1. Грейс

С террасы трейлера она наблюдала, как меняется свет над Долиной, солнце обжигало кожу, но она и не подумала передвинуть стул. Уже два дня она ничего не ела. Трижды собиралась позвонить Харрису, отговорить его, сказать, что готова к иным вариантам. Трижды представляла, как Билли лежит на столе в морге или в гробу и какое у него лицо. И оставалась сидеть на месте. Она помнила, как он впервые шевельнулся внутри нее и дальше как по расписанию, каждый вечер около одиннадцати. Как будто просто очень сильные удары сердца.

Он все никак не хотел рождаться. Она проносила его почти десять месяцев и после этого не могла больше забеременеть. Он будто знал, что станет единственным, больше она не вытянет; знал, что ей потребуются все внимание и силы, чтобы уследить за ним. Эти холмы, просторные пастбища, чистое небо – все это казалось сейчас таким нездешним и чужим, эта земля прежде была будто частью ее самой, но теперь это чувство бесследно растаяло. Эта земля никогда не изменится, и тут нет места любви и страданию.

Но она бездействовала. Ей ведь неизвестно, что именно задумал Бад Харрис. Да известно, конечно. Этот бродяга, бывший автомеханик, однажды уже пытался убить ее сына, а теперь намерен сделать это еще раз. Нет, ты снова врешь себе, ты и понятия не имеешь, что совершил этот человек и что натворил твой сын, но ты уже сделала выбор, и чья-то вина или невиновность не имеют больше для тебя значения. Прежде такое и помыслить было невозможно.

Она хотела только одного: чтобы Бад Харрис прямо сейчас убил того человека. Именно так. Она хотела, чтобы единственный человек, который видел, как ее сын что-то там сделал, чтобы этот человек был мертв. Или чтобы солгал, что он видел. Она хотела, чтобы тот был мертв, а ее сын – жив. И это единственная правда. Любая мать хотела бы того же. Да любой на ее месте.

Но я ведь ничего ему не сказала, я ни о чем не просила, я же не сказала прямо Баду Харрису: пойди и убей. Он сам принял решение. Опять врешь. Тебе и не надо было ничего говорить. Вы оба и без слов все понимали. И если Бад что-то сотворит с тем бродягой, это все равно как ты сделала это сама, своими руками. Нельзя перекладывать такую ношу на другого. Есть обстоятельство, которое ты предпочитаешь не замечать: тот тип пошел в полицию, а твой сын – нет. Но это твое нежелание не отменяет истины. Что вообще должен был сделать Билли, чтобы ты не желала смерти ближнему?

“Ты дошла до точки”, – произнесла она вслух. Все всё узнают. На прошлой неделе Калтрап, сосед-фермер, смотрел в упор, когда она проезжала мимо, и даже рукой не взмахнул, а ведь они знакомы с Эдом Калтрапом двадцать лет. Потому что Билли убил человека. Люди готовы простить вам многое, даже вашим детям готовы многое простить, но такое – нет.

Да, случившееся между нею и Бадом Харрисом предельно ясно, как если бы они все подробно обсудили. И всем остальным это будет так же очевидно. Ее выживут из города, а то и похуже. Все поняли, когда Бад Харрис выручил Билли из прошлой передряги, хотя вроде дело обстряпали по-тихому, но как-то оно вышло наружу. А нынешняя история – она даже представить боялась. Плевать. Пускай я, пускай кто угодно, лишь бы не он.

 

2. Айзек

Давным-давно стемнело, а он все шел и шел, весь день шел из Литтл-Вашингтона в Спирс, почти двадцать миль преодолел. До Бьюэлла оставалось восемь.

Прежде чем спуститься к железнодорожным путям, постоял немного на мосту над 70-м шоссе, глядя на реку Мон. Под мостом собралась компания подростков, один из них начал было задирать Айзека, но он лишь глянул, и мальчишки мигом притихли; проходя мимо, Айзек сообразил, что они разглядели его охотничий нож.

Отойдя подальше, он снял нож с пояса и без колебаний швырнул в реку. Малыш отрекается от прежнего. Если не выбирает он, выбирают за него. Взгляните на него, идущего, – решил передвигать ноги, и вот результат. Хорошая мысль. Кошка его сестры вечно сбрасывала карандаши со стола. Зачем? Просто чтобы показать – она на это способна. Потому что некая часть сознания – очень древняя его часть – знает, что наступит день, когда она не сможет этого сделать. Урок тебе. Просыпайся каждое утро словно впервые. И напоминай себе, что ты по-прежнему среди живых.

Айзек продвигался на юг. Рельсы вели через широкий луг, и ночь была темной и ясной, и звезды рассыпаны по небу до самого горизонта. Их миллиарды во Вселенной, океан звезд, а ты в центре этого океана. Вот он, твой Бог, – звездные частицы. Прилетают и уносятся прочь. Звезда создает планету, которая создает человека, который создает Бога. Твоя мать становится рекой, которая становится океаном. Обращается в дождь. И возвращается дождем. Ты можешь простить того, кто умер. Он чувствовал, как голова, шея, все тело освобождаются от чего-то – это нечто будто испарялось, просачиваясь через кожу наружу.

