в щедро улыбающейся пасти Сидора сверкала не тревожно, а как лампочка за стеклом родного окна.

Карпович развалился на носу лодки, вальяжно жмурясь, будто барин, и отмахивался от льнущего гнуса подвявшей ивовой веткой. На дородном рыхлом подбородке Аристарха Карповича колосилась и играла на солнце радугой рыжая щетина. И казалось, что Аристарха Карповича абсолютно не колышет, успеют ли путешественники дотемна добраться до обещанного ним «пологого бережка с хибаркой».

Солнце болталось низко над лесом за спиной стерегущего руль Сергея. Руки и ноги Сереги сладко гудели, он только минуту назад уступил весла Сидору. А еще минет пятнадцать минут, и солнце булькнет, если не промажет, в реку. Или зароется в лесную чащу.

– Господи, как жрать-то хочется! – сплюнул перемешанную с потом слюну за борт Сидор.

– Вот ведь как, Сидор, я тебе про благородное искусство толкую, а ты меня перебиваешь гнусным требованием «жрать!», – докучливо поморщился Аристарх Карпович. – Впрочем, я не обидчив и посему продолжу. Итак, Андрон Петрович Горбунков, тот, который закадычный приятель Василия Парамоновича и шурин Эдуарда Ивановича, оказался самым печальным образом причастен к великой государственной тайне. А всему виной щепетильность старого дурака. А самое грустное то, что все записи Андрона Петровича попали в руки нечистоплотных господ. И господа эти доныне лихо шантажируют некогда бывших и по сей день оставшихся ответственными товарищей.

– А пожрать все-таки не помешает, – как заведенный продолжал месить веслами зеленую воду Сидор.

Хотя он сидел лицом к Сергею, глазами с Серегой не пересекался. То насторожено шерстил вниманием темнеющий по обоим берегам косматый лес, ожидая, когда ж наконец покажется заветный приют. То щурился на солнце, дескать, долго ли еще этот бублик будет действовать на нервы?

– И тут должны появиться мы. Так сказать, археологи от имени справедливости, – как бы не замечая зудения Сидора, продолжал млеть в последних лучах солнышка Аристарх Карпович. – И объявить нечистоплотным господам, отдайте, дескать, нам по-хорошему все бумаги: кто, когда, по чьей команде наших Врубелей с ихними Рубенсами за границу переправлял? Потому как указывать ответственным товарищам пришло наше время.

А деревья по берегам бодались ветками и кронами. А вода мурлыкала, целуя весла. И такая вокруг, несмотря на сосущий желудок голод и осаждающий кожу гнус, струилась, курилась и марилась лепота, что хоть песни сочиняй. Да нельзя было расслабляться. Сергей сразу смекнул, с какого это лешего Аристарх Батькович разоткровенничался. Типа, приглашает Серегу под крылышко, торжественно вручает мешок сахара и зовет в светлое будущее. Ой, не верил Аристарху Батьковичу рулевой Серега и имел на то веские основания.

Меж тем солнце накололось на верхушки деревьев. По правому борту подплыли, как обещал Аристарх Карпович, и «пологий бережок», и «хибарка одного доброго мужика». Угрюмый, крытый ржавой корой сруб без окон.

Лодка повернула носом на девяносто градусов. Вода вокруг весел запуржилась придонным илом и водорослями. И здесь Сергей дал маху. Больше беспокоясь о том, чтобы не замочить нехитрый скарб, перестал пасти спутников. А ведь ни в коем разе нельзя было верить Аристарху Батьковичу. Ведь чересчур настырно кликали Серегу с собой в рывок, Аристарх по прозвищу Каленый и Сидор, прозванный Лаем, хотя тот корчат из себя последнего лоха.

А на фига с собой брать в бега лоха? А?! Вот то-то и оно.

Имел ли Серега шансы? Если бы Лай был терпеливее, слушался Каленого, то хрен с укропом. Они спокойно могли придушить Серегу сонного глухой ночью. Так нет же. Не башкой соображал Лай-Сидор, а кишками.

Сергей отыграл ситуацию, когда скалящийся и захлебывающийся жадной слюной Сидор уже занес над головой рулевого весло, а Каленый – если уж Лая не затормозить – пере-вольтовал из дырявого кармана бушлата в рукав заточенную алюминиевую ложку.

Дело было вечером, делать было больше нечего, и Сергей плюхнулся, не концентрируясь, не жалея шкуры и ребер, всем весом на левый борт, аж доски жалобно скрипнули. Лодка заходила ходуном, как батут. Голодный Лай, рано решивший, что он банкует, взмыл в небо, последний раз хищно сверкнул фиксой и, сделав в воздухе ногами ножницы, спиной вздыбил воду. Ложка, которую хитро, из рукава, метнул Каленый, звонко цикнула об уключину и пустила круги за кормой. И пошла на дно серебристой рыбкой.

Серега и Каленый остались один на один. В глазах колотый лед. Во ртах привкус крови из закушенных губ. Сергей не знал, что сделает в следующий миг: бросится рвать ногтями врагу яремную вену или выковыривать глаза? Он полностью доверял вылупившейся внутри его дикой твари. Дальше – ее работа, ее черед зарабатывать на билет в Питер.

И тут будто вечерний ветер запутался в полоскающихся у бережка зарослях камыша. Стебли захрустели, раздвигаемые околышами фуражек. А над рекой раздалось громко и беспрекословно:

– Всем оставаться на своих местах! Руки за голову! Сопротивление бессмысленно! – загавкал мегафон из кустов, боясь, что беглые зеки порвут друг дружку. Это менты сглупили. Но все равно – мать ети!

Каленый стал по-водолазному, спиной вперед, клониться за борт. И тогда прыснули ментовские «калаши». И фонтанчики с трех сторон побежали к лодке, чтобы встретиться под сердцем Сергея. А дальше Сергей Шрамов ничего не слышал. Он шурупом ввинтился в реку, и непрозрачные воды скрыли беглеца. Долго шевелил руками и ногами он, как саламандра перепончатыми лапами. Пока не кончился воздух и в груди не закололо так страшно, будто пырнули шилом.

Сергей Шрамов тряхнул головой, отгоняя воспоминания. На самом деле все происходило не так, как рисовал своим поганым языком человечек с погонялом Ртуть.

Откуда проявился этот георгиевский кавалер и к какому монастырю принадлежал, Сергей не ведал. Сергея поставили перед фактом. Он пришел на обыкновенную встречу, а здесь такое…

– …Да, мне это не нравится! – громко, на все собрание, вешал человечек с погонялом Ртуть. – Мне не нравится, когда спрыгивают трое, а потом двоих хоронят при попытке к бегству. И ведь приличных людей-то хоронят. Не хухры-мухры. Каленого и Лая хоронят, а Шрам объявляется в Питере как ни в чем не бывало. Похоже это на суровую действительность? Вот и я считаю, что не очень! – Человечек с погонялом Ртуть обвел присутствующих вопрошающим взглядом. Достаточно ли убедительно он задвинул тему? Слушают ли его внимательно?

Свет в зале был наполовину потушен. Но и оставшихся люстр хватало озарить дюжину упакованных в крахмальные скатерти столов с расставленными приборами. На стене кабака красовалась почти обязательная фреска «Здесь была Алла Пугачева». Шут ее знает, может, действительно была. Однако сегодня в зале, кроме «своих», никого не наблюдалось.

Папы сидели вокруг одного стола. Угрюмые по жизни. И вроде бы невыспавшиеся, будто жевали наболевший вопрос меж собой всю ночь, от зари до зари, да к окончательному мнению так и не пришли. И вот решили послушать человека со стороны. Человечка с погонялом Ртуть.

А старший папа, по паспорту Михаил Хазаров, сидел типа сфинкса. Глыба застывшей магмы. Только в голове подаренный природой компьютер задачку так, сяк и раком поворачивал. Пилик-пилик-пилик…

– Ты давай конкретно журчи, – хмыкнул небритый и оттого малость колючий мордой Толстый Толян. – Есть ли что реальное против Шрама? – Пуговицы на рубашке Толяна разошлись, и в прореху выперло неслабое пивное пузо. Толян конфуз не просекал – давно страдал зеркальной болезнью.

– Я думал, – хитро заулыбался Ртуть, – мы по-семейному будем судить да рядить. Я думал, Шрамика за так отдадите. Есть у моих приятелей к нему парочка глубоко личных вопросов. Например, почто Шрам на зоне косил под лоха с семьдесят седьмой? Почто не объявил честно, какие люди за него поручиться могут? Разве этого западно мало?

Стол, за которым восседали папы, был сервирован в фасон. Конина и закусь всесторонняя – завтрак «аристократов». Только никто к угощению пока не притрагивался.

– На дворе братва, меж братвой ботва, братве бы тему перетереть, перетереть, да не перетерпеть, – процедил в никуда Урзум. Пальцы правой лапы этого амбала свернулись в кулак-кувалдометр. А букв по кулаку выколото лиловыми чернилами на три букваря.

– Мы и сами со своих спрашивать не разучились, – хмыкнул Толстый Толян. – У тебя реально-то что против Шрама есть? – Губы у Толяна пунцовые и липкие. Но чуть что, превращаются в тонкую бескровную черту.

– А ты не спеши вписываться, – вдруг, осаживая Толяна, подал голос главный папа. Седой и холодный, как вершина Казбека, а голос глухой, будто где-то далеко лавина сходит. – Человек к нам пришел с распахнутой душой подозрениями поделиться. Считает человек, что Шрам не прав. Имеет право так считать? – «Пилик-пилик-пилик…» – продолжал тасовать варианты похожий на компьютер мозг папы.

Толстый Толян смущенно заткнулся. До тех пор пока не врубится, куда клонит главный папа, теперь слова не скажет. Взоры собравшихся сошлись на Сергее, как лазерные зайчики оптических прицелов.

– На самом деле все было не так. Нас засада ждала… – коротко бросил Сергей. Он не собирался оправдываться. Оправдываешься – виноват. И кроме того, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы отгадать – старший папа уже принял решение. И теперь только кумекал, как лучше претворить решение в жизнь. Видит Бог, до банана были старшему папе Серегины оправдания.

– А лоха ты зачем корчил? – скова заголосил человечек с погонялом Ртуть. В соответствии с кликухой шаткий и верткий. Неспособный секунды устоять на месте. И не обритый наголо, а именно абсолютно лысый, даже без бровей. А глаза маленькие и желтые, как два гривенника.

– Были причины, – коротко отпасовал Сергей.

– Вот видите, добрые хозяева, – снова призвал пап в свидетели Ртуть. – У него были причины. – В этот момент гость всем и каждому напоминал чересчур шустрого адвоката. – Может, у тебя были причины и Лая с Каленым сонных кончить?

За такие слова полагалось на месте впиваться зубами в глотку. Но Шрам понимал – не позволят, не допустят. И сглотнул горькую слюну.

– Что-то ты мутишь, – бросил ледяную занозу из-под сивых бровей главный папа глаза в глаза чужому человечку. – Что-то недоговариваешь. Коли дело только в Шраме, зачем так долго паришь? Он что, медом намазан? – Действительно Михаил Хазаров уже принял решение. Он собирался отдать Шрама. Правда, еще не придумал, какой калым за дорогую невесту заказать. Но спешка нужна только при ловле блох и при поносе. Хотелось Михаилу свет Хазарову дознаться, зачем весь сыр-бор. Просто пришить Шрама сестрорецкие пацаны могли и без спросу. «Где кантуется ежедневно – тайны нет. Так нет же, Шрам им сознательный был нужен. А вообще жаль. Нормальный мужик этот Шрам, правильный. И какого хрена он из себя на зоне лоха корчил?» Пилик-пилик-пилик…

– Ты давай конкретней журчи, – ожил Толстый Толян. Толстый Толян, так и не научившийся играть в игры сложней трынки и очка.

– Можно, я при всем честном собрании, конкретно Шрама спрошу? – Ртуть нервно потер вспотевшие ладони.

«Вот оно!» – сладко запульсировала жилка на виске у главного. Однако больше на лице ни один мускул не дрогнул. Генеральный папа сидел, как айсберг в корме «Титаника»,

– Валяй, – рискнул ответить за главного папу Урзум.

Урзум не любил пиджаки. Урзум носил свободные свитера, под которыми прятал пудовые мышцы и неслабый арсенал. Харю Урзума, словно проказа во второй стадии, украшали три бело-розовые отметины. Сел однажды Урзум в «мерс», тронулся, да зацепил бампером соседний «чероки». А стоянка-то была блатная, вот бомба под «чероки» и сдетонировала. Месяц Урзум выздоравливал, пока стал немного похож на себя.

– А не после того ли ты завалил Лая и Каленого, как они тебе про списки уведенного из Эрмитажа барахла напели? Колись, попадалово на тебя в упор смотрит!

– Все было иначе, – не человечку с погонялом Ртуть, а затребовавшим его предсветлые очи папам ответил Сергей. – Он меня облыжно кроет! – Видит Бог, как гадко было на душе у Шрамова. И не потому, что по лезвию ходит. А потому, что несправедливо с ним обходились. И даже не это главное, собрались мочить – мочите. Зачем же душу студить и мозги червивить?

– А что, есть такие списки? – затеплилось хилое любопытство в интонации главного папы. Михаил Геннадьевич Хазаров был не первой молодости мужчина и даже не второй. Однако жиром не заплыл, изо рта гнилыми зубами не пах. Сухощав и поджар сохранился Михаил Геннадьевич. И внешне почти интеллигентен – седой ежик волос не делал его похожим на уголовника.

«…Слыхал я про эти малявы эрмитажные, – думал главный папа. – Их еще одноглазый Аглаков искал. Не нашел и сгинул. С этими списками я первым человеком по Питеру стану. Многие, ой, многие держащиеся ныне на плаву чиновнички к пересылке эрмитажных цацок за бугор руки приложили. Вот и платите, гаврики, чтоб старое говно не всплыло…»

– Про списки Каленый действительно то ковал, было дело, – четко отмеривая каждое слово, произнес Сергей, глядя в глаза всем папам сразу. – И про то, что едет в Питер за этими списками, хвалился. И про то говорил, что собирается этими списками замараных чинуш за жабры брать. А вот где и у кого эти списки штесневеют, про то покойник ничего не сказывал. – Перед собой хитрить смысла не имело. Шрамов врубался, что жилец он конченый и вдыхать запахи осталось минут десять. Как бы так незаметно подобраться, чтобы человечка с погонялом Ртуть с собой в лучший мир прихватить? На посошок.

– Вот оно как, – задумчиво почесал репу старший папа и повернулся к Ртути: – Ртуть!

– Да, Михаил Геннадьевич.

– Можно тебя попросить сделать для меня одно доброе дело? – Главный папа сунул руку во внутренний карман, достал мобилу.

– Нет вопросов, Михаил Геннадьевич, какое?

– Умри! – выдохнул слово, будто сплюнул, главный папа.

И тут же рука верного Урзума объявила уже из кармана «беретту» с глушаком… И на лбу человечка с погонялом Ртуть прокомпостировалась дырка.

«…Замочу я Ртуть путем, – пять секунд назад думал главный папа. – Ртуть не объявил, от имени кого пришел, а значит, типа по личной инициативе. Хотя все мы с усами, то есть шарим, чья на самом деле инициатива. Но тогда по понятиям надо было не Ртуть засылать, а стрелу забивать. А теперь фиг с меня возьмешь, я не чужого гонца хлопну, а частного предпринимателя. Да и хлопал ли я его? Не было никакой встречи с Ртутью. Может, он вместо меня к грузинским ворам пошел трындеть? Не видел я в упор никакого Ртути-Фрутти. Вот так вот будет правильно…»

Михаил свет Геннадьевич одернул черт знает из сколько стоящего материала скроенный зеленый с серебристым переливом пиджак и убрал мобилу обратно – звонить он не собирался, а просто подавал условный сигнап. А Ртуть медузой осел на корточки. Брыкнулся на левый бочок. И запачкал вишневым мазутом пол.

– Не передрейфил? – насколько умел дружески, подмигнул Сергею главный папа. – Не бзди, прорвемся. – Папа плавно повел плечами, типа засиделся он тут и теперь разминается. – Мы своих не сдаем. Нам такие бодрые герои самим нужны. – Старший папа сладко потянулся. А ведь предыдущей ночью, в натуре, он с советниками кроил гак и сяк сегодняшний день. Главный папа кивнул младшим папам, приглашая к столу. Дескать, теперь можно и расслабиться.

И опять не поверил дружеской улыбке Сергей Шрамов. Опять, выходит, торжественно вручают мешок сахара и зовут в светлое будущее. Опять со Шрамом кто-то играет, будто котенок с тампаксом. Сереге, как штрафнику, набухали полный фужер «Крувуазье». Серега принял на грудь янтарную жиДкость одним махом, выгоняя из-под кожи смертельный холод. Папа подозвал его поближе.

– Ты от нас Вирши подминать поедешь. Был городишко воровской, а сделался бычий – неувязочка. Нужно вернуть жизнь на круги своя. Знаешь такое место районного значения под Питером? – похлопал Михаил Геннадьевич Сергея по плечу. – Место там теплое, перегонные аппараты стоят. Но не самогон, а нефть перегоняют.

«…Вот так вот будет правильно, – про себя думал главный папа. – Времени у пацана мало. На таком майдане, как Вирши, долго не живут. Вот и станет пацан рыпаться – списки эрмитажные быстрее искать, чтоб, значится, самому тему оседлать, а с нашего опасного паровоза соскочить. А мы ему аккуратно своего долгоносика в свиту зарядим. Надо будет подходящую кандидатуру подобрать. Вот так вот будет правильно…»

И тут в заведение вошла девушка. Походка, как перышко на ветру. Фигура оранжерейная. Глаза – карельские озера. До реформ на Руси такие девушки не водились. Такие девушки тогда в эмпайр билдингах икру ложками жрали, и сама Статуя Свободы им шестерила. Даже не поморщившись на труп, девушка глубоким гортанным голосом обратилась к главному папе:

– Я что-то путаю, или ты сегодня идешь на мой концерт?

И тот сразу, хотя далеко не. молод, из Михаила Геннадьевича превратился в Мишку Хазарова.

Северное сияние полыхало в глазах девушки. Знакомить девушку с Сергеем никто не рыпнулся. Не того фасона кадр. Да и ваше, хорошо если с месяц прокантуется на свете белей.

– Да-да, – свернув шею, чтобы спрятать нестандартное выражение башни от соратников, рывком поднялся с места главный папа.

От него не ускользнуло, какими глазами облизал его подругу Шрам. «А может, другую карту из колоды следовало тянуть? Впрочем, нет, пустое, – вяло подумал папа, – все равно хлопцу больше месяца не протянуть. А вообще жаль. Нормальный пацан, правильный; и чего его на зоне потянуло из себя лоха корчить?» Докумекать мысль главному папе не дал Толстый Толян:

– А со жмуриком что делать?

– Кажись, его погоняло – Ртуть. Ртуть, если учебник не лажает, тяжелее воды. Посему прячьте концы в воду. Аминь.

 

Глава 2

Городок Вирши и Питер разделяло сто километров железной дороги – два с половиной часа в битком набитой отстойными люмпенами электричке. Городок лежал на берегу реки и вонял, как выброшенная на берег и откинувшая ласты рыба. Вонь была особенная, оседающая в горле жирным приторным налетом. Сначала, когда только вышел из электрички. Шрам полчаса крутил носом. Потом пообвык. Городок вонял перерабатываемой нефтью, то есть вонял деньгами. А еще говорят, что бабки не пахнут.

Городок почти спал. За пешую прогулку от вокзала до центра Сергею встретились: на рогах хиляющий пролетарий с расквашенной мордой; стая устремленно рулящих куда-то еще по-летнему легко разодетых девиц шлюшного норова, не иначе как на танцульки, и два гопника с шакальим блеском в глазах. Обтявкав взглядами Шрама, гопники предпочли пройти мимо и свернули в темный переулок. Авось там попадется кто-нибудь побезобидней.

А ведь внешне Шрамова шибко крутым не назовешь. Обыкновенный тридцатилетний дядька. Не толстый и не худой. Темноволосый и нос немного картошкой. Да вот есть что-то такое железное во взгляде. Да морщины резко очерчены. Да в фигуре что-то… непреклонное, что ли?

Наконец Сергей рышел на одну из главных улиц. Здесь уже была цивилизация. Изредка шастали машины, топали по своим делам редкие прохожие. Топал по своим делам и Серега Шрамов, беспечно размахивая нетяжелым полиэтиленовым пакетом.

Шрамову городок показался похожим на псарню, где между коблами идет вечная драчка за пайку. И эту навозную кучу ему предстоит превращать в правильный воровской цветушник? Михаил свет Геннадьевич не обмолвился, но рикошетом Серега прослышат, что двое человек здесь уже зубки обломали. Шрам заслан третьим.

Наверное, не с той стороны те двое ниточки искали. А что тут мудрить козырно? Город пах нефтью, а это значит, что Сергею придется измазать руки по локти в черном золоте. И скорее всего, кого-нибудь придется в этой жиже утопить.

Тускло светились витрины запертых магазинов, зато помпезно пылали холодным неоновым огнем вывески. Шрам с любопытством вертел головой – ему здесь жить. Магазин мужской верхней одежды «Фаворит», «24 часа», «Спортивная обувь», кафе «Чародейка» – закрыто, работает до 23.00, «Пункт обмена валюты» – тоже закрыт. А вот и то, что Сергей искал.

Лишенная всяких художественных наворотов скромная табличка «Баня». В неоновом фейерверке не сразу и различимая. Зато дверь – броня крепка. Такую дверь не постеснялся бы примерить и средней руки банк. И самое важное – верная примета, что в теремочке кто-то обитает. Окно на втором этаже распахнуто настежь, и оттуда надрывает динамики магнитофон:

Шрам переждал, пока мимо не спеша продефилирует ментовский бобик, и кулаком несколько раз от души громыхнул в железную броню. Колокольный гул поплыл по этажам внутри здания. Из третьего окна на втором этаже продолжало шуметь на всю округу:

Шрам выждал с минуту и повторил вечерний звон. Вторая попытка оказалась удачней, и дверь, отлязгав отпирающимися запорами, с внушительным скрипом отворилась.

– Закрыто, – немиролюбиво прогундосил в образовавшуюся щель кто-то.

– Я хорошо отмаксаю, – подчеркнуто вежливо предложил Сергей.

Голос стал еще гундоснее.

– Мест нет, – не клюнула на предложение та сторона.

Тогда, полагая, что правила приличия соблюдены, Шрам дернул дверь на себя и таким манером выволок вцепившегося в дверь банщика пред свои светлые очи.

– Ты че, опух?! – взвыл банщик уже не гундосным, а совсем другим голосом. Как в липком коктейле, в голосе один к трем смешались борзость и страх. Белый мятый халат на банщике вспомнил те времена, когда его регулярно крахмалили, и встал дыбом.

Сергей взял хама за грудки, отодвинул от входа и вошел. Без комментариев.

Внутри ему понравилось. Светленько, чистенько, клубничным мылом вкусно пахнет. Насвистывая какую-то хулиганскую чепуху типа «Цыпленок жареный», Сергей прогулочным шагом двинулся вдоль выкрашенных в стерильный морской волны цвет дверей при табличках «Кастелянша», «Мозольный кабинет», «Гардероб», «Директор».

– Закрыто! – семенил сзади банщик. В коктейле его голоса убавилось борзоты и прибавилось страха.

– Уже нет, – отрезал Шрам, с любопытством осматриваясь, как на экскурсии в Третьяковской галерее. Всюду белый кафель, и в нем северным сиянием бликует свет неоновых ламп. В закутке ларек с гигиеническими прибамбасами: шампуни, лосьоны и мазь против грибков. Тех грибков, что грибники собирают между пальцами ног.

– Мест нет! – заныл банщик, потный и жалкий в своем мятом халатике. А ведь на голову выше Сергея, и халат на животе не сходится. Пышные телеса трясутся при каждом шаге, не человек, а студень.

Увидев табличку «Люкс», Шрам бесцеремонно заглянул внутрь, и его портрет размягчился в довольной улыбке.

– Уже есть места. – Шрам вошел в предбанник, сладко потянулся и хлопнул по плечу цепным тузиком волокущегося следом аборигена, – Значит, так, дружок, пару часиков я попарюсь с дальней дорожки. А ты мне скоренько, что положено, подгони. Простыню хрустящую, полотенце махровое, мыло одноразовое и пару пива студеного. Девок продажных не беспокой… пока. И не бзди, я хорошо отмаксаю. – Сергей, вроде оказывая первую помощь, небрежно сунул в нагрудный карман халата банщика соответствующую случаю купюру. Легонько подтолкнул пышнотелого аборигена за порог и с чувством исполненного долга плюхнулся в дерматиновое кресло.

До зоны, в прежнем житье-бытье Сереге часто доводилось обретаться в подобных бактерицидных пенатах. Ему были до жути знакомы жлобские кресла, бильярдный стол, на котором чаще пялили заказных шлюшек, чем гоняли шары. Его тошнило, хорошо, хоть не в буквальном смысле, от вечного в подобных местах духана. Шмонило суммой дорогого пойла, тухлых яиц, одеколона и хлорки.

Он не стал расстегивать пуговицы и снимать уже провонявшие в душной электричке тряпки, хотя помлеть в парилке мечталось. Не время. Лениво, на ощупь порывшись в полиэтиленовом пакете, Шрам достал купленную против скуки на перроне еще в Питере книгу. И раскрыл там, где было заложено спичкой.

«…Тропическая лихорадка зацепила Андрея во время одной операции в бассейне Амазонки. Операция была самая рядовая: сбор и консервация ядов натурального происхождения для нужд секретной промышленности. Но однажды Тихомирову пришлось кухонным тесаком отмахиваться от стаи пираний – пошел картошку к Амазонке почистить, а здоровенная анаконда утащила под воду.

Пираний он, конечно, покрошил, получив всего десяток укусов. Вот бациллы сквозь эти ранки и просочились в организм…»

Точно, прикинул в уме Шрам, без смертоносных ядов в нашем нелегком деле не обойтись. Надо будет навестить в этом городишке гомеопатическую аптеку. Он рассчитывал добить главу про отвязанного Андрея Тихомирова, но не случилось. Жалко завыла пнутая ногой входная «лкжсовая» дверь, и в тесный предбанник ввалилась троица жарко дышащих гоблинов. Вполне натурально настроенных на дезинфекцию помещения.

– Слышь, сявка, тебя предупреждали, что мест нет? – хищно ухмыляясь, вякнул явно старший. Остроносый блондинчик с пустыми голубыми глазами. Худощавый в разумных пределах, зато рослый не в меру, да и худоба эта была в тему, выдавала стальную сетку сухожилий и свинцовые шарики мышц. В правой руке блондинчика красовался третьметровый арматурный штырь. Этим штырем явившийся-незапылившийся с намеком похлопывал по ладони левой руки.

Сергей не спеша заложил книгу спичкой. На месте этих бойцов он бы выждал минут пятнадцать, дав нежданному гостю оголиться, и только опосля являлся с визитом вежливости. С голым человеком завсегда проще толковать.

Однако ребятки оказались нетерпеливы – это их проблемы.

– Вечер добрый честной компании. Проходите, присаживайтесь. У вас вопросы, у меня – ответы. – Шрам радушно указал на свободные дерматиновые кресла и протраханный диван. – А ты, братан, – выделил он взглядом мнущегося за спинами троицы толстожопого банщика, – сгоняй, любезный, за водярой. Сам знаешь, какую водяру твоя крыша предпочитает.

И столько уверенности в словах Шрама было, что банщик натурально рыпнулся мчаться за «Русским размером». Только не помчался, ибо блондин, не глядя, притормозил его за полу халата.

– Ты че здесь командуешь? – тем не менее чуть снизил обороты блондинчик. Слова он цедил, как глотки дорогой конины вроде «Крувуазье». При этом выпирающий кадык подрагивал нервно и хищно. Блондин был жилист и сух, то есть скорее всего в стычке брал не массой, а талантами и наверняка по праву занимал лидирующее положение в тройке. Стучись что, начинать «агитацию» следовало именно с блондинчика.

– Разве я командую? – типа искренне удивился Сергей. – Я просто проставиться хотел. За знакомство рюмку хлопнуть. Прописаться как бы вроде.

– А с какого болта ты здесь прописываться собрался? – снова набрал угрожающей густоты голос блондина. – Тебе что, жить негде?

– Реально негде. Вот справка. – Сергей достал и протянул бригадиру сложенный вчетверо лист бумаги.

Шрам довольно легко просек по повадкам хмурящихся справа и слева от блондина кунаков, в чем те сильны. Правый, с плоским лицом и кривой въевшейся в шкуру навсегда ухмылочкой, почесывал руки и держал плечи, как заправский дзюдоист. Левый порывался по-боксерски пританцовывать.

Блондинчик почесал репу на тему: не слишком ли круто ставит себя незнакомец? Пока не нашел к чему придраться и выбрал ознакомиться с бумажкой…

…Ознакомился, сложил и не вернул. Сунул в свой карман.

– И какого болта, гражданин досрочно освобожденный, ты сюда приперся? – Пустые голубые глаза блондинчика превратились в две щелочки тоньше лезвий бритвы. Никакого уважения к оттянувшему срок человеку.

– Работу ищу. ПО СПЕЦИАЛЬНОСТИ, – посчитал подчеркнуть нужное Шрам, чтоб его лучше поняли. Сергей никак не мог отгадать: правый – дзюдо, левый – бокс, а вот на чем поднялся блондинчик?

– Может, ты – каменщик или плотник?

Правый и левый гоблины заржали. Правый распахнул пасть как можно шире и даже за живот ухватился обеими руками. Левый хихикнул пару раз из корпоративности и быстро заглох.

– Нет. Моя специальность в справке прокурорскими чернилами указана. Статья семьдесят семь, часть «Б».

– А с какого болта ты решил, что мы тебя на работу возьмем?

– А вы меня, братаны, в деле посмотрите. Жалоб не будет.

Блондин задумался. Снова почесал репу и что-то прикумекал.

– Лады. Гуляй следом, – скомандовал он Шраму, развернулся на каблуках (правый и левый братаны тоже развернулись). – Про водку этот клиент в тему гнал, – кивнул старший рыхлому банщику. – Волоки, чтоб потом не бегать, сразу три пузыря.

– Куда нести?

– В кабинет, – многозначительно объяснил блондинчик и через плечо аукнул Сергея: – Кстати, братан, что-то я не расслышал, как тебя кличут?

– Зовут меня просто и доходчиво – Храмом, – любезно откликнулся Сергей. Поскольку находился в бегах, вслух и даже в липовой справке Шрам был вынужден пользоваться неродной кликухой.

– Ну а меня прозвали Пыреем, – нарекся блондин. – Это Леха, – кивнул он на боксера. – А это Стакан, – кивок в сторону плоскомордого дзюдоиста.

Так и не опробованный «люкс» остался позади, хозяева и гость поднялись на второй этаж и оказались в зале, на кабинет никак не похожем. В кабинетах не мостят кафелем пол и не ставят кафельные стены. Шраму зал сразу пришелся не по нутру – кафель хорош, когда кровь надо часто замывать. Однако напрягаться сверх положенного не следовало. Эти трое не планировали делать из Шрама пациента, потому что пациент на приеме в «кабинете» уже маячил.

Шнуром с болтающимся на конце кипятильником к стулу был привязан коренастый крепенький шницель, череп по центру лысый, как бильярдный шар, а по бокам увит лавровыми вздыбленными космами. Хлебало мужика негигиенично залепляла серая полоска скотча. Присмотревшись, Шрам с удивлением заметил, что вместо левой ноги пытающийся порвать путы пленник шкарябает кафель деревянным протезом. Сразу стало понятно, зачем из окна кабинета орал выключенный теперь магнитофон – чтобы покрывать другие шумы.

– Ну давай, Храмик, показывай профессиональные навыки, – мудреным оборотом нечаянно блондинчик выдал высшее образование. Он не стал приглашать к столу – «краковская» колбаса, маринованные огурцы, вскрытая литровка водяры, – решил без проволочек приступить к делу.

– Задачу поставь, – с готовностью выступил вперед Сергей.

– Да вот, секи, эта гнида в наших Виршах кабак без спросу открыла. А теперь делиться не хочет.

– Надо, чтоб поделился? Ща сделаем, – Шрам пожал плечами, дескать, об чем базар? И перенял из руки блондинчика арматурину. С этой арматуриной он подступил к невнятно угукающему сквозь скотч и дико вращающему шарами мужичку.

Бросил косяка на Леху и Стакана. Леха явно внутренне поджался, и не потому что арматурина перекочевала к чужаку в лапы. Пацана явно коробило от происходящего, то ли слаб в поджилках, то ли жизни не знает. А вот Стакан лыбился счастливо, чуть слюной не капал, Стакану апуашш была по кайфу. Стакан и сам бы с удовольствием обработал инвалида арматурнной.

– Нет, теперь делиться поздно, – цинично поправил Шрама в спину блондинчик. – Теперь надо, чтобы Александр Павлович перекинул на нас по протоколу пятьдесят один процент конторы и переписал на нас свою тачку. Хорошо бы еще, чтобы раскололся, где заначку прячет.

– А какая у него тачка? – живо заинтересовался Шрам, маскируя совсем другие мысли. Когда с мужика списывают и фирму, и тачку, предполагается – никто не собирается отпускать его живым.

– Последний «вольвешник».

– Неслабо, – уважительно свернул губы трубочкой Шрам и одним махом сорвал скотчевую наклейку. А подозрения в голове набирали обороты. Если мужика собираются грохнуть, то кодле вполне реально понадобится и тот, кто за мокруху ответит. Ой, неспроста Пырей заначил справочку о досрочном освобождении.

Оказалось, мужик вращал шарами не по страху, а по ненависти:

– Козлы! Я в Афгане рубился, я там ногу оставил! Уроды! Попались бы вы мне в горах!

– Вишь, какой он у нас бойкий, – презрительно ухмыльнулся блондинчик и врубил магнитофон:

– Хер вам, а не моя машина! Я ее горбом зарабатывал!

Леха, отвернув пасть в сторону, морщился. Леха был весь на изменах. Теперь Шраму как на духу стал прозрачен этот типа первую неделю быкующий пацан. Боксер не дрейфил, ему в натуре было жалко безногого мужика. Выходит, не ту кривую дорожку ты выбрал в этой жизни, сынок.

– Война давно кончилась, а папаша все воюет, – презрительно цыкнул сквозь зубы, изогнувшись хищным богомолом и по-насекомьи прижав руки к бокам, блондинчик.

– Береги патроны, – с иронией посоветовал бестолково рыпающемуся ветерану Сергей и обернулся к зрителям: – Не по делу вы его кипятильником повязали. Кипятильник вместо утюга его к согласию привести поможет. – И Шрам начал распутывать пленника. Он уже прикинул, как поведет себя дальше. Он уже был уверен, что справится с проблемами. Не авторитеты мосты разводят.

– Ты шаришь, что делаешь? – засомневался блондин. – Клиент после застарелой контузии психованным остался. Пока мы его скрутили, он нам чуть пальцы не пооткусывал.

– Моя профессия – семьдесят семь, часть «Б», – дескать, не бзди, отмахнулся Шрам. И только распутал провод, тут же сунул в руку пленника арматурину со словами: – Ну, папаша, вспомни войну! – и с разворота заехал ногой меж ног наивно щерящему в улыбке зубы дебелому Стакану.

Гениталии Стакана сжались в горошину. Братела заорал резаным кроликом и сложился пополам, как перочинный ножик, только очень большой ножик. А Шрамов уже оказался рядом с боксером Лехой и прямой наводкой сделал кулаком мат в три хода: в живот, в солнечное сплетение, в челюсть. Это вам не на ринге гарцевать, так драться Шрама учила улица. Леха потух, как выключенный свет, и улетел через диван. Боковым зрением Серега с глубоким удовлетворением отметил, что ветеран Афгана использует прут по назначению – приходует сложившегося пополам дзюдоиста в душу и в гриву. Магнитофон загрустил:

Острый нос Пырея шевелился, будто у почуявшей мышьяк крысы. Блондин танцевально, не показывая зад, пытался выскользнуть из хором. Но Шрамов, завертев пропеллером с кипятильником над головой, заарканил блондинчика за шею, дернул шнур на себя и встретил удивленную рожу коленом.

Кровавые сопли испачкали Серегины брюки. Блондинчик, уже ни шиша не соображая, прикинулся мертвым, как колорадский жук. Шрам предпочел не поверить и сурово наступил голубоглазому на руку. Кости хрустнули. Поздравляем с переломом правой руки.

– Папаша, отбой воздушной тревоги! – Шрам за ремень оттащил ветерана от крещенного арматуриной, пускающего кровавые пузыри братка. Мимоходом выключил магнитофон. Схватил со стола сабонис «Русского размера», сам глотнул и протянул афганцу: – Остудись.

Гремя по кафелю костылем, инвалид приблизился, с благодарностью принял фугас и влил в себя не меньше четверти.

– По гроб тебе обязан! – выдохнул он вместо того, чтобы закусить.

– Запомни свои слова, – благосклонно принял присягу Шрам. – Только слов мало.

– Хочешь долю в кабаке? – по-армейски, без обиняков, от всего сердца предложил спасенный.

– Мне с тебя не доля нужна, – устало улыбнулся Сергей. – Мне надо, чтобы когда я о чем-нибудь попрошу, ты выполнил, не раздумывая. А уж моя забота, чтобы тебе от этого кисло не стало.

– Я же сказал: по гроб тебе обязан.

– Это точно, – забрав ополовиненную бутылку, Шрам нагнулся над блондинчиком и первым делом вернул нагло заныканную справку о досрочном освобождении. Затем Сергей от души полил водкой свергнутого вождя и за волосы притянул его безвольную башку. – Ты вроде в вузе учился? – Не ради одноногого так жестоко проучил пацанов поздний гость. Он ведь ради того и заявился в Вирши – учить оборзевшее бычье.

– До третьего курса, – боясь, что снова станут бить, без запинки сознался блондинчик.

– А на кого учился-то?

– На адвоката, – сознался блондинчик, извиваясь по полу длинным дрессируемым червяком.

– Ненавижу адвокатов, – вздохнул Шрам и за загривок поставил блондинчика на ноги. – Сперва ты вернешь должок. А потом, если из Виршей не уберешься, в бетон закатаю! – не путая, а именно ставя в известность, сообщил Шрам и отпустил низвергнутого беспредельщика.

Без поддержки тот снова рухнул – ноги не держали.

– Этих, – кивнул Шрам афганцу на вновь упавшего Пырея и отметеленного арматуриной Стакана, – в прикуп забирай. Поквитайся недельку в подвале, а отведешь душу – выпусти. Со второго тоже клятву стряси, что из города уберется. А этого, – Шрамов махнул почти пустой бутылкой в сторону Лехи, – я себе оставлю. Мне подсобный рабочий пригодится.

И как стоял, внезапно пнул со всей дури дверь. Она распахнулась, а подглядывающий в замочную скважину банщик полетел кувырком. Шрам вволок жирного индюка за шиворот в зал:

– Показывай!

– Что показывать? – проблеял дрожащий банщик. Похристосовавшись с дверью, половина его раскормленной рожи постепенно начала вспухать и приобретать желто-фиолетовый колер.

Сергей не стал отвечать на глупый вопрос, а только замахнулся. Как бы чтобы дать звонкую оплеуху.

– Понял-понял! – пуще задрожал банщик. Угрем проскользнул мимо страшного Шрама и с натугой отверз сидячую половинку дивана.

Под ней в ящике для барахла обнаружился небольшой арсенал – пяток гранат «эргэшек», газовый расточенный под мелкашку ствол, штык-нож и груда долларов россыпью. По прикидке тысяч пять.

Лехе и Стакану провал нехитрого тайника оказался до лампочки. Они смирно лежали в позах, в которых их оставили. Стакан пока не подавал признаков жизни, Леха жалобно постанывал. Блондинчик же от бессильной злобы зашипел, как обоссанный костер, и его пришлось пнуть. В воспитательных целях.

– Вижу, злобу затаил. Надо бы тебя кончить, да цемента поблизости нет, а я за свои слова отвечаю, – огорченно вздохнул Шрам. – Приходится начинать почти безоружным, – огорченно вздохнул Шрам. – Жаль. Я рассчитывал на большее, – в третий раз огорченно вздохнул Шрам. Не жизнь, а сплошные обломы.

– Слышь, как тебя?… – несмело напомнил о своем присутствии ветеран. – Если надо, я хоть стингер достану.

– Меня зовут Сергей Храмов. Для тебя – просто Храм, – мыслями уплыв куда-то далеко, назвался Сергей.

– Слышь, если ты такой крутой… В этом городке есть много людей, которым надо помочь.

– Поможем, – устало улыбнулся Сергей. – Какие наши годы?

Так в команде Шрама появились два первых человека – Александр Павлович и Леха.

 

Глава 3

В глазах дядьки Макара плясали веселые бесенята, губы загодя кривила усмешка, дядька Макар травил байку:

– …Перед посадкой стюардесса, як трэба, объявляет: «Громадяне пассажиры! Пристегните ремни безопасности». Ну, народ начинает пристегиваться. Однако в пэршому ряду сидит хлопчина и внаглую плюет на это разумное требование. Стюардесса, уже только для парубка, повторяет: «Граждане пассажиры! Пристегните ремни безопасности». Той ни бы глухой. Тогда дивчина говорит персонально ему: «Громадянын! Пристегните ремень безопасности». В ответ следует: «Да пошла ты…» Ну девка, понятно, обиделась и пошла жаловаться командиру. Через минуту вылетает командир, подскакивает к этому парубку, и произносит следующие слова: «Хлопчик, ось ты себе представь! На посадке, если я трошки-трошки промахнусь мимо полосы, то самолет резко остановится, а ось ты полетишь дальше. Башкой вперед. И ось ты пролетаешь первую переборку (загибает пальцы), вторую переборку, третью переборку и останавливаешься у меня в кабине. Спрашивается, а на кой ляд ты мне там нужен?» И после таких слов хлоп-чина молча пристегнулся… Оцю прытчу я розповив к тому, що кожна людына доброе слово любит. Ось ты подошел ко мне на вокзале по-хорошему. Ось я тебя в самую лучшую квартиру в городе привел.

Вообще-то Сергей крутился в этом городке второй день, но дядька об этом не знал. Вообще-то не Сергей Шрамов подошел к дадьке на вокзале, а Сергей подгадал так, что дядька подплыл к Шрамову, будто ворона к закосившей под дохлятину лисице. Но какая разница? Сергей выслушал «прытчу» вполуха. Надо было решать. Прикинуть пуп к носу и определяться, а так ломало. Так было кисло на душе у Сергея Шрамова несмотря на сыпящиеся из дядьки Макара одна за другой байки, что хоть на расстрельное дело иди, лишь бы депрессняк слить.

И ведь квартирка Сергею на первый заход приглянулась. Главное – окна на две стороны, и этаж в самый раз. Второй в пятиэтажке. Не припрет – не полезешь, а падать – соломку стелить не обязательно.

В окна слева сквозь пыльные и грязные, как бушлат четвертого года службы, малиновые шторы в квартиру ломился малиновый день, пачкая стены, скатерть на столе и дощатый пол малиновым вареньем, которое ложкой не зачерпнешь, как локоть, который не укусишь. В окнах справа открывался шикарный вид на убогий двор с уважаемой котами мусорной кучей, кучей угля и бдительной старухой на лавочке.

– Тю, хиба это тяжесть? Я такый груз на своем горбу усю жизнь тягаю! – безапелляционно заявил дядька Макар (как он сам себя назвал на вокзале) и потянулся к оставленному Шрамом на хромом стуле роскошному, из желтой пупырчатой кожи, дебелому чемодану.

Тем не менее Шрамов сам подхватил чемоданище и внешне небрежно задвинул под стол. Делалось это с таким понтом, будто в чемодан скарбу напихано на три пуда, хотя на самом деле тот был легче пачки соли «Экстра». Честно сказать, пустой был чемоданище; купленный два часа назад в «Галантерее» на другом краю городка именно с прицелом на играемый сейчас парад-алле.

– А можэ щэ на вокзале веши есть? Не турбуйтесь, я швыдко сбегаю. Одна нога тут, другая там. – Дядька был светловолосым, обрюзгшим, невысоким, плешивым, с лицом, покрытым веснушками и морщинами, и сверх того – он все время улыбался.

– Холодильник не пашет, – типа претензии высказал Сергей.

– Холодильник? Я на эту тему ось яку прытчу росповйм, – тут же включил балаболку хозяин сдаваемой хазы. – Один хлопец с соседней улицы сходил к урологу. Ну и вколол хлопцю ликар так называемый «тест». Реакции у парубка прорезались, в три раза швыдче оговоренных дикарем сроков. Ликар осмотрел и ободрил, что все в порядке ив этой области. А теперь, балакает, давай зроблю укольчик, и эрекция пройдет. Та дэ ж вы бачили мужика, якый бы добровольно с таким приобретением расстался? Доктор посмеялся и говорит, что через три часа само уляжется, езжай домой, жинку порадуй. Три часа хлопец мучил жинку, прежде чем она вырвалась из его лап. А член все не падает. И оказывается, что вовсе и не такая уж это гарная штука, когда долго стоит. В общем, больно уже парубку было. Он без трусов мечется по хате, жена спит. А тут скинчилыся пять часов, после которых по инструкции надо было звонить в клинику. После долгих расспросов, как стоит, сколько часов стоит, были ли половые контакты, ему посоветовали приложить лед к члену. А у нас, звыняйте, не Флорида, чтобы лед в каждом холодильнике просто так лежал. Не едят его у нас. В общем, у хлопця в морозильнике только пачка пельменей да замороженная курица лежали. Даже на стенках льда не было – жинка недавно размораживала. Достал тогда он курицу, обмотал рушныком, положил на нее член и ждет. Не падает. А курица только с одного боку член охлаждает. Может, маловато? Тогда хлопец взял покойницу и то место под гузкой, через которое курицу потрошат, ножом разколупав. Получилось вполне гарное дупло. Обмотал наш умелец член полиэтиленовым пакетиком, сверху салфеточкой обвязал и аккуратно так в курицу засунул. Член упрямо стоит и даже не думает падать. Более того, к неприятным ранним ощущениям прибавилось чувство, что парубок свой прибор сейчас отморозит. Тогда наш герой пытается птицу снять – тоже не выходит. То ли примерз, то ли за ребра зацепился. Тут на кухню заходи! жена и бачит такую картину: стоит муж голый посредине кухни, на член налита замороженная курица, трымае он ее двумя руками и совершает возвратно-поступательные движения…

– Не надо за шмотками на вокзал мотаться, нет у меня больше барахла, – никак не отреагировав на историю, очнулся Сергей. – А насчет хаты – лады. Устраивает, – напоследок еще раз окинул взглядом квартиру Сергей Шрамов и протянул три свернутые в трубочку купюры.

– Гроши крупные, – замялся дядька Макар и очень нехотя, медленно-медленно полез в карман. Как бы за сдачей.

– Оставь себе, – небрежно отмахнулся Сергей, ну чисто жирный котлетный барыга. – Дубликаты ключей есть?

– Были, та загубыв, – обрадовался халяве дядька. – Так, может, я на сдачу того, сбегаю…

– Не пыли. – Сергей оседлал расшатанный стул и недвусмысленно зевнул. А в глазах скука смертная. Предстояло опять за что-то биться. Предстояло все время быть начеку. И завтра, и послезавтра, и через месяц, и через год. Пока не сдохнешь.

Макар вроде бы просек намек и нацелился на выход:

– Ну тогда я пи шов. А за грошима буду явишься каждого пятнадцатого числа.

– Являются черти и ангелы, – опять, давя на чужие глаза, сладко зевнул Сергей и расстегнул верхнюю пуговицу на рубахе. Он не стал провожать сдавшего квартиру хозяина и с закрытыми глазами дождался, пока не хлопнет дверь.

Дверь хлопнула.

И только после этого Сергей заставил себя начать осматривать квартиру всерьез. Шрам пока окончательно не прикинул: сурово ли здесь осесть или использовать хазу как запасной аэродром. Да и с дядькой Макаром следовало обойтись «по совести». Именно такого типа и искал Шрам на вокзале, именно ради такого типа и покупался желтый чемоданчик.

На кухне Шрама обложил кудахтающим матом водопроводный кран. И только после этого выплюнул струю теплой воды в ржавый умывальник. Никаких харчей в забыковавшем еще до перестройки и обжитом пауками холодильнике не сыскалось. Пусто на предмет пожрать оказалось и на полках. А вот посуды навалом для одинокого жильца. Три разнокалиберных тарелки, граненый стакан, две ложки и вилка без одного зуба.

Шраму предстояло перелицевать и переписать Вирши набело. Папа поставил задачу осадить здешнее разгулявшееся бычье и вернуть жизнь на понятия. Что его кидают на амбразуру, Сергей догнал легко. Зачем кидают – не понял.

Шрам позволил себе еще минуту соплей. Бессмысленно пораскачивался на хромом стуле, смакуя душевную шкоду. Тяжело вздохнул последний раз и, мысленно шестиэтажно выматерившись, засунул тоску под каблук. Надо было дело делать. И Сергей Шрамов приступил к форменному обыску.

В первом зале в хлипком стенном шкафу Шрам нашел перетянутую резинкой пачку похабных открыток. Во втором – под тахтой – «Огонек» за девяносто первый год и губную помаду; на этажерке оттопыривался засохший в вазе букет роз и корчился выцветший читательский билет в библиотеку им. Маяковского на имя фиг знает какого Сабурова М. Д.

С одной стороны, выводы были утешительны. Эта хибара населялась жильцами от случая к случаю, а большую часть времени пустовала. И вряд ли была на заметке у местных непуганых ментов, поскольку не подходила под понятие «притон» – ни шприцов закатившихся, ни бардака ханыжного. При решении папиной задачи именно такой схорон Шраму – как воздух. Окраина, подступы на мушке, местное бычье сюда вряд ли забредет, гужуется в центрах. С другой стороны, дядька Макар…

Сергей вернулся в первую комнату и надолго прильнул к окну с малиновыми шторами. Могло показаться, что он любуется видами на мирную жизнь. Но в натуре Шрам зарисовывал в. голову местную картинку: наглые кусты сирени, вымершую и похеренную голубятню с амбразурой в форме сердечка, пьяно перекошенный забор и слева – подкрадывающуюся к городку березовую рощу. Рощей Сергей полюбовался подольше, не по делу, а для души. Типа, терапия.

Все. Шрам принял окончательное решение здесь поселиться и, тихарясь, сдвинул оконный шпингалет. Тот щелкнул не громче треснувшего ореха. Смахнув в карман со стола ключ, Шрамов вышел из квартиры. Осмотрел дверной замок снаружи, оглядел лестничную площадку, рачительно запер дверь на два оборота. Подергал ручку – верно ли запоры служат? И уже не таясь, загремел вниз каблуками по лестнице.

– А где, бабуля, у вас тут продуктовый магазин поблизости? – бодро окликнул он дышащую свежим воздухом у подъезда мымру.

– Ой, сынок, неблизко! – откликнулась старая ведьма, будто ждала именно этого вопроса. – Надо по Пионерской, а потом свернуть на Загородный. А там – рядом с аптекой.

– А что-то, бабуля, других жильцов в доме не видать? – якобы проявил бдительность Сергей, дабы совсем уж лохом не рисоваться. Ну не спрашивать же старуху, боится ли она сидеть в одиночку на лавочке?

– Так лето ж, сынок. Усе на дачах, – бойко отрапортовала ведьма, будто была готова именно к такому вопросу. Десять против одного, она шустрила под дядькой Макаром.

– И то правда, – соглашаясь кивнул Сергей и через унылый двор вышел на нешумную улицу. Разве что где-то далеко кто-то вдрызг упившийся орал песню про морячку. Шрамов, как только замылился с глаз старухи, отправился никак не в магазин – двинул огородами вокруг дома.

Легко углядел свое заветное малиновое окошко на втором этаже. Легко забрался по водосточной трубе (надо будет подпилить против незваных гостей) на второй этаж и снова оказался в квартире.

Опасаясь наделать шороха, на цирлах двинулся в заднюю комнату. Но вспомнив кое-что, вернулся и запер наглухо окошко.

Понтовый чемодан желтой кожи Сергей перенес во вторую комнату и поставил так, чтобы был заметен еще с порога входной двери.

Долго ждать не пришлось, видно, в этом драном городишке все спешат жить. Сухо щелкнул ключ в замочной скважине. Заскрипела входная дверь. Раздались шаги. И в дверной проем за чемоданом протянулась жадная рука. Что это рука дядьки Макара, Шрам мог зуб дать, потому как тыльную сторону ладони украшала наколочка: цапля, поймавшая лягушку. Наколка редчайшая. Не на всякой зоне знают ее тайный смысл.

И именно эта картинка в первую очередь, еще на вокзале, заставила Сергея радостно напрячься, когда дядька предложил недорого поселить в приличную хату.

Ждать, что будет дальше, не имело понта, и Шрамов за протянутую клешню вдернул дядьку Макара в заднюю комнату.

– И снова здоровеньки булы! – в двусмысленной улыбке ощерил пасть Шрам. – Шо, диду, не спыться?

– Да я шо? Я ничего такого! – стал ловко лепить горбатого застуканный кидала. – Я згадав, шо еще один ключ от хаты имеется. Ось и принес. Та бачу, шо чемодан посэрэд хаты забулы. Я хотив его под стеночку подвынуты…

– А что, старый, часто ли ты в этих стенах заезжих фраеров бомбил?

– Не розумию. Чудные якись слова, николы таких не чув. Я тоби ось какую байку расскажу. Было цэ в центре Виршей на улице Славы два рокы тому. Ранняя весна наробыла лужи на проезжей части. Стоит народ сплошной стеной на автобусной остановке. Подъезжает автобус. Тилькы между тротуаром и автобусом образуется зазор метра четыре, который заполнен дуже грязной водой. Люди на остановке не спешат к автобусу: кому охота стоять в луже. Чекають, пока прибывшие пассажиры покинут борт судна. Ось открывается дверь, и якыйсь хлопец решает перейти лужу на пяточках. Робыть элегантный шаг и уходит в пучину с головой… То есть: бульк, и нема. Только круги по воде, да и те без пузырьков…

Народ на остановке лякаеться и вже не хочет никуда ехать. С утопленника внимание переносится на тетку, яка повынна была выходить следующей. Тетка упирается. Черствые попутчики кричат и пихаются – они не бачылы, що случилось с первым пассажиром. В это время выныривает, отфыркиваясь, первопроходец. Совершенно нормально становится на пяточки и идет себе по воде. Видно, что с человеком все хорошо, только мокрый он и матерится страшенно. Люди на остановке расступаются, пропуская воскресшего. Жинка, заинтересовавшись возвращением утопленника, ослабляет хватку и получает от пассажиров мощного объединенного пендаля. Дамочка плюхается в водоем, создавая кучу брызг.

А через якыхось десять хвылын приезжает Горводоканал и ставит решетку ливневой канализации на место…

– От таких телег всей камерой рыдают. Ладно, старый, стопори на балалайке мудохаться. – Сергей кивнул подбородком на тишком появившийся в левой руке дядьки ножик, дескать, не слепой, ситуацию контролирую, и лучше бы ты, старый пердун, перо убрал по-хорошему. – На какой зоне пайку нюхал?

– Та хиба все запомнишь? – по инерции вякнул старый и в сердцах швырнул финку на пол. Та встряла и затряслась. – Ось, какой ты умный! – поникли плечи дядьки. – Все бачишь, хай тоби грэць! Та я тэж зразу подумав, що ты дуже нэ проста птыця!

– А какого жбана на чемодан тогда рыпнулся?

– Так йисты ж хочется!

– Ну что ж, дядька Макар… – Сергей извлек из кармана еще одну купюру. – Дуй зазакусью и за тем, что перед закусью принимать полагается. И каргу свою с шухера к столу пригласи. А то, как вертухай срочной службы, голодными беньками зыркает.

Дядька поскреб темя и подчиненно двинул на выход.

– И слышь… – Шрам начат разминать себе шею вроде массажа. – Дружкам-приятелям молчи про меня.

– Да нэма в этом задрыпанном городке дружков-приятелей, – грустно вздохнул дядька. – Одна борзая шпана без понятий!

Именно такую цаплю Шрам и высматривал на вокзальчике. Хоть такой поеденный молью вор в подручных – уже дело.

– А хачиков на рынке много?

– Я тебе ось какую прытчу про черных розповим. Туточки на улице Ленина робыть автосалон «Три товарища». Взялы туда продавцом дивчину Настю. Дуже гарну. Тильки в марках машин ее так и не научили розумиты. И ось в салон вошло лицо кавказской национальности и сказало: «Дэвушк, я пассат хачу». Настя поняла эти слова трошечки не так, що человек хоче купить машину «фольксваген-пассат». То есть зовсим по-другому. Дивчина вздрогнула и переспросила: «Що-що вы бажаете?» – «Пассат сичас хачу», – повторил кавказец и похлопал себя спереди по карману штанов, намекая, що гроши при нем. Настя поняла – хлопцу так невтерпеж, что он готов справить малую нужду прямэнько посреди салона. «Туточки нельзя». – «Пачэму нэлзя?» – удивился кавказец. «Там можно». – Настя швыдко замахала на дверь клозета. Лицо кавказской национальности узнало знакомую букву W, видел на радиаторе машины, первую часть названия которой оно никак не могло згадать, и неторопливо направилось к двери. «Пассат хачу», – распахнув дверь и побачив сидевшую за столиком пожилую жинку, произнес кавказец. «Можно, – тоже вполне определенно поняв его, разрешила тетя Шура и заломила цену: – Десять…»

– Дядька Макар, – заржал Шрам, черная тоска наконец отпустила до следующего срока. – Ты мне эту баГпсу потом потравишь. Я так врубаюсь, у вас здесь магазины рано закрываются. Да и в темень пожилым людям разгуливать опасно, шпане все твои наколки – китайская грамота. Без хавки останемся!

– Ешканый бабай! – невесело хмыкнул дядька. – Со шпаной еще якось управлюсь, а вот склероз… – и, почесывая затылок, отправился в лабаз за закусью и тем, что перед закусью принимать за знакомство полагается. За холодными закусками и огнестрельными.

Так команда Шрама пополнилась третьим бойцом.

 

Глава 4

– А чем наша фирма будет заниматься? – спросил Леха, балансируя на раздвижной лестнице под потолком.

– Пока не знаю, – честно ответил Сергей, позевывая и поигрывая фомкой. Перед ним весь такой крепенький громоздился деревянный ящик. Обыкновенная посылка, только очень большая посылка.

– А как наша фирма будет называться? – спросил Леха, с кайфом продолжая ковыряться отверткой в плафоне.

– Пока не придумал, – честно ответил Сергей, принораштиваясь, как бы с фомкой к ящику подступиться.

– А где мы народ для работы набирать будем? – Леха убрал отвертку в карман и принялся ввинчивать в плафон лампочку.

– Сами подтянутся, – наконец улыбнулся Сергей. На месте Лехи он задал бы вопрос иначе: «А зачем вообще этот офис?» – «А затем, – не ответил бы Шрам, – чтобы все козлы меня здесь искали, пока я спокойно буду планы строить на хате дядьки Макара».

– Готово, – отрапортовал Леха, сполз по ступенькам на пол и щелкнул выключателем. По всему офису вспыхнул свет. – Короче, я к тому, что у меня бате три месяца бабки не платят. И еще полно корешей.

Ровный свет не придан офису уюта. Не требовалось семь пядей во лбу, чтобы прочухать – помещение только начали обживать. Даже кресла вокруг новенького, еще и мухи не трахались, стола были увиты серпантином оберточной бумаги.

– Ты, оказывается, в проводах петришь, – хмыкнул Сергей Шрамов.

– Помаленьку. Я в армии электриком корячился.

– Значит, и быть тебе замом директора по электрическим вопросам. Да ты, братуха, вижу, и не рад?

– Храм, – замялся, будто горькую пилюлю раскусил, Леха, – тут такое дело… Короче, звонил мне с утреца Пырей…

– Наш блондинчик, выходит, не послушался-таки ласкового совета? Не отвалил из Виршей подобру-поздорову?

– Как Палыч его из подвала выпустил. Пырей прямиком к хачам на поклон двинул.

– Не самый умный поступок, – неодобрительно цыкнул зубом Шрамов, то ли всерьез, то ли прикалываясь. На самом деле не прикалывался. Его заслали вразумить этот городок. Привести все к понятиям и ответвить денежный ручеек в общак. А тут какая-то сявка, даже не сявка, а бычок недомурыженный с тупыми мечтами не расстается. Или виноват Сергей? А ведь верняк виноват. Слабо учил.

– Он с утреца не просто потрепаться звонил, он к себе опять звал. А про тебя вякал, что ты – человек на день. Хватился, будто сегодня его новые друзья из Питера какого-то крутого хакера подогнали. И тот, кроме прочих услуг по ментовским столичным компьютерам, заодно все и про тебя прочитает.

– Нет бы прямо спросили, кто я такой, зачем я такой? – недобро сжат в руке фомку Шрам, аж костяшки пальцев побелели. – Ну а Стакан? – Шраму пора было дело делать, а не фуфлыжников шухарить. Генеральный папа, ставя задачу, вроде как на нефтяные резервы намекнул. А тут, видишь, один гвоздь приходится заколачивать дважды. Большой минус самому себе.

– Стакан срыл с концами.

– Более умный поступок. – Сергей с маху всадил фомку в щель меж досками на ящике да так и оставил. – Собирайся, братуха!

Леха с сожалением окинул взглядом свеже-отгроханный офис: кумарно пахнущие краской стены, сверкающий паркет и белый подвесной потолок. Покидать тепленькое убежище посреди ночи Леха явно не рвался.

– Ссышь? – прищурился Шрамов.

– Не без этого, – сознался подчиненный и задвигал конечностями проворней. Он сбросил заляпанную белилами ветровку и отворил дверцу шкафа:

– Пиджак, галстук?

– Обойдутся, – небрежно отмахнулся Сергей.

Тогда Леха напялил «униформенную» кожаную куртку. И они вышли на лупающую редкими фонарями улицу. Из городских шумов только вопли пьяной драки в далеком кабаке. Прохожих – ноль.

– Значит, не купился ты на пырейское приглашение? – через два квартала гнетущего молчания бросил сузившимися глазами косяка на Леху Шрам.

