Мерле и повелитель подземного мира

Майер Кай

Египетские армии оживших мумий завоевали почти весь мир. Венеция пала — ведь ее загадочная защитница, Королева Флюирия, покинула город, вселившись в тело девочки по имени Мерле. На крыльях каменного льва Мерле и ее покровительница отправляются искать союзников. Но противостоять безжалостной армии фараона Аменофиса способен лишь владыка Ада. И Мерле ничего не остается, как спуститься в подземное царство, чтобы просить темного властелина о помощи…

 

1

Каменный лев летел над безлюдной равниной, сверху казавшейся серым пепельным морем. Крылатый обсидиановый Фермитракс стремительно несся высоко в небе под плотным покрывалом облаков. Девочке, сидевшей на нем верхом, чудилось, что протяни она руку, и можно дотронуться до ватного брюха туч.

Мерле обеими руками держалась за гриву крылатого льва. Его густая грива, как и сам Фермитракс, была из черного обсидиана, но пальцы Мерле ощущали тепло его мягкой длинной шерсти. Это было одной из многих загадок каменного зверя, который легко нес ио воздуху свое массивное тело.

На такой высоте встречный ветер пронизывал Мерле насквозь. Ни красная вязаная шаль, ни длинное платье не спасали от острого холода. Подол вздымался на ветру, и коленки совсем закоченели. Спина тоже застыла, в животе урчало от страха, а уши кололо иголками в этом студеном поднебесье. Хорошо еще, что ноги в крепких кожаных ботинках, да и руки не очень замерзли. Не то можно было бы вообще превратиться в ледышку в сумасшедшей гонке над пустынной землей, видневшейся под ними где-то далеко внизу.

Два дня назад Мерле верхом на Фермитраксе сумела бежать из родной Венеции. Им удалось прорваться сквозь огненные заслоны египетской армии, осаждавшей город. Теперь они уже почти двое суток летели на север над опустошенной и безлюдной местностью, видели руины городов, обугленные развалины стен, пепелища на месте домов и усадеб, сожженных и обращенных в прах полчищами солдат Египетской Империи; видели мертвые деревни с одичавшими собаками и кошками. Странно, что в некоторых местах земля была изрыта, перепахана и рассечена такими глубокими бороздами, каких не мог бы оставить ни один гигантский плуг, запряженный и дюжиной быков.

Однако природа изо всех сил противилась разрушительной мощи Империи, и многие луга уже зеленели под весенним солнцем, кусты сирени снова поднялись и зацвели возле разрушенных стен, а деревья покрылись изумрудной сочной листвой. Жизненная энергия растительного мира словно бросала вызов вратам, стеревшим с лица земли дома и поселки.

— Долго еще нам лететь? — прохрипела Мерле на ухо льву.

Фермитракс ответил зло и глухо, как из бочки:

— Полдня до нынешней среды.

Мерле на него не обиделась, промолчала и стала ждать, когда наконец заговорит ободряющий голос откуда-то из глубины ее собственного сознания, как бывало всегда, когда она нуждалась в утешении или просто в нескольких добрых словах.

Однако Королева Флюирия молчала.

— Королева! — робко окликнула ее Мерле.

Фермитракс уже успел привыкнуть к тому, что Мерле время от времени с кем-то разговаривает, кого нельзя ни видеть, ни слышать. Но по тону он сразу улавливал, когда девочка обращалась именно к нему.

— Никто тебе не отвечает? — спросил он чуть погодя.

— Она думает, — сорвалось с губ Мерле. Эти слова произнесла вовсе не она. Это Королева Флюирия опять заговорила ее голосом. Мерле смирилась с таким неудобством, хотя втихомолку злилась. Но сейчас она даже обрадовалась, что Королева проявила признаки жизни.

— О чем ты думаешь? — спросила Мерле.

— О вас, людях, — произнесла Королева и заговорила своим неслышным голосом, который звучал лишь в голове Мерле:

— О том, как вы могли до этого дойти. Как могли такому человеку, как Фараон, позволить совершить нечто подобное?!

У голоса не было рук, чтобы указать на опустошенные земли, но Мерле поняла, о чем хочет сказать Королева, и заметила вслух:

— Да разве это сделал он? И разве Фараон — человек? Он же был мумией, пока его не оживили жрецы.

— Ты не права. Он был человеком и восстал из мертвых, и его ничто не может оправдать, раз он ввергнул все страны в такую войну, какой мир не знал уже много столетий.

— Много столетий? — удивилась Мерле. — Значит, когда-то была такая война и кто-то уже завоевывал целый мир?

Она слышала, что, кроме Венеции, дни которой теперь были сочтены, только одно-единственное царство три века противостояло Египетской Империи. Все остальные страны давным-давно были покорены войсками мумий и наводнены полчищами жуков-скарабеев.

— Да, такое уже пытались сделать. Но это было много тысяч лет тому назад, во времена подводных Океанских цивилизаций.

Океанские цивилизации. Эти слова продолжали звучать в сознании Мерле, хотя Королеву уже не было слышно. С тех пор как она освободила Королеву Флюирию из рук египетского лазутчика, Мерле не могла отделаться от мысли, что сама Королева, такая странная и непонятная, наверное, когда-то родилась и жила в одном из подобных древних подводных государств, которые были невероятно могущественными. Но Королева однажды отвергла это предположение, и Мерле готова была ей поверить. В самом деле, такое объяснение ее происхождения было бы слишком простым. До сих пор никто не мог понять и объяснить, кем была и откуда появилась диковинная Королева Флюирия; не понимала и Мерле, хотя очень сблизилась с ней после их совместного бегства из Венеции.

Мерле с трудом оторвалась от своих мыслей. Думать о Венеции — значит думать о Серафине, а от этого становится грустно и тяжело на душе.

Она подняла голову над гривой Фермитракса и стала напряженно всматриваться вдаль. Перед ними замаячили высокие горные отроги. Местность внизу сделалась холмистой и стала походить на предгорье. Должно быть, цель их путешествия уже близка.

— Ой, там на горах снег!

- А ты чего ожидала? — насмешливо проворчал обсидиановый лев. — Видишь, как высоко мы летим? Будет еще холоднее, пока не окажемся по ту сторону гор.

— Я никогда не видела снега, — задумчиво сказала Мерле, — Люди говорят, что уже давным-давно нет настоящей зимы. И лета тоже нет. А весна и осень совсем перемешались друг с другом. Ничего не понять.

— А вот люди, как я вижу, совсем не изменились, пока меня держали в заключении в башне Кампанелле, — снова засмеялся Фермитракс. — Они с утра до вечера только и болтают о погоде. Такое множество умов занято разгадками явлений, которые никому не под силу изменить. Зачем?

Мерле не нашлась что ответить. В эту минуту Королева снова заговорила внутренним голосом:

— Фермитракс! Гляди, там, у подножия горы… Что там такое?

Мерле невольно глотнула слюну, будто хотела проглотить эти чужие слова, которые сорвались у нее с языка. Но вдруг почувствовала, что язык и губы стали ей повиноваться.

— Да, я тоже что-то вижу, — проговорила она. — Может быть, это стая птиц?

Лев ворчливо ответил:

— Нет, не стая птиц. Что-то очень большое и тяжелое.

Огромная черная тень, как туча, медленно летевшая над горным отрогом, имела четкие очертания. С более близкого расстояния и на фоне высоких гор это темное нечто, перелетавшее ущелье, уже не казалось чем-то страшным и грозным. Но по мере того как они подлетали ближе к загадочной темной глыбе, которая гоже к ним приближалась, становилось понятно, что им грозит смертельная опасность.

— Держись! — рыкнул Фермитракс.

Он так резко нырнул вниз, что у Мерле кровь прилила к голове и заложило уши. На секунду все поплыло перед глазами. Она хотела было прикрикнуть на каменного льва, но тут и сама увидела, почему он вдруг ринулся к земле.

Вокруг массивного темного силуэта роились и шныряли какие-то блестящие точки, которые искрились в лучах заходящего солнца, будто кто-то швырнул пригоршню золотой пыли на вечерний пейзаж.

— Солнечные лодки, — сказала Королева, внезапно ожив в мыслях Мерле.

«Сейчас они нас накроют, — взволновалась Мерле, — Отрезали нам путь. Кто мог подумать, что я им еще нужна?»

Да, она прячет в себе Королеву Флюирию, ангела-хранителя венецианской Лагуны и защитницу Венеции от египетских завоевателей. Но ведь теперь Королевы там нет, и город уже ничто не может спасти от тирана.

— Нет, мы наткнулись на них чисто случайно, — ответил ей в мыслях голос Королевы Флюирии. — И едва ли они нас заметили.

Мерле пришлось с ней согласиться. Египтяне не могли так быстро узнать, куда они направились. И даже если бы им удалось поднять по тревоге свои здешние войска, вряд ли они ожидали встретить беглецов именно здесь, у снежной горной вершины, прямо перед ледником.

— Этот летающий остров — трупосборник, одна из фабрик, где собирают и оживляют мумии.

Фермитракс летел теперь очень низко над густым лесом. Порой ему приходилось огибать верхушки высоких елей и сосен, чтобы не попасть прямо в руки врагов.

Значит, это и есть трупосборник. Самый настоящий, подлинный трупосборник. Мерле никогда еще не видела своими глазами такую летучую фабрику, принадлежащую воздушным силам египтян. Да хотя бы ей никогда и не видеть этот трупосборник. Она знала, что в нем делают и даже как делают, а особенно страшно было оттого, что каждым таким сборником управляет один из грозных военачальников-сфинксов, подчиняющихся лично Фараону.

Вот с кем и с чем они встретились. Но это было еще не самое неприятное.

— Вокруг него и вправду тьма солнечных лодок, — мрачно заметил Фермитракс.

Теперь и Мерле отчетливо видела, что мерцающие вдали золотые точки — не что иное, как малые летательные аппараты воздушного флота Империи. В каждом акулообразном суденышке размещалась группа воинов-мумий вместе с высшим жрецом, который с помощью своей магии поднимал лодку в воздух и приводил ее в движение. Если бы египтяне заметили Фермитракса с его всадницей, единственной надеждой беглецов на спасение был бы только заход солнца. Чем темнее становилось небо, тем неповоротливее делались солнечные лодки, а ночыо они вообще не могли подняться с земли.

Однако кровавое зарево все еще освещало склоны гор. Солнечный диск лишь наполовину скрылся за горной цепью на западе.

— Надо облететь их сбоку, — сказала Мерле и повторила настойчивее: — Почему бы нам не пролететь стороной, подальше от них?

- Если я не обманываюсь, — тут же вымолвила Королева голосом и губами Мерле, обращаясь теперь ко льву, — этот трупосборник направляется в Венецию, чтобы принять участие в великом сражении.

- Да, там сражаются не на жизнь, а на смерть, — подтвердила Мерле.

- Горожане все равно сдадут город, — сказал Фермитракс. — Венецианцы не из породы храбрецов. О присутствующих я не говорю.

— И на том спасибо.

— Фермитракс прав. Может быть, вообще не будет никакой битвы. Но кто знает, как потом поступят войска Империи с городом и его обитателями. Ведь Венеция все-таки более тридцати лет не давала Фараону к себе подступиться.

— С твоей помощью!

— Да. Приходилось ее спасать, — ответила Королева.

Тем временем они оказались уже в каких-нибудь четырехстах-пятиетах метрах от трупосборника. Солнечные лодки патрулировали в небе прямо над ними. Лучи заходящего солнца отражались в золотой обшивке воздушных суденышек, которые казались объятыми пламенем. Мерле, оцепенев от страха, старалась думать, что враги с высоты не заметят обсидианового льва на фоне темной лесной чащи.

Трупосборник имел вид огромной усеченной пирамиды. Верхушка была обнесена зубчатой оградой и представляла собой обширную наблюдательную площадку, которую окружали дозорные башенки — низкие вдоль ограды и высокие в центре — образуя нечто вроде остроконечной кровли. Мерле заприметила за зубцами несколько фигур.

По мере того как равнина переходила в возвышенность, лес становился реже. На лугах и в низинах теперь ясно различались глубокие борозды, настоящий лабиринт окопов, которые за прошедшие годы не сгладились и не поросли зеленью. В этих местах, видно, шли когда-то жестокие бои.

— Здесь захоронено очень много людей, — тихо обронила Королева.

— Что?

— Земли, над которыми сейчас парит сборник, полны мертвых воинов, погибших во время войны. Иначе он не стал бы так долго кружить здесь над полянами.

В самом деле, гигантская фабрика мумий остановилась в воздухе и зависла над большим лугом, где высокие травы колыхались на вечернем ветру. В иное время луг выглядел бы идиллической картиной, местом мира и благодатного покоя. Но теперь на землю ложилась зловещая тень трупосборника, который опустился совсем низко, на высоту какого-нибудь венецианского дворца.

— Я приземляюсь, — сказал Фермитракс. — На голом месте, где нет деревьев, они нас заметят.

Ему никто не возразил. Обсидиановый лев коснулся лапами земли у опушки леса. Приземление было мягким, но Мерле вздрогнула от боли. Только сейчас она почувствовала, как ломит спину и бедра не только от холода, но и от долгой езды на каменной львиной спине. Ей захотелось встать и размяться, но, увы, не удалось.

— Не слезай, — сказала Королева. — Вполне возможно, что придется снова взлететь.

«Только этого не хватало», — подумала Мерле.

— Да. Скорее всего.

— Ой, что это такое?..

Фермитракс, который знал о египтянах и об их делах и обычаях только со слов Мерле и Королевы после своего освобождения из башни на площади Сан-Марко, оторопело зарычал. Грива у него встала дыбом, а бородка под нижней челюстью оттопырилась каменным клинышком.

Все началось с того, что листва на деревьях вокруг них стала сохнуть и опадать прямо на глазах, будто осень решила справиться со своей работой на пару месяцев раньше и всего лишь за несколько минут. Листья побурели, скукожились и дождем посыпались с веток. Ель, под которой они спрятались, вмиг потеряла хвою, и Фермитракс с Мерле оказались под плотным серым одеялом.

Мерле стряхнула иглы с лица и взглянула вверх. Слава богу, они находились не прямо под трупосборником, но так близко, что можно было разглядеть огромное дно махины.

Вдоль и поперек днища сборника внезапно засверкали, заметались темно-желтые полосы, сплетаясь в огненную сеть. В середине сети темнело круглое отверстие величиной с полплощади Сан-Марко. Мерле едва успела прижаться к Фермитраксу, как почва задрожала, будто при сильном землетрясении. Совсем рядом какая-то страшная сила вырвала с корнем несколько деревьев, которые, падая, увлекли за собой другие и обрушились, взметнув облако сухой листвы и хвои. Мерле едва не задохнулась от ударившего в лицо горячего ветра, запорошившего глаза, нос и рот желтой трухой и завалившего ее сучьями. Протерев глаза, она огляделась и замерла от ужаса.

Луг, над которым висел трупосборник, исчез. На месте высоких грав были кучи земли, словно изрытой гигантскими земляными червями. Пылавшая под днищем сеть погасла и обратилась в бесчисленные блестящие щупальца и крюки всевозможных форм и размеров, которые разом опустились на перепаханную землю и стали оттуда что-то вытаскивать.

На крюках болтались подцепленные крюками тела. Серые сморщенные трупы.

— Значит, вот как добывают они своих воинов-мумий, — прорычал Фермитракс, покашливая от волнения.

Мерле дернула его за гриву. Она не могла смотреть на жуткую картину и отвернулась.

— Давай улетим!

— Нельзя, — сказала Королева.

Но Фермитракс был согласен с Мерле. Надо выбраться отсюда как можно скорее. Чтобы не оказаться в поле зрения труносборника и не попасть на одно из этих гремящих удилищ, которые затянут их в нутро фабрики мумий и сделают из них рабов или машины, которые живут и действуют по чужим приказам и правилам и не имеют собственного рассудка.

— Держись, — прорычал он.

Королева старалась остановить его голосом Мерле, но обсидиановый лев ее не слушал. Быстрее молнии взметнулись в воздух его крылья. Он круто развернулся и устремился на восток, навстречу надвигающейся тьме. Лев несся вперед, не оглядываясь на солнечные лодки и на высших жрецов. А они как раз в эту минуту его заметили.

Руки Мерле по локоть зарылись в густую гриву льва. Она судорожно вцепилась в его каменную шерсть, прижалась к шее, спасаясь от хлесткого ветра и египетских снарядов. Было страшно даже приподнять голову, а когда она все же оглянулась, то увидела, что не менее полудюжины солнечных лодок выскочили из зоны патрулирования около трупосборника и устремились вслед за ними.

План Фермитракса был очень прост, но смертельно опасен. Лев полагал, что в мощном корпусе трупосборника скрыто оружие, с помощью которого можно в два счета поразить летящий в небе предмет. Но если лететь как можно ближе к солнечным лодкам, то стрелки, сидящие на крыше сборника, побоятся сбить свои же аппараты и своих людей.

«Ничего не получится», — вздохнула Мерле. Задумка Фермитракса удалась бы, если иметь дело с обыкновенным противником, с таким, какого лев встречал в те далекие времена, когда он еще не был пленником венецианской гвардии. А в солнечных лодках сидят воины-мумии: если кто-то из них будет выведен из строя, его тут же заменят другим. Даже если погибнет какой-нибудь один жрец, жалеть его они не будут.

Фермитракс даже рыкнул с досады, когда ему в голову пришла та же самая мысль. В этот миг рядом с ними просвистел длинный — в человеческий рост, — объятый пламенем брус, выпущенный из огнемета с верхушки трупосборника. Сама летучая фабрика воинов-мумий была слишком тяжела и неповоротлива, чтобы их преследовать, но ее орудия стреляли разными хитроумными снарядами на очень большие расстояния.

Мерле почувствовала себя совсем плохо, так плохо, как никогда, от внезапных ныряний и взлетов Фермитракса, выделывавшего в воздухе такие акробатические трюки, каких она никак не ожидала от тяжелого каменного зверя. Он то бросался вверх, то — вниз, да так быстро, что Мерле не успевала понять, где она — внизу или наверху. Даже Королева Флюирия примолкла.

Один раз Мерле все же удалось бросить взгляд на труиосборник. Они летели почти на высоте наблюдательной площадки этого пирамидального сооружения. За зубцами парапета виднелось множество человеческих фигур. Мерле даже смогла разглядеть их одежды и нахмуренные лица. «Не иначе как высшие жрецы», — подумалось ей.

Среди них выделялся один, отличавшийся от остальных высоким ростом и роскошным одеянием, которое отливало золотом. Его лысая голова была прикрыта сетчатой накидкой, сотканной из золотистых нитей, как изображают египтян художники на гравюрах и барельефах. Обеими руками он ухватился за зубцы парапета.

— Это визирь Фараона, — раздался шепот Королевы в голове Мерле. — Его зовут Сет. Он — высший жрец культа Хоруса.

— Сет? Но так ведь, кажется, называется какое-то египетское божество.

— Жрецы Хоруса обычно присваивают себе имена богов.

Мерле вдруг показалось, что, встретившись взглядом с этим человеком, она на миг потеряла сознание. Сердце сильно забилось, а внутри нее жалобно застонала Королева.

— Что случилось? — спросила Мерле.

— Отвернись! Скорее… Никогда не смотри ему в глаза.

В эту минуту над Мерле один за другим пронеслось несколько огненных брусов-снарядов. Два из них попали в солнечные лодки, настигавшие льва. Одна лодка загорелась и в клубах дыма штопором пошла вниз. Другая камнем упала наземь и взорвалась: в воздух взметнулся фейерверк из пылающих обломков. Остальные солнечные лодки немедля повернули обратно, опасаясь попасть под обстрел трупосборника.

Этого как раз и ждал Фермитракс.

С диким рычанием устремился он вниз, к земле. Мерле только охнула на его спине, ожидая, что они сейчас разобьются и рухнут прямо на обломки лодок.

Но буквально в нескольких метрах над скалами Фермитракс из резкого спуска перешел в горизонтальный полет, пронесся вдоль горной цепи и, обогнув высокий хребет с крутым склоном, защищавший беглецов от прямых попаданий пуль и снарядов, снова немного снизился. Теперь им оставалось только уйти от четырех лодок, которые каждую секунду могли вынырнуть сзади из-за хребта.

Королева Флюирия пришла в себя от колдовского взгляда визиря и сказала:

— Вот почему я выбрала Фермитракса для нашего бегства из Венеции.

— А у тебя не было другого выбора. — Мерле едва слышала собственные слова, которые ветер сдувал с ее губ, как пушинки.

Королева рассмеялась где-то внутри Мерле, а девочке почудилось, что это она сама смеется, не открывая рта.

Лев снова перешел на горизонтальный полет и какое-то время летел над лабиринтом скал и расщелин, а потом нырнул в довольно широкое ущелье, где можно было лететь пониже. Справа и слева в скалы ударяли стальные пули ил огнеметов, установленных на носу солнечных лодок. Но обстрел велся издалека и не причинял вреда. Зато с обеих сторон ущелья градом сыпались вниз каменные осколки. Пули выбивали искры и оставляли па камнях выбоины и взрезы.

Каньон был всего около шести-семи метров в глубину. К низу он резко сужался, но в средней части был достаточно широк, чтобы Фермитракс мог лететь вперед на сравнительно небольшой высоте. Две солнечные лодки следовали за ними по пятам, а две другие неслись над скалами, чтобы подстеречь обсидианового льва на взлете из ущелья. Фермитракс легко мог огибать острые скалы и делать крутые повороты, тогда как продолговатые солнечные лодки замедляли ход у каждого горного выступа, чтобы не разбиться.

Скоро под беглецами заблестела вода. В конце каньона брала начало какая-то речка или, вероятно, открывалось устье горного озера. Фермитракс следовал течению ручья, и через некоторое время они уже летели над довольно большой рекой. Каменные стены ущелья раздвинулись, и солнечные лодки получили свободу для маневра. Но у Фермитракса был значительный выигрыш во времени, а остальные две лодки, летевшие над скалами, их еще не обнаружили.

— Нам нельзя все время лететь так низко, если мы хотим перебраться через горы.

— Сначала надо остаться в живых.

— Я просто хотела уточнить наши планы, Мерле. Только и всего.

Мерле не могла думать даже о ближайшем будущем. Какие могут быть планы при таком сумасшедшем бегстве, когда смерть наступает на пятки. От трупосборника они, может быть, и ушли, но солнечные лодки их вполне еще могут догнать.

— Фермитракс! — Она пригнулась к уху льва и постаралась перекричать свист ветра. — Что ты теперь думаешь делать?

— Ждать захода солнца, — коротко ответил он.

По его голосу она поняла, что он устал гораздо больше, чем ей казалось. В самом деле, ей и в голову не приходило, что такой каменный гигант, как Фермитракс, может выбиться из сил.

Река под ними становилась все бурливее и быстрее. Мерле заметила, что вода уже не отсвечивает багрянцем, как еще несколько минут назад, а отражает темные стены ущелья. Небо тоже поблекло, его пунцовый цвет сменился фиолетовым, переходящим в синеву.

Ей вдруг захотелось кричать от радости. Фермитракс оказался прав, его план удался. Он оставил египтян в дураках. Солнечным лодкам пришлось отстать. Мерле представила себе, как эти летучие акулы едва добираются в сумерки до трупосборника, еле-еле держатся в воздухе при гаснущем солнечном свете, становятся бесполезными кусками металла, от которых нет ни проку, ни толку.

Широкая река внизу превращалась в кипучий, бушующий, оглушающе шумный поток, и скоро перед ними взметнулась над водой огромная, во всю ширь реки, диадема из белой пены. А дальше — ничего не было видно, сплошная тьма.

Фермитракс, радостно взревев, перемахнул через водопад и сразу оказался метров на сто выше земли. Обсидиановый лев летел теперь на своей обычной высоте, и Мерле могла снова видеть подножия гор, леса и луга, погружавшиеся во тьму наступавшей ночи. Уставший лев реже взмахивал крыльями, но упрямо продолжал лететь вперед. Мерле еще долго в молчании глядела на чередовавшиеся внизу картины природы, а потом снова обратилась к Королеве:

— Кто такой этот Сет? — спросила она у своего внутреннего голоса.

— Я знаю только, что жрецы культа Хоруса лет тридцать назад вернули к жизни мумию Фараона. С тех пор они стали высшими жрецами, а Сет и раньше был у них самым главным.

— Выглядит он не таким уж старым.

— Пожалуй, но не все ли равно?

Мерле стала раздумывать, как бы понятнее объяснить Королеве, которой было неведомо понятие времени, как бы ей растолковать, что внешность человека непременно должна отражать его возраст. Если не отражает, значит, одно из двух: или человек скрывает свое истинное лицо, или он только выглядит как человек, а на самом деле — вовсе не человек. В общем, — не простой смертный.

Пока Мерле размышляла, как получше ответить на вопрос, Королева снова заговорила:

— Жрецы Хоруса очень могущественны. Именно они в действительности повелевают судьбами Империи. Фараон — игрушка в их руках.

— Выходит, что если Сет — верховный жрец Хоруса, да еще и визирь Фараона, то он…

— Да, он подлинный властитель Египта. Именно так.

— И всего мира.

— К несчастью, да.

— Как ты думаешь, мы его когда-нибудь еще встретим?

— Молись, чтобы этого не произошло.

— Кому молиться? Королеве Флюирии?.. Сейчас о ее помощи небось вся Венеция молится.

Мерле тут же пожалела о своих словах, но было поздно.

Шли часы, а Королева молчала, затаившись в самом дальнем углу сознания Мерле, погрузившись в себя, в свои холодные, никому не ведомые космические мысли.

Они пересекли горную цепь, отклонившись немного на восток, и не встретили ни одного вражеского патруля на своем пути.

Наконец, незадолго до полуночи, в призрачном свете звезд им открылось предгорье на другой стороне гор. И Фермитракс теперь позволил себе немного отдохнуть. Он опустился на вершину одной неприступной скалы и растянулся на просторном пятачке. Мерле смогла наконец сползти со спины льва.

У нее ломило все тело. Она было отчаялась, что вообще не сможет сделать ни шагу по земле, — так болела каждая косточка, каждый мускул. Но потом размялась и почувствовала себя лучше.

Она всматривалась во тьму, стараясь разглядеть или услышать своих преследователей, но ничего подозрительного не обнаружила. Лишь какая-то хищная птица хрипло кричала вдали. Либо стервятник, либо кречет.

С лежавшего внизу широкого плоскогорья не доносилось ни звука. Не было слышно ни звериного воя, ни шуршания птичьих крыльев. У Мерле внезапно сжалось сердце, по спине забегали мурашки. С ужасом она подумала о том, что, наверное, там, под горой, нет ни одного живого существа. Ни людей, ни животных. Даже мертвецов, и тех нет. Их забрали с собой египтяне, чтобы снабдить воинами свои галеры, солнечные лодки и армии.

Она подошла к самому краю крохотной площадки и в полной растерянности глядела во тьму.

— Как ты думаешь, Лорд Свет захочет нам помочь? — Впервые за последние часы Мерле снова обратилась к Королеве, хотя на ответ не надеялась.

— Не знаю. Венецианцы дурно обошлись с его посланцем.

— Они не знали, что творили.

— А ты думаешь, это их оправдывает?

— Нет, — уныло ответила Мерле. — Не очень.

— Вот именно.

— Но все же Лорд Свет предложил свою помощь Венеции в войне против Империи.

— Это было до того, как венецианская лейбгвардия умертвила его посла. Кроме того, человек по своей природе не может заключить союз с Адом.

Мерле мрачно усмехнулась.

— А мне кое-что другое доводилось слышать. Ты и вправду людей плохо знаешь.

Она отступила от края пропасти, прислонилась к скале и закрыла глаза.

В 1883 году английский ученый, профессор Чарлз Барбридж сообщил, что Ад вовсе не вымысел и не бабушкины сказки. Ад действительно существует и находится в центре Земли. Профессор Барбридж не раз снаряжал туда экспедиции. Из последнего путешествия вернулся только он один. Многое из того, что он открыл и пережил, было им подробно описано, вошло в учебники и до начала Великой войны изучалось в школах.

Однако никто не сомневался, что опубликованные профессором сведения — это не вся правда, не все известные ему факты. Ходили слухи, что скрываемая действительность столь ужасна, столь страшна, что о ней лучше помалкивать. Говорили также, что после завершающей экспедиции Барбриджа никто больше не осмелился спускаться в Ад. Но после того, как разразилась война, подземное царство само напомнило о себе: поговаривали, что Лорд Свет, легендарный Властелин Ада, предложил жителям Венеции свою помощь в борьбе против Фараона. Но высокомерный и самонадеянный Совет дожей отклонил его поддержку. Мерле собственными глазами видела, как на площади Сан-Марко был убит последний посол Лорда Света.

И вот теперь Мерле, Королева Флюирия и Фермитракс отправляются на поиски Лорда Света, чтобы просить его об оказании помощи Венеции от имени ее жителей, а вовсе не по инициативе Совета дожей. Однако если даже они успешно выполнят свою миссию, едва ли им удастся вовремя вернуться обратно. И вообще, кто сказал, что Лорд Свет не поступит с ними так же, как Венеция поступила с его посланцем?

Самое неприятное состояло в том, что теперь им ничего другого не оставалось, как спуститься по следам Барбриджа в адское подземелье. При этом никто из них, даже сама Королева Флюирия, не знал, с чем им там придется встретиться.

Мерле открыла глаза и взглянула на спящего Фермитракса. Она сама смертельно устала, но мысли — одна тревожнее другой — не давали уснуть.

— С какой стати он нам помогает? — размышляла она вслух. — Вот ты, Королева Флюирия, ты — часть Венеции, или наоборот. Ты желаешь защитить то, что тебе принадлежит. Но почему Фермитракс идет с нами? Ведь он спокойно мог вернуться обратно к своим родным, в Африку.

— Если бы только он смог их там найти. Империя захватила не только северные территории.

— Ты думаешь, остальные говорящие львы погибли?

— Не знаю, — печально сказала Королева. — Вполне возможно. А может быть, они просто-напросто переселились в глубь материка, в такие дебри, где египтянам трудно их найти.

— И Фермитракс так думает?

— Вероятно.

— Значит, кроме нас, у него больше никого нет. Мы — его единственные друзья. Да?

Мерле протянула руку и ласково погладила каменную лапу льва. Фермитракс довольно заурчал и повернулся на бок, протянув к ней все четыре лапы. Его ноздри расширялись при каждом вздохе, а глаза, как заметила Мерле, чуть подрагивали под веками. Он дремал.

Усилился ветер, Мерле плотнее укуталась в свою шаль и прижалась к Фермитраксу. Он снова благодушно заворчал и стал тихо похрапывать.

«Королева-то здесь, — думала Мерле, — потому что она и Венеция друг без друга не могут. Не могут существовать но отдельности. А я-то зачем здесь? Как я попала в такой переплет?»

Ее самые близкие друзья Юнипа и Серафин, ее учитель мастер Арчимбольдо и, понятно, Унка остались в Венеции, где над ними нависла угроза египетского вторжения. Сама Мерле была круглой сиротой, ее, совсем маленькой, нашли в корзине на одном из венецианских каналов и отдали в сиротский приют. Однако мысль, что у нее нет родных, которые бы сейчас о ней сильно тревожились, служила ей даже утешением. Но только сейчас и в данных условиях. Когда-нибудь она все-таки узнает, как, наверное, хорошо иметь родных мать и отца. Когда-нибудь их непременно надо найти.

Невольно Мерле вынула из кармана платья свое волшебное зеркальце. Оно было не стеклянным, а водяным, только вода из него не выливалась, как его ни крути и ни переворачивай. Когда Мерле опускала в него руку, она чувствовала, что чья-то нежная, теплая рука там, внутри, касается ее пальцев. Это водяное зеркальце нашли рядом с ней в корзинке, плывшей по каналу. Оно было единственной питью, связывавшей ее с родителями. Единственная оставшаяся от них вещь.

В зеркальце находилось и еще кое-что: легкое мутное пятнышко, метавшееся туда-сюда по его поверхности. Это был зеркальный призрак, который выскользнул из волшебных зеркал мастера Арчимбольдо и поселился в маленьком ручном зеркале. Мерле очень хотелось завязать с ним дружбу. Она только не знала, как это сделать. Серафин рассказал ей, что призраки, блуждавшие в зеркалах Арчимбольдо, были обитателями другого мира, которым удалось перебраться в мир земной. Только они и не подозревали, что стали здесь просто призраками, бестелесными духами, которые пойманы зеркалами и живут внутри зеркал.

— Серафин… — Мерле тихо вздохнула.

Они только успели познакомиться, как его схватила лейб-гвардия дожей-правителей. Они были каких-нибудь два-три часа, но пережили вместе столько опасностей и волнений, сообща сумели вырвать из рук египетского лазутчика стеклянный флакон с эссенцией Королевы Флюирии. И хотя Мерле и Серафин почти ничего не знали друг о друге, она по нему скучала.

Так, вспоминая его добродушный смех и его лукавые глаза, она незаметно для себя заснула.

Во сне ей почудилось, что неподалеку раздался хриплый крик стервятника. Она проснулась, ощутив ветерок, скользнувший по ее лицу, и услышала шорох крыльев большой птицы. Но рядом никого и ничего не было, а если бы и было, то в такой густой тьме разве что-нибудь разглядишь.

 

2

Часы на башнях Венеции пробили полночь. Густая темень окутала дома и воды Лагуны. В переулках и у каналов не было ни души, жизнь замерла, и только гонявшим по улочкам бездомным кошкам не было дела до опасности, нависшей над городом, который был осажден египтянами.

На берегу узкого канала царила тишина, жуткая тишина. Серафин сидел на краю каменного парапета, свесив ноги и почти касаясь башмаками воды. Он прокрался сюда вдоль домов, очень близко подступавших к каналу.

Совсем недавно они были здесь вместе с Мерле, и он показал ей загадочные отражения в воде, появлявшиеся там только от двенадцати до часа ночи. В канале отражались дома, стоящие на берегу, но выглядели они как-то странно, совсем по-другому. Дело в том, что в их окнах, в окнах домов-отражений горел свет, а на самом деле дома были темны и много лет заброшены. То там, то тут в воде что-то двигалось, будто сновали пешеходы, которых в действительности не было — их не было в этой Венеции, где выросли Серафин и Мерле. Ходили слухи, что существует некая другая Венеция в каком-то ином мире, и даже не одна, а много, очень много Венеций.

Серафин раскрошил в пальцах сухарь и стал уныло бросать крошки в воду, но ни одна рыбешка не позарилась на изысканное лакомство. С тех пор как высшие египетские жрецы отравили ядом Лагуну и выгнали из нее Королеву Флюирию, рыба почти не заходила в городские каналы. Зато здесь появилась густая тина, и не только Серафин, а многие заметили, что с каждым днем тина разрасталась и вглубь, и вширь — бесформенная масса, темно-зеленая, похожая на морскую свалявшуюся пряжу. Оставалось только надеяться, что это не предвещает нашествия хищных морских водорослей, которых, правда, никто не видел, но все знали, что такие водятся в Средиземном море, в самых глубоких местах, там, где когда-то находились подводные царства.

Серафин чувствовал себя несчастным и одиноким. Он знал, что Мерле бежала из Венеции верхом на каменном льве, и, несмотря на свое мрачное настроение, был за нее рад. В любом случае, ей теперь не грозит опасность, если, конечно, она смогла вырваться из кольца осаждавших Лагуну армий Египетской Империи и если ее не захватили солнечные лодки.

Но Серафина тревожило не одно только ожидаемое вторжение врагов. Конечно, страх перед египтянами был велик, но с ним Серафин — сам не зная, каким образом — свыкся. Падение Венеции было неизбежно.

А вот нечто другое его беспокоило больше, не давало уснуть и мучило день и ночь. На душе было так тяжело, что кусок в горло не шел. Иногда, правда, он вспоминал о хлебе, но такое бывало не часто. Сухарь, брошенный рыбам в канал, он оставил себе на ужин.

Ему теперь приходилось заботиться о Юнипе, девочке с зеркальными глазами, и, конечно, об Арчимбольдо, старом волшебнике-зеркальщике, жившем на канале Изгнанников. Ведь это Арчимбольдо вызволил из приюта Юнипу и Мерле и сделал своими ученицами. Но мастер Арчимбольдо, — как недавно узнал Серафин, — взял на себя обязательство в самом скором времени отдать Юнипу Властелину Ада Лорду Свету.

Серафин уговорил старика волшебника выдать свою тайну и обо всем рассказать.

Арчимбольдо выглядел подавленным и расстроенным. Дело в том, что многие годы он втайне поставлял Лорду Свету свои волшебные зеркала. Иной раз он предлагал изготовленное зеркало Таламару, посланнику Лорда Света. Однажды Таламар сделал старику необычное предложение, которое Арчимбольдо после долгих колебаний принял. Он должен был вернуть слепой Юнипе зрение с помощью своего магического искусства. Сам по себе этот поступок заслуживал похвалы и благодарности: Юнипа увидела солнце, и с каждым днем ее зрение становилось острее.

Но на этом история не закончилась. Лорд Свет заставил Арчимбольдо вылечить Юнипу вовсе не из любви к людям.

Серафину удалось заставить старика разговориться.

— Своими новыми глазами Юнииа может прекрасно видеть не только днем, но и во тьме, — рассказывал старик, когда однажды вечером они сидели с Серафином в мастерской за чашкой чая и беседовали при блеклом свете луны, сочившемся в окошко на крыше. — Об этом Мерле тебе, наверное, сказала. Но это еще не все.

— Не все? — с любопытством переспросил Серафин.

— Те маленькие магические линзы, которыми я заменил хрусталик в ее глазах, теперь позволят ей заглянуть в другие миры. Точнее — увидеть иные миры через их зеркальные отражения.

После долгого молчания Серафин неуверенно произнес:

— Те самые миры, которые после полуночи в канале отражаются?

- Ты, значит, это знаешь? Да, и те миры, и другие. Юнипа сможет с помощью волшебных линз разглядеть тех, кто там обитает, но сами они ее не заметят. Она будет наблюдать за королями и императорами; слышать тайные приказы, которые они отдают в своих зеркальных залах; видеть, куда идут груженные сокровищами суда в далеких океанах. Такую сверхъестественную силу дают Юнипе зеркальные глаза. А от нее обо всем этом узнает и Лорд Свет.

— Значит, она должна ему служить? Вот что ему надо. Он не только желает знать о том, что происходит в нашем мире, — ему нужно знать обо всем, о всех мирах.

— Да. Лорд Свет любопытен. Или, лучше сказать, любознателен. А может быть, он намерен узнать что-то особенное, какую-то большую тайну.

— Он просто бессовестный подлец, этот хозяин Ада, — обозлился Серафин. — Он хочет использовать Юнипу в своих корыстных целях. Она так рада, что теперь может видеть, и не подозревает, какая жизнь ей уготована.

— Не совсем так, — возразил Арчимбольдо. — Я с ней говорил. Она знает, какая ей дается волшебная сила. Мне думается, она согласна.

— А что ей остается делать? Был ли у нее выбор?

— Лорд Свет никому не предоставляет права на выбор. Включая меня. Если бы я не брал у него золото, мою мастерскую давно пришлось бы закрыть. Он покупает у меня зеркал больше, чем кто бы то ни было, после того как меня исключили из гильдии зеркальщиков. Если бы не он, мне надо было бы всех моих учеников отправить обратно в сиротский приют. А Мерле и Юнипа вообще не попали бы ко мне. — Старичок печально покачал головой. — Серафин, поверь мне, я не за себя боюсь. Мне дороги мои ученики, мои дети… Я не мог их выгнать на улицу.

— Юнипа знает, куда ей придется отправиться?

— Она подозревает, что не просто так получила чудесное зрение. В любом случае она не смогла бы навсегда остаться у меня. Но она ничего не знает ни о Таламаре, ни о Лорде Свете. Пока еще не знает.

- Нет, нельзя этого допустить! — вскричал Серафин, сгоряча едва не опрокинув чашку. — Ведь не можем же мы позволить, чтобы она… Чтобы она отправилась в Ад. В самом прямом смысле этого слова.

Арчимбольдо ничего ему не ответил, и вот теперь Серафин сидел у канала и ломал голову, что же такое придумать, что ему предпринять, какой найти выход…

Если бы Венеция не была в осаде и не существовало бы никаких египтян, он, скорее всего, скрылся бы где-нибудь в городе вместе с Юнипой. Ведь раньше он был одним из самых искусных мастеров в венецианской гильдии воров и знал такие места и закоулки, о которых не подозревало большинство горожан. Но кольцо осады сжималось все сильнее; петля вокруг Венеции — галеры, солнечные лодки и тысячи египетских воинов — затягивалась все туже. Из города нельзя было незаметно выскользнуть, а спрятаться с Юнипой в какой-нибудь дыре от адских сил и от египтян — дело гиблое. Рано или поздно их обоих накроют.

Если бы Мерле была в Венеции, они вместе нашли бы решение. Но Серафин своими глазами видел, как она пронеслась на каменном льве над площадью Сан-Марко к Лагуне и скрылась в облаках. Он очень сомневался, — сам не зная почему, — что Мерле скоро сможет вернуться из своего путешествия и поможет спасти Юнипу от Ада.

Где теперь Мерле? Куда ее унес лев? Что стало с Королевой Флюирией?

Послышался бой ближних башенных часов — за ними пробили час все остальные, — и отражения других миров в канале тотчас исчезли, ровно через час после полуночи в воде погасли светящиеся окна. Теперь там едва различались смутные силуэты темных домов, но это уже было отражение реальной картины.

Серафин тихо вздохнул, хотел встать с парапета, но тут же подался вперед и вытянул шею. По воде что-то двигалось, легко и бесшумно. Да, что-то темное и большое. Это отнюдь не отражение ни потустороннего, ни настоящего мира. Может быть, русалка? Или огромная рыба?

Серафин снова заметил легкую волну в канале и на этот раз пристальнее всмотрелся в воду. Вот там уже скользит и вторая черная тень, а за ней — третья. Нечто большое, метров пять в длину. Нет, это не рыбы, хотя по очертаниям похожи на акул. И уж точно не русалки. Спереди предмет остроносый, а к середине — пошире и напоминает толстое бревно. К тому же, насколько можно определить в темноте, у странных предметов нет ни плавников, ни ластов.

Третий предмет всплыл на поверхность воды и заблестел под лунным светом. Да ведь это — металл! Серафину вдруг стало ясно, как и откуда появились здесь такие «акулы». Только волшебство может держать на воде предметы из железа или стали и делать их легкими как перышки. Волшебство египтян!

Серафин вскочил и бросился бежать. Путь вдоль канала был опасен — дома спускались к самой воде, и его могли заметить. Надо было сделать крюк, чтобы успеть проследовать за этими тремя плавучими аппаратами. Он ринулся назад по тупику, обогнул несколько кварталов и выскочил на хорошо знакомую площадь. В сорока шагах от него во тьме обозначился мостик через канал, возле которого он только что хотел скормить рыбам свой ужин. А слева находился небольшой дом, где они вместе с Мерле обнаружили трех предателей из Совета дожей, встречавшихся здесь с египетским шпионом, чтобы сбыть ему пойманную Королеву Флюирию.

Теперь дом казался заброшенным и опустевшим. Никому бы в голову не пришло, что именно здесь за закрытыми ставнями и за обшарпанными толстыми стенами совершилось предательство и было положено начало вторжению в Венецию войск Египетской Империи.

На мостике Серафин заметил фигуру в длинном черном плаще. Лицо было скрыто низко надвинутым на глаза капюшоном.

На миг Серафину почудилось, что снова повторяется недавнее приключение. Этого человека он уже видел, в такое же ночное время и на этом же самом месте. Конечно, это тот египетский посол, лазутчик, у которого они вырвали флакон с заключенной в нем Королевой! Мерле тогда обожгла египтянину руку с помощью своего волшебного зеркальца, а он, Серафин, натравил на него полчища бродячих венецианских кошек, исцарапавших лазутчику рожу.

Значит, этот опасный человек снова здесь и опять кутается в свой плащ с капюшоном, как какой-нибудь венецианский бандит.

Серафин, мгновенно оправившись от неожиданности, отпрянул назад и прижался к стене дома. Луна освещала значительную часть небольшой площади, но там, где притаился Серафин, было совсем темно.

Под покровом темноты он подкрался к мостику. Посол, казалось, кого-то ожидает. Серафин сразу догадался, чего именно он ждет. В самом деле, вскоре послышался глухой лязгающий звук, повторившийся три раза. Три черные длинные тени проскользнули под мостиком и приблизились к берегу.

Посол торопливо сошел с мостика и не спускал глаз с канала. Серафин оказался всего в каких-нибудь десяти шагах от него и сжался в комок за небольшим каменным алтарем с изображением, святой Девы Марии на фасаде ближайшего дома. К старому алтарю, пристроенному к дому, уже давно никто не приносил даров. В последние годы большинство людей молилось Королеве Флюирии, а в могущество церкви уже никто не верил, хотя были еще такие приверженные традициям горожане, которые по привычке посещали церковные богослужения.

Серафин смотрел, как посол, сойдя с мостика, отступил в сторону и выжидал. На парапет по узкой лесенке из канала поднялись шесть человек. Люди.

Люди ли? Серафин прикусил губу. Шестеро вновь прибывших, может, и были когда-то людьми, но теперь они совсем не походили на тех живых существ, какими когда-то, наверное, были.

Мумии.

Да, шестеро воинов-мумий Империи с такими иссохшими лицами-масками, что все они казались близнецами-братьями. Человеческие черты, когда-то отличавшие их друг от друга, исчезли. Их головы выглядели черепами, обтянутыми серой кожей.

Все шестеро были в форменной одежде, которая в лунном свете поблескивала металлом. У каждого был меч, каких Серафин еще ни разу не видел: длинный клинок в форме полумесяца, причем острой стороной не наружу, по изгибу, как у сабли, а внутрь. Владение таким оружием требует особых навыков и мастерства. Вот, значит, каковы эти серповидные мечи египтян, смертоносные ятаганы имперских воинов-мумий.

В каждом из плавучих аппаратов помещалось по два воина. Они там лежали один за другим, как в узком гробу, и не могли двинуть ни рукой, ни ногой.

«А если бы и двинули, — молча усмехнулся Серафин, — все равно не смогли бы наставить друг другу синяков: только бы кожу на костях поцарапали».

Вот, значит, кого египтяне из своих покойников делают. Послушных и жестоких рабов, сеющих и несущих разруху. Наверное, в эти минуты незваные гости высаживаются из своих плавучих гробов на всех причалах Венеции.

Самое ужасное в том, что эти враги — не из плоти и крови, а… такие странные существа. С завоевателями — людьми — можно разговаривать, можно просить о пощаде или просто надеяться на то, что у них найдется хоть капля человечности. А чего ждать от мумий?

Серафину казалось немыслимым, чтобы жители Венеции были порабощены, чтобы здесь правил убийца Фараон. Ему было понятно и другое: сейчас надо вести себя тише воды, ниже травы, нельзя ни показываться вратам, ни даже дышать, но это было свыше его сил. Когда же он вдруг увидел, что египетский посол отдает шестерым воинам какой-то приказ, он не выдержал. Нечего прятаться, надо действовать! Даже если это сущее безумство.

Он издал протяжный громкий свист. На какой-то момент вокруг все замерли. Затем египтянин резко обернулся, полы его плаща взметнулись, капюшон на миг соскочил, и Серафин успел заметить на его лице следы беспощадной кошачьей атаки. Лоб и щеки лазутчика пестрели не то чтобы кровавыми царапинами, а рваными бороздами, от которых навсегда останутся безобразные шрамы. И этот человек знал, кому он обязан своим уродством. А теперь он узнал и тот посвист, после которого недавно все кошки Венеции набросились на него. Посол понял, что снова раздался сигнал Серафина.

Он что-то крикнул на непонятном языке и указал на алтарь Святой Девы, словно увидев мальчишку за каменной стенкой. Серафин не ожидал, что воины-мумии так быстро сорвутся с места, размахивая своими ятаганами. Один из них остался возле посла. Египтянин снова накинул на голову капюшон, взглянув в сторону Серафина с такой лютой ненавистью, словно обещал ему в отместку зверские пытки и мучительную смерть.

Мумии быстро приближались. Серафин выскочил из укрытия, как только по его зову появились первые кошки.

Тридцать, сорок, пятьдесят котов и кошек всех мастей выскочили из закоулков, чердаков и канализационных протоков. С каждой секундой их становилось все больше, и вот уже вся площадь кишела кошками.

Посол с проклятиями отскочил назад на мостик и громко приказал одному из воинов вернуться, чтобы защитить его от кошачьего нашествия. Остальные четверо воинов шли вперед, не обращая никакого внимания на маленьких злых тварей, облепивших их со всех сторон. Кошки рвали когтями желтую, как пертамент, кожу, впивались зубами в одежду и снаряжение, кусали мумий за пальцы и раздирали в клочья сухие щеки и руки.

Но ничто не могло задержать воинов-мумий, каждый из которых, увешанный кошками, как рождественская елка игрушками, продолжал невозмутимо идти вперед, пробиваясь сквозь острозубый и мохнатый шквал, налетевший на врагов. Острые ятаганы методично, со свистом косили кошек на лету и рубили на земле. Жуткий визг и дикое мяуканье эхом отдавались от стен домов. Кошачье племя поняло, наконец, как надо действовать: кошки цеплялись теперь за рукава и повисали на руках мумий, мешая им махать ятаганами.

Серафин при виде этой картины оцепенел от ужаса. Он вдруг понял, что кошки жертвуют жизнью ради его спасения. Грозившая опасность была велика, но такую жертву он принять не мог. Кошки были друзьями и союзниками воров, а не их бессловесными рабами. Всего лишь секунду поколебавшись, он снова засвистел. Тотчас кошачье воинство отпрянуло назад, — не сразу повиновались лишь те, кто намертво вцепился в мумий. Но вскоре и они соскочили наземь и бросились врассыпную.

Прерывистый свист Серафииа был сигналом к отступлению и исчезновению кошек. Однако они не ушли далеко.

Масса кошек осталась на площади, их блестевшие во тьме глаза неотступно следовали за мумиями.

Серафин тем временем успел перебежать на другую сторону площади. Оглянувшись, он увидел на подоконниках и балконах домов множество других подоспевших на помощь и готовых спрыгнуть вниз кошек. Однако воины-мумии торопливо бежали за ним.

Кошки ждали, что он снова подаст сигнал к атаке, но он не мог решиться. За четырьмя шагавшими мумиями путь был усеян мертвыми или умиравшими животными. Сердце Серафииа разрывалось на части, и чувство жалости пересилило страх за свою жизнь.

Еще десяток-другой шагов — и воины его настигнут. Мумии приближались молча и напористо. Позади на мосту стоял египтянин, скрестив руки на груди, а рядом — его телохранители.

— Эй! — вдруг раздался пронзительный крик из тьмы за спиной Серафина. — Убери кошек отсюда! Быстро!

Серафин, обернувшись, увидел между двумя домами пылающий факел, но не было времени разглядеть, кто его держит. Он снова свистнул и со всех ног помчался к факелу.

В этот раз кошки послушались. В мгновение ока они очутились на крышах домов, на водостоках и лестницах, на балконах и балюстрадах.

— Эй, давай сюда! — послышался — теперь слева — чей-то голос.

Серафин рванулся было влево, но вдруг остановился. Воины-мумии, прибавив ходу, его догоняли. Кинув взгляд через плечо, он увидел, что с обеих сторон из переулков по площади прямо на мумий катятся какие-то шары, оставляя за собой пылающий след. Раздался сильный взрыв, и пламя объяло всех четырех мумий. Огонь лизал их сухие тела, быстро перебираясь с ног на руки, обугливая одежду под стальными доспехами. Один из воинов упал на колени, но другие еще бежали вперед. Двое из них судорожно взмахивали ятаганами, стараясь сбить с себя пламя. Третий, устремившись к Серафину, поднял меч, готовый нанести смертельный удар.

У Серафина не было оружия, если не считать ножа за поясом, но теперь ножом ничего не сделать. Он стоял как вкопанный. Мастер-вор, гордость своей гильдии, хотя и самый младший из мастеров, он не мот трусливо бежать, когда кто-то другой рискует жизнью ради него. Нет, на этот раз это были не кошки, а какие-то таинственные спасители, которые вовремя пришли на помощь со своим огненным оружием.

На площадь выскочили из тьмы переулка три человека. Двое бросили свои факелы на мостовую, а третий с саблей наголо кинулся на одного из горящих воинов. Внезапно Серафину показалось, что ему знакомо лицо спасителя, нет, — знакомы лица всех троих, но раздумывать было некогда. Последний воин-мумия, пылающий двухметровый столб или сам дьявол, подскочил к нему и с размаху опустил на него тяжелый острый ятаган. Серафин увернулся от удара, отпрыгнув в сторону. От меча-то он может спастись, но если это охваченное огнем чудовище набросится на него, ему наверняка не сдобровать.

Но тут к Серафину вдруг метнулся человек с поднятой саблей и разом снес мумии череп с плеч. Удар был так точен и ловок, что его мог сделать или опытный мастер, или прирожденный саблист. Двое других тоже вытащили сабли из ножен и бросились на горящих мумий, но, правда, орудовали далеко не с таким мастерством, как их вожак. Однако огонь делал свое дело и быстро превращал в прах и пепел бессмертных воинов, которым уже никогда не встать из-под земли. Мумия, напавшая на Серафина, еще дергалась и судорожно взмахивала мечом, но обугливалась на глазах и наконец рухнула наземь. Серафин вовремя отпрянул назад: огонь, пожиравший мумию, ярко вспыхнул в последний раз, как пучок соломы, и погас.

— Обернись! — крикнул ему кто-то.

Серафин быстро оглянулся. По площади к ним бежали оба телохранителя египетского посла, а за ними — сам посол. Они атаковали нежданных спасителей. У Серафина глаза слезились от дыма, стлавшегося над догоравшими кострами. Он все еще не мог разглядеть тех, кто помогал ему спастись. Когда он мельком увидел их лица, ему показалось… Нет, такого не могло быть.

Он перепрыгнул через ближайшее маленькое пепелище, затем через вторую кучку пепла и поднял с земли серповидный ятаган. Кто-то из воинов-мумий бросил оружие, прежде чем погибнуть в огне. Рукоятка была горячей, но не обжигала, и можно было за нее ухватиться. Однако меч оказался таким тяжелым, что оттягивал руку, клинок будто сам собою клонился к земле. Но нельзя же стоять и смотреть, как кто-то сражается за тебя. Серафин сжал рукоятку обеими руками, поднял меч и ринулся в бой.

Вожак маленького отряда спасителей, проворно отскакивая то назад, то в сторону, умело увиливал от ударов подоспевшего воина-мумии и сам старался нанести смертельный удар. Наконец его сабля, со свистом вспоров воздух, попала в цель: голова мумии раскололась пополам, подняв облачко пыли, но не пролив ни капли крови. Обезглавленное тело рухнуло на землю. Серафин вдруг сообразил, что именно так проще всего одолеть мумию: волшебство египтян воздействовало на тело через мозг, а без головы живая мумия снова превращалась в обыкновенный труп.

Тут он увидел того, кто спас его от смерти, и не поверил своим глазам. Он ожидал встретить любого, но только не его.

