1. Грейс

Харрис арестовал Билли еще утром. Когда Грейс вернулась с работы, окна трейлера были темны и все в доме осталось на своих местах, как прежде. Только Билли нет, и он не придет. Возможно, никогда. Надо бы разжечь камин – на случай, если ночью похолодает, но она никак не могла собраться с духом. Не могла заставить себя подняться со стула. Сначала была уверена, что с ним не случится ничего дурного, – слепая материнская надежда в чистом виде. Неспособность взглянуть правде в лицо. Придется привыкать к новым ощущениям. Думала, ты идешь на большие уступки, но это ничто в сравнении с тем, что еще предстоит.

Она всегда считала – непонятно с чего, – но всю жизнь была уверена, что рано или поздно обязательно появится кто-то, кто позаботится о ней, как она сама заботилась о других – о матери, Верджиле, о Билли. Однако по сей день что-то никто не объявился. И непохоже, что объявится в скором времени. Видимо, она сама приняла то единственное неправильное решение, не пожелав бросить Верджила, уехать отсюда и от него туда, где ее сын, возможно, вырос бы совсем другим человеком, и в результате теперь она потеряла Билли.

Все ради Верджила. В том, что Билли кончил именно так, сплошь ее вина, ее неправильный выбор. Твои три семестра в колледже – давно ты перестала напоминать об этом всем и каждому? И колледж ты тоже бросила из-за него – Верджила, потому что муж не мог в одиночку оплачивать семейные счета. И все обижался и ворчал, когда, мол, это баловство окупится. Но ты не расслышала самый первый звоночек. Мне было двадцать два. Маленький ребенок на руках, в Долине депрессия. Чудо, что вообще удалось проучиться хоть сколько-нибудь. Сейчас, оглядываясь назад, она подумала, что в прошлом была куда храбрее и самостоятельнее. И это тоже отрезано и выброшено. Научиться чему-то в жизни можно только на своей шкуре – ты так ничего и не поймешь, пока не начнешь сам принимать решения. К добру или не к добру, но тебя, такого как есть, формируют люди вокруг. Верджил подточил ее, как река подтачивает берега, эдакая постепенная эрозия. Убедил бросить учебу, уговорил устроиться на работу, которую она ненавидела, он быстро разобрался, что женой легко можно манипулировать, можно вынудить ее содержать никчемного мужа. Маленькое чудо, в их-то кругу, но он как-то справился – за счет жены, а теперь вот и сына. Всего-то и надо было, что врать каждый день, будто бы ищет работу, а в те редкие моменты, когда и впрямь работал, тратить заработанное на себя, вместо того чтоб приносить получку домой. Она вспомнила, как обалдела, увидев в налоговых документах, сколько на самом деле получал Верджил, – до семьи доходили крохи.

Сейчас про это совсем тошно думать. Целиком и полностью ее ошибка, на Верджила не свалить. Она должна была раскусить его давным-давно. Ей просто не приходило в голову, что человек может настолько бесстыже манипулировать близкими.

А ведь есть еще и Харрис. Он тысячи раз предлагал себя, а ей надоело, а теперь, когда надоело ему, ей вдруг отчаянно захотелось Харриса. Грейс не любила признавать такие вещи, но ведь это правда, человек действительно так устроен – больше всего хочется именно того, что недоступно. Верджил вечно вынуждал ее сомневаться в его чувствах, заставлял ревновать, и в итоге она за ним бегала и добивалась его. А Харрис всегда был абсолютно откровенен.

Опять затошнило, от одних только мыслей. Она сама спустила в унитаз собственную судьбу и заодно судьбу Билли. Глубокий вдох. Конечно, это несправедливо. Труд всей твоей жизни, твое дитя. Но она не так уж стара. Вполне протянет еще лет тридцать-тридцать пять. Неплохая перспектива. Нужно обрести новые цели. Прекратить жить для других. С тех пор как Билли решил застрять в Бьюэлле, большую часть времени она только и делала, что тревожилась о нем, а за собой совсем перестала следить. Опустилась совершенно. У других женщин тоже есть сыновья, но они как-то справляются. Билли загнал ее на эти американские горки. Вверх и вниз и опять вверх. А сейчас вот вниз. Но он не нарочно. Просто так уж он устроен.

Надо взять себя в руки. Нечего жить для других. О господи, подумала она, я не должна сейчас думать о таких глупостях. Но не могла ничего поделать, тем не менее. Билли сделал то, что сделал, и тут уж ничего не изменить. Она должна жить дальше.

В холодильнике нашлись апельсиновый сок и бутылка водки, и она сделала себе большой стакан “отвертки”. Адвокат ей не по карману, во всяком случае хороший. Если прекратить платить за дом, может, и удастся накопить, но все равно потребуется несколько месяцев. К тому времени будет поздно. Надо было довериться Харрису. Общественный защитник, а что. Грейс покачала головой. Нет, она немедленно прекращает тратить деньги. Начинает копить. Пускай она потеряет дом, но не оставит сына в руках общественного защитника. С таким же успехом можно просто отказаться от суда.

Так, не беги впереди паровоза.

Она вышла на заднюю террасу, прихватив с собой бутылку и сок, прихлебывая коктейль, смотрела, как постепенно темнеет небо. Когда же это было? Три года назад, а будто вчера, она советовалась с Харриет, директором Кризисного центра, насчет того, что надо сделать, чтобы получить должность консультанта. Или социального работника, неважно. Они тогда сели рядышком и подробно все записали. Учеба, колледж, вот к чему свелась основная задача. Это основной барьер, и ты должна его взять. Это так просто, уверяла Харриет, потом просто добавляешь к имени пару букв, ВА, МА, да неважно. Но без этого так и будешь копаться в дерьме. Лучше, конечно, магистр. Заметив, должно быть, выражение лица Грейс, она улыбнулась и весело пожала плечами. Послушай, мы же все равно стареем, независимо от того, на что решаемся. Стареем-то мы в любом случае.

Так, надо добавить. Небо окончательно потемнело, одна за другой зажглись звезды. Она вспомнила, как Верджил выдал ей как-то, это был выпускной год Билли, они смотрели футбольный матч, Билли только что выиграл очко для “Иглз”. А классного парня мы вырастили, да? Так прямо и заявил. В тот момент, пожалуй, ее глаза начали открываться – какие могли быть мы в том, что касалось воспитания Билли? Она одна тянула эту лямку с первого дня вплоть до того самого момента на стадионе и предполагала, что Верджил понимает: погонять мячик с пацаном часок раз в неделю не означает воспитывать ребенка. Так или иначе, именно тогда на трибунах ее влюбленность в Верджила начала потихоньку растворяться, хотя до окончательного финала прошло еще три года. Нынешняя неприязнь Билли к отцу ей даже отчасти доставляет удовольствие. Какой же ты бываешь мелочной, однако.

А кем бы ты сейчас была, прими тогда предложение Бада Харриса? Уже отработала бы шесть лет на государственной службе, гарантированная пенсия, медицинская страховка. Билли вырос бы в большом городе, далеко от здешнего болота. Нет, подумала она, ты не могла. Ерунда это все, не могла ты тогда принять такой подарок.

У тебя были собственные надежды, грандиозные. Не на себя, нет, на Билли. Думала, он особенный, мечтала, что сын вырастет тем, кем на самом деле не был и не мог стать. Вечно с тобой одна и та же история. Любовь застилает тебе глаза, мешает видеть правду. И теперь.

Ладно, будь что будет. А ты должна сделать все, что сможешь, и точка. Грейс посидела еще немножко, поплакала. И довольно, скомандовала она себе. Вставай. Хватит пить. Решительно швырнула бутылку через перила террасы в палисадник, прямо на грядки.

А потом к дому подъехал пикап, сначала она увидела свет фар, а следом и сама машина остановилась во дворе. Торопясь выяснить, кто же это, Грейс даже запнулась на пороге. Перед входной дверью стоял Харрис, в форме.

Он сразу заметил, что она плакала, обнял, и она тесно прильнула к нему.

– Зайдешь в дом?

– Давай сначала расскажу тебе кое-что.

Грейс поняла, что сейчас услышит страшное.

– В таких серьезных случаях это стандартная процедура, его увезли в Фейетт. Я заставил его помыться и побриться, перед тем как фотографировать, потому что, скорее всего, уже завтра утром его фото появится в газетах.

– А как вообще?

– Не в нашу пользу. По крайней мере, пока он не начнет говорить, не расскажет, что именно произошло.

– Фейетт – это новая тюрьма, – пробормотала она. И заставила себя уточнить: – Та самая, где все охранники обколотые.

– Билли сумеет за себя постоять. Он здоровый парень, и с ним не захотят связываться лишний раз, даже в таком месте.

– Его не выпустят под залог?

– Решающее слово за окружным прокурором.

– Сейчас я жалею, что не голосовала за Сесила Смолла.

– Я тоже, – вздохнул Харрис.

– Для них это ведь просто большая игра, да? Они и понятия не имеют, что творят с судьбами людей.

– Да. Думаю, им это не приходит в голову.

Грейс рассеянно поставила стакан на перила террасы, потом опять взяла и прикончила одним глотком. – Ты ни в чем не виновата. Ты сделала больше, чем любая другая мать.

– Всего один неверный шаг, но я совершала его каждый день.

– Некоторые люди всю жизнь так и живут.

– Ну да.

– Что ты пьешь?

– “Отвертку”.

Короткая пауза.

– Хочешь?

– А для взрослых что-нибудь есть?

– Поищем.

– Ну тогда пропущу стаканчик.

– Мне надо отыскать бутылку, серьезно. Только что зашвырнула ее в огород.

– Я достану, – расхохотался он.

Они вошли в дом, Харрис с фонариком в руках выскочил на минутку на задний двор и вернулся с бутылкой. Потом он стоял, глядя в окно, а может, на их отражения в оконном стекле, пока она готовила выпивку.

– Ты помидоры уже посадила?

Грейс кивнула.

– Я свои тоже скоро высажу. Надеюсь.

Она опять кивнула и протянула ему стакан. Харрис сделал глоток, улыбнулся. Среднего роста, среднего веса, да вообще весь средний, а здесь, в ее кухне, он казался даже маленьким в своей полицейской форме. Но на людей он производил совсем иное впечатление, даже в битком набитой комнате вокруг него образовывалось почтительное пустое пространство, он умел так себя поставить. Но сейчас, даже с оружием на поясе, это был просто Бад Харрис. В этом весь Харрис – терпеть не может строить из себя кого-то. И этим он отличается от Верджила, который рассуждает о чем угодно, выпендривается, вечно все и всех оценивает, даже если при этом мило улыбается. И это тоже никогда прежде не приходило ей в голову.

– Чувствую себя полной идиоткой из-за того, что наговорила тебе вчера, – сказала она. – Я была не в себе, но понимаю, это не оправдание.

– Я себя чувствую так каждое утро, – усмехнулся он. – Давай присядем.

Они устроились на диване в гостиной, она с краю, а он примерно посередине.

– Можешь подсесть поближе, если хочешь.

Он так и сделал, и они тихо посидели, держась за руки. Он поправил кобуру, чтобы не впивалась ей в бок, прикрыл глаза и положил голову ей на плечо. Тело его расслабилось и обмякло, как будто они только что занимались любовью. В комнате темно, но они не зажигали свет. Грейс разглядывала Харриса как в первый раз. По-своему симпатичный, вытянутое лицо, подвижная мимика. Из него получился бы отличный клоун, он запросто мог состроить любую рожицу, забавный парень. Она ласково провела ладонью по его макушке, короткий ежик волос по бокам и сзади. Большинство мужчин его возраста предпочитают отрастить волосы подлиннее и зачесывать как-нибудь похитрее, скрывая намечающуюся лысину. А он каждую неделю стрижет себя машинкой. Как будто ему нечего скрывать. Однажды Грейс предложила ему брить голову, как коп в сериале, но он отказался, сказал, дескать, это пижонство.

Наверное, это зов тела, собственное тело подталкивает тебя, понимая, что тебе нужен кто-то, кто позаботится о тебе. Тело очень прагматично. Но не сердце. Нет, это что-то другое. Когда его дыхание касалось ее шеи, по телу пробегали мурашки. Она опустила ладонь на его ремень, но Харрис осторожно убрал руку.

– Потому что ты на дежурстве?

– Я все жду, что мне объяснят, почему это должно получиться сейчас, если не получилось раньше.

– Но ты же пришел.

– Подумал, что должен.

– Мы можем попробовать еще раз.

Она вновь положила руку ему на бедро.

– Иногда я думаю, понимаешь ли ты, что это нечестно.

– Я не специально.

– Знаю. Но от этого не легче.

Он чуть отодвинулся, потом встал, выпрямившись во весь рост в маленьком трейлере. Она вдруг сообразила, что пялится прямо в его ширинку, и он это заметил.

– О господи, Грейс. – И рассмеялся.

– Меня так просто не остановить.

– Возможно. – Он отвел взгляд, откашлялся. – Давай подождем пару дней. Тебе нужно чуть успокоиться.

– Ладно.

– Ну пока. – Он наклонился, нежно поцеловал ее в лоб и вышел.

Она слышала, как он легко сбежал по ступенькам крыльца, потом удаляющийся шум мотора. Понимала, что надо встать, включить свет, но не хотелось, ей спокойно было просто лежать в темноте; в гостиной еще пахло его лосьоном после бритья, она еще помнила его прикосновения. Похоже, впервые за много недель – нет, месяцев – у нее появилась надежда.

 

2. Поу

Камера очень тесная, узкий вытянутый прямоугольник, одной стены нет, вместо нее железные прутья. Как собачья клетка. Горизонтальная прорезь окна, крошечное, не пролезть. Поу попытался прикинуть, куда оно выходит и вообще в какой стороне река, их трейлер, кровать Ли и диван на ее террасе. Нет, не понять. И лучше не знать, от такого знания только хуже – потому как для него прочего мира больше не существует. Интересно, Ли придет на суд, хотя вряд ли, конечно, и, черт побери, он ни за что не заснет на таком тонком матрасе, и журнальчика никакого с собой нет, он тут свихнется в итоге. Мозги будут сами себя переваривать. Как приливы и отливы. Сознание закуклится. Комната, обитая мягким, и он, тихо гадящий под себя.

Надо сделать какой-нибудь ремешок для штанов. Он сосредоточился и уже через минуту оторвал длинную полоску ткани от своей простыни, продел в брючные петли, вполне сгодится, чем не пояс, прямо как у пирата. Но на этом дела и закончились, и опять заняться нечем.

В блоке шумно, телевизор выключили, но отовсюду грохочет музыка, видать, у всех есть радио, парни перекрикиваются через коридор, колотят по металлическим прутьям; Поу прислушался, но все разговоры сводились к бессмысленным воплям Слышь, братан, как жизнь? с неизменным ответом зашибись или нормалек. Не о чем говорить. Треп ради самого трепа. Он всю жизнь бесился от такого, молчание, оно золото. А точно бесился? Не уверен. Но сейчас-то точно бесился, у него даже под кожей чесалось, физически, от этого идиотского шума. Хотя оно и неплохо, можно на этом сосредоточиться, на шуме, жутко бесит, но оно и хорошо, он зарылся лицом в подушку, чтобы хоть немного приглушить звук. Надо подумать о своих делах. Так он, пожалуй, задохнется. Поу отбросил подушку. Надо установить правило – заниматься своими делами, пускай там хоть убивают, но он должен думать о себе. Он взрослый человек, и его оставят в покое.

Шум начал стихать лишь ближе к полуночи, хотя, может, было всего десять вечера или три часа ночи, фиг поймешь. Часы-то отобрали. Но наконец в щель окошка просочился дневной свет, Поу услышал шаги, звяканье ключей, дверь камеры, щелкнув, открылась. Новый охранник, молодое лицо с жиденькими усиками, смотрит в упор.

– Завтрак в течение часа, – сообщил надзиратель. – Если хочешь жрать, шевели копытами.

