1864 год

В начале года случились волнения, и большинство НБЛ-парней отправили на Восток. Меня уговаривали записаться в Пограничный полк, но противна была сама мысль о войне с команчами, да и МакКорд мне не нравился, так что в качестве наказания меня отправили на Индейские территории. Белые, как правило, не хотели работать с индейцами – они же лишь на полступеньки выше негров, – но я был уверен, что меня ждет роскошная жизнь, и не ошибся.

Из пяти цивилизованных племен два – крики и семинолы – выступали на стороне Союза. Остальные – чероки, чикасо и чокто – воевали за Конфедерацию. Бригада чероки подчинялась их собственному генералу, Стойкому Вати, а бригадой чокто командовал Тенди Уокер. Меня временно повысили до полковника и поставили над батальоном чахлых чероки. Они подписывали такие же контракты, как бледнолицые, но не признавали ни обуви, ни формы, не помнили своих обязанностей и не собирались сражаться с противником, превосходящим по численности. Они просто хотели хорошей кормежки и спокойной безопасной жизни, что с точки зрения армии делало их абсолютно бесполезными.

Большую часть снаряжения мы получали из обозов Союза. Нам нужны были пистолеты их производства, со стальным механизмом, а не медным, и многозарядные винтовки Генри и Спенсера, хотя «энфилды» тоже годились. Мы хотели иметь их шерстяные штаны и одеяла, полевые бинокли, седла и сбрую, их лошадей и амуницию, консервированное мясо, кофе и соль, хинин, фабричного шитья рубахи, бумагу и иголки.

Нам поручали только громить тылы противника, то есть совершать набеги на Канзас и Миссури, сжигать склады, амбары и мосты или просто воровать цыплят. Но со временем, когда животы наши становились пусты, как сердца банкиров, и у местных жителей нечего было отобрать, мы перемещались к югу пополнить запасы.

Мне такая жизнь была по душе, я ничуть не против спать на свежем воздухе и бродить где вздумается, и с индейцами мне было хорошо – они хоть и подпорчены цивилизацией, все равно жили гораздо ближе к природе, чем большинство белых. Но летом мне выпало несколько дней отпуска, и я решил наведаться в Остин.

Весь день погонял коня, а перевалив через холм, увидел дом судьи и натянул поводья. И зачем я сюда вернулся? Вспомнил, как стрелял из лука на потеху репортерам и подо мной было индейское седло. Каркасы на заднем дворе вымахали футов на тридцать, а я помнил их еще тоненькими побегами. Внезапно я почувствовал себя ужасно старым и чуть не развернулся и не помчался обратно, но в дверях гостевого домика появилась Мадлен, так что я спешился, привязал коня и бросился к ней.

Она держала на руках Эверетта. Ему исполнилось девять месяцев, или восемь, или, может, одиннадцать.

– Папочка вернулся, – ласково пропела она.

Ребенок, казалось, сейчас расплачется, да и Мадлен сильно изменилась – с тех пор как война началась, она будто на десять лет постарела. Фигура у нее быстро стала прежней, но, глядя на темные круги под глазами, кожу, на которой от малейшего прикосновения выступали синяки, я понял, что совершил непоправимую ошибку.

Мы вошли в дом, она положила мои ладони себе на грудь, ну и у меня тут же встал, захотелось просто люто. В постели быстро выяснилось, что она-то не в настроении.

Она все равно хотела меня ублажить, но, как только я пристроился, приподняла бедра чуть повыше:

– Попробуй вот сюда. Не хочу, чтоб молоко у меня скисло. Так хорошо?

Я молча кивнул.

– Не хуже, чем…

– Угу, – пробормотал я.

– Мне тоже хорошо. Хотя немножко больно.

Я вынул, она перекатилась на живот, внимательно рассмотрела.

– Я думала, он будет грязный. – Придвинулась поближе. – Правда, пахнет.

– Пойду помоюсь.

– Я думала, тебе понравится, – вздохнула она.

– Мне понравилось.

Негры приволокли горячей воды, я пошел в большой дом принять ванну. Когда вернулся, она уже оделась.

– Это из-за ребенка? – спросил я.

– Наверное.

Домишко показался мне маленьким и темным. Пришлось напомнить себе, что я люблю их.

– Возможно, я немножко отвыкла от тебя.

– Ну вот я здесь.

– Ты уезжаешь, возвращаешься раз в несколько месяцев на пару дней, мы занимаемся этим, и ты опять уезжаешь. Я чувствую себя дойной коровой.

– Ты у меня красавица.

– Дело же не в том, как я выгляжу. Просто ты приходишь, уходишь – и все, и я остаюсь одна.

Я начал было оправдываться, но она тут же перебила:

– Отец мог бы найти тебе работу здесь. Я знаю, он тебе предлагал. В городе полно офицеров, и на побережье наверняка есть военные, которые живут вместе со своими семьями.

– Это будет несправедливо.

– По отношению к армии или ко мне? К мужикам, с которыми ты познакомился год назад, или к жене? Ты делаешь вид, что выбора нет, Илай, но он есть.

– Чего ты взъелась? Я только что приехал.

– Я стараюсь не злиться.

Эверетт изумленно таращился на меня.

– Это я тебя сделал, – сообщил ему я.

– Это у него нормальное выражение лица, – пояснила его мать.

Днем, навестив судью с супругой, мы опять улеглись в постель. Мадлен стащила с кухни бутылку подсолнечного масла.

– Ты что, не хочешь еще одного Эверетта? – удивился я. – Или сестричку для него?

– Хочу. Обязательно хочу. Но не желаю растить их в одиночестве.

Она взяла в ладони мою руку, нежно поцеловала. Она была очень красивой женщиной. И очень сильной.

– Ты вообще когда-нибудь задумывался, как выглядит моя жизнь?

– Думаю, она нелегкая. – Хотя на самом деле я думал совсем наоброт.

– Нелегкая. Я заперта в этом доме один на один с маленьким животным, с которым даже поболтать невозможно. Иногда просыпаюсь утром и боюсь, не настал ли уже тот день, когда я просто разучусь говорить.

– Но ведь ребенок – это счастье, разве нет?

– Счастье, конечно. Но для меня – не большее, чем для тебя. Когда он плачет, мне иногда хочется бросить его в кроватке и бежать куда глаза глядят, куда-нибудь подальше.

Я молчал.

– Прости. Я устала изображать долготерпеливую жену. Я думала, мне понравится такая жизнь, но ошиблась. Я готова растить твоего сына, но если ты полагаешь, что я буду молчать, то подумай еще разок.

– А ниггеры не могут за ним присматривать?

– У моей мамы вечно есть для них другие поручения.

– Понимаешь, когда я не дома, мне приходится спать под дождем, давиться червивыми сухарями. А еще в меня стреляют.

– А я чувствую себя твоей любовницей. И, пожалуйста, не делай вид, что это просто нытье, потому что я знаю тебя, Илай, и знаю, что с капризной бабой ты не стал бы связываться.

Потом мы долго молчали. Она готова была расплакаться, но взяла себя в руки.

– Не хочу, чтобы это было твоим последним воспоминанием обо мне.

– Да ничего со мной не случится.

– И, пожалуйста, перестань так говорить.

– Ладно.

– Сначала я думала, у тебя там другая женщина. А сейчас думаю, уж лучше бы так.