– Да я со стороны прикинул, в какой мы беспредел опускались, и муторно стало. – Леха даже поежился, будто его пробрал ночной сквозняк.

– К тому же под азсрами пахать небось не сладко? – подкинул словцо Сергей.

– Не то чтоб не сладко. Если короче – то полный отстой. Они на словах башлять крутые, а по делу – жмоты жмотами.

– И как же это жмоты на хакера расщедрились?

– Он им за мешок шмали не расплатился, должен отпахать. А они решили этого гения нашему главному менту Ивану Ивановичу в подарок определить. Вроде взятки натурой. Даже обратный билет фраеру не, светит. Хотят его в подвал на вечный прикол посадить, как крейсер «Аврору». – Леха сторожко оглянулся, нет ли случайных свидетелей его откровений? Пустые хлопоты. Честные виршевцы не имели привычки бродить по ночам.

– Совершенно тупой поступок. – Шрам остановился у старенькой «двадцать первой» «Волги», заботливо загнанной хозяином на газон. – А вот по газонам ходить западло, – глубокомысленно изрек Шрам, заглядывая в салон. Внутри ему понравилось, и он локтем высадил боковое стекло… А через секунду отрубил сигнализацию и уже оказался в салоне. Сигналка и вякнуть почти не успела. – Чего пасть раскрыл? Грузи зад, – вежливо пригласил Сергей подчиненного занять место в машине.

Леха послушно забрался на свободное сиденье.

– Храм, не подумай, что дрейфлю, но не в правилах Пырея все подробно посторонним людям разжевывать. А я ведь типа теперь для него чужой, а он вдруг душу распахнул. Похоже на лажу.

Шрам на это ничего не ответил. Внахалку завел тремя спичками чужую тачку и преспокойно выкатил на проспект. Если хозяин и слышал короткий мявк сигналки, то пока не решался выскочить с дубьем в это не жалуемое рядовыми виршевцами время суток…

– Храм, у них человек двадцать. У них стволы. Какой бы ты крутой ни был, с голыми руками нам рога поотшибают! – вы давая трудное детство, машинально шаловливые Лехины руки обшарили «бардачок». Ни шиша.

Тогда Леха врубил приемник. Дряхлый аппаратик не мог подцепить ни «Радио Петроград», ни «Русский шансон», зато нашарил в эфире криминальную сводку по «Маяку»:

– «…В башкирском городе Стерлитамаке погиб старший оперуполномоченный МВД республики Азат Хисматулин. Как сообщило ИТАР-ТАСС, возвращавшийся вечером с дежурства милиционер по просьбе жителей одного из домов в центре города попытался успокоить группу пьяных хулиганов. Но один из хулиганов оглушил его ударом кирпича по голове, а другие забили до смерти ногами. На следующий день двоих преступников удалось задержать…»

И на это ничего не сказал Сергей Шрамов. Покружив по уже узнаваемым сонным виршевским улицам, попугав зеленоглазых котов, он тормознул на заправке.

– Полный бак закажи и прикупи пару канистр, – распорядился Сергей ерзающему на месте попой подчиненному. – Их тоже под завязку залей.

– Мы рвем когти из города? – вроде как облегченно вздохнул Леха.

И именно этого вздоха от него Сергей и ждал. Потому как обыкновенным словам давно отучился верить. А так – все пучком. Рекрут честно бздит. Страшно ему вдвоем с бравым командиром против хачиковской грядки выступать. И нетути у него никакой задней мысли завлечь Храма в объятия прежних корешей. А по сути Лехиного вопроса Шрам ответил коротко и неясно:

– Рвать сейчас когти – не самый умный поступок.

По «Маяку» круто серьезным голосом продолжали читать сводку:

– «…В Москве застрелили президента финансово-строительной корпорации "Росзападстрой"', бывшего замминистра строительства СССР Андрея Малахииа. Его корпорация участвовала в восстановлений Чечни после первой войны, ремонте Белого дома и строительстве многих крупных объектов. По данным агентства "Интерфакс", мотивы преступления пока не установлены. Но скорее всего, это начало борьбы за деньги, которые правительство собирается выделить на Чечню после завершения идущей сейчас войны…»

Пока Шрам звонил кому-то из телефонной будки, Леха заправил машину и водрузил две сыто булькающие бензином канистры на заднее сиденье совершенно без уважения к салонному велюру.

Чахлый приемник не останавливался:

– «…В воскресенье вечером в Петербурге было совершено нападение на магазин "Диадема", входящий в систему госпредприятий "Ювелирторг". Преступник, действовавший в одиночку, тяжело ранил охранника, разбил шесть витрин и похитил несколько десятков изделий из золота и драгоценных камней. Стоимость похищенного до сих пор не подсчитана, однако уже ясно, что речь идет о сотнях тысяч долларов…»

– Алло! – За окном «Волги» вдруг нарисовался бдительный шустрик с заправки. – Что-то мне тачка ваша знакома, – попытался он то ли наехать, то ли мзду выклянчить, то ли светскую беседу от скуки начать. Жаль, сумрак уличный не позволял более точно прочитать по роже намерения шустрика.

– А вас-то мне и нужно! – Подгребший Шрам, мигом сориентировавшись, радушно протянул шустрику руку для пожатия.

Растерявшийся работник заправки руку-то пожал, а вот освободить ее не смог.

– Слышишь, урод? – процедил Шрам титановым голосом. – Будешь в гляделки слякотно играть, я тебе левый глаз проткну. Указательным пальцем. Усек, будущий Кутузов? – А засим Шрам как ни в чем не бывало заулыбался по-американски, а не по-человечески.

– Усек, – сдавленно пискнул шустрила.

Сергей развел руки, будто собирается обнять шустрика. Но тот испарился. На своем посту он привык своевременно схватывать суть, особенно когда с ним толкуют таким тоном.

И опять внагляк угнанная «волжана» покатила по улицам. Последней в рассказанной «Маяком» сводке оказалась история про то, как «…дезертировавший из Чечни военнослужащий был убит при задержании у хутора Виноградный Курского района Ставропольского края. Солдат пытался скрыться от преследовавших его милиционеров, а когда они настигли его, бросил фанату. Как сообщает РИА "Новости", осколки не нанесли вреда милиционерам, и ответным огнем они смертельно ранили преступника».

– Прямо… Направо… Здесь, – некультурно ткнул пальцем Леха в типовое двух этажное здание с вывеской «Торговый Дом «Баку» 24 часа». – А этот хмырь с заправки нас не заложит?

– Нет.

– Почему?

– Потому что торгует, не пробивая чек, – выдал сквозь зубы шуточку командир.

Сергей прорулил еще чуть-чуть, чтоб тормознувшую машину не было видно из окон за деревьями, и прижал «Волгу» к поребрику. Прежде чем спрятать руки в карманах, придушил начавший втюхивать рекламу зубной пасты приемник. Черная турбаза на Шрама не произвела впечатления. Не крепость, колючей проволокой не оророжена, сторожевые псы с цепей не рвутся. И пусть его ждут внутри горячие азербайджанские парни, особых проблем Сергей не видел.

На окнах опущены жалюзи. Сквозь жалюзи кое-где пробивается свет, а кое-где нет. Наверно, пара бойцов пасет окрестности в щелочки или телекамеры. Наверное, жильцы турбазы худо-бедно вооружены. Плевать.

– Закрыто! – очень, удивился потный от напряга Леха. – Чтоб азеры торговлю остановили?!

– Серьезно готовятся, – недобро улыбнулся Сергей. Он уже был собран и настроен. Настроен на предстоящую схватку. Больше никаких приколов-отчебучек. Нервы – гитарные струны.

– Закурим? – Шрамов протянул соседу пачку легкого «Мальборо».

Пока ни во что не врубающийся Леха послушно закурил.

– Теперь, братишка, бери канистру.

– Дай докурить.

– После кайфовать будем, дорогой товарищ, – с нажимом процедил Шрам. Затемненное и чуть освещенное только красным огоньком сигареты его лицо было страшнее, чем у Терминатора. – Теперь бери канистру!

Леха послушно потянулся за канистрой, держа тлеющую сигарету в как можно дальше отнесенной правой руке.

– А теперь, Леша, ты сцедишь весь бензин на запертую дверь и потом бросишь окурок, – даже краешком глаз не глядя на бойца, обрисовал Сергей дальнейшие планы. И говорил непростые слова как нечто само собой разумеющееся. Чтоб молодой раньше времени не обделался.

– Я?! – сжался парень.

– Так надо, Леша. Теперь наш черед в сводку попадать, – только и сказал Шрам.

Но прозвучало это с такой интонацией, что Леха сразу стал готов ко всему. Выплеснуть бензин на дверь? Пожалуйста. Выломать дверь голыми руками? Легко. Вцепиться в глотку первому встречному азеру? Без проблем! Лишь бы не выглядеть в глазах сидящего рядом человека последним чмом.

Очевидно, Шрамов просек бурление внутри бойца и посчитал разумным дружески хлопнуть по плечу:

– Будя психовать. И не надо бросаться на амбразуру попой вперед. – Шрам дал установку голосом спокойным, как шелест листьев.

И, пересилив себя, Алексей с канистрой и сигаретой неловко выбрался из лайбы.

– А бросишь окурочек, тихо и спокойно отчаливай. Вот тебе четыре тонны баков, – напутствовал Шрам. – Кстати, в офисе еще розетки поставить надо. Вот ими и займись, а то наемным работягам ничего доверить нельзя. И только если я не вернусь к утру, дуй на все четыре стороны. А если вернусь, у тебя до утра еще одна работа будет.

– Какая? – растерянно промямлил Леха.

– Хозяина «Волги» вычислить и три штуки баков ему заслать.

– Так этот драндулет больше пятисот баков никак не тянет! – совсем уже ошалело промычал подчиненный.

– Вот именно. На фиг нам надо обижать невинного человека. У него и так с ментами проблем будет выше крыши. Ну все, ступай с Богом.

Нелепо прижимающий к животу канистру Леша двинулся к дверям. А Шрам глубоко затянулся и выпустил изо рта идеальное кольцо дыма. Не успело курчавое колечко растаять, как Сергей, перегнувшись через сиденье, свинтил крышку второй канистры и опрокинул ее. Пушай себе хлещет на коврик. Тут же запах бензина защекотал ноздри.

И тут же выжимая газ до последнего, с ревом бешеного марала Сергей по крутым колдобинам погнал «Волгу» вокруг здания. Танки грязи не боятся! С тылу, как и ожидалось, магазин подпирали пристройки с тарой. Ящики из-под водки, ящики из-под консервов, ящики из-под хрен знает чего. Фанера, пластик и картон. Вот прямо в это хрен знает что Шрам и нацелил воющую свою последнюю блатную песню машину.

Разжал пальцы с сигаретой и, пока та находилась в свободном падении, выпрыгнул из лайбы за десять метров до фанерно-пластиково-картонной баррикады. Перекувырнулся через спину, покатился и успел увидеть, как отмахивая распахнутой дверцей, «волжана» протаранила ряды ящиков.

«Раз. Два. Три…» – считал мысленно Сергей. А в здании уже начался кипеж. «…Семь. Восемь. Девять». На счете «девять» наконец полыхнуло. Пионерские галстуки огня празднично задрыгались над зарывшейся по крышу в щепки «Волгой», перекинулись вправо и влево. Огонь загудел, как высоковольтная линия электропередачи. И тут же с фанфарным звоном лопнуло ближайшее окно.

Хлопнула дверь. Вокруг непреклонно набирающего силу огня засуетились человеческие силуэты, горласто заквакали по-ненашему. Это не мешано Шраму любоваться делом рук своих. Какое-то особенное наслаждение видеть, как огонь пожирает вещи, как они чернеют и меняются.

Зато слегонца саднило душу Сергею, что Лешка держал себя так шатко. Ну и толку, что азеров – не меньше двадцати голов и что где-то у них волыны припрятаны? Сергей понимал бы Алексея, если бы тот шел на людей схожего цвета кожи, хоть на тех же бычков. Тут – да. Десятикратное преимущество – это довольно много. Хотя если припрет – тоже сворачивать не смей. Но хачики есть хачики. Они не воевать, а торговать рождены. Вот пусть себе торгуют и не выдрючиваются.

Еще калькулятор с пейджером путают, а о компьютерной, грамотности размечтались, уроды. Не нравится – возвращайтесь баранов пасти!

Сергей дождался, когда огонь запляшет по окнам, а к зданию с разных сторон подплывут синие «мигалки» пожарных машин. В маленьком городке пожарники сумели уложиться минуты в три.

Отделившись от шершавого ствола тополя, украшенный боевой раскраской из света и теней, Шрамов кинулся в самую гущу мечущихся людишек. Весь такой на понтах: рубаха от «Версаче», лаковые туфли от «Мисимы», нос и губы от папы. Кое-как Сергей, типа – почти на законных основаниях, оказался внутри магазина. Ну, может, не совсем на законных, но пропуск у него не спросили.

«Доброй ночи, господа! Вас приветствует представитель канадско-российской компании…»

Первым делом Сергей собирался, прикидываясь веником, подкрасться к электрощиту и вырубить свет. Однако кто-то из туземцев оказался достаточно наблатыканным по технике безопасности и решил эту проблему раньше Шрама. И Шраму достались полны горницы мечущихся в накатывающем волнами дыму и во мраке людей.

Впрочем, мрак трудно было считать за непроглядный. Неавторитетная питерская молочно-белая ночь вползала в окна там, где ее пускало пламя. А там, где не пускало, то есть плавило окна снаружи, и так было светло почти как днем. И тем не менее расклад был на стороне Сергея. В панике, в выедающем глаза дыму, в чумном красном свете фиг кто мог просечь, что в здание проник чужак. Тем паче ары, привыкшие к стихийным бедствиям типа землетрясений, приняли пожар за естественное явление, и каждый шустрил в меру своей подлости.

«…Наша канадско-российская компания предлагает вам ознакомиться с образцами выпускаемой продукции. Сегодня мы проводим презентацию товара и поэтому отдаем почти даром. Вашему вниманию предлагается пожар третьей категории. Одна штука…» Две очень серьезные причины заставили Шрама сунуться в самое пекло. Нет, за причину не стоило считать то, что он просто не мог не ответить, когда собираются наехать. Он всегда наезжает первым. Он заслужил это право тем, что чалился, тем, что блевал и срал тюремной баландой и не ссучился. Тем, что до сих пор ему снятся лютые окрики вертухаев.

Трое кривоносых казбеков в рое жалящих искр тащили навстречу Сереге сейф. Помыкал ими четвертый. И этому четвертому реально было до лампочек все, кроме сейфа. А следом горбатились тени, кривые, как турецкие сабли. А ведь на зоне времени до бана, и Сергей от скуки заучил основные черные слова. И теперь с грехом пополам врубался.

– Эх, бухгалтер, собака бледнолицая, ключи домой забрал, да?! – За спиной этого урюка обрушилась пылающая балка. Но отпустить железный ящик он даже на миг не посмел. То ли такой послушный, то ли такой жадный.

– Слушай, Палат Сурикенович, зачем тащим, денег там нет, все деньги Альберт в казино проиграл, там только бухгалтерские бумаги, да?!

– Тошик, ты – чурка нерусский, ты умные буквы в квартальный отчет заново писать захотел, да?! – приблизительно так перекликались обсмаленные Гераклы, волокущие сквозь подстегивающие языки огня медленно раскаляющееся железо.

Было бы нелепо ожидать, что потные, норовящие отдавить друг другу пальцы грузчики будут щелкать жалами по сторонам. Разминувшись с тяжеловесами, замаскированный пляшущими отсветами огня, круче не бывает, Сергей птицей взлетел на площадку второго этажа.

«…Хочу обратить ваше внимание на качество предлагаемого товара. Какой-нибудь любой другой поджигатель поджег бы ваш магазин с одной стороны. Наша же фирма не поскупилась на бензин, и теперь мы имеем два очага возгорания…» Первая причина, погнавшая Серегу внутрь пожара, была самая банальная. Хороший костер следует поддерживать, иначе потухнет. Где несколько ящиков водки расколошматить, чтобы горело ясно и убедительно. Где неловким или, наоборот, чересчур ловким движением помешать глупым людям заниматься тушением. Какая может быть борьба с огнем, когда рядом Шрам?

– Эй, Муслим! – окликнул Шрама кто-то обознавшийся. – Ты не помнишь, дарагой, где я пистолет спрятал? Башка моя совсем дырявый стала!

– Погоди, огонь доберется до тайника, еще дырок в башке добавится, – сквозь зубы и так, чтоб не расслышали, прошипел Сергей, сворачивая за угол. – Таким, как ты, не стволы ныкать, а на рынке обвешивать положено.

Внизу сейф наконец-таки отдавил чью-то ногу. Крик был настолько пронзителен, что сквозь смачный треск пламени долетел и к Шраму. Палату Сюрикеновичу наконец пожелали жениться на верблюдице, сдобрив пожелание плохо срастаемым русским матом.

Истинно в умных книгах говорится – чем кондовей способ, тем надежней. Сергей начал рвать одну за другой дверные ручки и орать в открывающиеся пропитанные едким дымом пространства что-то вроде:

– Дарагие, крыша рушится, да?!! Дарагие, сейчас гранаты на складе рванут, да?!!

И хотя звучало это на буквальном русском, наивные дети гор верили, и в их нестройных рядах все круче и круче свирепствовала паника. Кутерьма и бардак получились на миллион долларов. Канцелярские книги, как голуби, шелестя крыльями-страницами, умирали повсюду. Они взлетали в огненном вихре, и черный от копоти ветер уносил их прочь.

Выскочивших из очередной расцветающей жаркими бутонами огоньков конуры тройку голых шлюшек и голого же, волосатого, как мохеровый шарф, горца, нелепо закрывающего срам шестиструнной гитарой, Сере га даже пожалел – из мужской солидарности. Голый король и девки с визгом помчались на выход, тряся поджаривающимися ягодицами цвета куриных окорочков.

«…А теперь самое приятное. Любая другая фирма за поджог магазина такой площадью запросила бы не меньше пятисот долларов. Наша компания за услугу не возьмет ничего. Но, поскольку у нас сегодня рекламная акция, просьба всех участников самим запомнить и другим рассказать, что значит становиться поперек дороги Сережке Храму».

А вторая причина, по которой Сергей полез в огонь, была даже поважнее первой. Где-то здесь, за шипами огненных языков, в плену царапающего глотку чада содержался человечек, теоретически способный навредить Сергею. Но Шраму были глубоко побоку планы Пырея и аборигенов. Потому что этой лабуде никогда не сбыться, зуб можно дать. Тем более что Сергею самому, если хорошо подумать, было нужно такое сокровище, такой грамотный человечек. Ведь если даже канцелярию зоны, где он мотал, оснастили компьютерами, значит, в компьютерах сила.

В одной из комнат Сергею довелось наблюдать прикольную сценку. Огонь мечтал ворваться через окно, делая помещение похожим на авральную лабораторию, и уже цапал оранжевыми губами занавески. Некий положительный копченый хач, выхватывая из пластмассового ящика бутылки «Балтики № 3», наспех скалывал горлышки с пробками и плескал душистым кипящим пивом на пламя. Пиво в итоге кончилось. Но руки зудели, и вдруг, обратив внимание на аквариум, праведник поднатужился и выплеснул воду с рыбками в огонь.

– Эй, Вайрат! – подскочил к Сергею следующий азер, отчего-то не испуганный, а счастливый. – Посмотри, хороший, как я волосы на груди опалил, да?! – с необъяснимой гордостью похвастал он.

Шраму стало обидно, конкретно, что опять приняли за черного. И на этот раз незваный гость не сдержался. Прямой под дых. С левой в челюсть. Пяткой сверху по почкам. Азер откинулся плавленым сырком. Будь здоров, дарагой, не кашляй, гадина.

И опять череда дверей. Удобно, что не стали выказывать опрометчивое геройство реальные пожарники – меньше проблем. А рубиновый огонь пляшет по стенам второго этажа, лижет стены, пожирает стены. За Сенной рынок! За штаны построить в обход России нефтепровод через Турцию! За дружбу народов!

И наконец именно та дверь. Здравствуйте, ежики в тумане!

– Ты только не теряйся. Все будет, отмажешь долги, и сверху бабки будут! – как раз подталкивал к пожарному выходу субтильную особь мужского полу блондинчик Пырей. – А то, что тебе по сопатке дали, так это мы только твою надежность проверяли. – Казалось, даже сам себе не шибко нравился вынужденный нести полную пургу, опасно гибкий блондинчик. Его правая рука еще не зажила и, забинтованная, в нагрузку висела на шее – ручная мумия. Острый крысиный нос держался по ветру и настоятельно рекомендовал хозяину как можно быстрее покинуть тонущий корабль. Субтильная особь сильно не верила, но на пожарный выход склонялась.

Антон действительно крепко попал на счетчик за неумеренное увлекалово дурью. Сумма, на которую он подвис, была для парня выше радуги. Он сам предложил хачам отпахать и напел про возможности Интернета столько расчудесных слов, что в результате осел отрыжкой. Азеры мало того, что поверили, будто через паутину можно заказывать фуры с баклажанами, не выходя из Дома колхозника, тут же нафантазировали пакет задач более подлый, чем «Виндоуз-2000». И наладить дешевую связь с родиной – ну это просто; и искать бледнолицых подруг; и шустрить чуть ли не на пол-Виршей, на всех, с кем азеры хотели дружиться. А тут еще личная просьба этого П… Пы… Пырея, убедительная до боли в зубах, поискать подноготную на некоего Храма.

И тут – ба! Знакомые все лица! Встреча на рейде.

Немой сцены не получилось. Шрам ввалился в помещение весь из себя в дыму, и глаза свирепо вращаются. Пырей решил, что через минуту он будет мертв, как килька в томате, и от страха забыл про заткнутую за пояс волыну. А Сергей Шрамов устало вздохнул, будто самая тяжелая часть работы уже выполнена.

За то, что конвоируемый штымп и есть хакер, свидетельствовали четыре факта. Во-первых, на бойце болтался типичный компьютерный прикид – джинсы, цвета хлорки и свитер по колено. Во-вторых – у хлопчика под глазом семафорил фингал. Типа хачи убеждали хакерить без перекуров. В-третьих – в этой комнате, в отличие от других, не хранились товары типа бананы, паленый коньяк или мука В этой комнате обещала пафосно полыхнуть, когда огонь доберется, компьютерная техника. А в-четвертых, увидев вступившего в компьютерный центр Сергея Шрамова, джинсовый мальчик радостно расцвел и, уже почти не боясь Пырея, заорал:

– Так это ж вам я липовую печать на бумаги лепил через сканер!

Действительно, так оно и было. Случаются же неожиданные встречи? А липовую печать хакер лепил Шраму аккурат на справку о досрочном освобождении. Обыкновенный заказ в проходной дизайнерской конторе, после выполнения которого приличные люди предпочитают не узнавать друг друга при случайной встрече. Но сейчас у джинсового мальчика другого выхода не было. Он узнал Шрама, а Шрам узнал его.

Шрам не ожидал, что вырученным компьютерщиком окажется старый знакомый. Случаются же в жизни совпадения! Так отряд Шрама пополнился еще одним грамотным человеком.

Но если фортуна улыбнулась хакеру, а хакер улыбнулся Шраму, то в помещении пребывал еще один тип, который не улыбался принципиально. Не улыбался, несмотря на то что не сомневался – это шанс последний раз улыбнуться при жизни.

Однако Шрам удивил Пырея – вместо того, чтобы угробить с концами, срубил коротким в печень:

– Выйдешь отсюда через пять минут после нас. Если не задохнешься. – Сергей не побрезговал склониться над опрокинутым Пыреем и вооружиться за его счет.

– Ты меня не убьешь? – искренне удивился размазанный по полу и собирающий себя по частям блондин.

– Я тебя обещал в бетоне закопать. А я за свои слова отвечаю, – отмахнулся Сергей и поволок компьютерщика за дверь, пока гений не угорел.

Не то чтобы Сергей Шрамов был настолько принципиален. Просто блондинчик являлся идеальным магнитом, способным собрать вокруг себя всю шантрапу Виршей. Уже было ясно, что это жирафоподобное животное науку не понимает. Будет и дальше юлой кружить по городку, вздымая грязь, где найдет. Надежная лакмусовая промокашка, которая, сама того не подозревая, наведет Сергея на все потаенные узелки. И тогда Шраму не придется каждую шваль отдельно выпасать. Он разберется со всеми скопом и сэкономит время.

И еще одна идейка на третьем горизонте зудела у Шрама. Неизвестно, сколько времени отнимет поставить себя на уровень в этой дыре. А генеральный папа намекал за нефть. И наверное, другие охотнички за нефтью параллельно зубками клацают. Так пусть Пырей шебуршит, пусть от его зажигательных речей заводятся и другие местные бычки, считающие себя королями. Пусть скопом крошат дрова. Чем больше накрошат, тем громче шум. Тем меньше охотников за нефтью рискнет просочиться сквозь зону отчуждения.

Только вот с Пыреем Шрам маху дал. Не оттуда наезд главной бычьей силы следовало ждать. И неправильным средством он нефтяных клопов собирался морить.

 

Глава 5

ВОСКРЕСЕНЬЕ 17.46

– О! Какими судьбами? – Майор встретил гостя в дверях, поймал протянутую руку двумя своими и затряс, шелестя спущенными подтяжками. Прохиндейская рожа майора расплылась в такой радушной улыбке, будто не существовало для него большей радости, чем лицезреть и трясти клешню столь дорогого гостя. – А я тут по-домашнему, – как бы оправдываясь за неуставной прикид, майор потащил гостя в дом.

Гость тоже улыбался, только улыбка была другой. Немного надменной, немного брезгливой и очень сильно себе на уме. На госте дыбился белоснежный костюм. На нетонкой шее гостя, там, где когда-то бряцала якорная золотая цепь, остался незагорелый след – мода прошла, завяли веники. Гость не сопротивлялся, только сказал:

– Я тут мимоходом, вот и решил навестить, так сказать, неофициально. – Гость говорил, старательно избегая слов типа «грядка», «ботва» и «я не понял», – мода на такие выражения слилась.

Проведя гостя через веранду в горницу, майор пододвинул гостю стул. Почесывая сквозь несвежую майку живот, ухватил с газовой плиты кастрюлю и переставил на стол. Прихватил тарелку, половник и от души навернул гостю свежайших бордовых наваристых щей с золотистой рябью.

Хлопнул себе подзатыльник и выудил из морозилки запотевшую поллитровку «Тигоды». Не забыл и про две рюмки в виде раззявивших пасти рыбок.

– А ведь у меня для тебя подарок, – осклабился гость, небрежно потряс в воздухе ключами с брелоком и свойски сунул их майору за майку к пышному телу. Майор загоготал от щекотки и принялся ловить ключи под майкой на пузе, будто блоху.

– Это что ж, еще одна машина? «Опель»? «Мазда»? Я ее тогда на дочку запишу.

– Нет, Иваныч, ошибаешься. Это не еще одна машина. Это катер. Прямо напротив твоей крепости пришвартован. – Гость отодвинул от себя подальше тарелку с угощением. И неудивительно – на столе царил самый настоящий срач. Шкурки от позавчерашней колбасы, очищенная надкушенная луковица, крошки и рыбья чешуя.

Теперь уже прохиндейская рожа майора расплылась, точно как брикет коровьего масла на солнышке:

– Как тот с каютой в «Катерах и яхтах»?

– Именно как тот, который ты слюной закапал.

ПОНЕДЕЛЬНИК (следующий день) 10.18

Дверь отворилась без стука, и в кабинет ввалился низенький толстый ментяра, похожий на колобка. С аж майорскими погонами на обсыпанных перхотью плечах.

– Есть кто живой? – спросил ментяра по-вертухайски зычно, в упор не замечая сидящего за голым столом Шрамова.

– Ух ты! – вежливо поднялся из директорского кресла Шрам, типа хотел протянуть посетителю руку. Да что руку? Наверное, хотел обнять дорогого гостя, к груди прижать, только вроде как стол помешал. – Дядька Макар! – кликнул Сергей Шрамов секретаря. – Вы знаете, кто к нам пришел?! Вы не знаете, кто к нам пришел! К нам пожаловал сам городской глава по милицейской линии города Вирши Иван Иванович Удовиченко.

– Осведомлен. – Образина прожженного мента расплылась в хитрой улыбке. – Уважаю. – Майор плюхнулся в гостевое кресло без приглашения, небрежно бросил на стол за саленную фуражку и пальцами пригладил потные волосы. – Да и мы не лыком шиты. Мы про тебя, Срамов, тьфу, то есть Храмов, тоже понаслышаны.

– Кофе? – пропустив тонкий намек на толстые обстоятельства мимо ушей, предложил Сергей.

– А есть что покрепче? – как у себя дома расстегнул пуговицу под галстуком майор. И заозирался: новенькая мебель, задвинутый в угол армейский ящик со странным барахлом – свернутые кумачовые транспаранты, краски и кисти.

– Дядька Макар, – кивнул Сергей Шрамов маячащему в дверях пожилому секретарю, – для нашего дорогого гостя двойной кофе…

Майор заржал, дескать, уважаю юмор.

– …И бутылочку твоего бальзама, – дополнил, выдержав театральную паузу, Шрамов. – Он у меня такие бальзамы варганит – закачаешься!

– Ну ладно, – по-хозяйски навалился на стол всей тушей гражданин ментовский начальник. – Шутки в сторону. Рассказывай, Храмов, чистосердечно и как на духу, из какой стороны тебя в наш городок к бережку прибило и какую золотую рыбку ты в нашей мутной воде выловить мечтаешь?

– Да тут не до жиру, – сделал наивные честные глаза Сергей. – В соответствии с буквой закона собрался я заняться юридическими услугами.

В сверкающих свежим лаком дверях объявился дядька Макар, но уже не с пустыми руками. А на расписном подносе, кроме двух чашек с расплавленным в смолу кофе, бутылочка зеленого стекла и две чарочки. Майор сам снял с подноса угощение. Сам, не дожидаясь приглашения хозяина кабинета, в два выверенных булька наполнил чарочки, и свою тут же принял на грудь.

– Юридические услуги – это правильно. Только для такого сервиса документики соответствующие требуются. Есть у тебя соответствующие документики?

– Имеются, – важно сообщил Шрамов и уже сам, на правах хозяина, наполнил рюмаху для дорогого гостя. Тоже точно в один бульк.

– Ладно хорохориться! – вдруг зло вцепился ногтями в край стола майор, будто хотел стол опрокинуть. И поскольку от такого обхождения бальзамчик чуть не выплеснулся, то прежде чем продолжить разнос, Иваныч опять приговорил рюмку. Вот теперь ничто не мешало вести процесс. – Хорош мне глазки строить и кильку шкурить, блатная морда! Отвечай на вопросы, падло! Где остановился?! Имеется ли прописка?! Кто тебя сюда послал?!

Шрамов призывно посмотрел за спину как-то чересчур быстро поймавшего алкогольный приход всего от двух мензурок Иваныча. Откуда-то из-за увенчанного большой колючей звездой плеча майора выплыл радушный дядька Макар и опять наполнил майорскую чарку.

– Не трэба так турбуватыся, гражданин начальник, – за Шрамова повел речь дядька. – Есть у нас документики на уси случаи життя. Может, щэ кофе? А насчет документиков я вам такую прытчу розповим…

ВОСКРЕСЕНЬЕ 17.52

– И за что же мне такая милость? – вспомнив присказку про бесплатный сыр, словно через силу спросил майор. Его пятерня жадно сжимала ключики от катера, будто боялась отпустить.

– За то, Иваныч, что все у тебя построено правильно. За то, что всюду порядок образцовый, – ответил так и не притронувшийся к щам гость. – Ведь всюду образцовый порядок?

Интонация, с которой гость озвучил последнюю фразу, проколола даже толстую шкуру майора, и Иваныч осторожно, как неродные, положил ключики перед собой. Может, придется возвращать обратно. Телеса Иваныча под несвежей майкой заходили обиженными волнами.

– Виталий Ефремович, ежели чем недовольны, так вы так и скажите. Я ведь человек с пониманием, зачем же ходить вокруг да около?

– Да не ерепенься, Иваныч. Это у меня личные заморочки. Извини, не сдержался, – ловя луч камнем на золотом перстне и как бы любуясь игрой света, глухо объяснил свой выбрык Виталий Ефремович. Все у него было в тему: и шмотки, и речь интеллигентная, и прочие финты. А вот нет-нет да и выглядывал из капустной одежки бычара бычарой. Не смыть натуру дорогими шампунями.

– А… Ну если так, то я не в обиде. – Майор лридвинуй пузырь и натренированно ловко свернул золоченую головку. – А что за заморочки? Может, я чем подсоблю? – Всего с двух бульков он ловко наполнил обе рюмки под завязку.

– Не бери в голову, лучше ответь, как там наш лесник поживает?

– В порядке лесник. В белоснежном гипсе с головы до пяток. В больнице мордой в стенку уткнулся, ни с кем не разговаривает.

– А в протокол какие показания дал?

– А никаких. «Не надо, – говорит, – протокола. Сам упал», – говорит. – Иваныч между делом попытался поверх массивного плеча гостя выглянуть в окно. Очень уж его перло побыстрее узреть пригнанный катер.

– Жаль. Выходит, обиду затаил. Выходит, отыграться надеется и властям не верит.

– Так это ж лучше. Без протокола-то. А то столько у меня висяков на шее, что в Управлении боюсь показываться. Скубут меня там, как плюгавого воробья в стае. Шутишь – первое сзади место по области?

– Ты потерпи, Иваныч, еще месяц-другой. Дело с комбинатом уже на мази. Кстати, а немцы экскурсией довольны остались?

– Еще как довольны. Машка Манекенщица одного развела на «вернувшегося из командировки мужа». А второму показательную драку в кабаке устроили, на два зуба сократили. Фрицы таксеру, чтоб из города ночью увез, пятьсот марок отмаксали. Это гансы-то прижимистые!

– Ну а в городском масштабе, Иваныч, как?

– Да все пучком. В городе четыре кодлы. То одни других загасят, то другие первых. Ночь без шума не обходится. Первое место по области держим, и плачут горючими слезами мои подполковничьи погоны. Вот давеча магазин у черных сгорел.

– Вот то-то. Магазин у черных сгорел… – подхватил гость без восторга. Он сидел на шатком стуле, держа спину, будто лом проглотил. И очень боялся испачкать понтовый наряд.

– Да ты ж!… Извиняюсь, Виталий Ефремович, да вы ж сами требовали, чтобы больше шуму! Чтобы угоны и поджоги! Чтобы шпана распоясавшаяся ночью никому на улицу выйти не позволяла!

– Шпана, да не любая! – ударил Виталий Ефремович кулаком по столу так, что нетронутые и остывшие щи из тарелки на бывшую белую скатерть выплеснулись. Так ударил, что скатилась со стола надкушенная луковица. – А знаешь ли ты, старый сморчок, что у тебя уже десять торговых точек в городе без крыш стоят?!

– Как без крыш? Кому же они платят?

– А никому. Нашелся тут один герой, такую мазу потянул, что прежние крыши к ядрене фене отвалили. А сам бабки не берет, говорит, когда что-нибудь попрошу, тогда и отблагодарите.

– А что ж он, кроме бабок, может попросить?

– Тем и опасен, что темная лошадка. – Гость старался совсем уж внагляк не демонстрировать, что не ставит майора ни в хрен. Гость решил сегодня подавить на Ивана Ивановича по одной простой причине. Пора было и майору побегать по городку, гузку растрясти. Чтоб кипеша стало еще больше. Да и ваще слишком хило вкалывает майор на дядю. Хочет и рыбку съесть, и на подполковника сесть.

– Ну ежели нашелся герой, так на всякого героя найдется свой геморрой. Я подчиненным подмигну, они ему мигом рога поот-шибают.

ПОНЕДЕЛЬНИК 11.21

Макар сделал свое дело, Макар может уходить. Шрам глазами указал дядьке Макару на дверь, и тот на цирлах испарился.

Майор покоился в кресле оплывшей грушей. Попа вдвое шире плеч, руки безвольно по швам, потные потеки на висках. Глаза у майора были как одуванчики: широкие, желтые и без всякого осмысленного просвета. Большую ошибку сделал майор, явившись сюда «сам-бля без ансам-бля». Привык, понимаешь, что он в Виршах царь и бог!

– Ты хороший, но опасный, – прибито вещал майор, – серьезным людям поперек глотки стал. У меня какая основная работа? Чтоб в Виршах бардак не прекращался. Чтоб всякий серьезный инвестор тысячу раз подумал, прежде чем в наш нефтяной гигант бабки вкладывать. – В вытаращенных желтых шарах майора не было и намека на волю. Только отражалась ополовиненная в одиночку бутылка бальзама и недопитая чашка кофе.

– И кому это нужно? – поторопился спросить Шрамов, пока не кончилась пленка в лежащем внаглую у его правой руки диктофоне. – Играй, гармонь, рассказывай, всю правду говори. – Он подхлестнул небольно по щеке готового окончательно отрубиться мента.

– Я – не гармонь, я – майор. Директору гиганта нужно. И тем, с кем он в бирюльки играет. Они завод американцам надумали продать. И по официальным бумагам сумма выходит вроде бы нормальная – при нынешней-то криминогенной обстановке в районе. Да только вот она у меня где, криминогенная обстановка. – Майор нашел силы собрата воедино пальцы одной руки. – В кулаке! Сделаю чик-чирик, и завтра старушки смогут в сберкассу за пенсией посреди ночи шастать. А тут ты появляешься, начинаешь палки в колеса совать.

– В натуре выходит, – направил на путь истинный «добровольное» признание Иваныча Шрам, – часть лавэ пронырливые америкашки вручат директору в кожаном саквояже?

– Три четверти на пока заблокированный счет. Столько, на сколько завод реально больше весит. Черным налом еще пару миллионов на мелкие расходы. А тут ты появился и ужом в жопу пролезть норовишь…

– А как вы, уважаемый Иван Иванович Удовиченко, лично способствовали тому, что бы в городе не спадала криминогенная напряженность? – еще пуще заторопился Сергей, видя, что лента в окошке диктофона убывает с катастрофической скоростью.

– Ну вот, например, есть в Виршах четыре кодлы.

– Теперь уже три.

– Точно, Пырей на говно сошел. Остались бригады черного Альберта, Словаря и Малюты. И моя задача, чтоб никто из них круто не поднялся и круто не опустился бы. И чтоб дальше шмона ларьков нос не совали. Но зато чтоб ларьки шмонали с поросячьим визгом и пальбой из незарегистрированного оружия.

– А остальные?

– Новичков приходится отсекать. Как, например, следует отсечь и тебя. Спалить на чем-нибудь. Слушок дошел, что ты в бегах. Вот хочу в Москву бумажный запрос отправить. Пусть по косвенным данным пошуруют.

– А еще какие грехи за тобой водятся?

– Ну еще случаи на производстве бывают. Вот, например, наш лесник заинтересовался, на каких таких основаниях компания «Акания плюс» лес под городом валит и финнам продает.

– И?

– Решили пока лесника в живых оставить. Пока.

И туг как раз диктофон забастовал. Пленка кончилась. Сергей только скрипнул зубами. Много, но далеко не все порассказал ему под запись насосавшийся в одиночку хитрого бальзама майор.

В дверях с немым вопросом на фотокарточке сфокусировался Макар. И поскольку теперь чего уж там, Шрам спросил:

– Ну хвались, старый бес, чем это таким ты нашего гостя угостил?

– Трошки белены, трошки полыни, трошки глазных капель… У меня полный рецепт вид батька залышився. Думаешь, так просто було пэльку заткнуть жильцам «моей хаты», чтобы вони никуды не скаржились?

– Хотел я отдельное подразделение по гомеопатической аптеке создавать, а теперь вижу, что круче тебя аптекаря не найти, – уважительно выдал Сергей Шрамов.

Однако не только на знании дядькой Макаром народных средств по развязыванию языка основывалось «чистосердечное признание» майора Ивана Ивановича. Следует учесть и то, что майор последние полчаса, пока крутилась кассета, сидел примотанный к креслу скотчем по рукам и ногам. Нет, его не били. Форменные штаны и трусы бессовестно спущены, а к сжавшемуся морщинистому мужскому достоинству тем же скотчем был примотан динамитный патрон с вермишелиной бикфордового шнура.

А на столе в пепельнице все это время тлела пузатая сигара. И попробовал бы майор не быть откровенным!

ВОСКРЕСЕНЬЕ 18.06

Виталий Ефремович с неудовольствием посмотрел, как майор заглотил третью рюмку водяры – ведь и двадцати минут с начала базара не прошло. Когда-нибудь хронь доведет Иваныча до цугундера. Но сейчас драть за слабость старикана не имело понта. Сейчас следовало настропалить майора на борзого новичка.

– Не говори «гоп». Серьезный герой. Команду Пырея распинал – он. Илью, Муромца местного, успокоил – тоже он. – Гость не выразил вслух свою главную предъяву к темной лошадке. По всем повадкам, даже не столько по повадкам, сколько на уровне кишок, Виталий Ефремович учуял, что Храм – из воровского сословия. А это значило, что воры (трудно поверить, что новичок завернул в Вирши сам по себе) не оставляют надежду опять подмять под себя поляну, как было лет – дцать назад. Двум залетным уголовничкам, слава Богу, удалось бошки пооткручивать. Да видно, Бог троицу любит.

Иваныч поскреб за пазухой, полюбовался на блестящие ключики от катера и сладко мур-лыкнул:

– Магазин черных – очень похоже – то же он. Причем не обыкновенно наехал, типа на стрелу вызвать. А поступил как забубённый урка – управился в одиночку.

– Да ты, старый сукин сын, оказывается, в курсах! – с некоторым даже брезгливым, но восхищением хмыкнул гость.

– Магазин черных – тоже он, потому что Пырей переметнулся к черным и стал их против нашего героя стропалить. – Иваныч по-хозяйски сгреб брелок с ключами в карман. – А я здесь – власть! Мне, чтобы кого-то втоптать, тоже стрелы не нужны. Я проверяю прописку, я пережимаю кислород. Я отсылаю запрос и получаю официальный ответ. На этого, как его… Сергея Срамова, кажись.

– Да ты, старая лиса, и имя знаешь?

– Да уж к визиту твоему подготовился, – довольно осклабился майор. Его так и корячило внаглую уставиться в окно на почти заслуженный катер.

– Не больно задирай ноздри, Иваныч. Не Срамов, а Храмов. Будешь отсылать запрос – не перепутай.

– Кстати, на пожаре жертвы были?

– Вроде нет.

– Очень жаль.

Виталий Ефремович начинал бычком не здесь, а в Питере. Поднялся он, когда случайно и походя подмял некую аудиторскую контору. Вникнув в суть, быстро въехал, что на момент проверки получает доступ к учредительным ксивам доверчивых клиентов. Дальше выпасти лохов-учредителей по прописке, отнять печать и заставить подписать протокол об уступке прав – левой ногой. За какой-то март Виталий Ефремович стал директором и хозяином пяти различных фирм. Но откровенный криминал когда-нибудь плохо кончается. А тут подвернулся заказ с Виршевским нефтекомбинатом. Грех было в такой смачный ломоть не впиться.

ПОНЕДЕЛЬНИК 12.05

Сергей выключил диктофон, вполне довольный этим интервью. Сидящий напротив поджавший лапки майор был похож на червивого масленка. Маленький, мятый, сопливый.

– Ну что, будем кильку шкурить или по-хорошему добазаримся? – не глядя в позорные глаза мента, вкрадчиво спросил Шрам.

– Лучше по-хорошему! – взмолился мокрый от пота, как выползший на морской берег тюлень, Иваныч.

– Вот и лады, – по-доброму улыбнулся Иванычу Сергей Шрамов, только руки не подал.

Так отряд Шрамова увеличился еще на полчеловечка, но не это подмывало Шрама сразу после отчаливания майора заглотить стакан водки.

Оказывается, шурша с огоньком на поляне, как пахарь, он лил воду на чью-то неродную бычью мельницу. И даже хуже. Ведь до майорских откровений Сергей, сам – лох отстойный, не дознался, что у нефтекомбината мерещатся новые хозяева. И еще чуть-чуть, и Шрам опоздал бы на поезд.

И еще парочка таких промахов, и можно идти топиться в местную речку-вонючку.

Если Сергей хочет успеть, ему нужно придумать нечто нестандартное. Ему предстояло развести не только все здешнее бычье царство, а и иностранный капитал. Задачка из области высшей математики. Без стаканов чужой и своей крови не разберешься.

 

Глава 6

Она опустила гитару и стала похожа на уставшую чайку, севшую передохнуть на корме проходившего мимо корабля. За ее спиной, как море в бриз, слабо волновался занавес. Девушка целиком отдала себя песне, и теперь ей нужно было время, чтобы собраться с силами и запеть снова.

Кто-то в зале обращал на нее ноль внимания, шевелил вилкой и ножом, будто мясная муха лапками, да не забывал подливать в рюмку дорогое пойло. А кто-то оставил сохнуть буженину под соусом «Арабески» и початую бутылку «Шато»; кто-то, как Шрамов, выслушал жестокий романс на едином вдохе и все еще находился во власти щемящих слов. Но в отличие от прочих, завороженных сочиненными в России, которую мы прозевали, рифмами, Сергей Шрамов видел певицу не в первый раз в своей жизни.

Он узнал ее сразу, только появилась на сцене. Это была она. Та, которая мелькнула тогда, на разборке. Фигура оранжерейная. Глаза – карельские озера.

Наконец даже вторые стряхнули с себя волшебное оцепенение. Нижний зал ресторана «Дворянское собрание» ожил, загудел, на время забыв про певицу. У каждого имелись дела поважнее. Развязались языки, над столиками поплыли обрывки трепа типа:

– Че-то у меня труба не трубится?

– Пальцы широкие, сразу по три кнопки нажимаешь…

И даже главный папа с балкона на втором ярусе, качнув девушке лунным бокалом шампанского, дескать, за твое здоровье, моя ненаглядная, зацепился вопросом с соседом. Кажись, с Толстым Толяном. И только Шрам сидел, как поленом прибитый, настолько пронзительно полоснул по его вроде бы остывшей душе девичий голос.

Но вот певица нашла силы снова прижать звонкую гитару к девичьей груди. Тихо и нежно вздохнули серебряные струны. И снова ее голос пережал горло Сергея петлей сладкой спазмы.

А ведь Шрам здесь присутствовал не ради ее красивых глаз и не ради того, чтобы набивать кишки нерусскими маринадами вприкуску с сочными отбивными. Вернувшийся в Питер на один вечер Шрам ждал очереди на прием к главному папе.

Пришел срок доложиться о житье-бытье в Виршах, об успехах и проблемах и принести первые виршевские денежки в общак. Благо присмоленные хачи поняли, что в натуре они не бойцы, а барыги. И от лишних пожаров – лишние хлопоты. Короче, вчерась явились азеры (сами, без подсказки) в офис к Шраму с низким поклоном. И забился с ними Шрам пока на пять зеленых косарей в месяц.

Сегодня у Михаила Геннадьевича Хазарова был приемный день, и проводил генеральный папа его так, чтобы все, от Шрама до последней шестерки, вникали, какой папа крутой, как ему по фиг возможные происки врагов и какая шикарная девушка поет персонально для папы.

А ведь именно для него, старшего папы, она и пела. А что жлобье вокруг вилками лязгает, так по фиг. А что кабак – пошлее не бывает: горбатые зеркала да липовое злато – так по барабану. А что у Шрама сердце будто в серную кислоту окунулось, так по фиг тем более. Сиди, Сережа, жди, пока главный папа соизволит кликнуть пред светлые очи. Бухай заморские вина, жуй ананасы и рябчиков, слушай романсы на халяву, пока дают. Пока не подойдет твоя очередь к Михаилу Геннадьевичу, а какой ты по счету в очереди – не твое дело.

Сергей в который раз окинул зал пытливым взглядом. На ручной вышивки скатерти, бронзовые светильники в виде голых греческих баб и прочую плешиво навороченную лабуду он не обращал внимания. Ему были интересны сидящие в зале. По краям – низовой народ, кто на проблемах спотыкается да бабок мало засылает. По центру – краса и гордость хазарского царства. Хорошо бы всех запомнить, мало ли как жизнь дальше сложится.

Вот низко над тарелкой навис седой бобрик часто втягивающего щеки мужика. Лицо в пятнах, точно недавно лишаи сошли. В глазах что-то такое, будто тип ни фига не сечет, что вокруг, а весь глубоко в себе. Будто то и дело спрашивает у больной печени: «Зайчик, можно мне еще рюмочку божоле? А если я еще один кусочек лангета проглочу – ты не обидишься?» Кажется, этого пассажира Сергей знал. Вроде бы это Блаженный Августин – ханыга, из понта сам про себя распространявший слухи, будто был причастен к чеченским авизо. А вот то, что было правдой про Августина, так это история, как он двоюродную сестру замочил ради трехкомнатной хазы. Где-то влетел на счетчик, и срочно требовались бабки – отмазаться.

Вот миниатюрная остроглазая выдра с хищно заточенным носом и бегающими по столу ладошками-паучками. Хвать салфетку – будто паучок поймал ночную бабочку. Хвать хлеб – будто другой паучок поймал таракашку. Ее спонсор что-то травит. Наверное, байку, как он с корешами вышибал бабки из барыги. Размеры у парня семь на восемь, то есть аккурат подходящие именно такие байки травить. Жаль, не знает Шрамов про этого бультерьера ничего.

А вот еще специфический тип. Не сидит на попе ровно, все время дрыгается, будто вшивый. То манжеты одернет, то брюки под столом руками разглаживать начнет. Или галстук поправлять сунется и еще дальше под ухо узел загонит. Типа человек эти шмотки первый раз надел, и все ему наперекосяк, каждый шов в кожу врезается и обидеть норовит. А красноухий халдей, с чубчиком, как у Гитлера, гражданину на стол закуски ставит не последние. Тут и икра с блинами, и водка стобаковая, и черт в ступе.

Что-то они друг другу с официантом пошевелили губами, и специфический отправился в сортир.

Шрам дослушал терпкую песню. Эта песня взяла за покореженную душу иначе. Но ведь тоже взяла. Будто с мороза к печке открытой пододвинулся близко-близко, будто в детстве отец Шрама шлангом выпорол, будто первый в жизни приговор выслушал – кровь прилила к лицу.

Нет, так нельзя, решил Сергей Шрамов, поднялся на засидевшихся ногах и двинул в туалет. Рожу сполоснуть, чтобы вареным раком не пыхтела.

Его пижонские – весь одет с иголочки – штиблеты не скрипели ни на из пяти пород ценного дерева наборном паркете зала, ни на более простом в коридоре. Он толкнул дверь с силуэтом джентльмена и провожаемый отражениями в писсуарных зеркалах завернул за угол. Тот – дрыгавшийся, будто вшивый, и обслуживавший его лопоухий халдей стояли здесь близко друг к другу, словно педрилы.

Вшивый на измене быстро отдернул руку за спину, и за спиной зашуршало вроде как бумагой. Оба баклана сделали каменные лица. Официант, будто ни при чем, отступил на шаг, пряча глаза под чубчиком. Проверил пальцами, правильно ли застегнуты штаны, одернул белоснежный китель с пуговицами из желтого металла и слинял.

Шрам, которого сцена в упор не касалась, равнодушно склонился над умывальником и зарядил пару пригоршней остужающей воды себе в репродуктор. Вроде полегчало. Сергей выпрямил спину.

Вшивый шелестел бумагой уже из вонючей кабинки. Халдея след простыл, ну и ладно.

Сергей вернулся в зал. И опять кусок в горло не полез, потому что девушка топила зал в глазах-озерах и пела:

Так не годится, стал наезжать на себя Сергей, этот фонтан надо присушить. Шрам заставил себя совершенно деревянно отпилить кусок мяса и проглотить, почти не разжевывая. Заставил себя запить. Кажется, у него на столе выдыхалось откупоренное перно. Но он все равно ничего не почувствовал бы, будь это даже чистый спирт.

Так не годится, всерьез разозлился Сергей на себя. Пока генеральный папа не вызовет, нужно срочно чем-то занять мозги. Например, проку-мекать, что эти двое терли в сортире? Халдей что-то передал, завернутое в бумагу. Передал не здесь, в зале, где вряд ли сыщется два бугая, посторонних в нашем деле, а передал в сральнике. Тишком от прочих. Будто что-то западловое.

Сергей оглянулся на лопоухого халдея. А тот, оказывается, тоже косяки давит, но только нарвался на взгляд Шрама, сразу потупился в персональный поднос. Как неродной.

Вернулся за свой столик вшивый. И сразу масса лишних движений. Галстук туда. Запонки проверил. Почесал ладони. Салфеткой промокнул лоб. Галстук обратно… Что же такое особенное ему вручил халдей?

Сергею стало настолько интересно, что он вторично посетил сортир и нашел в кабинке желтую упаковочную бумагу и обрывок шпагата. Рыться в этом было впадлу, и вопрос завис. Что же было завернуто в бумагу? Наркота? Но почему передача состоялась втихаря, ведь вокруг все свои? Может, вшивый стремается, что подсел на наркоту, и не жаждет, чтобы коллеги прочухали?

Но неужели он такой дебил, что не шарит? После праздника метрдотель прогонит всех до единого халдеев через посиделки и выжмет не только статистику: кто, что и сколько любит пожрать, а и кто какие любезные-нелюбезные слова про Михаила Геннадьевича гнал. Значит, тихариться с наркотой смысла нет.

Значит, что-то иное передал лопоухий халдей. Плюнуть и забыть? Но запутка хлорным осадком въелась в извилины. И тогда Сергей, поймав очередной вороватый взгляд лопоухого, подманил того властным щелчком.

– Слушаю. Что желаете? Не я обслуживаю ваш столик, но с удовольствием передам заказ обслуживающему вас официанту.

– Так-таки ПАКЕТОМ и передашь? – хамски зевнул Сергей, как бы между прочим выделив слово «пакет».

– Не понял? – побледнел, как сгущенное молоко, халдей.

– Ты всем, если надо, ПЕРЕДАЧИ малявишь? – с понтом равнодушно педалировал Шрамов схожее слово. С учетом, чтобы вшивый расслышал только «передачи».

– Мне нужно обслужить вон тот столик. Обслужу и сразу вернусь к вам, – заблеял порывающийся драпануть халдей.

– С… вернешься? Да ты не человек, а СВЕРТОК какой-то! – Теперь вшивый должен был услышать слово «сверток».

Наверное, услышал. Наверное, очканул выше крыши. Потому что как сидел, так с места в карьер и сорвался из-за столика, даже не по-надкусывав икру с блинами. И быстро-быстро, как говорит дядька Макар – «швыденько-швыденько», заканал на выход. И вот тут уже в Сереге окончательно очухался охотник. Тут уже было не важно, в какую историю Шрамов встрял, какой гадюке на горло наступил, какой гнойный прыщ выдавил. Убегают – догонять! Потом разберемся в пасьянсе, кто прав, а кто виноват.

Вшивый соблюдал приличия – не побежал, типа сторонник спортивной ходьбы. Значит, и Сергей бежать не будет. Сергей ринулся следом только чуточку быстрей, чем делающий ноги гражданин, только чуть ловчее огибая столики и разминаясь с халдеями. И выигрывал то там полсекунды, то сям.

Коридор. Пузатые хрустальные люстры, пузатые голые телки на картинах в сусальных рамах. Вшивый затравленно оглянулся, слабый на дыхалку – он почуял, что за здорово живешь не соскочит. Не останаачиваясь, полез в штаны – правой рукой под ремень у левого бедра, – очень знакомый Сергею жест и здесь неожиданный. Ибо униформенные братки на входе всех гостей облапали по самые помидоры, чтоб никто не смог верховному папе устроить огнестрельный сюрприз.

Сергей почти догнал вшивого. Вшивый почти вытащил из-за брючного ремня ствол, да только ствол оказался с навернутым глушаком, и из-за этого «почти» – не считается. Дольше времени и более галантного обхождения при вынимании такой ствол требует. А уже близко замаячили пока не врубающиеся, но учуявшие передрягу рожи доселе скучавших на выходе униформенных братков.

И вот, дотянувшись в рекордном прыжке, подсек ногой Шрамов улепетывающего засранца. Вот рука падающего ниц козла наконец выпустила волыну. И вот растянулся вшивый гражданин мордой об паркет, а пистолетик загремел рядом. И чтоб ханыге не приспичило снова за пистолетик ухватиться, один из братков мишкой косолапым навалился сверху, типа блокирует.

– Я – Шрам. Сергей Шрамов, – предъявляя пустые руки, сообщил Сергей второму мордовороту. – Я эту гниду выпас и погнал.

Мордоворот неожиданно оказался с мозгами. Поглядел на приплюснутого к полу, поглядел на Шрама, попрокачивал секунд с пять расклад в башке и миролюбиво откликнулся:

– Еще есть что сообщить?

«Сообщить?» – грустно улыбнулся Шрам. Да ты, боец, из бывших ментов. Мало платили, наверное. Это было неприятно, будто вместе с ягодой малины зажевал сосавшего ее лесного клопа. Но не Сергею судить генерального папу.

– Есть. Ствол ему халдей передал. Такой, с красными оттопыренными ушами и чубчиком под Гитлера. У параши передал. Там в ведре и фантик от ствола валяется.

– Возвращайтесь на место. Мы во всем разберемся, – угрюмо, Но миролюбиво посоветовал Шраму бывший мент.

И Шрам вернулся. Девушка к его приходу пела:

Но теперь Шрамов не пускал жгучие, как слезы, слова внутрь. Он равнодушно дошкарябал вилкой тарелку. Ну почти равнодушно. Равнодушно опустошил бокал. Ну почти равнодушно, если быть честным перед собой. Подумал, не заказать ли водки, но не стал – впереди доклад папе.

Однако с докладом не заладилось. Сперва из зала сгинул лопоухий халдей. Ушел на кухню и не вернулся. Затем растворилась за кулисами певица. Потом к столу Шрамова важно подвалил бывший мент, уважительно склонился над ухом:

– Михаил Геннадьевич сегодня уже никого принимать не будет. – Толстый конверт явно с зелеными от злости рожами американских президентов плюхнулся аккуратно между тарелкой и соусницей. – Михаил Геннадьевич передает свою благодарность и переносит встречу на послезавтра на вечер. Будьте готовы, вам позвонят.

Ага! Заржал, но только внутренне, Шрам. Пришла пора поджимать понты. Теперь у папы никаких заранее назначенных встреч, никаких просторных залов с фикусами и затемненными углами. Что ж, у серьезных людей – серьезные проблемы. И за то спасибо, что предупредили – больше валандаться в тухлом «Дворянском собрании» нет смысла. Остальных вон так и не предупредили. Сидят, будто в паспортном столе, ждут, когда пригласят.

Шрам, не дожидаясь приговора, сунул под рюмку три купюры, подмел пухлый конверт – пусть хоть зеленые человечки душу греют – и почесал на выход.

Он был без плаща, лето еще не кончилось, поэтому не задержался у гардероба и вышел мимо вроде бы и не замечающих его сторожевых братков. Вышел в свежую ночь.

И со смаком вдохнул непрокуренный сырой воздух. Однако долго балдеть в одиночку ему не выпало. Расстреляв тишину каблучками, к Сергею приблизилась гневная тень и заявила без обиняков:

– Значит, это вам я должна быть благодарна за сорванный вечер?

– С чего вы взяли? – ответил Шрам, откровенно любуясь полным негодования девичьим лицом.

– Сначала за кулисы является гоблин и требует все тормознуть. Потом этот гоблин спускается в зал к вам и сует бабки!

– Мне просто вернули один старый карточный долг.

– Значит, вы к облому не имеете отношения? – Она не верила. Что не верит, было понятно и по тому, как сжаты ее кулачки. И по тому, как залегла складка над бровями.

– Не хотите выпить? – вдруг спросил Шрам.

– Выпить?

– Да, выпить. Где-нибудь, где до нас нет никому никакого дела, пропустить одну-две рюмки текилы? – Он старался не слишком есть ее глазами. Она зябла, но вряд ли накинула бы на острые плечики, предложи он, пиджак.

– Почему я должна с вами пить?

– Потому что вы целый вечер пели. И у вас пересохло горло.

Аргумент понравился. Без дальнейших рассусоливаний она вручила Сергею ключи от своей вишневой «тойоты». И уже через пять минут они давили локтями стойку в баре средней руки.

– Хоп! – опрокинул Шрамов в глотку сто граммов самогонно-кактусовой жидкости. Слизал соль и прикусил лимон.

Девушка перестала хмуриться. Еще не улыбалась, но уже не держала зла.

– Давно меня так запросто не приглашали в ночные заведения, – созналась она. – Хоп!

А он продолжал нагло любоваться ее профилем. Высокие брови, глаза – карельские озера, губы пухлые, как черешни…

– У вас есть сигареты? – мило помахав пальчиками, как бы остужая обожженные текилой губы, спросила она.

– Наверно, слишком крепкие. «Кэмел» без фильтра. А вам горло, наверное, следует беречь.

– Не такая уж я неженка, и ничего страшного с моим горлом не случится. Пригласили, так давайте уж, ухаживайте по всем правилам. – В ее глазах, в уголках ее губ наконец появился намек на улыбку.

В пропахшем пивом и табаком зальчике было почти пусто. Бармен мудро не лез с разговорами.

– Я иногда заглядываю в этот бар, – зачем-то сказал Сергей, протягивая полупустую и примятую в кармане пачку сигарет.

– Догадываюсь. У вас как раз вид человека, хорошо знающего все шалманы в округе. – Она не хамила, она пыталась найти нужную ноту, чтоб возник легкий, ни к чему не обязывающий треп с обязательными подначками друг друга. Чтобы собеседники после пары рюмок расстались вполне довольные друг другом. Может быть, даже обменялись бы телефонами, но никогда бы друг другу не позвонили. Она вела себя как обыкновенная кукла генерального папы, сохраняющая разумную дистанцию с папиными подшефными.

И Сергей запросто поверил бы, что она – кукла, очень дорогая кукла, с ногами от ушей и так далее. Но полчаса назад Шрамов слышал, как она пела… И сейчас Шрам сидел, навалившись на стойку, и гадал, спросить ему или не спросить, как девушку зовут? А вот о том, к чему может привести данное знакомство и чем это все грозит, Шрам старался не думать.

