Мой дом в Тренгане стоял на песчаной полосе между рекой Тренганой и Южно-Китайским морем. Я отдыхал там после своей неудачной попытки взобраться на Гору Духов, размышляя, что в дальнейшем я должен более основательно обдумывать мои планы. Сидя на веранде, я лениво глядел на реку. В отдалении я завидел что-то, подсказавшее мне, что, может быть, мои планы уже кем-то обдуманы за меня. Восемь коричневых гребцов, обнаженных до пояса, приближались в белой лодке прямо к моему дому. В лодке был один пассажир, над ней развевался белый флаг без всяких рисунков или украшений, похожий на тот, который поднимают в знак перемирия. Но это просто был флаг султана Тренганы: не фамильный, а его личный. Пассажиром же оказался Абдул, доверенный слуга султана.

Когда лодка причалила к берегу, Абдул подошел к веранде. Не осмеливаясь взойти на нее, он поднес руку ко лбу в знак приветствия и сказал:

— Табек, туан! (Здравствуй, господин!)

— Апа хабар? (Что нового?) — спросил я.

— Султан мау джумпа, туан! (Султан хочет тебя видеть, господин!)

— Байк! (Хорошо!) — ответил я. — Сейчас буду готов.

Гребцы (не знаю, можно ли их так называть, у них вместо весел были шесты) быстро доставили нас к пристани, ближайшей ко дворцу. Это был скромный кирпичный дом недалеко от реки. Дом был обнесен кирпичной оградой с деревянными воротами, у которых стоял на страже привратник. Он меня знал и, когда я подошел, молча проделал салам. Я направился мимо приемного павильона прямо в аудиенц-залу султана и вошел к нему без доклада. Он сидел на красной с желтым подушке и курил местную папиросу, сделанную из грубого табака, завернутого в пальмовый лист.

Спокойно приветствуя меня, он хлопнул в ладоши и приказал появившемуся слуге:

— Бауа туан крази! (Принеси господину стул!)

Принесли стул: жесткий стул с прямой спинкой. Взглянув на него, я сказал: «С вашего разрешения я сяду напротив вас на подушку». И уселся на пол.

Он опять хлопнул в ладоши — резким, властным звуком.

Принесли кофе и печенье. Печенье представляло собой маленькие четырехугольники из сахара и рисовой муки, сахара было очень много, муки очень мало. В кофе было почти столько же сахара, сколько и самого кофе, состоящего, главным образом, из гущи. Султан пил его с очевидным удовольствием.

— Туан, — сказал он, — есть слоны! — И улыбнулся.

Улыбка эта выражала уважение, которое я приобрел тем, что поймал шестьдесят слонов в мою первую большую поездку в Тренгану. Она не только сделала меня знаменитостью в один день, но и доставила мне неофициальный титул «Господин слонов».

— Где? — спросил я.

— В округе реки Тар-пу. Там их десять, а может быть и пятнадцать. Один человек их видел, и еще один и еще один, и все это люди, которые не делают из маленькой правды большой лжи, как большинство моих подданных. Слоны точно есть. И ты, который ловишь диких тварей и которого так же трудно поймать, как тех, кого ты ловишь, здесь, налицо. Это послано мне Аллахом, чтобы я получил слонов. Слоны, я заметил, как ринггиты: у кого их много, тот хочет еще и еще.

— Я отправлюсь и поймаю их, — ответил я.

Он медленно кивнул головой.

— Я возьму с собой, — сказал я, — четырех ваших больших слонов и четырех, принадлежащих Тунку-Безару.

Он опять важно кивнул головой.

Тогда я назначил ему свои условия: он должен был предоставить мне необходимое количество людей. Я обязуюсь поймать все стадо. Всех больших слонов я отдам ему, а всех маленьких возьму себе.

Он принял мои условия. Это был «джентльменский» договор: ничего не было написано черным по белому, никаких специальных оговорок не было предусмотрено, каких животных считать большими и каких маленькими.

Ручные слоны, с которыми мне предстояло работать, были прекрасные экземпляры. Четверо, принадлежавшие султану, были с клыками, и каждый из них вышиной футов восемь или выше. Слоны Тунку-Безара, его шурина, были почти так же велики и все — самцы. Их я поймал в мою первую поездку. Я смотрел на них с авторской гордостью. Со времени поимки за слонами был прекрасный уход и их хорошо приручили. Но было одно обстоятельство, которое могло в моем предприятии представлять опасность для их жизни: эти слоны никогда еще не принимали участия в охоте на слонов. Впрочем, они были очень сильны, вожаки хорошо их понимали, а они отлично понимали своих вожаков. К тому же элемент опасности прибавлял к предстоявшей охоте тот привкус спорта, благодаря которому я с нетерпением ожидал ее.