А он и позабыл, что всю ночь маялся от голода, но понял, что не представляет, куда надо идти, чтоб позавтракать. Ладно, чем спрашивать, лучше сам поищет. Поу подскочил, торопливо оделся. Хорошо, что он вчера смастерил себе ремешок, молодец; из соседней камеры донесся звук громко опорожняемого кишечника, не слишком приятный. Гадят здесь практически у всех на виду, есть какая-то шторка, но чисто символическая.

Вали уже на завтрак, скомандовал он себе.

Камера располагалась на втором этаже, выходила в бетонный проход вдоль всего яруса. В конце ступеньки. Довольно высоко, футов пятнадцать-двадцать, падать не хочется. Почему бы не сделать перила повыше. Но может, они таким образом избавляются от лишних заключенных, места же не хватает, вон пришлось даже открыть старую тюрьму около Питтсбурга, которую раньше законсервировали, когда построили эту. А потом решили, что надо упечь побольше народу за решетку, и пустили в ход старую тюрягу, и теперь их у нас целых две.

Внизу, на первом этаже тюремного блока, он оказался в толпе других заключенных, медленно ползущей в одном направлении. На него поглядывали, но не заговаривали, может, еще слишком рано для разговоров. В главном коридоре в поток вливались все новые люди из других блоков, образовался даже затор, пробка из человеческих фигур. Поу смотрел прямо перед собой, потом на флуоресцентные лампы на потолке, на сверкающий линолеум, куда угодно, лишь бы не встретиться глазами с другими. Пахло едой, и пахло неаппетитно, вроде школьной столовки, только хуже.

В столовой шум стоял такой, как будто здесь разгорался бунт заключенных, бедлам, вот как это называется; те, кто не орал, гомонили во весь голос, сотни умалишенных, может и тысячи, и ни одного надзирателя. И никакой не бунт, обычная, видать, обстановка. Здесь любую пакость можно провернуть. Он бы поискал другое место для завтрака, вот только тут вам не тюремный ресторан, где можно заказать стейк и сидеть себе в уголке за отдельным столиком.

Длинные столы с приваренными лавками, наверное, чтобы не дрались ими в случае чего. Вообще в столовой расовое расслоение, черные в одном конце, латиносы в другом, белые в явном меньшинстве, они потише и в целом постарше.

В белой зоне трое мужчин сидели особняком в конце длинного стола, они тут определенно всем заправляют, все трое здоровые и в татуировках. Один с бритой башкой, но вид почему-то вполне дружелюбный, у второго черная вязаная шапка натянута по самые глаза, а у третьего, блондина, на голове такая хитроумная конструкция, что ему, должно быть, рано приходится вставать, чтоб соорудить эдакое. Оглядевшись, Поу заметил, что примерно половина собравшихся выглядят необычно накачанными; прочие либо совсем доходяги, либо толстые и дряблые, с жирными волосами, вообще вид у них нездоровый, торчки, типичные отбросы, голодранцы. И стариков много, обычных таких стариков; на самом деле, конечно, разного возраста мужики. Формально он и сам голодранец, нищета, но на деле-то нет. И вообще он больше похож на парней из лучшей части здешнего общества, одна проблема – у него только одна татушка, футбольная, на груди, над сердцем, и еще одна, с его игровым номером, на лодыжке, даже любопытно, что о нем подумают, он же не собирался в тюрьму, когда набивал их себе. Нож или там дымящийся пистолет смотрелся бы лучше. Судя по татуировкам местных авторитетов, здесь популярны символы могущества белой расы, орел или нацистский значок СС, вон есть даже портрет Адольфа Гитлера, но узнать его можно разве только по усикам, а так вообще это может быть кто угодно, одна из самых идиотских татух, что он видел, а парню с ней жить до последних дней.

Поу взял поднос и с некоторым облегчением встал в очередь. На раздаче на его поднос шлепнули два куска белого хлеба, порошковый омлет, сосиску и шмат зеленого желе; он попытался подвинуть поднос чуть в сторонку, но все равно желе ему навалили прямо поверх остальной еды. Чтобы хоть как-то проглотить эту дрянь, он взял чашку апельсинового “кул-эйд”.

Пока нес поднос, Поу опасался подножки, но обошлось, ему удалось отыскать место в белой зоне, в конце стола, рядом никого не было. Тощий патлатый парень радостно осклабился и несколько раз попытался заглянуть ему в глаза, типичный торчок, сидит на амфетамине, половины зубов не хватает. Поу его игнорировал. Еще несколько человек устроились на другом конце стола, он кивнул самому здоровому из них, но тут уж проигнорировали его самого.

Чернокожий парень, по виду ровесник Поу, подсел к нему, короткие дреды, тренировочные штаны, шлепанцы, рваная тишотка – будто только что из спортзала, таких ребят часто встречаешь в качалке. И похоже, все ему по барабану. Спокойно пересек невидимую линию, отделявшую белую зону, а может, тут существуют исключения для некоторых, трое белых паханов заметили его появление, но продолжали свой разговор как ни в чем не бывало.

– Здорово.

– Привет, – ответил Поу.

– Первый день говно, а?

– Нормально.

– Дион. – Парень протянул кулак, и Поу приветственно стукнул, назвав свое имя.

– Твой счет наверняка заморозили, так что сегодня ты в лавку не попадешь, ни тебе дезодоранта, ни шампуня, ни зубной пасты, ничего.

Поу внезапно почувствовал, что его, похоже, пытаются облапошить.

– Мне этого дерьма и даром не надо, – буркнул он.

– Любишь ходить грязным, э?

Поу промолчал.

– Ладно, Грязнуля. Найдешь меня, если что понадобится. – Парень улыбнулся и еще раз дружески протянул кулак, но Поу сообразил, что его только что оскорбили, и занялся своим завтраком.

Белые, сидевшие в отдалении, явно ожидали, что он ответит, да и сам парень, отходя, несколько раз оглянулся, но Поу молчал. Он торопливо бросал еду в рот, нехорошее у него было предчувствие, так что старался есть как можно быстрее. Народ вокруг ухмылялся, и все вернулись к прерванным делам, а Поу понял, что сейчас произошло что-то очень плохое, его будто пометили, уж очень быстро.

Подошел еще один черный, пересекая незримую границу; высокий и очень грузный, шрам через лоб и нос, как жирная розовая гусеница, руки сплошь в наколках, хоть их и не различить на фоне темной кожи.

– Здорово, Грязнуля.

Поу промолчал. В столовой ни одного надзирателя. На них начали обращать внимание.

– Эй, Грязнуля, дай-ка мне сосисочку.

Поу молча отодвинул поднос подальше, чтобы незваный гость не дотянулся.

– Ну спасибо.

Мужик протянул руку, но Поу отодвинул свой завтрак еще дальше. Тогда негр резко наклонился, почти прижавшись рожей к лицу Поу, и громко заржал, забрызгав Поу слюной.

– Че, проблемы, сука? Не желаешь, чтоб ниггер трогал твою жратву?

Он говорил нарочито громко, чтобы его хорошо расслышали в другом конце столовой, шум начал стихать.

– Нет у меня проблем, – пробормотал Поу.

Вокруг определенно стало тише, атмосфера в помещении изменилась, теперь он был в центре внимания. Надо что-то делать. Но он не чувствовал в себе сил.

– Надеюсь, у тебя тут есть милые дружки, малыш.

Поу уставился в тарелку.

– Ой, мы что, никого тут не знаем? Ни одной долбаной родственной души во всей тюряге?

Поу понимал, что должен врезать ему, но тут ведь еще и расовые заморочки, остальные черные тут же бросятся на него, без вопросов. Но выбора-то нет. Драться совсем не хотелось, он физически ощущал, как сильно напуган, ни разу в жизни такого не было, чтоб ему настолько не хотелось драться.

– Не волнуйся, я позабочусь о тебе, – проговорил мужик, ласково погладив Поу по плечу, и другая половина столовой взорвалась хохотом, даже некоторые белые усмехались, черный торжествующе обернулся к товарищам, и тут Поу ухватил его за шею, и оба покатились на пол, черный оказался снизу, голова стукнулась о цемент под весом сразу двух тел.

Противник обмяк на время, вполне достаточное, чтобы Поу успел крепко захватить его одной рукой, а свободной колотил без остановки, бессчетное число раз, рычаг не слишком велик, не очень удобно, но Поу приноровился, толпа ревела, подзуживая, не Поу, но саму драку, он резко дернулся назад, заломив шею сопернику, тот попытался было ударить головой, но поздно, Поу держал крепко. Он, наверное, мог бы запросто сломать шею негру, от того несло потом, лосьоном для волос, и он чувствовал, как силы, а с ними и уверенность возвращаются, негр совсем раскис, может, он уже давно вырубился, и тут кто-то стукнул Поу по ребрам.

Один из белых.

– Вставай давай, – приказал он.

Поу поднялся. Вокруг толпа, черные и белые вперемешку, но черных все же больше. Он решил, что все сейчас бросятся на него, но, похоже, нет.

– Честная схватка, – объявил один из белых авторитетов.

– Да говно это на хуй, – донесся выкрик откуда-то с черной стороны.

Поу почувствовал, как начало подтрясывать. Это просто адреналин, он сунул руки в карманы, чтоб никто не заметил. Потом он топтался на месте, не понимая, что делать дальше. Все белые вскочили на ноги, и наконец один из вожаков принял решение, чуть кивнул в сторону Поу, мол, ступай за мной. Волна облегчения, будто ведро теплой воды опрокинули на голову. С полдюжины белых, по виду дежурные, двинулись к выходу, Поу пристроился за ними. Они прошли по широкому коридору между блоками, в конце повернули, остановились перед металлодетектором и металлической дверью за ним, парни махнули надзирателю за плексигласовым окошком, двери щелкнули, и внезапно они оказались на улице, точнее, на заднем дворе тюрьмы, под ярким солнцем, и Поу услышал, как двери с лязгом захлопнулись за спиной.

Здесь тепло, небо голубое, аж глаза режет. Под ногами земля. Поу шагал за высоким скинхедом к тренажерам и стопке блинов для штанги. Остальные парни из-за их стола шли следом. Солнце слепило глаза, но он постепенно привык и различал через сетку ограды зеленые просторы Долины и не саму реку, но высокий ее противоположный берег.

На спортплощадке они остановились.

– Мы уж было подумали, что ты готов подставить ему задницу, – начал один, тот, что с бритой головой и открытым добродушным лицом, и подмигнул Поу, единственный дружеский знак за эти дни.

Парень со светлым ирокезом, явно главный, добавил:

– Точняк, ты прям чертову уйму времени раздумывал.

Остальные расхохотались, но Поу все не понимал, как себя вести.

– Все будет пучком, – успокоил блондин. – Ты нормально разобрался. – И улыбнулся. – Я Ларри. Известный как Черный Ларри. Можешь называть меня Черный Ларри или просто Ларри, мне насрать, честно.

Другие двое тоже назвали себя. Дуэйн, бритоголовый добряк, и Кловис, тот, что в шапке, натянутой до самых глаз. Кловис был шире в плечах, чем Поу, и весил не меньше трех сотен фунтов.

Поу оглянулся, есть ли еще кто во дворе. Двери в главное здание все так же закрыты, на улице ни души.

– А что, те парни здесь всем заправляют? – спросил Поу.

– Кловис, – удивился Черный Ларри, – наш юный друг спросил, заправляет ли здесь наш чернокожий братишка?

Кловис неуловимым движением поправил шапку и ответил:

– Похоже на то.

Черный Ларри шумно вздохнул.

– Во-первых, – сказал Кловис, – ты что, видишь здесь этих мелких бакланов или они таки остались за долбаной дверью? Во-вторых, бросай свои тупые подначки.

– Простите, – поспешно поправился Поу. – Я здесь новенький.

– Мы, бля, в курсе, – фыркнул Кловис.

– Мне даже обвинение пока не предъявили.

– Не, вы только послушайте.

– А вот об этом не надо трезвонить на всех углах, – посоветовал Дуэйн. – Никому не надо этого знать, кроме нас.

– Простите, – повторил Поу. Он понимал, что постоянно лажает, но не знал, что надо говорить. Лучше помолчать, наверное.

– Все нормально, – успокоил Черный Ларри. – Ты среди друзей.

– Но тебе надо держать ухо востро, взбодриться и быть покруче, – сказал Кловис. – Каждый будет приматываться к тебе, пока ходишь с такой мрачной готской рожей. Неважно, хорошо ты дерешься или нет, если ты похож на чертова клоуна.

Двое других парней дружно кивнули.

– Ладно, – буркнул Поу. – Слышу.

– Надо же, он нас слышит, – довольно ухмыльнулся Кловис.

– Слышу, – повторил Поу. – Отчетливо.

Он тоже улыбнулся, а следом и все остальные, кроме Кловиса, который мрачно покачал головой.

– Нам с ним надо бы пройтись, – сказал Дуэйн, – чтобы он мог помыть руки как следует. У этого придурка был нож.

– У Малыша? – уточнил Черный Ларри.

– Ну.

– Кто такой Малыш?

– Тот, кому ты врезал. Больной он.

У Поу, наверное, был озадаченный вид.

– СПИД, – объяснил Дуэйн. Он заставил Поу вытянуть руки и, держа их почти нежно, внимательно осмотрел, запястье разрезано, и на нем засохшая кровь, но непонятно чья. – Мыло у тебя есть?

– Нет.

– Я дам тебе, у меня в камере найдется лишнее.

– А потом пускай не высовывается некоторое время, – распорядился Черный Ларри. – Пока мы не разрулим это дело.

Дуэйн кивнул и направился к дверям. Но Поу медлил, ему вовсе не улыбалось возвращаться в камеру в компании здоровенного татуированного скинхеда. Парни это поняли и заржали.

– Не ссы, – утешил Дуэйн. – Я не буду ничего совать в твою бедную жопу.

* * *

У Дуэйна оказалась отдельная камера, на полу три коврика, а на окне трогательная голубая занавесочка с Девой Марией. Камера располагалась в торце блока, так что сюда попадал свет и из большого окна в коридоре.

– Из хосписа притащили, – кивнул он в сторону занавески.

Поу тщательно вымыл руки, теперь они пахли лавандой. Не тюремное мыльце, однако. Таким мылом, наверное, Ли пользуется, пахнет похоже, и он вымыл руки еще разок.

– Как, интересно, такая хрень сюда попадает.

– Есть десять миллионов способов. Инспекторы, надзиратели, ходят туда-сюда раз в день уж точно.

У Поу, наверное, был обалдевший вид, потому что Дуэйн продолжил:

– Они получают восемнадцать штук в год. Предлагаешь пару тысяч, чтобы время от времени подогнали кое-чего, мало кто откажется.

– Ага, а если их сцапают на этом деле, то боком выйдет тебе.

– У меня три пожизненных. Что они могут мне сделать?

* * *

Поу вернулся в свою камеру. Ему велели не высовываться, пока парни не придут за ним утром, поэтому Поу лег спать – ногами к решетке и головой к унитазу, чтобы никто не смог подобраться и набросить петлю ему на шею. В камеру проникал тусклый свет, окно сделано из того же дешевого пластика, что и в полицейском участке, желтеет от солнца, строил, поди, все тот же подрядчик, разбогател в три дня. Где-то наверняка существовали тюремные магнаты, как здесь у них когда-то были сталелитейные.

А этажом ниже опять транслировали “Шоу Джерри Спрингера”, тетки, которые трахаются с племянниками, что-то типа того, может и нет, но люди смотрят такую хрень именно из-за грязных историй, он и сам смотрел когда-то, но сейчас это почему-то казалось мерзким. В соседних камерах все так же орут. Но похоже, он перестает замечать постоянный шум. Живот сводит, опять проголодался, даже крохи завтрака, которые ему достались, вызвали бурю в желудке. Хорошо, что он был один, когда брюхо скрутило. Прожевав только первый кусок, он уже знал, что так и будет, что эта жратва пойдет наружу до срока, с одной стороны или с другой. Но выбора-то не было – пришлось жрать что дают. В этом его проблема, он слишком избаловал себя. Всю жизнь ничего не брал в голову, в том-то и беда, у него ведь были возможности, а он всегда выбирал что попроще, а теперь еще и это – разборчивость в еде, даже от этого у него проблемы, а силы-то нужны, так что придется есть. А вскоре понадобится и душ, об этом он и не подумал – как здесь все устроено в душевой. Наверняка местечко не из приятных. Но пока от него еще немножко пахнет Ли, а запах смоется, может, есть способ как-то его сохранить, но нет, конечно, запахи, они приходят и уходят, их не удержишь, это не картинка, которую можно сберечь в памяти и обращаться к ней снова и снова.