В это время двое других нежданных спасителей тоже старались добраться, махая саблями, до шеи последней мумии. Серафин подскочил и нанес своим тяжелым ятаганом решающий удар. Вожак же бросился на египетского посла, который безуспешно отстреливался и отступил к мосту, где преследователь и прикончил его двумя ударами сабли.

Пришел конец и самой последней мумии. Серафин, тяжело дыша, оглядел площадь. Возле догорающих вражеских останков валялось множество погибших кошек. И он поклялся впредь больше никогда и ни за что на свете не звать на помощь кошачий народ, решив когда-нибудь искупить свою вину перед этими маленькими храбрыми животными.

Один из тех, кто сражался с ним рядом, положил ему руку на плечо и сказал:

— Я много слыхал про дружбу воров с кошачьим миром. Не горюй, ведь это они сами решили тебе пособить.

Серафин обернулся и посмотрел Тициану в лицо. Бывший ученик мастера Арчимбольдо криво усмехнулся и, нагнувшись, обтер свою покрытую серой пылью саблю об одежду обезглавленной мумии. Тут подошел и Боро, второй боец, и сделал то же самое.

— Спасибо вам, — сказал Серафин и подумал, что надо бы поблагодарить их не так сухо, но он был просто обескуражен тем, что именно они пришли ему на помощь. В глубине души он никогда ничего не имел ни против Боро, ни против Тициана, — они в общем неплохие ребята, как, по крайней мере, считала Мерле. Их главная беда была в том, что они уж слишком крепко дружили с Дарио. Этот самый Дарио был старшим подмастерьем Арчимбольдо и заклятым врагом Серафина еще с того давнего времени, когда Серафин ушел из гильдии воров. Мальчишки смертельно ненавидели друг друга. Однажды в мастерской Арчимбольдо в пылу драки Дарио набросился с ножом на Серафина.

И вот теперь этот Дарио, который был ему так ненавистен и которого Серафин считал коварным, лживым и трусливым парнем, именно этот Дарио шел по площади к нему, небрежно засовывая в ножны саблю, только что спасшую ему, Серафиму, жизнь.

Дарио встал перед Серафином, смерил его взглядом и усмехнулся. Вовсе не дружелюбно, а скорее высокомерно и даже неприязненно. Совсем как прежде.

— Ну что? Мы вроде бы вовремя подоспели?

Тициан и Боро обменялись взглядом, но промолчали.

— Большое спасибо, — ответил Серафин, не находя подходящих слов.

Отрицать тот факт, что он страшно нуждался в помощи, было бы глупо и неправильно, а ответить нахально и вызывающе, — так, как ответил бы сам Дарио на его месте, — ему не хотелось. Чтобы не уподобляться своему давнему противнику, Серафин сказал со своей обычной приветливой улыбкой:

— А ты здорово с саблей управляешься. Я бы не подумал.

— Мало ли кто чего думает. Можно и ошибиться.

— Бывает и такое.

Боро с Тицианом подбирали свои еще тлеющие факелы и тушили, поколачивая ими о стены домов. Только теперь Серафин заметил у них пузатые бутылки, подвешенные к поясу. В бутылках была, наверное, зажигательная смесь; потому-то и огонь так внезапно и сильно разгорался. Он вспомнил, что два дня назад ученики Арчимбольдо ушли из мастерской волшебных зеркал, чтобы присоединиться к отрядам сопротивления и воевать против Египетской Империи. Но его удивило то, как скоро и ловко ребята научились бросать зажигательные бутылки. Впрочем, возможно, они это и раньше умели. Он о них почти ничего не знал.

— Я думал, что ты сумеешь от них удрать, — сказал Дарио, — воры ведь никудышные вояки…

— Но не трусы. — Серафин решился спросить: — А что вам-то от меня надо? Ведь вы не просто так меня разыскивали.

— Да, мы тебя искали, — сказал Боро. Дарио угрюмо кивнул и отвернулся. Самолюбивому парню не хотелось в этом признаться. — Тебя кое-кто хочет видеть.

— Вот как? — У Серафина глаза на лоб вылезли.

— Мы теперь больше не зеркальщики, — Дарио решил сам продолжить разговор.

— Да, я об этом слыхал.

— Мы примкнули к восставшим, к защитникам города.

— Звучит здорово.

— Ты не смейся…

— Да нет же, вы отлично поработали. Уложили шестерых из этих… гадов.

— И посла египетского тоже, — добавил Дарио.

— И посла, — повторил Серафин. — Мне одному с ними бы не справиться. Выходит, я не гожусь в защитники, да?

Все знали, что если Серафин и не так виртуозно владеет холодным оружием, как Дарио, зато бывший мастер-вор имеет массу других талантов.

— Наш главный командир хочет с тобой поговорить, — сказал Дарио.

— А я-то думал, командир — это ты.

Глаза Дарио потемнели от ярости и стали похожи на черные глазницы мумий.

— Никто тебя не заставляет записываться в мои друзья. Ты должен только подчиняться. Думаю, этого-то мы от тебя можем требовать.

— Да, — сказал Серафин. — Признаю. Согласен.

— Ладно, тогда пойдешь с нами.

— Куда?

Трое ребят переглянулись, и Дарио понизил голос:

— В свободный анклав, — буркнул он.

 

3

Мерле еще издалека заметила статуи, такие большие, каких она никогда в жизни не видела. Ужасно большие.

Десять каменных изваяний — каждое, если прикинуть на глаз, метров сто или сто двадцать высотой, а может быть, и выше, стояли по краям гигантской дыры в земле. Это действительно была настоящая дырища. Не кратер и не впадина, а дыра, у которой нет дна. По крайней мере, такое создавалось впечатление по мере приближения к ней. Будто какой-то космический исполин одним ударом проломил земную кору, как яичную скорлупу. Эта бездонная пропасть была не круглой, а продолговатой и по размеру, казалось, превосходила самый крупный остров Венеции.

Когда Фермитракс подлетел ближе, они увидели, что пропасть затянута пеленой густых испарений, которые не давали ничего разглядеть — ни вглубь, ни вдаль. Мерле видела теперь только ближний край пропасти под собой, словно лев принес ее на край земли, а горизонт терялся в тумане. Ее охватило чувство страшного одиночества и незащищенности, хотя с ней были и Королева Флюирия, и Фермитракс.

Еще далеко отсюда ее стал беспокоить странный запах — не тошнотворный запах серы, как было при появлении посланца Ада на площади Сан-Марко, а сладковатый, но тоже мерзкий, будто что-то гнило и разлагалось в глубинах земли. «Не иначе как там что-то испортилось, — с досадой подумала Мерле. — Или попросту Земля загнивает изнутри, как на дереве яблоко, подточенное червями. И черви эти — египтяне. Или, — поправила она себя, — гниют все те, кто влез в эту страшную всемирную войну».

Нет, сама-то она не по своей воле оказалась чуть ли не в центре военных действий. И миллиарды других людей тоже не хотят воевать. В эту минуту Мерле впервые осознала и поняла, какую ответственность она на себя взвалила: ведь ей надо найти союзников в борьбе против египтян, ей приходится спасать целый мир.

— Да, от нашествия египтян.

«Вот и Королева объявилась. Она тоже замешана в этой войне. Небось не лучше других…»

— Не говори глупостей, — сказала Королева.

— Но ведь это правда.

— Нет, не правда. Никто не хочет воевать и проливать кровь. Но египтяне не желают никого признавать и не помышляют о переговорах. Иного выхода нет. Да, у яблока, гниющего на дереве, выбора нет, но мы можем найти решение. Мы должны попытаться себя защитить.

— Но тогда война никогда не кончится. Опять будут гибнуть люди.

— Да, — грустно сказала Королева. — Будут гибнуть и умирать.

Мерле подняла голову над гривой Фермитракса и посмотрела вперед. Справа и слева от нее мерно поднимались и опускались два обсидиановых крыла. Легкое шуршание то становилось тише, то усиливалось и успокаивало, почти убаюкивало. Мерле уже не прислушивалась с тревогой к шелесту крыльев, ставшему для нее чем-то своим и родным, как само биение сердца каменного льва. Она будто срослась с этим обсидиановым гигантом, сжилась с ним так же, как с Королевой. Ей казалось вполне естественным, что они трое, когда-то существовавшие по отдельности, стали единым целым. Вроде египтян, которых на земле миллионы, но которые мыслят все как один; действуют и поступают все как один — как Фараон.

«Да, — услышала она насмешливый голос в самой себе, но это был не голос Королевы Флюирии, — да, а потом явится прекрасный принц на белом коне и унесет тебя в свой замок из белых роз, и вы тоже станете единым целым…»

Рычание Фермитракса вернуло Мерле к действительности:

— Какие они… огромные!

Мерле поняла, что он имеет в виду. Чем ближе они подлетали к статуям, тем больше они казались, будто на глазах росли и поднимались все выше и выше. Вот-вот пробьют головами облака, раскроют рты и начнут заглатывать звезды на небе.

— Это — стражи. Их изваяли египтяне, — сказала Королева голосом Мерле, чтобы ее и Фермитракс услышал. — Здесь когда-то сошлись в бою войска египтян и армии Царева Государства. Оглядитесь — вокруг пустынная, голая, безлюдная местность. Исчезли даже птицы и насекомые. Можно подумать, что истерзанная Земля взбунтовалась против смертоубийственного сражения, собрала последние силы и поглотила всех и вся, что на ней находилось.

— Да. Стоит посмотреть на эту бездну, так и кажется, что тут земная кора провалилась, — сказал Фермитракс. — Просто рухнула куда-то вниз сама собой. Такого не бывает при землетрясении.

— Подобное случалось лишь дважды в истории. Года два тому назад при страшном обвале исчез в Земле Маракеш — там, похоже, орудовали те же силы, что и здесь. А еще раньше колоссальную рану Земле нанесло падение на нее Люцифера, Утренней Звезды.

— Утренней Звезды? — переспросил Фермитракс.

— Каменный лев тоже должен об этом узнать, — продолжала Королева. — По легенде, передаваемый людьми из поколения в поколение, на Землю однажды с небес пал огненный луч Света. Много было домыслов о его природе, но большинство сошлось на том, что это был сам ангел Люцифер, который восстал против Творца Вселенной и был им изгнан из Рая. Сверкающий Люцифер камнем упал с неба, пробил в Земле дыру и провалился в Ад. Там он сумел сделаться властелином и стал могущественным врагом своего Творца. Именно так падший ангел сделался дьяволом, если верить древнему преданию.

— Где то место на Земле, куда упал Люцифер? — спросил Фермитракс.

— Никто не знает. Наверное, где-нибудь на дне морском, куда никто никогда не заглядывал, кроме, может быть, обитателей Океанских цивилизаций…

Мерле почувствовала, что ее язык снова ей подчиняется и она способна опять говорить сама от себя.

— Знаешь, мне надоело работать языком за тебя.

— Прости.

— Не извиняйся. Ты все равно не перестанешь за меня разговаривать.

— Я должна пользоваться твоим языком. Мы же не можем оставлять Фермитракса в неведении.

— Ты бы хоть иногда спрашивала разрешения. Тебе так не кажется?

— Я постараюсь.

— А сама ты веришь в историю Люцифера, Утренней Звезды?

— Такова легенда. Миф. Никто не знает, сколь велика в нем доля правды.

— Значит, ты тоже не видела это место в море?

— Нет.

— Но ты же все знаешь про Океанские цивилизации.

— Да, но я не знаю никого, кто бы своими глазами видел это место. И никого, кто бы с уверенностью мог сказать, что оно вообще существует.

Мерле поняла, что от Королевы больше ничего не узнать. Да и какое ей самой сейчас дело до Океанских цивилизаций? Теперь надо решать задачу поважнее, да и всяких сюрпризов можно ждать с минуты на минуту.

Они перелетели через передний край пропасти рядом с одной из гигантских фигур, массивной, как собор на площади Сан-Марко. Изваяние представляло собой фигуру мужчины с голым торсом и босыми нотами. Только бедра, по обычаю древних египтян, были прикрыты повязкой. Голова — безволосая, гладкая, как полированный шар. Руки статуи, согнутые в локтях и сцепленные пальцами на уровне груди, образовывали своего рода треугольник.

У Мерле вдруг возникло желание точно так же сложить руки, но тогда пришлось бы оторваться от гривы Фермитракса.

— Попроси его облететь еще две статуи, — сказала Королева Флюирия.

Мерле передала ее просьбу обсидиановому льву. Фермитракс развернулся и полетел к востоку, где на расстоянии нескольких сотен метров возвышался соседний колосс. Каждая из монументальных фигур стояла спиной к пропасти, устремив вдаль пустые темные глазницы.

— Их египтяне смастерили? — спросила Мерле.

- Да. После того как поле битвы провалилось сквозь землю, оставшиеся в живых воины Царева Государства обратились в бегство. Они отступили за тысячи миль к северо-востоку и возвели там новую границу, которую и обороняют до нынешних времен. Египтяне же продолжили свое победное шествие и окружили их территорию со всех сторон, а египетские жрецы воздвигли эти статуи, чтобы охранять вход внутрь Земли.

— Хочется думать, что они стоят тут только для красоты.

Королева рассмеялась.

— Я тоже не жду, что статуи вдруг оживут, когда мы будем лететь мимо них. Ты ведь этого боишься?

- Да, немного побаиваюсь.

— Впрочем, сама я здесь тоже никогда не бывала, хотя…

Мерле прервала ее кашлем.

— Что с тобой?

— Не пугай и закрой рот, пожалуйста.

— Если бы у меня был свой, я бы не пользовалась твоим.

— Ну и не говори о том, чего не видела. Подумаешь, всезнайка. Разве можно знать все на свете?

— Нельзя.

— Вот и я так думаю.

— А что такое «всезнайка»?

Мерле шумно вздохнула и обратилась ко льву:

— Фермитракс, она всегда была такой?

— Какой такой? — спросил обсидиановый лев, а Мерле показалось, что он усмехнулся, хотя со спины его морда ей была не видна.

— Такой, всё знающей наперед?

— Наперед? Хм, да… Думаю, так можно о ней сказать.

Королева снова рассмеялась внутри Мерле, но промолчала. Мерле даже удивилась, что последнее слово осталось не за Королевой.

Вторая фигура почти не отличалась от первой. Разве что пальцы рук у нее были переплетены по-другому. У третьей одна ладонь лежала на другой, а в остальном все колоссы были похожи между собой, как три капли воды.

— Хотите на них поглядеть? — спросил Фермитракс.

— Да, — сказала Королева, и Мерле подала знак льву сделать еще один круг.

Фермитракс облетел третью статую, которая тоже не шевельнулась.

— Ты в самом деле ждала, что они вдруг оживут, протянут руки и схватят нас в воздухе?

Мерле пожала плечами.

— Я сама уже не знаю, чего ждать и чего не ждать. Я бы никогда не подумала, что смогу освободить Фермитракса из темницы. Или что полечу на нем над землей неизвестно куда. Не говоря уже обо всем том, что случилось за последние дни.

Она отважилась взглянуть вниз, в пропасть, но увидела лишь оставшуюся позади скалистую кромку и расстилавшийся под нотами туман, который кое-где окрашивался в красноватый цвет. Трудно было сказать, солнце ли, стоявшее высоко, озаряло туманную пелену, или изнутри шел какой-то жар.

— Вы думаете, что там и вправду Ад находится? Тот самый, какой в Библии описывается или на картинках в церковном алтаре изображается? — Мерле сама удивилась своему насмешливому тону. И своему любопытству — тоже. Не она ли только что заявила, что после всех пережитых волнений и злоключений ее уже ничто не может удивить?

Фермитракс ничего не сказал. Наверное, подбирал подходящие слова или не знал, что ответить. Но Королева ответила вопросом на вопрос:

— А ты сама как полагаешь?

— Не знаю.

Мерле скользнула взглядом по безучастному лицу следующей встретившейся им статуи и спросила себя, почему ваятель вылепил этих больших болванов такими бесчувственными, если там, внизу, могут происходить самые ужасные вещи, и сказала:

— Во всяком случае, профессор Барбридж ничего не говорит о кострах, на которых грешников поджаривают. О котлах с кипящим дегтем и о камерах пыток он тоже не упоминает. Все-таки ему, наверное, можно верить. Кроме того… — она запнулась.

— Что?

После некоторого колебания Мерле продолжала:

— Кроме того, хочу сказать, что и такой Рай, какой описан в Библии, тоже не имеет никакого смысла. Зачем подвергать человека вечным, бессрочным пыткам? Это же очень… Очень глупо. Надо наказывать преступника или грешника, чтобы навсегда отбить у него охоту причинять другим людям зло. Но ведь когда на небо попадают праведники, они там вообще не могут согрешить, а грешники не могут искупить свой грех и сделать добро, потому что они на веки вечные посажены в Ад… Я не понимаю, какой смысл все это так устраивать?

Королева ничего не ответила, но Мерле показалось, что она втайне с ней согласна и одобряет ее умозаключения. Мерле, приободрившись, продолжала:

— Если Господь Бог действительно такой добрый, как в Библии сказано, почему же он способен приговаривать стольких людей к вечному наказанию? Как такое может сочетаться — доброта и жестокость?

К ее удивлению, ей ответил Фермитракс:

— Ты права. Зачем виновного так жестоко карать, если никакое возмездие его уже не исправит и не вернет на Землю!

— Вот именно. Выходит, все это — зряшный труд.

- Можно, конечно, Чистилище называть Адом, — сказала Королева, — но я не думаю, что оно таково, как его изображают ваши священники. Оно не при Боге и не при Дьяволе.

— He понимаю.

— Мы должны сами все узнать. Или выживем, или погибнем. Другого нам не дано.

— А ты разве не бессмертна?

— Нет, — сказала Королева. — Я жива, пока жива ты, Мерле. Хочу я этого или нет.

Мерле стало не по себе от таких слов, но в то же время ей было почти приятно их слышать. Однако незримый груз ответственности, давивший ей на плечи, стал чуточку тяжеже.

— Вы что там замышляете? — мотнул головой Фермитракс. — Хотите нырнуть под землю?

— Для этого мы сюда и прибыли.

Мерле согласно кивнула.

— Надо рискнуть.

Сжимая коленями бока льва, она почувствовала, как глубоко он вздохнул и напрягся. Затем резко накренился влево, описал дугу, отлетев от края огромной бездны, и ринулся в глубь нее.

Отвратительный сладковатый запах усиливался. Но кроме оставшихся позади отвесных скал и расстилавшегося под ними густого тумана, ничего не было видно. Однако огненные всполохи, пробивавшие снизу серую пелену, становились все ярче, будто где-то в глубине закипала лава, которая вот-вот превратит дымку в клубы раскаленного пара.

Фермитракса тоже охватило беспокойство, и он спросил:

— Что там внизу такое? Под туманом?

— Сейчас объясню, — сказала Королева Флюирия.

На что Мерле заметила немного иронично, даже самоуверенно:

— Ну-ка, попробуй.

Но не успела она опомниться, как Королева уже говорила ее ртом, ее языком и губами:

— Вы видите всего-навсего игру света в тумане, и не более того. Это происходит потому, что здесь сталкиваются очень разные воздушные потоки. Наверное, вам обоим придется приспособиться к другому воздуху, ибо внизу дышится совсем иначе.

— Что такое воздушные потоки? — спросил лев.

— Доверься мне и не задавай лишних вопросов, — пробормотала Королева и снова углубилась в себя.

— Вот так она и мне отвечает, — сказала Мерле на ухо льву.

— Как ты такое терпишь?

У Мерле с языка едва не сорвался дерзкий ответ, но она решила не возражать. В глубине души, — как она признавалась себе с неохотой, — ее даже радовало то, что Королева нашла в ней убежище. Иногда приятно иметь поблизости кого-нибудь, кто все знает, все понимает и почти на все находит ответ.

Хотя порой чужое присутствие утомляет.

Фермитракс начал снижаться. Он не пошел штопором вниз, а стал планировать по широкой спирали. При этом он так резко накренился, что у Мерле на первом же повороте закружилась голова и засосало под ложечкой. Нет, ей, наверное, никогда не привыкнуть к таким воздушным фортелям.

Обсидиановый лев описывал в воздухе круги ближе к южной стене пропасти. Каменные уступы стены были темными и острыми. В какой-то момент Мерле почудилось, будто она различает там нечто вроде узкой расщелины, спускающейся сверху наподобие не то лесенки, не то прорубленной в камнях тропки. Но при заходе Фермитракса на следующий круг она потеряла из виду этот едва заметный спуск. Впрочем, ей было не до обзора местности, ибо надо было крепко держаться за гриву льва и стараться не отрывать глаз от его затылка, чтобы побороть головокружение и тошноту.

Дымчатая пелена уже была под ними на расстоянии какого-нибудь десятка метров и казалась гладкой, как замерзшее озеро. Но под поверхностью ощущалось непрестанное шевеление, будто внутри переливалась и крутилась какая-то студенистая масса или, может быть, плотные облачка тумана. Багровый отсвет в одних местах был ярче, в других — тускже. Очень скоро им предстояло встретиться лицом к лицу с тем, что ждало их там, в глубине.

Если высоко в небе было очень холодно, то чем ниже они спускались, тем тепже становилось. Нет, не жарко и не душно, как бывает во влажном воздухе, а просто тепло и приятно. Мерле, однако, была слишком взволнована, чтобы радоваться приятным ощущениям. Даже там, на высоте, когда несколько минут назад лев кружил над статуями, а холодный ветер продувал ее насквозь, она почти не замечала стужи. Ее одолевало множество других мыслей и чувств: настороженность, беспокойство, всякие предположения и ожидания и немалая растерянность.

И вот лев с Мерле пробил толстый слой тумана.

Для этого Фермитраксу понадобилось меньше минуты, и они оказались в клубах дыма и пара, извергавшихся откуда-то снизу. Мерле при спуске инстинктивно задержала дыхание и хотела вздохнуть теперь всей грудью, но не тут-то было. Ее охватил ужас: не получается! Она не может дышать! Горло перехватило, дыхание прекратилось, да еще парализует страх, обыкновенный невольный страх.

Нет, воздух там был, и она тут же вдохнула его с облегчением, но это был какой-то другой воздух — то ли более легкий, то ли более тяжелый. Впрочем, какая разница. Мерле быстро пришла в себя и заметила, что Фермитракс тоже переполошился и даже испугался, что они задохнутся и что вообще напрасно они сюда спустились. Но вот взмахи его крыльев опять стали спокойнее, шире, равномернее, и лев продолжил спуск по более узкой спирали.

Мерле вытянула шею и немного подалась вперед. Совсем чуть-чуть, потому что знала, что заглянет в пропасть, в бездонную пропасть, но действительность вовсе не соответствовала ее предположениям и ожиданиям.

Если одно лишь представление о глубине — бесконечной, устрашающей и немыслимой глубине — заставляет содрогнуться, то бездну, уходящую куда-то в глубь Земли, и представить себе невозможно. Дымка теперь полностью рассеялась и уступила место такой прозрачной ясности, что Мерле поначалу не поверила своим глазам и подумала, что все это ей только кажется. Похожее чувство она испытала, когда плыла с русалками по каналам Венеции и через свой стеклянный водолазный шлем вдруг увидела чудеса подводного мира. Она увидела даже то, чего не могут видеть глаза человека, ведь им не дано разглядеть в зеленой мгле моря его красоты, сокровища и чудовищ.

Здесь, внизу, при погружении в бездну с ней происходило нечто подобное. Это место не было предназначено для людей, и Мерле поражало то, что она, тем не менее, может его обозревать и воспринимать всеми своими органами чувств, хотя и не понимала, как это происходит и где она находится.

Каменный бок бездны, ближе к которому они неслись вниз, был теперь отчетливо виден, и Мерле различала на отвесной стене каждую впадину и каждое углубление. Противоположная сторона тоже различалась яснее, хотя расстояние до нее не сократилось. Все вокруг было залито багряно-золотым цветом, исходившим, оказывается, из самой каменной стены, вернее — из покрывавшей ее тончайшей вуали раскаленных нитей, которые в одних местах сливались в яркие пятна, в других еле-еле светились.

— Очень красиво, — сказала Королева, но Мерле сочла такое определение совсем неуместным: пустые, ничего не значащие слова, которые никоим образом не отражают чудесного зрелища.

Вдруг ее как обухом по голове ударило: да ведь это же часть всамделишного, настоящего Ада! Это то, чего, кроме профессора Барбриджа и еще нескольких избранных, не видел еще ни один человек на свете.

Внезапно Мерле заметила брезентовые палатки.

— Видишь? — прорычал Фермитракс.

— Да, — прошептала она, — вижу.

Немного ниже под ними и метров на восемьдесят в сторону они заметили большой выступ скалы, похожий на приплюснутый нос великана. На плато размером двадцать на двадцать шагов стояли три походные палатки. Одна была разломана, хотя стойки еще торчали, словно ветки засохшего дерева. Брезентовые стенки были разодраны в клочья. Будто острым ножом. Нет, скорее клыками.

Две другие палатки вроде бы уцелели. У входа в одну из них был поднят полог. Фермитракс подлетел к лагерю, и Мерле увидела, что здесь, на плоском пятачке, не было ни души.

— Что будем делать? — спросила она.

— Тебе хочется узнать, кто там обитал?

— А тебе — нет?

— Не каждому знания на пользу, а мне они и вовсе не нужны.

«Хвастунья», — подумала Мерле и сказала:

— Значит, тебя не интересует, что стало с этими людьми?

— Если тебе интересно, давай посмотрим.

Фермитракс сделал несколько кругов над скалой, с опаской и осторожностью облетая разрушенный палаточный лагерь. За палатками было расчищено место для костра, от которого остались обугленные головешки, и рядом валялся котелок; у каменной стены стояло несколько ящиков, и к ним были прислонены три ружья, будто их владельцы должны вот-вот вернуться. Наверное, людям просто не хватило времени для защиты. У Мерле по спине пробежал холодок.

Не заприметив никакой опасности, обсидиановый лев резко снизился и приземлился на скале в нескольких шагах от остатков палатки. Оглядевшись, Мерле поняла, что тропка, которую она только что видела выше в каменной стене, вела на этот пятачок, а отсюда спускалась ниже, в бездну.

Мерле соскочила со спины Фермитракса, но одеревеневшие ноги подогнулись и она грохнулась задом наземь. Ей было уже не привыкать к таким посадкам, но прежде она быстрее вставала на ноги, а в этот раз, наверное, сказалась перемена воздушных атмосфер и усталость, накопившаяся за последние дни. К тому же со времени их ночевки в горах прошло уже часов шесть или семь, не меньше. Наверное, подумалось ей, так много времени было потеряно при поисках входа в этот иной мир или при блуждании в тумане, а может быть, еще раньше, когда они летали вокруг каменных стражей. Неужели они действительно так долго снижались в этой мглистой пелене? А казалось, всего несколько секунд.

— Какая чушь! — сказала она про себя.

«Чушь», — повторила Королева Флюирия в ее голове. Но зародившееся сомнение не развеялось.

После того как Мерле размяла ноги и расправила онемевшие плечи, она с удовольствием потянулась и пошла осматривать палатки. Фермитракс предостерег ее от излишнего любопытства и стал обнюхивать ружья и разгребать лапами ящики. Даже Королева, вопреки обыкновению, просила ее проявлять осторожность.

В конечном итоге осмотр не дал никаких результатов: на пятачке не оказалось ничего интересного или полезного. В одной из сломанных палаток Мерле нашла лишь тонкий кожаный пояс, на котором, как брелок, болталась сухая куриная лапка. Сверху из отрубленной лапки торчали жилки, напоминавшие нити для кукловода. По просьбе Фермитракса Мерле потянула за жилку, и когти на лапке судорожно дернулись, как живые. От испуга Мерле чуть не выронила странную вещь.

— Гадость, — сказала она и, оставив лапку, продолжала рассматривать поясок.

— Это — талисман на счастье, — пояснила Королева.

— Да?

— Его носят жители Царева Государства. Ты ведь знаешь, что их оберегает Баба-Яга, не так ли?

Мерле кивнула, хотя и допускала, что Королева тоже, возможно, видела эти вещи в первый раз и знала о них понаслышке.

На другой стороне скального пятачка Фермитракс разбил один из ящиков передними лапами и сунул туда нос.

— А что ты еще знаешь о Бабе-Яге?

— Не очень много. Она — ведьма или что-то в этом роде.

Королева добродушно усмехнулась.

— Ведьма. Или богиня. Люди там видят в ней и то и другое. Но хорошо известно, что она так же оберегает Царево Государство, как я… — тут она запнулась, и Мерле догадалась, что Королеву мучает чувство вины, — как я оберегала Венецию.

— А ты ее знаешь? Видела Бабу-Ягу?

— Нет. Но она не такая, как я, во всяком случае, мне так думается. Скорее всего, Баба-Яга обрела в давнюю пору человеческий образ, который и стал известен людям. Она существует в образе старухи, обитающей в домике на курьих ножках, и, как живая, летает на метле по воздуху.

Мерле качнула пальцем куриный талисман на пояске.

— Значит, это — оберег?

— Вполне возможно. Христиане носят крест, охраняющий от несчастий, а те, кто верит в могущество Бабы-Яги, носит при себе талисман — куриную лапку.

— Но это значит…

— …что мы наткнулись на остатки экспедиции, снаряженной сюда Царем.

Мерле задумалась над тем, как такое могло случиться. Египетская Империя за несколько десятилетий покорила весь мир, за исключением Венеции и Царева Государства, хотя они и не поддерживали между собой никаких отношений, по крайней мере таких, о которых знал бы простой народ. Мерле посмотрела на разгромленный палаточный лагерь, и ее охватило странное чувство — не то утраты, не то сожаления о том, что смелая затея потерпела неудачу. Как там живут, в том Царевом государстве? Как они отбивают атаки Империи Фараона? И самое интересное, — каким образом их защищает Баба-Яга? На все вопросы ей могли бы здесь ответить люди, если бы… а вдруг они отправились дальше, вниз?

— Как вы думаете, они еще живы? — Мерле намеренно спросила обоих: и Королеву, и Фермитракса.

Лев подошел и неторопливо проговорил:

— Палатка, во всяком случае, разодрана не ножом. Брезент превращен в лохмотья.

— Значит — когтями? — спросила Мерле, зная ответ заранее. И похолодела от ужаса.

Фермитракс кивнул.

— На камнях остались следы.

— Они даже скалы расцарапали. Это — они? — голос Мерле прозвучал так глухо, словно у нее комок в горле застрял.

— Боюсь, что да, — сказал Фермитракс. Царапины очень глубокие.

Мерле посмотрела на лапы обсидианового льва, потом — на каменное плато. Когти льва не оставили там никаких следов. Какие же должны быть когти у этих чудовищ, которые капали на людей из Царства?

Она все поняла. Подозрение перешло в уверенность. У нее вдруг открылись глаза, как у спящего, которого внезапно разбудили.

— Это — лилимы, — сказала она решительно.

— Какие лилимы? — спросила Королева.

— Когда профессор Барбридж шестьдесят лет назад открыл Ад и впервые увидел его обитателей, он дал им это имя. Учитель в приюте нам об этом рассказывал. Барбридж назвал их «дети Лилит», в честь первой жены Адама.

Фермитракс склонил голову набок.

— Люди верят в эту легенду?

Мерле кивнула.

— Да. Это, наверное, самая древняя наша легенда. Удивляюсь, что ты ее не слыхал.

— У каждого народа и у каждого племени свои мифы и сказания о происхождении мира, — почти обиженно заметил обсидиановый лев. — Ты же не знаешь ни одной легенды львиного народа.

— Я знаю, кто такой Адам, — сказала Королева. — Но о Лилит никогда не слышала.

— Адам и Лилит были первыми людьми, сотворенными Богом.

— Я полагала, что женщину звали Евой.

— Ева появилась позже. Бог сначала сотворил Адама и Лилит, мужчину и женщину. Они были в раю совсем одни и должны были родить детей, чтобы населить мир своими потомками. И вообще они были первыми живыми существами.

Фермитракс недовольно заворчал, и Мерле вопросительно взглянула на него.

— Всегда вы, люди, вот так, — сказал он хмуро. — Всегда считаете себя самыми первыми и самыми лучшими. Но к той поре уже давным-давно существовали первые каменные львы.

— Так говорится в ваших легендах, — возразила Мерле с усмешкой.

— Вот именно, в наших.

— Тогда, значит, нам никогда не добраться до истины. Никогда в жизни и нигде на свете.

Фермитракс нехотя согласился.

— Все мифы о сотворении мира правдивы, — таинственно прошептала Королева. — Но каждый из них справедлив на свой лад.

Мерле продолжала:

— Так вот, Лилит и Адам должны были вместе сделать детей. Но как только Лилит к нему приближалась, его охватывало чувство страха и неприязни и он от нее удирал.

— Xa-xa! — загрохотал Фермитракс. — Наш первый лев все-таки не сплоховал.

— Но Адам страшился Лилит, Бог потерял терпение и выгнал Лилит из райских садов. Разозленная и разочарованная блуждала она по пустыне, пока не наткнулась на каких-то существ, совсем не похожих на Адама. Это были такие страшные невиданные твари, каких мы представить себе не можем.

— Я-то, пожалуй, смогу, — сказал лев, покосившись на следы когтей на скале.

— Лилит осталась у этих чудищ и родила детей, которые получились еще страшней и ужасней, чем их отцы. Они называются лилимы. В легендах их называют бесами или духами тьмы. Эти страшилища ночью носятся по горам и лесам и на камнях оставляют свои следы.

— Профессор Барбридж, наверное, знал эту историю, — сказала Королева.

— Да, конечно. В своих записках и в научных работах он называл обитателей Ада не иначе как лилимы.

— Ну, ладно, — проворчал Фермитракс. — Выходит, наши друзья из Царства познакомились с парой из них. Вам не кажется, что нам такое знакомство ни к чему?

— Фермитракс прав, — отозвалась Королева. — Нам лучше уйти отсюда. В воздухе, возможно, безопаснее.

В ее последних словах прозвучала странная неуверенность, которая насторожила Мерле. А верно, — кто сказал, что у лилимов нет крыльев?

— Одну минутку!

Она бросилась к ящикам, которые лев только что разворошил. Там Мерле заприметила некоторые вещи, которые для Фермитракса не представляли никакого интереса, но ей очень могли пригодиться. Например, небольшой кинжал в кожаном чехле, который она тут же сунула в карман платья, где было ее магическое зеркальце. Рядом валялись жестянки со съестным. Там были твердые как камень полоски высохшего вяленого мяса, сухари, бутылки с водой и даже несколько хлебцев. Она набила припасами рюкзак, подобранный у палаток, и взвалила себе на спину, притом успела впиться зубами в сухое мясо, безвкусное и твердое, как подошва, и даже сумела проглотить кусочек. За все прошедшие дни ей удалось съесть всего горсти три ягод и пучок каких-то кореньев. Запасы царевых первооткрывателей пришлись очень кстати.

— Поторопись! — крикнул ей Фермитракс.

— Иду, иду, — ответила Мерле, затягивая ремни рюкзака. Вдруг ей показалось, что за ней кто-то наблюдает.

Она оставила ремешки и прислушалась. По спине пробежал холодок, хотя было очень тепло. Волосы на голове шевельнулись. Сердце остановилось, но тут же стукнуло и забилось с такой силой, будто хотело выскочить из груди.

В полной растерянности Мерле оглянулась на скалы, перевела взгляд на палатки, посмотрела на тропки — верхнюю и нижнюю. Ничто не дрогнуло, никого не было видно. Один Фермитракс стоял у края скалы и нетерпеливо скреб лапой по камню.

— Что случилось? — спросила Королева.

— Ты ничего не чувствуешь?

— Тебе от страха всюду чудится опасность.

— Ну, иди же! — прорычал Фермитракс. Он тоже ничего плохого не замечал.

Мерле со всех ног бросилась к нему. Она не знала, от кого надо бежать и почему ей так страшно и жутко. Она уже подскочила к Фермитраксу, и внезапно у нее за спиной раздался хриплый вой, протяжный и надрывный.

Сначала она ничего не увидела. Совсем ничего. Только легкое движение на отвесной скале, какое-то смутное шевеление рядом с тем местом, где она завязывала рюкзак.

— Мерле!

Каменный пятачок дрогнул у нее под нотами, когда Фермитракс метнулся к ней черной молнией. Она не ожидала от него такой прыти. В мгновение ока он поднял ее крылом с земли и стряхнул с обсидиановых перьев прямо себе на спину.

«Лилимы», — прозвучало у нее в голове, и тут же она поняла, что это не ей самой подумалось, а ее предостерегла Королева.

Лев одним махом оторвался от края скалы, пролетел в мощном прыжке метров пять над бездной и лишь тогда расправил крылья, подхватившие его многотонное тело и обратившие прыжок в полет. С каждым взмахом могучих, равномерно поднимавшихся и опускавшихся крыльев они быстро отдалялись от места гибели царевых первопроходцев, где реяла смерть над покалеченными палатками.

Мерле хотела оглянуться, но Королева ее остановила резким окриком:

— Не смей!

Но она, конечно, оглянулась.

Каменная стена за пятачком ожила. Мерле с ужасом увидела, что зашевелился не склон горы, а нечто такое, что было на нем, затаилось, выжидало, высматривало все это время, а теперь вдруг вылезло наружу из невидимых щелей и дыр, как некогда выползали из земли полчища скарабеев по приказу Фараона.

Нет, никто ниоткуда не вылезал. То, что Мерле принимала за шероховатости отвесного склона, вдруг ожило и волнами покатилось к тому пятачку, где она только что была. Беспорядочные угловатые движения странных существ не походили ни на бег человека, ни на прыжки животных. Твари не ползли, подобно змеям, а скорее, карабкались, как крабы, по каменистой поверхности; несметное количество не то чешуйчатых спин, не то панцирей потоками устремлялось к маленькому плато. Несмотря на кажущуюся хаотичность их судорожных движений, они быстро и целеустремленно катились вперед, и через считанные секунды пятачок на скале был ими окружен и заполнен.

Глядя на это как море волнующееся скопище отвратных существ величиной с человека, Мерле успела заметить, что передвигались они на каких-то уродливо изогнутых конечностях и каким-то странным способом: вкривь и вкось, словно большие шустрые пауки. На каменной стене, где они, затаившись, сидели, остались многочисленные глубокие царапины и насечки от их когтей, будто там орудовал какой-то безумный каменотес.

Темная живая масса заливала плато со всех сторон, снизу и сверху, и накрыла остатки палаток и ящики. Каждая тварь была, похоже, защищена роговым панцирем, но что это было на самом деле, Мерле не успела и не смогла распознать, однако их поблескивавшие когти вселяли ужас.

Фермитракс стремительно несся вниз, в бездну, прочь от жуткого зрелища, оставшегося у них за спиной, но Мерле то и дело оглядывалась на маленький пятачок, подвергшийся нашествию лилимов и утонувший в их гуще, как изюминка в жидком тесте.

Рука Мерле невольно потянулась к карману, где она прятала свое зеркальце. В растерянности и отчаянии она сунула пальцы в его водяную поверхность, потом глублсе — в его волшебное тепло. Ей почудилось, что она слышит шепот, шелест голоса, — не этого ли призрака, который в нем сидит? — тогда она опустила в зеркальце руку по локоть и, как всегда, ощутила там чью-то руку, которая по ту сторону зеркальной поверхности дотронулась до ее пальцев и погладила их с бесконечной нежностью, как кто-то очень родной и близкий.

 

4

Анклав

Над Венецией плыли серые грузные тучи, отяжелевшие от влаги и грозившие пролиться дождем на дворцы и каналы. С севера дул пронизывающий, не по сезону холодный ветер, завывавший в переулках и тупиках, свистевший на пустых площадях и набережных всех городских островов. Ветер вздымал и кружил листовки, разбросанные повстанцами после появления здесь посланца Ада с предложением защитить Венецию от армий Империи Фараона. Листовки повстанцев призывали жителей выступить против дожей-правителей, против Фараона и всех тех, кто несет вину за смертельную опасность, нависшую над городом. В другие времена за такие призывы отправили бы в темницу или пригвоздили к позорному столбу, но теперь было не до того. Всю Венецию охватил такой страх, такое парализующее чувство безысходности и отчаяния, что даже солдаты городской гвардии не обращали внимания на подстрекателей и нарушителей спокойствия.

В тайном убежище бойцов сопротивления, в Анклаве — как называл Дарио это место, — сидел Серафин и завтракал.

Он расправлялся с едой не то чтобы не спеша, но и не слишком торопливо, понимая, что ему ничего другого не остается, как запастись терпением и ждать. Рано или поздно они за ним придут и доставят к своему предводителю, к главе Анклава. Ни Дарио и никто из ребятне называл вождя повстанцев по имени, скорее всего — из соображений безопасности. Но Серафина почему-то беспокоила и настораживала эта таинственность.

Дворец, занятый повстанцами, находился не на окраине города, а на расстоянии какой-нибудь сотни шагов от исторических зданий и памятников старины. В то же время этот дворец словно был отмечен печатью заброшенности и одиночества. Серафин чувствовал себя здесь не очень уютно, однако не находил в этом ничего необычного или сверхъестественного.

Ночью по пути сюда он со своими тремя провожатыми то и дело наталкивался на свидетельства того, что вражеское вторжение началось сразу во многих местах. По беретам каналов, как заметили мальчики, валялось множество брошенных металлических подводных аппаратов, на которых воины-мумии пробрались в лабиринт водных улиц Венеции. Самих воинов у каналов не было видно, однако не возникало сомнений, что мумии пришли и уходить не собираются. Они заполонили город и бродили в одиночку или небольшими группами по переулкам, наводя ужас на жителей. Судьба города была предрешена. То там, то здесь Серафин и его спутники слышали громкие вопли и крики, а порой за углом того или иного дома — звонкий лязг ятаганов. Когда они прибегали на место расправы, то находили одни лишь трупы, среди которых Серафин узнавал своих бывших товарищей — членов воровской гильдии.

Трудно было понять истинные намерения Фараона, столь жестоко расправлявшегося с людьми. Его военные галеры и солнечные лодки находились недалеко от берегов Лагуны, и ему ничего не стоило окружить главный остров Венеции, высадить на него своих воинов и обойтись без массовых убийств горожан.

Серафин сначала предположил, что Фараон захотел устрашить венецианцев. Но за три столетия беспрерывной осады жители и так были запуганы едва ли не до смерти. А может быть, Фараон просто тешил себя жестокостью? Начал свое вторжение с изощренных убийств, а потом обрушит на город ураган огня и металла?

Серафин не мог понять, что же в действительности происходит, и ждал, что глава Анклава все-таки ответит на возникшие вопросы.

Зал, куда его привел Тициан, находился на втором этаже дворца. Первый этаж, как и в других старинных дворцах, был нежилым. В былые времена, когда такие здания принадлежали семьям богатых торговцев, полуподвальные помещения служили складом для товаров, а в те годы, когда случались наводнения, их затапливало водой из каналов.

Теперь, после стольких лег осады, торговля почти умерла в отрезанной от мира Венеции; немногочисленные купцы, которым удалось выстоять, не могли похвастать богатством. Большинство знатных и состоятельных семей уже давно, как только началась война, перебралось на материк, не ведая, что там они станут легкой добычей воинов-мумий и жуков-скарабеев. Никто не мог знать заранее, что волшебство Королевы Флюирии надолго охранит и защитит город от врагов. По злой иронии судьбы те, у кого были деньги и кто смог отсюда бежать, стали первыми жертвами египтян.

Окна и двери в пустых полуподвалах были замурованы, заложены камнями еще тогда, когда никто не знал о воскрешении Фараона. Таким образом, повстанцам досталось здание, в целом годное для обитания. Серафин по некоторым признакам догадался, что их предводитель живет здесь уже довольно давно. Наверное, он какой-нибудь благородный или даже знатный горожанин. А может быть — торговец, из тех немногих, кто здесь остался. Едва Серафин успел сунуть в рот последний кусок, как дверь в зал, где он сидел, отворилась. Вошел Тициан и велел ему следовать за собой.

Серафин шел за бывшим подмастерьем зеркальщика по многочисленным коридорам и ходам, вверх по лестницам и вниз под арки. На всем пути им не встретилось ни одной живой души. Казалось, что людям строго-настрого запрещалось приближаться к покоям главы Анклава. В то же время Серафин ощущал, что с каждым следующим коридором и залом в атмосфере что-то едва заметно меняется; действительность начинает восприниматься как-то иначе: странно и расплывчато. Нет, тусклое освещение оставалось прежним, не менялся и запах — пахло сыростью и плесенью. Но будто бы органы чувств реагировали на все вокруг по-новому: и дышалось, и виделось, и слышалось по-иному, хотя еще было непонятно — как и почему.

Тициан подвел его к высокой двери и шепнул:

— Стой здесь. Тебя позовут.

Он повернулся, хотел уйти, но Серафин схватил его за плечо.

— Ты куда?

— К ребятам. Назад.

— Ты здесь не останешься?

— Нет.

Серафин с недоверием посмотрел на дверь, перевел взгляд на Тициана и опять взглянул на дверь.

— Слушай, а это не западня?

Он понимал, что глупо задавать такой вопрос, но не мог отделаться от подозрений и забыть о старой вражде, существовавшей между ним и Дарио. Он ждал от своего заклятого — или уже бывшего? — врага любой гадости.

— Какой в западне смысл? — спросил Тициан. — Мы могли тебя не спасать от мумий, вот и все. И дело с концом.

Серафин помолчал, потом медленно покачал головой.

— Ладно, извини. Я ваш должник.

Тициан растянул рот в улыбке.

— Да, Дарио бывает опасен. Настоящий головорез. Я знаю.

Серафин не смог не улыбнуться.

— Вы с Боро тоже это заметили?

— Знаешь, но у Дарио есть свои плюсы. Один или даже два. Иначе его бы тут не терпели.

— Плюсы у всех есть. Ясное дело.

Тициан ободряюще мотнул головой.

— Жди и не тревожься.

Он решительно повернулся и быстро, но без спешки пошел туда, откуда они только что вышли. Серафина вдруг бросило в жар от мысли, что теперь в одиночку ему не найти дорогу назад. Анклав со своими залами, коридорами и подвалами — подлинный лабиринт.

Тут правая створка двери неожиданно, словно по мановению чьей-то руки, отворилась, и Серафина обволокло что-то светлое и мягкое. Словно сотня нежных, легких, как перышки, и почти неощутимых пальцев заскользили по его лицу, защекотали воздушным прикосновением. В страхе он отпрянул назад, но оказалось, что это всего лишь трепетал тончайший шелковый полог, брошенный на него струей воздуха.

— Войди, — сказал голос.

Это был голос женщины.

Серафин повиновался и отстранил полог, едва дотронувшись до ткани: ему почудилось, что в руке у него не тонкий щелк, а прозрачная паутина, которая вот-вот порвется. Он сделал два шага вперед и снова попал в объятия этой легкой вуали, а за ней была стена, нет — ряд таких же пологов, почти невесомых и светло-желтых, цветом напоминавших песчаный берег моря. Он хотел было идти дальше, но вспомнил, что надо закрыть за собой дверь. И только потом осмелился вторгнуться в этот шелковый грот.

Он раздвигал один воздушный полог за другим и вскоре засомневался, — не сбился ли он с пути? В какой теперь стороне дверь, через которую он вошел? И далеко ли успел от нее отойти?

Но вот за невесомыми шелками обрисовались неясные контуры каких-то предметов. В то же время присущий Венеции запах гнили и сырости уступил место сильному экзотическому аромату, скорее даже букету дурманящих ароматов. Серафину припомнились запахи неведомых трав и пахучих корешков, которые он несколько лет назад воровал на складе одного заморского купца.

По ту сторону шелковых пологов лежал другой мир.

Серафин шагнул не на твердую землю, а в зыбучий песок, такой глубокий, что его ноги утонули чуть ли не по щиколотку. Вокруг колыхались все те же вуалевые шелковые пологи, палево-желтые, под цвет песчаному полу. Потолок был затянут тяжелой темно-синей материей, которая резко контрастировала со светлыми тонами окружающей обстановки — словно над пустыней нависло мрачное вечернее небо. Серафину подумалось, что такое впечатление и есть, наверное, самое правильное. Создавалась полная иллюзия пустынного пейзажа, какого ему, уроженцу Венеции, еще не приходилось видеть воочию. Здесь, правда, не было ни искусственных дюн, ни бедуинов с верблюдами, — не было ничего конкретного и реального, но в то же время создавалось впечатление, будто находишься в настоящей аравийской пустыне, в такой, какая рисовалась в мечтах Серафину, никогда не покидавшему свой город у Лагуны.

В центре этого удивительного места громоздился ворох мягких подушек, ароматами заморских трав тянуло из невиданных сосудов, над которыми вились змейки дыма. Возле подушек находился невысокий подиум из камня-песчаника, а на нем стояла массивная круглая купель — диаметром не меньше метра и высотой примерно по пояс человека, — вода в которой рябила и пошевеливалась. За купелью стояла женщина, опустив руку по локоть в воду. Серафин сначала подумал, что это она шевелит пальцами воду, но ее рука не двигалась.

Женщина подняла на него глаза и улыбнулась.

— Ты — Серафин, — сказала она, а его очень удивило, как приятно звучит его имя в устах этого создания.

Она была на редкость красива, наверное, самая красивая женщина из всех, кого он видел, а он повидал немало прекрасных дам, когда работал посыльным у мастера Умберто, который изготавливал магические ткани для благородных венецианок. Ее гладкие, черные как вороново крыло волосы были так длинны, что опускались ниже краев купели. Ее стройная фигура была плотно обернута тканью, ворсистой, как замша, и желтой, как шелковые пологи. Ее огромные карие глаза внимательно оглядывали гостя. У нее были полные пунцовые губы, но Серафин ни минуты не сомневался, что она не пользуется губной помадой. Ее лицо и левая рука, лежащая на кромке купели, были смуглы, но отнюдь не черны, как у мавров, посещавших Венецию, а казалось, загорели на солнце.

Вдруг его осенило: она — египтянка.

Он это понял и уверился в этом раньше, чем она снова заговорила или назвала себя. Восстанием против египтян руководила египтянка!

— He бойся, — сказала она, заметив, что он отступил назад. — Тебе здесь ничто не угрожает, никто не желает тебе зла.

В ее взгляде читалось сочувствие. Она вынула правую руку из воды и положила на край купели. Но ни пальцы, ни рука не были мокрыми. Ни на коже, ни на ее странной одежде не блестело ни капли воды.

— Кто вы? — пробормотал Серафин в растерянности, даже с некоторым страхом. Впрочем, ему было чего пугаться.

— Я — Лалапея, — сказала женщина. — Тебе едва ли известно, какому народу принадлежит мое имя.

— Наверное, египетскому! — Он немного осмелел и ответил даже с некоторым вызовом.

Она рассмеялась звонко и мелодично.

— Египетскому? Нет, совсем нет, мое имя считалось древним уже тогда, когда первые фараоны только взбирались на свои золотые троны. Тысячи лет назад.

С этими словами она выскользнула из-за купели так легко и проворно, что Серафин поразился — пока не увидел ее ног.

У нее было четыре ноги.

И четыре ноги, и нижняя часть тела были львиными, принадлежали львице.

Серафин был так ошарашен, что снова отпрянул назад, запутался в шелковых пологах, потерял равновесие и упал вместе с ворохом невесомых тканей.

Когда он наконец выбрался наружу, Лалапея уже стояла перед ним. Стоило ему протянуть руку, и он смог бы коснуться одной из ее лап и дотронуться до нежной желтой шерсти, покрывавшей всю ее и казавшейся ему ранее бархатистым обтягивающим платьем.

— Вы… вы…

— Во всяком случае — не русалка.

— Вы — сфинкс! — вырвалось у Серафина. — Фараонов сфинкс!

— Нет, не совсем так. Я не знаю Фараона и никогда его не видела. И глубоко сожалею, что кое-кто из моего народа ему прислуживает.

Серафин старался выпутаться из шелковых тканей, что оказалось делом нелегким. Когда он снова отступил назад, за нотами потащились сорванные пологи.

Женщина-сфинкс мягко и грациозно приблизилась к нему на своих львиных лапах.

— Серафин, успокойся. Я открылась тебе, чтобы ты знал, с кем будешь иметь дело. Хотя могла бы и не открывать себя.

— Как это… с кем?

Она снова засмеялась и была так прекрасна, что, невольно взглянув на туловище львицы, он опять подумал, что грезит.

— С кем? Вот, Серафин, смотри.

С этими словами она преобразилась у него на глазах. Ему снова почудилось, что он либо спит, либо видит мираж в пустыне. Нет, это было не наваждение, а самая настоящая реальность: в одну секунду она растворилась в воздухе и явилась вновь — но в ином обличье. И все это произошло моментально, с головокружительной быстротой. Серафин едва успел перевести дух, как увидел перед собой совсем другое существо, совершенно иной образ. Правда, лицо и верхняя часть тела остались прежние, но вместо львиных лап у нее были теперь стройные бедра и длинные смуглые ноги. Ноги настоящей женщины.

Бархатистая шерсть тоже исчезла. Бесследно.

— Позволь, пожалуйста…

Лалапея нагнулась, выхватила легкий шелковый полог из-под ног Серафина и молниеносно окутала тканью свое обнаженное тело. Желтый полог так ловко обвился вокруг нее, что никто бы не сказал, что это не платье, а просто кусок легкой материи; на ней такое одеяние выглядело как самая дорогая одежда из мастерской волшебника-ткача Умберто, у которого Серафин ранее был подмастерьем.

Он хотел было отвести взор, но не успел. И теперь перед его глазами все еще стояла ее стройная, гармоничная фигура, видение, будто навсегда запечатленное зрачками. Так бывает, когда взглянешь на солнце и потом какие-то мгновения больше ничего не видишь, кроме яркого света.

— Серафин?!

— А?.. Что?

— Теперь я лучше выгляжу?

Он скользнул взглядом по ее длинным нотам, утонувшим по щиколотку в мягком песке.

— Это ничего не меняет, — пробурчал он, с трудом ворочая языком. — Вы — сфинкс, и не имеет значения, какой образ вы принимаете.

— Верно. Но теперь ты не будешь бояться моих когтей. — И ее глаза лукаво блеснули.

Он заставил себя не реагировать на ее насмешливый тон.

— А что вы тут делаете?

— Руковожу борьбой повстанцев.

— Против кого? Против Фараона? — Он невесело усмехнулся. — С отрядом мальчишек?

Она потерла правую ногу о левую: можно было подумать, что вопрос привел ее в замешательство. Нет, ничуть не бывало.

— Разве ты, Серафин, — мальчишка? — В глазах у нее мелькнуло нечто вроде кокетства.

— Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.

— И ты знаешь, мне кажется, о чем я говорю. — Тон ее голоса стал твердым, слова — чеканными. — Пусть Дарио и другим по четырнадцать, пятнадцать или шестнадцать лет… — Она сказала то, о чем он сам догадывался: среди защитников города не было взрослых мужчин. — Но они смелы и ловки. Фараон их недооценивает. Самонадеянность Аменофиса — это, наверное, самое сильное наше оружие.

— Вы же сказали, что Фараона не видели.

— Да, в его нынешнем образе. Но я знаю, каким он был раньше, в его прежней жизни.

— Когда это было?

— Более трех тысяч лет тому назад.

— Значит, вам — три тысячи лет?

Она слегка улыбнулась.

— Какая разница — три или пять?

Серафин прикусил губу и больше ничего не спрашивал.

