Юрий Никольников был журналистом, но не столичным и не знаменитым, а посему не слишком преуспевающим. В его городской двухкомнатной квартире ютился не только он сам с женой, но и их дочь с ребенком, поэтому летом Никольников предпочитал сбегать на дачу, где ему никто не мешал творить и наслаждаться свободой и одиночеством. Туманов бывал там не раз, поэтому хорошо знал дорогу. Его автомобиль очень скоро вырвался из сверкающего ночными огнями города и резво помчался по шоссе.

По пути Туманов несколько раз набрал номер друга, но тот не отвечал. Зато позвонил Андрей.

— Не разбудил, пап? — спросил он.

— Нет, сынок. Ты же знаешь, я полуночник. Да и время еще детское.

Сверившись с часами, Туманов к своему удивлению обнаружил, что уже начало одиннадцатого и спросил себя, а не повернуть ли обратно? До дачного поселка еще минут двадцать езды, столько же займет разговор с Никольниковым, а ведь потом еще назад возвращаться. Что у него все-таки стряслось? Неожиданное сообщение вызвало не только тревогу в душе за друга, но и предчувствие беды. А вдруг Светлана открылась, помимо Аллы, еще и мужу? В таком случае предстоит очень неприятный разговор, а может и что похуже…

Все эти мысли пронеслись в его голове так стремительно, что уложились в короткую паузу, не замеченную Андреем.

— Хорошо, — сказал он. — Ты не дома? Я слышу какой-то шум в трубке.

— К другу еду, — пояснил Туманов. — Никольников Юра, помнишь? Вызвал меня срочно, а в чем дело, не объяснил. Вот, мчусь теперь.

— Ты поосторожнее за рулем, пап, — попросил Андрей. — Давай я потом перезвоню, когда до места доберешься?

— Не надо. Дорога совершенно пустая. Ты что-то хотел или просто так позвонил? Дело есть?

— Просто так, — был ответ, за которым последовало не слишком логичное продолжение: — Пап, ты не возражаешь, если я у вас поживу?

— Что-то случилось?

— Почему обязательно случилось? Просто нам с Любой некоторое время лучше пожить отдельно.

— Отдельно, — невесело повторил Туманов. — Лучше. Вам с Любой. А Данилку вы спросили? Ему как лучше?

— Папа! — почти выкрикнул Андрей, и в голосе его было столько боли, что можно было не продолжать. И все же он примирительно добавил: — Давай не будем, ладно? Не режь по живому. Мне и так…

Он не договорил, проглотив определение, но Туманов понял.

— Живи, конечно, — сказал он. — Это не только наша квартира, но и твоя тоже. Маму предупредить? Или сам позвонишь?

— Лучше ты скажи, — решил Андрей. — А то начнет: что да как, да почему… Не хочу сейчас об этом. Позже.

— Правильно, — поддержал сына Туманов. — Дай проблеме отлежаться. Глядишь, все образуется.

— Ага, само собой.

— Такое тоже бывает. Когда тебя ждать?

— Завтра днем, — ответил Андрей. — Маме скажи, что я просто проведать вас решил.

— Хм. Не поверит она.

— Знаю. Но ты все равно скажи.

На том разговор закончился. Попрощавшись, Туманов сосредоточился на дороге. Машин было мало, фарами никто не слепил, колеса по выбоинам не скакали, так что езда могла бы доставлять удовольствие, если бы не тревожные мысли и испорченное сыном настроение. На это накладывался неприятнейший осадок после размолвки с женой.

Туманов тяжело переживал ссоры. Сильнее всего его угнетали даже не собственные обиды, а то, что в запале он переставал контролировать себя. Начинал огрызаться, становился мелочным, злопамятным. Виновата была гордыня, та самая, которая числится среди смертных грехов человечества. Именно она не позволяла обнять Аллу, покаяться, попросить прощения. А потом уже было слишком поздно и обмен колкостями перерастал в длительную ссору.

Неужели это так обязательно? Неужели нельзя по-другому?

