1

Ксюша что-то пыталась говорить, но Вадим отвернул голову, чтобы не видеть ее и не слышать. Коврик, на котором лежала его голова, вонял резиной и почему-то рвотой. Вадиму было все равно. Но это не было безразличие сдавшегося человека. Он не сдался.

Бурего ошибся, когда решил, что Вадимом Верховским руководит инстинкт самосохранения, не позволяющий умереть на месте.

Инстинкты были тут ни при чем. Вадим с самого начала решил, что обязан жить ради своей дочери. Принять смерть было бы слишком просто. А ты попробуй жить — жить, преодолевая постоянную, не утихающую боль. Жить и помнить. Жить и мстить.

Какое Вадим имеет право умереть, если вместе с ним исчезнут все воспоминания о Лиле?

Этих воспоминаний было так много… и вместе с тем так мало…

Вот они с Лилей катают шары для снежной бабы. Его вязаные перчатки и ее варежки промокли, руки обоих озябли. Время от времени Вадим берет ручонки дочери в свои и жарко дышит на них, пытаясь согреть. «Теперь давай я», — предлагает она. И открывает свой маленький рот, который он в шутку называет клювиком…

А вот она еще совсем крохотная, в колыбели. Над ее головой прикреплена игрушечная карусель с подвешенными разноцветными птичками. Крутясь, они издают хрустальный перезвон, чарующий Лилю. Она может без конца следить за вращением карусели и слушать волшебную музыку. А Вадиму некогда или просто надоело. Он убирает руку и хочет уйти. Жалобный вопль дочки вынуждает его остаться. Он вздыхает и продолжает аттракцион. Лиля счастливо улыбается, а в глазах ее блестят слезы…

И опять она плачет. Ей уже годика три, она самостоятельно ходит и даже бегает, хотя часто падает. На этот раз у нее сбиты обе коленки. Это Вадим виноват. Зарычал, изображая динозавра, а дочка бросилась наутек. Ему ужасно стыдно. Он целует ее ссадины, приговаривая какие-то заклинания. «Просто подуй», — просит Лиля.

Про целительное действие дутья ей известно еще с той поры, когда она только-только начала ходить. Вадим показывал ей трудолюбивую пчелку на цветке, рассказывая про сладкий нектар, который пчелка понесёт в улей. А про пчелиный укус ничего не успел рассказать. Лиля протянула пальчик и…

А другой пальчик она однажды сунула в дверную щель, там, где петли. Как Вадим его тогда не сломал, просто уму непостижимо. Он шел по коридору и толкнул мешающую ему дверь…

А еще однажды не удержал велосипед, на котором училась кататься Лиля…

И позволял ей купаться до полного посинения губ, после чего она долго и тяжело болела…

И пугал ее черной вороной, которая прилетает за детьми, которые не желают спать днем…

И не давал мороженого, когда Лиля просила…

И заставлял есть то, что она не хотела…

Вернуть бы всё назад, отмотать время в обратном направлении. До того самого дня, когда позвонила Ксюша и сообщила о своем бедственном положении. Достаточно было не брать телефон.

И всё? Так просто?

Да, всё. Так просто.

Мы постоянно совершаем какой-то выбор. Сворачиваем налево, а не направо. Решаем ехать поездом, вместо того, чтобы лететь самолетом. Встречаем кого-то или проходим мимо. Отказываем или соглашаемся, принимаем или игнорируем.

А еще оставляем детей одних.

«Теперь я бы Лилю ни за что не оставил, — подумал Вадим. — Всегда был бы рядом».

«А ты сделай меня маленькой, папочка, — услышал он ее голосок. — Вот такусенькой. Тогда ты сможешь посадить меня в коробочку и носить с собой. Хочешь?»

Он бы хотел. Он был на всё согласен, лишь бы не эта реальность, лишь бы другая, в которой дочь осталась жива. Но не существует на земле волшебника, способного отменить то, чему суждено было произойти, и то, что произошло. Все сказки со счастливым концом — ложь. Не бывает хэппи-энда. Любая жизнь заканчивается смертью. Просто одни умирают раньше, другие позже, одни трудно, другие легко.