 

Глава 7

Телефон – черный угловатый короб с круглым еще диском и тяжеленной трубкой – зазвонил, как пожарная сирена. Старик Кузьмич затряс головой, будто звенит не на столе, а у него в ухе, вытянул щуплую шею навстречу снимаемой щуплой ручкой трубке:

– Алло? Нет, это не Андрей Юрьевич, а Егор Кузьмич… А это уже вас. В этом городишке всем все становится известно чересчур быстро.

Андрей тяжело вздохнул:

– Ну что там еще? – принял и прижал тяжеленную, будто налитую свинцом, трубку к уху.

– Андрей Юрьевич? – вежливо, почти нежно спросила трубка вкрадчивым голосом.

– Ну? Слушаю.

– Если ты, козел, – столь же нежно продолжила трубка, – не прекратишь переть на рожон, мы тебе кишки в темном переулке выпустим. А также бабе твоей зиппер наружу вы вернем…

Андрей без особого отвращения отнял трубку от уха, но не положил на рычаги, а так и оставил в вытянутой руке. Пусть выдается. В глазах Андрея сгустилась безбрежная тоска. На руке Андрея скупо угадывался вытатуированный якорь – память о флотской юности.

– Достают? – переспросил Егор Кузьмич и коротко хохотнул. И вроде бы смутился, потому что предпочел спрятать свою сухонькую, на сусликовую похожую голову внутри пыльного сейфа. – Вам, кстати, грамоты нужны?

– Какие грамоты? – не понял Андрей.

Его взгляд блуждал по выцветшим настенным рожам героев былых времен. В героях наблюдался перебор. На стенах висели заслуженные вожди: уже забытый Черненко, еще памятный Громыко (Горбачев был пошкрябан, будто в него тыкали консервным ножом), замухрышки районного значения типа последнего первого секретаря и случайные в этой местности люди – Гагарин, Тимирязев и почему-то Фидель Кастро.

– Ну обыкновенные грамоты, – вернул его из забытья Егор Кузьмич. И чем морочиться объяснять, вынырнул из сейфа и потряс перед остающимся хозяином кабинета пачкой кумачовых незаполненных грамот «Победителю социалистического соревнования». – Может, кого выдастся наградить?

– Сейчас награждают в основном триппером, – вздохнул Андрей и наконец брякнул трубку на рычаги. Его тяжелые ладони безвольно опустились на стол. Бог здоровьем не обидел Андрея Юрьевича, но тут нашла коса на камень. Если бы Андрей мог что-то решить кулаками, давно отправился бы решать.

А бодрый Егор Кузьмич, швырнув за невостребованностью стопку грамот на пол, где уже лежала пачка желтых газет «Правда», подъюлил к столу, на правах прежнего хозяина придвинул к себе пепельницу, зарядил в нее мятую бумагу и чиркнул спичкой.

Бумажка закорчилась в огне.

– Что это? – спросил Андрей, хотя ему было абсолютно по фиг.

– Членские взносы, – жизнерадостно отрапортовал старик и чихнул. И пока лиловые фамилии в ведомости выкаблучивались в огне, продолжил прерванную телефоном говорильню-мутотень. – Нелегкое дело вы затеяли, Андрей Юрьевич. Сметут вас, как пить дать, сметут. На данном этапе классовой борьбы это непреложный факт…

Андрей только поморщился и от скуки уставился на корешки книг в распахнутом шкафу. Ленина пудов пять, а еще пятидесятитомный бородатый Карл Маркс и прочие классики. До сих пор, вот уже два года, они с Кузьмичом без особых свар делили кабинет. Теперь профсоюз оставался сам на сам. Андрей гадал, долго ли он, профсоюзный лидер нефтеперерабатывающего комбината, продержится. По всему выходило, что недолго. Не было у Андрюхи реальной силы удержать хоть зубами завод от продажи американским буржуям. Богатые гады обложили профсоюз со всех сторон. Да и почти не профсоюз уже, человек двадцать верных осталось. И секретарша, которой три месяца не плачено. А ряды продолжают таять.

– …Как учили вожди, иногда разумно и отступить, – сказал уже стоящий на стуле Егор Кузьмич, снимая со стены знамя заводского парткома. – Вам бюст Ленина оставить?

Тут с громогласным бабахом; рассыпалось на тысячу острых осколков стекло. Конкретно – оконное стекло. И по вышарканному полу покатился залетный булыжник. Андрей только челюстями скрипнул.

Егор Кузьмич слез со стула, аккуратно свернул знамя и спрятал под зашмонянный пиджачок на груди. Примерил на предмет веса чугунный бюст Ленина и с сожалением вернул на место:

– А Ильича я вам оставлю. Ильич завещал бороться и не сдаваться.

Андрей хотел послать старика с его бюстом подальше. Но подумал, что от этого легче на душе не станет. И к тому же вдруг враги от угроз перейдут к делу? Тогда тяжелый бюст пригодится – отмахиваться.

А шустрый партиец сгрузил в пепельницу следующую бумажку и снова поджег. Едкий дымок щекотнул ноздри. Ринувшийся в разбитое окно ветер развеял пепел по кабинету.

– Опять взносы?

– Черновик прокламации от девяносто первого года, – бесхитростно признался Егор Коммунизмыч. – Былое и думы.

Снова завизжал телефон. Андрей поднял трубку и положил назад, не слушая. Добрых вестей ему ждать было неоткуда.

Егор Кузьмич из ящика стола выгреб последнюю пыльную бумажку и вознамерился ее сжечь тоже. Но спички кончились, и он брезгливо принялся ее разглядывать – не сжевать ли, как истый конспиратор? Даже представить себе такое оказалось невозможно. Старик сплюнул на пол набежавшую горькую слюну и зашвырнул бумажку в угол, шут с ней.

– Не закажешь секретарше на посошок кофе приготовить? – неожиданно жалобно заклянчил Егор Коммунизмыч.

– Ну аукни ей, чтоб зашла, – вяло откликнулся Андрей.

Кофе у него в закромах еще имелся. С полбанки. Ушлый партиец точно приметил. А вот на какие шиши вставлять разбитое окно, и вообще – стоит ли этим заморачиваться, профсоюз не знал.

– Аукну и заодно в нужник сбегаю, – обрадовался, что выторговал халяву Егор Кузьмич, ведь все эти два года они харчевались раздельно.

Кузьмич вышел, и через пару секунд зашла Надя. Вообще-то вторая, после жены, женщина Андрея. Верная до потрохов, Андрею ее иногда даже жалко становилось.

– Слышь, Надюша, кофе приготовь. Чашки помельче, чтоб этот хвост меньше времени мне голову морочил.

Надежда испарилась за дверь исполнять, и тут вместо Коммунизмыча на пороге появился совершенно другой человек. Не высокий и не низкий. Жилистый, с серым железом в глазах, с твердой горизонтальной линией губ.

– День добрый честной компании, – хрипло сказал гость. И хрипота эта была не от робости или наглости. Хрипота была от природы по жизни. – Меня зовут Сергей Храмов.

– Вы ко мне по какому вопросу? – зачем-то нагнал суровости на брови Андрей. Только разных посетителей ему не хватало. А может, это уже реальные наезды начались?

– Так сказать, ободрить и обнадежить, – вдруг открыто улыбнулся гость и без спросу сел напротив профсоюзного вожака. Впрочем, его движения выглядели не хамски, а как бы по-свойски. – Не надо мне золотить ручку, яхонтовый, – весело забалагурил визитер и из правого кармана весьма приличного пиджака бухнул на стол нулевую колоду карт. – Ты не мне в глаза смотри, ты в карты смотри. Они тебе всю правду расскажут, про сегодня и про завтра. – Гость заговорщицки подмигнул. – Ну что, погадать тебе, бриллиантовый, задаром?

Веселость гостя поневоле передалась Андрею. Челюсти перестали натягивать кожу на скулах. Действительно, что толку сидеть и кислые сопли жевать? Вот только…

– Вот только туг еще околачивается Егор Кузьмич, – неуверенно буркнул Андрей, по инерции держащий брови ежиком.

– Этот вздорный старик? Он не вернется. Ему мои ребята по соседству предложили посмотреть дешевую подпольную типографию – чтоб листовки печатать, и он не устоял. – И далее визитер вдруг стал совершенно серьезным. – Кроме того, этот шляхтич на тебя стучал направо и налево все эти два года. Думаешь, так просто он сегодня срыл? Ему американский пролетариат настоятельно посоветовал. Пришла пора, нехорошие дяди на завтра тебя гасить назначили. Так будем, гадать?

– Будем! – решился Андрей Юрьевич, веря и не веря последнему предсказанию.

Гость ловко переплел и еще раз переплел половинки карточной колоды. Снова на физиономии заиграла азартная улыбочка. Карты, будто сами собой, запрыгали из ладони на стол рубашкой вверх и выстроились на столе три по трое.

– Сначала прошлое. Прошлое пасмурно и туманно. Перестройка. Эйфория. – Сергей перевернул первые три карты картинками вверх, но говорил, совершенно на них не глядя. – Ну работяги на радостях давай выбирать директора. Старого турнули на волне, и поделом турнули – проворовался, чуть репа от жира не треснула. И громче всех за то, чтоб прежнего директора турнуть, инженеришка один хрюкал – Эдуард Александрович Гусев. Пардон, это ноне он Эдуард Александрович, потому что выбрали его на место старого директора, а тогда он был всего-навсего Гусь Лапчатый. Завод распилили по акциям и каждому честному работяге выдали пачку акций в соответствии с деяниями и заслугами их. Гадать дальше?

– Любопытно, – подобрался Андрей. Он смекнул, что этот Сергей Храмов явился к нему с неким заманчивым предложением. Что за этим визитом последует? Или пилюля, еще более горькая, чем ныне, или что-то хорошее и почетное.

– Теперь – день сегодняшний. – Гость перевернул лицевой стороной вверх следующие три карты. – А на сегодня Эдуард Александрович Гусев помаленьку подмял завод под себя. Сначала опустил завод до-простоев, а потом где хитростью, где лаской собрал за бесценок пятьдесят один, процент акций. И теперь объявляются нефтяные короли из штата Алабама, которые хотят завод взять в прикупе. И ведь Эдуард Александрович, подонок, наш любимый завод им хочет с превеликой радостью слить. Потому как сам он оказался хозяин хреновый, а бабки ему суют такие, что внуки на Гаити беспечно состариться смогут. Даже когда крыша отстрижет свою долю. Переходим к будущему?

– Переходим, – облизал пересохшие губы Андрей.

– А будущее тоже во мгле. Со всех сторон король трефовый с пиковым интересом. – Сергей не глядя опрокинул последние три карты, и средней действительно оказался король треф. А по бокам две пики. – Перспективы черные, и вроде бы нет никакой силушки, чтобы черной масти хребет переломать. Это если играть по правилам. Но мы попробуем пригласить еще одну карту. Вытяните, уважаемый Андрей Юрьевич, карту, и мне не показывайте. – Сергей протянул колоду профсоюзному лидеру.

А тот так увлекся гаданием, что даже не усек, что гость назвал его по имени-отчеству. То есть гость, уже входя, прекрасно знал имя-отчество.

Андрей вытянул туза бубен. И, подчиняясь жесту Сергея, положил рубашкой вверх первым в колоде. Сергей медленно начал тасовать колоду, пристально глядя в глаза Андрея, будто пытаясь загипнотизировать:

– Ты, яхонтовый, что сейчас всем сердцем пожелаешь, то и исполнится. Только не забудь, какую карту вытянул. – Гость наклонился над столом с разложенными картами ближе к профсоюзному лидеру. – Теперь назови ее.

– Бубновый туз, – хмыкнул над цыганскими штучками гостя Андрей.

Гость с колодой отклонился назад и ткнул в разложенный пасьянс:

– Эта? – Действительно на столе вместо трефового короля каким-то шулерским образом между пик лежал бубновый красавец. – Это ты, – хрипло сказал гость. – Но пока еще тебе до бубнового туза далеко. Хотя, если правильно поведешь себя, им и станешь. – Тут лицо гостя нахмурилось. – А что ж нам делать с окружающим тебя пиковым интересом? – Он типа на секунду задумался и типа придумал: – А мы его козырями покроем! – Из сжатой в руке колоды Сергей поверх пик положил по карте. Это тоже оказались бубновые тузы. Еще два бубновых туза!

Андрей растерянно раззявил рот.

– А это – я, – ткнул в правою туза Сергей. – Я и мои товарищи, – ткнул пальцем он и в левую бубну.

Впервые с самого момента получения задания от генерального папы Шрам признал, что завершил сбор команды. Пусть кто-то себе смеется. Дескать, вот тульский пряник – привлек не знающего жестокости боксера, инвалида, старого кидалу, шустрящего, где что плохо лежит, и ширяющегося чахлого хакера. Но верховный папа выдал Шраму нереальное задание, а значит, и расколоть такой орешек можно только самым фантастическим способом. И обыкновенная братва здесь не канает.

Обычными бандитскими наездами, типа стенка на стенку, Вирши подмять можно, однако комбинат, ясен пень, не зацепить, а с нестандартной командой и свежим подходом к делу – шанс есть. Пусть самый бздовый березовым соком.

Тут под скрип двери в кабинет вступила Надя с двумя чахлыми чашечками на подносе.

– Слышь, Надь… – Андрей сам удивился, насколько бодро завибрировал его голос. – Ты эти миниатюры в унитаз спусти, а нам целый кофейник давай. Нам с гостем, кажется, обсудить надо многое.

 

Глава 8

Сначала Антон решил, что к его совести взывает будильник, и глаза не открыл. Ведь Антон честно проторчал за компьютером полночи – вылизывал последние намеки на Шрамова во вскрытых преступным хакерским способом эмвэдэшных, гувэдэшных, обэповских и руоповских электронных базах и вроде бы имел моральное право послать все подальше.

Через двадцать сладких секунд Антон сквозь нирвану догнал, что это не будильник. Будильник орет без перерыва: «Дзи-и-и-и-и-и-и-инь!!!» А тут звук другой: «Дзинь! Дзинь! Дзинь!» Хотя тоже отвратный до зубной боли.

Ешкин кот! Сообразил вдруг Антон – телефон! А по телефону сюда мог звонить только один человек. Вырвавший неосторожного Антона из жадных хачиковских лап Сергей Шрамов, то есть нынешний работодатель Антона – Шрам.

Худосочный Антон из-под нагретого одеяла кувырнулся на студеный пол, не стал тратить силы на розыски драных тапок и босиком, вприпрыжку, дошлепал до аппарата.

– Алло? – хрипло спросонья вякнул компьютерный гений в трубку.

– Слышь, – не обиделась трубка за долгую побудку, – я тут покумекал, и мне пришла одна крутая мысль в голову. Ты в детстве мечтал снимать кино?

– Че? – отреагировал компьютерщик так, как реагируют только что давившие харю люди.

– Кино снимать! – слегка разозлилась трубка на тормозящею Антона. – Ну там «Криминальный талант», «Место встречи изменить нельзя», «Следствие ведут знатоки»?…

Весь в непонятках компьютерщик пошевелил ноздрями и раскололся.

– Мечтал, наверное, – сказал он это так задумчиво и растянуто, будто только приговорил подряд три заряженные «беломорины» и его хорошо увезло.

– Тогда с этой минуты ты – помощник режиссера. Оплата сдельно-премиальная. Идет подготовка к съемкам безбашенного боевика «Крестный отец», – осчастливил хакера за безупречную службу командир. – Ты, как продвинутый, ответь мне no-шустрому, через твои интернеты и прочие системные прибамбасы можно организовать с третьего телефона звонки вроде как из ментуры в разные телепередачи?

Антошка уже освоился со спонтанными вводными и затарахтел не раздумывая:

– Это нетрудно. Нужно только выйти на сервер…

– Слышь, – необидно отсек подробности Шрамов, – а заслать тележурналистам пригласительную бумагу по факсу из ментовского главка? Типа мандат на съемку? Например, героические будни наших серых шинелей – как они стрелку вяжут с железными вешдоками?

– Тоже не проблема. – Уже очунявший Антоха благоразумно, не стал грузить шефу лишние тонкости. Правда, компьютерщик заподозрил командира, что тот намерен заманить в укромное место нескольких телеоператоров и развести на телекамеры. У крутых свои причуды.

– Так, так, так… – посопел через мембрану Сергей Шрамон и спросил самое главное: – А замайстрячить в нашей задрипанной районной ментуре прослушку?

– Можно и манюсенькую видеокамеру. Только на толкучку в Питер смотаться надо, – осторожно, не задавая лишних вопросов, от которых только голова больше болит, отрапортовал Антон. Он и сам не въехал, когда и как, но оказывается, стоял у телефона – босые пятки вместе, носки врозь. Зато он въехал, что босс не собирается экспроприировать у бедных журналистов телекамеры. Другого полета планы у босса.

– Так, так, так… – Сергей еще немного посопел и принял единственно верное решение: – Значит, гений, ты сегодня больше спать не упадешь. Скоренько сейчас впрыгиваешь в штаны, берешь руки в ноги и, как чемпион, летишь в офис. Здесь Леха, наш главный по электрошоку, выдаст тебе хрусты на аппаратуру. А далее ты уже материализуешься в Питере, закупаешь все необходимое и не душишься на цены! Сколько б ни стоило! В северной столице по друзьям не кажись, а с рынка резво лети в Вирши. К вечеру должен успеть. Вечерком тебя здесь еще один кроссворд дожидается – факсы, о которых я только что спрашивал, рассылать.

– А что, буквально кино снимать будем?

– Чуть не забыл, нужна еще кинопередвижка. Заскочишь в Питере по одному адреску и попросишь машину на пару дней покататься. Скажешь – для Шрама и выберешь самую лучшую.

– У меня есть один знакомый продюсер…

– У меня тоже есть. И вообще: чем меньше штампов будет знать о твоей миссии, тем больше ты мне будешь симпатичен. Кстати, на этот соус не у Лехи ты бабки получишь, а у меня лично. Усек?

– Понял! – уже водя носом по сторонам в поисках когда-то сброшенных джинсов, доложился Антошка. Джинсы свернулись вокруг ножки стула дохлой анакондой цвета хлорки. Его глаза мазнули по будильнику – ешкин кот! Только полшестого. На самом деле – двадцать минут шестого, потому как Антон любил, чтоб часы чуть спешили. Нехитрый способ подстегнуть себя, ленивого.

А в офисе часы вели себя честно. Они висели всего второй день и еще не научились врать, молодые еще. На настенных часах чин-чинарем стрелки мыкались на пять двадцать. Злой, будто волчара с отрубленным хвостом, и оттого не по часам бодрый Сергей Шрамов сидел тщательно выбритый, в накрахмаленной рубашечке, в крутом галстуке, в костюме в масть и шевелил в чашке гремучей ложкой кофе. Так же, как сейчас Шрамов Антона, в четыре утра самого Сергея сдернул телефонный звонок.

Хозяин кабака «Пальмира» и бывший афганец Александр Павлович, честно отрабатывая присягу, подкинул весточку – докатилась некая горькая новость до Александра Павловича. Командиры двух не тронутых пока Храмом кодл – Словарь и Малюта, усосав в шашлычной «Дядя Ваня» по литру дышащей клопами армянской бодяги, порешили забить с Храмом стрелу, уроды! Пора, дескать, перетереть с этим новым оттопырком тему, кому в Виршах верховодить положено.

А ведь Шрам их первым не трогал, до сегодняшнего утра Сергей даже не решил: будет он их шухарить или лишняя морока? «Хотя будем честными перед собой, не стоило подобное фуфло оставлять без присмотра. Бык – порода известная. На законы глубоко насрать (естественно, не на те, которые в Уголовном кодексе, а на простые человеческие). Даже на понятия насрать, если выгодно, если понятия вилами ложатся. Чем занимается бык? Быкует. Корчит из себя крутого перед слабыми и поджимает хвост перед крутыми. И на стрелу такие ездят вдесятером против одного. И из стволов такие палят из-за углов да с крыш. И перо такие всаживают только в спину. А на зоне таких топчут».

Как подсказали Палычу верные люди, насчет стрелы по уговору с Малютой Словарь звякнет Сергею нынче днем и объявит ее часиков в двенадцать на завтра. Только к этому звонку у Сереги все будет готово и построено. Ну почти все.

Проще всего было бы закусить удила и насовать из волыны каждому отморозку по столько маслин, поскольку поместится в их узких лбах. Но этим Шрам невольно подыграл бы пока незнакомому кукловоду Виталию Ефремовичу. Тому любой беспредел на руку.

Ну завалит Сергей двоих кактусов и сколько-то попутчиков, и что? На освободившиеся места для детей и инвалидов тут же из грядок выдвинутся следующие подсолнухи. И карусель закрутится дальше. Разобраться с местным бычьем следовало иначе, без ведер крови, но так, чтоб потом никто ни-ни, даже в страшном сне. И так, чтобы весть об этой разборке докатилась до окраин.

И Шрам таки кое-что надумал.

«Нынешним вечером надо будет на пару с Антоном покумекать над приглашениями для журналюг. Если мы делаем шоу, мы делаем его круто. Не худо бы для них от фирмы автобус заказать, чтоб сервис манил. – Сергей раскладывал в голове сценарий будущего высокохудожественного фильма. – Только автобус? Что нас, жаба душит? Давай-ка фуршет устроим, телеоператоров подарками подмажем. Каждому по китайскому калькулятору, а бабам – по фену. И все это с понтом – от Иван Иваныча, чтоб сам Иван Иваныч переклинился и окостенел от удивления. Чтоб не испортил трагический финал нашего кассового „Криминального чтива"».

Шрамов так и не проглотил кофейную дозу оптимизма, шут с ней, пусть дальше стынет. Снова пододвинул к себе аппарат, будто штык примкнул, и принялся выдавливать пальцами номер. Ту-у… Ту-у… Ту-у…

– Алло?

– Алло, Палыч? Еще так и не ложился? – Шрамов почесал переносицу, прикидывая, не шибко ли он сейчас напряжет одноногого афганца? Впрочем, разборка – это не только Серегины проблемы. Здесь все кореша должны быть в строю, как зубы во рту.

– И не думал ложиться. Как чуял, что ты еще раз позвонишь.

– Правильно чуял. У меня тема такая: ты в детстве мечтал снимать кино?

С той стороны телефонного провода послышалось кряхтение, но оклемался Палыч от заковыристого вопроса довольно быстро:

– У меня с младенчества жизнь – кинематограф. С бабами сплошная порнография выходит. Причем на любителя – я ведь на протезе.

– Нет, порнуху мы будем снимать, когда победим. И только для личного удовольствия. Я тебе про другое кино толкую. Типа «Джентльменов удачи». Охота мне пациентов в чан с дерьмом окунуть. Ты за?

– Кто б возражал?

– По моим прикидкам выходит так, что от тебя следующие услуги требуются…

– Да я завсегда рад.

– Вот и решай: можешь осторожненько пораспрошать среди своих, где Малюта и Словарь завтракают по обыкновению?

– А чего расспрашивать? Словарь в «Дяде Ване», это его поляна, и там завсегда евоная брага тусуется. А Малюта раньше захаживал в «Пиццу Хат», что на Горького. А теперь, как ты Пырея подвинул, Малюта все теснее со Словарем сходится и «Пиццу» помаленьку забывает. Перед таким делом, как терка, они явно в «Дяде Ване» храбрости с отвагой набираться будут.

– А кто там хозяин?

– Да знакомый мой один. Бздун страшный. Но уже ко мне с проставой подкатывал на предмет под тебя отвалить. Душит крепко его Словарь, продыху не дает.

«Это верняк, – грустно и одновременно сурово улыбнулся Шрам. – Бык быкует по определению. Нет бы барыгу холить и лелеять, чтоб тот сам жил в удовольствие и на крышу не мог нарадоваться. Быку же надо все сразу, потому как нет у быка завтрашнего дня. Вот и беспредельничает бык, душит лавки до последней капли сока. Пока не нарвется. Испокон была Россия, испокон были воры. А тут нате – новая накипь образовалась. Пузатая, мелкая и трусливая. А чем трусливей чмо, тем оно подлей и опасней. Я не я буду, ежели эти парнокопытные какую-нибудь гнусную подляну не попытаются учинить. Я не я буду, если сам их не накормлю дерьмом».

– Тогда вот какое дело, – начал строить оборону Сергей. – У меня секретарь крутым поваром оказался. Даже главному менту Виршей его стряпня по нутру пришлась. А кличут секретаря – дядька Макар. Ты случаем не можешь моему секретарю стажировку в «Дяде Ване» организовать с сегодняшнего дня?

С той стороны трубка некоторое время помолчала, потом прогудела нерешительно:

– Так ведь если Словарь прочухает, то моего бздуна пришибет.

– Очень надо, уважаемый Александр Павлович, – твердо объяснил в трубку Сергей Шрамов. – А пугливому приятелю передай, что завтра к вечеру Словарю за счастье будет, если его в «Дядю Ваню» пустят посуду помыть. И слушай, не в службу, а в дружбу, сделай так, чтоб о будущей стрелке весь городок шептался, чтоб слава прошла от последнего бомжа до ментовского майора. Сможешь? Вот и лады. А я тебе еще через часок звякну, так что спать не спеши. – Шрамов положил трубку на рычаг. Теперь назад дороги нет, теперь одна надежда, что все срастется.

Через часок, когда план будет процежен до молекулы, Сергей на правах режиссера задуманного фильма позвонит и стрясет с Палыча контакты с местными аудио– и видеопиратами. Явки, пароли, адреса… Пора подумать о кассовых сборах.

А в кабинет меж тем вернулся дядька Макар. Он так торопился, что даже, стервец конопатый, не вытоптал об коврик в прихожей грязные свои подошвы. Но Сергей за это секретарю пенять не стал.

– Ось! – еще с порога потряс в воздухе пакетом дядька Макар. – Лэдве разбудил кляту бабу! – От пакета за версту шмонило медициной.

– А что, хохол, ты в детстве мечтал сниматься в кино? – огорошил Шрам помощника так, что тот чуть не выронил купленные в аптеке пилюли.

– Якэ щэ кино?! – перешел на чистый украинский дядька Макар с переляку.

– Типа «Калины красной». У тебя почти главная роль. Только ты в фильме останешься живым.

* * *

Вечером того же дня, дня перед исторической встречей Храмова (Шрама) с бледнолицей, пока не тронутой виршевской братвой, буквально напротив отделения милиции Виршевского района буксанула «Газель». Мотор заглох, и все тут. И стала эта «Газель» ерзать на месте с рыком, всхлипом и подфурыком, словно спецом действуя на нервы засидевшемуся в своем рабочем кабинете Иванычу.

Мысли в голове Иваныча барахтались не то чтоб приятные, но по-фронтовому бодрые. С одной стороны, он, Иван Иванович Удовиченко, – гроза местной блатной шелупони, очень неожиданно сам попал на крючок залетному организму. Шустрый конь с бугра подмешал в дармовой бальзам какую-то ядреную гадость, и эта хреновина неожиданно развязала язык старому матерому майору. Тем паче, что хоть майор и не трус, но когда к твоему концу примотали взрывпатрон, обоссышься поневоле.

С другой стороны, покеда о «добровольной даче показаний» диктофону никто не прознал-пронюхал. А сие в таком задрипанном городишке, как Вирши, считай, великая удача. Значит, этот залетный урка спрятал кассету в конверт и подписал «Открыть в случае моей смерти». Не верилось, что Храм дописал: «…и в случае ареста». Урки – суеверны. И имея на руках компру, вряд ли будет ждать от майора нестандартных телодвижений. И успех можно развить.

Вот, например, докатился же до Иваныча слушок, что два родных местных отморозка Словарь и Малюта назначили Сергею Храмову стрелу на завтра, на двенадцать ноль-ноль, на недостроенном молокозаводе совхоза имени Сталинской Конституции. Молокозавод, скорее всего, никогда так и не будет достроен, и обе стороны наверняка планируют зарыть друг дружку на фоне совхозных руин.

Ослепительно светит лампа в кабинете начальника виршевской ментуры. Прячутся от ее яркого света по щелям похожие на арбузные семечки тараканы. А вот комарам до балды, пикируют они, целя в бровь главному мешу Виршей без всякого почтения к майорским погонам, думать и комбинировать мешают. Иваныч машет руками, вздымая пыль с пухлых папок на столе. С груды протоколов, заяв и жалоб: напали, избили, изнасиловали, отняли, ограбили – типичный виршевский урожай за неполных трое суток.

Недовольные комары уматывают и рассаживаются кто где. Кто на облупленный сейф, кто на важный портрет главного генерала по Ленобласти, кто на врученные Иванычу за нынешний день подношения натурой. Набор джинсовых рубашек пятьдесят второго размера от магазина мужской одежды «Франт», демисезонные туфли от обувного магазина, еще какую-то деликатесную хренотень от… даже забыл от кого. Это подарки, а не взятки.

Надо Иванычу, чтоб Храмов закопал Малюту со Словарем? Не надо, ибо противоречит проводимой генеральной линии. Надо Иванычу, чтоб Малюта со Словарем урыли Храмова? Тем паче не надо, поскольку тогда подлая кассета с неприятной записью может пойти гулять по незнакомым потным рукам. Самое худое – что по незнакомым, непредсказуемо незнакомым. И всплыть может в самом неожиданном месте, как дерьмо в проруби. Естественно, пуще прочего майор дребезжал от страха, что о моменте истины узнают Виталий Ефремович и гендиректор комбината.

А «Газель» за окном ни туда ни сюда. Пыхтит, хрюкает, кольца дыма пускает.

И тогда, крепко вздохнув напоследок, Иваныч решился и по непропитой памяти набрал номер трубы Словаря:

– Привет. Узнал?… Ну так и не вопи от испуга. А тема такая. Завтра у вас терка с Сергеем Храмовым… От верблюда. Завтра вас ОМОН вязать будет… Так что секи, чтоб никто из твоих сопляков стволы при себе не держал. И Малюте закажи. Я ж говорю – от верблюда. Сорока на хвосте принесла. Кстати, ОМОН – не родной, будет ишачить на совесть, так что рекомендую сразу лапы на капот. Потом заявите, что на рыбалку ехали. А что Храмов на стволе запалится, так это его проблемы весом в три года зоны… А с вами ничего не будет. Подержим пару часиков в обезьяннике для отвода глаз и отпустим.

«А Храмов у нас останется», – не договорил майор и оборвал связь.

«Есть варианты, что залетный конь с бугра выпутается перед законом? Давай-ка прикинем. Людей у него мало, значит, будет упирать на огневую мощь. Значит, пушками обвешается, как бродячий пес репьями. Тут из лесу выходит ОМОН, и сказочке конец. Пожалуйте в местный изолятор баланду клевать.

Есть вариант, что залетный поляжет смертью храбреца? Есть, если залупится на ОМОН так крепко, что даже личная просьба Иваныча всех взять живыми не поспособствует. Очень хреновый вариант. Но если не кликать ОМОН, терка точно кончится пальбой, и Храм, один против двух, поляжет с гораздо большей вероятностью».

Именно ради того, чтоб повязать залетного урку с понтом чужими руками, Иваныч все и затевает. Завтра он поблагодарит и отпустит ОМОН с Богом, и даст распоряжение посадить Храма отдельно, и даже окна лично законопатит, чтоб уркаган не смог маляву дружкам заслать – как им следует с записью поступить. А без его слова они на самостоятельные шаги не решатся.

А если Сереженька пойдет в полный отказ, можно будет прессовать его под личным контролем сколько влезет на законных основаниях. А пока Сережа на цепи, кассета будет ждать его, как жена декабриста. И никуда не скипнет. На худой конец можно будет договориться – статья против кассеты. Вряд ли урка настолько уж предусмотрителен, что успел начирикать копий с записи.

На майора накатили воспоминания. Может майор за себя постоять, если захочет! Прежнего Иваныч как подсидел? Подсунул дело, где был замешан сынок председателя исполкома, проще говоря, столкнул лбами, поскольку прежний совестливым чересчур был. А сколько было сил потрачено, когда прокуратура стала под Ивана Удовиченко фактурку собирать? Самым наглым образом навострил тогда Иваныч одного щипача, чтоб снял часики с первого секретаря да прокурору в карман подкинул. А прокурор, дурак, незнакомую вещь из кармана вытянул да стал при-вселюдно рассматривать. Это на первомайской трибуне. Тут и пробежала между первым и прокурором черная кошка. Потом еще пара схожих историй да хитро пущенный слух, будто прокурор – клептоман. И через годик уехал прокурор прокурорить в Анадырь с понижением. А операция «Чистые руки»?… Но усидел же Иваныч в кресле?

А «Газель» за окном – пыр! Фыр! Дыр! И наконец достала.

– Дежурный! – приоткрыв дверь кабинета, гаркнул Иван Иванович. – Ну-ка разберись, что за непорядок под окнами? – Командирский голос майора легко одолел шум транслирующегося по штатной радиостанции футбола.

Сержант Ефимов покорно вырубил приемничек, покорно напялил фуражку, утер с губ кефир и, оправляя форму, почапал на улицу. Хоть по его сонной физиономии и не отгадывалось, но материл про себя сержант майора страшенно. Во-первых, за то, что майор застрял на работе и сержанту приходится вместо пива ужинать кефиром. Во-вторых, именно когда «Зенит» продувает один – ноль и до конца матча решающих пять минут, именно тогда майору приспичило тишины. А в-третьих, за то, что Удовиченко – майор, а Ефимов – сержант.

Недавно отшелестел дождь, но проклятая «Газель» уперлась рогом не в луже. Сержант с ленцой обошел машину по кругу и постучал в боковое стекло со стороны водилы. Дверца послушно открылась, сержант посветил фонариком внутрь. Сержант сам щурился от света фонарика, что уж тут говорить о сидящих внутри машины? А еще в кабину хлынул сырой холодный воздух, пробирающий до дрожи, так что неудивительно – не сразу узнал сержант в морщащемся шоферюге старого знакомого по забиванию козла.

– Ты чего… Володька, шумишь?

– Привет органам правопорядка, – невесело откликнулся усатый шофер. – Вишь, стерва. Глохнет, и все тут. А мне одноногий черт голову за опоздание оторвет.

– А кто это с тобой? – Бдительный сержант заметил нехуденького пассажира.

– Да новенького наш Александр Палыч взял. Экспедитор.

– Ну что будем делать, экспедитор? – недвусмысленно похлопал ладонью по фонарику сержант Ефимов и вежливо отрыгнул в сторону кефиром. Сержанту очень хотелось туда, где «Зенит» в эфире штурмовал ворота противника.

Экспедитор через вторую дверцу выбрался наружу, похлопал себя по обширным плечам, согреваясь. Сержант его вроде признан – в этом городишке трудно встретить совершенно незнакомую рожу. Этот крепкий парень вроде с Пыреем водился раньше. А теперь вот за ум взялся, на работу устроился. Авось и прочей быковской вольнице в Виршах когда-нибудь финал настанет.

– Дмитрий Устинович! – Оказывается, экспедитор знал сержанта по батюшке. – А нельзя ли продукты на вашем бобике хотя бы частью подбросить? За нами не заржавеет. – Леха задал этот суперважный вопрос и затаил дыхание. Он очень бздел, что получит от ворот поворот. Закорефаниться с ментами и раздавить с ними пузырь велел Храм.

Сержант Ефимов почесал затылок:

– С таким вопросом… Без стакана не разберешься.

– Бу сделано! – Парень оказался сообразительным, несмотря на то что такой амбал выдался. – С нас пару пузырей, как водится! – Леха себя приструнил, чтоб не запищать от радости.

– Тогда глушите «газельку» и покурите там подальше на лавочке. Сейчас Сам домой свернется, и я патрульную м ашину вызову. – Сержант твердо считал, что алкогольные напитки вкуснее кефира. И коль в «Газели» оказались с полуслова правильно понимающие ситуацию люди, стороны остались довольны друг другом, и можно было возвращаться за вторым удовольствием. Услышать по приемнику финальный счет.

– Только давайте сначала продукты доставим. А то у меня все тютелька в тютельку по накладной. Доложу одноногому, и свободен. Возьму водяру из личных запасов и сразу к вам, – оттарабанил заготовку Леха. Ему кровь из носа нужно было лично поприсутствовать при распитии. Так велел Храм. А еще Храм велел, когда менты закривеют, незаметно где-нибудь под стол в дежурке приконопатить черную таблетку «жучка».

Откуда у шефа «жучок», шеф не рассказывал. Зачем ставить ментуру на прослушку, Храм не объяснял. Конспирация.

– А ты хваткий, – с долей уважения отметил сержант, – по рукам, – и поспешил в здание.

В дежурке его ждал обрыдлый кефир и портрет главного генерала Ленобласти – родной брат портрета из кабинета Ивана Ивановича.

Работники ресторана «Пальмира» (по-местному прозванным «Пол мира»), принадлежащего одноногому афганцу, бросив стопорнувшую «Газель», отправились на свежий воздух перекурить, пока суть да дело.

– Разобрался. До утра шуметь не будут, – коротко доложил дежурный сержант уже запирающему дверь майору.

Майору доклад был по фиг. У Иваныча голова пухла от других проблем. Он уже и запамятовал, что отправил дежурного пресечь нарушающие покой ночного городка шумы. На улице его не взволновал ни недавно отшелестевший дождь, ни весьма прохладный, подстегиваемый ветерком воздух. Скорее всего, старый хрыч не сможет заснуть до утра, ворочая в голове плюсы и минусы предпринятого шага.

* * *

Дядька Макар увлекся и забыл, как неловко он чувствует себя в халдейском прикиде. Уже абсолютно фиолетово было дядьке Макару с того, что белая рубашка душит за яблочко, а черный лапсердак врезался под мышки. Дядька Макар рассказывал очередную «прыт-чу» и так сам приперся, что по хрен стало, какие у него сегодня слушатели.

– …«Пассат хачу», – распахнув дверь и побачив сидевшую за столиком пожилую жинку, произнес кавказец. «Можно, – тоже вполне определенно поняв его, разрешила титка Шура и заломила цену: – Десять…» Кавказец вылупыв бэиьки. Такая вэлыкая машина усего за десять тысяч долларов? Цэ было неправдоподобно дешево. «Эх, переборщила», – побачыв его реакцию, подумала титка Шура и вже хотела снизить цену, но кавказец ее опередил. «Пачему так дэшево?» – с подозрением спытав он. Титка Шура едва не застрыбала вид радости на стуле: «Ой, ошиблася я, кажется… Ну точно, извиняюсь… Двадцать!» – «И кандыцыонэр ест?» – решил уточнить комплектацию кавказец. «Що?» – злякалася титка Шура. «С кандыцыонэр пассат хачу», – объяснил кавказец. Теперь настало время титке Шуре вытаращивать глаза. За довга рокы работы в туалетном сервисе она зустричала людей со многими странностями. Но щоб комусь для этого дела потребовался кондиционер с шампунем в одном флаконе, якый ей каждый вечер хвалили из телевизора, – з таким она сталкивалась вперше. «Господи! – в следующий момент здогадалась вона. – Да никак он голову мыть тут собрался!… Невже больше негде?»

Первым громко, на весь зал загоготал Словарь. Следом пырхнул, чуть не подавившись шашлыком, Малюта. Потом уж, хохоча, стали хлопать друг друга по спине остальные братки, нет-нет, да и поглядывающие на отставленную сегодня нетронутую бутылку армянского фальсификата. А ведь дядька Макар специально поколдовал над бутылкой. И когда клиенты отказались употреблять, вынужден был дядка Макар готовить другое угощение наспех.

Был Словарь небольшого роста, плотный. Чистоплюй. Ноги и руки у него были коротенькие, но сильные. У него был огромный череп, покрытый густым жестким волосом, маленький рот со странно сложенными губами, словно он все время собирался свистнуть сквозь зубы. Рожа, в общем, даже худощавая, но под глазами мешки, а сами глаза были длинные и узкие, с почти вертикальными, как у гадюки, зрачками. И когда Словарь задыхался от смеха, зрачки сжимались, вроде ртутного столбика.

– Шикарного ты халдея на работу взял! – сквозь гогот крикнул Словарь хозяину шашлычной. – Одобрям!

Окрыленный дядька Макар продолжил коронный номер:

– …Тетя Шура изумленно подывылась на лицо кавказской национальности и, разводя руки, с жалостью сказала: «Нету кондиционера, милок, нету… Вчера скинчився… – на всякий случай сбрехала она и невпевненно предложила: – А может, мыльце подойдет?» – «Бэз кандыцыонэр нэ надо», – гордо отказался кавказец, догадавшись, что под «мыльцем» в цему магазине подразумевают зовсим вже бедную комплектацию, и захлопнул дверь, залыщив титку Шуру сожалеть об упущенной выгоде…

– Пацаны! По коням! Опаздываем! – опомнился Малюта.

Дядька Макар тоже опомнился, а ведь так увлекся – начисто забыл, кто он здесь, зачем он здесь. Увлекся, забыл, ради красного словца дело под паровоз подставил. Актер погорелого театра! Все беды в этом мире от Станиславского!

– Компотик! Хлопцы! Гарный компотик из земляники! – заскулил Макар, в упор глядя на голый череп, в круглые черные цыганские глаза, на огромные оттопыренные, закопченные цыганской смуглостью уши Малюты.

Таки сработало: Малюта пригубил компот. Понравилось, глотнул одним махом остальное. А глядя на него, выпил свою порцайку и уже вставший из-за стола Словарь. Поподхватывались со своих мест бойцы-крепыши. И выпьют ли они свои пайки компота, было уже без разницы. Не про них готовилось специфическое угощение.

– Все, как умные люди, пушки дома оставили? – уже от входа вякнул Словарь, начхав на всякую конспирацию.

* * *

Вчера лупил дождь, а сегодня солнце жарило с самого утра и не оставило ни единой лужи. Вчера было пасмурно и сыро, а сегодня столбик термометра вспомнил летние рекорды и встал во весь рост, как стручок подростка, листающего «Пентхауз». «Шестисотый» «мерс» радикального черного цвета от души притормозил у поребрика напротив настежь распахнутых дверей магазина «Садовод». Скучающий среди шанцевого инструмента продавец ожил и прикинул – не выйти ли навстречу покупателю? Но не вышел. Ломало.

А покупатель, весь такой на понтах, в крутом костюме, угрюмая челюсть кирпичом, темные очки на носу, небрежно хлопнул дверцей «мерсюка», небрежно вошел и теперь прикидывал сквозь тьму очков ассортимент.

– Так, так, так… – перекосило неудовольствие портрет посетившего магазин «Садовод» Сергея Шрамова. Его глаза сквозь непроглядные стекла обшарили полки, обшарили углы и стены. – А че, уже насаженной на держак лопаты нету?

– Все отдельно, – сказал виновато жмущий плечи торгаш. По повадкам от него так и ожидалась какая-нибудь мелкая пакость. В углу рта продавца торчала обслюнявленная спичка, подбородок продавца был сер от невыбритой щетины.

Шрам не стал больше тратить время на беспонтовые расспросы, перегнулся через прилавок и подгреб новенький штык лопаты. Потом, через два шага вбок, оттуда же поймал свежеструганный держак. Тут же насадил и тут же стал долбить держаком бетонный пол, чтоб штык крепче сел.

– Закапывать кого срочно надо? – как бы в шутку, как бы с намеком на ежедневно творящийся в Виршах беспредел и как бы подыгрывая клиенту, отслюнявил заискивающую улыбку продавец, но на всякий случай отступил на шажок назад.

Его вопрос не удостоили ответом. Удовлетворившись, как крепко железо сидит на дереве, Сергей молча хрустнул купюру. Не дожидаясь сдачи, двинул из магазина. То ли волоча гремучую лопату, то ли спецом затачивая. За его спиной остались запахи скипидара, оконной замазки и водоэмульсионных красок.

– Товарный чек нужен? – на автомате спросил работник магазина «Садовод».

Шрамов не обернулся, нырнул с неудобной лопатой в «мерсовое» кожаное нутро. И дорогая машина радикального черного цвета, пукнув отработанным бензином, укатила из зоны видимости.

Сергей не зря заказал директору «Пальмиры» опутать предстоящую стрелку слухами. Кроме прочих задач была у этого шахматного хода и такая – чтоб о стреле прослышал майор Иваныч. «Что в таком случае учудит майор? Умоет руки, пусть пацаны поотрывают друг другу яйца? Вряд ли. А вдруг Шрам окажется круче и прижмет шпану к hoitio? Такого допустить майор не имеет права. Должен майор в предстоящие события ввязаться, чтобы повлиять на ход истории в свою пользу. А значит, должен майор вызвонить ОМОН и напустить на столкнувшихся лбами. Если я задним числом спрошу, соврет, типа не виноватая я, он сам пришел, в смысле – ОМОН. А значит, должен майор предупредить Малюту со Словарем, чтоб вместо стволов сачки для ловли бабочек взяли».

Продавец тут же, прикусив спичку в углу вонючей пасти, кинулся к телефону и, от рвения чуть не сломав ноготь, доложил в служебную трубку:

– Храмов купил лопату и поехал на стрелку!

Работник магазина «Садовод» облажался, ибо не видел, что как только диво радикального черного цвета завернуло на улицу Ленина, Шрам покинул «мерскж». Только уже без солнечных очков. И на стрелку поехал кто-то другой, потому что у Сергея Шрамова имелись неотложные дела в самом городе.

Шрам считал себя абсолютно правым. Не он первым нарушает понятия. Если эти козлы решили шебуршать под дудку майора, Сергей на западло ответит западлом. Око за око, подстава за подставу.

«Майор должен попытаться руками ОМОНа спалить Шрама на оружии и посадить резкого героя в тесную камеру. И тогда, по прикидкам майора, появится достаточно времени, чтобы Шрама расколоть в чем угодно. И даже где схоронена кассета». Именно так должен поступить майор. И если Сергей ошибся в прогнозах, то заранее проиграл сегодняшний бой.

Ну а «мерс»? «Мерс» попер улицей Ленина, без выпендряжа не по местным принципам честно отстоял зеленый семафор. Пропустил детей, конвоируемых через полосатый переход воспитательницей на прогулку в парк. И покинул черту города.

Виды за стеклом «мерса» сменяли друг друга, будто врачи призывной комиссии. Это не было похоже на сонную непуганую Швейцарию, где в одном альпийском домике до пяток упакованный в броники спецназ недавно спеленал известного русского вора, причастного к разборкам за власть над Москвой. Это не было похоже на знойный и душный Таиланд, где каждая десятая проститутка больна СПИДом, а порноиндустрия приносит денег больше, чем сельское хозяйство. Это не было похоже на обдолбаную Колумбию, где местные наркобароны настолько круто поднялись, что забили болт на дядь из американского сената и заказали собственного президента. Это не было похоже на любую из заграничных стран, в которых, впрочем, тот, кто спешил на стрелку вместо Шрама, никогда не бывал.

Это была обыкновенная задрипанная российская глубинка с раздолбанным асфальтом, загаженными бетонными коробками остановок пригородного автобуса и скучно тянущимися линиями высоковольтного напряжения вдалеке на фоне пронзительно лазурного неба.

Каких-то десять минут, и красавец радикального черного цвета въехал на площадку недостроенного молокозавода. Машина не стала протискиваться между обглоданными солнцем и ветром бетонными ребрами ферм, не стала буксовать по засыпанному песком неслучившемуся скотному двору, а притормозила на краю обросшего лопухами осыпавшегося котлована. Аккуратно в двенадцать ноль-ноль.

Две Boewie Mashini bratWi (BMW) уже ждали по другую сторону котлована. Серебристый металлик и зеленый металлик. Триста двадцать пятая и триста двадцать пятая модели.

Стороны постояли в раздумье с минуту, то ли принюхиваясь друг к другу, то ли обшаривая взглядом окрестности на предмет подставы, то ли выдерживая форс. Затем дверцы «бээмвух» синхронно распахнулись. Из серебристого металлика выцарапался Словарь. Коротко стриженный пожилой мальчик с золотой фиксой в скалящейся пасти. Из зеленой «бомбы» выковырялся Малюта, похожий на цыгана, как два железных рубля друг на друга.

Тогда, как бы в ответ, гавкнула «мерсовая» дверь, и из радикально черного дива появился человек в темных очках. Солнце отразилось в непроглядных стеклах.

Справа и слева земля еще не оправилась от наезда строительной техники. И вздыбленный, исписанный колеями глинозем лишь кое-где пыжился кочками травы. Зато дальше топорщился непуганый приболоченный лесок. Осины с еще зелеными, но густо покрытыми пылью листьями. В этом леске не то что снайпера, засадный полк обиженных на татар русских витязей разместить было можно.

Стороны, утопая в песке напыщенными туфлями, не спеша, с достоинством поканали навстречу друг другу. За спинами Словаря и Малюты из «бээмвух» на свет Божий и свежий воздух выбрались шестеро братков, одетых будто не на разборку, а на свадьбу, в попугаечные галстучки, пиджачки и белые рубашечки. Лаковые штиблеты сверкали на солнце, как «ролексы».

Словарь двигался, заложив руки за спину. Малюта держал грабли в карманах. Две их фигуры плоскими силуэтами рисовались коварно против солнца. У Лехи на зубах скрипнул песок. Лехе было крепко не по себе, но Храм обещал боксеру, что все кончится тип-топ, и Леха назад не рыпнулся. Леха топорщил плечи, выдвигал вперед грудь, бликовал очками и отважно шагал по зыбучему песку, будто начинающая кинозвезда, будто молодой герой из фильма «Путевка в жизнь». И наконец стороны встретились.

– Не понял, – прошипел Словарь и цыкнул плевок в песок под ноги. Ему тоже попал песок на зубы.

«Эх, если б не ОМОН, – продолжал по инерции мечтать Словарь. – Я бы этого Храма… Я б ему отрезал пальцы и заставил съесть. Потом я б ему зашил ноздри суровой ниткой, а рот заклеил скотчем. Нет, сначала суровая нитка и скотч, а потом отрезал бы пальцы. Но тогда, если у него целы пальцы, он содрал бы скотч? Значит, все же сначала отрубить пальцы и заставить съесть, а потом уже зашивать ноздри. Эх, если б не ОМОН!…»

– Не въехал, – честно раскололся Малюта. – Ты кто? – и три раза удивленно блымнул расширившимися цыганскими глазами.

Словарь натопорщил грудь и кинул подозрение:

– Ты вроде из команды Пырея? Тебя не Стаканом случайно кличут? – Рыжая фикса в маленьком детском рту Словаря блеснула аквариумной рыбкой. Узкие зрачки Словаря стали еще уже.

Лехе было худо, и не только с бодуна. Он гадал – что там за спиной сжимает в руках Словарь и что там в карманах прячет Малюта? Леха знал, что та сторона обязана быть безоружной и вся бодяга замарана лишь для того, чтобы свинтить Шрама в ментуру на стволе. Но вдруг где закралась осечка? Вдруг расклад или поменялся, или где-то в цепочке прокол случился?

Лехе не хотелось героически погибнуть, но и сдуться тоже не хотелось. Поэтому он тянул время, ничего не утверждая и не объясняя в лучших традициях Алена Делона.

– Ты че, немой? – это вякнул Малюта, с подозрением прислушиваясь к закручивающемуся в собственных кишках хороводу. С кишками творилось что-то непорядочное, Наверное, съел чего-нибудь. Еще круче Малюту брали в тиски другие подозрения.

«О том, что вот-вот на головы упадет ОМОН, Малюта узнал через Словаря. О том, что стволы лучше оставить дома, Малюте присоветовал Словарь. О том, что на стрелу будет достаточно взять трех братков, опять же Малюте сказал Словарь. Не облажался ли круто Малюта, во всем доверившись Словарю?»

– Ты че, язык проглотил? – это вякнул в сторону Лехи Словарь. Ему вдруг стало малость не по себе, пот прошиб, черные мухи закружились перед глазами. Что-то неладное начало твориться в пузе Словаря. А еще Словарю было важно опередить, случись расправа над незнакомцем, Малюту, чтоб между подчиненными соответствующая слава пошла. Да и ваще любил Словарь быть первым.

Леха переступил с ноги на ногу, увидел, что запачкал в пыли брючину, и стал долго отряхиваться. Отряхнул, сплюнул слюну с песком на песок. И от нервов носовым платком вытер шею. На роль первого героя в фильме «Воры в законе» он пока не тянул. Но надо было оправдать доверие Серега. Сергей сказал: «Мне нужна кинозвезда». И Леха честно старался быть кинозвездой.

– Я не врубаюсь, ты нас за кого держишь? – стал багроветь Словарь. Ему уже было до кондиционера, что в кустах прячется ОМОН. Словарь уже был готов голыми руками порвать этого молчуна. Лишь бы терка быстрее закончилась и стало можно под благовидным предлогом отвалить в кусты и спустить штаны.

– Че за фигня? – обиженно глубоко задышал Малюта.

Несмотря на бастующие кишки, Малюта старательно переваривал ситуацию. «Про ОМОН ему нашептал Словарь. Это раз. На стрелку вызвать Храма должен был Словарь. Это два. Вместо Храма на стрелке появляется какой-то неавторитетный пацан Пырея. Это три. Малюта и его пехота безоружны, а Словаревы пацаны – еще вопрос. Это четыре. Словарь остановился чуть позади Малюты и держит руки за спиной. Это пять. Так может, никакой стрелы с Храмовым и не предполагалось? Падла Словарь развел Малюту, как последнего дебила, завез на молокозавод и сейчас мочить будет?!»

– А вы сами кто такие? – наконец позволил себе наглость заместитель Шрама по электрическим вопросам, наконец дождавшись обещанного зрелища.

Зрелище было еще то. С двух сторон из бурьянов на маявшихся у «бээмвух» бычков налетело не меньше дюжины пятнистых комбинезонов. Замелькали резиновые палки, засверкали на солнце «браслеты». Один бестолковый браток кинулся убегать. Его подсекли, поваляли в песке, выкупали в песке, накормили песком, чуть ли не урыли в песке. Прочих братков для порядка начали стучать мордами об капоты цвета серебристый и зеленый металлик.

А черные шерстяные маски замелькали уже вокруг Лехи. Словарь и Малюта растерянно щелкнули челюстями – облава не ради того затевалась. Лехе из принципа заехали по уху. Шустрые руки обшарили Леху. У Лехи ничего протокольного не было ни при себе, ни в машине: лопата, удочки, банка с червями – джентльменский набор. Обыскивающему достался дупль пусто – пусто. Такая же фигня произошла и с другой высокой договаривающейся стороной.

Назад в город Леха доехал с комфортом. Ну почти с комфортом. Во всяком случае ему было гораздо лучше, чем другой стороне. Малюту со Словарем плюс группы поддержки запихнули вповалку в автозак. Лехе же, поскольку больше в «мерсе» никого не обнаружилось, а к чужим не рискнули посадить – еще порвут, достался отдельный воняющий бомжами и проржавевший от частого блевания пассажиров задник ментовского «козелка».

Впрочем, бомжовая вонь – это еще цветочки. Когда задержанных доставили к ментуре, отворили дверцы уркоуборочного комбайна, под фотовспышки прессы и шатания телекамер резиновыми палками подсобили выбраться наружу и сбили в кучу, Лехе шибанула в нос более пронзительная вонь. Леха растерянно завертел физиономией – откуда шмонит? Он не догадывался, что прозевал кульминацию, ведь его вынули из «козелка» последним.

Как прикол Леха воспринял, что шесть братков пытаются увеличить дистанцию между собой и своими командирами, а пятнистые комбинезоны сделать это не дают, палками козу делают.

Продолжали наезжать телекамеры, сверкали фотовспышки и бодрые операторы, зажимая носы, не уставали фиксировать действительность. К сожалению, Леха не потянул на главного героя, подвел Сергея. На этой пресс-конференции на Леху не обращали никакого внимания.

– Уберите этого козла! – визжал пунцовый Словарь, уворачиваясь от липнущего, как муха на фекалии, журналиста с микрофоном.

– Замочу гада! – выл пожелтевший Малюта, безнадежно пытаясь отвернуться от жадных линз телекамер. Не рожу ему нужно было прятать, а тылы.

И только здесь и сейчас Алексей углядел, что к задницам повязанных командиров липнут мокрые брюки, а из штанин капает на асфальт жидкое дерьмо. То есть компромат, который фиксировали сейчас журналисты, не годился для «Пентхауза». Роковым оказался сварганенный знатным аптекарем дядькой Макаром компотик. Рассекретил пургенистый компотик желудки командиров, аккурат когда тех транспортировали. И просьбы выпустить в лопухи воспринимались как провокация.

* * *

Вокруг дядьки Макара собралась толпа, и рынок как бы оголился. Пусто стало в рыбных рядах, только ветер остался шелестеть рваными полиэтиленовыми пакетами там, где беспонтово высились горы помидоров и апельсинов. Торговцы жратвой остались не у дел. Над рынком неслось из матюгаиьника, установленного на крыше ближайшего музыкального ларька:

– Я вам здоровьем клянусь, – бил себя кулаком в грудь рябой, как шельма, дядька Макар. – Так усэ и було. Обосрались и Словарь, и Малюта прямо у ментовского автозака, тильки их повывели наружу.

– Врешь, – фыркнул во второй раз некто из слушателей. Но по его жадно лупающим буркалам легко читалось, что Фоме неверующему просто хочется еще разок услышать всю пикантную историю сначала.

– Да не мешай, – цыкнули внутри толпы на пессимиста. – А дальше-то что? Что дальше-то было?

– А дальше протокол менты начинают малюваты, а сами носы воротят. А потом вертается на роботу Иваныч и скориш цых засранцев гэть из обезьянника. А тут крутятся хлопцы с телевидения и усэ снимают на пленку.

– Врешь, – фыркнул один из слушателей в третий раз.

– А ты купи кассету с кино, сам побачишь.

– Тихо! – прогундела баба с семечками. – Вон ваши засранцы подъехали.

Ранний Розенбаум озорно хрипел под музон из установленного на крыше ларька мегафона:

В натуре, у рынка стопорнулась серебристая «бээмвуха», и из нее под хрип Розенбаума выбрались герои Макарового рассказа. Два старших и два младших из самых приближенных.

– Что-то холодно сегодня, – сказал Словарь Матлоте, пряча яркую фиксу под губу.

– Да, денек будет жаркий, – невпопад ответил Малюта, зыркая по сторонам жгучим вороватым цыганским взором.

После пикантной истории им срочно требовалось поставить всех на место – восстановить пошатнувшийся авторитет. Иначе кранты ихней власти. А с не явившимся на стрелку Храмом они разберутся попозжее. Теперь уже железно ясно, что компромисса быть не может – или они, или он.

– С чего начнем? – угрюмо спросил Словарь. В голове он уже второй день перебирал варианты мести. Что он сделает с Храмом, когда тот окажется у него в руках.

«Нет, я не буду отрезать ему пальцы и заставлять их глотать! Нет, я не буду зашивать ему ноздри! Я сточу ему напильником зубы! Я выколю ему глаза и засыплю солью глазницы! Я сдеру ему кожу с ног по колено и с рук по локти! А потом, не отчленяя, перемолочу эти ноги и руки мясорубкой!»

– Может, остальных пацанов подождем? – посмотрел Малюта с подозрением на вроде бы продолжающий тусоваться по рынку, но тем не менее вроде бы ждущий шоу народ.

Действительно, с остальными пацанами творилась реальная засада. Мобильники у всех в один голос брехали, что «аппарат вызываемого абонента находится вне зоны обслуживания».

– Я за сигаретами отлучусь, – не спросил разрешения, как прежде, а типа просто сообщил ближайший к Малюте Шатл и погреб, не оборачиваясь, к рядам развернутых витринами к проспекту ларьков. И быков осталось всего трое.

– Не стоит ждать остальных, – как-то даже ссутулился Словарь. – С твоих ларьков начнем или с моих?

– Давай с твоих. Зашли вперед Филипса, а если лабазники упрутся, тут мы их… – тихо, чуть ли не шепотом промямлил Малюта.

Филипс, последний в строю рядовой, не слушал, о чем договариваются командиры. На ушах Филипса прели наушники, а в них долбилась группа «Продиджи». Филипсу вполне хватало такого удовольствия.

– Не буду я Филипса посыпать, – поморщив лоб, решил Словарь. – Вон ты отправил Шатла, и где тот Шатл?

– Да вернется. Может, заодно отлить свалил, – не шибко уверенно пробурчал Малюта. Его темная цыганская шкура на скулах, казалось, посерела от непоняток.

– Это точно, что свалил. Пошли, – пристукнул кулаком о ладонь накачивающий себя так не хватающей в этот щекотливый момент злобой Словарь и обогнул крайний ларек.

На крыше этого ларька как раз и был прикручен матюгальник, на всю округу орущий, что: «Гоп-стоп! Ты отказала в ласке мне! Гоп-стоп! Ты так любила звон монет!…» В этом ларьке заседали местные пираты, и до сих пор у Словаря с ними никаких заморочек не было. Пираты максали всегда точно по срокам и знай себе втюхивали народу паленое аудио и видео. Сегодняшняя проблема заключалась в том, что до очередного платежа следовало подождать еще три дня. Поэтому Словарь начал сразу с наезда.

– Эй! – грубо стукнул он в витрину. – Отпирайте ворота, базар есть!

Однако то ли лох, сидящий за кассовым аппаратом, не знал Словаря в упор, то ли еще какая заковыка, но дверь ларька так и не открылась по своей воле.

– Че надо? – не то чтобы грубо, но без положенного уважения ответили в торговое окошко из надежного смутного внутриларечного мрака.

И еще образовался для Словаря один обломный минус. Перед ларьком зияла лужа, и для удобства сюда бросили доску. Не шибко на такой площадке разгуляешься, чтоб ног не замочить. А рядом со Словарем уткнулся в витрину с лазерниками Филипс. Он покеда не просек, что командира не уважают, но еще чуть-чуть…

– Щас кулаком витрину рассажу, вытащу тебя за шкирятник и глаз на коленку натяну! – грубо посулил в окошко низкорослый Словарь. С такой позиции – балансирует на доске посреди лужи – его угроза была вряд ли исполнима.

Эх! Если бы Словарь присмотрелся, кто там во мраке ларечном за окошком сидит. Он бы с удивлением прочухал, что сидит там не кто иной, как тот парень, который вместо Шрама на стреле ошивался. Но запуржила кровавая пелена глазки Словарю. Но уже не соображал ничего от бешенства Словарь.

– А не обделаешься? – наверное, не врубаясь, на кого бублик крошит, квакнул продавец.

– Я – Словарь! – захрипел, вгоняя себя в окончательный раж уже готовый ногтями царапать алюминиевый корпус ларька Словарь. Уже готовый об эти стены фиксу сломать.