Остановив машину на въезде в дачный поселок, Туманов достал телефон и позвонил Алле. Гудки длились целую вечность, но ответа так и не последовало. Туманов сделал еще одну попытку. Где-то вдалеке монотонно и однообразно лаяла собака, умудряясь попадать в такт сигналам вызова. Потом гудки в трубке прекратились, и собака тоже умолкла, словно ожидая продолжения. Но Туманов перезванивать не стал, чертыхнулся и снял машину с тормоза.

Ворота были распахнуты настежь, въезд никто не охранял. Поселок был маленький, населенный в основном пенсионерами. Отсутствие газа и водопровода делало его малопривлекательным для желающих обзавестись загородным особняком. Небольшие домишки, обнесенные ржавыми сетками, углы черепичных крыш, редкие фонари и наезженные колеи вместо дорог — вот, что представляло собой это место.

Владения Никольникова находились на первой линии, примыкающей к небольшому озеру, сильно мелеющему в летнюю пору из-за множества шлангов, качающих воду на лоскуты огородов. Машину Туманова встретил и проводил душераздирающий хор лягушек, исполнивший нечто вроде приветственной оды. Выбравшись из авто, он тотчас прихлопнул на щеке комара, отмахнулся от назойливого жужжания второго и вошел в калитку, которую сначала пришлось приподнять — иначе она не открывалась.

Дом, сложенный из белого кирпича, четко выделялся на фоне сада, слившегося в сплошное темное нагромождение кустов и деревьев. Вдоль дорожки виднелся зеленый удав шланга. Возле окаменелой кучи песка ржавел трехколесный велосипед. Из железной бочки на углу тянуло болотной гнилью. На втором этаже уютно светилось окно, до половины затянутое пожелтевшими газетами.

Пройдя под аркадой дикого винограда, Туманов ступил на крыльцо и увидел, что дверь приоткрыта.

— Встречай, Юрка!

Потянув дверь на себя, Туманов вошел в дом и очутился в помещении, представляющем собой гибрид веранды с кухней. Обе комнаты зияли чернотой дверных проемов, но сверху брезжил свет.

— Юра-а? Это я.

Туманов шагнул к узкой, неестественно выгнутой лестнице, круто уходящей вверх. Подниматься туда решительно не хотелось. Почему Никольников не отзывается? Неужели действительно дрыхнет, как язвительно предположила Алла? Или он умышленно хранит молчание?

Ни с того ни с сего Туманов вспомнил про ружье, хранящееся на втором этаже, в комнате, служившей Никольникову кабинетом. Ружье было пневматическое, но очень мощное, пробивающее лист фанеры с десяти шагов. А что, если оно сейчас находится в руках хозяина, молча дожидающегося гостя? На столе — пара пустых бутылок и консервная банка, набитая окурками. Глаза Никольникова воспаленные, красные, будто светящиеся изнутри…

Туманов увидел это все так явственно, что, поднимаясь по ступеням, еще дважды окликнул друга. Почему-то ему казалось очень важным услышать его голос до того, как они встретятся лицом к лицу.

Вспомнилось, как они со Светланой встречали Никольникова из армии. Стояли на перроне, радостно скалились, а в душе боялись разоблачения. Этот страх преследовал их всю жизнь. Перепихнулись они всего-то раз пять или шесть, а угрызения совести остались навсегда. Каждый раз, встречаясь с другом, Туманов ждал, что тот прочтет что-то в его взгляде, разгадает фальшивые нотки в его голосе. С годами это ощущение притупилось и почти стерлось, но вот теперь вдруг проявилось с новой силой, заставляя напрягаться, потеть и настраиваться на худшее.

«Лучше бы я сюда не приезжал», — мелькнула мысль.

Она потом еще неоднократно приходила Туманову в голову, как бы издеваясь над ним и напоминая о сделанном выборе.

— Юра?

Пригнувшись под крутым скосом потолка, Туманов сделал два шага вперед и выпрямился. Он стоял в почти пустой комнате с рулонами старых ковров, дурацким проигрывателем на крашеной тумбочке и прочим хламом подобного рода. Свет, вырывающийся из кабинета, падал ярким прямоугольником на серый потертый ковер с черно-белым узором. Ступив на него, Туманов увидел Никольникова.

