1

Мрак сменился серыми сумерками. В нем постепенно проступали деревья и кусты, листва которых походила на клубящиеся тучи. Антон едва не плакал от бессилия. Он блуждал по лесу уже несколько часов, но ему никак не удавалось выйти к нужному месту. Ночью все было не таким, как при солнечном свете. К тому же, убегая, Антон слишком много петлял, стремясь сбить Филимонову со следа.

Повязка на лбу была мокрой от пота. Антон сорвал ее, швырнул на землю и присыпал листвой. Хотелось есть, хотелось пить, хотелось курить. Может, вернуться в деревню? Сдаться, так сказать, на милость победителя? О, полицейская гадина будет просто счастлива! Она с радостью примет капитуляцию Антона. А потом всадит ему пулю в башку.

Антон выругался и пошел дальше, безуспешно пытаясь разглядеть что-нибудь в серой мгле. Голова гудела, как трансформаторная будка. «Вот образуется злокачественная опухоль, будешь знать», — сказал он себе так, будто самого его это ничуть не касалось.

Ноги промокли от выступившей росы, стало зябко. Поежившись, Антон вышел из чащи на открытое пространство и присел, испугавшись большого темного предмета, попавшегося на глаза. В следующую секунду он расхохотался, нисколько не опасаясь потревожить лесную тишину. Эйфория, охватившая его, была сильнее инстинкта самосохранения.

Это была та самая поляна! Он не сразу узнал ее, потому что зашел с другой стороны. Уже не смеясь и даже не улыбаясь, Антон медленно повернулся на 180 градусов и слегка подкорректировал направление, чтобы двинуться в нужную сторону.

Он уже прошел половину пути, когда ноги словно приросли к земле. Остановившись, Антон медленно втянул носом свежий утренний воздух. Пахло дымом и какой-то кислятиной. Что здесь могло гореть?

Уже зная ответ, Антон прошел еще немного вперед. На прогалине, с краю которой он закопал ящики, темнела женская фигура. Рядом на земле виднелось еще одно черное пятно. От него, смешиваясь с предрассветной мглой, поднимался дым.

Женщина повернула голову, и Антон узнал Марию. Раздвигая кусты, он вышел на прогалину. Кислятиной завоняло сильнее. Антон потер глаза кулаками.

Мария сидела возле кострища, окаймленного обугленными остатками не до конца сгоревших веток. Частично сохранились также куски картона с черными обводами. Там и сям вспыхивали россыпи рубиновых угольков, но языков пламени не было. Костер догорел.

— Довольна? — спросил Антон у взглянувшей на него Марии.

— Нельзя было иначе, — сказала она. — Я бы себе никогда не простила.

— Правильная, значит… У тебя же вены на руках до сих пор черные.

— Поэтому я знаю, о чем речь, — сказала Мария.

— В рай на чужом горбу намылилась? — спросил Антон, приближаясь. — За мой счет?

— Это не тебе принадлежало!

Они одновременно посмотрели в центр черного пятна, где дымились спекшиеся лепешки и ноздреватые комья желтого с подпалинами цвета.

— Ошибаешься, дурочка. Это мне принадлежало.

Произнеся это, Антон едва не расплакался, как мальчишка, у которого отобрали только что подаренную игрушку.

Что теперь делать? Куда податься? Как и на что жить дальше? В Новодимитров путь заказан, это ясно. Антон в бегах, он в розыске, бандиты его тоже ищут. Наверняка и они, и полицейские организовали наблюдение за его домом. Стоит сунуться туда — и конец. Понятно, что погасить Бэтмену убытки он не сможет даже за десять жизней, поэтому его попросту убьют. Но не ножом и не пулей. Нет, заставят помучиться напоследок несколько часов или даже дней.

Тогда, может, сдаться на милость правосудия? Не поможет, не спасет. Бэтмен достанет Антона и в тюрьме, и на зоне. У него руки длинные. Заплатит ворам или просто по дружбе шепнет, чтобы занялись обидчиком. Опустят, доведут до ручки, а потом все равно убьют. Полотенцем задушат или гвоздь в ухо загонят во сне. Антон читал о таких штучках и не сомневался, что это правда. Такое не придумаешь.