И тут установленный на крыше торговой точки динамик потух на словах: «Я прощаю все. Кончай ее, Сэмен!». Пронзительно взвыл фонящий микрофон, и на всю площадь раздалось:

– По заявке нашего дорогого гостя сейчас мы послушаем новый хит группы «Словарь и Малюта» под названием «Нас рано мамка разбудила, сыру нам кушать наварила». – Естественно, Леха говорил не «нас рано», а «насрано»; и не «сыру нам», а «сырунам».

А далее, пока Словарь и Малюта не опомнились от такого гнусного попадалова, Леха в натуре по громкой связи воткнул кассету. Кассету с через «жучка» записанным процессом составления протокола в околотке. Протокола с обделавшимися Словарем и Малютой. Причем допрашивающий лейтенант, не ведая про «жучок», прикалывался в полный рост и к задержанным обращался не иначе как: «Фу, вонючий, а ответь-ка мне…»

Точно такие же кассеты с утра успешно продавались почти во всех торговых точках Виршей вплоть до булочных. А там, где на витринах по городу выставлялись видеокассеты, Ван Даммы, Сталлоны и Шварценеггеры уступили почетное место перекупленной у журналистов и растиражированной видеозаписи конвоирования обгаженных бандюков в ментуру. Фильму о том, что прозевал Леха, выведенный из «козелка» последним.

А кинокомедия выглядела так. Отпираются дверки автозака. Два омоновца, как положено, пыжатся по бокам. И вдруг Малюта как рванет вперед – и побежал, побежал! Ну омоновцы – быстрей за ним, подсекли, прыгнули сверху, по фиг им было, что Малюта мчался точняком в здание ментуры. У них рефлекс на догоняние. И вот тот омоновец, что оседлал Малюту, вдруг как подпрыгнет, будто током пронзенный. И дабы убедиться, что это не глюк, приспустил штанишки с поверженного Малюты. И перекосился в роже, будто старуха, обнаружившая в красном углу вместо иконы порнушную открытку… А телеоператоры вокруг хороводятся.

Тут из автозака и Словарь выгрузился. По его приказанию трое подчиненных обступили главаря стеной. Но из-за рывка Малюты утроивший бдительность лейтенант увидел в этом подозрительный момент. Почему это трое четвертого закрывают, почему четвертый руки на заднице сложил, типа недообысканное оружие шхерит? Лейтенант, бедолага, не разобрался, что там впереди с убежавшим.

Лейтенант в погоне за звездочкой распинал троицу и полез рукой в брюки четвертому. Типа – ага, попался?! Тут Словарь как прекратит бороться с собой, как сдастся! В общем, далеко не чистую руку вытащил из брюк Словаря лейтенант пред жадные линзы телекамер.

Это на самом деле и был тот фильм, про который столько талдычил корешам Сергей Шрамов, на съемки которого Шрам угрохал столько капусты. И главными героями кинокомедии стали не Леха. и даже не дядька Макар, а Словарь с Малютой. А то, что в конкретном ларьке вместо продавца оказался Леха, так это Шрам просчитал ситуацию. Нетрудно было врубиться, что обкакавшиеся в буквальном смысле отморозки начнут восстанавливать авторитет с главного рынка.

А тем временем над рынком плыли особо душистые моменты составления протокола;

– Значит, так и пишу: «…Вышел размяться, тут налетели омоновцы, засунули в кузов. И тут-то мой живот как прихватит…»

Аудиоподслушка была подстраховочкой. Сергей не очень верил, что фильм удастся, и именно поэтому велел Лехе впендюрить в ментуре «жучка». Ну а когда выгорело и там и сям, не выбрасывать же качественный материал?

– Вон тот! – дернул за рукав Словаря Малюта. – Вон тот старый лось нам с утра перед стрелкой шашлык готовил! – и ткнул пальцем в толпу, где до сих пор подбрасывал шуточки дядька Макар. Легкоузнаваемый – светловолосый, плешивый, обрюзгший и весь в веснушках.

Эх, не вовремя дернул Малюта Словаря за рукав. Словарь уже не соображал ни шиша. В черепе Словаря кипели мозги и из ушей шел пар. В общем, под руку Малюта Словарю подвернулся. В общем, со всей дури зарядил осатаневший Словарь Малюте меж рогов и рубящим просторы шагом направился к серебристой «бээмвухе». А Малюта так и остался оклемываться в грязной луже среди смятых стаканчиков из-под мороженого.

Тут и до Филипса дошло, что происходит непонятка. Филипс снял наушники, прислушался… Сунул голову в окошко:

– Эй, брателло, скоко стоит такая кассета?

 

Глава 9

На деревьях чирикали птички. Солнышко ласковым котенком терлось о щеку. В этот раз, следуя в офис, Сергей Шрамов не озирался воровато по сторонам, не срисовывал, где в округе и с каким умыслом припарковалась чужая машина и кто в ней дежурит. Он мурлыкал под нос фокстрот. В кои-то веки у него было хорошее настроение, и ему даже казалось, будто тусующиеся по своим обыкновенным делам жители Виршей все как один улыбаются. Туфта, конечно, но приятно.

Сергей издалека засек мнущегося у родного офисного подъезда Леху, а Леха издалека зафиксировал Шрама и по-мальчишески несолидно, резво кинулся навстречу. Дорогой ниспадающий благородными мягкими складками костюмчик был Лехе будто корове седло. Зря электрик сменил кожаную куртку. А может, пообвыкнется?

– Тут такое дело, – вроде как смущенно начал подсуетившийся Леха. – Короче, там пацаны пришли. – Шрамов не остановился, и Лехе пришлось на ходу: – Пришли на работу проситься. Что с ними делать?

Шрам откровенно заржал:

– Все пришли?

– Ну, понятно, не черные. И без Словаря с Малютой.

– А Пырей?

– И без Пырея.

– А ты им что?

– А я говорю: короче, как Храм решит, так и будет. А Храм, говорю, человек очень суровый. Поэтому, говорю, лишний раз чихнуть не смейте.

– А они тебе что?

– А они кулаками в грудь стучат, дескать, давно хотели не под своими козлами, а под приличным человеком жить.

– А ты им что?

– Ну тогда я их взял и построил.

– Как построил?

– Реально построил. По ранжиру.

Шрамов снова откровенно заржал и не помешал Лехе распахнуть перед бугром, то есть ним, Сергеем Шрамовым, дверь родного офиса.

Свежеотгроханная прихожая, пупырчатые обои, подвесной потолок и прочие евростандартные, как обязывает положение, примочки. Еще одна услужливо распахнутая перед носом дверь. Вся низовая братва Виршей тут же без лишней команды вытянулась по стойке «смирно». Рожи – бычье бычьем. Стрижки как у больных педикулезом, оскалы – тупые, будто мухоморов нажрались – так стараются выглядеть крутотой. Сергей чуть за пузо от смеха не схватился, но заставил себя сдержаться. Пусть ржачка предательски выкручивает челюсть, коль эти пациенты хотят увидеть грозного батьку Махно, они его получат по полной схеме.

– Ну что, окурки, довыделывшшсь? – очень страшно свел брови Шрам и ткнул пальцем в грудь самого низкорослого и хлипкого, то есть-последнего в шеренге. – Ну-ка доложись, кто таков?!

– Гречкин… Игорь Моисеевич, – промямлил боец и вжал голову в плечи, ожидая вспышки немотивированного гнева от безжалостного урки. А ведь только вжав голову воин сравнялся с Сергеем ростом. Был этот боец не по-быковски, а по-клерковски пострижен и в одежде неразборчив. Или это только на его плечах шмотье так висело? Во всяком случае не было похоже, что Гречкин упакован в «Версаче». И этой непохожестью отдаленно напоминал Леху.

– Что ты мне паспорт диктуешь? Ты мне погоняло напой! – Да уж, не одни брюки износятся, пока мальцы выйдут в люди.

– Ридикюль, – еще более кислым голосом промямлил боец. И поскольку часть ополченцев подхалимски заржала, поторопился объяснить: – Я у Словаря финансы вел.

Шрам очень неласково посмотрел на другой край шеренги, откуда раздался гаденький смех, и заскрипел паркетом вдоль строя туда. Леха на правах зама по электрическим вопросам затопал по левую руку. Леха хотел доложить, что вот этот мордоворот приволок на горбу аж из-под Мги в заготконтору Малюты сто двадцать кэгэ алюминиевого провода; Малюта как увидел такой весовой рывок-рекорд, тут же завербовал битюга. А вот у этого пацана кликуха – Шишкин; не потому, что классно рисует, а потому, что вместо «бабки» всегда говорит «шиши». Но Леха за командиром не успевал.

Точно посреди шеренги стоял парень, успевший с момента появления босса сдвинуть с черепа на шею наушники, но не успевший вырубить спрятанный в кармане плейер. И теперь из наушников тонко зудело комариным писком.

– Это Филипс, – посчитал нужным сбоку подсказать Леха. – На музоне прется прямо по-черному.

– А как он вообще? – сделал Сергей такое выдающееся и одновременно суровое лицо, будто решает в голове шахматную задачу из матча Каспаров – Карпов.

– Ну, короче, без западла, – вполголоса подсказал Леха.

А другую оценку от Лехи и трудно было услышать. Добрый парень в душе был боксер Леха, вместе с этими обалдуями в школу ходил, вместе девок лапал, а теперь искренне пытается помочь заблудшим овечкам.

Тогда Шрам надвинулся на шеренгу и, улепив Филипса за грудки, выволок на шаг вперед;

– В каком году погиб Виктор Цой?

– В девяностом! – испуганно рявкнул меломан, ни жив ни мертв. Еще он верняк крепко бздел за неуставные патлы до плеч. Он здесь единственный не имел бритого затылка.

– Молодец! Стать в строй. – Сергей переместился дальше вдоль шеренги, нашел-таки того битюга, который позволил себе смех в строю. – Ну-ка два шага вперед! – Теперь Сергей корчил рожу, будто собирается почикать пацана на консервы. Типа никто не забыт, ничто не забыто. А то, видишь, хихоньки развел в строю. Салабор!

Братан вышел и загорланил в дебильной манере морпеха из голливудских фильмов:

– Погоняло – Шатл! Был при Малюте правой рукой!

– Дрочил ему, что ли? – хмыкнул Шрамов. И хотя был на полторы головы ниже громилы, выглядело так, будто тот Сергею в пупок дышит.

И теперь уже открыто заржали все новобранцы, по-провинциальному еще таскающие на себе цепи, гайки и прочее рыжевье.

– Ша, – не слишком грозно, больше для порядка, приструнил Сергей и зарядил Шатлу следующий вопрос: – А ну-ка, крутой, хвались, мотал ли срок?

– Пятнадцать суток, – из-под поникшего лба прогундел Шатл и, видя, что над ним снова готовы заржать, уточнил: – Два раза!

– М-да, – покривился Шрамов. Типа урытъ такого – весь день потом отмываться, так что живи, лошарик, пока я добрый. – Работнички, мать ети! – и уже обратился ко всей бригаде бравым полковничьим голосом: – Есть кто знакомый со скамьей подсудимых?

Вперед вышли четверо человек, и, как ни странно, среди них был Ридикюль.

– Два года условно. За валюту, – ответил он на немой вопрос Шрама.

Теперь над Игорем Гречкиным уже никто не решился насмехаться.

– И правильно, что не ржете, – на абсолютно полном серьезе отчеканил Сергей. – Тем, кто пайку хавал, у меня особый почет. Думаете, я в ваши кондовые Вирши завернул хрустов по-легкому настричь? Хер тому в грызло, кто так думает. Я здесь – чтоб городок на понятия поставить! Будем отныне по правильным законам жить, будем ответы держать, будем в общак честную долю отстегивать. Всем ясно? Я дважды повторять не буду.

Один из выступивших – Губарь – размечтался, как Храм сейчас его спросит, за что, мол, чалился. И тут Губарь на чистой фене обрисует, как косил на трассе под гаишника и обметал шоферюг – такой он умный. И, могобыть, Храм назначит Губаря своей правой рукой, а этот промокашка Леха отодвинется в шестерки. Но Сергею Шрамову обрыдло корчить из себя Григория Котовского. У него сегодня еще имелись неотложные дела. Поэтому Шрам обернулся к Лехе:

– А дядька Макар здесь?

– Туточки я, – тут же переступил порог старый жулик. Походка хиляющая, грабли по карманам, будто перышко дежурят, только рожа не в резонанс. Рожа довольная и лоснится, будто у прижившегося в рыбном магазине кота.

– Тебе помощники нужны? Выбирай, – сделал широкий жест Сергей.

Теперь, раз такое дело, настал черед прошвырнуться туды-сюды перед необстрелянными пацанами матерому рябому старцу. Нужны ли были ему подчиненные по его задачам – шут знает. Но кто ж откажется на халяву покомандовать? Чем-то Макару приглянулся Филипс.

– Ну-ка ответь мне, Филиппок. – Оказывается, дядька Макар пошло подслушивал под дверью и уже запомнил имя меломана. – За что менты людей хапають?

– Берут не за что, а потому что, – четко ответил музыковед. А забытый плейер продолжал пойманным воробьем тонко чирикать из кармана.

– Неплохо, хлопче, – осклабился дядька Макар, полез в чужой карман и выключил игрушку. – А теперь подскажи, в якому углу тебя трахнуть? – Обрюзгшее хайло дядьки стало твердым и непрозрачным. И фиг врубишься, шуткует он или в натуре опустить музыканта собрался?

Пацаны аж дыхание затаили. А может, следом за Филипсом их черед придет?

– Вон в том, – без запинки указал под потолок на верхний правый угол Филипс.

– Гарно отмазался, – одобрительно хлопнул старик бойца по плечу и обратился уже к Сергею: – Кажись, цэй парубок мне в ученики сгодится.

– Пусть так и будет, – огласил начальственное мнение Сергей Шрамов и теперь решил отобрать и для себя одну конкретную штатную единицу: – Эй, Радикюль, а ну-ка ответь, что есть самое заморочное в бухгалтерском деле?

– Проводки, – отлетело от зубов бывшего валютчика.

– А ну-ка повтори скороговорку: «Расскажи мне про проводки, про проводки, про проводки, про проводочки свои».

– Расскажи мне про проводки, про, проводки, про проводки, про проволочки свои, – более-менее без запинки повторил последний в шеренге.

– Ну, значит, и быть тебе в нашей фирме главным бухгалтером, – вяло, типа прощаясь, махнул рукой Сергей. – На посошок – важное правительственное сообщение. Касается всех. Беспредел на улицах прекратить, не быковать, пойманный в натуре будет кастрирован на месте без суда и следствия. Я объявляю «Месячник вежливости»! – И страшный суровый урка намылился скрыться в родном директорском кабинете.

Запустив такую пулю, Шрам имел в виду следующее: местный главный, но теневой бычара, некий Виталий Ефремович, спецом нагоняет в Виршах кипеш, чтоб обтяпать шуры-муры по комбинату. Шрам пока не выдумал идеальный план победоносной войны за здешнюю нефть. Поэтому разумно хотя бы сдувать закидоны противника. Авось кривая вывезет в ягодные места.

Пусть пинки получатся не убойные, но можно, например, хотя бы на том поиграть, что комбинат уходит по безналу слишком подозрительно дешево. Ах, гоните – в Виршах опасно? За базар отвечаете? Секи, начальник, бычье давно перековалось и теперь готовится поступать в Институт культуры.

Но когда беспредел на улицах вдруг станет на руку Сергею Шрамову, тут уж – мама не горюй!

– А остальные? – растерянно спросил Леха.

– А остальные… – Шрамов, притормозив, картинно задумался, покумекал так и сяк и решил, что Антон пока обойдется без помощников. Тем паче, что до сих пор Шрам держал Антона особняком (снял под хакера хату и все такое). И даже и Леха и дядька Макар о том, что на Шрама пашет некий компьютерщик, не догадывались. – А остальные, – в последний раз за знакомство криво ухмыльнулся Сергей, – пусть идут работать на нефтеперегонный комбинат.

Строй зашатался. Пацаны зашушукались, самые отважные посмели открыть варежку:

– Не гони нас, Шрам!

– Нас же город застебет!

– Мы оправдаем!

– А кто сказал, что я вас гоню? – сыграл непонятку Сергей Шрамов. – Кто сказал, что такая бравая грядка мне лишняя? Остальные под началом Лехи отправляются на комбинат. И там, на нашем любимом нефтяном производстве, вы, бакланы, должны в кругу работяг повести агитацию против гнусных америкашек, желающих наш завод оттяпать. Ваш энтузиазм будет оплачиваться из моего кармана. Халявы не потреплю. Среди вас члены профсоюза есть?

Толпа растерянно загубошлепила.

– Как нету?! Вы что, не знаете, что профсоюз – это защитник рабочего класса? Немедленно чтоб все вступили! Леха, проконтролируй! – Шрам устало зевнул. – Тогда так: сперва всем вступать в профсоюз. Есть у нас в городке такой правильный человек – Андрей Юрьевич. Его уважать как меня и только по имени-отчеству обращаться! И чтоб без бычьих словечек, иначе секелем нахавырю! Так вот, Андрей Юрьевич вам прочитает популярную лекцию – кто есть на самом деле наш главный враг. А далее уже, как говорилось, вперед и с песней на ту родную проходную, что в люди выведет всех нас.

Шрам ни на миг не сомневался, что после такой громкой объявы его планы подписаться за профсоюз станут широко известны. Шрам прекрасно врубался, что до сих пор были детские игры, а серьезный махач только начинается. Шрам в полном сознании прикидывал, что прежде прятавшиеся за шпаной темные силы теперь просто обязаны сделать ответный ход. И надеялся, что готов к этому.

И ответный ход не заставил себя ждать.

* * *

– О! Какими судьбами? – Майор подобострастно поймал протянутую руку своими и затряс ее, шелестя спущенными подтяжками. Прохиндейская рожа майора расплылась в столь радушной улыбке, будто не существовало для него большей радости, чем лицезреть и трясти клешню столь дорогого гостя. – А я тут по-домашнему. – Как бы оправдываясь за неуставной затрапезный прикид, майор потащил гостя в кубрик.

– Как говорится, давно не виделись, Иван, – предъявил в улыбке зубы Виталий Ефремович и уверенно шагнул в спертый воздух кубрика.

Он не мог не поморщиться, узрев, во что майор превратил нутро новенького катера за какую-нибудь неделю. Все те же шкурки от колбасы и бананов, пробки и пепел на ковролине. Пятна, пятна, пятна от пролитого из консервных банок масла.

Следом за Виталием Ефремовичем, твердо ставя ноги на рифленые ступени трапа, в кубрик спустились Словарь, Малюта и Пырей. Иваныча от такого нежданного явления прошиб пот по всей спине. Даже задница мокрой стала.

– Что ж вы такой толпой-то? – растерянно прошамкал майор. – А вдруг видел кто?

– Не дрейфь, проверялись, – хмыкнул Словарь без прежнего почтения и водрузил на столик полиэтиленовый пакет, в котором вкусно шуршало и смачно звякало.

Свою кликуху Словарь получил, потому что женился на интеллигентной бабе – Словаря тянуло на интеллигентных. Но она больше в словарях рылась, чем на кухне горбатилась, вот они послал ее подальше. А кликуха прилипла.

– Отмечать наш профессиональный праздник будем, – процедил из-за спины Виталия Ефремовича Малюта, и по его голосу было не просечь, с угрозой это сказано или обыкновенно.

– Ну тогда присаживайтесь, гости дорогие, – попытался изобразить из себя гостеприимного хозяина мент и суетливо стал сгребать на газету мусор со стола. – А какой праздник? День строителя?

– День животновода, – обозначил свое присутствие Пырей. Его хищный острый нос сперва приценил все углы в кубрике-каюте, прежде чем Пырей нашел себе откидную баночку у трапа и сел.

– Не понял юмора, – посмел сказать Иваныч.

– Праздник мокрых штанов, – объяснил Виталий Ефремович. – Как пишут в красивых книгах; «Праздник похороненных надежд».

Слово «похороненных» Ивану Иванычу очень не понравилось, и он инстинктивно поскреб ногтями кадык:

– Ну, обыграл нас этот Храм. Так это только пока. Он ведь, пока лепил горбатого, восемь раз подставился. И мне теперь осталось только взять его тепленького под белы рученьки. Так что, гости дорогие, все путем.

– Все путем, – загадочно повторил за ментом Малюта и не чинно, а вверх тормашками высыпал содержимое пакета на стол: пузырь «Синопской», банка оливок, хлеб, буженины с полкило.

– Все путем, – тоже повторил глухо Словарь, выдвинулся вперед и одну за другой стал выставлять из карманов на стол литровые бутылки «Бифитера». Первая, вторая, третья, четвертая… пятая.

– Куда ж столько?! – всплеснул руками Иваныч. – Тут до поросячьего визга упиться можно!

– А нам визжать по-поросячьи только и остается, – так никуда и не присел брезгливо морщащийся Виталий Ефремович. – Повизжим за упокой похеренных надежд.

– Виталий Ефремович… – Иваныч позволил себе возразить, хотя недобрые предчувствия заставляли горло сипеть. – Не все так кисло, как кажется. Теперь Храм у меня в руках. И я уже подписал бумагу о его задержании. Завтра утречком мои лейтенантики наведаются к нему в офис…

– Что-то дочка твоя тебя навещать перестала, – отмахнулся от подробностей Виталий Ефремович. – Не любит?

– У молодых своя жизнь, – по инерции ответил майор и запоздало напрягся: – А при чем тут моя дочь?

– Так, к слову. Не бери в голову. У тебя в этом гадюшнике чистые стаканы найдутся?

Иван Иванович вздохнул облегченно и засуетился:

– Стаканы? Это я мигом, – пошарил в подвесном шкафчике. Не нашел. Поглядел на полке. Не обнаружил. Двинулся к шкафчику между Малютой и Словарем.

И тут Малюта со Словарем подхватили мента под локти и со всего маху двинули лбом о переборку. И так три раза, чтоб не рыпался. И усадили меж собой уже совершенно другого Иваныча, обломанного и завявшего.

Пырей в свою очередь живо поднялся с места и достал из широких штанин рыжий медицинский шланг и веселенького цвета пластмассовую воронку.

– Глотай! – сунул он конец шланга в зубы майору.

– Ребята, зачем? – пуская кровавые пузыри, загундел плавающий глазами Иваныч. – Не надо. У меня все на мази. У меня бумаги на Храма подготовлены. Он восемь раз прокололся. У нею целый букет статей, завтра утром я к нему в офис лейтенантов отправлю. А если со мной что случится, так в Вирши комиссия нагрянет. Такой кипеж поднимется!…

– Глотай! – почти ласково потрепал Иваныча по обвислым щекам Виталий Ефремович. – Нам у тебя немного желудочного сока для анализов надо взять. А потом мы спокойно, без обид жахнем. И завтра утром ты спустишь свору своих лейтенантов на Храма. А пока глотай, – и прозвучало это как-то почти убедительно. Почти умиротворяюще.

И Иван Иванович сам не въехал, как заглотил шланг. И теперь уже Словарь, нашупав на столе поллитровку, саданул ею наотмашь майора по темечку. Бутылка осталась цела, а майор обвис – с рыжей макарониной шланга изо рта.

Но недолго сам по себе болтался второй конец макаронины. Изловив его, Пырей примайстрячил воронку и вопросительно посмотрел на Виталия Ефремовича.

– Гаси, – равнодушно дал отмашку Виталий Ефремович и отвлек глаза на перстенек, камушек которого забавно ломал свет. – Он правду говорил – если с ним что случится, в Вирши важная ментовская комиссия нагрянет. А нам только того и надо. Кто последнюю неделю городок на уши ставил? Храм. На кого Иваныч на завтра ордер подписал? На Храма. Кто сегодня по злобе блатной Иваныча жестоко завалил? Как ни крути – опять Храм. Так что не тормози.

И получивший благословение блондинчик Пырей начал заливать в воронку одну за другой вскрываемые и подаваемые ему литровые пузыри алкоголя. Одна бутылка, вторая…

Виталий Ефремович не стал просвещать подельников, что по гамбургскому счету ему, крутому быку, на какого-то зачетного урку Храма начхать с высокой полки. Гораздо острее жглись следующие вилы: после ставшей знаменитой на весь Северо-Запад стрелы (где подельники испачкали брюки) в Виршах круто ломанула вниз «кривая преступности». Быстрее, чем член у ветерана после одной палки.

Это еще не зачеркивало бизнес Виталия Ефремовича, но уже начинаю штормить. И срочно требовалось восстановить укачавшийся «престиж» городка. А что может быть беспредельней, чем смерть наглая главного мента? И, если со своими «обязанностями» не справился живой майор, пусть за него отдувается майор мертвый.

Сначата Иваныч рыпался как мог, сучил ногами, блеял, булькал, захлебываясь, дико вращал красными глазами и пускал сопли. Но Мал юта со Словарем держали майора под руки надежно. Но Пырей, знай себе, заправлял воронку остро пахнущим джином.

Вторая бутылка, третья бутылка, четвертая…

Иваныч обвис и поник. Виталий Ефремович, брезгливо морщась, пощупал пульс и отстранился.

– Водяра его погубила, от водяры и подох.

– Все? – обрадовался замаявшийся Пырей.

– Кажись, амба. Сердце стало. – Виктор Ефремович потянулся и сладко зевнул. – Но ты все равно доливай. Не пропадать же добру.

…Четвертая бутылка, пятая бутылка.

– А эту туда же? – кивнул Пырей на оставшуюся на столе ноль-пять «Синопской».

– А эту не тронь, – вдруг подал голос Малюта. – Нам старого ментовского кореша чем-то помянуть надо, – и убрал поллитровку в карман кожаной куртки.

– Приберите все тут, – двинул вверх по трапу разом заскучавший Виталий Ефремович. – Хавку соберите и проверьте, чтоб пальцев не оставалось.

«И на хрена я столько времени путался с этим рохлей майором? – корил себя Виталий Ефремович. – Сразу надо было забивать самую реальную стрелу с Храмом. Подогнал бы реальных бойцов, а не этих клоунов Словаря и Малюту, – остались бы от Храма рожки да ножки. И ведь по первах вычислить его была не проблема, городок-то масенький. Теперь труднее – каждый второй ларечник за него под трактор ляжет. Ну ничего, одного конкретного человека я пригласил-таки, вот-вот прибудет. И даже хорошо, что он не из быков, а из профи. Спецназ он там или кто? Выполнит работу без шума и отвалит с концами».

 

Глава 10

Как ни крути, а генеральный папа все-таки испоганил настроение Сергею Щрамову. Хвалил за усердие, руку тепло жал, а в глазах оставались глыбы льда размером с Эйфелеву башню.

Прибывший в Питер Сергей зарядил скудную пока долю в общак, доложился о запутках, о ситуации на комбинате, о том, что снова оказался в бегах. Сергей отрапортовал, что собирается предпринять, и оценил свои шансы пятьдесят на пятьдесят. Господин Хазаров больше слушал, чем задавал вопросы. И цыкал на подчиненных, если вопросы собирались задавать они. И у Шрама осадком осталось, что верховный папа ждал еще чего-то и не дождался. Например, доклада о делах, не имеющих отношения к Виршевскому нефтеперерабатывающему комбинату. Но таких дел за Шрамовым не было.

А потом еще подлил масла Урзум с дебильными подначками, типа, не объявлялись ли в Виршах сестрорецкие типа пытать Шрама за эрмитажные списки? А Шрам про эрмитажную ботву уже ведь и мыслить забыл.

И как-то само собой Шрамова завернуло в привычный ночной бар.

Почти все столики были свободны, и надо же!… В углу у запотевшего огромного – до потолка – окна, за которым чесали опрыскиваемые питерской непогодой фраера и проносились, слепя фраеров фарами, лайбы, сидела она. А ведь Сергей будто ждал чего-то такого. И подошел, словно и не расставались.

– Будем и дальше пить текилу? – спросил Шрамов чуть более хриплым, чем обычно, голосом.

– А что мы с вами пили в прошлый раз? – Она вроде бы и не удивилась его появлению над душой. Она тоже встретила его, словно и не расставались. Она еще некоторое время смотрела в окно, будто там кипела настоящая жизнь, в которой ее не ждут, в которой ей нет места.

Бармен мельком взглянул на них, затем выбрался из-за стойки, шаркающей походкой подошел к столику и вытер его. Парня явно мозолила скука. Парню явно хотелось покалякать с приличными посетителями.

– Сервис растет, – удивленно отметил Сергей, ведь надо было с чего-то начинать разговор. Оглянулся, нельзя ли где пристроить влажный плащ.

– Не тот столик, – все еще глядя сквозь стекло на улицу, сказала, как пропела, своим неподражаемым ангельским голоском Алина. – В прошлый раз мы трепались у стойки. Сядем опять туда же.

Шрамов понимающе улыбнулся:

– Вы суеверны?

– Не каждый день. Только по понедельникам, средам и пятницам. Ну еще, конечно, нечетные числа, – опять как пропела, сказала она.

– Точно, – вдруг подал голос бармен и перестал тряпкой наводить глянец на столе. – В прошлый раз вы сидели у стойки.

– Тогда точно следует пересесть, – улыбнулся и взял за руку Алину Сергей. – Не стоит нарушать традицию.

Когда они устроились, Шрамов спросил бармена:

– Ты помнишь, что наливал нам в прошлый раз?

– Текилу, – не заморачиваясь на раздумья, ответил вернувшийся на главный пост бармен.

– Не вижу причин нарушать традицию. – Шрамов покосился, как отнесется к этой идее Алина, и заговорил длинно, боясь, что повиснет пауза. А кому охота, чтоб лишний мент родился? – Как можно быстрее надо проверить, не выдохлась ли текила за это время. Две текилы по сто, и сразу же налей по следующей дозе.

Бармен расстарался. Начикал лимон, подвинул соль, выбрал самые красивые рюмки.

– Тебе бы в службе социальной адаптации работать, – похвалила трудягу Алина.

– Я и работал. Парков по телефону убеждал не выпрыгивать в окно.

– Мало платили? – Шрам все же сбросил с плеч сырой плащ и охапкой водрузил на соседний пустующий табурет.

– Нет. Скучно. В чужих обломах нет ничего интересного.

– А вот Сергей любит других обламывать, – типа вскользь упомянула Алина о сорванном концерте.

– Хоп! – вместо слов Шрамов опрокинул в себя рюмку.

– Хоп! – согласилась она с таким уходом от скользкой темы.

– Все мы немножко обломанные по жизни, – заблудившись в личных мыслях, выступил не по должности бармен. – Иначе сидели бы сейчас под крышей дома своего.

– Где наш дом? Тут он или там? – уже точно не сказала, а пропела Алина.

– Не где, а когда, – вписал фразу Сергей.

– Уже скоро, – загадочно мурлыкнула девушка.

Шрам облизал с губ лимонный сок и глянул прямо в глаза Алине. И его пробило легкое головокружение. Он въехал, что обещали эти слова.

Казалось, певице было не важно, поймет ли Шрам ее намек, В убогой забегаловке она чувствовала себя без напряга. Свет приглушен, но тем не менее выдавал профессию двух дремлющих над джином с тоником девиц. И этот же свет делал девиц совсем старухами. Вряд ли и Серега при таких фонарях рисовался принцем. Алине же безжалостный свет был не страшен. Смелое ясное лицо не спрашивало, оно ждало…

Шрамов почувствовал себя не в своей тарелке, даже типа оробел. Ему в жизни не встречались такие девушки. Или женщины? Скажешь одно неправильное слово, и прогноз погоды переменится. Очень осторожным со словами следует быть, все равно что с оранжерейным избалованным цветком. Но глядя на это оранжерейное чудо, можно мечтать о чем угодно. И что угодно может сбыться.

Сергей вдруг обратил внимание, что и вторая рюмка Алины пуста.

– Мы не спешим? – участливо спросил он. Прочитал ответ в глазах напротив, прикончил свою вторую порцию и задал вопрос иначе: – По третьей?

– Если никто никуда не спешит.

– По третьей, – распорядился Сергей минутой назад осознавшему свою навязчивость и вежливо отодвинувшемуся бармену.

Тот красиво с высоты плеснул кактусовую водку в рюмки, а соль и лимон у клиентов еще оставались. Порывшись в недрах прилавка, бармен выложил пачку «Кэмела», причем «Кэмела» без фильтра.

– Правильно? – подмигнул он Сергею.

– Типа, я их в прошлый раз курил?

– Я думал, это самое то, – растерялся бармен. Он очень хотел угодить, в общем-то, не в расчете на щедрые чаевые. Пообщаться с приличными людьми хотелось бармену. Такая промозглая и унылая погода на дворе, что хоть сам звони в службу адаптации. Закосить, что ли, под решившего поймать Золотую Муху нарка? Пусть отговаривают.

– Нормально, братан, будем считать, что это самое то. Сегодня никто не должен обломаться.

– Будем надеяться, – загадочно мурлыкнула Алина.

* * *

– В прошлый раз ты была какая-то другая, – выдохнул струю сигаретного дыма Шрамов. – Злее, веселее, заводнее.

– Это плохо, что я всегда другая?

– Нет. Только приходится заново знакомиться. Девушка, меня зовут Сергей Шрамов. Можно – Шрам. А вас? – Он жалел, что из-за бра, еле цедящего свет, не может видеть блеск ее глаз. Мысленно он назвал Алину стюардессой аэробуса «Отпад».

– Я та, которая тебя ждала с первой ходки. Я та, которой ты пел блатные песни под гитару под окнами родного дома вечерком на скамеечке. Я та, на которую ты истратил первый навар. И теперь ты, подонок, заявляешь, что не помнишь, как меня зовут?

Шрамов почувствовал на щеке нежные приливы и отливы ее дыхания. Без лишней скромности оно трепетало и стремилось навстречу. Невесомое и полное доверчивости. Чужая жизнь в чужой ночи. Чужая песня, случайно подслушанная им. И в его уставшем изношенном сердце запульсировала с новой энергией кровь.

– Обними меня, – попросила Алина музыкальным шепотом.

Он еще некоторое время полюбовался запрокинутым девичьим лицом и обнял Алину. И ее карельские глаза-озера поплыли навстречу. Аэробус «Отпад» порулил на взлетную полосу.

– Обнять тебя? – ласково прошептал он на самое ушко.

– Да.

– Обнять тебя? – прошептал он, ловя губами ее локоны.

– Да.

– Обнять тебя? – прошептал он, почти теряя сознание.

– Да. – Она сплела пальцы в замок на его спине и тоже нашла губами его ухо. – И чтоб тебя не потерять, я должна предупредить. Папа тобой очень недоволен. Я слышала его разговор с Толстым Толяном. Вопрос стоит очень остро.

И сразу смятые простыни, на которых лежал Сергей Шрамов, стали неудобными, горячими и шершавыми, будто песок под Учкудуком.

 

Глава 11

Подозрительная смерть главного мента Виршей не могла остаться безнаказанной. Никто не утверждал, что это верная мокруха, а не несчастный случай, но в щуплый городок нагрянула высокая мусорская комиссия с расширенными полномочиями. Офидиально – проверить, почему это последние полгода Вирши не вылазят из криминальных сводок. На самом деле – прояснить расклад с отбытием майора в лучший мир и загасить криминал в Виршах по полной схеме.

Только директору кабака «Пальмира» от появления комиссии было ни холодно ни жарко. Столовались чины в собственной ведомственной обжираловке.

Запах на складе «Пальмира» стоял – не очень. Как ни мудри, ни поливай пол из шланга, сколько ни сыпь химию и ни брызгай освежителями, мясо будет попахивать. И запах этот не будет похож на запах букета сирени.

Александр Павлович неловко (ловко при одной целой и второй деревянной ноге не получается) подшкандыбал к огромному промышленному холодильнику и захлопнул пудовую дверь. Затем начал черкать карандашом в блокноте, отмечая полученный товар.

Можно было свалить приемку продуктов на повара, но Палыч предпочитал все делать сам. Так оно вернее и надежнее. Вот читал он в одной газетенке, что в благополучной Франции проводили исследование и выяснили – если хозяин недоглядит и будет возможность безнаказанно что-нибудь стырить, то за свой моральный облик не поручатся семь из десяти французов. А что уж говорить о России? Здесь только дай, упрут все двенадцать из десяти работников.

Поэтому директор кабака «Пальмира» сам получал продукты от поставщиков, так оно вернее и надежнее.

Конечно, доход, который приносит ресторан в Питере, и доход, который приносит ресторан в Виршах, – это небо и земля. В Виршах за лангет десять долларов не спросишь и, как ни крути, из пирожного «эклер» больше пятнадцати рублей не выжмешь. Но все же, если с умом, то и в провинции жить можно. Жаль, комбинат чахнет, так бы с одних командировочных Палыч за год на расширение дела накопил.

Только что заведение в лице Александра Павловича получило пять первосортных замороженых свиных туш. Вот и запишем – пять туш по… И ба! Снова зад грузчика толкнул входную дверь подсобки. Двое работяг в черных передниках, низко склонившись над замороженной тушей, втиснулись в дверной проем. А туша-то тяжеленная, попробуй удержи ее, обмораживающую пальцы даже сквозь брезентовые рукавицы.

Палыч, как любой хозяин, виду не подал, что заказанный продукт уже получил сполна. Ежели грузчики напутали и на халяву прут шестую свинью, кому-кому, а ему от этого хуже не будет. В кругу друзей не щелкай клювом.

Сквозь стены пробилось убывающее ворчание отчалившего автосвиновоза. Что ж своих не подождали? Процокав протезом по склизкому жирному бетону, Палыч снова радушно распахнул дверь холодильника.

Вот так незаметно меняется жизнь. Раньше кладовщик грузчиков бы в упор не созерцал. Раньше кладовщик мог закобениться и послать работяг подальше. Пусть, например, они поваландаются полчасика, пока он чаи гоняет. Раньше всем верховодила инструкция, а теперь – живой рубль. Грузчики торопятся сдать, а Палыч – принять.

– Аккуратней, мужики, аккуратней, – с понтом, так и надо, возглавил директор «Пальмиры» процесс. Он бы даже подсобил надрывающимся ребятам, если б не нога.

Это ж сколько Палыч заработает на халяву? Чистого мяса, считай, килограммов сорок. А это двести порционных отбивных. Двести по полтинничку… Да всякий там навар супной с костей-сухожилий-хрящей… Да сало… Баков триста – четыреста выгорит. Мелочь, а приятно.

Темно в подсобке, лампочка в шестьдесят ватт и закоростевший прямоугольник оконного стекла под потолком положение не спасают. А мужики свистят носами от натуги. А мужики чуть не роняют шестую тушу. Но тем не менее она все ближе и ближе.

И все-таки не удержали. С деревянным стуком заледеневшее до хруста мясо грохнулось об пол. А мужики, вместо поднимать, выпрямились в полный рост, ухватили без лишних премудрых нежностей Палыча под руки, затолкнули в заиндевевшее, обросшее сосульками нутро холодильника и захлопнули там наедине с пятью мертвыми обезглавленными свиньями и Снежной Королевой. Только в последнюю секунду Палыч узнал в одном из разогнувшихся грузчиков Пырея. Остроносый, сухопарый, с пустыми голубыми глазами подонок.

– Фу, как здесь шмонит, – повел по сторонам острым крысиным носом Пырей и удовлетворенно грохнул об пол брезентовые рукавицы. Правая его лапа все еще была обмотана грязным бинтом, хотя орудовал Пырей ею уже как здоровой.

– Подбери, – угрюмо посоветовал напарник, специально выписанный Виталием Ефремовичем из Питера человек, и Пырея не потянуло ослушаться.

Изнутри в дверь холодильника застучали кулаки.

– Ишь, ерепенится, – предлагая посмеяться, заискивающе кивнул Пырей на белую железную, достигающую потолка коробку. Тут Пырей заметил осташгенные рядом с весами часы «Ситизен», и часы сами прилипли к рукам, потому что плохо лежали. Впрочем, делалось это так, чтоб подельник не заметил.

– Холодильник надежный. При Советской власти деланный. Выдюжит, – равнодушно определил питерский гость. Во внешности – ни единой приметной черточки, мозги опухнут, пока словесный портрет составишь. Разве что одно выпирающее качество: гибкий, как гимнаст, как провод от утюга, как сороконожка. Куда там Пырей с его хваленой гибкостью.

– Комы! Гады! Я таких в Афгане!… – приглушенно завопило из-за двери. – Я вас под землей найду!

– Точно, все там будем, – равнодушно определил питерский гость. Он не шутил.

– Скажи, где Храм прячется? И выпустим, – прижав рот к намеку на щелку, вякнул Пырей.

– Полчаса продержится, не больше, – осмотрев так и сяк холодильную громадину, равнодушно высказался питерский гость.

Из царства холода– донеслось скорее жалобное, чем грозное;

– Я таких, как ты, гнида, в Кандагаре об колено ломал!

– Ты назвал меня отморозком, – хихикнул громко, чтоб его было слышно внутри, Пырей. – А теперь сам станешь заморозком! – и оглянулся, приглашая питерского гостя вместе поржать над удачным приколом.

Питерский гость даже бровью не повел, не то чтобы улыбнуться.

– Сторожа он отпустил. Его люди приходят к двенадцати. У нас два часа форы. А больше получаса он не протянет.

– Тебе хана, если не расколешься, где Храм скрывается! – радостно сообщил сквозь большую железную дверь Пырей. Он еще прикидывал, не попробовать ли подбить коллегу пошуровать по сусекам? Но робел,

– Зря я тебя тогда из подвала выпустил, – прохрипело за железной дверью.

– Не зря! – не сдержался Пырей и пошел чесать перед обреченным инвалидом правду-матку. – Думаешь, я такой псих, что из мести тебя в льдинку обрекаю? Нет, это твой Храм – псих! Ох, вздыбится он, когда о тебе заиндевевшем услышит! Ох, пойдет дрова крушить! На горячке мы его и снимем!

– Пора. Пошли, солнышком побалуемся, – тихо и равнодушно определил питерский гость и поманил Пырея на выход.

Пырей не рискнул ослушаться. Зато трофейные часики тикали в кармане и грели мстительную душу.

* * *

«…По оперативным данным, до последнего времени в регионе действовали четыре преступные группировки. Однако в настоящее время активность проявляет только группировка под руководством некоего Сергея Храмова (отчество выясняется, словесный портрет выясняется, постоянное место жительства выясняется). Кличка – Храм. Ориентировочный возраст – 35 лет.

Изучение оставленных в разработке бумаг покойного начальника Виршевского районного управления внутренних дел Ивана Ивановича Удовиченко показало, что непосредственно перед смертью майор И. И. Удовиченко именно и занимался делом С, Храмова…»

Из докладной записки лейтенанта Яблокова на имя начальника специальной комиссии подполковника Среды.

* * *

Криминализированные будни Виршей достигли пика славы, и на городок свалилась суровополномочная ментовская комиссия, а с ней несколько оперативных бригад, наспех слепленных по всей великой Ленинградской области с бору по сосенке. Однако нефтяной комбинат пока оставался вне сферы внимания нагрянувших младших, средних и старших чинов. По территории комбината из цеха в цех шастали совершенно другой несексуальной ориентации, граждане.

Ремонтный цех был небольшой – метров сто квадратных. И на этих ста метрах громоздились токарные и фрезерные станки, и даже один зуборезный, с вертикальным валом. А еще на этих ста метрах хранились сложенные, как дрова, покрытые окалиной заготовки, свернутые бухты проволоки, перевязанные снопами стальные и латунные прутки. В общем, представитель брокерской фирмы еле нашел место, где почти не боялся измазать свой серенький плащик.

Протиснувшийся в запыленное окошко луч играл на замке новенького кожаного портфеля представителя. Больше во внешности представителя ничего блестящего и яркого не было. Этакая серая служебная мышка. Разве что глазки иногда нет-нет, да и заискрят, будто короткое замыкание в голове.

– Неправильно думаете, мужики, – вещал представитель перед бригадой ремонтного цеха. Он скопом называл всех «мужиками», хотя из семи трудяг трое были пусть и сгорбленные годами, но тетки. Он уже крепко посадил голос, потому как выступал минут сорок. – Неправильно! Сейчас наша гордость, наш нефтеперерабатывающий комбинат больше стоит, чем работает, То электроэнергию отрубят, то поставщики подляну кинут. – Представитель воровато зыркнул, как работяги слопали слово «наш» про комбинат. Прибитые жизнью тетки смотрели на агитатора сочувственно, будто на ищущего вымя теленка. Слопали и не заметили. – А все отчего? Оттого, что нет; настоящего хозяина. При коммуняках комбинат был как бы наш и как бы ничей. И толку не было, И теперь, когда его поделили, он как бы общий. То есть опять ничей. Вы ж не тупые, вы ж газеты читаете, а в газетах что говорят? Чтобы дело двинулось, нужны инвестиции. А кто ж их даст за так?

Самый старый в цеху – дед Михей, давно уже заслуживший три пенсии, но комбинат не оставивший, – окликнул агитатора с подоконника, где смолил «Приму»:

– Выходит, все это время, пока Гусь Лапчатый заправлял, мы как бы зря животы надрывали?

– Эдуард Александрович не виноват, – серьезно стал разъяснять представитель. – В восемьдесят девятом всем казалось, что стоит сказать: гоп – и все получится. Не получилось, законы экономики не позволили. Сами знаете, что оборудование устарело. Вот, например, я увидел в вашем цеху, что этот, как его, зубофязный…

– Зуборезный, – без подвоха подсказал дед Михей.

– …Спасибо. Зуборезный станок сделан в сорок втором году в Германии и вывезен в счет контрибуции. Разве можно успешно трудиться на таком оборудовании?! – спросил пришлый, искренне ища согласия в закопченном годами и трудом лице деда Михея.

– А что? – пожал плечами дед. – Хорошая машина. Надежная. Она еще всех нас переживет.

Представитель решил обминуть скользкую тропинку.

– Никто не спорит, станок хороший. – Представитель вдруг вспомнил, как у него месяц тому лопнула подвеска на собственной «тойоте». Чем не аргумент? – А вдруг какая-нибудь шестеренка полетит? Где вы ее заказывать будете и за какие шиши?

– Сами выточим. Делов-то, – хмыкнул Михей в прокуренные, цвета слоновой кости усы.

– Ну ладно, – решив, что занесло не туда, что пора сворачиваться, махнул рукой представитель. – Не об том речь. А об том речь, что ежели наш комбинат да оборудовать новой техникой, да заказами иностранными поддержать!…

Цеховые тетки неодобрительно зашикали на старика – вечно он баламутит, такую красивую речь мешает рассказывать.

– Среди вас, наверное, есть такие, кто продал акции нефтекомбината нашей фирме. Я ведь прекрасно понимаю, что вы это сделали не только ради денег. Вы ведь, когда принимали столь ответственное решение, наверное, хотели, чтоб акции попали в хорошие руки? К настоящему хозяину чтоб попали? А кто в нашем изменчивом мире может быть надежней американского хозяина? Вспомните, об чем каждый день твердит телевизор? О том, что американцы умеют вести бизнес. Вот и наша брокерская фирма «Семь слонов» теперь уступает пакет акций американцам не потому, что те больше платят. А чтоб сюда пришел настоящий хозяин!

– А вот еще говорят, – подал голос, нагло перебив увлеченного и взахлеб воспевающего новый порядок оратора, рослый плечистый парень, примостившийся на краешек подоконника рядом с дедом Михеем, – что американцы спецом прикупают у нас заводы и стопарят их, типа консервируют. Чтоб конкуренции меньше было для своих заводов. Это правда?

– Кто вам такое сказал?! – как за себя лично обиделся представитель, и в его бегающих мышиных глазках потухли только что родившиеся электрические огоньки. – Все определяют законы экономики. А покупать производство, чтоб потом заморозить – невыгодно. Но я о другом. О том, что если наш комбинат подлатать и обновить, то вы зарплату не в рублях, а в долларах получать будете. И это главное. И это решается именно сейчас: придет ли настоящий хозяин на наш комбинат или не придет? И во многом от вас самих это зависит.

– То есть, если я правильно въехал, – сказал парень, что примостился рядом с дедом, – если мы не захотим, то комбинат америкашкам продан не будет?

– Ну конечно, все не так, – тяжело вздохнул представитель, словно добрый врач в палате для тихихдушевнобольных. Он убил столько времени, а базар вернулся на старые дрожжи. Агитатор посмотрел на часы. – Меня еще ждут в литейном цехе. Давайте, я завтра вернусь к вам и мы продолжим этот разговор.

– А чего ж не поговорить с дельным человеком? – за всех согласился дед Михей. – Давайте.

– Значит, на завтра договорились? – к неудовольствию чувствуя, как саднит надорванная глотка, заторопился представитель. – Значит, я завтра вернусь к вам снова. А сейчас не покажет ли мне кто-нибудь, как пройти в литейный цех?

– Слышь, паря, – толкнул дед Михей в бок локтем рослого соседа. – Проводи человека в литейку, а то еще заблудится, – говорил он эти слова без всякой подначки. Сразу было видно, что честно заботится.

– А че ж не проводить? У меня, кстати, пара вопросов по теме имеется, – оторвал зад от подоконника парень и двинул на выход, играя налитыми плечами. Не тот выход, которым попал в цех представитель, а в другом конце ста квадратных метров.

Стараясь не зацепиться об со всех сторон торчащие зазубрины и заусеницы на металлических болванках, осторожно переступая через горы радужной стружки, вжимая голову, чтобы не долбануться о крюк кран-балки, представитель последовал за проводником.

– Не-а, – сокрушенно тряхнул седыми усами дед. – Чует мое сердце, не вернется он к нам завтра, – сказал это дед Михей вполголоса, чтоб не обидеть пришлого человека. Усы деда Михея грустно поникли, как моржовые клыки.

А пришлый человек, то есть представитель брокерской фирмы, следом за рослым парнем вышел из цеха. Было где-то три часа пополудни. Солнце продолжало бодаться с тучами с переменным успехом. Снаружи нефтяная вонь першила в горле сильнее, чем в цеху.

Место, куда представитель попал, ему сразу не понравилось. С одной стороны стена в колючей проволоке поверху, с другой – груды, горы, Пиренеи стружки. Синей стружки, витой, как волосы у негра; белой стружки, начесанной, как рыбья чешуя; желтой стружки, собравшейся в тугие диванные пружины.

И тут рослый парень с разворота зарядил представителю в пятак. Только из сопатки сопли пополам с кровищей чвыркнули бахчисарайским фонтаном. И представителя унесло в колючие и острые груды, горы и Пиренеи стружки. А парень еще пару раз пнул ногой, расстегнул штаны и помочился на выпавшие из новенького портфеля бумаги.

– Неубедительно агитировал, – как бы в оправдание своим действиям и совершенно беззлобно (точно так же беззлобно, как выступал дед Михей) сообщил парень распятому на стружках представителю и вернулся в цех.

* * *

«…При расследовании причин, приведших к смерти начальника Виршевского управления внутренних дел Ивана Ивановича Удовиченко, родившегося в Степанакерте 23.06.47, результаты экспертизы можно трактовать двояко. Зарегистрированное главврачом Виршев-ской районной больницы Вахташом Шотавовичем Габуни отравление питьевым спиртом при повторном вскрытии трупа подтвердилось. Однако на теле потерпевшего обнаружены следы неоднократных побоев, имеет место и черепно-мозговая травма…»

Из докладной записки лейтенанта Готваника на имя начальника специальной комиссии подполковника Среды.

* * *

По Виршам чуть ли не строем днем и ночью, и в солнце и в непогоду колбасились пришлые менты: без счета и старших, и младших ментов. Сергей просрас Виталию Ефремовичу в этом вопросе. Вирши все-таки стали официальной криминальной столицей Ленобласти. Сергей просрал еще круче – он числился главным подозреваемым по эпизоду о насильственной смерти Ивана Ивановича Удовиченко. Заметут – вышак гарантирован.

Через полчаса наблюдения за окрестностями из кустов жасмина не заметивший ничего шухарного Сергей отпер дверь квартиры и ступил во мрак. Затравленный, дальше некуда. Завтра он сменит малину, слишком часто здесь мозолился. На самом деле – всего четыре раза. Но сегодня напоследок выспится. Спать ему хотелось до обморока. Так и представлялось – сейчас нашарит выключатель и врубит свет, жрать не станет, только сбросит туфли и прямо в одежде рухнет в койку. И пусть весь мир катится подальше.

– Не надо включать свет, – спокойный и ровный, словно не человек говорит, а радио, голос остановил руку Шрамова, лапающую стену в поисках выключателя.

Это было неприятно, будто у тебя на руках очко, а у банкующего два туза; это было нерадостно, будто в спальный мешок залез скорпион; это было стремно, будто по амнистии тебе не списали трешник, а набавили четверик. Спать, мать его, тут же перехотелось навсегда. Сергей Шрамов постарался бесшумно переместиться на пару шагов вдоль стены подальше от выключателя. Пусть тот, кто в темноте прячется, нечетко шарит, где в данный момент находится хозяин квартиры.

– И рыпаться не надо, – засмеялся с такого дешевого маневра невидимый. – Свет включать не надо не потому, что я прячу свое лицо. А потому, что я сюда попал десять минут назад и обнаружил на кухне включенный газ. В смысле – без огня. Я форточку-то открыл, но не уверен, что уже все выветрилось.

– Что-то я ни фига не чувствую? – пошмыгал носом Сергей. – А может, все же ты гонишь? А может, на самом деле ты не жаждешь, чтоб я рожу твою узнал? – Незачем было просвещать темноту, что Сергей топтал жасмин полчаса, а с другой стороны сторожил те же полчаса ушлый Макар. Так что «десять минут» – лажа бессовестная.

– До чего ж с вами, урками, неприятно общаться. Все-то у вас «рожи» да «хари»… Не разглядел бы ты мое лицо даже при дневном свете! Я в приборе ночного видения. И кстати, ствол у меня в руке с глушаком последней модели.

Шрам мысленно представил, что вот где-нибудь в темноте сидит или стоит человек, нацепив коробку, похожую на противогаз. Так и захотелось сказать: «Ну и рожа у тебя, Шарапов!» Но не сказал – слишком примитивно.

– Ложил я на все с прибором! – включил нагляк Шрамов, однако свет врубать решил погодить. – Ну-ка говори, что ты за птица?

– Ну чтоб упростить беседу, объясню – я представляю интересы очень серьезных людей. Их уровень – не разборки, а политика. Слыхал ты что-нибудь про белорусскую мафию?

– Ага. Героин из картошки вместо крахмала гонят.

– Зря хамишь. Вот ведь есть мафия хохлов, и никто не удивляется. Есть еврейская мафия, и об этом все знают. А разве это круто, если все знают, что есть такие организованные преступные группировки? На мой взгляд люди, об которых никто ничего не знает, стоят гораздо круче? Согласен?

– Чтоб я спорил?

– И сам пораскинь умишком – в Питере сто тысяч белорусов. Так неужели эта сила сидит себе, кукует и никак не объединяется? – Голос гостя был предельно серьезен. Серьезен, как у диктора программы «Время». И наверное поэтому мерещилось, что сейчас гость вдруг как заржет и типа скажет: «Ладно, урка, лапы вверх! Ты на мушке у бравого капитана милиции Каталкина!»

– Допустим, поверил. И что от меня бульбашам надо? И бульбаши, выходит, пасть на нефтекомбинат раззявили?

– Опять мыслишь как урка. А я же сказал, что мы – сила политическая. И кроме нас есть другие силы, которые за каждым нашим шагом следят зорче Зоркого Сокола и пограничника Карацупы. По паритетному соглашению мы не имеем права претендовать на Виршевский нефтеперерабатывающий. Во всяком случае пока. А вот постараться, чтоб на нефтекомбинате не зацепились неугодные нам американцы, мы в силах. Типа нас устраивает просто расстроить сделку.

– А не гонишь? – пытаясь представить, где и как разместился в темноте сданной дядькой Макаром квартиры незваный гость, калякнул, абы что-то сказать, Сергей Шрамов. В голосе из темноты в натуре угадывалось слегка вывихнутое белорусское яканье. Или это Шрама спецом заряжают? Чтобы в ложь поверили, она должна быть чудовищна.

– Мне порожняки гонять некогда. Я к тебе по делу пришел поговорить. И разговор этот тебе больше, чем нам, нужен.

Вот после этого веского «нам» Сергей Шрамов почти поверил, что гость – серьезный, чуть ли не масштаба ФСБ. Была еще прикидка, что Серегу спецом зашугивают, чтоб потянуть время и подтянуть силы. Типа не будет наивный человек опасно дергаться, услыхав, что его навестили такие важные персоны. На выход не скакнет, считая, что все оцеплено. Но прикидка эта выглядела жидковато. Если эти, кто они там на самом деле, вычислили его хазу, то при желании повязать или вычеркнуть из животрепещущих проблем проблему под названием «Сергей Шрамов» уже бы вычеркнули или повязали.

– Лады. Верю. Здравия желаю, товарищ капитан. Это у меня продается славянский шкаф. И вам привет от полковника фон Штольца! – Ошибался Шрам, когда решил, что спать перехотелось: Снова усталость навалилась ватным одеялом. Ведь он сегодня весь день, высунув язык… И на комбинате побывал, и перед профсоюзом ободряющую речь двинул. И дважды на ментовские засады чуть не подсел. И бабки стряс с тех ларечников, которые в положенное время прибздели под него становиться.

– Не юродствуй. К Комитетам Глубокого Бурения мы не имеем никакого отношения, хотя там есть много сочувствующих. И кстати, наша организация – полувоенная. Вроде казаков. И если тебя прет по званию обращаться, то мой чин соответствует майорскому.

– Одна борозда вдоль и большая картофелина на погонах. Знавал я уже в этом городке одного майора… – А вот в чин Сергей не поверил. Майоры, особенно майоры от политики, по кабинетам сидят, а не через форточки шастают.

– А что упокой этого майора на тебя вешают, в курсах? – чтоб добиться уважения, тогда блеснул осведомленностью неизвестный.

– А как же. Второй день на нелегальном положении маюсь. Нормально в кабаке не пожрать. Язву зарабатываю всухомятку и туберкулез по подвалам, гражданин начальник.

– А то, что сегодня из холодильника Александра Павловича, остывшего до минус двенадцати, вынули. – слыхал?

– Как? Палыча?! – Ледяное дыхание смерти коснулось и Шрамова. И все подначки, кочки и проверялочки типа «гражданина начальника», которые вплетал в разговор, мигом пустил побоку.

– Так точно. Именно Палыча. И еще трупы предполагаются.

– Погоди, Палыча замочили? – Сергей готов был ломать руки, ведь это он виноват. И по фиг на проскользнувшее у собеседника армейское «так точно». Недоглядел, не предугадал. Ведь погиб человек, первым в Виршах пошедший за Сергеем Шрамовым. Поверивший в Сергея Шрамова.

– По протоколу – несчастный случай. Сам твой Александр Павлович запер себя в холодильнике. Наверное, железную волю тренировал. – Голос у темной лошадки был не в пример бодрее, чем у Сереги.

И захотелось до судорог в пальцах ломануть во мрак на ощупь. Поймать весело не у себя дома расквакавшееся горло и сдавить до предсмертного скулежа, чтоб темная личность не чувствовала себя хозяином положения. Только толку-то?

– И что дальше?

– Это я пришел тебя спрашивать, Шрам, что дальше?

– Если вашей… политической силе известно мое реальное погоняло…

– Известно. Не ерзай. Все известно. И что хакер твой, куда дотянулся, все твои старые подвиги в гувэдэшных компьютерах зачеркнул. И какие круги ты около нефтекомбината пишешь. Я же объяснял, мы – очень серьезная политическая сила.

– Если после этого со мной разговаривают…

– Не обольщайся, Шрам. Открыто поддерживать тебя мы не собираемся. Я за другим пришел.

– Это зачем же?

– Мне нужна копия кассеты, на которой гувэдэшный майор соловьем заливается.

– Накося выкуси, – решил поторговаться Сергей.

– Я ж тебе советовал, Шрам, не рыпайся. Ты вообще сейчас жив потому, что некие люди решили не мочить тебя, а посадить.

– А кто тогда газ врубил?

– А ты сам подумай. Неужели у тебя только один враг? У тебя много врагов, как у Черного Абдулы. Например, думаешь, азеры перед тобой искренне полегли и тебе красного петуха простили? Так что гони запись. Кстати, отметь: нам не сама кассета нужна, а только копия. Неохота тебя совсем уж раздевать. Нам нравится, как ты барахтаешься против заокеанских наймитов. И ваше.

– Для рядовых политиков вы слишком хорошо осведомлены.

– Ладно, Сергей Владимирович, пошутили и будя, – выдал усталость и в своем голосе незваный гость. – Конечно, никакой я не бульбаш. Но, как и говорил, к ФСБ тоже не имею отношения. Открываю все карты: газ тебе врубили именно азеры. А главный твой враг, некто Виталий Ефремович, пригласил из Питера через старых знакомых профессионального киллера. И если даже хачики тебя вычислили, то профик найдет и подавно, так что вали с этой хаты со сверхзвуковой скоростью.

– И все-таки, кто это такой добрый, что за меня так трогательно мазу тянет?

– Я всего-навсего представляю ГРУ. На самом деле нам достаточно наплевать, кто отхватит нефтекомбинат. Хотя, наверное, кривлю душой. Лучше бы комбинат отошел к твоим дружкам. У вас потом его изъять будет проще. С заокеанскими друзьями больше запары – международная огласка, понимаешь?

В ГРУ Шрам верил, в хачиков и газ – нет. Наверное, пришлый сам конфорку врубил и теперь банально разводит, чтоб крепче жилец со страху жался к кормящей титьке. Или – вообще сказка, ведь Шрам никакого шкодного запаха не учуял. Как задубел в носу аромат жасмина, так и стопор.

Но азеров все едино при случае не помешает наказать, даже если невиновны. Уже хотя бы за то, что они – азеры.

А вот другая скользкость – западно или не западло честному вору с гэрэушником контачить? Наверное, не западло. Они – не Министерство внутренних дел, а обыкновенные военные люди.

– Что, не успели тогда прослушку в моем офисе законопатить? – Шрам представил, как достает из схорона оригинал кассеты, а тут его чик-чик, и в дамки.

– Был уркой, уркой и останешься. Неохота на тебя давить, но не так трудно твоему Михаилу Геннадьевичу нашептать, почему ты на зоне косил под лоха.

– Это что, у вас на меня нет ничего более серьезного? – С третьей же «стороны», гость реально прав: Шрам был уркой, уркой и оставался. Не верил в газ, азеров и даже наполовину в ГРУ. Не боялся – реально ничего не боялся, даже сулящую расстрельную статью понаехавшей комиссии. Не он явился в гости к этим не внятным, но грозным людям, а они к нему. А уж он придумает, зачем они ему пригодятся.