Лалапея продолжала:

— Именно тщеславие и самонадеянность Аменофиса заставили меня выбрать для борьбы с ним юношей вроде тебя. Или ты полагаешь, что я не нашла бы защитников взросже и сильнее тех, кто тут находится? Нет никакого смысла. Египтяне быстро изловили бы всех мужчин и вывезли бы отсюда. А вот отряды таких юнцов… Впрочем, я думаю, что Фараон сначала займется своими самыми неотложными делами. К примеру, — в какой цвет перекрасить те дворцы Венеции, где он устроит свои покои. Во всяком случае, так всегда поступал прежний Аменофис.

— Вы и вправду хотите повести Дарио и других ребят воевать с египтянами?

Она, конечно, в чем-то права, но все было далеко не гак просто.

— Я — не воин, — сказала Лалапея.

Да, подумалось ему, это видно. Но тут же он вспомнил о ее острых львиных когтях и промолчал.

— Однако, — продолжала она, — у нас нет другого выбора. Мы должны сражаться с ними. Война — единственный язык, который понимает Аменофис.

— Если хотя бы часть того, что рассказывают про Империю, правда, то Фараон может раздавить Венецию за пару минут. Что может сделать кучка ребят?

— Не стоит верить всему, что говорят о мощи египтян. Да, многое — правда, страшная и жестокая правда. Но многое — всего лишь плоды умелого распространения слухов и собственные пугающие представления. Жрецы Хоруса — великие мастера мистификаций.

— Ничего у вас не получится. Я видел воинов-мумий. Видел, как они сражаются.

Сфинкс кивнула.

— И как они погибают.

— Нам тогда повезло, вот и все.

Лалапея глубоко вздохнула.

— Никто не станет сражаться с воинами-мумиями врукопашную — так, как тебе представляется.

— А как?

— Сначала я хочу знать, можешь ли ты нам помочь.

Она приблизилась к нему еще на шаг. Ее движения были легки и грациозны, ее обаянию было невозможно противиться.

— Но почему — я?

- Почему — ты? — Она снова засмеялась, звонко и добродушно. — Мне кажется, ты недооцениваешь себя и свою славу. В тринадцать лет ты стал мастером гильдии воров, — таких юных умельцев в Венеции еще не было. Не было никого, кто мог бы так быстро и незаметно влезать в окна домов. Никого, кто мог бы незаметно проскользнуть под носом у любого стража. И никого, кто мог бы лучше решить такую задачу, которая может оказаться другим не по силам.

Ее слова не произвели на Серафина должного впечатления. Он не любил, когда ему льстили и восхваляли его таланты. К тому же сказанное не вполне отвечало действительности. Все, о чем она говорила, относилось к давним временам, к его прошлому.

— Мне было тогда тринадцать, — сказал он. — А теперь…

— Пятнадцать.

— …а теперь, — продолжал он, — я совсем не тот, о ком вы говорите. Я бросил гильдию и перестал воровать. Работаю подмастерьем у ткача, мастера Умберто. Только и всего.

— Тем не менее ты сумел выкрасть у египтян Королеву Флюирию.

Он вытаращил на нее глаза.

— Вы откуда знаете?

— Мне многое известно. — Она явно не собиралась вдаваться в подробности, но, заметив его недоверчивый взгляд, добавила: — О тебе известно и о девочке. По имени Мерле.

— Тогда скажите, где она сейчас?

Лалапея не спешила с ответом.

— Мерле… покинула Венецию.

— Да, на каменном льве, я знаю, — быстро произнес он. — Но где она теперь? Что с ней?

— Она жива и здорова, — сказала сфинкс, — вот и все, что я могу сказать.

Серафин чувствовал, что она утаивает правду, и ему страшно захотелось показать, что он ей не верит. В то же время было видно, что она все равно больше ничего ему не скажет. Да, пока не скажет. А вот если здесь еще немного побыть, может быть, удастся выудить из нее сведения о Мерле, о Королеве и еще что-нибудь…

Но тут ему стало не по себе: он понял, что уже попал на крючок и проглотил наживку. И ничего теперь не поделать, пусть будет как будет.

— Ладно, я помогу вам, — сказал он, — если вы мне что-нибудь о Мерле расскажете.

Лалапея задумчиво посмотрела на него.

— Мне было бы приятнее, если бы ты присоединился к нам без всяких условий.

Серафин энергично затряс головой.

— Нет, помогу только ради Мерле.

Глубокие темные глаза женщины-сфинкса испытующе смотрели ему в лицо — не лжет ли. Он заволновался, хотя и понимал, что говорит сущую правду. Ради Мерле он бы даже в Египет отправился, если бы надо было Фараону хвост накрутить. Даже если бы первая встречная мумия проломила бы ему череп. Пусть это всего лишь благое намерение, но тем не менее… Это тоже кое-что значит.

— Ты влюблен в Мерле? — спросила, немного помолчав, Лалапея.

— Вас моя личная жизнь не касается, — сказал Серафин и тут же спохватился, что выдал себя, но было поздно. — И вообще, это к делу не относится, — быстро добавил он.

— Тебе нечего стесняться.

Он снова хотел было выпалить что-нибудь дерзкое, но передумал и спросил:

— А вы знаете Мерле?

— Может быть.

— Хватит шутить. Это — не ответ.

— Я говорю правду. Я не уверена, знаю ли ее.

В глазах Лалапеи блеснул страх — не проговорилась ли, не сказала ли она чего-то лишнего. И она твердо проговорила:

— Я не привыкла, чтобы меня допрашивали…

Впрочем, судя по ее улыбке, она на него не рассердилась.

Серафин отвернулся и стал прохаживаться взад-вперед — два шага туда, два обратно, — словно решая, оставаться ли здесь или сбежать. Впрочем, решение-то он принял сразу. Куда ему идти? Мастерская Умберто закрыта, сам мастер давно куда-то скрылся. Со старыми приятелями из воровской гильдии Серафин навсегда порвал. Разве что вернуться назад к Арчимбольдо, Унке и Юнипе? Что-то подсказывало ему, что это, вероятно, самый правильный путь. Но может быть, ему удастся как-нибудь «Хай защитить Юиииу от Лорда Света, если он примкнет к женщине-сфинксу и к ее ватаге?

Наконец он остановился.

— Вы должны мне честно сказать, — что вы замышляете?

— Хорошо. Мы не будем развязывать войну против египтян. Это действительно было бы безумием и самоубийством. Мы пойдем войной на самого Аменофиса.

— На Фараона?

Она кивнула, и вокруг ее головы вспыхнул странный желтоватый свет, а на черных волосах заплясали огоньки.

— Вы хотите его убить? — спросил Серафин, опешив. — Пойдете на убийство?

— Это было бы выходом из положения. Однако этого недостаточно. Аменофис сам себе не принадлежит. Он тоже подвластен, по крайней мере сейчас, тем, кто его оживил.

— Жрецам?

— Да, жрецам Хоруса. Многие столетия они не играли никакой роли, превратившись в секту почитателей тайного культа, о котором на земле давным-давно позабыли. Забыли и о них, пока они не извлекли Фараона из пирамиды Амуц-Ка-Ра и не вернули ему жизнь. Таким образом слабая, истощенная страна обрела новые силы. Нового вождя. Новый образ и статус. Именно это и магия жрецов стали теми живительными импульсами, которые воссоздали Империю. Жрецы — вот кто истинное зло, а не Аменофис.

— Тогда все ваши замыслы — пустое дело.

— Высшие жрецы всегда находятся рядом с Фараоном. Его визирь и главный жрец Сет тоже всегда с ним рядом.

— Значит, вы всерьез хотите, чтобы мы отправились в Гелиополис, в столицу Фараона, и там не только его одного, а также его визиря со всеми жрецами… того… ухлопали? — Он нарочно выбрал слово из уличного жаргона, считая подобную детскую затею бессмысленной и нереальной.

— Нет, не надо в Гелиополис, — спокойно ответила сфинкс. — Аменофис и Сет скоро будут здесь. Здесь, в Венеции. И если я не обманываюсь, они обоснуются во Дворце дожей.

Серафин остолбенел.

— Сам Фараон явится сюда?

— Совершенно верно. Он не захочет упустить случай отпраздновать свой великий триумф. Потому что это будет его победа не только над одним городом, а прежде всего над Королевой Флюирией и всем тем, что за ней стоит, — его победа над прошлым, над своей смертью. И тогда не останется никого на свете, кроме Царева Государства, кто мог бы ему противостоять.

Серафин усиленно тер лоб ладоныо и старался вникнуть в замыслы сфинкса.

— Даже если Фараон придет в Венецию… хотя бы и во Дворец дожей… какая нам в том выгода? Он спрячется за спинами телохранителей. За армиями своих мумий. К тому же использует магию Сета и других жрецов…

Лалапея медленно кивнула и ответила ему с такой ласковой улыбкой, будто обращалась к малышу:

— Вот потому-то я и хочу, чтобы ты нам помог.

— Я, значит, должен пролезть во Дворец дожей? — Глаза Серафина округлились. — Прямо к Фараону?

Сфинкс ничего не ответила. Он и без того теперь понял, каков ее план. Но она добавила два слова, подействовавшие на него сильнее любых уговоров или посулов:

— Ради Мерле!

 

5

В Аду не было ни дней, ни ночей.

После долгого плавного спуска Фермитракс сел на скалу, похожую по форме на большой цилиндр. На ее отвесные склоны никто не смог бы взобраться без специального снаряжения. Конечно, все они — обсидиановый лев, Мерле и Королева Флюирия — знали, что, в общем-то, не имеет значения, на какой скале сидеть, если на них нападут лилимы, подобные тем, что встретились им в покинутом лагере.

— Может, они тут, пониже, не водятся, — нерешительно сказала Мерле.

Голос Королевы был тверд и бодр, хотя Мерле показалось, что она просто хочет их утешить, не очень-то веря в то, что говорит.

— Вероятно, там, выше, остались самые опасные, которые сторожат вход в Ад.

Во всяком случае, они сошлись во мнении относительно того, что лилимы могут быть разных видов, поскольку, например, посланец Ада, побывавший в Венеции, выглядел совсем иначе, чем увиденные мерзкие твари.

— Это совсем не значит, что те, которых мы еще не встретили, менее опасны и подвижны, — сказал обсидиановый лев, вылизывая каменным языком перья на крыльях. — Кто знает, может, нам встретились самые безобидные.

— Спасибо тебе, Фермитракс, — обиженно заметила Мерле, хотя чувствовала, что Королева с ним согласна. — Ты умеешь приободрить в трудную минуту.

Лев даже не взглянул на нее.

— Я говорю то, что думаю.

Мерле, сидевшая с ним рядом на корточках, со вздохом улеглась на скале, положила руки под голову и стала смотреть вверх, туда, где в мире людей находится небо.

Над ней распростерлась светло-багровая завеса в красных мерцающих отсветах, напоминавшая пелену облаков в лучах заходящего солнца, — бескрайнее покрывало в несколько километров толщиной. Красная огненная сеть, окутавшая бока бездны, окрашивала внутреннее пространство Ада в грязно-оранжевый цвет.

Да, Ад… То, что Мерле подразумевала под этим словом, никак не соответствовало тому, что они увидели в глубине пропасти. Поверхность подземного царства — по крайней мере там, где они находились, — представляла собой пустынную скалистую местность, пронизанную во многих местах докрасна раскаленными, тонкими как волосок прожилками или толстыми, как хвост Фермитракса, жилами. Каменная почва оказалась теплой, а не обжигающе горячей; веявший над ней ветерок пах дегтем и пряностями. Этот сладковатый запах Мерле ощутила еще наверху, у края бездны.

Чем пристальнее Мерле всматривалась ввысь, тем больше убеждалась в том, что, за исключением того места, где лев нырнул в Ад, пелена, переливающаяся над ней огнями, — тоже каменная и тоже покрыта сетью светящихся жилок.

Мерле не знала, что и подумать о том месте, где они оказались. С одной стороны, здесь вокруг — ужасающая бесконечная пустота, с другой — это, наверное, всего лишь гигантская пещера внутри Земли, и таких пещер, говорила она себе, небось еще много в глубинах Земли. Но все это вовсе не походило на тог ад, который описан в Библии. Однако, думалось ей, все еще может измениться, если придется встретиться нос к носу с другим полчищем лилимов, а это надо предвидеть и быть начеку. Даже теперь, в минуты отдыха Фермитракс не дремал, его мускулы были напряжены, а крылья готовы к взлету.

Мерле пришло в голову, что профессор Барбридж назвал это место Адом, просто не найдя другого слова, так же как он придумал назвать живущих здесь страшилищ лилимами. Он словно бы напялил маски на все увиденное в новом мире, чтобы людям было легче это себе представить.

— Фермитракс?

Обсидиановый лев расправил крылья и вопросительно взглянул на нее.

— Те твари, там наверху… тоже сделаны из камня?

Лев кивнул.

— Да, мне показалось, будто сама каменная стена там ожила и задвигалась.

— Значит, такие каменные существа часто встречаются?

— Ты хочешь сказать, что и я, как они, сделан из камня…

Мерле перевернулась на живот и подперла подбородок руками, чтобы посмотреть Фермитраксу в глаза.

— Ну да. Хотя я знаю, что ты на них совсем не похож. Но все же интересно, да?

Лев сел на задние лапы, чтобы видеть Мерле, а заодно окинуть взором местность перед скалой.

— Я тоже об этом подумал. И что скажешь?

— Прежде всего то, что мы слишком мало знаем о лилимах.

— А вы, львы, много о себе знаете? Почему, например, твоя грива — каменная, а на ощупь такая мягкая? Или почему твой язык работает, хотя сделан из обсидиана?

— Обсидианодушевленный камень, — пробурчал лев, словно этим все объясняется, но, увидев, что Мерле не поняла, продолжал: — Это — камень, но одновременно и плоть, и волосы. Он обладает крепостью и твердостью камня, но в нем есть жизнь, и этим все сказано. Только так я могу тебе ответить. У нас, у львов, никогда не было ученых, которые копались бы в таких вещах. Мы — не такие, как вы, люди. Мы принимаем вещи такими, как они есть, не дробя их на части и не отнимая у них тайну.

Мерле думала над его словами и ждала, чтобы Королева вставила свое слово. Но голос молчал.

— А лилимы? — спросила наконец Мерле. — Ты думаешь, они тоже из одушевленного камня?

— Мне не показалось, что у этих тварей имеется душа. Но ведь есть люди, которые считают нас, львов, неодушевленными. Значит, как я могу правильно оценивать лилимов?

— Пожалуй, ты здраво рассуждаешь. Даже мудро.

Фермитракс рассмеялся.

— Совсем нетрудно выдавать неосведомленность за мудрость. Ваши ученые, философы и священники только этим и занимаются. С тех пор, как появилось человечество. — Помолчав, он добавил: — Впрочем, и наши львиные предводители не лучше.

Мерле впервые услышала из уст обсидианового льва порицание его собратьев, львов, и, как ей показалось, ему это нелегко далось. Львиный народ действительно очень отличается от людей, вдруг подумала она. Наверное, львы и лилимы находятся в более тесном родстве, чем львы и люди. И спросила себя, не страшит ли ее эта мысль, но нет, вместо страха она испытывала только любопытство.

Настоящий страх ей внушало все, что находилось вокруг, даже каменный выступ, на котором она лежала, и таинственное тепло, исходившее от камней. Ей чудилось, что они находятся на вулканах, о которых она много слышала, и вот-вот начнется извержение. Но, подобно многим другим людям, она старалась отмахнуться от неприятных мыслей.

— Что будем делать, если найдем Лорда Света? — Она, собственно, ни к кому не обращалась. Говорила просто так, в пространство. Но именно этот вопрос беспокоил ее все то время, пока они летели вниз, в бездну, — вопрос о цели их миссии. Она медленно обводила взглядом мерцающее вокруг них каменное пространство. Едва ли здесь кто-нибудь мог жить по своей воле, и, понятно, тут не захотел бы поселиться ни один знатный вельможа, не говоря уже о таинственном Лорде Свете.

— Про то, наверное, Королева знает, — сказал Фермитракс. Он умел хорошо владеть своим голосом, звучавшим ровно и спокойно даже тогда, когда тревоги одолевали его не меньше, чем Мерле.

— Мы будем просить у него помощи, — сказала Королева Флюирия.

— Это я знаю. — Мерле поднялась на ноги, подошла к краю каменного уступа и подставила лицо влажному и теплому ветерку с запахом дегтя. Фермитракс напомнил ей об осторожности, но ей захотелось всем своим существом прочувствовать грозящую им опасность, понять наконец, что она не спит и не грезит наяву.

Крутой обрыв у ее ног уходил в страшную глубь, и у Мерле на долю секунды закружилась голова. Странное дело, но она сочла это за добрый признак. За доказательство того, что вокруг — настоящая действительность, а она сама живет и чувствует, как все люди.

— Я знаю, что мы тут муки терпим, чтобы добиться его помощи, — повторила она. — Ради Венеции и ради всех остальных. Но как нам это удастся сделать? Хочу сказать, о чем он подумает, когда увидит перед своим троном девчонку на летучем льве…

— Кто сказал, что он сидит на троне?

— Но ведь он — король?

— Он властвует над Адом, — промолвила снисходительно Королева. — Но здесь, внизу, все устроено по-другому, чем наверху, в мире людей.

Мерле не могла отвести взор от бескрайней каменной равнины. Суровый пейзаж не очень отличался от пустыни, знакомой по картинам и рисункам. Жители пустынь, например египтяне, наверное, чувствовали бы себя здесь как дома.

Ее вдруг осенила мысль, от которой бросило в жар.

- Ты его знаешь!

— Нет, — без выражения ответила Королева Флюирия.

— Тогда откуда тебе известно, что у него нет трона? И что он не такой, как другие властители?

— Это всего лишь мое предположение. — Королева редко бывала так немногословна.

— Предположение, говоришь? — Мерле произнесла слова так укоризненно и гневно, что даже Фермитракс оглянулся на нее с удивлением. — А откуда же ты знала, где находится вход в Ад? — продолжала она запальчиво. — И то, что в Аду все совсем не такое, как наверху… Хотя тут-то ты промахнулась. Я не вижу здесь ничего особенного. По-моему, — самая обыкновенная пещера…

Она никогда не видела ни одной пещеры, но это сейчас не играло никакой роли. Других аргументов у нее не было.

— Эта пещера, Мерле, занимает пол-Земли, а может быть, и больше. Да и лилимы разве похожи на какое-нибудь земное создание?

— Все же раньше ты обо всем говорила с большей уверенностью, — стояла на своем Мерле. Ей надоело проигрывать в каждом их споре. К тому же как можно вести диспут, не видя собеседника и слыша только свой собственный голос. — Я все-таки не понимаю, почему ты не хочешь сказать мне… сказать нам всей правды?

Фермитракс приглаживал лапой волоски на морде, был очень занят своим делом и не вникал в суть разговора, начала которого он вообще не слышал.

Мерле в который раз с сожалением подумала о том, что только ей одной дано слышать Королеву и спорит с Королевой только лишь она одна — это и нелегко, и неправильно.

— Я просто слышала россказни о Лорде Свете; то, что в Лагуне болтали русалки. И больше ничего.

— Какие россказни?

— Он, мол, властитель не такой, как все остальные. Для него власть — не главное.

— А что же главное?

Королева, немного помолчав, сказала:

— Каждому правителю государства, конечно, прежде всего нужна власть. Но его мощь и власть должны быть безграничны, чтобы держать всех своих подданных в подчинении. А лилимы на той каменной стене вели себя вовсе не так, будто они с покорностью подчиняются чьему-то приказу.

— Что же ему нужно? — допытывалась Мерле.

— Ему нужно знать все обо всем и обо всех. Так я думаю. Тогда он сможет властвовать над всеми мирами. Но сначала, мне кажется, он желает исследовать Землю.

— Исследовать? Как это…

Ее прервал рев Фермитракса:

— Мерле, взгляни наверх, туда!

Она так резко повернулась, что едва не потеряла равновесие. Левая нога уже повисла над пропастью, но Мерле мгновенно отшатнулась от края, перевела дух и посмотрела туда, куда указывал Фермитракс.

Сначала она вообще ничего не увидела, кроме оранжевой дымки на пустынном горизонте. Сообразив, что зрение хищников гораздо острее ее собственного, она замерла в ожидании. Так бывало и раньше: то, что лев уже разглядел, попадало в поле ее зрения чуть позже.

Но через минуту-другую и она увидела нечто странное. И это «нечто» явно приближалось.

— Что за черт? — вскричала Мерле и похолодела от ужаса. В ее воображении уже возникали сотни, тысячи крылатых лилимов, несущихся прямо на нее.

Нет, их было совсем немного, всего трое. И хотя они летели высоко над равниной, крыльев у них не было.

— Ой, это же…

— Головы, — сказал Фермитракс. — Гигантские головы. — И через секунду добавил: — Каменные.

Она со свистом втянула воздух — не потому, что ему не поверила, а потому, что не знала, что сказать. Каменные головы. Высоко в воздухе. Ну и ну!

Через некоторое время Мерле сама смогла убедиться, что к ним летят головы, причем очень быстро, быстрее, чем способен летать Фермитракс, — это она сразу определила.

— Садись на меня! — взревел лев.

Она не стала ничего спрашивать, вскочила ему на спину, вцепилась руками в гриву и крепко прижалась к обсидиановому меху.

— Что он там заметил? — спросила Королева.

— Что ты заметил?

— Посмотри-ка на них. Они — неживые.

Фермитракс оттолкнулся лапами от скалы, и они взмыли вверх.

— «Они — неживые», — повторила про себя Мерле и вслух добавила: — Ну и что? Что это значит?

— А то, что они не лилимы. По крайней мере, не представляют опасности.

— Да ну? Правда?

— Не спеши, — сказала Королева Флюирия, уловив сомнение в голосе Мерле, — Возможно, он прав.

— А если нет?

Ответа Мерле не получила, а может, и не расслышала, поскольку три головы были теперь от них так близко, что ей удалось их рассмотреть.

В самом деле, головы выглядели как человеческие, но были высечены из камня. Они летели очень высоко, и их нельзя было с чем-нибудь сравнить, чтобы определить их величину, хотя Мерле предположила, что каждая имела не менее пятидесяти метров в поперечнике. Лица были серого цвета, вместо глаз — темные впадины. Каменные волосы обтягивали каждую голову наподобие шлема, приподнятого над ушами. Огромные губы не двигались, но были приоткрыты, и Мерле почему-то показалось, что мертвые головы или переговариваются, или даже кричат.

Да, она уже улавливала отдельные звуки.

Слова странного, непонятного языка разлетались над пустынной местностью, как стайки щебечущих и вспархивающих птиц.

Мертвые головы были уже на расстоянии километра и летели к ним клином: одна голова впереди, две другие по бокам и чуть поодаль.

— Это… это их голоса?

— Не знаю, голоса ли это, но звуки идут из их нутра, — сказал Фермитракс.

Мерле заметила, что лев навострил уши. У него было не только зрение лучше, чем у нее, но и слух острее; он мог слышать не только далекие шумы, но и определять источник звучания.

— Как так, не их голоса?

— Кто-то другой говорит из них, изнутри. Они — мертвые. Их каменная материя…

— Хочешь сказать — неодушевленная?

— Да, точно.

Фермитракс не ответил и сосредоточился на своем полете. Мерле полагала, что они постараются уйти от мертвых голов, но лев вдруг замедлил движение как раз у них на пути. К ее ужасу, он развернулся и понесся… Не в сторону, а прямо к головам. Он в самом деле летел им навстречу.

— Фермитракс! Ты спятил?!

Обсидиановый лев молчал. Лишь его крылья заработали еще быстрее, поднимаясь и опускаясь со свистом. Вот он взял несколько левее и полетел медленнее.

— Ты с ума сошел?!

— Он что-то задумал.

— Ой! — Мерле, наверное, стала бы багровой от ярости, если бы уже не была бледной как мел от страха, — Они же летят прямо на нас.

Таинственные голоса свиристели и рокотали все ближе и громче, их отрывистая речь — если это была речь — повторялась многократным эхом среди каменных стен. Мерле чудилось, что она попала в водоворот каких-то диких звуков или слов; что вокруг нее то бурлят и журчат водяные струи, то лязгает металл. Даже если бы она знала этот непонятный язык, ей все равно не удалось бы в нем ничего разобрать, так оглушительно перекликались пронзительные голоса. Мертвые головы были уже почти рядом, и Мерле едва не оглохла от жуткого резкого свиста.

Фермитракс затряс головой, словно хотел вытряхнуть этот свист из своих чутких ушей. Его мускулы напряглись, как струны, и он ринулся прямо к передней мертвой голове, в последний момент отпрянул чуть в сторону, рыкнул что-то неразборчивое — видимо, чтобы Мерле держалась за него крепче, — и нырнул к правой скуле круглой каменной махины. Мимо Мерле гранитной горой пронеслось лицо, слишком большое, чтобы охватить его одним взглядом, и так быстро, что можно было только представить себе, как тяжела и огромна эта голова, мчавшаяся со скоростью снаряда.

Мерле окликнула Фермитракса, но встречный ветер унес с собой его имя, а голоса летучих голов перекрыли все звуки.

Тут вдруг Мерле едва не сорвалась со льва, ее тело рывком откинулось назад, но пальцы судорожно ухватились за гриву. Фермитракс на лету уцепился когтями за ухо мертвой головы и повис на нем, сложив крылья и прижав ими Мерле к своей спине. Лев прилагал титанические усилия, чтобы не сорваться с камен ного уха, подтягивая задние лапы, скользившие по каменной поверхности.

Наконец ему удалось вползти внутрь. И вот они уже сидели в ушной раковине гигантской головы, как в пещере, и с бешеной скоростью неслись над пустынной местностью.

Мерле с трудом пришла в себя и перевела дух, но не могла произнести ни слова. Беспорядочные мысли роились у нее в голове, как туча мотыльков над огнем, и она никак не могла заставить себя осознать происшедшее, никак не могла толком понять, что же такое случилось? Наконец она ударила Фермитракса кулачком по мохнатому затылку. Но он даже не обернулся.

— Почему? — хрипло спросила она, — Зачем ты так сделал?

Фермитракс все глубже вползал в каменное ухо. Мерле вместе с ним погружалась в темную бугристую воронку, в какой-то черный тоннель. Сюда дикий шум, свист и другие звуки почти не доходили, ибо здесь мог быть слышен голос только одной головы, а не трех, да и он грохотал и визжал теперь где-то снаружи.

Мерле сползла со спины льва, а Фермитракс без сил растянулся в ухе между двумя каменными буграми. Он тяжело дышал, его длинный язык касался передних лап.

— Наш шанс — пятьдесят на пятьдесят, — прорычал он, пыхтя и отдуваясь.

— Какой такой шанс? — Мерле еще злилась на него, но гнев понемногу уступал чувству облегчения и радости оттого, что они все-таки остались в живых.

— Или эта голова доставит нас к Лорду Свету, или унесет куда-то в противоположном направлении. — Фермитракс втянул язык и положил морду на лапы. Мерле только теперь осознала, каких сил стоил ему прыжок на мчавшуюся каменную голову и как близки они были к гибели.

— Каменная голова, — сказал устало Фермитракс, — о чем-то кого-то оповещает. Слов я не понимаю, но она все время выкрикивает одно и то же, как будто передает какой-то сигнал или послание. Похоже, играет роль вестника, глашатая.

— Может, послание Лорда Света своему народу?

— Вполне возможно, — сказала Королева Флюирия, — Фермитракс, наверное, прав.

— Что можно еще предположить? — спросил лев.

Мерле закатила глаза.

— А я откуда знаю? Здесь, в адском подземелье, все по-другому. Тут неизвестно, чего ждать. — И она покосилась на каменный тоннель. Как это ни неправдоподобно звучит, но они действительно сидели внутри гигантского уха.

— Каменные головы — мертвые предметы. — сказал Фермитракс. — В этом их главное отличие от лилимов. Их кто-то сделал. И делал с какой-то определенной целью. Поскольку Лорд Свет — хозяин здешних мест, он их, наверное, сам и сотворил.

— А почему наш шанс — пятьдесят на пятьдесят?

— Потому что несущая нас голова, возможно, возвращается к своему господину после выполнения задания, а может быть, она только что отправилась в путь и, значит, удаляется от Лорда Света. Одно из двух.

— Выходит, нам надо сидеть и ждать?

Морда льва слегка дернулась, что означало согласие.

— А ты что скажешь? — спросила Мерле Королеву.

— Я думаю, он прав. Мы могли бы месяцами блуждать по Аду и не напасть на след Лорда Света. А так по крайней мере у нас есть надежда.

Лев что-то проворчал, кажется, «да», и уткнулся своим большим, как яблоко, носом в руку Мерле. Засопел от удовольствия, шевельнул хвостом и закрыл глаза.

Мерле немного посидела с ним рядом, потом встала, потерла онемевшие коленки и поползла из глубины уха обратно, к ушной раковине гигантской головы.

С замиранием сердца смотрела она вниз с высоты нескольких сот метров. Повсюду, куда хватало взора, простиралась унылая каменистая пустыня, где ничего, абсолютно ничего не было. А может быть, они слишком быстро летели. Она была уверена, что Фермитракс не мог бы лететь с такой безумной скоростью.

— Что за гиблая местность, — вздохнула она. — Хоть бы уж Лорд Свет попытался здесь что-нибудь посадить, какой-нибудь кустик. Так, для разнообразия.

— А зачем ему это надо? Здесь никого и ничего нет, чтобы оценить его заботы. Или ты думаешь, что лилимы из того верхнего лагеря очень радовались бы пестрым цветочкам?

— Тебе бы только посмеяться надо мной.

— Ничего подобного. Просто в новом мире ты должна привыкнуть к другим измерениям. К другим понятиям. К другим представлениям.

Мерле не ответила и стала карабкаться назад, поглубже в ухо. Но ей вдруг пришла в голову мысль, заставившая ее снова затеять разговор.

— Если эти головы представляют собой нечто вроде египетских солнечных лодок, то, значит, тут внутри кто-то сидит? Тот, кто ими управляет?

— Мы здесь одни.

— Ты уверена?

— Я бы почувствовала. Да и Фермитракс тоже.

Мерле села на каменный выступ в ухе, поглядела на дремлющего обсидианового льва, а потом снова стала смотреть на монотонный пейзаж преисподней. Ну и дикое же место! Она начала вспоминать, что еще мог рассказать профессор Барбридж о своем путешествии, но ничего нового так и не припомнила. Дело в том, что сама она его книг не читала, а учитель в сиротском приюте пересказал им всего два-три отрывка да еще кто-то что-то говорил. В общем, она нахваталась самых общих и туманных сведений, а теперь сожалела, что толком ничего об Аде не знает.

Правда, в память врезались описания опасностей, пережитых Барбриджем в Аду. Там должны обитать жуткие чудовища, которые поджидают свои жертвы за каждым камнем и за каждым… да, деревом. Она была уверена, что слышала это слово — «деревья». Железные деревья с листьями, острыми, как бритвенные лезвия. Но здесь, во всяком случае в этой части Ада, вообще нет никакой поросли, ни железной, ни древесной.

Мерле еще помнила, что в Аду живут дикие страшилища, которые полчищами бродят по горам и долинам, что там все горит на вечном огне, и есть скалы, которые вдруг распахивают крылья и взлетают; есть корабли из человеческих костей, бороздящие адские океаны из кипящей вулканической лавы. Такие картины, некогда поразившие ее воображение, навсегда врезались ей в память.

Однако здесь всего этого не было и в помине.

Она была разочарована, но вместе с тем и обрадована. Одних убийц-лилимов им вполне хватало, а от хищных людоедов и всякой другой нечисти вполне можно отказаться. Но все-таки было досадно, что подобными леденящими кровь картинами Ада ей столько лет морочили голову.

Правда, Ад был так огромен, что, как и на земле, здесь тоже могли существовать самые разные виды и пейзажи. Если бы, например, пришелец из других миров попал в Сахару, он ведь тоже был бы очень разочарован, после того как наслушался бы рассказов о прекрасных дворцах и каналах Венеции. Да он, наверное, и не поверил бы, что такая Венеция вообще существует.

Мерле снова подобралась к краю каменной ушной раковины и стала обозревать бесплодную равнину, простиравшуюся далеко внизу. Все так, как было, — никаких признаков жизни. Ее удивляло, что при такой бешеной скорости, с какой они мчались, не ощущалось не то чтобы встречного ветерка, но даже слабого дуновения воздуха.

Ей надоело смотреть на скучный ландшафт, особенно после того, что пришлось недавно пережить, — и она оглянулась назад, на вторую каменную голову, летящую за ними на некотором отдалении. Третий же череп ей не был виден, он летел с другой стороны.

Ее охватил внезапный испуг. Усталость и уныние мигом исчезли.

— Но ведь это… — Она не смогла закончить фразу. И через секунду спросила: — Ты его видишь?

— Я гляжу твоими глазами, Мерле. Конечно, я его вижу.

На нижней губе второй каменной головы лежал человек.

Вернее, не лежал, а безжизненно висел — нижняя часть его тела внутри, а ноги снаружи. Словно огромный каменный рот его начал было втягивать, желая заглотнуть, да вдруг о нем позабыл. Руки болтались, как у тряпичной куклы; голова свисала с края губы, лицо скрывали длинные снежно-белые волосы. Мерле подумала, что это — женщина, но тут человек приподнял голову и посмотрел на нее. Белые космы мешали ей разглядеть его лицо, но, несмотря на расстояние, она успела заметить, каким он был истощенным и изможденным. Бледная, как у мертвеца, физиономия почти не отличалась цветом от белых волос.

— Он умирает, — сказала Королева Флюирия.

— И мы ничего не можем сделать?

— Мы не в силах к нему приблизиться.

Мерле подумала и решительно заявила:

— Посмотрим.

Она залезла поглубже в каменное ухо, растолкала Фермитракса и заставила усталого, недовольного льва подобраться к краю ушной раковины. Беловолосый человек снова уронил голову на каменную нижнюю губу и не подавал никаких признаков жизни.

— Можем мы туда перескочить?! — В ее голосе слышался не вопрос, а почти приказ.

— Хм… — угрюмо буркнул Фермитракс.

— Что значит «хм»? — Мерле взволнованно сопела и размахивала руками перед самым его носом. — Нельзя же оставить его там умирать. Ему нужна наша помощь. Ты что, не видишь?

Фермитракс проворчал что-то невнятное, но Мерле все сильнее махала руками, отчаянно взывала к его совести и даже сказала «пожалуйста». И тогда он проговорил:

— Он может быть опасен для нас.

— Но он же — человек!

— Или кто-то, кто выглядит человеком, — сказала Королева голосом Мерле.

Мерле была слишком возбуждена, чтобы прислушаться к разумным возражениям и отказаться от своего намерения.

— Все равно мы не можем здесь сидеть и смотреть. — И настойчиво повторила: — Поможем ему или нет?

Королева ответила молчанием, которое было само по себе красноречиво, а Фермитракс сказал:

— Нет, скорее всего — нет.

Мерле нетерпеливо вздохнула.

— Может, все же попробуешь?

— Что он должен попробовать? — спросила Королева, но Мерле не обратила на нее внимания.

Фермитракс, сидя на краю каменной ушной раковины, задумчиво поглядывал то на проносящуюся далеко внизу равнину, то на следующую за ними каменную голову.

— Эта голова летит за нами не по прямой, а наискось от нас. Дело усложняется. Но, может быть… если мне посильнее оттолкнуться, то расстояние сократится и я просто-напросто упаду туда. Возможно, мне удалось бы опять зацепиться…

— Просто-напросто! Ты сказал «просто упаду»? — спросила Королева голосом Мерле.

«Да ладно, помолчи!» — подумала Мерле.

— Но это безумие. Мы не знаем, кто или что он такое и почему он там висит.

— Если будем тут сидеть и болтать, мы никогда ничего не узнаем.

— Это было бы самое правильное. — Но по тону Королевы было ясно, что она сдается. Ей не оставалось ничего иного, как обиженно смолкнуть.

— Прыжок будет нелегким, — сказал Фермитракс.

— Да, — подтвердила Мерле со знанием дела.

— Мне нельзя просто зависнуть в воздухе перед головой, она налетит на меня, и мне конец. Надо попытаться снова зайти сбоку и прыгнуть в ухо или зацепиться за волосы. Оттуда можно по каменной щеке добраться до человека.

Мерле с шумом втянула в себя воздух.

— Это могу сделать я.

— Ты?

— Конечно. Но у тебя нет когтей.

— Зато я легче. И проворней. Смогу зацепиться за любой бугорок.

Она сама не слишком верила в то, что говорила, но ей почему-то казалось, что ее слова звучат очень убедительно.

— Рискованный план, — невесело заметил Фермитракс.

— Ты меня только закинь туда, а остальное я сделаю сама. Мне уже надоело кататься на твоей спине. — Она смущенно хмыкнула. — Нет, не то чтобы мне не нравилось сидеть у тебя на спине, но я просто не могу так… вот так бездельничать. Я к этому не привыкла.

Лев обнажил клыки, и Мерле тут же поняла, что он улыбается.

— Ты — смелая девчонка. Но сумасбродная.

Она просияла.

— Значит, прыгнем?

Фермитракс облизал кончиком языка свои длинные острые зубы.

— Да, — сказал он, еще раз смерив взглядом расстояние до второй головы. — Думаю, просто надо попробовать.

— Просто попробовать, — застонала Королева, — Опять просто…

 

6

— Ты что тут задумал? — зло спросил Дарио. Хочешь сбежать отсюда?

Серафин спокойно выдержал его свирепый взгляд. Он обычно не выходил из себя, когда на него кричали. Крик — это признак слабости.

— Задумал то, о чем говорил. До нашей вылазки мне надо кое-где побывать. Не беспокойся, «генерал» Дарио. Я не собираюсь дезертировать из твоей геройской армии.

Дарио кипел от ярости и едва сдерживался, чтобы не наброситься на Серафина с кулаками.

— Так дело не пойдет, — он немного поубавил тон, хотя продолжал злиться. — Ты не можешь удирать куда-то на целых два часа, когда мы готовимся напасть на Дворец дожей…

Серафин его перебил:

— Может, тебе и надо готовиться, а мне — нет. Вы сами меня просили помочь, — он сделал ударение на последнем слове, — помочь вам, потому что знаете, что я единственный, у кого есть хоть какая-то возможность проникнуть во Дворец. Так что помни, Дарио, условия у нас такие: я проникаю во Дворец, а тот, кто пойдет со мной, будет делать только то, что я скажу. Кто мне не подчинится, или тут останется, или в первые же минуты там отдаст Богу душу.

Серафин специально выбирал выражения, а голос его звучал нарочито сурово. Только так можно было осадить Дарио. Кроме того, ему надоели пустые препирательства и болтовня.

— Твои способности всем известны, — сказал Дарио, с трудом подавляя желание двинуть Серафина в ухо. — Только…

— Извини. Мои способности — это все, что у вас имеется. — И Серафин кивнул на группку защитников города, собравшихся в зале Анклава.

Там толпилось с дюжину мальчишек его возраста или даже младше. Многие попали сюда прямо с улицы. Все они жили, как умели, бродяжничали, воровали и оставляли в дураках городских гвардейцев. На некоторых были старые лохмотья, а те, кому удалось приодеться здесь, в доме сфинкса, выглядели очень живописно, чтобы не сказать смепшо: в разноцветных рубахах и в разной длины штанах. Такие странные пестрые костюмы больше походили на маскарадные наряды, чем на обычную одежду. Серафин только потом понял, что все эти вещи относились к прежним эпохам и были извлечены из старинных сундуков и темных кладовых в доме женщины-сфинкса. И он снова спросил себя, сколько же времени живет Лалапея в Венеции. Сама она так и не ответила ему на этот вопрос.

У Дарио хватило ума взять себе штаны и рубашку из темно-лилового вельвета, чтобы ночью слиться с темнотой. Остальным, кто об этом не позаботился, не удастся участвовать в военной операции. Они об этом еще не знали, Серафин уже так решил для себя. Он не мог полагаться на тех, кто не думает о деле всерьез.

— Ты не думаешь о деле, — сказал Дарио, словно угадав мысли Серафина и обратив против него его же собственный аргумент. — Мы не можем на тебя положиться, ты все время помышляешь о чем-то другом.

— Потому-то мне и надо отлучиться. — Серафин старался не смотреть на ребят, которые молча прислушивались к каждому их слову. — Для того чтобы не думать ни о чем другом, кроме предстоящей ночи, мне нужно уладить одно важное дело. Иначе это будет меня отвлекать.

— И какое же такое важное дело?

Серафин колебался. Почему Дарио к нему пристал? Вряд ли он хочет его, Серафина, выставить трусом перед остальными. Дарио не оспаривает и главенствующей роли Серафина в предстоящей вылазке (Серафин первый назвал Дарио «предводителем», да и вообще предпочитал никогда не лезть в вожаки и действовать в одиночку). Нет, Дарио просто-напросто сгорал от любопытства. А может быть, даже догадывался о том, что собирается предпринять Серафин. И чувствовал себя немного не в своей тарелке.

«Наверное, Лалапея ему обо всем рассказала, — продолжал раздумывать Серафин. — И он все же хочет, чтобы меня считали дезертиром, хотя его самого что-то гложет. Наскакивает на меня, а в душе зол на самого себя».

— Мне надо пойти на канал Изгнанников, — сказал он и посмотрел Дарио в лицо. Интересно, как тот отзовется на такое сообщение: будет удивляться, негодовать или злиться?

Но, к удивлению Серафина, Дарио вдруг растерялся.

— Чего тебе там делать? — Его голос звучал теперь тихо и настороженно. Остальные ребята стали перешептываться.

— Нужно побывать у Арчимбольдо, в мастерской волшебных зеркал, — ответил Серафин, — посмотреть, как он там живет, как Унка, а самое главное, не случилось ли чего с Юнипой. — Он понизил голос, чтобы его мог слышать один Дарио. — Мне надо их оттуда вывести и спрятать в надежное место. Иначе в самое ближайшее время им будет плохо. Арчимбольдо тоже ничто не спасет.

Дарио смотрел на него, прищурившись, стараясь понять, что он затевает.

— Кто-то хочет убить Арчимбольдо?

Серафин кивнул.

— Боюсь, к этому все идет. Не могу себе представить, что он им отдаст Юнипу. Но если он откажется, они его прикончат.

— Отдаст? Кому? Египтянам?

Серафин положил руку на плечо Дарио и подтолкнул его в соседнюю комнату, подальше от остальных, где можно было бы поговорить без помех.

— Нет, не египтянам, — сказал он.

— А кому же?

Серафин задумчиво смотрел в окно. Улица уже погрузилась в темноту. Этой ночью им предстояло проникнуть во Дворец дожей. Как донесли лазутчики, Фараон прибыл туда несколько часов назад. До нападения на Дворец Серафину надо было спасти Юнипу, Арчимбольдо и Унку. Все остальное, даже борьба с египтянами, казалось ему в эту минуту незначительным и второстепенным.

Серафин обернулся и посмотрел Дарио в глаза. Сейчас некогда было пересказывать подробности.

— Вот что: пойдем со мной.

— Ты — серьезно?

Серафин кивнул.

— Ты отлично владеешь саблей. Гораздо лучше меня.

Дарио еще пыжился, не решаясь принять предложение своего заклятого врага. Однако на его лице отразилось нечто вроде радости или даже благодарности. Ведь Серафин первый предложил ему идти вместе, и не надо было напрашиваться. Дарио очень хотел пойти с ним, но не мог себе в этом признаться.

— А остальные? — спросил Дарио.

— Немного подождут.

— А Лалапея? И она тоже.

Дарио кивнул.

— Тогда пошли, не будем задерживаться.

Вернувшись в зал, Дарио поручил командование отрядом — до своего возвращения — Тициану, который сначала вытаращил на него глаза, потом переглянулся с Боро, заулыбался и согласился. Ребята зашумели, желая узнать, о чем переговаривались Дарио и Серафин, но Боро тут же заявил, что на ужин выдаст каждому вторую порцию. Их любопытство сразу поостыло, и все застучали ложками по горячим мискам. Серафин не мог не улыбнуться. Для него они всегда будут только уличными мальчишками, которые просто рады лишнему куску хлеба.

Серафин и Дарио удостоверились, что улица пуста, и вышли через главный вход. Дворец сфинкса находился в квартале Кастелло, в самом центре Венеции, но этой ночью ни один горожанин не осмеливался высунуть нос из дома.

Вместо отдельных неожиданных нападений воинов-мумий на венецианцев теперь по всему городу ходили патрули. Венеция сдалась врагу без боя, без малейшего сопротивления городской гвардии. Предатели дожи-правители сделали все, что было в их силах, чтобы после того, как они отделались от Королевы Флюирии и дождались прихода вражеской армии, город капитулировал без звука. Убийства, недавно совершенные воинами-мумиями, отбили у жителей всякую охоту защищаться с оружием в руках. Люди сдались сами и сдали Венецию. Теперь только оставалось ждать, когда их начнут выкидывать из домов и грузить в трюмы кораблей.

Оба мальчика скользнули вдоль фасада дворца сфинкса. Серафин шепотом спросил, почему заколочены окна полуподвальных помещений, но Дарио и сам не знал, что там находится. Никто и никогда туда не спускался, — это было строго-настрого запрещено. Там не было даже дверей.

Канал Изгнанников находился недалеко, всего в пятнадцати минутах быстрой ходьбы. Но добираться туда приходилось окольными путями, поскольку на набережных вдруг появлялись безмолвные патрули: слышались то звон ятаганов, то ритмичная громыхающая поступь, но голоса — никогда. В каком-то переулке ребята столкнулись с патрульными мумиями почти лицом к лицу, но успели притаиться под аркой и молили всех святых, чтобы рабы Фараона их не учуяли. Серафин едва не чихнул от пыли, поднятой костяными нотами воинов-мумий, строем проходивших мимо. Через несколько минут мальчики вышли к небольшому перекрестку: здесь у широкого канала брал начало канал Изгнанников. У Серафина екнуло сердце, когда он увидел одинокий мостик и узкие пустынные набережные. Здесь еще совсем недавно, во время Праздника Фонарей, начались их с Мерле злоключения. В голову закралась тревожная мысль: где-то сейчас Мерле, что с ней?

На канале Изгнанников с тех пор ничего не изменилось. Все дома этой водной улочки были давным-давно покинуты, а двери и окна выбиты. Только два дома, глядящие друг на друга через канал своими серыми фасадами, как два насупленных старика, до недавнего времени были жилыми. Теперь все ткачи мастерской Умберто покинули свой дом, а окна в доме напротив, в мастерской волшебных зеркал, тоже были темны.

— Ты уверен, что они еще здесь? — спросил Дарио, когда они осторожно подбирались к зеркальной мастерской.

Ребята снова оглянулись — не следит ли кто-нибудь за ними. Серафин взглянул на небо — нет ли там летучих львов, хотя едва ли их можно было заметить в такой тьме. Даже если бы что-то черное и массивное на миг заслонило звезды, он, до смерти уставший за последние дни, мог просто ничего не заметить.

— Ты-то знаешь Арчимбольдо лучше, чем я, — сказал Серафин. — Мне он показался человеком, который все же не бросит своих в беде и не будет спасать только свою шкуру.

Дарио вскинул было на него зло вспыхнувшие глаза, но тут же сообразил, что Серафин вовсе не хочет никого оскорбить. И, медленно кивнув, заметил:

— Наверное, мне не надо было оставлять его здесь с Ункой. — Дарио не забыл, скольким обязан старику Арчимбольдо.

— Старик знал, что ты уйдешь с ребятами. Он мне сам сказал. Я думаю, что в душе он был даже доволен.

Он тебе так сказал? — Дарио взглянул на него. — Когда?

— Пару дней назад. Я ездил с ним в Лагуну, после того как вы погрузили в лодку зеркала.

— Последняя погрузка… — вдруг задумчиво промолвил Дарио и посмотрел в сторону зеркальной мастерской. — Он нам никогда не говорил, куда отвозит зеркала. Или кто их у него покупает. — Он вдруг испуганно взглянул на Серафина. — Может, как раз от этих-то людей нам и надо его спасать? Мы для этого сюда пришли?

Серафина так и подмывало рассказать ему обо всем, что ему известно: о том, что он видел, как Арчимбольдо вручал свои волшебные зеркала посланцу Ада Таламару, и что Таламар требовал у старика отдать своему господину Лорду Свету девочку Юнипу. Девочку с зеркальными глазами.

Но он промолчал и только кивнул.

— Что это за люди? — спросил Дарио.

Серафин вздохнул.

— Если нам не повезет, мы сегодня ночью напоремся на одного из них.

Он хотел идти дальше, но Дарио схватил его за руку.

— Давай, выкладывай!

Серафин поглядел на заброшенную мастерскую, потом опять на Дарио. Нелегко ему было рассказать всю правду. Дарио мог и не поверить.

— Старик связался с Адом, — пробурчал он наконец. — Арчимбольдо уже много лет продает свои зеркала Лорду Свету. Вернее, его посланцу.

— Лорду Свету? — Дарио говорил спокойно, словно его эта новость не удивила. Потом медленно покачал головой. — То есть дьяволу?

— Вроде бы так, — сказал Серафин. — Этого Лорда Света никто не видел. Я говорю о том, что слышал.

— И Арчимбольдо ему подчиняется? — допытывался Дарио.

Подул холодный ветерок, Серафин поежился.

— Наверно. Старик не только зеркала для него делал. Он Мерле и Юнипу гоже по его приказу из приюта взял.

— Но они сами… — начал Дарио и осекся. Он терпеть не мог обеих девчонок, однако не отважился их в чем-то обвинить. — Ну и что дальше? — сказал он.

— Дальше нечего рассказывать. Ты сам знаешь, что Юнипа была слепой, а старик Арчимбольдо вставил ей зеркальные глаза по желанию Лорда Света.

— Эти проклятые глаза, — пробормотал Дарио. — В них смотреть жутко. Как ледяные. От них холодом веет. — Он умолк, потом продолжил: — Но зачем? Какое дело Лорду Свету и всему Аду до того, будет Юнипа видеть или нет?

— Чего не знаю, того не знаю, — Серафин уловил недоверие во взгляде Дарио, — Нет, честно, я не знаю. Думаю, сам Арчимбольдо не очень-то знает. Он сделал то, что ему велели. Хотел спасти свою мастерскую и вас, своих учеников. Он боялся, что придется всех вас отправить обратно в приют, если отказаться от заказов Лорда Света. Он пошел на это ради вас, — Серафин поколебался и добавил: — Конечно, ему хотелось и Юнипе помочь. Он радовался, когда она смогла наконец всех увидеть.

— Ну и зачем мы сюда пришли?

— Таламар, посланец Лорда Света, потребовал, чтобы Арчимбольдо выдал ему Юнипу. И назначил срок. Потому нам надо Юнипу, Унку и мастера срочно переправить в надежное место, чтобы…

— Чтобы этот Таламар не успел похитить девчонку, — заключил за него Дарио. — И не смог бы наказать Арчимбольдо за непослушание.

— А ты не раздумал идти со мной? — Серафин еще не забыл, что не так давно Дарио набросился на него с ножом в мастерской, а в драке прятался за Юнипой, как за живым щитом. Но сейчас Дарио вроде бы уже не тот, что был: стал лучше относиться к людям, да и к самому себе тоже.

— Не болтай попусту. Пошли. — Дарио вытащил из пожен саблю — оружие в его руках опасное, но сейчас бесполезное — и добавил: — Какая разница, с кем придется сразиться. Если там Фараон с Лордом Светом за свое здоровье пьют, мы им обоим зададим перца.

Серафин только усмехнулся и пошел вперед. До мастерской уже оставалось несколько шагов. Вывеска над дверью — «Волшебные зеркала Арчимбольдо» — потеряла свою былую загадочность и значимость. Этой ночью казалось, что все боги и волшебники бросили Венецию на произвол судьбы.

Пустая лодка мастера-зеркальщика, стоявшая в канале на привязи, тихо стукнулась о каменный парапет. Серафин и Дарио невольно замерли. Что-то погнало легкую волну по воде. Нет, скорее всего — ветерок.

На небе не было ни единого летучего льва.

Дверь в дом оказалась незапертой. Дарио удивленно взглянул на Серафина, тот пожал плечами. Когда они осторожно вошли внутрь, то увидели, что все дверные запоры были не только сломаны, но разбиты вдребезги, как и сама дубовая дверь. Ярость и сила взломщика были так велики, что на стене остались вмятины и осыпалась штукатурка.

Дарио напряженно всматривался в темноту.

Серафин прошептал только одно слово: «Таламар».

Он сам не знал, откуда взялась такая уверенность. С одинаковым успехом можно было приписать вторжение в дом воинам-мумиям. Нет, он ощущал дыхание слуги Лорда Света, этот скверный запах, отравляющий воздух. Знакомый запах, от которого начинали шевелиться волосы на затылке и ныть сразу все зубы. Ощутимое, но невидимое присутствие чего-то страшного всегда нагоняет страху больше, чем сама встреча с неизвестным.

— Таламар, — повторил он громче и злее.

И бросился вперед, не обратив внимания ни на окрик Дарио, ни на тьму, целиком заполнявшую прихожую, подобно дегтю в котле ведьмы. Он взлетел вверх по лестнице, вбежал на первый этаж, еще два шага — и он в ужасе застыл на месте. Вместе с ним справа и слева по стенам неслись какие-то смутные фигуры, неясные призраки. Но тут же он понял, что это его собственное отражение двигалось и плясало в бесчисленных зеркалах, развешенных по стенам.

Дарио бежал за ним по пятам, когда оба услышали оглушительный вопль. Дарио припустился со всех ног и почти обогнал Серафина.

Кто это кричал? Мужчина, женщина или девочка? Нет, это был скорее не крик о помощи, а пронзительный, ликующий, победный визг, в котором можно было разобрать и слова.

Эти слова эхом разлетались по коридорам и этажам пустого дома: «Желание выполнено, волшебство возымело действие, договор соблюден!»

Мальчики завернули за угол и выбежали в коридор, который вел прямо к двустворчатой двери. За дверью была рабочая комната Арчимбольдо, более напоминавшая лабораторию алхимика, чем мастерскую ремесленника. Здесь он создавал свои волшебные зеркала из серебряного стекла с помощью магии и дыхания Королевы Флюирии.

Однако зловонные испарения, летевшие из комнаты, ничего общего не имели ни с алхимическими субстанциями, ни с волшебным дыханием. Это был запах проклятых адских мест и черных дел Таламара. Дьявольский запах, знакомый Серафину, который уже успел его нанюхаться и запомнить на всю жизнь. Инстинкт предостерегал его от страшной опасности, а разум повелевал удирать отсюда со всех ног.

Тем не менее он, преодолевая страх, бежал вперед с саблей наголо и с яростным криком. Через распахнутую настежь дверь он влетел в густое облако душных вонючих испарений, споткнулся и остановился, едва не задохнувшись. И — увидел.

В ближнем углу лежала Унка — то ли мертвая, то ли без сознания. В легком тумане, окутавшем комнату, трудно было понять, жива она или нет. Лицо было без маски, но обращено к стене. Серафин не знал, видел ли Дарио когда-нибудь русалку без маски, а если нет, то хорошо, что ее голова была повернута к стене. Русалочья пасть могла его здорово испугать.