Леденящий страх внутри сменился вспышкой гнева.

Подскочив к Марии, Антон ударил ее ногой в голову. Получилось неудачно, и она вскрикнула. Но скорее от испуга, чем от боли.

— Что ты наделала, тварь? — крикнул Антон, наматывая ее волосы на руку. — Кем ты себя возомнила? Богом? Так ты не Бог, ты тля… тля… тля!

Его колено трижды впечаталось в лицо Марии, которая не могла уклониться, потому что он цепко держал ее за волосы, каждый раз дергая навстречу удару.

— Антон, Антон, не надо, Антон! — заплакала она.

— Не нравится? Не нравится, да? А это? А это тебе нравится?

Зашипев от обжигающего жара, он схватил спекшийся кусок «кокса» и сунул в заплаканное лицо девушки. Вскрикнув, она задергалась, пытаясь вырваться. Но Антон еще только вошел во вкус. Дернув Марию за волосы, он толкнул ее к кострищу и принялся тыкать лицом в угли, приговаривая:

— Жри! На! Досыта жри!

Что-то в его мозгу щелкнуло, после чего он перестал быть тем Антоном Неделиным, каким привык считать себя и каким его считали окружающие. Вероятно, отключился некий блок, предотвращавший обратное превращение человека в зверя. Налет цивилизации исчез в считаные секунды, не оставив после себя ничего, кроме одежды. Не позволяя жертве подняться, Антон принялся бить ее ногами, приплясывая, словно безумный. Мария вяло сопротивлялась и прикрывала лицо одной рукой, потому что вторая, вывернутая в плече, причиняла дикую, совершенно невыносимую боль.

Если поначалу девушка пыталась докричаться до рассудка или до совести Антона, то теперь только издавала нечленораздельные жалобные вопли слабого существа, терзаемого хищником. Антона это лишь распаляло. Перевернув Марию на спину, он уселся сверху и начал ее душить. Она задергалась, стараясь его сбросить. Упругость выгибающегося тела неожиданно возбудила Антона.

Это живо напомнило ему случай из детства. У его друга, Юрчика Матвеева, была невероятно красивая сестра, Ирина. Она была старше мальчиков года на три или даже на четыре. У нее уже имелись грудки, выпирающие под одеждой, она завивала волосы, втайне от родителей пользовалась косметикой и душилась какими-то дешевыми духами с запахом, напоминающим арбузный. Антон и Юрчик в ту пору увлеклись восточными единоборствами и ходили в секцию, где их учили держать стойку на пружинистых ногах, правильно сжимать кулаки и издавать воинственный клич, концентрируясь на солнечном сплетении. Больше мальчишки ничего не умели и компенсировали пробелы в образовании приемчиками, позаимствованными из боевиков. Когда родителей Юрчика не было дома, они расстилали на полу одеяла и устраивали поединки, начинавшиеся с картинных поз и заканчивающиеся банальным катанием по полу.

Ирина, как правило, занималась какими-то своими полувзрослыми девчоночьими делами: например, подпиливала ногти или давила прыщики на лбу, прижавшись к зеркалу так, словно хотела уйти туда с головой. Но однажды она зашла в комнату брата и пожаловалась, что они мешают ей готовиться к экзаменам. Юрчик послал ее значительно дальше соседней комнаты, где она якобы корпела над учебниками. Ирина никуда не пошла, а осталась и принялась отпускать язвительные комментарии, касающиеся бойцовских качеств друзей. Их это, понятное дело, задело, особенно когда Ирина заметила, что они борются, как девчонки. Возмущенный Юрчик попробовал доказать обратное, сделав сестре подсечку, но был оторван от пола и брошен на кровать.

«Вот так-то», — торжествующе усмехнулась Ирина и с задранным носом отвернулась, собираясь покинуть поле боя.