– А больше ничего ты всерьез не боишься. Отвязанный ты человек, Шрам. У нас на тебя даже ставки делают: отцепишь ты комбинат или нет?

– А ты по какую сторону ставишь?

– На «нет». Себе ты комбинат не откусишь, слабоват еще, но кровушки иноземцам попортишь. А там, глядишь, и приличный инвестор объявится.

– Ладно, – покумекав, согласился Сергей Шрамов. – Отдам я вам копию. Через три дня. – Он ждал. Если другую сторону такое предложение устроит, значит, реально от него хотят только копию. Если не устроит, кто-то на Серегу катит бочку неизвестного тротилового эквивалента.

– Быть посему, – неожиданно устроило предложение ту сторону. – Кстати, насчет эрмитажных списков. Лучше тебе про них вообще забыть.

– Ну если устраивает подождать три дня, то я выбираю понедельник, вторник и среду на следующей неделе.

– Ты мне брось эти уркаганские прихваты!…

* * *

«…По оперативным данным, до последнего времени во вверенном регионе действовали четыре преступные группировки. Однако это число резко самопроизвольно сократилось, и в настоящее время слабую жизненную активность проявляет только группировка под руководством некоего Сергея Храмова. Кличка – Храм. Ориентировочный возраст – 35 лет. Ликвидация преступной группировки – вопрос ближайших двух недель.

Двенадцать членов этой ОПТ, задержанных в первый же день работы комиссии по зарегистрированным еще покойным И. И. Удовиченко заявлениям, пришлось отпустить в виду истечения тридцати часов содержания. Возбужденные дела тают и рассыпаются, как грязный снег в апреле. Пострадавшие один за другим в официальном порядке отзывают ранее поданные заявления, свидетели хором отказываются, от показаний. И даже домкратный нажим на свидетелей и пострадавших со стороны оперсостава не приводит к желаемым результатам.

Кроме того, число реальных правонарушений действительно сдулось до смехотворных показателей. Если смотреть непредвзято, то Вирши – не криминальный вертеп, а райский утолок…»

Мог косноязычно написать в докладной записке на имя начальника Управления внутренних дел Ленинградской области начальник специальной комиссии подполковник Среда.

Но не написал. Разве он – дебил? Ясен пень, после такой докладной в управе решат, что Среда облажался по полной, и сошлют Среду на пенсию.

* * *

Не поверил стопроцентно Виталий Ефремович, что особоуполномоченная, чешущая Вирши вкривь и вкось комиссия и все брошенные на утлые Вирши ментовские бригады способны заломать руки одинокому уголовнику Храму. И подстраховался – пригласил из Питера киллера Молчуна, а в поводыри приставил Пырея как сочувствующего задаче. Еле-еле Пырей нашел свободных от столь приятных трудов пару часиков, чтоб отлучиться по личному вопросу.

К сожалению, далеко не всегда находил Пырей время, чтобы проверить, как там идут дела с постройкой его дворца. Это, в натуре, должен был получиться дворец – двухэтажный, с реальным камином, а не электрической подставой. С гаражом на две машины. Ну там еще обязательно – банька, полы с подогревом и прочие жлобские навороты, чтоб все, как у порядочных людей.

Пырей размечтался и не заметил, как оказался на месте. Действительность была значительно хуже. Неосторожно подрядившийся на такую несладкую работу Вонг возвел только стены. Крышу еще не положил, ну а о баньке даже не заикался. Понятно, Пырей затянул с проплатой, у него сейчас черная полоса. Но это проблема Вонга, а не Пырея.

Озлобленный заказчик неловким жирафом выбрался из машины и по вытоптанной траве подлетел к сидящим кружком у щуплого костерка шабашникам.

– Я вас заставлю кирпичи грызть! Вонг, собака вьетнамская, почему простой? – Он глянул на «доставшиеся в наследство» часы. – Десять утра, а вы сидите!

– Все сделана, хозяин, – поднялся с корточек и закивал болванчиком бригадир вьетнамцев. Оттого что он выпрямился, Вонг намного выше не стал. Его желтое щуплое обезьянье личико утопало в воротнике на пять размеров большей фуфайки. И никак за этим бруствером не выделить прячущиеся глаза.

– Где ж в порядке?! Где ж в порядке?! – Пырей чуть не саданул саботажника в зубы, да только загодя знал – толку от этого не прибавится. Вьетнамцы были равнодушны к боли и живучи, как кошки.

– Все сделана, хозяин, – будто заведенный продолжал повторять желтопузый. Зачем-то достал из кармана мятую бумажку. Наверное, на ней фиксировал, сколько Пырей задолжал.

– А ну, веди, показывай! – решил желтой мордой потыкать в несделанное вьетнамца Пырей и поддал под вислый зад в тайной надежде, что бригадир выронит бумажку. Только зря надеялся, эти желторожие обладали цепкостью белок.

Бумажка вернулась в карман фуфайки, висящей на вьетнамских плечиках, будто соболья шуба. Озорной такой клифт, в другой раз Пырей даже посмеялся бы. А остальным работничкам хоть бы хны. Сидят на корточках, вонючую похлебку из селедки в котелке ложкой помешивают. Глазки-щелочки заказчика не провожают, далеко мыслями вьетнамцы. В родном краю, где рисовые поля до горизонта, а дома пахнут бамбуковым соком.

И вот Пырей с Вонгом вошли в дверной проем. Здесь полагалась по плану прихожая – наборный паркет, стены испанской узорчатой плиткой…

– Ты как плитку поклеил?! И кто плитку клеит раньше, чем крышу постелит?! Ты хочешь, чтоб дождь все поливал?! – И от ненависти к низкорослому народцу даже зажившая рука у Пырея заныла ревматической болью.

На самом деле Пырей не знал, когда положено клеить плитку. Может, ничего от дождя плитке не сделается? Но главное было – наехать. Чтоб Вонг чувствовал себя виноватым и не скулил насчет денег.

– Так надо, хозяин, – затянул привычную шарманку Вонг. – Еще вчера крышу постелили бы, да материал консился. Рейка консился, кирпич консился, цемент консился… – И опять спрятались обезьяньи глазки за воротник огромной фуфайки.

Пырей зло отмахнулся и за шкирятник поволок Вонга в следующие апартаменты – по плану трапезная. Оказывается, аккурат посреди трапезной в полу наблюдалась прямоугольная яма метр на два.

– А это что, урод? – взорвался до предела взбешенный Пырей.

– Цемент консился, – покорно ответил сложивший щуплые желтые ручонки на груди Вонг.

– Ну ты – дебил! Вон же в углу три мешка цемента!

– За тот цемента другой закасьчик платил.

– Какой еще другой? – отпал в осадок Пырей. Он даже готов был списать услышанное на фиговое знание Вонгом русского языка.

– Другой закасьчик, – непреклонно стоял на своем вьетнамский бригадир. – Который вовремя деньги платит.

– Какой еще другой? – окрасился красными пятнами Пырей. Он понял, что дело не в русском языке. Он еще не знал, как именно уроет сейчас вьетнамца, но что уроет, знал точно.

– Этот заказчик – я! – раздался веселый, смертельно знакомый голос за спиной Пырея. – Отпусти Вонга. Свидетели нам не нужны.

Левая рука Пырея, как ему мнилось – незаметно, потянулась в карман за выкидухой. Правая рука Пырея непроизвольно, типа сама собой, потянулась почесать темя. В правой руке еще сильнее собачкой залаяла ревматическая боль, типа узнала собачка хозяина. Корпус Пырея стал разворачиваться на голос. Ноги Пырея без всякого на то желания задрожали в коленках. Пырей с Молчуном завалили афганца, чтоб Храм в бешенстве наломал дров, но никак Пырей не рассчитывал оказаться попавшимся под горячую руку поленом.

– Ну как дела, Пырей? – спросил Сергей Шрамов. – Что тебе Александр Павлович перед смертью обещал?

Бригадир вьетнамцев, будто так и надо, зашагал себе обратно к костру. Маленький, но гордый народец.

– Это не я запер афганца в холодильнике, – зачем-то соврал Пырей, хотя нутром чуял, не прокатит такая ботва, не пролезть двугорбому верблюду в игольное ушко. И как последний аргумент Пырей выщелкнул лезвие пера. Интересно, сам-то он верил в успех этой безнадежной затеи?

– Тебя сразу убить или хочешь помучиться? – сделал Шрам шаг вперед.

Какой-то левой долей мозгов Пырей въехал, что это цитата из фильма. Въехал, что красиво было бы ответить в тему цитатой на цитату. Но Пырей никак не мог пробить – из какого фильма? А тут еще его челюсть встретилась с выкрутасным кулаком врага. А тут еще выбитый вражьей ногой ножик улетел черт знает куда. А тут еще сам Пырей не заметил, как оступился и загремел в прямоугольную могилу. Короче, не до цитат стало.

А Шрам поднатужился и ухнул в яму на горб барахтающегося вражика пудовый бетонный блок. Квак! И барахтанье сразу прекратилось. И тогда Сергей склонился и снял с беспонтово царапающей неподъемный блок руки знакомые часы марки «Ситизен». И надел себе на запястье:

– Я эти котлы снимать не буду, пока всех падл не покрошу! Я на этих котлах засекать стану, сколько какая гнида будет мучиться перед смертью!

А далее Сергей Шрамов внес посильный вклад в строительство Пыреевого особняка. Вспорол лопатой и вытряс в квадратную яму все мешки с цементом, съездил с тачкой к колодцу и вылил сверху на цемент, чтоб взялся, бидон воды. Вьетнамцев к работе не привлекал. Вьетнамцы кружком сидели у костерка и пели, сверяясь с той самой мятой бумажкой, заунывную песню. Это была молитва богу Хе-Нгуну, чтоб он быстрее забрал душу убиенного и не позволил ей бродить оборотнем вокруг честных вьетнамцев.

 

Глава 12

В ларек, специализирующийся на тортах и карамельках, с натугой поместились два продавца, не считая продавщицы. – пожилой растрепанной дамы, лежащей на полу в отрубоне. Два здравствующих торговца не столько переживали за спрос, сколько пялились в окошко. Один крепко смахивал на цыгана. Он достал из кармана слишком дорогих для ларечной зарплаты штанов пачку презиков.

Второй, несмотря на кондитерскую, вредную для зубов, житуху, сохранил в гнилой пасти золотую фиксу. Этой фиксой он разгрыз шелестящую обертку, пальцами брезгливо развернул кондомы до похожести на воздушные шарики и расстелил по телу лежащей в отрубоне дамы. Типа из-за негласного траура торговля встала, а тут типа приходил хахаль, уже дошло до страстных объятий… Но влюбленные повздорили, и хахаль в сердцах огрел подругу, чем под руку попалось. Бытовуха, И пусть когда-нибудь очухавшаяся мадам сколько хочет, доказывает обратное. Тем более не успела разглядеть, кто ее так приголубил по темечку, а касса не тронута.

– Я вот фильм смотрел про Аль Капоне, – сказал цыганистый продавец. – Крутейший был чувак. Всю Америку в кулаке держал. – Естественно, это был никакой не продавец, а косящий под мелкий бизнес Малюта. – Жаль, обломали его в конце. Но все равно крутейший пахан. Я таким же хотел бы стать.

– А мне больше по смаку Бонни и Клайд, – признался второй, тоже натурально никакой не задрыпа, а Словарь. – Отвязанные люди. На всех болт забили. На блатных, на воровские законы. Ух как я ненавижу эти воровские законы. Типа, по ним выходит, что я – хрень болотная, а ОНИ – короли по жизни. Мочил бы и мочил бы…

– Америка – это сила, – грустно вздохнул поклонник Аль Капоне.

– Вон катит к нам Америка. Ну теперь этот долбаный Храм неактуален, – со злобной усмешкой кивнул почитатель Бонни и Клайда на окно.

Отсюда было видно, как к центральной улице Виршей приближаются хозяева жизни на завидном лимузине. А следом за лимузином тащатся два навороченных автобуса поддержки.

За забрызганным дождевой мелкотой стеклом важного авто восседал американец. Мистер с блеклой фамилией Смит в духе дешевых фильмов был похож на американского орла. Нос крючком и волосы прилизаны, как перья на темени у птицы. И не только фамилия, цвет кожи у мистера Смита был бледный, будто никогда не оказывался американец на солнцепеке, а свои хищные планы выдумывал в ядовитом сумраке кабинета.

Мистер Смит не вез деньги с собой, это только в дешевых фильмах приковывают к руке цепочкой чемодан, набитый президентами, а кроме того – слишком большая сумма наличных. Таможенные заморочки, налоговые заморочки… Деньги мистеру Смиту доставят в Санкт-Петербурге по первому требованию, стоит только произнести в телефонную трубку соответствующий пароль.

Мистер Смит с великим любопытством вертел головой, он был впервые в России, и увиденное крепко отличалось от того, как он себе эту Россию представлял. Во-первых, леса здесь оказались не такими дремучими и не кишащими гризли. Во всяком случае, не мелькнуло ни одного дорожного знака «Осторожно – медведи!». Во-вторых, не так уж вери мач оказалось домов, сложенных из бревен, гораздо больше встречалось каменных и кирпичных. А пару раз в пересекаемых лимузином поселках мистер Смит видел особняки не хуже его собственного загородного дома.

Мистер Смит вертел головой и потому, что не знал, о чем еще можно болтать с встретившими его в аэропорту русскими. С директором Виршевского нефтеперерабатывающего комбината он обо всем договорился в предыдущую конфиденциальную встречу. И основная сумма была уже перечислена на испанский счет директора, правда, пока не разблокирована. Со скользким человеком, назвавшимся Виталием Ефремовичем, вообще ни о чем спик инглиш не хотелось. Господину Смиту был чересчур хорошо знаком такой тип людей. К сожалению, предстоящая операция покупки-продажи нефтекомбината без участия этого Виталия Ефремовича была бы в России невозможна. Но сейчас это уже проблемы не господина Смита, а директора комбината.

Мистер Смит вспомнил материалы досье, собранного службой безопасности клиента. Из них следовало, что в родном городке, в этих Вирьшьях, за глаза никто не называет директора комбината по имени-отчеству (как это принято у русских) или по фамилии. У директора есть кличка, будто у какого-нибудь мафиози. И кличка эта – Гусь Лапчатый. Американец улыбнулся своим мыслям, и, как назло, Виталий Ефремович принял мину за приглашение к беседе.

– Бу как вам у нас? – начал с нейтрального вопроса Виталий Ефремович.

Переводчица, вывезенная из Штатов тощая девица с короткой стрижкой, тут же перевела. Она, кажется, совершенно не робела перед боссом и, кажется, планировала подставить того на сексуальном домогании. Но на ее кандидатуре настоял клиент из Алабамы.

Мистер Смит пожалел, что не сослал девицу в один из плетущихся следом за лимузином автобусов. Там ехала обслуга: клерки, секретарши, консультанты…

– О'кей, – отделался короткой оценкой господин Смит и спешно уткнул фейс в стекло. Собственно, этот визит имел почти только ритуальное значение. Мистер Смит, как представитель новых хозяев, должен был поулыбаться прессе и пообещать процветание рабочим. Потом в более цивилизованной обстановке подпишутся документы. Потом Виталий Ефремович получит чемодан с баксами и пусть им подавится, колорадский жук.

– Хорошьйо, – слегка перековеркав, перевела и это переводчица.

Они уже въехали в городок. Достаточно зеленый городишко, однако тут же кондишен не справился с жирным нефтяным привкусом в воздухе. Этот городок не был похож на шумный из-за толп смазливых и доступных девиц Сомнебадланг в Таиланде, где мистер Смит представлял интересы «Юнайтед групп пасифик» при покупке четырех гостиниц. Так же этот городишко не напоминал раскаленный солнцем и пахнущий гарью Рио-Нерто в Чили, где мистер Смит посредничал при процедуре банкротства медеплавильного завода. Городки всюду разные, а доллары всюду одинаковые.

Несколько куцых кривых улочек с трехэтажными серыми мокрыми домами, и лимузин уткнулся в главную улицу Виршей. Именно уткнулся, потому что движение было намертво перекрыто.

Сперва мистер Смит подумал, что спешиал для него устроили торжественную встречу. Вроде бы в России так принято: раздают работникам комбината флажки, выводят бэбиков из школ, чтоб цветы бросали вверх. Но нет. Торжественной встречей и не пахло.

Небольшой пеший оркестр играл унылую мелодию, полную глухих басовых звуков. Пом-пум-пубум-пум-пубум-пубум-пубум!.. Шестеро угрюмых мужчин, в траурных повязках, несли на плечах обтянутый влажной черной материей гроб. А следом шаркали по асфальту люди, кто с желтыми хризантемами, кто с еловыми венками, кто так просто. Лица хмуры, во взглядах сочувственная сосредоточенность. Среди провожавших покойника крепко сбитыми фигурами выделялись несколько старающихся держаться вместе седых мужчин в полувоенной одежде, в выглядывающих на груди тельняшках.

Мистер Смит хотел сказать, что встретить похоронную процессию – дурная примета, но мысленно себя быстренько одернул. Сделка была на мази, но проценты адвокатской фирме, где служил поверенный Смит, еще не перечислили. А слово – не волнистый попугайчик. Вылетит, не поймаешь.

– Это директора лучшего в Виршах ресторана хоронят, – посчитал правильным объяснить серьезность сцены Виталий Ефремович, глядя, будто пряча глаза, не за окно лимузина, а на венчающий перстень камушек. – Хороший был человек. Из афганцев. Его здесь любили.

Переводчица, отрабатывая командировочные, застрекотала подсказку по-английски.

– Сердце не выдержачо? – вяло полюбопытствовал больше всего на свете боящийся сердечных болезней господин Смит.

– Нет. Его убили, – продолжал ловить свет камнем на перстне Виталий Ефремович.

– У вас тут настоящее Палермо, – осторожно высказался адвокат Смит.

Наконец он понял, что ему напоминает этот городок. Как-то американец обслуживал одну малозаконную сделку в Южной Италии. Там тоже были серые стены и такие же угрюмые лица.

Виталий Ефремович хотел заметить в том смысле, что встретить покойника – плохая примета. Но вовремя прикусил язык. Сделка еще не была завершена.

На лимузин не оборачивался никто из провожающих Александра Павловича в последний путь. Только один человек, притормозив и так небыстрый траурный шаг, зацепился глазами. Мистер Смит тоже сквозь затемненное стекло обратил внимание на этот местный персонаж. Не высокий и не низкий, с серым железом в глазах, с будто запаянным ртом. В дорогом приличном костюме, будто одевался не в этой глуши, а в Беверли Хиллз. Не хотел бы пересечься интересами с таким человеком господин Смит.

Но не только он следил за пришедшим проводить друга Сергеем Шрамовым.

– Я те говорил, что он здесь нарисуется обязательно! – толкнул локтем в бок Словаря Малюта. – Гляди, вот он! – И столько высокой радости было в этом возгласе, что задавись. Типа, совсем другое воскликнул Малюта – мол, сейчас грохнем гада, уберется ментовская комиссия из Виршей, и жизнь наладится! И вернем себе авторитет с лихвой, и всех пришлых урок будем мочить уже сразу на подходах! Потому что быки выше воров по праву сильных!

Развенчанные главари продолжали жадно следить за похоронной процессией из-за ларечной витрины. Лишенная сознания ударом наполненного песком носка по кумполу продавщица продолжала сохранять горизонтальность.

– Ты гляди, какая борзотень! – даже восхитился отвагой закадычного врага Словарь. – Его словесный портрет каждый ментяра вызубрил, а он внагляк чешет по проспекту.

– Можно считать, что уже дочесался, – жутко улыбнулся цыганскими лиловыми губами Малюта, достал из-под куртофана обрез, передернул затвор и протянул оружие Словарю.

– Нет, родной, – поправил подельника Словарь. – Пулять будешь ты, а я на страховке. – Вечный коротко стриженный мальчик со значением заслал патрон в патронник «беретты».

Малюта остался не согласен, но вслух ничего не высказал – помаленьку-потихоньку в их спарке Словарь все больше начинал верховодить. Оба неуловимых мстителя одновременно потянулись к отпирающему дверь ларька шпингалет). Тихонько выскользнули наружу и вежливо притворили за собой дверь.

Пропустили, прячась от непогоды под подъездным козырьком, осунувшуюся, заплаканную и поддерживаемую под рученьки сердобольными тетками женщину в черном. Следом медленно переступали лужи два мальца лет семи и десяти в негнущихся драповых пальто, видно, больше в доме ничего траурного цвета не нашлось. Один из подчиненных усопшего нес над детьми раскрытый черный зонт. Будто огромная летучая мышь распахнула крылья над детскими судьбами.

Грустную думу думал бредущий за гробом Шрам. Он обещал лежащему теперь в гробу человеку, что рее будет путем. И человек в Шрама поверил. Разве мог Шрам не появиться на похоронах, не отдать последний долг Александру Павловичу?

И глубоко до фени было Сергею, что городок кишит засланными именно против него операми. Что после подозрительной кончины майора в городе во всю прыть орудует спецовая ментовская комиссия. Что по городу второй день идут повальные облавы в рамках операции то ли «Перехват», то ли «Трал», то ли как там ментовское начальство придумало. Пусть себе роют землю копытами, Сергей авось как-нибудь выпутается.

Все, кто любил и уважал Александра Павловича, сегодня – в похоронной процессии. И Шрам тоже всплыл с глубокого дна, не умея отсиживаться в такие горькие минуты. Будь что будет. Двум смертям не бывать.

И тут Шрам, наверное по подсказке свыше, обратил внимание на охотничков и узнал стремящихся сблизиться ореликов. И сквозь траурные думы врубился Шрам, что эти гаврики появились здесь именно по его душу и что под шмотками у них припрятаны огнестрельные гостинцы.

Но таково было возмущение Шрама наглостью отмороженных гоблинов, что он сам первый двинулся на них с голыми руками. Это ж насколько нужно положить даже не на понятийные, а на обыкновенные межчеловеческие законы, чтобы явиться разбираться на похоронную церемонию?! Это ж как нужно заплыть тупыми мозгами, чтоб начхать на горе матери и детей?! Да еще и поставить детей и вдову под шальные пули?!

Нет, опомнился Сергей, он не устроит здесь кровавый кавардак. Он уведет ублюдков за собой подальше от невинных людей, пусть и в падлу делать ноги от таких подонков.

На миг Сергея заслонила группа приехавших проводить товарища в последний путь афганцев. И когда афганцы прошли мимо, Словарь и Малюта не зафиксировали больше Сергея. Был да сплыл.

– Ты куда, контуженый, за обрезом полез? – зашипел гюрзой Словарь на растерявшегося и от растерянности готового наломать дров подельника. – Ты в кого, контуженый, палить собрался? В белый свет как в копеечку?

– Но ведь я его только что видел! Я даже запах его чуял! – не по делу стал оправдываться Малюта.

– Ты – направо, я – налево по улице! – принял решение Словарь. – Вычислишь его, кричи во весь голос!

– Что кричать? – продолжал тормозить цыганоглазый.

– Что-нибудь в масть кричи. Типа на кого ты нас покидаешь, отец родной?! Во весь голос кричи! – И подельники помчались в разные стороны, будто цокнувшиеся бильярдные шары.

Сергей обрадовался. Он уже хотел выйти из подворотни, но тут новая напасть. От хвоста траурной колонны отделились трое неприметных граждан и поспешно засеменили именно туда, где спрятался Шрамов. А с другой стороны – еще трое. Была вероятность, что незнакомцы просто собрались справить малую нужду – вот так сразу всем приспичило. Но что толку самого себя парить? Не только местная ботва пасла Шрама на похоронах, но и опера.

Мимо мусорного бака, через кем-то списанные в утиль хромые стулья, по собачьим какашкам Сергей ринулся в глубь подворотни. И правильно, за спиной последним звонком покатилось, пачкаясь о кирпичные стены:

– Гражданин Храмов, остановитесь!.. – Эх, с какой удалью припустили следом! Негласно всем понаехавшим бригадам было сообщено: кто повяжет Храма, может гулять домой к семье и близким со сверхзвуковой скоростью. Вот менты и старались. – Гражданин Храмов, остановитесь!!!

Более глупое требование трудно было представить. Сергей перекувырнулся через низкий штакетник, был облаян мопсом, выгуливающим на поводке жирную старуху в калошах. И топот и хеканье за спиной беглец слышал чересчур прекрасно. Поэтому, не тормозя лишнего, окунулся в желтый чахоточный лампочный свет и нашатырную вонь подъезда. И откусывая от этой вони глотки кислорода, помчался вверх по лестнице.

Он не верил, что в погоне участвует всего шестеро ментов. Гораздо вероятнее, что сегодня траурный кортеж с разных ракурсов обложили все понаехавшие в Вирши с комиссией опера. А это значило, что не только из последних сил драпать требуется, но и мозгами шевелить, будто собственный кадык на кону, надо.

Последний этаж. Люк на чердак. Внизу из пролета дробь догоняющих подошв. Спортсмены, как на подбор. Отличники боевой подготовки, вилку им в дышло.

Повехто, что люк не на замке. Сшибаемые на бегу капли дождя размазались по физиономии, попали в хрипящую глотку. Под ногами грозно заворчало листовое железо крыши. А отличники боевой подготовки уже выбираются из слухового окна, как черви из гнилого яблока.

Теннисным мячиком Шрам перемахнул щель между соседними домами, только брючины прошелестели неприличное слово. За спиной сухо кашлянуло, и у виска вжикнула пуля. Опасно близко. А вот пожарная лестница. Если по ней карабкаться до самого низу, то не успеешь. Найдется среди отличников боевой подготовки меткий глаз и снимет Се-регу прямым сверху вниз в темя. Но кто сказал, что Шрамов выписал билет до самого низа?

Там, внизу, мелькнула черная тень, и знакомый голос истошно завопил, пугая эхо:

– На кого ты нас покидаешь, отец родной?!

По-обезьяньи перелапав руками и ногами пять горизонтально приваренных ржавых железных прутьев, Сергей в три гимнастических маха раскачал свою задницу маятником (он крепко рисковал, что древняя сварка не выдержит напряга) и, послал послушное тело точнехонько в ближайшее окно. Извините, ногами вперед.

Со звоном влетев в чужую квартиру, он опомнился только на полу. Из распоротой наискось левой ладони толчками хлестала кровь. Кровь стекала по щеке. Ну а костюм реально превратился в наряд папуаса из отдельных ленточек.

– Папаша, сантехника вызывали? – с бритвенным блеском в глазах усмехнулся Шрам в рожу мужику, застывшему на диване с газетой «Экспресс-Вирши». К Шраму газета была повернута аршинным заголовком «Ни кто от преступности не защищен даже дома!». Сергей, кряхтя, сгреб себя и поднял на приличный уровень с линолеума. Выглянул в ошкерившее кривые, как турецкие сабли, обломки окно. Ого! Второй раз такой прыжок Шрамову ни за что не повторить.

Серега по-соседски смахнул с телевизора декоративную салфетку и перетянул руку. Мужик тем временем сполз с дивана и бестолково залопотал:

– Точно. Вызывали. У нас кран на кухне течет!

– Для крана на кухне надо было водопроводчика вызывать! – вытряхнул из карманов осколки стекла, осмотрел себя – нет ли больше зияющих ран и отстранил жильца с пути беглец.

И ломанул в прихожую. А из прихожей на лестницу. А из подъезда налево в парк. Черт знает, удалось ли оторваться?

К великому сожалению, не удалось. Сзади опять хлопнул выстрел, будто шкодливый мальчишка проколол сестре воздушный шарик. И пуля улетела в молоко разлива Пискаревского молочного комбината. Вжимая голову в плечи, Сергей пересек по диагонали площадку с благо из-за, дождя пустыми качелями и каруселями. Перепрыгнул окоченевших под зонтами над шахматной доской старичков и пересек штрафную линию ворот парка. Он вновь оказался на главной улице.

Вдалеке шаркал хвост траурной церемонии. Никого из группы захвата невинного парня по кликухе Шрам вокруг заметно не было. Как затравленная крыса, Сергей постелился вдоль жирных серых стен домов, вдоль тускло мерцающих витрин, вдоль во всю фейерверочную мощь пышущих неоном вывесок.

Магазин мужской одежды «Фаворит», «24 часа», «Спортивная обувь», кафе «Чародейка», «Пункт обмена валюты»… Лишенная всяческих художественных наворотов скромная табличка «Баня». Горло Шрама пылало, будто он закусил пучком горького перца. Воздух врывался в легкие с вантузным всхлипом. Дольше снаружи околачиваться – значило в конце концов нарваться на свежих оперов. А второй раз уже не уйти, он не акробат и не иллюзионист.

Сергей приотворил со скрипом тяжелую броневую дверь, благо еще не заперто, и ввинтился внутрь.

– Мест нет, – не узнал банщик гостя.

– Уже есть, – нашел силы широко и властно улыбнуться гость. И по праву сильного запер за собой дверь на звонко щелкающий засов.

И тогда банщик узнал. И засуетился, забегал вокруг Сереги на коротких ножках, колыхая пышными телесами под халатом:

– Вы за деньгами?

Сергей устало, но с презрением вздохнул. Не объяснять же толстяку, что Шрамова в этом казино под названием «Жизнь» интересуют гораздо более высокие ставки.

– Как же это так? Мне что, опять Пырею платить?

– Глупый ты, человечище, – надменно и небольно боксанул банщика в плечо визитер. – Успокойся, я был и остаюсь твоей крышей. Но денег с тебя не возьму. Мне нужны только маленькие необременительные услуги.

– Какие услуги? – еще больше напрягся. Бог знает что себе вообразивший содержатель бани. Он наконец приметил, что наряд гостя, мягко говоря, не в порядке. А может, этот Храм – маньяк психованный?

– Например, сейчас мне нужны бинт и перекись водорода. Сойдет йод.

– И все? – шумно выпустил воздух из легких пузан.

– И если есть – свободный «люкс». И дверь входную никому не отпирать.

– И все? – Щечки зарделись, вот-вот не смело улыбнется.

– И простыни хрустящие, и мыло клубничное, и пару пива студеного.

– И все? – почти пропел в мажоре банщик.

– И все, – почти ласково Серега пальцем задвинул на место отвисшую челюсть банщика.

– Выбирай любой номер, – признался тогда хозяин заведения. – Никого все равно нет.

– А что ж ты гнал, что все занято?

– Форс держу, чтоб заранее по телефону заказывали. Когда по телефону заказывают, идет наценка.

– Понятно, – кивнул Шрам. – Пережитки социалистического мышления, – и отправился в «люкс», в котором уже бывал как-то.

Он не стал сразу раздеваться, а упал на протраханный диванчик и перво-наперво глубоко отдышался, в ожидании, пока принесут хотя бы бинт. И тут приглушенный дверьми и стенами звук просочился тревожным колокольчиком в ухо Шраму.

Сторожко подкравшись к двери, Сергей уставился в щелочку.

– Что вы, товарищ лейтенант? – общался с улицей, приоткрыв входную броню, банщик. – Никого нет, все на похоронах, у меня санитарный час. Все хлоркой засыпал, аж глаза щиплет… Вы ко мне лучше вечерком попариться загляните в порядке шефского надзора, я вас бесплатно, как представителя власти, по первому разряду обслужу… Храмов? Слыхал о таком. Говорят, весь городок на уши поставил, житья от него никому нет. Если проявится, тут же сообщу, как положено… Ну до вечера. Значит, ждать вас?

Когда банщик с бинтами заглянул к Сергею, Шрам ни словом не отчитал толстозадого за нарушение приказа не открывать дверь. Банщику на своей территории виднее, как от настырных гостей избавляться. А то, что не сдал «покровителя» пышнотелый коммерсант, Шрам приписал правильно выбранной политике. Типа, своими ожиревшими мозгами барыга допер, что лучше крышей Серега с необременительными заявами, чем безбашенный Пырей. Ведь свято место пусто не бывает.

 

Глава 13

Ночная бабочка, мельтеша млечными, будто испачканными мелом, крылышками, перемахнула колючку, вывешенную по стене Виршевского нефтеперерабатывающего комбината. Ей бы мотать отсюда, из нефтяного смрада, а она, мозгов ни грамма, затрепыхалась у одинокого фонаря перед проходной. Забилась об лампочку и обожглась.

От скуки наблюдающий за ночной бродяжкой вахтер только беззлобно матюкнулся ей вслед. Вахтеру по инструкции не полагалось спать. Забил бы он на инструкцию, но следовало дождаться, пока начальство не покинет территорию. Засиделось начальство сегодня.

Горячий фонарь несколько остудил пыл бабочки, и она пошуршала дальше, над перегонными бункерами, над отражающими боками луну, расчерчивающими территорию завода, словно вены и артерии, трубопроводами, над хозпостройками и пропитанными вездесущей нефтью дорожками. Теперь целью мотылька стало одиноко светящееся окно в пристроенном к Управлению комбината трехэтажном здании.

Раньше здесь размещались актовый зал, бюро комсомола, партбюро, профком и первый отдел. От прежних времен остался один профком. Остальные помещения перешли в черт знает чье заведование.

Бабочка всмак побилась тупой головой в оконное стекло, за которым так поздно горел свет, обломалась и полетела дальше искать приключений на брюшко.

А в кабинете столь поздно заседали Шрам и профсоюзный лидер. На завтра, точнее – уже сегодня, гендиректор со своей бандой назначил внеочередное собрание учредителей. И именно завтра гендиректор со своей бандой собирался на собрании провести решение об уступке пятидесяти одного процента учредительного капитала нефтекомбината некоей американской компании вроде бы из штата Алабама. Вот ее представители – полюбуйтесь, какие приличные улыбчивые белозубые люди. Вам под их игом будет самый торч.

Впрочем, никто верительных грамот этой компании в упор не видел, и Шрам крепко подозревал, что это банальный офшор, а не штат Алабама. С другой стороны, обломись гендиректор на народном вече, он все равно останется в силе решить вопрос в свою пользу. Просто нынче такие времена, когда с народом принято заигрывать.

В шкафу чинно продолжали ссыхаться полные классовой мудрости пудовые рекламные проспекты Карла Маркса. Бюст Ленина гулял по столу с края на край, потому что где б ни оказался, всюду мешал.

– Хоть ты тресни, ничего не могу придумать! – наказал себя ладонью по лбу Андрей. – По документам выходит, что ни к чему не подкопаешься. – Добытые агентурой ксерокопии документов ворохом были рассыпаны по столу. – Брокерская контора скупала акции весь год! Набрала-таки двадцать один процент. Тридцать процентов принадлежит Лапчатому. Простить себе не могу, что, когда это проворачивалось, я не понимал, что к чему! И сидел, засунув язык в…

– Не отвлекайся, – холодно ободрил, будто оборвал, Шрам и потряс в воздухе кофейником. Кофейник был пуст, будто пещера разбойников после визита Аладдина.

– Я не отвлекаюсь, – расстегнул на горле пуговицу рубашки Андрей и начал закатывать рукава. Ему было душно. Наверное, от бессилия. – Я прекрасно понимаю, что брокерская контора выкупала акции у работяг не на свои денежки. Что она – подставная! Рабочим стабильно задерживали зарплату, а деньги Гусь Лапчатый стабильно отправлял в заем конторе. Понятно, когда дети голодные, отец и мать последнюю наволочку отдадут. А уж акции, типа какие-то непонятные бумажки, продать – милое дело. Я это все прекрасно понимаю, но внешне сделка легальна с любого бока!

– В Уголовном кодексе есть такая статья – мошенничество.

– А в Библии есть заповедь – «Не укради». Ну и что?

– Уже хорошо, что правда на нашей стороне, – в поддержку хлопнул друга по плечу Шрамов. – Если мы это понимаем, значит, сила не у них, а у нас.

– И что теперь? Прыгать на месте от негодования? Звонить в Смольный? Слать телеграммы президенту? Уважаемый господин президент, остановите разбазаривание страны! Так, что ли?

– Сила без ума – понты на ветер. Придумаем что-нибудь. Ночь длинна. А в Смольный ломиться – без резона. Сквозь секретарей не пробьешься. Да и явно наш Гусь Лапчатый пару бугров городского масштаба ради спокойствия души подмазал. – Обретаясь в профсоюзном кабинете, Шрам не посчитал нужным поставить профсоюз в известность, что вынужден усиленно скрываться от милиции. У Юрьевича и так голова пухнет от проблем, зачем еще расстраивать человека? Зачем профсоюзу знать лишнее?

– Может быть, опротестовать сделку через прокуратуру или арбитражный суд? – сделал Андрей Юрьевич ход конем в сторону Сереги, передвинув Ленина.

– Опротестовать – это макание кулака ми уже потом, когда сделка состоялась. Лучше сделку не допускать. И кроме того, что-то на моей памяти негусто историй, когда подобный ход, – Шрамов задвинул Ленина на прежнее место, – давал реальные результаты. Закон – что дышло… Давай еще помозгуем. – Сергей вспомнил про эрмитажные списки. Бумаги, которые он никогда в упор не видел и из-за которых чуть не погиб. Были б эти компрометирующие чуть ли не половину городских властей документы сейчас у Шрамова, он бы отхапал комбинат у америкосов одной левой.

Андрей Юрьевич почесал руку, где был выколот якорь, будто профсоюзного лидера укусил комар. И подступил к окну:

– Вот он – наш комбинат. Сегодня еще наш.

– Что это прямо по курсу? – через плечо друга глянул в окно Сергей Шрамов.

– Прямо по курсу склады для бочек.

– Может, вы бензин и в канистры разливаете? – вспомнил Шрам, как усмирял азеров.

– Нет. А бочки для Дальнего Севера. Туда в бочках бензин отправляем, а не в цистернах. А вон там – собственное пожарное депо с каланчой, – увлекся Андрей Юрьевич. – Специфика производства. Раньше на территории строго-настрого курить запрещалось. С работы выгоняли. А сейчас – всем наплевать.

– А это что за Брестская крепость?

– Нефтеналивной терминал.

– А вон там огонек мигает?

– Точно мигает, – удивился Андрей. – Да не один! Это пищеблок.

– Пунш к завтрашнему празднику варят, – недобро прищурившись, пошутил Шрамов.

– А ну пошли, проверим, – под кожей все еще считая себя в ответе за комбинат, сдернул пиджак со спинки стула профсоюзный лидер.

Они вышли в ночь и сразу крепко озябли. От нервов, да и кофе перепили. Андрей Юрьевич на правах старожила все время подсказывал Сергею путь, ибо жидкого рыбьего света редких фонарей не хватало.

– Осторожно, здесь канава… Осторожно, здесь свалка… Осторожно, здесьрельсы…

Ночная прохлада и сырость закрадывались под одежду, и хотелось хлопать по бокам, чтобы хоть как-то согреться. Чем ближе они оказывались к пищеблоку, тем громче слышалась из настежь распахнутых окон музыка.

Кто-то гулял широко и со вкусом.

– Кто такие? – важно пырхнул отирающийся у входа в здание боец в вохровской шинели. Не дряхлый дедушка, а упитанный жлобина, ряха толстая, портупея скрипучая и даже укомплектованная штатным оружием.

– Ты что – меня не узнаешь? Я – председатель профсоюзного комитета. А это со мной.

– Сюда нельзя, – важно высморкался на масляный асфальт перед полуночниками вохровец. Это уже была конкретная оскорбуха. Типа, забил я пудовый болт на твой профсоюзный комитет.

– У нас пригласительные билеты, – из тьмы на свет хищно обошел по дуге Андрея Юрьевича Шрам и протянул к бельмам стража руку.

Пока вохровец допирал, что рука пустая, Шрам поймал охранника за нос и заломил руку, а то сосунок еще по дурости за стрели-ком потянется.

– Пусти, гад! – заскулил вохровец.

Шрам и пустил. Под откос, предварительно согнув до земли и выключив рубящим по шее.

– Ну что, заглянем на огонек? – рисково подмигнул Сергей профсоюзу.

– Заглянем, – с уважением посмотрел Юрьевич на фигуру Шрама, вроде не имеющую мышц размером с трехлитровые банки. Крутого другана Бог послал, и в карты лих, и без карт управляется.

Они поднялись по ступенькам, отмаксали несколько шагов по коридору. В зал переть не стали, а остались в коридорном мраке, чуть толкнув дверь, чтоб было видно.

Банкет катился к логическому финалу. Несколько столов было сдвинуто в линию и застелено накрахмаленными скатертями, лишние столы задвинули под стены. На скатертях вываливалась из больших и малых блюд различная жратва. Голубцы, севрюга и полные лохани икры. Маяками в море хавки стояли бутылки. За столами терлась навезенная американцем Смитом кодла обслуги: клерки, секретарши, биржевые аналитики.

Несколько пар изображали танец в стиле интим. А худая, как раскладушка, переводчица делала стриптиз прямо на столе. Благо переводить уже было не надо – вокруг дрыхли фейсами об тейбл в салатах.

Виталий Ефремович устроил этот бардак со спаиванием американской шелупони ради маленькой-маленькой выгоды. Лапчатый, пригласивший в свой загородный дом мистера Смита и не пригласивший Ефремыча, может трындеть о чем угодно, но дальше трындежа без продвинутых по юридическим тонкостям замов дело не двинется. Забоятся подвоха друг от дружки неграмотные в русских законодательных крючкотворствах стороны.

Директор брокерской конторы Виталий Ефремович с Гусем Лапчатым, как закаленные, еще относительно держались. О чем-то спорили, размахивая перемазанными икрой пальцами.

Сергей покумекал и понял, почему банкет справляется почти подпольно. Потому что в «Пальмире» нельзя, там траур. А другого приличного кабака в Виршах нету. Не в привокзальный же шалман мистеров волочить, пусть они и всего лишь заокеанские шавки? Только вот было непонятно Шраму, на кой вообще банкет затевать? Умаслить шавок? Чушь – гораздо умнее и заворотливее основной враг Шрама Виталий Е-хренович.

Внезапно, в сторону ночных гостей, дверь отъехала. Из зала в сумрак ввинтилась рожа другого вертухая; другого, но не менее накачанного. Шрамов собрался бить под дых. Но ввинтившийся, не присмотревшись, спросил:

– Закурить есть?

Шрамов протянул «Кэмел» без фильтра. Вохровец выудил сигарету на ощупь, ослепил себя огнем зажигалки.

– Во, блин, жируют! – неласково отозвался он о своих работодателях.

– Беспредел, – нейтрально поддакнул Сергей придавленным, чтоб непонятно кто, голосом и потянул готового тут же вступить в диспут профсоюзника за рукав на выход.

– Можно было бы, конечно, с пулеметом вернуться, но это не наш метод, – загадочно высказался Сергей на улице, переступая через еще не оклемавшегося первого стража.

– Нет, ну как у себя дома! – кусал губы профсоюз, от растерянности спотыкаясь об рельсы… Выбираясь из мусорной кучи… Чуть не угодив в канаву.

– А ты знаешь, я, кажется, кое-что намозговал – еще не как победить их навсегда, но как обломать их хотя бы на завтра, – сообщил Сергей Андрею, когда они вернулись в родной кабинет и стали укладываться. Шрамов – на составленных в ряд жестких стульях, Андрей – на застеленном копиями документов жестком столе.

– Что?! – взвился профсоюз, чуть не столкнув бюст Ленина на пол, будто кукушонок другого птенца из гнезда.

– Завтра увидишь, – по привычке не стал раскрывать планы Сергей. – Ложись, утро вечера мудренее.

Понятно, что у директора на руках лежал козырный туз – пятьдесят один процент акций, и мнение остальных акционеров роли не играла Шоу перед остальными акционерами директор устраивал на всякий случай. Чтобы соблюсти приличия. Но было бы нелепо позволить Гусю Лапчатому соблюсти приличия. Не в Шрамовых правилах позволять подонкам соблюдать приличия.

Андрею Юрьевичу ничего не оставалось, как попытаться расслабиться. Бюст Ленина страшно мешал, но тем не менее профсоюзный лидер довольно быстро захрапел. А Шрамов, дождавшись богатырского храпа, тишком сполз со стульев и на цыпочках выбрался в коридор. Ему нужен был такой телефон, который вряд ли прослушивали бы. То есть годился любой аппарат в любой комнате этого здания, кроме телефона в кабинете профсоюзного председателя.

Утром же, когда Андрей Юрьевич размежил веки, он первым делом увидел окаянный бюстик. Вторым делом – не обнаружил Сергея на стульях. Ополоснув сплющенную физиономию в туалетном рукомойнике, Андрей Юрьевич впопыхах запер родные пенаты и поспешил из здания наружу л

Что-то было снаружи не так. И даже ни при чем здесь, что из всех радиоточек над крышами цехов и терминалов неслось запиленное до скрипа иглой клубной вертушки:

Не в этом дело. Во-первых, по территории пролетариат перемещался, но не так, как в обыкновенный рабочий день. Не кому куда надо, а все в одном направлений. Во-вторых, пролетариат перемещался, шурша непромасленными спецовками. Народ был прилично и даже местами празднично одет. В-третьих… Как же Андрюха сразу не въехал?! В-третьих, комбинат стоял. Не так, как обычно: кто-то простаивает, а кто-то вкалывает. Комбинат стоял до последнего шланга.

И устремившийся за всеми в толпе рабочих Юрьевич вывернул на просторную заасфальтированную площадку. Тут когда-то собирались поставить дополнительные ангары под склады, да так и не поставили. А народу-то! Тьма! Чуть ли не все пять тысяч работников комбината собрались на площадке.

В дальнем конце Андрей увидел наспех сколоченную из неокрашенных занозистых досок трибуну. На ней застеленный кумачом стол и стойку с микрофоном.

В толпе разговоры:

– А ты, Кирюха, че приперся? Ты ж свои акции прогудел!

– Семеныч, ты что Лизавету щупаешь? Пока щупаешь, без тебя комбинат раздербаним!

– А вы, инженера, за кого голосовать будете? По-честному или за доллары?

Вроде бы и заковыристые реплики, с подначкой, но не сквозь зубы, не зло. Кто-то прятал в рукаве чекушку, не без этого. И как-то будто единым себя ощущал народ, будто на первомайской демонстрации.

Рука Сергея дружески легла на плечо Юрьевича:

– Ну как?

– Народу что-то больно много, – только и высказался профсоюз.

– То-то еще будет! – многозначительно пообещал Сергей.

Из людской массы выдвинулся Лешка, посмотрел преданно в глаза Сергею и остался рядом. На далекую трибуну забрались Гусь Лапчатый и мистер Смит и заняли места за столом. По толпе покатилось нетерпеливое:

– Чего ждем? Начинай!

А кто-то настроенный более боевито уже кричал:

– Начинай дурить русский народ!

На трибуне объявился Виталий Ефремович, наклонился к уху директора комбината, что-то жарко зашептал. Директор замахал на Виталия Ефремовича руками, дескать, не мои проблемы. Тогда брокер подступился к микрофону, поцокал ногтем и сказал:

– Раз, раз, раз… – остался доволен звуком Виталий Ефремович и на всю площадку спросил: – Кто видел начальника охраны комбината? – Он не получил вразумительного ответа, только был вынужден скушать несколько соленых шуток.

– В лифте застрял, – доложил как бы между прочим Леха Сергею.

– А остальные? – как бы светски поддерживая беседу, спросил Сергей.

– Остальные по душевым и раздевалкам заперты. А ключи потерялись, – типа вот какая у людей беда, доложил Леха.

Снова на трибуне нарисовалась заминка. Секретарша что-то докладывала Виталию Ефремовичу. Виталий Ефремович топал на нее ногами, секретарша разводила руки… И наконец по-строевому четко развернулась, как умеют разворачиваться смазливые молодые биксы, и гордо ушла.

Подкравшись сбоку, прячущий длинные патлы в воротник джинсухи Антон тут же доложился командиру:

– Я заразил все их компьютеры последним словом вирусологии! Они даже тезисы выступления теперь распечатать не могут! – и исчез в толпе в соответствии с ранее полученной инструкцией – чтоб другие бригадиры Шрамовой армии не запомнили портрет хакера.

– Пора? – таинственно спросил Леха Сергея.

– Нет еще, – был коротким ответ.

На трибуне за кумачовым столом попрепирались еще какое-то время. Но сколько ж можно тянуть? Гендиректор комбината, очень недовольный собой, всеми остальными и вообще всем происходящим, наконец поднялся со стула. Наконец вразвалочку подошел к микрофону. Откашлялся. Вздохнул. Еще откашлялся:

– Я не ждал, что всех так волнует судьба комбината… – совершенно неудачно начал он выступление, а далее микрофон отрубился.

Виталий Ефремович открыто покрутил пальцем у виска, и это видели все. Гендиректор повозился с микрофоном, потряс его «за грудки», но микрофон молчал, как партизан. Виталий Ефремович схватился за голову и исчез с трибуны.

– Пора? – переминаясь, будто невтерпежпо нужде, затеребил Лешка Сергея. А у самого глазки азартом горят, будто марафету нюхнул.

– Нет, не пора. Еще не прибыла полевая кухня, – в своей обычной загадочной манере ответил Сергей.

Виталий Ефремович снова забрался на трибуну и дал отмашку гендиректору, дескать, все путем. Мистер Смит смотрел на происходящее, как ребенок в цирке. Переводчица молчала, потому что не хотела портить мистеру Смиту настроение. И потому, что утро вечера муторнее,

– Я не то хотел сказать… – сообщил гендиректор микрофону, держа стойку двумя руками, будто боясь, что отнимут, и микрофон опять издох.

А за спинами воплотивших этот шухер в реальность Лехи и Шрамова зарычал медленно, чтоб никого не задавить, вползающий на противоположный трибуне край площадки, кургузый автобус белорусского производства. Протиснувшись поближе, автобус стал как вкопанный, из лязгнувшей дверцы выскользнул с подносом свежеприобретенный ученик дядьки Макара Филипс. В наушниках, подлец. А на подносе-то! Два белых пластиковых стаканчика с кофе.

– Меняем позицию, иначе сметут, – приказал всем своим переместиться и сам переместился от дверцы автобуса подальше к кабине Сергей. За сегодня он уже не раз доказывал, что знает, что делает.

Поэтому Андрей Юрьевич послушался без промедления.

Только оказавшись перед носом автобуса, Шрам принял кофе с подноса и приглашающе кивнул Юрьевичу:

– Давай, угощайся быстрее, у нас одна минута.

Почему они сменили стоянку, тут же стало ясно. Дядька Макар начал прямо в толпу из передней двери выдавать бутылки с лимонадом и бутерброды. А из задней тем же занялась его старуха.

По толпе сначала пробежал шорох, а потом и настоящий шум прибоя. Толпа отвернулась от сколоченной из занозистых досок трибуны. А хитрый Макар нет-нет да и сунет в следующую мозолистую руку вместо «Кока-колы» поллитровку, что, естественно, встречается только бурным одобрением.

Сергей тем временем проглотил кофе, смял стаканчик и совершенно негромко дал Лехе отмашку:

– Вот теперь точно пора!

Леха нырнул в толпу, как морж в прорубь.

– А ты чего стоишь? – наигранно удивленно посмотрел Сергей Шрамов на дохлебывающего кофе Андрея Юрьевича. – Вот тебе микрофон, – сунул Шрамов профсоюзному боссу похожую на фанату штуку. – Беспроводной, провод не почикать. Вот здесь кнопочку нажмешь и выступай.

– О чем выступать? – не въехал Юрьевич, но микрофон взял крепко.

– Разве тебе нечего сказать людям?

– Есть, но…

– Там с другой стороны автобуса лесенка приставлена. Лезь наверх и высказывай наболевшее.

Андрей Юрьевич наконец въехал в грандиозность замысла соратника, искренне захохотал и полез на прогибающуюся крышу. Отсюда он перво-наперво увидел, что Леха пробился сквозь сутолоку к одному плечистому пареньку (вроде знакомая рожа) и, по губам можно было догадаться, сказал короткое: «Давай!» Плечистый передал волшебное слово следующему плечистому (вроде знакомая рожа), тот следующему (вроде знакомая рожа)… Так команда «Давай!» пошла по цепочке, будто огонек по бикфордовому шнуру в сторону трибуны. И через какую-то задрипанную треть минуты сколоченная из досок трибуна вдруг зашаталась, заходила ходуном, стол с важными харями поехал в один бок, затем в другой. И в результате трибуна сложилась сама в себя, как карточный домик, царапая занозами важные надутые рожи мнивших себя победителями жлобов.

– Товарищи, граждане и господа! – заявил с крыши автобуса на всю площадку, на все пять тысяч человек, на весь любимый комбинат профсоюзный лидер. – Друзья, мы слышали, как наш Гусь Лапчатый сожалел, что нас сегодня собралось так много! Мы знаем, что Гусь Лапчатый затеял недоброе дело, но почти смирились. Почему? Потому, что каждый надеялся на другого! Потому, что моя хата с краю. Потому, что прав тот, у кого больше прав! Так вот, именем данного мне доверия, вашего доверия, я отменяю эти поговорки! Я хочу, чтобы все мы сейчас один раз и навсегда зарубили на носу: наш комбинат – это русская нефть! И она не должна принадлежать ни австралийцам, ни итальянцам, ни американцам! Я хочу, чтобы судьбой нашего комбината распоряжался… Совет! Трудового! Коллектива! Еще много хороших и умных слов сказал с крыши автобуса Андрей Юрьевич. Жаль, что Сергей Шрамов этих слов не услышал. У Шрама сегодняшний день был расписан как по нотам. Забот выше головы.

 

Глава 14

Витязь припух на распутье. С одной стороны, Вирши только стали превращаться в правильный городок и только-только потек ручеек в общак. С другой стороны, до водружения знамени на рейхстаге нефтекомбината было как до Киева раком. Оставлять Вирши было нельзя, отпускать делающих ноги из Виршей америкосов было тоже нельзя. Вилы. И Шрам решил воткнуть на кон все. Или пахан, или пропал.

Кстати, то, что творилось внутри автобуса, бардаком назвать было мало.

– Ты б хоть прибрался, – кивнул Сергей на горы рваного пестрого полиэтилена, на расплющенные картонные ящики из-под водки «Урожай», на заляпанные кетчупом охапки картонных тарелок и объедки от бутербродов, в живописном беспорядке успокоившиеся по бурым выпуклостям сидений.

В автобусе час назад закончилось первое заседание новенького Совета трудового коллектива.

– Ничого страшного, – отмахнулся дядька Макар. – Бабу поклычу, нехай причепурит потом. Ты сюда дывысь. – Оседлавший непочатую упаковку из двенадцати пластиковых фугасов «Кока-колы» Макар извлек из кармана пятнанных кетчупом брюк тетрадный листок и разгладил его на колене. – Ось так будет гарно.

– Карта острова сокровищ, – закончил Сергей перематывать руку свежим бинтом.

– Нет, Храм, ця бумаженция стоит, як десять карт сокровищ. Я проявил инициативу и заслал Филипса по Виршам погулять. Сметливый хлопчисько. За три годыны усэ зрысував. Дэ, колы, як и скильки?

– Это магазин «Франт»? – прикинулся Сергей, будто врубается и инициативу одобряет.

– Ото ж.

– А это вокзал? – только из уважения к сединам пройдохи продолжал играть интерес Шрам.

– Точно.

– Это что, план ограбления сберкассы?

– Нет. Ты не зрозумив, – малость разочаровался в командире дядька Макар. – Бачищь эту стрелку? Бачишь, ось цифра «три», а ось «двадцать два»? Цэ значит, що цю вулыцю патрулируют три человека в гражданском и проходят по вулыци каждые двадцать две хвыдыны.

– А на улице Ленина, значит, два встречных патруля по два опера? И все с моим фотороботом в нагрудных кармашках?

– Точно, – весело хрюкнул старый пройдоха. – А от «Семи слонов» за тебя в десять штукарей награда обицяна. «Экспресс-Вирши» сообщили.

Шрамов проникновенно похлопал помощника по плечу:

– Проделана большая и серьезная работа.

Дядька Макар от похвалы зарделся, как красная рыба, счастливо плямкнул губами, слюнявя огрызок химического карандаша:

– А цэ – твой маршрут, щоб никто небажанный не зустрився. Пешком прогуляешься за черту города, а туточки поймаешь попутку.

В одном, наверное, был прав дядька Макар, Шраму пора мотать из Виршей не оглядываясь. Слишком много на душу населения понаехало ментов, слишком жарко горела земля под ногами. Другое дело, в пресловутой Чечне в селе из двадцати саклей федералы одного басмача месяцами вычислить не могут, а в Виршах по переписи аж сорок тысяч населения. Хотя – сколько веревочке ни виться…

Но даже не в этом понт. А в том понт, что, несмотря на зубодробильную подставу брокера-быка, первый клинч за комбинат Сергей выиграл три часа назад. И теперь перешел на второй уровень игрушки.

– Все правильно, – согласился Сергей, сложил карту и убрал в карман, – Пора ноги делать. Только, уважаемый зам по кухне, я тебя с собой забираю. На наш век и в Питере аптек хватит. – Для Макара и такой причины достаточно. Но на самом деле Шрам целил мослы в Питер потому, что туда перетасовались главные нефтяники. Поцарапавший харю о сосновые доски мистер Смит в истерике наотрез отказался что-либо подписывать в этом крейзанутом медвежьем углу. И, как Наполеон (не коньяк, а человек), бросил армию и свалил в цивильную Северную Пальмиру, Русская сторона – за ним.

Дядька Макар не просек поляну, но переспрашивать не стал. Босс велел собирать манатки, значит – надо паковать чемоданы. Только…

– А автобус?

– А автобус, когда баба твоя закончит влажную уборку, Андрею Юрьевичу подгонишь и по доверке передашь. – Первый раунд за комбинат Сергей взял с наскока, как гусар Машу. Самое приятное – удалось слепить в свою пользу такую кривую мутотень, как общественное мнение. Для российской стороны это – пустые слова. А вот мистер Смит – пипл в этом коленкоре поджилочный до мокрых памперсов. Теперь начнет шумно оправдываться перед прессой. И пока не оправдается, бумаги подписаны не будут. Вот такой Шрам орел: быка на скаку остановит и лохов вокруг разведет. Шрам невесело хмыкнул.

– А?..

– А здесь вместо тебя пока Филиппок справится.

Дядька Макар почесал рябую репу, типа хозяин – барин. С сожалением собственника окинул поросячьими глазками занехаянное нутро автобуса. Типа только начал жить-обживать!

– Значит, так, – отмел лишнюю лирику Сергей, – в Питер добираешься сам. Завтра в двенадцать тридцать пересечемся в «Гостином дворе» на выходе с эскалатора. Если меня не будет завтра, радостная встреча переносится на послезавтра. Если меня не будет и послезавтра, значит, прости-прощай, Одесса-мама! Тебе останется этот автобус и эти деньги на карманные расходы. – Шрам выложил, подвинув надкушенный бутерброд с «краковской» колбасой, на дерматиновое сиденье банковскую упаковку сторублевок.

– Ну бывай. Не кашляй. Привет семье, – пожал пять дядьке Макару Шрам и поторопился выйти из автобуса. Не любил долгих прощаний.

Уже снаружи достал рукодельную карту, сверился с ней и свернул за угол. Народной тропинкой сквозь дырку в заборе Сергей просочился через строительную площадку, где загорелые по пояс работяги, забив болт, забивали козла на бетонной коробке не опущенного в яму коллектора. Далее, уже упаковав свой слишком приметный шнобель в солнцезащитные очки, Шрам сел на лавочку автобусной остановки и загородился газетой. Весь такой неприметный, без особых примет, только с лейкопластырем на щеке.

– Все так фигово? – спросил вяло болтающий рядом ногами Антон и заторможено медленно протянул запаянное в пластик липовое удостоверение на веревочке-ошейнике.

Сергей убрал картонку поближе к сердцу. На самом деле все было гораздо хуже, чем хакер представлял. Первый нефтяной раунд выигран еле-еле и с пугающими потерями. И самое червивое – до последней минуты Серега не знал, можно ли по жизни верить Антону. Джокер в колоде Шрама – кассета с откровениями обдолбанного жмурика-майора – была при себе. Но можно ли запись передоверить хакеру?

О том, что в команду Шрамова затесался стукач, свидетельствовала шикарная осведомленность политически подкованного ночного гостя-гэрэушника. С другой стороны, Серега в тюремной библиотеке не художественные книги заказывал и знал, что современная подслушивающая аппаратура может многое, если не все.

– Все еще фиговей? – перестал болтать ногами не дождавшийся ответа от командира Антон. Явно был он под кайфом размером в один добрый косяк. Говорил, удлиняя втрое каждую гласную букву.

– Не бери в голову, – сделал Шрам веселое зубастое лицо. – В обшем, не пора ли нам «пора в Питер переметнуться»?

– Сейчас? – не шибко удивился привыкший к резкой смене задач хакер.

– Ну… Минут пять еще есть, – посмотрев на снятые в память об Александре Павловиче с зачеркнутого Пырея котлы, потом на схему оперовских маршрутов, определился командир.

Жгла Сергею кожу сквозь ткань кассета. Во-первых, если по дороге заметут, то кассета не сыграет на цели самого Шрама. Ее присовокупят к вещдокам, и какой-нибудь следак просто получит в зависимости от коммуникабельности звездочку или шило в почку. Во-вторых, не верится, что те, кто в шугку назвались политически агрессивными белорусами, перестали пасти Сергея Шрамова, поверив, будто через неделю он созреет добровольно поделиться информацией как последний активист. Для этих внешнеразведывательных граждан проще как бы невзначай проверить и обчистить Шрама на любом отрезке трассы Вирши – Петербург.

Из переулочка вырулила пара сероголовых, по форме… пошла в противоположную сторону расстреливать глазами улицу.

Отдавать или не отдавать? Знал бы Сергей про такой затык заранее, обучился бы компьютерной премудрости у того же Антошки, перевел бы звук в компьютерные цифры и заслал бы на потаенные адреса в Интернете. Знал бы, где упадешь, – перинку подстелил. Отправить кассету с пацанами из второго набора?

– Значит, так, – сворачивая газету, заговорил Шрамов, – каждый канает в одиночку. Завтра в четырнадцать ноль-ноль пересечемся на «Техноложке» у игровых автоматов. На выходе с эскалатора. Если меня не будет завтра, торжественная встреча перекраивается на послезавтра. Если я не объявлюсь послезавтра, значит, мы разошлись как в море корабли. Тебе остается вся техника на хазенде в Виршах и щепотка лавэ на текущие расходы. – Сергей сунул бойцу аналогичную пачку сотенных в банковской упаковке.