Я был очень рад в ту минуту, что Тренгана не Сиам. В Сиаме все дикие слоны составляют собственность короля. Горные слоны предоставляются горцам. Те же, которые блуждают в долине, вряд ли могут считаться «дикими». Они находятся под специальным наблюдением правительства. Стадам, которые часто состоят из четырехсот голов, предоставляется бродить на свободе, но они всегда находятся под надзором, и время от времени их окружают и подвергают осмотру. Каждые два-три года происходит большая охота; в это время отбираются слоны с клыками, а остальные отпускаются на развод.

Что касается моего дома, мне оставалось просто запереть дверь: внутри не было ничего такого, что соблазнило бы воров.

Я послал моего боя за реку раздобыть припасов: рису, рыбы и две дюжины кур. Куры продавались дюжинами по доллару, поэтому я накупил сколько мог захватить с собой.

Одежда моя была приблизительно та же, в какой я был у султана. Только сапоги я надел высокие и с двойными подошвами, а кроме того, я взял еще шерстяные обмотки, чтобы надеть на ноги, перед тем как пуститься в джунгли.

Затем я собрал несколько перемен платья, необходимых в этом жарком, но сыром климате. Но самая важная часть багажа — это сетки от москитов. Их я навешивал обыкновенно над матрацем, тоненьким и благодаря этому легко свертывавшимся в трубку, удобную для переноски. Эти вещи всегда следовали за мной, куда бы я ни отправлялся.

Во время моего свидания с султаном мы условились, что я поеду в кампонг по реке Тар-пу на следующий же день, а людей и слонов он отправит мне вслед на второй день после моего отъезда. Я проделал свой салам и переправился через реку к своему дому, чтобы заняться несложными приготовлениями к экспедиции.

На закате следующего дня мы начали путешествие вверх по реке, против быстрого течения. Кроме шести гребцов, которые должны были управлять моей круглодонной лодкой, и рулевого, со мной был только мой китайский бой Хси Чуай. Он служил мне дворецким, лакеем и поваром одновременно. Я устроился на корме лодки под навесом из пальмовых листьев, укрепленным на бамбуковых шестах.

Бой занялся приготовлениями к чаю. Как бы ни было быстро речное течение, я никогда не пил сырую речную воду. Сколько бочек чаю я выпил за свое пребывание на Малаккском полуострове в течение восемнадцати лет, страшно подумать! Плитой Хси Чуаю служил ящик с песком, помещавшийся на противоположном конце лодки. Он воткнул в песок три палки, подвесил к ним котел и развел под котлом огонь. Способ первобытный, но вполне удовлетворительный.

Гребцы ударяли веслами в лад, а рулевой у кормы правил ими. «Оранг камуди» (человек руля) называли его. Он правил при помощи большого плоского шеста, который держал обеими руками. Должность его была ответственная, и я платил ему двадцать пять мексиканских долларов в месяц. Обыкновенные гребцы получали только двадцать. Всем я давал рис, сушеную рыбу и чай. Кроме набедренной повязки, гребцы не носили никакой одежды, по крайней мере во время работы.

Через шесть часов после захода солнца рабочий день был окончен. Лодка остановилась. Я сбросил одежду и кинулся в реку, чтобы выкупаться и поплавать. Мои спутники все поскакали за мной. Все были превосходные пловцы. И естественно, потому что каждого из них в свое время окунули в реку, когда ему еще не было и часа времени. «В мир — и сейчас же в воду» — таков девиз малайца. Зато у моего боя не было страсти к речному купанию. Его пришлось уговаривать. У него «хати сама айам» (куриное сердце) — был приговор малайцев.

После купания лодку вытащили на песок и прикрепили к колу. Поставили на огонь варить рис и начали готовить чай.

Я пил чай с сахаром. Малайцы потихоньку подкрадывались в полумраке к моему бою и просили шепотом: «Дай сахарку!»

На что следовал ответ: «Ступай ешь песок!..»

Во время ужина шутили, смеялись и забавлялись совершенно детскими играми. Когда истощались все игры, я был уверен, что услышу:

— Мэн хобатан, туан! (Поиграй в колдовство, господин!)

Я выучился множеству фокусов, основанных на проворстве рук, когда еще мальчиком служил в цирке. Этим я заслужил большое уважение среди малайцев.

Мои люди собирались в кружок около меня, а я показывал им несложные фокусы с монетой или с тремя картами при свете костра. Раздавались крики изумления. Когда кто-нибудь из них брал не ту карту, которую следовало, его дразнили: «Акаль сам айма!» (Куриные мозги).

— Кончено! — восклицал я и отправлял их на краткий ночной отдых под каянг. Это было нечто вроде навеса из пальмовых листьев. Они возили его с собой свернутым на дне лодки, а потом устанавливали на вбитых в землю шестах. Спали они на другом каянге, разостланном на песке в виде циновки, в то время как я возвращался в лодку, раскладывал там матрац и вешал свою сетку от москитов.

Все мы вставали на заре и плыли по реке до восьми часов утра, когда солнце прогоняло нас на берег; там мы ели и спали до заката солнца. Наше путешествие против течения отняло у нас три ночи.