Тогда Антон предложил схватиться с ним. Он был крупнее Юрчика, но все равно уступал Ире в росте и весе. Смерив его оценивающим взглядом, она приняла вызов и, подрыгав ногами, избавилась от домашних шлепанцев на каблучках. На ней была ярко-красная майка и ядовито-зеленые трикотажные шорты, такие растянутые, что походили на коротенькую юбочку. Антон был голый до пояса, в одних спортивных штанах из шуршащей материи, плотной, как ткань для палаток. Сойдясь на середине импровизированного ковра, они вцепились друг в друга и принялись толкать, тянуть, кружить и раскачивать, стремясь лишить равновесия.

Близость такого незнакомого девичьего тела мешала Антону сосредоточиться на борьбе. Случайно касаясь Ириной груди, он отдергивал руку, как от раскаленного утюга. Она же, заметив его смущение и коварно пользуясь этим, напирала все решительнее, тесня Антона к стене. Испугавшись, что лишится свободы маневра, Антон очень удачно подставил противнице подножку и толкнул ее. Падая, она не выпустила его рук, и они грохнулись на пол вместе.

В следующую секунду Антон и Ирина оказались в той самой позе, которую, как ему было известно, чаще всего принимают мужчины и женщины, когда занимаются этим. Он чуть не задохнулся, уши заложило, как при взлете или посадке самолета. Он ощущал Ирину всем телом: ладонями, грудью, животом, тем, что ниже… Глядя ему в глаза, она энергично задвигала тазом. Со стороны казалось, что она пытается сбросить его с себя, но это было не так. И они оба знали это. Их зрачки были словно связаны друг с другом волшебными лучами, позволяющими читать чужие намерения и чувства.

В какой-то момент такие близкие губы Ирины придали оскалу улыбчивое выражение, и Антона пронзило то ошеломляющее ощущение, ради которого спариваются все живые существа. Восторг, невыразимое удовольствие, невероятное облегчение и моментальное опустошение. Вот когда пришло время порадоваться, что спортивные штаны оказались такими плотными. Поспешно вскочив с поверженной Ирины, Антон прерывающимся голосом проговорил: «Я победил!»

Но на самом деле победила она, и они оба это знали. Она все почувствовала, когда их тела были плотно прижаты друг к другу. И подтверждением этому стала ее насмешливая, слегка пренебрежительная улыбка.

Всю дальнейшую жизнь эта улыбка преследовала Антона. Каждый раз, сближаясь с женщинами, он вспоминал тот детский спарринг со старшей сестрой друга. Это отложило неизгладимый отпечаток на его поведение в постели. Все женщины, включая жену Антона, полагали, что интересны ему именно они. Их счастье, что они не могли проникнуть в мысли и воображение Антона. Потому что в интимные моменты он до сих пор видел перед собой насмешливо оскалившуюся Ирину — она не признавала его превосходства, и он был вынужден доказывать, что сильнее, снова и снова.

Как теперь. На этот раз окончательно. Чтобы никто не смел относиться к Антону с пренебрежением, чтобы ему подчинялись беспрекословно, не поступали против его воли…

Он разжал пальцы.

Мария никак на это не отреагировала. Совсем никак.

 

 2

Отпечатки пальцев на ее шее были такими отчетливыми, что хотелось поскорее стереть их… вместе с образом самой Марии, раскинувшейся перед ним.

Как это получилось? В какой момент он стиснул ее горло чуточку сильнее, чем следовало? Почему не отпустил, когда увидел, что она умирает?

«Потому что она меня предала, — сказал себе Антон, снова и снова вытирая ладони о штаны, как будто стремился избавиться от испачканной кожи. — Она сломала мне жизнь. Разрушила планы и мечты. У меня больше ничего нет — ни семьи, ни дома, ни даже надежды. Вокруг выжженная пустыня. И это она виновата».

Он посмотрел на Марию. Уже совсем рассвело, и можно было разглядеть даже те детали, которые видеть вовсе не хотелось. Например, кровь, запекшуюся в ноздрях. Или одинокую слезу, вытекшую из полузакрытого левого глаза. Правый смотрел вверх.