– А доллариями нельзя?

– Не пухни, – хмыкнул Шрам.

В пользу того, что Антон не ишачит на постороннего дядю, малявилось такое соображение: вряд ли немерено крутые гэрэушники не вмешались бы сами, начни хачики в застенке над непростым пацаном измываться.

– Ну будь здоров, – выпрямился с лавки Шрамов, сверившись с тикающим наследством Александра Павловича. И, не оглядываясь, пописал прочь.

Шрам не воспользовался разведанным дядькой Макаром маршрутом, береженого Бог бережет. Свернув в глухой и пыльный транспортный проезд, Сергей тормознул частника, и тот в два притопа педали подкинул нелегала к главным воротам Виршевского нефтекомбината.

Здесь как раз все было готово к отправлению. Бесшумно работали моторы двух иностранных, расписанных рекламой масла «Мобил», навороченных по последнему слову техники автобусов. Вокруг курлыкала не по-русски пестрая толпа отъезжающих. Вся та шелупонь, которую помпезно приволок на хвосте в Вирши и бросил мистер Смит: клерки, секретутки, обслуга.

Помахав перед носом изготовленной Антоном карточкой, Шрам пришпилил ее вместо ордена и сунулся в остужаемый кондишеном салон. Запирающий проход подтянутый мальчик в серой, похожей на ментовскую форме что-то спросил.

– Донт андэстэнд, – надменно отчеканил Сергей, отодвинул мальчика плечом и внедрился в искусственную прохладу салона. Что там было накалякано на карточке, Шрам не знал, но что-то именно такое, разрешающее хоть на голове в иностранном автобусе стоять. И в спокойной обстановке понюхать и пощупать низовых америкашек. Авось, и барабан среди них удастся воспитать.

Забравшись поглубже, Сергей нашел незанятые кресла и сдвинулся к окну. Рот зафиксировал на белозубой улыбке, а глазам приказал бросать косяки во все стороны. Из всех возможных путей отступления из Виршей это был самый кучерявый вариант, но и он мог дать осечку.

Минут пятнадцать ничего не происходило. Разве что набившиеся в автобус туземцы, те, которые успели похмелиться, из распирающего энтузиазма запели что-то вроде «У Мэри был барашек». Разве что рядом на кожаную подушку приземлилась задницей курчавая подружка цвета шоколад и запела вместе со всеми. Жаль, по голосу не Элла Фитцджералд. И слава Богу, по формам не Элла Фитцджералд, иначе расплющила бы простого русского парня.

В один из косяков Шрам зафоткал вошедшего в автобус и как-то не по делу профессионально пристально стрельнувшего вдоль кресел зенками архаровца. Просек тот что-либо в неяркой атмосфере салона, шут его знает, но колючеглазый индивид нашел себе место на переднем сиденье и сделал вид, что так и надо. Наверное, у архаровца тоже имелась какая-нибудь ксива для мальчика на входе. И если до этого Шрам бодрился, а в душе сопли жевал, перебирал в уме измены и пересчитывал зубья у вил, то тут уже подобрался, поджался, собрался и превратился в опасную бритву.

Автобус тронулся, америкашки загалдели, как стая сорок. Через три ряда спереди зашипела открываемая «Фанта». Через пять минут автобус оказался за пределами Виршей.

А в оставленных Виршах по Шрамову, пардон, по Храмову крепко скучали.

– Вы уверены, что Храмов еще в городке? Что он еще не просочился сквозь заставы, не слился в реку по коллекторной трубе и не улетел, как немецкий шпион, на аэростате? – рычал на подчиненных начальник комиссии подполковник Среда.

Подчиненные смотрели кто куда, лишь бы не в гневные глаза начальства. Кто на облупленный сейф, кто на важный портрет главного генерала по Денобласти.

– Уверен, – под нос промычал лейтенант Яблоков. – Весь следующий из города транспорт проверяется на двадцатикилометровых отметках. Вряд ли этот уголовник додумается аж двадцать километров пехом от Виршей уматывать. Тем более, по оперданным, он при деньгах. Километра три оттопает туристом и начнет попутку ловить.

– Уверен, – пробурчал лейтенант Готваник. – Источники сообщают, что только за сегодняшний день очень похожего на описание человека видели семнадцать раз, а однажды в одно и то же время в четырех разных местах: в магазине «Франт», в шашлычной «Дядя Ваня», в ремонтном цеху Виршевского комбината и на спортивной площадке дома престарелых.

– Так какого… ваши сотрудники не могут его задержать?

– Вот посмотрите, – обиженно пробурчал лейтенант Готваник и подвинул к подполковнику исчерканную фломастером карту Виршей. Город на ней был похож на отпечаток великанского сапога. Овальная блямба рифленого улицами жилмассива и комбинат в форме каблука. – Здесь отмечены все маршруты патрулирования. Вот, например, цифра «три», а вот «двадцать четыре». Это значит, что означенную улицу патрулируют три одетых по «гражданке» опера и проходят по улице каждые двадцать четыре минуты. (Если бы за этой сценой наблюдал дядька Макар, он бы всыпал Филипсу за погрешность в две минуты.)

«Перелески да проселки, но не видно ни шиша. Я лежу на верхней полке, рядом жмутся кореша», – вспомнил такую песенку Сергей и попытался представить, как его кореша делают ноги из Виршей, кто на попутках, кто на электричке.

– Ты есть русский? – прочитала негритоска бирочку на груди соседа.

– Я есть русский, – шире ощерил пасть Шрам, что при желании можно было посчитать за подчеркнутое радушие.

– Иц э бьютифал! Меня зовут Эпифани! – запищала от природной брызжущей через край радости дочь угнетенного народа.

«А меня – нет», – подумал Сергей, а вслух, чтоб не приняли чисто за дремучее мурло, сказал:

– Это здорово, Эпифани, что мы хиляем из Виршей на соседних полках.

– Не понимаю! – жизнерадостно залилась смехом, как ментовский свисток, Эпифани. – Что такое «хиляем»?

– Это важное русское слово. Оно означает: канаем, гребем, мотаем, чешем и так далее.

– Я поняла! – превратились в восторженный бублик губы шоколадки. – Вы есть филолог. Я тоже филолог в университете. Массачусет. А здесь я… – Эпифани не нашла подходящее слово, порылась в сумочке и протянула Шраму визитку на русском. «Специалист по етикету». Именно так – через «е».

«Еханый бабай побрал бы этих жизнерадостных личинок! Вот если бы на моем месте корячился Словарь, может, он был бы счастлив. Его явно тянет на интеллигентных шмар». Тут же по обыкновению свободно гуляющих мыслей Шраму подумалось, что он свалил, так и не рассчитавшись до конца со Словарем и Малютой. Ладно, пусть поживут пока.

– Я не есть филолог. Я есть народная медицина, – ляпнул первое попавшееся Сергей, пряча искорки напряга на самом донышке гляделок.

– Иц э бьютифал! – чуть не описалась кипятком от ненорматированного восторга правнучка рабов. И ткнула визитку в ладонь соседу. Дескать, бери, чего ж ты не берешь?

Серега учел промашку и визитку взял.

– Я очень люблю русский язык, и меня очень волнует загадочная русская душа, – залопотала шоколадка.

Кажется, она не поняла, кем назвал себя сосед. Тогда чему так радовалась? Шрам осторожно выглянул из-за спинки переднего кресла на предмет, как там поживает тот, с цепкими глазками? Вроде бы расслабился – зевает, официозный галстук снял.

– Я тоже без ума от русского языка, – поддержал тему Сергей.

– Без ума? – тут же художественно напряглась Эпифани и, не выдержав положенную театральную паузу, подавилась звонким смехом. – Вы сошли с ума? Вы не-нор-маль-ный? Вы – маньяк! Вы есть русский маньяк! Иц э бьютифал!

А вот Сергею было не до смеха, потому что автобус перевалил с асфальта на обочину и притормозил. Проверка на дорогах. Ментовский «уазик», полный сержантов с «калашами». А чего беглец ждал? За него взялись всерьез. Ради него целую сверхполномочную комиссию в Вирши снарядили.

Из кондишена на Шрамова дохнуло колымским холодом, запахом грязных бушлатов и древесной стружки с лесоповала. Почти в натуре Шрамов услышал завитой облаками морозного пара рубленый винегрет вечерней переклички: «….Шарыгин? – Я! – Шестопа-лов? – Я! – Шрамов? – Я! – Шульга? – Я!..» Услышат тянущее жилы жужжание бензопилы «Дружба-2», услышал любимую поговорку лейтенанта Бочарова: «Человек – не волк, в лес не убежит» так явно, будто этот Бочаров прямо над ухом прогундосил.

Мент, обнимая «калаш», сунулся в салон иностранного автобуса, но просек, что буксанул папуасов, и стушевался. А америкосы ему давай жвачки совать, привязали к пуговице воздушный шарик «I love you», засунули гвоздику в дуло автомата и банку пива в свободную руку, Один успевший поправить голову менеджер попросил стрельнуть из автомата за пинту виски, И все это так лицеприятно, без напряга, что мент под чистосердечные вопросы типа: «Вы сражаетесь с русский мафия?!» сдал назад, безнадежно махнув халявным пивом.

На ура америкосы спели менту уже из русского, впитанного за ночной банкет репертуара: «Город над вольной Невой, город нашей славы трудовой…» И мент позорно бежал, а автобус тронулся дальше,

– Без ума, – умывшийся холодным потом Сергей стал типа весело толмачить Эпифани, – это в натуре означает – без башни, отмороженно, крыша съехала. Но я сказал «без ума» типа балдею, торчу, подсел, прусь. Андэстэнд?

– Иц э бьютифал! – влюбленно вытаращилась на Шрама шоколадка и полезла за блокнотом.

Не такая уж она была и страшная. Не про Словаревы загребущие пальцы. И вроде по всем флангам клеит Серегу, оливковую ножку к мужскому бедру прижимает. Дети разных народов, мы мечтою о мире живем. И где-то здесь слабину дал Шрамов. Когда в очередной раз косякнул на насупленного хмыря у входа, нарвался на обратный заинтересованный взгляд. О-па! О-па! Америка-Европа!

Попялился хмырь в сторону сладкой парочки, попялился и, типа чисто скучая, свернул шею в окно. Но Шрама не разведешь на фуфлыжных рыжиках – узнал его хмырь по каким-то ориентировкам! Узнал!

Тогда, не комкая просветительский базар с флиргующей лиловой биксой, Сергей на ощупь выловил в своей дорожной сумке гранату и на ощупь же специально обученными шулерскими пальцами произвел с «эргэшкой» необходимую операцию. Увидев в пакете Эпифани моток лески – на загородном пленэре наивная афроамериканка собиралась рыбу удить, – взял взаймы.

Увы, Молчун узнал этого Храмова Хрена, тьфу, хренова Храма. Только не сейчас, а еще когда сунулся в Виршах проверить автобус. Вон они, часики заветные, на руке тикают. Молчун спецом позволил Пырею подмести часики, когда мочили директора кабака. Киллер рюхал, что не левого пацана заказал Виталий Ефремович. Так пусть этот не левый приметит часики на Пырее и постелит Пырею могилку. И тем сделает за Молчуна часть работы, ведь Пырей видел рожу Молчуна при дневном свете.

К сожалению, это была необъявленная война. Война между Шрамом и тем парнем с профессионально колючими глазами. Не Шрам начал войну, а парень с профессионально цепкими глазами. И кто-то из двоих должен был не доехать до Питера. На войне – как на войне. Шрам ничего не сделал этому парню, и этот парень ничего не сделал Шраму. И видишь, как расклад лег? Один из них должен умереть. И никто из двоих в том не виноват. Расклад, батенька, расклад.

Сергей не знал, что именно этот парень зарядил вместе с Пыреем одноногого афганца в холодильник. И жаль, что не знал. Знание добавило бы ему ненависти и сил, когда двое сшибутся лбами до последнего.

Еще Сергей не знал, что поторопившись со смертью Пырея, тем самым спас себе жизнь. Пырей не успел предупредить не шарящего в виршевских порядках Молчуна, что будут многолюдные похороны и Храм легко может мелькнуть. Поэтому Сергею и не досталась снайперская маслина.

Увы, Молчун не испытывал к этому Храмову Хрену резких чувств. Типовой заказ. Вот только любил Молчун работать красиво. На самом деле лишь поэтому и загрузил одноногого в Арктику. Чисто предупреждение: «Менжуйся, хренов Храм. Раз, два, три, четыре, пять – я иду стрелять». А то, что Храм просчитал Молчуна, так пусть блатарю перед смертью не надышится.

Тут автобус тормознул у притулившейся на краю леса походной «шавермы», американский пионервожатый объявил по-нерусски, что стоянка – десять минут и что бои налево, а гелы направо. И Шрам, пока все еще только отлипали от сидух, резво дернул на выход.

Резво, да не бегом, типа просто приспичило человеку. Резво, но не настолько, чтоб не рассмотреть второпях кандидата в покойники. Подтянут, не наблатыкан. Вроде бы не из урок, а из спецназа. Может быть, это и есть тот страшный киллер, которого брокеры из Питера выписывали. Носки туфель мутно бликуют Литым свинцом. Но и оппонент зыркнул на спешащего Сергея в полный рост и лишняка зацепился зрачком за по-волчьи прижатые к черепу ушки и всплывшие со дна гляделок искорки напряга. И заплясали понимающе желваки на скулах у кандидата.

Аккуратно через десять минут Сергей Шрамов вернулся в автобус и занял место рядом с Эпифани. Теперь был ее черед разговляться у окна.

– Глубокое вам мерси. – Сергей вернул катушку с леской обляпавшейся шавермным соусом подружке, – Здесь рыбы нет.

– О! Ты еще есть и рыболов?

– Нет, гражданин начальник, – устало улыбнулся Шрамов. – Я – санитар леса. Народная медицина.

– Что это есть?

– Вот видишь эти царапины? – ткнул пальцем себе в анфас, а потом предъявил за бинтованную ладонь Серега. – Это не просто так. Это я делал оздоровительный сеанс одному важному полицейскому начальнику. Снимал с него порчу. – Сергей Шрамов нес абсолютную пургу, а мыслями возвращался к тому, что случилось несколько минут назад в дебрях жиденького придорожного лесочка.

Тот, по повадкам – не урка, а спецназовец, ломанул следом с отрывом в девяносто ударов сердца. Чисто выждал, когда рассеявшиеся за пеньки америкосы отольют и потянутся обратно. Понятно, никто из них здесь грибы собирать не настроен.

Тот, по повадкам – не урка, ваще решил, что Сергей Шрамов зачеркнул возвращаться, и этому только тихо радовался. Неурка правильно считал, что в лесу спецназовец блатаря настигнет в два счета. И чем больше и дальше Шрамов в лесную глушь шагов сделает, тем прекрасней, тем меньше шума услышит американская делегация…

– Это делается так. Кладется полицейский чин на деревянную лавку в чем мать родила, – вешал лапшу на симпатичные лиловые ушки Шрам.

– А! Я это знаю! Психоанализ!

– Анализы, да не те. Лежит полицейский чин, а я хожу вокруг и розгами его по розовым половинкам – шарах! Грехи отпускаю. И глядь, через какое-то время – были у него камни драгоценные в почках и кариес, и не стало. А вместо этого у меня раны кровавые.

– Это очень опасная работа, – на полном серьезе схавала туфту Эпифани и крепче прижалась упругим бедром.

Ох как это было опасно, вспоминал Сергей Шрамов. Тот, по повадкам спецназовец, летел – ни один сучок не треснет, ни одну ветку не колыхнет. В руке – масляная черная скорострельная дура. И вдруг на месте будто запнулся тот, который… Леску, поперек протянутую, усек, и мигом нашарил боковым взглядом примайстряченную на рогатке куста гранату…

– Зато меня за успехи теперь в Смольный работать приглашают. Прослышал один важный вице-губернатор про мои подвиги – и как ногами застучит! Хочу себе такого лекаря! Хочу, чтобы он дальше на мелочи не разменивался, а лечил моих юридических советников и прокуроров!

Эпифани наконец прочухала, что ее парят, и благодарно рассмеялась во все горло:

– Иц э бьютифал!!!

Это было прекрасно. Это было прекрасно, что спецназовец углядел растяжку, а не зацепил, и паровозом попыхтел дальше в чашу. Потому что гранату Шрам обезвредил еще в салоне автобуса. Потому что фейс-контроль спецназовца перестал учитывать верхний сектор, сфокусировавшись на леске, примятой траве и следах. И. таким вот образом подставил неудачник спину, И спрыгнул с дерева на эту спину Сергей Шрамов и полоснул по вражьему горлу конфискованным у Пырея ножом-выкидухой,

И теперь спокойно мог катиться в автобусе к чертовой бабушке до самого Санкт-Петербурга Сергей Шрамов и втюхивать в симпатичное черномазое ушко из пальца высосанные байки.

 

Глава 15

Александр Сергеевич Пушкин от холода нахохлился. Сергею Шрамову тоже было не по себе. Он тренькнул по оставленному невиданной ночной зверюшкой телефону и назначил пересечься здесь, в скверике под памятником классику.

Было бы нелепо свято верить, что явившийся ночью под газом в макаровскую малину незнакомец говорил Шраму то, что думал. Где гость правду-матку резал, а где разводил, Сергей не догнал до сих пор. Но хотя бы за уделенное внимание гостя следовало так или сяк отблагодарить, будь он послом сестрорецкой братвы, ходоком от белорусской диаспоры или гэрэушной чувырлой. К тому же какой-никакой, а на данном этапе классовой борьбы, – союзник.

И все же было бы нелепо прекратить поиски стукача в этих рядах. Чьи конкретно кишки следует вытянуть, и кого на своих кишках следует удушить? Кто-то же ставил крутого незнакомца в известность о Серегиных заморочках? Или все же прослушивали? Вспомнилась такая быль. Один бизнесмен с некоторых пор стал замечать, что содержание разговоров в его офисе быстро становится известно конкурентам. Поскольку дело происходило на заре развития капитализма в России, о подслушивающей аппаратуре он как-то не подумал и долго, но безуспешно, разыскивал «Штирлица» в рядах сотрудников. А «Штирлиц» тем временем спокойно сидел в припаркованных неподалеку «Жигулях» и слушал 'все, что ему требовалось. Разоблачили его благодаря работавшему в фирме подростку-курьеру, любящему на досуге половить музыку на средних волнах. Однажды, разыскивая любимый «Радио Роке», он внезапно услышал характерные звуки тренировки в школе кунг-фу, размещенной в смежном с конторой помещении. Курьер смекнул, в чем дело, и сообщил шефу. И через десять минут незадачливого «шпиена» уже вытаскивали из «Жигулей» и долго били ногами. После чего подслушивающие устройства, работающие на средних волнах, быстро вышли из моды.

Несколько бомжей на лавочке вылизывали банку сметаны. На другой лавочке плевались семечками две старушки. Один смутный синяк кружился около Шрамовой лавочки, никак не решаясь попросить проспонсировать на фуфырик очистителя для автомобильных стекол. Скверик был еще тот, чисто привокзальный.

Шрамов стремался, что его развели, будто гончую на механического зайца. А вдруг темная лошадка только косит под крутую разведывательную структуру, а на самом деле служит в известной брокерской конторе или у еще не проявившихся на поляне конкурентов? Могло быть и так, что Шрама банально грохнут, только он отпасует кассету. Всякое могло быть. И на этот всякий случай в кармане спала выкидуха.

Сергей нервно водил жалом по сторонам. Новых посетителей в сквере не прибавлялось. На ветру дрожали ветки деревьев, незыблемо хохлился Пушкин, ветер пинал обрывки троллейбусных билетов вдоль похожих на слоеные пирожки домов.

И как Сергею Шрамову относиться к тому, что незнакомым гражданам нужен не оригинал, а хватит и копии? Кому помешает весь апельсин вместо одной дольки? Лично Шраму дольки, бы не хватило.

А может, минско-гомельеко-гэрэушные пацаны под лажовым поводом исподволь подстраховывают Шрама? Тогда еще хуже. Избави Бог от корешей, пути которых неисповедимы.

Вдоль обочины от начала переулка не спеша покатил фургончик «скорой помощи». Сергей напрягся, потому что внутри такой коробочки удобно прятать все, что угодно, и рыпнулся на противоположный выход из сквера, пугая дристунов-голубей.

– Это не вы потеряли? – одернул вопросом только что разминувшийся мужик.

И, еще поворачиваясь, Сергей врубился, что не нужно было поворачиваться. Не нужно было сбиваться с шага и крутить головой. Не потому, что голос – знакомый. Голос принадлежал человеку, приходившему тогда ночью, но скрытая угроза из голоса сочится, как гной из незаживающей раны. Но хорошая мысля приходит опосля.

Сергей окончательно развернулся и глянул, что там такое особенное показывает ему гражданин, типа потерянное Сергеем Шрамовым. Гражданин показывал пистолет системы «глюк» с глушителем. Можно подумать, что Серега не подчинился бы, не будь глушака? «Господи! Если ты есть, хоть ты понимаешь, как мне за эти дни обрыдли стволы с глушаками?!»

Сергей подчинился, без слов понял, что гражданин желает вместе со Шрамовым прокатиться на «скорой помощи». Почему бы в самом деле не прокатиться? Одно хорошо, если «скорая помощь», значит – точняк спецслужба. Паханы такое пока не практикуют. И тогда все же похоже, что в рядах у Шрама нет стукача, и не надо никому кровя пускать.

Вспомнилась еще одна байка из истории подслушивающей аппаратуры. Не поскупившись, заказчик выделил на операцию пятнадцать тысяч баксов, поскольку подозревал, что партнер собирается надуть его на сделке, обещавшей в десять раз большую прибыль. Исполнители подошли к делу с размахом. Все время, пока объект сидел на работе и дома, рядом дежурила машина с мощными видеокамерами, передающими на экран все, что с ним происходит. И хотя менялись наблюдатели каждые восемь часов, в конце отведенного на наблюдение месяца двое отказались работать, а один лег в больницу с тяжелейшим нервным расстройством. Потому что наблюдать приходилось в основном за шикарными гулянками с первосортной закуской, дорогой выпивкой и роскошными девочками. Любоваться на все это зимой из машины, не имея возможности отлучиться, восемнадцатилетнему парню было слишком тяжело. А объект в итоге своего партнера надул. План аферы он обсудил в скромной пивнушке, куда однажды как бы случайно заглянул после работы.

Сергей втиснулся в непросторное чрево машины.

– Наше вам с кисточкой, – безответно поприветствовал он двух квадратных по всем параметрам санитаров и поджал колени, освобождая пядь для прущего следом знакомого незнакомца.

В гробовом молчании пассажиры доехали до парка, окружающего Театр юного зрителя. И здесь темная лошадка поманила за собой Сергея на волю.

– Мне там не понравилось, – объяснился гражданин не то чтобы очень вежливо, но уже не тыча под ребра пушкой. – Кассета при вас? – У хозяина положения, как у заурядного братка, был проломлен нос. Уши торчали локаторами, и лакированно блестела лысина.

– А какой мне с нее навар? – без суеты двинул Шрам прогулочным шагом подальше от белой машины с красным крестом. Чисто проверяя степень своей независимости.

– Тебе мало, что мы оставляем тебя жить… на воле? – удивился наглости незнакомый знакомец.

– Мало, – честно раскатал губу Шрам. Не испытывал он, как ни глубоко копал в душе, густой благодарности к силе, бесплатно прокатившей его на «скорой помощи» к ТЮЗу. Как матерый волчара не переваривает матерых цепных псов.

– Не выпендривайся, – вяло поморщился представитель силы. – Мы, Например, знаем, что одну копию ты закопал в березняке рядом со снимаемой у Макара… забыл как дальше, квартирой. Например, мы знаем, что где-то прихоронена еще одна копия.

– А что еще вы знаете? – почти потух Сергей.

– Что подписание правоуступающих документов по Виршевскому комбинату, – неожиданно ободрил незнакомец, – назначено на послезавтра. И пройдет в конференц-зале «Невского Паласа».

Шрам сквозь тоненькую щелку меж зубов выпустил ранее заглоченный воздух, типа сдулся. И молча отдал кассету. Ничего нового ему не сказали, но пусть об этом не догадываются. Искреннее желание помочь похвально само по себе. Шрам знал про «Невский Палас» от самого мистера Смита. Этот тормоз, без всякой конспирации, желая перевернуть общественное мнение, накликал на торжество журналистов.

Кстати, перевернуть общественное мнение было уже не просто. Журналюги уцепились за историю и рвали «продешевившего» Гуся, только перья летели. Отзывы СМИ были жирные, сочные и обидные…

– Я могу для вас еще что-то сделать? – Наверное, так полагалось по этикету говорить при прощании навсегда, и незнакомый знакомец поэтому так и сказал.

– Пожар в «Невском Паласе» слабо?

– Сорвать сделку еще раз – это ваша проблема. Ну, бывайте здоровы. – Гэрэушник отвернулся, не протягивая на прощание для пожатия руку – чтоб не ставить вора в неудобное положение. Сделал два шага…

– А на каких условиях комбинат уходит под дядю Сэма? – тормознул откровенного собеседника Шрам.

– Часть черных наличных Гусь Лапчатыйуже отграбастал и заныкал в одном испанском банке. Часть, я подчеркиваю – официальная часть, будет переведена после подписания документов. Это одно из условий договора уступки долей. Подробней не разжевываю, ты – не экономист. Ну а часть будет передана где-нибудь послезавтра в чемодане. Это доля тех, кто обслуживает и страхует Гуся Лапчатого, тех, с кем ты, собственно, и столкнулся лбами в Виршах.

– Ты меня сейчас пишешь? – вдруг спросил Шрамов и посмотрел в бесцветные глаза гэрэушного майора-немайора так убедительно, что тот полез за отворот пальто и что-то там пальцем сделал.

– Нет, – ответил незнакомец и не улыбнулся.

«Что и требовалось доказать, – обрадовался Шрам. – Эти спецушики очень прутся от техники. Значит, и в родных Виршах они никого из Серегиных людей не завербовали, а банально воткнули „жука". В этом их сила, в этом их слабость. Иногда техника – дура». Сергею пришла на ум еще одна история вокруг прослушки.

Крупная юридическая фирма заказала у специалистов по радиоэлектронной аппаратуре широкодиапазонную глушилку от подслушивающих устройств конкурентов. Одновременно конкуренты обратились к тем же самым спецам, чтобы те помогли наладить прослушивание крупной юридической фирмы. Директор радиоэлектронной конторы оказался в тяжелом положении: оба заказа были чрезвычайно выгодными, но прямо противоречили друг другу. И тут, сам того не подозревая, на помощь пришел третий клиент, заказавший большую партию переносных раций, чтобы сотрудники его огромного торгового центра, расположенного неподалеку от юридической фирмы, могли быстро связываться между собой из любой точки заведения.

Сделали ему рации, а они не работают. Переналадили по новой – никакого эффекта. И тут радиоэлектронщик «вспомнил» о своей установленной в соседнем офисе глушилке. Он свел обоих заказчиков, и те быстро договорились, что на частоте работы раций глушилка работать не будет. После чего, по совершенно случайному стечению обстоятельств, конкуренты юридической фирмы прослушали все, что надо, именно на этой частоте. А хитрая радиоэлектронная фирма получила крупные суммы от всех трех клиентов сразу.

История хорошая, но сейчас Шраму требовалось, чтобы слабину дала не техника, а человек. Золотые слова – не верь, не бойся, не проси. Сергей не верил этим людям сколько мог, пока они не подсказали за «Невский Палас». Сергей их не боялся раньше, не боится и теперь. И еще – сейчас Сергей не попросит спецушника об одолжении, а чисто предложит сделку:

– Я обращаюсь сейчас не к фирме под названием ГРУ, а к тебе как к отдельному человеку.

– Ну? – Ничего не отразилось во внешности незнакомца.

– Могу я попросить тебя как друга использовать все политические и разведывательные рычаги, чтобы по всей великой России все досье с упоминанием Шрамова сгорели синим пламенем?

– С каких это пор мы стали друзьями?

– С тех пор, как в частном порядке решили поделить поровну содержимое американского чемодана с баксами. А без него сделка сорвется…

– Уже интересно. Только не «поделим», а подаришь ты мне этот чемодан на день рождения. В качестве компенсации. Я на тотализаторе довольно много против тебя поставил, а ты все набираешь и набираешь очки. Так что чемоданчик передашь, даже не заглядывая внутрь.

«От педераста слышу», – подумал Шрам и спаял губы в тонкую ниточку, чтобы не вякнуть лишнего.

 

Глава 16

Опять побывал Сергей на докладе у генерального папы. Про то, что Шрам самовольно бросил Вирши и погнался за призраком нефтекомбината, папа сказал только: «Ну смотри, я тебя за ноги не тянул. А за результат ответишь». А под занавес уже не Урзум в предбаннике, а сам Михаил свет Геннадьевич через палисандровый стол вдруг спросил: «А вокруг эрмитажных списков у тебя ничего нового?» И тогда Сергея будто молнией садануло, он вмиг надыбал, как перекрасить в свой цвет нефтекомбинат. Ведь если даже генпапа верит в списки…

Антон воротил репу в сторону и бессовестно лыбился. Трудно было удержаться от смеха, общаясь с такой колоритной фигурой, как дядька Макар. Тем более если с косяка тебя пробило на хи-хи.

– Цэ правда, а не прытчи. – Ушлая веснушчатая рожа дядьки Макара была серьезна как никогда. Очень ответственно отнесся к вопросу дядька Макар и поднял столько пыли, сколько требовалось. – Я за два дня наслухався на год вперед историй. Уси про тэ, как на спор чернорабочие выносили и заносили обратно через охрану в Эрмитаж то икону, то шпагу семнадцатого века. И уси такие истории дуже похожи на дийснисть. В известные годы охрана эрмитажных ценностей была поставлена – не бей ледащего. Мабуть, это было кому-то на руку. Алэ нас цикавлять запасники Эрмитажа в более серьезном масштабе. И ось що я накопал. Со стороны музея к вопросу темной продажи ценностей за бугор в останние годы радянськой влады теоретически могли иметь доступ четыре человека. Уг-рюмов Владислав Николаевич. До сих пор работает, вдовец, дви дытыны, пьет, збырае марки. Имеет говорящего попугая. Проживает на проспекте Энергетиков.

– Пьет по-черному или рюмаху в завтрак, обед и ужин? – полюбопытствовал развалившийся пельменем в кресле Сергей Шрамов.

Сидящий на другом краю стола Антон кусал кулаки, чтоб не залиться смехом во весь голос. Ладно, ему хоть не мерещились зеленые лысые обезьяны, пускающие через соломинки мыльные пузыри.

– Пьет багато и в гордом одиночестве. В темноте под одеялом, когда дома никого нэма. Дали: Галкин Василий Парамонович. Женат, дочка, коньяк, преферанс. Помэр в восемьдесят восьмом от укуса скаженной собаки. – Дядька Макар докладывал, подчеркнуто воротя репу от обдолбанного хакера. Вроде как немного ревновал к командиру.

– Врачи опоздали? – заскрипел спинкой кресла подобравшийся Шрам.

– К ликарям не обращался, вскрытие показало. Дали: Тишинин Семен Александрович. На пенсии, женат, с глузду зьйихав на политике и занимается общественной деятельностью среди пенсионеров. Тоже багато пьет. Прописан рядом с метро «Приморская».

– А где на «Приморской»? – подал голос патлатый компьютерщик, боясь глянуть дядьке Макару в глаза, чтоб глупо не захихикать. Будто из-за дядьки выглядывает зеленое косматое чудовище и корчит уморительные рожи.

Дядькин говорок неотступно заводил Антошку на хихоньки. Сергей прикидывал, жестко ли отреагировать на то, что хакер вопреки инструкциям опять накурился дури до недержания слюны? Наказывать или миловать Сергей решил после того, как выслушает Антонов доклад. С гениями нужно обходиться нежно. Гений и злодейство несовместимы.

– Две хвылыны ходьбы. Дали: Мартьянов Эдуард Иванович. Рыбалка, охота, преферанс. Трезвенник. Бобыль. Трагически погиб в восемьдесят девятом. При ремонте Греческого зала лепнина на макитру впала. Наповал.

Сергей Шрамов перестал грызть авторучку. Он вспоминал. Это было так.

Огонек маялся на конце плюгавого сучка, плавающего в полной машинного масла консервной банке. Трое основных, распотрошив отнятую у баклана нажористую посылку, засиделись до блеклого рассвета, но игру не прекращали. Самодельные, катанные из газеты карты раздавались, на кону скапливалась горка конфет «Коровка» и «Мишка на севере» («Мишка на севере» шел за пять «Коровок»), кто-то срывал банк, и карты возвращались в колоду.

– Что я вам скажу, – накинув прелую казенную фуфаечку на острые плечи и шмыгнув носом, так как в бараке гулял дубарь, витийствовал Каленый. – Сека – это здесь игра с большой буквы. Сека, очко, храп – это азартные игры для жиганчиков, которые не знают, как сморкаться в носовой платок.

Лай и Штепсыль – чахлый, простывший и глухо пырхающий старик, отмотавший на зоне столько, сколько Серега и не жил, – слушали с показательным интересом. А то ведь очень обидчив становится Аристарх Карпович, если его невнимательно слушают.

– А бура? – прогнулся, типа внимает по полной схеме, Лай.

– Бура – это кастрированный преферанс. В приличном обществе, судари мои, перекидываются только в преферанс. Отставные полковники играют в преф. Актеры оперных и драматических театров, спившись, забывают все, кроме правила «Под вистующего ходи с тузующего». Кстати, музейные работники, – зачем-то подчеркнул последние слова Каленый чисто для Лая, – тоже очень уважают пульку расписать. Преферанс – это даже не игра, а образ жизни. У умных людей часто и других друзей нет, кроме как партнеров по префу. За префом, будто в бане, серьезные делаются и важные вещи перетираются.

– Ну ты, Каленый, горазд кизяк за финики выдавать. Сказанул: музейные работники – высшее общество. Залез я как-то в наш областной краеведческий курятник. В сейфе рупь двадцать, на прилавке гнилой зуб мамонта и Ленинские декреты на стенах, – возмутился простуженный Штепсыль.

– Я отвечаю за свои слова, – подмигнул Каленый Лаю и стал тасовать колоду. Больше до побудки игроки к этой теме не возвращались.

А Шрам лежал через двое нар и как раз маялся бессонницей. Такую уж горькую весточку в письмеце из дома получил.

Так оно тогда и было, а теперь Сергею пришлось вспоминать этот нечаянно подслушанный и пустячный на первый прикид базар. Теперь следовало крепко думать и анализировать ничтожные крохи информации. Без эрмитажных списков Шраму не видать нефтекомбината. Вычислить же след эрмитажных списков оказалось глобально засадным делом. Никаких толстых концов, мохнатых хвостов и веских зацепочек. И все же это была не гумозная легенда, эрмитажные списки в природе реально обретались, и кто-то фартовый, может быть, даже в эту самую минуту, принуждал лизать задницу очередного упомянутого в списках и этим зашуганного чинушу.

Но с какого краю подкопаться? Некто для решения каких-то конкретных, но неизвестных Сереге задач дергает неких облеченных властью боровов за ниточки. В итоге получается слаженное выступление хора имени Пятницкого. Но с этого краю Серегу ждет полная безнадега. Потому что в славном Петроградегороде ежедневно исполняется до сотни разных концертов: и на непрозрачном валютном рынке, и по скользкой теме поставок леса в Финляндию, и в не переваривающем чужаков хлебобулочном секторе экономики. И каждую неделю премьеры.

Зайти со двора? У кого, такого умного, в результате неправомочных действий, приведших к преждевременной смерти трех человек, оказались в загашнике сладкие эрмитажные списки? Без вопросов – это крутой авторитет. И когда Шрам сует палец в такую замочную скважину, то рискует, что этот палец ему отрежут где-нибудь в районе кадыка.

Вот и суетится Шрам вокруг да около, будто цуцик на кобелиной свадьбе, не зная, с какой стороны усыпанный граблями лужок перейти. А ведь остро нужны Сереге даже малейшие намеки на место схорона эрмитажных списков. С одними откровениями майора-жмурика Виршевский комбинат не отстоять.

– Ну а у тебя что? – перекинул внимание на хакера Сергей.

Оплывшему Сереге так не хотелось выползать из кресла и подсаживаться к столу, а пришлось, доклад Антона строился на бумажках. Много на принтере распечатанных бумажек со словами, графиками и диограммами приволок для доклада Антон.

– Вот, – разложил бумаги по трем стопкам компьютерщик и замолк, улыбаясь, будто и так все ясно. Его красные после бессонной ночи глазки были исполнены счастливой благодати, круто замешанной на дури.

Боец скачал из Интернета три годовых архива основных питерских бизнес-газет: «Деловой Петербург», «Деловая неделя» и, без базара, питерские страницы «Коммерсанта». Далее процедил все статьи через специальную компьютерную программу, и осталось разложить вытяжку по полочкам.

– Что вот?! – осерчал Шрам, и так выше крыши недовольный, что чрезмерно шмальнул дуры компьютерщик «для бодрости ума», и теперь неясно, то ли командиру доклад держит, то ли в башке инопланетных пришельцев голоса слушает?

– Вот это, – незнакомая с мозолями пятерня легла на первую стопку, – наиболее успешные петербургские компании. Причем отбирались такие, которые резко отрываются от средних показателей по отрасли. Например, мясокомбинаты «Парнас» и «Самсон» на месте топчутся, а «Маркизовский» за два года увеличивает обороты десятикратно, – боясь довести командира до греха, кое-как собрался Антон.

– Добре. А это?

– А это наиболее везучие фирмы. Их конкуренты на селитру исходят, чтобы клиентов найти, а у этих все схвачено. Городской заказ? Пожалуйста. Победа в тендере? Пожалуйста. Ессно, я подбирал таких, кто на халяву поднимался неоднократно.

– Зачет. Дальше?

– В третью кучку я сложил данные по питерской чиновничьей элите. Биографии и прочие анкетные данные. Они сейчас не слишком закрыты. Кроме того, пришлось дернуть пиратские базы данных. Отбирал тех, кто был в прежние времена в фаворе и сейчас у руля удержался. Это так называемая в нашем пикантном случае «группа риска». Других, выбывших в тираж шишек, эрмитажная правда, может, и беспокоит, но с них ничего не выдоить. – В голове Антошки и точно порывались учить незнакомые голоса. То ли духи придворных императора Наполеона, то ли души почивших родственников. Но компьютерщик держался. Главное – не перепутать, когда вопрос подкатывает чья-то неприкаянная душа, а когда командир? И ответить впопад.

– Разумно. – Шрам вздохнул, в таком вот гное приходится ловить золотую рыбку. Он – честный вор. Он брал сколько нужно для нормальной жизни, и не больше. Он Родину за границу не продавал эшелонами и честно рисковал, между прочим. А эти… С позволения сказать, гребаные сливки, брали больше, чем могли слопать, и кичились неподсудностью. Ладно, проехали. – Мне нужны выводы, – сказал Шрам, полагая, что это займет еще день или даже два. Тут одному субтильному волосатику не справиться. По-серьезному тут нужна целая аналитическая команда, как в приличном банке.

Но, оказывается, Шрам недооценил Антошку. Антон сделал блаженно-обкуренную улыбку, дескать, об чем базар? И стал быстро перекладывать туда-сюда верхние страницы из стопок:

– А на отдельных листках я зарисовал только те случаи жизни, когда в одной точке встречались персонажи из разных стопок. Если куст фирм круто наращивает обороты, если, не напрягаясь, мимоходом подметает лучшие заказы и городскими властями из непонятной симпатии продвигается на международные рынки. Если в этих своих делах холдинг контачит с одними и теми же людьми из Смольного, да еще и люди эти имеют богатое социальное прошлое… То это наши клиенты.

Шрам наконец растащился. Это ж сколько доказанных неправедных барыг! Это ж их всех трясти положено, как сливы!

– Ты, случаем, не переборщил с дозой? – между делом бросил Шрам, чтоб гений не очень задавался.

– Самую крапульку. Ночь не спал, пахал, как папа Карло… Как зеленые лысые обезьяны… Как зеленое косматое чудовище…

– Ладно, свободен, – отпустил босс компьютерщика, и тот облегченно отправился глючить на диван во вторую комнату.

Это была квартира Антона. От обычной квартиры она отличалась изобилием непонятных приборов и пропитавшим все запахом шмали. Шрам даже стремался здесь рассиживаться, упаси Бог, менты на запашок подкатят?

– А я пойду обед готовить, – придумал себе развлечение дядька Макар.

Шрам придвинул к себе итоговые бумаги. В глазах зарябило от имен и названий: «Мебельный комбинат №5» – «Ассоциация мебельщиков Санкт-Петербурга» – Выделение площадей под новые производственные корпуса – Подряд на поставку мебели во все петербургские государственные организации образования – Зам. председателя комитета по высшей школе Матвеев Михаил Анатольевич… Компания «Компьютерный мир» – Компания «Кей» – Собственная сборка компьютеров – Комитет по внешним связям… Инсулин – Одноразовые шприцы – Комитет по здравоохранению…

Опомнившись, Сергей махнул рукой, дескать, конечно, Макар, ты свободен, занимайся чем угораздит. Извини, задумался.

В натуре, хищно восхитился Шрам, Антон и Макар потратили времени одинаково. Но результаты сравнивать просто смешно. Большую ошибку делает тот, кто сегодня не уважает высокие технологии. Впрочем, и Макару за труды потные большое спасибо. Очень правильно поступил Шрам, когда в Виршах слепил команду не из тупых отморозков, а из таких вот клоунов. Не зря в детстве учили, что каждый клоун умеет быть и акробатом, и жонглером, и дрессировщиком.

В натуре, восхитился Шрам, из этих данных, если разгадать все шарады, можно выжать немерено. Здесь зашифрован и лимузин цвета белой ночи, и счет в швейцарском банке, и трехэтажная вилла на Ямайке, и лакированный гроб на колесиках. И, когда все устаканится, Сергей так и поступит – наберет свору аналитиков, обрядит в лабораторные халаты и рассадит щелкать задачки из серии «Откуда уши торчат?». Но покеда, сами по себе, эти факты стоили не больше бумаги, на которой они были напечатаны.

Слишком до чертиков разных людей и организаций попало в итоговые сводки – кустов сорок. Пойди вычлени из этого то, что нужно по теме, – тех рысаков, кто за яйца поймал козлов, которые сосали Россию, как упыри.

И ведь далеко не все связи отследил Антон. Где не успел, где опоздал, и ниточки оказались заштрихованы. Где пресса облажалась. И главное – не хватает четвертого показателя. Показателя, позволяющего отсечь те концерны и тех шишек, которые достигли финансового благополучия без помощи эрмитажных списков. Тех, кому помогло волшебное огниво, эльфы или друзья в Кремле, а не выцветшие записи на крошащейся пожелтевшей бумаге, сделанные рукой Андрона Петровича Горбункова.

Сергей стал вспоминать, как это было.

Солнце болталось низко над лесом за спиной стерегущего руль Сергея. Руки и ноги Сереги сладко гудели, он только минуту назад уступил весла Сидору.

– Господи, как жрать-то хочется! – сплюнул перемешанную с потом слюну за борт Сидор.

– Вот ведь как, Сидор, я тебе про благородное искусство толкую, а ты меня перебиваешь гнусным требованием «жрать!», – докучливо поморщился Аристарх Карпович. – Впрочем, я не обидчив и посему продолжу. Итак, Андрон Петрович Горбунков, тот, который закадычный приятель Василия Парамоновича и шурин Эдуарда Ивановича, оказался самым печальным образом причастен к великой государственной тайне. А всему виной щепетильность старого дурака. А самое грустное то, что все записи Андрона Петровича попали в руки нечистоплотных господ. И доныне господа эти лихо шантажируют некогда бывших и по сей день оставшихся ответственными товарищей.

– А пожрать все-таки не помешает, – как заведенный, продолжал месить веслами зеленую воду Сидор. Хотя он сидел лицом к Сергею, глазами с Серегой не пересекался. То настороженно шерстил вниманием темнеющий по обоим берегам косматый лес, ожидая, когда ж наконец покажется заветный приют. То щурился на солнце, дескать, долго ли еще этот бублик будет действовать на нервы?

– И тут должны появиться мы. Так сказать, археологи от имени справедливости, – как бы не замечая зуда Сидора, продолжал млеть в последних лучах солнышка Аристарх Карпович. – И объявить нечистоплотным господам, отдайте, дескать, нам по-хорошему все бумаги: кто, когда, по чьей команде наших Врубелей с ихними Рубенсами за границу переправлял? Потому как указывать ответственным товарищам пришло наше время.

А деревья по берегам бодались ветками и кронами. А вода мурлыкала, целуя весла. И такая вокруг, несмотря на сосущий желудок голод и осаждающий кожу гнус, струилась, курилась и марилась лепота, что хоть песни сочиняй. Да нельзя было расслабляться. Так оно тогда и было.

А ведь Сергей Шрамов не зря мялся, расслабляя спину, в кресле. Он тоже устал как бродячая собака. Он тоже вчера не на диком пляже прохлаждался, а подкованным копытом рыл землю. Он, как и дядька Макар, ходил по родственникам и наследникам Андрона Петровича Горбункова, в прежние годы служившего в Эрмитаже фотографом. Холост, преферанс, отравился с концами паленой водкой в девяностом.

Как выяснилось, музейный фотограф – еще та профессия. Толпы кошельковых иностранцев трутся по Зимнему дворцу и мечтают перефотографировать всех намалеванных голых пышнозадых девок. А на халяву нельзя. Или кроши бабки солидные, или отвали. А сколько буржуев забыли дома фотоаппарат? Вот тут-то и начинался бизнес Андрона Петровича: альбомы, открытки, слайды. Гонорары, гонорары, гонорары… А еще альбомы переиздаются в прочих культурных столицах мира. Опять гонорары. Гонорары – гульденами, гонорары – марками, гонорары – фунтами…

Понятно, за какие такие подвиги дядька отравился водкой. И где набрал информации для эрмитажных списков – тоже понятно. Правильно трепался покойный Каленый: «Расчудесная игра – этот преферанс».

Но сейчас нужно мозги напрягать не о том. Сейчас услышанное следует переворошить в поисках четвертого показателя.

Однако вместо здравых мыслей кумпол постепенно напитывался злостью. Волчьей злобой на растаскивавших Расею прежде и ныне не осекшихся барыг. Хитрые, как глисты, коварные, как туберкулез, подлые, как спирохеты, все равно они – барыги, жлобье, слякоть. А он, Шрам, – вор. И имеет полное право этих барыг наказывать как хочет, точнее – как сумеет.

Вспышка злобы прояснила мозги не хуже кружки чифиря.

И вроде бы что-то такое стало проглядывать. С двумя гражданами из итогового Антонова перечня, судя по показаниям родственников, соседей и близких друзей, иногда пересекался гражданин Горбунков. С секретарем по идеологии Адмиралтейского района Шалкиным Венедиктом Ерофеевичем, то есть тогда секретарем по идеологии, а ныне вторым лицом в комитете по экономике. И с экс-замом по внешним вопросам ВААПа Фейгиным Евгением Ильичей. Ныне – комитет по культуре. Кто из этих двоих пошустрее?

Из другой комнаты долетало вялое препирательство Макара и Антона.

– Шел хохол – насрал на пол. Шел кацап – зубами цап! – сказал дядька Макар.

– А потом сидел кацап на груше, обдристал хохла по уши! – почти пропел, растягивая гласные, Антон.

Шрам листнул итоговый перечень, будто меню в шалмане. Бесспорно – Евгений Ильич. За ним и компьютеризация городской администрации. И в вопросах сбора цветных металлов Евгений Ильич успел проявиться. И к выставке «Русский фермер» отношение имеет. Наш шкодливый пострел везде поспел.

Надо, значит, нам с Евгением Ильичей встретиться. Жаль, нет у Сергея Шрамова специального человека по культуре. А почему это нет? А Алина?

Надо на этот раз побеспокоить сладкоголосую девушку не по велению души, а по делу. Шрам огромным усилием воли удержался от сексуальных фантазий, хотя мышцы рожи все же от мечтательной гримасы не спас. Это было под кожей и оказалось сильнее Сергея. Ладно, проехали.

Достал из третьей стопки запись трудового пути Евгения Ильича и углубился. «Комсомольский вожак Кировского театра – партбюро филфака Ленинградского университета – ВААЛ – Комитет по культуре». Биография – почти как у дядьки Макара, у того – «Вичура – Кинешма – Ярославль – Тамцы – Нижневартовск – Тюмень – Сургут».

 

Глава 17

Так они и подъехали к проходной комбината: впереди важная «мазда» цвета спелого конского каштана, а следом обшарпанный «пазик», знакомый всем Виршам как облупленный. Из «мазды» вышли три надменных гражданина в цивильном, из которых в Виршах примелькался только Виталий Ефремович, и веским парадным шагом направились к проходной.

Из «пазика» ломно и вальяжно выбралось отделение ментов и разбрелось по заасфальтированной площадке перед воротами комбината. Один, пользуясь моментом, что вокруг лиц женского пола нет, облил горячей струей лысое колесо «пазика». Другой узрел прикрученную проволочкой к столбу фанерину с криком души «Гуд бай, Америка!» и лениво попытался сорвать. Но фанерина висела высоковато, и мент обломался.

Три надменных цивильных гражданина целеустремленно вошли в будку проходной и наткнулись на застопоренный турникет. Вахтер из-за стекла смотрел на них с лукавым прищуром и как ни в чем не бывало дул чай из блюдца. Рядом на столе кремлем возвышался китайский термос.

– Эй, дед, пропускай! – приказал Виталий Ефремович. – Со мной американские бухгалтера прибыли отчетность принимать.

Вахтер и бровью не повел.

– Ты че, старый, опух? – рассвирепел Виталий Ефремович. Особенно его проняло, что старик ни в хрен не ставит директора брокерской конторы «Семь слонов» при спутниках.

Вахтер как ни в чем не бывало продолжал прихлебывать горячий чаек.

– Все, старый, ты меня достал. Ты уволен! – взвыл раскалившийся добела Виталий Ефремович.

– Ходют тут всякие, а пропуск не показывают, – наконец соизволил прояснить позицию вахтер, отставив блюдечко.

Виталий Ефремович заскрипел зубами, полез в карман и прижал к стеклу удостоверение:

– Доволен?

– Недействительно, – фыркнул вахтер и снова подлил в блюдечко чай.

– Как недействительно? Самим гендиректором подписано!

– Недействительно, – как от докучливой мухи отмахнулся вахтёр. – Совет трудового коллектива сместил вашего Гуся Лапчатого к еханому бабаю. Сейчас только пропуска от Совета трудового коллектива действительны.

– Это ж по каким таким юридическим законам?!

– По законам совести! – отрезал старик и просто перестал обращать внимание на скребущуюся в окошко растерявшую надменность троицу.

Устав ломиться в зафиксированный турникет, троица посовещалась не по-русски и вернулась наружу. Снаружи милицейская рать разбрелась кто куда, благо солнышко баловало теплыми лучиками.

– Становись! – подсуетился в матюгальник, поняв, что парламентеры остались с носом, лейтенант Готваник. Нагнетание обстановки было ему на руку. Подполковник Среда отправил сюда Готваника с тайным умыслом, авось удастся наштопать побольше дел по хулиганке.

Серьезная комиссия не имела морального права вернуться в Питер, неся в клювике возбужденными всего два дела по двести восемнадцатой на задержанных в день похорон директора «Пальмиры» отставных быков Словаря и Малюту за ношение огнестрельного оружия. Комиссии требовались свежие повинные головы. И побольше, побольше, побольше – как таблетки от жадности.

Местные менты нехотя вернулись к «пазику» и изобразили не очень стройную шеренгу.

Два американских бухгалтера с сарказмом высказались в том смысле, что на такую опасную работу следует приглашать специально обученных людей и платить им соответственно, а не гроши. Тогда они и станут землю рыть.

– Разобрать каски и щиты! – скомандовал, чуя, что грядет его звездный час, лейтенант.

Служивые нехотя забрались в душный салон и вооружились. Кому-то не хватило пластикового щита, кому-то каски. Теперь они стали немножко похожи на хоккеистов.

Американские бухгалтера, будто на похороны одетые в черные шерстяные костюмы, смотрели на военные приготовления с нескрываемой зеленой тоской. Им хотелось домой к семьям, а тут все затягивается на неопределенный срок.

– Построиться «черепахой». Вперед! – скомандовал лейтенант.

Если эту толпу можно было назвать «черепахой», то «черепаха» действительно двинулась вперед на штурм. С черепашьей скоростью. Лейтенант шустрил рядом и подстегивал бодрыми призывами в мегафон. Половине ментов мечталось этот мегафон отобрать и разбить об лейтенантову бедовую голову. Резиновая палка в левой руке летехи ерзала, жаждая крови.

* * *

А на следующий день «Аргументы и факты» писали:

«…Нет ничего удивительного в том, что простые рабочие Виршевского нефтекомбината не верят в эффективность перехода власти на комбинате в руки иностранных инвесторов. Петербург и Ленинградская область имеют достаточное количество печальных примеров подобного инвестирования. Это и Светогорский целлюлозно-бумажный комбинат, и Ленинградский фарфоровый завод…».

* * *

Вахтер вышел на крыльцо выкинуть огрызок яблока и, увидев надвигающиеся боевые порядки, быстренько скрылся за дверью, так и не выкинув огрызок яблока. И тут же над территорией нефтекомбината тоскливо заныла сирена тревоги, будто бормашина в коренном зубе.

Все атакующие поголовно стали сразу как-то серьезней относиться к происходящему. Менты в касках, бряцая щитами, подтянулись, раздухарились, в рядах помаленьку проснулась инициатива. Трое попытались оттянуть стальную пружинящую створку ворот, одного чуть не защемило. Следующий мент попытался свернуть замок на двери – с первого захода не получилось. Пятый мент потерся у окна туда-сюда, как вуайерист, и вдруг с размаху рассадил его дубинкой.

– А ну отпирай, старый козел! Под сопротивление властям подведу! – заорал он в пробоину.

Но вредоносный старик вместо того, чтобы сдаться, плеснул в брешь горячим чайком из термоса.

– А-а-а! – запрыгал на месте, растирая обваренные щеки мент. – Да я тебя!.. – и потянулся к кобуре.

Вохровец от греха подальше с проворством стахановца задвинул разбитое окно шкафом для ключей.

– Ломаем дверь! – прилепил к губам матюгальник лейтенант.

Вокруг него сплотилась группа наиболее азартных ментов, и они по очереди плечами стали бодать* щуплую дверь проходной комбината. Однако изнутри в поддержку вахтера выступило несколько подоспевших работяг. И когда дверь слетела с петель, наиболее азартных ментов "встретили наиболее азартные работяги, вооруженные досками и прочим строительным мусором. Пролилась первая кровь, пока еще всего лишь из чьего-то разбитого носа.

Пластиковые щиты забрызгало алым бисером – снаружи. Наверное, беспонтовое сопротивление гегемонов было бы быстро сломлено, но тут какой-то Кулибин, присев на корточки, стал садить сквозь турникет доской, будто бильярдным кием, по коленным чашечкам нападавших. Али мы не виршевцы, которых вся область ссыт?!

– Сынок? – узнал сержант Ефимов в одном из сопротивленцев родную кровь и от удивления опустил руки. – Ты как здесь? Ты почему здесь?!

– Потому что правда на нашей стороне, батя! – зло ответил сын и зафигачил кулаком папаше под глаз.

Но и сам тут же получил резиновым членозаменителем по кумполу от папиных однополчан и слег под ноги сражающимся сторонам.

– Рабочие наших бьют! – кричал оказавшийся в самой гуще мент с обваренными щеками и наотмашь лупил по спине, по плечам и по голове, в общем, куда попадет, плешивого шушюго мужичка резиновой дубинкой.

А вахтер на своем блокпосту наяривал диск телефона и трубил по всем цехам тревогу, что, мать ети, пришли америкосы с ментами оккупировать комбинат!!!

К пытающемуся успокоить импортных бухгалтеров Виталию Ефремовичу, дескать – любуйтесь русским колоритом, откуда-то извне подошел невинно лыбящийся типчик в джинсе и с тяжелой бугристой сумкой «Адидас» на плече.

– Хаки решили выкуривать? – обрадовался тип и достал из сумки фотоаппарат.

– Э! Алло! Какого хрена? Ты кто?! – честно не понял Виталий Ефремович.

– «Экспресс-Вирши»! – с пафосом продекламировал типчик и столь же важно добавил: – По Закону о прессе имею право! – Далеко ходить не требовалось, чтобы догнать: не за чахлые «Экспресс-Вирши» радел типчик. Такой материал, да еще с фотками, у него даже «Московский комсомолец» слопает.

Виталий Ефремович запаниковал, поймал сторонящегося свалки, не слишком активного мента и злым шепотом наказал не позволять здесь фотографировать. Бить по рукам, а если поздно, то и по фотокамере. Он, Виталий Ефремович, за все отвечает! И побежал остужать пыл переклинившего лейтенанта.

– Лейтенант, ты что, только из Чечни? – быстро нашел Виталий Ефремович нужные слова.

Лейтенант обиделся, но побоище прекратил. Раскрасневшиеся менты отступили к «пазику», разгоряченные рабочие, потирая ушибы, остались дежурить по ту сторону проходной.

– Лейтенант, ты что, специально?.. – красноречиво недоговорил Виталий Ефремович. – Тебя что, учить надо, как с людьми разговаривать?

– Сами этого хотели, – показал зубы лейтенант.

– Ладно, демонстрирую. Выдели мне двух бойцов, – загадочно улыбнулся Виталий Ефремович.

– Григорьев и Малышев, ко мне! – не отказал себе в удовольствии рявкнуть именно через мегафон рядом с чутким брокерским ухом лейтенант.

Означенные охранники правопорядка подгребли, боевой дух из них выходил мелкими глотками, глаза их еще стеклянно поблескивали, кулаки их еще то и дело карательно сжимались.

Виталий Ефремович отвел подшефную пару ментов к «мазде» и открыл багажник.

– Весело взяли и весело понесли! – приказал он голосом, не терпящим пререкательств.

– Это – им?! – возмутился Григорьев.

– Может, лучше нам? – не торопился выполнять приказ Малышев.

– Цыц. Вы при исполнении или где? – хрустнул суставами пальцев директор брокерской конторы – в этот торжественный момент он разворачивал перстень на пальце брюликом внутрь.

Делать нечего, отставив пластиковые щиты, менты подхватили из багажника ящик водки и понесли следом за решительно пинающим асфальт в сторону вахтерской будки директором «Семи слонов». Войдя в зияющий выбитым зубом дверной проем, Виталий Ефремович посторонился – дал ментам вволочь и поставить перед пограничным турникетом ящик.

– Мужики, я с мировой пришел! Вот простава за случайные обиды.

Выполнив черновую работу, два мента с чувством глубоко оскорбленного достоинства отвалили, а Виталий Ефремович широко улыбнулся в рамках налаживания добрососедских отношений.

К Виталию Ефремовичу перегнулся через турникет один из мужиков, хлюпая разбитым носом:

– Думаешь, нас за водку купить можно?

Виталий Ефремович испугался, что сейчас этот дуст забрызгает юшкой его крутой костюм, и инстинктивно оттолкнул мужика. Уже отталкивая, брокер сильно пожалел о том, что делает.

– Не тронь рабочего человека! – очень правильно понял жест мужик. И со всего маху двинул директору в скулу. Хотя по объемам бицепсов они равнялись, как чекушка и сабонис.

И настолько при сытой житухе отвык от толковища бык-переросток Виталий Ефремович, что пошатнулся, стал ловить воздух руками. В глазках марионетками заплясали внутренности вахтерской будки: должностная инструкция, окошко, турникет, оскалившиеся гегемонские физиономии. Несмотря на впалую грудь, работяга оказался жилистый; наверное, на перетаскивании металлических болванок накачался.

– Вась, врежь еще! – подзадорили приятели. – У этих кровососов такие правила: если ему дали в морду, это почти как опустили. Он авторитет среди своих потеряет!

И Вася врезал еще. И теперь брокер притрухал уже не за костюм, а за себя. И как назло, оставленный без неусыпного внимания и подкравшийся к будке фотокор «Экспресс-Виршей» это выражение хари и общий щекотливый момент фотканул. И удрал.

А в поддержку брокеру снаружи подгребли стражи законности. И драка рабочих с силами правопорядка вспыхнула по новой. Виталий Ефремович в щель меж пластиковыми щитами юркнул «а свежий воздух. И как этакому кабану удалось? В ментов полетели бутылки побрезгованной водки. А из цехов уже катила подмога. Мужики с ходу вписывались в мордобой, тетки, облепив изнутри ворота, громко скандировали:

– Янки, гоу хоум! Янки, гоу хоум! Янки, гоу хоум!..

* * *

На следующий день газета «Смена» писала: «…Ситуация на Виршевском нефтеперерабатывающем комбинате похожа на гранату с двумя запалами. И похоже, что враждующие стороны не прочь рвануть кольца одновременно. Вчерашние неоднократные стычки, которые смело можно назвать лишь пробой сил, привели к большому числу пострадавших как со стороны сторонников уступки комбината иностранным покупателям, так и со стороны противников этого мезальянса. По официальным данным, пострадало двенадцать человек. Нашему корреспонденту удалось узнать, что подлинное число жертв необдуманной политики руководства предприятия перевалило за пятьдесят…»

* * *

Даже поздним вечером после побоища не рассеялся пыл вставших грудью на защиту родного комбината пролетариев. Стихийно штабом сопротивления был избран профсоюзный комитет. Возглавил стихию народного гнева Андрей Юрьевич.

Телефон то и дело взрывался петушиным клекотом. Посеревший, осунувшийся, но счастливый Андрей Юрьевич рвал трубку, как пистолет из кобуры.

– Стачком слушает!.. Ах, коммерсант? Вы – барыги безродные!.. Ах, газета «Коммерсанть»? Слушаю!

Трубка задребезжала мушино-цокотушным фальцетом.

Из коридора в кабинет ворвалась верная секретарша Надюша, растолкала без дела толпящихся членов профсоюза:

– Андрей, о чем ты думаешь?! У нас раненые есть, А в медпункте хоть шаром покати! – Она тоже была счастлива, потому что был счастлив ее любимый мужчина.