Дуэйн сказал, ему принесут какой-нибудь еды из тюремной лавки, но это же денег стоит. Нет, с него ничего не спрашивали, но он же не дурак, такие услуги не бесплатны. Но и тут выбора нет. Ясно же, что он настроил против себя всю тюремную шпану. Дуэйн и Черный Ларри обещали, что уладят дело, надо только, чтобы он пока не вертелся под ногами. Какие-то интриги, тайные договоры, он не в курсе, но придется довериться парням. Он сидел неделю в окружной тюрьме, но там все было по-другому, там народ замели за вождение в пьяном виде, хулиганство, за всякую ерунду, там люди через неделю-другую возвращались в нормальную жизнь, а тут все иначе, тут люди живут, этот мир и есть их нормальная жизнь.

От рассуждений не легче. Задача-то не победить в матче или в драке, тут вообще не про победу речь. Еще одна его проблема – вопрос отношения к жизни вообще. У него все нормально. Просто отлично, можно сказать. И все обязательно разрулится, нет оснований для пессимизма, он ведь тут даже не за дело, он выпутается, это ведь только прокурор на него наезжает, а вообще он тут ненадолго, точно. Он еще будет рассказывать эту историю по барам как забавное приключение. Он совсем не такой, как остальные здесь, все скоро выяснится, и нет причин думать иначе.

 

3. Айзек

Айзек не представлял, сколько уже трясется в этом поезде; от вида проводов, ритмично поднимающихся и опускающихся по ходу движения, мутило. Несколько раз они останавливались, пропускали другие составы, часами он скучал, ужасно устал, но не было смысла слезать с поезда – он и так потратил несколько дней, чтобы забраться на него.

Потом ехали вдоль автострады, быстро, обгоняя автомобили. Очень много звуков, даже не различить, стук колес и вагонных сцепок, шум ветра, и вдруг заскрежетали тормоза, оглушительно, вагон опасно накренился вперед, грозя раздавить его, остальные вагоны зашатались и резко дернулись назад, и толчком его едва не сбросило с платформы прямо под колеса.

Будь внимательнее. Едва не разобрали на запчасти. Странствие – либо отрадно, либо горестно. Нет, в основном, конечно, скучно. Когда вокруг открытые просторы, холмы видны до горизонта, еще ничего, а порой лишь узкие просветы между деревьями, зеленая стена перед глазами, приступ клаустрофобии. Хуже всего тоннели.

А кстати, Поу, как он там сейчас, чем занят? Вероятно, трахает твою сестру. Или наливается где-нибудь пивом. Но все-таки он бросился в реку спасать тебя – и этого не отменить. И согласился участвовать в твоей сомнительной шалости. Верно, а потом затеял идиотскую драку. Лучше бы сбежал в одиночку.

Он в очередной раз сменил положение, площадка была все-таки очень маленькой, короткой для его ног, нет, кажется, ни одной части тела, которая не затекла бы и не ныла. Взобравшись по лесенке, Айзек устроился на горе угля, отсюда отличный вид, самая высокая точка поезда, даже видно Барона в семи или восьми вагонах впереди, тоже сидит на куче угля и обозревает окрестности. Приятно. Холодно только. Летом будет полегче. Чуть позже он сполз вниз, свернулся клубочком в закутке, где не слишком дуло. Крошечный треугольник между внутренним углом бункера и внешней обшивкой вагона. Грязно, и в тело постоянно впиваются мелкие камешки, но зато он согрелся. Выглядит сейчас, наверное, как шахтер. Завернись в спальник. Самое безопасное место для сна – никто тебя не достанет в несущемся поезде. Когда ты в последний раз мыл голову? Несколько месяцев назад. Поешь чего-нибудь. Он откупорил банку сосисок и жадно съел их, сплевывая крошки щебня, прилипшие к пальцам. Так и не понял, полегчало или нет, попил воды.

Проснулся поздно. Все болит. Негде вытянуться. Уже темнеет, целый день он проторчал в этом поезде. Понять бы, где они сейчас, только деревья мелькают. Англия, Франция или Германия. Вообрази вместо. Огайо, к примеру. Вот разве что мы сейчас должны приближаться к Мичигану. Нет способа уточнить, пока не доберемся до места, – в любом случае вокруг абсолютно новый мир. Наслаждайся моментом.

Спать или не спать, разницы никакой. Между сном и бодрствованием серая муть. Тусклый синий свет через вагонную щель и вид на состав позади. Шум поезда, вибрация, и ты часть этого организма, тоже дребезжишь и трясешься. Мясо размягчается. И прости нам вялость нашу ежедневную, как-то так. Опять кромешная тьма – очередной туннель. Грохот оглушает – вставь беруши. Молись, чтоб скорее закончилось, – копоть и дым. В длинном туннеле вполне успеешь задохнуться. Туннель покороче, пожалуйста. Дым все гуще и гуще, все ядовитее, глаза режет. Он высунул голову над платформой – так еще хуже. Потеряешь сознание здесь – и все, больше не очнешься. Самоубийца, надышавшийся ядовитого газа. Будешь засыпать, держись подальше от колес, отползи внутрь. Внутри безопаснее.

Внезапно вновь свет и тишина. Выбрались, прежде чем. Он свесил голову наружу, к очередной стене зелени, мимо которой мчался поезд, вдохнул свежий воздух, и его вырвало. С чего бы? Сосиски за доллар пятьдесят. Собачья еда. Ты сознательно это съел.

Неловко извернувшись, Айзек устроился на рюкзаке, но так, чтобы видно было мир снаружи. Сейчас уже гораздо темнее, минут через десять наступит ночь. Такова вся их жизнь. Альтернатива не лучше. Из подобной жизни и явился Швед, и потому они так разозлились, обнаружив нас в заброшенном здании. Мы посягнули на их простые радости.

Давай-давай, буди в себе чувство вины. Лучше бери пример со старика: не признавай, что ты мог быть не прав. Лги самому себе – и обретешь истинное счастье. Ли и Поу не лучше. Для такой зависимости, вообще-то, нужна особая “горячая линия”. Нет, Малыш должен взять на заметку. В этих холмах есть золото. Оригинальная бизнес-модель. Дарование прощения. Лги, жульничай, воруй – и Малыш простит тебя. Добро пожаловать в Церковь Малыша. Следуйте инструкциям и обретете вечную жизнь. Шестнадцать девственниц и клавесин. Твои грехи прощены, будь ты мужчина женщина или дитя. Одна лишь вера спасет вас – истинно верующие плодитесь и прелюбодействуйте. Да обретете прощение в рефлексии. Сияние блюда для пожертвований.

Швед из головы не выходит. Мне больше нет до него дела, убеждал он себя. Дай мне воды и света, и я разрушу храм. Иисус Христос? Нет, просто лох. Свет, жизнь и любовь. Старик сказал, ему никогда не нравилось мое имя – звучит уж очень по-еврейски. Мать настояла. Я Истина и Свет. Я истина в ноже. Траектория движения брошенного предмета, перпендикулярно земле: по оси игрек 9,8 метра в секунду в квадрате, по оси икс ноль, начальная скорость двадцать пять метров в секунду, начальный угол пятнадцать градусов. Сопротивлением воздуха пренебречь. Допустим, полет предмета прерван столкновением с человеческой головой.

Ты сходишь с ума. Молодой человек, вы заткнули Наукой дыру, оставленную Богом. У матери была обратная проблема: затолкала Бога в дыру, оставленную для… Но тайну она унесла с собой. Предпочла этому миру иной. Небольшой изъян в ее планах – где она в итоге? Только темнота. Если таково небытие.

Он долго сидел так, глядя на проносящиеся мимо деревья, боясь коснуться глаз, чтобы грязь не занести. Давай промой глаза. Снаружи меж тем окончательно стемнело.

 

4. Харрис

Днем позвонил Глен Патаки. Бад, это Глен Патаки, давненько не виделись. Почему бы нам не выпить вечерком у меня на яхте?

Глен на двадцать лет старше Харриса, местный мировой судья, это он в прошлый раз вступился за Билли Поу. Первый человек, с которым Харрис встретился, прибыв в Бьюэлл, – Глен был шефом полиции, когда Харрис служил сержантом. Первый не деловой звонок за восемь или девять месяцев. Едва ли случайно, решил Харрис.

Дорога вела то вверх, то вниз по склонам холмов, среди лесов и полей, внезапно ныряла в овраги, а следом открывались долины, прежде незаметные, вы добирались до высшей точки пути, но по-прежнему не могли охватить взглядом окрестности, земля пряталась в своих собственных складках. И яркая зелень повсюду, низины заболочены.

Хо бросил на стол утреннюю газету с портретом Билли Поу на первой полосе, отличная история, звезда футбола – убийца. Читатели обожают такие истории. К вечеру во всем Бьюэлле, а может, и во всей Долине не найдется человека, который не слышал бы об этом деле.

Спускаясь по длинному склону, он перешел на третью передачу, чтобы тормоза не перегревались. Харрис отлично помнил время, когда до пенсии оставалось десять лет, а сейчас можно начинать обратный отсчет – восемнадцать месяцев. До конца жизни. Он надеялся, что теперь события будут развиваться быстрее. Интересно, это у всех так, в смысле, врачи или адвокаты, они думают так же? Ему сейчас пятьдесят четыре, когда стал шефом, было сорок, самый молодой шеф полиции в истории города, самый молодой во всей Долине, Дон Канко его выдвинул, под мощным давлением таких людей, как тот же Глен Патаки, к примеру. В те времена у него под началом было четырнадцать человек и еще шестеро – резервистов, на неполном дне. Сейчас ровно наоборот.

Харрису было девятнадцать, когда он записался в морскую пехоту, указал полицейскую службу как предпочтительную военную специальность, и сейчас, тридцать пять лет спустя, он удовлетворен решением, принятым в юности, и не стал бы его менять. Мне нравится моя жизнь, вот так. Быть счастливым – это тоже труд. Это она тебя научила. Возможно, сам факт, что ты вынужден прилагать усилия, дабы почувствовать себя счастливым, вызывает сомнения в твоей нормальности. Но других вариантов нет. Если ты ведешь достаточно комфортную жизнь, а жизнь у него именно такова, каждое утро приходится совершать выбор. Каким сегодня будет день – радостным или печальным? Послушай только, какую хрень несешь. Единственный, кому ты излагаешь свои теории, – это твой пес Фур.

Он запросто представлял, как волочится за Грейс до старости лет, и его это вполне устраивало. Никогда не приближаться настолько, чтобы загореться всерьез или потеряться. Но так, чтобы она всегда была неподалеку, за ближайшим холмом. Вполне достаточно, чтобы не искать никого другого. Сама не подозревая, она была его тихой гаванью.

Она не виновата, что у нее на шее висит такой тип, как Билли Поу; это огромная жертва. Не будь таким сентиментальным. Но что поделать, вот такой он человек. Он и за Фура вечно беспокоился, когда пес задерживался где-то в своих собачьих странствиях.

Заметив указатель на причал, Харрис свернул на дорогу, ведущую вниз, через зеленый туннель, образованный густо растущими деревьями. Сколько он уже живет в этих краях? Двадцать три года. А прежде шесть лет в полиции Филадельфии и четыре года в военной полиции. У него не было четкого плана, завербовался, потому что лучше так, чем быть призванным. Говорили, что говнюки младшие лейтенанты опасаются посылать военных полицейских на самоубийственные задания, к тому же выходишь в отставку, если вдруг захочется на гражданку, с нормальной специальностью, с которой вполне можно устроиться.

На парковке уже стоял черный “линкольн” Глена Патаки, солидная машина, свежеотполированная. Люди делятся на тех, кто полирует свои машины, и тех, кто этого не делает. Следующий уровень – те, кто моет машины, и остальные. Харрис как раз из последних.

Глен ждал на борту яхты, издалека махнул Харрису, едва тот показался на берегу. “Карвер” тридцать восемь футов длиной, два мотора 454 “крусейдер”. Яхта, как называли здесь речные суда. У Харриса тоже было собственное место у причала, но его девятнадцатифутовый “валиант” уже три года как вытащен на сушу. Рано или поздно надо будет продавать. Лодка – это как вторая собака, только от нее не дождешься любви и привязанности в ответ на половину жалованья, выложенного на ее содержание.

– Какой денек, а? – Глен повел рукой, будто представляя окрестности. – Всего пара миль от города, а как на другой планете.

Это и вправду другой мир. Вокруг Бьюэлла тоже леса, но здесь, в южной части Долины, никакой промышленности. Только деревья, склоняющие ветви низко над водой, да сама река, мутная и медленная. Тихо, лишь иногда лодка проплывет или баржа на буксире.

Харрис взобрался на яхту. Глен сразу предложил сесть.

– Бад, к дьяволу церемонии, я позвал тебя, потому что тут появился парень из “Вэлли Индепендент”, шныряет повсюду и вынюхивает, допытывается, не было ли у нас каких дополнительных фактов.

– Фактов чего?

– Мол, не забыли ли мы внести в дело ценные доказательства. Короче, он выискивает всякое дерьмо, которое указало бы на Билли Поу как на убийцу.

– Нечего тут искать. Если это единственная причина, по которой ты заставил меня тащиться в такую даль.

– Я скучал по тебе, малыш, – вздохнул Глен. – Ты знаешь, вот подлинная причина.

– Знаю.

– И еще мне недавно пришло в голову, что служба моя заканчивается. Подумал, нам стоит обсудить это.

Харрис угрюмо уставился на собеседника.

– Да все нормально, – продолжил Патаки. – Просто пораскинул мозгами и прикинул, что ты мог бы занять мое место, когда я уйду.

– Никогда об этом не думал.

– Никогда?

– Точно тебе говорю.

– Прекрасно тебя характеризует, Бад. Я могу назвать с десяток человек, которые, предложи я им подобное, тут же начали бы лизать мне задницу.

– Знаешь, я бы для начала выпил.

– Разумеется. Ты знаешь, где тут все.

Порывшись в холодильнике, стоявшем тут же, Харрис выудил пиво “Миллер”.

– С профессиональной точки зрения и имея на тебя некоторые планы хотя бы на пару лет, я полагал бы, что тебе лучше держаться подальше от газетчиков и от Билли Поу, – сказал Патаки. – Включая и его мать.

– Не беспокойся насчет меня, жирный болван.

– Единственное, что дает мне надежду, это тот факт, что, как я слышал, улики против него неопровержимы.

– Я делал это не ради него, а ради его матери. Про него всегда ясно было, что парень пропащий.

– Зря ты не женился, сам себе подгадил, – усмехнулся Патаки. – Люди хотят, чтобы те, кто защищает общество, вели нормальную жизнь. И безгрешную. Вроде меня.

– Я тебя понял. Честно, я ценю, как ты в прошлом году из кожи лез ради меня. Прости, что это тебе вышло боком.

– Нет, Бад, ты тут ни при чем, просто я старый пьянчуга и сдрейфил, не говоря уж о том, что пил мартини с этим долбоебом Хаком Крамером, и он замотал меня вконец.

Хак Крамер был мэром Бьюэлла, и его, как Дона Канко, сцапали на аферах с городской канализацией.

– Крамеру есть о чем побеспокоиться и кроме тебя.

– Имей в виду, что твоя должность назначаемая, Бад. Рискуешь оказаться на пенсии в округе Дэниэл Бун, и года не пройдет, как сунешь себе ствол в рот. Ты общественное животное, как и все мы.

Харрис равнодушно пожал плечами.

– Я тебе не завидую, – продолжал Патаки. – Слыхал про чертов бюджет, теперь, зуб даю, появится больше долбаных совместителей.

– Оно и к лучшему.