«Вот и хорошо, — подумал Антон. — Только бы не на меня».

Он обнаружил, что уже не стоит, а сидит, хотя не помнил, как у него подогнулись ноги. Провал в памяти чернел и там, где должны были остаться воспоминания о совершенном убийстве. Пустота. Мрак. Затмение.

Антон сжал кончиками пальцев виски. Он ничего не испытывал. Эмоции как отрезало. Ни страха, ни сожаления, ни угрызений совести. Ни-че-го.

Антон встал, схватил Марию за ноги и поволок в кусты, где находилась раскопанная ею яма. Хоть на что-нибудь сгодилась.

Юбка Марии непристойно задралась, в волосах запутался мусор, раскинутые в стороны руки цеплялись за ветки и корни. Антон выбился из сил, пока дотащил ее, хотя расстояние было совсем небольшим. Он столкнул Марию в яму, стараясь, чтобы она упала лицом вниз: стеклянный взгляд ее открытого глаза не просто раздражал, он сводил с ума. Она свалилась все-таки на спину, назло ему, и продолжала смотреть — как бы не на Антона, как бы куда-то вдаль, поверх его головы, но это было чистое притворство.

Она и теперь ему лгала!

Как тогда, когда сказала, что проследила за Антоном только до леса, а сама кралась за ним до самого тайника. Как сегодня, когда прибежала в лес, чтобы лишить его законной добычи. По чьей еще вине он остался у разбитого корыта? Вот она лежит, сволочь, пялится!

— Не рой яму другому, — сказал ей Антон, — сама в нее попадешь… попала.

Уточнение вызвало короткий приступ нервного смеха, прозвучавшего в лесной тишине так дико, что Антон поспешил зажать рот кулаком. Ладонью он не воспользовался, ее предстояло сначала отмыть — и отмыть очень тщательно…

Отыскав взглядом лопату, он взял ее и принялся кидать землю вниз, стараясь не смотреть, как она падает на неживое тело, неживое лицо и все еще живые волосы. Каждую секунду ему казалось, что вот сейчас Мария зашевелится, закашляется и начнет выбираться наверх. Но нет, земля в яме оставалась неподвижной, если не считать скатывающихся комьев и едва уловимого движения каких-то насекомых.

Покончив с основной работой, Антон бросил туда же лопату и засыпал ее остатками рыхлой земли. Потом опустился на колени и занялся восстановлением лиственного ковра. Получилось неплохо. Он не поленился наломать веток и, орудуя ими как веником, смел комья земли под кусты. Набрал еще листьев, разбросал вокруг. Походил, утаптывая.

Там, где покоилось тело девушки, под ногами пружинило. Антон нашел поблизости трухлявый пень и водрузил его сверху. Добавил сучьев. Отошел, любуясь делом своих рук. То, что надо. Ни одна собака не найдет. Впрочем, собака, возможно, и найдет. И что тогда?

Думать об этом не хотелось. Голова просто-таки раскалывалась. Антон, насколько это было возможно, привел себя в порядок и направился в сторону деревни. Он еще не решил, что собирается делать. Сперва нужно немного отдохнуть, помыться и перекусить. Потом можно будет выпустить отца из подполья. Да, отличная идея. Отец что-нибудь придумает. Спрячет Антона, позаботится о нем. Лишь бы Филимонова опять не объявилась. Хотя с какой стати ей теперь ошиваться в округе? Наркотики пропали. Даже если Филимонова дожидается Антона, достаточно будет показать ей кострище, чтобы она отцепилась.

Он не слишком удивился, когда услышал ее голос, окликнувший его. Запас его эмоций был исчерпан. Опустошенный, он повернул голову и увидел Филимонову собственной персоной, черт бы ее подрал вместе с ее нюхом полицейской ищейки!

Рядом с ней стоял отец, приведенный в лес, вероятно, под конвоем. Эта идиотка рассчитывала воздействовать на Антона, захватив заложника?

