1

Раздетый до трусов, Егор Майоров репетировал роль Гамлета. Никто ему ее пока что не предлагал, но он считал, что каждый уважающий себя артист просто обязан побыть в шкуре принца Датского.

Отставив ногу перед зеркальным шкафом-купе, Егор мрачно произнес:

— Быть или не быть — вот в чём вопрос. Достойно ль смиряться под ударами судьбы? — Он уронил голову на грудь. — Иль надо оказать сопротивленье? — Тут Егор словно бы очнулся и посмотрел по сторонам, ища возможных врагов. — И в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними?

Дальше начиналось не очень понятное. Он заглянул в книгу и не очень уверенно продекламировал:

— Умереть, н-да… Забыться. И знать… Знать, что этим обрываешь нить… цепь, — поправился Егор. — Цепь сердечных мук и тысячи лишений, присущих телу.

Он подбоченился, подняв подбородок.

— Это ли не цель желанная?.. — Глаза пробежали по открытой странице. — Скончаться. Сном забыться. Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ. — Егор скривился. — Дурацкий ответ.

Походив по квартире, он подошел к холодильнику, напился апельсинового сока из тетрапака, пополоскал рот и вернулся к зеркалу. Томик Шекспира был всё время в его руке. Монолог этого Гамлета был таким путанным, что не сразу запомнишь. В огороде бузина, а в Киеве дядька.

— Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят? — спросил Егор у своего отражения. — Вот в чём разгадка. Вот что удлиняет… удлиняет… что удлиняет? А! Несчастьям нашим жизнь на столько лет.

Книга, порхая страницами, полетела на кровать. Егор подумал, что Шекспира давно пора отправить на свалку. И что только публика находит в этом Гамлете? Столько персонажей хороших, простых, ясных. Играть не переиграть. А тут какая-то муть допотопная.

Услышав звонок в дверь, Егор подошел и повернул замок. Леонид Грызлин пообещал быть через пятнадцать минут и не задержался. Шутки ради, Егор хотел встретить его обнаженным, но передумал и остался в трусах.

В распахнувшуюся дверь вошли два рослых парня и спросили, кто он такой. Озадаченный Егор представился и получил в зубы. Удар отбросил его назад, заставив быстро пятиться на подгибающихся ногах, пока он не уперся в край кровати. Тут Егор упал навзничь и собрался закричать. Ему не позволили. Схватили за волосы, заставили сесть, ударили лицом об колено.

Он сразу стал захлебываться собственной кровью, хлынувшей в рот, как из крана. Было больно, но не очень страшно. Егора уже били за долги, и он понимал, что убивать его не станут, потому что тогда деньги будет требовать не с кого. Он начал объяснять, что скоро всё отдаст, ведь ему предложили очень выгодный, очень прибыльный проект, но его не слушали или во всяком случае не понимали. Наверное, оттого, что речь Егора звучала невнятно из-за крови и шатающихся зубов.

Он решил изъясняться короткими, лаконичными фразами, которые уж конечно будут восприняты и оценены по достоинству, однако ему не дали такой возможности. Егор Майоров почувствовал, как его поднимают, переворачивают вниз головой и вытряхивают из трусов. Не успев даже вскрикнуть, он обрушился на пол и, взбрыкнув ногами, растянулся на спине. Ему тут же сели на руки, не позволяя подняться.

В руках одного из нападающих тускло блеснул матовый широкий клинок с зазубринами. С очень похожим кинжалом Егор снимался в сериале, название которого вылетело у него из головы. Там он играл сурового, немногословного, закаленного в боях добровольца, вернувшегося домой и обнаружившего, что не всё ладно в его родном городе. Коррупция процветает, бандиты бесчинствуют, продажные полицаи покрывают преступников. В том фильме персонаж Егора Майорова методично уничтожал всю эту мразь, часто пуская в ход спецназовский нож, принесенный с войны. Теперь, похоже, настал его черед испытать на себе действие сверхпрочной стали.