– Я не могу даже нанять твоих парней выписывать штрафы, половина из них вкалывает по двадцать четыре часа в сутки, сдают смену в Чарлрое, едут в Бьюэлл, а заканчивают день в Браунсвилле. А живут при этом в округе Грин. Не представляю, насколько уж они в состоянии уследить за порядком.

– Они вообще-то не должны работать больше двенадцати часов подряд.

– Откровенно говоря, мне насрать, чем они заняты, – фыркнул Патаки. – Пока они выдают повестки в суд. Еще десять лет назад я закрывал шесть тысяч дел в год, а сейчас – меньше четырех с половиной. Моему офису выделяют четыреста пятьдесят тысяч против восьмисот прежде. И твой бюджет урезан. Черт, да мы за одни парковки выручали сто штук в год, а теперь девчонка, которая этим занимается, задницу от стула не отрывает.

– Это все звенья одной цепи.

Патаки кивнул, взглянул на часы.

– Мне пора закинуться, – сказал он. – Не возражаешь?

Вытащил из-под скамьи портфель, достал оттуда маленький шприц, задрал рубаху и уколол себя в бледный живот. Чуть смущенно улыбнулся Харрису:

– Доктора уверяют, что выпивка провоцирует диабет, но, знаешь.

– А как тогда жить вообще?

– Вот в точности мои слова. – Он отхлебнул из стакана. – Давай-ка я опишу тебе сценарий, который все крутится у меня в голове. Что, если, пока все эти трущобы не купили и не передали департаменту под Восьмую программу, мы бы просто спалили их к чертовой матери, скажем, году в 1985-м, и каждый пустующий дом в городе был бы разрушен, прежде чем в нем кто-то поселился. К настоящему времени половина города заросла бы лесом, да. Налоговая ставка прежняя, но людей вполовину меньше, и ни одной из нынешних проблем.

– Сотрудничество с жилищным департаментом обеспечило Дэнни Кэрролу его особняки в Колорадо и Майами. Без него. – Харрис вздохнул. – В этом корень твоих проблем.

– Этот факт я, разумеется, предпочитаю не замечать.

– Я ничего такого не хотел сказать.

– Никаких обид. – Патаки примиряюще вскинул руки. – Все знают, что ты хороший человек, Бад. Большинство копов ведут дела, как Джон Диетц, сшибая четвертаки на игровых автоматах. Но ты другой.

– У меня другие слабости.

– Твоя слабость – Грейс Поу. Вот твое уязвимое место.

– Не начинай.

– Ты с ней все еще встречаешься?

Харрис отвернулся. Он вдруг сообразил, что Фейеттская тюрьма, где содержат Билли Поу, находится в Ла Белль, ровно напротив на том берегу. Меньше мили.

– Жаль, тебя не было здесь в семидесятые, Бад. Едва ли не каждые три года департамент покупал новые патрульные машины, с двигателями “корветт”. А потом наступили восьмидесятые, а потом мы не просто потеряли работу, но у людей вообще не осталось в жизни ничего хорошего, негде проявить себя. И надо радоваться, если есть шанс возить шваброй или выносить горшки. Мы откатываемся назад как нация, возможно впервые в истории, и виной тому не подростки с зелеными волосами и железяками в носу. Меня лично это не коснулось, но невозможно отрицать тенденции. Настоящая проблема в том, что у среднестатистического гражданина нет работы, в которой он мог бы реализоваться. Потеряешь гражданина – потеряешь страну.

– С тобой что, жена перестала разговаривать или чего?

– Я старый и жирный, – гордо констатировал Патаки. – Мой удел рассуждать и теоретизировать.

– Тебе надо больше пить, – посоветовал Харрис. – Или подыскать стажера.

– Я так и делаю. И да, постараюсь.

Они помолчали. На других лодках тоже сидели люди, любовались берегами и солнцем, садящимся в воду, тоже выпивали, как Патаки с Харрисом. Многие из лодок никогда не покидали причала – топливо чересчур дорого. Люди приезжали на реку посидеть и выпить, а потом возвращались домой, так и не запустив двигатель.

– Кто попадает под топор? – поинтересовался Патаки.

– Хаггертон. И еще Миллер и Борковски.

– А новенький?

– Он делает больше, чем все остальные, вместе взятые.

– Но Миллер и Борковски – лейтенанты.

– Только Миллер. Борковски провалил экзамен. И вообще новый парень выполняет половину его обязанностей сверхурочно.

– У тебя будут проблемы с профсоюзом.

– Разберусь.

– Он китаец?

Харрис кивнул.

– Похоже, он тебе нравится, – заметил Патаки. – Это хорошо.

– Догадываюсь.

– Позволь мне последнее откровение, Бад, сделай одолжение.

– Точно последнее?

– Я хочу тебе рассказать о самой лучшей работе в своей жизни.

– Почему мне кажется, что это судья Восьмого округа?

– Холодно. “Молочная фабрика Силтест”, я делал мороженое. С сорок четвертого по сорок седьмой, пока не пошел в копы. Громадное здание, бывшая мельница или вроде того, ты приходил на смену, переодевался во все свежее, прежде чем прикасаться к чему-либо, шел на облучение синим светом. Стерильная чистота была. Большие ведра с фисташками и фруктами, персики, вишни, все, что можешь вообразить, смешивается в специальных машинах. Ты, поди, никогда не видел не застывшее еще мороженое, но уверяю тебя, нет ничего прекраснее. Это рай, просто находиться там уже как в раю. Вот готова очередная партия, и ты несешь контейнеры в морозилку на хранение, и иногда, из-за влажности, потому что дверь открывают и закрывают, в морозильном отделении идет снег, штабеля мороженого до потолка и снег в середине лета. Ты готовишь мороженое, на тебя падают хлопья снега, а выглядываешь на улицу – и там девяносто градусов и солнце. Это было как на небесах, правда.

Патаки потянулся к холодильнику, зачерпнул горсть льда, бросил в стакан. Потом плеснул туда еще джина.

– Не видел, куда подевался лайм?

– Никогда бы не подумал, – сказал Харрис, протягивая Патаки четвертинку лайма.

– Я вот о чем, собственно: ты идешь по накатанному пути, а может, лучше подумать о той работе, к которой ты вроде бы и не стремился никогда? Пока не стало еще хуже, как я слыхал.

– Вовсе не хуже, – буркнул Харрис.

– Разве?

Старик прав. Патаки видел его насквозь. Харрис кивнул, но лишь из вежливости.

– Все всегда становится хуже, старина. А добро не остается безнаказанным.

 

5. Поу

На третий день, в сопровождении Дуэйна, он вышел во двор, где бродили арестанты – поодиночке, небольшими компаниями, и у каждого на уме что-то свое, все хотят чуть приподняться в этой жизни, а все, что можно получить, нужно отнять у ближнего. Тем не менее черномазые полудурки держались поближе к своим, и Поу был рад, что он тоже не один. Солнце стояло высоко, охранники торчали на своих вышках, в руках у них М16 или другие какие винтовки, не разобрать, нет, все-таки М16, пожелай они только, и тут будет бойня, один щелчок, и все – как два пальца. А за двойным сорокафутовым забором и колючей проволокой по-прежнему расстилается Долина во всей своей зеленой красе, но ему больше нет до этого дела, это теперь чужое для него место.

На спортплощадке существовала своя иерархия, паханы и их прихлебатели приседали со штангой, отжимались на брусьях, околачивались у забора, а несколько дюжин всякой мелкой швали, винтовых и отребья из трущоб, образовали что-то вроде внешнего периметра, вечно на побегушках, а время от времени сбивались в кучки поплотнее, скрывая происходящее от глаз охраны. Поу принадлежал к внутреннему кругу, вместе с Черным Ларри и другими, человек семь-восемь мужиков. Но положение у него шаткое, по факту вроде испытательного срока, потому он не спешил ржать и буйствовать наравне с остальными. По временам кто-нибудь из сторонних, не из ближнего круга, подходил потягать штангу, и один из прихвостней записывал его имя на клочке бумаги.

– Не члены платят десятку в день, – пояснил Кловис, поймав недоуменный взгляд Поу. – Но у них, по крайней мере, есть выбор. Вон те, – и он показал на площадку, где распоряжались чернокожие, – попробуй подойти поближе, и они начинают швыряться гантелями, пару месяцев назад размозжили башку одному лоху, блином тридцатифунтовым угодили прямо в висок.

– Олимпийская сборная, мать, – буркнул Поу.

– Они все вообще того. – Кловис выразительно постучал себя пальцем по голове.

Тренировались весь день напролет, Поу столько не качался, даже когда вовсю играл в футбол. Все парни из ближнего круга, за исключением Поу, были в татуировках – руки сверху донизу, картинки на груди и на спине, ястребы или орлы или вообще какие-то мифические птицы, Поу не очень разбирался в этом. У Кловиса на одном трицепсе написано “белая” и “власть” на другом. У Дуэйна, как у прочих, орел, раскинувший крылья от лопатки до лопатки. У Черного Ларри на груди пара джокеров, а живот весь исписан какими-то изречениями, но Поу неловко было его пристально рассматривать. Большинство парней в толстых шрамах, на разных местах. Почти все лет на десять-пятнадцать старше его, но он не собирался уточнять, здесь лишние расспросы не одобряют.

Один из шестерок протянул ему самокрутку, он затянулся, гадость какая, из бычков, что ли, наковыряли табак. Дуэйн заметил, что он курит эту дрянь, покачал головой и протянул нормальную сигарету, из пачки. Поу вернул самокрутку босяку, который тщательно обтер ее и бережно докурил. Постоянно подходили какие-то люди, выказывая уважение, кучка латиносов, похоже, собиралась наладить контакты с братанами, их главарь и Черный Ларри отошли в сторонку и о чем-то толковали наедине довольно долго. Изредка посетитель ронял что-нибудь украдкой на землю. Потом предмет так же незаметно подбирали.

Поу как раз закончил очередную серию подтягиваний и отдыхал на скамейке, дожевывал батончик и запивал содовой, когда к нему обратился Черный Ларри.

– Тебе надо избавиться от казенных штанов, – сказал Ларри, смерив Поу взглядом. – Кудряшка ты наш. Красавчик, Дэвид Хассельхофф, бля, ну?

Остальные кивнули, хотя молодые парни из приближенных явно соглашались только из уважения к Черному Ларри, а вообще-то они не слишком были рады появлению Поу.

– Они с Дуэйном могли бы потягаться, кто круче как жеребец.

Дуэйн ухмыльнулся.

– Дуэйна застукали с училкой английского, милой приличной девочкой из колледжа. И больше ее сюда не пускают.

– А она до сих пор мне пишет, – сообщил Дуэйн.

– Короче, маленький Поу, тебе многое нужно наверстать. Хотя мы в тебе уверены.

К полудню у Поу появилась пара новеньких чиносов, а старые штаны он отдал кому-то из шестерок. Стояла жара, заключенные сидели на скамейках или просто привалившись к стене, потели на солнце и тупо пялились в пространство. И Поу среди них, и все они выглядят как обычные работяги, какие-нибудь строители, отдыхающие в перерыве, или пожарники, просто мужики, никакие не монстры и не супермены, и место тут совершенно обычное, ничем не отличающееся от любого другого за тюремной оградой, вот так и надо думать. Несколько часов спустя они продолжали сидеть все на тех же местах, Поу маялся от жары и обезвоживания, он обгорел, но остальные как будто не замечали неудобств, просто торчали на солнцепеке, и все; ему хотелось пить, но содовая уже не лезла, он и так влил в себя много больше нормы. Поу устал, но изо всех сил держался, чтобы не закрыть глаза, некоторые парни из свиты бродили туда-сюда, но ему такие привилегии не положены, он должен оставаться рядом с Дуэйном и Черным Ларри. Настало время обеда, но все понимали, что вести Поу сейчас в общую столовую – плохая идея. – Чего-нибудь хочешь? – спросил Черный Ларри. – “Скиттлс”, сигареты? Пруно?

– Я бы съел чего-нибудь нормального, – признался Поу. – Но денег нет.

– В лавке есть копченый лосось. Тебе принесут. И пару пакетиков картошки.

* * *

Дуэйн проводил его обратно в камеру. На койке Поу лежал пакет с разными мелочами из тюремного магазина – дезодорант, “сникерсы”, соленые крекеры и четыре вакуумные упаковки лососины.

– Ну ты как? – дружелюбно спросил Дуэйн. И они стукнулись кулаками.

– Нормально.

– Твой сокамерник вечером вернется. Его закрыли на шесть месяцев, так что ты, парень, не особо-то его прессуй.

– Да без проблем.

– С ним клево будет. Он тебя в хлам заболтает.

* * *

Оставшись в одиночестве, он прикончил две упаковки лосося и крекеры, первая нормальная еда за, черт побери, за несколько дней. Наевшись до сытой дремоты, улегся на койку, все будет нормально, он как-нибудь устроится. Сначала Поу даже заулыбался невольно, но потом пришли другие мысли. Парни ведь наверняка захотят что-нибудь за свои услуги. Ладно, разберемся. По мере поступления.

Этажом ниже кто-то слушал рэп по телику, по временам оттуда доносились одобрительные возгласы или улюлюканье. Поу, прикрыв глаза, вытянулся на койке, уснуть не получалось, руки саднило, он взглянул на них, вроде подживает. В его кровь определенно попала кровь того придурка, Малыша. Поу встал, еще раз вымыл руки, он понимал, что лучше не станет, надо было вести себя осторожнее, ну не знаю, мог бы иметь для подстраховки кастет или хотя бы батареек в носок насыпать. Ладно, нашел о чем волноваться. СПИД – последняя из его забот. Гораздо вернее прикончит нож у горла, зазевался с сэндвичем в столовой, чик – и готово. Кловис показал ему девятидюймовую заточку, костедробилку, как он назвал, и если у него такая штука есть, то у другой стороны наверняка тоже. Так что переживать из-за ВИЧ сейчас все равно что бояться, как бы в Землю не врезалась комета. Поу подумал, что этот бой он уже проиграл, вчистую, просто пока почему-то еще держится на ногах. В детстве он видел, как Верджил однажды подстрелил из лука кролика, тот на миг взвился в воздух, а потом вновь принялся жевать траву как ни в чем не бывало. А через несколько секунд завалился на спину, стрела пронзила его насквозь, повредила аорту, он, поди, и сам не понял, как окочурился. А теперь Поу поздравлял себя с тем, что ничего хорошего не случилось, и единственное, в чем он уверен, что дальше будет только хуже, потому что так уж заведено в его жизни.

Он же ни о чем таком не просил. Не предлагал переться в чертову мастерскую под проливным дождем, понятно же, что там пристанище всякого сброда. Это из-за Айзека они оказались там, из-за Айзека торчали в грозу под дырявой крышей в каких-то развалинах, вместо того чтобы спокойно потягивать пиво на террасе у Поу. Он не из тех, кто любит такие приключения, но Айзеку на это плевать, он вообще думает иначе, у него мозги по-другому устроены; вот Поу не может просто встать и уйти, когда вваливаются мокрые вонючие бродяги и начинают его оскорблять, у него есть гордость и человеческое достоинство, это Айзеку можно сказать что угодно, и он просто встанет и уйдет. И вообще Айзек втравил их обоих в эту историю, а потом просто решил смыться. Но Поу не такой. Существует такая вещь, как самоуважение, и у него оно есть, а у Айзека нет.

Он сел. Все по-прежнему, он все в той же камере с мутным окном, через которое ничего не видно, бетон и железные прутья, внизу орет реклама автомобильной страховки, никто и не подумает приглушить звук, хотя никому эта страховка ни за каким чертом больше не нужна. Он открыл третью упаковку лосося, жирного и соленого, облизал пальцы, пива бы к нему, вообще тут неплохо, в смысле – в камере, безопасно. Но невозможно торчать в камере дни и ночи напролет. Черный, которого он вырубил, – местный туз, заправила. Поу свезло, отделался малой кровью, уложив его в драке. Но это вам не кино, где ты побил самого большого парня и тебя тут же оставили в покое. В жизни такие штуки не работают. Ему обязательно отомстят, и простой дракой не отделаться, месть означает, что ты огребешь сторицей, это он по собственному опыту знает. Надо сделать так, чтобы парню досталось больше и жестче, чем тебе.