– Значит, так, – прервал водопад вопросов с той стороны телефона профсоюзный лидер. – С вами говорит председатель Совета трудового коллектива. Хотите интервью, дорогуша, будет вам интервью по полной программе. Хотите очерк, будет вам очерк. Только слушай сюда, милая моя, у меня десять человек с легкими травмами и трое с тяжелыми. Ты, голуба, когда к нам отправишься, медикаментов всяких прихвати. А если доктора привезешь, я лично тебя расцелую!

Все. Отбой. Андрей Юрьевич бросил трубку и утер градом катящийся со лба пот.

– Так-то! Постигаем рыночную экономику, – сказал он в воздух и нежно улыбнулся застывшей в дверях боевой подруге. – А вы чего столбами стоите? – Профсоюз обратил внимание на толкущийся народ. – Вон ящики ждут в углу. Вскрывайте, разбирайте по цехам. Пресса приедет, так чтоб мы не ударили в грязь лицом!

Вдоль стены действительно стояли ящики. Еще те, которые светились в офисе у Храма. Рабочие, крякая, стали поддевать крышки, разбирать флажки и футболки с надписью «Сначала обеспечьте работой своих негров!», насаживать на колья транспаранты «А за Югославию ответите!», надувать воздушные шарики с девизом «Россия для русских!». Было похоже, будто большие дети собираются украшать большую елку.

– Оружие нам надо какое-нибудь хоть завалящее, – недоверчиво вертел в руках хлипкий транспарант суровый плешивый мужичок с заплывшим глазом. Подошел к столу и дважды уважительно подбросил на ладони тяжелый бюстик Ленина.

– Василий, наше оружие – правда! – отрезал Андрей Юрьевич, но призадумался и потянулся к телефону.

Однако телефон опередил. Зазвенел, как будильник перед главным экзаменом в жизни.

– Стачком слушает!.. «Петербургские ведомости»?.. Да, собираемся держать оборону до последнего… Да, десять легкораненых и трое с тяжелыми травмами. Милиция первой начала, так и запишите!.. Приезжайте, не опаздывайте, вы не первые. До встречи. – Профсоюз нажал на рычаг, держа трубку в руке. Но телефон не позволил даже секундную передышку, тут же снова залился тревожным кукареканьем. – Наверное, «Вечерний Петербург». – Андрей Юрьевич отпустил рычаг: – Стачком… То есть как на хер отрубите свет и воду?! Вы не с нами? Вы на чьей стороне?.. А мне плевать на такие законы, которые позволяют не платить рабочим зарплату! Вы посмотрите в глаза их женам! – Профсоюз в сердцах швырнул трубку. – Если мы против американцев, то, видите ли, должны сами погасить долги за электричество. Есть же на свете такие козлы! – поделился он услышанной несправедливостью с присутствующими.

– Придумал! – отвлек суровый плешивый Василий с заплывшим глазом. – У нас в цеху пики лежат. Мы оградХу для кладбища шабашим. Аида, народ, вооружаться! – А бюстик Василий уважительно поставил на место.

Наиболее горячие головы устремились за плешивым на выход.

– Только не затачивайте пики! – крикнул повернувшимся к нему спиной людям Андрей Юрьевич.

В дверях людской водоворот притормозил. Сквозь него к Юрьевичу протолкались дед Михеич и рослый плечистый детина из Храмовых ребят.

– Вот, – толкая перед собой пленника, довольно доложился дед Михей, – шпиона поймали.

– Кузьмич? – даже на мгновение растерялся профсоюз. – А ты как здесь?

Пленник распрямил плечи:

– Я всегда вместе со своим народом! Может, на каком участке опытные командиры нужны? Кофейком не угостишь?

– Валил бы ты отседова, Коммунизмыч. Не путался бы под ногами! – будто вступил в дерьмо, поморщился Андрей Юрьевич.

Дважды повторять не пришлось. Коммунизмыч испарился.

– А вы почему патрулирование территории прекратили? – вырос над столом профсоюз, гневно сверля глазами Михеича и его подмастерье. – А вдруг сейчас на вашем участке менты забор штурмуют, кто объявит тревогу?!

– Да мы чайку… – покаялся Михеич.

– Думаешь, если Совет ТРУДОВОГО коллектива, так и дисциплины больше нет?! Вас сменят через два часа. Ну-ка, шагом марш на пост!

Дед Михеич и его великовозрастный подмастерье испарились. А Андрей Юрьевич поднял трубку, чирикнул заветный местный номерок и проворковал:

– Слушай, лапа, у меня для тебя особенное боевое задание. Завари-ка ты чайку, да покрепче. А потом наполни термос и обойди патрули. Только не говори им, что это мое распоряжение.

* * *

А на следующий день газета «Невское время» сообщала:

«…Трудно себе даже представить, до чего может опуститься власть в желании отнять у простого человека право выбора и до каких высот может воспрять простой человек, решившийся противопоставить себя давлению власти. И здесь становится совершенно не важно, какая это власть: духовная, светская или финансовая.

К сожалению, в последнее время власть доставляет нам немало поводов убедиться в истинности этого посыла. В связи с чем и ранее не слишком весомое доверие к властям тает с каждым днем. Причем уже не нужно заставлять себя разделять власть городскую и власть федеральную, вспоминается старинный речевой оборот: „Все они одним миром мазаны".

Мы немножко отвлеклись, но теперь возвращаемся к ситуации на Виршевском нефтекомбинате…»

* * *

В результате поднятая прессой волна докатилась до ушей в московских кабинетах, и один из вице-губернаторов был вынужден заявить, что, короче, проверку легитимности (типа – честности) сделки по перераспределению прав собственности на Виршевский нефтекомбинат областное правительство берет на себя. Нечто схожее заявили депутаты Законодательного собрания. Правда, сами по себе такие заявы еще ничего не значили.

 

Глава 18

Могло получиться так, что штатный шнырь сектора «Д» четвертого этажа пятизвездочной гостиницы «Невский Палас» окажется фанатом и ни за что не уступит на часок дядьке Макару робу, ведро, тряпки и швабру. Так почти и получилось. Но здесь заработал вариант «Б», дядька Макар за минуту выиграл в наперстки у штатного шныря право пользоваться полновесный час робой, ведром, тряпками и шваброй.

Играли они в клетухе, задвинутой в самый конец коридора сектора. К достоинствам помещения относилось то, что прямо сюда выводились показатели манометров водяного давления в санузлах гостиничных номеров. К достоинствам ситуации относилось то, что цивильные шмотки шныря находились в шкафчике где-то в подвальных горизонтах, и без робы уборщик никуда не дернется из каморки. Иначе уволят.

Кстати, уборщику было лет сорок и звали его Павлик. Просто – Павлик. Дядька Макар ждал от конкретного манометра конкретных показаний и, пока суть да дело, травил известную байку:

– …«С кандыцъюнэр пассат хачу», – объяснил кавказец. Теперь настало время татке Шуре вытаращивать глаза. За довги рокы работы в туалетном сервисе она зустричала людей со многими странностями. Но щоб комусь для этого дела потребовался кондиционер с шампунем в одном флаконе, якый ей каждый вечер хвалили из телевизора, – з таким она сталкивалась вперше. «Господи! – в следующий момент здогадалась вона. – Да никак он голову мыть собрался!»

Тут стрелка седьмого манометра в третьем ряду поползла, поползла и устаканилась на нужных показателях. Дядька Макар развел руки перед Павликом, дескать, извини, дораска-жу в следующий раз, прижал кулак к щеке, будто заныли зубы, и доложился:

– «Ништяк», «Ништяк», я – «Баян». Как слышно? – Аппаратура была чудом техники на грани фантастики, купленным разборчивым Антоном на рынке у проспекта им. маршала Казакова.

– «Баян», я – «Ништяк», – ожила пластиковая, с начинкой, горошина в ухе дядьки Макара. – Слышимость в норме! – Антон сидел всего в пятидесяти метрах отсюда, но не в отеле, а в другом здании. В центре Питера полно коммуналок, а в коммуналках полно синяков, радостно пускающих в гости кого ни попадя, лишь бы гости являлись не пустыми.

– «Ништяк», я – на выход! – доложился дядька Макар. Микрофон у него прятался в кулаке. Кивнул Павлику, дескать, жди меня, и я вернусь. И покинул клетуху, качая ведром и волоча швабру, как таксу на поводке. Нагибая лоб, чтоб мающийся на штатном посту секьюрити не обеспокоился портретными разногласиями.

Ключики звякнули в руке дядьки Макара, когда он оказался у дверей нужного номера. Приотворачиваясь от секьюрити, дядька поколдовал над дверью и проник в номер. Макар мог справиться с таким чахлым замком и ногтем, но Сергей требовал нарушать как можно меньше статей. А взлом гостиничного номера приравнивается УК к взлому частного жилища.

Вскрытие гостиничного номера показало, что поселившийся сюда америкос действительно полощется в душе – манометр не облажался. Полощется, фыркает от удовольствия и не сечет, что уже не один на поляне. Еще наудачу американец не взял с собой мобильник, иначе пришлось бы давить связь глушилкой. И ни себе, ни людям!

Дядька Макар вразвалочку побродил по шикарным апартаментам, осматриваясь. Ему очень понравилось, что гардины на окне задвигаются электромоторчиком от нажатия кнопки пальцем. Придумал нужную комбинацию из мебели и воплотил в жизнь. То есть зафиксировал дверь санузле стулом так, что Изнутри не смыться.

– «Ништяк», «Ништяк», я – «Баян», юрист на запоре, – доложился дядька в кулак и на правах успешно выполнившего свою долю работы, истекая слюной, полез в присмотренный бар номера. Бутылок здесь было, будто генералов на Параде Победы.

Антон подтвердил получение доклада и переключился на Игоря Гречкина, сегодня дебютирующего в составе труппы Сергея Шрамова.

– «Кумар», «Кумар», я – «Ништяк», как связь?

– «Ништяк», я – «Кумар», связь в норме.

– «Кумар», я – «Ништяк», юрист на запоре! – Развалившийся на топчане Антон чувствовал себя в чужой коммуналке как хозяин. Потому что настоящий хозяин, убранный литром «менделеевки», пух на полу в глубоком отрубоне.

Могло получиться так, что Гречкин, или, если хочется – Ридикюль, не понравится маячащему аккуратно напротив пешеходной лестницы секьюрити. Секьюрити был обязан хотя бы приблизительно узнавать прописанных на этаже фраеров. Именно для предотвращения такой беды Сергей Шрамов раскошелился на персональный номер для Ридикюля – пусть ночку пожирует.

Благодаря такой предусмотрительности секьюрити, ясен пень, не рыпнулся против вышедшего из честно снятого вчера номера и хиляющего в другой номер Ридикюля. По вахте охраннику коллеги передали – вчера вечером на этаже происходило нечто вроде пьяного братания. Американцы, обманутые ЦРУ, будто в России все только и делают, что хлещут водку, решили соответствовать. Так что все путем.

Когда Ридикюль проходил мимо этажного охранника, фейс Игоря морщился. И это не зацепило стража. По вахте передали, вчера из номеров в достатке слышалось и песен, и звяканья рюмок, и скрипа диванов. Головка с утра – обязательно бо-бо. Но не от бодуна морщил лоб и щеки Ридикюль. Он бубнил про себя в духе самогипноза, вспоминая былые навыки: «Я – валютчик, я – валютчик…» И в карманах шевелил пальцами, будто год без женщины. На самом деле Игорь вспоминал, как из стопки денег купюру заламывать. Мышечные рефлексы восстанавливались без энтузиазизма.

Вот для понту постучал Ридикюль в дверь, вот вошел. С удивлением уставился на дядьку Макара, но не потому, что не ожидай здесь встретиться. А потому, что Макар, напялив чужой махровый халат поверх шныревской робы, утопал в кресле. Ноги на стеклянный стол – чисто по-американски. В руке дядьки булькал стакан, где лед плавал в чем-то красно-фиолетовом и круто замешанном и откуда торчали три соломинки – не свое, не жалко. Ридикюлю стало завидно. Но по чину не имел права Ридикюль вякать на дядьку. Тем более что свою часть операции дядька Макар уже почти выполнил – ему оставалось контролировать ситуацию с запертым в душе юристом.

Могло получиться так, что в номере юриста не окажется ноутбука, в котором хранились в электронной версии копии всех сопутствующих продаже комбината документов. Но разведка доложила точно – данный компьютер принадлежит обитателю именно этого гостиничного номера. Игорь оглянулся, нащупал взглядом ноутбук и врубил эту сложную технику в сеть.

– «Ништяк», я – «Кумар». Я – в сети.

– «Кумар», какие программы на развертке? – Антон ворочался на топчане и старался думать о чем угодно. Например: о сложной судьбе синяка, пустившего его в коммунальную келью, о девочках, за двести баксов обслуживающих жильцов «Невского Паласа». Антон готов был даже о работе подумать, ведь именно на сейчас приходился пиковый момент. Но мысли хакера неудержимо возвращались к полному душистой анаши спичечному коробку в кармане.

Пиковый момент заключался вот в чем. Антон достаточно долго стропалил и строил вчера Гречкина, но компьютерная неграмотность давала себя знать. И теперь хакеру пришлось по связи управлять роющимся в чужих файлах Ридикюлем. А попробуйте, например, по телефону объяснить жене правила дорожного движения. Короче, очень далеко от исполнения желания забить косячок оказался компьютерный гений.

И тем не менее с грехом пополам Ридикюль надыбал среди файлов текст договора о продаже нефтекомбината.

Тут в душе кончила весело плескаться вода. Некоторое время там было тихо, тина юрист боролся с полотенцем. Потом стало шумно, юрист решил изнутри ломиться в запертую раскоряченным стулом дверь. И чем дальше, тем все громче.

Растащившийся дядька Макар неодобрительно почмокал, сделал рожу типа «они мешают нам жить», недовольно отставил коктейль, лениво подшкандыбал к двери ванной и трижды веско стукнул снаружи:

– Эй, там, тихо сидеть!

– Я из Америка! Я – американский гражданин! – стал давить на сознательность и пугать «холодной войной» пленник.

– Ты джаст момент пока живой, амиго, а можешь зробытысь – труппо! – Если это и пошутил дядька, то никак себя не выдан. – Твоим номером воспользовалась русская мафия! Мы ведем переговоры о поставке партии кокаина! Поэтому усохни и запри уши!

Доверчивый пленник испуганно заткнулся и, наверное, забился под фаянсовую ванну. Во всяком случае больше наружу не рвался, и дядька Макар смог вернуться к коктейлю.

В этот момент Ридикюль как раз вынимал из ноутбука дискету с только что в нужную сторону отредактированным договором. Теперь, если подписать именно этот вариант договора, комбинат достанется не туземцам, а одному частному лицу с российским гражданством.

– Ну ни пуха! – отсалютовал Макар салабону и, нечаянно сев на пульт, врубил телек.

– «Ништяк», я – «Кумар», выхожу с дискетой, – доложился Ридикюль и покинул апартаменты, прижимая к бедру позаимствованную манерную синюю папочку.

Дядька Макар закрыл дверь, абы чего не вышло и не вошло и стал гонять телек по канатам в поисках порнухи.

Группа Сергея Шрамова пока работала по графику. Так чтобы поблизости не нашлось, где перевести документы из электронного вида в бумажный, получиться не могло. В «Невском Паласе» сервис на все случаи блатной жизни. Ридикюль поднялся в лифте на пятый этаж, где размещался офис-центр. Факсы, словно шелкопряды нитку, выжимали наружу рулоны бумаги. Ксероксы морзянили, как «мигалки» гаишников, и выплевывали горячие копии.

Кося под важного человека, Ридикюль пробил в кассе чисто неприличную стоимость распечатки с дискеты на цветной принтак. Десять баков? Без вопросов. Он был первым за три месяца, кого не напрягла стоимость услуги.

Уже с распечаткой исправленного в нужную сторону договора в синей папочке Игорь Гречкин спустился на второй этаж и стал ошиваться у конференц-зала среди фикусов. Ему оставалось до поры сопеть в тряпочку и любоваться чужой красивой жизнью. И он стал любоваться.

Сверху открывался панорамный вид на вылизанный с мылом вестибюль. Там переминалось несколько пиплов в очереди в валютник. Какая-то старая кляча в соболях выходила из антикварной лавки, и продавец бобиком подпрыгивал следом с перевязанной ленточкой коробкой. У выхода на Невский проспект кемарил на посту с открытыми зенками лакей в ливрее, а придурок японец зачем-то со всех ракурсов щелкал его фотоаппаратом.

Внутрь конференд-зала прошли вывезенные из Штатов мистером Смитом охранники, обнюхали зал специальными приборами, разобрались по секторам. Потом мимо Ридикюля прошелестела обслуга с русской и американской сторон. Они еще не все перезнакомились и перетрахались, и когда наступит «моменту море», должны будут принимать Игоря за коллегу из противоположного лагеря.

Потом просочилась званая и незваная пресса в неторжественных шмотках. Часть журналистов привалила в расчете на богатый фуршет – наивные. Часть с припасенными острыми вопросами, поскольку ситуация вокруг нефтекомбината накатилась, будто подкова в горниле.

Затесавшийся в эти ряды патлатый Филипс выглядел забубённой акулой пера и никак не выдавал рожей, что узнал Ридикюля даже в приличном костюме. И наконец в конференц-зал важно прошествовали гендиректор комбината Эдуард Александрович, припудривший синяк на скуле Виталий Ефремович и мистер Смит.

В обратную сторону мимо Ридикюля вышли официанты, разложившие на трех задвинутых подальше от прессы столах несколько лоханей с бутербродами и разлившие по сотне рюмок ящик водки. Такой типа скромненький фуршет. И только тогда в зал осмелился войти и Ридикюль.

– «Ништяк», я – «Кумар». Я в зале, – еле различимо шепнул Ридикюль. Микрофон у него был присобачен на манжете рубашки вместо запонки.

– «Лесоповал»? Вызывает «Ништяк»! – переключился на следующего игрока сидящий в комнатенке, больше похожей на бомжатник, Антон. – Ваш выход! – и выдохнул кольцо специфически пахнущего дыма.

– «Ништяк», я – «Лесоповал», фишку понял, – вышел на связь Сергей Шрамов, развалившийся на пуфике в номере Эпифани. – Ну, милая, мне пора. – Только что заданный вопрос шоколадки, зачем он вчера оставил в камере хранения чемоданчик, Шрам не удостоил ответом.

Эпифани как раз подводила губы помадой, поэтому прагматично решила сачкануть прощальный поцелуй.

– А как еще есть по-русски «милая»? – вместо поцелуя решила она повысить культурный уровень.

– Запоминай или записывай: лялька, бикса, двустволка… – Тоже не склонный к излишней слюнявости Шрам послал черномазой красотке воздушный поцелуй и вышел в коридор, на ходу удаляя бардак в одежде. Весь такой соответственно случаю прикинутый в «Хьюго Босс». В память о нем остались на столике распатроненная коробка конфет «Водка в шоколаде» и стойкий запах дорогого одеколона «Аляска-блюз».

– «Ништяк», я – «Лесоповал». Приближаюсь к объекту, – негромко пробубнил Сергей в кулак, точнее, тоже в запонку.

– «Кумар», я – «Ништяк». «Лесоповал» на подходе, – слегонца заторможенно, но пока без запинки зазудела связь в ухе. Ридикюля.

Одно дело – заламывать купюру из начки, другое дело – заламывать документ. Форматы не совпадают. Поэтому заламывание было решено отнести на крайняк и попробовать, взяв документы, обратно их уже натурально не возвращать. Игорь так мандражировал по этому поводу, что на остальные трудности нервов не осталось.

И он, типа так и надо, совершенно спокойно и уверенно взял у сидящих по бокам от мистера Смита и Гуся Лапчатого юристов проверенные в последний раз экземпляры договоров. Сложил в вескую и дородную синюю папку и поднес на подпись главарям. Только, когда он обратно доставал из папки экземпляры договора, это были уже другие экземпляры. Свеженькие, только что отпринтованные, с исправлениями в нужную сторону.

При разработке операции подумывали сунуть Гречкину в карман номер «Плейбоя», чтоб отвлекать внимание от ловкости рук. Но, покумекав, прикинули, что будет перебор.

Директор нефтекомбината, как и надо, решил, что подносящий документы на подпись референт относится к обслуге мистера Смита. Мистер Смит решил, что незнакомый пипл представляет российскую сторону. В общем, никто ничего не заподозрил – как на свадьбе. И договаривающиеся стороны подписались и приложили печати под тем, что пятьдесят один процент акций нефтекомбината переходит в собственность гражданина Российской Федерации Шрамова Сергея Владимировича.

«А может, зря комбинат продаю? – меланхолично подумал господин Гусев. – Вон из отдела кадров доложили, что сразу двадцать молодых парней с неделю назад пришли на работу устраиваться. Значит, верит молодежь!»

В принципе по регламенту встречи Игорь теперь должен был отдать копии договора юристам. И именно чтобы этого не произошло, на входе в зал появился Сергей Шрамов, слегка похожий на фотомодель, только без голубого оттенка. Он громко кашлянул, привлекая всеобщее внимание, и как ни в чем не бывало отвалил.

Однако начальник брокерской конторы «Семь слонов» Виталий Ефремович, узрев того самого легендарного Храма здесь и сейчас, очень разволновался. Прям-таки худо стало Виталию Ефремовичу, прям-таки вавка в голове образовалась. И, забыв про все остальное и даже про приличия, главный брокер резким движением руки ринул вслед за испарившейся ненавистной личностью всю охрану скопом. Что создало определенную сутолоку, потому что охраны было немерено.

Чтобы охраны было много, настоял мистер Смит. Ведь он должен был сегодня же незаконно отсыпать аж два лимона наликом! Для него это были безумные деньги. Просто он никогда раньше не работал в России.

– «Ништяк», я – «Лесоповал». Удаляюсь от объекта! – торопясь переставлять ноги, сообщил ситуацию Сергей Антону.

Антон глупо заржал. И тут же миниатюрный динамик неслышно для окружающих зачавкал в ухе разнежившегося в окружении симпатичных журналисточек Филипса:

– «Баланда»! Ха-ха-ха! Ну и позывной! Я – «Кумар». Ха-ха-ха! Приступить к раздаче орденов! Ха-ха-ха! – и далее зарядил в эфир совсем уж бессмыслицу: – Позови меня в дурь светлую! Банзай!!!

– Вас понял! – непонятно к кому обращаясь, громко вякнул Филипс. Чем очень перепугал ближайшую журналисточку. Как бы заглаживая вину, Филипс протянул ей магнитофонную кассету. И, кося под ненашего, объяснил: – Халява, плиз!

Услышав волшебное слово «халява», девушка чуть не оторвала кассету с руками. А Филипс включил на полную громкость задвинутый в молодежный рюкзачок магнитофон и пошел одаривать одного за другим представителей прессы:

– Халява, плиз! Халява, плиз! Халява, плиз!..

На каждой из кассет было записано то же самое, что сейчас вешал магнитофон. А из магнитофона неслось убийственное:

«…Директору комбината нужно и тем, кто его за ниточки дергает, – журчал механический голос покойника майора. – Они завод американцам надумали продать. И по официальным бумагам сумма выходит вроде бы нормальная – при нынешней-то криминогенной обстановке в районе. Да только вот она у меня где – криминогенная обстановка! В кулаке! Сделаю чик-чирик, и завтра старушки смогут в сберкассу за пенсией посреди ночи шастать. А тут ты появляешься, начинаешь палки в колеса совать.

– В натуре, выходит, часть лавэ пронырливые америкашки вручат директору в кожаном саквояже?

– Три четверти на пока забронированный счет. Столько, на сколько завод реально больше весит. Черным налом еще пару лимонов на мелкие расходы. А тут ты появился и ужом в жопу пролезть норовишь!..»

После торжественного подписания документов в конференц-зале предполагалась пресс-конференция. И американцем Смитом была даже вызубрена речь, в которой рабочим обещались манна небесная и бесплатные обеды. Только после прозвучавшего с кассеты откровения никому уже были не интересны обманки мистера Смита.

И ведь пресечь хулиганские действия Филипса было некому. Вся охрана где-то по этажам пышной гостиницы гонялась за Шрамом. И настолько интересные вещи сообщал присутствующим магнитофонный голос, что пресса забыла и даже начхала на фуршет. А договаривающиеся стороны прощелкали клювом исчезновение из конференц-зала Ридикюля с папкой подписанных документов.

То есть теперь у Сергея, кроме симпатий пролетариата, появились и юридические, пусть и очень спорные, права на комбинат. Теперь Сергею было с чем стучаться в высокие мореные чиновничьи двери, было ради чего пужать чиновничью братию эрмитажной легендой.

Кто еще хоть как-то контролировал ситуацию, так это Виталий Ефремович. Почти с применением силы отняв у растерянного мистера Смита латунный ключик, директор брокерской конторы шмыгнул вон из зала и впрыгнул в лифт. Лифт поехал вниз медленней, чем тает мороженое.

Общий расклад, ради которого Виталий Ефремович завязал быковать и обернулся «честным» брокером, был таков. Гусев открыл фирму «Семь слонов», где он был учредителем, а Виталий Ефремович – директором. Бабки скопом со счетов комбината перегонялись в «Семь слонов» по щадящим кредитным договорам. На эти бабки за гроши скупались акции у работяг. И когда «Семь слонов» скопила двадцать один процент, нашедший заокеанских покупателей и имеющий тридцать процентов Гусев отбыл в Испанию, где и получил черными три четверти реальной стоимости комбината. Пока на заблокированный до конца сделки счет. Легально же светилась только последняя четверть денег, а столь низкая цена Виршевского нефтеперерабатывающего оправдывалась криминальными буднями Виршей.

Виталии Ефремович за свои труды должен был получить два зеленых лимона. Он состриг бы и больше, но внешне шибкая рохля Гусь оказался малым не промах. И в какие-то моменты Ефремыч даже начинал реально дрейфить, что Гусев сам его кинет.

Сквозь стеклянную стенку опускающегося лифта брокер понаблюдал за мечущимися по этажам верными ему охранниками… Наконец, к великому облегчению, доехал. Выпрыгнул на первом этаже и подскочил к камере хранения.

– Пожалуйста, побыстрее! – дерганый Виталий Ефремович протянул ключ лакею в ливрее.

Могло получиться так, что неправедный быкоброкер отвалит с незаработанными деньгами. Могло получиться так, что останутся наказанными только гендиректор комбината и мистер Смит. Но не получилось. В последние дни директор брокерской конторы «Семь слонов» был очень осторожен, даже с бабами чуть ли не в бронежилете трахался, а тут маху дал.

Если бы Виталий Ефремович был не так заморочен произошедшим в конференц-зале и внимательней следил за действиями лакея, он бы обнаружил, что вместо чемоданчика из тридцатой, как указано на брелоке при ключике, ячейки ему достался баул из девятнадцатой.

Не сказав «спасибо», Виталий Ефремович схватил чемоданчик и поковылял на выход. Поспешно, будто зад скипидаром намазан. А потный от страха лакей скосил глаза вниз под прилавок, где уютно разлегся мужчина среднего роста с внушительным пистолетом наголо. Немного утолщенный на кончике шнобель и серая сталь во взгляде.

– Я все правильно сделал? – заискивающе промямлил лакей.

– Ты вообще молоток. Откуда такие только берутся? – распрямился в полный рост Сергей, весь такой циничный и авантажный, вынул из потной ладони лакея ключик, сам без скрипа открыл тридцатый ящик и забрал оттуда чемодан с не занесенными ни в чью налоговую декларацию долларами.

Ничего от бизнеса, это была очень личная месть. Даже скудных сведений от сплетницы Эпифани хватило Шраму, чтобы просечь – он столкнулся с самым запредельным забиванием болта на понятия. Ради зелени бычара опустился до того, что лег под барыгу. Этот вроде бы беспощадный противник – Виталий Ефремович, оказывается, не крышевал, а шустрил под Эдуардом Александровичем Гусевым. Бычаре – бычье попадалово.

Пистолет Сергей убрал в карман, но погрозил лакею, дескать, я со ста метров белку в глаз бью. Лакей сделал рожу, дескать, вы меня не знаете и я вас не знаю. За что тут же на месте получил от Шрама премию в сто баксов.

– «Ништяк», я – «Лесоповал», – скомандовал Шрам в кулак. – Всем отбой. Уходим!

А Виталий Ефремович чесал на выход, смакуя горький мед победы. Увы и ах, правда с криминалом в Виршах всплыла на всенародное обозрение, как дохлая кошка в пруду. Но зато договор подписан и бабки получены. И кроме того, этот гнусный, ненавистный неуловимый Храм наконец вляпался дальше некуда – выходы из «Невского Паласа» перекрыты верными людьми.

Но тут внагляк на пассажирский вход в отель зарулила «девятка» с заляпанными грязью номерами. Штатные отельные охранники, похожие на таксистов пятидесятых годов, и лакеи, похожие на французских маршалов, дрыснули в стороны из-под колес. Как одуревшая курица, кудахтнул в сторону и брокер. Чемодан отлетел прочь, распахнулся и усеял пол старыми газетами. А «жигуль» визгливо притормозил посреди вылизанного с мылом вестибюля, и откуда-то со стороны в него впрыгнул искомый ненавистный Храм.

И «жигуль» с места ракетно рванул вперед. Не жалея радиатора, вышиб ажурную решетку на противоположном входе в отель и сквозь витринное стекло отвалил к едрене фене. Чихая сорванным глушаком на все окружающие улицы.

Все дело в том, что Шрам давно мечтал ПРОЕХАТЬ насквозь жлобски навороченный «Невский Палас».

 

Глава 19

– Знакомьтесь, господа. Сергей Федорович Шрамов! Евгений Ильич Фейгин!

Мужчины пожали друг другу руки, типа безмерно рады встрече, «Опасный мальчик», – с одного взгляда понял ответственный работник комитета по культуре. Евгений Ильич сел сразу, а Сергей еще галантно придвинул ореховый стул Алине. Это происходило в кабаке «Квебек», не последнем заведении такого рода, где порцаика стейка в зависимости от соусов и гарниров стоила от пятнашки до четвертного бакинскими. А за пузырь хорошего пойла вынь да положь сотку и не жужжи.

– Друзья Алины – мои друзья, – понес вежливую пургу Евгений Ильич, – и я с превеликим удовольствием истратил бы на этот кабак целый вечер, но государственные интересы зовут. Поэтому нельзя ли ближе к телу?

Шрам смотрел, как этот напыщенный кровосос ерзает руками по скатерти, трет руку об руку, перекладывает меню, и загадочно улыбался. Повод ерзать у ответственного работника комитета по культуре был немалый. Когда Алина вызванивала чиновника, она по настоятельной просьбе Шрама сказала, что «в Питер из богатой золотом и цветными металлами Сибири приехал человек, некогда бывший приятелем фотографа Горбункова, живо интересующийся всем, с фотографом связанным».

Вообще-то сам Евгений Ильич мог и не быть засвечен в пресловутых эрмитажных списках. Вообще-то теоретически он даже мог быть их ньшешним хозяином. Но хоть краем носа обязан был слыхать. И уж всяко такому знатному игроку на закулисном рынке Питера было совершенно ни к чему, чтобы кто-то вскрыл еще один экземпляр списков, как катала, вскрывающий трех тузов, когда два уже вышли в отбой. И здесь Сергею Шрамову предстояло повести игру очень тонко, притвориться, что тоже каким-то боком причастен к тайне и типа имеет все понты раздувать щеки.

– Друзья Алины – тоже мои друзья, – выдержав холодную паузу, наконец открыл рот и Шрам. – Я бы сейчас действовал совершенно иначе, не узнай случайно, что среди интересующих меня людей оказались друзья Алины. – Эти слова можно было истолковать и как угрозу, и как предложение о сотрудничестве.

Непривыкший кривить душой Сергей гадал, надолго ли его хватит плести такие ажурные словесные цепочки? А вот Евгений Ильич от услышанного забеспокоился еще крепче и положил перед собой вилку накрест с ножом. А чего тянуть, если собеседник сразу так себя ставит?

Неприметный похмельщик у стойки раздавил окурок в пепельнице, в один глоток убрал доселе мусолимую рюмку «Арманьяка», расплатился без сдачи и отвалил на выход. Не прозевавший эту домашнюю заготовку Сергей в свою очередь уронил вилку на пол и кивнул официанту, чтоб заменили.

– Осетрину по-домашнему, – закрыла внушительное меню Алина. Сегодня она была в платье цвета неспелых персиков. В ушах подмигивали камушки, вокруг лодыжки белым угрем обвился серебряный браслет.

– Лосось под клюквой, – сказал Сергей официанту, тоже в прикол заказывая в мясном ресторане рыбу. – И двести «Абсолюта».

– «Абсолют» – курант? Лимонный? – из манерности распахнул халдей блокнот и занес карандашик над чистой страничкой.

– Без гнилой краски, – неуважительно поморщился Сергей.

– Мне к рыбе какое-нибудь красное сухое, – расправила перед собой салфетку Алина.

– Французское, грузинское? – оборвал запись Сережкиных пожеланий на середине халдей.

– Испанское, – подумав, решила девица.

– А мне минералки бутылку, – виновато показал на умышленно дешевенькие наручные часы «Сейко» Евгений Ильич. Типа, государственные дела подстегивают.

Сергей посмотрел за спину Евгения Ильича и захотел на весь зал жестко выматериться. Специально выписанный на подстраховку его боец Шатл как ни в чем не бывало водил вымытым пальцем по строчкам меню за крайним столиком и захлебывался слюной. Тогда Сергей еще раз уронил вилку.

Шатл наконец вспомнил, что он здесь не просто так, вспомнил, что следует делать, когда Сергей уронит вилку, с сожалением расстался с меню, типа не понравилось, и вышел из кабака. На улице достал из пачки последнюю сигарету, прикурил, а смятую пачку засандалил в урну. Теперь он был свободен.

Вообще-то Шатл не курил, но сейчас было надо. Как бы в ответ на маячок сигаретного огонька в зубах Шатла из дальней подворотни вышмыгнул грузный попик. В шерстяной рясе, с оловянной кружкой в вытянутой руке и шапке без полей. А как она правильно по-церковному называется, не знал и сам ряженный в попика громадянин.

Миновав манящие электрическим северным сиянием двери и вывеску кабака «Квебек», попик картинно сплюнул, перекрестился, подшкандыбал к припарковавшемуся метрах в двадцати джипу-«чирку» и постучал в стекло.

Стекло нехотя опустилось.

– Чего тебе надобно, старче? – раздался из машины голос. Судя по интонации, говорящий вряд ли знал наизусть «Отче наш» и не считал, что ближнего следует возлюбить.

– Смирения трошки прошу, сын мой, – сказал рябой попик, стараясь не слишком нагло шевелить глазами.

– Отвали, папаша. – Судя по интонации, говорящий не только не знал «Отче наш», не только в церкви последний раз был десять лет тому, но и ложил с прибором на заповедь «Неубий». – Вот тебе шиши и отвали. – Из окна джипаря высунулась рука со смятыми купюрами и разжалась, будто горсть праха в могилку кинула.

Две сторублевки попали в кружку, остальные три спикировали на асфальт. Но слуга Господень не дернулся убого нагибаться и подбирать. Не радикулит не позволил, другая задача у попика имелась.

– Сыну мой, я за тебя свичку Богородице поставлю, – пообещал попик с легким хохляцким акцентом. – А тебя дуже прощу, прочитай оцю богоугодную книгу для спасения души. – Попик протянул внутрь джипа «чероки» брошюру. И с сознанием выполненного долга потопал дальше по хило освещенной фонарями тихой улице.

Попика уже и след простыл, когда сидящий в джипе на заднем сиденье боец толкнул переднего в спину:

– Дай, что ли, книжку полистать, а то скучно.

– Винт свет включать не велел.

– А я зажигалкой присвечу.

Передний не стал препираться, он сегодня всего лишь водила, и протянул брошюру во мрак за спиной. Задний отложил готовый к стрельбе «Калашников», достал из кармана «Зиппо», чиркнул колесиком и громко присвистнул.

– Че там? – заворочался передний, пытаясь из полуоборота хоть что-нибудь разглядеть при свете зажигалки.

Задний не ответил переднему, даже не пикнул, когда обсмалил палец, а скоренько подхватил лежащую рядом с «калашом» транкинговую рацию и стал поднимать кипеж.

– «Центровой», я – «Чероки»! Тут дед прохилял в поповском прикиде, нам брошюру сунул. Только это не баптистские сопли, это инструкция по пользованию гранатометом «Муха».

Рация отнеслась к сообщению без восторга. Рация посопела, похлюпала эфиром и приказала:

– Отваливайте, переходим к варианту «Б». – Рации очень хотелось затормозить указания уже сразу после «отваливайте», но сегодня было повторено и третий раз подчеркнуто пожелание довести дело до финала. Кровь из носа.

Дважды приказывать не пришлось, ведь сидящие в джипе прекрасно прониклись, чем хрустит такая поздравительная открытка. Если тебе показывают пулю, значит, предупреждают в последний раз: не уймешься – грохнем. Если тебе толкуют про «Муху», значит, где-то на крыше уже сидит взявший тебя на мушку гранатометчик.

А разговор за столом продвигался ни шатко ни валко. Фразы, полные тайного смысла, повисали в воздухе над зажженными официантом свечами.

– Я так скажу, что очень благодарен господину Горбункову, – пилил лосося ножом и пачкал клюквенным соусом Сергей. – Хороший был человек господин Горбунков, фотографией очень увлекался.

– Да-да. – Как бы поминая старого знакомого, Евгений Ильич глотнул минералки. – И столько пользы для Эрмитажа принес! Можно сказать, пропагандирован культурное достояние России всеми возможными способами. – Евгений Ильич грустно посмотрел на нового знакомого умными и шибко искренними глазами. Под глазами – мешки от трудов праведных, на лбу – морщины от государственных дум. Вот такая скользкая сволочь был государственный чиновник.

Алина задумчиво крошила ножом и вилкой осетрину, но почти не ела. Гораздо больше уделяла внимания молодому терпкому вину. Из услышанного она делала выводы. Получалось, что Сергей пытается, ссылаясь на эрмитажные списки, обязать Евгения Ильича к чему-то. И Евгений Ильич, разумеется, не очень этому рад и, внешне оставаясь пристойным, брыкается, будто шмелем ужаленный. А Сергей наседает и наседает:

– Я так скажу, что очень я благодарен господину Горбункову. Ему мало показалось услышанное за преферансом на бумагу перенести. Он потом еще и сфотографировал записи, и негативы спрятал отдельно.

Горечь от услышанного господин Фейгин не мог запить минералкой. С другой стороны, большого напряга перед новым знакомым Евгений Ильич уже не испытывал. Решение принято, приказ отдан, и теперь ответственный работник разговаривал с человеком, который просто пока не знает, что уже мертв. Евгений Ильич готов был уважить последнюю просьбу умирающего только в том случае, если обреченный попросит принять фотокопии в дар.

Все остальные слова этого Сергея Шрамова уже не имели никакого значения. А Алину жаль. Классная была девчонка. Дура.

Во исполнение принятого господином Фейгиным решения на улице по варианту «Б» к «тойоте» Алины, крадучись, чтоб не было заметно с крыш окружающих домов, направились два силуэта. Один – на шухере стоять, у другого за пазухой новенькая, так и не доехавшая до Чечни магнитная мина российского производства и устный приказ зарядить эту штучку под вишневый капот.

Но тут на тихую улочку въехал «мерс» радикально черного цвета. Двое пехотинцев с миной притормозили движение в сторону вишневой «тойоты», ждали, пока вороной «мерс» не отвалит своей дорожкой.

Но «мерс» и не собирался отваливать, он буксанул у пылающего всеми лампочками радуги входа в кабак «Квебек», и из машины вывалился еле держащийся на ногах вьюнош. Патлатый, как женщина при первобытно-общинном строе, в джинсе, будто клинический случай хиппи.

– Слышь, брателлы, – вусмерть укуренным голосом дернул патлатый двоих пехотинцев вместо того, чтобы сунуться внутрь кабака и доказывать вышибале, что еще не в драбадан набрался. – А где тут можно магнитную мину купить, не подскажете?

Брателлы сделали вид, что обращаются не к ним. Ошибочная тактика, поскольку уку-ренный решил, что его не расслышали, и повторил вопрос в пять раз громче, приложив ладошки рупором к морде,

И хотя у того пехотинца, что отвечал за атас, в кармане грел душу ствол, посылать патлатого он не рискнул. Кто его знает, сколько там в «мерсе» людей сидит и как они вооружены?

– Ты б, чудила, не здесь, а на Апрашке или на толчке на Маршала Казакова поспрошал, – совсем под дурака ответил ответственный за шухер. Хотя и ежу понятно, их с миной вычислили серьезные люди и прозрачно намекают не делать глупостей.

– А у вас случайно с собой нет? – добил пехотинцев, прозрачней некуда, вопросом укуренный вьюнош. Залился звонким идиотским смехом и вернулся в «мерс».

Такая предусмотрительность со стороны Шрама не предполагала ничего личного, только бизнес. Шрам прокачал, как надеялся, любые варианты возможных пакостей, понапридумывал варианты ответок. Да не просто ответок, а с художественной подковыкой, чтоб прущего буром врага сбивать с панталыку. Здесь и сейчас, в «Квебеке», а не вчера в «Невском Паласе» и не позавчера в тихих Виршах решается судьба нефтекомбината. Именно сегодня и сейчас происходит главная терка. И поэтому Шрам вызвонил из Виршей всех свободных пацанов и расставил вокруг стейк-кабака. Единственно, против кого были бессильны защитные меры, это против одиночки отморозка.

Теперь вороная машина укатила как ни в чем не бывало. А два бойца-минера были вынуждены доложить о происшествии «Центровому» по транкинговой связи.

– Исчезните! – отравление прошипела рация. – Переходим к варианту «В».

Для варианта «В» требовалось, чтоб Евгений Ильич покинул кабак. Собственно, он и собирался это сделать как можно быстрее, потому что загодя обозначенные при планировании операции полчаса на отработку вариантов «А» и «Б» уже истекли, а невзрачный похмельщик все не возвращался к стойке, чтобы отлупить сигнал «Все тип-топ».

О творившихся на улице обломах господин Фейгин был не в курсах, но это не важно. Кабак для встречи выбирал он и спецом выбрал такой, в котором в это время почти не бывает посетителей. Более того. И вышибала, и халдей, и бармен были предупреждены, что в двадцать два пятьдесят они должны под замотивированными предлогами исчезнуть из зала на пять минут. И потом даже в страшном сне не вспоминать, что видели здесь сегодня многоуважаемого Евгения Ильича.

Во исполнение плана «В» вышибала уже полчаса отшивал случайных посетителей типа: «Мест нет». А та несчастная парочка, которая сидела у окна, сама того не зная, была уже обречена, если своевременно не скипнет. Во-первых, они видели здесь Евгения Ильича. Пусть со спины, но все-таки. А во-вторых, раз уж пошла такая крутая запутка, следовало поставить ментов в затруднительное положение. Подкинуть им ребус – ради кого, собственно, затеян сыр-бор?

– И все же хотелось бы в итоге внятнее услышать конкретные пожелания, – стал вытирать губы салфеткой господин Фейгин, не двусмысленно косясь на часы.

– Чего проще. – Сергей смыл водкой привкус рыбы во рту. – Мне не нравится позиция городских властей по отношению к продаже американцам Виршевского нефтекомбината.

– Вы считаете, что американцы недостойны?

– А вы считаете иначе? – искренне удивился Сергей. – Есть честный документ о том, что контрольная доза акций комбината достается частному лицу с российским гражданством. На фоне ставших достоянием общественности подробностей махинаций бывшего директора завода грех не согласиться с таким решением вопроса. Ведь верно?

– Я посмотрю, что можно сделать, – поднялся со стула ответственный работник, раскланялся и заспешил на выход.

А халдей тем временем заторопился убрать бутылку недопитой минералки, фужер и приборы, к которым господин Фейгин мог нечаянно прикоснуться.

У Евгения Ильича был «ниссан патрол» и не было шофера, потому что Евгений Ильич алкоголь в рот не брал лет семь и любил водить машину сам. Сначала господин Фейгин погнал по Московскому проспекту. Семафоры подмигивают, гибэдэдэшники, завидев специфический номер, не беспокоят – благодать.

Именно в тот момент, когда «ниссан» господина Фейгина оставил за капотом Фрунзенский универмаг и, притормозив, перевалил зазубренный трамвайными рельсами перекресток за Обводным каналом, в клиентский зал ресторана «Квебек» влетел свирепо водяший зенками скинхед и, не заморачиваясь, стал палить из «калаша» прямо от дверей.

У позднего посетителя был типовой прикид – ботинки со шнуровкой, свастика на бляхе. У этого бритоголового не было на голове ни шерстяной шапочки, ни чулка, потому как он был обязан завалить все, что шевелится. И все, что требовалось для решения такой задачи, уже было у отморозка в руках.

Те, кто заслал сюда отчаянного пуляльщика, не стали мудрить с оружием. На кой ляд «узи»? «Калашников» – проще, надежней и кондовей. Тяжелые пули веером расчесали в пух гардину, потом огромное оконное стекло за ней в хрусталики. Как корова языком, слизали со стены декоративную картинку. Один из заблудившихся свинцовых подарков перешиб ножку у сервированного стола, и хрупкие нецелованные фужеры по белой скатерти, искря отраженным светом люстр, поехали в ад.

Автомат живой щукой дрыгался в клешнях бритоголового. Первым смертельный веер накрыл плечо успевшего привстать из-за стола невысокого парня. Кавалера с по-рыбьи распахнутым в ужасе ртом мотнуло, вокруг оси. Вторая пуля, смачно чавкнув, утопилась в хребтине. Уже готовую жертву довернуло по инерции, и третья пуля отстригла вспорхнувший на отлете галстук. И словно кувалдой намертво вплющила в раму оконный шпингалет.

Далее огненный веер переметнулся на грудь спутницы, превратил грудную клетку в кровавые клочья тряпья и мяса и, соскользнув, отгрыз добрый пласт штукатурки со стены. Бритоголовый тут же, не прекращая огня, развернулся к оставшемуся сектору зала. И, судя по тому, как «калаш» стреноженно плясал в кулаках скинхеда, стрелок имел соответствующую выучку. Вот только гасить больше никого не довелось, потому что в зале больше никого не было.

Убивцу было приказано вылущить всех, кто окажется в зале. А кого именно – не его забота. Убивец, распихивая ногами столы и стулья, подгреб к жертвам. Перещелкнул автомат на одиночные и шмальнул две контрольки с такой близи, что от перекошенных оскалов остались раздавленные пончики с повидлом и ванильным кремом.

Вернув «калаш» на пальбу очередями, скин оставшиеся патроны из рожка положил поверх стойки, и парад бутылок взорвался со звонким ликованием. У душегуба не было на голове ни шерстяной шапочки, ни чулка, ни соответствующего приличиям количества волос. Но вот мозги в башке явно были, и на руках были медицинские прозрачные перчатки. Поэтому тут же сбросив «калаш», душегуб, типа посторонний, отвалил. И поминай, как звали.

Потом поплыла обычная в таких случаях тусня. Выползший на карачках обратно в зал вышибала смог трясущимися пальцами с третьей попытки набрать «02» и со второй «03».

Экстренные службы подкатили одновременно. Больше по привычке попрепирались, и поскольку в телах еще бродили жизненные соки, их увезли на «скорой».

В приемном покое шум и гам, подстегиваемый газовой атакой медицинских ароматов. В приемном покое все стоят на ушах. Кто-то стонет сквозь бинты. На полу черно-красные кровяные звездочки. Белые халаты летают, будто чайки. Мамаша с зобом, как у пеликана, лезет вперед всех, держа вместо иконы перед собой на вытянутых руках пятилетнего ребенка. Ребенок проглотил гвоздь. Ребенком сейчас займутся.

– Зря везли, они уже остывают, – по очереди пощупал пульс поддатый доктор доставленным из «Квебека» телам. И тут же потерял к ним всякий интерес. – Где досадливая мамаша с ребенком? Только что под ногами путалась!

А мамаша отгребла по-шустрому в сторонку и вроде как о ребенке уже не заботится. Спустила на пол – пусть побегает, грязными бинтами поиграет. А сама достала из-за пазухи мобильник и давай наяривать заветный номерок.

Проскочив все корпуса «Московского» универмага, Евгений Ильич развернулся и покатил обратно. Когда господид Фейгин находился напротив Фрунзенского универмага, у него затрезвонила мотивчик «моторола».

– Слушаю.

– Расстрел в ресторане «Квебек». – Докладчик был предельно осторожен и плавно обходил ключевые слова, инициирующие эфэсбэшную прослушку на запись. – Доставлены двое – мужчина и женщина.

– Интересно, куда вы звоните? – плохо скрывая радость, прошипел чиновник. Первое слово в телефонном базаре имело значение, остальные заряжались на всякий пожарный случай.

– У мужчины сквозное ранение в плечо, вторая пуля перебила позвоночник, и еще поврежден мозг. У женщины прямое попадание в сердце и тоже дырка в голове.

– Я не знаю, кто вы и зачем мне это говорите. Но надеюсь, потерпевшие жить будут? – Башня господина Фейгина растащилась в довольной улыбке.

– Нет. Их сейчас переправят в морг. На девушке красное платье. На мужчине зеленый костюм фабрики «Фосп». Лет по двадцать два – двадцать пять.

Надутые щеки Евгения Ильича повисли, типа женские груди после восьми абортов. Во рту сразу стало скучно, словно пожевал рыбьего корму. Очень отвратно стало по жизни господину Фейгину. Ни Алины, ни мужчины среднего роста лет тридцати пяти среди пострадавших нет. Евгений Ильич удрученно почмокал и сказал в трубку на прощание:

– Вас понял. Все свободны. – Опомнился и прибавил ритуальное: – Только не знаю, кто вы такая и зачем меня беспокоили?

И теперь уже он набрал номер на мобильнике:

– Владислав Иванович?.. Фейгин вас беспокоит… Фейгин! Что там в вашей резолюции по Виршам? Неправильно. Обстоятельства изменились, и возобладало новое мнение по этому вопросу… С точностью до наоборот. Да, диаметрально противоположное… Отправили? Верните. – Евгений Ильич вырубил телефон и направил машину в сторону дома.

Езда сегодня уже не доставляла ему никакого удовольствия.

А на самом деле ситуация в кабаке развивалась так. Шрам в последний момент заметил, что вышибала, как-то не по роли вжав голову в плечи, стараясь не выдать себя быстрой ходьбой, оставил пост и засеменил в глубь служебных помещений. Сергей поискал глазами халдея – того и след простыл. Глянул на стойку – бармен тоже испарился.

– Мне кажется, любимая, – Шрам властно взял девушку за руку и выдернул из-за стола, – что господин Фейгин оказался большей сукой, чем я думал. – Ему было очень жаль невинную пару молодых людей, но тут себя бы уберечь. Мир жесток, и приходится душиться буквально за каждый глоток воздуха, – не Шрам это выдумал.

Алина ничего не поняла, но, умница, не стала упираться и хвататься за скатерть, ведь каждая секунда стоила сто миллионов долларов. Подгоняемая Сергеем певица, насколько быстро позволяли каблуки-шпильки, кинулась в лабиринт служебок. Отирающийся здесь вышибала тут же получил по мозгам. Сергей и Алина короткими перебежками пересекли кухню…

– Ну как тебе ужин? – когда они оказались на задворках, подарил Сергей Алине нежную, только чуть-чуть натянутую улыбку. А ведь на самом деле ему хотелось чудить и хохотать во весь голос. Если они остались живы – значит, ОН СДЕЛАЛ ЭТО. Он выиграл главную терку. Он заставил поверить в воздух ядовитого барыгу и таки развел. Он отбил нефтетамбинат с концами!

Только на заднем плане горький привкус рябины – оказывается, история, в которой бычара шустрил под барыгой, не из ряда вон. Оказывается, в этом славном городе Питере такое не редкость. И этот город надо ЛЕЧИТЬ!

– Тебе не кажется, милый, что ты слишком давил? – сказала Алина, отсутствующе глядя на проколовшую завесу туч одинокую звезду.

Издалека ее голосу подпела словно очнувшаяся ментовская сирена.

 

Глава 20

Уважаемый Михаил Хазаров светски баловался. Перед ним на палисандровом столе в фигурной баночке плескалась тушь. Не какая-нибудь китайская дешевка, а из лучшего магазина в Токио. Перед ним веером лежали колонковые кисточки, одна другой тоньше, и несколько прямоугольников рисовой бумаги. Михаил Хазаров пробовал написать иероглиф «Цинь» – три закавыки вверху, две внизу. Каллиграфический понт – такую чистоплюйскую забаву придумал сам себе Михаил Хазаров.

На диване белой кожи Алина листала наманикюренным фиолетовым ноготком глянцевый «Вог». Ее ноги по щиколотки утонули в белоснежном ковровом ворсе, раскинувшемся от плинтуса до плинтуса. Туфель не видать. Они еще не решили, как благородно поступят с сегодняшним вечером. Они находились в личных апартаментах генерального папы, обустроенных сразу за директорским кабинетом инвестиционного фонда «Венком-капитал» на случай, если генеральному папе приспичит расслабиться, не покидая офиса.

На мыкающуюся от безделья пару со стены отстраненно взирал написанный маслом бравый казак в полный рост, опрокинувший покорную черкешенку поперек седла. Михаил Хазаров костью был из донских казаков и любил этим рисануться.

А вообще Михаил Геннадьевич свет Хазаров ждал доклада от Толстого Толяна по аптечному вопросу. Что-то много в Питере за последние месяцы новых аптек прибавилось. Неужели такое выгодное дело?

И вдруг на всю малину тонко и гнусно заныла сирена тревоги на мотив «Он был по ошибке посажен в тюрьму, он золото мыл в Магадане далеком!..».

Кисточка выпала из руки и наповал кляксанула почти удавшийся иероглиф «Цинь». Генеральный папа резко повернул короткую шею. Сбоку от писанного маслом казака стену занимали мониторы. Такие же, как в помещении охраны, только здесь их было на пять штук больше. На черно-белом экране нижнего монитора вовсю разворачивались неприятные события. Люди в пятнистом прикиде и черных шерстяных «презервативах» с прорезями для глаз прикладами «калашей» убеждали охранников на входе не оказывать сопротивления. Аргументы оказались непререкаемыми.

К чести главного папы, он отнесся к увиденному спокойно в разумных пределах. Прежде чем делать ноги, следовало уяснить, кто наехал: менты по принципу «Когда орут бандиты, спокойно дети спят» или деловые партнеры?

К демонстрации сцен насилия подключился второй монитор. На нем черно-белые фигуры без лиц неслись во весь опор по коридору и ставили встречных менеджеров к стенке. Руки на еврообои, ноги врозь как можно шире. А вот волна докатилась и до третьего экрана. На третьем мониторе из вместительного автобуса с госномерами внушительно сыпались все новые и новые бойцы, ранее тихарившиеся в засаде. Сирена тревожно продолжала гнусавить: «…И Родина щедро платила ему березовым соком, березовым соком!»

Поскольку в папиной фирме все двери сопровождались магнитными замками, четвертый монитор объяснил, как бойцы нечестно преодолевают препятствия. Вот боец ухватил за шкирятник нейтрального маркетолога, и тот сам догадался, что пришла пора отпирать очередной рубеж персональной магнитной карточкой. Вопреки инструкции.

Теперь горький расклад был понятен – маски-шоу. И пора было втихаря отваливать. Серьезных вил не ожидалось. Начальник собственной охраны «Венком-капитала» уже дал по всем помещениям отрепетированную команду немедленно стереть с компьютеров шершавые икс-файлы и, когда появятся разлюбезные воинственные гости, не оказывать сопротивления. Еще всем важным людям вне этих стен автоматом на мобильники пошел сигнал тревоги. Что будет дальше, папа знал прекрасно: циничное изъятие документов, мстительное опечатывание компьютеров и прочая прелая ботва, стопорящая работу фонда аж на целехонький месяц. Ничего круче менты предъявить не могли, хотя давно мечтали спеть Михаилу Хазарову песенку «Столыпинский вагон, квадратные колеса, вся жизнь, как перегон – по краешку откоса…».

Но месяц-другой Михаил Хазаров готов был пострадать-потерпеть, свет клином на «Венком-капитале» не сошелся.

– Алина, – без всякой паники сказал верховный папа девушке-награде (за лишения в юности), застегивая жилетку на все пуговицы, – социалистическое возмездие, о котором столько зудели плешаки, свершилось! – Нажав на телевизионном пульте только ему известную комбинацию, папа ухватил певицу за тонкую рученьку и галантно поволок в открывшийся за отъехавшей картиной суперсекретный проход.

Это было не коллекторное подземелье из «Парижских тайн» и не севастопольские известняковые катакомбы. Картина с бедовым казаком, по-машинному ворча, уехала с частью стены, а там был обыкновенный служебный коридор с дежурными желтками освещения. И никого, хотя за дверьми вроде бы жужжит оргтехника – значит, все же тут кто-то обитает. Папа дернул замешкавшуюся спутницу, чтоб ее не расплющила возвращающаяся на место стена. И, не давая опомниться, увлек за собой.

Поворот. Они затарахтели обувью по пожарной лестнице. Только эта гремучая лестница не относилась к фонду «Венком-капитал», а вроде бы имела связь с проживающей в этом же здании, но выглядывающей окнами на другую улицу сторонней фирме. Что-то с долевым строительством. Алина не помнила название.

На втором этаже Михаил Геннадьевич сунул девчонке звонкую связку ключей и подтолкнул в незнакомый коридор.

– Двадцать седьмой кабинет! Оттуда прямой выход в гараж. Возьмешь бежевую «хонду» и жди меня у «Сыроежки» на углу Варшавского проспекта!

Алина хлопнула настежь распахнутыми глазами-озерами и послушалась. Еще бы она не послушалась пафосного Михаила свет Хазарова в эту грозную и трагическую минуту.

А генеральный папа, ничугь не запыхавшись, скатился дальше вниз до первого этажа. И даже еще немного дальше – в подвал.

Под сыто булькающими окутанными стекловатой трубами в ореоле липнущих к коже летучих подвальных блох он прошел пятьдесят метров строго на север по праху подвального дна и поднялся по трем ступенькам, ограниченным железными ржавыми перилами. Теперь пригодился и ключик на цепочке с шеи Михаила свет Хазарова.

Дверь легко поддалась, и верховный папа очутился в душном облаке мыльных паров среди вращающих полные барабаны пестрого шмотья стиральных машин. Гул и грохот, как среди токарных станков. Знакомый гул и грохот – на хитрый случай папа отработал вероятный соскок, как «Курс молодого бойца». В следующем зале огромные транспортеры уходили под потолок и увозили подвешенные на проволочные плечики запятнанные разной бытовой гадостью чесучовые брюки, лавсановые пиджаки, вискозные платья, длиннополые плащи и крепдешиновые юбки, а возвращали уже чистенькими и любовно завернутыми в полиэтилен.

Но вместо благообразной приемщицы прачечной на служебном стуле сидел веселый бритоголовый мордоворот и целился в господина Хазарова из «Макарова». Конечно, «макар» – пукалка туберкулезная, но с трех шагов из нее и кролик не промажет. Вот тут папа пожалел, что не вытащил из подплечной кобуры свой пропуск-мандат заранее. А ряха у мордоворота именно такая, что не остается сомнений, пальнет отморозок в папу без зазрения чистой совести, сделай тот шаг вправо, шаг влево или прыжок на месте.

– Михаил Геннадьевич, вы проходите, не стесняйтесь, – вполне миролюбиво пригласил бугай генерального папу.

Тогда Михаил Геннадьевич сделал самое каменное из своих лиц и пошел навстречу судьбе. А хам со стула даже не поднялся. Но воспользоваться его опрометчивой небрежностью не пришлось, потому что с двух сторон в засаде за секонд-хэндовским шмотьем обнаружились еще два укомплектованных огнестрельными причиндалами бойца. Однако мочить папу бойцам вроде велено не было. Другую игру в крестики-нолики кто-то с папой затеял.

– Проходите, садитесь, – как швейцар, открыл изнутри калитку в барьере перед господином Хазаровым правый ковбой и пропустил в зал для клиентов. Правда, прежде облапил, как бабу, и лишил мужского достоинства девятого калибра.

Все здесь было так, как и должно было быть. Рекламные буклетики на столике и задранный ценник услуг на стене. Папа это знал, потому что прачечная тоже принадлежала ему. Правда, через подставного штриха. Но вот невинных клиентов и сотрудниц в белых халатах в зале явно не хватало. Или простые граждане перестали пачкаться? Или сейчас обед?

Господин Хазаров оглянулся. Тот гиперборей, что возвышался на месте приемщицы, дулом «Макарова» пригласил папу сесть за журнальный столик. Папа скрипнул зубами, но предупредительно сел.

Дальнейшее слегка напоминало подготовку сцены к спектаклю. Двое чужих мордатых камердинеров внесли с улицы в холл прачечной блестящее вишневым лаком дачное кресло-качалку. Следующий камердинер небрежно смахнул со столика рекламные проспекты, но не хамски на папу, а на пол. Следующий поставил поднос с сахарницей, полной кубиков льда, тремя гранеными бокалами и открытой бутылкой «Белой Лошади». Специальными щипчиками выделил каждому бокалу по три ледяных кубика и залил жидким золотом из бутылки на три пальца.

Последний камердинер принеси возложил сюда же на столик раскормленного и ко всему равнодушного, будто обожрался на неделю вперед, белого персидского кота с плоской породистой мордой. Кот тут же слепил веки и отключился.

Наконец в прачечную вошел, опираясь на тросточку, дедушка, сухой, будто лавровый лист. Цокая подпоркой, дедушка без помощи камердинеров кое-как дошкандыбал и успокоился в кресле-качалке. И закачался вместе с ним, будто ради такого дешевого кайфа сюда и явился.

Так длилось три минуты. Дедушка молчал, и Михаил Хазаров молчал. И свита дедушкина молчала, подпирая стены. Но тут в последний раз цыкнула сквозь зубы дверь, и двое очередных опричников под ручки ввели в зал с улицы неупирающуюся, но перекошенную Алину.

Один Аника-воин галантно подставил стул, и Алина присела, улыбаясь так обворожительно, будто от этого зависела ее жизнь.

– Вот теперь все в сборе, – проснулся дедушка и высохшей куриной лапой дотянулся до своей порции виски. – Чин-чин! – и шумно заполоскал десны напитком.