В тумане что-то задвигалось. Нечто похожее на огромного паука с четырьмя конечностями. Его руки и ноги были неестественно вывернуты, как у марионетки, повисшей на ослабленных нитях брюхом вверх; подбородок на лысой голове тоже торчал вверх, хотя глаза косили вниз. Странное существо походило на человека, делающего «мостик», но в то же время в нем не было ничего человеческого.

Одной рукой посланец Ада зажимал под мышкой что-то похожее на большой сверток. Безжизненное тело.

Юнипа.

Серафин колебался всего лишь миг, — удостоверившись, что Дарио все видит, он обрушился сквозь зловонный дым на Таламара с такой быстротой, что страшилище едва сумело среагировать. Однако оно не увернулось, а, выпустив из рук Юнипу, изогнуло немыслимым образом верхнюю конечность и легко отразило удар сабли, которая звякнула, будто ударила по камню или по панцирю черепахи. Клинок соскользнул в сторону, и Серафин по инерции едва не упал. Он сумел в последний момент устоять, отступил шага на два назад, раздвинул ноги и уже был готов нанести второй удар…

Разкий визгливый смех вырвался из скособоченного рта этого дьявольского существа, которое вращало глазами, отыскивая второго противника.

Дарио извлек урок из неудачной попытки Серафина. Вместо того чтобы атаковать Таламара в лоб, он подобрался к нему поближе, внезапно метнулся влево, затем вправо и оттуда в поистине акробатическом прыжке перелетел через врага, успев обеими руками вонзить саблю в его перевернутое кверху брюхо. Так ему, по крайней мере, показалось.

Таламар крякнул, когда кончик клинка оцарапал ему кожу на брюхе. Дернулся, как при укусе комара, издал несколько нечленораздельных звуков и стряхнул с себя саблю. Она и на сантиметр не вошла в него и, конечно, не только не пропорола его, но даже, можно сказать, не ранила. Дарио успел схватить эфес прежде, чем Таламар подхватил клинок. После своего «сальто-мортале» он удачно приземлился на ноги, лишь слегка покачнувшись, и что-то прокричал Серафину, но тот за визгом и криками адского посланца ничего не смог расслышать.

Однако Серафин его понял без слов.

Дарио стоял теперь справа от Таламара, а Серафин все еще находился слева. Если действовать слаженно и быстро, можно зажать врага в клещи. Но надо двигаться молниеносно.

Таламар умел говорить на языке венецианцев. Серафину довелось в этом убедиться, но те вопли, которые тот издавал теперь, были нечленораздельны, оглушающи и попросту невыносимы. Словно бы эти звуки специально предназначались для того, чтобы ошеломить и деморализовать противника.

Серафин постарался взять себя в руки. Он взглянул на неподвижное тело Юнипы, лежащее за Таламаром. Ему, однако, показалось, что он успел заметить металлический блеск ее глаз, сверкание двух маленьких зеркал. Глаза Юнипы были открыты. Она глядела на него. Но не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой, словно Таламар ее околдовал. Девочка не двигалась, но дышала. Она была жива. А это — главное.

Тут Дарио свистнул, Серафин взглянул на него, и оба ринулись вперед. Две сабли одновременно полоснули по выпяченному брюху Таламара. Но стальные клинки снова наткнулись на роговой панцирь. Опять неудача.

Таламар взвизгнул, но не от боли, а от злости, и бросился на ребят.

Дарио представлял большую опасность, и первый удар предназначался ему. Конечности Таламара с длинными и острыми, как ножи, когтями, задергались, заметались в тумане и стали обшаривать комнату в поисках Дарио. Тот с криком отпрянул и наткнулся спиной на верстак. Однако сумел перевернуться назад через голову и, хотя и выронил саблю, вовремя укрылся за массивным деревянным столом. Через мгновение когти Таламара вонзились туда, где он только что стоял, оставив на дереве пять глубоких взрезов.

Серафин воспользовался моментом и сам атаковал чудовище, Он не знал, есть ли в теле Таламара слабое место, но инстинкт ему подсказывал, что надо бить по черепу. Сабля рассекла серую дымку, и Серафин на какой-то момент увидел лицо Таламара, навсегда запечатлевшееся в его мозгу: лоб, прикрытый терновым венцом с железными шипами над пустыми черными глазницами; колючая ветка, выбившаяся из венца, своим нижним концом воткнувшаяся в беззубый рот…

Сабля ударила по безобразной физиономии, но снова отскочила.

Однако из самой глубины чудовища вырвался вопль, внезапный жалобный вопль, и впервые Серафин почувствовал, что, вопреки всему, вопреки смертельной опасности, адского Таламара можно одолеть.

Вместо того чтобы передохнуть и собраться с силами, Серафин снова взмахнул саблей, ударил, но удар пришелся по жесткому панцирю — и клинок разлетелся на куски.

Таламар подобрался к нему, размахнулся когтистой лапой и наверняка прикончил бы на месте, если бы попал по голове. Когти рассекли воздух, но лишь задели правую щеку Серафина, оставив на ней кровавые царапины. Серафин пошатнулся и упал. При этом так сильно ударился коленкой о деревянный ящик, что дух захватило и все поплыло перед глазами. Когда он пришел в себя, Таламара и след простыл.

Исчезла и Юнипа.

— Серафин!

Он взглянул в сторону Дарио и увидел, что тот встает из-за верстака, поднимает свою саблю с пола и в полном изумлении взирает на пять глубоких зарубок на деревянном столе. Не требовалось особой фантазии, чтобы представить, как он выглядел бы, попади удар в цель.

— Я здесь! — ответил Серафин или, вернее, простонал.

— Где он? — Дарио бросился к Серафину и увидел то, что осталось от его сабли: рукоятка с обломком клинка.

Лицо Серафина было искажено от боли, а его залитый кровью глаз выглядел экзотическим красным цветком.

— Ушел.

— Куда?

Серафин быстро встал на ноги, подобрал остаток искалеченной сабли, повертел эфес в руках и отбросил в сторону. Рукоятка ударилась о стол, отскочила в угол, а там ее вдруг подхватили чьи-то цепкие пальцы, мелькнувшие в темноте.

— Унка! — Серафин разогнал рукой стлавшуюся над полом дымку, склонился к русалке и помог встать. — А я думал…

Она его прервала:

— Где Арчимбольдо?

Серафин огляделся, посмотрел на Дарио, который только плечами пожал, и пробормотал:

— Не знаю.

Унка тихо оттолкнула его и, согнувшись, потащилась вперед сквозь еще не рассеявшийся зловонный туман, от которого у Серафина щипало в горле.

— Он должен быть… где-то здесь.

Серафин и Дарио переглянулись и пошли по комнатам и коридорам большого дома.

Через некоторое время они убедились, что ни Таламара с Юнипой, ни Арчимбольдо нигде нет. Зато они обнаружили в подвале дыру в земле с обугленными и с такими неровными краями, будто ее выкопал какой-то неумелый ребенок-великан.

Серафин сначала подумал, что эта дыра ведет прямехонько в Ад.

Потом, когда глаза привыкли к темноте, он разглядел на дне дыры отверстие поменьше и уже хотел туда спрыгнуть, когда Унка схватила его за руку.

— Не надо, — сказала она, — Он исчез.

— С Юнипой?

— Он взял ее с собой.

— Мы должны его задержать!

Она покачала головой:

— Его не догонишь. Он умеет быть сразу повсюду.

- Но… — Серафин осекся. О чем теперь спорить, если всему конец. Они никого не спасли. Таламар доставит Юнииу к Лорду Свету. Девочка погибла.

— Я нашел мастера! — раздался крик Дарио откуда-то из соседних комнат, но в голосе звучало такое отчаяние, какого не смогли приглушить даже стены.

Серафин рванулся на голос, но Унка его опередила. У нее была разбита голова, и кровь сочилась из раны, каплями скатываясь по ушам к уголкам широкого рта. Ее огромная русалочья пасть была приоткрыта, и Серафин увидел два ряда блестящих острых зубов.

Он скользнул за Ункой в открытую дверь склада, где Арчимбольдо хранил свои волшебные зеркала и где тоже стлался смрадный туман. Здесь осталось мало зеркал, стоявших на подставках или прислоненных к стенам. Они предназначались для его немногочисленных заказчиков в Венеции. Большинство же зеркал мастер отдал Таламару в их последнее свидание.

Старик лежал ничком на полу. Его левая, прижатая к боку рука была неестественно вывернута, будто сломана или вывихнута. Правая рука сжимала молоток. Рядом валялись осколки зеркала — мелкие острые стекляшки. Видимо, он сам выбил зеркало из рамы и расколол на кусочки.

Первой мыслью Серафина, — до того, как он осознал случившееся, — было то, что Таламар проник в мастерскую через волшебное зеркало, а Арчимбольдо, стараясь помешать ему войти, пустил в ход молоток.

Дарио опустился на колени возле своего учителя, но был так ошеломлен и подавлен, что боялся до него дотронуться.

Унка отстранила мальчиков и перевернула Арчимбольдо на спину. На них смотрели потухшие глаза, полуприкрытые белыми космами, ниспадавшими на лоб, как спутанная мокрая пряжа.

Легким прикосновением пальцев Унка закрыла старику глаза. Дрожащими руками приподняла его тело и осторожно опустила голову себе на колени, откинула ему со лба волосы и стала гладить ему щеки.

Дарио отважился поднять голову. И впервые увидел лицо Унки.

С перепугу он даже охнул, едва перевел дыхание и чуть было не отскочил от нее в сторону. Но туг же пришел в себя, быстро скользнул взглядом по ее нотам — ноги как ноги, никакого рыбьего хвоста, — взял холодную руку своего покойного мастера и крепко пожал.

Серафин чувствовал себя здесь лишним. Он был едва знаком с волшебником-зеркальщиком. Ему хотелось выразить свое глубокое уважение покойному, но он боялся, что любое проявление чувств с его стороны может показаться неуместным и неискренним. Двое других были многим обязаны и благодарны Арчимбольдо, но он не мог присоединиться к их неподдельному большому горю. Он склонил голову перед погибшим, повернулся и пошел обратно в мастерскую.

Через какое-то время к нему присоединился Дарио.

— Унка хочет побыть с ним одна.

Серафин кивнул.

— Понимаю.

— Она просит нас подождать ее.

Дарио в задумчивости присел на край стола. Серафин был удивлен, что Дарио не спешит вернуться в Анклав, ведь нападение на Фараона должно непременно произойти этой ночью, а сам Дарио изменить план не в силах.

— Чего она хочет?

— Думаю, собирается пойти с нами.

— В Анклав?

Дарио кивнул, подумав: «Это было бы неплохо. Унке очень много лет, наверное более ста, а может, и больше, но она выглядит как женщина лет тридцати. Быстра и ловка, и никто бы не удивился, если окажется, что она умеет владеть холодным оружием».

— А ты об этом знал? — спросил Серафин.

— О том, что она — русалка? — Дарио мотнул головой. — Нет. Мы, конечно, удивлялись, что она все время в маске ходит. И никому не позволяет увидеть свое лицо. Только нос и глаза. Мы думали, болезнь у нее какая-нибудь или шрам после несчастного случая. — Он пожал плечами. — А может, мы вообще мало об этом задумывались. Тициан как-то сказал, что это… Да нет, я мало чего знал.

Они вышли из мастерской и сели на пол в коридоре, прислонившись к стене, — Серафин с одной стороны, а Дарио напротив, с другой. Оба сидели, поджав ноги под себя, и глядели на вход в мастерскую. Сабля Дарио лежала у его ног.

Тишина нарушилась звяканьем засова в двери — словно бы Унка запирала мастерскую изнутри. Последнее, на что успел бросить взгляд Серафин, когда дверь закрывалась, было тело Арчимбольдо, втащенное Ункой на верстак и смутно различимое в дымке.

— Что она там делает?

Дарио пристально смотрел на дверь, будто хотел что-то разглядеть сквозь деревянные створки.

— Не знаю. Надо подождать.

Серафин молча кивнул.

И они стали ждать.

Прошел час. А может быть — два или три.

Они обменивались друг с другом редкими словами, а когда разговаривали, то без былой враждебности и даже уважительно, более того — дружелюбно, что могло служить некоторым признаком их зарождавшейся дружбы.

Но за все им пришлось дорого заплатить. Арчимбольдо погиб, Юнипу похитили.

Цена примирения была слишком велика.

Мысль о том, что после всего этого предстоит забраться во Дворец дожей и совершить покушение на Фараона, уже казалась такой нелепой, даже дикой, что Серафин старался ее отогнать.

Удушающий смрад уже рассеялся, когда снова заскрипел дверной засов. Но из двери вырвался совсем другой запах.

Оттуда шел дым. Мастерская горела!

Серафин и Дарио разом очнулись и вскочили на ноги. К ним шла Унка. В ее руке что-то поблескивало. Серафину показалось, что это клинок, но тут же он понял: она несет маску — маску из серебряного зеркального стекла. Унка прижимала ее к груди, как что-то очень дорогое, дороже чего для нее могло быть только воспоминание о ее прошлом.;

Позади Унки в огне пылал верстак.

Столб черного густого дыма поднимался наверх, сгущался над потолком и выползал из дверей, как полчища черных муравьев.

— Пошли, — сказала Унка.

Мальчики неуверенно посмотрели друг на друга. Серафин оглянулся на мастерскую. Языки пламени лизали распростертое тело Арчимбольдо, огонь уже охватил ящики, разбросанные повсюду в пылу борьбы. Лица мертвеца он не узнал — оно было гладким, как шар.

Он перевел взгляд на серебряную маску в руке Ункп. Маска представляла собой узкое и худое лицо. Лицо старика.

— Идем, — повторила русалка и свободной рукой прикрыла рот краем шейного платка. И сразу стала похожа на разбойника с большой дороги.

Дарио кивнул Серафину, тот присоединился к ним, и они быстро пошли по коридору к выходу. Серафин еще раз оглянулся и увидел только огонь и дым, клубами валивший из мастерской.

Через минуту они уже бежали вдоль канала Изгнанников, оставив позади бывшее жилище волшебника Арчимбольдо.

Из многих окон дома вырывалось пламя, и на воду опускалась серая дымка фараона.

 

7

Собор Сан-Марко со всеми его золотыми куполами буквально утонул в объятиях сокола — птицы, которая была больше любого живого существа на земле, выше самой высокой башни, массивнее изваяний Фараона в его родном Египте.

У этой птицы-исполина — в сто раз выше человека — были черные круглые глаза и клюв как венецианская гондола. Ее золотое оперение, сверкавшее под луной на фоне ночного неба, казалось объятым пламенем.

Таков был Хорус, бог-сокол.

Развернув свои крылья, как золотые паруса, он охватил ими с обеих сторон собор, совершенно закрыв фасад с византийскими орнаментами и лепниной, с фронтонами, окнами и барельефами. Концы крыльев, сошедшихся над порталом, накрыли друг друга, и весь собор оказался словно завернутым в покрывало из золотой огненной лавы.

Так демонстрировал бог-сокол свои сокровенные желания и притязания.

Он показывал всем, кто ныне истинный хозяин Венеции, которая теперь становится частью Египетской Империи, вассальной землей наивысших богов.

На крыше здания, что напротив собора, стоял Сет, верховный жрец Хоруса и визирь Фараона, слегка склонив голову и скрестив руки на груди. На его лбу выступила испарина, капли ее были крупные, как жемчужины, а его роскошное одеяние было мокрым от пота. В эти минуты он создавал зримый образ сокола, ибо считался непревзойденным творцом иллюзий.

Еще несколько мгновений Сет держал в поле зрения присутствующих это волшебное видение, потом распростер руки и сделал резкий выдох.

Видение исчезло, гигантский сокол обратился в фонтан сверкающих искр, осыпавших собор на площади Сан-Марко, подобно звездам, падающим с небосвода.

Многочисленные жрецы, собравшиеся на площади, зашумели, завопили в экстазе и восхищении. Только несколько дюжин воинов-Майер мумий, окружавших площадь, остались немы и недвижимы, безучастно устремив в пространство свои мертвые глаза или пустые глазницы.

Сет не нуждался в восторженных воплях и всеобщем одобрении, чтобы лишний раз убедиться в своих чудодейственных способностях. Он был слишком уверен в своей силе и умении распоряжаться, когда нужно, своим волшебным даром. Сотворение на глазах у всех золотого бога-сокола было всего лишь умелой мистификацией и иллюзорным воспроизведением одного из символов победоносной Империи, что иной раз приводило Фараона в детский восторг. Хорошая забава для ребенка.

«Какая же пустая трата сил, — думал с досадой и презрением Сет. — Какая профанация истинной мощи, достоинства и веры».

Он, верховный жрец и второй человек в Империи, он, сам достойный поклонения, растрачивает свою чудотворную энергию на исполнение прихотей самодура Аменофиса. Но любой из верных ему жрецов знал, что у него нет иного выбора в ту пору, когда военачальники-сфинксы прибирают власть в Империи к своим рукам, стараясь лишить жрецов благосклонности верховного властителя. Надо было во что бы то ни стало угождать Фараону — хотя бы до тех пор, пока проклятые сфинксы больше не будут угрожать могуществу жрецов.

При этой мысли Сет крякнул от злости. Империя праздновала величайшую победу, взятие Венеции после трехвековой осады, и это в первую очередь был триумф его, Сета, его личная победа над Королевой Флюирией. Но он не ощущал никакой радости. Его довольный вид был напускным, всего-навсего маскарадной личиной.

Виной тому были те же сфинксы и, конечно, сам Фараон.

Аменофис был явным недоумком, пустым самовлюбленным глупцом на троне из золота и человеческих костей. Жрецы Хоруса возвели его на трон и сделали первым лицом Империи только потому, что считали слабым, податливым и легко управляемым. «Настоящее дитя», — думали они со злорадством, когда вытаскивали его из усыпальницы ступенчатой пирамиды Амун-Ка-Ра и возрождали к новой жизни.

«Он — наше творение, наша кукла», — говорили они. В некотором смысле так оно и было, и продолжало оставаться поныне.

Но только в некотором смысле.

Сет молча позволил облачить себя в длинную мантию и взял платок, поданный одним из младших жрецов. Он вытер пот на своем голом черепе, не снимая золотого сетчатого убора, прикрывавшего ему голову не только для красоты, но и для поддержания его духовной мощи. У других жрецов подобная сетка была просто вытатуирована на голове цветными красками, а для него она была сплетена из золотых нитей мастером из Пунта, из Южной Америки.

Размеренным шагом спускался Сет по лестнице в сопровождении жрецов. Для его охраны было выделено много воинов-мумий. Слишком много. Сет спрашивал себя — кто отдал этот приказ? Во всяком случае, сам он не просил об усиленной охране.

Когда он вышел на площадь, к нему приблизился младший жрец, трижды поклонился, поцеловал ему руки и ноги и попросил позволения передать ему распоряжение Фараона: Аменофис желает видеть Сета, сию же минуту, в своих новых покоях во Дворце дожей.

Сет едва сдерживал ярость, когда, бросив всех ждавших его жрецов, переходил площадь Сан-Марко и вступал во Дворец. Аменофис позволил себе вызывать его как какого-нибудь раба-телохранителя. Его — верховного жреца Хоруса, духовного главу Империи. И перед лицом всего жреческого духовенства. К тому же через посредство самого низшего жреца!

Сет вошел во Дворец через роскошную дверь «Порта делла Карта», настоящий шедевр готического стиля. По другую сторону просторного внутреннего двора между двумя огромными скульптурами богов наверх вела устланная коврами лестница. Марс и Нептун холодно взирали на верховного жреца сверху вниз. Ему так и хотелось сбросить их наземь и поставить на их место изображения Хоруса и бога Ра.

Сет шел по широким коридорам через многочисленные залы и наконец приблизился к дверям, за которыми находились личные покои Фараона. Апартаменты властелина располагались на верхнем этаже Дворца, непосредственно под чердачными помещениями. Там, наверху, под цинковой крышей, раньше держали узников в крохотных каморках. Ныне, как слышал Сет, страшные камеры пыток пустовали. Он их позже осмотрел и решил, что это самое подходящее место для неблагонадежных людей и смутьянов, каковые, конечно, найдутся и среди бывших дожей-правителей.

Дело в том, что не все городские дожи-правители участвовали в пленении и выдаче египтянам Королевы Флюирии. Трех главных предателей — вместе с советником Анджелисом — Аменофис приказал казнить в тот же вечер на площади Сан-Марко. Он был им благодарен за помощь, но не терпел в своем окружении людей, которым нельзя доверять полностью. Остальные советники были заперты где-то во Дворце, лишенные своей лейб-гвардии. Большинство гвардейцев тоже подверглось заключению. Позже египтяне попытаются переманить их всех на сторону Империи. Аменофису очень нравилось, что солдаты имеют в своем распоряжении могучих каменных львов. Особенно — летучих каменных львов, которыми пользовалась лейб-гвардия дожей-правителей и которые вызывали большой интерес Фараона.

Сет, напротив, считал, что лучше всех этих львов умертвить, даже если это окажется не так легко, — при необходимости можно будет пожертвовать и несколькими дюжинами воинов-мумий для убийства каждого каменного зверя. Было слишком опасно оставлять их в живых. Аменофис видел во львах только зверей, которых вполне можно укротить и использовать в своих целях, но Сет придерживался иного мнения. Львы не казались ему тупыми животными, которые легко поддаются дрессировке. Он чувствовал в них какую-то сверхъестественную силу, знал, что они разумны и обладают древнейшими познаниями, и спрашивал себя, не было ли такое намерение подсказано Фараону именно военачальниками-сфинксами? Они сами наполовину львы, и вполне вероятно, что они гораздо ближе к каменным львам, чем кажется.

А может быть, сфинксы состоят даже в родстве с каменными львами? Если да, то какую роль играет это родство в тайных замыслах военачальников-сфинксов?

Тут Сет должен был прервать ход своих мыслей. Слуга Фараона уже доложил о его появлении. И верховному жрецу предложили войти.

Фараон возлежал на диване, покрытом ягуаровыми шкурами. На нем было широкое одеяние, сотканное из человеческих волос и расшитое золотыми нитями. Сотня рабынь трудилась над этим нарядом почти десять лет. У Аменофиса было несколько дюжин таких одеяний, которые он в гневе рвал на куски, если какая-нибудь нить была чуть искривлена или узор немного нарушен.

Фараон встретил Сета с улыбкой. Он был один, и это казалось более чем странным. Обычно Фараона окружали рослые телохранители из Нубийской пустыни, успевшие к этому времени снести своими серповидными ятаганами голову не одному подданному Империи.

Удивляло и то, что на лицо Фараона были наложены более яркие краски, чем всегда. Но и под румянами можно было различить детские черты, лицо мальчика, которому нет и тринадцати. Три или более тысяч лет тому назад юный Фараон пал жертвой отравителей, угостивших его ядом. После того как жрецы Хоруса вернули его к жизни, он лишь ненамного повзрослел. Уже тридцать с лишним лет Аменофис управлял Египтом, но выглядел, как и прежде, избалованным красноносым ребенком.

Правда, едва ли можно было свалить его прихоти и причуды только на возраст. Сету давно пришла в голову мысль, что яд юному Фараону могли подсыпать его, Сета, предшественники, жрецы Хоруса, которым больше не захотелось терпеть самодурства жестокого недоростка.

Сет побаивался и того, что Аменофису могла прийти на ум та же догадка и что именно это могло быть одной из причин его явного желания избавится от опеки жрецов и приблизить к себе военачальников-сфинксов.

— Входи, Сет, — сказал Аменофис и небрежно махнул ему рукой в знак приветствия.

Верховный жрец согнулся в глубоком поклоне и ждал, когда Фараон позволит ему выпрямить спину и подойти ближе. На этот раз позволение последовало позже, чем обычно; Аменофис не торопился, но Сет ничем не выказывал своего недовольства. Когда-нибудь обстоятельства изменятся, и тогда он, Сет, заставит Фараона ползать перед ним на коленях… Эта весьма утешительная перспектива вызвала у него довольную усмешку.

Аменофис велел ему приблизиться.

— Вы желали меня видеть, Ра?

Фараону нравилось, когда к нему обращались как к богу-солнцу.

- Вернее сказать, мы желаем, чтобы ты сам кое-что увидел.

Брови у жреца полезли на лоб.

- Что же это такое?

Аменофис запрыгал на своем ягуаровом диване и заулыбался. Под его глазами размазалась золотая тушь, но было не похоже, чтобы он только что плакал от горя. Скорее всего, он до слез хохотал, но почему?

Сета охватили мрачные предчувствия.

- Что такое, Ра?

- Подойди к окну, — сказал Фараон.

Сет подошел к одному из высоких окон. Перед ним раскинулась ночная площадь Сан-Марко. Она все так же была освещена бесчисленными факелами и горящими плошками, но в мерцающем свете теперь разыгрывалось другое действо.

Воины-мумии с ятаганами наголо сгоняли жрецов, — более сотни фигур в длинных балахонах — к тому месту, где несколько дней назад разверзлась земля и из-под брусчатки вылез посланец Ада. Арестом руководил огромный сфинкс, сцена разыгрывалась в полнейшей и зловещей тишине. Среди арестованных Сет увидел своих ближайших соратников, людей, с которыми он некогда замыслил и осуществил оживление Фараона; людей, которые его давно предостерегали и опасения которых он не принимал во внимание. Каким же он был идиотом!

Теперь за эту его глупость жрецы должны поплатиться жизнью. В этом нет никакого сомнения.

Медленно, не теряя достоинства, Сет обернулся к Фараону.

Аменофис был уже не один. Абсолютно беззвучно, мягко переступая своими бархатистыми львиными лапами, к нему приблизились два сфинкса и встали по бокам. Их торсы были как у мускулистых мужчин, а нижняя часть тела — как у львов. У обоих в руках были тяжелые я таганы, которые обычному человеку поднять не под силу.

- Но почему, Ра? — спросил Сет тихо и так настойчиво, что сам удивился. — За что ты казнишь жрецов?

- Жреческие служители Хоруса виновны и будут наказаны, — бросил в ответ Аменофис, не переставая улыбаться, — Мы благодарим тебя и твоих людей, Сет. Вы нам хорошо послужили, и мы этого не забудем.

Фараон любил говорить о себе во множественном числе. Но в данную минуту Сету покаталось, что Аменофис имеет в виду действительно многих — и себя, и своих новоявленных советников, военачальников-сфинксов.

- Это — измена, — с трудом проговорил Сет.

- Кому? — Аменофис широко раскрыл гла-;ia в наигранном изумлении. — Только не Фараону. И не ботам.

- Мы сделали тебя тем, кто ты есть. — Сет отбросил условности этикета и перестал стесняться в выражениях, — Без нас ты сейчас лежал бы трупом в одной из замшелых гробниц, был бы всего лишь еще одной мумией в саркофаге. Тебя так ненавидели те, кто тебя отравил, что даже не положили в гроб ни одного золотого предмета. Как ты думаешь, почему за тысячи лет ни один грабитель не покусился на твою усыпальницу? — Он презрительно усмехнулся. — Грабители знали, что они могут там найти. Всего лишь трупик капризного ребенка, чью дурь не смогли стерпеть даже его приближенные. Всего лишь тельце глупого мальчишки, который…

Один из сфинксов шагнул было к Сету, но Аменофис его остановил.

— Сет, — внешне спокойно промолвил он, хотя жрец видел, что его глаза сузились от злости, — Замолчи, будь добр.

— Я говорю правду. И твои новые… Твари-военачальники вскоре это тоже поймут.

Он намеренно оскорбил сфинксов, но они не ответили на вызов. Один насмешливо усмехнулся, другой остался стоять с каменным лицом. Вывести их из равновесия было невозможно, и Сет это знал.

— Мы не намерены тебя убивать, — сказал Фараон. Его губы скривились в недоброй ухмылке. — Тебя — нет.

— Чего же ты хочешь?

Сет снова взглянул в окно на плотную толпу своих жрецов. Ятаганы их стражей поблескивали в свете факелов.

Аменофис снова усмехнулся и сказал:

— Во-первых, хочу их смерти. Во-вторых — твоего смирения и покорности.

Сет выпрямился, и сфинкс снова угрожающе шагнул вперед. На этот раз Аменофис его не остановил.

— Их незачем убивать, — сказал Сет.

Ему хотелось прибегнуть к волшебству, к какой-нибудь мистификации, чтобы подчинить Фараона своей воле, но он знал, что это бесполезно. Магия сфинксов была так же сильна, как его собственная, и они вполне могли ее тут же применить. Если и не оба, то один из них — наверняка; или кто-нибудь из тех, кто прячется за стенами зала и присматривает за ним.

— Незачем? — повторил Аменофис тонким детским голосом. Он погладил свои намазанные золотой краской щеки и стал с интересом разглядывать кончики пальцев, заблестевшие, как диковинные жучки. — Мы делаем тебе предложение, Сет. И тебе не следует отказываться. Мы очень хорошо знаем, что за нынешнюю победу надо благодарить только тебя и твоих жрецов. Это вы нашли способ изгнать Королеву Флюирию из Лагуны… Хотя она и теперь еще где-то скрывается. Так что не думай, что мы не умеем благодарить.

— Да, — с трудом проговорил Сет. — Я это вижу.

Аменофис ткнул золотым пальчиком в сторону одного сфинкса. Тот быстро приблизился и даже бровью не повел, когда Фараон на каждой его щеке провел по две золотых черты. Знаки войны.

— Мы — Верховный властитель Империи, Единственный, Величайший и Могущественнейший, — сказал Аменофис, — Или не так?

— Точно так, Ра, — смиренно ответил сфинкс.

Фараон отпустил его кивком головы, и тот занял свое место возле дивана.

— Ты упомянул о каком-то предложении, — сказал Сет.

— Да. Мы знали, что это тебя заинтересует, — Аменофис погладил ладонью ягуаровую шкуру. — Мы хотим от тебя еще большего подвига.

Сет в недоумении взглянул на него.

— Тебе надо, чтобы я… ловил ягуаров?

Фараон залился громким ребячьим смехом.

— Ох, Сет, старый дурак! Конечно, нет. Мы думаем, что можем всегда кого-нибудь найти, кто сдирал бы для нас шкуры с этих зверьков. — Он еще долго смеялся, но постепенно успокоился. — Речь идет вот о чем, Сет. Наши новые советники… Наши друзья, с их безграничной мудростью, предвещают мне…

Все знали, что сфинксы действительно обладают древнейшими знаниями и даром прорицателей. Сет многое бы дал за то, чтобы узнать, как им это удается. Он не мог постичь их премудрости, и его тщеславие было задето.

— …предвещают мне смерть, — закончил Аменофис.

— Жрецы Хоруса никогда не допустили бы твоей смерти.

— Ты хорошо сказал. Только мы оба знаем, что ты лжешь. Может случиться, что кому-то из жрецов мы станем не по нутру. Кто тогда занял бы наше место на троне? Скоре всего, ты, Сет? Да, мы думаем, что так и было бы.

Сет старался казаться невозмутимым и не выдавать своего вдруг возникшего беспокойства.

— Чего же ты хочешь?

— Сфинксы считают, что сила, которая нам угрожает, исходит не из этого мира. Во всяком случае — не с земной поверхности.

— Из Ада?

— Да, оттуда. Сфинксы предвещают, что некто придет из Ада и нас уничтожит. Красивая сказка, верно? — Он снова рассмеялся, но па этот раз не очень весело. — А кто там правит, в Аду?

— Лорд Свет.

— Ах, этот выродок! Этот подонок! Да, помню, — Лорд Свет. Он уже пытался натравить на нас жителей Венеции. Верные нам дожи-правители помешали его затее и сумели убить посланца Ада. Но Лорд Свет не утихомирился, мы знаем об этом, предсказание сфинксов — тому подтверждение. — Глазки Фараона сузились, — Вопреки всему, мы не умрем, Сет. И неважно, что там против нас замышляет Лорд Свет, — ему нас не одолеть. Мы вырвем зло с корнем.

Теперь и Сет не мог не рассмеяться. Он хохотал так громко, что Аменофис засомневался, не сошел ли верховный жрец с ума.

— Ты хочешь убить Лорда Света? — наконец проговорил он, все еще давясь смехом и отдуваясь. — Ты серьезно говоришь?

— И да, и нет. Потому что его убьешь ты, Сет. А не мы.

— Это же самоубийство!

— Возможно. Но это твое самоубийство.

Сет затряс головой. Он ожидал чего угодно, только не такого оборота событий.

Он взглянул на сфинксов. Они же должны знать, что подобный замысел — безумство. Если требуется убрать его, верховного жреца, зачем устраивать спектакль? Ведь его можно попросту зарубить ятаганами!

Ответ нашелся сам собою и поверг его в полную растерянность: «Сфинксы внушили эту мысль Фараону. Аменофис не врет. Их видение — не выдумка. Сфинксы страшатся Лорда Света».

Сет с трудом овладел собой и спросил:

— А что именно видели сфинксы?

— Ничего, — сказал один из сфинксов, впервые заговорив без спроса. Аменофис его не перебил и не обругал.

— Ничего?

- Наши видения — это не картины, — сказал сфинкс со всей серьезностью. — Нам открывается истина. Мы испытываем предчувствия. Но наши видения смутны, мы не даем никаких конкретных советов.

Сет снова рассмеялся, но гораздо тише.

- Значит, у кого-то из вас появилось дурное предчувствие и потому вы желаете убить Лорда Света? Развязать войну с Адом? — Он в волнении сделал несколько шагов взад и вперед. И снова замер на месте. — Все это — полнейшее безумие!

Сфинкс не обратил внимания на его слова и продолжал:

- Некто явится из Ада и уничтожит Фараона. Таково предсказание. И ты должен воспрепятствовать его исполнению.

Фараон махнул рукой. В одной из стен отрылась дверца, там что-то зашуршало, и оттуда кто-то выскользнул. Через минуту отрывисто протрубила труба.

Сет поспешил к окну и увидел, что воины-мумии, высоко подняв ятаганы, надвигаются на плотную толпу жрецов.

— Остановитесь! — Голос Сета прозвучал глухо и подавленно.

Снова — взмах руки и еще один трубный сигнал. Воины-мумии замерли на месте.

Какие-то мгновения царила мертвая тишина. Даже снизу, с площади, не доносилось ни звука.

— Я сделаю то, что ты требуешь, — сказал Сет.

- Мы это знаем, — Фараон снисходительно улыбнулся. — Мы в этом не сомневались. Ведь жрецы тебе как родные дети.

— Верховный жрец несет за них ответственность. И Фараон тоже.

Аменофис скривился.

— Хватит пустой болтовни! Ты выступаешь в поход сегодня же.

— Почему — я?

— Потому что ты нам предан. Только по этой причине. — Аменофис, казалось, был искренне удивлен вопросом. — Потому что мы можем на тебя положится. В нынешнее время никому нельзя доверять. Но тебе, Сет, можно. Мы это знаем. И ты быстро справишься с поручением.

Ярость Сета грозила выплеснуться наружу, но он сдержал себя и спокойно сказал:

— Как мне добраться отсюда до Оси Земли?

— Один наш друг доставит тебя во владения Лорда Света, — сказал Фараон. — К самому его трону.

Дверь распахнулась, и в зал вошел такой огромный сфинкс, каких Сет еще не встречал. Его длинные, отливавшие медью волосы были связаны на затылке в пучок и ниспадали на спину «конским хвостом». Его большие мускулистые руки не уступали по силе его мощным нотам-лапам, и Сет поклялся бы, что в жизни не видывал такого могучего торса ни у одного человека. Лицо сфинкса тоже выглядело необычно: на подбородке торчала светло-рыжая бородка, как на морде у льва. Это казалось тем более удивительным, что все остальные сфинксы были безбородыми. Его зрачки мерцали, как у дикой кошки.

Сфинкс улыбнулся Сету, обнажив острые клыки. Он будто ненароком напружинился и раскрыл свои громадные крылья, обшитые кожей с легким желтоватым пушком.

«Такого не бывает, — пронеслось в голове Сета, — У сфинксов нет крыльев. И глаза и зубы у них как у людей».

Но перед ним было совсем другое существо, от которого веяло силой и жестокостью, как близкой угрозой от темной тучи.

— Это Искандер, — сказал Аменофис и — невероятно! — склонил перед ним голову и, обратившись к Сету, тихо прибавил: — Он будет тебя сопровождать.

 

8

Зимний Холод

Фермитракс мощным прыжком оторвался от края гигантского каменного уха.

Мерле потеряла всякую ориентацию. То слева, то справа, то внизу, то вверху мелькали скалы в красноватом свете. Какая-то дикая круговерть. Мертвая голова, в которой они только что сидели, пронеслась мимо них, и лев попал и ее вихревой след. Его тряхнуло, бросило набок, едва не перевернуло вниз головой. На миг он замер почти в вертикальном положении.

Но только на миг.

Фермитракс рыкнул, напряг свое сильное тело и сумел выровнять полет прежде, чем Мерле оторвалась от его гривы и скатилась с его спины в бездну.

У нее так колотилось сердце, что она ничего не соображала и не чувствовала. В голове темнело до боли, и не было времени о чем-то подумать.

И вот уже к ним несется вторая мертвая голова и происходит нечто совершенно невообразимое. Обсидиановый лев снова рыкнул, рванулся вперед, за что-то уцепился и с размаху куда-то грохнулся. У Мерле стукнули и хрустнули, казалось, все косточки и все суставы. Будто кто-то швырнул ее боком о стену.

Когда она пришла в себя, то увидела, что они с Фермитраксом лежат в огромной ушной раковине на чем-то мягком. Она пощупала — вроде бы черный пух. Там, в своем мире, она приняла бы это за птичий пух, но здесь, в преисподней, один Лорд Свет знает, чьи это останки.

Не хватало только, чтобы их соседом оказался какой-нибудь хищник, выбравший это место для своей зимней спячки.

Перышек под ними было неимоверное количество, и пахли они дегтем, как тот ветер, что гуляет над адской пустыней.

— Тут нет никого, — ответила Королева се мыслям, — В ухе никого нет.

— Мы там, куда мы… куда хотели попасть?

— Не мы, а ты хотела.

«Какая разница?» — подумала Мерле и сказала:

— Это та самая вторая голова?

— Да, — ответил Фермитракс вместо Коро левы. — Именно так. Мы не промахнулись.

Мерле попыталась встать на ноги. В голове все еще гудело, будто под Рождество ее засунули в церковный колокол. Она качнулась, и Фермитракс хотел было подпереть ее своим львиным хвостом. Но Мерле тряхнула головой, собралась с силами и удержалась на ногах без посторонней помощи. Нечего распускаться, впереди предстоит нелегкое дело. И она доведет его до конца.

— Геройское намерение.

Мерле пропустила замечание Королевы мимо ушей. Прежде всего надо из уха добраться по массивной каменной скуле до рта. А там, видимо, придется спасать умирающего, которому больше никто, кроме нее, помочь не может. Нужно попытаться это сделать, несмотря ни на что.

Фермитракс тяжело дышал. От усталости он зажмурил глаза, но все же понял, что Мерле тропится.

- Отдохни хоть немного.

- Нет. Если у меня будет время поразмыслить, я смогу и передумать. — Голос у Мерле подрагивал, но она старалась не выдать волнения.

Лев повернул голову и посмотрел ей в глаза.

- То, что ты затеваешь, вовсе не пустяк и не легкая прогулка.

Мерле отнюдь не сочла его слова за лесть. Она понимала, что лев желает ей добра и хочет приободрить. Честно говоря, она очень нуждалась в добром напутствии.

— Нечего ждать, пора идти, — сказала она и стала преодолевать первое препятствие — карабкаться через каменный хрящ к краю ушной раковины.

— Ты уверена, что правильно поступаешь? — спросила Королева.

— Ты хочешь меня отговорить?

— Нет. Это — твое решение.

— Тогда помолчи.

Мерле боялась, что Королева сможет заставить ее остаться и будет командовать не только ее языком, но и телом. Однако Королева этого не сделала. Она отнеслась к ее намерению с пониманием, хотя и с неодобрением, не сказав на прощание ни единого слова, ибо она не хотела думать ни о каком прощании.

Мерле перелезла через край уха и выбралась на его внешнюю сторону. Каменная поверхность была пористой, изобиловала выбоинами и глубокими царапинами. Такова, наверное, была природа этого камня, но иногда казалось, что вмятины — результат столкновения мертвой головы с… Да, с чем? С летающими камнями? Или с когтями лилимов? Или с твердыми, как сталь, птичьими клювами?

Нечего об этом думать. Ни за что нельзя отвлекаться!

Самый короткий путь к углу рта каменного черепа пролегал через его впалую щеку, представляющую собой довольно глубокую котловину сразу за выпирающей скулой. Мерле невольно задалась вопросом — не является ли это лицо портретом какого-нибудь человека. Понятно, либо очень старого, либо изможденного, ибо ни у кого в жизни ей не доводилось видеть таких тянутых щек, даже у самых голодных детей в приюте.

- Не смотри вниз, — сказала Королева Флюирия.

- Я стараюсь.

Она цеплялась руками и нотами за малейшую выпуклость и продвигалась медленно, но верно. В общем, оказалось не так страшно, как представлялось. Правда, она все время помнила наказ Королевы и не спускала глаз с каменной поверхности, по которой лезла ко рту головы. Лишь иногда, когда надо было посмотреть, куда ставить ногу, Мерле не могла не бросить быстрый взгляд вниз на проносившуюся и под ними равнину. Тогда сердце снова принималось бешено колотиться, а желудок будто скручивался в тугой узел.

На правой руке у Мерле вдруг сломался ноготь, когда надо было зацепиться за очередную выемку. Наверное, уже пройдено полпути, но она не была в этом уверена. Если все время глядеть на каменную стенку перед собой, то теряется ощущение и времени, и пространства. А что, если преодолены только первые несколько метров? Даже меньше того, что представлялось?

Вперед. Только вперед.

Ну, еще совсем немного.

Она осторожно, очень осторожно повернула голову в сторону и оглядела каменную поверхность. Угол рта был уже недалеко. Только бы ей удалось перебраться через каменную нижнюю губу, и она — в безопасности.

Надо полагать, что человек, там, во рту, отнесется к ней так же по-дружески, как она к нему.

А вдруг он не такой беспомощный, как кажется?

Что, если он ее придушит?

Она отмахнулась от страшных мыслей и снова сконцентрировала внимание на своих руках и ногах.

Тем не менее, хотя она очень старалась об этом не думать, невозможно было совсем от влечься от реальности: прижавшись к щеке пятидесятиметровой каменной головы, она несется вместе с ней куда-то на страшной высоте с такой головокружительной быстротой, что скалистая равнина видится внизу сплошным желтым туманом.

И все это надо терпеть из-за какого-то незнакомца, которого она совсем не знает. Вдруг он опасный человек, или даже убийца, или, может быть, верный слуга Лорда Света? И вот ради него она рискует своей жизнью. И не только своей. Если верить Королеве, от нее, от Мерле, зависит судьба Венеции.

Внезапное осознание своей роли так поразило Мерле, что на какой-то момент ее руки ослабли. Левая рука тотчас соскользнула с бугорка, но правой рукой она успела ухватиться нa каменный выступ, такой небольшой, что на нем едва нашлось бы место для цветочного горшка. В панике она стала сучить нотами, ища опору, но ноги сорвались с каменного края, и какую-то долю секунды она висела над пропастью.

— Вот так, — сухо бросила Королева Флюирия.

Мерле напружинилась, пальцы левой руки, к счастью, успели нащупать выступ, и она рывком подтянулась кверху, одновременно упершись во что-то нотами. И стала карабкаться дальше.

— Неплохо.

— Спасибо за поддержку, — процедила Мерле сквозь зубы.

Еще два-три метра, и она у цели, в углу каменного рта.

— Ну вот и получилось.

— Ты будто этого не ожидала.

— Думаешь, тогда я бы тебя отпустила?

Эти слова подтвердили опасение Мерле: Королева при желании может управлять ее, Мерле, телом. Такое открытие ее не слишком обрадовало, но сейчас голова была занята другим.

Мерле уцепилась за кромку трещины в нижней каменной губе, подтянулась вверх и, сильно оттолкнувшись ногой, перевалилась через губу прямо в глубь каменного рта.

С криком покатилась она куда-то вниз, в пустоту, и шлепнулась на что-то твердое.

Слава Богу, что там не было зубов, на которые можно напороться. И языка там тоже не было. Просто — широкая полость, как пещера. А дальше — сплошная тьма, сквозь которую ничего не разглядеть. Может быть, там проход внутрь черепа? Или это всего лишь задняя стенка глотки?

Мерле поднялась и взглянула на внутреннюю сторону губы.

Человека там уже не было, но не по его воле. Он просто не удержался на губе и, как Мерле, соскользнул вниз, в полость рта. Там он и лежал — на ворохе своих белых прядей, словно и большой молочной луже.

Но человек дышал. Даже тихо стонал.

Мерле стала подбираться к нему на четвереньках. Стук собственного сердца отдавался к ушах. Она остановилась, отдышалась и поползла дальше. Из-за усталости или от волнения она почти не чувствовала ни ног, ни рук. Если он и вправду на нее набросится, ей несдобровать. Ох, зачем ее сюда занесло?

- Эй! — тихо окликнула его Мерле.

Он лежал на боку, к ней затылком. Его длинные белые волосы разметались во все стороны, и если бы он встал, они доходили бы ему до колен. Левая рука у него была прижата к боку, правая вытянута вдоль тела. Пальцы — большие и узловатые — скрючены. Сквозь светлую кожу просвечивали синие жилы, будто струйки чернил на белом листе бумаги.

- Эй!

Пальцы на руке шевельнулись, задергались и сжались в кулак. Потом снова бессильно разжались.

Мерле глубоко вздохнула, призвала на помощь все свое мужество и стала медленно, согнувшись, обходить человека. При этом было одинаково страшно поворачиваться спиной и к нему, и к темной дыре, зиявшей там, где начинается горло. Она решила красться лицом к человеку и на время забыть об опасной темноте.

Мерле была рада, что Королева помалкивала. Ей сейчас вовсе не были нужны колкие замечания по поводу ее нелепых, даже идиотских действий.

— Вы ранены?

Она все ближе подкрадывалась к человеку и уже могла разглядеть его лицо.

Глаза у него были открыты и смотрели прямо на нее, следили за каждым ее шагом.

У Мерле по спине поползли мурашки.

— Вы живы, — сказала она. — Почему же вы ничего не говорите?

Вопреки его ясному осмысленному взгляду, губы ему не повиновались и лишь подрагивали. Или он притворяется? И только того и ждет, когда она совсем приблизится? Может, он — лилим без когтей?

По его лицу пробежала судорога, брови поползли вверх, на лбу обозначились морщины, и он теперь казался просто жалким и беспомощным стариком.

Что за странное превращение?

— Он тебе не сделает ничего плохого.

Слова Королевы Флюирии немало ее удивили. От Королевы она привыкла слышать одни лишь предостережения.

— Ты в этом уверена?

— Он очень слаб. Видимо, погибает от жажды.

Мерле тут же вспомнила, — что в лагере погибшей царской экспедиции она набила провизией полный рюкзак. Рюкзачок словно прирос к ее спине, и она о нем совсем забыла. Теперь она сняла мешочек с плеч, открыла бутылку с водой, понюхала — кто знает, не протухла ли вода, — и поднесла к лицу человека.

— Хотите? Можно вас напоить?

— Для того ты сюда и явилась.

Мерле молча кивнула, приподняла одной рукой его голову и смочила водой иссохшие губы. Белоснежные волосы старика были легкими и пушистыми, хотя казались густыми и спутанными. Ясные и настороженные глаза глядели на Мерле с таким вниманием и живостью, будто на нее смотрел совсем здоровый человек, а не какой-то полутруп. Пристальный взгляд блестящих глаз ее смущал. И даже пугал.

Мерле крепче прижала горлышко бутылки к его губам, потом отвела руку, ожидая, пока он слизнет с губ воду, а затем поднесла бутылку к его рту.

Наконец он качнул головой. Довольно.

Она обтерла горлышко подолом платья и заботливо закупорила сосуд. Кто знает, может быть, вода им еще понадобится. Первая бутылка уже пуста, это — вторая, и теперь тоже почти пуста. Осталась только третья, последняя.

Она сунула бутылку обратно в рюкзак к оставшимся запасам провианта.

— Спасибо, — вырвалось из губ старика. Но при этом его лицо осталось неподвижным, не шевельнулись ни его скулы, ни язык, хотя она отлично его слышала.

— Я… благодарю тебя.

Он говорил на венецианском наречии, хотя с едва заметным акцентом.

Мерле помогла ему сесть, прислонив спиной к внутренней стороне каменной губы. Ее снова удивила почти воздушная легкость его волос — будто белые лепестки цветка коснулись ее рук.

— Как твое имя? — спросила она.

— Холод.

Значит, не цветочные лепестки, а снежные хлопья.

— Холод? И все?

— Зимний Холод.

Она недоуменно взглянула на него и улыбнулась.

— А я — Мерле. Просто Мерле.

Старик был очень слаб, руки у него тряслись. Но достаточно было заглянуть ему в глаза, чтобы понять: его голова в полном порядке. Он сосредоточенно смотрел на девочку и слушал, стараясь ее понять. Потом спросил:

— Что ты тут делаешь?

Вопрос был не слишком уместен, и от старика не ускользнуло, что она нахмурилась. Но он не только не извинился, а, напротив, повторил свой вопрос.

— Нам сейчас не до того, чтобы с ним объясняться, — недовольно отозвалась Королева.

Мерле подумала, что Королева на сей раз права. Редкий случай. Наверное, Королева прочитала ее собственные мысли.

— Мы тут по пути… — пробурчала она.

Принимая во внимание то, где они в данный момент находились, ответ звучал нелепо и смешно, но второпях она сказала первое, что пришло в голову.

Холод усмехнулся. Его глаза блеснули. Но он довольствовался ее словами.

— Так же, как и я, — сказал он.

— А ты куда собрался?

— Здесь, внизу, есть только одно место, куда мне надо попасть.

Старик сказал «здесь, внизу». Это говорило о том, что он пришел тоже сверху, из ее мира.

— Какое же это место? — спросила нетерпеливо Мерле.

— «Ось Земли».

— Ось — чего?

— Ось Земли, или Центр Мира, — объяснила Королева Флюирия.

— Столица Лорда Света, — сказал Холод. — Я полагаю, что вы тоже туда направляетесь.

Он, значит, знал, что Мерле не одна. Ей припомнилось, что он успел заметить льва, когда они еще находились в первом каменном черепе.

Словно следуя ее мыслям, старик сказал:

— Вы многим рисковали, ты и твой лев.

— Он не «мой лев».

— А кто же?

— Просто — мой друг.

— Твой друг? — Он улыбнулся шире, уголки его рта дрогнули. — Вы, люди, — странные создания. Придаете значение не смыслу, а словам. Мой лев или мой друг… Какая разница?

— Ты сам разве не человек?

— Я — Зимний Холод.

— Сейчас все узнаем, — прошептала Королева.

Но Холод умолк, не дав никаких разъяснений.

— Ты попал сюда сверху? — спросила Мерле.

— Да.

— Зачем ты здесь?

— Я отправился на поиски.

— Кого же?

— Кое-кого.

— Сколько времени ты уже здесь?

— Много.

— Больше года?

— Я не знаю, как долго длится год.

— Но ты сказал, что явился сверху.

— Для меня годы не идут. Только зимы.

— Старик безумен, — сказала Королева Флюирия.

— Когда ты говоришь «зима», ты имеешь в виду время года?

— Зима — это я, Зимний Холод.

— Да, я понимаю, но ты говоришь, что…

Он так резко приподнялся, что она в испуге отпрянула. Но он еще ближе подался к ней и сказал:

— Я — это лед. И снег. И мороз.

Мерле недоверчиво усмехнулась.

— Ты — это сама зима?

Он с довольным видом кивнул и снова откинулся назад.

— Как осень? Или как лето?

Он снова кивнул.

«Вот диковина, — подумала она. — Нам только этого не хватало».

— Видишь? — заметила Королева.

— Не надо ничего говорить, — пробурчала Мерле.

— Не буду.

Зимний Холод нахмурил брови.

— Ты о чем?

— Я сама с собой разговариваю.

— Ты часто так делаешь?

«Не отвечай, скажи, что так иногда с тобой случается… хм, от волнения, — слышала Мерле голос Королевы. — Не стоит о нас распространяться».

Лицо Холода снова оживилось, и он громко рассмеялся.

Мерле наморщила лоб.

— Что тут смешного?

— Ты — смешная.

— Большое спасибо.

— Ты не веришь моим словам.

— Тебе так кажется.

Она начала с ним осваиваться и перестала его бояться. Ей, правда, не хотелось бы потерять к нему всякий интерес и не узнать ничего важного. Тогда все ее усилия и ожидания оказались бы напрасны, и оставалось либо лететь напропалую вперед, либо головой прямо в пропасть.

Мерле была уверена, что Холод пока больше ничего не скажет. Мол, я — живое «время года». Только и всего.

Ну и ладно, подождем — увидим.

— А вот эта штуковина, каменная голова… — сказала она, — ты не знаешь, что это такое?

— Это — глашатай. Он разносит мудрость Лорда Света по всему Аду.

— Ты разбираешь, что он там орет?

— Я не прислушивался и об этом не думал.

— Ты в нем едешь и ничего о нем не знаешь?

— Нет.

Мерле вдруг пришла в голову интересная мысль. Голоса мертвых голов хорошо слышались снаружи, а в ухе звучали глухо и совсем неразборчиво. Теперь же, в каменном рту, вообще улавливались только слабые отзвуки. Хотя именно здесь звуки и слова должны бы звучать оглушающе. Значит, голос рождается где-то в глубине горла, но глотка и рот не соединяются.

Такой вывод немного успокоил Мерле.

— А кто тебя сюда послал?

— Я здесь по своей воле. И по воле других.

— Слушай, слушай, — сказала Королева Флюирия.

— Кто такие — другие?

— Подданные Лорда Света. Я их часто встречал. Мне все здешние места знакомы, я всюду побывал — за исключением Оси Земли. — Он понизил голос. — Мне обязательно надо туда попасть.

— Почему ты раньше туда не добрался?

— Потому что… У меня были сведения, что та, кого я ищу, находится не там. Но теперь — это моя последняя надежда.

— Кого же ты ищешь?

Зимний Холод заколебался, но с улыбкой проговорил:

— Летнюю Жару.

— Кого еще ему надо?

— Летнюю Жару? — Мерле недоуменно заморгала.

Глаза Холода подернулись легкой грустью.

— Да. Мою любимую Жару.

Мерле не нашлась что сказать. Не иначе как она спасла все-таки сумасшедшего.

— Ладно. А эта каменная голова… Этот глашатай летит к Оси Земли?

— Прямо туда.

— Ты уверен?

Он кивнул.

— Я знаю здешние порядки. Я объездил тут все места. И многое повидал. Глашатаи сбиваются в стаи только тогда, когда возвращаются к своему господину.

Фермитракс был прав. Она пожалела, что его нет рядом. Теперь он сидит один там, в ухе, и, наверное, беспокоится за нее.

— Когда мы попадем в столицу?

— Уже скоро. Глашатаи летят все быстрее и быстрее. Еще немного, и они умолкнут. Тогда, значит, столица совсем близко.

Ладно, хоть тут удача.

Мерле полезла в свой рюкзачок.

— Есть хочешь?

— Холод ничего не ест.