Поу заметил вдруг, что дышит с натугой, все тело свело, шея ныла от напряжения. Он попытался расслабиться. Все будет хорошо, утешал он себя. Все как-то разрешится. Ты же ничего такого не сделал, чтобы тебя упекли за решетку. И покойника Отто убил не ты. Ты вообще ни при чем, тебя просто ухватили за яйца и едва не отделили твою башку от туловища. И почему я здесь, за что. Ты здесь, и дальше все будет только хуже, завтра завернешь за угол, и бац – пятеро на одного, тут тебе и конец, а Айзек между тем где-то на воле. Гуляет на свободе.

 

6. Айзек

Ночью поезд стоял, часами торчал где-то на запасных путях, Айзек сидел снаружи на платформе, взбирался по лесенке и сидел, вытянув ноги, на куче угля, смотрел на звезды. Часа два ночи, кажется. Прихватил бы с собой звездную карту, знал бы точно. Или вставил бы батарейку в часы. Он поерзал ногами, устраиваясь на куче кокса, почувствовал под ладонями холодный металл вагонной стенки. Закрой глаза – и ощутишь вращение Земли. Звезды всегда двигаются. Каждый час небо меняется. Ковш уже начал поворачиваться – скоро весна. Точнее, конечно, Большая Медведица. Но Ковш гораздо понятнее. Полярная звезда, временно путеводная, как все звезды у полюса. А раньше полярной была Тубан, Альфа Дракона. А потом будет Альдерамин. Потом Денеб. Полный звездный каталог Птолемея, 150 год. Называтель звезд – отличная работа. Даже если никто не узнает. Заимствовал у вавилонян, но все тексты утрачены, сгорели в Александрии. Во всем виноват Юлий Цезарь. Утрачено больше знаний, чем ты когда-нибудь сможешь постичь.

Айзек продолжал рассматривать небо. Рак и Лев.

Близнецы, кажется, не видны. Надо было прихватить что-нибудь почитать. Да нет, надо было прихватить батарейки для фонарика. Глупо, что забыл. Он глянул на землю внизу. Велико искушение спрыгнуть вниз, поезд ведь не сорвется с места мгновенно. Нет, пожалуй, – в темноте ты никогда не отыщешь нужный вагон и потеряешь рюкзак. Не говоря уже о том, что не представляешь, где находишься. Через неделю будешь в Беркли и даже не вспомнишь о нынешних приключениях.

Он сполз вниз, обратно в свой закуток, забрался в спальный мешок, высунул наружу голову, чтобы видеть хотя бы клочок звездного неба. И попытался уснуть.

* * *

Шли часы, наступило утро, Айзек старался по мере возможности ехать наверху, на платформе, пока не замерзал. Одежда вся в грязи. Как, вероятно, и лицо.

Они двигались вдоль большой реки, гораздо более широкой, чем Мон, вдалеке виднелся завод, который оказался сталелитейным гигантом, десятки корпусов, пылающие доменные печи, повсюду клубы дыма. Выглядело вполне современно, корпуса новые или отремонтированные. Надпись: “Ю Эс Стил, завод Великих озер”. Мичиган, догадался он. Один из промышленных объектов, которые еще функционируют. Парковка забита машинами, как когда-то в Бьюэлле, дальше какой-то городишко. Никогда не видел таких плоских пространств.

Тормоза заскрежетали, они вползали в громадное депо, затыкайте уши, пора смываться. Сейчас разгрузят уголь и тебя обнаружат. Собираемся. Он вновь торопливо затолкал вещи в рюкзак и выбрался на платформу, намереваясь спрыгнуть еще до полной остановки. Высунул голову наружу, заметил Барона, слезающего на землю через несколько вагонов впереди. Прыгнул вниз и оказался прямо перед Бароном.

Айзек впервые разглядел его при дневном свете. Лицо красное, опухшее, в глубоких морщинах, кожа на вид грубая, нос кривой, а один глаз провис гораздо ниже другого, лицевые кости были сломаны и навеки срослись неправильно. Вся физиономия какая-то скомканная и вдобавок покрыта угольной пылью. Он производил впечатление предмета, чудом уцелевшего при пожаре.

– Черт возьми, – спокойно заметил Барон, разглядывая его. – А у тебя были интересные спутники, а?

Айзек не сразу понял.

– Рожа у тебя вся побитая, вот я о чем. Под каждым глазом по фонарю.

– Их было четверо.

Они двинулись по направлению к городу, торопливо перескакивая через рельсы, чтобы поскорее убраться с пути синего локомотива, пыхтящего в их сторону.

– Держи ухо востро, – наставлял Барон. – Не представляешь, как тихо они могут двигаться, одного моего приятеля как-то разрезало напополам. И помочь никто не успеет.

Они перебрались через пути, потом перелезли через дренажную канаву и теперь стояли на узкой дороге.

– Мы там, куда собирались?

– Ага. Это Эккерс. Здесь разгружают уголь.

– Мне казалось, ты говорил, что мы едем в Детройт.

– Слушай, не цепляйся по мелочам. Детройт в десяти милях отсюда.

За рядом заводских корпусов открылось целое поле, утыканное высокими белыми цистернами, с аккуратно подстриженной травой между ними, а потом начался город. Большой дорожный знак с надписью ЭКОРС. Эккерс. Название города. Дома побольше, чем в Бьюэлле, но и тут многие выглядят заброшенно. Все равно прогресс, напомнил он себе. Ты на шестьсот-семьсот миль ближе к Калифорнии. Путь вовсе не будет усеян розами и виноградом.

– Угостишь обедом, если я найду подходящее местечко? – спросил Барон.

Первым делом надо от него избавиться, решил Айзек, но вслух сказал:

– Конечно. Но потом мне надо двигаться дальше на юг.

– Не вопрос. Мы проходили мимо депо. Надо будет только вернуться туда, на основные пути. И там подберешь себе подходящий поезд.

Они шли по городу, здания вокруг стали поприличнее, потом вроде похуже, потом опять получше. Несколько чернокожих в дутых жилетках играли в кости на террасе и проводили взглядами Барона с Айзеком.

– Душ примите, придурки, – бросил один, и остальные захохотали. Айзек приготовился дать деру, но парни уже вернулись к игре.

– Нам, пожалуй, и в самом деле надо найти прачечную, – сказал Барон. – Разобраться с барахлом, почистить перышки. Хотя можно помыться и там, где найдем пожрать.

– Я хочу поскорее сесть в поезд.

– Спешка делу не поможет. Пожрем, помоемся, найдем местечко, где подрыхнуть. Ты подустал, это видно, а беготня по путям с тяжелой сонной башкой закончится тем, что тебя переедет поезд. Я такого навидался, уж поверь, эти локомотивы тебя раздавят и не заметят, как ты не замечаешь муравья под подошвой.

Это ты уже говорил, подумал Айзек, но промолчал. Чуть дальше по улице им попалось заведение с жареными цыплятами. Они по очереди помылись в туалете. Первым пошел Барон и торчал там целую вечность, а когда зашел Айзек, внутри воняло дерьмом и раковина была забрызгана грязью. Айзек тоже справил нужду, помылся, лицо и руки, и куртку протер как мог. Выйдя из туалета, он выглядел чуть приличнее, но и только. Одежду придется выбросить.

Барон заказал ведерко курятины с разными гарнирами, и Айзек немедленно пожалел, что они сюда заглянули, счет оказался больше двадцати долларов, он вытащил бумажник, но там нашлась только банкнота в один доллар. Барон глядел на него в упор:

– Так у тебя есть бабки или как?

Люди за прилавком тоже смотрели и ждали. Айзек отвернулся, расстегнул карман с деньгами и попытался достать из конверта одну купюру, но никак не получалось, пришлось чуть вытянуть конверт из кармана. Барон заметил, но тут же отвернулся. Айзек протянул девице за кассой бумажку в пятьдесят баксов, она изучила ее на свет, потом черкнула карандашом, проверяя.

– Рад, что у тебя есть кое-что в запасе, – заметил Барон, забирая еду, пока Айзек застегивал карман с деньгами. – Сразу видно, что мы рядом с Детройтом, – продолжал он, – здесь любят жареных цыпляток.

Они ели, усевшись на бордюр. Айзек впился зубами в куриную ножку, в тонкую хрустящую корочку, соленая, остренькая, мясной сок капает на асфальт. Он ел очень быстро, хрусткость кожицы и нежность мякоти, набиваешь полный рот, это лучшая еда в жизни, и целое ведерко. Да и вообще все не так уж плохо. И такое ощущение теперь всякий раз, как поешь. Малыш – примитивное животное. “Лучшие в мире Жареные Цыплята”. Малыш согласен с этим утверждением, присуждает наивысший балл. “Дидди Кертин Чикен”. Он запомнит.

Они ели и ели, пока уже не могли впихнуть в себя больше ни кусочка, остатки завернули в салфетки и сунули в свои рюкзаки. Айзек отвалился на спину, разлегся на обочине, глядя по сторонам, и пару минут ничто на свете не могло его потревожить. Закрыл глаза. Впервые за несколько дней он не обращал внимания на боль в плечах и ногах, вечно ноющих от ночевок в скрюченном положении.

– Если будем так валяться, накличем неприятностей на свои задницы, – буркнул Барон. – Надо бы найти мотель, поспать в нормальной постели, постирать шмотки, может, даже киношку посмотреть какую.

– Не-а, – промычал Айзек, не размыкая век. До него дошло: от этого мужика легко избавиться. Когда они в следующий раз окажутся порознь, в туалет пойдут, все такое, он просто смоется, и все. И от этой мысли на душе стало еще теплее.

– Я всю жизнь катаюсь по железке задарма. Надо позволять себе немножко роскоши время от времени. Чтобы не рехнуться. А деньжат всегда можно срубить.

– Ну тогда можешь заплатить за ночлег, если хочешь.

– Да ладно, как тогда насчет выпить. Раскошелишься?

– Отлично. Дай только передохну минутку.

Айзек заметил, что кассирша из ларька разглядывает их через стекло, тут же поднялся и бодро зашагал дальше. Жилые кварталы, конторы, опять дома, дорога прошла над широким каналом, потом под шоссе, уткнулась в просторный бульвар. Все такое плоское, одинаковое, не разберешь, входишь в город или выходишь. Айзек осознал, что все ждет, когда же закончатся дома и начнется лес, но город, казалось, тянулся в бесконечность. Весь день пасмурно, реки не видно, вокруг одинаковые строения, он совершенно не представлял, в каком направлении они идут, но от завода уже не меньше двух миль, точно. Наверное, если спросить, ему подскажут, где они находятся. На другой стороне улицы они заметили автоматическую прачечную, на дверях объявление, написанное от руки: У НАС ЕСТЬ ГОРЯЧАЯ ВОДА, но дверь, увы, закрыта.

– Не повезло, – вздохнул Барон. – Зато глянь-ка.

Чуть дальше винный магазин.

– Ты уже большой, можешь купить, – предложил Барон.

– Нет.

– Тогда дай мне десятку, и я позабочусь о нас обоих.

Айзек уже шел дальше по улице, когда Барон нагнал его. С бутылкой виски в руках.

– Не оборачивайся, – прошипел он. – Он пялится на нас.

– Чего?

– Давай давай давай.

Они зашагали быстрее. Отойдя на безопасное расстояние, Барон внимательно рассмотрел свой трофей. – Черт, “Джек Дэниелс”. Вот, сэкономил нам тридцать четыре бакса.

Айзек только кивнул.

– Давай-ка теперь найдем местечко на ночь, – продолжал Барон. – Я вот чего думаю, можно бы дальше двинуться на поезде или чутка только отъехать. Тут-то у нас выбор невелик.

– Я хочу просто вернуться в то депо, куда мы приехали.

– И я еще вот чего думаю, – не унимался Барон. – Будь у меня баксов шестьдесят, а лучше восемьдесят, я бы махнул к своей сестренке в Канаду. У них там больницы бесплатные.

– Двадцать-то у тебя уже есть.

– А я ж заплачу за нашу жрачку, – возразил Барон. – Ну пришлось одалживаться, ага. Никогда не умел копить деньги. А ты молодец, уважаю.

– Да все нормально.

– У меня, если разобраться, мозги-то на миллион, да и у всей родни нашей. У папаши моего был свой бизнес. Только я поглядел, во что он превратился, да и все эти люди, – он обвел рукой вокруг, – они все в западне, их держит все это дерьмо. Это все принадлежит нам ровно так же, как им. Оно все останется, когда их на свете не будет, – и о чем это говорит? Что ты сам строишь себе клетку. Ты ничем не владеешь, нет, мир просто принадлежит тебе, и все.

Айзек кивнул. И они продолжали путь.

* * *

Когда показался очередной маленький канал с парковкой вдоль берега, Айзек сообразил, что поблизости обязательно найдется неплохое место. Здесь есть деревья и травяной газон. На одной стороне канала очень приличная парковка автотрейлеров и офис, на другой – приятного вида коттеджи с огороженными двориками.

– О, то, что надо, – объявил Барон. – И не потратим ни никеля.

Бредя вдоль берега, они отыскали подходящие заросли кустарника, пробрались в самую гущу. Айзек слышал, как в сотне ярдов по улице проезжают машины, и это успокаивало. Завтра сядешь в поезд, идущий на юг, проснешься раньше этого козла.

Одно заканчивается, другое начинается. Завтра – на юг. Интересно, а ордер на арест, выписанный в Пенсильвании, распространяется на Мичиган? И вообще, уже выдан этот ордер или нет? Так, лучше об этом не думать.

Они развернули свои спальники на крошечном пятачке. С парковки трейлеров доносилась музыка, люди смеялись. Айзек смертельно устал, но боялся уснуть.

– Ну, спокойной ночи, – зевнул Барон.

– И тебе.

Он попытался застегнуть спальник, но молнию заело, она все время расходилась, слишком темно, чтобы поправить. Ладно, и так сгодится. Ботинки снимать не буду. Он завернулся в спальник, как в одеяло, устроился так, чтобы нож оказался прямо под рукой, и заснул. Потом сквозь сон вспомнил про ночную росу и переполз поближе к поваленному дереву. Вытащил нож из ножен.

Проснувшись через несколько часов, увидел, что Барон по-прежнему спит в сторонке, но так и не двинулся с места. Надо встать и уходить, прямо сейчас, подумал он, однако слишком устал, пальцем не мог шевельнуть. Позже проснулся еще раз, услышал странный шорох в листве, долго смотрел в темноту и решил, что это какой-то зверь. Барон лежал на том же месте, где прежде.

Он понимал, что должен подняться, но не смог. Казалось, готов уснуть здесь навеки.

 

7. Ли

Подала отцу обед, ризотто, а на закуску insalata caprese. Французский багет купила в “Кистоун Бейкери” в Монессене. Дома у нее редко бывало время, чтобы готовить, да и Саймон предпочитал обедать в ресторане. И очень хорошо. Лишний повод порадоваться возвращению домой. Потом они долго пили кофе; Генри читал газету, а она просто тихо сидела, опустив подбородок на руки, смотрела на просторный пологий газон и кирпичную ограду. Ограда, вдобавок декоративная, немыслимая роскошь по нынешним временам, в орнаментах столько лишнего кирпича, хватит еще на целый дом. Но кирпич крошился и разрушался, как и все вокруг.

Отец пробирался через строки “Пост-Газетт”, солнце шпарило прямо в окно, мысли блуждали, Ли решила отменить собеседования с сиделками, назначенные на сегодня. А может, Поу просто все выдумал, и даже понятно зачем. Как легко было бы в это поверить. Но нет, Поу сказал абсолютную правду. Непонятно почему, но она уверена – Поу не солгал.