— Я всё отдам, — прошамкал Егор, пуская кровь по подбородку.

— Заткнись, — сказал один из нападавших, тогда как второй стал резать Егора там, где у него сходились ноги.

Всё это было дико и совершенно не укладывалось в голове человека, считавшегося знаменитостью, разучивавшего Гамлетовские монологи, имевшего множество влиятельных друзей. Он закричал в ладонь, закрывающую ему рот.

Боль была быстрая и жгучая, как будто низ живота полили кипятком. Горячее всё текло и текло, а Егора не отпускали, вынуждая лежать на месте. Всё, что он мог, — это приподнимать бедра на согнутых, напряженных ногах или колотить пятками в пол. Он мычал в большую вонючую ладонь, умоляя, чтобы его отпустили.

— Долго он будет дергаться? — спросил один из мучителей другого.

— Кровью, бывает, и по часу истекают, — был ответ. — Перережь ему бедренную артерию. Только осторожно, не забрызгайся.

На этот раз боли он не почувствовал. Ощущение было такое, будто по коже провели чем-то твердым и скользким. Подогнув ноги, Егор опять приподнял нижнюю часть туловища.

Он не знал, зачем это делает. Возможно, механические движения помогали преодолеть страх смерти. Ворвавшиеся в квартиру парни хотели, чтобы он умер, истекая кровью. Ясность происходящего была простой и пугающей.

Егор почувствовал, как руку убрали с его лица. Он открыл рот, готовясь заорать, но туда запихнули что-то большое, мягкое, сочащееся.

— Еще и трусы запихни, — донеслось до его ушей.

Мыча, он приподнялся и обмяк, приподнялся и обмяк. Кляп во рту не только мешал кричать, но и затруднял дыхание. Нос Егора был полон крови. Выдувая из ноздрей пузыри, он начал задыхаться. В мозгу зазвучал низкий, зловещий, размеренный голос, чеканящий слова:

«Так просто сводит все концы удар кинжала! Кто бы согласился, кряхтя, под ношей жизненной плестись, когда бы неизвестность после смерти, не склоняла воли мириться лучше со знакомым злом?»

Это был Шекспир. Странное дело, продолжение монолога Егор прочел только мельком, но каждая строчка запечатлелась в мозгу.

«Боязнь страны, откуда ни один не возвращался», — пророкотал голос.

— Давай, я ему кислород перекрою, — раздалось не внутри Егора, а снаружи.

— Точно. А то до ночи с ним просидим.

— Вот так.

Дышать стало нечем. Напрягая икры и ляжки, Егор ускорил возвратно-поступательные движения тазом. Опускаясь, он всякий раз ощущал ягодицами липкую лужу растекшуюся по полу.

«Я умираю? — думал он. — Умираю?»

Хотя глаза Егора оставались широко открытыми, видели они перед собой медленно сгущающийся мрак. Ах да, это же гас свет в великолепном, блистающем театре, на сцене которого стоял артист Егор Майоров. Невидимые слушатели, затаив дыхание, слушали, как он читает текст, читает отчетливо и внятно, потому что на самом деле ему ничего не мешает во рту.

«Так всех нас в трусов превращает мысль, и вянет, как цветок, решимость наша в бесплодье умственного тупика…»

Темнота сменилась абсолютно белым сиянием, в котором не было и не могло быть ничего и никого.

«Так погибают замыслы с размахом, в начале обещавшие успех».

Белое тоже пропало. Ничего не осталось.

Поясница Егора в последний раз впечаталась в пол. Больше он не приподнялся. Так и остался лежать там, где его оставили, — окровавленный и обезображенный.

 

2

«Вот и всё, — подумал Давид. — Конец».

Мир померк для него точно так же, как для Егора Майорова, но не сменился белым светом. Ощущение было такое, будто глядишь вокруг сквозь закопчённое стекло.

В детстве Давида Грызлина солнечные затмения воспринимались как некое грандиозное событие, пропустить которое нельзя. Все дети и взрослые собирались во дворах с осколками бутылок или закопчёнными стеклышками, дружно следя за круглой тенью, наползающей на солнечный диск.