— Доброе утро! — крикнул он. — Гуляете? Или по грибы собрались?

— Сын! — обрадовался отец.

Он и Филимонова только что вышли на прогалину со сгоревшим грузовиком. За их спинами сквозь ветки и листву проглядывало красное пятно машины. Увидев сына, Неделин направился было к нему.

Антон предостерегающе вскинул руку:

— Стойте там, где стоите. Оба. Общаться будем на расстоянии. Полезнее для организма.

— У меня твой телефон! — крикнула Филимонова. — Ты должен взглянуть…

Он захохотал.

— Думаешь, я куплюсь на такую дешевую приманку, Раиса? Придумай что-нибудь получше.

— Сын, нам срочно надо поговорить, — вмешался отец.

И сделал два шага вперед.

Не сводя с него глаз, Антон попятился. Он не мог доверять никому. Разве что себе, да и то, как выяснилось, не полностью.

 

 3

Неделин смотрел на сына с болью и жалостью. В считаные дни парень превратился в затравленного зверя. Грязный, небритый, обросший. Чужие обноски делали Антона почти неузнаваемым. А глаза? Раньше у него не было таких запавших, лихорадочно поблескивающих глаз. Он сутулился и озирался по сторонам, подобно бродячему псу, каждую секунду ожидающему нападения.

— Нам надо поговорить, — повторил Неделин. — Не бойся. Никто тебя не тронет.

— Это она тебе сказала? — насмешливо спросил Антон.

— Мы так и будем кричать?

— Ладно, подойди ближе. Но она пусть останется.

— Я не причиню тебе вреда, Антон, — тут же пообещала Филимонова.

— Конечно, — согласился он. — Потому что я больше не подпущу тебя к себе. Кстати, того, что ты искала, уже не существует. Сгорело. Я все сжег. На этот раз по-настоящему. Можешь сама полюбоваться.

Антон махнул рукой в сторону кострища и тут же испугался, что, совершая осмотр, Филимонова обнаружит на поляне кое-что еще. Холодный пот обдал его, но она не проявила желания воспользоваться предложением.

— Ох, Антон… — Она покачала головой. — Если ты действительно сделал это, то хуже не придумаешь. Надеюсь, ты опять врешь. Очень надеюсь.

Он наморщил лоб:

— Ты о чем?

— Антон, — заговорил Неделин, приближаясь, — беда случилась.

— С кем?

— Софа и Миша у бандитов. Ждут тебя.

— Кто ждет? — не понял Антон.

— Думаю, Бэтмен или как его там.

Неделин остановился в трех или четырех шагах. Антон настороженно следил за ним. Ему казалось, что эти двое придумали какую-то хитрость, чтобы заманить его в ловушку. Неужели отец заодно с Филимоновой? Ну да, два сапога пара. Два полицейских сапога.

— Ты с ней опять заодно, папа? — Антон бросил недобрый взгляд на Филимонову, благоразумно державшуюся поодаль. — Помирились? Ты простил ее за то, что она так обошлась с нами?

— Сын, забудь об этом. Говорю же, беда. Ты не понял? Твои жена и сын схвачены бандитами. Тебе дали двое суток. Хотят, чтобы ты вернул похищенное.

Неделин замолчал, выжидательно глядя на Антона. Филимонова прохаживалась вдоль леса, прислушиваясь к их разговору. Ее лицо было печальным.

Антон понял, что ему сказали правду. Сынишка и Софа в руках у Бэтмена. Их держат в каком-нибудь подвале или в складском помещении. Бьют вряд ли, нет смысла. Да и запугивать не обязательно. Они и так трясутся от страха. Мишенька, Софочка…

— Как же теперь быть? — растерянно пробормотал Антон. — Я на самом деле уничтожил эти проклятые ящики.

— Скверно, — обронил Неделин. — Очень скверно, сынок.

— Как они?

— Не знаю. Я с ними не говорил. Бандиты позвонили Раисе.