Южнее Наоми он решил заночевать. Осталось всего несколько миль. Нашел ровное место у реки и сел: надо спокойно подумать. Домой идти нельзя, там сразу начнут отговаривать. Ты бы так же поступил на их месте. Лучше переждать.

Старик, он пытался. Действительно пытался. Это говорит в его пользу. Завтра ты пойдешь и расскажешь Харрису, что натворил. Это будет правильно.

Айзек сидел на берегу, и мертвящее оцепенение постепенно отпускало его, будто заживали раны и кровоподтеки. Швед запросто мог сидеть на этом же месте пару недель назад. Вон старое кострище. Хорошо бы развести огонь. Спичек нет. Айзек смотрел на реку, медленно текущую меж деревьев. Спать, подумал он. Последняя ночь на свободе, выспись как следует.

 

3. Генри Инглиш

Поехали к адвокату в Питтсбург, в большую фирму на верхнем этаже знаменитой башни Копперс, что на Грант-стрит. Когда Ли вкатывала его в лифт, он размышлял, что дороговато это все обойдется. Даже думать неохота, что ее новый муженек финансирует их нужды, но иначе никак не выходило.

Адвокат сидел в угловом офисе, мужчина примерно его возраста, но высокий, стройный, подтянутый, с гривой седых волос, еще и в теннис играет, поди. Женщины определенного возраста наверняка считают его привлекательным. Генри он сразу не понравился, но Ли, похоже, все устраивало. Теперь это ее круг. Генри ощутил тревогу, занервничал – может, из-за самой обстановки, может, из-за причины, которая привела их сюда, или из-за всего разом. Он заерзал в своем кресле.

– Вам удобно, мистер Инглиш?

– Нормально. Я привык.

Они устроились за столом, и адвокат сразу перешел к делу – к стоимости его услуг и правам клиента, самая существенная часть которых сводилась к тому, что в случае чего им перезвонят безотлагательно. Ли покивала и вытащила чековую книжку. Сверху ее имя, рядом с именем Саймона. Она все еще носит фамилию отца. Приятно, что ни говори. Из тех вещей, о которых он никогда ее не спрашивал.

Адвокат Питер Браун участливо расспросил об Айзеке, где они живут, чем занимается Генри, даже об обстоятельствах той давней аварии. Спросил о матери Айзека, и Генри запротестовал было, но Ли сама все рассказала. Чересчур откровенно. Потом Ли сообщила, что, по словам Билли Поу, того человека в заброшенной мастерской убил Айзек. Питер Браун отложил ручку и достал из ящика стола маленький магнитофон.

– Может, не стоит записывать такое, – усомнился Генри.

– Вы мыслите в правильном направлении, мистер Инглиш, но это запись для нас, а не для государственных органов. Чтобы получить ее, им пришлось бы врываться сюда силой и похищать. – Адвокат говорил тихо, приходилось сидеть не шелохнувшись, чтобы расслышать.

Генри глянул на Ли.

– Вы точно помните, он именно так и сказал? – уточнил Питер Браун.

– Насколько я помню, да.

– Мой сын никого не убивал. И нечего это записывать.

– Папа.

– Ваш сын присутствовал на месте преступления в момент его совершения. Если мы не хотим признать этот факт сейчас, нас заставят это сделать в суде. Это единственная причина, по которой мы все записываем.

– Вот только Билли Поу ни слова об этом не сказал. Если бы он дал показания, мой сын давно бы уже сидел за решеткой.

– Билли Поу пока не встречался с адвокатом, но как только это произойдет, события начнут развиваться стремительно. Айзеку до сих пор не предъявлено обвинение по чисто техническим причинам. – Адвокат отвел взгляд. – Простите.

* * *

Десять вечера, Генри сидел в своей спальне, перебирал бумаги на столе. Наверху долго шумела вода в душе, потом Ли постучалась к нему, спросила, не помочь ли ему лечь в кровать, и он ответил, что справится сам. Она постояла в дверях.

– Что-то хочешь?

– Нет. Попробуй поспать.

Она поднялась к себе, и он слышал, как она ходит по комнате, а потом все стихло, тишину нарушали только поскрипывания старого дома. Он задремал прямо в кресле, приснилось, что все еще работает на “Пенн Стил”, что с нетерпением ждет утра, он уставал к концу смены, возвращался домой грязный, но был счастлив дома с женой, а по утрам всегда радовался, спеша на работу. Что-то громко скрипнуло, он проснулся, задыхаясь.

Все та же спальня. Мучительно втягивая воздух, он пытался вдохнуть, иногда бывало, что во сне ему не хватало кислорода. Насколько это все унизительно – вот что невозможно объяснить другим. Если бы я знал, как оно все обернется, я бы знал, что делать. Медленное скольжение вниз.