Когда мы прибыли в кампонг в округе реки Тар-пу, на берегу стояли женщины и дети и громкими криками приветствовали нас. Все они меня знали. Маленькие голые ребятишки бежали перед нами, крича: «Туан датанг!» (Господин приехал).

Старейшина вышел мне навстречу. Он проделал салам, улыбаясь во весь рот.

— Рума апа? (В какой дом?) — спросил я его.

— В мой дом, господин, — быстро ответил он.

Мой бой занял для меня лучший дом в деревне. Прежде чем повесить мою москитную сетку, он вымел пол, дощатый, выструганный вручную и гладкий от времени. Это был великолепный пол, так как в нем не было дыр и щелей. В обычных малайских жилищах в полу проделывают широкие дыры, в которые сбрасывают сор и всякие остатки. Так как дома строят на высоких кольях и под ними помещаются куры и утки, то это устройство очень практично.

Никаких «верительных грамот» у меня с собой не было. Всем было известно, что я приехал от султана и что слово мое — закон. Первым моим приказом я отправил четверых людей набрать ратана для изготовления петель и канатов.

Мои посланные возвратились с полными руками колючих стеблей, из которых многие достигали футов двадцати в длину. Их снесли на реку и там очистили, то есть сняли с них колючую верхнюю кору.

Потом начали готовить петли и канаты. Это было довольно просто. Петли, сплетенные из ратана, были достаточно широки для того, чтобы захватить ногу слона и держать ее, как в кандалах. Другого вида петля (я велел изготовить оба) делалась в виде простого кольца, которым можно было бы охватить обе ноги слона. Ко всем петлям были прикреплены канаты, придерживавшие их. Эти канаты предназначались для того, чтобы, перекинув их через плечи слону, образовать нечто вроде сбруи. Канаты делались из плетеного сырого тростника. Иногда, если стебли были расщеплены или слишком тонки для плетения, они брались вдвойне. Один конец прикрепляли к дереву, и стебли заплетали, как косы, причем туземцы, особенно если их усердие подстегивалось присутствием зрителей, необыкновенно быстро сплетали такую косу в три пряди.

К тому времени, когда прибыли ручные слоны (им пришлось пробираться сквозь чащу джунглей вдоль берега реки), петли и канаты были готовы, и я послал двадцать загонщиков, чтобы зайти в голову дикому стаду — заставить его двигаться по кругу. Этого они должны были достигнуть шумом тамтамов (барабанов). Я предостерег их, что если они хотят остаться в живых, то пусть помнят, что животные не должны видеть их. Я постарался вбить им в головы, что если слоны их заметят, услышат голоса или хруст сухой ветки под ногой, то кинутся в паническом страхе и растопчут загонщиков, те же, кто уцелеет, будут жестоко наказаны султаном за то, что распугали стадо и лишили его слонов.

Выборный от загонщиков выступил вперед, поднес руку ко лбу и сказал: «Господин, мы пойдем, как змея, которая ползет на брюхе!»

— Хорошо, — ответил я, и они отправились на свое трудное и довольно опасное дело.

Мне пришли сказать, что по реке приближается лодка. Я побежал на берег. Четырнадцать сильных лодочников гребли в лад, помогая себе монотонным пением. Лодка быстро неслась против течения. На ней развевался желтый флаг. Это было судно Тунку-Безара — Большого Принца. Он был шурином султана и его премьер-министром. Принца любили, но и боялись во всем государстве. Он был неподкупен в деле правосудия. Я никогда не встречал на Востоке человека веселее, искреннее и великодушнее, чем он. Я был очень рад повидаться с ним. Знакомы мы были много лет. В наших откровенных беседах его любимым вопросом было:

— А что вы думаете об этом?

И я всегда чувствовал, что в моем ответе он видел не столько мое личное мнение, сколько выражение западной точки зрения.

Я нисколько не был удивлен, что перспектива охоты на слонов привела его сюда; с ним была его любимая жена Асай и ее четыре прислужницы.

Я помог Асай выйти из лодки. Она взяла мою руку совсем спокойно, и лицо ее не было закрыто. Мы были старые друзья, часто разговаривали и смеялись.

Малайская любовь измеряется количеством подарков. Однажды Асай показала мне шелковый саронг — прямую малайскую юбку, которую принц подарил ей и которая, по ее словам, стоила сто пятьдесят долларов. Первая жена не могла похвалиться таким же ценным даром. Я плохой знаток женских туалетов, но даже я видел, что это очень красивая вещь. Шелковая ткань была малайского красного цвета с желтым и лиловым и расшита узором из золотых нитей; узор шел кольцами. И сейчас, хотя она приехала на окраину джунглей, ее баджу (кафтан) застегивался тремя брошками в виде пряжек, называющимися «крузанг» и сплошь усыпанными брильянтами.

С приездом Большого Принца весь кампонг пришел в неописуемое волнение. Старейшина приказал установить открытую беседку и велел женщинам приготовить пир. Охота на слонов становилась торжеством.