Давид ужасно боялся затмений. Ходили слухи, что американцы начнут войну именно в такой момент, когда бдительность Советской Армии и всего народа будет ослаблена. А во время лунных затмений империалисты напускали из космоса мельчайшей металлической стружки, вдыхая которую, человек вскоре умирал от удушья. В лунном свете она блестела и искрилась, а сквозь облака не проходила, вот почему так опасны были именно ночи затмений.

Давид напряг зрение, но не увидел ни солнца, ни луны. Вместо них из сумрака выплыло и приблизилось лицо сына, открывающего и закрывающего рот.

Звуки, издаваемые им, складывались в слова:

— Папа, что с тобой? Папа! Что с тобой? Папачтостобой…

Другой голос призывал звонить в «скорую».

— И чтобы с реанимацией, с реанимацией, — надрывался он.

Кажется, это был Бурего. Хотя какая разница? Всё потеряло смысл. Давид хотел вернуть охранников, посланных к актеру, но не сумел выдавить из себя ни звука. Он неудобно лежал на твердом, по опущенным ногам текло. Лицо сына исчезло, вместо него над Давидом простирался узорный деревянный потолок. На ум пришло сравнение с крышкой гроба.

— Уберите! — распорядился Давид.

Губы шевельнулись, не выпустив наружу ни звука. То же самое произошло, когда он велел привезти Ксюшу. Никто не услышал. А это было крайне важно. Нужно было выяснить, как она дошла до предательства. Заговор, измена. Не думал Давид, что она способна на такое. Ошибся он в Ксюше. Сукой оказалась она. Как все они.

— Леня, — стал звать Давид. — Леня.

Лицо сына опять заслонило собой потолок, неестественно большое, с отчетливо видными порами, прыщиками, волосками.

— Егор готов, — сообщило это лицо. — Кастрировали, как ты и сказал. Подох.

Какой Егор? Кого кастрировали?

Это совершенно не волновало Давида и никак его не касалось. Он плавно плыл куда-то, не ощущая своего тела. Заканчивалась его короткая жизнь, состоящая из отдельных, на первый взгляд не связанных между собой эпизодов, а на самом деле цельная, логически завершенная. Это можно было сравнить с фильмом или даже сериалом, который только теперь вспомнился и раскрылся по-настоящему в полном своем объеме.

Вот Давид в детском садике во время так называемого «мертвого часа», когда нужно лежать с закрытыми глазами и непременно с руками поверх одеяла. Девочкам можно руки прятать, потому что они себя ни за что не трогают и не теребят. Давид знает не только, что они устроены по-другому, но знает также, где именно. Ему показала дочка соседей, а он показал ей, и с тех пор странное волнение охватывает его, когда он вспоминает ту сцену за гаражами…

Волнение усиливается с каждым законченным классом в школе, где установлен памятник партизану Лене Голикову. Только для этого уже нет необходимости вспоминать соседскую Веру, потому что Давида окружает множество других девочек, в некоторых из них он влюбляется. Вот у этой, в шоколадном платье с белым воротничком, твердая на ощупь грудка. Давид всегда щупает ее в школьной раздевалке, когда выключают свет, как сейчас.

Ого, какая темнота! Хоть глаз выколи!

Давид с нетерпением ждет продолжения, но оно не наступает. Это оттого, что его тормошат, толкают в грудь, колют, несут куда-то.

«Не надо, — просит он. — Оставьте меня».

Не оставляют. Косо подвиснув над газоном, он видит, как его грузят в белый автобус. Если тело увезут, а сам он останется, то уже не вернуться. Так и останется летать, носимый ветром и мыслями.

Раз! И Давид втянулся в «скорую».

Два! И перестал видеть и чувствовать.

Фильм воспоминаний оборвался.

 

3

Леонид со значительным, скорбным лицом слушал пространные объяснения главврача, толстого, лысого человека с волосатыми, как у гориллы, ручищами.

