1

— Может быть, не надо? — опасливо спросил Вадим.

— Чего ты боишься, глупый? — прошептала Ксюша, касаясь языком его жарко онемевшего уха. — Никто не придет.

— А вдруг?

— Не думай об этом. Мы быстро. Я так… так за тобой соскучилась.

Она уже стояла, расстегивая джинсы. Вадим, сидящий на полу, попробовал возразить:

— Перестань! Не время.

— Для любви всегда есть время, — деловито возразила Ксюша.

Она чуть было не сказала «для секса». Не то чтобы ей так уж сильно захотелось близости с бывшим супругом, но его следовало как можно крепче привязать к себе. Сейчас Ксюша могла рассчитывать только на него одного, а женский инстинкт подсказывал ей, что это можно сделать только одним способом. После того как Вадим увидел свою семью издали, он сделался мрачен и словно бы погрузился в себя. Нельзя было допускать этого. Тоска по Лилечке и родителям могла заставить его забыть, зачем он здесь.

А находился он здесь по одной-единственной причине.

Чтобы помогать Ксюше и защищать ее.

Пусть же не забывает об этом!

Оставшись в одной блузке-разлетайке, Ксюша присела рядом с Вадимом и, не церемонясь, потянулась к его джинсам.

— Погоди, — попросил он, прикрываясь руками и тревожно глядя на дверь.

— Не могу, — заявила она.

И это было чистой правдой.

Потому что Ксюша уже завелась. Она вспомнила, почему, встречаясь и расставаясь с другими мужчинами, она всегда возвращалась к Вадиму. У него не было того, что имели они, зато они, все вместе и поодиночке, не обладали тем, что было дано Вадиму при рождении. Он был мужчиной. Не самым богатым, крутым, красивым, умным, щедрым, ласковым, заботливым и так далее. Просто мужчиной. И в такие моменты этого бывало вполне достаточно, чтобы позабыть обо всех ради него одного.

Нетерпеливо оттолкнув руки Вадима, Ксюша стала искать застежку его «молнии» и пуговицу джинсов. Преодолеть сопротивление оказалось несложно, потому что оно было не слишком убедительным. Приподнявшись, Ксюша занесла ногу, готовясь оседлать Вадима.

Она успела сделать это, когда загремел дверной замок.

— Слезай! — процедил он, отталкивая ее.

Она немного замешкалась, и этого хватило для того, чтобы вошедший в камеру мужчина проворно приблизился и наступил на сброшенные Ксюшей джинсы. Она присела, протянув руку:

— Отдай!

— Успеется, — заулыбался он, играя ямочками на округлых щеках. — Макс, оставь джентльмену поднос, а леди пойдет со мной.

— Я хочу одеться.

Ксюша снова потянулась за своими вещами, но была схвачена за волосы. Поднимая ее с пола, улыбчивый мужчина выворачивал ей голову так, чтобы боль не позволяла ей противиться.

— Вадим! — жалобно пискнула Ксюша.

И не услышала от него ни слова в свою защиту.

 

2

Первым порывом Вадима Верховского было броситься на похотливого типа, намеревавшегося выволочь Ксюшу из камеры.

Это был мужчина лет тридцати семи, с большими серыми глазами навыкате, длинным лицом и длинными волосами. Изначально они были тщательно зачесаны наверх и собраны на затылке в косицу, однако, сопротивляясь, Ксюша зацепила эту косицу и попортила обладателю прическу. Пряди волос упали ему на лицо мотаясь из стороны в сторону. Шаркая подошвами по бетону, он увлекал Ксюшу к открытой двери.

— Вадим! — сдавленно звала она. — Вадим, помоги же.

Вместо того, чтобы сделать это, он посмотрел на второго охранника, потому что его учили оценивать обстановку и вероятного противника, прежде чем начинать действовать.

Этот парень был грузноват и несколько кривоног, что облегчало бы ему, например, верховую езду, но зато затрудняло бег. В его руках находился поднос с едой. Поставив поднос на пол перед Вадимом, кривоногий сделал шаг назад.

— Жри, — сказал он.

— И подружке оставь, — пропыхтел длинноволосый от двери. — Она вернется со зверским аппетитом. Ай! Кусаться?

