1. Айзек

Полицейский не преследовал его, Айзек услышал сирену второй, а потом и третьей машины и понял, что они схватили Барона. Быстро к каналу. Забрать рюкзак. Пара минут максимум – и Барон начнет объяснять, откуда у него такая куча наличных.

Айзек пробежал несколько жилых кварталов – ни души, раннее утро, даже солнце толком не встало. Так, канал за теми деревьями. Но где же чертова лужайка? Он нырнул в кусты, пытаясь сообразить, где же точно находится. Полицейские сирены все не унимались. Теперь уже не меньше четырех машин. Ну не станут же они выслеживать его по кустам.

Надо было сразу бить ножом, как только сел, а ты зачем-то ухватил его за одежду. Глупо рассуждать задним числом. Нет, это был момент выбора, не притворяйся. Вой сирены приближался, Айзек припал к земле и затаился, глядя, как полицейская машина едет по улице, через которую он только что бежал. Ближе, чем ты думал. Это их работа. Забудь про рюкзак.

Не хотелось шевелиться. Я отлично спрятался, могу пересидеть здесь, пока они не уедут. Нет, поднимайся. Перебирайся к тем деревьям, а потом сматывайся отсюда. Вставай. Вот так. Я справился. От деревьев до канала двадцать ярдов, а там через чахлую рощицу и подальше от этого места, подальше от дороги, где гнался за Бароном. Где же рюкзак? Где эта чертова поляна?

На другой стороне канала просторный газон, а впереди, на этом берегу, он наконец увидел, где кончаются деревья – поросшая травой площадка позади домов. Рюкзак остался где-то сзади. Теперь ты знаешь, где находишься. Сирены поблизости стихли, только где-то вдалеке еще завывают. Надо же, сколько машин. Штук шесть. Или семь. Человек с ножом – это ты. Надо сматываться, нет времени искать свое барахло.

Нахлынуло отчаяние. Так, надо спокойно подумать. Здесь меня никто не заметит. Рюкзак пропал – смирись. Смени внешность, они видели твою куртку и черную кепку. Отлично, уже яснее. Куртку и кепку он швырнул в канал – вместе с ножнами. Гораздо лучше – коричневый джемпер и синяя фланелевая рубашка. Рубаху заправить, а воротник выпустить поверх джемпера. Образцовый школьник. Господи, холод какой. Градусов двадцать пять. Но лучше, чем угодить за решетку.

Он постоял в нерешительности, глядя на дома впереди, оглянулся на мелькавшие где-то рядом с парком огни полицейских машин. Забудь про рюкзак, повторил он себе. Лучший вариант сценария – убраться отсюда подобру-поздорову без наручников. Голову выше. Не беги, иди спокойно.

Айзек вышел на открытое пространство, в пятидесяти ярдах от уютных коттеджей. Обычный парень. Решил прогуляться. Проветрить голову на утреннем воздухе. Надеюсь, никто не смотрит в окно. Боже правый, хуже места не мог выбрать – с одной стороны громадная парковка. Видимость на полмили. Не психуй. Молись, что здесь поздно встают. Он скажет, что ты гнался за ним с ножом, пытался убить. Кто тебе поверит? Не надо было ввязываться в это с самого начала.

Какой же ты идиот. Айзек чувствовал, что сейчас разрыдается. Мог же спокойно уйти, когда проснулся первый раз, и сейчас у тебя были бы и деньги, и дневники, и все остальное. Я очень устал, оправдывался он. Нет, ты просто болван. Уже второй прокол. Больше никаких ошибок.

Вдалеке какой-то павильон, две тетки бегут трусцой. Свидетели. Но Малыш справится и с этой проблемой. Он не ищет легких путей. Лица не видно, слишком далеко. На парковке замелькали синие огни – идут по твоему следу.

Он как раз рядом с большим складом, синие отблески на стене, он оглянулся – по парковке, в сотне ярдов позади, медленно едет полицейская машина, направляясь ровно к теткам-бегуньям. Тебя видно? Нет. Бежать? Иди спокойно.

Он нырнул за угол и продолжал идти вдоль канала, но теперь на другом берегу жилые дома, в одном из окон видно, как мужик пьет кофе на кухне, в одних трусах. Эти ранние пташки, чтоб их. Да ладно, он тебя и не заметил. Своих проблем полно.

Еще несколько сотен ярдов; он миновал железнодорожную эстакаду над каналом, широкую, с полдюжины путей. Ты сейчас южнее завода. Все будет хорошо. Держись маленьких улочек, и все будет хорошо. Постарайся заметить их раньше, чем они заметят тебя.

* * *

Примерно через час Айзек вышел к широкому бульвару. Торговый центр, оживленное движение, час пик, хмурый день. Даже хуже, чем в Долине. Середина апреля, а будто зима. Автобус подошел. Толпа народу. Это твой автобус. Давай, бегом через дорогу, где твой бумажник?

Перебежав улицу, он встал в очередь на автобус. Кое-кто обернулся, разглядывая его. Без верхней одежды, лицо в синяках, подозрительный тип. Рубашка и джемпер мятые, штаны грязные. Еще и белый вдобавок. Айзек уставился на бордюр, и постепенно люди перестали обращать на него внимание. Вдох через нос, выдох через рот. Малыш-убийца едет на юг. Вся полиция округа охотится за ним, а он ускользнул у них под самым носом. День Шакала. Безмятежно садимся в автобус.

Свободных мест нет, он нашел уголок в середине салона, встал в сторонке. Тепло здесь. Куда я направляюсь? Сколько у меня денег? Попытался подсчитать. После покупки билета осталось девять баксов. Можно поесть несколько раз. Езжай до конечной – уберешься как можно дальше. Автобус еле полз, пробки, Айзек начал клевать носом. Люди постепенно выходили, салон пустел, он сел на освободившееся сиденье. Через некоторое время очнулся и понял, что автобус стоит. Открыл глаза, в салоне никого, водитель вопросительно смотрит на него в большое зеркало. Айзек кивнул, выскочил, огляделся.

Куда это он забрался? Миль десять проехал, не иначе. Другой мир. Зелено, дома большие, окружены каменными стенами или живыми изгородями. Он шел мимо стадиона, потом какого-то каменного здания, школы кажется. Мальчишки лет четырнадцати-шестнадцати, в форменных синих пиджаках, курили на перемене. Он вежливо кивнул, но все, кроме самого старшего, отвернулись. Предпочли тебя не заметить. Вечное человеческое желание – не усложняйте мне жизнь.

Примерно через квартал он замедлил шаг, рассматривая себя в зеркале автомобиля. Какой сюрприз, однако, ты опять чумазый. Похож на бродягу. Собственно, ты он и есть.

Он высматривал копов, но все тихо. Опять проголодался. Неважно. Шел бесцельно, заворачивая в случайные улицы, пытался определить положение солнца на затянутом облаками небе и все шел и шел не останавливаясь.

* * *

Ночь застала его на шоссе, вечерний час пик заканчивался, никаких огней, только свет фар, иногда видно людей в автомобилях. Теплые и счастливые. Ковыряют в носу и слушают радио. Тебя не видят. Дешевый у тебя джемпер, однако, – ветер продувает насквозь. Он окоченел. Хоть бы один махнулся с тобой местами… Внутри или снаружи, какая незначительная разница.

Ветер, все дело в нем. Не надо было выбрасывать куртку. Может, я не замерз, а просто устал и проголодался. Но ты же поел вчера вечером, много калорий. Один день – ерунда. Давай, прикинь свои координаты. Мне трудно думать. В этом моя проблема. Надо бы остановиться перекусить, но негде и опасно. Считаю, на таком шоссе должны расставлять контейнеры с едой и одеялами для нуждающихся, стоят же вон телефоны для экстренных вызовов. Тормозни попутку. Сэр, я хотел бы воспользоваться вашим пальто. Или задним сиденьем вашего автомобиля – у вас же все равно включен обогреватель. Только до завтра. Вот это и называется сходить потихоньку с ума. Простые решения кажутся бессмысленными.

Ты здесь по собственному желанию – запросто мог остановить его. Когда почувствовал руку в своем кармане, мог ударить ножом, но зачем-то вцепился в куртку. И были бы у тебя и деньги, и все остальное, и никаких сожалений. Вот она, роковая ошибка, рука вместо ножа. Девять долларов и никакой теплой одежды. А тот парень, поди, ночует в “Хайятте”. Он такой кучи денег за всю жизнь не видел.

Истина в том, что ты замерзнешь до смерти. Ты всегда опережал ровесников в развитии и здесь тоже окажешься впереди, все закономерно. Вселенная стремится к равновесию. Человек не должен быть теплее окружающей среды. Человек не накапливает тепло. И оно не возникает само. Для начала его нужно откуда-то получить – закон сохранения энергии не изменился со времен Большого взрыва. А я промежуточный заемщик. Тепло моего угасающего тела повысит общую температуру планеты на одну триллионную градуса. С помощью точнейших инструментов это даже можно зарегистрировать. Нежнейший вариант кончины. Говорят, утопление тоже хорошо, но это сейчас невозможно – захлебнуться водой, – узнаешь у матери. Скоро? Поймешь, когда станет тепло. Сначала тепло, потом все.

Какой-то торговый центр, но закрыт и заброшен. Но хотя бы ветра нет. Нет, иди дальше, не останавливайся. Впереди огни. Ты просто голоден. Поешь там чего-нибудь, и сразу станет легче. Сорок процентов калорий преобразуются в тепло. Ладно, уговорил. Раздобуду еды – и проверим, прав ты или как. Холод жуткий, но хорошо хоть снег не идет, воздух слишком сухой, и то счастье. Хотя какая разница. Огни впереди, примерно в миле отсюда, много огней. Шаг за шагом, шаг – фут. Можешь прикинуть скорость. Скоро придется принимать решение.

 

2. Грейс

Билли забрали три дня назад, но весь город уже в курсе. На работе все вежливы и любезны, но она же слышит, о чем они шушукаются. Хуже всех Линн Бут и Кайла Эванс, хотя и подружка Грейс, Джанн Херрин, не лучше, они все три из Бьюэлла и видели, как Билли вел себя на поле, когда еще играл в футбол. Как мог вмазать соперникам во время игры. Всегда думала, что он немножко слишком… Знаешь, если б просто стукнул того парня, но это же. Расколотить человеку голову, это надо специально постараться. Грейс старалась не прислушиваться; не поднимая головы, подталкивала ткань под лапку швейной машины, строчка получалась идеально ровной.

В “Джайент Игл”, куда она заскочила по пути с работы, наткнулась на Несси Кэмпбелл, и даже старая жирная Несси сделала вид, будто целиком поглощена замороженной рыбиной, пока Грейс тащила корзинку к кассе; Несси Кэмпбелл, которая буквально выслеживала тебя на улице и всякий раз норовила всучить очередной шедевр от “Амвэй”.

Дома не лучше. Погода хмурилась весь день, в доме холод. Ну и хорошо, залезем под одеяло. Вообще-то пятнадцатого апреля не должно быть такого мороза. Надо разобраться с налогами. Начала на прошлой неделе, да так и не закончила, потому что случилась вся эта история. Но все же как она могла забыть? Подошла к столу, выдвинула ящик, принялась перебирать бланки – нет, бесполезно. Голова не работает. Налоги – самая мелкая из проблем.

Билли справится, он крепкий парень. Ну да, он бугай, но она-то думала о нем всегда иначе, конечно сравнивала с другими, но все равно смотрела на него материнскими глазами. Потом почему-то вспомнила отца, не общалась с ним уже восемнадцать лет, хотя тот продолжал звонить на каждые Рождество и Пасху. Он бросил мать двадцать лет назад. Мама была человеком не слишком-то гибким, плохо приспосабливалась к новым обстоятельствам, не могла смириться с тем, что происходит с Долиной, что ее дочь и зять живут в конуре, никто ничего не зарабатывает, город по вечерам вымирает, автомобили разваливаются, а опустевшие дома с прежде аккуратными газонами зарастают кустарником.

Она изменилась, постоянно наезжала на всех, а в 1987-м все закончилось: отец за обедом торжественно объявил, что уходит, что его все это достало. Сначала Грейс его не винила, а потом обозлилась, а потом простила и после опять принялась упрекать. Но все же это был в некотором роде отважный поступок. Дети выросли, матери он оставил кучу денег. Невозможно представить, как с ее матерью можно быть счастливым. Отец переехал в Восточный Техас, и Грейс не отвечала на его звонки. Он продолжал звонить на Пасху и Рождество, но она не брала трубку. И сейчас она ощущала все это тяжким грузом на собственной шее. Почти все ее детские воспоминания так или иначе связаны с отцом, а он взял и спас только себя. Но при этом сломал жизнь Грейс, поскольку бремя присмотра за матерью досталось ей. Наверное, это и есть подлинная причина ее нежелания отвечать на телефонные звонки. Эгоистка. Вот сейчас, когда тебе тоже нужны люди рядом, ты поймешь.

У тебя есть Бад, напомнила она себе. Не возлагай слишком больших надежд, но что-нибудь обязательно получится. Она не останется одна, у нее есть человек, который будет ее любить, а она сможет полюбить его. Приподнятое настроение, не оставлявшее ее накануне вечером и сегодня утром, когда они проснулись вместе и опять занимались любовью, растаяло, снова сменившись тревогой за Билли.

У нее есть брат, которому можно позвонить. Рой – неплохой по-своему человек, но отмотал срок в Альбионе, поэтому она не хотела, чтобы он появлялся у них; обаятельный парень, чем-то похож на Верджила и потому дурной пример для Билли; всю жизнь ее окружали мужчины по-своему симпатичные. Роя схватили, когда он выходил из леса с охапкой только созревшей конопли, сказал, трава не его, мол, сделал одолжение приятелю. Некоторое время его телефон прослушивали. Сейчас живет в Хьюстоне, говорит, больше никаких проблем с законом, работает шофером в транспортной компании, живет с какой-то женщиной, старше его, которая помогла ему взяться за ум. Верджил никогда не любил ее брата, а брат не любил Верджила, уж слишком они были похожи. Каждый считал, что другой ее не достоин. Но на деле один другого стоил, снаружи одно, а внутри – совсем иной человек. Все деньги Верджил спускает на выпивку и девок, брюхатит их, а потом – о чудно, вдруг вспоминает, что у него есть жена, у которой есть дом, где можно перекантоваться, жена, которая будет его обслуживать. Ну хоть его она наконец-то смогла выставить. Вот, можно гордиться.