— Зато хорошо пьет, — заметила она шутливо. — Во всяком случае, мне так показалось.

— Какой же Зимний Холод без воды? Не было бы ни…

— Да, ни снега, ни сосулек. Я понимаю.

Она вздохнула и принялась грызть кусочек сухого вяленого мяса, с трудом поддававшегося ее зубам.

Холод посмотрел, как она ест, и снова приподнялся.

— Можно мне еще немного воды?

- Вот, бери.

— Скоро будете такими друзьями — водой не разольешь, — ехидно заметила Королева Флюирия.

Мерле протянула ему бутылку. В Земной Оси, наверное, будет вода. По крайней мере, надо надеяться. На всякий случай оставалась третья бутылка.

— Эй, Зимний Холод!

— Да? — Он оторвался от горлышка.

— Эта Жара…

— Летняя Жара, — поправил он. — Летняя.

— Да, конечно… Она такая же, как ты?

Он усмехнулся.

— Ты хочешь сказать, тоже выглядит как человек?

Мерле кивнула.

— Да, она бывает такая же, — сказал он. — Когда пожелает. Как и я.

— Откуда ты ее знаешь?

— Нас таких четверо. Мы привыкли встречаться, а порой и дорогу один другому перебегать.

Весенний Ветер, Летняя Жара, Осенний Дождь и Зимний Холод. Мерле вспомнила, что как раз недавно она заметила, что на Земле давно уже нет ни настоящего лета, ни настоящей зимы, а весна и осень вообще как одно и то же время года.

«Понятное дело, — подумала она насмешливо. — Они и там, и тут друт за другом гоняются».

— И ты теперь ее ищешь? Она сбежала?

— Она исчезла. В один прекрасный день.

— Ты в нее влюбился.

Конечно, он влюбился. Иначе и быть не может. Теперь, когда Мерле узнала начало его удивительной истории, ей стало легче беседовать с ним на личные темы. Словно бы они разыгрывали пьесу в театре абсурда и она явилась на сцену с некоторым опозданием.

— Влюбился… Ха! — Смешок вырвался у него, как острая льдинка, — Никто и никогда не любил сильнее меня. Не было и не будет более прекрасного дня, чем тот, когда Жара прикоснулась к Холоду.

— Все-таки он — человек, — сказала Королева.

— Звучит довольно… романтично.

Зимний Холод печально смотрел на небо Ада через раздвинутые губы каменной головы.

— Там, в земном мире, стоило мне до кого-нибудь дотронуться, как все тут же обращалось в лед.

Он быстро протянул худую руку к ноге Мерле. Она вздрогнула.

— Если бы я захотел, ты не успела бы даже испугаться, как тут же заледенела бы.

Она с опаской отодвинулась.

— Ой, правда?

— Такое уж на мне проклятие. Моя вечная беда.

«Комедию ломает, — подумала Мерле. — Его же никто и никогда не видел».

— А здесь, внизу? — спросила она вежливо.

— Здесь не так. — Он покачал головой, будто сам не понимал, что происходит. — Здесь даже дыхание не замерзает от мороза. Здесь я — ничто. Почти как человек.

— Спасибо.

— Я не хотел тебя обидеть.

— Понятно.

Зимний Холод вздохнул и стал теребить сухими пальцами белые пряди своих волос.

— Мне не часто приходится разговаривать с людьми. Могу обидеть человека и даже не заметить.

— А Летняя Жара?

Он снова принял мечтательный вид, который ее забавлял и в то же время вселял в нее непонятную грусть.

— Она такая же, как я. И однако, совсем другая.

— Это часто можно слышать от влюбленных, — сказала она со знанием дела.

— А сама вспоминаешь о Серафине, — вставила Королева.

— Ничего подобного.

— Так ли?

Холод прищурился.

— Ты опять сама с собой разговариваешь?

Мерле энергично затрясла головой в надежде, что Королева ее не поддержит, хотя и сама считала, что врать нехорошо.

— Да, вот с собой разговариваю.

— Нет, тут еще кто-то есть. — Холод пристально смотрел на нее. — В тебе. Я это чувствую.

Мерле испугалась. Неужели он чувствует присутствие Королевы в ее мыслях? Его взгляд выражал такое осуждение, будто он уличал ее в тяжелом преступлении.

— Он все знает, — прошептала Королева.

Мерле невольно отодвинулась от него подальше. Он и пальцем не шевельнул, чтобы ее остановить. Наверное, был еще очень слаб. Но при том не сводил с нее глаз, стараясь поймать ее взгляд.

— Нет же, тут совсем никого нет, — сказала она не очень уверенно. — Расскажи лучше про Летнюю Жару.

Он ей не поверил, но отвел свои колючие глаза в сторону. Ей показалось, что у нее с лица скатились две льдинки.

— Летняя Жара не должна дотрагиваться до людей, как и я.

— А что может случиться?

Ответ она знала заранее и была довольна, что тоже способна видеть его почти насквозь. Ее тщеславие было удовлетворено.

— Все, кого Жара обнимет, могут сгореть, — сказал он.

Мерле кивнула. Она уже нарисовала себе конец истории.

— Поэтому, если вы обнимете друг друга, кто-то из вас или превратится в лед, или сгорит в огне. Верно? Вам нельзя быть вместе.

Холод искоса взглянул на нее.

— Ты так считаешь?

— Я… — она чуть не сказала «уверена», — я догадываюсь.

Он опять вздохнул и, не торопясь, продолжал говорить с печальным выражением лица:

— Она — единственное создание, которое я могу обнять, ничего не опасаясь. И она меня тоже. Мы созданы друг для друга.

— Вот именно, — пробурчала Королева. — Они все так говорят.

— Ты думаешь, она здесь? В Аду?

— Ее похитили.

Кто мог похитить существо, которое может любого изжарить, если остаться с ним наедине? Но Мерле не хотела ему перечить.

Она встала, поставила ногу на один из внутренних выступов и выглянула наружу. Собственно говоря, ей очень хотелось избавиться от пронизывающего взгляда его темных бездонных глаз.

Вдруг она замерла и задержала дыхание.

— Эй, Холод!

Сзади послышался шорох, старик с трудом поднялся, встал рядом и вытянул шею.

— Вот это она и есть? — выдохнула Мерле.

Уголком глаза она заметила, что он кивнул.

— Да, Ось Земли, — сказал он. — Столица Ада.

Далеко впереди высилась скала, своей вершиной упиравшаяся в верхнюю часть Ада. Если бы не видневшаяся в ней широкая расщелина, можно было бы предположить, что там конец подземного мира. Что кроется за расщелиной, представить себе было невозможно. Однако у входа в нее Мерле разглядела две гигантские каменные фигуры. Каждая из них высотой около пятисот метров или больше. Они стояли перед расщелиной, лицом друг к другу, немного согнувшись, будто в поклоне. И в то же время они были похожи на сцепившихся борцов.

— Вечные Борцы, — тихо сказал Холод.

— Их так называют?

— Да. О них идет широкая молва. Их велел воздвигнуть сам Лорд Свет. Видишь, в какой они стоят позе? По приказу Лорда Света они однажды оживут и продолжат свою борьбу. При этом они должны будут до основания разрушить все, что находится в самой расщелине и за ней.

Только теперь до Мерле дошло, что сцепившиеся фигуры образуют ворота. Город должен находиться за ними, по другую сторону скалы.

— Здесь — единственный вход?

— Единственный, о котором известно.

— Есть и другие?

— Никто не знает.

Мерле подняла брови, но ничего не сказала и стала смотреть вниз на каменистую почву у ног Вечных Борцов. По неровной скалистой поверхности тянулись черные извивающиеся линии, словно муравьиные дорожки. Огромные, несметные полчища лилимов.

Между ступнями Борцов двигались нескончаемые караваны — взад и вперед: одни в город, другие из города.

— Ой, им надо проходить мимо ног этих фигур, — сказала она, поеживаясь.

— В этом весь смысл. Они проникаются почтительностью и смирением.

— Я-то наверняка проникнусь почтительностью, когда мы полетим мимо них.

Холод скривил рот в усмешке.

— Пока они не ожили, нам нечего их бояться.

— Они были когда-нибудь живыми?

Он пожал плечами.

— Если верить легендам дальних мест Ада, то они оживали на какое-то время. Но чем ближе к столице, тем реже встречаются такие поверья. Скорее всего, никто своими глазами не видел Борцов живыми.

— И то хорошо.

— Но это может означать, — сказала Королева, — что те, кто их видел, погибли.

Каменные головы безмолвно мчались к столице Ада. Чем ближе становились каменные великаны, тем больше они походили на две высоченные горы в виде человеческих фигур, поражая и подавляя своими размерами.

Но почему они выглядят как люди? Отчего Лорд Свет не сделал их по образу и подобию лилимов?

Или, может быть, бывают лилимы, очень похожие на людей?

Она снова немножко отодвинулась от Зимнего Холода — совсем чуть-чуть. Но он это заметил. По его глазам было видно, что он знает, о чем она думает. Он понимал все ее страхи. Но никак не реагировал, не выдавал себя ни единым словом или жестом и продолжал смотреть на приближавшихся Борцов.

Когда же Холод изменил позу и подвинулся влево, то его тень почему-то переместилась вправо. Но всего лишь на мгновение. Наверное — обман зрения. И Мерле снова устремила взор на ворота столицы Ада.

 

9

Ось Земли

Не одни они держали в небе путь к узкой долине между горами. Мерле заметила, что вокруг каменных колоссов тучей вьются какие-то черные мушки. Несметное множество мушек, до которых еще было слишком далеко, чтобы их как следует разглядеть.

Мерле и Холод притаились за каменной губой. Она подумала, что Фермитраксу тоже надо бы поглубже влезть в ушную раковину. Ведь он там остался один и к тому же не видит, куда они летят.

— С ним все в порядке, — успокоила ее Королева.

Первая каменная голова, летевшая впереди, уже вошла в тень гигантских ног. Выглянув, Мерле увидела, сколь огромны ступни у этих ног — как две овальные скалы, мимо которых пролегают пути лилимов. Она все еще не могла издали рассмотреть, что за существа роятся вокруг колоссов: слишком плотен был их рой и пока еще слишком велико расстояние.

Черепа-глашатаи заметно набрали высоту и неслись теперь выше уровня коленей каменных статуй. Мерле, потеряв из виду ступни, задрала голову и стала смотреть на огромные торсы Борцов. Вблизи они выглядели как горы необычной формы, поскольку человеческие контуры четко различались только издали. Каменные бедра, между которыми летели черепа, казались сплошными серыми стенами, и трудно было соразмерить их величину с фигурами в целом.

Мерле не могла прийти в себя от поразительного зрелища. Мысль о том, что изваяния такого масштаба были чьим-то творением и что над работой кто-то лил пот и кровь — может быть не одну тысячу лет, — не укладывалась у нее в голове.

Что за труженики высекали из камня такие махины? Похожи они были на людей или нет? А может, они походили на сторожей у входа в Ад и были гигантами, которые вгрызались в горы и заглатывали каменные осколки, вместо того чтобы их куда-то увозить?

Несмотря на то что глашатаи летели очень быстро, прошло несколько минут, прежде чем они оставили Борцов позади. Расщелина оказалась узкой и глубокой долиной в горах, гораздо глубже, чем Мерле предполагала, да к тому же была не прямой, а дугообразной, и потому нельзя было определить, где ее конец.

Теперь они неслись между отвесными горными склонами, и Мерле увидела, что это вовсе не мошкара, как ей казалось, а летучие лилимы. Одни летели им навстречу, другие — в одном с ними направлении. Лилимы старались не попадаться на пути черепов-глашатаев и в страхе уступали им дорогу.

Отдельные группы лилимов отличались одна от другой своим внешним видом, но особи каждой группы были похожими, как две капли воды. Некоторые напоминали обитателей Ада, изображения которых появились на Земле давным-давно: рогатые чешуйчатые монстры, шныряющие на угловатых, как у летучих мышей, крыльях. Другие были похожи на огромных жужжащих жуков с черными панцирями на спине. Остальные-были, по мнению Мерле, ни то ни се и ни на что не похожи. У одних вообще не было конечностей, а у других чего-нибудь не хватало на физиономии: глаз, зубов или даже всей пасти.

— Они как будто и разные, и вроде бы все на один лад, — проговорила изумленно Мерле.

Зимний Холод рассмеялся.

— Через некоторое время ты будешь прекрасно в них разбираться. Они, правда, не такие многообразные, как люди или звери. Но если к ним присмотреться, можно найти различия.

Наконец горное ущелье осталось позади, и перед ними открылась грандиозная панорама города. Города под названием Ось Земли.

Город Лорда Света. Столица и центр Ада.

Мерле уже получила некоторое представление о здешних масштабах, увидев Стражей Ада и двух Борцов перед ущельем. Но эта картина была просто невообразимой и по размерам, и по первому впечатлению. Чтобы не рехнуться при виде такого зрелища, надо полностью отключить разум и воспринимать увиденное только как данность, даже не пытаясь это осмыслить.

Город был словно накрыт покрывалом из черепашек, из маленьких живых панцирей, налезающих один на другой, копошащихся, находящихся в постоянном движении. Под этим зыбким покрывалом угадывались силуэты башен, минаретов, пирамид, мостов и оград; кое-где высились купола, высеченные из камня. Склоны гор, среди которых наподобие кораллового рифа раскинулся город, гоже были накрыты шевелящимся одеялом.

С более близкого расстояния Мерле уже могла различить отдельные городские здания и башни. Все они были облеплены насекомовидными лилимами. Острые шпили, торчавшие среди строений, как кости на кладбище слонов, и даже дымоходные трубы, казалось, покачиваются под тяжестью гнездящихся на них ползучих беспокойных тварей.

В центре скопища покрытых лилимами зданий возвышалась башня, выделявшаяся своими размерами. Глашатаи устремились прямо к ней — к обиталищу, как подумала Мерле, Верховного властителя, ко дворцу Лорда Света, к месту, где сосредоточена вся мощь города, всего Ада и, возможно, всего мира.

Головам-глашатаям потребовалось еще некоторое время, чтобы покрыть довольно большое расстояние от конца ущелья до центра города поверх бесчисленных крыш, куполов, башен и фронтонов. Мерле хотелось за считанные минуты хоть что-нибудь рассмотреть в этом хаосе. Однажды, года два назад, она встретила в одном из переулков Венеции нищего, лицо которого было изрыто язвами и нарывами и походило на кочан цветной капусты. Город с высоты выглядел тоже как гротескное переплетение странных наростов, похожих на гигантскую грибницу или на лицо прокаженного.

И ко всему прочему — ужасный запах.

Торговец овощами, возможно, уловил бы в подобном зловонии запахи отдельных гниющих плодов. Но на Мерле эта тлетворная вонь действовала как слезоточивый газ, от которого свербит и в носу, и в горле.

Одного лишь взгляда на столицу Ада и представления о том, кто там может обитать, было достаточно, чтобы впасть в полнейшее отчаяние. О чем они с Королевой думали, когда вознамерились отправиться сюда? Может быть, о том, что Лорд Свет живет в золотом дворце и встретит их с распростертыми объятиями? Где ей теперь искать помощи для своей Венеции и своих друзей?

Таков, значит, кромешный Ад. Во всяком случае, описания профессором Барбриджем страшилищ Ада, кажется, соответствуют истине. А некоторые здешние обитатели, по ее, Мерле, мнению, выглядят и пострашнее.

— Не забивай себе голову ненужными страхами, — сказала Королева Флюирия. — До всей этой нечисти здесь, внизу, нам нет никакого дела. Главное для нас — встреча с Лордом Светом.

«Он, наверное, еще похуже, чем лилимы», — подумала Мерле.

— Вполне возможно.

«Он не захочег нам помочь».

— Он уже предлагал нам свою помощь и теперь не откажет.

Мерле молча покачала головой и вдруг заметила, что Холод недоверчиво смотрит на нее.

Впрочем, и она не упускала его из виду.

— Это чей дворец? — спросила она.

Белые волосы Зимнего Холода снежным вихрем взметывались над его головой.

— Не знаю. Я здесь не бывал.

Каменные головы, спускаясь, направлялись к высокой башне, и Мерле увидела, что она светится, но освещали ее не прожилки раскаленной лавы, погружавшие в багрянец весь Ад. Башня сама источала яркий и в то же время мягкий свет.

— Ты меня не спрашивай, я тоже не знаю, что это за свет, — сказала Королева.

Нахмуренное лицо Холода вдруг прояснилось.

— Возможно, это она.

Глаза Мерле округлились, она обернулась к нему.

— Кто? Летняя Жара?

Он кивнул.

Королева застонала.

Мерле тоже с опаской посматривала на непонятное свечение. И вдруг спросила себя: «Почему Лорд Свет так зовется? Может быть, это не имя его, а он сам по себе такой?»

— Мне очень жаль, но я должна тебя разочаровать, — быстро сказала Королева. — Властелин Ада испокон веков зовется Люцифером. На твоем языке это значит «Светоносный». Имя «Лорд Свет» ему дали люди, причем совсем недавно.

«Светоносный, — соображала Мерле. — Тот, кто носит или несет свет. А может, этот свет и заперт в башне?»

Зимний Холод заметно волновался. Он уже не молчал, задумчиво насупившись, и не приводил Мерле в смущение своими загадочными ответами, а беспокойно ходил взад-вперед вдоль кромки каменной губы, бросая тревожные взгляды вниз, на башню, и покачивая головой, как растерянный юнец. Мерле посмеивалась в кулачок: «А еще говорит, что он не человек».

В ста метрах над огромной башней каменные головы внезапно отклонились в сторону. Вместо того чтобы опуститься на купол, они направились к пристроенному к башне зданию, выглядевшему как нагромождение параллелепипедов и цилиндров. Мерле успела заметить, что все городские строения, даже огромный башенный купол, высечены из скал, а потом, наверное, отшлифованы.

Все, что высилось в городе, не было сложено из отдельных камней, а словно было высечено из цельной каменной глыбы, которую откуда-то приволокли и придали ей округлую форму. Мерле припомнились стеклянные бокалы, которые выдували стеклодувы на острове Мурано. Только вот кто может обладать такой силой, чтобы работать с горной породой, как со стеклянной массой?

Глашатаи скользнули в какое-то широкое отверстие, будто в пасть гигантской рыбы. Эти своеобразные ворота были так велики, что каменные головы проскочили в них, как шарики. Внутри находился просторнейший, казавшийся бесконечным зал, где рядами, как какие-то археологические находки, лежали многочисленные каменные черепа.

Там на одно из свободных мест рухнул первый каменный глашатай, за ним — второй со своими пассажирами. Удар каменной челюсти оземь был так силен, что Мерле и Холод не удержались на ногах, а от грохота на миг заложило уши. Череп слегка подпрыгнул еще раз и затих.

Мерле перевела дух, справилась со страхом и выглянула наружу. Ей так и чудилось, что сейчас из всех углов вылезут лилимы и наперегонки бросятся к ним, как портовые рабочие, которые со всех ног бегут разгружать приставший к берегу корабль. Но вокруг глашатая царила полная тишина. Правда, недолго.

Над Мерле мелькнула большая тень, и Фермитракс, шумно хлопнув могучими крыльями, перенесся из каменного уха на губу. Плавно опустившись и фыркнув, он, согласно своей кошачьей природе, настороженно огляделся и выпустил когти, готовый встретить любую опасность.

Не спуская глаз с Холода, он спросил Мерле:

— Ты в порядке?

— Мы бодры и веселы.

Фермитракс и Холод молча окидывали друг друга быстрыми недоверчивыми взглядами. Мерле даже боялась оказаться между ними: в глазах обоих светилась такая напряженность и взаимная подозрительность, что, казалось, вот-вот воздух пронзит молния.

— Фермитракс, — сказала она примиряюще. — Холод наш друг.

Однако она была не совсем уверена в своих словах и сказала это просто из жалости или не подумав.

— Тебя зовут Холод? — спросил Фермитракс.

Белокожий и беловолосый старик кивнул.

— А ты — Фермитракс?

Он произнес редкостное имя льва без запинки и без колебания, словно знал его очень давно. И действительно, он добавил:

— Я о тебе много слышал.

Обсидиановый лев удивленно взглянул на Мерле, но та замахала руками:

— Нет, нет, не от меня!

— Твоя история стара и всем известна, — сказал Холод льву. — Ее знают все на свете. Почти везде тебя знают.

Фермитракс поднял брови.

— Вот как?

Зимний Холод кивнул.

— Самый могучий из всех каменных львов Венеции. Ты — живая легенда, Фермитракс.

Мерле невольно спросила себя, почему же сама она никогда ничего не слыхала о восстании Фермитракса против венецианцев. И узнала о нем только от Королевы Флюирии.

— Ты сверху сюда явился? — спросил лев.

Холод опять кивнул.

Мерле, чтобы рассеять все подозрения, решила вмешаться в разговор и рассказала Фермитраксу обо всем, что узнала о Холоде. Но из ее уст его история прозвучала еще страшнее и неправдоподобнее. Враждебность Фермитракса не уменьшилась, ей не удалось его переубедить. Наверное, она зря упомянула о несчастной любви Холода к Летней Жаре. Недоверие льва к старику лишь увеличилось, и ничего хорошего из ее разъяснения не вышло.

— Мерле, — вдруг сказала Королева Флюирия, — Нам надо бежать отсюда. Немедленно.

Фермитракс было собрался снова приступить к допросу Холода, но Мерле бросилась между ними.

— Сейчас же прекратите! Оба!

Фермитракс сделал шаг назад и, посмотрев на Мерле, сказал примирительно:

— Он может быть опасен для нас.

— Опаснее всего лилимы, вон они ползут со всех сторон, — сказала Мерле, но в действительности это подала голос Королева.

«Ты так считаешь?» — подумала Мерле.

— Да. Они скоро будут здесь.

— Ты права, — сказал Фермитракс, посмотрев поверх каменной губы.

«Потарапливайтесь!»

Зимний Холод вылез из укрытия, за ним торопливо последовала Мерле. Она сначала испуганно охнула, но тут же поняла, что это — распоряжение Королевы. А той лучше знать.

И правда — к их каменной голове приближалась масса лилимов, немыслимо гадких существ, больших многоногих чудовищ с безглазыми головками и роговыми панцирями на спинах. Одни семенили, почти касаясь брюхом земли, другие двигались, чуть склонясь вперед под тяжестью панциря, быстро перебирая сухими тонкими нотами и махая растопыренными руками-лапками. Этих Мерле особенно страшилась, потому что они были особенно ловкими и быстрыми и больше других напоминали огромных пауков, отчего казались более понятными, но не менее жуткими.

— Они нас еще не заметили, — сказал Холод и снова укрылся за каменной губой. Фермитракс и Мерле последовали за ним.

Лев, чиркнув когтями по камню, подал Мерле знак:

— Садись на меня!

Мерле помедлила, оглянувшись на старика.

— А как же Холод? У тебя на спине хватит места для двоих.

Фермитракса ее предложение явно не обрадовало.

— Нужно ли его брать с собой?

Мерле еще раз оглянулась назад и кивнула старику:

— Ладно уж, садись!

Она влезла на черную спину льва, Холод, после недолгого колебания, вскарабкался вслед за ней. Едва он успел усесться поудобнее и прижать ноги к львиным бокам, как Фермитракс расправил мощные крылья и взмыл вверх.

Они выскочили изо рта каменной головы как раз в ту минуту, когда первый лилим занес свою крючковатую ногу на каменную губу.

Фермитракс хотел успеть долететь до выхода из этого гигантского помещения, где приземлились черепа-глашатаи. Оставшиеся внизу лилимы повернули вслед ему головы — одни медленно, как черепахи, другие проводили его быстрым взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Раздался пронзительный нечеловеческий визг, в котором проскакивали отдельные слова на непонятном языке. Обернувшись через плечо, Мерле увидела, как полчище этих тварей взобралось на подбородок — каменного глашатая и ринулось внутрь, в глубь рта. Но большая часть длинноногих оставалась на месте; они глядели вверх, вслед Фермитраксу. Один из гадов несколько раз резко свистнул; тотчас нашествие лилимов приостановилось, и они, как злые муравьи, стали расползаться в стороны.

Мерле вцепилась в гриву Фермитракса, который старался подняться как можно выше, под самый потолок. Тут под руку ей вдруг попалось что-то странное. Она нащупала и вытащила из гривы льва одно из тех черных перышек, которыми было устлано каменное ухо. Однако это оказалось вовсе не перышко, а крохотный черный паучок, такой легкий и тонконогий, что она приняла его за пушинку. Паучок не подавал признаков жизни. Значит, в каменном ухе она лежала не на чьих-то перьях, а на самих лилимах. От этой мысли к горлу подступила тошнота, и она на секунду забыла о страхе. Сразу зачесалось все тело. Взглянув с отвращением на дохлого паучка, она швырнула его вниз.

Холод, прижав ноги к бокам льва и боясь свалиться, обхватил одной рукой Мерле за талию. Ей показалось, что он сделал это робко, с какой-то опаской: наверное, не хотел превратить ее в лед.

— Они нас ждали, — сказала Королева.

— Откуда им знать, что мы здесь? — Мерле уже было все равно, слышит ее Холод или нет.

— Вероятно, они учуяли кого-то из вас.

— Или тебя.

Королева ничего не ответила. Может быть, погрузилась в раздумье.

Обсидиановый лев несся над рядами гигантских каменных голов к выходу, к воротам, через которые недавно влетели глашатаи. Оставалось еще каких-нибудь пятьсот метров. Сверху гигантское помещение представало во всех своих фантастических масштабах.

— Фермитракс!

Мерле вздрогнула, услышав голос Холода.

Длинная рука загадочного спутника указывала наверх.

— Они летят!

— Я тоже их вижу, — сказал лев, и взмахи его крыльев участились.

Мерле взглянула туда, куда указывал Холод. Она ожидала увидеть летучих лилимов, крылатых тварей, как те, что встретились им в расщелине и над городом. Но тут было нечто совсем другое.

Лилимы, которые бросились их преследовать, не летели на крыльях — они с немыслимой быстротой бежали по потолку.

Это были те самые чудища, на которых она уже обратила внимание: длинноногие, паукообразные и такие мерзкие, каких не встретишь на Земле.

Казалось, они неслись по потолку со скоростью летучих мышей.

Фермитраксу пришлось спуститься ниже, чтобы твари не достали его своими длинными конечностями. Но их было такое множество, будто они, заранее облепив каменный потолок, давно сидели здесь в засаде. Да, Мерле теперь видела, как многие из них вдруг появлялись, словно из воздуха, внезапно оживали на плоской кровле, вытягивали свои передние крючковатые длинные лапы и мгновенно пополняли войско преследователей.

— Давай, скорее! — завопила она, стараясь перекрыть визг и скрежет лилимов. — Они уже у ворот!

Потолок у выхода ожил и пришел в движение. Огромное лоскутное одеяло из темных панцирей и здесь зашевелилось, заволновалось, распалось на кусочки, которые обратились в ужасных пауков — ростом с человека и даже вдвое больше, — которые старались сверху схватить Фермитракса.

Лев не терял присутствия духа.

— Если будем лететь низко, они не дотянутся.

Мерле хотела что-то ответить, ощущая присутствие Королевы в своих мыслях, тоже собиравшейся что-то сказать, но ни та ни другая не проронили ни слова, решив доверить Фермитраксу свое спасение.

Холод был единственным, кто отважился возразить:

— Ничего не получится.

Мерле оглянулась через плечо.

— Почему?

Она видела его широко раскрытые глаза. Его рука еще сильнее, каким-то судорожным рывком обхватила ее талию.

— Слишком поздно!

Она снова взглянула вперед.

Весь потолок, куда ни глянь, ожил и превратился в бурлящую массу панцирей, глаз и угловатых когтистых лап.

Недалеко от них один лилим, растопырив конечности, бросился с потолка вниз. Мерле проводила его взглядом в уверенности, что тварь, прыгнув со стометровой высоты, разобьется вдребезги. Но, сжавшись в комок, лилим ударился оземь и тут же вскочил как ни в чем не бывало, расправил ноги, забегал туда-сюда и застыл на месте, повернув голову им навстречу.

— Вот и все, — прошептала Королева, и Мерле поняла, о чем подумал Зимний Холод, сказав «Слишком поздно».

Вокруг них с потолка так и сыпались лилимы, как спелые груши. Один из них задел когтями левое крыло Фермитракса и выдрал несколько перьев. Обсидиановый лев качнулся, но продолжал лететь, все быстрее и быстрее, к большим воротам.

А лилимы все падали и падали. Они кучами отрывались от потолка и устремлялись вниз. Фермитракс бросался из стороны в сторону, увиливая от них. Мерле прильнула к его спине, зарывшись лицом в гриву. Она не видела, что там сзади делает Холод, но, наверное, и он вжал голову в плечи.

Они словно попали, под сильный дождь. С той только разницей, что речь тут шла о жизни или смерти, а вместо капель на них сыпались пауки-монстры, десятка которых хватило бы, чтобы обратить в бегство целую армию людей. А здесь их было не дюжины и не сотни, а видимо-невидимо.

Спасения не было.

Один лилим ударился о львиный зад, соскользнул и едва не увлек за собой Холода, но тот успел придвинуться к Мерле, хотя когти лилима зацепили развевавшиеся волосы старика и вырвали белую прядь. Холод этого, казалось, и не заметил.

Второй лилим обрушился на правое крыло Фермитракса, и на этот раз оба всадника едва не упали. В самый последний момент лев выровнял свое многотонное тело. Однако еще один лилим рухнул на него и полоснул когтями по носу. Фермитракс взревел от боли и так мотнул головой, что Мерле с трудом на нем удержалась. Широко раскрыв глаза, она увидела, как следующий лилим в падении нанес льву новый удар и кувырком полетел вниз, выпустив когти и скаля зубы.

Очередной лилим угодил прямо в Мерле.

Страшная сила вырвала ее из рук Холода, смахнула с львиной спины и швырнула вниз, в пропасть. Она смогла лишь услышать рык Фермитракса и вопль Холода и, падая, безучастно подумала: «Вот и все, сейчас конец».

Но вдруг она почувствовала, что ее что-то обхватило, как клешнями. Какие-то длинные мохнатые ветви сжали и обвили ее ноги, тело и даже лицо. Ее спина крепко прижалась к какому-то шару, липкому и холодному, как очищенный персик.

Прикосновение вызвало у нее чувство гадливости. И она едва не лишилась чувств, когда поняла, кто ее спас.

Лилим, обвив вокруг нее свои паучьи лапы, сжался в комок, как пауки при падении. Но на лету он почему-то перевернулся панцирем вниз. Между стиснувшими ее конечностями лилима Мерле на миг увидела жуткую картину, — потолок без конца и края, с которого дождем сыпались черные комья. Но обсидианового льва там не было.

Больше она ничего не смогла заметить. Перед глазами все кружилось, трудно было осознать то, что произошло… И происходит.

Да, она сорвалась вниз со стометровой высоты и осталась жива. Потрясение было сильнейшим, но не настолько, чтобы лишиться чувств или разума. В голове прояснялось с каждой секундой, полный хаос в ощущениях уступал место четким мыслям.

Первое, о чем она подумала — стоит ли благодарить судьбу за то, что она спаслась? Липкое, влажное брюхо лилима прижималось к ее спине, его колючая твердая шерсть даже через платье царапала тело. Она видела волосатые сухие конечности, крепко державшие ее в объятиях.

— Он мертв, — сказала Королева Флюирия.

Мерле не поняла, что она хочет сказать.

— Что?

- Если бы он, как все остальные, упал на все четыре конечности, он бы остался жив. Но он рухнул на спину, чтобы тебя спасти.

— Меня… спасти?

— Не гадай, почему он это сделал. Сейчас тебе надо скорее вырваться из его лап, пока труп не закоченел.

Мерле изо всех сил принялась отпихивать от себя обхватившие ее длинные волосатые клещи, которые потрескивали, похрустывали и в конце концов стали разжиматься. Ее мутило от отвращения, руки и ноги дрожали от волнения. В голове все еще не укладывалось, что она жива-здорова. Но на смену страху пришло ожесточение, помогавшее ей энергично освобождаться из мерзкого капкана.

— Быстрее, поторапливайся!

— Тебе-то хорошо говорить.

И вот уже ее голос звенел, как раньше. Может быть, немного резче, немного прерывистей, но она уже могла говорить.

И даже могла ругаться. Да еще как забористо.

— Родители такому едва ли научат, — с удивлением заметила Королева Флюирия, когда наконец поток крепких словечек, отпускаемых Мерле, иссяк.

— Зато в приюте всему научат, — буркнула Мерле, отбросив от себя вторую лапу лилима. Стараясь не смотреть назад, она уперлась обеими своими руками во влажное мясистое брюхо, напряглась, вырвалась из объятий трупа и спрыгнула наземь.

Тут ноги ее подкосились, и она упала. Но теперь не от измождения или слабости.

Вокруг нее толпились сотни лилимов и глазели на нее, подпрыгивали на своих длинных ногах-лапах и скребли когтями о землю. Хотя лилимы и окружили плотным кольцом Мерле и своего мертвого собрата, они держались на некотором расстоянии, будто их что-то удерживало от нападения. Возможно, они подчинялись тому самому приказу, по которому один из них был вынужден спасти Мерле.

Королева Флюирия поделилась своей догадкой:

— Они не причинят тебе зла. Ты, видно, кому-то нужна.

«Или мы обе нужны», — хотела Мерле сказать, но не смогла шевельнуть языком. Она взглянула на потолок и увидела, что лилимы оттуда больше не падают вниз. Весь верх помещения еще кишел тварями, но они уже затихали и сливались с каменным потолком, снова становясь незаметными.

«Ох, Фермитракс», — подумалось ей.

— Он жив.

Мерле огляделась, но ничего не увидела, кроме первых трех рядов армии лилимов.

— Ты уверена?

— Я чувствую.

— Ты так говоришь, чтобы меня успокоить.

— Нет. Фермитракс жив. И Холод тоже.

— Где же они?

— Где-то здесь. В этом помещении.

— Их лилимы забрали?

— Боюсь, что да.

Мерле тотчас представила себе, как лилимы заставили обсидианового льва спуститься на землю или даже упасть с высоты, и сердце у нее екнуло. Но Королева сказала, что он жив. И нечего сейчас об этом говорить. Не здесь. Не теперь.

Круг лилимов сжимался — до первого ряда оставалось несколько метров. Хотя в окружении преобладали паукообразные твари, появились и другие монстры, ползавшие брюхом по земле, или плясавшие на двух конечностях, или совсем безногие и безрукие — в общем, это было хаотичное, визжащее, шелестящее скопище когтей, колючих брюх, панцирей и глаз.

Много-премного глаз.

И постоянное движение, шевеление, колыхание и поблескивание панцирей — словно покрывало из мусора и грязи на волнах морского прибоя.

— Кто-то идет.

Прежде чем Мерле успела спросить Королеву, откуда она это знает, стена лилимов раздалась. Передние умолкли, а некоторые склонили головы — или то, что Мерле принимала за головы.

Она ожидала увидеть начальника, кого-то вроде генерала, а может быть и страшного зверя, который выше всех, сильнее всех и омерзительнее всех остальных.

Вместо этого к ней приближался маленький человечек в кресле на колесах.

Креслице подталкивало вперед нечто похожее на клубок блестящих ярких лент, которые находились в постоянном движении, извивались, сливались друг с другом, но при этом упрямо двигались вперед.

Когда странная каталка приблизилась, Мерле поняла, что ее толкало не одно какое-то невиданное существо, а множество больших змей, которые двигались слаженно, как единое целое. Их головы с опаской вертелись во все стороны, а кожа отливала всеми цветами радуги. Такого красивого зрелища Мерле не видела с тех пор, как покинула Венецию.

Человечек в кресле-каталке, не шевелясь, оглядывал Мерле с головы до ног. Его лицо не выражало ни радости, ни злобы. Полная бесстрастность, пристальный взгляд, — так рассматривает через лупу ученый-исследователь какое-нибудь неизвестное и не особо привлекательное насекомое.

Его глаза обдавали Мерле холодом и внушали ей больший ужас, чем окружающее полчище лилимов.

Неужели это сам Лорд Свет? Неужели этот жуткий сморчок с каменным лицом и есть властитель Ада?

— Нет, — сказала Королева Флюирия.

Мерле хотелось ее спросить, почему она так считает, но человечек в кресле ее опередил. Раздался тонкий хриплый голосок, похожий на скрип кожаных башмаков.

— Что же делать? Что же делать? — бормотал он, обращаясь скорее к самому себе, чем к кому-то еще. — Я знаю, да, я знаю.

«У него чердак не в порядке», — подумала Мерле.

Он подал знак змеиному клубку позади своего кресла, змеи изогнулись, развернули кресло и покатили его назад, туда, откуда явились.

— Приведите ее ко мне, — прохрипел человечек, немного отъехав. — Приведите ее в Дом Сердца.

 

10

Покушение

Их было семеро.

«Слишком много, — думал Серафин, пробираясь в темноте вдоль домов, — Слишком нас много».

В отряде было пять ребят, включая Серафина и Дарио, и еще две женщины — две высокие женщины, ростом выше «повстанцев», как Серафин шутя называл мальчишек, но ниже его самого.

Унка снова прикрывала платком нижнюю часть лица, хотя он не понимал — зачем? Этой ночью ребятам придется увидеть кое-что пострашнее, чем зубастая пасть русалки. Но Унка стояла на своем, хотя и не потому, что стыдилась своего русалочьего происхождения. Унка родилась русалкой и навсегда русалкой останется. Ее стройные ноги, заменявшие ей «калимар», чешуйчатый рыбий хвост, ничего не значили. В ее жилах текла вода Лагуны, вода соленого моря.

Второй женщиной в отряде была Лалапея. Сфинкс на этот раз приняла человеческий облик, и Серафину, видевшему ее в образе львицы, казалось, что он видит какой-то нелепый сон. Потому что любое нарушение естественного, гармоничного образа искажает первозданную, совершенную красоту. Глядя на нее, он, правда не сразу, но вспомнил и о том, что она очаровывает не только своей внешностью, а и волшебным даром подчинять себе волю и мысли тех, кто на нее смотрит, а также влиять на окружение и на события.

Серафин снова и снова спрашивал себя, правильно ли то, что они затеяли? Почему он так легко подчинился желанию Лалапеи? Какая магия заставляет всех повиноваться ей беспрекословно?

Нет, не всех. Унка не поддавалась колдовским чарам женщины-сфинкса. Серафин предполагал, что Унка видит Лалапею в ее настоящем обличье: полуженщины-полу львицы, крадущейся этой ночью на мягких бархатных лапах. Он сам тоже заметил, что Лалапея движется совсем неслышно, хотя все ребята, и особенно он сам, идут очень тихо. Ее мягкая поступь действительно напоминает шаги хищника из породы кошачьих.

Сфинкс не была человеком и никогда не станет. Почему же ее так волнует судьба Венеции и венецианцев? Что побуждает ее совершать вместе с несколькими уличными мальчишками покушение на Фараона? На самого Фараона! Серафин до сих пор не мог осознать, каким образом он решился на такое дело.

— Унка! — окликнул он ее на ходу в полутьме подземного канала, по которому они шли.

Она взглянула на него поверх платка, прикрывавшего лицо, и едва заметно кивнула.

— Ты тоже это ощущаешь? — спросил он.

Она снова кивнула.

— Что за напасть? — Серафин чесал левой рукой правую, которая так зудела, будто он окунул ее в муравейник.

— Магия, — сказала Унка.

— Волшебство сфинксов, которым обладают военачальники Фараона, — пояснила Лалапея, вынырнув из темноты так неожиданно, будто сама тьма вдруг приняла образ молодой женщины.

Унка искоса посмотрела на нее, но ничего не сказала.

— Волшебство сфинксов? — шепотом переспросил Серафин. Мальчишки не должны были заметить, что он встревожился. Но настороженный Дарио тотчас оказался рядом.

Серафин поднял руку, дав знак маленькому отряду оставаться на месте. Сам он, Дарио и обе женщины пошли вперед. За ними, без единого слова, без расспросов и колебаний последовали Тициан и шустрый Аристид, которого взяли в отряд из-за его маленького роста и сметливости. Они направились вперед по тайному подземному каналу, о котором знали только Серафин да несколько других мастеров воровской гильдии. Такие ходы прорезали город под площадями и переулками, но были прорыты немного выше уровня моря. Тем не менее в некоторых местах под нотами хлюпала жидкая грязь, а кое-где вода стояла по щиколотки. Однако, как правило, эти неизвестные людям тоннели оставались сухими. Достаточно сухими, чтобы там могла прокрасться группка тайных убийц.

«Убийц», — повторял про себя Серафин. До этой минуты он даже в мыслях боялся произнести это слово. Да, он был вор, один из самых умелых, но не убийца.

— Что значит «волшебство сфинксов»? — спросил он, обратившись на этот раз прямо к Лалапее.

Он понимал, что остальным это знать не обязательно, но ему казалось нечестным оставлять ребят в неведении. Каждый из них мот попасть в колдовскую западню и имел право знать, как из нее выбраться. К тому же шли они на такое опасное дело по своей доброй воле, а не по принуждению. Они рисковали жизнью только ради самих себя, а не ради этого забытого Богом города и тем более не ради горожан, которым было наплевать на всех уличных мальчишек.

Да, каждый за себя. Каждый за себя.

«И за меня», — почему-то подумалось Серафину.

А еще на лицах мальчишек читалось: «Мы верим Лалапее». Такая слепая вера беспокоила его гораздо больше, чем странный зуд, обжигавший руки.

— Волшебством сфинксов владеют… — начала Лалапея, но Серафин ее перебил:

— …да, сфинксы. Это ты уже говорила. Но в чем оно заключается?

Тициан и Аристид выпучили на него глаза. Так непочтительно никто еще к Лалапее не обращался.

Но она не придала этому значения. Улыбаясь и глядя Серафину в глаза, она продолжала:

— Их волшебство может проявляться по разному. Оно может убить каждого, против кого будет направлено — причем самыми различными способами, о которых люди и не догадываются. Но может и щадить и даже оберегать тех, кто их волшебством овладеет.

— Значит, они знают, что мы идем? — с тревогой спросил Дарио.

Даже в темноте Серафин ощутил, что Дарио прошиб пот от волнения. У него самого на лбу выступили капли пота, которые пришлось незаметно смахнуть ладонью.

— Они могли бы знать… если бы я не поставила преграду их магии, — сказала женщина-сфинкс и торжествующе улыбнулась. При этом она была так хороша, как, наверное, самая обворожительная из всех волшебниц на свете.

Мальчишки с облегчением перевели дух, но Серафин не успокоился.

— Я чувствую их волшебство на собственной шкуре…

— Беспокоящий тебя зуд не страшен. В воздухе происходят энергетические разряды, когда сталкиваются две сильные магии. Моя и их. Легкое жжение, которое вы чувствуете, — это не воздействие волшебства, а знак его незримого присутствия.

Маленький отряд продолжал свой путь, но скоро где-то под церковью Сан-Галло, возле сводчатого закоулка с выброшенными и затянутыми паутиной изваяниями богов Серафин догнал Унку. У нее на спине в кожаном рюкзаке была спрятана зеркальная маска Арчимбольдо, и Серафину не хотелось прикоснуться к жутковатому предмету. Протянув руку, он дотронулся до локтя русалки. Она замедлила шаги, и они пошли рядом.

— Ты ей доверяешь? — шепнул он.

— Да. — Платок, прикрывавший ей рот, чуть вздымался при вдохе и выдохе, а при каждом слове шевелился сильнее.

— Ты уверена?

— Она — Лалапея.

Будто этим все объяснялось!

— Ты ведь знала, что она — сфинкс? С самого начала знала?

— Я вижу ее настоящую суть. Она меня не обманет.

— Почему же?

— Русалки и сфинксы — родственные народы. Сейчас об этом мало кто помнит, но тысячи лет назад нас связывали тесные узы. Мы, русалки, вместе с волшебством утратили свою мощь и влияние, а сфинксы — по крайней мере некоторые из них — умели приспосабливаться к новым условиям.

— Как, например, Лалапея?

Унка отрицательно качнула головой.

— Нет, она — нет. Она осталась такой, какой была издревле.

— Но ведь…

Она его прервала:

— Лалапея гораздо старше большинства сфинксов, хотя вы, люди, не можете этого заметить. Она знает, что было в очень давние времена, и уважает прежнее родство. Она всегда была расположена к нам, русалкам, — Унка на миг запнулась, потом сказала: — Она предоставила нам место для наших захоронений.

«Кладбище русалок», — с изумлением подумал Серафин.

Никто не знал, где русалки хоронят своих умерших. Многие искали заповедное место, но Серафин не слышал, чтобы его нашли, и спросил:

— Лалапея основала русалочье кладбище?

Унка кивнула.

— Да, уже очень давно. Мы у нее в долгу, хотя она никогда и ни о чем нас не просила.

— Зачем она тут, в Венеции?

— Она была здесь, когда Венеции не было и в помине. Надо спросить иначе: зачем город заложили в том месте, которое сотни тысяч лет оберегала Лалапея?

— Сотни тысяч… — Серафин поперхнулся и взглянул на сфинкса, на эту юную женщину, которая рядом с Дарио легко бежала впереди.

— Она и не пыталась прогнать отсюда людей, хотя имела полное право, — сказала Унка. — Кое-кто из нас говорит, что она даже была обязана это сделать. Сегодня ночью, Серафин… Лалапея впервые берет в свои руки судьбу Венеции. Ей лучше знать, зачем она это делает.

Серафин взглянул на Унку, их взгляды встретились.

— Но ведь и ты тоже знаешь — зачем?

Унка тихо рассмеялась, платок на ее пасти заколебался сильнее.

— Вполне возможно.

— Скрытничать нечестно.

— Есть нечто такое, чего люди знать не должны. Просто верь моим словам: она знает, что делает. — Русалка сощурила глаза. — В свое время она допустила ошибку и теперь хочет ее искупить.

У Серафина на языке вертелась сотня вопросов, но Унка снова ускорила шаг, чтобы нагнать шедших впереди. Серафину пришлось прибавить ходу, и он опять поравнялся с ней.

— Все-таки — кто она? Вроде как чей-то страж?

— Спроси ее сам.

— Но кого она охраняет?

Унка показала вперед. Он невольно тоже взглянул туда и увидел, что Лалапея смотрит на него через плечо. Она улыбалась, но улыбка была невеселой. Он так ничего и не понял, но вопросов больше не задавал, даже тогда, когда опять шел почти рядом с ней. И старался на нее не смотреть, хотя чувствовал, что время от времени она на него оглядывается.

Видя ее неуверенность, Серафин решил взять на себя роль проводника и пошел шага на два впереди всех. Только он один мог разобраться в лабиринте подземных ходов, где раньше столько раз прятался от гвардии, а сейчас знал кратчайший путь к намеченной цели.

Наконец он дал знак всем остановиться под круглой крышкой люка и соблюдать абсолютную тишину.

С помощью Дарио Серафин приподнял тяжелую крышку и выбрался наружу. Возле люка брала начало винтовая лестница, соединявшая все этажи Дворца дожей. Ступеньки были узкие и крутые, перила едва держались на подгнивших опорах. Раньше по этой головоломной лестнице, наверное, водили арестантов, приговоренных к казни, а ныне она, судя по всему, почти не использовалась. Такое впечатление подтверждал и толстый слой пыли на ступеньках и перилах.

Серафин был уверен, что египтяне ничего не знают о тайном подземном ходе, ведшем прямо ко Дворцу. Пока еще не знают. Охрана Фараона, конечно, ознакомится с планом Дворца, но он сомневался, что они уже успели это сделать. Поэтому вылазку надо было предпринять как можно раньше, вот этой самой ночью.

Он снял с пояса веревку, быстро обвязал ею нижний столбик перил и помог вылезти всем остальным. Ему казалось, что Лалапея должна выбраться наверх одним прыжком, как большая кошка, но она обхватила веревку руками и нотами и поднялась «по-человечески», хотя гораздо проворнее, чем остальные. Даже, можно сказать, играючи, чем просто привела ребят в восторг. Труднее всего дался подъем Унке, которая, несмотря на свою ловкость, не была рождена для лазания и прыжков.

Быстро и бесшумно взбежали они вверх по винтовой лестнице. Покои Фараона находились на верхнем этаже, но Серафин понимал, что напрямик туда не попасть. Им нужен был полный успех, а кратчайший путь обычно не приводит к успеху.

Он вел свой маленький отряд все выше, через все этажи, мимо всех покоев туда, где лестничные ступени упирались в массивную деревянную дверь. Дерево было темным от старости, а металлические скрепы заржавели от времени.

Как Серафин и ожидал, дверь оказалась незаперта. Тяжелая дверная ручка — величиной с руку до локтя — со скрипом повернулась, и дверь открылась.

Еще в Анклаве Серафин рассказал участникам налета о предстоящем подземном походе, но о ведущей во Дворец лестнице умолчал и в свои дальнейшие планы тоже никого не посвятил.

Однако каждый из отряда мог легко догадаться, где они очутились, ибо лишь одно-единственное место во Дворце находилось над самым верхним этажом. Там, под самой крышей, в душных свинцовых камерах погибали в прошлые века сотни узников: зимой они замерзали от холода, а летом задыхались от жары под раскаленной свинцовой крышей, заживо поджариваясь. Как в печи.

В городе все, до последнего уличного мальчишки, знали о страшной участи былых заключенных. У Серафина теперь волосы тоже бы зашевелились от страха, как у его спутников, если бы он не побывал тут раньше, и не раз. В начале своей воровской карьеры он с друзьями, спасаясь от гвардейцев, часто прятался не где-нибудь, а во Дворце дожей, и преследователи оставались с носом.

— Здесь гвардейцы нас не могли ни слышать, ни видеть, — сказал он с гордостью. — Кровля и стены такие толстые, что не слышно ни звука.

— А потом как вы?.. — спросил Тициан.

Серафин раздвинул было рот в улыбке, собираясь ответить, но мрачный взгляд Унки напомнил ему, что сюда они пришли не в игрушки играть и не над гвардистами потешаться.

— Отсюда мы проберемся в покои Фараона, — сказал он. — Это единственный путь, который не охраняется. Я почти уверен.

Дарио наморщил лоб:

— Почти уверен?..

Серафин кивнул.

— И ты думаешь, что никто не услышит, как мы будем потолок разбирать? — спросил Боро. — Да и каким инструментом? Голыми руками?

— Нет, потолок долбить не будем, — сказал Серафин. — Здесь есть боковая дверца, а за ней — лесенка, ведущая из камер вниз, на верхний этаж. Дожи приходили сюда по тайному ходу полюбоваться на пытки и не желали, чтобы об этом кто-то знал.

«Пытки» — явно не то слово, которое поднимает настроение, и вопросов больше никто не задавал. Все были напряжены до предела, каждый старался загнать страх в самую глубь души.

Серафин вел их по запыленным коридорам, таким узким, что приходилось идти гуськом. Они крались мимо незапертых камер, откуда шел отвратительный запах, хотя уже давно в них не помещали арестантов.

За стенами Дворца разливалась весенняя свежесть, а здесь, под свинцовым потолком было нечем дышать. Застойный жаркий воздух свинцовых камер врывался в легкие, как струя горячей воды. Только Лалапея, чей львиный народ вышел из знойных пустынь, была свежа и бодра. Они с Ункой иногда перешептывались, но Серафин не мог расслышать ни слова.

Наконец они добрались до большого пустого помещения — бывшей камеры пыток. Серафин подошел к узкой железной двери с зарешеченным оконцем. Дверь была заперта, но он тут же открыл ее кончиком кинжала. Там оказалась узенькая крутая лесенка, ведшая вниз и, видимо, прорубленная внутри стены.

— Эта лестница упирается в одну из деревянных панелей на стене зала в верхней части Дворца, — прошептал Серафин. — Теперь идите молча и готовьтесь увидеть шикарный фейерверк.

— Серафин! — схватил его за руку Тициан.

— Чего тебе?

— А когда мы это сделаем… ну, если живы будем, как мы отсюда выберемся?

Серафин с шумом втянул в себя воздух — не потому, что там трудно было дышать, а потому, что давно боялся этого вопроса. С другой стороны, он был даже рад покончить с этой темой. Он бросил на Лалапею быстрый взгляд, но она всего лишь ободряюще кивнула, словно поручая ему ответить. И, понятное дело, взять на себя всю ответственность.

Серафин вздохнул и сказал:

— Всем вам известно, что смертью Фараона дело не кончится. Нас будут преследовать его телохранители, а внизу ко Дворцу через пару минут подоспеют воины-мумии. Не говоря уже о жрецах Хоруса и… — тут он снова взглянул на Лалапею, — о военачальниках-сфинксах.

Боро не то хрипло хохотнул, не то взвизгнул, но на него никто даже не оглянулся.

— Значит, всем нам крышка.

Серафин пожал плечами.

— Возможно. А может быть, и нет. Все зависит от нашей ловкости. Если удастся вернуться, будем отступать этим же путем. Мимо камер вниз по винтовой лестнице к подземным ходам.

— А потом?

— Потом — кто куда.

— Нет, — возразила Унка. — Не совсем так. Внизу нас будет ждать помощь. Вы помните о старом лодочном причале под улицей Фузери? Мы только что проходили мимо водного резервуара, помните? — Ребята кивнули. — Там нас будут ждать и помогут скрыться.

Дарио присвистнул:

— Русалки?

Унка не ответила, но все поняли, что так оно и есть.

Все уже вынули свое оружие. У каждого был шестизарядный револьвер и полный патронташ. Кроме того, у Дарио, Борой Тициана были сабли. В руке Унки сверкал нож, совсем небольшой, но, по мнению Серафина, острее любого клинка.

У Лалапеи никакого оружия не было. Однако Серафин был уверен, что у нее найдется средство защитить себя. Она ведь сфинкс, существо волшебное. Это она свела их всех вместе и — хотелось ему надеяться — знает, как покончить с Фараоном.

В конце лесенки они натолкнулись на дверь, высокую и широкую, которая должна была служить задней стороной одной из панелей в стене зала. В панели не было ни замка, ни задвижки, и открывалась она, понятно, с помощью секретного механизма из зала.

Лалапея отступила на шаг и встала за спинами ребят. Так было нужно. Ей требовалось некоторое время, чтобы ее магия подействовала на Фараона. Мальчишки остановились. Но через полминуты Серафин и Дарио переглянулись, кивнули друг другу и вместе ринулись на деревянную преграду. Панель с глухим треском вылетела из стены и рухнула на пол с той стороны.

Взвилась пыль, раздался грохот. Серафин на миг оцепенел, но тут же с диким воплем бросился вперед, перепрыгнул через упавшую панель и очутился в зале. Рядом были Дарио и Унка, а за ними — Тициан и остальные.

Тотчас на них кинулись воины-мумии, словно только их тут и ждали. Эти два воина стояли на посту у больших двустворчатых дверей, которые вели в следующий зал. Высокие створки были инкрустированы золотом, искрившимся в свете многочисленных газовых ламп. Казалось, что по дереву шныряют золотые змейки в веселой игре отраженных бликов.

Тициан первым всадил пулю в одного из воинов-мумий, но попал ему в плечо. Только следующее прямое попадание в лоб вывело мумию из строя.

Ребята палили из всех стволов. Боро чудом уклонился от серповидного ятагана. Клинок скользнул по волосам и слегка задел голову. Кровь залила лицо, но Боро изловчился, прицелился и выстрелил. Пуля не попала в цель и вонзилась в золотые двери. Тут подскочил Дарио, взмахнул саблей и снес мумии череп с плеч.