Мэри бросила его в одиночестве, он понимал: она сдалась. Какая бессмыслица, вовсе не она должна была так поступить. Если бы они могли нормально все обсудить, они обязательно нашли бы разумный выход, она забрала бы детей и переехала куда-нибудь, но она ушла одна, навеки, и не сказала ему ни слова. Руки тряслись. Сколько раз он хотел это сделать и должен был, наверное, но она успела раньше. Она была слабой, в этом ее сущность, сущность любой женщины, поэтому он сделал ставку на Ли. Ее нужно было вытолкать отсюда, он не мог допустить, чтобы Ли кончила, как ее мать.

А может, слабаком оказался именно ты. Может, в ее поступке как раз и проявилась сила. Ты же понимаешь, почему она оказалась в реке, и понимаешь, почему твой сын влип в историю. Вообще-то он не представлял, на что способен парнишка. Три года он фактически жил в Индиане, приезжал домой раз в месяц, семье это давалось нелегко, но и ему тоже, кантовался по пансионам, общежитиям, дешевым мотелям. Но зато в “Стилкор” неплохо платили. Просто приходилось работать на износ, и никакой техники безопасности. Ты смотрел статистику, у них полно было аварий. Но какой толк от статистики. Они подписались на эту работу ради денег. Хозяева пытались выжать из завода все до последнего доллара, вместо того чтобы устранять неполадки. Чего бы ты ни отдал в тот день, чтобы внезапно заболеть и отпроситься с работы.

Сперва-то он не возражал выйти из профсоюза, ведь, как сказал Рейган, расходы на зарплаты никем не контролируются, в этом проблема профсоюзов, а ты голосовал за него. Но тут другой случай. За пятнадцать лет “Пенн Стил” ни цента не потратила на свои заводы, как, впрочем, и большинство крупных американских сталелитейных компаний, в цехах все разваливалось, повсюду стояли только мартеновские печи вплоть до самого закрытия, а немцы и японцы между тем уже с шестидесятых вовсю использовали кислородные конвертеры. Именно этого ты и не желал слышать, пока не стало поздно, – япошки и немцы вкладывали деньги в свою промышленность, инвестировали в новое оборудование. В самих себя. А “Пенн Стил” не вложила в свое производство ни цента, и крах был неизбежен. Все так называемые социальные государства, всякие Германии и Швеции, все так же выплавляют десятки тысяч тонн стали. А мы идем ко дну. Он смотрел на лежащие перед ним документы и не мог вспомнить, что собирался с ними делать. Отвлекся. Опять начал клевать носом.

* * *

Они пробили летку печи и заполнили тигель, и кран уже понес его, готовясь вылить. А потом раздался совсем другой звук, необычный, он ясно различил его за прочим шумом. Лебедка продолжала вращаться, но стрела крана вдруг качнулась, а потом они пролились на землю – пятьдесят тонн жидкой стали. Видел, как стрела с грохотом рухнула, сталь костром взметнулась в воздух, ослепительный свет, словно солнце родилось из тигля, а все остальное – тени, Чак Каннингем и Уэйн Дэвис, они просто темные силуэты, сталь омывала их, как лава из жерла вулкана. До тебя десяти футов не хватило. Не следовало выживать после того, как видел такое, лучше бы это было последним в жизни воспоминанием. Затаился и ждал смерти. Здание задрожало, задняя стена цеха вспыхнула. Ты ощутил себя таким крошечным. Это все несправедливо. Ты ведь не думал тогда о Мэри, только о том, как несправедливо, не по-божески то, что происходит.

На барабане лебедки должен был стоять предохранительный тормоз. Но компания на этом сэкономила. Что-то треснуло в системе привода.

Башня горела, все вокруг объято пламенем, и тогда ты решил прыгнуть. Три этажа. В воздухе носились обломки металла, пятисотфунтовый ящик с инструментами задел краем по голове и врезался в крышу цеха. Что-то взрывалось, рев стоял, как на гонках, где носятся болиды на закиси азота, такой грохот даже не слышишь, а ощущаешь всем телом, а потом почувствовал, как кожа начинает гореть под защитным комбинезоном, ничего не видно, только пламя и темные тени. Все равно сдохнешь – прыгай к чертовой матери. Очнулся, когда тебя уже вытаскивал тот черный парень – вернулся за тобой, прорвался сквозь огонь. Кругом горящая сталь, а на нем ни царапины. Вот кому попробовать сыграть в лотерею. Говорит, увидел, как ты прыгнул.

Федеральное агентство по охране труда оштрафовало компанию на тридцать тысяч. Примерно столько компания зарабатывает каждую минуту.

Вот и все. Так оно и закончилось. Чаки Каннингем погиб, Уэйн Дэвис, старый толстый Уэйн, Уэйн, вечно ты его дразнил, какой же ты жиртрест Уэйн, утонули в расплавленном металле, а ты стоял на том месте всего минутой раньше. Прыгнул, вот в чем твоя ошибка. Стоял бы на месте, о семье бы позаботились, приличная пенсия плюс выплаты от компании. Сначала ты горевал по Уэйну и Чаку, но по факту они-то спасли и себя, и свои семьи, а ты – нет.