Не хотелось сидеть дома. Она набросила пальто и вышла на задний двор. Холмы, амбар вдалеке, все такое зеленое вокруг, прохладно и сухо, не то что летом, когда дышать нечем. Будь у Бада Харриса сын, уж он не загремел бы в тюрьму. Вот кому надо было стать отцом Билли. Да он и заботился о Билли больше, чем Верджил. Ничего тебе не должен, но вот помогает же. Любопытно, почему она всегда принимала его заботы как само собой разумеющееся. Верджил не пропускал ни одной юбки, все бабы вокруг напропалую вертели перед ним хвостом, а ты вечно держалась настороже, придавленная и униженная страхом потерять его. Целых пятнадцать лет. Забавно, как долго ты не осознавала эту простую истину.

И вот теперь Билли за решеткой, а Верджил. да кто знает, где этот Верджил. Да, сын Бада Харриса не угодил бы в тюрьму. Ни за что. Говорят, Харрису доводилось убивать людей, но она не особо тому верила, а если честно, не сомневалась, что вранье это. Болтали даже, будто он наркоман. Будто Харрис прикончил кого-то давно, потому он теперь такой образцовый полицейский, но достаточно посмотреть на него – и сразу ясно, что правда, а что нет. Но даже если и так? С чего вдруг она об этом задумалась? Какая ей разница, убил Харрис кого-то там или нет?

Озябнув, Грейс вернулась в дом, уселась перед телевизором. Пощелкала пультом, ничего стоящего, надо бы добавить каналов, да. Не забыть. Не помогает – в голове упрямо вертится все та же мысль. Сначала показалась бредовой, потом – почему бы и нет, а теперь она вполне уверена. Бад Харрис запросто может убить человека, если решит, что иного выхода нет. Он же воевал во Вьетнаме.

Надо бы проветриться, решила она. Харрис сказал, что сегодня не придет, что им следует попридержать коней. Нужно быть оптимисткой. Все только начинается, как сказал Харрис. Неизвестно, что дальше. И в глубине души она и была оптимисткой. В глубине души она верила, что все и вправду закончится хорошо. Сегодня вечер пятницы, ровно неделя с того дня, как Билли явился домой замерзшим до полусмерти, с раной на шее. Можно сходить в “Рего” поужинать. Она позвонила Рэю и Розалин Паркер, но они не ответили, поэтому пришлось набрать номер Данни Уэлш, но и та почему-то не отвечала. Грейс оставила сообщение для обоих – встречаемся в “Рего”. Не уверена, что ей стоит появляться на публике. Но больше заняться нечем.

Народу было битком. Она увидела свободный табурет в конце барной стойки и направилась прямиком туда. Люди обращали на нее внимание, оборачивались, коротко, но она заметила.

Подкатила Бесси Шитц, барменша:

– Пивка и рюмашку, не иначе.

– Только рюмашку.

– Ну ты как, держишься? – участливо спросила Бесси, наливая выпивку.

– Я в норме.

– Помни, что вокруг друзья, ладно? – Бесси подтолкнула Грейс рюмку и навалилась на стойку. – Думаю, ты не в курсе, но я потеряла сына. И, знаешь, только о нем и думаю.

– Сколько ему было?

– Сорок шесть.

– Молодой еще.

– Так быстро все случилось. Вроде целый год, а все равно как обухом по голове – бах бах бум. Ну да, он курил с двенадцати лет, и воевал, и все такое, но ни хрена не легче.

– Сейчас воевал?

– Нет, раньше еще, в девяносто первом.

– Сочувствую, – вздохнула Грейс.

– Колесо жизни, так я себе говорю.

– Мэм, мы вообще-то тоже не прочь поболтать, – весело окликнул мужчина с противоположного конца стойки. И подмигнул Грейс.

– От вас чаевых не дождешься, – парировала Бесси. – Вот познакомится она с вами поближе и тоже начнет скупердяйничать. Ага, ага, вы спустили целых пять долларов. Доллар в час.

– Не трать на меня время, – сказала Грейс.

– Да насрать на них, – фыркнула Бесси, выпрямляясь. – Мэм. Не, ну прикинь, что за хрень?

* * *

Спустя полчаса Рэй и Розалин так и не появились; одна из женщин за стойкой несколько раз встречалась с ней взглядом и улыбалась, крашеная блондинка, жена Говарда Пила из “Пил Сапплай”, его компания поставляла трубы для угольных шахт, один из двух главных работодателей в городе. Моложе Грейс и лет на двадцать моложе своего мужа, черные брючки в обтяжку, крошечный розовый топ, всегда на каблуках. Как же ее зовут-то. Верджил на какой-то вечеринке положил на нее глаз, поэтому ты всегда ее терпеть не могла. Хизер. Фигня, конечно, такая женщина, как Хизер, не станет рисковать своим положением ради такого типа, как Верджил. Но в то время она и мысли подобной не допускала, что ты. О, двое парней хохочут над какой-то шуточкой Хизер, хотя даже отсюда видно, что им ни капли не смешно.

Грейс уже решилась уходить, когда наконец появились Рэй с Розалин.

– Прости, – виновато улыбнулся Рэй. – “Пайретс” против “Кабс”.

– Извини, дорогая, это все мой балбес, – добавила Розалин и ткнула пальцем в мужа. – Ребята, давайте устраивайтесь вон за тем столиком, а я принесу выпивку.

Рэй чмокнул Грейс в щеку и уселся напротив.

– Ну как ты, принцесса?

– Похоже, нормально.

– Да уж, могу представить.

Грейс уставилась в свою рюмку.

– Что хочу сказать, ты знай, я на твоей стороне, Грейс. Понимаешь. черт. – Он покачал головой. – Не мастер я говорить.

– Спасибо, Рэй. – Грейс похлопала его по руке.

– Ждем еще кого-нибудь?

– Нет вообще-то.

– Прости, что мы опоздали.

Кто-то подошел к столику, Грейс подняла глаза. Крашеная блондинка.

– Вы знакомы? – спросил Рэй.

– Встречались раз десять. Я Хизер, а вы Грейс.

– Угу, я помню, – буркнула Грейс.

– Я присяду, не возражаете? Мне надо избавиться от тех олухов.

Ровно в тот момент, когда Рэй делал широкий приглашающий жест, вернулась Розалин с тремя бокалами вина.

– О, привет, дорогуша, – улыбнулась Хизер.

– Тебе тоже нужно выпить, – заметила Розалин.

– О черт, нет. Мне нужно, чтобы меня кто-нибудь остановил уже.

– Рэй, а давай-ка ты оторвешь задницу от стула и поможешь мне принести закуски.

Рэй поспешил к бару следом за Розалин.

– Ваш бедный сын, – Хизер улыбнулась Грейс, – я так расстроилась, когда узнала.

– Спасибо.

– Знаете, если вам что-нибудь потребуется.

– Благодарю, все нормально.

– Я понимаю, каково вам сейчас, правда понимаю.

Неловкое молчание, Грейс поискала взглядом Рэя с Розалин, которые застряли у бара, болтая с кем-то из знакомых.

– Расскажите, как вы познакомились с Говардом, – предложила Грейс.

– Он взял меня в секретарши. Я была барменшей в Нью-Мартинсвилле, а он заходил туда, ну и предложил мне работу. Банальная история, да, но. – Она пожала плечами. – Ему все же пришлось за мной побегать.

– Скучаете по родному городу?

– О боже, нет. Говарду пришлось только на мои зубы потратить десять штук. Видите? – Она весело оскалилась. – А раньше торчали вкривь и вкось.

– Да ладно, не верю.

– Печально, но правда. Но… Ваш сын, я действительно переживаю. Вы мне всегда казались особенной, и когда увидела эту историю в газетах, ужасно огорчилась.

– Дело еще не окончено. На самом деле все только начинается.

– Наверное, вам сейчас совсем не хочется об этом говорить.

– Все в порядке.

– Вечно я ляпну невпопад, а потом извиняюсь. Прямо талант.

– Маникотти, – у стола возник Рэй, – на всех.

– Как тебе удалось так быстро?

– Позвонил по пути сюда.

– Даже смотреть спокойно не могу, – сказала Хизер. – Мне надо в дамскую комнату.

Розалин дождалась, когда Хизер окажется вне зоны слышимости, и наклонилась поближе к Грейс:

– Видела бы ты их гребаный дом. Вся мебель черная. Огромный тренажерный зал и по всем стенам живопись.

– Ты про те картинки, которые будто умственно отсталый намалевал? – ухмыльнулся Рэй.

Грейс закатила глаза.

– Я не шучу. Выглядит так, словно человек их рисовал с закрытыми глазами. Не поверишь, сколько бабок за них отвалили.

– Можно подумать, ты знаешь. – Розалин повернулась к Грейс: – Она мне сказала, что они заплатили двести тысяч. А только за прошлый год эти картины выросли в цене вдвое.

Рэй фыркнул.

Вернулась Хизер, чуть хлюпая носом. За стол усаживаться не стала.

– Простите меня, мне и впрямь пора уходить.

– Рада буду встретиться как-нибудь, – попрощалась Грейс.

– Я тоже, дорогая. – Хизер стиснула плечо Грейс и удалилась, слегка покачиваясь на трехдюймовых каблуках, парни за стойкой проводили взглядами ее узкие брючки, дверь хлопнула.

– Спонсор позвонил, видать, – громогласно объявил кто-то, когда дверь за Хизер закрылась. Парни хохотнули.

– Я слышал, он по тридцать тысяч наваривает на каждом уволенном, – заметил Рэй.

Грейс удивила эта неожиданная резкость. И тут же она почувствовала себя виноватой.

– В любом случае. – начала Розалин.

И тут входная дверь опять распахнулась, на пороге возникла Хизер и ринулась прямиком к их столику.

– Дайте нам знать, если что понадобится, дорогая, – выдохнула она, склонившись над Грейс, и сунула ей в руку клочок бумаги. – На всякий случай, если что, звоните мне.

И, заметив, что все пялятся на нее, поспешно выскочила из бара, прежде чем Грейс успела ответить.

– Что это было? – обалдела Розалин.

– Все любят Грейс, даже женщины, которые.

– Прекрати, – резко оборвала Розалин и крепко двинула мужа в плечо. – Что с тобой такое сегодня, черт побери?

– Мне срочно нужно кинуть в пасть маникотти. – И он вывалил себе на тарелку огромную порцию. – Просто проголодался, вот и все, дефицит глюкозы.

– Прости, что мы пропали. – Розалин ласково смотрела на Грейс. – Как ты вообще?

– Справляюсь. Сохраняю оптимизм.

– Ты правда думаешь, что все будет хорошо? – спросил Рэй.

– Да. Так или иначе.

 

3. Поу

Он валялся на койке и размышлял, что будет делать с надзирателем и что скажет адвокату, когда тот заявится, когда клацнула дверь и на пороге в сопровождении инспектора появился новый обитатель. На вид простак простаком: лет двадцати, соломенные волосы и, несмотря на то что уже полгода парень торчит за решеткой, нос у него по-прежнему в веснушках – типичная деревенщина. Мельче Поу, стройный, красивый даже, но как-то по-девчачьи, зато руки в татуировках, как у прочих, на одной яркий зеленый клевер, на другой – буквы АВ, вокруг каждого локтя – паутина. Надзиратель замкнул дверь и тут же ушел.

Поу сел.

– Я Такер, – сообщил сосед. – Мне про тебя рассказывали.

Поу назвал себя, они приветственно стукнулись кулаками.

– Слыхал, завтра ты разберешься с Фишером, этим куском дерьма.

Поу промолчал.

– У тебя счетец к нему, а?

– Ну да, только я сам, честно говоря, не знаю какой.

Такер смотрел озадаченно.

– Я просто жду суда.

– Слушай, ну ты сказал им? Мне-то толковали, с тобой все ясно, ты четкий, свой.

Поу пожал плечами.

– Я знаю, что тебя закрыли на днях, но с этими парнями лучше не связываться. Так что ты бы озаботился, как разгрести это дерьмо. Хочешь, пойду с тобой, постою на стреме, но дело делать придется тебе самому.

– Я думаю откосить, – признался Поу.

– Не, хрен тебе, не выйдет, чувак. Да если вообще кто услышит, как мы с тобой об этом деле базарим, порвут на фиг. У Ларри с Дуэйном с полдюжины пожизненных на двоих.

– Меня больше тревожит Кловис.

– Да Кловис – это тупые мышцы, и все. На хуй Кловиса.

– Ну, я не знаю.

– Говорю тебе, не вздумай откосить, раз пообещал. А я забуду, что мы с тобой перетирали за это. Я их знаю, пронюхают – и меня посадят на тот же нож, которым перережут твое долбаное горло.

– Пофиг.

– Не делай этого. Уж проще самому повеситься. Здесь не то место, чтобы молодому белому парню обходиться без друзей.

Поу вновь уставился в потолок, а Такер вытащил свой ящик и принялся разбирать вещи.

– Ты трогал мое барахло?

– Даже не видел его. Наверное, только сегодня принесли.

– Я узнаю, если ты тут что-нибудь трогал.

– Да расслабься ты.

Вечером, когда уже погасили свет, со стороны решетки донесся странный шорох, потом тихое постукивание. Поу проснулся. У решетки стояла надзирательница. Осторожно оглядевшись, она расстегнула форменные штаны, так что стали видны лобковые волосы. Койка внизу заскрипела. Придурочный извращенец, кажется, дрочит на нее, подумал Поу. На эту жирную мерзкую надзирательницу. Он некоторое время разглядывал тетку, чисто из любопытства, потом улегся обратно, дожидаясь, пока эта мерзость кончится.

Чуть погодя услышал шепот:

– Не смей на нее больше смотреть. Я шесть месяцев сидел, и за это дерьмо я заплатил.

– Я не смотрел.

– Я все слышал. Знаю, ты смотрел.

– Мне нет дела до твоей подружки. Я вообще не понял, что у вас там было.

Такер проворчал недовольно и замолк. Поу попытался опять уснуть, но надзирательница не выходила из головы. Это могла быть западня. На одну они дрочат, а другому я должен вломить. Чушь какая-то. А вдруг они все работают на окружного прокурора и хотят заманить его в ловушку. Вот только вряд ли окружной прокурор представляет, что тут творится, да и вообще никто не в курсе местных порядков, братва не допустит, здесь каждый день гладиаторские бои. Прямо Древний Рим. Ну а если его сюда посадили специально? Вроде все по закону, но никто не станет возражать, если тебя изнасилуют в ду́ше или раскроят череп металлическим замком. Нет никакого закона, есть только то, что с тобой захотят сделать.

