Офис в Хьюстоне. Милтон Брайс в толстенных очках, изрядно полысевший, убеждает обратиться с предложением к «Браун и Рут». Но торговля нефтью угасает, какой смысл создавать новую компанию.

– Они строят плотины, военные базы, прочее в таком роде, – уговаривает Брайс. – Много работают с Инженерным корпусом. Знаешь, Херман Браун умер…

– Да, я слышала.

– И Джордж теперь пытается сбыть бизнес с рук. Прямо сейчас. На этой неделе.

Его настойчивость утомляет.

– Ты запросто могла бы получить все предприятие за сорок. Будь у меня деньги…

Она решила обдумать предложение позже, но через несколько дней Эд Халлибартон перебежал ей дорогу, хотя его компания, как и вся отрасль, с трудом держалась на плаву. Джордж Браун продал бизнес за тридцать шесть миллионов долларов; в течение десяти лет оборот компании увеличился до семисот миллионов в год за счет строительства баз во Вьетнаме.

Это не единственная ее ошибка. Многие годы после смерти Хэнка ей приходилось просчитывать и пересчитывать все риски, как будто каждое ее действие подвергалось самой пристрастной оценке, каждая мысль была достоянием публики. Она стала чрезвычайно осторожна, боялась ошибиться, придумывала массу аргументов для оправдания любого решения, читала контракты до последней буковки, обдумывала каждую мелочь; деловую беседу она сначала проговаривала мысленно, а порой убеждала себя, что и Хэнк не справился бы лучше. Но потом наступало отрезвление и она осознавала, сколь многое упустила. Мужчины вокруг уверены, что они всегда правы, даже если для этого нет никаких оснований. Вот в этом-то основная загвоздка – быть уверенной. А если не прав, отстаивай свою позицию громче.

Все норовили у нее украсть. Т. Дж. Блок, их партнер в нескольких проектах, «из соображений удобства» переместился в кабинет Хэнка. Она, как в тумане, подписала новые договоры, не найдя сил внимательно их просмотреть, хотя отчасти виноват в этом Хэнк: он щедро раздавал устные обещания, имел долю в куче проектов, договаривался с массой народа… она не могла уследить за всем. Не понимала, когда ее обманывают. Могла дважды оплатить один и тот же счет за обсадные трубы и буровой раствор и не знала наверняка, кто именно ее надул, буровики, или поставщики, или и те и другие, – шанс был у всех, и каждый норовил им воспользоваться. Сестрицы Хэнка подали иск, рассчитывая заполучить половину компании, а ее собственные служащие считали ее дурой. Они тянули с выполнением поручений, как будто она не видела разницы между хорошей и плохой работой, нехотя брались за серьезные проекты, как будто понимали, что из этого все равно ничего не выйдет. Вечно возникали проблемы с трубами, насосами, растворами, оборудование непрестанно ломалось… Ради Хэнка они старались изо всех сил, ради нее не хотели пальцем пошевелить.

Ну конечно, на словах уверяли в обратном. Джинни уже подозревала себя в паранойе, думала, что сходит с ума, что все происходящее – лишь ее собственные фантазии, и ей, наверное, пора продать компанию Т. Дж. Блоку, который все равно ведет себя так, словно бизнес давно принадлежит ему. Всем вокруг известно нечто, о чем она понятия не имеет; возможно, ее телефон давным-давно прослушивается.

Люди ведут себя так, словно по-прежнему работают на Хэнка. А она – всего лишь придаток, блондинка-жена, которой вдруг взбрело в голову – вместо того чтобы открыть модный бутик, или конюшню, или что-нибудь столь же значительное, – развлечься бизнесом собственного мужа.

Может, и вправду лучше сдаться, схватить детей в охапку, бросить Хьюстон и вернуться на ранчо? Но тут они с Милтоном Брайсом собрались перекусить, и она не остановилась у ресторана, а продолжала гнать дальше, прочь из города.

– Ладно, я все равно не голоден, – буркнул Брайс.

Они ехали долго, дорога шла в зеленом туннеле из высоких сосен и дубов.

– Кто у меня не ворует? – спросила она.

Брайс молчал, очень долго молчал. Джинни начала подозревать, что он, как и прочие, против нее.

– Бад Лэннинг не так уж плох – наконец произнес он.

– Бад Лэннинг заказал четыре тысячи футов труб для завершения двухтысячной скважины.

– Гордон Литл?

Да, она, видимо, ошиблась.

Он почесал в затылке.

– Что ты думаешь о Т. Дж. Блоке?

– Нормальный парень, – ответил Брайс. – Просто лжец и вор.

На душе полегчало, она заметила, что улыбается, но улыбка вскоре погасла, а на смену облегчению пришла ярость. Они довольно долго молчали.

– Ты не спрашивала, – заговорил Брайс. – А я не в том положении, чтобы лезть с предложениями.

– Может, уволить всех прямо сейчас?

– Сначала лучше сменить замки. И тебе понадобится хотя бы одна секретарша. Возможно, две.

Она развернула машину и отправилась обратно в город.