— Они настроены очень решительно! — крикнула она издали. — Нужно возвращаться.

— Кому? — спросил Антон.

— Тебе, сын, — негромко произнес Неделин.

— Зачем?

— Как зачем? Тебе дали два дня. Девять часов уже прошло.

— И что со мной будет, когда я предстану перед Бэтменом? — перебил отца Антон.

— Ты мужчина. А они — нет.

— Это не ответ.

— Ответ, Антон, — вмешалась Филимонова. — Нужно ехать. Они пригрозили, что сотворят с заложниками страшное. Ты даже не представляешь…

— А я не хочу представлять! — заорал Антон, передернувшись и гримасничая, как ненормальный. — Не собираюсь я ничего представлять, шалава ты полицейская! Кто ты такая, чтобы указывать мне, что делать? Почему я должен тебе верить? Отца в погреб, меня чуть не убила, а теперь учить нас будешь? Да пошла ты! Сказать куда?

Доводя себя до бешенства, Антон заглушал не только страх, но и чувство долга. Он не желал ничего знать про долг. Он не хотел слышать слабый голос своей совести. Этот голос не собирался сообщить ему ничего хорошего, ничего обнадеживающего. Если дать ему волю, он будет становиться все громче и громче, пока не заставит к себе прислушаться. И тогда придется признать, что ты жалкий трус и подонок, но даже такие трусы и подонки обязаны жертвовать собой ради любимых и близких.

«Я не стану, — решил Антон. — Не стану, не стану, не стану! Никто меня не заставит».

Кричал он совсем другое. Но это означало то же самое. Добровольно отдать себя на растерзание? Они что, рехнулись? Мир создан только ради Антона Неделина и существует лишь благодаря ему. Если не станет Антона, зачем тогда все?

— Погоди, погоди, — успокаивал его Неделин. — Не надо кричать. Криком делу не поможешь. Давай спокойно все обдумаем.

— Давай, — неожиданно согласился Антон. — Твои предложения, папа?

— Я поеду с тобой. Мы вместе там будем.

По его мнению, от этого Антону должно было стать легче?

— Что это даст, папа?

— Там разберемся. Мы мужики, сынок.

— Я не мужик, отец, — возразил Антон, не забывая краем глаза следить за Филимоновой. — Я человек. Современный человек. А мужики — это такие лохматые остолопы, которые вечно вкалывают до седьмого пота и делают все, что им говорят. На войну? Пожалуйста! В лагеря? Без проблем! Рабы. А я не раб!

Антон поводил перед собой указательным пальцем.

Неожиданно Неделину захотелось схватить этот палец и сломать к чертовой матери. Он знал о сыне много неприятных вещей, которые старался хранить в самом дальнем, самом темном углу своей памяти. Но теперь все это вылезло на поверхность.

— Антон, — негромко произнес Неделин, — мы не о посторонних людях говорим. О твоей семье. Софа…

— А я ее любил когда-нибудь, Софу? — запальчиво спросил Антон. — Она сначала затащила меня в постель, а потом женила на себе. Откуда мне знать, от кого она вообще забеременела? Может, Миша и не мой сын. Она родила, а я отвечай?

Выкрикивая это, Антон начал пятиться, подозревая, что отец попытается схватить его и доставить в Новодимитров силой.

— Сын! — позвал Неделин, не трогаясь с места. — Мы не можем отдать им Мишу. Не можем отдать им Софу. Они ни в чем не виноваты. Они ни при чем.

— Их пообещали на кол посадить, — сообщила Филимонова, приближаясь к мужчинам.

Ее голос был звонким, но прерывистым. Словно ей не хватало воздуха.

— Что? — переспросил Антон. — Что ты сказала?

— Кол, — повторила Филимонова шепотом. — Вот, взгляни. — Она протянула мобильник на ладони. — Все уже приготовлено для казни. Это не блеф, парень.

Антон протянул руку и тут же отдернул, словно опасаясь обжечься. Нельзя ничего брать, нельзя ничего смотреть. Потом только хуже будет. Лишняя боль. Зачем?