— Инсульт представляет собой острое нарушение мозгового кровообращения, — говорил он, бесцельно перекладывая предметы и бумаги на столе в своем кабинете. — Оно происходит из-за закупорки тромбом сосуда головного мозга.

Врач прикоснулся рукой к голове.

— Не показывайте на себе, — сказал Леонид. — Примета плохая.

— Когда работаешь в больнице, перестаешь верить в приметы, — сказал врач. — Вообще во всё перестаешь верить.

— Смертность высокая?

— Инсульт случается с одним из наших соотечественников каждые две минуты. Это вторая по распространенности причина смерти. На первом — сердечно-сосудистые заболевания.

— Но инсульт тоже опасен? — озабоченно спросил Леонид.

— Треть больных умирает в течение первого месяца, — ответил главврач. — Многие — в первые же дни.

— Но мой отец…

— Жив, жив.

— Уф-ф. — Леонид выпустил воздух из губ, составленных трубочкой. — И какова вероятность…? Я хотел спросить, самое страшное позади? Или наоборот?

В ожидании ответа он склонил голову к плечу, как делает это собака, пытающаяся уловить, что ей говорят.

— Мы не знаем. — Врач развел в стороны свои волосатые руки. — Да и что страшнее, а что лучше? После инсультов очень многие остаются инвалидами и больше никогда не встают с кровати.

— Но они в сознании? — быстро спросил Леонид. — Слышат? Видят? Способны говорить? Принимать решения?

— Полное восстановление умственной деятельности сомнительно. Видите ли, в результате инсульта кровоснабжение определенного участка мозга ухудшается или прекращается полностью, приводя к его отмиранию. Это приводит к очень тяжелым последствиям.

— К каким? Насколько тяжелым?

— Паралич половины тела, нарушение речи, изменение личности…

Главврач побарабанил мохнатыми пальцами по столу, давая понять, что начинает нервничать, потому как ему пора заняться чем-то еще.

Леониду было плевать на эти сигналы. Он платил столько, что мог бы заставить весь персонал изобразить перед ним танец маленьких лебедей. Прежде чем отпустить врача, нужно было принять крайне важное решение. Лечить отца или, наоборот, попросить сделать так, чтобы лечение оказалось непродолжительным и неудачным?

Последний вариант нравился Леониду гораздо больше, но, одержав тактическую победу, он ставил себя в стратегически уязвимое положение.

Главврач может оказаться непрошибаемым идеалистом, который наотрез откажется отнимать человеческую жизнь. Или же согласится, но проболтается об этом другим. Или примется вымогать деньги.

Чтобы полностью обезопасить себя, Леониду пришлось бы сжечь всю клинику вместе с персоналом, а потом еще зачистить родных и близких главного врача, не оставляя свидетелей. Заманчиво, но бесперспективно. Подобная многоходовочка рано или поздно приведет в одиночную камеру, где будешь сидеть и ждать, когда пожизненное заключение заменят смертной казнью или наоборот.

— Мы будем следить и принимать все необходимые меры, — сказал главврач и, видя, что посетитель намеков не понимает, встал. — Это всё, что нам сейчас остается. Набраться терпения и ждать.

— Так и поступим, — согласился Леонид, тоже поднимаясь с места.

Ему хотелось взять врача за шкирку, хорошенько встряхнуть и спросить, понимает ли он, с кем имеет дело. Другой на месте этого идиота ползал бы на брюхе, отрабатывая свой гонорар и выпрашивая новое оборудование для больницы. А этот? Он ведь не мог не слышать фамилию Грызлиных. Тогда что он себе позволяет? Больно независимый? Ладно, позже Леонид поучит его, как следует вести себя в присутствии сильных мира сего. Сейчас ему и самому некогда.

— Спасибо, доктор, — с чувством произнес он, пожимая руку главному врачу. — Вся надежда на вас. Оставляю папу на ваше попечение.

— Ни о чем не беспокойтесь, Леонид Давидович. Мы обо всем позаботимся. Сделаем всё, что в наших силах.