Я собрал погонщиков и держал перед ними длинную речь. Суть ее заключалась в том, что каждый ручной слон должен был везти трех человек: своего погонщика и двоих охотников, которые будут вязать дикого слона.

Достигнув окруженного стада, вожаки должны были работать попарно. Им предоставлялось выбрать какого-нибудь слона и осторожно, так чтобы не напугать остальных, отогнать его от стада прочь, поближе к какому-нибудь дереву. Тогда ручные слоны, на которых они ехали, должны были удерживать его с обеих сторон, пока двое охотников соскочат на землю, опутают слону ноги и привяжут канаты к высокому дереву. Погонщики хорошо поняли мои указания, но и для слонов, и для охотников надо было устроить репетицию — генеральную репетицию, так сказать, со всеми костюмами и бутафорскими принадлежностями.

Приготовления к этой пробе были очень забавны. Место для нее мы выбирали так тщательно, словно для цирковой палатки. Оно находилось как раз напротив праздничной беседки. В беседке, усевшись на циновке на корточках, расположился Тунку. За ним так же уселись Асай и ее четыре прислужницы. Из уважения к их великой скромности, их отделили занавесками, сделанными из материи, предназначенной на саронги, но эти занавеси были отдернуты в стороны.

Я выбрал самого понятливого из ручных слонов и поручил ему роль «дикого слона». Его загнали спиной к дереву, и к его очевидному изумлению два других слона сжали его по бокам. Тогда я приказал людям, которые должны были спутать ноги слона, соскользнуть наземь. Соскользнуть со спины слона — вещь нелегкая. Малайцы свалились как мешки. Из беседки послышался женский смех.

— Тидак байк! (Не годится!) — воскликнул Большой Принц. Он трясся от хохота.

— Чобы лаги! (Еще раз!) — закричали женщины.

Я решил, что если этот трюк удастся моим малайцам при таких условиях, то целые стада диких слонов их уже не испугают. Я крикнул им: «Держитесь за веревки от седла!»

Вторая попытка удалась отлично. Они соскользнули на животах и отпустили веревки, как только коснулись земли. В первый же раз, как только «дикий» слон приподнял ногу, вокруг нее захлестнулась петля, и сейчас же конец петли прикрепили к дереву. Тут требовались быстрота и ловкость. Малайцы были грациозны, как кошки. Весь день мы посвятили этой репетиции, занимались с животными, пока все не пошло без сучка и задоринки. И весь день, кроме часов величайшего зноя, наша публика в беседке смотрела на представление и шумно одобряла нас. Не думаю, чтобы люди чувствовали усталость: они были счастливы, как играющие дети, которыми любуются взрослые.

На другой день после нашей репетиции мы на рассвете тронулись в путь. С нами было пятьдесят пеших загонщиков, которые должны были окружить дикое стадо и держать его.

Несмотря на ранний час, Тунку-Безар встал проводить нас.

— Подумали бы вы, да поехали бы с нами! — крикнул я ему со своего слона.

— Если я проедусь на слоне, — ответил он, — я целый месяц не в состоянии буду есть!

Это верно, — сказал я. — Помню, как я в первый раз ехал на слоне. Это было в цирковой процессии. Я сидел в великолепном паланкине. И мне было так дурно, что одной из цирковых наездниц пришлось поддерживать мне голову. Публика думала, что это любовная сцена.

— Здесь нет цирковых наездниц, — заметил принц, — и вы меня не заманите на слона!

Между верблюдами попадаются хорошие и плохие для езды; слоны все плохие.

Поездка на слоне — самая несносная поездка в мире. Шкура слона никуда не годится. Она так широка для него, что скользит и свисает при каждом его движении. Кроме того, поступь слона — пытка для наездника. Поездка в маленькой лодке по бурному морю не так губительна для пищеварения. В цирке женщины, которые ездят на слонах, посылая публике воздушные поцелуи, требуют добавочной платы; они ее заслуживают.

На этот раз я уселся на слона позади вожака. Двое людей, которым предстояло спутывать слона, поместились за мной. Остальные слоны следовали вереницей.

Проехав часа два, мы увидели наших загонщиков. Я отдал приказ «полного молчания» и выстроил в линию пятьдесят человек, которые должны были окружить диких слонов. Я скомандовал им расширить круг за «анак сунгай» (маленькая речка), откуда хотел начать ловлю, и дал им полчаса на то, чтобы установить круг. Время они прекрасно считают по солнцу — по изменению солнечного света, проникающего сквозь густую листву, и по углу падения и отражения лучей на листьях. По прошествии получаса они должны были начать смыкаться очень медленно и, главное, без всякого шума. Но если бы, несмотря на все предосторожности, слоны все же испугались и побежали по направлению к ним, им следовало бы начать бить в тамтамы, кричать и отгонять их. После этого наставления я отправил их.

