За последнюю неделю снега намело немало, а за городом сугробы в некоторых местах доходили до пояса. Но, к счастью для Алены и Насти, ночью мороз немного ослаб, а полная луна прекрасно освещала дорогу. До наступления темноты женщины сидели в машине, включив обогреватель. Теперь им предстояло пробраться в дом матери Алены, Натальи Степановны, проживавшей в деревне Сосновке. Машину они оставили за околицей, чтобы не привлекать к себе внимания. Дальше нужно было идти пешком.

– Ну что, пошли, Настя?

– Пошли, тетя Алена…

Легче сказать, чем сделать. Алена шла впереди, протаптывая дорогу для Насти, выбившейся из сил на половине пути.

– Ну, давай, Настена… – приговаривала Алена, оглядываясь на девочку. – Еще чуть-чуть. Уже почти пришли.

– Вы это уже давно говорили… – чуть не плакала Настя, ступая в глубокие следы ног Алены. – А деревни все нет и нет…

– Как же нет! – воскликнула Алена и тут же добавила негромко: – Вот же она, наша деревня. – Она остановилась, глядя на мерцающие вдалеке редкие огоньки освещенных окон. – Слава богу, пришли.

Алена снова двинулась вперед. Поправив сползшую набок шапку, Настя последовала за ней. Деревня оказалась ближе, чем можно было подумать сначала. Огоньки приближались на удивление быстро. Наконец, перейдя через мостик над узкой речушкой, женщины оказались на месте.

Когда Алена увидела перед собой родной дом со светящимся в темноте окном, то усталость как рукой сняло. Ноги сами понесли ее к калитке. Подойдя к двери, она застыла. Подумав, Алена спустилась со ступеней и осторожно постучала в окно, за которым мигал телевизор.

Занавеска открылась. За стеклом показалось встревоженное лицо матери. Приложив руку к груди, она тут же пропала за занавеской. Через мгновение щелкнул засов, скрипнув, открылась дверь.

– Заходи, дочка, – взволнованно сказала Наталья Степановна. – Что-то случилось? В такую ночь приехала…

Она вглядывалась в лицо дочери, словно надеялась найти там ответ.

– Не волнуйся, ты же видишь, что я в порядке. – Алена подтолкнула Настю в дом. – Проходи. – Видя вопросительный взгляд матери, она сказала: – Знакомься, это Наталья Степановна.

– Здрасьте, – пропищала Настя. – А меня Настя зовут.

– Проходите, потом знакомиться будем, – велела Наталья Степановна. – Закрывайте двери, холодно. – Она отступила в дом. – Вы пока разувайтесь, мойте руки, а я пойду чай поставлю и на стол накрою.

Шаркая тапками, мать удалилась. Алена осмотрелась. Все здесь было неизменно вот уже много лет: кадушка с квашеной капустой в сенях; ведро для помоев, которыми поили поросят, в тесной кухне под старомодным рукомойником; икона в углу; скрип половиц, крашенных в извечный коричневый цвет; полосатые потертые коврики на полу; деревянные маленькие окошки и знакомый с детства запах, от которого Алена почувствовала легкое головокружение.

Вымыв руки, Алена на минуту остановилась перед старинными ходиками с кошкой. В детстве она могла, казалось, часами наблюдать, как у кошки бегают глаза. Улыбнувшись своим воспоминаниям, Алена повела Настю в спальню, чтобы снять верхнюю одежду.

Проходя через комнату, она выключила телевизор, по которому показывали какой-то нудный сериал. В спальне тоже ничего не изменилось. На стенах висели все те же коврики с лебедями и Красной Шапочкой, на трюмо стояли раскрашенные фотографии немногочисленных родственников. Раздевшись, женщины пошли в кухню, где гремела посудой мать.

– Голодные, небось? – спросила она, стоя вполоборота, помешивая что-то на сковороде. – Ох, Алена, похудела ты, осунулась!

– От ужина не отказались бы, – согласилась Алена, пропустив реплику матери мимо ушей. – Помочь тебе, мам?

– Нет, я уже привыкла сама справляться. Сейчас картошечку разогрею. – Наталья Степановна заглянула в маленькую кастрюльку в цветочек. – Здесь немного борщика осталось, капустку квашеную достану, грибочки маринованные открою…

– Я люблю грибы! – оживилась Настя. – Особенно маринованные.