— Антон, — позвал отец, — вспомни нашего Мишутку.

«Ничего я вспоминать не собираюсь», — хотел сказать Антон и…

 

 4

Хотел сказать и промолчал. Перед мысленным взором, как живой, предстал сынишка. Волосы над ушами завиваются, глазенки блестящие и круглые, точно вишни, губы в постоянном движении, готовые сложиться в обиженную гримасу, улыбнуться, приоткрыться удивленно.

«Папа, ты мой ючший дьюг», — говорит он, прижимаясь щекой к руке Антона.

Они идут из зверинца. Это такой передвижной зоопарк со зверями в тесных клетках. Там невыносимо воняет. Шкуры у зверей грязные, глаза тоскливые. Страус с голой шеей. Спятивший от жары медведь, бьющийся головой о железные прутья. Волк, похожий на облезшую собаку. Обезьяны с воспаленными задницами.

Миша назвал папу лучшим другом за то, что тот пообещал ночью пробраться в зверинец, пооткрывать все клетки и выпустить животных на волю. Разумеется, это неправда. Маленьким детям нужно постоянно врать, чтобы поддерживать свой авторитет, подчинять их своей воле, заставлять делать то, чего они делать не хотят. Ложь — лучший воспитатель. Блистающие доспехи, в которых предстают перед детьми взрослые. У них, у взрослых, нет недостатков, они никогда не ошибаются и всегда, всегда говорят правду (о, это самая главная, самая красивая ложь!..)

«Папа, а если звеи не язбегутся?» — волнуется Миша.

«Как же они не разбегутся, если я не только клетки, но и ворота открою», — подправляет свою выдумку Антон.

«А они не пойдут в войота. Останутся там сидеть».

«А ты скажи, что им передать. Думаю, они послушаются».

«Скажи им, папа, что их дома ядители ждут. И детки скучают».

«Хорошо, так и скажу», — обещает Антон.

Миша еще что-то говорит, но его голосок журчит где-то за пределами восприятия. Папино внимание сосредоточено на стройных женских ногах, вышагивающих впереди. Весна, солнце в лужах, набухшие почки… Все это живительно действует на организм. Женщины становятся невероятно привлекательными, они распускают волосы и надевают новенькие колготки. Эта, с ногами, оборачивается и смотрит на Антона. Он улыбается («Смотри, какой я замечательный молодой папа, идеальный мужчина»). Она улыбается в ответ, соглашаясь с его телепатическим посылом, но мысленно меняя определение «идеальный» на «чужой».

А Миша что-то тараторит, требуя к себе внимания. Приходится переключаться на него.

«Что тебе?»

«Мне ничего. Это им надо», — отвечает Миша.

«Кому им?» — не понимает Антон.

Женщина с ногами опять оборачивается и дарит ему весьма выразительный взгляд. Похожн, она погорячилась, отнеся Антона к разряду чужих. Он вполне может стать своим, если проявит достаточно решительности. Вот прямо сейчас пусть догонит и покажет, на что способен. Черт, ну и ноги, с ума сойти!

«Звеям», — поясняет сын.

Достал со своими зверями!

«Змеям?» — переспрашивает Антон, прикидываясь непонимающим.

«Звеям, — повторяет Миша. — Звеям».

Он очень старается, но выговаривать букву «р» еще не научился.

«А-а, зверям… — кивает Антон. — И что они?»

«Нужно будет взять им еды».

«Зачем?»

«Они же будут голодные, — поясняет Миша терпеливо. — Им далеко идти. Ты возьмешь им покушать, папа?»

Антон смотрит через дорогу. Обладательница приметных ног уже скрылась за углом. Сейчас он с сыном придет домой, они пообедают и все займутся своими делами. Антон сядет смотреть телек, а Софа запросто может начать мытье окон, устроив шум и сквозняки по всей квартире. Миша пристроится рядом с папой и будет задавать свои вопросы. Сотни и тысячи вопросов. Завтра на работу. Неженатые приятели проводят это воскресенье с толком, а Антон погулял в вонючем зверинце и возвращается домой, где даже пива не допросишься.