Когда я высчитал, что они уже успели окружить животных, я подал сигнал, и мы тронулись вперед. Восемь ручных слонов были вытянуты колонной почти в прямую линию, каждый на расстоянии футов в десять от другого. Всего у нас получился фронт в восемьдесят футов. В таком порядке мы дошли до стада. Я насчитал двенадцать взрослых слонов и пять молодых, между ними одного сосунка.

Когда мы приблизились, старый самец повернулся и посмотрел на нас. Остальное стадо стояло неподвижно, ожидая его первого движения. Ни один не издал ни малейшего звука. Медленно мы стали продвигаться среди них. Вожакам было внушено начать ловлю с самок и детенышей: обыкновенно в девяти случаях из десяти молодые слоны первые начинают панику и кидаются в разные стороны.

Я приказал следующему за мной погонщику начать со старого самца, который теперь стоял подняв голову, навострив уши, глухо ворча. Он был в бешенстве. Заворочал головой, сильно постучал хоботом о землю и резко протрубил. Мы пробились среди остального стада. Я говорил раздельно, пониженным голосом, отдавая приказания тому погонщику, который должен был работать вместе с моим. Постепенно нам удалось окружить слона с двух сторон. Я тихо сказал ближайшим погонщикам:

— Йага, диа мау бер-пранг! (Берегитесь, он будет драться!)

Перед схваткой со старым самцом я уже больше не мог обращать внимания на остальных. Мне оставалось только надеяться, что они исполнят все мои указания.

К этому времени круг загонщиков приблизился к нам. Они стояли с вытаращенными глазами, готовые каждую минуту взобраться на дерево в случае, если бы началась паника.

Когда мы с двух сторон окружили старого самца, он вдруг повернулся и хотел вонзить свои клыки в того слона, который был налево от меня; но в одно мгновение, быстрее молнии, тот нанес ему сильнейший удар хоботом, заставивший его остановиться. В ту же секунду мой слон ударил его клыками в грудь. Я закричал второму погонщику, чтобы он повернул своего слона и заставил его драться. Старый слон одновременно и хрипло ворчал и трубил, бешенство и страх слышались в этих звуках, в то время как оба ручных слона без перерыва то вонзали в него клыки, то колотили его хоботами. Убедившись, что слон уже не в состоянии заметить того, что делается на земле под его ногами, я сказал моим охотникам: «Скорей слезайте, спутайте ему обе ноги, привяжите его к дереву!»

Ручные слоны, прижав головы к шее дикого слона, удерживали его, пока мои люди соскользнули на землю, накинули петли на его задние ноги и привязали его к дереву. Дело опасное, но оно потребовало всего нескольких минут. Сперва один, потом другой крикнули:

— Хабис, туан! (Готово, господин!)

Ручные слоны в последний раз хорошенько стиснули своего противника и отошли в сторону. Он рванулся за ними вперед и упал на колени, трубя от бешенства и ужаса и изо всех сил натягивая державшие его канаты. Но порвать сырой ратан невозможно.

Теперь я мог подумать и об остальном стаде. Наш самец был единственным, выказавшим воинственность характера; остальные сбились в кучу в полнейшем недоумении; это сделало их поимку легкой. Погонщики и вязальщики делали свое дело хорошо и быстро.

Загонщики начали пробираться ближе и тесниться к нам. Им хотелось видеть добычу.

Но я крикнул им: «Стоп! Не подходите близко и стойте смирно!»

Мне надо было осмотреть канаты и петли: убедиться, что все надежно. Связаны были все слоны, кроме четырех детенышей: они все равно не ушли бы от своих матерей. Когда я удостоверился, что ни один из пойманных слонов не сможет вырваться и освободиться, я позволил людям подойти ближе. Одного из ручных слонов я отправил обратно с донесением к Тунку-Безару. Я велел передать ему, что охота была очень успешна, и прибавить, что я не скоро еще попаду к нему, так как у меня очень много дел.

Наша добыча состояла из трех самцов и девяти самок, вполне взрослых, одного сосунка, одного пятилетка и двух слонят поменьше. Самки были приблизительно футов по семи с половиной высоты. Большой старый самец был ценным призом; клыки у него были длиной фута в четыре.

Я отправил людей вырубить часть деревьев. Надо было построить загон, чтобы в нем поместить слонов и некоторое время их тут и держать. Люди вырубали чащу своими парангами — короткими, прочными ножами. Работа была тяжелая. Раньше чем они кончили ее, я скомандовал:

— Довольно работы на сегодня; пока диких слонов будут держать деревья. Домой!