– Вот и хорошо, – кивнула Наталья Степановна, бросив многозначительный взгляд на дочку. – А за ужином вы мне подробно расскажете, что вас ночью сюда привело… Как беглянки какие-то.

– Да уж, – вздохнула Алена. – Как беглянки.

Когда наконец все было нагрето, нарезано и выставлено на стол, гостьи с большим аппетитом принялись за ужин. На маленьком столе, накрытом клеенчатой скатертью с узором из больших маков, оказалось много аппетитной простой, здоровой еды, которой не бывает в городах.

Наталья Степановна лишь качала головой, подперев щеки пухлыми ладонями:

– Ой, а изголодались… Боже ж мой…

Она позволила гостьям утолить голод, не задавая никаких вопросов. Лишь когда наливала в большие чашки чай, сказала:

– Вот, а теперь и поговорить можно… – Наталья Степановна поставила на стол блюдо с яблочным пирогом. – Как чувствовала, шарлотку днем испекла.

– Я все расскажу, но только ты обещай, что волноваться не будешь. – Алена посмотрела на мать, нарезающую пирог. – Договорились?

– Алена, я уже волнуюсь. Сама подумай, что я могла решить? Ведь ты среди ночи с ребенком в мороз пришла. – Мать села за стол. – А если ты не расскажешь, то еще сильней переживать буду. Так что рассказывай, дочка, все рассказывай.

– Даже не знаю, с какого конца начинать. – Алена принялась накручивать на палец прядь волос. – Настя из того детского дома, где я работала… «Парус» называется. За ней охотятся очень нехорошие люди, потому что она стала свидетельницей убийства заведующей…

– Господи! – Наталья Степановна всплеснула руками, зажав рот ладонью, и посмотрела на Настю. – Бедная девочка! Что пережить пришлось! Так вы обратились в полицию?

– В том-то и все дело… – Алена вздохнула. – Продажная наша полиция, все заодно. Те люди, что за нами охотятся, продавали из этого детского дома детей на органы. А местные власти покрывали их, получая свой процент. – Она задумчиво провела ладонью по столу, собрав крошки. – Нам помог охранник из «Паруса». А все те люди охотятся за нами троими, потому что мы много знаем: кто и в чем замешан.

Алена посмотрела на притихшую мать.

– Дочка, не вся система продажная! – сказала Наталья Степановна решительно. – Есть и порядочные люди…

– Например? – удивилась Алена. – Ты, может, знаешь кого-то?

– Давно тебе сказать должна была… – замялась мать. – В далекой молодости я была невестой Александра Сергеевича Никодеева, который сейчас стал губернатором, насколько я знаю. Ну, кто из нас не без греха? – Наталья Степановна виновато посмотрела на Алену. – Ты, Алена, его родная дочь.

Настя с недоумением вертела головой, глядя то на одну, то на другую женщину.

– Что? – Алена открыла рот от удивления. – Мама, я не понимаю, а как же фамилия?

– Я тебя записала под своей девичьей фамилией – Сережкина, потому что я не была замужем за Никодеевым, а твои сестры и братья – от другого отца. – Мать опустила глаза. – Потом ты за Бориса замуж вышла, Колесниковой стала.

Алена, казалось, не слышала, потрясенная новостью.

– Никодеев? – пробормотала она. – Мой отец – этот тип с бигбордов?

– Он вовсе даже не тип, он очень положительный мужчина. – Наталья Степановна поправила сережку в ухе. – Раньше все не решалась тебе рассказать об этом. Да и повода не было. – Она посмотрела на дочь. – Но я завтра же позвоню Никодееву и попрошу помочь. Не может же он отказать родной дочери, когда она в беде!

Потеряв нить происходящего, Настя принялась с аппетитом уплетать пирог.

– Да, удивила так удивила. – Покачав головой, Алена отхлебнула чай. – Ну, что ж, раз так, то сам бог велел о помощи просить…

– Да, дочка, ты права. – Мать откусила большой кусок пирога. – А ты кушай, кушай, тебе поправляться надо.

Алена взяла в руку пирог и долго задумчиво смотрела на него, прежде чем откусить.

Плотно поужинав, все устроились на своих кроватях. Утомленные, Настя и Алена тут же заснули, едва успев прошептать друг другу «спокойной ночи».