Из посторонних горилл в поле зрения остались только двое – справа и слева. А остальные церемонно испарились. Михаил Геннадьевич из соображения, что невежливо отказываться от угощения, глотнул из своего бокала. Алина решила тоже не отказывать себе в сомнительном удовольствии. Пригубила и полезла в сумочку за сигаретами. Правый камердинер очень убедительно отрицательно покачал головой, типа при дедушке не курят. Ладно, Алина отложила сумочку.

Дедушка отставил высосанный бокал и опустил грабельку на спину кота. Кот не дернулся, не открыл глаза, только послушно замурлыкал.

– Теперь можно и поговорить по душам, – слегка ожил после виски сморчок-старичок. – Меня кличут Вензелем, слыхали про такого?

Папа конечно же знал, в чьи загребущие лапы попал. Но все едино, услышав это имя, глубже втянул в себя губы, и это не ускользнуло ни от Алины, ни от дедушки. Так дела не делаются, но Хазаров не ровня Вензелю, чтоб соблюдать этикет. Вот Вензель взял и насрал на понятия, а Хазаров сидит как миленький, рубаху на груди не рвет.

– Широко извиняюсь за бардак в вашем офисе, – ерзнул, стараясь удобней разместить косточки в кресле, сморчок. – Но приглашать вас на встречу обыкновенным порядком заняло бы дольше времени. А как говорится: когда хочется писать – быстрее просыпаешься. «Венком-капиталу» вашему ничего серьезного не грозит, просто изымут документы, типа копают под одного из ваших клиентов. Ваши адвокаты завтра подадут в установленном порядке жалобу. Если мы договоримся, «венкомовские» документы будут вам возвращены с извинениями. Да и других проблем поубавится, а то я слыхал, вам уже без бронежилета и в «Дворянском собрании» не появиться?

«Ну вот и конец загадки, – подумал папа. – А то покушавшийся не выдержал, когда Толстый Толян сел ему на рожу. Издох раньше, чем раскололся, кто заказчик. А может, и правда не знал, вербовался вслепую?» А Михаил ведь думал и на тех, и на этих. Но никак не на Вензеля. Вензель вообще из высокого далека себя никак не проявлял. Михаил подозревал даже Шрама, что тот ради орденов домашний театр устроил.

Папа сидел с лицом каменным, как Стена плача. Его сейчас не волновала судьба документов «Венком-капитала». Его не взволновало, что Вензель почти внагляк взял на себя эксцесс в «Дворянском собрании». Типа не всерьез собирался жизни лишить, а пошугал, чтоб Хазаров знал свое место, – именно это договорил Вензель уже не словами, а одними глазами. Плевать. Папа гадал, останется ли он сегодня живой или Вензель – человек с крайне черной славой – выжмет из Михаила свет Геннадьевича то, за чем явился, и даст команду камердинерам произвести влажную уборку помещения.

– Я таки хочу предложить сотрудничество, – проскрипел дедушка, ковыряясь пальцами в кошачьем пухе. – Знаете, чем нынче занимается бывший второй секретарь Ленинградского обкома? Издает в Калифорнии специализированный журнал. Что-то вроде «Химии и жизни», только для специалистов. Тираж – пять тысяч экземпляров. Но бывшему второму секретарю хватает, потому что за экземпляр он спрашивает двести американских долларов. И ведь платят. Еще и с руками отрывают! – Дедушка только на секунду запнулся, а уже шустрый камердинер вытряхнув из бокалов на пол обмылки оплывшего льда, учредил три порции «Белой Лошади» со свежим льдом.

– Это я за то говорю, что нынче очень интересные деньги с Запада можно получить за некоторые наши технологии. Типа, как изготовить пенку для рта или одноразовые котлеты из осиновых опилок. Естественно, в оборонку лезть не стоит, но на любом заводе рацпредложений столько в шкафу заперто, что в Детройте производительность впятеро увеличить можно.

В перспективы сбыта на загнивающий Запад российских технологий Михаил Геннадьевич верил. У него самого годика четыре тому был случай на эту тему. Доценты с кандидатами одного захудалого НИИ решили срубить быструю деньгу и предложили таможне разработать для нее приборчик, позволяющий унюхивать инородные тела внутри цистерн с жидким грузом. Михаилу пришлось спешно отправлять в НИИ бригаду, чтоб пошугала не ведающих, что творят, изобретателей. А вот верить ли Тому, что Вензель зовет в долю? На фига козе баян?

Повинуясь приглашению, Михаил Хазаров взял бокал и выпил. При всем напряге руки папы не дрожали ни грамма. Папа задействовал режим «Айсберг» и собрался таять очень осторожными порциями.

– Мне нравится ваша хватка, и я хочу работать с вами рука об руку по жизни, – клацнул вставной челюстью ископаемый ящер. – Бум вместе работать?

– Будем, – ответил Михаил Хазаров, потому что не ответить было нельзя. И отказаться было никак не можно. В этот момент Михаил молил и черта, и Бога, чтоб Алина правильно прочитала расклад и не распустила язык не в ту сторону.

– Будем?! – обрадовался, будто допускал возможность услышать другой ответ, Вензель и вонзил коготки в спину кота так, что кот даже зашипел. Впрочем, не открывая глаз. – Ну а если будем, то вы должны узнать незыблемое мое правило. Я сотрудничаю только с беззаветно порядочными людьми. Вот вы, например, Михаил Геннадьевич Хазаров, директор «Венком-капитала», соучредитель многих фирм, и вдруг содержите три подпольных цеха. На одном французские духи бодяжите, а на двух других – стиральный порошок «Ариэль».

Соучредитель многих фирм не покраснел, не до этого. Компьютер в голове Михаила Геннадьевича пиликал, пыхтел и дымил вхолостую, никак не мог Михаил Геннадьевич въехать, чего же надобно этому старче на самом деле?

– Будем сотрудничать? – опять спросил старикашка, как тот матрос, которому мало, чтоб шлюха отдалась. Ему еще надо, чтоб в постели стонала от восторга.

– Будем. – Михаил старался не выказать свое слабое место неосторожным взглядом в сторону Алины.

– Ну а коли будем, перво-наперво от цехов надо избавиться. Как говорится – одна дырка в зубе изо всего рта воняет. Не такого ранга наша будущая «Химия и жизнь», чтоб на малолетские шалости отвлекаться. Вот если б вы там красную ртуть гнали, тогда милости просим. Понятно?

– Понятно.

– Месяц сроку. И если все путем, то можете всюду хвастаться, что вы – мой соратник и лучший друг. Мы заключим пакт по принципу «Не херь, не ройся, не гаси». Ах, склероз! Чуть не забыл один пустячок. Человек ваш большую волну поднял. Во всех приличных домах об этом только и разговоры. Хотелось бы мне с этим человеком познакомиться в пиковой обстановке.

– Это кто такой? – включил дурака генеральный папа. Пусть старая лиса более конкретно обрисует, зачем взяла папу в клещи. И из того, как именно Вензель будет спрашивать, папа выстроит линию своего дальнейшего поведения.

Старик улыбнулся уважительно: дескать, Михаил Геннадьевич находится в таком интересном положении и смеет еще вопросы с подковыркой задавать.

– Меня не колышет подлинная история без вести пропавшего Ртути. Но вот всякий, кто хоть намеки слыхал про эрмитажные списки, мне интересен. Хотелось бы мне с вашим Шрамом познакомиться. Можно это организовать?

Генеральный папа убито молчал.

– Как вы считаете, – продолжил добродушно старичок, – имеет ли мне смысл тратить время на этого вашего Шрама-Храма?

Папа задницей осознал, что от его следующих слов зависит, уйдет ли он отсюда целый-невредимый.

– А Виршевский нефтекомбинат?

– Голубчик, не надо думать, что чем шире рот, тем короче отрыжка. Кто на чужое пасть раскроет, тот от чужой пасти и погибнет. Комбинат – ваш. Никто не в претензии. Вы столько сил на него потратили… А если совесть гложет, предъявите Шраму заначивание чемодана неучтенных баков, не доехавшего до «Семи слонов». Тут он с вами реально не поделился.

– Скажи ему, – коротко приказал папа ни живой ни мертвой Алине.

– Шрам в ресторане «Квебек» одного моего знакомого чиновника стращал, что есть фотокопии эрмитажных списков, – мертвым, лишенным нот голосом выдала послушная Алина. Нет, не сейчас она предала Сергея, а гораздо раньше. Когда по папиной указке поспешила на улицу из «Дворянского собрания» за еще не знакомым Шрамовым.

– Очень интересный человек этот Шрам, – почесал кота за ушком дедушка. – Зашлите его ко мне в самое ближайшее время. Бить можно, но не до смерти. А нефтекомбинат вам в нашем совместном химическом напраштении очень пригодится. Там, говорят, чудесная химическая лаборатория. Ну не смею больше морочить голову. – Дедушка, кряхтя, выкарабкался из качалки. – Никаких обид? – протянул он руку дла пожатия Михаилу Геннадьевичу.

– Никаких обид, – пожал протянутую руку Михаил Геннадьевич с таким чувством, будто его натурально отпетушили. Как говорится, расслабься, и к тебе потянутся люди.

 

Глава 21

– Когда Лиза вновь вдруг побачила перед собой все то же лицо кавказской национальности, она вздрогнула и первым делом непроизвольно взглянула на его штаны. И лишь убедившись, что там усэ в порядке, перевела взгляд на само лицо. Лицо было уже дуже сердито. «Пассат наканэц мнэ даш?» – раздраженно спытало оно. «А вы… разве там… нет?..» – Она беспомощно махнула в сторону заведения титки Шуры. «Там кандыцыонэр нэт, – презрительно мовыв кавказец. – Бэз кандыцыонэр нэ хачу!» Лиза тихо застонала. Конечно, она знала, що титка Шура уборкой себя особенно не обременяет, поэтому атмосфера царила в туалете та еще, в каком-нибудь дизентерийном слоновнике дышалось наверняка легче, но чтоб это так уж сильно мешало? Тем более при большой нужде. «Вот! – внезапно закричал кавказец, наконец опознавший среди стоящих в салоне машин ту, за которой пришел, и вспомнивший первую часть ее названия. – „Фальксваген пассат" хачу!» Лизе стало дурно. Использовать дорогую машину для этого?! «Кандыцыонэр ест?» – тыча в автомобиль пальцем, испытав кавказец. Лиза обреченно кивнула. «Музыка ест?» Лиза пошатнулась. Ему для цього ще и музыку подавай! «Хачу», – подытожил кавказец и впев-нено шагнул к машине. «Нет! – из последних сил воскликнула Лиза и загородила ему дорогу. – Ни за что!» Тут, на свое счастье, побачила охранника Василия, входящего в салон, и начала махать ему, крича: «Сюда! Сюда! Скорее!» Василий был с большого бодуна, весь его организм жаждал покоя и пива, поэтому, после того как Лиза возмущенно прошептала ему в ухо, что ось ця людына рвется справить малую нужду в дорогой автомобиль, никаких других версий относительно поведения кавказца у него уже не возникало. «Ты что, совсем оборзел?» – смерив тщедушную фигуру кавказца, мрачно спросил Василий. «Мнэ пассат нада, – продолжал настаивать кавказец. – А ана нэ дает!» – «А пасрат тэбэ нэ нада?» – передразнил его Василий. «„Фальксваген пасрат" мнэ нэ нада, – решительно отказался кавказец от зовсим незнаемой ему модели машины. – Мнэ нада толко „пассат"». – «Угу, – почти ласково кивнул Василий. – Всего лишь… А вот этого… – поднес он к рубильнику кавказца внушительный кулак, – тебе не надо?» Кавказец наконец понял, что продавать машину ему здесь почему-то упорно не бажают. Видимо, останняя залышилась и уже кому-то обещана. Но уходить так просто ему тоже не хотелось, поэтому он осторожно отвел от своего лица кулак и осуждающим тоном сказал: «Нэ харашо». После чего покинул навсегда негостеприимный автосалон. Ось такая гарная история, – досказал финап любимой «прытчи» дядька Макар и первым громко заржал.

Сидящий на месте водилы важный Леха тоже не удержался от смеха. Сначала прыснул, а потом откинул голову на кожаный подголовник и, дав себе волю, загоготал так, что задрожала стрелка на спидометре, хотя «мерс» был припаркован и не собирался никуда отчаливать.

Леха принарядился соответственно выросшему авторитету. Куртофан кожаный, да не такой, как прежде, а настоящий «Мульти питон», рубашка цвета сушеной конопли за две сотки баксов в «Пакторе», на туфлях тупорылый носок блестит зеркалом. А дядька Макар прикид менять не стал, как был босяк, босяк и остался.

«Мерс» был припаркован так, чтобы через лобовуху наблюдать вход в помпезное здание «Мюзик-холла». Не казино, а концертную часть, где на сегодня афиши обещали финал конкурса «Мисс Петербург». Леха и дядька Макар дожидались своего командира, зашедшего доложиться о победах еще более важному начальству. Для вир-шевцев было откровением, что у Сереги есть более важное начальство.

Кто верховодил Сергеем Храмом, ни Лехе, ни Макару, естественно, по чину знать не полагалось. Поэтому они ждали снаружи, глазели на выгуливающих в парке потомство сиськастых мамаш и мирно дожевывали застревающие хрящами в зубах гамбургеры.

Неожиданно в боковое стекло грюкнули костяшки пальцев. Леха и дядька Макар недоуменно переглянулись. Леха нехотя, но все равно с шиком, опустил стекло.

– А я гляжу, «мерсюк»-то знакомый! – весело гавкнул в салон внушительный шкаф. – Пацаны, вы ведь под Сережкой ходите? – Харю детины, словно проказа во второй стадии, украшали три бело-розовых отметины. И тем не менее эта харя сияла солидарностью и радушием, как у зазывалы в подпольный притон где-нибудь в Бухаресте.

– Каким Сережкой? – сделалась невинной и одновременно удивленной рябая хитрая рожа дядьки Макара. Ушки на макушке.

– И что дальше? – бесхитростно выдал себя Леха, зато раздул грудь, типа он теперь крут, как бублик. И, типа, готов за все ответить, если что не так.

– Слышь, братаны, подсобите цветы донести. Я – кореш вашего Сереги, и мы с ним на одного дядю грядку пашем, – как к родным очень душевно заканючил шкаф.

– Нам Сергей наказал за тачкой доглядывать, – отрезал осторожный дядька Макар и отвернулся, чтобы снова как ни в чем не бывало пялиться на ножки гуляющей молодежи женского полу.

– Какие цветы? – Бесхитростный Леха решил, что «цветы» по фене означает что-то, что стыдно не знать. Но никак не такое, на зеленом стебле, красивое, с лепестками, пестиками и тычинками.

– Да у нашего совместного с Серым папы сегодня здесь лялька со сцены красивые песни поет. Папа целую машину ботаникой загрузил. Подсобите, а? – На безымянном Геракле телепался просторный свитер, будто ряса на архиерее. И тем не менее под свитером читались мышечные бугры размером с баклаги вышедшего из употребления спирта «Роял».

«Не моя проблема!» – хотел отмазаться дядька Макар, но добросердечный Леха уже вылез из радикально черного «мерса» и притопнул, разминая ноги и расправляя боксерские плечи. Тогда выбрался на свежий воздух и дядька, глазами украдкой приценил кулаки незнакомца. Музейные буханки. На каждом по Большой советской энциклопедии вытатуировано.

Ответственный Леха бдительно поставил машину на сигнализацию, с шиком курлыкнув брелоком, и обернулся к амбалу:

– Куда?

– Да вот тут, рядышком. – Детина увлек виршевцев за собой через ряды пухнущих на парковке темно-синих, как южная ночь, «вольвешников», серебристых, как сигаретная оберточная бумага, «хонд», и рубиновых, как закат, «крайслеров»… – Вот! – распахнул он закрома белоснежного, будто крахмал, «мицубиси паджеро» и стал выдавать виршевцам одну за другой охапки колючих роз, лопоухих гладиолусов, ворсистых астр и точеных лилий.

– А че это там за прибамбасы на переднем сиденье? – заинтересовался неравнодушный к электричеству Леха на правах равного.

– А ты глазастый! – без пренебрежения хмыкнула громадина. – Это японский сканер на двадцать четыре канала. Врубил, и хоть дежурную часть ГУВД слушай, хоть УГИБДД, хоть РУБОП. А вон та хреновина с антенной – радиостанция I-COM. В нее вмайстрячен скримблер, или скрямблер, точно не помню слово, но эта мандула кодирует речь, что фиг проссышь.

Детина выбрал все до последнего снопа цветы из машинки. Если бы он нагрузил только новых знакомых, дядька Макар стряхнул бы свою долю на капот и послал бы мордоворота подальше, невзирая на играющую под свитером мышцу. Но амбал взвалил самый большой букет не кому-нибудь, а себе на плечо. Это были голландские розы, длинные, как ноги манекенщицы. Цвета нежнейшего и одуряюще пахнущие чаем на три квартала вокруг.

– Сюда, пожалуйста. – Человек-монумент повел виршевцев не к центральному, а к служебному входу сквозь стайки праздношатающихся по парку людей. И даже не взглянул на отслоившегося от стенки вахтера. – Это со мной!

И хоть вошедшие вряд ли могли претендовать на корону «Мисс Питер», даже на «Мисс Лиговка» не тянули, вахтер смирился. Сегодня выпал сложный день, вахтера уже неоднократно посылали, а один раз чуть не дали по рогам.

Глаза не сразу пообвыклись с хилым светом на широкой, гулкой, уводящей вверх лестнице, когда троица преодолела шатающиеся от возбужденного концертного народа тылы сцены. Там тебе и вертихвостки в купальниках и кокошниках, и клоуны в трико, и буфетчик за стойкой.

– Кстати, кореша, меня зовут – Урзум.

– Макар.

– Алексей… – Леха дергал носом, потому что пыльца оранжевых лилий проникла внутрь и изнутри щипала этот проклятый нос. И хотелось громогласно чихнуть. – Так, погодите! – неожиданно проникся Леха. – Ты тот самый Урзум, который первым в городе запретил всем, над кем крышуешь, на ДТП гаишников вызывать? Типа, даже такая разборка тоже твоя тема?

– Есть такой факт, – масляно ухмыльнулся шкаф по кличке Урзум. – Потом это стал делать каждый баран в золотой цепке. Но первым точно был я. Да ведь и вы – не последние пацаны, если за месяц нефтезавод к ногтю прижали?

Дядька Макар, услышав в голосе Урзума зависть, тоже пропитался, будто ромовая баба ромом, уважением к новому знакомому, но вслух восторгом захлебываться не стал. Они свернули с лестницы и пошли по пепельно-красной и пепельно-пыльной ковровой дорожке коридора четвертого этажа: двери слева и справа, будто в гостинице.

– А еще я про тебя слыхал, – за двоих захлебывался Леха, – что ты чуть ли не саму начальницу Пятого телеканала пытался на счетчик поставить!

Урзум свободным кувалдометром вытащил ключ с фишкой, будто в гостинице, и отпер дверь под номером сорок семь.

– Эта коза оказалась ушлая. Мы ее выпасли и, когда села в тачку, блокировали двумя «девятками». А она, не будь дурой, открыла боковое стекло и давай шмалять в воздух из газового пустозвона, – нехотя признался шкаф. – Ну менты и набежали. Пришлось наспех отваливать. – Урзум сам сгрузил и жестом подсказал помощникам, что цветы можно свалить просто на диван. Не протухнут.

Освободившийся от благоухающей обузы Леха наконец почесал и утер окрасившийся оранжевой пыльцой шнобель.

– Но про ваши подвиги тоже сказки ходят! – жал на самолюбие провожатый. – И зону небось больше моего нюхали? – кивнул Урзум на наколочку дядьки Макара.

– Биография: Вичура – Кинешма – Ярославль – Тамцы – Нижневартовск – Тюмень – Сургут, – благодушно прогудел дядька Макар, оглядываясь, куда это они попали?

Одну из стен занимало бесконечное зеркало с придвинутыми к нему тумбочками и стульями, будто в парикмахерской. И, как в парикмахерской, на тумбочках теснились шкалики с разноцветными жидкостями, плошки с разноцветными мазями, коробочки с разноцветными порошками. И вся эта фигня пахла сладко и даже приторно. Пахла до бесчувствия. Пахла так, как не пахли даже сваленные на диван букеты.

А вдоль другой стены на горизонтальной железной палке на плечиках висели женские тряпки. Воздушные, в рюшечках и оборках, и плотно-тяжелые, расшитые бисером, с воротниками из драной кошки. Расшитые кружевами от горла до пупа и не расшитые ничем, будто жаба портниху задушила.

– А у Шрама кем числитесь?

– У Храма?

– Ну да, у Храма?

– Я – бригадир, – гордо сказал Леха, – а…

– А я всего потрошку, – поспешил опередить откровения Лехи осторожный дядька Макар.

– А я у своего папы уборщиком работаю. Вот этой метлой! – Урзум достал из-под свитера и предъявил девятимиллиметровую дуру. – Решаю проблему лишних людей. – Сказав это, Урзум дуру не спрятал обратно.

И тогда неосторожный Леха все понял, и очень неуютно стало Лехе на свете белом. Дядька Макар все понял тремя секундами раньше, но теперь оставалось только смириться. Не было ничего у дядьки Макара при себе внушительней расчески.

– Ну-ка, орелики, лапки за голову, мордами к стене и не перемигиваться! Кто первым подскажет, куда Шрам дел прицеп денег, на которые развел американских лохов, останется живой. – Благостная улыбка сползла с рожи Урзума, будто ажурный чулок с женской ножки, и ее место занял пакостный оскал. Истинная харя Урзума.

И не то что мягкотелому Лехе, повидавшему многое и разное Макару стало студено на душе так, что корешки волос зашевелились и под ногтями зачесалось.

– Храм? – переспросил Леха, и не приличное слово из глотки выдавилось, а жалобный писк. К такой-то матери облетел с Лехи, как цвет черемухи, благополучный лоск.

– Ну да, Храм. – Свободной лапищей Урзум вытащил мобильник и отвлек генерального папу от важного дела, потому что не был уверен, что папа их заметил, когда они проходили мимо буфета.

Генеральный папа, Толстый Толян и Сергей Шрамов занимались важным делом: сидели над кофе во внутреннем (том, что за сценой и только для артистов) буфете и пялились в подвешенный над стойкой для удобства клиентов телевизор. Цвета на развертке не совпадали, и на экране пытались оттеснить друг дружку три одинаковых дикторши – зеленая, синяя и красная. Но это было по фиг.

«Теперь о ситуации на Виршевском нефтеперерабатывающем комбинате. Как удалось узнать нашему корреспонденту, городское правительство после ряда консультаций избрало позицию на стороне рядовых работников комбината. В результате чего акт уступки части акций частному лицу российского гражданства Смольный признал. Однако мы не можем назвать нового владельца комбината, поскольку он сохраняет анонимность. – Три полупересекающиеся дикторши кокетливо улыбнулись в камеру. – Потенциальные американские инвесторы покидают Петербург ни с чем. Бывший директор завода Эдуард Александрович Гусев заявил, что будет жаловаться в Совет Федерации. Но по мнению наших экспертов, его шансы близки к нулю. Подробнее о завершении конфликта вокруг Виршевского комбината рассказывает наш корреспондент Александр Быстрых…»

Далее Михаил Хазаров, Толян и Сергей уже перестали обращать внимание на телек.

– …Ну тут мне профсоюз делает большие глаза и заявляет, – продолжил прерванный рассказ Сергей Шрамов. – «А я типа думал, что ты на Совет трудового коллектива акции перепишешь!» – «Здраствуй, жопа, Новый год! – отвечаю я ему. – Я что, даром горбатился и косил под Стеньку Разина? Зря своих людей засылал? Бабки кровные им максал? Светился, где ни попадя?» А профсоюз жует сопли и талдычит как заведенный: «А я думал, ты акции перепишешь на Совет трудового коллектива!» Тогда я ему перевожу на понятия: «Ты живешь тем, что защищаешь одних, типа работяг, и достаешь других, типа начальников. А я живу тем, что стригу барыг. Я этим живу – понял?!» А он, будто глухой, ноет одно и то же. Тут уж я психанул, взял его за грудки и такую речь толкаю: «Значит, так, радетель, ты рабочим что обещал? Что комбинат простаивать прекратит и что люди будут приличную деньгу зашибать. Так вот сейчас тебе и карты в руки! Я назначаю тебя новым директором комбината. Первый мой приказ – простои прекратить! Второй – рабочим по совести платить! Выполняй!» – и дал ему пинка под зад, чтоб приободрить.

Звуки со сцены сюда не долетали, но кипеша хватало за глаза, потому что людей вокруг толклось немерено и все между собой спорили, хаялись, мирились, лизались и лобзались.

Толстый Толян отверз зев в тупом издевательском смехе. Его громадное пузо заколыхалось студнем, и пуговицы на рубашке чуть не затрещали. Но генеральный папа не смеялся, так как выслушивал эту историю в третий раз. Михаил Геннадьевич Хазаров все не переходил к назревшему вопросу и не отпускал Шрама, загадочно кривя квадратную челюсть, будто спецом тянул время. Наконец в сутолоке кружащих у стойки полуодетых и наштукатуренных шмар, шалав и лахудр и наодеколоненных местных жиголо Михаил Хазаров углядел человека, появления которого терпеливо ждан. И властным жестом пригласил за столик.

И тут у генерального папы ожил мобильник.

– Алло… Урзум?.. Какие розы? Красные? Отбой. – Папа убрал мобильник и зачем-то объяснил Шраму: – Сегодня Алина здесь выступает, я Урзума за букетами заслал.

И так папины слова были похожи на оправдания, что и до этого наэлектризованный Шрам начал напрягаться еще усиленней. С какого такого перепою Михаил Геннадьевич свет Хазаров решил оправдываться перед Сережкой Шрамовым? А Михаил свет Геннадьевич пожал руку садящегося за стол четвертого человечка и фальшиво пропел:

– Одна из них белая-белая была как невеста несмелая! Другая же алая-алая была как… Забыл. Знакомься, Шрам – Лавр Иннокентьевич. Лавр Иннокентьевич, это – Сергей Шрамов. Ну я вам рассказывал. Лавр Иннокентьевич, бумаги у вас при себе?

– Да, – прежде чем произнести такое маленькое слово, трижды подумал новенький. Лет ему было под сорок. Держался он, словно проглотил клюшку и боится обратиться к врачу. Щеки Лавра Иннокентьевича хотя и были весьма худы, лоснились, будто смазаны кремом от загара, который никак не впитывается. Костлявые руки Лавр Иннокентьевич держал на крышке стоящего на коленях видавшего виды пухлого портфельчика.

– Ну вот, теперь все в сборе, – не глядя на Сергея, бесцветно сказал генеральный папа. – Можем пройти в кабинет и кое-что подписать.

Сергей Шрамов стал напрягаться дальше некуда. Стенки кишок стали обрастать льдом, как крылья преодолевающего Северный полюс самолета. Если «кое-что» подписать должен не Сергей, то какого лешего главный папа тащит Шрама с собой? Повышает в должности? Дружбой одаривает? Знакомая фишка: «Дайте медный грошик, господин хороший, к вам вернется рубль золотой…» Что-то Сергей не заметил, чтоб вокруг папы свободные вакансий образовались. И не такой человек Михаил свет Геннадьевич. Значит, «кое-что» подписать должен будет Сергей. И тогда штормовое предупреждение «белорусских» друзей становится очень похоже на правду.

– Прежде чем подписать, нужно обсудить, – тяжело выжал Шрам.

Ой с каким скрипом из него рождались эти опальные слова! Это было похоже, как самому себе без наркоза резать аппендикс. Но это нужно было сказать вслух, потому что Сергей сделал невозможное – поднялся в Виршах без всякой на то папиной поддержки, а господин Хазаров старательно не замечает новый шрамовский статус-кво. Так до сих пор Михаил Геннадьевич и не озвучил, кто таков теперь для него Шрам и как видятся дальнейшие расклады со Шрамом. И гонит непонятку типа «можем пройти в кабинет…»

Сергей не тянул на папу, свято чтя понятия независимо от того, прав старший или не прав. Но больше десяти процентов с прибыли комбината засылать не намерен – не положено. А ради десяти процентов никаких бумаг подписывать не надо.

А пауза за столом как повисла после Сережиного демарша, так все тянулась и тянулась. И даже местные мюзик-холловские плясуньи подсознательно обходили столик десятой дорогой. Чуяли ливером плясуньи, что недушевно застыли за этим столом четверо представительных орлов.

Сергей сидел на хлипком пластиковом стульчике нога на ногу. Локоть на столике рядом с наперстком кофе, другая рука в кармане как бы нечаянно ножик-выкидуху дрочит. Лавр Иннокентьевич позу не менял, как сел, пальчиками барабанил по заклепкам на ручке портфеля и лоснящимися щеками отражал картинку с телевизора. Толстый Толян дышал редко-редко, спокойный, будто слон-импотент, и просто ждал, как поведет себя папа. Уже однозначно отучился Толстый Толян иметь свое мнение.

А Михаил Геннадьевич застыл гранитной глыбой, и даже внутренний пламень потух в глазах Михаила Геннадьевича. «Пилик-пи-лик-пилик» – чирикал супернавороченный компьютер в голове генерального папы, доискиваясь, с чего это Шрамик стал такой борзый. И главное, как с этой ботвой Михаилу Геннадьевичу поступить дальше?

Наконец компьютер перебрал все варианты и выдал ответ:

– Если ты сейчас не пойдешь с нами, я тебя, щенок, подарю сестрорецкой братве! – раздул зоб и наежил седины папа. – Стоит позвонить, как через пять минут за тобой озорные сестрорецкие мальчики на «харлеях» примчатся. Соскучился?! – А вот это папа уже ронял лицо. Достаточно было намека, зачем же угрозу вслух по полной грузить? Разве и так не ясно?

Если отношения гласно переходили на такой гнилой уровень, Сергей автоматом освобождался от прежних обязательств перед старшим. Шрам подумал, предъявить или не предъявить настоящую причину, по которой он встал дыбом. Ведь не в бумагах и кучерявых подписях, в конце концов, было дело. Дело было гораздо хуже. Кинул папа Сергея, как выбрасывают использованный презерватив. Сдал папа Сергея, как сдают щипачи в скупку украденные у обрыдлых любовниц золотые кольца. Последней сукой позорной оказался папа.

– Ты меня уже сдал, только не сестрорецким, а Вензелю! – будто плюнул, резко ответил Сергей. Типа, если объявы пошли, то пусть прозвучат с двух сторон. Так оно честнее.

Сегодня с утреца, когда Шрам передавал разводной чемоданчик с парой лимонов долларов своему гэрэушному другу, друг из симпатии сделал бесплатный подарок. Поведал о том, что Михаил Хазаров и личность, известная в городе по кликухе Вензель, пришли к соглашению: Хазаров оставляет за собой лакомый нефтекомбинат, но сдает Вензелю Шрама со всеми потрохами. И Вензель получает право завить Сергея в колючую проволоку, пока не достучится до тайны эрмитажных списков. Предложение, от которого господин Хазаров не смог отказаться. И еще подсказал гэрэушник, что Алина… но это вспоминать слишком больно.

И все. Будто лопнула струна. Кинутся сейчас урки жадно рвать Шрама – он ответит. Он умеет сатанеть не хуже. Он может выдрать жилу из своей руки и на ней подвесить папу. Не кинутся – все равно больше тереть здесь нечего.

Сергей встал со стула, студено легкий и равнодушный, не глядя ни на кого конкретно и обнимая вниманием всю поляну. Нет, на него не рыпнулись. Даже странно. Сергей вертко попятился на относительно безопасное расстояние и двинул из здания. Он не бежал, но шел как ледокол, рассекая толпу. И такая хладнокровная, нелюбезная улыбочка гуляла у него по физиономии, что толпа сама собой расступалась. Только какая-то билетерша тявкнула оскорбуху вслед.

В фойе уже кое-как было слышно, что творится на сцене.

– А сейчас мы попросим финалистку Любу под номером пять станцевать для нас рок-н-ролл! Люба, слазь с дуба… – зажигательно надрывался конферансье.

Но нет, рано вздохнул полной грудью Шрам, рано шерсть на волчьем загривке улеглась. В пустом фойе выяснилось, что Толстый Толян чешет следом, будто танкер за ледоколом, не догоняет и не отстает. Сергей не оборачивался, но цепко фильтровал и пас отражение Толяна в зеркалах, в бликах на надраенном воском паркете и обшитых лакированным деревом колоннах.

Сергей щупал ушами звук преследующих тяжелых шагов, легко пробивающихся сквозь вибрирующий концертный гул из зала. В зале мюзик-холловские мадонны, выстроившись в ряд, дрыгали чулками-сеточками на ногах, типа подсобляли финалистке Любе. «Сегодня ты на Брайтоне гуляешь, а завтра, может, выйдешь на Бродвей!» А Толян чесал следом, не догоняя и не отставая. Что ему такое учудить назначил старший папа?

Парадный выход из здания. И опять поперек расступающейся толпы фраеров Шрам нацелился на автостоянку. Докатывающаяся сюда с близкой Невы прохлада не остужала голову.

Наоборот. Когда Сергей увидел, что окруженный темно-синими, как английские деловые костюмы, «фордами», и зелеными, будто глаза у стрекоз, «фольксвагенами», «мерс» радикального черного цвета пуст, внутри Шрамова ненависть к папе завыла, будто ветер в трубе, и закипела с вдесятеро пущей силой. Салман Радуев отдыхает!

Тогда Сергей развернулся на месте и с прежней решимостью зашагал обратно. Руки в карманах, на портрете то ли ухмылочка, то ли оскал. Уступи дорогу, видишь – человек с головой не дружит? Стеклянным чучелом глаза. «Теперь уж мы наш новый мир построим в одной отдельно взятой на поруки!..»

– Вот это правильно, – затарахтел Толстый Толян и посеменил следом, когда Шрам с ним поравнялся и не буксанул. – Повинись, Миша простит, он папа отходчивый.

Сергей не стал посвящать Толяна в свои планы, он просто пер назад, а Толян рулил на привязи и тарахтел испорченным радио:

– Миша меня послал за тобой, типа, может, у тебя приступ какой? Папа не обиделся. Папа сказал: «Головокружение от успехов». Папа сказал: «Одумается и вернется». – Толян тряс пузо и шепелявил, задыхаясь от выбранной Сергеем скорости, и виновато кривил брови. Ему самому не нравилось, как повел себя старший папа. Но отучился Толян рассуждать и судить.

Они наследили на навощенном после антракта полу фойе, с деревянными лицами обминули растопырившую ручонки билетершу и снова оказались во внутреннем буфете. Но ни папы, ни Лавра Иннокетьевича здесь уже не было. На их месте подтянуто сидели две девяносто – шестьдесят – девяносто с номерами «пять» и «три» и, поджав губки, слушали пятидесятилетнего карапуза с по две рыжьевые гайки на каждом оттопыренном пальце.

Карапуз напрягся, будто у него пытаются отбить бикс, но заводиться не рискнул, когда Толян и Шрам нависли над столиком.

– Куда? – только теперь сказал живое слово Шрам Толяну.

– Наверное, они в гримерной Алины, – прикинул палец ко лбу Толян и снова забалабонил, догоняя уже нацелившегося вверх поступеням Сергея. – Сегодня у Алины здесь номер. Это Миша пробил, у него здесь все схвачено. Алина его давно пилила и допилилась, три песни будет исполнять. Праздник сегодня здесь солидный, урюковским духом не пахнет. А если на бис, то еще пару разрешено.

– Куда? – снова спросил Шрам запыхавшегося папиного холуя, когда они свернули с лестницы в коридор четвертого этажа. За себя Шрам не боялся. И не потому, что знал – будет жить, пока не подпишет бумаги о переуступке Михаилу. Геннадьевичу Хазарову пятидесяти одного процента акций нефтекомбината. За себя Шрам не боялся. Потому, что у него отказали тормоза. Все опасности по фиг стали Сергею Шрамову.

– Номер сорок пять! – еле успевал следом наказанный одышкой Толстый Толян, но в последний момент пошел на рывок и загородил дверь собой. – Сперва ствол сдай. К Мише со стволом нельзя!

– Задавись! – выдернул вернувшийся блудный сын припасенную вороную сталь и сунул в потные холуйские лапы. – Все? – Шрам отпихнул борова с дороги и вошел.

Комнатка три на четыре, да еще треть занимает концертный рояль. На оставшейся площади стулья и столик на тонких железных ножках. На стенах афиши и плакаты – все те же ножки в чулках в клетку. Со свободных стульев свисают колготки и бюстгальтер. А единственный несвободный стул занят не Михаилом свет Геннадьевичем, а скучной личностью под названием Лавр Иннокентьевич. А ввалившийся следом Толстый Толян пыхтит над ухом паровозным котлом, разве что руки не крутит, потому как отучился проявлять инициативу.

– У тебя бумаги, которые нужно подписать? Предъяви! – рявкнул Шрам на проглотившего клюшку Лаврика, справедливо полагая, что такое чмо не может здесь выполнять никаких обязанностей, кроме нотариальных. – А ты папу позови! – занял Сергей Толяна делом на всякий случай, а то вдруг все же начнет Толстый кумекать самостоятельно? И придвинул к себе по столу мгновенно появившиеся из портфеля испачканные подлыми гадючьими словами листы.

Хитро придумано – не решение внеочередного собрания учредителей об очередной переуступке прав, а долговые обязательства персонально Сергея Шрамова на астрономическую сумму с залогом в виде акций нефтекомбината. Умные нотариусы на папу пашут.

Отсапывающийся, не знающий, куда приткнуть брюхо, чуточку рассеянный и чуточку виноватый, но по мизинцу папы готовый перегрызть глотку любому, Толян послушно набрал номер на мобиле:

– Миша, он одумался. Мы в сорок пятом…

А вот дальше началось самое отвратительное, потому что Толян заткнулся, но связь не прервал. Судя по выпученным верноподданно лупалам Толстого, Михаил Геннадьевич наущал, как сейчас следует Толяну себя вести. А что может содержаться в подобных инструкциях, Сергею даже фантазировать не хотелось. И Сергей вынужденно сделал ход первым. Кинговый ход против Толяна, не научившегося шарить в играх сложней очка и трынки.

Притянув бумаги к себе по столу еще ближе, он сделал так, что два отравленных писаниной листка правдоподобно и по-осеннему, отлипнув от общей стопки, спикировали на пол. Придавленный без папы непомерной ответственностью Толстый Толян рыпнулся нагнуться, несмотря на зеркальную болезнь. Ведь сейчас бумажка с подписью Сергея была стократ ценнее самого Сергея…

И выкидуха поцеловала зазевавшегося Толяна в бок, там, где под слоем сала ныкалась почка, даже на миллисекунду раньше, чем пружина вытолкнула заточенную сталь на волю.

В общем, нагнувшийся Толстый Толян больше не разогнулся, А так как был – жирной буквой «Г» – и оплыл на коврик в хлещущую из него же лужу вонючего томатного соуса.

– Ты меня зарезан! – совершенно справедливо застонал Толстый Толян, прежде чем свет навсегда померк в его глазах.

А вот как Шрам поладил со шклявым Лавром Иннокентьевичем, даже по запарке не запомнилось. Какой из того сопротивленец? Чик по горлу, и в дамки. Гораздо больше усилий, чем избавиться от свидетеля Лавра Иннокентьевича, у Шрама отнял сбор рассыпавшихся бумаг. Ведь чуть ли не на каждой прокаженной бумаге пропечатано крупными кричащими буквами его имя, а это слишком крутая шпаргалка для следаков.

Кое-как наспех свернув собранные бумажки в трубочку, вернув из загашника мертвого Толяна вороненый ТТ, Шрамов поспешил соскочить из помещения три на четыре в коридор. В коридоре поспешил засунуться в нишу неработающего лифта и слиться со стеной.

А потом, через приблизительно тридцать бешеных ударов сердца в коридоре показались они. К глубокому сожалению, они, а не он. Спереди Михаила Геннадьевича Хазарова и сзади Михаила Геннадьевича Хазарова профессионально беззвучно топало по охраннику. И даже то, что рожи этих гоблинов были знакомы по гулянке в кабаке «Дворянское собрание», не делало положение Шрама более выгодным. Даже наоборот, они бы его, случись нос к носу, тоже узнали.

Зато сцена исхода оказалась весьма приятна. Троица через минуту покинула апартаменты в той же последовательности: гоблин-папа-гоблин. Но вот рожи… Хотя троица и не кралась на цирлах, казалось, что крадется на цирлах. И хотя штаны у всех были сухие, создавалось полное и вполне достоверное впечатление, что троица обделалась по самые огурцы.

Медленно-медленно-медленно, изучая каждую пядь пепельно-красного пространства разве что не в армейский бинокль, спайка гоблин – папа – гоблин докралась до лестницы и скрылась за углом. Папа страшным шепотом наущал мобильник:

– Урзумушка, через часок осторожно высунешься и зачистишь рассыпанное мясо… – Дальнейшие планы троицы легко читались по скукожившейся роже Михаила Геннадьевича – ломануть отсюда подальше со скоростью курьерского поезда.

Ш это никак не согласовывалось с планами Сергея. Посему, оставив уютную нишу, Сергей дернул на другой конец коридора, где вниз вела такая же широкая лестница. Шрам должен был первым успеть на первый этаж. Он теперь не подчинялся Хазарову даже грязью под ногтями. Начав играть против своего же пацана, папа как бы поднял Сергея, сделал равным. И теперь кто победит – это их междусобойное личное дело. Все по закону.

Внизу как ни в чем не бывало тусовался концертный народ. Девицы в сарафанах, девицы в лосинах и гусарских киверах, девицы, расфуфыренные под цыганок, в сорочках с впечатляющим декольте. Пока папины телаши тормозят перед каждым зигзагом лестницы, Шраму предстояло устроить в закулисном царстве мировой бардак. Что-нибудь такое феерическое, что отвлечет весь этот сброд. Что-нибудь вроде пожара или потопа.

Идею подсказал мужик в декоративных лаптях и шелковой косоворотке, заботливо кормящий кусковым сахаром медведя-тинейджера. Шрам воровато оглянулся и со спины угостил ни в чем неповинного мужика кулаком по ребрам. А дальше раскрепостил мишку от намордника, спустил с поводка и метнул кулек сахара под ноги тусовке.

Что тут началось! Медведь косолапо заспешил за сахаром, а тусовка в разные стороны от него. Визгу – будто революционные матросы штурмуют школу бальных танцев.

Шрам теперь не подчинялся папе даже подзалупной перхотью. Сдав своего же пацана, папа стад сукой позорной. Попытавшись обобрать своего же пацана, папа скрысятни-чал внутри круга. И теперь затравить папу – это Шрама святое личное дело. Тот – вне закона.

Медведя показалось мало, и уже целенаправленно Сергей приглядел клетки, в которых ждали банановой славы несколько краснозадых павианов и ворковала стая голубей. «Свобода, свобода, свобода – девушки, карты, вино. Свобода, свобода, свобода – о как без тебя тяжело!» Все эти божьи твари с легкой и, как кобра, быстрой Серегиной руки тоже оказались на свободе.

Непререкаемая истина, что женщины боятся мышей. А тут по всем маршрутам закулисной территории бойко запрыгали такие же серые, как мыши, звери, только размером в сто раз больше. И ну щипать за ляжки и клацать желтыми, будто, прокуренными, зубами.

В образовавшийся бабский круговорот и попал папа с гоблинами. Папу мигом закружило, как окурок в унитазе. Михаил свет Геннадьевич тут же прочухал, кто приготовил ему такой сюрприз. Только что с того? Когда вокруг паника, полуголые шмары визжат, так что уши зашкаливает, а глаза их полны животного ужаса в буквальном смысле этих слов; и какие-то престарелые вахтеры подагрически сигают настолько высоко как умеют, пытаясь ловить роняющих сизые перья голубей, гоблины становятся малоэффективны.

А тут еще в стороне желанного служебного выхода мелькнул свирепый, белый лицом от бешенства Шрам, мелькнул и растаял…

Шрам тоже засек ненавистную рожу, но палить из ТТ в сутолоке не рискнул, поэтому переместился за стопку старых и грязных декораций из деревоплиты и оттуда стал прочесывать закулисные пейзажи сквозь прицел глаз. Телашей он наблюдая как на ладони. Можно валить, будто кегли. А вот генеральный папа куда-то делся.

Врешь, не разведешь. Усек-таки Сергей хитротраханый папин маневр. Папа приссало решил не рисковать, прорываясь с боем, а обойти засаду. Папа поднял, пачкая холеные руки, крышку люка и стал погружать туда свое поджарое тело. И поскольку подвал напрямую сообщался с грузовым цехом, папин ход конем имел все основания на успех. Только и делов, что выберется из здания господин Хазаров не служебным выходом, а грузовым. Разве что фасонистый костюмчик испачкает. Если Шрам не помешает.

Только почему гражданин Хазаров не брызнул на обыкновенный выход через фойе или даже через сцену? Постеснялся откровенно драпать? Типа, здесь – еще отступление, а туда – дешевое позорное бегство. Может, так, а может, иначе.

На везение Сергея, ведущих в подвал люков за сценой было столько, сколько надо. И Сергей тоже решительно задрал, ломая ногти, деревянную крышку и нырнул в пыльную темноту, наполненную грубыми шершавыми ящиками с трафаретами «Не кантовать».

В темноте справа послышался крысиный шорох, Сергей выстрелил на звук и ломанул вбок, вздымая облака пыли и сбивая врага с ориентировки.

Или это Михаилу Геннадьевичу в темноте послышался крадущийся шорох? И это Михаил Геннадьевич палил на звук и уходил вбок? Черт те что и сбоку бантик получается. Не видно ни зги. В темноте и такой пылище ни шиша не разберешь. Кто в кого стрелял? Черт его знает.

И вот Михаил Геннадьевич, теперь уже никаких сомнений, что Михаил Геннадьевич, прямо по курсу услыхал приглушенное бешеное сопение и всадил туда одну за другой три пули. И к вящему болезненному удовольствию, услышат предсмертный человеческий квак.

Только нашлась же такая большая сволочь, которая испортила генеральному папе удовольствие? Сергей Шрамов вынырнул откуда-то из-за грубых ящиков сзади и приставил твердую неумолимую вороную сталь к затылку папы:

– Брось ствол!

Папа беспрекословно повиновался.

– Давай наверх, – приказал Шрам.

Папа и здесь не стал ерепениться. Вдвоем сквозь кладку шершавых ящиков они двинули к светлому пятну пространства под ближайшим люком. Миновали откинувшегося на полу в скрюченной позе остывающего гоблина из папиных – вот, оказывается, кто съел три пули. Это был тот, с ментовским прошлым, узнал Шрам. Впрочем, эта потухшая жизнь ничего для Сергея не значила. Он сторожко пас, чтоб хитроумный, будто Одиссей, папа не выкинул какой-нибудь фортель.

И Михаил Геннадьевич чуял это не только селезенкой, но и порами кожи, и предстательной железой и не рискнул дернуться даже в самый удобный момент, когда Шрам следом впритык поднимался наружу из люка.

Второй гоблин ринулся к папе на выручку. Типа, готов на халяву жизнь спустить. Но господин Хазаров послушно притормозил его движением руки, получив сквозь ткань пиджака в спину подсказку. Спрятавший руку с ТТ в карман Шрам этой непустой рукой управлял папой, будто играл на детской компьютерной приставке «Сега».

– Где мои ребята? – прохрипел Сергей папе на ухо.

– С ними все путем. Сидят и ждут тебя в комнате с цветами.

– При чем здесь цветы?

– Сегодня здесь Алина выступает. Давай быстрее разрешим наши проблемы, я не хочу пропустить ее номер, – опять стал играть надменное равнодушие к внешним суровым обстоятельствам Михаил Хазаров. Все-таки он был орел даже при плохой погоде.

– Лады. Избавься от торпеды, – сказал Шрам, а сам подумал: «Шел трамвай девятый номер, на площадке кто-то помер…»

– Подожди меня в машине, – повелел папа последнему мордовороту. – Если я через полчаса не появлюсь, вернись и грохни этого человека! – Чего папа не сказал вслух, так это: «Вызови подмогу», но телаш и без слов все понял. Головастый был.

Кстати, им приходилось надсаживать глотки, поскольку задник сцены превратился в джунгли. Мишка, отрываясь по полной, забрался в буфет, выжил буфетчика и принялся лопать неочищенный от фантиков шоколад и от целлофана арахис. А макаки прыгали по столам, швырялись солонками и орали, будто в брачный период. Вверху порхали голуби и гадили на головы претенденткам на чин «Мисс Петербург» и менее красивым подружкам.

Вдвоем под ручку Шрам и Михаил Геннадьевич поднялись по лестнице туда, откуда спустились десять минут назад. Но как за эти десять минут переменился расклад!

Мимо них прожурчали семимильными ножками вниз два полных аппетитного тела купальника. Номера «один» и «три»:

– Она такая: «Я уже почти королева Петербурга!» А я такая: «Если ты королева, то я – Мерилин Монро!» А она такая, стерва: «Какими противозачаточными таблетками пользуетесь, мисс Мерилин?»

– Это фигня, вот у меня завтра контрольная по алгебре…

И все же папа приготовил Шраму подляну. Во-первых, не открыл, что вместе с виршевскими бойцами в гримерной номер сорок семь пребывает Урзум – пусть это будет сюрпрайз. А во-вторых, еще когда Урзум звонил папе на трубу в буфет, он сообщил кое-какую закодированную информацию. Урзум сказал, что приволок розы, и сказал, что они – красные. Не белые, а КРАСНЫЕ, хотя Алина признает только чайные.

И вот дверь с номером «сорок семь». Она рядом с «сорок пятой». Забавно, да?

– Ты трындишь только про цветы, – сквозь зубы предупредил Шрам папу на ухо и вынул «тэтэшку» из кармана, благо коридор был пустынен, как Сахара.

Не так собирался намекнуть о причине своего возвращения и о своих стесненных обстоятельствах гражданин Хазаров, но делать нечего. Да и Урзум не пальцем деланный. Должен просечь. Папа нервно трижды стукнул костяшками в дверь и сдавленно просипел:

– Это я. За букетом.

Дверь через десять ударов пульса колебаний как бы нехотя щелкнула замком и стала открываться. И, чтоб поторопить, Сергей помог двери распахнуться мощным ударом ноги. Шарах! Коронный номер! Вместе с дверью внутрь мешком картошки провалился и открывший ее Урзум.

И Шрам, не давая врагам опомниться, втолкнул папу внутрь. И все ему стало сразу ясно, ведь сшибленный дверью Урзум упал на вытянувшихся на полу вдоль дивана Леху и дядьку Макара. Невооруженным глазом видно, что навсегда успокоившихся Леху и дядьку Макара. А если какие-то сомнения, то в головах братков зияли дырки контрольных выстрелов. Ну и кровищи вокруг было, естественно, чуть ли не по колено. Родная кровь!

Верные корешки тихо лежали мертвые, но ведь Урзум-то был всего лишь контужен дверью. А что для Урзума щелбан дверью? Так, клопиный укус. Урзум из полулежачего положения наставил ствол, папа кинулся на пол, открывая мишень по имени Сергей Шрамов. Но рефлексы Шрама оказались быстрее, и пуля вошла Урзуму в мутный, будто леденец, глаз, а вышла из затылка, вывернув кусок черепа размером с арбузную дольку. Мозги разбрызгало растаявшим мороженым крем-брюле.

И все. В облаке порохового дыма, едкого и быстро смешивающегося с дурманящим ароматом цветов и одуряющим запахом грима, остались двое живых. Папа в луже чужой крови на полу, и Шрам на фоне женского театрального шмотья. Но Шрам был главнее, потому что в руке у него взывал к мести пистолет.

– Ты во всей этой пальбе виноват! Ты меня кинул! – заныл, не решаясь встать на ноги, Михаил Геннадьевич. – Ты зажал чемодан с баксами, которые приволок Смит для бычары из «Семи слонов». Ты эрмитажные списки отрыл и начал в обход меня чинуш к ногтю ставить! Ты не по понятиям на старшего покатил!

Это был еще один, в довершение к предыдущим, роковой удар судьбы. О блефе с эрмитажными списками настучать господину Хазарову могла только сладкоголосая Алина. Причем подруга не ведала, что Шрам внаглую именно блефовал.

Телега гэрэушника подтвердилась до донышка – папе все подкожные дела Шрама сливала именно Алина. Шрам для Михаила Геннадьевича ковырял нефтяную скважину, а этот ханыга все это время бредил эрмитажными списками. То Урзума засылал с понтом с подначками, а когда Шрам просто пожал плечами, в известный бар была снаряжена Алина. Алинка – Алина – Алинушка. Девушка, проколовшая сердце Сергею Шрамову шпилькой каблука. Пришившая Сергея к своей юбке серебряными гитарными струнами, заворожившая Сергея волшебным голосом, будто сирена, и отравившая Сергея змеиным укусом. Последняя сука!

А папа корчился у ног и от наезда плавно перешел к мармеладному лебезению:

– Бери у меня половину дела, будем на пару работать! Бери у меня Алину, я же просек, ты на ней крышей поехал! Только не стреляй!!! – Глазки Хазарова стали приторными, будто имбирные пряники.

– Уймись, заткнись и успокойся, – устало сказал Шрам. – Разве я могу в тебя стрелять? Это не по понятиям. Ты – мой папа, а я – твой человек. А чемодан баксов я потратил на дело. Замаксал, чтоб все досье на меня в пепел превратились. Теперь я чист перед Уголовным кодексом. А знаешь, почему я на зоне под лоха косил? Мама в предсмертном письме просила, чтоб завязал. Ан, не вышло. Не дали. Сперва Каленый с Лаем не дали, потом ты не дал. А нефтекомбинат будет крыше, как положено, десять процентов с прибыли засылать. – Шрам за шиворот поставил обтекающего чужой кровью раскисшего папу на ноги. – Разве, я смею в тебя выстрелить, в своего папу? – посмотрел Шрам в запавшие сырые глаза Михаилу свет Геннадьевичу. – Мы даже сможем поладить… При одном условии… Я останусь живым, а крысятник станет мертвым, – и точным ударом рукоятки пистолета раздробил господину Хазарову кадык.

И уже родная кровь брызнула у генерального папы изо рта, будто он выплевывает слишком горячее какао. И рухнул отец хазаровской братвы валетом к Урзуму. А Шрам постоял, посмотрел на липкое дело рук своих. Вытер о чужую полу отпечатки пальцев с ТТ и вложил в еще послушные холеные пальцы Михаила Геннадьевича.

Потом без разбора – и на ваших и на наших – сгреб с дивана и осыпал мертвецов цветами. Лопоухими гладиолусами, махровыми астрами и точеными лилиями. Последняя почесть павшим, пускай ментовские эксперты с ума сходят, что здесь произошло. Себе оставил только букет бесконечно длинных, как траурный марш, чайных роз.

И тихо-тихо вышел. И тихо-тихо притворил за собой дверь спущенным рукавом. И тихо-тихо затопал по лестнице. Мимо третьего, второго этажа. Прикрывая лицо букетом. Пересек внутренний буфет, здесь уже изловили оторвавшихся зверей, рассовали по клеткам и теперь подсчитывали убытки.

Стоила ли чумная виршевская поляна таких жертв? Три верных дружка полегли в борьбе за сраный комбинат. И эту боль не унять ни временем, ни водкой. Обычная для матушки России история. Но Шрам с детства отучал себя прощать виноватых. И в душе Сергея Шрамова гудел черный набат.

Миновав буфет, Шрам оказался на заднике сцены сначала в водопаде кулис, потом среди ниспадающих из далекого высока бархатных занавесок. За чайными розами никто не видел его лица, а он смотрел на сцену и не стеснялся катящейся по щеке скупой слезы.

Алина, обнимая янтарную гитару нежно, будто грудного ребенка, пела в микрофон. И полный людей зал зачарованно внимал.

пела сладкоголосая Алина.

пела Алина и смотрела и в зал глазами – карельскими озерами.

прекратила петь девушка сбывшейся Шрамовой мечты Алина, и зал еще какое-то мгновение не мог очнуться от наваждения. Но вот грянули пушечные аплодисменты, но вот вихляюще вышел подтоптанный конферансье и объявил, что:

– А сейчас выступает…

И гулко по сцене загремели концертные туфли, и шеренга мюзик-холловских краль пошла выбрасывать шеренгу зачулоченных мускулистых ног в отвязанном бешеном канкане.

Никто уже не следил, как Алина покидает сцену, прижимая гитару, будто нищенка ребенка. И здесь, в душных складках ниспадающих от потолка тряпок певицу встретил Сергей Шрамов, прячущий лицо за букетом чайных роз.

– Миша? – обрадовалась Алина, но Сергей опустил цветы, как веник, давая себя узнать. – Сережа? – удивилась Алина и смертельно побледнела.

Сергей протянул букет, но раньше, чем Алина нерешительно приняла цветы, Шрамов разжал пальцы. И розы посыпались как подкошенные на грубые бурые доски задника сцены. А в руке Сережки Шрамова остался нож-выкидуха.

И этот нож с размаху Шрам всадил Алине в сердце. Она даже не пикнула. Если бы остались живы его корешки, осталась бы жива и эта продажная девка. А так – око за око!

Вытерев выкидуху о платье распростершейся среди чайных роз мертвой девушки, Шрам пошел прочь на служебный выход. Не оглядываясь и не сожалея о содеянном. Желтые розы – эмблема разлуки.

 

Эпилог

Еще не было даже предварительного допроса, а вертухайские рожи прям-таки светились должностным рвением, типа важную цацу душим. Еще не была названа громкая статья или букет статей, по которым задержан обвиняемый, зато уже были отщелканы фотографии анфас и профиль и сняты отпечатки пальцев. И какой-то подлянистый лейтенант заныкал часы «Ситизен» и не внес в опись изъятого. А это лишнее доказательство, что сладился Серега, как птица Феникс.

После пальчиков лепить горбатого теряло смысл. Шрамов сидел в камере виршевского изолятора временного содержания под собственными паспортными данными, именно как Шрамов Сергей Владимирович соответствующего года рождения. Сидел один-одинешенек и маялся тоской. Как погибли его верные друзья, пусть плачут тюремные стены, а он еще успеет потужить, погоревать и показниться. Много однообразных лет впереди у Шрама на то, чтобы раскладывать произошедшее по полочкам – где он был прав, а где виноват. Другая боль сейчас мытарила Серегу.

Он по уговору заслал два лимона зелени казавшемуся хозяином своего слова гэрэушнику, а хмырь, выходит, денежки взял и пальцем не пошевелил. А иначе почему свинтили непорочного Шрама, только он сошел с электрички в Виршах?

Шрам куковал в одиночку третий день в недавно откосметиченной камере на узкой лавочке вдоль стенки. Еще не конкретные нары, но как бы ломовой атасный намек на нары. Стенки здесь почти не пачкались, только там, где натекла обильно размазываемая бурая краска, лучше было не колупать похожие на изюм наплывы – извазюкаешься. И все же какой-то дуст уже успел здесь перед Серегой отметиться – ногтем нацарапал повыше, чтоб всем было видно: «На путь исправления не встал и вновь совершил преступление». И подпись – «Челюскин».

Ну и ясен пень, центральная засада в том, что ни малявы не запулить, ни иным финтом весточки на волю не заслать. Надежно упаковали Шрама, надежней, чем в банковский сейф.

И вдруг – трах! Бабах! Шарах! Распахнулись настежь железные двери с вмятыми внутрь болтами. "Надзиратель старшинского чина вытянулся типа «смирно» и даже попытайся всосать откормленный мамон, что было совершенно нереально.

А мимо вертухайчика, чихая на вертухайчика с высоты птичьего полета, плюя и растирая дрыгающей ножкой вертухайчика, впорхнул прыткий взъерошенный толстячок и закружил в вальсе вокруг Шрама:

– Ах, глубокоуважаемый Сергей Владимирович! Ах, еле-еле вас разыскали! Ах, это что ж творится?! Это ж форменный, беспредел! Таки ж вставлять просто так это безобразие нельзя! – И вдруг, когда старшина от стыда сгинул с глаз, приглушив звонкое воробьиное чириканье, прыткий толстячок-боровичок зашептал: – Все в порядке, глубокоуважаемый Сергей Владимирович… У них на вас ничего нет, глубокоуважаемый Сергей Владимирович, и мы уже нажали нужные рычаги…

– Ты кто? – с недоверием пробухтел потревоженный Серега. По напору колобка, по изменившей градус вертухайской башне вроде выпал нечаянный нежданный-негаданный козырный туз. Вроде все складывалось в кайф, но оставался гнойничок подозрения. А вдруг менты настолько продвинулись, что перестали засылать обыкновенных наседок, а переориентировались на таких вот «пернатых»?

– Я – бывший личный адвокат Михаила Геннадьевича. А теперь… – снова расчирикался толстячок, – позвольте мне поздравить вас первым! Надеюсь, вы тоже будете нуждаться в моих услугах! – Снова шепот: – Одним словом, хазарская братва единогласно избрала вас… Надеюсь на долгосрочное сотрудничество!

Дальше Шрам слушать не стал, легко спрыгнул с лавки, сладко потянулся, как вставший с лежки и собравшийся на охоту уссурийский тигр – хозяин тайги. Бросил прощальный взгляд на автограф незнакомого Челюскина: «На путь исправления не встал…» и, отстранив с дороги чирикающего попрыгунчика, проковылял в коридор.

Навстречу выступил прятавшийся в тени толпы подчиненных смущенный подполковник:

– Мы приносим глубокие извинения. По нашим ориентировкам проходит некто Храмов, а у вас просто созвучная фамилия… – А ведь рожа оставалась у подполковника самая обиженная. Любимую игрушку отняли. Но только локти да ногти оставалось грызть начальству. Прищучил их бывший личный адвокат покойного Михаила Геннадьевича так, что не рыпнуться, что теперь со всех сторон отмываться надо.

– Не дави прыщи, кум, – отмахнулся Шрам и, на ходу сдернув, так что тот и не почувствовал, с распахнувшего лузу летехи котлы «Ситизен», поканал на выход из исправительного учреждения.

К ожидавшему его лимузину цвета белой ночи, почетному караулу из виршевско-хазаровских пацанов, цистерне шампанского, взводу крепкозадых девиц веселого нрава, делегации от Совета трудового коллектива Виршевского нефтеперерабатывающего комбината (надо будет переименовать комбинат для удобства покороче) и пухлым миллионам нефтедолларов.