Не было ни одного циркового парада, который мог бы сравниться с нашим торжественным возвращением в кампонг. Ручные слоны шли вереницей один за другим. За исключением моего слона, все они везли на своих спинах все количество людей, какое только могло там уместиться. Мой слон шествовал впереди всех, а перед ним в виде авангарда шли пешие охотники; они смеялись, пели, кричали и били в тамтам. Вся деревня высыпала к нам навстречу. В эту ночь не спал никто. Устроили целое празднество. Началось с роскошного пира: подали рис, рыбу, кур и как особое лакомство уток, жаренных на углях, причем вместо вертела служил сахарный тростник. Все это приготовили женщины. Они и прислуживали, но принимать участие в трапезе вместе с мужчинами им не дозволялось. Тунку-Безару и мне подавали первым. Мы сидели на циновках на корточках. Нашу еду подавали на тарелках: их привез с собой Большой Принц. Особе его ранга не подобало есть с листьев, как ели остальные пирующие. Впрочем, ел он руками, в этом не было ничего необычайного. Он ловко скатывал из риса шарики и отправлял их себе в рот. Я сам научился этому искусству после долгой и усердной практики. Дичь и птиц мы раздирали руками и обгладывали кости. Никогда я не ел ничего вкуснее! Пили мы воду и чай из кокосовых чаш, спиртных напитков никаких не было. После трапезы началось пение. Один особенный мотив пели всю ночь напролет. Голоса поющих повышались и понижались в бесконечно монотонном однообразии. Большой Принц объяснил мне, что это была любовная песня. Мне после трудной работы это казалось каким-то с ума сводящим жужжанием.

На следующий день тридцать человек под наблюдением старейшины отправились обратно на место поимки слонов, чтобы окончить вырубку чащи и построить загоны для стада, в которых животные будут содержаться и приручаться.

Тунку-Безар непременно хотел видеть мою добычу, но вместе с тем ни за что не хотел ехать на слоне. Он был грузный человек и не слишком подвижный: пройти пешком это расстояние для него также было бы немыслимо. Поэтому я постарался наспех устроить два паланкина. Из бамбука сплели два грубых кресла и привесили их к двум параллельным шестам. Такие паланкины употребляются в некоторых местностях Китая. Я выбрал шестнадцать человек носильщиков — по восьми на каждого из нас, причем восемь самых сильных для Тунку. На сиденья положили подушки. Носильщики двигались легко и быстро. Легкое покачивание было даже приятно, и Тунку решил, что я изобретательный человек.

Когда мы пришли на место, Тунку был изумлен количеством пойманных животных и проделанной за такое короткое время работой.

Почва под деревьями, к которым были привязаны слоны, была вся взрыта и истоптана. Все они натягивали свои канаты, ревели, испускали трубные звуки и гневное ворчание. А детеныши гуляли тут же, совершенно невозмутимо и безмятежно.

Тунку слез со стула и протянул одному из маленьких банан. Тот жадно съел его. Тогда Тунку попросил подать ему вареного риса. Ему принесли рис, и он стал кормить с ладони слоненка. Слоненок, очевидно, находил эту новую пищу восхитительной. Большой Принц был счастлив, как ребенок.

— Смотрите! — восклицал он. — Он думает, что я тоже слон! Он доверяет мне!

Может быть, это было и так, но мать слоненка не разделяла этого доверия. Она испустила предостерегающий крик, обращаясь к своему детенышу. Он не обратил на это ни малейшего внимания.

Но больше всех очаровал Тунку сосунок, которому он принес молока и в ведре размешал его с теплой водой, потом окунул хобот слоненка в молоко и затем сунул ему в рот. Слоненок наполовину понял в чем дело. Он обсосал хобот, но вместо того чтобы проглотить жидкость, выпустил ее опять через хобот и обрызгал принца. К счастью, тот снял свой баджу и стоял в одном саронге и широких китайских шароварах. Молоко потекло по его коричневому телу.

— Смотрите! — воскликнул он. — Он думает, что у меня тоже шкура.

Я никогда еще не видел его в таком восхищении. Он отвел меня в сторону.

— Я думаю, — сказал он, — что слоненок смешнее обезьянки, если бы подарить его Асай, это прогонит от нее все печальные мысли.

— Верно, — согласился я. — Это смех на четырех ножках. Он по условию принадлежит мне. Но первым идет султан. Если он позволит, чтобы слоненка получила Асай, он будет ее.

— Отлично, — ответил он, — там посмотрим!

Тем временем тридцать человек, которых я послал утром на работу под наблюдением старейшины, трудились вовсю. Некоторые из них распиливали срубленные деревья на бревна для постройки загонов, другие собирали пальмовые листья для «атапа» (крыши), а десяток малайцев заготовляли кокосовые орехи, мягкую кору и банановые растения на корм слонам.

Работа шла так хорошо, что я оставил их под надзором старейшины и вернулся в кампонг с Тунку-Безаром. Я объяснил ему, что пройдет по крайней мере неделя, пока мы устроим животных в их помещениях. Он решил не дожидаться этого, а возвратиться в куалу на следующий день.

Я был в числе провожавших его на берег реки и присутствовал при торжественном отплытии принца и его дам.

— Саламат джалан! (Счастливого пути!) — долго кричали мы им вслед.

Асай на прощание крикнула:

— Когда вы мне привезете моего слоненка?