К Наталье Степановне сон не шел. Волнуясь перед предстоящим разговором с Никодеевым, она вспоминала свою молодость. Думала, как бы ее жизнь повернулась, если бы она тогда о беременности ему рассказала. Наталья Степановна вспомнила все так ярко, как будто это было вчера. Никодеев считался в деревне видным парнем, каждая о таком мечтала, и она тоже не устояла. Но, попав в его сети, поняла, что картинка намного лучше реальности. Никодеев был красавцем, веселым и остроумным, но трусливым, как заяц.

Вспомнился Наталье Степановне сильный ливень, когда бежать было некуда. Они с Никодеевым спрятались в стоге сена. Он был настойчив, а она совсем зеленая была, не смогла ему отказать. Боялась потерять, ведь он и так ее поцелуя долго добивался. А вокруг хватало более красивых и сговорчивых девок. Вот она и отдалась ему. И только тогда поняла, как ошиблась. Никодеев оказался трусом, боялся с ней на людях даже поздороваться по-человечески. Буркнет себе под нос что-то невнятное, и все. Зато как только одну увидит, то тут как тут, хвост, как у павлина, и слова всякие сладкие на ушко шепчет.

Длился их роман не слишком долго, потому что у Никодеева была одна-единственная настоящая страсть – это карьера. Подался в город, забыв о Наталье через три дня. С тех пор она от него ни весточки, ни привета не получала. Сейчас Наталья Степановна думала, что так оно, наверное, и к лучшему было, а то намаялась бы с таким мужиком.

Она погрузилась в сон, где видела себя в красивом свадебном платье и в цветах. Все вокруг улыбались и поздравляли ее. На ее лице блуждала счастливая улыбка.

* * *

Но не все сладко спали в эту звездную ночь.

Луневу, например, пришлось потратить вечер на то, чтобы раздобыть себе дешевую бэушную тачку. Он устал, он был зол, и его состояние было очень далеким от того, которое называется безмятежным. Он был на взводе. Ему предстояло очень важное и трудное дело…

К кафе «Венеция» подъехала машина, за рулем которой сидела Мягкова. Припарковавшись поодаль, она вставила в ухо маленький наушник, а под воротник пушистой шубы, на внутреннюю часть горловины вязаного платья, прицепила микрофон.

– Я на месте, – произнесла она, закончив манипуляции. – Как меня слышно?

– Вас отлично слышно, – прозвучал голос Любимова в наушнике. – Мы внутри. Готовы принимать гостя.

– Хорошо, – сказала Мягкова, поправив воротник шубы. – Я только что подъехала, так что ждите.

Она повернула руль и нажала на газ, чтобы подрулить ближе ко входу в кафе. Но неожиданно прямо перед ее машиной нагло припарковалась старая «шкода», перекрыв путь к выезду.

Сначала Мягкова испугалась, что это явились по ее душу. Но дверь «шкоды» открылась, и оттуда выбрался сутулый очкастый седобородый старик.

– Козел старый, – прошипела она, несколько раз ударив по клаксону. – Проваливай отсюда, пень!

Мягкова открыла дверцу, намереваясь показать этому ходячему недоразумению, кто здесь главный.

– Проваливай! – повторила она, взмахнув рукой.

– Сию минуту, сию минуту, – проблеял старик и зачем-то обогнул свою убогую «шкоду», словно намереваясь забраться в нее с другой стороны.

– Совсем спятил, – констатировала Мягкова.

– Ошибаешься, – прозвучало в ответ.

В следующее мгновение она получила удар по голове и, обмякнув, потеряла сознание.

Когда сознание вернулось к Мягковой, она обнаружила себя лежащей на заднем сиденье собственной БМВ, которая куда-то стремительно двигалась. Перед ее глазами все было как в странном мареве. Напрягая зрение, она увидела перед собой спину Лунева, который вез ее в неизвестном направлении. Мягкова попыталась сесть, но ей не удалось.

– Очнулась? – бодро спросил Лунев, услышав сзади возню. – Видишь, из меня мог получиться неплохой актер! – произнес он не без гордости. – А вместо этого я вынужден заниматься такими, как ты…

Изо рта у Мягковой вырвался лишь какой-то невнятный звук, напоминавший жалобное поскуливание щенка.

– Не зря я театр с детства любил. – Лунев бросил взгляд на Мягкову. – Театр помогает найти свой образ, перевоплотиться в совсем иного человека… – Услышав жалобный стон пленницы, он лишь усмехнулся. – Ты хочешь встать? Не старайся. Не знаю, что там было у тебя в шприце, но я вколол это тебе в вену.