Поу начало слегка трясти, от страха или от злости, непонятно. Если я не наваляю охраннику, они все придут по мою душу, и черные, и белые, и никто не вступится. А если расправлюсь с охранником, то против меня будет все начальство и черные. Кое-кто из надзирателей замешан в темных делишках. Невидимая паутина. Эти нити повсюду, опутывают всех, кроме него.

Он думал и думал, и в конце концов захотелось врезать кому-нибудь, и он вмазал ладонью по стене, стена не шелохнулась, они никогда не реагируют, эти стены, зато качнулась койка, и сосед сердито пихнул снизу его матрас. Плевать на соседа. Но он же наехал на него, нет? Хотя никто не видел, как Поу спустил это дело на тормозах.

Вот окажись здесь сейчас Айзек, из Айзека он бы разом вышиб дух, ага. В чем он виноват-то – в том, что ему вспороли горло да чуть не оторвали яйца, и все. Он сполна расплатился за все. Той же ночью он расплатился за все, что сделал и чего не делал. Айзеку, сволочи, все сошло с рук.

Снаружи тот же шум, те же бессмысленные вопли и музыка, сокамерник внизу возится на матрасе, устраиваясь удобнее. Айзека тут разорвали бы в клочья. Все его сто десять фунтов. Сожрали бы живьем. Вот поэтому здесь сидит он, Поу. Он правильно поступает. Он герой. Он будет действовать так, будто на него смотрят люди, – это поможет мыслить и действовать ясно. Да, здесь ключ ко всему: представить, что на тебя смотрят. Как на футбольном поле, толпа здоровенных парней хочет тебя замочить, это твой выбор. Волк или ягненок, если не сделаешь выбор сам, его сделают за тебя. Охотник или добыча, хищник или жертва, самый древний вариант отношений.

Но не только в этом дело. Не в одном только благородстве. Истина в том, что это место и вправду дожидалось его. У одних есть способности, а у других нет, и даже в дни своей славы он сознавал этот факт, понимал, что рано или поздно правда выяснится, от судьбы не уйдешь. Мать, конечно, надеялась, но сам-то он все понимал про себя. Это его личная тайна. Он исчерпал свою удачу, такова его доля, и, если поразмыслить, ему повезло.

Он даст просраться этому охраннику. И кому угодно еще. Это игра, в которую придется играть. Пойдет туда пораньше, для начала прокрутит все как следует в башке, представит, что парень уже валяется на полу. Подойдет к нему сзади, чтобы не разглядел его лица. Здесь важны только твои поступки, действуй так, словно на тебя смотрят, утром он этого не понимал, но теперь понял. А потом подумал: нет. Не сможет. Не сможет он прибить охранника. Ноги опять задрожали, захотелось в туалет, он спустился с койки, сделал свои дела, включил воду в раковине и сполоснул лицо. – Слышь, хорош будить меня. Раз улегся наверху, так и нечего бродить по ночам.

– Ты разбудил меня своей дрочкой, а теперь еще указываешь, когда мне можно поссать.

– Ладно, – прошипел Такер. – Повторять не буду, я тебя предупредил.

– Поговори еще, – огрызнулся Поу. – Мне насрать.

Он начал взбираться наверх, почувствовал движение рядом, развернулся и со всей мочи заехал Такеру по физиономии ровно в момент, когда тот вставал. Такер рухнул обратно на койку, но тут же подскочил, точно на пружинах, и напрыгнул на Поу, стремительный как кошка. Они душили друг друга, катаясь по полу в тесном пространстве между стеной и койками, злобно рычали, каждый стремился захватить и удержать противника, но Поу был гораздо сильнее. Вскоре он уже сжимал голову Такера двумя руками и остервенело колотил ею по полу.

А потом понял, что Такер больше не сопротивляется, а потом зажегся свет. В коридоре уже толпились охранники. Поу вскинул руки вверх, но ему все равно брызнули в лицо из перечного баллончика, ударили под коленки резиновой дубинкой и по спине, били по-настоящему. Он закрывал голову руками, и в конце концов побои прекратились, Поу ничего не видел, глаза жгло огнем, он орал и просил воды. На него нацепили наручники, вздернули на ноги, поволокли по коридору, из каждой камеры орали, все давно проснулись и наслаждались дармовым шоу, Поу, ослепший, кашлял, кричал и рыдал, весь мокрый, что это – вода, слюна, слезы или кровь. Наткнулся на кого-то, надзиратель, они решили, что он пытается вырваться, и принялись опять колотить дубинами, он упал. Опять потащили, кажется, их много. Вниз по лестнице, он приподнял голову, чтобы не биться о бетонные ступени, на голову вылили ведро воды, глазам стало легче, приподняли, наклонили над чем-то, вот как оно бывает, здесь тебя и поимеют. Но, оказывается, просто поток воды в лицо, шланг, струя прямо в глаза. Это просто раковина. Отмывают лицо. Его отвели в другую часть тюрьмы, в подвал, камера такого же размера, что и прежняя, но с одной койкой. Он лежал на спине на тонком матрасе, с облегчением ощущая, что глаза больше не жжет.

Один из надзирателей остался рядом, Поу слышал. Еще слышал, как тот закурил, почуял сигаретный дым.

– У тебя деньги есть?

– Нет. – Из носа все еще сильно текло, Поу сел и высморкался, прямо на пол.

– Есть кому позвонить?

– Вообще-то нет.

– Так, – задумчиво проговорил надзиратель. Протянул Поу остаток сигареты. Пришлось встать и подойти поближе, чтобы взять.

– Знаешь ты или нет, но по некоторым причинам, – тихо проговорил надзиратель, – мы все рады, что этот ублюдок получил по заслугам. Но с твоей стороны это было очень глупо. Они этого так не оставят.

 

4. Харрис

Ну конечно, он хотел сегодня встретиться с Грейс, однако Душевный Покой подсказывал, что лучше переждать. Чуть ослабить напор. Но на полпути к своему коттеджу вдруг почувствовал, что провести вечер наедине с собакой – плохая идея, невыносимая. Он резко затормозил, вытащил телефон и отыскал номер Райли Койла. – Мы тусим все с той же толпой придурков, – сообщил Райли. – Если хочешь, приезжай к нам в “Тупик”.

Харрис доехал до дома, переоделся и вернулся в город. Процентов на пятьдесят, нет, может, и не пятьдесят, но на двадцать точно он знал, что если накатит слегка, то непременно позвонит Грейс. Она ответит, и потом.

“Тупик” – один из немногих баров, что продолжали работать, даже когда завод закрылся, и ходили шутки, что уборку там делали в последний раз еще до строительства того же завода. Длинное помещение, уютный полумрак, вид на реку с задней террасы. Райли, Честер и Фрэнк раньше вкалывали на заводе. В итоге Фрэнк нашел работу на “Ю Эс Стил” в Ирвине, Райли открыл маленькую авторемонтную мастерскую, а Честер получил МВА. Теперь он чаще тусуется в другом обществе, консалтинг в фармацевтических компаниях. Когда Харрис добрался до бара, все трое сидели за столом, заигрывая с женой хозяина.

– Парни.

– Мистер Джонни Законник, – радостно приветствовал Райли. И обернулся к жене владельца заведения, симпатичной брюнетке возраста Грейс, которая заметно напряглась при появлении Харриса: – Ему надо выпить.

– Да ладно тебе. – хмыкнул Харрис.

– Ему определенно нужно выпить, – настаивал Райли.

Барменша улыбнулась и вернулась за стойку. Даже не верится, что она замужем за Жирным Стэном. Негусто, должно быть, с женихами в Долине. Да, не поспоришь, взгляни хоть на себя. Такая женщина, как Грейс. Надо все-таки присесть.

– Как дела, парни?

– Зашибись, – ответил за всех Фрэнк. – Лучшие дни моей жизни.

– У Фрэнки новая игрушка, – пояснил Честер. – Прикатил бы на ней, если б жена позволила.

– Что, купил-таки “корвет”?

– Не. Только квадроцикл. Но зато “ямаха” 660, полный привод, автомат, снегоочиститель, лебедка, все дела. Сзади еще прицеп крепится.

– Стоит, поди, дороже твоего джипа, – вставил Райли.

– Есть скейтборды дороже моего джипа, – сказал Харрис и кивнул Фрэнку: – Как на работе, все хорошо?

– Угу. Включили в программу участия в прибылях компании, фонд аж до ста процентов. Приняли только что на работу сына Бенни Гарника.

– Я думал, он программист.

– Удаленно работает для индусов. Парнишка учится, так что не попадет под сокращение, как его отец, но потом.

Харрис лишь печально качнул головой.

– Но как-то легче становится на душе, – сказал Фрэнк. – Хотя цинично, понимаю. Эти люди не слишком сочувствовали нам двадцать лет назад, помню, как один козел за другим вещали нам по ящику, что мы сами виноваты, что не закончили колледж.

– Сыну Бенни Гарника от этого не легче.

– Он с самого начала получал девятнадцать шестьдесят в час. С такими деньгами парень не потеряет свой дом, как все мы.

Подошла барменша с подносом, уставленным стаканами:

– Это от Жирного Стэна. От заведения.

Сам Жирный Стэн помахал им с другого конца стойки, Харрис махнул в ответ. Барменша поставила перед каждым по пиву и стопке виски, покосилась на Харриса:

– Приятно познакомиться, Шеф.

– Я простой полицейский, – улыбнулся Харрис. – И сейчас не на дежурстве.

– Ладно, все равно приятно познакомиться. – Она улыбнулась в ответ, но поспешила вернуться за стойку.

– Ой, господин Шериф, – поддразнил Райли. – Вы же не наденете на меня наручники, правда? Я так плохо себя вел.

Харрис мучительно пытался припомнить. Он ведь не арестовывал ее никогда? Может, ее брата? Или отца, или ее парня, да запросто, кого угодно. А некоторые люди просто так боятся полицейских, иррационально.

– Ты смотри не надирайся. Толстяку может понадобиться помощь.

– Или у него конопля растет в подвале.

Харрис хлебнул пива:

– Ну он, по крайней мере, знает, что я обойдусь недешево.

– Качество того стоит.

– Точно, судя по его жене.

– Говорят, они познакомились по переписке.

– Серьезно? – Красотка, яркая брюнетка, но никакого акцента Харрис не заметил. Может, она действительно из Восточной Европы, ну так половина Долины родом оттуда.

Райли расхохотался.

– Она из Юнионтауна, – сообщил Честер. – Танцевала там, а Стэн и приметил.

– Раз уж мы заговорили об этом, – Райли обернулся к Харрису, – то как поживает твоя подружка, Джонни Законник?

– Это которая?

– Грейс Поу. Или, как сейчас лучше говорить, просто Грейс.

– Понятия не имею. Эта история выдохлась давным-давно.

Все четверо умолкли, понуро глядя в разные стороны.

Честер задумчиво повертел стакан в руках:

– Слушай, мы все переживаем из-за того, что случилось с ее сыном.

– Ну, надевай болотники, мужики. Сейчас хлынет и затопит на хрен.

– Райли, хоть на минутку будь серьезнее, – недовольно бросил Фрэнк.

– А я очень серьезно. Если вернуть домой всех парней, что сейчас топчутся по арабской пустыне, нацепить на них полицейскую форму, а М16 пока не отбирать, мы очень скоро будем жить в обществе, где вообще нет преступников. Прекратить швырять деньги на Ближнем Востоке и вложить их в решение здешних проблем.

– Не пойму, о чем ты, – сказал Честер.

– О том, что мы с тобой можем сейчас пойти в любой квартал этого городишки и без проблем грабануть кого угодно. Вот я о чем. Не в упрек Джонни Законнику, но ему нужно человек триста бойцов, чтобы навести порядок в наших местах. И нечего удивляться, что мальчишки здесь вырастают в полных отморозков.

– Все-таки пока дела не зашли так далеко, у нас не анархия, а, Бад?

– Вовсе нет, – согласился Харрис. – Ничего похожего.

– Ага, только болтают, к чему оно приводит, когда парню запросто сходит с рук убийство.

– Не понимаю, о чем ты. – Но сам опять вспомнил про брошенную куртку.

– Честер пытается сказать, что слухи разные бродят, нехорошие слухи.

– Мне, в общем, по хрену, Бад, – хлопнул его по плечу Райли. – Просто чтоб ты был в курсе.

– Здесь вполне можно навести порядок. Просто законы надо ввести пожестче и исполнять их строго, а то люди боятся, что криминальная статистика растет, никто не хочет сюда переезжать, бизнес не заинтересован и тому подобное.

– Честер, – сказал Райли, – этот парень даже не мерцает на том радаре, о котором ты толкуешь. Это был жалкий оборванец, дерьмо, даже если пацан и впрямь накосячил, и это не было самообороной или в таком роде. Вполне возможно, тот же говнюк, который свистнул крышу с кузова моего фургона.

– Мне про это ничего не известно, – буркнул Честер.

– Брось, тебе прекрасно известно, что в округе было десять-пятнадцать мелких заводиков, которые закрылись в последние годы. Может, конечно, тебе из твоего Севен-Спрингс и не видать, но так дело и обстоит. Кровавой бойни пока не случилось, но выжившие начинают потихоньку постреливать. И последствия будут страшные, и никому не повредит, если для усмирения повесить нескольких негодяев.

– Если не считать сброд, который живет на жилищные субсидии, здесь по-прежнему неплохое местечко.

– Так, мне надо выпить, – объявил Райли.

Харрис подтолкнул ему свое едва начатое пиво.

– Слушай, Бад, мы все думаем, что ты правильно сделал, когда не надел на Билли наручники в прошлом году.

– Но сейчас, – вступил Фрэнк, – некоторые считают, я не о себе, но некоторые люди полагают, что Билли Поу нужно посадить, и тогда не будет новых неприятностей.

– Никто не знает, что там произошло, – сказал Харрис. – Никто не видел.

– Да, мы слыхали, что Билли молчит. Может, это и умно с его стороны, но не означает, что он невиновен.

– Тут не мне судить.

Жирный Стэн и его жена внимательно наблюдали за ними издалека. Интересно, что им удалось расслышать.

– А есть люди, которым хочется, чтобы ты поучаствовал в этом деле, – заметил Честер. – Они будут рады, как свиньи в луже, если узнают, что ты опять вписался за Билли Поу.

– Точно.

– Есть люди, которые думают, что этот парень – дурное семя, и единственная причина, по которой он на свободе, – это ты.

Харрис неловко поерзал на стуле. Он чувствовал, как уши горят. Ну а чего ты ожидал. Ладно, уж лучше выслушать в открытую.