В доме уже давно тишина. Чем дольше ждешь, тем страшнее. Мальчик совершил преступление, и виноват вовсе не Билли Поу, вся вина целиком на тебе. Он качнул кресло вперед-назад. Неважно, что там натворил мальчик, это произошло исключительно из-за него, мальчик не должен был оставаться в этой дыре. Они все хотели, чтобы ты умер, подумал он, вся твоя семья. И не надо было так долго выжидать. Боялся собственных детей. Боялся, что они бросят тебя одного, а ты не сможешь этого вынести. В один год потерял сразу и Мэри, и Ли. И не готов был потерять еще и Айзека.

Он подкатил к ящику стола, выдвинул, вот он, пистолет, но как же это. представь, как Ли обнаружит тебя здесь. полбутылки “Дьюара”, так и не прикоснулся, с тех пор как запретили пить. Ну валяй уже, вперед. Бережешь себя, как призовую лошадь. На душе стало спокойнее. Он знал, что должен сделать. Жаль, стейк не доел. В шкафчике с лекарствами отыскал пузырек с оксикодоном, почти полный, он уже год как от него отказался, закутался в одеяло, тихонько покатил в гостиную, а потом на террасу. Плотно прикрыл за собой дверь.

На улице оказалось зябко, и он сделал добрый глоток скотча. Затем судорожно откупорил пузырек с таблетками, сунул в рот, разжевал, до чего же мерзкий вкус, но так подействуют быстрее. Руки дрожали, он завинтил пузырек, чтобы не просыпать остальное. Ты только глянь на себя, столько лет заставлять мир вертеться вокруг собственной персоны, а потом взять и вот так спустить все в один момент. А потому что раньше надо было думать, давным-давно. Тогда Айзек не застрял бы здесь, а уехал бы, как Ли.

Он покатил кресло дальше во двор, решив найти удобное место, где можно будет как следует поразмышлять о жизни. Съехал по пандусу на траву, колеса вязли в мягкой почве, с усилием покатил к любимой поляне, спугнув пасшегося там оленя.

Взвесил в руке пузырек с таблетками, он, кажется, вновь передумал, но сейчас это именно то, что нужно, уйти с улыбкой на лице. Это твой личный выбор. Так или иначе, ты все равно с ними расстанешься. Надо же, прежде он и не думал об этом с такой точки зрения. Сражался без надежды на победу. И тащил их вниз за собой.

Он так и держал пузырек на ладони. Нет, это стыдно. Неправильно. Слишком легкий выход. Ты сможешь хотя бы немного и сам потянуть лямку, не такая уж тяжкая ноша – собственное бремя. Итак? Он сунул пузырек обратно в карман. Сколько я принял? Три штуки. Недостаточно, чтобы убить. Зато с каждой минутой будет все легче. Завернись-ка в одеяло поплотнее, а то замерзнешь.

Генри смотрел на темный лес, на реку вдалеке, хорошее место он выбрал, всю Долину отсюда видно. Много славных лет прожито, больше, чем заслужил, и пора наконец позаботиться о других. О своей семье. Едва он подумал это, как земля словно ушла вниз, он стоял на высокой скале, а прямо перед ним – небо и звезды. Никогда не видел ничего подобного. Какой прозрачный воздух. Последним усилием, уже засыпая, он натянул одеяло и почувствовал, что согревается.

 

4. Харрис

Лобравшись до первого нужного адреса, Харрис припарковал джип за углом. Газон перед домом аккуратно пострижен, но на заднем дворе все густо заросло высокой травой. Старая ива нависала над двором, в тени ее ржавели останки старого “олдсмобиля” и трактор без колес, совсем неуместный здесь. На задней террасе громко ворчал холодильник, а крыша провисла настолько, что едва не накрывала дверь в дом. Харрис разглядел внутри только одну фигуру и, прячась в тени, пробрался через заросли, осторожно огибая кучи хлама, рассыпанного там и сям. В гостиной на узкой кровати лежала старуха, в изголовье – кислородный баллон. Он убрал пистолет.

– Где Мюррей?

– Нету его тут, – проскрипела она. – И денег у него тоже нет. – Помолчала. – Три года как не работает. Ничего вы с него не получите.

* * *

Уже несколько часов он торчал в заброшенном доме, пристроившись на перевернутом ведре. В этом конце улицы, похоже, все коттеджи давно опустели – дворы заросли травой, только здесь он приметил узкую тропку, протоптанную ко входу в дом, за которым он следил. Еще над парой крылечек в дальнем конце квартала светили лампочки, но иных признаков жизни не наблюдалось. Примерно в полночь прямо на улице появились олени, дикое зрелище – животные брели по тротуару, ощипывая на ходу кусты, потом скрылись в проулке между постройкой, где он сидел в засаде, и вероятным обиталищем Мюррея. Олени не испугались, да и вряд ли заметили его присутствие, что Харрис счел добрым предзнаменованием.

Он надел перчатки и вязаную шапку, но все равно начал замерзать и проголодался. Около трех ночи в дом вошли двое, один из них точно Мюррей. Электричество, должно быть, отключено, потому что они зажгли свечи и развели огонь в камине. Вскоре один вышел в соседнюю комнату, улегся там. Не лучший вариант, их двое, может, стоит подождать, пока Мюррей останется один, но тут не угадаешь, в любой момент Мюррей Кларк может смыться и появиться уже только на суде.