На первой полосе “Вэлли Индепендент” – фотография Поу и заголовок “ЗВЕЗДА ФУТБОЛА ОБВИНЯЕТСЯ В УБИЙСТВЕ”. Она спрятала газету, пока отец не увидел. Но толку-то. Вчера вечером приезжал шериф, разыскивал Айзека. Худой, лысеющий, симпатичный мужик, по всему видно, не дурак. Он ей сразу понравился, она хотела бы знать, что он думает об этой истории, но шериф пожелал беседовать только с отцом. Не слишком вежливо, но вот так. Зато она уловила главное: Поу обвиняют в убийстве того человека в мастерской, Айзек же потенциальный свидетель, но, выходит, не подозреваемый.

Отец с утра неважно выглядит. Начал сползать с кресла. И вообще он сильно сдал с тех пор, как она здесь. Это сколько уже? С субботы до сегодняшнего дня, до четверга. Шесть дней. По ощущениям гораздо дольше. Последние два дня отец не бреется, не причесывается, седые волосы в беспорядке, плечи присыпаны перхотью. Вид запойного алкоголика – нос и щеки в багровых точках, – а он и не прикасается к спиртному. Поблекшие глаза слезятся. Его время на исходе.

Они обедали в столовой, среди старой ореховой мебели; антикварная горка и комод, обои вокруг окон в пятнах сырости. Просторная комната с блестящей люстрой под высоким потолком. Ли вдруг подумала, что отец, должно быть, купил этот дом только из-за матери, хотел произвести на нее впечатление. Теперь уже не узнать.

О визите полицейского они не говорили. Было что-то невероятное в этом их обоюдном стремлении избежать конфликта. Но проблему все равно придется обсудить. Ли встала с намерением помыть посуду.

– Ты все? – спросила у отца.

– Уже пару лет как.

Улыбку она, конечно, выдавила, но не смогла заставить себя рассмеяться. Унесла в кухню тарелки, пустила горячую воду, ждала, пока не повалил пар, натянула резиновые перчатки и занялась посудой. Потом протерла плиту и столы, без всякой необходимости: утром она все уже вымыла. В Нью-Хэйвене у них, разумеется, была посудомоечная машина, а раз в неделю приходила уборщица, Ли пыталась возражать, но Саймон посмотрел на нее как на умалишенную. У нормальных людей есть прислуга.

Захлестнуло чувство одиночества, это место вовсе не ее дом, и вообще нет у нее дома, она стояла, опустив руки под струю горячей воды, а потом подумала: нечего торчать тут и жалеть себя. Ты должна пойти и поговорить с ним.

Но вместо этого поискала, что бы еще помыть. Можно прибраться на террасе, например. Час дня, олень пришел попастись на лужайке среди яблонь. Терраса пыльная и грязная, и вдобавок на кушетке, где они спали с Поу, заметное пятно. Ли подмела. Прекрасный солнечный день, и этот олень, и яблони, и холмы вдалеке, но и все, большего здешние края не могут предложить. Невозможно понять, зачем мама сюда переехала. Невозможно понять, зачем мама вышла замуж за Генри Инглиша.

Сама она, разумеется, тоже порой соглашалась на компромиссы, но это не идет ни в какое сравнение с поступками матери. Ли вышла замуж за богатого, и довольно рано. Такие рассуждения – как удар под дых. Она же не мечтала поступить в юридическую школу, ее склонности, может, лежали в другой плоскости, она бы предпочла художественный колледж или сравнительное литературоведение, но никогда не позволяла себе богемных тусовок, это вообще не обсуждалось, учитывая семейную ситуацию. С равным успехом можно было вступить в Корпус мира и посмотреть, чем дело кончится, отдаться на волю ветра, а не придерживаться строго намеченной траектории. Как Сиддхартха – камень, упавший в воду. Через несколько лет она получит степень в области страхования – и даже если у Саймона дела не заладятся, отец и Айзек не останутся без поддержки. У нее был отличный план и отличный запасной вариант. Не без изъянов, но засыпала она спокойно.

Так что то, как Ли устроила свою жизнь, никак не сравнить с историей ее матери. Та почему-то решила, что Генри Инглиш – лучший вариант. Какая же ты сука, обозвала она себя, просто сволочь последняя. Но факт остается фактом. Все могло быть гораздо хуже. Тридцать один, не замужем, родственников в Америке нет. В какой-то забегаловке к ней подсел Генри Инглиш, солидный, предсказуемый, честный мужчина. Человек, который гордился ею, который никогда не оставил бы ее, который понимал, что не достоин ее. Потом все в Долине пошло прахом, он потерял работу, мир пошатнулся, а самое главное – двое детей. Пару лет просидел без работы, а потом еще три прожил в Индиане, посылая семье деньги, пока не произошел несчастный случай.

А дальше ты поступила в колледж, и тут все переменилось. Настроение у нее скакало вверх-вниз – все выше вверх и все глубже вниз. Воскресное утро после выпускного, все отправились в церковь, а днем она исчезла. Два месяца спустя ты уехала в Нью-Хэйвен.

Она знала, что еще до отца мать была обручена с другим человеком, студентом музыкального факультета университета, но тот в последнюю минуту расторг помолвку. А задолго до этих событий мать порвала со своей семьей в Мексике, она была из богатых, но слишком горда, чтобы возвращаться ради денег, и к моменту своей смерти не общалась с родственниками уже четверть века. Ли иногда размышляла о мексиканской части своей семьи, но чисто теоретически. Встреча с ними не раскрыла бы никаких тайн, которые ей хотелось знать. Вероятнее всего, просто повергла бы в уныние.

Теперь уже не разберешься. Мать, должно быть, впала в отчаяние, или страдала от одиночества, или казалось, что ее время уходит, если она вышла замуж за Генри Инглиша. Красавица с магистерским дипломом по музыкальной композиции. Но при этом ей тридцать один, живет в чужой стране, никого из родных, некому ее поддержать, и вот он – человек, который всегда будет рядом, у него хорошая работа, и он хочет заботиться о ней. Она понимала, насколько сложнее станет ее положение, если выйдет замуж за богатого. Или, возможно, Мэри Инглиш, урожденная Мария Салинас, придерживалась тех же взглядов, что и приятели-марксисты Ли из Йеля, – солидарность, благородный пролетариат, грядущая революция. И она действительно хотела выйти замуж за работягу – последний вызов собственной семье, окончательный разрыв. В Долине встречались такие персонажи, мистер Пейнтер, учитель истории из Бьюэлла, который написал Ли рекомендательное письмо, он рассказывал, что переехал в Долину, чтобы нести идеи социализма на заводы, десять лет проработал сталеваром, потерял работу и стал учителем. Выпускник Корнелла и сталевар. Нас было много, говорил он. Красные вкалывали рядом со старыми добрыми работягами. Но никакой революции не произошло, даже близко ничего подобного, сто пятьдесят тысяч безработных, и все провернули по-тихому. Хотя очевидно, что есть конкретные живые люди, которые ответственны за решение лишить работы всю Долину, у них роскошные шале в Эспене, где они проводят каникулы, они отправляют своих детей учиться в Йель, и по мере того как заводы закрывались один за другим, их портфели с ценными бумагами становились все толще. Но, за исключением нескольких священников, которые, помните, пробрались на какую-то аристократическую церемонию и закидали “вонючими гранатами” богатенького пастора, никто и рта не раскрыл, пальцем не шевельнул в знак протеста. В этом было что-то очень американское – проклинать самого себя за несложившуюся жизнь, отказываться признать, что на твою судьбу влияют социальные силы; национальная черта – глобальные проблемы сводить к ошибкам поведения индивидуума. Отвратительная оборотная сторона Американской Мечты. Французы бы всю страну разнесли вдребезги, но остановили закрытие заводов. Разумеется, не следует произносить такие слова вслух, особенно при отце.

Терраса чисто выметена. Нет повода и дальше откладывать. Ли вернулась в дом через кухню, прошла в столовую, где все еще сидел отец.

– Пап?

– Я здесь. – Он неохотно повернулся к ней. Знал, что будет дальше.

– О чем с тобой говорил шериф?

– О приятеле Айзека, Билли. Его взяли за убийство кого-то там.

Отец вновь занялся газетой, но Ли видела, что ему неловко. Интересно, многое ли ему известно. В комнате как-то вдруг стало теплее.

– Я не думаю, что он это сделал.

– Ну, полагаю, это вполне возможно, но особенно размышлять тут не о чем. В суде разберутся.

– Мне кое-что удалось выяснить, и я абсолютно уверена, что он этого не совершал.

– Может, ты просто относишься к нему необъективно.

Пауза. Ли почувствовала, как покраснела. Отец явно хотел бы прекратить разговор, да и она сама тоже, пожалуй, но все же заставила себя продолжить:

– Он рассказал мне, что того парня убил Айзек.

– Ли, – отец и глазом не моргнул, – в прошлом году Билли Поу едва не прикончил кого-то, колотил парня по голове бейсбольной битой, и его не посадили только по одной-единственной причине, только потому, что Бад Харрис, тот полицейский, что приходил вчера, дружит с матерью Билли. Э-э, дружит в определенном смысле, ну ты понимаешь. А теперь всем им придется разгребать это дерьмо, после того как парень натворил новых дел.

– Все это я знаю, – возразила она. Но на самом деле не знала – она слышала эту историю в ином варианте.

– Да я не наезжаю на тебя, пойми. Бад Харрис думает, что Айзек там был, да, но лучше ему держаться подальше от этого дела. Он считает, что Айзека следует привлекать только в самом крайнем случае, если без него никак, и меня это вполне устраивает.

– Если будет суд, без Айзека не обойдутся, уж поверь.

– Это я понимаю. И всю ночь прикидывал, кого из адвокатов знаю в наших краях.

– То есть тебе безразлично, что Айзек оказался свидетелем такого кошмара?

– Мне очень жаль. Что еще ты хочешь?

– Я не это имела в виду. – Хотя, может, именно это. Она подошла к отцу, тот потянулся к ней, нежно сжал руку. – Я поговорила с Саймоном. Он сказал, мы можем распоряжаться его чековой книжкой.

– Справимся своими силами. – Отец еще раз сжал ее руку. – Но это приятно слышать. Достойный поступок.

Ли почти остолбенела от абсурдности происходящего. Оба только что признались, что скрывали друг от друга информацию о том, что шериф считает Айзека свидетелем убийства, что Поу считает Айзека соучастником как минимум, но при этом они продолжают вести себя будто ничего особенного не случилось.

– Что еще мы можем сделать?

– Ну, ты вроде бы уже все устроила, – пожал он плечами. – В любом случае, думаю, лучше не доверять тому, что наплел тебе Билли Поу. – Он на миг оторвался от газеты. – Не говоря уже о том, что ты теперь замужем.

Она почувствовала, как лицо вспыхнуло еще ярче, отвернулась, понимая, что, если раскроет рот, тут же разревется. Генри пошуршал газетой, смущенно откашлялся и сделал вид, будто его что-то заинтересовало в статье.

– Твоя подружка Хиллари Клинтон все выступает с речами.

Ли кивнула. Хорошо, пускай сменит тему. Отвернулась к окну, но тут он опять взял ее за руку:

– Ты хорошая дочь.

– Не уверена.

– Напрасно. Ты хорошая дочь, и я чертовски горжусь тобой.

Она кивнула, кашлянула и улыбнулась ему, а он ласково улыбнулся в ответ.

– Мне надо бы подышать свежим воздухом.

– Отлично.

На улице она уселась у кирпичной стены, окружавшей луг, или поле, или как оно там называется, дальше ущелье, пустые леса и холмы и высокий горный хребет на горизонте. Старик знал про нее и Поу, что ж, ничего удивительного. И простил ее – а вот это уже невероятно, да. А вдруг мать сумела разглядеть в нем именно такие черты.

Любопытно, что он думает о Саймоне и ее новой жизни и о том, что она ни разу не приезжала домой. Он, оказывается, совсем не такой простак, только прикидывался, потому что так удобно. Он хотел мира с ней любой ценой. Но насчет Поу ошибался. Ли вспомнила про давнюю аварию по вине Саймона и чувство, которое грызло ее тогда, – а что, если бы его не заблокировало в машине? Если бы он мог сбежать, бросить ту девушку на дороге?

И Саймон, и все остальные, такие милые с виду, всегда знают, что сказать, но внутри-то все иначе, они не станут жертвовать собой – они накрепко выучили, что им есть что терять. Так, хватит обвинений, оборвала она себя. Но вот Джон Болтон, которого взяли на Манхэттене с кокаином, – обвинения сняты, – а потом ты узнала, что с Болтоном был еще один человек, но никто не поинтересовался его судьбой. А Поу пойдет в тюрьму за преступление, которого не совершал. Из-за твоего брата.

Где-то сейчас Айзек? В Калифорнии, сказал Поу. Да какая разница. Она могла бы нанять частного сыщика, брат наверняка оставил след, билеты на самолет, на автобус – отец сказал, он забрал четыре тысячи долларов – вполне достаточно, чтоб оплатить поездку, и еще останется куча денег на обустройство, Айзек запросто проживет на макаронах с сыром. Как же вышло, что он впал в такое отчаяние? Как решился на безрассудство? Впрочем, это как раз легко понять. Ты просто предпочитала не задумываться. С самого начала было ясно, что ему нелегко придется в жизни, он не умел ладить с людьми. Не умел вести пустые разговоры, считал, что должен всегда говорить что думает и другие должны поступать так же. Его слова и поступки никогда не имели ничего общего с “что обо мне подумают люди?”. Именно потому она всегда восхищалась им как никем на свете, но и переживала за него.

Наверное, все люди с такими мозгами, как у Айзека, похожи друг на друга. Ли всегда знала, что он мог бы добиться гораздо большего, чем она, – он всерьез интересовался только по-настоящему большими проблемами, гораздо бо́льшими, чем его собственная жизнь. Идеи, истины, причины всего. Словно он сам и его существование были лишь побочным эффектом. Ее друзья в Йеле мгновенно признали в нем своего – именно такой тип личности привычен в академическом мире. Но не здесь.

А теперь он убил человека. Ли стиснула голову ладонями. Она точно знала, что Айзек виновен. Он обязательно вернулся бы в ту чертову мастерскую, чтобы спасти друга, ни секунды не колебался бы. Он меньше всего подходил для подобной роли, но это его не остановило; он сделал то, что должен был, особенно если те парни были гораздо здоровее Поу. Айзек страшно рисковал, он, конечно, боялся, но все равно вернулся. Это правильный поступок, и он его совершил.

А ты? Ли сразу обмякла, опустилась в высокую траву, пускай солнце и ветер, пускай тело ее обратится в прах и канет в землю. Я ведь не должна терзаться чувством вины. Я должна гордиться собой. Сама мысль омерзительна; всегда подозревала, что она иная, собиралась пережить всех. Хотела быть одиночкой, как мать. Мать, которая попыталась переломить себя, и это ее убило. Ли еще раз прикинула вероятность того, что ей не в чем себя упрекнуть. С папой – несчастный случай, мама умерла, а теперь эта идиотская история, никакой логики, осталось одно самое важное доказательство: ты единственная, кто уцелел.

Придется найти его. Нельзя больше ждать. Нанять адвоката, частного сыщика, проблема не решится сама собой.

Она встала, отряхнула траву, еще раз окинула взглядом деревья, поля, овраг, где они с Айзеком играли, лежали на теплых камнях, уставившись в узкую полоску неба над головами. Айзек наблюдал за птицами, он любил птиц, особенно хищных, ему нравилось знать, как они называются, а ей вполне хватало просто наблюдения. Все счастливые воспоминания из детства связаны с Айзеком, остальное время она просто ждала, когда повзрослеет.

Юрист и сыщик. Придется посвятить Саймона в подробности, и его родителей тоже. Тем легче будет представить всем Айзека – 1560 баллов на экзамене, это они поймут. Но к такому способу прибегать не хотелось. Они должны помочь Айзеку просто потому, что он ее брат. Вот и посмотрим, захотят или нет. Ну и отлично, зато все выяснится окончательно. У тебя есть собственные кредитки, с помощью или без таковой ты все равно сумеешь решить проблему. Начнем со звонка Саймону и попросим его подыскать адвоката. Он будет рад, что может принести пользу.