— Ини мингто (На будущей неделе), — ответил я.

Я отвечал несерьезно, да и она не принимала моего ответа буквально: просто она увозила с собой приятное ожидание.

Загоны были готовы, и я решил начать со старого самца и его первого перевести в закрытое помещение. Я нашел его в состоянии «воинственного безумия». Глаза у него были налиты кровью, и он не переставал угрожающе реветь. Он был слишком опасен для того, чтобы его связывать, опасен и людям и ручным слонам. Я счел лучшим оставить его привязанным к дереву еще на день-два и испытать на нем действие голода и одиночества…

Пока что мы загнали более спокойных животных в сараи. Для этого мы употребляли следующий способ: подводили двух ручных слонов к дикому; они с обеих сторон сжимали шею пленника в то время, как мы привязывали ему веревку к задней ноге. Только разъяренному старому слону мы сочли необходимым связать сразу обе задние ноги. Потом животное отвязывали от дерева. Десять или двенадцать человек держали веревку от задней ноги, и эта веревка должна была служить якорем в случае сопротивления. Один ручной слон шел впереди пленника, чтобы помешать ему кидаться вперед, другой — сзади, и с каждой стороны тоже шли ручные слоны. Ручные слоны подталкивали пленника и ударяли его клыками, а если он упрямился, то слон, шедший позади него, изо всей силы ударял его головой в зад, и тот невольно от толчка летел вперед.

В общем, со стадом справиться нам было совсем не трудно. Две или три самки попробовали бороться, но ручные слоны быстро усмирили их. Мать сосунка упиралась сильно. Людям пришлось колоть ее заостренными шестами, а шедшему за ней слону приходилось изо всей мочи толкать ее. Слоненок все это время веселился и играл: очевидно, вся процедура казалась ему очень занимательной. Когда все остальные животные уже находились в загонах, мы решили взяться за старого слона. Шел уже четвертый день, как он был пойман. Он был голоден и томился жаждой. Мы не давали ему пить. Он рвался и старался ударить всякого, кто подходил к нему. Слон то вставал, то падал на колени, рыл клыками землю и натягивал изо всех сил канаты, спутывавшие его задние ноги. Он совершенно изнемогал, и как это ни жестоко было, но я добился того, чего хотел: не мог же я рисковать жизнью моих людей. Я решил не действовать с ним наудачу и выждать, пока его ярость пройдет от усталости.

Я приказал поставить перед ним одного из ручных слонов, чтобы отвлечь его внимание, в это время два других слона набросились на него сбоку и свалили его на землю.

Он тяжело рухнул на землю, дыхание у него перехватило. Четверо людей бросились к нему с плетьми из ратана и били его минуты три. После этого слону дали подняться. Он, шатаясь, встал на ноги и стоял ошеломленный; его голова качалась из стороны в сторону. Я подал сигнал, и опять его свалили и начали бить. На третий раз, когда побои еще сыпались на него, он вдруг испустил рев, страшный рык, и уступил. С него довольно было наказания: сопротивление его было сломлено.

Я приказал, чтобы ему дали встать. Все его огромное тело тряслось, но по взгляду его маленьких глаз я понял, что вряд ли безопасно прибегнуть к обычному способу загона в сарай, и выбрал другой способ, более медленный, но и более надежный. Мы врыли в землю двойной ряд столбов, начиная от того места, где он стоял. Каждый был от другого на расстоянии обычного слонового шага — шесть футов в длину, и они чередовались в шахматном порядке.

К этим столбам привязали ноги пленника. Один ручной слон стоял впереди него, другой сзади. По сигналу люди быстро отвязали его левую переднюю ногу и правую заднюю, дернули за веревки и привязали их сразу к столбам, вколоченным на шесть футов впереди тех первых столбов. Проделав это, таким же способом передвинули на один шаг вперед его правую переднюю ногу и левую заднюю. Старый слон шел, сам того не желая. Хобот его качался взад и вперед, но он был слишком обессилен для того, чтобы управлять им по собственной воле. Он не переставал глухо рычать.

Через два часа слон очутился в крытом помещении. В земляной пол вколотили два длинных, тяжелых столба. Между ними поместили его голову, и затем столбы связали между собой верхушками. Столбы крепко держали слона позади ушей. У него не было ни сил, ни охоты сопротивляться. Под брюхом у него тоже привязали в длину шест, устойчиво прикрепленный снизу. Кроме того, поперек этого шеста укрепили еще две палки: одну позади передних ног слона, а другую впереди задних. В первый раз за всю его долгую жизнь он оказался беспомощным. Он мог приподнимать ноги и немного двигать ими взад и вперед, мог делать что хотел хоботом, но это и все. Лечь или сделать несколько шагов было невозможно.