Харрис подождал еще с полчаса и решил, что второй уснул.

Он открыл и закрыл барабан револьвера, проверил свой 45-й, чуть светился ночной визир. Тебе, по крайней мере, все видно, подумал он, хорошо, что установил прицелы ночного видения, это Хо настоял: в оружии нет толку, если не видишь прицел; сам Харрис подобными вещами не заморачивался. Плохая примета – забивать себе голову деталями конструкции, как будто ищешь оправданий для применения оружия. Самый удобный вход – со двора, мимо спальни, где устроился второй.

Ступени скрипнули, он замер. Нет, ничего. Медленно отворил дверь, пробрался через кухню, мусор, какие-то коробки, длинный коридор. Он медленно шел по коридору, когда чей-то голос окликнул:

– Ты, что ль, Хесус?

Еще несколько шагов – и он в гостиной. Два продавленных дивана, свечи, воткнутые в пустые бутылки, – рука с оружием пока в кармане куртки.

На диване валяется мужик лет сорока. Давно не брит, под глазами круги.

– Мюррей, – тихо проговорил Харрис.

– Знакомое лицо, – вгляделся Мюррей. – Шериф Харрис?

Харрис вынул револьвер и наставил на Мюррея. Тот немедленно вскинул руки.

– Ох ты ж, – выдохнул он. – Вы берете не того человека, шериф.

– Ты немедленно уматываешь из Долины. – Харрис слышал свой голос словно издалека, палец застыл на спусковом крючке.

– Конечно, обязательно, – зачастил Мюррей, – все, что скажете.

– Если я узнаю, что тебя видели в этом штате, твое тело найдут в реке. Если узнаю, что ты еще раз хоть словом перемолвился с окружным прокурором в Юнионтауне, – тот же результат.

– Меня уже нет, – испуганно бормотнул Мюррей, но тут же как-то странно дернулся, и Харрис почувствовал, что позади кто-то стоит, и выбор небольшой – обернуться или нажать на спуск.

Он нажал на спуск. Револьвер грохнул, Мюррей влип в диван. Харриса сильно толкнули в спину, оба врезались в стену и рухнули на пол. Он попытался сбросить с себя нападавшего, но тот крепко прижимал руку к его животу, странное чувство, вроде всего-то врезал по ребрам, но боль сильнее обычной; а, так это нож, но жилет так запросто не пробить. Потом мужик отбросил нож и потянулся за револьвером Харриса. Вцепился двумя руками и медленно начал выкручивать из пальцев. Пистолет в задней кобуре, Харрис выгнулся дугой, пытаясь дотянуться до кобуры левой рукой, вышло неловко, этот козел, кажется, сломал что-то у него в запястье, Харрис слышал хруст, но сейчас не до того, сосредоточиться на пальцах левой руки, сомкнувшихся на рукоятке пистолета, бандит добрался до револьвера ровно в тот момент, когда Харрис выхватил свой 45-й, сбросил с предохранителя и сунул ствол прямо в треугольник волос над ухом противника. Он едва осознал, что прогремел выстрел, видел лишь, как стукнула о стену гильза. Мюррей покачивался над ними, Харрис выстрелил ему снизу в промежность; Мюррей вылетел в дверной проем и исчез.

В комнате темно, единственный источник света – колеблющееся пламя свечей. Он выкатился из-под мертвого тела и, полуоглохший, ринулся за Мюрреем; 45-й выпалил у самого уха, он едва различал звук собственных шагов, уши заложило.

На улице тьма, хоть глаз выколи, сердце екнуло – никого. Он перебросил пистолет в левую руку, пошарил в кармане, отыскивая фонарик и одновременно сканируя окрестности, высматривая любое движение – вон там, в кустах, ярдах в двадцати; включил фонарик, держа его в наверняка сломанной руке, и разглядел Мюррея. Скорчившись, тот ковылял через подлесок, замер на месте, едва оказавшись в луче света. Харрис чуть поправил прицел и всадил пулю точно между лопаток Мюррея. А потом еще один точный выстрел.

Когда Харрис подошел ближе, Мюррей стоял на четвереньках и будто бы молился кому-то, кого Харрис не видел. Он, кажется, не заметил, что уже не один, и через мгновение медленно осел в высокую траву и больше не шевельнулся. У Харриса тряслись руки, никак не мог попасть пистолетом в кобуру.

На обратном пути к машине, все два квартала, он старался держаться самых темных мест. В голове крутилась одна мысль – пошевеливайся, остальное терялось в тумане. Надо было обшарить их карманы, забрать бумажники, чтобы было похоже на ограбление. Поздно. Правая рука сломана, ноет нещадно. В доме осталась стреляная гильза или даже две, и еще несколько на террасе – он не помнил, сколько раз выстрелил. И револьвер тоже там – перчатки не снял хоть? Нет. Шапка на тебе? Проверил – да, на месте.

