Начало 1870-х

Говядина вздорожала в четыре раза, но в 1873-м, с началом экономического спада, бычков опять начали забивать ради кожи.

Я до такого не дошел. К тому времени у меня было 118 участков в собственности и еще 70 в аренде. Я сохранил капитал и стадо. Потери мы свели к минимуму, потому что стреляли в каждого всадника, появившегося внутри ограды. Это что касается верховых.

Пеших мы отпускали, и никто не может сказать, что я отказывал честному человеку в праве честно заработать. В Карризо все знали: любой, у кого семья голодает, может отдать себя за бычка, но шкура остается мне. Соседи становятся честными благодаря пулям и стенам, и одна ночь на моих пастбищах может принести конокраду годовой доход… год моей собственной жизни. Если б можно было соорудить забор между нами и рекой…

В чапарале до сих пор находят много старого оружия. Кости истлевают быстрее, чем железо. Это что касается верховых.

Мадлен с детьми переехала в большой дом в Остине. Дети ходили в школу, у них были воспитатели, и я бы скорее спалил ранчо, чем перевез их сюда, но Мадлен продолжала просить дом на Нуэсес, чтобы мы могли жить все вместе. Я слушать об этом не хотел. Здесь не было школы. И она никогда не приняла бы наш способ решать проблемы с теми, кто нарушает границы собственности.

Как-то раз у меня без причины испортилось настроение, злобный стал, как гремучая змея, бесился, если кто-нибудь на меня смотрел. Ушел побродить в одиночестве. Жара, наверное.

А утром на улице началась стрельба: Квана Паркер и его люди, последние из команчей, сдались. Их осталось не больше тысячи на этой земле – примерно столько же было в деревне Тошавея, – и теперь весь Техас был открыт для белого человека. Я сказал Мадлен, что должен побыть один, оседлал коня и поехал вверх по Колорадо. Я скакал и скакал, но и через много миль меня продолжали преследовать крики лодочников и свинопасов. Только глубокой ночью наконец настала тишина. Я взобрался на холм, развел костер и завыл по-волчьи, окликая давних знакомых. Ни звука в ответ.

Я знал, где ошибся. Я не так глуп, чтобы верить, будто мог спасти пони от солдат Роналда Маккензи, но тут невозможно знать наверняка. Иногда один человек решает исход дела.

Я думал, что, наверное, должен был вернуться к неменее, когда началась война. Оказывается, с тех пор прошло пятнадцать лет. Невероятно, я ведь почти ничего не совершил с тех пор. И вот я сидел там, смотрел на долину, перебирая в уме события. Я любил свою семью, но есть вещи, которых вам не может дать ни один человек.

Не было сил смотреть на огонь, я сбросил горящие ветки в реку, с тоской наблюдая, как они постепенно гаснут. И поскакал домой. Еще до рассвета влетел в свой кабинет, зажег лампу, вывалил на стол бухгалтерские книги, акции, облигации.

Банковские счета, доля в «Тихоокеанском Экспрессе», сталелитейный концерн в Питтсбурге, деревообрабатывающая фабрика в Бомонте. Я припомнил, какие дожди прошли нынче, и пастбища, которые недавно взял в аренду, и сколько свежей зеленой травы достанется моей скотинке. Уселся в кресло, представил себе эту картину. На душе полегчало.