 

8. Харрис

После работы он прибрался у себя в хижине, наскоро принял душ и позвал пса в дом. Фур медленно и неохотно вернулся под крышу, понимая, чем это грозит, и повалился у ног Харриса. – Прости, дружище. – Харрис ласково потрепал пса. – Дела зовут.

Можно было бы оставить собаку бегать на воле, но койоты в последнее время стали уж очень здоровы, за двадцать лет они выросли едва не вдвое, и много их развелось в округе. Соседи устраивали облавы, винтовка Харриса била на четыреста ярдов, но он никогда не стрелял в койотов. Благородные звери потому что. У них есть характер – заставляют других животных считаться с собой. Пумы, волки, они все такие. Гордых зверей нельзя убивать без самых серьезных причин.

– Такая судьба, дурья ты башка. Сиди дома – или будешь сам себя кормить.

Конечно, он ни за что не допустил бы этого. Скорее, наоборот. Ладно. Он ласково оттащил Фура подальше от входа, погладил на прощанье и запер дверь.

Уже через десять минут Харрис ехал по шоссе в сторону дома Грейс, сам не понимая зачем. Одевшись, он посмотрел на себя в зеркало и подумал: раздеваться в следующий раз ты будешь с ней, но сейчас уже не был в этом уверен. Забавное совпадение, она позвонила ровно в тот момент, когда ее сына взяли за задницу. Он мотнул головой: хватит. Он многое знал о человеческих слабостях и заранее простил их тем, кого любил. Грейс он простил. Ее сын влипал в истории с тех пор, как подрос. Харрис сделал все, что мог. Он переговорил с Гленом Патаки и Сесилом Смоллом о досудебном соглашении. Уломал Сесила Смолла на максимально мягкое наказание, а потом Билли вышел на свободу и убил человека.

Это просто защитный рефлекс, она надеялась, что он совершит чудо, но слишком поздно, колеса завертелись, и Билли арестовали. Харрис чувствовал, что закипает, едва не ударил по тормозам, уже начал поворачивать руль, ну и хорошенькую жизнь он себе устроил, так старательно развивал самообладание, и вот на тебе. Однако взял себя в руки и заставил спокойно ехать дальше, гнев быстро улетучился. Почти все в жизни вот так, растворяется почти мгновенно. “Что за хрень”, – громко сообщил он рулю. Тоска какая.

Есть еще Верджил, кстати. Гнев накатил вновь, гнев и боль, но ни намека на угрызения совести, как будто так и надо. Верджил Поу не смог удержаться на работе, гнусный, тупой, прирожденный лжец. Правда, Грейс цепляется за него добрых двадцать лет. Дважды Харрис помогал егерям задерживать папашу Верджила, в их семейке все браконьеры. И еще эта история с ворованной медью. Все всё понимали про Верджила. Все, кроме Грейс. И чьего сына ты покрываешь? Да, подумал он, тут он тебя победил. Вот почему ты не засадил его, а? Один раз ты внес его в компьютер, два действующих ордера на арест, всего-то и надо было – снять трубку телефона. Но не такой человек Бад Харрис.

Вот и город, старый полицейский участок, новый. Он своими глазами наблюдал Закат, закрытие заводов и последовавшее за ним Великое Переселение. Переселение никуда – тысячи людей отправились в Техас, а то и десятки тысяч, в надежде получить место на нефтеразработках, но подходящей работы там было не так уж много. Так что в конечном счете их положение оказалось еще хуже – нищие и безработные, вдобавок рядом ни одной родной души. Остальные просто исчезли. Бесследно. Он видел парней, которые соглашались на четыре пятнадцать в час вместо прежних тридцати, здоровенный сталевар с каменным выражением лица укладывал в пакет его покупки в супермаркете, но не все могли смириться с таким унижением. Он ведь переехал сюда в поисках спокойной жизни, хотел быть копом в маленьком тихом городке, а не колотить дубинкой по головам в Филадельфии, но после краха производства его служба быстро изменилась – вновь настало время дубинок. От природы у него, наверное, не было таких способностей, но он выучился, целую науку разработал, теперь умеет читать по лицам. Не надо было отпускать Верджила, это ошибка. Но он поступил так из гордости.

На этот раз с Грейс все иначе, он не мог сказать почему, но чувствовал, что ее тупой пентюх больше не возникнет на горизонте. Третий лишний отвалил. Ага, третий лишний – это ты. Не поймешь. Есть люди, которым суждено помереть в одиночестве, может, ты как раз из таких. Ты немножко забегаешь вперед, дружок.

Он свернул на грунтовку к трейлеру Грейс. Еще есть время повернуть назад – ночь будет ясной и холодной, у него полная коробка сигар, бутылка отличного скотча, пес будет счастлив, если хозяин вернется. Шезлонги разложены, можно посидеть вечером на свежем воздухе, на Рождество он выпендрился и сменил свой старый спальник на дорогущую модель, которую выпускает фирма в Колорадо, всю зиму торчал вечерами на террасе, любовался горами, и пофиг, холодно на улице или нет, даже после снежной бури, на десятки миль вокруг мир застыл, и абсолютная тишина, только лед потрескивает на морозе, а в спальнике тепло. И такое чувство, будто ты единственный человек на белом свете. В один из таких дней он подумал, что надо бы купить телескоп. Ну может, на следующее Рождество.

Дорога заканчивалась глинистым обрывом над рекой прямо у трейлера Грейс. Она ждала его на крыльце, он вручил бутылку вина, тихонько поцеловал в губы, она подкрасилась, от нее нежно пахло духами.

Проходя за ней следом в дом, он словно смотрел на себя со стороны, откуда-то сверху, будто одна часть его личности вышла из тела, соревнуясь с другой; он решил понаблюдать, которая одержит верх – Душевный Покой или похотливый старый коп. В доме вкусно пахло едой – свежеприготовленная рыба, жареный чеснок, хлеб. Но вместо кулинарных комментариев он произнес:

– Я не знаю ничего нового о Билли.

И зачем сказал? Самосохранение. Душевный Покой.

– Я думала, мы договорились не обсуждать эту тему, – нахмурилась Грейс.

– Знаешь, я уверен, у тебя это из головы не идет.

– Да, но. – Она виновато улыбнулась. – Бокал вина?

Он смотрел, как она двигается, как отрезает ломоть итальянского хлеба, который заботливо подогрела, мажет маслом. Хлеб хрустящий снаружи, внутри мягкий, и Харрис жует его и чувствует, как постепенно успокаивается, и он счастлив. А потом опять включился Душевный Покой:

– Вчера вечером я заглянул к Айзеку Инглишу – на тот случай, если прокурор узнает, что они были вместе с Билли. Но парень уехал.

Грейс недоуменно пожала плечами. Не знала, что сказать на это, и определенно хотела бы прекратить разговор.

– Он ушел утром в воскресенье, и с тех пор родные ничего о нем не слышали.

– Бад, – взмолилась она, – ну пожалуйста.

– Ладно, прости.

– Съешь еще хлеба.

Он взял еще кусок и тут же раскаялся, что затевает эти дурацкие психологические игры, это для тебя игра, а не для нее. Другая часть его тут же подсказала: нет, она тоже играет, просто ты не замечаешь. Харрис уставился на ее задницу, когда Грейс отвернулась за штопором, отличные формы, она чуть прибавила в весе, но прекрасно выглядит, кожа у нее нежная, в милых веснушках, пепельная блондинка, и вообще кажется моложе своих лет.

– Не могу найти чем открыть, – сказала она. – Может, выпьешь бурбон?

Он кивнул, сел за низенький столик, а она плеснула им в стаканы виски. Все, конец. Даже Тихую Гавань можно торпедировать.

– Давай по глоточку, – улыбнулся он.

– Ты что, слабак, Бад Харрис? – И она одним махом прикончила свою порцию.

– Смотри-ка, еще ни в одном глазу, а уже такая бойкая.

– Да, она такая. – Но Грейс уже притихла, печально глядя на пустой стакан, и Харрис понял, что все испортил. Шесть минут. Почти норма.

– Кто он? – спросила она.

– Ты о ком?

– Тот, из-за кого арестовали Билли.

Ей не станет легче, если рассказать. Может, лучше промолчать, узнает позже. Но потом решил: нет, уж лучше сейчас. Поедешь домой, разожжешь камин, свернешься у огня рядом с собакой.

– Да никто в общем-то, безработный автомеханик. То в тюрьме, то на воле. В Браунсвилле зарегистрирован по двум адресам.

Она закрыла лицо ладонями.

– Господи, Бад. Не понимаю почему, но мне это важно знать.

– Прости.

– Я выпью еще, – сказала она. – Наливай, щедрее.

Он молча отодвинул бутылку подальше.

– Они порезали ему горло, Бад. Его пытались убить, он защищался.

– Он молчит, Грейс, в этом вся проблема.

– Это сделал Айзек Инглиш. Только поэтому Билли не скажет ни слова.

– Билли ни разу в жизни не отказался от драки, а в малыше Инглише всего сто десять фунтов. Тот, который погиб, ростом шесть футов восемь дюймов.

– Так все они рассуждают, да?

– Люди встревожены тем, во что превращается город. Они боятся, что у нас будет так же жутко, как в Доноре или Републике… – Он оборвал сам себя. – Пока он не встретился с адвокатом, мы просто гадаем на кофейной гуще. Вот заговорит, тогда и начнем переживать.

Они замолчали. Харрис слышал, как тикает таймер в духовке, не сгорела бы рыба, и будут ли они вообще ужинать или как. Грейс уставилась на пластиковый столик, будто Харриса вовсе здесь не было.

– Нет смысла волноваться, потому что его уже фактически нет. И бесполезно даже переживать, да? Ты это пытаешься мне сказать.

– Нет, – возразил он. – Вовсе нет, я совершенно не об этом.

Она заплакала, и он попробовал обнять ее, но она не реагировала, просто сидела и плакала. Харрис долго смотрел на нее, сидя по другую сторону стола и не зная, куда деть руки, такое чувство, что надвигается нечто, а потом в ушах зазвенело и накатила дурнота. Он понимал, что надо бы встать и выйти на воздух. Вместо этого потянулся к Грейс, взял ее лицо в свои ладони.

– Прости, – прошептала она. – Не могу с собой справиться.

– Ничего, так бывает поначалу.

– Это прикончит меня.

– У тебя нет пока оснований так убиваться, он даже не встретился с адвокатом.

– Пожалуйста, не надо.

– Я не просто пытаюсь тебя обнадежить.

– Для нас уже поздно, это так.

Он поцеловал ее, и она отстранилась на миг:

– Не нужно делать это, только чтобы меня успокоить.

– Я и не собирался.

Она позволила поцеловать себя еще раз.

– Потерпи пару дней. Появится адвокат – и все изменится.

– Хорошо.

Она протянула ему руку, а потом подошла, села к нему на колени, обняла, нежно поцеловала в шею. Он не шелохнулся, просто сидел и наслаждался ощущением. Она целовала его. Он гладил ее по волосам. Чувствовал, как часто бьется ее сердце, или это его сердце, странное покалывающее ощущение, сначала в горле, потом охватило все тело.

– Мне нужно припудрить носик, – шепнула она.

Она ушла в ванную, а он так и не двинулся с места. Она вернулась, опять устроилась у него на коленях, ухватила его за петли на ремне, как детишки хватают отца, прижалась тесно к груди, а он нежно поцеловал ее в макушку, и так они долго сидели, обнявшись. Когда она наконец подняла голову, лицо ее прояснилось.

– Прости, я пообещала себе, что не буду вспоминать об этой истории, пока ты здесь. – Улыбнулась и игриво поерзала. – Черт, веду себя как подросток. Сначала изнываю от желания, потом рыдаю, потом опять пристаю.

– Думаю, сначала ты должна меня как следует покормить. Чтобы я не чувствовал себя распутным бабником. – И добавил: – Шутка.

– Ха-ха.

– Ха.

Он выпрямился, отстегнул кобуру с пистолетом, потом встал и положил оружие на холодильник.

– Зачем ты это принес?

– Ты же знаешь, я живу один.

– Раньше ты оставлял оружие в машине.

– Времена изменились, – пожал он плечами. – А что у нас на ужин?

– Форель.

– Прямо из реки?

– Может, я и живу в трейлере, конечно, но.

– Я не это имел в виду.

– Сядь уже.

– Я займусь вином.

Повозившись с минуту, он вытащил пробку ножом.

Решил заодно открыть и вторую бутылку.

Они поужинали, рыба удалась, нежная, с хрустящей солоноватой кожицей, и еще Грейс сделала к ней сладкий сливочный соус, что-то французское. Он собрал весь соус хлебом и от рыбины оставил только кости. Хотел было съесть и щечки, как учил Хо, но подумал, что это будет чересчур.

– В жизни не ел рыбы вкуснее.

– Интернет, – улыбнулась Грейс. – Дар Господень людям, если честно.

Когда они уже вымакали весь соус и прикончили вторую бутылку вина, она сказала:

– Могу я задать еще один вопрос?

Он кивнул.

– Кто этот общественный защитник, о котором ты толкуешь?

– Она отличный специалист, и думаю, смогу уговорить взяться за это дело именно ее вместо наших записных идиотов. Возможно, в будущем ее ждет неплохая карьера где-нибудь еще, но сейчас она тратит время на исполнение, так сказать, общественного долга. Надеюсь, ее пример пристыдит наших бездельников и они активнее зашевелят своими задницами.

– Женщина, значит.

Харрис кивнул.

– Меня устраивает.

Они вновь умолкли и долго смотрели друг на друга.

– Прости, что опять заговорила про это.

– Ты его мать. И мы можем говорить об этом столько, сколько пожелаешь.

– Откроем третью бутылку?

– Я бы не стал, – засомневался он. Но все же открыл.

* * *

Они сидели на кровати и целовались, ласкали друг друга, и тело казалось ему совсем легким, только между бедер чувствовал тяжесть. И никаких проблем с этим делом. Не то чтобы удивительно. Все же удивительно. Он иногда и с таблетками не был уверен в успехе. Надо будет выкинуть таблетки, подумал он и усмехнулся.

– Тебе хорошо?

Он кивнул.

– Мне тоже.

Она опустилась на колени, он гладил ее волосы и думал: гляди-ка, старик, а жизнь не так уж отвратительна. Потом он перекатился и лег на нее сверху, они быстро кончили вместе, все еще помнили ритм и привычки друг друга. Она не молчала – бывает, мысленно издаешь какие-то звуки и мог бы придержать их для себя, но она делилась, давала тебе понять, как хорошо ты ей делаешь.

Час спустя они расслабленно валялись на смятых одеялах, она рассеянно водила пальцами по его спине. Встала налить вина, а потом они сидели рядом, привалившись к изголовью кровати, и он разглядывал себя, похудел, поседел, но мышцы на груди и животе все еще рельефны, несколько лет назад начал было расти пивной живот, но он быстро от него избавился. К чему бы, спросите. А вот теперь понятно к чему.

– У тебя были другие? – спросила она.

– Конечно. – Но на самом деле нет.

* * *

Ночью он проснулся, она смотрела на него. Ласково погладила по голове:

– Ш-ш-ш.

Он распахнул глаза.

– Мне нравится на тебя смотреть.

– Мне тоже нравится на тебя смотреть.

Она стянула одеяло. Красивые плечи, изящные линии ключиц, плавные изгибы и нежность. Она очень красивая женщина, даже дотронуться страшно. Счастье, ощущение полноты, удивительно; кажется, никогда прежде он не переживал ничего похожего. Нет, дело не в этом, просто такое невозможно удержать и сохранить, это можно ощутить лишь на миг.

Он не знал, сколько прошло времени, как долго он смотрел на нее, касался кончиками пальцев. Ее кожа стала теплее на ощупь. Она чуть развела ноги в стороны. Его палец там, и она открывается навстречу и смотрит на него.

– Я думал, сначала должно быть вино.

Она улыбается:

– То есть ты признаешься, что напоил меня специально?

– Отчасти.

– В следующий раз я обойдусь тебе дешевле.