– Держи нос по ветру, вот что мы хотим сказать, – уточнил Честер.

– Ага. – Райли внимательно посмотрел на Харриса. – Я слыхал, они мечтают повесить тебя рядом с Канко. – Он решительно допил пиво. – Вот такая награда за годы беспорочной службы.

– Кто именно? – спросил Харрис. И добавил: – Парни, вы не обязаны отвечать, если что.

– Многие, Бад, многие.

– Да не то чтобы многие, – ухмыльнулся Райли. – Говард Пил из “Пил Сапплай” и Тони Ди Пьетро. И еще Джоуи Роскинс с ними. Вообще-то вся их кокаинозависимая, свингующая коммерческая компашка.

Честер покосился на Райли.

– Да насрать на этих козлов, – фыркнул Райли.

– Не только они, – тихо сказал Честер.

– Бадди, – Райли наклонился к Харрису, – я точно знаю, что раз в неделю Гови Пилу поставляет пудру для носа парень из Клертона. Ты реально в дерьме, так что держи это про запас, как козырь.

Честер смотрел очень серьезно, на душе у Харриса становилось все гаже и гаже. Год назад он отпустил Гови Пила, задержав его за вождение в пьяном виде, заставил позвонить жене, чтоб отвезла домой. Тревожный сигнал, подумал тогда. Решил было, что ошибся, но не мог взять в толк в чем. Нет, не стоит спускать на тормозах. Может, потолковать еще разок с Гленом Патаки. Так, надо посидеть спокойно одному и все как следует обдумать.

– Я не знаю, о ком ты, Честер, – прервал паузу Райли. – Но я не боюсь этого козла, и мне насрать, кто он такой.

– Угомонись, – вздохнул Харрис.

– Убийство – это серьезно, – тихо проговорил Фрэнк. – С этим не поспоришь.

– Как посмотреть, – не мог успокоиться Райли.

– Люди боятся, что скоро вновь прольется кровь.

– Что ж, – спокойно сказал Харрис. – Возможно, они правы.

 

5. Айзек

Впереди сияли огни “Уолмарта”. Айзек шел очень медленно; целую вечность он брел через парковку, а когда оказался у дверей, остановился под потоком теплого воздуха и стоял так, пока какой-то служащий не махнул приглашающе рукой. Из Армии спасения, что ли? Уж очень внимательно разглядывает. Наверное, предупредит охрану.

Светло-то как здесь. Я хочу только спать. Надо найти тихий уголок. Нет, сначала поесть. Вон там “Тако Белл” и “Пицца Хат”, ты вполне можешь потратить два доллара. Айзек встал в очередь у “Тако Белл”, изучая меню над головой. Что тут самое калорийное? Двойной буррито с фасолью и тако. Сбалансированная еда. Тело – это храм.

Получив поднос с едой, он взял стакан воды, уселся за стол и ел очень медленно. Слишком устал, чтобы есть. Сейчас, всего несколько минут. Ну вот, в голове проясняется – выныриваем из-под воды. Уровень сахара в крови растет. Закрой глаза, на мгновение.

– Молодой человек? Молодой человек?

Он распахнул глаза. Старушка за соседним столом пялится на него.

– Вы уснули, – радостно сообщила она.

Он кивнул. Ага, хорошо, уже проснулся. Бабка довольна – только посмотрите, – будто спасла человека от неведомой опасности. Надо найти другое место и отдохнуть. Нет, не вариант. Магазин рано или поздно закроют, и ты окажешься там, откуда начал. Можно поискать приют для бездомных. Угу, именно там тебя и будут первым делом искать. Опасный бродяга. Любой на твоем месте смылся бы из города. Вот только у меня нет одежды, и я не представляю, где нахожусь. Он внимательно изучал пространство торгового зала. Отлично. Да, вот так и сделаем.

В зале играла легкая музыка, Айзек безмятежно толкал пустую тележку между рядами товаров. Прочие покупатели пристально разглядывали полки, стараясь не встречаться с ним взглядом. Смущаются, понятно. Да и кто бы не смутился? Но Малышу плевать. У него важнейшая миссия – самосовершенствование. Накопление ресурсов. Как первый человек – начинает с нуля. Новое общество. Начало новой эры – в отделе мужской верхней одежды. Сколько же тряпья. Никогда не думал, что банальная куртка – такая ценность. В старые времена на ее изготовление уходили месяцы. А сейчас можно просто заскочить в магазин – и готово. Не нервничай, она просто смотрит на тебя.

Работник в форменном комбинезоне проводил его долгим взглядом. Айзек развернулся и покатил в другой конец универмага, к парфюмерии, положил в тележку бритву, мыло в дорожной упаковке и крем для бритья. Пожалуй, еще дезодорант. На будущее. В следующей секции прихватил энергетических батончиков. Какие любит Ли. Малыш выражает высочайшее одобрение. Не бери больше, чем сможешь унести. Так, теперь спортивные товары – целая стена охотничьих ножей. Один отправляем в тележку. Четыре дюйма. Малышу известна истина: человек без ножа – не человек.

Вернувшись к одежде, он нашел пару штанов, удобную рубашку, носки, трусы, упаковку футболок. Пахнет свежим бельем. Дальше по пути выбрал самую толстую куртку, с тяжелой шерстяной подстежкой. Настоящий спальный мешок, одеяло, а не куртка. И флиску еще добавим. Малыш ценит качество. А теперь шапку и, может, еще одну. Буду спать как король, в двух шапках. Малыш, он смотрит в будущее. Он предусмотрительный. А вот и прилипала явилась.

Маленькая хрупкая старушка лет семидесяти, продавщица, подошла спросить, не желает ли он примерить что-нибудь.

– Нет, мэм, – вежливо ответил Айзек. – Я знаю свои размеры.

– Да, сэр. – Но не двинулась с места. Стоит тут и думает, что видит Малыша насквозь. Подозревает. Он ведь годится ей во внуки, но старухе и дела нет – лояльность компании прежде всего. Компания важнее человечности. Иди к кассе. Делай вид, что покупаешь все это.

Он встал в очередь в кассу, впереди какой-то мужик болтал по телефону. В магазине людно, думал он, а Малыш маленький и совсем не грозный. Он посылает в пространство положительные вибрации – сто десять фунтов чистой любви. Нет никаких оснований для подозрений. Масса других поводов для беспокойства.

Очередь медленно двигалась, и вскоре старушенция-продавщица утратила к нему интерес и занялась другими делами. Айзек вышел из очереди и покатил тележку к примерочным. Надеюсь, они открыты. Скорее внутрь.

Свалив все мелкие предметы в кучу на куртку, он потащил узел в примерочную, заперся, стянул с себя всю одежду. Начал натягивать новые штаны. Погоди, смени сначала белье. Чуть больше достоинства. Он разделся донага, встал перед зеркалом – хилый мальчишка, волосы грязные, на щеках недельная щетина. Типичный беженец. Еще чуть похудеть – и попутным ветром его унесет в Канзас.

Айзек переоделся в новое, потом натянул сверху всю старую одежду. Практически не изменился. Ну, может, кое-где топорщится. Нож за поясом, мыло и бритва в карманах штанов, батончики в куртке. Готов к бою. Красавчик Чарли. Повесь куртку на плечо, небрежно, как будто несешь свою вещь. Малыша можно притормозить, но так запросто его не остановишь. Иные, пожалуй, предпочли бы, чтобы он замерз, – их деньги, его жизнь. Но они не были на его месте, и он не держит на них зла. Истинно благородный Малыш.

Выйдя из примерочной, он стремительно осмотрелся и быстро направился к выходу, уже потея под двойным слоем одежды. Задача победить на их поле, равнодушно смотри в пол, не психуй. Длинная очередь людей, готовящихся потратить деньги. Выход справа. Тридцать секунд. О-оу. Это проблема. Пора набросить куртку.

– Сэр, – пронзительный женский голос сзади, – сэр, вы должны заплатить.

Не оборачивайся. Притворись, что не слышишь. Надевай куртку. У самых дверей он почувствовал, как адреналин бушует в крови, не останавливайся, ты уже почти справился. Сэр, неслось вслед, сэр, нам нужно поговорить, а потом кричали люди и что-то громко объявляли через громкоговоритель, внимание всем служащим, код семьдесят шесть.

Краем глаза он заметил, что к нему кто-то бежит, и тут рванулся сам. Между ним и выходом стоял только пожилой мужчина в синем жилете, охранник, взгляды встретились, Айзек мчался на него, не снижая скорости, и, не выдержав, старик отступил в сторону.

Он всем телом ударился в двери, споткнулся, но вот уже свободное пространство парковки, самый короткий путь – прямая. Погоня позади. Толкни тележку, задержи их. Нет, пустое. Он бежал к деревьям, окружавшим парковку. Мимо редких машин, мимо людей с тележками, слыша приближающийся топот за спиной. Мышцы горели, он не отводил взгляда от спасительной рощи. Доберись до первых деревьев, и ты в безопасности. Только доберись туда. Что-то ухватило его за куртку, чья-то рука, но тут бежавший сзади споткнулся, и Айзек услышал, как тот упал. Но кто-то еще остался.

А потом шаги сзади стали тише и совсем пропали, и он перемахнул через высокий бордюр, не притормозив, ворвался в заросли травы и понесся куда-то вниз, ты сейчас упадешь, но нет, удержался на ногах. А потом он уже в лесу, в безопасной темноте, но все еще бежит.

 

6. Генри Инглиш

Дочь пошла спать, а Генри сидел в инвалидном кресле в своей спальне, собираясь с духом, чтобы перебраться в кровать. Эта крошечная каморка раньше, наверное, была запасной спальней, или комнатой няни, или прислуги.

В изголовье есть поручни, но обычно мальчик его поддерживал. А теперь надо как-то переместиться до кровати, ухватиться одной рукой и попытаться подтянуться, волоча следом безжизненные ноги. В последние пять дней ему удавалось это сделать, но с огромным трудом. Если упадет, то придется всю ночь лежать на полу. Может, и замерзнет до смерти. Он не хотел, чтобы Ли помогала. Сам справится. Уж как-нибудь.

Он в худшей форме, чем думал; мальчик, сбежав, словно заставил его признать этот факт. Даже когда удавалось наконец взобраться на кровать, потом он битый час раздевался, тщательно планируя стратегию и организуя систему рычагов, сначала одну ногу двигаем на несколько градусов, потом другую, согнуть колено, затем второе – в надежде, что первое колено не распрямится обратно, пока он возится со вторым. Он стал слабее, мышцы задеревенели, прямо трупное окоченение. Посплю-ка я в кресле, решил он. Но это не снимет проблемы. Он не сможет долго скрывать от нее правду о своем состоянии. Надо помыться, он не мылся с тех пор, как мальчик ушел, Генри знал, что она скажет. Судя по тому, как она смотрела на него, желая спокойной ночи, как целовала – словно младенца. Ужасно. Тебя поместят в приют. Айзек ни за что бы не согласился, это ему и в голову не могло прийти, но дочь мыслит рационально. Ее сердце на пару градусов прохладнее.

Это ты из-за мальчишки расстроен. Шесть дней как исчез. Попал, поди, к бродягам. Потом подумал: нет, парень крепче, чем кажется. Не говоря уже про четыре тысячи долларов в кармане, жалкая мотивация к возвращению домой. О черт. Распирает изнутри, как будто растет давление в котле, надо спустить пар, дать кулаком как следует, он стукнул по ручке кресла, по матрасу, стиснул челюсти, едва не ломая зубы. Потом заметил себя в зеркале, рожа красная и перекошенная, истерика.

Успокойся. Почитай немного. Он отъехал на кресле в другой угол комнаты, под лампу, где не видно зеркала. Взял телевизионную программу. Он сам виноват, матрас слишком мягкий, и нет возможности толком опереться, кровать старше его детей. Брачное ложе. Пружины впиваются в спину, когда ворочаешься, но он никогда не выбросит ее. На этой кровати спала Мэри в свою последнюю ночь, она будет и его смертным одром, она помнит времена, когда Мэри приходила к нему по ночам.

Конец близок. Его дни на исходе. Старая сосна со сгнившими корнями, рухнет под собственным весом. Все внутренности объявили бессрочную забастовку, почки, печень, поджелудочная, ему удалили часть кишечника, аппендикс, желчный пузырь, он мало что может есть без последствий. Никакого алкоголя, жирное тоже нельзя. И соль. Ли вчера приготовила обед, сплошной сыр и сливки, так он полдня провел на толчке, чуть все кишки не высрал. Она хотела свозить его в кино, пришлось прикинуться, что сильно устал. Не стал говорить правду. Вытурил ее из дому, чтобы спокойно заняться своими делами.

Можешь продержаться до бесконечности, если разрушаться сравнительно маленькими кусочками, – он раньше думал, как это прекрасно, триумф человеческого духа, стремиться жить, несмотря ни на что. Это Шеклтон мог совершать подвиги, нормальный человек на такое не способен. Разум дан человеку, чтобы высоко держать голову. Проблема только в отсутствии перспективы, в том, что позитивное мышление не меняет реальность. А реальность в том, что он – медленно гниющий кусок плоти. Голова крепится сверху на старое мясо, которое не в состоянии самостоятельно снять штаны. Любое другое животное уже давно усыпили бы, чтоб оно не валялось в собственном дерьме.

Болтовня это все. Пустой треп и хрень. В ящике стола лежит девятимиллиметровое решение. На случай, если окончательно устанешь, ты всегда можешь потолковать с Мистером Браунингом, тот даст хороший совет, когда ты готов будешь его выслушать. Но он валяется там уже тринадцать лет. Потому что ты только болтаешь попусту.

Генри отложил программу, все равно никакого толку. Подкатил к письменному столу, он сам спровоцировал всю историю, его осечка. Поленился, оставил деньги там, где мальчишка смог найти. Надо было прятать подальше, в надежном месте. Сплошные счета, чертова больница, еще прием назначили, не могут все в одно время, что ли, кучка паршивых говнюков, ни за что не упустят свои двадцать пять за визит. Халтурщики, мать их, недоумки, в маленьких больницах вроде нашей хороших врачей не найти, здесь одни коновалы работают. Когда якобы нашли опухоль в простате, он буквально видел, как они довольно потирают руки, ну как же, столько анализов и операций впереди. И пошел тогда к специалисту в городе, как его, индус какой-то, Рамеш, Рамид, говорит так, что не разберешь, но приятный, добрый парень. Этот Рамеш щупал и щупал, проверял и проверял, но опухоли как не бывало, а может, и впрямь никогда не было. Помню, сказал ему тогда: док, никогда в жизни так не радовался, как сейчас, когда мужик совал палец мне в задницу. А он все неправильно понял. Маленький старательный доктор. Сказал: мне это понравилось не больше, чем вам, мистер Инглиш. И после даже не смотрел на тебя. Хороший парень, да только больше к нему не пойдешь, неловко.