Хотелось надеяться, что Лиля не успела ощутить ни страха, ни боли. Просто бежала, а потом ее не стало. И единственным местом, где она сохранилась, было воображение Вадима. Она жила в его голове и в его сердце. И он никому не позволил бы разрушить последнее прибежище своей маленькой, обожаемой принцессы.

 

2

Всё это время Вадим не просто лежал, предаваясь воспоминаниям. Он прислушивался к работе двигателей и ждал. Если промедлить, то Бурего успеет посадить вертолет. Если начать слишком рано, то внимание врага не будет усыплено в должной мере.

Почувствовав, что скорость немного снизилась, Вадим лег набок, уперся в пол неповрежденным локтем и поджал ногу, готовясь встать. Устремленные на него глаза Ксюши расширились. Он не подал ей никакого знака, не расщедрился на успокаивающую улыбку, даже просто не кивнул, давая понять, что знает, что делает. Для этого требовались силы, которые нельзя было тратить столь расточительно.

Секунд десять Вадим стоял на коленях в неустойчивом равновесии, приноравливаясь к ритмичному покачиванию вертолета. Бурего поднимал его выше, вместо того, чтобы идти на снижение. Значит, действительно решил сбросить с высоты.

Человек предполагает, а бог располагает. Бог, допускающий, чтобы люди убивали друг друга и маленьких детей. На него надейся, а сам не плошай.

«Не оплошаю», — подумал Вадим. Он знал, что у него всё получится. Так всегда бывает, когда не допускаешь никаких вариантов, кроме одного-единственного.

Поднявшись, он встал за спиной Бурего. Двигаться можно было не осторожничая, потому что шум двигателей заглушал все остальные звуки.

Вадим расставил ноги пошире. Его руки плетьми висели вдоль туловища, но они сейчас были не нужны. Бурего не носил шлема. Это было его ошибкой. Последней, но не главной. Главную он совершил, когда распорядился взять в заложники семью Верховских.

Улучив момент, Вадим резко выгнулся назад, а потом нанес удар головой. Его лоб врезался в обращенное к нему темя с отчетливым звуком точно посланного бильярдного шара. Во всяком случае, Вадим услышал треск и, не обращая внимания на искры в глазах, повторил прием.

Бурего, намеревавшийся обернуться, стал заваливаться на бок. Проблема состояла в том, что при этом он продолжал держаться за штурвал.

Сменив позицию, Вадим ударил ногой по рукам Бурего.

Вертолет накренился. Если бы его повернуло в ту сторону, где стоял Вадим, того просто выбросило бы в боковой проем. Однако это был его день и его бой. Он устоял, навалившись на кресло, тогда как оглушенный Бурего пропал. В буквальном смысле. Мелькнул и исчез, напоследок взбрыкнув ногами.

Вертолет продолжал лететь сам по себе, скособоченный и устремленный обтекаемым рылом к звездам. Какой у него барьер высоты? Не завалится ли он на бок сильнее, избавляясь от пассажиров?

Гадать было некогда, да и не имело смысла. Обхватив себя правой рукой за покореженное запястье, Вадим взял завернутый тесак, успев проделать это до того, как у него потемнело в глазах.

Кажется, он вопил. Или рычал. Это помогало. Он словно подстегивал себя этим криком. Прервался только для того, чтобы приказать Ксюше перевернуться на живот. Потом опять кричал, рычал и стонал, перерезая путы на ее руках, заведенных за спину.

Собственных рук он не чувствовал. Они стали сплошной болью, грозящей отправить Вадима в беспамятство при малейшем движении, а движений пришлось проделать немало.

— Мы падаем, — заблажила Ксюша, хватаясь за что попало.

Отлично. Это означало, что руки у нее теперь свободны.

— Тряпки, — прокричал Вадим.

— Какие? — взвизгнула она.

— Любые. Перевяжи мне запястье и локоть. Как можно туже.

— Ты не сможешь!

— Я летчик. Скорее.