Они легли лицом друг к другу, она обвила его ногой, и они медленно двигались, глядя друг другу в глаза. Это так правильно, что они говорят о сексе, так еще лучше, все гораздо лучше, и так хорошо его стареющему телу. Он почти утратил связь с реальностью. Не осознавал, что лежит на кровати, они могли быть сейчас где угодно, и прежний мир стремительно уносится прочь, тает, да и был ли он? Я чувствую ее, прикасаюсь к ней, а потом мысли превратились во что-то иное и утратили всякий смысл.

 

9. Айзек

Во сне он сидел с матерью и сестрой на заднем дворе, любовался холмами. Они ждали отца – тот возвращался на Пасху домой из Индианы. Что-то не так было в этом сне. Они с сестрой слишком взрослые, старшеклассники, к тому времени отец уже покалечился. Мать с сестрой сидели на диване-качелях, болтали ногами, смеялись чему-то, а сам Айзек копался в саду. Айзек, держись подальше от роз, предупредила мать. Но сестра тут же вступилась за него. Потом они уже в кухне, мать убирает еду в холодильник, потому что отец все еще не вернулся, Айзек проголодался, и вообще все погрустнели, но Ли бодрится. Она подшучивает над его одеждой, игриво вытаскивает рубашку из-под ремня. Очень смешно, бурчит он.

Что-то не так. Просыпайся. Где я? На той же лужайке.

Утро. Что это он делает? Барон склонился над ним. И вытаскивает руку из кармана штанов Айзека, очень осторожно вытаскивает, а в руке у него конверт с деньгами Айзека.

Нож у Айзека в руке, он так и спал с ним всю ночь, рука крепче сжала рукоятку, готовясь ударить. Нет, остановил он себя, нельзя. Отпустил нож и обеими руками схватил Барона за куртку, пытаясь повалить. Но тот с легкостью вывернулся, и вот уже вскочил и убегает прочь.

Айзек буквально взлетел и помчался вдогонку. Надо же, как стремительно Барон перебирает ногами, белый конверт трепетал в его руке, Айзек бежал изо всех сил, деревья по сторонам слились в сплошное пятно. Он перебросил нож из левой руки в правую. Ты должен догнать его. Роща кончилась, они бежали по парковке трейлеров, открытое пространство, потом дорога, четыре полосы в обоих направлениях.

Барон свернул на обочину, не снижая скорости, испуганные лица из машин. Примерно через квартал Айзек начал нагонять. Что делать, когда поймаю? Ударь ножом. Он сильнее, тебе придется использовать оружие. Я не смогу. Тогда все равно догони его. Он устанет, у тебя будет шанс. До Барона оставалось всего несколько шагов. Кажется, все вокруг смотрят только на них, они пронеслись мимо нескольких десятков машин. В глазах мелькают темные пятна, легкие горят, но это неважно. Он в жизни не бегал с такой скоростью. И мог бы бежать сколько потребуется. Слева высокий проволочный забор, справа дорога. Когда собьешь его с ног, брось нож. Не то сам порежешься. Навстречу проехал белый автомобиль, краем глаза Айзек заметил синий мелькающий фонарь на крыше, автомобиль развернулся, а он уже почти коснулся Барона, но тут взвыла сирена и замелькали огни. Нет, подумал Айзек, он видел, как конверт мелькает вверх-вниз в руке Барона, ты почти догнал, а потом копы ринулись сразу через три полосы и через бордюр футах в тридцати впереди, полицейский выскочил из машины, спрятался за дверцей, Айзек не видел его рук, но знал: тот вытаскивает пистолет.

Стой стой стой услышал он, нож, успел подумать, избавься от ножа, слева забор, и, не успев толком сообразить, он подпрыгнул, зацепился, перекатился грудью на другую сторону ограды, разодрал куртку и приземлился на четвереньки. Оставаться на месте оставаться на месте орал коп, нож улетел куда-то в грязь. Все как в замедленной съемке, он хотел встать, но коп тут же навел на него ствол, он видел, что ты выбросил нож? Вставай. Встать встать встать. Он мог пристрелить меня. Нет вставай. Так, напряги ноги. И вот Айзек вновь бежит. Никто не стреляет, если начнет стрелять, ты почувствуешь раньше, чем услышишь, вообще ничего не почувствуешь, он коротко оглянулся, коп, высокий чернокожий, что-то говорил в рацию у плеча, Барон, должно быть, остановился, потому что коп целился теперь в другую сторону, не в Айзека.

Перед глазами все плыло, но он заставлял себя бежать, через парковку между офисными зданиями, через какие-то кусты и обратно в ту сторону, откуда пришел.

 

10. Поу

С утра Поу несколько часов торчал в камере, дожидаясь, кто сопроводит его во двор. Сокамерник так и не появился. Заглядывал надзиратель сообщить, что завтра придет адвокат, но Поу не хотел думать об адвокате. Наконец у решетки появился Кловис и забарабанил по прутьям. – А Дуэйн, что, занят? – поинтересовался Поу.

Кловис не стал отвечать, и Поу молча поплелся за ним вдоль прохода, вниз по лестнице, по коридору блока, клубилась пыль в солнечных лучах, прикрой глаза и представь, что ты в раздевалке, воняет грязными носками, сортиром и заплесневелым цементом, парни галдят, несут какую-то хрень. Он вышел за Кловисом в центральный коридор, а потом через металлодетектор во двор, свежий воздух, солнце, песок, голубое небо. Практически летний пляж. Можно вообразить, что караульные на вышках – это спасатели.

Кловис все молчал, остальные наблюдали, как Поу подошел к тренажерам, или улыбались, неприятно так улыбались, или отворачивались, чтобы не заговаривать с ним. Поу тут же занервничал, но отыскал свободное местечко у забора и сделал вид, что ничего особенного не замечает.

Подошел Черный Ларри.

– Юный Поу, – начал он. – Мы тут побазарили о твоем будущем.

Поу кивнул.

– Я тебе кое-что скажу. Есть мнение, что нам надо поразвлечься с твоими бумажками. Взглянуть на уведомление о подозрении. Удовлетвори наше любопытство, если не возражаешь.

– Да мало ли, чего вы хотите. Мне насрать, – пожал плечами Поу.

– На твоем месте я бы не стал так заноситься, – посоветовал Кловис. – Половина здешних парней не прочь навалять тебе.

– Ну а я точно знаю, что один-то точно не станет со мной связываться, по крайней мере пока его не выпустили из лазарета.

– Малыш вовсе не последнее дерьмо тут, и я, мать твою, гарантирую, что ровно в ту минуту, как мы перестанем за тобой приглядывать, твой долбаный труп найдут в мусорном баке. Ты здесь из нацменьшинств, если вдруг не заметил, каждый гребаный ниггер легко удавит тебя, без слова вообще.

– Кловис, – предупреждающе сказал Дуэйн.

– Юный Поу все понимает, – успокоил приятелей Черный Ларри. И повернулся к Поу: – Позагорай пока, Юный Поу. Лучшая дезинфекция.

– Ладно.

– Ступай с ним, Дуэйн.

– Йоу, Дуэйн, – окликнул Кловис.

Дуэйн обернулся.

– И давай приведи всех остальных, чтобы могли взглянуть.

– Нет, бля, вопросов.

Они прошли через металлодетектор. Тот был выключен, но Дуэйн кивнул надзирателю и спокойно прошел.

– Волнуешься, дружок? Потому как, если ты крыса, схлопочешь от меня первого.

– Все нормально, – проворчал Поу. – От меня проблем не будет.

– Рад слышать, приятель. Тут на Черного Ларри наезжают, так что у него есть основания быть подозрительным. Меня вот тоже обвиняли.

– А Кловиса?

Дуэйн помолчал. Когда они отошли подальше от любопытных ушей, сказал:

– У Кловиса есть свои причины.

Взяв папку, Поу с Дуэйном вернулись во двор. Черный Ларри внимательно просмотрел документы, пустил их по рукам.

– Фрэнсис.

– Угу.

– Что такое? – удивился Кловис.

– Уильям Фрэнсис Поу, – сказал Черный Ларри. – Полное имя у него такое.

– Да ладно, хрень это, – сказал Кловис. – Обвинение есть обвинение, и все.

– Убийство первой степени, – заметил Дуэйн.

– На кого-нибудь другого свалить не удастся, а, Юный Поу?

– Нет, – поспешно ответил Поу. – Я один виновен.

– Ладно, все равно не так хуево.

– Пока хорош, – заключил Черный Ларри.

Он выудил откуда-то из-за спины банку с пруно, и они пустили ее по кругу. Вроде повеселели. Поу присел на лавку, все расслабились. Остаток дня прошел нормально, народ подваливал и отваливал. Поу тихонько сидел на солнышке, ему было хорошо, ветер обдувал лицо, на душе легко, а потом он вспомнил Ли, последний раз, когда он был навеселе. Может, позвонить ей? Не, совсем неудобно. Он уже звонил матери, а той не оказалось дома, надо составить расписание, а то к телефону не всегда пускают. Адвокат придет завтра, адвокату от него нужно только одно.

Пока он размышлял, высоко в небе кружил ястреб, парил в воздушных потоках, будто на веревочке, Поу долго-долго смотрел на него.

– Просыпайся. – Это Дуэйн.

На площадке у тренажеров остались только Черный Ларри, Дуэйн и Кловис. Остальные разошлись.

– Я не сплю.

– Тебе надо глянуть кой на что, – сказал Черный Ларри.

Поу поднялся со скамейки, а Ларри, наоборот, уселся, взъерошил свой выбеленный гребень, выбрал гантель и принялся молодецки накачивать бицепс – вылитый серфер на пляже в Калифорнии, как их показывают по телику. Красавчик Черный Ларри, у него ко всем есть подход, в него даже присяжная втюрилась. Дуэйн и Кловис такие спокойные, тихие, будто только о футболе и беседуют, но тут Дуэйн едва заметно кивнул в сторону охранника, прохаживавшегося вдоль ограды в другом конце двора.

– Видишь вон ту мразь? Маленький щуплый мудак, который старается не смотреть в нашу сторону?

– Вон тот?

– Не показывай, мать твою! – Кловис шлепнул Поу по руке. – Господи, твою мать, Иисусе, он, конечно. Ну что за придурок.

– Кловис, – вмешался Черный Ларри, – давай-ка не отклоняться от темы, а? – Он рассеянно бросил гантель на песок.

Кловис продолжил:

– Тот парень завтра утром будет поджидать Черного Ларри в коридоре между душами и прачечной. Тихое местечко, люди там могут спокойно побазарить. На случай, если отсюда тебе плохо видно, он тощий мудак с козлиной бородкой, похож на обдолбанного наркомана.

Поу понял, о чем его сейчас попросят, и похолодел, волоски на руках и на шее поднялись дыбом. Он надеялся, что это незаметно.

– Зовут его Фишер, – тихо добавил Дуэйн. – Морда у него крысиная. Но на всякий случай имя написано на бейдже.

– Фишер, – рассеянно повторил Поу.

– Никого рядом не будет. Просто сделаешь свое дело, и все.

– Зачем?

– Дебильный вопрос, – фыркнул Кловис.

Черный Ларри примирительно вскинул руки:

– Разумный вопрос, Юный Поу. Отвечаю: мистер Фишер нам задолжал, мы заплатили, чтобы он достал нам кое-что, а он заявляет, что это кое-что конфисковали. Мистер Фишер в этих играх новичок, он считает, что его положение позволяет ему наебать нас.

– Но я просто дожидаюсь суда, – возразил Поу. – И не хочу связываться с долбаным надзирателем.

– Мистер Фишер вовсе не из тех праведников, которые работают здесь, только чтобы прокормить семью. Он наркодилер. И даже хуже. Он дилер, который ворует у своих партнеров. Это чтоб ты не чувствовал себя виноватым.

Поу покачал головой, покосился на забор, прикидывая, а что будет, если он вдруг подпрыгнет и начнет карабкаться вверх. Пристрелят, наверное. Это здесь хорошо поставлено.

– Юный Поу. – Черный Ларри подошел вплотную, взял Поу за подбородок и развернул лицом к себе, так мог бы сделать отец или тренер, к примеру. – Там, за оградой, есть люди, которым ты не нравишься, очень не нравишься. И уж если ты попал сюда, значит, здесь твой новый дом, и, вероятно, надолго. Соображаешь, о чем я толкую?

– Ну и чего. – Поу не знал, куда деть руки, они повисли плетьми по бокам, а Черный Ларри меж тем продолжал держать его лицо. От него сладко пахло пруно, обгоревшей на солнце кожей, брови у него густые и светлые и на щеках проступила щетина. Глаза у Ларри голубые, и сам он славный парень, всем желает только добра, вот такое он производит впечатление.

– У тебя случились терки с нашими черными братишками, но сейчас они знают, что если тронут тебя хоть пальцем, то каждый из нас начнет полномасштабную войну. А нам что двадцать ниггеров, что двадцать жаб раздавить. Обычно новичкам положен долгий испытательный срок, но тебе открыли зеленую улицу. – Черный Ларри силился разглядеть что-то в лице Поу, но, похоже, безуспешно. Он внезапно опустил руку и шагнул назад, оставив растерянного Поу.

– От тебя немного просят-то, – сказал Кловис. – Твоего сокамерника закрыли в карцер на шесть месяцев за то, что сунул нож в спину надзирателю, ты, может, читал в газетах, трое охранников и двенадцать зэков попали тогда в больницу.

– Нет.

– Он не читает газет, – вздохнул Кловис.

Дуэйн назидательно поднял палец:

– Парень, ты, похоже, не въехал, тебе страшно повезло. Ты поимел их авторитета, прямо зашибись как, на глазах у всех, мать твою, и они рады почикать тебя, только чтобы подмазаться к боссу, ты вдобавок разворошил старые счеты между нами и парнями из “DC Блэкс”. Загрузил нас по полной, и нам теперь эту хрень разгребать.

– Короче, я попал, я должен навалять охраннику. – Не увлекайся, – уточнил Черный Ларри. – Мы хотим, чтобы он остался жив и расплатился-таки с нами. – Он ухмыльнулся.

– Я все понял, – сказал Поу. – Мне просто нужно все обдумать.

Черный Ларри не поднимал глаз, а Кловис покачал головой:

– Я же вам сказал, парни, еще в самый первый гребаный раз, как только засек этого мудака, еще когда этот гондон только вошел в хуеву столовку.

– Твое место здесь, – тяжело уронил Черный Ларри, указывая на тренажерную скамейку. – Или там, – и ткнул пальцем в сторону двора, кучку людей в дальнем его конце. – Это братва, Юный Поу. Все просто.

Он кивнул Кловису, и оба неторопливо, вперевалочку, направились в другой конец двора. Черный Ларри потянулся, зевнул. От группы чернокожих отделилось несколько человек, Ларри с Кловисом кивнули “DC Блэкс”, тусовавшимся возле своих тренажеров, подошли к латиносам, отдыхавшим в тени; Поу видел, как вокруг них собираются парни, всячески выказывая уважение.

– О таких вещах не просят дважды, приятель. Знаешь, ты попал гораздо круче, чем думаешь.

Они с Дуэйном остались вдвоем. Поу смотрел, как чернокожие собираются у своей спортплощадки, человек двести, не меньше. Что он мог сказать на это. Да, он согласен, потом как-нибудь разберется с последствиями. Сейчас согласится, и у него будет еще несколько часов подумать. Нет, дружище. Ты согласишься, и ты сделаешь это.

– Ладно, – выдавил он. – Я в деле.

Дуэйн молча ждал.

– Сделаю, что надо. Если надо подрезать того парня, тоже могу. Просто иногда я туго соображаю.

– Я такой же был, – вздохнул Дуэйн. – До меня тоже не сразу дошло, как оно на самом деле.

– Думаешь, Ларри не станет на меня наезжать за это?

– Да он нормальный мужик, – успокоил Дуэйн. – Не сомневайся. Мы тут все поначалу были, как ты. Особенно мудозвон Кловис. – Он отошел в сторонку к забору, поддел ногой какой-то пыльный комок.

Поу незаметно поднял – носок, набитый батарейками.

– Рассыпь по карманам, – посоветовал Дуэйн. – Когда рамка на входе завизжит, покажешь пару батареек – и от тебя отвяжутся.