Когда мы привели все в надежный порядок, его худшие мучения кончились. Ему налили питьевой воды в колоду, которую поставили прямо перед ним. Он жадно погрузил в воду свой хобот и выпил не отрываясь пятьдесят галлонов (пятнадцать ведер). Потом он начал обливаться водой, поливая из хобота себе спину и повизгивая от удовольствия. Это было началом его примирения с жизнью, довольно быстрого, по правде сказать. Ему набросали свежих банановых побегов, зеленой коры и кокосовых веток. Никогда еще ему не приходилось так пировать.

Тело его было сплошь покрыто ранами, но, кажется, они ему не очень докучали. Хоботом набросал он на них земли, чтобы предохранить их от мух; они начали уже заживать. Я приказал, чтобы его разодранную кожу натерли марганцевым кали, я начинал чувствовать к старику уважение и даже восхищение. Как все его сородичи, он уступил физическому страданию, но не так скоро, как обыкновенный слон…

Работа моя была в разгаре, как вдруг прибыл посланец с письмом от Джона Андерсона, находившегося в то время в Сингапуре. Он просил меня понаблюдать за отправкой морем партии животных, которых из Сиама надо было переправить в Испанию. Поручение было очень ответственное и важное. Я видел, что наш старейшина отлично справляется со слонами. Поэтому я поручил ему смотреть за животными во время моего отсутствия, чтобы люди хорошо кормили, мыли и вообще ухаживали за слонами и особенно заботились о маленьких слонятах.

Он дотронулся рукой до лба и сказал торжественно:

— Господин, с ними будут поступать как с единственными сыновьями!

Я решил отправиться в куалу и попросить Тунку-Омара поехать вместо меня присмотреть за воспитанием слонов; он был со мной во время моей первой охоты и хорошо знал, что делать с неприрученными животными. Прибыв в куалу, я прямо направился к султану. Он осыпал меня поздравлениями. Я ему рассказал все с начала до конца. Он хотел знать все подробности.

— Еще! — потребовал он. — Расскажи еще!

Я объяснил ему, что у меня очень мало времени, так как мне предстоит работа для сиамского правительства.

Это произвело на него сильное впечатление, но все-таки он не отпустил меня, пока я ему не повторил всего про старого слона, о котором Тунку сказал:

— Иту гаджа баньяк джахат: диа би-кин сюза (Этот слон очень плохой: он наделает беды).

Я уверил его, что животное никакой беды уже не наделает, что с ним справились и что это великолепный экземпляр. По-моему, ему было между сорока пятью и пятьюдесятью годами: я основывал свое мнение на его впалых висках и на том, как выглядели его уши. Они были очень откинуты назад и ободраны на краях, со многими рубцами — следами былых битв. Один из его клыков имел почти четыре фута в длину, а другой четыре фута два дюйма. Рост его был девять футов, восемь и три четверти дюйма, а весил он полных три тонны.

Я предсказывал, что он станет вполне ручным. Это предсказание блестяще оправдалось впоследствии. Я много раз видел старого слона перед моим отъездом в Америку. У него оказался кроткий характер, и он был совершенно доволен своей новой жизнью. Он сделался государственным слоном. Султан прозвал его Чантек-Куат, что в переводе значит «красивый и сильный». Надеюсь, что ему еще много лет предстоит «покрывать славой» государство Тренгану.

Он был единственным из всего стада, которого султан сохранил за собой. Остальные, кроме маленьких слонят, отошедших по уговору ко мне, были разделены между Тунку-Безаром, младшими принцами и наследником Раджа Муда, в то время тринадцатилетним мальчиком. Отец подарил ему двух слонов. С собственными двумя слонами он сразу стал необычайно важной особой.

В конце беседы я намекнул султану о желании Тунку-Безара получить маленького слоненка. Большой Принц, вероятно, уже подготовил почву у султана, потому что тот ответил мне:

— Этот малютка-слоненок просто околдовал его. Отдай ему слоненка.

И вот младенец из джунглей, когда его окончательно отняли от матери, проводил почти все свое время на террасе дома Тунку. Он бегал вверх и вниз по ступеням и визжал от удовольствия. Слоненок считался любимцем Асай, он как собачка следовал всюду за самим принцем. Тот играл с ним целыми часами и даже позволял ему входить в дом. Вероятно, «ребенок» в настоящее время уже вырос и лишился этой привилегии, так же как и своего мягкого красного ошейника из плетеного ратана, обернутого материей.

Тунку-Безар любил разговаривать со мной о слонах. Они чем-то притягивали его и занимали его воображение. Как-то он спросил меня:

— Но почему же, когда загоняют дикое стадо, слоны не стаскивают людей с ручных слонов? Ведь они ломают ветки деревьев, почему же им не сбросить человека на землю и не растоптать его, ведь они могли бы это легко сделать?

Этот вопрос я часто задавал себе сам. Я не могу на него дать ответа. Все, что я знаю, — это что человек, который сидит на спине ручного слона, остается посреди дикого стада в полнейшей безопасности.

Если бы это было не так, старый слон не выпустил бы меня живым, и эта история не была бы написана.