Переборов страх высоты, Ксюша взялась за дело. Когда она выполнила то, что от нее требовалось, Вадим велел подвести его к креслу, упал в него и взял штурвал в свои бесчувственные руки. Ноги уверенно стали на педали. Как только вертолет выровнялся, Вадим потянулся к дросселю, а потом к переключателю шага винта.

Двигатель загудел в иной тональности. Вертолет изменил курс и полетел над черной равниной, постепенно снижаясь.

Вдали полыхало электрическое зарево, но туда было нельзя. Беглецам нужно было в темноту, в самый непроглядный мрак.

 

3

Движения Вадима выглядели неуклюжими, но действовал он достаточно четко — значительнее проворнее и точнее, чем ожидала Ксюша. Она безмолвно сидела рядом, глядя то в ночь, то на стрелки индикаторов, беспорядочно раскачивающиеся из стороны в сторону.

В какой-то момент ей показалось, что он отключился.

— Вадим! — вскрикнула она. — Лес.

Едва не коснувшись лопастями винта верхушек деревьев, он поспешно потянул штурвал на себя, заставляя вертолет подняться выше:

— Это было кобирование, — сообщил он, едва ворочая языком. — То есть набор высоты. А теперь пора на посадку. Черт. Ничего не вижу.

— Внизу ровно, — доложила Ксюша.

— Громче, Лилечка, — потребовал он.

Она испуганно посмотрела на него. Вадим смотрел перед собой стеклянными глазами смертельно пьяного или даже мертвого человека.

— Лиля! — позвал он опять. — Громче. Дай координаты.

«Бредит, — поняла Ксюша. — Сейчас разобьемся».

— Лилю убили, — прокричала она в ухо Вадима. — Ее больше нет.

Ее расчёт оказался верным. Он встрепенулся и заморгал. Он снова был здесь, а не блуждал по закоулкам своего сознания, разговаривая с дочерью.

— Держись, — сказал он.

Она прочитала это по его губам.

Вертолет провалился вниз так неожиданно, что у Ксюши дух захватило. При посадке он сильно ударился об землю и запрыгал, подобно норовистому жеребцу.

— Прыгай! — прокричал Вадим.

Они вывалились в жесткую траву, а покинутый вертолет поволокло дальше, пока он не врезался в металлическую опору электросетей. Во все стороны полетели куски фюзеляжа, стекла, пластмассы, фрагменты приборов с телепающимися обрывками проводов. Затем от корпуса оторвался несущий винт, все пять цельнометаллических лопастей которого бешено вращались на лету. С шорохом вспарывая воздух, этот исполинский волчок улетел куда-то в кусты. Лишь пропеллер на хвосте продолжал вращаться, издавая пронзительный свист вышедшей из повиновения электродрели. Потом и он заглох.

— Прилетели, — сказал Вадим, сидящий на земле.

Когда вокруг падали детали вертолета, когда над ними пронесся сорванный винт, он даже голову в плечи не втянул. Как будто был заговоренным.

— Что дальше? — спросила Ксюша, вытряхивая из ушей землю.

— А дальше — иди ты, — сказал он, подогнул ноги и встал.

— Куда? — не поняла она.

— На, — бесстрастно пояснил он.

— Прогоняешь?

— Ты уже всё для себя решила, — сказал Вадим, поворачиваясь из стороны в сторону, чтобы выбрать, куда двигаться. — Разве нет?

— Не понимаю, о чем ты, — машинально произнесла Ксюша.

Она врала. Она понимала и действительно приняла решение. Леонид был мертв, Давид — жив. Стоило попытаться переиграть всё в свою пользу.

— Понимаешь, — сказал Вадим.

Он пошел прочь, постепенно сливаясь с темнотой.

— Подожди! — закричала Ксюша. — Не уходи так, Вадим! Скажи что-нибудь.

Вадим остановился, обронил через плечо:

— Поезжай туда, где я тебя не найду. Иначе…

Не договорив, он двинулся дальше. Ксюша его больше не останавливала. Она знала, что он имел в виду.