А вот и просительный взгляд последовал. Главный врач заглядывал Леониду в глаза, безмолвно клянча подачку.

— Спасибо, — кивнул Леонид. — Скажите, как долго он будет в коме? Сейчас можно определить?

— Увы. — Врач развел руками. — Только Всевышний знает. От нескольких часов до нескольких недель. Или…

Он умолк.

Леонид не стал настаивать на продолжении. Пока что этого ему было достаточно. Вполне.

 

4

Что-то случилось. Это Ксюша поняла из разговоров охранников, которым было поручено стеречь ее в кабинете ресторана. Зал полностью освободили от посетителей, сославшись на инспекцию санэпидемстанции. Ксюшу не связали, поскольку такого приказа не было.

Однако выхода из помещения не было. Окна в кабинете отсутствовали, а дверь, как уже отмечалось, заменяли толстые шторы. Приникнув к щели, Ксюша неотрывно следила за своими сторожами и ловила каждое их слово.

Одного из них, Жарикова, она неплохо знала: он сопровождал ее во время походов по магазинам, дважды летал с ней за границу. Звали его Антоном. Он был неплохим парнем, довольно начитанным, мечтал накопить денег и недавно стал отцом.

Второго, как подслушала Ксюша, звали Толяном. В полном соответствии с имечком, это был неотёсанный балбес, который охотнее пускал в ход кулаки, чем данный ему природой интеллект. Он убивал время за разглядыванием картинок в мобильнике и донимал напарника вычитанными остротами, стишками и якобы мудрыми высказываниями.

Проведя в заточении около часа, Ксюша решила рассказать мужу всё, не увиливая и не утаивая правды. Да, ее ждет суровое наказание, но зато и паскудник Леонид тоже получит свое. Давид никогда не простит мерзавца, хоть тот и является его единственным сыном. Надеялась Ксюша и на то, что Егор Майоров тоже получит свое. Эти двое погубили ее, но и самим им тоже не избежать расплаты.

О побеге Ксюша почти не думала. Ей некуда было деваться. Банковские карты немедленно будут заблокированы, на ее поиски бросят полицию, ее выходы в интернет или телефонные звонки сразу же засекут и вычислят ее местонахождение. Видала Ксюша, как разыскивают людей, пытавшихся скрыться от Давида. Никто из них даже месяца не продержался в бегах. Да и не была Ксюша приспособлена к такой жизни. Годы замужества избаловали ее, изнежили, отучили от борьбы за существование. Да, она была способна подменить сумку с деньгами, перехитрить бандитов или замести следы банковских переводов, но не более того. Всё это делалось под покровительством Давида Грызлина и при его поддержке. Сама по себе Ксюша значила и могла очень мало.

Пока ждала, ее не покидала тревога, которая переросла в панику, когда охранникам позвонил Бурего. Из разговора стало ясно, что Давид госпитализирован и находится при смерти.

— Что с ней делать, шеф не сказал? — спросил Толян, когда телефонный разговор завершился.

— Леонид решит, — недовольно буркнул Антон. — Теперь он за старшего.

— А что со стариком?

— Инсульт.

— Тогда ему конец.

— Не каркай!

Ксюша почувствовала, как ее кожа покрылась ледяными мурашками, а волосы на макушке и затылке зашевелились. Если Давид умрет, то ей тоже конец.

Даже если он выйдет из комы, все равно Леонид успеет совершить задуманное. Вероятно, в ближайшее время ее упрячут в какое-нибудь укромное подвальное помещение. А там она сделает всё, что от нее потребуют: подпишет нужные бумаги, подтвердит в банках отзыв своей подписи, сообщит пароли и коды. Потом Леонид от нее, естественно, избавится.

Допустим, Давид выкарабкается и быстро наберет прежнюю форму. Что это даст? Сынок успеет прибрать всё к своим грязным рукам, а Ксюшу велит сжечь в крематории или упрячет ее тело в бетонный фундамент какого-нибудь здания. Сбежала, скажет.