Перед тем как сесть за руль, он стянул куртку, шапку и перчатки, на них могли остаться кровь и пыль, швырнул в кузов; тронул с места тихо-тихо и ехал, не зажигая фар, до главной дороги. Попытался было осмотреть себя, но руки слишком дрожали, он чувствовал, как под жилетом стекает кровь, но не хотел останавливаться проверять, насколько серьезна рана. Дышится нормально, так что все не так плохо, кевлар сослужил свою службу. Две мили. Он поглядывал на спидометр. Три мили.

Вскоре выключил фары, остановился на повороте к реке выбросить 45-й. Уже отъехав, сообразил, что забыл избавиться от шмотья, валявшегося за спиной. И всего остального заодно. На следующей развилке заглушил мотор, переоделся в запасную одежду и кроссовки, а все, что было на нем, включая кевларовый жилет, швырнул в реку.

К рассвету он был в своем кабинете. Да, кто-то должен будет позаботиться о его собаке.

 

5. Поу

Дико кружилась голова, и еще шум, страшный шум, невыносимый, но он ничего не может с этим поделать, и его куда-то несет, это река, точно, это водопад. “Девяносто на шестьдесят”, – услышал он. Отвратительное ощущение не то чтобы пропало, но чуть отступило, он вновь мог видеть свет, дневной свет. Я упал, наконец-то. Я лежу на земле под деревом. Очень яркий свет. Ему что-то суют в рот, хотят задушить, его сейчас вырвет. “Он вернулся, – чей-то голос. – Вынимайте трубку. Мистер Поу, очнитесь”. Яркие лампы, плитка на потолке. В ушах опять зашумело, но зрение вернулось, опять куда-то плывет, в животе обрывается, он падает, какой мерзкий звук, невыносимо. “Очнитесь, мистер Поу”. Да они меня лапают. Он потянулся прикрыться хотя бы ладонью, одежду сперли, гады. “Сожмите мою руку, Уильям. Уильям, вы меня слышите?”

Он попытался сесть, воздуха не хватало.

– Нет нет нет. – Сильные руки удержали его.

– Мистер Поу, вы понимаете, где находитесь?

Он все помнил, но лучше не отвечать, чтобы не вышло боком. Он боялся, что и так наговорил лишнего, насчет Айзека. Ничего не скажу, решил он, хотите заставить меня проболтаться.

– Возможно, у вас повреждена шея. Вам нельзя двигаться, пока мы не сделаем снимок.

Калека, значит. На глаза навернулись слезы. Дышать трудно, никак не получается толком вдохнуть.

– Вы знаете, где вы находитесь? Уильям. Уильям, вы меня слышите? У вас пробиты легкие. Мы собираемся откачать жидкость, чтобы вы могли дышать.

Будет немного больно.

Он попытался произнести что-то в ответ, но безуспешно. Опять хочется спать.

– Держите его.

Ему ткнули чем-то в бок, протолкнули глубже, а потом так глубоко, что боль рванулась из самого нутра, он испуганно забился, а потом услышал собственный пронзительный крик.

– Держите его! – орал кто-то, и Поу понимал, что это о нем, но он ничего им не скажет, нет нет нет нет, а потом все исчезло.

Очнулся он в другом помещении. Очень яркие лампы. Кто-то склонился над ним. Они что-то делают с его головой. Прекратите, сказал он, но звука почему-то не получилось. Прекратите, сказал он, но губы не шевельнулись, и лицо чем-то накрыто. Он попробовал убрать эту штуку, но не смог. Руки не двигались. С ним что-то делают. Воняет, запах жженых волос, что они делают. “Он очнулся”, – произнес чей-то голос. “Я вижу”, – ответил другой, а потом Поу почувствовал странное покалывание в руке. Такое уже было раньше, успел он подумать, прежде чем вновь оказался под водой.

* * *

Когда он очнулся в третий раз, было темно. Поу помнил, что садиться нельзя. Оглядел себя, стараясь не сильно шевелиться. В кровати. Накрыт одеялом. С одной стороны капельница, с другой – окно, оттуда желтый свет, наверное, там улица, дома́. В палате еще одна кровать, кто-то храпит на ней. “Тихо, ты”, – сказал он и тут же устыдился. Это какие-то аппараты, пищат и стрекочут. “Тихо”, – прошептал он. Не видно, что там. Надо сесть. Они меня не удержат. Он шевельнулся, и тут же накрыла боль, и он потерял сознание.

Лежи. Лежи тихо, убеждал он себя. Шевельни пальцами. Ног он не видел. Попробовал двинуть рукой, но ничего не вышло, он скосил глаза и увидел, что рука намертво привязана к поручню кровати. Грудь и бока болели, но зато он мог дышать. Голова забинтована. Он потрогал свободной рукой. Что-то торчит из башки. Трубка, пластиковая трубка прямо из затылка. Лежи тихо. Через мгновение до него дошло: жив.

 

6. Айзек

За стойкой сидел полицейский, маленький азиат, это он был с Харрисом тем вечером, когда их с Поу поймали в мастерской. Полицейский пил кофе и выглядел так, словно не спал уже несколько дней.