Генри подъехал к окну, в лунном свете отлично видны руины соседского дома, Паппи Гросс уехал двенадцать лет как. В Неваду, к сыновьям, а уже через пару недель доброхоты растащили водостоки, двери, окна с двойными рамами. Звонил ему в Неваду, оставлял сообщение, но он так и не перезвонил. А дом постепенно развалился.

Шум наверху, это Ли расхаживает по комнатам. Она скоро должна будет вернуться к себе, не станет торчать здесь без толку, как Айзек. Ну признайся же. Настоящий мужчина так никогда бы не поступил – как ты обращался с мальчиком. Правильно жертвовать собой ради детей, а вовсе не наоборот. Мальчик по факту гений, они его проверяли, но он никогда не рассказывал, что у сына IQ 167, больше, чем у сестры. Но, как это объяснить, парень всегда был странный какой-то, будто умный и дурак одновременно. Вечно вел себя как-то по-идиотски. Детская бейсбольная лига, мальчишке было двенадцать, его поставили питчером, отличный бросок, но он облажался, восемь ранов кряду, и просрал игру. И как с гуся вода. Бред какой-то. Каково смотреть, как твой сын сливает игру, а ему и дела нет, будто ничего и не случилось.

Нет, думал он, у тебя не было выбора, Ли сбежала первой, и это легче легкого. А мальчик совладал, не пал духом, он сильнее, чем она. Она говорит одно, но внутри совсем не такая. Жизнь здесь доконала бы ее.

Генри думал об этом, он запросто выкатился бы на рельсы под несущийся поезд ради любого из них. Без всяких рассуждений. Мальчик его сын. Нормально же иметь любимчиков, его собственный отец любил его больше, чем брата, так устроена жизнь. Он не сумел бы дать равного внимания обоим. Нет, вранье все это. Ты просто не хотел оставаться один и сделал свой выбор.

Рано или поздно мальчика пришлось бы отпустить, настало время последнего путешествия. В дом, где стариков в памперсах подмывают чужие люди. На пару недель примерно. Жизнь за жизнь. На лужайке у бывшего дома Паппи Кросса пасется олень, жив ли еще сам Паппи, дом выставлен на продажу уже двенадцать лет, сын его приезжал однажды, остановился в отеле, нанял кого-то срубить все деревья, даже молодые сосенки, по сорок долларов, продал лес на шахту, хоть какие-то деньги получил. Интересно, в курсе ли Паппи. Развалины дома среди пеньков, а скоро и следа не останется, на планете миллионы мест, подобных этому, и сейчас, и во все времена. Земля состоит из костей и руин. Из лесов и обратно в леса, прах из праха, и не знаешь, что тут было прежде тебя.

 

7. Поу

В новой камере не было окна и свет никогда не выключался, но зато он здесь один. Уже почти середина дня, наверное; завтрак приносили, кажется, несколько часов назад, хотя и в этом он не уверен. Да какая разница. Теперь против него вся тюрьма, бандиты черные и белые, коалиция доброй воли, он не сдержал слова, да вдобавок завалил еще одного чувака, надул парней с обеих сторон. Как только умудрился. Главное правило – грамотно выбирай врагов, а он выбрал врагами всех. Не убил ли он, часом, Такера. Можно подумать, это что-то меняет, огребать-то придется не по совокупности. Что бы ни натворил в жизни, все равно в конце ждет смерть. Его прикончат, разумеется, при первом же удобном случае.

Поу тут же зазнобило, он весь покрылся холодным потом, взмок и сразу замерз, хотя еще минуту назад было тепло. Встал, прошелся по камере, похлопал ладонью по стене, потрогал решетку, бесполезно, закон природы, хотелось кричать, есть чувства, которым надо дать выход. Но он не станет. Он мужик. Он сейчас ляжет на койку и успокоится. Так и сделал. Он весь мокрый, в ушах шумит, похоже на инфаркт, так и сдохнешь на этой койке. Через несколько минут паника улеглась, навалилась слабость и ощущение пустоты.

Но по-прежнему есть выход. Прямо перед носом. Можно сказать правду и все изменить, адвокат, как и все прочие, ждет от него именно этого. Для того и нужны адвокаты. Чтобы вытащить его отсюда. Спасти ему жизнь.

Вот только это не спасение, а сделка. Айзек и Ли. Против его жизни. Против его клятв. Против всего, во что он верил, что есть хорошие люди и плохие, и Айзек один из немногих хороших. А он сам, если спокойно посмотреть, находится ровно там, где ему и положено быть, ему здесь место, а вот Айзеку – нет. Не самое правильное, конечно, место, может, и не совсем ему тут положено быть, но он не слишком потрясен, даже смирился как-то. В прошлом году он уже практически угодил сюда, да мать с Харрисом вытащили. Так что это не трагический поворот судьбы, он не родился беженцем в трущобах, это его собственный выбор, и надо по-мужски за него отвечать. Он готов ответить за последствия.

И все-таки – если адвокат начнет расспрашивать, что произошло, трудно будет удержаться от подробностей, это уж не разум, а его натура такая. Если спросят, он скажет. Ничего с этим не поделать. Но если не спросят, он и не станет ничего говорить. Это по-честному, равные шансы для обеих сторон. Правда, он знает, что спросят обязательно. Очевидный же вопрос: кто убил человека в заброшенной мастерской? Господи, как будто много лет прошло, кажется, что все случилось в далекой древности, это уже часть истории. Но ты оказался здесь ровно из-за тех событий. Тебя спросят, и ты расскажешь. Это лишь правда, только правда. Ничего, кроме правды.

Поу опять встал, походил, три шага до стены, развернуться, три шага обратно. Перед ланчем, так они сказали, адвокат придет перед ланчем, а сейчас уже прошло сколько-то времени после завтрака. В этом весь ты. Если есть шанс во что-то вляпаться, ты обязательно вляпаешься, и дело тут не в случайности, запросто можно было всего этого избежать, сколько дорог открывалось, но ты не воспользовался ни одной. Дохлый номер, безнадега. Проспал свою жизнь, плыл по течению. А течение становилось все быстрее и быстрее, а он не заметил. И вот финал, он перед громадным водопадом. И не только колледж, были и другие возможности, иногда такие, за которые с готовностью ухватилось бы полгорода, но он выбрал иной путь. Сразу после выпускного ему звонил Орн Зидель, предлагал место в компании, которая производила пластиковые уплотнители для мусорных полигонов. Поездки по всей стране. На новых полигонах они укладывают пластиковое покрытие как подкладку под будущие отходы, чтобы всякая дрянь не просачивалась в грунтовые воды, в речки и всякое такое. А старые свалки они запечатывают в такой здоровенный пластиковый пакет, накрывают сверху плотным слоем специального материала и надувают воздухом, проверяя герметичность, а пока не засыпали сверху землей, можно пробежаться по этому грандиозному батуту, как по поверхности Луны попрыгать, говорил Орн, для начала четырнадцать долларов в час. Но это же не пробежаться по Луне по-настоящему. Это же возиться с мусором. Они называют себя техниками, как же. На самом деле просто накрывают пленкой горы мусора, вся жизнь проходит на свалке. Родная страна должна предложить тебе что-нибудь получше, считал ты.

Или вот последний грандиозный шанс – дядька Майка де Люка предлагал, золотая жила вообще, демонтаж, разбирать старые заводы, сталелитейные гиганты, они же по всей стране закрываются, не только наши местные. Но это ж надо ездить. Поу заполнил заявление, конечно, и даже на собеседование сходил, но это ведь жить на чемоданах, постоянно в разъездах, и мужик, который с ним разговаривал, догадался, наверное, по его роже, что ему такое не по душе. Работать надо на Среднем Западе, разбирать автозаводы в Мичигане и Индиане. Но придет день, когда и эта работа закончится и не останется ничего, напоминающего о великой американской промышленности. Поу казалось, что из-за этого обязательно возникнут большие проблемы, он не знал, какие именно, но возникнут точно. Нельзя, чтобы страна, особенно такая большая, как Америка, не производила нужные вещи сама для себя. Иначе обязательно со временем начнутся неприятности.

А дядька Майка де Люка, двадцать лет он отработал на сталелитейном, а потом следующие двадцать лет растаскивал эти заводы на металлолом, разворовывал их, это было вроде мести, словно хотел поквитаться за то, что его сократили, но по факту все-таки не месть, работа, не то что о такой каждый мечтает, как он втирал в городишках, куда его заносило, если вдруг официантка спросит: а что это вы делаете в нашем городе?

Впрочем, все не так плохо. Он прожил нормальную жизнь, видный парень, местная знаменитость, круче многих. Переспал с четырнадцатью девчонками, тоже неплохой результат. У одной из них, может, даже ребенок от него, жизнь после смерти, так сказать. Но не обязательно все должно вот так закончиться. Он же может сказать правду. Правду и ничего кроме. Он же не убивал этого Отто, и тогда его отпустят, и Кловис и все остальные, которые непременно пришьют его, они тогда просто никогда больше его не увидят.

Старое присловье, что истина сделает тебя свободным. Он сможет сидеть на свежем воздухе, дышать полной грудью, ловить рыбу, есть сэндвичи с яйцом, постреливать в кроликов из А-22. Благословенный А-22, что бы я мог тут натворить, будь ты у меня в руках, А-22, самый мелкий калибр, да я бы прищучил всю эту свору. И он вышел бы на волю и лежал под теплым одеялом, а Ли обнимала бы его ногами, поднимая одеяло над ними обоими, как палатку, и он вдыхал бы запах ее кожи и шершавой темной полоски между ее ног. Да до хренища в жизни удовольствий, миллионы, целую вечность можно их перебирать, для каждого свои, дубовая кора, свет в доме, заметить здоровенного оленя и не стрелять в него. В любой момент ты мог потерять это счастье, но принимал как должное, а сейчас все будет иначе. Его жизнь обретет смысл. Ты больше не будешь плыть по течению в надежде, что все обернется к лучшему, раньше ты не знал, а теперь-то знаешь, теперь ты сможешь все изменить.

Он лежал на холодном бетонном полу. Сунул голову под койку и лежал в темноте. Он не сможет сказать правду, потому что это не правда вовсе. Ли никогда его не простит. Поймет, кто он такой на самом деле. Не захочет даже думать о нем, возненавидит больше всех на свете, и не надо быть гением, чтобы это понять. Черт, она уже знает, как все произошло. Не надо было ей рассказывать. Но сделанного не воротишь, пути назад нет, она не простит ему, что это был ее брат, она не сможет притвориться, будто бы ничего не было.

На этом месте ему стало еще хуже, опять начал нервно потеть. Нет, такого он не допустит. Рассказав ей, он сам захлопнул за собой двери тюрьмы. Но соврать все равно не сумеет. Ни за что так не поступит, не сдаст своего лучшего друга, он не из таких, думать может что угодно, но никогда так не сделает. Вроде как смотреть можно, а трогать нельзя.

Только посмотрит. Такова жизнь. С одной стороны – идеи, с другой – настоящая жизнь, даже точнее, слова против крови. Посмотрим. Придет адвокат, он подпишет бумаги, и все будет кончено. Сам предлагать ничего не станет, но если спросят, он скажет. У него не будет выбора. А если не спросят, он и не скажет ничего. Но они же спросят. И это, скорее всего, будет самый первый вопрос.

Нет, он не хочет встречаться с адвокатом. Он будет зол, подумает, как достать Кловиса или самого Черного Ларри, он утянет их с собой. Поу станет легендой, про него будут рассказывать, как человек запросто может изменить судьбу. Шум откуда-то. Поу все так же лежал под койкой. Высунул голову и увидел надзирателя, который колотил дубинкой по прутьям решетки.

– Надевай браслеты. Твой адвокат явился. – И открыл окошечко в двери, чтобы Поу просунул туда руки.

Поу встал, подошел к унитазу, попробовал помочиться – не вышло, слишком нервничал.

– Вали, мать твою, сюда, надевай браслеты! – рявкнул надзиратель. Маленький толстяк с реденькими волосами и пухлой раскормленной рожей, которая так и сияла от радости.

– Никуда я не пойду, – отозвался Поу.

– Хорош уже строить из себя крутого. Выкатывайся давай отсюда, пока я, мать твою, не вызвал долбаную спецкоманду по твою задницу.

– Да зови. Они меня выволокут, но добром я никуда не пойду.

– Ты тупой мудак, слышь?

– Открой дверь и давай глянем, точно ли я такой тупой.

Толстяк уставился на него в радостном изумлении.

– Ну ладно. – Он еще разок провел дубинкой по решетке и двинулся было прочь.

– Эй, – окликнул Поу.

– Что, уже передумал?

– Что с тем парнем? Моим соседом?

– Увезли в больницу в Питтсбург.

– Он вернется?

– Даже если и вернется, не думаю, что сможет создать кому-то проблемы.

– Да мне похрен.

– Да и всем тоже. Тут есть человек пятьдесят, кто с радостью разберется с ним, даже в больнице.

– Это должно мне как-то помочь?

– Тебе не добавят новых обвинений, это я тебе могу обещать. А теперь поднимай задницу, надевай наручники и вали к своему адвокату.

– Нет.

– Не знаю, что ты себе вообразил, – сказал охранник. – Наверное, думаешь, что твои дружки дома сделают для тебя то же самое, но точно тебе скажу – нет, а если не веришь – посмотри внимательно вокруг, где они, твои друзья? Так что поднимайся. Дай себе хотя бы один шанс.

– Не старайся, – ответил Поу.

Толстяк еще раз внимательно посмотрел на него напоследок. А потом скрылся из виду, и Поу слышал его удаляющиеся по коридору шаги.

 

8. Ли

Почти весь день она колесила по окрестностям, искала, где бы посидеть почитать, останавливалась на минуту, а потом ехала дальше, мимо домов своих старых приятелей, учителей, но нигде так и не обрела покоя. Здесь нет для нее места. Может, когда-нибудь, но не сейчас. Все, что у нее здесь есть, – ностальгические воспоминания. В основном связанные с Айзеком. Или она пытается себя в этом убедить.