На этот раз от боли вскрикнула Ксюша.

А Вадим пришел в действие, как включившийся механизм. После того как решение было принято, места для колебаний не осталось.

Он понял, как поступит, когда увидел на подносе нож. Нужно быть полными идиотами, чтобы подкладывать пленникам столовые приборы подобного рода. Это был даже не нож для резки хлеба, а самый настоящий тесак, одинаково годный на то, чтобы рубить, колоть и резать.

(Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана…)

Пальцы Вадима сомкнулись вокруг рукоятки.

(Буду резать, буду бить…)

Первым делом он бросился к длинноволосому, чтобы не дать ему захлопнуть дверь и запереть ее снаружи.

(Все равно тебе водить…)

Но по пути, словно играючись, Вадим полоснул ножом охранника, находившегося ближе. Это было сделано, чтобы выиграть те самые секунды, которые так важны в любой схватке.

Пока кривоногий мычал и охал, держась за порез, рассекший щеку и обе губы, Вадим очутился рядом с выходом. Ошибка длинноволосого состояла в том, что он попытался прикрыться Ксюшей, как живым щитом. Если бы он выскочил из камеры, то, возможно, ему хватило бы времени, чтобы навалиться на дверь и закрыть ее. Но эта единственная возможность была упущена.

Вместо того чтобы покорно ждать исхода в объятиях длинноволосого, Ксюша неожиданно присела, повиснув на удерживающих ее руках. Вадим увидел перед собой растерянное лицо мужчины и ударил в него острием клинка.

Метил он в глаз, а попал в приоткрытый рот. Вероятно, охранник намеревался поднять тревогу, позвав на помощь. Это он очень удачно подгадал. Вместо крика раздался скрежет стали о зубную эмаль.

Почти не встретив сопротивления, клинок вонзился в полость рта и погрузился глубже, круша всё, что попадалось на пути.

Не добив раненого, Вадим метнулся обратно. К счастью, джинсы его были достаточно узкие и держались на бедрах, несмотря на расстегнутую пуговицу. Во всяком случае, не путались в ногах, мешая совершать маневры.

Второй охранник, зажимая пальцами порез, дергал пистолет, зацепившийся за поясной ремень. Тесак в два счета оборвал эти жалкие попытки вместе с жизнью кривоногого. Вадим пырнул его в живот и под ребра, оба раза погрузив лезвие по самую рукоятку.

Кривоногий упал мягко, как куль с тряпьем.

Отметив про себя, что пальцы, кажется, целы, Вадим набросился на длинноволосого, успевшего не только отпустить Ксюшу, но и упасть на пол. Разделавшись с ним, он поднялся на ноги.

Ксюша тряслась, как осиновый листок, прикрывая рот ладонью.

— Тошнит? — спросил Вадим, приводя себя в порядок.

Она закивала, глядя на него огромными темными глазами.

— Потом, ладно? — попросил он. — Когда выберемся.

Она опять закивала.

— Одевайся, — коротко распорядился Вадим.

Не тратя времени даром, он принялся обыскивать трупы. Улов получился довольно богатый: два пистолета, два мобильника и ключи на электронном брелоке с четырьмя красными кнопками. Должно быть, они открывали двери и ворота. Знать бы только, какие кнопки от чего.

Избавив один из трупов от пиджака, Вадим рассовал добычу по карманам.

Ткань была испачкана, но пропитаться кровью не успела. Он сунул руку в рукав.

— Ты это оденешь? — ужаснулась Ксюша.

— Одни раздеваются, другие одеваются, — грубовато пошутил Вадим.

Он не злился на Ксюшу. Если бы не ее сексуальные поползновения, всё могло закончиться иначе. Но случилось, как случилось, и теперь оставалось лишь продолжать начатое, потому что обратного пути не было.

А разве существовал он, этот пресловутый обратный путь, с того момента, когда Вадим решил помочь Ксюше?

 

3

— Только не сейчас, — взмолилась она, увидев, что он набирает номер на очередном трофейном мобильнике. — Сюда могут прийти.