Сбежала…

Побег. Теперь иного выхода у Ксюши не осталось. Это был единственный способ сохранить не только жизнь, но и семейное состояние. Ради этого стоило рискнуть. Уж лучше быть пойманной, чем добровольно сдаться на милость головастика Леонида.

Нервно кусая суставы пальцев, Ксюша осмотрелась. Никакого оружия, кроме бутылок и столовых ножей, здесь не было. Вся надежда на ум, хитрость и изворотливость. Недостатка в этом Ксюша не испытывала. Как-никак она была женщиной.

 

5

—  Антон! — позвала Ксюша, когда была готова. — Жариков! Сюда иди!

— Да? — спросил он, осторожно заглядывая в кабинет.

— В туалет хочу, — заявила она приказным тоном. — Веди давай.

— Придется потерпеть, — сказал Толян, заглядывая через плечо товарища. — Не было такого распоряжения.

— А сам ты на унитаз по приказу ходишь? — язвительно осведомилась Ксюша.

Она умышленно вела себя вызывающе. Только напор и нахальство могли помочь осуществить задуманное. Охранникам следовало напомнить, что, несмотря на недоразумения, она остается женой их хозяина.

— Вас стеречь приказано, — неуверенно возразил Толян.

— Так что терпите, — добавил Антон извиняющимся тоном.

— Знаете, что с вами обоими будет, когда Давид Семенович очнется? — спросила Ксюша. — Думаете, вас Ленечка прикроет? Он свою шкуру спасать будет. Стоит Давиду узнать, что он тут устроил…

Она не договорила, предоставляя охранникам возможность включить воображение. Они переглянулись.

— Ладно — кивнул наконец Толян. — Только мы наручники на вас наденем, Оксана Борисовна, не возражаете?

— Что-о? — протянула она угрожающе.

С самого начала переговоров ее руки были сжаты в кулаки, и теперь она потрясла ими перед физиономиями охранников.

— Наручники, — повторил Толян удрученно.

— А трусы ты мне снимать будешь? А? Я тебя спрашиваю!

Произнося эту тираду, Ксюша наступала на глупо улыбающегося охранника. Антон, смекнув, что лучше держаться в стороне, скрылся за портьерой.

— Но вы же без глупостей, Оксана Борисовна? — заискивающе спросил Толян.

— Болван! — процедила она. — Я кто, по-твоему? Преступница? Арестантка? Я жена твоего босса. Веди!

— Только я проверю, чтобы там никого не было, — обронил на ходу Антон, устремившийся в конец зала.

Официантов нигде не было видно, хотя, должно быть, они подглядывали за происходящим из своих щелей. Как ни странно, это устраивало и Ксюшу, и ее стражей.

Повинуясь приглашающему жесту Антона, Толян повел ее в коридор с дверью, ведущей в комнаты для леди и джентльменов.

— Можешь со мной зайти, — милостиво разрешила Ксюша. — Постоишь у кабинки, чтобы тебе спокойней было.

— Спасибо, — кивнул он.

Дебил. Сам сунул голову в капкан.

Как только они остались в туалете одни, Ксюша сыпанула Толяну в глаза перца, который всё это время держала в кулаке. Ее острый каблук вонзился в его ступню, защищенную лишь мягким мокасином. Толчок в грудь отравил парня к противоположной стене, где он попытался ухватиться за раковину, но промахнулся и сел на пол.

Всё это заняло две или полторы секунды, за которые Толян не успел ни позвать на помощь, ни хотя бы опомниться. Не теряя времени, Ксюша накинулась на него и, схватив за уши, принялась колотить головой о мрамор.

Уже после второго удара из ноздри Толяна потекла кровь, а после четвертого глаза начали закатываться, оставляя на виду лишь бессмысленные бельма.