– Мне нужно поговорить с шефом Харрисом, – сказал Айзек.

– Его нет, – спокойно ответил Хо.

Вот и отмазка, подумал Айзек. Но вслух произнес: – Я видел его пикап на парковке. Скажите, что пришел Айзек Инглиш.

Хо неохотно поднялся и скрылся в коридоре. Твой последний шанс. Но Айзек знал, что никуда он не сбежит. Нет у него иного пути.

Вернулся Хо:

– Дверь в конце коридора.

Айзек прошел по коридору, постучался в железную дверь, а потом почему-то просто открыл и вошел, не дожидаясь ответа. Странный кабинет, такие же бетонные стены и флуоресцентные лампы, как повсюду в участке, но мебель другая – дерево и кожа, а на стенах картины. Харрис сидел на диване, завернувшись в одеяло. Бледный и взъерошенный, одна рука на перевязи.

– Ты вернулся.

– Я пришел с повинной.

– Ого. – Харрис поднял руку, прерывая Айзека, медленно встал, явно преодолевая боль, подошел к двери. Высунул голову наружу, осмотрелся, закрыл дверь и запер. – Давай присядем. – Он приглашающе указал на диван. Айзек сел с одного краю, Харрис – с другого.

– Билли Поу не убивал того бездомного.

Новость, похоже, ошеломила Харриса. Он откинулся на спинку дивана, прикрыл глаза.

– Пожалуйста, не говори больше ничего, – тихо попросил он.

– Я говорю правду.

– Нет.

– Мы с Билли были.

Но Харрис внезапно качнулся вперед, ухватил Айзека за рубаху, как мог бы сделать старший брат, и накрыл ладонью его рот. Лицо у него было бледным и в испарине, изо рта пахло кислым.

– Мне только что звонил окружной прокурор, тех двоих, что были с вами в заброшенной мастерской, нашли мертвыми. – Он отпустил Айзека и вернулся на свое место. – Теперь все трое мертвы, Айзек. Единственные, кто знает, что произошло той ночью, это ты и Билли Поу. Понимаешь?

– А что с ними случилось?

– Да неважно.

Они долго сидели молча, несколько минут наверное, потом Харрис с трудом встал, побрел к своему столу, достал из деревянного ящичка сигару.

– Ты ведь не куришь, а?

– Нет.

– А мне сейчас не помешает.

Он отрезал кончик, раскурил и встал у окна. Казалось, он собирается с духом.

– Не знаю, в курсе ли ты, потому что когда я заехал к вам, чтобы поговорить с тобой, ты уже ушел. Билли арестовали за убийство того парня, но теперь им придется его отпустить. Твое имя ни разу не упоминалось, и, думаю, раз уж Билли не сдал тебя до сих пор, он этого и не сделает, особенно когда его адвокат узнает о новых обстоятельствах дела. А я ей позвоню сразу же, как мы с тобой закончим.

– Когда его арестовали?

– Точно не помню. Примерно неделю назад.

– И в чем конкретно его обвиняют?

– В убийстве, – повторил Харрис. – В преднамеренном убийстве.

– И он ничего не сказал?

Харрис отрицательно покачал головой.

Айзек помолчал, а потом сказал:

– Я собираюсь уехать отсюда. Поеду к сестре в Коннектикут. – И сам удивился собственным словам. Но понял, что сказал чистую правду.

– Отличная мысль, – согласился Харрис.

– А что будет с Билли?

– Через месяц, плюс-минус, им придется его отпустить. – Он отошел от окна, взял со стола ручку и блокнот. – Слушай, если вдруг станет тяжело на душе или посоветоваться надо, заходи. Вот мой сотовый и домашний телефон, просто позвони, встретимся, поговорим.

– Не думаю, что понадобится, – улыбнулся Айзек. – Я в порядке.

– Ты правильно поступил, знаешь? Я бы даже наградил тебя за то, что ты явился сюда, потому что немного я знаю людей, которые на такое решились бы. Но сейчас. – Он растерянно пожал плечами. – Тебе пора домой.

* * *

Айзек спокойно прикрыл дверь кабинета, спустился по лестнице, вышел на дорогу, ведущую в город. По небу бежали облака. На полпути, уже у реки, он вдруг осознал, что решил довериться Харрису. И всем остальным людям. Он попытается, и посмотрим, что из этого выйдет.

Пройдя несколько городских кварталов, он пересек старую железную дорогу и остановился в камышах у реки. На душе спокойно, в голове тишина. Он стоял, смотрел на солнце над тихой рекой, опустился на колени, погрузил руку в воду, пустив рябь по поверхности, солнце сверкало на куполе собора и в окнах домов, пара крачек направлялась куда-то в сторону океана, а вскоре и ему предстояло последовать за ними, покинуть эти места.

 

7. Харрис

Он смотрел, как уходит Айзек, вежливо прикрывая за собой дверь. Сумеет ли парень держать язык за зубами? Ведь все могло обернуться кошмаром. И еще может.