— Тихо. — Вадим приложил палец к губам, а потом заговорил быстро и убедительно. — Мама? Слушай меня внимательно. Вы одни? Вас отпустили? Отлично. Прямо сейчас идите в полицию и требуйте, чтобы к вам приставили охрану. Нет, лучше в приемную обладминистрации. Никуда оттуда не уходите. Если вас будут гнать, не подчиняйтесь. Кричите, сопротивляйтесь, привлекайте к себе внимание. Чем больше шума, тем лучше. Говорите, что вас похитили, что вам угрожают…

Выпалив всё это, он перевел дух. Потом приложил трубку к другому уху и спросил:

— Лилечка как? Сильно напугалась? Что? Я не понял, повтори…

Неодобрительно наблюдая за ним, Ксюша нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Ей не терпелось поскорей покинуть темницу с двумя трупами. Она не знала, что будет дальше, но инстинкт самосохранения подсказывал ей бежать как можно дальше отсюда.

— Что же ты… — начал Вадим. — Что же вы…

Он преображался прямо на глазах. Ксюша никогда не видела, чтобы перемены происходили с человеком столь стремительно. Только что перед ней стоял уверенный в себе, ожесточенный боец с твердым, непримиримым взглядом. Теперь на его месте Ксюша видела сломленного, подавленного горем человека с потухшим взглядом.

— Лилечка где? — тихо спросил он в трубку. — Как увезли? Куда, зачем?.. Ах, да, ясно.

Он постоял молча, слушая то, что говорила ему мать. В какой-то момент Ксюша встретилась с ним взглядом и обмерла. Она поняла, что в выражении «убит горем» нет никакого преувеличения. Это не метафора, не иносказание. Вадим был именно убит. Он держался на ногах, смотрел, разговаривал, но был мертвым. И ничто, и никто не мог вернуть его к жизни.

— Как отец? — спросил он. — Держится? Хорошо. Оба держитесь. И делайте, как я вам сказал. Что? Все равно теперь? — Помолчав, он согласился. — Мне тоже. Нет, мне не все равно. — После короткой паузы он отчеканил: — Мне не все равно. Я их… Их всех…

Он сделал глотательное движение, словно проталкивая внутрь себя нечто невообразимо горькое, колючее, непереносимое.

У Ксюши вдруг пропала способность слышать. Она стояла и смотрела на Вадима, беззвучно шевелящего губами. Как будто невидимый великан заткнул ей ладони, оберегая от правды, готовой свалиться на нее.

Когда Вадим закончил разговор, она посмотрела на него с ужасом. Ведь именно он должен был сообщить ей нечто страшное, не укладывающееся в рамки понимания и осознания.

— Что? — спросила она.

Он ответил.

Ксюша жалобно сморщилась.

— Я не понимаю, — сказала она, качая головой, — не понимаю.

Вадим повторил. Лиля умерла. Ее убили.

— Она уже мертвая была на руках у мамы, — сказал Вадим. — Мы думали, она спит, а она была мертвая. Побежала — ее застрелили.

В его голосе отсутствовало какое-либо выражение. Он говорил так, словно находился в глубочайшем гипнотическом трансе.

— На них направили оружие, помнишь? Мать боялась за отца, он за нее. Так и промолчали.

— Если бы они крикнули, их бы тоже убили, — сказала Ксюша и отстраненно удивилась тому, как спокойно, как рассудительно звучит ее голос.

Испытывала ли она боль? Нет, кажется, боли не было. Только бесконечная горечь от того, что ее дочери было отмерено так мало времени, а она, Ксюша, провела это время с другими. Она бросила Лилю ради красивой жизни. Ради своих удовольствий. Признав это, следовало немедленно разбить голову об стену, чтобы не ощущать себя такой подлой тварью. Ксюша осталась стоять на месте.

— Где Лиля? — спросила она.

— Ее увезли, — ответил Вадим. — Закопали где-нибудь, как собачонку. Нет трупа — нет преступления. Если родители заявят, их объявят сумасшедшими. Или, хуже того, обвинят в том, что это из-за них девочка сбежала и потерялась.

— Это всё так…

Ксюша запнулась. У нее не было определений. Беда, обрушившаяся на нее и Вадима, всё еще не ощущалась в полной мере, но боль давала себя знать, и это была боль того рода, которая не кончается никогда. С ней свыкаешься, с ней смиряешься, но она не отпускает до конца жизни.