Первая преграда была преодолена. Серафин бросился к золоченым дверям.

В мгновение ока Унка снова оказалась рядом. Он хотел распахнуть двери, но его остановило громкое рычание, доносившееся от главного входа в зал. Из широкого коридора к вратам спешило подкрепление. Только бы не жрецы Хоруса. А если военачальники-сфинксы — и того хуже.

Серафин не стал мешкать, вышиб правую створку золоченой двери и ринулся внутрь с револьвером в руке. У него не было ни малейшего опыта в обращении с огнестрельным оружием, но он надеялся на свою ловкость — или на удачу — и не сомневался, что не промахнется при встрече с Фараоном и его визирями.

Посредине второго зала стоял диван, покрытый ягуаровыми шкурами. У стен никого не было, зато в центре зала Серафина встретили четыре сфинкса, мрачно глядевшие на него. Они были вооружены ятаганами, еще более длинными, чем у воинов-мумий. Сфинксы стояли неподвижно, как изваяния; только один из них шевельнул хвостом, словно бы мух отогнал.

«Ишь ты, мух отгоняет! — промелькнуло в сознании Серафина. — А мы тут жизнью рискуем. Или зверюга нас за мух считает?»

В это мгновение Серафин потерял всякую надежду.

Мысль об измене явилась вдруг, внезапно и не была связана ни со сфинксами, ни с тем, что они, по всей видимости, ожидали вторжения незваных гостей, а всего лишь — с легким, едва заметным взмахом львиного хвоста.

«Да, мы мухи! — снова пронеслось у него в голове. — И больше ничего».

Сзади раздался дикий вопль, и Серафин краем глаза увидел, как в разбитую дверь вломилась еще дюжина воинов-мумий. Их встретили Боро и Тициан, которые мощными ударами сабель раскроили черепа передним воинам. Взвилось серое облако пыли, оседавшей на плечи сражавшихся.

Серафину странным образом вдруг стало казаться, что все происходит в каком-то замедленном темпе, что время едва-едва идет. Словно бы сражение происходит где-то под водой. Движения у всех какие-то вялые и неспешные… На секунду его охватило чувство безумной радости.

«Волшебство Лалапеи! Наконец-то она пришла на выручку!»

Но тут же пришел в себя. Нет, это — не магия. Вовсе не магическое действо. Это ему самому все так привиделось, словно время замедлило бег, потому что на миг он отключился от действительности и был словно в шоке. Шок — и осознание страшной реальности.

«Сражение проиграно»

Дарио косил воинов-мумий одного за другим с непостижимой легкостью, но шансов на победу у него не было никаких. Врагов было слишком много, и рано или поздно ему пришлось бы уступить их натиску.

Серафин отразил нападение воина-мумии, подкравшегося к нему сзади. Но все происходившее уже не воспринималось как настоящее и казалось ирреальным, потусторонним и даже нелепым, как нелепы и его собственные действия. Словно бы он смотрел на свое махание саблей со стороны… И тут вдруг понял, какой промах они допустили — он сам, и Унка, и все остальные.

Они доверились предателю.

Лалапеи нигде не было видно.

Серафин заорал так неистово, что даже воины-мумии остановились. Он рванулся к ним, подхватил упавший ятаган и обрушил его на череп первой попавшейся под руку мумии. Унка прикончила еще одну. И вот тогда-то пришли в движение сфинксы и подступили ближе. Серафин успел заметить, что ягуаровый диван был пуст. Не было там и визиря.

— Лалапея! — взревел он в ярости, но никто ему не ответил.

Дарио обернулся на крик, и в его взгляде сквозила такая безысходность, такое безразличие, будто чья-то невидимая рука загасила в глазах парня последние проблески надежды.

Унка схватила Серафина за руку и увлекла его назад, в первый зал. Там стоял Тициан с револьвером и, уже не целясь, неистово отстреливался, пока Дарио не вышиб у него оружие из руки — шальная пуля могла задеть своих.

Лалапеи нигде не было видно. Ни следа.

Через главную дверь в зал ворвалось несколько воинов-мумий, которые отрезали им путь к отступлению. Серафин оглянулся, ища спасения. И увидел, как Боро выхватил из-за пояса фляжку и быстро втянул в рот ее содержимое. Он раздул щеки, но жидкость не проглотил. В миг чиркнул спичкой и выпустил изо рта струю прямо на подступавших воинов-мумий. Он не почувствовал боли от охватившего руку огня и даже не оглянулся на Дарио и Аристида, чтобы предупредить их о своем намерении до того, как взметнется столб пламени.

— Бежим! — крикнула Унка, когда перед ней выросла стена огня, бушующий хаос, откуда выскакивали горящие фигуры, перенося огонь на других.

Передняя часть зала мигом превратилась в кромешный огненный ад.

— Назад! — завопил Серафин, но Боро его не слышал и продолжал опрыскивать врагов своей огненной слюной. Он только тогда очнулся, когда пламя охватило его ноги. Быстро повернулся, увидел друзей, спасительную дверь и хотел бежать.

Но было поздно. Один из сфинксов выпрыгнул из большой двери и, стараясь не попасть в пожар, охвативший уже ползала, догнал Боро, когда тот в горящей одежде подскочил к выбитой потайной двери. Кривой ятаган размером с большой древесный сук взметнулся вверх и опустился на голову парня.

Серафин вскрикнул и бросился было назад, в зал, но туда уже ввалились другие мумии. Тут его кто-то увлек в открытый проход, и он понесся вслед за Ункой вверх по лесенке, за ним прыгали по ступеням Тициан с Аристидом. Оглянувшись, Серафин увидел, что сфинксы, что-то злобно выкрикивая, переминаются с ноги на ногу у нижней ступеньки: лесенка была слишком узка для огромных львиных тел. Даже если бы они попытались сунуться туда поодиночке, было бы нетрудно с ними расправиться.

Но об этом никто из беглецов не думал. Даже Серафин, которому несметное число раз приходилось спасаться бегством, был во власти страха, леденящего душу. Не чуя под собой ног, он пронесся мимо камер пыток, добрался до винтовой лестницы и сломя голову помчался вниз по ступеням. Если бы их внизу поджидали враги, то могли бы взять их голыми руками: только у одного Дарио еще была сабля. Тициан хотя и размахивал револьвером, но патроны все расстрелял. У Аристида вообще не было оружия, и он на бегу зажимал ладонями уши, словно бы отгораживаясь от ужасов внешнего мира.

Один за другим мальчики вместе с Ункой нырнули в люк и оказались под землей. Никто из них и не подумал задвинуть за собой крышку люка: египтяне и так поймут, куда они скрылись.

— К причалу! — хрипло распорядилась Унка.

Никто не спрашивал о Лалапее. Ее с ними не было, и все, казалось, понимали — почему. Теперь, когда они бежали друг за другом в темноте по тайным ходам, шлепая по лужам и едва не разбивая лбы о низкие перекрытия и опоры, Серафину впервые пришла в голову мысль, что он, он сам мог воспрепятствовать катастрофе. Не допустить того, что произошло. С самого начала судьба ребят была в его руках. Если бы он только прислушался к голосу инстинкта и не согласился на просьбу женщины-сфинкса, если бы он не положился на вмешательство сверхъестественных сил и если бы не поверил Унке, убеждавшей, что Лалапее можно доверять. Да, если бы тогда послушался своего внутреннего голоса и прислушался к себе один только раз, — Боро остался бы жив.

Серафин в какой-то мере кривил душой. Он не только чувствовал, но знал, прекрасно знал, что затея была очень рискованной, не сравнимой с его былыми воровскими вылазками. Но ему льстило, что женщина-сфинкс выбрала именно его, чтобы проникнуть во Дворец. И он попал в западню, поддался ее сладким уговорам.

Он поднял голову и взглянул в темные глаза Унки. Взгляд русалки был, как всегда, непроницаем. Она сорвала платок с лица и обнажила свою акулью пасть.

— Подожди, не спеши ее обвинять, — сказала она. Без платка и маски ее голос звучал четче и резче.

— Не… Не обвинять? — повторил он недоверчиво. — Ты, наверное, шутишь.

Но Унка не ответила, повернулась и побежала догонять опередивших ее ребят.

Серафин тоже прибавил шагу, пока снова не поравнялся с русалкой. Что она хотела сказать? Как могла она требовать, чтобы он не винил Лалапею за измену, за то, что Боро сгорел во Дворце, да к тому же и сами они с минуты на минуту могут погибнуть? И во всем этом Лалапея не виновата?

Он бежал из последних сил и дышал, как загнанная лошадь, а иначе громко рассмеялся бы. И еще ему очень хотелось наорать на кого-нибудь, на Унку или на кого другого, и сорвать поднявшуюся в нем злость, причинить кому-нибудь такую же боль, какую испытывал сам.

— Успокойся, — сказала Унка на бегу, пригнувшись под низким сводом коридора. — Это не поможет.

Он понял, что ей приходят в голову те же самые мысли и она испытывает такую же ярость и такое же разочарование.

Они все были обмануты. Лалапея всем воткнула нож в спину.

Совсем выбившись из сил, они добрались до подземного причала. Здесь прорытый под землею канал соприкасался с сухопутным ходом. На воде покачивалась лодка, то и дело ударяясь о каменную стенку. Она была очень странной формы, гораздо больше и кругже, чем весельный ялик, а про длинную, стройную гондолу и вспоминать было нечего.

— Морская черепаха, — заметила Унка, — Точнее сказать, ее панцирь. Это все, что от нее осталось после гибели на дне морском.

Повернутый на спину черепаший панцирь достигал в диаметре нескольких метров и был глубок, как огромная суповая миска.

Унка торопливо распорядилась:

— Живо! Влезайте туда!

Дарио замешкался.

— Куда? В эту черепаху?

— Да, черт побери! — Глаза Унки пылали гневом, — Некогда языком болтать!

Перебираясь через кучи гниющих водорослей и хрустящих под нотами останков всяких морских животных, стараясь не дотрагиваться до зловонного подземного мусора, мальчики по очереди влезли в панцирную лодку.

Унка последней забралась в этот плавающий черепаший щит и села рядом с ними на дно. Шершавая внутренняя поверхность панциря холодила Серафину ноги, но он ничего не замечал. Потому что холод проник ему в сердце и он превратился в ледяного истукана, которого уже ничто не трогало.

Внезапно вокруг их импровизированной лодки в воде показались чьи-то головы. Сначала только лбы и глаза — большие красивые глаза. Затем на поверхности появились и лица русалок. В полутьме их зубы поблескивали на воде, как осколки луны.

Их было восемь — вполне достаточно, чтобы отбуксировать тяжелый черепаший панцирь по лабиринту каналов в открытое море. Аристид что-то бормотал себе под нос и не мог отвести взор от ближайшей русалки, хотя едва ли можно было различить в темноте что-либо, кроме раскинувшихся на воде длинных волос, которые медленно поплыли вперед. Русалки потащили сквозь тьму подземелий этот странный, но надежный роговой плот, на котором спасались беглецы. Воздух был насыщен запахом подгнившей рыбы и прелых водорослей.

Серафин взглянул на Унку. Русалка сидела, опершись локтями о край панциря, и смотрела на темную воду. Вероятно, ей очень хотелось скользить вместе со своими сестрами в холодной глубине и вместо ног иметь чешуйчатый рыбий хвост.

Русалки то подталкивали панцирь, то протаскивали его через бесчисленные повороты и изгибы, везли сквозь низкие тоннели и по открытым каналам, пролегавшим вдоль домов с закрытыми окнами, мимо каких-то садов и меж-заброшенных зданий. Серафин потерял всякую ориентацию. Впрочем, дорога его мало интересовала.

У него из головы не выходила Лалапея и все то, что они из-за нее пережили. Он не мог понять причину ее поступка. Почему ей надо было возглавить восстание, а потом так бессмысленно их погубить?

«Подожди, — сказала Унка, — не спеши ее обвинять».

Ему очень хотелось узнать, что она имеет в виду, но расспрашивать было не время. Ни у кого не было ни сил, ни настроения разговаривать. Хотя, если бы они выговорились, было бы легче стерпеть боль поражения. Но в те минуты никто об этом не думал. Все сидели молча, уставившись в одну точку, — кроме Аристида, который продолжал что-то бормотать и напряженно смотрел куда-то в темную пустоту.

Конечно, одно дело слушать о воинах-мумиях, о сфинксах, о страшной мощи кривых ятаганов, и совсем другое — видеть смерть друга и сознавать, что свою жизнь он отдал за них.

Серафин не был уверен, что сейчас они смогли бы постоять за себя, если бы на них напали враги. Только в сказках бывают герои, которые сражаются день и ночь, а если и спасаются бегством, то с победным криком на устах.

Нет, в жизни так не бывает.

Они все поставили на карту и проиграли. Боро погиб. Пройдет немало времени, прежде чем они перестанут об этом думать. Даже Унка, отважная, решительная, жестокая Унка, не может скрыть своей печали.

По знакомым силуэтам крыш Серафин понял, что они пересекают квартал Канареджо в южном направлении. Если русалки намерены вывезти их из Венеции, это — самый правильный путь, потому что на севере начинается твердая земля, материк. Но он прекрасно понимал и то, что в Лагуне, в открытом море они станут легкой добычей египтян. Даже если осада снята, ибо город был взят, — там оставались патрульные суда, которые их очень скоро обнаружат.

Но ему не хотелось говорить, и он молчал. Вконец обессиленный, он был только рад, что кто-то заботится о сохранении его жизни и будет, конечно, впредь действовать разумнее, чем до сих пор действовал он сам.

Вскоре перед ними открылся выход из последнего тоннеля прямо к морю. Над Лагуной нависало все еще черно-бархатное ночное небо, а звезды отражались на поверхности воды мерцающими бликами. Открывшаяся панорама вселяла едва ли не благоговейный трепет перед необозримостью пространства. Ночной ветерок обдал беглецов свежестью, наконец они вздохнули полной грудью.

Черепаший панцирь медленно выплывал из тоннеля. В ста метрах от них из темной воды поднимался остров Сан-Микеле, где находилось венецианское кладбище. Желтоватая стена, окружавшая остров, казалась при слабом свете звезд серой и грязной, будто сложенной из костей тех, кто за ней похоронен. С давних пор это место было отведено умершим, чьи имена были выгравированы на многих тысячах надгробий и памятников.

Во тьме над островом, не шевелясь, висел трупосборник.

Дарио хрипло выругался. Остальные не могли проронить ни звука. Умолк даже Аристид, ранее бормотавший что-то себе иод нос.

Трупосборник черным треугольником рисовался на звездной картине неба. Колоссальная, внушающая ужас пирамида повисла на высоте нескольких десятков метров над островом. Днем вокруг нее, конечно, носились бы солнечные лодки, но теперь, в темноте, они не могли взлетать в воздух.

Русалки повлекли черепаховую посудину к востоку и плыли теперь гораздо быстрее, чем в лабиринте подземных каналов. Встречный влажный ветер все сильнее обдувал всех пятерых. Унка вынула шпильки из своих длинных волос, и они черным флагом развевались у нее за спиной — настоящая королева пиратов перед морским сражением.

Хотя им было не до разговоров, все они не могли отвести взор от трупосборника. Все почти наверняка знали, какая сейчас откроется картина.

— Неужели они посмеют? — прошептал Джованни.

— Конечно, посмеют, — монотонно ответил Дарио.

Аристид опять стал бубнить что-то невразумительное, и Серафин уже готов был на него цыкнуть, но смолчал. Не было сил. Даже вид групосборника не вывел его из оцепенения, из состояния полной апатии. Он не смог спасти живых, какое ему теперь дело до мертвых?

— Там мои родители похоронены, — все так же безучастно сказал Дарио.

— И мои, — прошептал Тициан.

Аристид тихо заохал, а может быть, что-то сказал.

Унка бросила на Серафина быстрый взгляд, но он сделал вид, что не заметил. Ему не хотелось никуда смотреть. Ему было на все наплевать.

На днище трупосборника обозначилась сеть светящихся полос и крюков, разорвавшая темень, — словно сплетение молний, разом вспыхнувших и не погасших.;

— Начинают, — сказал Джованни.

Первые сверкающие крюки оторвались от днища и бесшумно опустились за стеной кладбища. Никто из пятерых никогда не видел трупосборник в работе, но многие о нем слышали. И знали, что должно было произойти.

Все больше и больше блестящих полос опускалось со дна сборника, образуя нечто вроде светящегося зазубренного частокола между пирамидой, повисшей в воздухе, и островом Сан-Микеле.

На лицах ребят отражался такой ужас, что Серафин не мог на них смотреть и отвернулся. У него отец исчез еще до его рождения, а мать случайно погибла двенадцать лет назад, и тела ее так и не нашли. Но он переживал горе друзей как свое собственное — будто не их, а его родные и близкие погребены на кладбище Сан-Микеле.

Он перевел взгляд на причалы Венеции. Русалки все быстрее тащили черепаховый щит вдоль береговой линии квартала Канареджо. Из темных волн то и дело показывалась русалочья голова, но большую часть времени русалки плыли под водой.

Серафин заметил на городских причалах и набережных патрули воинов-мумий, но они не обращали никакого внимания ни на трупосборник в небе над кладбищем, ни на черепаховую посудину.

Он увидел там и кое-что еще.

Небо над домами светилось, над крышами и шпилями плясала узкая кромка огня. Для восхода солнца час был слишком ранний, да и не с той стороны светило появляется. А на востоке небо как было темным, так и оставалось.

«Пожар, — подумал Серафин. — Пожар в зеркальной мастерской, наверное, перекинулся на весь квартал». Его сейчас мало что тревожило и мало что могло испугать, но он взглянул на Унку, желая удостовериться, что и она заметила над городом странный бегающий огонь.

Позади нее сверкающая сеть трупосборника уже накрыла весь островок. Над кладбищенскими стенами вздымались облака пыли, вверх летели комья земли. Однако Унка не глядела на Сан-Микеле. Она смотрела назад, на город, и ее глаза лучились так, будто кто-то зажег в них свечки. Но в ее глазах всего лишь отражался этот новый и непонятный свет.

Серафин снова обернулся в сторону города. Танцующая полоска огня над шпилями Канареджо превратилась в волну танцующего пламени.

«Нет, это не пламя! Не языки огня!» Серафину не приходилось видеть более прекрасного зрелища: будто сами ангелы набросили на Лагуну сияющее покрывало.

Он заметил и еще кое-что.

На набережной больше не было патрулей. Одни воины-мумии неподвижно лежали на земле, другие барахтались в воде у берега. Словно их всех сразу сдуло порывом ураганного ветра. И только одна-единственная фигура возвышалась на берегу рядом с устьем канала. Различался силуэт женщины с туловищем льва. Она, откинув голову назад и подняв руки, смотрела в небо. Тонкими струйками дыма трепетали на ветру ее волосы.

— Это — она, — сказала Унка.

Никто, кроме Серафина, ее не слышал. Остальные мальчики не сводили глаз с трупосборника над островом.

Страшная ярость и злоба вдруг охватили Серафина. Перед его глазами возник охваченный огнем Боро и подбирающийся к нему сфинкс. А теперь Лалапея, виновница их поражения, стояла там и производила какие-то магические действия, чтобы не дать и им спастись.

— Серафин! — вскричала Унка.

Но было уже поздно.

Он выхватил саблю из-за пояса и прежде, чем кто-либо успел его остановить, бросился за борт вниз головой. Волны сомкнулись над ним, глаза больше ничего не видели, уши не слышали. Он и думать забыл о метавшихся вокруг него русалках, о трупосборнике, о Сан-Микеле, о друзьях.

Он думал только об одном — о Лалапее.

Вынырнув, Серафин глотнул воздуха и поплыл, сам не веря тому, что может так быстро плыть. Но усталость вмиг свалилась с него, как тяжелый мешок с барахлом. Вот он уже почти у берега, осталось несколько метров. И только тут он почувствовал, что плывет не один и что рядом чьи-то тела, справа, слева, даже под ним. Но если это и были русалки, то, во всяком случае, они не пытались его остановить.

Его руки коснулись холодных камней, скользких и замшелых. Береговой парапет был не меньше двух метров высотой, и ему без посторонней помощи ни за что бы наверх не взобраться. Все еще пылая гневом, он огляделся, увидел в воде труп воина-мумии, а подальше слева — причальный мостик. Несколькими взмахами рук Серафин достиг причала и влез в пришвартованную там лодку. Вода позади него заволновалась, забурлила, — это русалки повернули обратно, назад к черепаховому панцирю.

Серафин увидел, что его шлюпку волной относит вдоль мостиков ближе к набережной и теперь он находится всего метрах в ста от Лалапеи. Женщина-сфинкс все еще вздымала руки, а над ними разливалось сияние, обволакивающее крыши и шпили зданий, накрывающее город широким лучезарным ковром, светло-розовой дымкой. Ореол вокруг рук Лалапеи медленно опускался ниже, окружал всю ее фигуру с головы до ног.

Серафин не стал дожидаться дальнейших событий. Нельзя было позволить, чтобы сфинкс своим волшебством натворила еще что-нибудь ужасное, она и так принесла слишком много горя. Ему предоставлялась, может быть, последняя возможность ей отплатить.

С саблей в руках Серафин выпрыгнул из лодки на мостки и помчался к набережной. Его гулкий топот по доскам был слышен далеко вокруг, но Лалапея ничего не замечала. Она была погружена в глубокий транс, сосредоточив всю свою энергию на достижении одной, только ей ведомой цели. Окруженная неземным сиянием, она казалась спустившейся с небес святой девой с туловищем чудовища, кощунственным изображением небожительницы, созданным каким-то художником эпохи Средневековья — изображением одновременно прекрасным и страшным.

Серафин взглянул на оставшийся позади черепаший плот. Унка стояла во весь рост в качавшейся на воде посудине и, повернувшись к берегу, что-то кричала. Наверное, пыталась привлечь к себе внимание Лалапеи. Но женщина-сфинкс ее не замечала.

Ребята на черепашьем щите, затаив дыхание, вертели головами то в одну сторону, то в другую: то к жуткому спектаклю, который разыгрывался на кладбище, то к Серафину. Дарио махал ему саблей, конечно поддерживая и ободряя — зачем же еще?

Всего тридцать метров оставалось до женщины-сфинкса. Вот уже двадцать.

Его обдавало жаром, наверное, от колдовского света.

Еще немного, и он к ней подскочит и… Но Лалапея вдруг обернулась и взглянула на него. Взглянула своими темными завораживающими глазами.

Серафин сделал шаг вперед, но рукоятка сабли вдруг выпала — почему бы это? — из его пальцев. Тогда, размахивая руками, он набросился на сфинкса.

Прекрасное девичье лицо исказилось, ее глаза раскрылись во всю ширь и излучали светло-розовый свет.

Серафин, невзирая на ореол, схватил ее за талию и, оторвав от земли ее львиные ноги, упал вместе с ней наземь. В дикой схватке они катались по берегу, мелькали в воздухе ноги, руки, лапы, когти. Но вдруг почва ушла у них из-под ног, и они рухнули в воду. Острым когтем у Серафина была рассечена щека, разорвана одежда, а может быть, поранена и грудь — на воде появилась кровь. Тут его взгляд упал на лицо Лалапеи, он услышал ее отчаянный крик… и увидел перед собой не львицу, а молодую девушку с длинными мокрыми волосами, вовсе не похожую на неземное существо, да и дивного света вокруг нее как не бывало.

Он видел, как она в ужасе бьет по воде руками, и ему захотелось окунуть ее с головой в воду, чтобы наконец отомстить за все — за предательство, за смерть Боро, за то, что она так подло с ними поступила.

Но он не сделал того, что хотел. Ему вдруг вспомнилось, что львы страшатся воды и она пойдет ко дну, если ей не помочь. Желание бросить ее на произвол судьбы было велико, но неожиданно куда-то подевалась вся та лютая ненависть, которая заставила его броситься в воду и доплыть до берега. Ярость погасла, и в сердце осталась одна пустота.

— Серафин! — Ее голос прерывался, она захлебывалась. — Помоги мне…

Ее львиная часть тела была под водой, и он боялся приблизиться, опасаясь острых когтей. Впрочем, теперь даже это его не слишком пугало. Он подплыл и нырнул под нее. Она в панике била по воде руками и нотами, обыкновенными человеческими нотами. Потому что, обратившись в девушку, она могла кое-как продержаться на поверхности, а тяжелое львиное туловище сразу увлекло бы ее на дно: сфинксы, видно, не умеют плавать. Он обнял ее, стараясь удержаться на воде, но понял, что сил надолго не хватит. Тем более что она продолжала биться в его руках от страха, и они вполне могли утонуть оба.

Однако их поддержали чьи-то руки и понесли от берега к черепаховому панцирю, который, как большая черная скорлупка, маячил вдали. Русалок не было видно под водой, но их было не менее двух. Серафин скользил по волнам на спине, держа в объятиях Лалапею, которая уже не дергалась и даже не шевелилась, и на мгновение ему показалось, что она умерла, захлебнулась у него на руках, и это было как раз то, чего он хотел, когда как безумный набросился на нее. Разве он не замыслил ее убить, чтобы она своей кровью хотя бы частично смыла свою вину?

Но сейчас он уже так не думал и вздохнул с облегчением, когда она шевельнулась и попыталась приподнять голову.

— Почему ты… так сделал? — Ее голос звучал жалобно и прерывисто, словно она плакала, — Зачем ты мне… помешал?

Зачем?

Сотня ответов вертелась у него на языке. Но внезапно в голове сверкнула новая неожиданная мысль: вдруг он опять сам наказал… нет, не других, а самого себя?

Пока русалки несли их по воде к роговому убежищу, к черепаховому плоту, он узнал о том, что замыслила Лалапея, о том, что ее волшебство не грозило ни ему, ни Унке, ни ребятам, а было направлено против действий трупосборника.

Повисшая над кладбищем бахрома блестящих лучей, вырвавшихся из трупосборника, превратилась во множество отдельных сверкающих крюков, петель, штырей и ковшов, которые, как оказалось, на сей раз вовсе не были предназначены для извлечения усопших венецианцев. Все эти орудия были направлены на поиски чего-то другого, они искали и нашли нечто совсем, совсем другое.

Русалки приподняли Серафина с Лалапеей над водой, а Унка, Дарио и Тициан втащили их в лодку. Черепаховый плот наклонился на бок и едва не перевернулся, если бы не русалки. Один лишь Аристид неподвижно сидел на своем месте, смотрел на кладбище и продолжал что-то шептать себе под нос, скрючив пальцы наподобие звериных когтей, будто хотел кому-то выцарапать глаза.

И вот уже все шестеро сидели, плотно прижавшись друг к другу, и смотрели на остров Сан-Микеле, а русалки продолжали тащить черепаховую посудину на восток, все дальше и дальше от берега, в открытое море.

На острове рушилась кладбищенская стена. От нее отваливались каменные глыбы, а в пробоины падали вырванные с корнем остроконечные кипарисы, которые сначала склонялись, будто изготовясь к атаке, а затем шумно грохались в воду. Весь остров перепахивался и выворачивался наизнанку, в земле открывались широкие щели, куда устремлялась морская вода, заливая склепы и вымывая гробы. Рухнула и церковная колокольня.

То, что было глубоко зарыто на острове, под могилами, склепами и часовней, трупосборник вытащил наружу своими сверкающими крюками. То, что наконец появилось в клубах пыли и в комьях мокрой грязи, было величиной с половину острова Сан-Микеле.

Это был труп сфинкса. Такого огромного сфинкса, о каком Серафин даже в легендах не слышал, — больше, чем морские ведьмы в глубинах Адриатики; больше, чем гигантские спруты на дне океана.

Полулев-получеловек, хотя в общем ни то и ни другое: руки и ноги слишком массивные, лицо слишком маленькое, глаза слишком широко расставлены. Кисти рук крупные, как черепаховый щит, с многочисленными длинными пальцами, а на нижних, львиных лапах торчали крепкие желтые когти. Сфинкс-чудовище, и тем не менее обладающий непостижимой притягательностью; какой-то гротесковый, искаженный образ сфинкса, но вызывающий изумление и восхищение.

Гигантский труп, подцепленный сотнями крюков, медленно поднимался к трупосборнику, обратив лицо в сторону города. Да, это был труп, хотя на нем не было заметно никаких следов тления; но было ясно, что сфинкс мертв, хотя трудно было поверить, что он умер несколько тысячелетий тому назад.

— Кого же оберегала Лалапея? — решился наконец Серафин спросить Унку. — Кого она брала под защиту?

Глядя на происходящее, он начинал понимать, что нападение на Дворец, покушение на Фараона было всего лишь отвлекающим маневром. Лалапее надо было выиграть время, чтобы уничтожить трупосборник и уберечь гробницу того, о ком она заботилась.

Унка взглянула на Серафина и положила ему руку на плечо, но он хотел во всем разобраться.

Боро умер ради мертвого сфинкса.

«Нет, — поправил он себя. — Ради мертвого Бога. Бога всех сфинксов».

С этой мыслью, с сознанием того, что он все понял, Серафин не смог сдержаться и разрыдался на плече Унки. Лалапея тоже плакала, но, понятно, по иному поводу. Тем временем бог-сфинкс исчез внутри трупосборника. В голове Серафина мелькнула страшная мысль, тут же переросшая в уверенность: их враги обрели теперь такое оружие, с каким и в сравнение не идет любое существующее на земле средство ведения войны.

Но в данный момент это не имело значения. Потому что он полностью отдался отчаянию.

Лалапея села с ним рядом и дотронулась до его руки, но ее пальцы были холодны, а сама она казалась безжизненным, едва ли не мертвым существом.

 

11

Когда Мерле проснулась, рядом никого не было. Прежде всего она прижала руку к карману платья — там ли ее водяное зеркальце? И вздохнула с облегчением. Они его не взяли. Зеркальце даже оттопыривало карман, будто ждало ее прикосновения.

Все было непонятно. Сколько времени она лежит в полнейшей темноте? Вокруг — напряженная, настораживающая тишина. Только в ушах громко отдается биение собственного сердца, а в голове бродят бессвязные мысли. Тьма оживает вместе с ней и только с ней начинает дышать. Возникают тысячи вопросов, тысячи сомнений, а еще больше — опасений.

Где сейчас Фермитракс? Что случилось с Холодом?

Она — одна, совсем одна.

Тут Мерле начала понимать, почему одиночество кажется ей таким ужасным.

Она больше не ощущала в себе присутствия Королевы Флюирии!

— Нет, я здесь, — ответил голос в ее сознании, причем в сто раз громче, чем всегда. — Не волнуйся.

— Ты очень долго молчала. Я думала, что тебя нет.

— И обрадовалась?

— Здесь — нет.

— Прекрасно, значит, я еще пригожусь. Сама знаешь, как ты мне нужна.

Мерле ощупала руками то место, где лежала. Холодный, гладкий, отшлифованный камень. «Похоже на подвал», — подумалось ей. «Отправьте ее в Дом Сердца», — сказал тогда старичок в кресле-каталке. Она представляла себе этот Дом совсем другим. Хотя, честно говоря, у нее вообще не было об этом никакого представления.

— Ты спала.

— Долго?

— Трудно сказать. У меня есть кое-какие предположения на этот счет, но часов при себе не имею.

Мерле вздохнула.

— С тех пор как мы очутились внизу — хочу сказать, в Аду, с тех пор время для меня остановилось. Потому что тут всегда светло. Может, день прошел или два, а может, целая неделя? Не знаю.

— Я тоже не знаю.

— Тогда хоть скажи, где мы находимся? Или этого ты то же не знаешь?

— Скорее всего, в Доме Сердца.

— Правда? — Глаза у Мерле раскрылись во всю ширь, хотя в темноте все равно ничего не было видно.

Королева, немного помолчав, сказала:

— Скоро мы все узнаем. Они придут за нами.

Мерле хотела спросить у Королевы, почему она так думает, но послышались глухие шаги и скрежет железной задвижки. Во тьму ворвался узкий столб света, затем стал ярче и залил всю ширь открытой двери. В дверном проеме обрисовались странные силуэты, какие-то зазубренные, сплошь покрытые острыми шипами фигуры, похожие на невиданные экзотические растения или на многорукие кактусы, которые то увеличиваются в объеме, то опять становятся тощими. А может быть, все это плясало у нее перед глазами от страха, было обманом зрения?

Едва она успела собраться с мыслями, как Королева произнесла:

— Здешние оборотни.

— От твоих слов совсем весело…

— Я знала, что когда-нибудь ты будешь мне рада.

— И не мечтай.

— Сама я не могу мечтать. Только вместе с тобой.

Чья-то рука схватила Мерле и вытолкнула ее в дверь на свет, к узким решетчатым мосткам, тянувшимся вдоль каменной стены. В стене был длинный ряд стальных дверей, а с другой стороны зияла пропасть.

Картина поражала своей необъятностью. По всей видимости, они находились внутри того гигантского купола, который видели, подлетая к Оси Земли. Каменная стена чуть наклонялась, принимая вверху форму овала, но ее контуры терялись где-то высоко в красно-желтой дымке. Рашетчатые мостки, при ленившиеся к стене, разбегались по ней вверх и вниз, а другие нависали над пропастью и терялись в розовой дымке, перекрещивались и сливались друг с другом, образуя широчайшую сеть узких путей длиной в неисчислимое количество километров.

Со дна купола поднимался золотисто-розовый свет, яркость которого приглушалась дымкой, заполнявшей пространство и заслонявшей источник света, который находился в основании огромного здания. Казалось, будто стены вырастают из необозримого озера раскаленной лавы. Но Мерле поняла, что не так все просто, как кажется, ибо свет не дает никакого тепла. Туман, заполнявший купол, тоже был не теплым, не горячим, а скорее влажным и скользким. И еще кое-что обратило на себя внимание Мерле. Хотя купол был каменным, он светился снаружи, как бы пропуская внутренний свет. Однако свечение, поднимавшееся откуда-то снизу и проходившее сквозь каменные стены, было мягким и не слепило глаза. Скорее всего, свет исходил из самих каменных стен, и, таким образом, весь купол светился как бы сам собой.

Зрелище удивительное и совсем, ну совсем неправдоподобное.

Удивительными были и ее новые стражи. Оборотни, а они действительно оказались оборотнями, теперь пожелали принять человеческий облик. Это им в целом удалось, хотя они больше походили не на обычных людей, а на таких, как Зимний Холод, который, правда, утверждал — что было очень забавно, — будто никакой он не человек.

Так или иначе, но физиономии оборотней выглядели довольно грубыми, словно наскоро вылепленными из глины или сильно опухшими. Оборотни были в белых бесформенных одеяниях — видно, поленились напялить на себя что-нибудь похожее на одежду Холода. Глаза у них были будто какие-то намалеванные, незрячие, как у дохлой рыбы.

Если они надеялись своим странным маскарадом поразвлечь Мерле и приуменьшить ее страх, им это явно не удалось.

Оборотни молча эскортировали ее по мосткам и на каждом перекрестке кивком головы указывали, в каком направлении двигаться дальше. Они шли по прилепившимся к стене мосткам у самого края светящейся бездны, пока наконец не вступили на платформу — площадку, где скрещивалось множество путей.

На платформе стоял маленький домик, который никак не вписывался в окружающий пейзаж. Обыкновенный бревенчатый домик с крышей из дранки, где на высоком шпиле торчал петух-флюгер. Окна — круглые, а рядом с входной дверью — скамья, довершавшая идиллическую картину. Так и казалось, что хозяин вот-вот выйдет из дому, сядет на скамеечку и с удовольствием раскурит трубку. Домик выглядел чистым и уютным, как в сказке. Подойдя поближе, Мерле увидела над дверью щиток с гостеприимным приглашением: «Войди и оставь тут свое сердце!» Вокруг каждой буквы сплетались аляповатые сердечки и цветочки, будто нарисованные неумелой детской рукой.

Один из стражников подтолкнул ее к двери, а остальные замерли у края платформы. Кто-то отпер дверь изнутри, и Мерле робко шагнула под щиток с этой надписью, которая теперь вдруг показалась ей зловещей и предвещающей недоброе. В самом деле, не значит ли это: «…жизнь свою оставь»? В ответ на такое предположение сердце у Мерле раза два так сильно стукнуло, будто хотело вырваться из груди и удрать. Обстановка в доме, казалось бы, должна была соответствовать его романтичному наружному виду, но ничего подобного. Здесь, правда, потолок тоже был с деревянными перекрытиями, а в углу стоял простой крестьянский комод с грубоватыми инкрустациями, но там находились и другие предметы, отнюдь не гармонирующие с уютным домашним бытом.

Например — операционный стол.

Весь нижний этаж Дома Сердца был занят одной обширной комнатой, которая странным образом умещалась в миниатюрном домишке.

«Обман зрения», — решила Мерле.

— Возможно, — сказала Королева.

В задней части комнаты за деревянными опорами, поддерживавшими кровлю, поблескивали металлические полки, на которых очень аккуратно и ровными рядами были разложены сверкавшие чистотой операционные инструменты на черных салфетках. Полированный металл слепил блеском, — на них падал струившийся из окон красноватый свет.

Дверь за Мерле закрылась. Она быстро обернулась и посмотрела, кто ее впустил в дом. Это были змеи, те самые, которые привезли в пещеру каменных голов хилого старичка в кресле-каталке. Змеи бросились к Мерле и сплелись перед ней в некое единое существо, по форме похожее на грушу, которая оказалась выше девочки примерно на голову. Это единое, но многоголовое существо рванулось к ней и замерло перед самым ее носом. Затем большой змеиный клубок растянулся в длину и ширину, образовав толстый ковер, который вполз в глубь комнаты, где снова вздулся, вытянулся вверх, приняв форму остроконечной сахарной головы, и застыл на месте.

Мерле хотела повернуться и бежать, но один из оборотней загородил ей дорогу. Теперь у него уже было мало сходства с Холодом, — он стал чем-то таким гадким и мерзким, что Мерле в ужасе отвернулась.

— Я не в силах помочь, — сказала Королева Флюирия.

«Что ж, спасибо тебе», — мысленно ответила Мерле.

— Сожалею, но ничего не могу поделать.

«Я тоже».

— Конечно, это я тебя сюда привела, но…

«Пожалуйста, помолчи».

— Это — она? — раздался чей-то голос.

Если змеи и ответили, то Мерле ничего не услышала. Но голос тут же приказал:

— Давайте ее сюда, вниз.

Змеи снова подкатились к Мерле. Она, чтобы избежать их прикосновения, сама пошла к открывшемуся в полу отверстию, откуда доносился голос. Мерле слышала этот хриплый голос всего один раз, но не сомневалась, что он принадлежит калеке-старикашке.

— Сюда, ко мне! — кричал старик.

Мерле подошла к отверстию и спустилась по винтовой лестнице в подвальное помещение, где стены и пол представляли собой стальные решетки, через которые со всех сторон сюда лился свет из бездны. Взглянув себе под ноги, Мерле увидела вместо пола решетку и залитую красным светом пропасть. Впервые у нее так сильно закружилась голова, что у последней ступеньки лестницы пришлось ухватиться за перила.

В проеме винтовой лестницы виднелся канатный подъемный механизм, который мог поднимать и опускать небольшую круглую площадку с креслом-каталкой; сейчас кресло пустовало. Его хозяин ковылял на костылях по решетчатому полу в этом подвальном помещении. На концах костылей были утолщения в виде круглых деревянных блюдец, чтобы костыли не застревали в ячейках решетки.

Вдоль решетчатых стен стояли большие стеклянные бутыли; некоторые из бутылей достигали трех метров в высоту. Их там было штук пятнадцать-двадцать. Каждая бутыль была заполнена какой-то жидкостью, которая в свете, заливавшем купол, поблескивала, как золотистый мед. В этой жидкости, как некие реликтовые насекомые в куске янтаря, застыли существа, совсем не похожие на людей.

Мерле с трудом оторвала взгляд от уродов, но успела заметить, что у всех была одинаковая отметина: глубокий разрез посредине тела, сшитый «крестиком», стянутый толстыми нитками. Послеоперационный шов. Там, где у людей находится грудь.

«Дом Сердца», — подумала Мерле и содрогнулась.

— Посмотри вокруг себя, — сказал старичок, опершись на правый костыль, а левым описал дрожащей рукой по воздуху дугу, указав на стеклянные бутылн с монстрами. — Мои творения, — добавил он шепотом, словно боялся разбудить существа, плавающие в жидкости.

— Кто вы? — спросила Мерле, заставляя себя смотреть только на старика.

— Хочешь знать мое имя? — Его смех походил на хриплое воронье карканье, и Мерле невольно задалась вопросом, не притворяется ли он полоумным. Разыгрывает из себя сумасшедшего ученого, вошел в роль и очень собой доволен. Но в общем-то такая одержимость не менее страшна, чем настоящее безумие.

Он больше не произнес ни звука, и Мерле повторила свой вопрос, невольно подметив, что таким образом начинает подражать его манере разговаривать. У него была привычка повторять свои слова, будто бы сначала он вслушивался в их звучание и лишь затем произносил их ясно и осмысленно.

— Мое имя? Многие здесь по крайней мере те, кто может говорить, — называют меня просто Хирург, — сказал старичок, — Просто Хирург.

— Вы врач?

Он снова ощерился. При этом его физиономия сморщилась, скукожилась, и Мерле обнаружила, что вовсе не щеки у него были землистыми, а серой была густая волосяная поросль, покрывавшая лицо до самых глаз.

- Да, конечно. Я — врач, да, конечно.

Было видно, что он хотел нагнать на нее страх. Но в действительности это говорило о том, что он не так опасен, как представлялось. Вероятнее всего, — хотя это совсем плохо, — что он и безумец, и притворщик одновременно.

— Те пугала, вон там, — Мерле кивнула на бутыли, стараясь на них не смотреть, — они ваши… пациенты?

— Мои первые подопытные экземпляры, — сказал он. — В те времена моя техника еще не была совершенной. Я их заспиртовал, чтобы мои былые ошибки всегда стояли у меня перед глазами. Иначе очень легко зазнаться, понимаешь? Легко зазнаться.

— Зачем вы мне их показываете?

Ей бросилось в глаза, что ни оборотни, ни змеи не спустились вместе с ней в так называемый подвал. Старик был здесь один. Но она вовсе не думала, что он не позаботился о своей безопасности. Потому что держался он очень уверенно и разговаривал с ней вежливо. Понятное дело, из самых лучших побуждений.

— Я хочу, чтобы ты меня не боялась.

«Ха-ха», — подумала она.

— Он лукавит, — сказала Королева.

«Сама знаю».

— Тогда подыграй ему. Сделай умный ход, обдури его.

«Если раньше он не обдурит мою Королеву».

— Очень остроумно.

— Что вам от меня нужно? — спросила Мерле старика.

Он приветливо заулыбался и доверительно сказал:

— Терпение, девочка. Терпение.

Мерле изо всех сил старалась не выказывать страха. Если он с ней продолжает мило разговаривать, значит, надо пользоваться моментом и выведать у него как можно больше.

— Когда меня лилимы схватили, вы велели им доставить меня сюда. Но сначала я где-то сидела взаперти. Зачем?

Он торопливо закивал.

— Да, да. Мне надо было кое-что сделать. — И, ухмыльнувшись, добавил: — Кое-что сделать.

Мерле инстинктивно оглянулась и снова задержала взгляд на искалеченных существах в больших бутылях.

— Но не здесь, — сказал он. — Не здесь.

— Где мои друзья?

— В безопасности.

— Вы так только говорите.

— Ничего с ними не случилось, хотя лев и сопротивлялся, как… — он захихикал, — как настоящий лев.

— Когда я их опять увижу?

Хирург склонил голову чуть набок, словно в самом деле затруднялся с ответом.

— Надо немного повременить. Терпение, девочка. Ты скоро научишься терпению.

— Что вам от меня нужно? — снова спросила Мерле.

— Пустяк, — сказал он. — Я просто хочу заменить твое сердце на другое. На гораздо лучшее. На каменное.

— Но…

— Теперь это просто делается, — оборвал он ее. — Все мои неудачные операции — в далеком прошлом. Теперь для меня это сущий пустяк. Хотя я уже довольно стар, но с каждым новым сердцем у меня получается все лучше и лучше. Получается лучше и лучше. С каждым сердцем.

У Мерле же сердце не билось, а просто тарахтело, да так громко, что заглушало слова старика. Она невольно отступила к лестнице и снова ухватилась за перила.

— Ничего, ты скоро обо всем забудешь. Верь мне, обо всем забудешь.

«Старикашка забавляется, — подумала Мерле с омерзением, — потому он меня сюда и притащил. Хочет, чтобы я полюбовалась его работой. Хочет, чтобы я расспросила его, как он это делает».

Он в самом деле ждал вопросов.

— Спрашивай, спрашивай, не бойся! Чем быстрее твое сердце бьется, тем легче пройдет операция. Ведь у тебя сердце здоровое? Очень здоровое.

Мерле наконец решилась и спросила:

- А вы — человек или нет? Я хочу сказать, настоящий человек? Или тоже оборотень?

— Конечно настоящий.

— Вы оттуда, сверху?

- Зачем тебе это знать?

Она лихорадочно соображала, как ей ответить, чтобы он не разозлился и не прекратил разговор.

— Мне в моем мире часто приходилось по врачам ходить, — вдохновенно сочиняла она, — и больше всего на свете я боюсь врачей, можете мне поверить.

«Пусть меня дурочкой считает, так лучше».

— Хорошая мысль, — сказала Королева Флюирия.

— Я тоже был там врачом, там, наверху, — самодовольно произнес старик. — Да, там я был врачом. И меня многие тоже очень боялись. Но ты не должна стыдиться своего страха, не должна стыдиться.

— А вы тут давно живете?

— Очень давно. Очень.

— А как вы сюда попали? — Увидев, что он покосился на нее с подозрением, она торопливо добавила: — Я хочу сказать, вы там кого-нибудь убили? Может, человека в больнице зарезали? Не пойму, почему глядеть на вас мне так страшно.

Он внимательно посмотрел на нее и едва заметно кивнул.

— В больнице я работал, но был ученым, а не убийцей. Я и теперь — ученый, исследователь. Как все мы здесь.

— А тут есть еще люди, кроме вас? — спросила Мерле старика.

Он стукнул костылем — раз, другой — по решетчатому полу и ухмыльнулся:

— Выведываешь? Ладно, хватит. Надо приступать к делу. Приступать к делу.

Мерле повернулась и прыгнула на лестничную ступеньку, но поскользнулась на чем-то влажном, мягком и потеряла равновесие. Рванулась вперед, чтобы не грохнуться на спину, но не удержалась и растянулась на решетчатом полу.

Открыв глаза, она увидела возле себя скользкое сплетение змей, сползавших с лестницы и отливавших всеми цветами радуги.

— Ой, нет! — закричала она, вскочила на ноги и бросилась к старику. Он был щуплый, хлипкий и, пожалуй, не выше нее. Она скорее придушит его, чем позволит пересадить ей каменное сердце!

— Поздно, — сказала Королева.

Мерле и сама это поняла. Змеиный клубок, разматываясь, обвивал ее быстрее, чем она могла на что-то решиться. Блестящие змеи плотной холодной пряжей стягивали ее ноги, руки, живот, поднимаясь к плечам и превращая ее тело в большой шевелящийся кокон, из которого торчала только ее голова. Голову Мерле змеи не тронули.

Она попыталась шевельнуть руками, но не смогла. Помимо своей воли, засеменила к лестнице и, с трудом переступая связанными нотами, стала медленно подниматься вверх по ступеням. Змеи подталкивали и влекли ее вперед. Мерле шла как заводная кукла.

Она попробовала обернуться. Ей удалось только повернуть голову, хотя ноги несли ее дальше вверх по лестнице.

— Эй, освободите меня! — рявкнула она, скосив глаза на Хирурга, который опускался в свое кресло-каталку. — Уберите своих гадов!

Старик только усмехнулся, нажал на кнопку, и подъемник в проеме лестницы потащил его наверх, не спеша, соизмеряя движение с шатами Мерле.

Когда она выбралась из подвала, ее прямиком понесло к операционному столу, где пришлось опрокинуться на спину. При этом она так громко вопила и ругалась, что Хирург пригрозил дать приказ змеям заткнуть ей рот. Мерле пришлось умолкнуть и покорно глядеть, что станут с ней делать дальше.

Несколько змей сползли с нее и исчезли под столом. Она попыталась приподняться, но, увы, смогла только слабо дернуться.

Стальные кольца защелкнулись у нее на запястьях и на щиколотках. Оставшиеся змеи сползли с нее, другие вынырнули из-под стола, и все снова сплелись в большой грушеобразный клубок.

Мерле яростно старалась освободиться от оков.

— Прекрасно, прекрасно, — говорил Хирург. — Думаю, мы тебя сначала усыпим. Твое сердце уже достаточно быстро бьется?

Мерле обрушила на него шквал отборных ругательных словечек, самых крепких, какие приходили в голову, а в голову приходило их великое множество — не зря она столько лет провела в сиротском приюте. Ей было уже все равно, закупорят ей змеи рот или нет. У нее было одно-единственное желание: чтобы на голову этого дохлого паразита обрушились все молнии и громы.

Хирург дал знак змеиному клубку, и вскоре вокруг нее стал разливаться отвратительный запах, напоминающий тот, что шел от некоторых химических препаратов в лаборатории Арчимбольдо. Наркотическое средство было приготовлено заранее.

Острый запах становился резче и сильнее. Она хотела повернуть голову, чтобы посмотреть, что делается за изголовьем, но могла лишь уголком глаза заметить, как энергично там копошатся змеи. Они то подкатывались к ней волной, то отступали. Мерле теряла ощущение реальности. Предметы вертелись перед глазами, сливаясь друг с другом.

Где-то сзади, шурша, возились змеи.

Сердце Мерле тарахтело как сумасшедшее.

Хирург нагнулся над ней, его лицо расплылось у нее перед глазами, заполнило собой комнату, заслонило весь мир.

Перед ее взором кружились его белая голова и яркие змеи, калейдоскоп красок и бликов.

Его рот искривился в усмешке…

— Стойте!

Мир продолжал перед ней вертеться, сузившись до его серого полураскрытого рта с желтыми зубами.

— Я сказал: остановитесь!

Разкий запах стал тут же ослабевать. Обстановка менялась Лицо старика уходило в туман, отдалялось.

— Сейчас же освободите ее! — Это был ни голос Хирурга, ни ее собственный голос. Чей-то другой.

Металлические оковы с ее рук и ног были сняты, и она оказалась на свободе. Больше нет ни кандалов, ни змей.

Когда рассеялись клубы дурманящего дыма, реальность вернулась, и все встало на свои места: белое покрывало, деревянные перекрытия на потолке…

В глубине комнаты препирались двое. Два голоса. Один принадлежал Хирургу, а другой — спасшему ее незнакомцу.

Спасшему ли?

Возможно.

— Мерле! — Голос Королевы дрогнул, как если бы Мерле сама окликнула себя.

«Я — здесь», — подумала она, хотя ей показалось, что это кто-то подумал вместо нее. Что же с ней происходит?

— С тобой все в порядке. — Это не вопрос, это утверждение.

Да. В порядке.

Спор в глубине комнаты оборвался, и кто-то склонился над ее лицом. Нет, не Хирург. Но этот человек был тоже стар.

«Ученый, исследователь, как все мы тут», — сказал недавно Хирург.

Как все мы тут.

— Вы — Лорд Свет? — спросила Мерле слабым голосом.

— Да, — сказал старый мужчина. У него были длинные седые волосы.

— Значит, вы — человек, — твердо сказала она, но думала, что это сон, даже была в этом уверена.

Лорд Свет, Властитель Ада, засмеялся:

— Поверь, Мерле, человек — больше дьявол, чем сам дьявол.

Его лицо отстранилось от ее лица, но она снова услышала его голос:

— А теперь, пожалуйста, встань и следуй за мной.

Хирург остался в Доме Сердца. Лорд Свет, положив Мерле руку на плечо, подтолкнул ее — почти по-дружески — к выходу на платформу. Она в последний раз оглянулась на старичка в кресле-каталке. Он смотрел им вслед — ей и Лорду Свету, — и в его маленьких прищуренных глазках светились ненависть и злоба.

— Тебе теперь не надо его бояться, — сказал Мерле ее спутник, когда они сходили с платформы на решетчатые мостки над бездной.

«Лорд Свет, — стучало у нее в мозгу. — Он — Лорд Свет…»

Всего лишь человек.

— Хирург уже не сможет тебе сделать ничего дурного, — сказал он.

Она невольно схватилась за сердце и прислушалась к его биению.

Лорд Свет заметил:

— Да, это твое, прежнее, не волнуйся. Каменные сердца не пульсируют.

Она искоса оглядела его и нашла, что он похож на ученого, каким ему и следовало быть, если Хирург не соврал.

На нем был черный узкий сюртук с красным стеклянным цветком в петлице, черные брюки и узконосые лакированные туфли. Золотая цепочка карманных часов полукружьем лежала на жилете. Под глазами у него были черные круги. Мерле ни у кого не видела таких темных, будто нарисованных кругов. Но он вовсе не выглядел усталым или больным. Напротив, в нем ощущалась большая жизненная сила, отнюдь не по возрасту.

Мерле не могла отвести от него взор. Трудно себе представить, что этот щеголь может спасти Венецию! Этот старик в наглухо застегнутом сюртуке, шествующий рядом с ней, будто на воскресной прогулке! Невероятно!

— Спроси, как его имя, — сказала Королева, — как его настоящее имя.

Мерле и слушать ее не захотела.

— Где мои друзья? — спросила она Лорда Света.

— С их голов не упал ни единый волосок. Лев продолжает буйствовать с тех самых пор, как его захватили лилимы, но жив и вполне здоров. При падении на пол в пещере каменных голов он даже не ушибся.

Они шли рядом по решетчатым мосткам, затем спустились по длинной лестнице на другие, более широкие мостки, ведшие к центру бездны.

— Я хочу его повидать.

— Непременно увидишь.

— Когда же?

— Скоро.

— А где Зимний Холод?

Лорд Свет только вздохнул.

— Его так зовут? Холод? Удивительный тип. Честно говоря, я не могу тебе сообщить, где он находится.

— Почему?

— Он сбежал.

— Что?

Мерле остановилась, ухватившись за перила решетчатых мостков. В некотором отдалении от них из светлой дымки вынырнуло несколько фигурок размером со спичечный коробок, со множеством рук и ног. На ближайшем перекрестке фигурки свернули в сторону и снова растворились в дымчатом свете купола.

— Он ушел, — сказал Лорд Свет, взглянув на нее. В его голосе чувствовалось легкое раздражение, но сам он был невозмутим. — У нас был долгий разговор. А потом он ушел.

— Долгий разговор? — недоверчиво переспросила Королева.

— Он же казался таким слабым, — удивилась Мерле. — Даже больным. Когда мы его встретили, он еле на ногах держался.

— Ну, во всяком случае, ушел он на своих двоих.

Мерле смотрела мимо него, в ярко-розовую глубь. Как странно, что она не чувствует ни капли страха перед Лордом Светом.

— Это невозможно. Вы меня обманываете.

— Зачем мне это делать?

— Вы, наверное, его укокошили.

— Без всякого повода?