Он не рассказал Айзеку, что Билли Поу пырнули ножом и он чуть не погиб, после того как несколько дней отказывался встретиться с адвокатом. Мальчик-то оказался совсем другим человеком. Грейс еще ничего не знает. И узнает уж точно не от него. В голове плыло; рано или поздно окружной прокурор явится с расспросами, и к тому моменту он должен быть в порядке. Пальцы ныли, боль отдавала выше в руку, рана на ребрах и не думала затягиваться, надо бы зашить, впрочем, повязка тоже сгодится.

Так, надо встать. Придумать складную историю про то, где он был прошлой ночью, отмыть пикап, тщательно, пройтись везде ватной палочкой. Наверное, сменить резину. Впрочем, шины – это уж чересчур. Или нет. Фурия в аду ничто в сравнении с обманутым юристом. Он усмехнулся собственной шутке, и вдруг стало удивительно легко. Оба мальчишки стоили того, чтобы их спасать. А мог ведь этого и не узнать.

Хо никому не звонил – всю ночь дежурил один. Знал, что-то должно случиться. Да все знали. Весь город. Харрис понимал, что нужно встать и заняться делами, но он уже двое суток толком не спал, солнце светило прямо в окна, он следил, как луч медленно ползет по полу, дюйм за дюймом, он подождет еще минутку, пока солнечный луч коснется лица. А потом начнет новый день.

 

8. Поу

Он знал, что находится в больнице уже какое-то время, но словно очнулся впервые. День в разгаре, в палате жарко, за окном видно парковку, а за ней жилые дома, и какой-то старик поливает цветы в кадке.

Женщина, медсестра наверное, отодвинула занавеску.

– Здрасьте, – улыбнулся Поу.

– Повезло вам, – отозвалась сестра. – Вы потеряли столько крови, что сердце остановилось. Повезло, что молодой.

– Готов махнуться с вами в любой момент.

– Мы беспокоились, что у вас нарушения в работе мозга.

– Так оно и есть, но уже давно.

Она улыбалась, но надо все же проверить.

– Я что-нибудь говорил, пока был в отключке? Она недоуменно пожала плечами. Определенно не поняла, о чем он толкует.

– Что со мной дальше будет?

– Вас хотят забрать отсюда, но мы подержим вас еще несколько дней. Вам пока нельзя активно двигаться, слишком много внутренних швов.

– Я вернусь в Фейетт?

– Куда-нибудь вы непременно вернетесь, но сомневаюсь, что туда.

– Ко мне пустят кого-нибудь?

– Нет.

– Могу я позвонить матери?

– Вечером, возможно. – Сестра направилась к выходу. – Имейте в виду, за дверью сидит полицейский.

 

9. Грейс

Ближе к вечеру в заднюю дверь постучали. Грейс лежала на диване. Она не ела три дня и не слышала, чтобы по дороге кто-то проезжал.

Шаги на террасе, а потом в гостиной появился маленький крепкий мужчина, внимательно посмотрел на нее, обошел дом. Грейс его не узнала. Он заглянул в каждую комнату, потом вернулся к ней. Ну вот и все. Прислали и за тобой.

– Меня зовут Хо, – сообщил человек. – Я друг шефа Харриса.

Грейс удивилась. Человек без полицейской формы. – Я слышал, у вас родственники в Хьюстоне.

– Где Бад Харрис?

– Он очень занятой человек.

Грейс закрыла глаза.

– К вам приходил кто-нибудь, пытался вступить в контакт?

– Нет, – едва слышно ответила она. – Вы первый, кого я вижу за несколько дней.

– Это хорошо. Прекрасная новость.

– Вы не объясните, что случилось?

Он откашлялся, еще раз окинул взглядом комнату. – С вашим сыном все будет хорошо, – сказал он. – Но вам нельзя здесь оставаться.

– Когда я должна уехать?

– Самое позднее завтра утром.

– Понимаете, я много лет не общалась со своим братом.

Хо равнодушно пожал плечами.

– Могу я повидаться с Бадом?

– Вам нужно собираться, прямо сейчас, – ласково проговорил он.

Грейс кивнула. Откуда-то пахло едой.

– Он велел мне принести вам поесть.

– Похоже на него.

– Он часто о вас говорил.

Полицейский присел на корточки рядом с ней, и Грейс вдруг сообразила, что он почувствует, как от нее пахнет, она же не мылась все это время, но он не подал виду. Бережно приподнял, подоткнул подушку, помог усесться. Потом достал из сумки пластиковый контейнер. – Вот так, – уговаривал он. – Потихоньку, полегоньку.

– Не уверена, что смогу.

Но, когда он осторожно поднес ложку, Грейс покорно открыла рот.

* * *

Она долго смотрела в окно. Тихая прохладная ночь. Закрыла глаза и увидела сына: уже лето, пыльная высохшая дорога, он дошел до самого конца, но здесь ничего больше нет. Он огляделся, но вместо трейлера лишь обгорелый остов, даже деревья вокруг сожжены. Поу долго стоял, а потом пустился в обратный путь, на новое место. Он шел к ней.