— Пойдем, — позвал Вадим, выглядывая из камеры.

— Подожди, — попросила Ксюша.

— Что? — Он нетерпеливо обернулся.

— Твои родители винят меня? — спросила она.

— Да, — ответил Вадим.

— А ты? — в ее голосе прозвучала надежда, которую на самом деле она потеряла.

— Я тоже, — резко сказал он, но позвал снова. — Пойдем.

И они пошли.

 

4

После рождения Лили Вадиму часто снился один и тот же сон, ужасавший его сильнее любого кошмара.

Вот он живет-живет. Занимается чем-то привычным, не важно чем. И вдруг осознает (или ему говорят), что дочери с ним нет. Уже давно. Она потерялась много лет назад, а он и забыл. Но вот приходит время вспомнить. И это так мучительно, что пережить просто невозможно. Потому что во сне Вадим понимал, что дочка не просто заблудилась. С ней сотворили такое, что представить страшно.

Просыпаясь после такого наваждения, Вадим долго лежал в темноте, моля Господа о том, чтобы ничего подобного никогда-никогда не приключилось в реальности. Но вместе с этим он понимал, что просьбы тщетны. Как будет, так будет. И тогда, преисполнившись горечи, Вадим говорил себе, что он не пережил бы исчезновения Лилечки. Без нее всё теряло смысл.

Он ошибался. Смысл остался. Он был обязан испытывать эту боль, несмотря ни на что. Уйти из жизни означало предать память Лилечки. Кто-то должен был помнить о ней. Только в этом ее существование продолжалось.

Нельзя сказать, что Вадим размышлял об этом, продвигаясь к выходу из огромного, чистого и гулкого подвала. Это были не мысли и даже не эмоции. Это было одно ясное понимание того, что есть и что будет дальше.

О мести Вадим тоже специально не думал. Он совершенно точно знал, что убьет всех до единого, кто в той или иной степени причастен к гибели дочери, однако никаких планов расправы не строил. В данный момент следовало выбраться из плена. Пока это была главная цель, которую преследовал Вадим.

В левой руке он держал ключи с брелоком. В правой — тесак. Стрелять не хотелось. Если разворошить это осиное гнездо, то его могут убить, вышибить ему мозги вместе с драгоценными воспоминаниями. Вадим не собирался давать врагам такую возможность. Он слишком дорожил своей памятью.

Поднявшись по каменным ступеням, он подал Ксюше знак остановиться и прислушался. Сквозь окна в дом проникал червонный вечерний свет, придавая происходящему оттенок нереальности. В доме царила мертвенная тишина, нарушаемая лишь далекими звуками работающего телевизора. Передавали новости. Женский и мужской голоса поочередно тараторили свои скороговорки.

Призывно махнув рукой, Вадим двинулся дальше. Они пересекли просторный холл и повернули к двери, по обе стороны от которой стояли рыцарские доспехи с опущенными забралами.

«Лиля бы испугалась», — подумал Вадим и стиснул зубы. Лилю ничто уже не могло напугать. Самое страшное с ней уже произошло.

Вадим приблизился к двери осторожными, бесшумными шагами. Ксюша держалась в полутора метрах позади, стараясь подражать его движениям. Он отстраненно отметил про себя, что в опасных передрягах на нее можно положиться. Во всем остальном — нет.

В правом верхнем углу двери горел крохотный красный огонек, похожий на глаз злобного призрака. Неужели дверь поставлена на сигнализацию?

Вадим указал на огонек Ксюше. Поманив его, она прошептала ему на ухо:

— Когда дверь открывается, у охранников включается камера.

— Где? — так же тихо спросил он.

— Наверху и в сторожке у ворот.

Это означало, что в распоряжении беглецов будут считанные секунды.

Вадим посмотрел сквозь стекло на бордовый «Порше», стоящий возле ступеней.

— Машина Леонида, — шепнула Ксюша. — Ключи всегда воткнуты. Он их не вынимает.

— Приготовься, — предупредил Вадим. — Ты должна запрыгнуть в тачку очень быстро. Быстрее быстрого.

— Я справлюсь.

— Тогда с богом.

Зачем он это сказал? Разве боги позволяют убивать маленьких девочек?