Ли всегда знала, что ему будет нелегко в жизни, эта его несуразность, вечная неловкость с людьми, с ее школьными друзьями. Непонятно, как с ним вести себя. Да он сам не понимал, что с собой делать, с таким. На свете только один человек был похож на него – его сестра. Ровесники ошибочно принимали его великодушие за снисходительность, полагая, что Айзек оценивает их по тем же немыслимым критериям, что и самого себя. И в итоге он, должно быть, оставил попытки.

Она чувствовала, что начинает злиться, в первую очередь на себя, но еще и на своих бывших однокурсников. За год до выпуска, помнится, они сидели в комнате у Гретчена Миллза, и кто-то, кажется Банни Сач, сказала: “Ребята, вы понимаете, что это самое сложное, что мы сумели в жизни. Попасть сюда – это величайшая задача в мире, и мы ее уже решили”.

Да ничего они на самом деле не сумели. Все они родились у правильных родителей, в правильном месте, учились в правильных школах, общались с правильными людьми, сдали все правильные экзамены. У них просто не было шансов на неудачу. Да, они много работали, но всегда знали, что получат достойную награду – мир никогда не повернется к ним спиной. Очень немногие из них заслужили свое место по праву. Каждый признавал себя избалованным счастливчиком, но в глубине души они были уверены, что достойны своего успеха.

Разумеется, она промолчала тогда. Хотела бы возразить, но не решилась. И жалеет теперь. Это сейчас легко вспоминать и рассуждать, но в тот момент она не хотела выделяться из компании и мечтала подружиться с Банни и думать, что заслужила эту безмятежную радостную жизнь.

Дружба Айзека с Поу по сей день озадачивала ее. Но и ее отношения с Поу должны были вызывать недоумение у Айзека. Может, потому что люди всегда выделяли их, Поу и Айзека, отличали от прочих – Поу за его выдающиеся достижения в спорте, Айзека за его мозги. Они оба были лучшими – каждый в своем. Их маленький городок практически впал в депрессию, наблюдая, как два самых талантливых парня хоронят себя в этой дыре, обманув всеобщие надежды.

После первой поездки Айзека в Нью-Хейвен она думала, что брат вернется, хотя бы на месяц летом, она бы наскребла денег на круглосуточную сиделку для отца, уж на месяц наскребла бы. К тому моменту у нее уже были две кредитки – как-нибудь нашла бы способ расплатиться.

Но Айзек так и не ответил на ее предложение приехать. Он уже начал меняться тогда. Впрочем, нет, он, наверное, слишком беспокоился об отце. Генри понял бы, если б Айзек уехал на каникулы в Коннектикут, но Айзек не хотел рисковать – боялся, что Генри о нем подумает. А ты относилась к проблеме гораздо проще. И соскочила с крючка.

Айзек не был готов уйти, он же сам так говорил. У него было гораздо больше времени, чтобы снова и снова думать о матери, в то время как его сестра уже перемещалась на другую орбиту – и вскоре укатила в Нью-Хейвен. Она и не подозревала, сколь сильно изменились Айзек и отец за эти годы без нее. За это время могло произойти все что угодно. Повезло тебе. Ты слишком эгоистична, чтоб хотя бы допустить возможность остаться.

Вот Айзек – назовите два числа, предложите ему перемножить в уме, например, 439 на 892. И через пару секунд получите ответ. Он просто его видит, без всяких вычислений. Разделить – тоже запросто. Она однажды решила проверить с калькулятором, была уверена, что он просто запомнил определенные комбинации цифр, что это какой-то трюк. Но нет, никакого подвоха. Есть у меня такое свойство, пожал он плечами, сам не понимаю, как работает.

Ее бывший бойфренд, с первого курса, Тодд Хьюз, физик, буквально влюбился в Айзека, называл его блистательным, предлагал помочь с заявлением. Почти все выходные Айзек не отходил от Тодда. А ей с Тоддом было скучно. Может, Айзек слишком рано приехал, она была еще совсем девчонкой. Это тебе следовало остаться с отцом, а не Айзеку. Ты единственный человек в семье, который ничем не пожертвовал. На Саймона, который познакомился с Айзеком в те памятные выходные, брат не произвел особого впечатления, и Саймон тоже не произвел впечатления на Айзека.

Давным-давно, когда они еще учились в школе, ей казалось, что если закрыть глаза и как следует сосредоточиться, она сможет увидеть, где сейчас находится Айзек. Потому что ты прекрасно его изучила, думала она. В этом нет никакой магии.

Ли ехала по шоссе вдоль реки.

Ну ладно же. Заметила удобную площадку, подрулила туда, выключила двигатель и долго смотрела на траву, скалы, вздымающиеся из воды, на извилистую реку, за очередным поворотом скрывающуюся из виду. Опустила голову на руль, закрыла глаза и сосредоточилась.

 

9. Айзек

Из лесной тьмы, сквозь завесу листьев, он разглядел двух людей на ярко освещенной парковке “Уолмарта”. Молодые парни, примерно его возраста, в форменных синих жилетах. Рады неожиданному развлечению – погоня за воришкой. Расскажут всем приятелям, что почти поймали тебя. Но соваться за тобой в темноту. Айзек развернулся и двинулся дальше в лес, через несколько сотен ярдов наткнулся на ручей, вода поблескивала в лунном свете. Старые шины и рваные матрасы, пивные бутылки. Никто сюда не полезет. Вон там дальше тропинка.

Айзек пошел по течению ручья. Так легче, тем более когда не знаешь, где находишься. А нормально прошло ведь. Ты точно знал, что тебе нужна эта одежда, и рассуждать не пришлось. Все происходит само собой, просто не мешай, и все получится. Если чересчур долго раздумываешь, то зацикливаешься, теряешь уверенность, отсюда все твои ошибки. Остался в той мастерской, когда явился Швед с дружками, потом вернулся зачем-то прятать тело. Улегся спать на поляне рядом с человеком, которому не доверял. Начал доставать нож, пока тебя грабили, но зачем-то ухватил злодея за куртку, потом гнался за ним по улице. Что бы ты сделал, если бы поймал его, – применил силу убеждения?

Будь здесь Поу, он ни за что не позволил бы тебе безмятежно спать рядом с Бароном. Да будь здесь Поу, я бы вообще не встретился с Бароном. Но Поу здесь нет. И, вполне вероятно, вы никогда больше не встретитесь. Подумайте об этом, Ватсон, – все эти люди для вас фактически умерли. В животе образовалась пустота, которая стремительно распространилась на все тело. Не останавливайся, приказал он себе. Все пройдет.

Примерно через милю, почувствовав себя в относительной безопасности, он остановился. За это время он пробрался под несколькими мостами; здесь все по-другому, меньше мусора по берегам. Пора бы помыться. Для начала осмотреться. Видишь – ты один. Айзек сбросил старую одежду. Свет от домов вдалеке, но у воды тьма кромешная, приятно. Да, все меняется. Прежде боялся темноты, а сейчас тебе в темноте спокойно и уютно. Помнишь, в детстве ты спал в палатке во дворе, но всегда оставлял полог открытым, чтобы было видно дом. Нынче все иначе.

Так, хорош канителиться. Давай-ка приведи в порядок физиономию, неряха. Он сложил похищенные туалетные принадлежности на камень у воды, разделся до новых трусов, плеская водой, намочил голову, намылил волосы и лицо, смыл, намазал щеки гелем для бритья и побрился на ощупь. Выбрал зачем-то дешевые лезвия, будто собирался за них платить. Пройдись-ка еще разок для верности. Намылил лицо заново и побрился второй раз. Вытирайся уже быстрее – вода течет через помойки, триллион бактерий на галлон. И воняет машинным маслом. E. coli. Новый человек, начисто отмытый промышленными отходами и дерьмом. Где футболка?

Он обстоятельно оделся, аккуратно заправил новую свежую рубаху в чистые штаны, сверху флиску и куртку. Энергетические батончики выпали из карманов во время бегства. Забыл застегнуть молнии. А ведь это была еда на целый день. Да ладно, мотнул он головой, думай о хорошем – чистые волосы, чистое лицо, чистая одежда. Минута – и согреешься.

Следуя по течению ручья, он прошел задами длиннющего жилого комплекса, потом под еще одной эстакадой, затем еще один жилой район, с дворами, спускавшимися к реке. Мечта жителя пригорода – ручей на заднем дворе. У всего есть оборотная сторона – и ручей может оказаться водопроводом для беглого преступника.

Айзек остановился, разглядывая дома на пригорке, там у людей светло, им не видно, что творится во мраке у реки. Дымок из труб, уютные камины. Девчонка вышла на заднее крыльцо поболтать по телефону; в соседнем коттедже с десяток гостей – вечеринка, похоже, – и никто не замечает, что мимо них, всего в пятидесяти ярдах, бредет в темноте Айзек.

Итак, умозрительная ситуация: тебе, скажем, придется выбирать между собой и ими – вон теми людьми, ты никого из них не знаешь. Нажать красную кнопку, сбросить ядерную бомбу, все такое. Идиотский вопрос вообще-то. Ладно, тогда представь, что это им приходится выбирать – между тобой и собой. Тоже мне загадка. Чужак – пустое место. Звонок в полицию, полминуты волнений – и назад к своему шардоне. О твоем лабрадоре будут волноваться больше. Итак, Ватсон, в путь. Нет приюта усталому путнику.

От соседнего крыльца залаяла собака. А кстати – не стырить ли ее жратву? Гости вечеринки смотрят в окна, прямо на Айзека, но не видят его. Но шавка знает, что ты тут, а вроде, казалось бы, тупое животное.

Он не останавливался. Прекрати размышлять об этих людях, у тебя и без того был тяжелый день. Пожалел розгу – испортил Барона, как говорится. Может, это был единственный вариант, а может, и нет, – в итоге шесть долларов в кармане и полицейский видел тебя в лицо. Айзек вздрогнул. Финал в прицеле пистолета. Коп запросто мог пристрелить тебя. И все по закону, сбежавший преступник. Милосердие сдержало его палец на спусковом крючке – ты напомнил ему сына. Единственная удача за многие годы.

Еще два дня, и ты останешься окончательно без денег и пищи, если до тех пор не случится чего-нибудь еще. И подаяния не попросишь – описание твоей внешности уже разослано. И рюкзак твой, скорее всего, тоже нашли, им известно твое имя. Не говоря уже об истории со Шведом. Ордер действителен во всех штатах.

Продолжай в том же духе, и твое тело скоро обнаружат в кустах. Для них очередной висяк, для тебя – нет, умоляю, шепот прости, малыш, и чувствуешь, как жизнь покидает тебя. Может, и не завтра, но вскоре. Не прикидывайся, что не видишь иного выхода. Ты должен срочно начать действовать по-другому.

Он брел, озираясь в темноте. Никого, только ты. Возможно, уже поздно что-либо менять. Возможно, ты уже обменял свою жизнь на жизнь Барона.

* * *

Ручей привел на широкую просеку для ЛЭП. Ровно, хорошо расчищено, при свете звезд и луны далеко видно в обе стороны.

Полярная звезда позади – ты идешь на юг. Присядь на минутку. Он нашел удобное место и устало опустился в высокую траву. Закрыл глаза, но цветные пятна и бесформенные образы под веками быстро сменила череда лиц. Он поскорее открыл глаза, еще разок огляделся. Нет, ничего. Тоже мне большое дело. Подтянул ноги, уронил голову на острые коленки. Четкая картинка, мужчины сидят у огня. Ты просто устал. Но лица не исчезали, Швед и остальные, и что-то еще, смутная тень в темноте. Потом Швед стоит в полный рост, отлично виден в свете пламени из печки, говорит он наверное давно сбежал. Последние слова. Выбор невелик – в одну дверь вышел, а вошел в другую. Ведь знал, что не надо возвращаться тем же путем.

Единственная причина, по которой вы с Поу остались в живых, тот самый невеликий выбор. Собственное тело постаралось сохранить твою жизнь–иди в другую дверь. Автоматический режим. Древний, как гравитация. Погляди, что ты сотворил со Шведом: никаких размышлений, никакого ножа, пистолета или даже дубинки. Случайно подобранный предмет. Животная часть натуры, нижние центры. Встроено в каждого младенца. Говоришь, это атавизм, но оглянись вокруг. Друг важнее чужака. Ты сам важнее друга. Высочайшие ставки – и ты жив, а другой парень – нет.

Так, и каков вывод? Айзек глубоко вдохнул. Надо двигаться дальше. Он совсем вымотался, ноги сводит судорогой, но он встал и пошел.

Вот он, смысл: ставь одну ногу перед другой. Не замерзай. Тебе придется повторить то, что ты провернул в универмаге, может, и не завтра, но когда-нибудь обязательно. Разыгрываешь из себя особенного, но ты такой же, как все. И тебе тоже нужно питаться.

Признай этот факт. Остановись. Нет уж. Поверь в Малыша, он что-нибудь придумает.

Айзек продирался сквозь высокую густую траву. Вокруг темно и уже давно не видно никаких светящихся окон, а над головой просторное свободное небо.

Нет здесь никаких Малышей. Есть только ты.

 

10. Грейс

Она почти не спала, а в окно уже пробивался солнечный свет, опять утро, пустое и бессмысленное. Позвонила на работу, сказалась заболевшей. Ей нужно подумать. В непонятном забытьи очутилась вдруг перед дверью в комнату Билли; дыра, которую он пробил, а потом заклеил изолентой, то ли в припадке злости, то ли еще почему, она не помнила уже. Распахнула дверь, вошла. Тишина, покой, солнечный свет и клубы пыли. Как в гробнице. Растянулась на его постели, все еще хранящей его запах; ее мальчик, уже совсем взрослый мужчина.

И все равно это детская: покоробившиеся старые плакаты, в кучу сваленная одежда, обувь, охотничьи журналы, школьные тетради, какие-то листы с домашними заданиями, карниз со шторой, упавший несколько месяцев назад, который он так и не озаботился повесить на место. Надо бы поесть, но совершенно неохота. Она сделала все, что могла, но этого недостаточно. Никогда не узнает почему, но она не справилась и никогда не поймет этого. Он чертовски упростил ей жизнь, теперь она ясно видела, как часто удерживалась на краю только ради него. А так-то что жить, что умирать – без разницы. Тяжесть во всем теле, подняться – нет, и помыслить невозможно.

Его охотничий лук в углу, винтовка рядом с кроватью, единственные две вещи, за которыми он ухаживал почти с религиозным фанатизмом, вечно натирал воском тетиву, смазывал ружье, держал оружие на специальных деревянных подставках на стене, сам смастерил. Грейс встала, взяла в руки винчестер, взвела курок, она не знала, заряжено или нет. Не стала проверять патронник, просто держала оружие, ощущая его вес. В такую игру она могла бы сыграть. А если окажется, что было заряжено, она не виновата.