Глаза Мягковой наполнились ужасом, ведь она хорошо знала, что за наркотик был в ее шприце и как долго она пробудет теперь без движения. На всякий случай она осмотрелась вокруг и увидела на полу свою сумочку, которая была открыта и безжалостно выпотрошена. Сомнений не было, Лунев не врал. Он сделал ей инъекцию.

– Я тут в одном селе дом снял. Домик так себе, конечно… – Лунев деланно вздохнул. – Но вот погреб о-о-о-очень глубокий. Там нам никто не помешает побеседовать о том о сем.

На повороте взгляд Мягковой зацепился за название на указателе: «с. Рачки, 3 км». Преодолев одурь на какую-то минуту, она пробормотала:

– Село Рачки…

Единственной ее надеждой было то, что охранники разберут сказанное ею в микрофон. Лежа на спине, она видела в окно высокие заснеженные ели и черное небо, усыпанное звездами. БМВ притормозила. Лунев вышел. Мягкова увидела, как он открывает перед машиной синие двустворчатые ворота с изображенным на них красным солнцем, которое развалилось пополам. Она силилась еще хоть что-то произнести, чтобы дать след охранникам, но раздутый язык больше не слушался. Внезапно все вокруг сделалось синим, а сверху посыпались прямые солнечные лучи, твердые, как палки. Спасаясь от них, Мягкова превратилась в лису и побежала, но попала в капкан. Чтобы спастись из плена, следовало перегрызть лапу. Остервенело вцепившись зубами в запястье своей руки, Мягкова потеряла сознание от боли. В тот же момент все исчезло, как будто вселенную поглотила черная дыра.

* * *

Любимов и Абросимов расслышали то, что успела произнести Мягкова. Доехав до указателя на повороте, они остановились.

– Думаешь, здесь поворачивать? – Уставившись в окно, Любимов шумно почесал затылок. – Или дальше ехать? – Он поплотнее прижал пальцем наушник. – Больше ничего… только шорох какой-то…

– Ну, смотри… – Абросимов ткнул пальцем на указатель. – С… Рачки́.

– Дурак! – возмутился Любимов. – Не Рачки́, а Ра́чки!

– И что тогда получается? – Лоб Абросимова покрылся толстыми складками, как шкура шарпея. – С… Ра́чки?

Оба охранника заржали.

– Хоть сра́чки, хоть срачки́… От этого погода не меняется. – Любимов достал из кармана зубочистку и поковырял ею в зубе. – Я о другом думаю. На хрена нам вообще ехать туда?

– В Рачки?

– Ну да. – Любимов опустил окно и выбросил зубочистку на улицу. – У нас сейчас наликом двести кусков.

– Заманчиво, – согласился Абросимов и, протянув руку, взял маленький пакет сока, лежавший на заднем сиденье. – Бабки у нас. Зачем нам искать приключений на свою задницу?

Абросимов воткнул в пакет пластиковую трубочку и, сдавив его крепкой ладонью, быстро осушил. Любимов нервно цокал языком, навалившись на руль всем корпусом.

– Знаешь, – начал Абросимов, – по сто штук у нас и так будет. Только всю жизнь прятаться придется…

– Да, – кивнул Любимов. – Свою работу надо закончить, а то потом с такой репутацией попробуй устроиться куда-то…

– Да клал я на репутацию, если у меня сто штук есть! – Абросимов выбросил в окно смятый пакет из-под сока. – Мне с таким баблом работа вообще не нужна. Но не хочу, чтобы мне кишки выпустили…

– Да, с ними лучше не шутить. – Любимов завел двигатель, сделал поворот перед указателем с надписью: «с. Рачки» и через пять метров заглушил мотор. – Посидим, подождем новых указаний.

Абросимов кивнул. Откинувшись на спинки кресел, охранники некоторое время молчали.

– Ты как считаешь, – нарушил тишину Любимов, – Бог есть?

– В детстве думал, что есть, – пожал плечами Абросимов. – Теперь не знаю. Кто он такой, этот Бог? Где он?

– И я так считаю, – поддержал Любимов, глядя в темноту леса. – Миром правит сила и бабки. А Богу права голоса не особенно дают.

– Нет Бога. – Абросимов поерзал в кресле. – Все это сказки для детей.

– И для лохов, – добавил Любимов. – Чтобы воровать боялись и все такое…

В машине снова повисла тишина. И в этой тишине действительно не было Бога. Любимов и Абросимов сделали абсолютно правильное заключение. Не было Всевышнего ни с ними, ни над ними, ни вокруг.