«Звери обойдутся, Миша», — говорит Антон.

«Как?» — удивляется сынишка.

«Очень просто. Волки и тигры сожрут оленей, зебр и страусов. Таким образом, они от голода не умрут. А те, кого они съедят, тоже не проголодаются. Они будут мертвые. Точнее, их уже вообще не будет».

Некоторое время Миша идет молча, обдумывая услышанное. Потом в его глазах вскипают слезы.

«Я так не хочу, — всхлипывает он. — Так неправильно».

«Правильно, — сурово произносит Антон. — Природа без нас разбирается. Она лучше знает, что правильно, а что нет. Большие и сильные едят маленьких и слабых. Помнишь, мы белочку у бабушки на даче видели? Вот ее тоже съедят, если еще не съели».

«И зайку? Который мойковкой всех угощал?»

«И его».

Миша горько плачет. Цель достигнута. Теперь не только у Антона плохое настроение. Ничего, сейчас он расскажет сыну что-нибудь веселое, и слезы высохнут. Так всегда бывает. Миша не помнит обид, он еще маленький. Типа глупого зайки, раздарившего мешок морковки и оставившего семью без пропитания. Ему, правда, потом благодарные звери нанесли всякой всячины, но на то она и сказка, чтобы мозги пудрить…

А малыши доверчиво развешивают уши. Такие маленькие, беспомощные и беззащитные в этом взрослом мире…

Антон с трудом проглотил горячий ком, набухший в горле.

— Я помню Мишутку, папа, — хрипло произнес он. — Я люблю его, как никого на свете. Жизнь за него отдам.

Неделин осторожно выпустил воздух, который задерживал в груди минуту или полторы — целую вечность.

— Это правильно, — кивнул он. — Это по-нашему.

Антон слушал не его, а себя.

— Но сейчас Мишутке ничего не угрожает, — продолжил он. — Никто не причинит вреда маленькому ребенку. Меня просто запугивают. Забросили наживку и ждут, когда я клюну. Но дудки! Вот им! — Антон выбросил вперед руку и рубанул ладонью по локтевому сгибу. — Не дождутся.

— Сынок…

— Какой я тебе сынок, папа? Я взрослый человек. Это маленьким можно всякую чушь за правду выдавать. Со мной этот номер не пройдет.

— Погоди. Что ты такое говоришь, Антон?

Неделин потянулся к сыну, но тот, оскалившись, отпрыгнул, развернулся и пошел прочь.

— Егор, — позвала Филимонова, выхватывая пистолет, — остановить его?

— Стреляй, стреляй! — крикнул обернувшийся Антон. — Отец только обрадуется. Одной проблемой меньше.

Пистолет опустился, признавая глупость затеи с запугиванием Антона Неделина. Он уходил. И удержать его не представлялось возможным.

— Может, догонишь? — спросила Филимонова Неделина.

— И что? — мрачно осведомился он. — Силой его поведем? Как барана на веревочке? Он сам должен был, Рая, сам…

Она коротко кивнула и спрятала пистолет под куртку. Неделин стоял, широко расставив ноги, сжимая и снова разжимая кулаки. Не отрываясь, он смотрел вслед уходящему сыну.

— Как думаешь, он действительно сжег все ящики? — спросила Филимонова, взгляд которой тоже был направлен на фигуру, мелькающую среди озаренных солнцем стволов.

— Да, — был ответ.

— Откуда ты знаешь?

— Отец всегда понимает, когда сын врет, — сказал Неделин. — Я своего Антона знаю как облупленного. Насквозь вижу. К сожалению.

Заключительная фраза была пропитана такой горечью, что Филимоновой стало не по себе. Ей вдруг подумалось, что это хорошо, что у нее нет детей. Но потом она посмотрела на Неделина и пожалела о том же самом.

Как всякая женщина, Раиса Филимонова отличалась последовательной непоследовательностью.