Чуть погодя она опустила винтовку, и тут вдруг руки задрожали. Нужно выйти отсюда, выйти из комнаты Билли, но она не хотела и потому опять уселась на кровать.

Придется избавиться от ружья, отдать его Харрису. Но, наверное, поздно, мысль уже поселилась в сознании и медленно подтачивает его, как вода берег реки или как пустоты в грунте, когда дом внезапно проваливается в старую шахту. Почва постепенно исчезает, тает, а потом – раз.

Впрочем, у нее же есть Харрис. Она не останется в одиночестве. Но без Билли она будет становиться все тише, все меньше, пока в конце концов не сожмется в крошечную точку и не исчезнет, потому что это все равно было время взаймы, вся жизнь была построена на фундаменте надежды. Под всем этим дерьмом про выбор, про счастье скрывалась только надежда. В смысле, нерешительность. Сердце замирает в ожидании перемен.

Она всегда твердила, что надо верить, надо думать, что дальше будет лучше, а на деле это мышеловка, один из тех узлов, что ты не в силах развязать.

Грейс опять встала, открыла шкаф, ну конечно, зачем тут полки, все навалено кучей, просто гора барахла, вот-вот вывалится наружу. И все это надо будет выбросить, ведь он никогда не вернется домой.

“Но я же никому не причинила зла!” – выкрикнула она вслух. Почему же я должна расплачиваться за это. Это правда – она никому не причинила зла. Работала в Кризисном центре для женщин – помогла многим людям. Сверху на шкафу стояли пустые пивные бутылки, давно, наверное, стоят, она взяла одну, взвесила в руке, приноравливаясь, вот бы запустить бутылкой в окно, заорать во весь голос, расшвырять все в этой комнате. Но никто не увидит и не услышит. А если никто не услышит твоих воплей, то нечего и напрягаться.

“Я хороший человек, – вслух, громко, объявила она, – я всегда поступала правильно”. Она из тех, кто живет ради других людей. И Билли – это была самозащита, она ни секунды не сомневалась. Самозащита, она же видела его шею. Один из тех типов, возможно именно тот, что умер, пытался перерезать горло ее сыну. Это была самозащита, но некому подтвердить. Его посадят, он погубит свою жизнь ни за что. А те, кто засадил его туда.

Ну давай, скажи. Скажи, о чем ты думаешь. Скажи вслух, что ты имеешь в виду. Она ворвалась в ванную, увидела в зеркале свое лицо, торопливо умылась холодной водой. Я хороший человек, но то, что случилось с моим сыном, это несправедливо. И Харрис может найти того человека. Хороший человек и хорошая мать – звучит почти одинаково. Ничего подобного. Это не одно и то же. Самозащита, и этот тип, бездомный, бродяга, никто, как сказал Харрис, – или ее Билли. Неправильно так ставить вопрос, ты не должна так думать, но вообще-то дело обстоит именно так: другой человек в обмен на Билли.

* * *

Она долго принимала ванну с сандаловой пеной, которую берегла целый год, подарок от девочек из центра. Что бы они сказали? Но все они поступили бы точно так же, любая мать на ее месте, нет здесь никакого выбора. Она позвонила Харрису, и тот обещал приехать.

 

11. Харрис

С Грейс что-то не так, она сидела на диване и словно бы удивилась, увидев его; на секунду он даже подумал, не вернулся ли Верджил, но машины снаружи не было. Потом решил, что она, наверное, просто выпила.

– Не слышала, как ты подъехал. – И похлопала ладонью по дивану рядом с собой.

– Плохой день?

Она кивнула.

– Я могу помочь?

Грейс помотала головой.

– Знаешь, наверное, это знак, Билли и все это. Вроде бы я старалась изо всех сил и. – Она растерянно пожала плечами.

– Никакой это не знак. Еще рано делать выводы.

– Не надо, не лги мне больше.

– Он славный парень. У него все наладится. – И вовсе не солгал, ему так хотелось, чтобы это было правдой, ведь Билли и впрямь славный мальчик.

– Спасибо.

– Я серьезно.

Они целовались, но как-то спокойно, без огонька. Харрис занервничал, чуть не схватил ее за плечи, встряхнуть, разбудить, показалось, что он вновь ее теряет. Как старая семейная пара, они просто сидели на диване и смотрели в разные стороны.

– Давай сходим куда-нибудь, – предложил он. – Приглашаю тебя в “Спирс Стрит”.

– Не надо. – Она медленно приподняла руку и с силой опустила ладонь на его запястье, почти шлепнула. Крепко сжала.

– Многое еще должно произойти.

– Я и так знаю, что с ним произойдет, Бад.

Он начал было возражать, но бесполезно, Билли не стремился быть спасенным, на самом деле он тащил на дно и ее, а в итоге он утопит их всех, всех троих. Подавив внезапную вспышку ярости, Харрис скрестил руки на груди, словно пытался удержать гнев внутри. Он всегда ревновал, видя, как она относится к Билли; стыдно, но приходится признать, что он ревновал женщину к ее собственному сыну. И еще одна позорная мысль: было бы лучше, если бы мальчишка погиб, – тогда она смогла бы уехать отсюда, поверить в себя. А сейчас он то ли есть, то ли его нет, он как бы жив, но недоступен, и она всю жизнь будет думать только о нем. И нести его, точно факел.

– Повезло тебе, у тебя никого нет, – прервала она его размышления.

– Грейс, – вздохнул он. – Бедная моя Грейс.

– Я серьезно. Не стоит оно того.

– Давай все же куда-нибудь выберемся. Можем даже в Город, в “Винсент Пицца”, сто лет там не были.

Она устало склонилась вперед, обхватив себя руками.

– Не хочу, живот болит.

– Ты что-нибудь ела?

– Не могу.

– Нужно поесть.

Грейс только помотала головой.

Он коснулся ткани ее блузки, ласково погладил по спине, пробежал пальцами вверх-вниз, прикрыв глаза.

– Я понимаю, мне повезло, – сказала она. – Прости, что все слишком драматизирую.

– Иди-ка сюда.

Она прильнула к нему, опустила голову ему на плечо, и он опять закрыл глаза.

– Может, мне нужен секс, – задумчиво проговорила она. – Думаю, да, именно это мне и нужно.

Они поцеловались, как-то неловко, и он хотел было остановиться, но она не позволила. Прелюдия получилась очень долгой, а потом прошло еще немало времени, прежде чем все закончилось. Он чувствовал себя как выжатый лимон. Грейс вышла в спальню, вернулась оттуда в халате; он как болван сидел голый на диване. Потом все же прикрыл бедра футболкой.

– Не то чтобы я навязывался, но тебе следует все же поесть.

– Я лучше полежу.

– О'кей.

– Но пока не забыла, я должна отдать тебе кое-что.

Она опять вышла и вернулась с оружием – винчестер, он узнал 30-30, винтовка Билли, и старый дробовик.

– Думаю, лучше тебе это забрать.

Он ничего не смог прочитать в ее глазах, пустота. Бесстрастно протянула ему винтовки, и Харрис поставил их в угол у двери.

* * *

Они повалялись вместе в постели, потом опять занимались любовью, уже без всякой неловкости, а словно это было привычным, обыденным делом, она отвечала на его ласки, но будто издалека, откуда едва доходят сигналы. Закончив, они просто лежали, взявшись за руки. Она никогда не сможет с этим справиться. Ему придется принять решение.

Но вообще-то решение давно принято. Пожалуй, еще в тот момент, когда он прятал куртку Билли. Но он не может уйти от нее просто так. Харрис разгладил одеяло. Казалось, если рвануться посильнее, сможешь продраться наружу сквозь собственную кожу. Он сам виноват, сам позволил вернуться темным временам. Знакомое чувство. В прошлый раз оно настигло на охоте в Вайоминге, когда заблудился и две ночи провел в снежном плену, без еды, а снег грозил похоронить его навеки. Он понимал, что погибнет, без вариантов, он это заслужил, знал, что надвигается шторм, но не стал ждать, он же так рвался в Вайоминг и не собирался понапрасну терять драгоценные отпускные дни.

Сейчас история повторяется. Он сам вляпался. На рассвете третьего дня он выбрался из снежной пещеры и побрел, пробираясь через сугробы, слишком слабый, чтобы нести винтовку и рюкзак, и спустя десять часов, в сгущающихся сумерках, вывалился на дорогу. Ни одной живой душе он об этом не рассказывал, ни Грейс, ни Хо, ни своему психотерапевту, он переночевал в мотеле и на следующий день улетел первым же рейсом. Но часть его так и осталась в том лесу. В этот раз надо повести себя разумнее. Это единственное, что ты можешь ей дать.

Лучше, конечно, поглубже закутаться в одеяло, но он заставил себя встать. Прошелся по комнате, остановился у окна. Вероятно, он всегда это знал. Только подождать, пока придут нужные слова.

– Иди сюда, – позвала она.

– Сейчас. – За окном светили звезды, он высматривал что-то, но не понимал, что именно.

– Со мной все нормально, просто сегодня вдруг навалилось. Обещаю, я соберусь. Вернись, пожалуйста.

Посреди ночи он вдруг открыл глаза и понял, что совсем не спал. Ничего нового, он делал это и прежде, избавлялся от дурных ростков. Внушения, уговоры. Нет смысла. Билли всегда был на первом месте, есть люди, которые живут ради детей, и Грейс как раз из таких. В противном случае она не была бы Грейс. Масса народу живет иначе, и это чудо, что на свете еще есть такие, как она. Ему повезло встретить прекрасного человека.

– Что ты сказал? – прошептала она.

– Я позабочусь о Билли. С ним ничего не случится.

В темноте они долго смотрели в глаза друг другу. Она не понимает, догадался он. Она не понимает, что это значит.

– На всякий случай, будет лучше, если ты никому об этом не расскажешь. Ни единой душе.

Он видел, как на глаза ее навернулись слезы, но она вытерла их, и все.

– Я плохой человек. Да?

Он ласково убрал прядь волос с ее щеки:

– Ты его мать.

 

12. Айзек

Он спал в подлеске на краю поля и очнулся, разбуженный шумом подъезжающего фургона, фары светили прямо на него. Вставай, это за тобой. Айзек мучительно соображал, где он, куда бежать, а шум становился все громче, и свет фар вдруг переместился в сторону, и Айзек тут же вскочил на ноги.

Зеленый фермерский трактор. Айзек присел, и фермер пронесся мимо, не заметив; длинная сеялка оставляла за собой ярко-желтый шлейф семян. Ох уж эти ранние пташки. Кровь стучала в висках, Айзек еще не до конца проснулся, но не мог сдержать усмешки. Старик рассекал на тракторе, точно на гоночном болиде. Но борозды при этом идеально ровные. Из своего укрытия он наблюдал, как работает фермер, а потом – как встает солнце над длинным полем, но наконец опомнился, собрался с духом и пробрался за живую изгородь. По ту сторону оказалась дорога.

Равнины, в основном сельскохозяйственные земли. Кое-где разбросаны небольшие поселки, но в основном обширные пространства возделанной пашни, разделенные узкими полосками деревьев или старинными заборами. Аккуратно расчерченный мир. По линейкам дорог. Посевная, потому смотри, чтобы тебя не поймали за нарушение границ частных владений. Потому что в этих владениях запросто можно раздобыть еду. Или как минимум напиться из чьей-нибудь поливочной системы.

Около полудня на пути оказалась широченная река. Или это озеро Эри? Оно тут должно быть недалеко. Интересно, вода нормальная? Хоть рот промочить. Не, даже не пытайся, а то финал окажется еще хуже. Слева вдоль берега стояли дома, большой коттеджный поселок, справа, чуть дальше, сплошь вода и просто открытое пространство. Айзек направился в сторону озера. И тут приметил полный мусорный бак.

Ну как, осмелишься? Да без вопросов. Он огляделся, нет ли свидетелей, и торопливо перерыл содержимое. Здесь точно найдется нетронутая и неиспорченная еда, он чует ее запах, перебивающий даже вонь помойки. Нет, до такого я еще не дошел. Он копался в куче отбросов – бумажные пакеты из-под уличной еды, винные бутылки, пустые пивные банки, бутылочки из-под воды. Одна оказалась увесистой. Почти полная. Интересно, там вода или что-нибудь еще? Ты проверь, а то вдруг это моча. Зарывшись по плечи в помойку, он ухватил бутылку, вытащил, посмотрел на свет. Чистая и холодная. Надеюсь, без примесей. Лучше, чем вода из озера, – эту, по крайней мере, пил только один незнакомый человек, а не миллион. Он выпил половину воды, слегка отдающей сигаретами, плотно завернул крышку, сунул бутылку в карман. Ну вот. Уже лучше. Надеюсь, никто не видел.

Айзек шел дальше, вдоль линии берега. Впереди виднелась атомная электростанция, над озером торчали башни охлаждения. Куда ты направляешься? Не знаю. Просто иду. А что сейчас делает Поу? Уж точно не ест объедки из помойки. Спит, наверное. Напился и дрыхнет в своем гамаке. Впрочем, это не единственная возможность. Поскольку в наличии еще мертвое тело и его куртка, обнаруженная рядом. От этого факта не скроешься.

Когда же я перестал быть прежним? В глазах других или своих собственных? В своих, разумеется. Не знаю. Что-то не так, ты удаляешься от озера – вдоль притока, что ли. Пойдешь вдоль него и совсем заблудишься. Выбери направление и держись его. Запад, вот и отлично. Но он понимал, что это не имеет значения. Ему некуда идти, его никто не ждет, и отныне совершенно неважно, где он находится.

* * *

Еще одна федеральная автострада, пространства все шире, леса и поля. Время от времени он позволял себе глоток из бутылки с водой. Рано или поздно попадется что-нибудь еще. Ведерко с кусками жареной курицы. Бифштекс и яичница. Дорога заканчивалась тупиком в лесу, и Айзек пошел через лес. По-прежнему на запад. Какая разница. Здесь или по дороге – одинаково бессмысленно. Просто идти, передвигать ноги.

Через лесополосы, такие широкие, что не видно было, где кончаются деревья, и узкие посадки, разграничивающие фермерские поля. К обеду появилось странное чувство, что за ним следят. Глупо было сюда сворачивать, здесь же не раздобыть еды. Земля влажная, испещрена следами оленьих копыт. Пульс участился. Чистая паранойя. Угомонись, не то свихнешься. Единственное истинное здоровье – здоровье психическое. Айзек продолжал путь, но чувство не притуплялось. В узком месте тропы он спрятался за здоровенным валуном и затаился.