Он сидел на крутящемся креслице, уронив голову на письменный стол с пестрым коллажем под стеклом. Ружья рядом не было, только разобранная бамбуковая удочка валялась на полу. Вокруг настольной лампы с оранжевым абажуром роилась ночная мошкара, сквозь открытую форточку тянуло свежестью и сыростью.

— Скатерть белая залита вином, — пробормотал Туманов, приближаясь. — Все гусары спят беспробудным сном…

Он взял Никольникова за обмякшие плечи, приподнял и встряхнул. Поникшая голова пьяно мотнулась от плеча к плечу, но не поднялась.

— Лишь один не спит, пьет шампанское, — продекламировал Туманов, выискивая взглядом бутылку или стакан, — по обычаю по гусарскому… Ну, просыпайся уже. Ты что, набрался?

Продолжая держать друга за плечи, чтобы не позволить ему опять свалиться на стол, Туманов нахмурился. Допустим, Никольников выпил лишнего и отправил СМС сдуру или от скуки. Тогда почему мобильника не видно? Он ведь, по идее, должен лежать у Юрки под рукой. И нигде не наблюдалось какой-нибудь емкости со спиртным. А еще пепельницы, потому что, подвыпив, Никольников непременно должен был дымить, как паровоз.

— Эй! Эй?

Туманов снова встряхнул друга и чуть не уронил на пол. Безвольно раскинувшееся на кресле тело стало сползать вниз; понадобилось немало усилий для того, чтобы заставить его сидеть ровно. Справившись с этой задачей, Туманов развернул Никольникова лицом к себе.

Тишина в доме сделалась такой пронзительной, что жужжание сонной мухи под газетой на окне казалось просто оглушительным. Туманов переступил с ноги на ногу, и шорох собственных подошв заставил его вздрогнуть.

Никольников был мертв. В молодости он гордился своим сходством с Сергеем Есениным, вот и сейчас его вид воскресил в памяти посмертные снимки поэта. Седой кудрявый чубчик на одутловатом, страдальчески искаженном лице смотрелся глупо и кощунственно. В углу обиженно выпяченных губ выступила капля, похожая на раздавленную смородину. Один глаз был крепко зажмурен, а второй с упреком поглядывал на Туманова из-под приоткрытого века. Руки бессильно свисали, почти касаясь пола, колени были широко расставлены, но в позе Никольникова не ощущалось расслабленности. Задравшаяся футболка обнажила волосатый выпуклый живот с потеками крови. А из груди покойника торчал деревянный черенок кухонного ножа с круглыми блестящими заклепками. Точно таким же пользовался Туманов, когда разделывал дома мясо.

— Юра… Юрка… Да что же это такое…

Рука непроизвольно потянулась к рукоятке ножа, обхватила ее, дернула. Не нужно было этого делать. Плотно засевшее лезвие не вышло из тела, а увлекло его за собой. Едва не задев Туманова, Никольников завалился вперед, а потом и вовсе грохнулся лицом вниз.

Невозможно было представить себе звука страшнее. Подпрыгнув, Туманов попятился, но усилием воли запретил себе сбежать. Нужно было срочно вызвать полицию. Или «скорую помощь»? А вдруг Юрка жив?

Туманов поспешно перевернул грузное тело на спину и снова потянул нож. На этот раз особых усилий не потребовалось. Лезвие, больше не зажатое между ребрами, вышло легко, как из сырой глины, и с очень похожим звуком. Оттуда, где оно торчало, выплеснулся бурунчик крови, тут же растекшейся по полу.

Боясь запачкать туфли, Туманов поспешно отступил. По макушке словно провели невидимой рукой: это волосы медленно вздыбились, подчиняясь все усиливающемуся ужасу. Повернув голову в направлении лестничного проема, Туманов увидел, что в доме он находится не один.

Освещенный примерно до середины груди, подобно танкисту, высунувшемуся из люка, там стоял крупный человек в пиджаке на голое тело. Он смотрел прямо в глаза Туманову. А его правая рука осторожно ползла в карман пиджака.