Вторую половину дня они провели в Музее изящных искусств, пока она не решила, что, пожалуй, попробует переварить сэндвич. Несколько самонадеянно, как позже выяснилось, но неважно. Вечером она сменила замки, а утром, как только служащие стали появляться на рабочих местах, она уволила их, одного за другим. Оставила только Эдну Хиннант, секретаршу.

Новые работники оказались гораздо лучше, но все же… Чтобы тебя уважали, нужно знать дело не хуже подчиненных; если же ты не слышала о потоках в трещине гидроразрыва, не понимаешь разницы между кумулятивным и пулевым перфорированием, не разбираешься в методах закрепления песчаных пластов, кислотной обработке, в качествах наполнителей пласта… Все время хотелось только спать, но столько всего нужно проверить самой, гораздо больше, чем приходилось Хэнку. Она вновь заколебалась; к чему так надрываться, если все вокруг против тебя.

Позже она поняла, что ей просто ничего больше не оставалось. Дети – этого совсем недостаточно, она не похожа на свою бабушку; у нее вообще нет ничего общего с женщинами их круга, вся жизнь которых вертится вокруг нарядов и благотворительности, они неделями могут обсуждать рассадку гостей на вечеринке. Она всегда точно знала, кто она такая; тот факт, что другим позволено иметь по этому поводу собственное мнение, не должен тревожить, но тем не менее тревожил. В то время как обычные женщины выписывали себе рецепты на валиум, она покупала бензедрин; всякий раз, когда накатывала слабость, или хотелось подольше поваляться в кровати, или растянуть время обеда, она напоминала себе о Полковнике, который работал до девяноста лет.

Бесконечные отчеты, интеллектуальные задачи, упражнения и головоломки, чтобы освежить ум. Если она видела цифры, любые – номер автомобиля, дома, дорожный указатель, – она умножала их в уме, складывала, делила, 7916 Оук-драйв, семьдесят девять умножить на шестнадцать, то есть восемьдесят умножить на шестнадцать минус шестнадцать. Тысяча двести восемьдесят. Минус шестнадцать. Тысяча двести шестьдесят четыре.

– Я зайду сегодня с бумагами. Просто убедиться, что мы все правильно поняли.

От изумления она задержалась с ответом.

– Ничего личного, Джинни.

Но нет, это очень лично. Во всем штате не нашлось бы нефтяного оператора, который не считал бы свое слово достаточным, без всяких бумажек и подписей; они свысока смотрели на заезжих специалистов с Востока с их вечными юристами и контрактами. Но слово Хэнка – не то же самое, что ее слово. С ней обращались, как с инопланетянкой, или мило переводили разговор на семейные дела и здоровье; они не верили в ее упорство и целеустремленность, если уж сама природа требует, чтобы женщина сидела дома с детьми.

Она убрала из кабинета фотографии детей. Люди не должны даже заподозрить, что она в рабочее время вспоминает о семье, равно как – хотя признать это оказалось гораздо труднее – следует оставить этим мужчинам возможность фантазировать по поводу переспать с ней. Этого не будет и не было, но пускай у них сохранится иллюзия. Фотографии детей – долой.

Уволив весь персонал, она проводила в офисе семь дней в неделю и, понимая, что без помощи Милтона Брайса не обойтись, утроила ему зарплату, а его жене открыла кредит в «Найман Маркус». Дети, Том и Бен, ее поддержат. Сьюзан потеряна навсегда. Мальчики всегда были самодостаточны и вели себя прекрасно; Сьюзан в младенчестве страдала коликами, а позже вечно залезала в постель к родителям, хныча, что ей приснился дурной сон. Годам к четырем-пяти она нашла способ привлекать к себе внимание, если считала его недостаточным: выбирала подходящий предмет, вазочку или стакан, и якобы нечаянно роняла его на пол.

Хэнк умел с ней справляться. Он был способен терпеливо разбираться в мелочах, на что Джинни никогда не хватало. Мозг Хэнка был идеально организованным рабочим местом, и, если Сьюзан закатывала истерику, он просто переключал на ребенка все внимание, а выйдя из комнаты, мгновенно о ней забывал. Няня о ней позаботится – беспокоиться не о чем. Примерно так это работало, одним щелчком, как в компьютере. Но Джинни, даже добравшись до офиса, еще полдня продолжала злиться на дочь.

Она воспринимала ее истерики как личное оскорбление, слабости дочери уязвляли ее персонально. В каждой семье не без урода: есть те, кто тупо вязнет в болоте собственных проблем, а есть те, кто встает и самостоятельно их решает. Джинни, когда ей было столько же, сколько сейчас Сьюзан, научилась ездить верхом и бросать лассо, она могла соперничать с мужчинами на их же условиях. Дочь была способна состязаться только в умении громко орать и крушить все вокруг, абсолютно невыносимая принцесса. Когда отец был жив, он был для нее практически святым, а мать – естественно, полной противоположностью; что бы ни делала Джинни, этого было недостаточно.

И тем не менее ее дочь была абсолютно идеальной девочкой, именно такой должна быть каждая девочка в Техасе. Неправильной была сама Джинни.