Три пса, бродячих, трусили следом, вожак остановился, принюхался. Тощие и грязные, с проплешинами на шкурах, помесь разных служебных пород – бордер-колли, овчарки, не разберешь.

Он похолодел. К стае присоединился четвертый пес и, почуяв Айзека, насторожился и двинулся к обломку скалы, за которым прятался человек. Неужели заметили? Вроде нет. Но едва ли они хотят поиграть. Айзек огляделся, подобрал несколько камней покрупнее. Ты шевельнулся – вот теперь они тебя видят. Первый пес ринулся вперед, слегка припадая к земле, уши прижаты, Айзек поднялся во весь рост и швырнул камень прямо ему в грудь. Не очень сильно, и пес лишь слегка вздрогнул, но не прервал атаки. Второй камень Айзек запустил с гораздо большей силой, целясь прямо в нос, а третий удар обратил пса в бегство. Остальные звери в замешательстве медлили, но под градом камней в панике бросились наутек.

Жестоко? Ерунда. Давай-ка переберись через вон то поле и отыщи дорогу. Простите, собачки. Они, однако, чуяли, что съестного у него нет. И не собирались выпрашивать подачки – они проверяли. Бродячие псы хуже койотов – меньше боятся людей. Поэтому фермеры их отстреливают. Ладно, проехали.

Перед закатом он остановился передохнуть под деревянным мостом. Огромный диск солнца низко над полями и над кромкой леса. Красиво. Отхлебнул воды из почти пустой бутылки, живот сводило от голода. Если у вас достаточно воды, все в порядке. Надо было порыться еще в помойке, поискать. Нет, шел бы лучше вдоль дороги. Остался бы поближе к людям и еде. Глупо.

Но я же пытаюсь скрыться от людей. Айзек чувствовал, что вот-вот хлынут слезы – от разочарования. Надо вернуться на шоссе. Миль пять-шесть. Поднимайся. Скоро стемнеет, не сможешь ориентироваться. Где-то позади дорога, которая пересекается с федеральной трассой.

К ночи он почти добрался до автострады. На башмаках налипла тонна грязи, он еле брел. Далеко. На сегодня хватит. Если попадется ручей, обязательно напьюсь. Сколько я прошел? Двадцать миль? Голова болит из-за обезвоживания. Ничего, не умрешь. Надо поесть и поспать. И хотя бы глоток воды. Отдохнешь позже. Осталось чуть-чуть. Сосны впереди – под ними должно быть мягко.

Издалека донесся собачий лай. Надо бы найти палку. Нет, лучше спальный мешок. Земля холодная. Дайте поспать. Закрывая глаза, он видел фигуры вокруг костра, открывал – но эти люди никуда не исчезали, вон они, высоко в ветвях деревьев. Швед улыбается, его лицо в оранжевом свете огня, темные тени за его спиной. Рядом со Шведом стоит Поу. У изможденных людей бывают галлюцинации, ага. И у голодных. Просто дайте мне поспать.

Завтра придется что-то предпринять. Возможно, еще раз украсть. Прекрасно. Естественнее и быть не может, бери все, что тебе необходимо. Сожри другого. Подобно старине Отто – почил навеки, вонючий козел. Оборванец, чучело. Где-то он сейчас. Вспоминают ли его родные, забрали ли тело. Пустышка, как любая мертвая вещь, но он человек, у него есть имя, биография, ребенок или двое, девушка, которая его любила. Человеческое начало проявляется в заботе о мертвых и слабых. Звериная природа – наоборот. Проступает, когда остаешься один. Твои высшие ценности меркнут.

Во рту пересохло. В любом сарае найдешь кран, садовый шланг, что угодно. Попробуй сейчас, пока темно. Представь – если бы мать могла тебя видеть. Меч в ее разбитое сердце. Семейный синдром. Ли не подхватила эту заразу. Старик думал, что ты тоже болен, но он ошибался. Хотел другой семьи, чтобы сидеть во главе стола.

Когда это было? Месяц назад. А будто год. Тогда ты решил уйти, и каким же идиотизмом это кажется сейчас. Сидели вместе на заднем дворе, в пальто, грелись на солнышке, слушали радио – главные события весенней серии. “Редс” против “Пайретс”. Зак Дьюк, сказал он, заполучили в высшую лигу – вот парень, который вытащит нас из трясины. Что ты ему тогда ответил? Не помню. Любопытно, каково это – быть таким парнем, да. Парнем, который добьется успеха, по-настоящему. Он смотрел на тебя. Понимаешь, о чем я? И продолжил; конечно, для человека с твоими параметрами у тебя всегда были чертовски сильные руки.

Айзек повернулся на бок и свернулся комочком, сохраняя тепло. Неужели из-за этого? Нет, конечно, – еще одна соломинка в стог. Могло быть что-нибудь другое, да что угодно – ты все время ждал его одобрения. Признай это. Ты остался не из милосердия. Ты остался, чтобы заставить его осознать, каков ты на самом деле. И получилось лишь хуже. Сегодня он благодарит тебя за вкусный обед, а завтра разглагольствует о том, как ты живешь на его пенсию. Проверяет тебя на прочность. И с матерью он обращался так же. Но ни ты, ни она ни разу не дали отпора. Она, видимо, понимала, что совершила ошибку. И не знала, как исправить. Пыталась выстоять, но не смогла. И в итоге приняла решение.

Она не была святой. Решила, что ее долг исполнен, когда Ли поступила в Йель. Что можно спокойно уйти. Впрочем, не угадаешь, могло случиться что угодно. Никакой записки, импульсивное действие. Смотришь с высокого моста – и вдруг тебя охватывает странное чувство. Сам не успеваешь понять, что произошло.

* * *

Ночью он несколько раз просыпался от холода, в результате окоченел настолько, что не смог больше уснуть. Встань и иди, иначе замерзнешь. Глоток воды, теперь подняться, пошатываясь, и отряхнуться, и вот он двинулся с места, в полузабытьи, на звук автострады, пока не взошло солнце, и уже не нужно было двигаться, чтобы согреться.

Он доплелся до асфальта и шел еще час, а может, и все три до “Макдоналдса”, а там купил на доллар три сэндвича с яйцом и выпил несколько стаканов воды, унимая головную боль; наполнил бутылку. Люди поглядывали на него искоса и тут же отводили глаза. Осталось два доллара и восемь центов. Третий сэндвич он аккуратно завернул в бумажный пакет и сунул в карман куртки. Умылся в туалете. Одежда опять помята и измазана, но совсем не так, как раньше. Интересно, почему люди косятся на него. Видимо, что-то необычное в лице. Не только синяки.

Дальше он двигался параллельно шоссе, по другую сторону ограждения, чтобы не привлекать внимания полицейских. Нужно отыскать железную дорогу. О, я вновь в состоянии думать. Сесть в поезд на юг, где тепло. А зачем? Куда ехать? Куда-нибудь, где тепло, какая разница.

Все наладилось, я приспособился. Надо бы раздобыть пожрать сегодня. Хочешь сказать, украсть? Не знаю. Просто почему-то хочется есть. Необходимо экономить. Осталось два доллара с мелочью – а завтра тоже надо поесть. И послезавтра. Половину сэндвича съем вечером, решил он.

Айзек медленно брел, перебираясь через бесконечные заборы, кусты и прочие заросли, скрываясь от посторонних глаз. Наткнулся на зону отдыха с туалетом и питьевой водой, здесь то и дело останавливались машины, он наполнил бутылку, долго пил из фонтанчика. Потом уселся отдохнуть за стол, прямо напротив санитарного домика. Вскоре подъехала “камри”, из нее выскочил мужик и поспешил к туалету. Айзек встал, обошел автомобиль, бумажник валялся прямо у переключателя передач, дверцы тупо не заперты, до ближайшего леска ярдов пятьдесят.

С полминуты он стоял, привалившись к машине, а потом пошел прочь, совсем, подальше от этого места. Глупо, убеждал он себя. Эти реверансы больше не для тебя. Нет, я не могу поступить так с другим человеком. Сможешь. Иначе сдохнешь с голоду. Сегодня есть не обязательно, решил он. И вообще у меня пока есть деньги.

* * *

Как только солнце садится, температура стремительно падает, поэтому он битый час готовился – собирал валежник, наваливал кучей около упавшего дерева, оставляя совсем крошечное пространство внизу, потом засыпал сверху сосновым лапником и палой листвой и вообще всем, что годилось в качестве утеплителя, пока не получилась куча высотой в несколько футов. Еле втиснулся под нее. Тесно, но тепло. Покров из листьев. Получи значок, скаут.

Должно быть, он крепко уснул, потому что очнулся в кромешной тьме, ему показалось, что похоронен заживо, забился в панике, начал было выбираться из убежища, но выглянул наружу и тут же вспомнил, где находится. В лунном свете видно, что рядом какое-то животное, крупное, длинные ноги, олень. Топ топ топ. Топ. Почуял запах, подпрыгнул, умчался, только треск сучьев. Айзек закрыл глаза. Мать идет по дорожке к дому, солнечные блики на темных гладких волосах, но мелькает и седая прядь, она улыбается чему-то. Потом ее лицо пропадает. Отец в больничной палате, забирайся, предлагает он, и Айзек вспрыгивает на кровать, отцовское лицо распухло от ожогов, волос почти не осталось, он гладит Айзека по голове. Мой маленький мужчина, говорит он. Как поживает мой сынок? Совсем не похоже на него. Даже глаза. Больничная пьеса с переодеванием. Гамлет наоборот. Начало конца, вот что это было. Сначала когда его сократили, а потом когда произошла авария. Всех перемололо – один ты устоял. Помню, как хотел, чтобы мама завела любовника, бросила его. Но сам-то ты не смог его бросить.

Ездил к Ли, она так радовалась, бесконечно тискала и целовала. Боже, как я счастлива тебя видеть. Прекрати, иначе люди заподозрят тебя в инцесте, увещевал ты. Она беспечно пожимала плечами и мурлыкала песенку из “Избавления”. Скоро ты тоже окажешься здесь. Среди высоких каменных башен и университетских зданий, похожих на замки. О папе не беспокойся, сказала она.

Думал, что все будут высокомерны, но оказалось – вовсе нет. В ваших краях очень красиво, верно? Наверное. Но не так, как здесь, конечно. Думали, он шутит. О нет, он прав. Здесь и вправду красиво, мы просто привыкли воспринимать как должное. Физик, тогдашний бойфренд Ли.

Я должен похоронить воспоминания. И никогда больше к ним не возвращаться.

* * *

Утром он расшвырял свой шалаш, вырыл ямку под туалет, а потом тщательно забросал землей. Уничтожить все следы. И по-прежнему целый сэндвич в запасе. Дорога совсем рядом, и машины несутся, и солнце светит. Он доел последний кусочек, допил последний глоток воды.

И вновь пошел вдоль шоссе в том же направлении. Не представляешь, где находишься. Где-то в Мичигане. Что бы сделал Поу на твоем месте? Фиг знает. Смастерил бы лук и стрелы. Но тебе ни к чему. Что там со Шведом? Не угадаешь. Да и ладно. Рано или поздно доберусь до железки. Сначала надо бы раздобыть денег или жратвы. Посидеть подольше в какой-нибудь зоне отдыха, наверняка что-нибудь подвернется. Ага, только не хочется. Как пожелаешь. Тогда голодай. Вон виадук, осмотрись.

С высоты виадука далеко видно, равнина, легковушки и грузовики с ревом проносятся под мостом, потом шум затихает вдали. Солнце яркое, при свете заметно, что ты порвал новые штаны. Интересно где. Ветки, шипы, колючая проволока на ограждении. Повезло, что не столбняк. Не перегибайся так далеко за перила. Чувствуешь, как воздух поддерживает, подталкивает вверх. Можешь парить, но всего миг. Кинетическая энергия тяжелого грузовика: масса на скорость в квадрате пополам. Восемьдесят тысяч фунтов умножить на восемьдесят миль в час в квадрате. Нет, футы в секунду. Ладно, тогда сто пятнадцать. Девятьсот двадцать девять миллионов футофунтов. А твой вес – сто десять фунтов. Грузовик и хода не замедлит. Нет, технически возможно. Но все равно не заметит.

Она бы все равно шагнула с моста, и неважно, что она не была несгибаемой. Впрочем, она могла бы выйти замуж за другого человека. Тогда тебя бы не было. Твое существование обусловлено одним-единственным мигом их отношений, и вот он ты. Твое существование предопределено ее браком именно с ним. Твое существование привело к тому, что она совершила. Все две недели поисков вы знали правду, но никто не хотел этого признать. Надеялись, что она просто сбежала, начала новую жизнь, но в глубине души все понимали. На похоронах старик отказывался отодвинуться от могилы, не хотел отъезжать на своем кресле чуть в сторону. Им с Ли пришлось его откатить. И всю церемонию твердил, всем подряд рассказывал, что ее убили. Но люди-то знали. Люди всегда все знают – достаточно сложить два и два. Ты обвинял его и в то же время ни в чем не винил. Да он сам себя проклинал. Уж в этом-то можно быть полностью уверенным. Но все равно продолжал испытывать тебя на прочность – ну, ты тоже меня покинешь?

И вот теперь он остался один, с мыслью, как виноват перед ней, с пониманием, что ты его не простил. Один, потому что дочь простила его и спокойно уехала. Да нет же, и я простил его, он все выдумывает и преувеличивает. Потому что вынужден. Видимо, так он чувствует себя внутри. Точно как у тебя со Шведом, часть тебя должна умереть, чтобы не сознавать случившегося. Белая ледяная дыра в самом центре души. Другие должны согревать тебя, иначе холод просочится в мир. Из чего состоит человек: любовь честь нравственность. И тот, о ком нужно заботиться. Человек единственное разумное животное. Одинокий человек разумное животное. Ненужное зачеркнуть. Крепче держи нож. Не отступай, пока тебя не остановят.

Можешь идти дальше, а можешь прямо здесь наклониться чуть дальше вперед, еще немножко, полсекунды боли, а потом ничего. Я не боюсь. Но есть незавершенное дело. Много дел, но все их можно бросить. Вот только Поу. Только Поу – ты не думал о нем так, когда он вытаскивал тебя из реки.

Повезло, подумал он, повезло, что меня никто не видел таким. Ну тогда иди. Давай шагай. Ладно. Я спущусь с этого моста. Я спущусь с моста и сделаю свой выбор.