Она не знала, что ответить и как обосновать свои подозрения. Ей так и хотелось выпалить то, что вертелось на языке: «Но вы же — Властитель Ада! Каждый ребенок знает, что вы — чудовище. И можете любого прихлопнуть без всякого повода!»

Но она сдержалась, помолчала и прошептала:

— Такого просто быть не может. Он еле-еле передвигался.

Лорд Свет молча пошел дальше и попросил ее не отставать, мол, он хочет ей кое-что показать, а путь еще далек. Мерле недоумевала, — почему бы ему не свистнуть какой-нибудь твари, чтобы она в миг доставила их куда надо. Нет, этот господин не свистнет. До чего же он не похож на того Лорда Света, каким она его себе представляла.

«Может, сейчас его спросить? — думала она. — Спросить, будет он помогать Венеции или нет?»

Но вдруг желание задать этот вопрос показалось ей просто диким. Стоит только сравнить подземный мир с верхним миром, и все земные беды и тревоги становятся до смешного мелкими и ничтожными.

Тем не менее их привела сюда тревога за Венецию, и надо решать вопрос, верно?

— Верно я говорю?

Вместо ответа Королева повторила:

— Спроси, как его имя?

Мерле решила ей подчиниться, прежде чем Королева сама начнет говорить ее собственным голосом.

— Как вас зовут? — спросила она — Ведь Лорд Свет не настоящее ваше имя, если вы и вправду человек.

Его глаза лукаво блеснули, когда он взглянул на нее.

— Ты, значит, сомневаешься, что я настоящий человек?

— Не знаю, — ответила она искренне. — Я вот только что видела, как оборотни…

— Да, ты видела, как неумело они копируют людей.

— Все эти фокусы — волшебство?

— Я не волшебник, а ученый.

— Как Хирург?

Он пожал плечами.

— Если хочешь.

— Тогда скажите, как вас зовут.

Он, засмеявшись, поднял обе руки в знак того, что ему больше ничего не остается, как капитулировать перед ее настойчивостью. Затем полушутя, полуторжественно выпятил грудь и назвал свое имя.

Мерле застыла как вкопанная и несколько секунд смотрела на него, открыв рот.

— Вы не врете?

Наверное, плотная атмосфера Ада приглушила эхо его громкого смеха.

— Я провел здесь немало времени, но имя свое еще помню. Можешь мне верить.

— Барбридж? — повторила она. — Профессор Барбридж?

— Сэр Чарлз Барбридж, Почетный председатель Национального географического общества, Главный эрудит ее величества, Первооткрыватель Ада и его первый и пока единственный картограф. Профессор географии, астрономии и биологии. И к тому же, увы, довольно старый человек.

Мерле часто-часто дышала, стиснув зубы, и потому вместо вдоха и выдоха слышался лишь тонкий свист.

— Вы — профессор Барбридж!

Он улыбнулся почти смущенно.

— И еще кое-кто, — заметил он загадочно и пошел дальше, не понуждая ее идти вслед за ним. И так было понятно, что она не отстанет.

Мерле молча семенила с ним рядом. Он на ходу смахнул пыль с левого рукава и, покачав головой, сказал:

— Видишь ли, всех этих существ можно заставить возводить города, строить машины и фабрики, но можно потерпеть полный провал при попытке научить их чему-нибудь существенному или, скажем, привить вкус к моде. Вот, погляди-ка! — Он снова дотронулся до своего рукава, и Мерле пришлось посмотреть на указанное место. — Видишь? — спросил он. — Шов — крестиком! Они сшивают крестиком предмет верхней одежды! Никудышная работа.

Мерле подумала о тварях в Доме Сердца. «Хм, крестиком!» И содрогнулась.

— Куда вы меня ведете?

— К Каменному Свету.

— Что это такое?

— Скоро увидишь.

— А Фермитракс там?

Барбридж снова засмеялся.

— Во всяком случае — должен там быть. Надо полагать, ему не удалось так же провести вокруг пальца этих болванов стражей, как твоему приятелю Холоду. — Он ухмыльнулся, — Думаю — не удалось.

Молча спустились они по лестницам и шли по бесконечным мосткам над пропастью. Мерле казалось, что они вот-вот должны добраться до противоположной стены купола. Но куда ни посмотришь, нигде не видно каменной стены — ни впереди, ни сзади. Они, вероятно, находились посередине этого Вместилища Света. Страшный Дом Сердца потерялся в розовом тумане где-то высоко и далеко позади.

Каменный Свет.

Почему-то по спине у Мерле пробежали мурашки. Ей, несмотря ни на что, хотелось попросить у Лорда помощи, той подмоги, какую его посланец обещал венецианцам, и тем самым завершить наконец свою миссию. Но с некоторых пор ей стало казаться, что теперь уже не это самое главное — не Венеция и не она сама. Дело в чем-то другом.

«Для чего же мы все-таки сюда влезли?» — мысленно спрашивала она себя и не находила ясного ответа. Королева, с тех пор как лилимы схватили Мерле, тоже молчала как убитая — наверное, боялась привлечь к себе внимание. Но только ли поэтому?

После долгого молчания Мерле спросила:

— Хирург вправду может такое сделать? Вложить человеку каменное сердце?

— Да, может.

— Зачем ему это нужно?

— Он выполняет мой приказ.

Мерле похолодела от ужаса, но виду не подала. Да, она попалась ему на удочку, поддалась его приятному обхождению. Пора бы вспомнить, кто он таков и над чем он властвует…

— У моего посланца, которого я направил к вам на площадь Сан-Марко, тоже было каменное сердце, — продолжал он как ни в чем не бывало. — Одно из первых вставленных сердец из камня. И у других моих доверенных подчиненных такие же сердца. Камень дает возможность легче ими управлять.

— Значит, ваши подчиненные действуют не по своей воле?

— Да, они действуют не так, как ты и я. Тут механизм посложнее.

— Зачем это нужно? Лнлнмы вроде бы и так вам повинуются. Или у всех у них тоже каменные сердца?

— Нет, не у всех. Если держать в подчинении вожака, это значит подчинять себе всю свору. Видишь ли, здесь внизу — гигантские, непостижимые масштабы. Но все нити сходятся в конкретных маленьких центрах, как в узелках. Или в своего рода сердцах. Овладей ими, а остальное — детская игра.

Он теперь шел медленнее, едва ноги тащил, — эдакий приятный пожилой господин, который и мухи не обидит.

«Вот ведь хитрюга, — подумалось ей, — черт бы его побрал!» И осеклась: ведь он-то дьявол и есть.

— Все-таки — зачем? — переспросила она.

Он глубоко вздохнул, посмотрел на свои сверкающие лаковые туфли и устремил взгляд в светло-розовую бездну.

— Зачем я сюда явился и все это воздвиг? Зачем я опубликовал насквозь лживые книги об Аде, дабы никому в голову не пришло сюда сунуться? Конечно, ради науки! Зачем же еще?

— Вы стали Владыкой Ада, чтобы обо всем узнать?

Ей вдруг вспомнилось, что однажды Королева Флюирия высказала подобное предположение, — а может, она это уже знала?

Но Королева помалкивала.

— Мы здесь многого достигли, — сказал Барбридж, — Я и мои коллеги самых разных специальностей. У нас есть медики, такие как Хирург; есть также искусствоведы, геологи и биологи, как я, и даже философ… Он, правда, допустил промах, затеяв с одним из лилимов дебаты по поводу притчи Платона об Аде. И ничего путного не добился. Впрочем, лилим тоже был не на высоте. — Он ухмыльнулся, но выглядел озабоченным и даже смущенным. — Нам надо еще очень многое познать и многому научиться. Мы должны на многое посмотреть по-новому и многое изменить в корне… Надо изменить не только свои цели и идеи, но и самих себя. Наши сознание, например. Нашу мораль.

Мерле согласно кивала, будто очень внимательно слушала его рассуждения. Но по большому счету она прекрасно понимала, куда он клонит: мол, неважно, кто и что скажет, главное, что сам он совершил великое и благое дело, а себя самого принес в жертву всей этой безумной затее.

И тут вдруг он стал ей казаться просто лицемером и вруном, сделался еще больше ненавистен, чем Хирург. Старик в кресле-каталке был, по крайней мере, честен по отношению к ней, да и к самому себе тоже. Барбридж же настоящий притворщик.

Она невзлюбила таких ханжей еще в сиротском приюте, где повидала многих людей этого сорта: надзирателей, каноников, учителей. Бывали такие и среди тех, кто брал детей из приюта.

У нее закружилась голова. Не от высоты и даже не от страха. Ей просто стало тошно оттого, что он идет с ней рядом.

— Скажите, вы ведь ни с кем не делитесь своими открытиями. Вы ведь всему миру, там, наверху, нагородили разных небылиц, а все, чего тут достигли, придерживаете для себя. Какой тогда во всем этом смысл?

— Вижу, Мерле, ты весьма любознательна. Верно я говорю?

— Точно.

— Тогда представь себе свою любознательность в виде стакана воды. А ты, скажем, очень хочешь пить. И сделай большой глоток. Ты узнаешь, какое при этом чувство испытывает ученый. Подлинный ученый, ученый-фанатик.

«Ерунда, — подумала она. — Чушь какую-то несет. Наверно, они там — он и его ученые-приятели — вот так же друг другу очки втирают».

— Нам еще долго идти? — спросила она, чтобы сменить тему.

— Смотри вниз. Ты скоро кое-что увидишь.

— Каменный Свет?

Он кивнул.

— Разве бывает свет каменным? — спросила она.

Он нежно улыбнулся, как добрый, любящий дядюшка.

— Свет всегда таков. Ты этого раньше просто не замечала.

Она стала смотреть через перильца вниз. Он прав. Дымка постепенно рассеивалась. В глубине стало смутно вырисовываться нечто вроде темной звезды, из светлого центра которой расходятся серые плотные лучи. Когда они спустились еще ниже, она поняла, что это не лучи, а все те же мостки-дорожки, которые теперь сходятся на круглой решетчатой платформе. Поперек большого — метров сто пятьдесят — круга пролегает одна-единственная дорожка, рассекающая его наподобие шрама.

Этот решетчатый круг парил высоко над блестящим основанием купола, которое при ближайшем рассмотрении оказалось не ровной плоскостью, а огромной выемкой, будто углублением в верхней части гигантского шара, вросшего в каменный грунт. Об истинных размерах этого шара можно было только догадываться, принимая во внимание гигантский объем купола. Круглая решетчатая платформа помещалась как раз над серединой выемки, висела над самым ее центром и держалась в воздухе не на колоннах или иных опорах, а на сходящихся в ней мостках-дорожках.

— Там внизу, — сказал Барбридж, — и находится Каменный Свет.

— Похож на ломоть луны.

Ей представилось, что кто-то разломил луну пополам, как каравай, и бросил одну половину наземь, а над ней воздвиг купол.

Барбридж продолжал:

— Вообрази, что однажды с неба скатился огромный светящийся шар, пробил земную кору и здесь внизу вошел в каменную почву Ада. То, что ты видишь, — это только верхняя, малая часть шара, легшая в основание купола. Это — Утренняя Звезда. Люцифер, Падший Ангел. Или — Каменный Свет.

— Вы сами построили над ним этот купол?

— Да, конечно.

— Зачем? Что еще может свет, кроме как светить?

Тут впервые подала голос Королева:

— Ты все еще разыгрываешь дурочку или в самом деле ничего не соображаешь?

«Помолчи», — мысленно произнесла Мерле, и голос внутри нее, как ни странно, послушался.

Пока они спускались все ниже и ниже к источнику света и к круглой решетчатой платформе, Барбридж, то и дело тыча пальцем в пространство, говорил:

— Когда я впервые сюда попал, лилимы считали это место своим святилищем и боялись его. Никто из них не отваживался к нему приблизиться, они вообще старались его обходить. Я первый их научил использовать силу Каменного Света.

— Но ведь город Ось Земли, — сказала Мерле, — наверное, гораздо старше! И существовал до того, как вы лет шестьдесят или семьдесят назад нашли вход в Ад.

Произнося эти слова, она успела задаться вопросом: сколько же на самом деле лет Барбриджу и не омолодился ли он тут благодаря этому свету на дне купола?

Профессор на ходу рассеянно погладил рукой перила.

— В этом месте уже стоял город, когда люди еще в пещерах жили. У лилимов была когда-то высокоразвитая цивилизация — не техническая, а духовная, примерно как у нас в Средние века. У них была своя общественная структура и своя культура, жили они в городах большими сообществами. Но когда я спустился в Ад, там этого уже давным-давно не было. Те, кто выжил в ходе многовековой деградации, существовали сами по себе, в одиночку. Образовывались группы или роды на скалистой равнине. Ни о какой цивилизации в те времена говорить не приходится. Все исчезло и было забыто. И этот город — тоже.

У Мерле пробудилось любопытство.

— Значит, когда Утренняя Звезда — или Каменный Свет — сюда грохнулся, город тут уже был?

Барбридж кивнул.

— Здесь был центр древней цивилизации лилимов. Каменный Свет разрушил значительную часть города и в руинах тысячи лет никто не селился. Когда я сюда прибыл, лилимы рассказывали множество невероятных историй об этом месте. Некоторые утверждали, что Свет многих из них преобразил, видоизменил, сделал их искаженные копии — то есть людей.

— Это правда?

Барбридж пожал плечами.

— Кто знает? Шестьдесят лет назад, во времена моего первого посещения Ада, об этом феномене уже не было никаких точных сведений. Я открыл Каменный Свет и понял, что его энергия может быть использована в ряде областей. Я также понял и то, что мне будут нужны помощники, множество помощников, но о людях не могло быть и речи.

— Почему же?

— Как ты думаешь, что бы произошло, если бы я, вернувшись на поверхность Земли, сообщил бы обо всем том, что я здесь обнаружил? Меня бы, вероятно, наградили разными орденами и отправили бы на покой. А другие страны получили бы возможность эксплуатировать волшебное место. Прежде всего — Великобритания, а затем, наверное, — Царево Государство. Они отрядили бы сюда свои экспедиции и исследователей. А я, простой ученый, — да, блестящий, но очень молодой ученый, — оказался бы не у дел! — Барбридж горестно покачал головой. — Нет, Мерле, мне самому было нужно королевство со своими подданными и своими работниками. Мне и нескольким моим коллетам, которым я особенно доверял, удалось объединить большую часть лилимов с помощью пары технических трюков и стародавних фокусов, известных детям. Нам лилимы кажутся зверями, но по сути дела они такие же аборигены, каких испанцы и португальцы нашли в Южной Америке, а французы — в Индонезии. Стоит их умело взять в оборот, и ими можно управлять и командовать.

— Вы хотите сказать — властвовать над ними.

— Да, можно и власть применить, но не только власть и не в первую очередь. Как я уже говорил, немного технических новинок и пара простейших хитростей могут здесь сотворить чудо. А когда они научились нам прислуживать и когда нам удалось поставить себе на службу энергию Каменного Света, тогда мы смогли приступить к созданию действительно диковинных вещей. Таких, например, как летающие каменные головы. Или как силовые механизмы, кажущиеся на первый взгляд невероятным чудом и служащие для дробления и бурения скал и гор. И конечно, каменные сердца, которые поддерживают жизнедеятельность организма и его контролируют.

— Разве это наука, а не волшебство?

- Зависит от точки зрения. Конечно, здесь в какой-то мере присутствует и волшебство. Честно говоря, я сомневаюсь, что Хирург до конца понимает, кто выходит из-под его скальпеля. Ибо главную роль тут играет сердце-камень.

Мерле смахнула пот со лба, хотя здесь, внизу, несмотря на близость к Каменному Свету, было вовсе не жарко.

— Он такой же. Точно такой.

— Что ты хочешь сказать? — не понял он.

— Каменный Свет. Утренняя Звезда. Шар в Земле. Он как огромное сердце, которое бьется в центре, на Оси Земли.

Барбридж с воодушевлением поддержал ее.

— Я рад, что ты сама пришла к этой мысли. Ты попала в самую точку. Согласно моей теории, Утренняя Звезда — откуда бы она ни явилась — функционирует как сердце, давным-давно искавшее организм, который оно могло бы оживить. И вот сердце запульсировало здесь. Мир лилимов, как и всякое иное сообщество, можно сравнить с большим живым организмом. Здесь был город, на развалинах которого мы воздвигли Ось Земли. Когда старый город был разрушен, погибла и культура лилимов, потому что лилимы не сумели использовать всю мощь Каменного Света. Ныне же с моей помощью лилимы возродились. Я дал их народу новое сердце — Каменный Свет, — и этот общественный организм успешно растет и готов перейти в своем развитии к чему-то еще более Великому и Совершенному.

— И каждый отдельный лилим тоже к этому готов?

Экзальтация Барбриджа поуменьшилась.

— Они подобны муравьям. Отдельные особи в счет не идут, значение имеет только сообщество в целом. Каждый из них может страдать, болеть или уставать, но сообщество потому-то и живо, что все это ему идет лишь на пользу.

Мерле хмыкнула.

— Это вам идет на пользу, а не лилимам.

Он остановил на ней взгляд, и в его глазах мелькнуло разочарование.

— Ты действительно так думаешь?

Не дождавшись ответа, он выпрямился и зашагал быстрее. Было видно, что ее слова пришлись ему не но нутру. Не глядя по сторонам, он продолжал:

— Какая мне от этого польза или выгода? Может быть, богатство? Ба, да у меня была сотня возможностей его обрести. Что еще? Роскошь? Ерунда. Свобода? Едва ли. Ибо моя жизнь давно уже принадлежит не мне, а этому миру. Власть? Возможно, но и это не для меня. Я не какой-нибудь диктатор, страдающий манией величия.

— Все-таки вы сами уже ответили на вопрос.

— Каким образом?

— Вам это нужно для науки. И не для лилимов, и даже не для себя. Только для одной науки. Но ведь это тоже форма власти. Или мания величия. Ведь ваши изобретения никому не будут нужны, если люди о них не узнают.

— Может быть, и узнают. Когда-нибудь.

Спорить не имело смысла. Он не хотел ее понять. Впрочем, это уже не имело значения.

— Вы мне только одно скажите.

— Спрашивай.

— Зачем вы мне вее это расписываете? Я хочу сказать: какой-то девчонке…

— Какой-то девчонке? — Его левая бровь поползла наверх, но к Мерле он не обернулся. — Возможно, скоро ты обо всем узнаешь, Мерле.

Она опять вспомнила о своей миссии, о помощи Венеции. Но Венеция уже представлялась ей далеким городом на острове, который уплывает куда-то в море, все дальше и дальше, к горизонту, навстречу забвению.

Сам Барбридж не проявлял к Венеции ни малейшего интереса. Такому его умонастроению могло быть лишь одно объяснение: он уже давно получил то, что хотел заполучить.

«Какой-то девчонке». Она перестала его понимать и злилась на себя, на свою растерянность. «Почему он удивился?»

Решетчатые дорожки-мостки, по которым они шли, находились теперь в каких-нибудь ста метрах над Каменным Светом. Мостки становились все шире, дорожки часто пролегали в трубах и тоннелях, где слышался шум мощных машин. Оттуда валил дым, который, смешиваясь с висевшим под куполом светлым туманом, затруднял дыхание. По обеим сторонам мостков крутились стальные шестерни с дом величиной, сцепливались зубцами и приводили в движение ремни и цепи, которые тянулись к другим колесам или механизмам. Чем ниже спускалась дорожка ко дну купола, тем больше все эти сооружения вдоль нее походили на машинные отделения паровых фабрик на одном из островов Венецианской лагуны. Мерле однажды побывала на двух из таких фабрик, когда приютские надзиратели посылали ее туда работать.

Мерле заинтересовалась: где же тут лилимы, которые обслуживают все эти механизмы? Нигде не было видно ни одного работника — ни мастера, ни подмастерья. Как будто бы все двигалось само собой. А ведь некоторые машины работали под таким давлением, что колеса иной раз визжали так, что хоть уши затыкай.

Но скоро она убедилась, что машинные отделения не пустовали. Порой то тенью что-то промелькнет между машинами, то молнией блеснет на поверхности. Иногда зашевелятся вдруг шланги и рукава, которые она принимала за части машин, и оттуда вынырнут и опять туда юркнут лилимы, подогнув свои длинные конечности.

— Они там прячутся, — сказала Королева, но когда Мерле вслух повторила ее слова, Барбридж ограничился лишь кивком, коротким «да» и снова замолчал.

«Они его боятся», — подумалось ей.

— Или тебя, — сказала Королева.

— Меня? Почему же?

— Ты ведь его гостья.

— Или пленница.

— Нет, Мерле. Пленников бросают в тюрьмы или заковывают в кандалы. Пленникам не читают доклады. Он обходится с тобой как с сообщником.

Наконец все тоннели и дымящие трубы остались позади, и они вышли на простор. Вдоль решетчатых мостков, со всех сторон сбегавшихся к решетчатому кругу, больше не было никаких сооружений. Снова лишь одни железные перильца отделяли их от манящего притяжения бездны.

Еще издали Мерле заметила, что на круглой платформе их кто-то ожидает. Эта решетчатая платформа короной венчала самый центр Каменного Света, повиснув над сверкающей выемкой на высоте тридцати-сорока метров. По ее краям возле перил стояли какие-то фигуры, похожие на людей. Они были совершенно неподвижны, как статуи. Приблизившись, Мерле обнаружила, что они и в самом деле — каменные.

— Они чего-то ждут, — сказала Королева.

— Это — каменные болваны.

— Нет. Совершенно ясно, что не болваны.

Мерле уже заметила, что с одной стороны решетчатого круга до другой, как раз по центру, пролегает дорожка, а на самой ее середине находится совсем небольшая платформа, на которой могут, однако, поместиться несколько человек. Сейчас она была пуста. Но над ней болтался на веревке труп египтянина.

На египтянине были шитые золотом, но в клочья разорванные одежды, череп у него был гладко выбрит и прикрыт золотой сетчатой накидкой.

Мерле видела этого человека всего лишь однажды, да и то издалека. Все же она его сразу узнала.

Сет. Визирь Фараона. Верховный жрец Хоруса.

Его тело слегка покачивалось, обращаясь к Мерле то спиной, то лицом. Он висел на грубой пеньковой веревке, которая выглядела здесь чем-то чужеродным. Мерле подумала, что Барбридж еще не обзавелся хорошим техническим приспособлением для вздергивания людей на виселицу.

Сет. Второе лицо в Египетской Империи. Барбридж повесил его, словно какого-то уличного воришку.

Увидев, что он мертв, Мерле и обрадовалась, и испугалась.

Всякий раз, как труп, качаясь, поворачивался к ней лицом, на нее смотрели его провалившиеся глаза. Точно такой же мертвенный взгляд был обращен на нее, когда он наблюдал за ней с трупосборника. Она невольно содрогнулась.

— Фараон послал его убить меня, — сказал Барбридж безучастно и даже немного удивленно. — Можно подумать, что Аменофис хотел от него отделаться. У Сета здесь не было шанса на успех.

— Где вы его поймали?

— Над городом. Он далеко забрался. Но все же недостаточно далеко.

— Над городом? — спросила она с удивлением.

Барбридж кивнул.

— Он сюда прилетел. Разумеется, не сам. — И Барбридж поднял руку. — Вон, смотри!

Мерле взглянула в указанном направлении и увидела, что над решетчатым кругом довольно высоко на стальной балке подвешены на цепях две клетки. Первая висела над одной половиной круга, вторая над другой. Казалось, клетки вот-вот сорвутся с цепей и полетят кудато вниз, хотя лететь им было бы недалеко. Под ними пылала вмятина гигантского шара: Каменный Свет.

В одной из клеток метался, как зверь, впервые попавший в неволю, могучий сфинкс. У него на спине были сложены два больших крыла. Мерле даже не слышала, что бывают крылатые сфинксы.

В другой клетке очень спокойно, ни на кого не глядя, сидел…

— Фермитракс!

Обсидиановый лев словно очнулся и прижал морду к прутьям клетки. На таком расстоянии Мерле не могла его как следует разглядеть, но ей показалось, что глаза у него очень грустные.

Сфинкс заметил, что Фермитракс шевельнулся, и рыкнул на него через пылающую бездну.

— Не упрекай себя ни в чем, — сказала Королева Флюирия, но не смогла скрыть дрожи в голосе.

«Мы его сюда заманили, — подумала Мерле. — После стольких лет заточения в Кампанелле он наконец вырвался на свободу, а теперь опять попал в ловушку».

— Ты в этом не виновата.

Королева старалась ее утешить, но Мерле не успокаивалась. Они обе виноваты в горестной судьбе Фермитракса.

Когда Мерле обернулась к Барбриджу, у нее дрожали губы, подергивались щеки и ей страшно хотелось разреветься. Но она все-таки сдержалась, не накричала на него и не обложила последними словами. Собралась с духом и постаралась найти выражения, подходящие к месту.

— Почему вы со мной такой добрый и хороший, а моего друга заперли в клетке?

— Он нам нужен. Даже больше, чем сфинкс.

Мерле взглянула на сфинкса, на этого полу-человека-полу зверя, который бушевал в клетке. Стальная махина раскачивалась взад-вперед, но толстая цепь выдерживала нагрузку. Мерле снова перевела взгляд на Фермитракса. Лев просунул свой длинный обсидиановый хвост меж прутьев клетки и тихо им пошевеливал.

«Нам надо его освободить», — решила она.

— Да. — На сей раз у Королевы не было возражений. Но не было и дельных советов.

— Мы произведем эксперимент, — сказал Барбридж, — которого ждем уже долгие годы.

— Что… что вы с ними хотите сделать? — спросила Мерле.

— Мы окунем их обоих в Каменный Свет.

— А? — Мерле остолбенела.

— Я долго думал, прежде чем решил продемонстрировать тебе такой опыт, Мерле. Но думаю, это очень важно для того, чтобы ты все поняла и разобралась в том, что здесь происходит. Осознала бы, что Ад — самый лучший и совершенный мир.

Мерле молча кивала. Она совсем растерялась и уже вообще ничего не соображала. Почему именно ей все это свалилось на голову?

— Что с ним будет? — спросила она.

— Если бы я это знал, не надо было бы ставить опыт, — заметил Барбридж. — Мы не первый день экспериментируем в данной области, можешь мне поверить. Однако первые наши попытки окончились неудачей.

— Вы сжигаете живых, только чтобы…

— Разве ты сама не чувствуешь, — прервал он ее, — что Каменный Свет не дает тепла. Он никого не может сжечь. Не сожжет и твоего друга.

— Зачем же вы хотите окунуть туда Фермитракса?

Он улыбнулся самодовольно, даже торжествующе.

— Хочу посмотреть, что из этого получится. Свет изменяет всякое живое существо, проникает в него и сотворяет нечто совсем новое. Каменные сердца — это частицы Света, маленькие осколки, которые навязывают особям свою волю. И мы можем делать с ними что захотим. Особенно полезна такая трансформация некоторым своенравным лилимам.

«Ага, значит, не все лилимы подчинились его власти по собственному желанию. Есть и бунтовщики. Возможно, даже противники».

Мерле и Барбридж стояли теперь у перил на круглой решетчатой платформе, совсем недалеко от неподвижных каменных фигур, часто расставленных по окружности.

— Мы начали опыты с големов, — продолжал Барбридж. — Со статуй и идолов, высеченных из камня. Мы опустили их на цепях в свет, и, когда вытащили обратно, они ожили.

Взгляд Мерле скользнул по веренице каменных изваяний. В целом у них был человеческий облик, но они были слишком громоздки, их плечи слишком широки, а лица гладкие, как шар.

Профессор поджал губы, помолчал, а потом выкрикнул какое-то слово на незнакомом языке.

Все каменные фигуры одновременно сделали шаг вперед и снова застыли на месте.

Он, улыбаясь, повернулся к Мерле.

— Оживший камень. Можно сказать — замечательный успех. Во всяком случае — впечатляющий и реальный результат.

«Это что — угроза? Нет, — думала она. — Чего ради ему надо пугать меня своей каменной армией».

— А теперь, — сказал он, — мы поставим новый опыт. Так сказать — следующий эксперимент. Твой друг создан из камня, который уже живет, еще не соприкоснувшись с Каменным Светом. Как ты полагаешь, что произойдет, если мы опустим обсидианового льва в этот Свет? Что из него получится?

Глаза Барбриджа сверкали, и Мерле предположила, что, наверное, именно так проявляется страсть ученых к познанию, о чем он говорил ранее. Его глаза пылали и горели, но странным образом оставались холодными и жесткими. Мерле нашла, что они похожи, устрашающе похожи на осколки Каменного Света, и впервые усомнилась в том, что беседует с настоящим Барбриджем. Может быть, этот человек тоже находится под воздействием здешней магии?

Адское Сердце ищет свое вместилище, сказал он. Может быть, он сам — вместилище нового сердца? А Каменный Свет именно таким образом подчинит себе все народы и станет ими управлять? Но прежде все, кто ему служит и с ним возится, должны, значит, получить новые сердца?

— Нам надо уходить, — сказала Королева Флюирия.

— Ты серьезно?

— Я что-то предчувствую.

К решетчатому кругу по одной из дорожек приближались две фигуры. Одна из них выглядела очень странно: вроде бы человек, бегущий на четвереньках, но с выпяченной грудью и приподнятой головой. Лоб, глаза и рот обвивали терновые ветки со стальными шипами. Рядом шла девочка с длинными светлыми волосами.

Не может быть! Невозможно!

И тем не менее…

— Юннпа!

Мерле повернулась к Барбриджу спиной и бросилась ей навстречу.

Странное существо отступило на шаг назад, и обе девочки упали друг другу в объятия.

Мерле бормотала что-то невразумительное — позже не могла припомнить, что тогда говорила, а потом залилась слезами, которых уже не могла сдержать.

Когда они оторвались друг от друга, Юнипа улыбнулась. Ее зеркальные глаза искрились и блестели. Мерле, заглянув в них, даже испугалась, но лишь на секунду. Она тут же сообразила, что осколки стекла всего лишь отражают Каменный Свет.

— Что ты здесь делаешь? — пролепетала Мерле, спрашивала снова и снова, трясла головой, смеялась и плакала одновременно.

Юнипа сделала глубокий вздох, словно собираясь с силами для разговора. Она вцепилась пальцами в руки Мерле, будто ни за что на свете больше не желала расставаться со своей старой подружкой, с которой когда-то вместе они попали в стекольную мастерскую чудодея Арчимбольдо.

— Они… — запнувшись, она продолжала: — Таламар меня похитил. — Кивнув на безобразное существо рядом с собой, уныло добавила: — Он убил Арчимбольдо.

— Нам надо уходить, — сказала Королева Флюирия. — Сейчас же!

Мерле посмотрела на Таламара, на стальной терновый венец, уродовавший ему лоб и лицо.

— Арчимбольдо? — прошептала она, не веря своим ушам.

Юнипа кивнула.

Мерле только хотела сказать: «Это невозможно! Не может быть! Ты врешь!», как сзади нее раздался громкий вопль.

Вопль яростный и злобный.

— Нам надо уходить! — снова сказала Королева Флюирия.

Мерле обернулась и взглянула на стоящего неподалеку Барбриджа, на край решетчатой платформы.

На первый взгляд, ничего не изменилось. Профессор спокойно стоял к ней спиной и смотрел в центр круга. Каменные фигуры не двинулись с места. Сфинкс неистовствовал в своей клетке, а Фермитракс неподвижно на что-то глядел. Не на Мерле, не на Юнипу и не на Лорда Света.

Лев смотрел вниз на дорожку среди решетчатого круга. На платформу в центре этого круга. На ту платформу, над которой только что болтался повешенный жрец Хоруса.

Кусок веревки теперь тихо покачивался над бездной. Веревка была не то оборвана, не то перерезана.

На платформе стоял Сет — живой и невредимый! — и, воздев руки, издавал дикие вопли.

— Искандер! — кричал он в пронизанную светом розовую пустоту.

Стальные прутья клетки, где сидел сфинкс, разлетелись на куски, как стеклянные, и оттуда выпрыгнул Искандер.

Все произошло так быстро, что Мерле не могла сразу ни сообразить, ни разглядеть, что случилось. Позже в памяти восстановились лишь обрывки происшедшего: какое-то движение, скользнувший призрак, шум, вопли, хлопанье мощных крыльев.

Сфинкс вырвался из вороха стальных и железных осколков, в который мгновенно превратилась его клетка. Он нырнул вниз быстрее, чем падавшие металлические обломки, и ураганом метнулся к платформе.

Ждавший Искандера Сет вскочил ему на спину и отдал несколько приказов на своем языке. Сфинкс снова поднялся над площадкой, обрушился на каменных стражей, стоявших по ее краям, и у трех снес головы ударами когтистых лап. Барбридж бросился наземь, а остальные каменные стражи кинулись на защиту своего повелителя.

Искандер, набрав высоту, уже заходил на вторую атаку. Его целью был Лорд Свет.

Когда клетка рассыпалась на куски, Мерле инстинктивно шагнула к Юнипе и, падая, накрыла ее собой. Она боялась, что Таламар вырвет подругу из ее рук. Но тварь прежде всего рванулась к Барбриджу, намереваясь вместе со стражами отдать жизнь за Лорда Света.

Мерле и Юнипа неожиданно остались без присмотра.

Нельзя сказать, чтобы это обстоятельство им очень помогло. Девочкам оставалось только лежать и ждать. Мерле обняла Юнипу, бывшую всего лишь годом младше нее, но казавшуюся ей маленьким ребенком, которого надо оберегать.

— Слишком поздно, — прошептала Королева Флюирия в ее голове, но Мерле толком не поняла, что Королева хочет сказать.

Она подняла голову, удостоверившись, что Юнипа жива и здорова, и оглянулась на Барбриджа. Обе девочки лежали метрах в десяти от того места, где мостки соединялись с решетчатым кругом и где Барбридж уже находился под прикрытием каменных стражей.

А сфинкс со своим всадником…

Но он же умер! Сет был мертв!

…изготовился к броску. Еще двух стражей он сразил ударами своих львиных лап, а Сет, обхватив обеими руками человечий торс Искандера, выкрикивал какие-то приказы и направлял его действия в туманной светло-розовой атмосфере.

Мерле не могла понять, как Сету удалось выжить после казни, да она и не пыталась. Ведь он был верховный жрец Хоруса, один из главных магов Египетской Империи, и, уж наверное, знал, как восстать из мертвых. Может быть, он с самого начала так задумал: усыпить бдительность Барбриджа, а потом неожиданно обрушить удар.

Он-то хорошо знал, как наносить удары.

Еще несколько каменных стражей разлетелись на куски, — в этот раз затея Лорда Света потерпела неудачу. Каменные воины могли защитить от людей, от лилимов, но не от ярости сфинкса, о чьей мощи, силе и жестокости народы мира слагали легенды.

Мерле сразу поняла, что Искандер не обычный сфинкс. Он был больше, сильнее, да еще и крылатый. Длинные рыжеватые волосы развевались вокруг его головы, как светлые морские водоросли. У него были когти не только на его львиных лапах, но и на обеих руках его человечьего торса, и притом такие крепкие и острые, что могли разбить камень. Мерле со страхом представила себе на миг, как такие когтищи впиваются в мягкое тело человека.

Тут она оглянулась на вторую клетку, где все еще сидел Фермитракс. Обсидиановый лев давно уже вышел из состояния апатии и отчаянно старался лапами раздвинуть прутья клетки. Но безуспешно. Клетка Искандера была взорвана магией Сета, а не мускульной силой сфинкса. Стальная висячая тюрьма Фермитракса качалась и подрагивала на цепях, когда лев яростно бросался на прутья и кричал Мерле, но она из-за шума сражения ничего не могла разобрать.

Почему на помощь Барбриджу не пришли лилимы? Он, видимо, понадеялся на мощь каменных болванов. Но разве он не должен был предположить, что сфинкс обладает большей, чем они, силой?

Мерле подумала о пустынных машинных отделениях, о запуганных тварях, которые, скрываясь в дыму за стальными сооружениями, избегали встречи со своим властелином.

Лишь один-единственный лилим был готов стоять насмерть за Лорда Света.

Таламар предпринял самоубийственный маневр. Когда Искандер с высоты снова устремился вниз на каменную гвардию Барбриджа, безобразная тварь бросилась с перил решетчатого круга ему навстречу. Искандер столкнулся с Таламаром, потерял на миг равновесие и ударился боком о перила. Сет, не удержавшийся на спине сфинкса, грохнулся на мостки посредине круга.

Таламар вцепился всеми своими конечностями в торс Искандера, который взлетел ввысь, но действовал вслепую: клейкое брюхо лилима залепило ему глаза и лицо. Еще секунду Искандер поднимался, ничего не видя, но затем схватил лилима обеими руками, разорвал пополам и швырнул в пропасть. Останки Таламара красным комом упали вниз и исчезли в розовой глубине Каменного Света.

Искандер издал яростный крик и на лету слизал кровь лилима с когтей, не обращая внимания на призывы своего господина.

Сет оперся о перила, золотая накидка на его разбитой голове местами намокла от крови. Он продолжал громко призывать Искандера и что-то ему приказывал, но сфинкс не повиновался.

Крылатый полузверь бурно радовался своей победе и проносился над головой Сета, описывая над ним круги. Внезапно ему на глаза снова попал Фермитракс, который показался сфинксу весьма достойным противником. С неистовой яростью он бросился к клетке обсидианового льва, ухватился за прутья и стал их бешено трясти. Искандер был необычным сфинксом. Он был существом, искусственно созданным в колдовской кухне Фараона, взращенным жрецами Хоруса, и представлял собой гибрид разных существ. Мерле не удивилась бы, если среди его прародителей оказались бы и лилимы.

Искандер остервенело бросался на прутья клетки, а Фермитракс, просовывая между ними лапу, наносил ему удары, часто достигавшие цели. Раненый сфинкс выл от боли и еще яростнее бил по клетке руками и лапами. Клетка дико плясала в воздухе на цепях, качалась маятником, крутилась и скрежетала. Лязг цепей доносился до решетчатого круга над Каменным Светом.

Мерле и Юнипа, крепко прижавшись друг к другу, могли только ждать развития событий. Даже Королева Флюирия притаилась где-то в сознании Мерле, опасаясь за жизнь Фермитракса.

Сет, прислонившись к перилам круга, напряженно поглядывал то на Искандера, то на Барбриджа. Лорд Свет высунулся на миг из-за спин оставшихся невредимыми стражей, чтобы оценить обстановку, и послал двух из них к Сету. Гиганты направились к нему, топая каменными нотами. Жрец хотел было остановить их словами заклинания, но едва он открыл рог, как из горла хлынула кровь и на грудь покатилась красная пена.

— Искандер! — прохрипел он протяжно и надрывно, взывая к магическим силам.

В этот миг к нему подоспели каменные стражи и уже готовы были его схватить. Но Сет вдруг исчез. Вместо него из рук стражей вырвался могучий сокол, сделал круг над Барбриджем, взмыл вверх и бесследно исчез в розовом тумане под куполом.

Громкий металлический скрежет, летевший сверху, заставил Мерле и Юнипу снова поднять глаза на клетку.

Фермитраксу удалось быстро просунуть лапу между прутьями и разодрать Искандеру лицо, сорвать у него со лба кусок кожи величиной с ладонь. Вопли сфинкса от боли переходили в яростное рычание, и он с удвоенной силой бросался на клетку, корежа ее и раскачивая.

Снова раздался скрежет, а затем резкий не то хлопок, не то взрыв.

Мерле взвизгнула, а Юнипа судорожно, до боли сжала ее руки и в страхе к ней прижалась.

Цепь оборвалась, и на какой-то миг клетка словно зависла в атмосфере, как кокон в невидимой паутине. А потом ухнула вниз.

Рев обсидианового льва слился с ревом сфинкса. Искандер успел метнуться в сторону, и летящая в бездну клетка его не задела. Его большие крылья забились в воздухе, затрепетали, взбаламутив розовый туман. Напряжением всех своих сил сфинкс сумел удержаться и парил на распростертых крыльях, провожая взглядом клетку, исчезнувшую внизу.

— Ох, нет, — простонала Королева. — Нет…

Клетка при падении вращалась как волчок. Фермитракса было невозможно в ней разглядеть — какая-то черная тень, словно растворявшаяся в необъятной светлоте. Вот клетка и вовсе утонула в сверкающей розовой дымке; за ней стальным хвостом исчезла и цепь.

Мерле не могла издать ни звука.

Молчала и Королева Флюирия.

У Мерле дрожали руки и ноги, когда она наконец поднялась и прислонилась к перилам. Рядом с ней встала и Юнипа, раскрыв во всю ширь свои зеркальные глаза, в которых пылал Каменный Свет, словно бы награжденный разумом. Но вот Юнипа придвинулась ближе, и яркое отражение Света в ее глазах погасло. Теперь Мерле видела в них только саму себя, заплаканную и растрепанную, и была рада, что Юнипа тут, с ней, и бормочет ласковые слова утешения, которых, правда, не разобрать, но ласковый тон всегда действует успокаивающе и ободряюще.

И снова — грозный и громкий треск.

Гибель обсидианового льва не смогла утихомирить и остановить Искандера. Он снова бросился на каменных стражей, но атаковал их не с лету, а опустился между ними. Тотчас на него со всех сторон обрушились удары, способные сломить дерево; кровь окрасила его львиную шкуру. Но на каждый полученный удар он отвечал тремя еще более мощными и разбивал каменных болванов вдребезги. Над головами Мерле и Юнипы свистели каменные осколки, девочкам ничего другого не оставалось, как только сжаться в комок и смотреть, чем кончится дело.

И вот в розовой дымке замелькали черные точки — это приближались летучие лилимы, которых Мерле видела возле двух гигантских изваяний у ворот города под названием Ось Земли. Они были еще далеко, но их было много.

Барбридж метался среди своих стражей, превращавшихся в груды камней; прикрывал обеими руками голову, пригибался и шарахался в стороны, как обычный человек, который в панике спасает свою жизнь.

Если в нем и сидел Каменный Свет, то теперь наверняка из него вышел. Или Свет сам захотел узнать, каково приходится человеку, когда тому грозит смерть. «Желание познать Непознанное, — невольно подумала Мерле. — Хотел поглядеть, что приятнее и легче — самому влезать в людей и во всех других или быть использованным людьми в качестве новых сердец или даже нового смысла всей их жизни».

Силы Искандера были на исходе, но их вполне хватало, чтобы разбить в пух и прах последнего каменного идола.

Барбридж остался один среди куч осколков, щебня и кусков камня, отдаленно напоминавших фрагменты человеческих тел.

Искандер изготовился к последнему прыжку, когда позади него откуда-то внезапно вынырнуло что-то вроде сверкающей кометы, но чей абрис явно походил на контуры льва. Густое громкое рычание перекрыло яростный вопль Искандера и эхом отлетело от стен купола, потонувших в дымке.

Сфинкс обернулся, но уже не так быстро, как прежде, ибо изрядно устал от борьбы и обессилел от собственной ярости. И увидел Фермитракса. Еще он увидел свет, разливающийся вокруг обсидианового льва — нет, скорее исходящий из льва, словно сам лев стал источником света, стал светом из камня, не горячим, не холодным, а каким-то другим, необъяснимым и вселяющим ужас.

Фермитракс схватил Искандера за голову, оторвал от площадки, поднял в воздух и, свернув ему шею, швырнул вниз.

Крылья сфинкса судорожно дернулись, на мгновение удержав его тело в пустоте, и он рухнул бы в бездну, если бы его труп не подхватили подоспевшие летучие лилимы и тотчас кудато не потащили.

Барбридж засмеялся.

Он смеялся, хохотал и хохотал.

Фермитракс, даже не взглянув на него, подлетел к Мерле с Юнипой и опустился возле них. Рашетчатая платформа звякнула под ним, словно бы его тяжесть удесятерилась.

— Идите сюда! — крикнул он. Его голос звучал теперь не так грубо, как раньше. — Садитесь на меня!

Туловище льва было уже не черным, а светилось, словно было отлито из раскаленной лавы. Он стал крупнее, его крылья — шире, голова — тяжеже, клыки и когти — длиннее. Переведя дух, Мерле спросила себя: не Свет ли его так изменил? Или он еще будет постепенно и незаметно изменяться и в будущем станет вообще совсем другим?

Она вспомнила, как странно сверкают глаза у профессора, когда теперь увидела ни с чем не сравнимый свет, струившийся из глаз Фермитракса, из двух ярких звезд на его морде.

Невзирая ни на что, она была счастлива, страшно счастлива, обнимала голову сверкающего льва и ласково трепала за уши. А потом они с Юнипой взобрались ему на спину и ухватились за гриву.

— Он все еще прежний, — сказала Королева в голове Мерле, и Мерле ей верила. — Пока еще он прежний.

Фермитракс взмыл вверх и промчался мимо скопища лилимов, которые на лету рвали на части мертвого сфинкса — от Искандера уже почти ничего не осталось. Барбридж что-то повелительно прокричал, и один из лилимов приземлился с ним рядом. Чудовище больше всего было похоже на гигантскую стрекозу, хотя его длинное брюхо было скручено штопором, пасть по-акульи усеяна зубами, а крыльев, как у огромного жука, было по три с каждой стороны. Профессор оседлал летучего лилима.

Лилим поднялся ввысь и во главе стаи себе подобных начал преследовать Фермитракса. Барбридж что-то выкрикивал, но его пронзительный голос терялся в полете, и лилимы его не понимали. Они мчались вслед за светоносным львом, первым живым существом из камня, омытого лучами Каменного Света.

— Они боятся, — сказала Королева Флюирия. — Они боятся Лорда Света, но не меньше его они боятся Фермитракса, такого каким он теперь стал.

— А каким он стал? — мысленно спросила Мерле.

— Не знаю, — сказала Королева. — Я думала, что знаю очень многое, но, оказывается, я ничего не знаю.

Юнипа сидела сзади Мерле и, судорожно обхватив ее, старалась не смотреть вниз, в бездну. Фермитракс все еще поднимался круто вверх, и Мерле изо всех сил цеплялась за его густую гриву. Хорошо еще, что Юнипа была маленькой и тоненькой, иначе обе сверзились бы вниз, соскользнув с львиной спины.

Фермитракс летел быстрее, чем раньше. Будто свет придал ему силы. Однако он терял драгоценное время, когда, кружа под самым куполом, искал выход наружу — своеобразные ворота, охраняемые двумя летучими лилимами. Оба лилима отпрянули в сторону, увидев несущийся на них ревущий живой пылающий метеор.

Фермитракс вынес Мерле и Юнипу из светло-розовой дымки купола в красноватую мерцающую атмосферу Ада. После ярко освещенного сооружения под куполом рассеянный багровый свет раскаленной лавы над городом под названием Ось Земли с непривычки показался Мерле тускловатым и зловещим. Требовалось некоторое время, чтобы к нему привыкнуть.

Она попыталась представить себе, чем покажется Фермитракс кишащим на площадях и улицах Оси Земли лилимам — наверное, огромной падающей звездой на каменном небосводе Ада или диковинным существом, доселе невиданным в Аду.

Мерле оглянулась и увидела большую стаю преследователей, вырвавшуюся вслед за ними из-под купола и оставлявшую за собой светлые шлейфы, которые постепенно растворялись в воздухе. Лилимы летели сзади метрах в ста.

Лорд Свет сидел верхом на переднем лилиме. Полы сюртука, разодранного сфинксом, и волосы профессора развевались; лицо, до крови расцарапанное в схватке, было искажено гримасой.

— Ему нужен Фермитракс, — сказала Королева. — Больше всего ему нужен Фермитракс.

Юнипа, словно подслушав ее слова, прозвучавшие в голове Мерле, возразила:

— Ему нужна ты, Мерле. Он охотится за тобой. — Через секунду она добавила: — И за мной тоже. Ему нужны мои глаза.

— Твои глаза? Зачем? — крикнула Мерле через плечо.

Они мчались над башнями, крышами и куполами Оси Земли. Фермитракс несся к расщелине в каменной стене, к выходу из города.

— Это он велел Арчимбольдо мне их вставить!

— Но зачем?

— Ты помнишь, как я начинала видеть своими зеркальными глазами? Сначала смутно различала очертания людей и предметов, потом стала видеть ваши лица и все вокруг. Но ты помнишь, что я сразу стала хорошо видеть в темноте? Я сразу все и всех прекрасно различала во тьме, хотела того или нет.

Мерле кивнула. Конечно, помнит.

— Но на этом дело не кончается, — сказала Юнипа.

— Что ты хочешь сказать?

— Я могу еще и больше, и лучше видеть. — Голос девочки почему-то погрустнел. — Лучше и дальше видеть. Смотреть сквозь предметы и… куда-то еще… совсем далеко.

Мерле обернулась. Расстояние между Фермитраксом и лилимами увеличилось, но выросло и число преследователей: теперь их было пятьдесят или шестьдесят.

— Смотреть совсем далеко? — повторила она.

— В другие миры, — сказала Юнипа. — Серафин мне сказал, что вы с ним видели в воде канала отражение какого-то другого мира. Я могу его видеть и в воде, не в канале. Потому-то я и нужна Лорду Свету. Я должна глядеть для него в другие миры… В те миры, которые, как он сказал, нуждаются в новом сердце.

У Мерле мороз по коже прошел. И тут вдруг невольно она вспомнила о Холоде, и ей стало не по себе: она ведь совсем позабыла о нем. Барбридж утверждает, что он сбежал. В душе она желала ему добра и удачи. Ведь до того, как они встретились, он в одиночку прошел через весь Ад. Наверное, теперь он опять отправился бродить по Аду.

— Куда мы летим? — прокричала она в светящееся ухо льва.

Перед ними черной пастью открылась расщелина в каменной стене Ада.

— Сначала надо выбраться из города, — отозвался лев. — А потом посмотрим, куда поведет нас наш проводник.

Она переспросила:

— Наш проводник?

Грива льва колыхнулась, когда он качнул своей огромной головой.

— Погляди вперед!

Вход в расщелину был очень темным, и там было трудно что-либо разглядеть. Кружившие у входа летучие лилимы шарахнулись в сторону, увидев несущегося к ним Фермитракса.

Мерле вдруг поняла, о чем он сказал. Впереди, на некотором расстоянии от них летела какая-то крупная черная точка. Прежде чем точка скрылась за выступом скалы, Мерле разглядела, что это такое: нечто похожее на птицу, на…

— Это сокол!

— Будем надеяться, что Сет знает, как отсюда выбраться, — крикнул Фермитракс.

— Вполне возможно, — сказала Королева наконец-то обычным, спокойным голосом. — Может быть, это действительно нам удастся.

Каменные стены горного ущелья уже обступали их с обеих сторон. Фермитракс несся между ними с головокружительной быстротой. Мелькающие выступы и крутые склоны сливались перед глазами Мерле в сплошное красно-коричневое полотно.

Перед ними уже замаячил последний поворот, как вдруг каменные стены дрогнули, послышался грохот, взметнулись облака пыли, и в ущелье справа и слева посыпались груды камней. Словно волны гигантского землетрясения катились навстречу, заставляя содрогаться и грохотать горы. Обвалы становились все мощнее, обломки скал долетали до середины ущелья. Фермитраксу не один раз пришлось совершать рискованные броски в сторону, чтобы не столкнуться с падающими глыбами. Но уклониться от мелких камней, больно стегавших беглецов, не было никакой возможности.

Вот уже близок конец ущелья и… все их худшие опасения оправдались.

Выход был закрыт, ворота города — на замке.

Вечные гиганты, Борцы, проснулись и ожили, как оживало все от Каменного Света.

Оба колоссальных изваяния продолжили свою борьбу, наклонясь и обхватив друг друга, как два дерущихся мальчишки. Их борьба была ожесточенной, но их силы оказались равны, и потому ни один из них не мог победить. Они снова и снова сшибались в устье расщелины, наталкиваясь на каменные стены и сотрясая горы. Мерле видела, как крупный осколок попал в одного лилима и тот упал в пропасть. Остальные прижались к стенам — кто-то из них спасся, кто-то сорвался вниз.

Хуже всего пришлось массе пеших и ползучих лилимов, устремлявшихся в разные стороны между ступнями каменных гигантов. Их бесконечные сплошные потоки были остановлены. Те, кто достиг входа в ущелье, в панике ринулись вперед, тесня и давя друг друга, налезая и карабкаясь по спинам, бешено работая своими двумя, четырьмя и шестью конечностями. Раздавались истошные вопли, похожие на людские, или свист, кряхтенье и другие неописуемые звуки.

Хотя каменные гиганты в своей борьбе еще не закупорили полностью ворота, каждый, кто захотел бы через них войти или выйти, подвергал себя смертельной опасности быть раздавленным. Пролететь через ворота было не менее опасно.

— Я попытаюсь, — сказал Фермитракс.

Мерле снова оглянулась через плечо, ободряюще кивнула Юнигге, а затем посмотрела на своих преследователей. Лилимы, как говорится, наступали им на пятки. Из-за поединка Борцов Фермитраксу пришлось лететь медленнее, и враги снова приблизились. Лорд Свет возглавлял погоню. Мерле спрашивала себя, как ему удалось разбудить Борцов на дальнем расстоянии. «Когда сфинкс вознамерился его убить, — думала она, — тогда Каменный Свет вырвался из Барбриджа, но каким же мощным должен быть этот Свет, чтобы проникнуть сквозь каменную толщу и оживить великанов». Внезапно ей пришло на ум, что, наверное, все это место, а возможно, и весь Ад в целом пронизаны Каменным Светом. И может быть, совсем неправильно считать Египетскую Империю самой страшной угрозой земному миру. Наверное, она ошибалась, наверное, не Фараон, и не Лорд Свет, и не Ад представляют собой опасность для всех. Наверное, здесь втайне идет другая война, происходит другое завоевание. Каменный Свет хочет все больше и больше власти. Сначала он овладеет Адом, а потом — всем земным миром. А там, с помощью Юнипы, захватит и другие миры, которые существуют где-то за порогом фантазий и иллюзий.

Фермитракс сложил крылья и ринулся вниз. Над ними просвистело что-то огромное и с оглушительным грохотом ударилось о каменную стену. Это была рука одного из Борцов величиной с церковную колокольню.

Юнипа так сильно прижалась к Мерле, что та едва дышала. Впрочем, от волнения и напряжения у нее и без того перехватило дыхание. Осколки камней сыпались со всех сторон, и только благодаря увертливости Фермитракса ни один крупный камень в них не угодил. Но весь этот каменный град показался чепухой, когда они на какие-то мгновения попали между бьющимися титанами. Были видны лишь словно высоченные горы, которые непрестанно то сталкивались со скрежетом и грохотом, то расходились, чтобы сшибиться с новой силой. Фермитракс показывал чудеса ловкости и маневренности, уворачиваясь от Борцов, едва не задевая концом крыла их ребра и проскальзывая мимо вздувшихся мускулов.

Но вот, так же внезапно, как ворвались в схватку исполинов, они выскочили с места сражения. Фермитракс вынес обеих девочек из смертельно опасного места и, оставив позади каменные стены ущелья, вылетел на простор бескрайней равнины и пронесся над ордами лилимов, в панике разбегавшихся подальше с поля битвы Борцов.

— Мы проскочили? — тихо спросила Юнипа. Ее шепот был еле слышен.

— Да, из города-то мы вырвались, — ответила Мерле.

«Едва ли сейчас это повод для особой радости», — подумала Мерле, но никаких других ободряющих слов для Юнипы она найти не могла.