Не было ничего удивительного в том, что Ксюша так легко одолела охранника. Он не ожидал нападения и был вынужден относиться к ней бережно, тогда как она могла позволить себе самые подлые и болезненные приемы. Оглушив Толяна, она этим не ограничилась, а проворно стащила с ноги туфлю и острым каблуком со стальной набойкой стала долбить его в темя.

Очень может быть, что она попросту убивала его. Ксюша не хотела этого. Но еще меньше она хотела, чтобы убивали или пытали ее.

Убедившись, что Толян не подает признаков жизни, она распахнула его пиджак и выхватила из наплечной кобуры довольно легкий пистолет с удобной рукояткой и непропорционально коротким стволом. Оружие для ближнего боя. Именно из такого пистолета Sig Sauer P320 Ксюшу учил стрелять инструктор, когда Давид решил, что она должна обладать навыками самозащиты.

Едва она успела подготовить пистолет к стрельбе, как Антон, очень правильно подгадавший момент, открыл дверь, чтобы проконтролировать ситуацию. До него было пять шагов — плевое расстояние для стрельбы в закрытом помещении. Первая пуля попала ему в лоб, а вторая уже не понадобилась.

Сделав удивленное и немного обиженное лицо, Антон постоял секунды две, а потом упал ничком, дернулся и застыл. Вокруг его головы расползлась темно-красная блестящая лужа.

Обувшись, Ксюша осторожно перешагнула неподвижное тело. На глаза ей попался официант. Парень, вероятно, только что вышел из укрытия, привлеченный звуками выстрелов. Увидев Ксюшу с пистолетом в руке, он сделал движение, словно собирался убежать, но ноги его приросли к полу.

— Я ничего не видел, — произнес он дрожащим голосом. — Ничего никому… Ни словечка.

По мере того, как Ксюша подходила к нему, он дрожал все заметнее и сильнее. Нижняя губа безвольно обвисла. Его взгляд был прикован к дулу пистолета.

Ксюша остановилась в трех шагах от него. Сумочка, висящая на ее плече, была предусмотрительно раскрыта.

— Деньги есть? — спросила она.

— Что?

Официант не то, чтобы не услышал, он просто не понял вопроса. Его мозг был полностью поглощен одной-единственной задачей — выжить.

— Деньги, — повторила Ксюша, отстраненно поражаясь своему хладнокровию.

Никогда раньше она не убивала людей. А теперь вот сделала это, не моргнув глазом. И парень, трясущийся перед ней, чувствовал, с кем имеет дело.

Цепляясь пальцами за пуговицы, карманы и отвороты жилетки, он стал доставать сложенные и смятые купюры, хранившиеся у него, похоже, повсюду. Денег оказалось больше, чем Ксюша надеялась.

— Клади сюда, — распорядилась она, развернув к официанту сумочку.

— Я ничего не видел… — бубнил он, как заведенный. — Ничего, совсем…

— И меня не видел, — кивнула Ксюша.

— И тебя… вас… Не видел никого.

— Ладно, хватит причитать. — Она поморщилась. — Вывести сможешь незаметно? Не через главный ход. И не через кухню.

— Есть пожарный ход. За складом.

— Показывай дорогу.

Очень скоро, лязгнув засовом, парень отворил дверь, обитую блестящей жестью.

— Вот, — сказал он, трясясь пуще прежнего.

Он выполнил всё, что от него требовалось, и теперь ждал выстрела в живот — туда, куда был направлен пистолетный ствол.

Ксюша поколебалась. Инстинкт подсказывал ей избавиться от свидетеля. С другой стороны, полиции не составит ни малейшего труда выяснить, кого стерегли охранники в ресторане. Как же поступить?

— Скажи честно, — потребовала она, — кто-нибудь еще видел, как я выходила из туалета?

Он быстро закивал, уставившись на пистолет.

— Руслан был со мной. Удрал.

Ответ решил судьбу парня. Искать Руслана по всему ресторану времени не было, а убивать одного свидетеля, когда есть второй, не имело смысла.

— Ладно, — вздохнула Ксюша. — Живи.

Подарив жизнь официанту, она пока что не знала, что делать со своей собственной.