Когда Лорд Свет со стаей лилимов подлетел к Борцам, оба титана уже утихомирились и стояли, как прежде, замерев и обнявшись. Передние летучие лилимы, а за ними тот, на котором сидел Лорд Свет, беспрепятственно пролетели между их телами. У ног Борцов валялись сотни раздавленных лилимов, а оставшиеся в живых снова растекались потоками в стороны. Много времени должно было пройти, прежде чем кто-либо отважился бы приблизиться к этому месту. Мерле успела заметить, что внизу некоторые крупные лилимы остановились и махали своими конечностями, приветствуя Лорда Света и своих сородичей, летевших в красно-оранжевом небе Ада. Фермитракс тут же прибавил скорости, мощные крылья заработали еще быстрее, и Мерле пришлось часто-часто моргать, чтобы встречный ветер не резал глаза.

Сокол сумел пролететь мимо каменных лавин и сражавшихся Борцов гораздо быстрее Фермитракса. Но теперь Фермитракс мчался достаточно быстро, чтобы не упускать его из виду. Сокол был их единственной надеждой на спасение. Вход, через который они вошли в Ад, им самим никогда не найти. Никто не мог бы указать тот путь, по которому летели каменные головы к Оси Земли. Беглецы не знали ни где находится выход из Ада, ни сколько понадобится времени, чтобы туда долететь.

Сет должен был знать другой способ выбраться отсюда.

У Мерле на языке вертелась сотня вопросов, которые ей хотелось задать Юнипе. Но у обеих «Хай просто не было сил. С вопросами надо было подождать.

Каменистая пустыня казалась еще более однообразной, чем во время путешествия с каменными головами. Скалистая поверхность чередовалась с трещинами в почве, острые утесы — с полями застывшей лавы, и казалось, они все время летят по замкнутому кругу. Но по некоторым незначительным приметам и едва заметным различиям ландшафта Мерле убеждалась, что они летят вперед и что Сет их не дурачит.

Мерле давно потеряла чувство времени и от усталости едва держалась на спине льва. Наконец на красном горизонте обозначился какой-то высокий темный контур. Сначала она приняла его за смерч или ураган. Однако позже стало ясно, что темный столб плотен и неподвижен.

Колонна. Километровая колонна, высившаяся от основания пещеры Ада до потолка.

С более близкого расстояния на колонне обозначились отверстия, расположенные на разной высоте, но одинаковой величины. Окна.

— Это вовсе не колонна, — прошептала удивленно Мерле. — Это же башня!

— Сокол летит прямо к ней, — сказал Фермитракс.

- Там — выход? — спросила Юнипа слабым голосом.

Мерле пожала плечами.

— Похоже, что Сет так считает. Это он нас сюда привел.

— Да, — сказала Королева, — но не нас одних.

Мерле не надо было оглядываться, чтобы понять, что хотела сказать Королева. Стая лилимов была так же упорна в достижении своей цели, как Фермитракс и жрец Хоруса, и не отставала от беглецов.

— Весело будет… — пробормотала Мерле.

— И очень скоро, — сказала Юнипа, решившись оглянуться.

Мерле не удержалась и тоже посмотрела назад.

Лилимы были метрах в пятидесяти от них.

Она уже видела, как улыбается Барбридж.

 

12

Черепаховый панцирь качался на волнах, как осенний лист, упавший с дерева. У Серафина все эти часы скитания по морю было тяжело на сердце, и казалось, будто бы он безудержно летит в пропасть. Его не покидало тревожное предчувствие, невольное ожидание какой-то неизвестной опасности, которая может положить конец их скучному дрейфу.

Когда от долгого созерцания одного и того же пейзажа Серафин закрывал глаза, он снова видел затянутое облаками небо и под ним — серое гладкое море, будоражимое лишь легкими накатами волн, но вовсе не предвещающее шторм; обдающее брызгами, но скорее теплыми, чем холодными. Будто море само не знает, чего хочет.

До горизонта не было и намека на берег. Незавидное положение беглецов усугублялось еще и тем, что русалки, тащившие черепаховую посудину, вдруг бесследно исчезли. Нырнули ни с того ни с сего вглубь и были таковы. Серафин оглянулся на Унку, но и она не знала, чем объяснить их бегство.

Унка сидела на дне черепахового панциря между Дарио и Тицианом, крепко держа обеими руками сумку с серебряной маской Арчимбольдо. Серафин, понятно, разделял ее скорбь, но все же ему хотелось, чтобы она хотя бы на минуту стряхнула свое оцепенение и поделилась своими мыслями об их будущем. О самом ближайшем будущем.

Потому что их дела были плохи. Хуже некуда.

Аристид перестал наконец бубнить себе под нос. Еще немного, и Дарио или Тициан выкинули бы его за борт, но с наступлением утра Аристид и сам затих. Теперь он, не отрываясь, смотрел вдаль, ни с кем не разговаривал, а если кто-нибудь обращался к нему с вопросом, молча кивал или тряс головой.

Но самым странным образом себя вела Лалапея. Женщина-сфинкс, перегнувшись через край панциря и опустив руку по локоть в воду, не меняла своей позы. Кто-то — Серафину показалось, что это Тициан, — предположил, что Лалапея хочет поймать рыбку на завтрак, но никто не засмеялся. Да и время завтрака давным-давно прошло.

Серафин досадовал на сфинкса за ее молчание даже, пожалуй, больше, чем за то незавидное положение, в каком они из-за нее оказались. Даже теперь, после долгого блуждания по морю — сначала темной ночью, а затем при свете дня, — она не считает нужным объяснить, что же произошло там, на кладбище Сан-Микеле. Лалапея продолжала задумчиво глядеть в пространство, опустив руку в воду, словно ожидая, что снизу кто-то наконец дотронется до ее пальцев.

Кого бы она там ни поджидала, у Серафина терпение лопнуло.

— Лалапея, — окликнул он ее в сотый раз. — Что произошло на Сан-Микеле? Долго ли в земле лежало это… это странное существо?

Он знал, что она ответит — «долго».

— Долго, — сказала она.

Дарио потерся спиной о бортик панциря, стараясь сесть поудобнее, и сказал:

— Здоровенный был сфинкс.

— Да? — криво усмехнулся Тициан. — А мы и не заметили.

— Я хочу сказать, — продолжал Дарио, зло взглянув на него, — что это был не просто большой сфинкс. Или даже — не очень большой. Тот, кто был похоронен на Сан-Микеле, был… ну, еще больше.

Он не смог найти подходящего слова, тряхнул головой и опять замолчал.

Серафин кивнул.

— Да. Еще больше, — кратко подтвердил он и добавил: — Сфинкс-бог.

Аристид, неразговорчивый малыш Аристид поднял глаза и произнес свои первые слова за долгое время:

— Если он и бог, то — недобрый.

Тут Лалапея вдруг вышла из транса, в котором пребывала где-то очень далеко от мальчишек, от панцирной ладьи и даже от моря, и произнесла:

— Нет, он добрый. Но очень древний. Немыслимо древний. Первый сын матери. — Она вынула руку из воды, внимательно посмотрела на нее, будто не на свою, а на чужую, и продолжала: — Он уже лежал там, когда Египта еще на свете не было. Я хочу сказать, — Древнего Египта! В те времена, когда другие могучие силы овладевали миром: Океанские цивилизации, и Властители Глубин, и… — Она оборвала себя на полуслове, качнула головой и начала свой рассказ заново: — Он лежал там испокон веков. В ту пору на берегах Лагуны еще не было людей, и его положили туда, в землю, чтобы никто не нарушал его покоя. Он был бог, если исходить из ваших представлений, хотя никто его так не называл. Надо было сделать так, чтобы на острове Сан-Микеле его никто и никогда не потревожил. Для этого были назначены Стражи, чтобы его охранять.

— И ты в их числе, — вставил Серафин.

Женщина-сфинкс кивнула. Печаль делала еще прекраснее ее лицо.

— Я была не самым первым Стражем, но это не играет роли. Я охраняю Лагуну столько времени, что перестала считать века. Я пришла сюда, когда здесь не было ни города, ни домов, ни даже рыбачьих хижин. Позже я видела, как сюда пришли люди, как они захватили острова и тут поселились. Возможно, я должна была им помешать, кто знает? Но я всегда хорошо относилась к людям и не видела ничего плохого в том, что вы обитаете там, где он похоронен. Я делала, что могла, чтобы охранить его честь и покой. Это я позаботилась о том, чтобы Сан-Микеле стал кладбищем также и для вас, людей. Я постаралась быть другом и русалкам, ибо они — подлинные хозяева Лагуны или были таковыми, пока люди не придумали себе новую забаву: ловить их, убивать или запрягать в свои лодки.

Унка, внимательно слушавшая рассказ, подтвердила ее слова кивком головы.

— Ты подарила нам кладбище для русалок. Место, которое люди так и не нашли. До сих пор.

— Я сделала лишь то, что считала нужным, — сказала Лалапея. — Я охраняю покой мертвых, и делаю это уже много тысячелетий. Мне было нетрудно помочь русалкам. Надо было лишь оказаться в тех местах и ждать. Наконец пришло время построить дом или дворец, сделать так, чтобы никому не помешать и ни у кого в Венеции не вызвать подозрений. — Она прикрыла глаза, и показалось, что или ей снова хочется опустить руку в воду, или ей вдруг взгрустнулось, или будто она почувствовала себя в чем-то виноватой. — Когда земли вокруг Лагуны были еще не заселены, я не испытывала чувства одиночества. Это чувство я узнала позже, когда здесь появились люди и русалки. И конечно, Королева Флюирия. Я поняла, что хорошо бы иметь друзей и уметь им доверять. Поэтому я дала русалкам место для захоронений их подруг, но и русалки от меня отдалились.

— Мы всегда преклонялись перед тобой, — сказала Унка.

— Преклонялись! — Лалапея вздохнула. — Мне хотелось теплой дружбы, а не преклонения. Одно с другим не сочетается. Я всегда была одинока и одинокой осталась бы, если бы не… — Она запнулась. — Я опять отвлеклась. Когда началась Великая война и когда египтяне стали подчинять себе целые народы, я поняла, что пришло время действовать. Я узнала, что они обладают силой оживлять мертвых, а возвращенных к жизни — подчинять своей воле. И я пришла к убеждению, что, сама не зная того, все время ждала именно этого времени. Мое существование наполнилось смыслом. Ведь если бы египтянам удалось нашего бога, как вы его называете, оживить и сделать своим орудием… если бы им это действительно удалось, они бы сделались властителями всего мира.

— А какова роль военачальников-сфинксов в этой затее?

— Я давно убеждена, что Фараон — кукла в их руках, — задумчиво проговорила Лалапея. — Военачальники-сфинксы, по сравнению со мной и некоторыми другими представителями моего народа, очень молоды и не почитают старых законов и обычаев. Но они получили представление о той власти, которую им может дать наш бог. Если бы в Лагуне не было Королевы Флюирии, они давно бы добились своей цели.

Серафин медленно покачивал головой. Вот оно что. Сфинксы, значит, долгие годы замышляли сделать своим рабом древнего бога своего народа. Сначала они подчинили себе Фараона, а потом захотели подчинить жрецов Хоруса, способных своей магией оживлять трупы. Если верить слухам, то жречество уже лишилось благосклонности Фараона и, как видно, замыслы военачальников-сфинксов увенчались большим успехом. В самом скором времени они смогут с помощью древнего сфинкса-бога подчинить себе Египетскую Империю, а потом…

Лалапея продолжила рассказ:

— Разгадав их намерения, я принимала меры предосторожности в течение очень долгого времени, тысячелетие за тысячелетием… Теперь наконец я вижу, что не зря прилагала усилия. Я сделала все, что было в моих силах. — Она поникла головой. — Но меня постигла неудача. Столько веков труда, и вот я потерпела поражение.

Серафин не мог произнести ни слова. Волей-неволей он должен был себе признаться, что не одна она виновата в своем поражении. Это он, он сам помешал ей разрушить трупосборник; свел на нет все, что она и ее соратники готовили много веков подряд.

Но все же, как бы там ни было, Боро поплатился своей жизнью. И Серафин не чувствовал себя полностью виноватым. Хотел, но не мог. Они ведь вместе допустили ошибки — и он, и Лалапея, — и теперь им обоим отвечать за случившееся.

- Пить хочется, — сказал Тициан, словно и не слышал признания Лалапеи. А может быть, просто не слушал ее.

Серафин посмотрел в глаза женщине-сфинксу. Теперь она ответила ему взглядом, и на миг ему почудилось, что он уже где-то видел эти глаза, но совсем на другом лице.

— Земля! — Вопль Дарио разорвал тишину. — Впереди — земля!

Все посмотрели туда, куда он показывал. Даже Лалапея взглянула вдаль.

Тициан запрыгал от радости, черепаховый панцирь закачался, накренился влево и зачерпнул бортиком воды, много воды. В одно мгновение все стояли по щиколотку в луже на дне посудины.

— Сядь, черт, и не двигайся! — заорал Дарио на Тициана.

Тот, растянув рот в улыбке, молча глядел на него, еще не придя в себя от радости и толком не понимая, чего тот от него хочет. Потом опустился на свое место и снова устремил взор на большой серый бугор, видневшийся на поверхности моря, похожий на огромного горбатого кита.

Дарио не сразу его заметил, поскольку бугор своим цветом сливался с морем и небом.

— Это не земля, — сказал Серафин. Никто не возразил.

Некоторое время царила напряженная тишина, и Дарио наконец произнес слово, которое каждый произносил про себя:

— Рыба?

Аристид добавил:

— Или левиафан?

У Серафина по спине пробежал холодок. Он сомневался.

— Если и нечто подобное, то уже дохлое. Оно не движется. Что ты скажешь, Унка?

Когда их взгляды встретились, ему вдруг захотелось прикусить язык, но было поздно.

— Тебе лучше не слышать того, что я скажу, — тихо проговорила она.

— А вот я хочу слышать, — запальчиво сказал Дарио.

— Я тоже, — быстро добавил Тициан.

Серафин молчал.

Унка, все еще глядя ему в глаза, сказала:

— Мы тонем.

- Что? — От страха Тициан снова подпрыгнул, но Дарио дернул его за рубаппсу.

— Тут же совсем немного воды, — быстро сказал он и зачерпнул ладонью из соленой лужи под нотами, — Ничего страшного. И вообще, я не понимаю, как это связано вон с тем…

— Мы идем ко дну, — повторила Унка, — И уже порядочное время. Но медленно, очень медленно. Все же нам долго не продержаться. Единственное место, куда надо успеть, — это туда… — И она не глядя указала на серый холм в море.

— Почему ты раньше не сказала? — спросил Серафин.

— Зачем? Ничего бы не изменилось.

Аристид таращил глаза то на одного, то на другого.

— Мы правда тонем? Правда?

Дарио прищурился, как от боли, и вздохнул:

— Она так сказала. Да.

— Трещины, — прошептал Серафин и впервые внимательно оглядел воду, плескавшуюся в черепаховом панцире.

У всех промокли башмаки еще тогда, когда они отплывали от Венеции, но никто не обратил внимания на мелкую лужицу на дне. Теперь до всех дошло, что они действительно сидели почти по колено в воде еще до того, как после прыжков Тициана вода хлынула в их посудину.

— Трещины? — Тициан хлопал руками по луже, будто мог их обнаружить и заткнуть.

Дарио посуровел и деревянным голосом сказал:

— Ладно. Мы, значит, идем ко дну. Но перед нами земля… или что-то похожее. Ты, Унка, ведь знаешь, что там такое.

Она кивнула.

— Если я не обманываюсь, там — труп. Причем не совсем обычный. Русалки учуяли его издалека и уплыли. Они испугались.

— Тру… Труп? — пробормотал Тициан. Но ведь эта штуковина длиной метров… метров семьдесят или восемьдесят? Так? — Ему никто не ответил, и он повторил громче: — Так ведь?

Они постепенно приближались к светло-серому бугру. Мало-помалу его очертания вырисовывались все рельефнее.

— Труп морской ведьмы, — сказала Унка.

У Серафина екнуло сердце.

— Морской ведьмы, — повторил Аристид и тоже было подскочил, но Дарио с такой злостью заставил его сесть на место, что Серафин хотел заступиться за малыша, но передумал и спросил Унку:

— Сколько мы еще продержимся?

Она медленно провела рукой по воде, скопившейся в черепаховом панцире.

— Часа три. Может быть, четыре. Если панцирь не лопнет.

— Сможем мы доплыть до суши?

— Не имею ни малейшего представления, где она находится.

Серафин вскинул голову. Его уже ничто не могло ни удивить, ни испугать.

— Следовательно, нам надо убраться с панциря?

— Да.

— И влезть вон на ту штуку?

— Ведьма мертва, — сказала Унка, — и никому не причинит зла.

— Постойте! — Дарио потер ладонями глаза, потом — виски, — Вы действительно хотите переселиться на дохлую ведьму?

Унка принюхалась к ветерку.

— Она умерла не так давно. Тело в воде сохранится еще дня два.

— Во всяком случае, дольше чем три-четыре часа, — подал голос Серафин в поддержку Унки, хотя и не мог понять, как он сам соглашается на такую жуткую авантюру.

— Я туда не пойду, — прохныкал Аристид.

Тициан молча выжидал.

— Я ни за что туда не полезу! — Аристид с крика перешел на панический визг.

— Она нам ничего плохого не сделает, — увещевал его Серафин. — Она наше единственное спасение.

Тициан решил его поддержать:

— А если бы это была просто мертвая рыба? Ты бы ее небось даже на зубок попробовал.

Аристид в растерянности взглянул на Тициана, его лицо исказилось гримасой, и он завыл тонким голосом:

— Вы все с ума посходили! Совсем сошли с ума!

Дарио, даже не взглянув на него, сказал:

— Течением нас несет прямо туда. Минуты через две подплывем.

Аристид было снова заголосил, но Дарио так глянул на него, что тог осекся. Глаза Дарио снова сузились, когда он перевел взор на колыхавшийся в воде труп морской ведьмы.

— Это ее лицо, вон там?

Все взглянули туда, куда он показал.

— Да, — сказала Унка.

Она вдруг сильно побледнела и умолкла. Никто этого не заметил, кроме Серафина, но он не задавал лишних вопросов. На вопросы и ответы еще будет время, когда они переберутся на свое новое пристанище.

Подул ветерок и донес до них отвратительный запах, какой бывает на венецианском рыбном рынке по воскресеньям.

Ведьма лежала на спине. Серафин уже разглядел, что у нее было тело огромной старухи — по самые бедра, а дальше виднелся колоссальный рыбий хвост, такой как у русалок, только величиной чуть ли не с корабль. Ее длинные волосы распластались на воде густым зеленым полукружьем, как водоросли. Надо было постараться, чтобы тонущий черепаховый панцирь не попал в эту волосяную сеть, где он мог запутаться и опрокинуться или застрять в зеленых прядях.

Серафин высказал вслух свои опасения, и все стали грести руками, чтобы направить посудину к чешуйчатому хвосту, где можно было легче и безопаснее подобраться к морской ведьме. Даже Лалапея помогала, как могла, хотя Серафину подумалось, не пользуется ли она просто случаем, чтобы снова окунуть руки в воду и что-то снова там ловить или щупать, — кто ее знает?

Осталось два метра.

Один метр.

Черепаховая скорлупа стукнулась о рыбий хвост трупа. Каждая пластинка чешуи была размером с колесо повозки, причем вся чешуя уже покрылась илом и тиной, забившейся под огромные чешуйки. Мерзкий запах бил в нос, мальчишки отплевывались, едва справляясь с тошнотой, пока мало-помалу не притерпелись к зловонию. Только Унка и сфинкс никак не реагировали на вонь.

Никто не хотел первым дотронуться до чешуйчатого хвоста. Даже Унка, бледная как мел, неподвижно глядела на мертвую ведьму, хотя Серафину почему-то казалось, что она взволнована вовсе не от страха или отвращения. «Потом, потом, — говорил он себе. — Сейчас не до того».

Он собрался с духом, оперся о плечо Дарио, оттолкнулся от качающейся черепаховой посудины и ухватился рукой за край чешуйчатой пластины. Чешуя напоминала черепичную крышу, пластины накладывались одна на другую, за них можно было цепляться пальцами и опираться на них нотами. Если бы не трупный запах, Серафин чувствовал бы себя здесь почти как дома: он в Венеции облазал столько крыш вдоль и поперек, что взобраться по большой чешуе рыбьего хвоста было для него проще простого.

Серафин влез повыше, оглянулся и посмотрел на черепаший панцирь. Отсюда было хорошо видно, что посудина до половины наполнилась водой. Предсказание Унки было слишком оптимистично. Серафин прикинул, что панцирь пойдет ко дну даже менее чем через час.

Он ничем не мог помочь своим спутникам и лишь смотрел, как они один за другим перебирались через край тонущей посудины, хватались дрожащими руками за чешую и старались удержаться на скользкой поверхности. Слой ила и гнилой тины делал чешую осклизлой, словно намазанной мылом, но всем удалось наконец подняться на верхнюю часть хвоста. Последней покинула черепаший панцирь Унка. Серафин и Дарио протянули ей руки и подтащили наверх.

Посудина немного покачалась на волнах возле трупа, а потом ее подхватило течением и понесло в открытое море. Аристид и Тициан с тоской смотрели ей вслед, но Серафин предпочел заняться осмотром огромного мертвого тела, на которое они высадились.

Его уже не тянуло на рвоту, но от легкой тошноты он еще не избавился. Никогда в жизни он не видел ничего более мерзкого, но заставил себя выпрямиться и сделать несколько шагов по рыбьему хвосту к верхней части туловища.

Чья-то рука легла ему сзади на плечо.

— Позволь мне пойти вперед, — сказала Унка, опередила его, и они пошли друг за другом дальше. Остальные вместе с Лалапеей остались ниже на хвосте. Пока труп тихо покачивался на волнах, им тут ничего не грозило, и Серафин, пару раз вздохнув с облегчением, следовал за молчаливой Ункой.

Когда чешуйчатая поверхность осталась позади, они ступили на нечто совсем другое. Живот ведьмы был мягок и рыхл, вмятины от их шагов тотчас заполнялись жижей. Ему часто приходилось бегать вечером по площадям Венеции после того, как рынки закрывались, а мостовые там были еще покрыты кучами гнилых овощей и фруктов, которые вот так же чавкали у него под башмаками, как эта туша.

Они пробирались между ребрами. В продолговатых впадинах скопилось довольно много воды, где плавали какие-то крохотные морские твари.

Серафин уже разглядел и подбородок ведьмы — острый выступ, за которым виднелись скулы и щеки. Были видны и ноздри — две большие темные дыры под крупным горбатым носом.

Подбородок был перерезан широким шрамом, который зарос диким мясом. Унка, заметив шрам, замерла на месте.

— Что случилось? — Серафин невольно огляделся. Вроде бы ниоткуда не грозит никакая опасность. Однако лицо Унки сделалось мертвенно-бледным.

— Унка, — настойчиво спросил он. — Что с тобой?

— Это — она.

Он наморщил лоб, в желудке засвербило, словно от предчувствия чего-то страшного.

— Кто — она?

Унка отвечала, глядя мимо него на уродливый шрам, длинный, как лошадиная узда.

— Ведьма, которая взяла у меня мой «калимар».

— Твой русалочий хвост?

Она кивнула.

— Я сама ей его предложила, а она мне дала взамен человечьи ноги.

— Зачем?

Унка тяжело вздохнула, помолчала, а потом рассказала Серафину историю своей первой большой любви, без утайки рассказала о сыне торговца, поклявшемся ей в верности, но подло ее обманувшем. О том, что ведьма по ее просьбе дала ей ноги женщины, но не избавила от русалочьей насти с острыми зубами; о том, как два человека забили ее до полусмерти, а любимый жених и не пытался ее защитить; и о том, как Арчимбольдо, в ту пору еще мальчик, ее нашел, выходил и приютил в своем доме.

— Мерле знает мою историю, — сказала под конец Унка. — Она — первая после Арчимбольдо, кому я обо всем этом рассказала. Ты вторым узнал обо мне все.

Ее последние слова прозвучали вяло и безучастно, не как предупреждение или вызов, а просто как констатация факта.

Серафин перевел взгляд с нее на серое вздутое лицо ведьмы.

— И теперь она мертва, а это значит, что…

— Что я навсегда останусь такой, как сейчас, — сказала она глухо. — Ни человеком, ни русалкой.

Ему хотелось ее утешить, найти ободряющие слова:

— Не могла бы какая-нибудь другая ведьма…

— Нет. Каждая ведьма только сама может освободить от своего колдовства. — В ее глазах отражалась безутешная тоска моря. — Только одна она.

Он не знал, что делать, и чувствовал себя неловко; лучше бы ему не ходить сюда с ней, дать ей возможность побыть наедине со своим горем.

— Ничего не изменишь. — Она старалась овладеть собой. — Пойдем назад, к остальным.

Он уныло следовал за ней, стараясь понять, зачем это гигантское чудовище, недавно подстерегавшее и топившее в море рыбачьи лодки и торговые суда, обрекло на несчастье бедную влюбленную русалку. Он поражался мужеству Унки: как можно бросить свой родной дом, поплыть куда-то в неведомые моря, где даже русалки не любят бывать, и о чем-то молить (молить!) ведьму. Он точно знал, что сам на такое не способен. Ни ради любви, ни ради кого-нибудь.

Разве что ради Мерле?

Он постарался отогнать эту мысль, хотя и не без труда. Где она, что с ней, жива ли? Больше всего мучила неизвестность, даже тогда, когда он думал совсем не о Мерле, а о других, еще более важных вещах: как, например, суметь остаться в живых.

Все сидели там, где их оставили Серафин и Унка. Лишь Лалапея встала и отошла от ребят к широкому хвостовому плавнику, торчавшему из воды, как парус затонувшего корабля. Она стояла там в полном одиночестве, скрестив руки на груди и устремив взор в морскую даль.

Увидев Серафина и Унку, Дарио встал и шагнул им навстречу. Он хотел что-то сказать или спросить, что они там видели, как вдруг раздался вскрик Аристида.

Все обернулись к нему.

Это был не зов или вопль отчаяния, а короткий крик ужаса.

Дарио онемел. Он тоже это увидел. Увидели и все остальные.

Легкие волны по обеим сторонам чешуйчатого хвоста вздымались, вода бурлила. Из воды то и дело высовывались зубастые женские лица, их длинные блестящие волосы хлестали по водной поверхности.

Унка бросилась вперед и, поколебавшись, что-то выкрикнула на языке русалок. Тотчас все лица в воде повернулись в ее сторону. Русалки запрыгали, заволновались, что-то забормотали, увидев Унку с ее зубастой русалочьей пастью. Наверное, спрашивали друг у друга, почему у одной из них, у кого-то из их народа ноги человека, а не рыбий хвост.

— Это ведь не те, что нас бросили? — полувопрос-полуутверждение Серафина осталось без ответа.

Унка спустилась по чешуйчатому скату ведьминого хвоста к самой воде. Одна из русалок подплыла ближе, и они несколько минут переговаривались на языке океана, не жестикулируя, а произнося лишь какие-то звуки и слова и меняя тон речи.

Наконец Унка обернулась к Серафину, и они вместе подошли к Дарио, Тициану и Аристиду. К ним присоединилась и Лалапея.

— Передам вкратце наш разговор, — сказала Унка. — Между двумя враждовавшими морскими ведьмами произошло сражение. Более старая была побеждена мы находимся как раз на ней. Другая, более молодая, хотя она старше нас всех, вместе взятых, за исключением, конечно, Лалапеи, — тут Унка поклонилась сфинксу, — молодая ведьма считает эту часть Глубинного моря своим владением.

Глубинное море. Серафин впервые слышал подобное название, и тотчас ему привиделись картины Океанских цивилизаций; картины, которых не видел ни один человек, но которые каждый рисовал себе как хотел; картины из легенд, сказок и древних мифов.

— Мы вторглись в ее владения. — Унка выглядела встревоженной, хотя голос звучал спокойно. — И она хочет с нами поговорить. Не со всеми. Она желает, чтобы двое из нас отправились к ней вместе с русалками и ответили бы на ее вопросы.

Мальчишки тревожно загудели. Только Серафин и Лалапея молчали.

— Честно говоря, — сказала Унка, — я немало удивлена. Известно, что морские ведьмы не общаются с людьми. Они их либо пожирают, либо просто рвут на куски. Но они еще никогда не разговаривали с ними. Во всяком случае, до сегодняшнего дня.

— Пожирают, — тихо повторил Тициан, а Аристид посинел от страха.

— Что ты предлагаешь? — спросила Лалапея.

— Надо повиноваться, — сказала Унка. — Иного выхода нет.

Дарио взглянул на дюжину или более голов, пляшущих на волнах.

— Они до нас тут не допрыгнут?

— Нет, — сказала Унка. — Но они могут утащить труп под воду. Или попросить какого-нибудь голодного левиафана съесть его у нас под нотами.

Дарио побледнел.

— Я отправлюсь с ними, — твердо заявила Унка. — Для моего спутника русалки припасли водолазный шлем.

Лалапея вздохнула.

— Я пойду с тобой.

— Нет, — сказала Унка, — не ты.

И посмотрела прямо на Серафина.

Он взглянул на воду, на друзей — Дарио, Тициана и Аристида, — тоже уставившихся на него, и встретился взглядом с Ункой.

— Я?

Он так и не осознал, произнес ли свой вопрос вслух, или вопрос громко прозвучал у него в голове.

И снова перед его внутренним взором замелькали картины: гигантская тень длиною в восемьдесят или сто метров; белое туловище, медленно выплывающее из черных глубин; глаза, видевшие на дне морском не одних только рыб, а в зрачках — бесконечная мудрость и бесконечное вероломство.

Серафин задумчиво кивнул в знак согласия.

 

13

Подруги

Ветры, пахнущие дегтем, овевали стены башни, сметали пыль с подоконников и завывали в простенках и щелях голосами грешников. Впервые Мерле пришла в голову мысль, что все-таки это, видимо, и есть тот Ад, который изображается в Библии, а не просто огромное пустое пространство в глубинах Земли, которое, как говорится в мифах, находится в вечных сумерках под скалистой и песчаной земной корой.

Пирамидальная башня постепенно сужалась кверху, будто ее сложили из трех гигантских наконечников копий, которые кто-то в этой пустыне соединил и поставил. К тому же ребра грехстенного сооружения были очень остры. Мерле удалось бросить взгляд внутрь башни через одно из окон и заметить в полутьме каменные ступени. Наверное, вдоль стен этой треугольной громады наверх ведет винтовая лестница. Она была рада, что Фермитракс несет ее вверх и не надо тащиться по этой лестнице.

Обсидиановый лев летел совсем близко к одной из наружных стен, едва не задевая крылом темный камень. Мерле даже различала насекомых, бегающих по стене, и каких-то более крупных тварей, меняющих свою окраску подобно хамелеонам и сидящих совсем неподвижно. «Словно бы они греются под солнцем, хотя в этом мире солнца нет», — подумалось ей.

— Мерле, — сказала Королева Флюирия, — сделай одолжение, скажи, где сокол? Мне надо знать, в каком направлении он летит.

Она огляделась и увидела, что птица стрелой несется вверх вдоль башни, причем поднимается более круто, чем Фермитракс. Лев не мог позволить себе вертикальный взлет, боясь, что Мерле и Юнипа не удержатся и соскользнут у него со спины. У Мерле руки и так свело от напряжения, поскольку Юнипа, цепляясь за нее, невольно тянула ее вниз.

К счастью, преследовавшие их лилимы поднимались вверх не быстрее Фермитракса. У большинства из них были широченные крылья, несшие их по прямой с огромной скоростью, но когда им приходилось взмывать ввысь, крылья работали с трудом и хлопали, как у неуклюжих откормленных голубей на венецианской площади Сан-Марко.

Еще до того, как беглецы приблизились к башне, Барбридж что-то прокричал Мерле и Юнипе, но за свистом ветра и шумом крыльев они ничего не расслышали. Не сходившая с его лица улыбка почему-то смущала и даже пугала Мерле. Это не была улыбка победителя или человека в предвкушении близкого триумфа, нет. Ей казалось, что он почему-то снова надел личину доброго дяди и словно хочет сказать: «Будь со мной, я тебе друг. Сдайся, не противься, и все будет хорошо».

Нет, не дождется, ни за что на свете!

Она не могла точно определить, на какой высоте они находятся. Каменистая пустыня давно уже слилась внизу в одно необозримое оранжевое пространство, и там ничего нельзя было разглядеть. Сужавшиеся стены башни на этой высоте были шириной метров в сто, то есть значительно уже, чем в основании. Мерле прикинула, что они, вероятно, одолели не менее половины подъема, по меньшей мере километра два. Мысль о том, что с такой верхотуры можно сверзиться, упасть со спины Фермитракса, не слишком ее бодрила, и руки сами собой еще крепче сжимали пряди густой гривы льва. Юнипа у нее за спиной молчала как убитая, но и Мерле было не до разговоров. Она и без того дышала с таким трудом, словно не Фермитракс, а она сама тащила всех наверх.

— Мерле! Вон сокол!

Крик Королевы Флюирии молнией пронзил мозг. Она бы вздрогнула, если бы от напряжения не сделалась настоящей каменной куклой.

Мерле взглянула вверх и успела заметить, как сокол отделился от башни, сделал небольшой круг и с лету нырнул в одно из темных окон.

Фермитракс повторил его маневр, хотя и не так проворно. Он отлетел от башни, описал широкую дугу и последовал за птицей. Однако размах его крыльев был слишком велик, и ему пришлось опуститься на подоконник.

— Пригните головы!

И, сложив крылья, лев ринулся в окно, а Мерле и Юнипа еще плотнее прижались к нему, чтоб ненароком головы не снесло. Они стрелой проскочили внутрь, и яркий свет, излучавшийся телом льва, рассеял мглу в башне.

Там была лестница, которую Мерле заметила ранее. Лестница оказалась такой широкой, что по ней могли бы двигаться целые армии, и была она винтовой, но шла вверх зигзагообразно, от одного угла пирамидальной башни до другого. Ступеньки были разной высоты, причем одни кособокие, другие совсем узкие и явно предназначенные не для человека, а для тех, у кого ноги подлиннее и числом побольше. Стены были иссечены странными знаками, штрихами и полосками.

— Это не знаки, — сказала Королева Флюирия.

Фермитракс меж тем взметнулся над ступенями и снова устремился вверх, да так резко и быстро, что у Мерле потемнело в глазах и она едва не опрокинулась навзничь. Лев поднимался, следуя поворотам лестницы, иной раз бросаясь вбок, чтобы, минуя угол, не напороться на стену, и пролетал буквально на волосок от нее.

— Что значит — не знаки? — мысленно спросила Мерле.

— Это следы.

— Они и по стенам умеют бегать? — удивилась она, но вспомнила о крючках на ногах пауков и тут же подумала о лилимах, бегавших по потолку в пещере каменных голов. — Это очень старая башня?

— Да, очень. Она появилась в те времена, когда Властители Глубин воевали с Океанскими цивилизациями.

— Ты должна мне обо всем рассказать.

— Сейчас?

— Ох, нет. — Мерле сжалась в комок и втянула голову в плечи, ибо в этот самый момент Фермитракс промчался мимо одного из трех тупых углов, едва не задев крылом стену. Но когда-нибудь обязательно расскажешь. Хватит ходить вокруг да около.

Королева снова умолкла, и лишь минутой позже Мерле поняла истинную причину ее молчания. Под ними в башне послышался шум и свист: это Барбридж со своими лилимами тоже ворвался внутрь. Тонкое жужжание мелких крыльев и шумное хлопанье крыльев крупных тварей заполнило пространство, стократно отдаваясь гулким эхом от стен и ступеней. Создавалось полное впечатление того, что летучее воинство Барбриджа вдруг получило мощное подкрепление.

— Они нас поймают. — Слова Юнипы не были ни к кому обращены, но Мерле их расслышала.

— Нет, — возразила она, — не думаю.

У нее в самом деле пропал страх перед лилимами. Если не видеть добродушно-зловещей улыбки Барбриджа, все лилимы теперь кажутся скопищем неуклюжих чудовищ, которым далеко до силы и расторопности Фермитракса. Но Барбриджа она в самом деле страшилась. Барбриджа и того Света, которым он пронизан.

Правда, этот же самый Свет был и в Фермитраксе, наполнял и делал его еще сильнее, больше и опаснее. Значит, делал чудовищем? Может быть, и так.

Сет, или сокол, в которого он превратился, скрылся из виду, но не было никаких сомнений, что он ищет кратчайший путь наверх, к выходу, которым пользовались тысячи лет назад те существа, которых Королева Флюирия назвала Властителями Глубин. Они были вратами Океанских цивилизаций, древними предками лилимов, чье господство кончилось в ту пору, когда Каменный Свет обрушился на их город.

Чем выше и дальше от основания Ада поднимался лев, тем становилось холоднее. Может быть, потому, что стены башни не пропускали тепло, а может быть, и оттого, что вспотевшей Мерле встречный воздушный поток казался пронизывающим ветром. Взглянув на худые ручки Юнипы, обхватившие ее за талию, Мерле подумала, что подруга замерзла не меньше ее самой. От Фермитракса, излучавшего свет подобно мощному фонарю, не исходило никакого тепла, как от адского Света под куполом. Лев омылся в том Каменном Свете, и никто не знал, чем это обернется для него и для всех остальных в будущем.

— Не думай об этом, — сказала Королева. — Не сейчас.

«Постараюсь«.

Позади остался еще один угол, сделан еще один круг в лестничном пролете. Ступени оставались такими же разными, одни выше, другие ниже, будто бы сделаны и для больших, и для мелких существ. Мерле представляла себе массу гадов, одни из которых лезли, толкаясь, по ступеням, другие карабкались по ним на своих паучьих ножках, а третьи быстрехонько семенили прямо по стенам.

Она поежилась, но вовсе не от холода.

— Что он с нами сделает, если догонит? — спросила она Королеву, невольно произнеся эти слова вслух.

— То же самое, что со мной, — сказала Юнипа.

Мерле почувствовала, что Королева почемуто удивилась, но ее голос молчал. Словно ждал чего-то.

— Что ты хочешь сказать? — спросила она, обратившись на этот раз прямо к Юнипе.

— То, что он использует тебя так же, как меня.

Свистящий и хлопающий шум крыльев сзади них стал ближе. Или это всего лишь злые шутки эха? Странный обман слуха?

— Я понимаю, — сказала Мерле, — но как именно?.. Если не хочешь прямо сказать, я могу…

— Нет, — Голос Королевы был непривычно тверд. — Она должна сказать.

Повторять свой вопрос Мерле не понадобилось.

Ты можешь сама почувствовать, если захочешь, — тихо сказала Юнипа, сняв одну свою руку с талии Мерле и схватив ее другой за правый локоть, будто желая оторвать Мерле от львиной гривы.

— Почувствовать? — спросила Мерле.

Тут Фермитракс рванулся влево, и девочки сорвались бы у него со спины, если бы Мерле в какую-то долю секунды не ухватилась обеими руками за его гриву. Она изо всей силы сжала коленками бока льва, а сердце едва не выскочило из груди.

- Не сейчас! — бросила она сквозь стиснутые зубы.

Юнипа ничего не сказала. Молчала и Королева.

- Мы скоро будем наверху! — Голос Фермитракса отозвался от стен грозным рычанием, и он понесся холодным сверкающим вихрем вверх по лестничному пролету, словно вождь огненных духов, мятущихся по стенам и стремглав несущихся вместе с ним в поисках выхода из Ада.

Сокол уже давно скрылся из глаз. «Что, если там, наверху, Сет раньше всех доберется до выхода и закроет его у нас перед носом…«

— Не надо так думать, — сказала Королева.

У Мерле зуб на зуб не попадал. Но теперь не от страха, а потому что сделалось холоднее.

— Осталось немного!

Крылья Фермитракса заработали еще мощнее, повороты стали еще быстрее и рискованнее.

— Они нас догоняют, — прошептала Юнипа на ухо Мерле.

Мерле наклонила голову, но сияние льва мешало что-либо разглядеть внизу, в лестничном пролете. Но и за спиной никого не было видно. Однако долетавшие до них звуки подтверждали, что преследователи не отстают.

— Догоняют… — повторила Юнипа совсем тихо.

Мерле тряхнула головой.

— Нет, не догонят.

— Догонят. Уже скоро.

— Ты можешь сама почувствовать… — сказала Юнипа.

Мерле забеспокоилась, ей стало не по себе, но на сей раз не из-за Барбриджа и его лилимов.

Порыв ледяного ветра ударил девочкам в лицо, разметал волосы, тысячами иголок впился в тело сквозь платье. Позади них в глубине послышался яростный вой.

— Что это?

— Всего только ветер, — сказала Королева.

— Нет, что за крик?

— Лорд Свет.

— Почему он орет?

— Видимо, его лилимы не выносят холода.

— Неужто правда?

— Видно, в Аду не бывает холодно. Они к холоду не привыкли.

Ледяной ветер дул, не переставая, теперь откуда-то сверху.

— Фермитракс! Нам еще далеко?

— Становится светлее. Где-то наверху — выход.

Светлее? Она видела только тот свет, который исходил от льва. Будто они с Юнипой мчатся верхом на комете во мгле башенного ствола, свет кометы скользит по стенам и оживляет все щели и трещины: так и кажется, что щели, как те твари, что остались сзади, начинают шевелиться и на тоненьких паучьих ножках метаться по стенам.

Когда Мерле задержала взгляд на стенах, она увидела, что свет от них отражается, будто они прикрыты стеклом или льдом.

И в самом деле, каменные глыбы были теперь украшены морозными узорами.

Холод между тем становился все острее.

В своих мыслях Мерле обращалась к Королеве: «Я думаю, ты тоже не знаешь, куда мы попадем, если выйдем отсюда?«

— Не знаю.

— Надеюсь — не в вечную мерзлоту?

— Ты хочешь сказать — в Холод Вечности? Нет, так далеко мы не залетели. И не в такое короткое время.

Мерле не могла понять: она обманывается или шум крыльев в глубине ствола стал тише? До нее еще раз донесся гневный выкрик Барбриджа, но лестничный пролет сзади них был пуст.

Руки Юнипы судорожно сжались на талии Мерле.

— Мы скоро выберемся, — сказала Мерле, чтобы ее приободрить.

Юнипа в ответ уткнулась подбородком в плечо Мерле.

На лестничных ступенях под ними теперь тоже поблескивала изморозь. Сияние Фермитракса отражалось на обледеневших поверхностях яркими разноцветными искрами.

Руки Юнипы еще сильнее обхватили Мерле, до боли стиснув ей бока. Девочка вся дрожала.

— Не так крепко! — крикнула Мерле. — Мне больно!

Юнипа, наверное, не расслышала, ибо рук не расцепила, а, напротив, прижалась к Мерле еще крепче.

— Вон там, впереди! — Тело льва на мгновение вспыхнуло еще ярче, и они, оставив за собой внизу лестничные ступени, ворвались в очень просторное помещение такой же пирамидальной формы, как вся башня, но в объеме уже заметно меньше. Три наклонные стены, видимо, сходились где-то в полутьме над их головами, куда не мог дойти свет от Фермитракса.

Они оказались в самой верхней части башни.

На полу громоздились кучи щебня и камней, возможно оставшихся после обвала некогда возвышавшейся здесь огромной рампы. Руины поднимались к отверстию в стене, издали казавшемуся всего лишь бесформенным проломом. Присмотревшись, Мерле убедилась, что в прошлом это было большое окно, которое ныне полузасыпано каменными обломками и стало просто дырой с острыми краями. В помещении царил ужасный холод, на щебенке и на стенах поблескивал лед.

Перед дырой находилось нечто вроде балкона, полуразрушенного и без перил, но достаточно широкого, чтобы Фермитракс мог там сесть. Отсюда они могли бы рассмотреть, что их ждет там, на просторе.

Хлопанье лилимовых крыльев затихло, все замерло. Королева, скорее всего, была права: холод заставил лилимов повернуть вспять. Но, кто знает, может быть, шум погони всего-навсего растворился в большом помещении.

Мерле снова попыталась освободиться от судорожных объятий Юнипы, но девочка отчаянно за нее цеплялась.

- Ты меня задушишь! — крикнула Мерле, но Юнипа будто не слышала.

Пока Фермитракс делал круг по чердачному помещению башни, собираясь взлететь на балкон, Мерле обернулась на отверстие, из которого они сюда вынырнули. С высоты она обнаружила, что выход из лестничного ствола прикрыт тяжеленной каменной плитой размером с иную венецианскую площадь. Но плита была расколота надвое, и именно через этот зияющий широкий разлом они сюда и выбрались. Кто-то, вероятно в незапамятные времена, очень хотел закрыть лилимам-оборотням путь в мир людей. Не получилось.

Разлом черной звериной пастью скалился в основании пирамидального помещения. Преследователей не было ни видно, ни слышно.

— Мы их…

…«обскакали«, хотела сказать Мерле, но в этот миг Юнипа изо всех сил дернула ее за пояс на себя, назад.

Замерзшие пальцы Мерле оторвались от гривы Фермитракса, Королева что-то кричала в ее мозгу, но обе девочки уже неудержимо скользили по спине обсидианового льва. И — соскользнули вниз.

Вниз, во тьму.

Мерле почудилось, что они летят через пролом обратно, прямехонько в Ад. Однако они, буквально через пару секунд, упали довольно далеко от зияния лестничного пролета на кучи щебня, оставшиеся от разбитой наклонной рампы здесь на большой высоте. Мерле грохнулась плашмя на щебень. Спина словно на куски раскололась. Девочка с трудом отползла немного в сторону и покатилась было по наклону вниз, но зацепилась за большой каменный обломок и попала в ложбинку меж развалин, где ее не было видно ни сверху, ни снизу.

Юнипа рухнула рядом на камни, как мешок с костями. Но, не в пример Мерле, даже не вскрикнула. И не охнула.

«Ты можешь это почувствовать«. Как это понять?

Мерле выглянула из-под камней и увидела — довольно далеко — сверкающего, как звезда, Фермитракса, который в поисках девочек парил над руинами рампы. Она хотела его окликнуть, но вместо зова у нее вырвался стон. Рот был полон песка, скрипевшего на зубах. Дыхание превращалось в пар. Камни под спиной были такими холодными, что ладони могли к ним примерзнуть. Проклятая стужа казалась непереносимой — ни в это весеннее время, ни, особенно, после теплыни в преисподней.

Юнипа. Где она?

Мерле посмотрела по сторонам в поисках подруги, намереваясь добраться до нее и ей помочь. И невольно вздрогнула, увидев стоявшую рядом и равнодушно на нее глядящую Юнипу. Зеркальные глаза девочки отражали окружающую темноту и казались пустыми черными дырками.

У Юнипы было до крови разбито колено и сильно поцарапаны ладони, но она как будто бы и не чувствовала боли. Стояла и смотрела на Мерле. Смотрела своими черными осколками волшебного стекла. «Я должна для него увидеть другие миры. Миры, которые нуждаются в новом сердце«.

— Нам надо выбираться отсюда, — сказала Мерле и попробовала подняться.

Юнипа отрицательно качнула головой.

— Мы будем ждать.

— Но…

— Будем ждать.

— Ты все еще ничего не понимаешь? — спросила Королева.

Мерле, конечно, понимала… но ей не хотелось верить. Этого не может быть. Кто угодно, только не Юнипа!

— Это не было несчастным случаем, — добавила Королева. — Она нарочно так сделала.

Обсидиановый лев продолжал описывать круги в вышине и уже несколько раз пролетал над ложбинкой, где под каменным выступом сидела Мерле, но заметить ее не мог. Он их никогда тут не найдет, если не выбраться отсюда.

Но у нее на пути стояла Юнипа.

— Пропусти, — сказала Мерле. Правая лодыжка сильно болела, и ступать на ногу было больно.

Юнипа не двигалась с места. Только глядела.

— Пропусти, говорю.

В развалинах было темно. Лишь вдали тускло поблескивал оконный пролом, да порой разрывал тьму пролетавший мимо Фермитракс. Теперь он позвал Мерле по имени, и она откликнулась, хотя и сомневалась, что лев услышит ее из каменного завала.

Юнипа сделала шаг вперед, прямо к Мерле. Темень стеклянных глаз приблизилась к ней вплотную.

— Что они с тобой сделали? — спросила Мерле.

— Ты должна это…

— Почувствовать. Да, слышала. Но я хочу, чтобы ты сама мне обо всем рассказала.

Юнипа склонила голову набок, словно стараясь сообразить, о чем Мерле хочет услышать. Потом стала медленно расстегивать пуговицы платья, и обнажилась щуплая грудь под костлявыми ключицами. Все ее тело отливало серебром, словно превратилось в одно сплошное зеркало. Нет, это обман зрения, это просто рассыпались по плечам ее длинные белые волосы.

— Смотри, — сказала Юнипа.

Во тьме рубец на труди выглядел легким штрихом, неровной полоской тени.

«Шов крестиком«.

Голос. Мерле прошелестел тихо-тихо, как далекий шорох крыльев Фермитракса:

— Ты побывала в Доме Сердца?

Юнипа кивнула.

— Но где же шрам? Как могла рана…

Юнипа застегнула платье.

— Сердце из камня быстро залечивает раны.

Эти слова прозвучали как нечто заученное наизусть, как строка из несуразного стихотворения. Но тут Мерле увидела, что свежая ранка на колене Юнипы уже затянулась. Остались только синяк и капля высохшей крови.

Мерле очень хотелось разозлиться, возненавидеть Барбриджа, Хирурга и их проклятых тварей. Но в душе были только печаль и бесконечная жалость к Юнипе. Слепая девчонка-сирота, которой взамен глаз вставили холодные зеркальные осколки, а теперь еще и вделали новое сердце. Сердце из Каменного Света. По воле негодяев она сделалась куклой. Перестала быть самой собой.

— Тебе не удастся ей помочь, — сказала Королева.

— Но она же моя подруга!

— Она — во власти Лорда Света. Так же как Лорд Свет — во власти Каменного Света. Точнее — они оба подвластны Каменному Свету.

— Она — моя подруга. Я не могу ее бросить.

— Мерле, — голос Королевы умолял, но был достаточно тверд. — Не в твоих силах вырвать у нее из груди новое сердце.

— Я-то не могу, но кто-штбудь другой сможет. Мы должны попытаться.

— Ты хочешь взять ее с собой?

Мерле не ответила. Она просто обняла Юнипу за плечи и очень удивилась, что та не сопротивлялась. Это был добрый знак.

— Юнипа, послушай. Ты не должна ему подчиняться. Чем бы он тебе ни угрожал. Мы сумеем тебе помочь, обязательно!

— Угрожал? — Юнипа подняла брови, — Он мне ничем не угрожает.

Мерле глубоко вздохнула. Издали она увидела, как свет летящего Фермитракса скользит по стенам. Но она не стала звать льва, опасаясь вспугнуть Юнипу. Мерле снова и снова с ней заговаривала, стараясь выбирать понятные слова. Может быть, в ней еще что-нибудь осталось от прежней Юнипы, может быть, Королева ошибается… И даже постаралась улыбнуться:

— Давай-ка вместе рванем отсюда!

— Нам надо ждать, — сказала Юнипа.

— Ну, Юнипа, пожалуйста!

Девочка отпрянула от Мерле, взглянула на одну свою руку, потом на другую и вдруг бросилась к Мерле. Та с криком отскочила назад и ударилась о камень. Юнипа поймала ее за руку, но Мерле смогла схватить Юнипу за локоть. Инстинкт подсказывал ей, что надо бежать, звать Фермитракса и бежать! Королева Флюирия шептала ей, уговаривала оставить Юнипу и спасаться бегством как можно скорее.

Но искалеченная девочка была ее подругой, попавшей в большую беду, и не все ли равно, что теперь будет!

Юнипа хотела схватить ее за левую руку, но Мерле увернулась. Видно, Юнипа не намеревалась ее ударить или ранить, а, скорее всего, хотела остановить, задержать тут на какое-то время. Пока не подоспеет Барбридж со своими лилимами, если твари одолеют холод и все еще готовы поймать беглецов. Отсюда Мерле не видела расщелины, из которой могут появиться враги, и не знала, близко ли Барбридж или нет. В этот миг на стенах снова отразилось сияние крылатого льва, и она подумала, что он тут не летал бы, если бы увидел поблизости врагов.

Неожиданно Юнипа нанесла ей удар в грудь, Мерле упала на колени, но быстро вскочила и с силой толкнула Юнипу. Та упала навзничь, ударилась затылком о каменный выступ, да так сильно, что голова подскочила, как мячик, — и осталась лежать на земле. Боясь, что она вдруг снова попытается напасть, Мерле сорвала у себя со спины рюкзак и стала в нем рыться в поисках какого-нибудь средства для защиты. В спешке выбросила наземь бутылку с водой, зеркальце, куриную лапку… Ничего подходящего нет. И делать больше нечего.

А что можно было сделать? Обрызгать Юнипу недопитой водичкой, чтобы привести в чувство? Мерле повернула голову к Юнипе, в полной уверенности, что та непременно встанет и будет выполнять повеления Барбриджа, пока тот сам сюда не явится. Нет, все-таки он Юнипу еще плохо вышколил.

Юнипа продолжала лежать, не подавая признаков жизни. Но ее зеркальные глаза были открыты и устремлены на маленькое ручное зеркальце, выброшенное из рюкзака и оказавшееся рядом с ней.

Мерле нагнулась, подняла зеркальце и куриную лапку, сунула их в карман платья и, прихрамывая, полезла на камни и кучи щебня, пока не выбралась из развалин наверх. Она замахала руками и во весь голос стала звать Фермитракса. Через минуту свет, метавшийся вдоль стен, упал на нее, и из темноты вырвался обсидиановый лев. Все вокруг осветилось, и лишь за дальними камнями сгустились тени.

— Где девочка? — спросил он, опустившись возле нее.

— Подожди, я — сейчас! — Мерле побежала назад, спрыгнула в ложбину между камнями и вскоре вернулась с Юнипой на руках, которую она несла, как маленького ребенка. Юнипа тяжело дышала, хваталась за грудь, словно шов «крестиком« причинял боль, и едва шевелила губами. Мерле не понимала, что она пыталась сказать.

— Мы должны ее взять с собой.

Мерле хотела еще что-то добавить, но тут ее рог перестал ей повиноваться, — им завладела Королева Флюирия, которая громко сказала:

— Она принадлежит Лорду Свету. Она предала нас!

Мерле готова была зарычать от злости, но пока Королева распоряжалась ее языком, нельзя было даже хмыкнуть. Но она собрала всю свою волю, весь свой гнев в кулак и с диким ревом освободилась от чужого воздействия. В то же время она ощутила, как этому поразилась Королева, как растерялась, как сжалась в комок где-то внутри нее, испуганная бурным проявлением своеволия Мерле.

«Никогда меня не перебивай, — думала с гневом Мерле. — Не смей никогда так делать!«

И продолжала молча распекать Королеву: «Мы с тобой его так ни о чем и не спросили… ни о помощи Венеции, ни о помощи Серафину с Юнипой, и другим тоже… Даже не спросили! Может, ты вообще не собиралась его ни о чем спрашивать и просто сама хотела в чем-то убедиться? Потому мы здесь и оказались. Какое тебе было дело до Барбриджа? Или до Каменного Света? Никакого!.. Ты заботилась только о себе«.

Мерле испытывала чувство злой досады и одновременно жалости к самой себе. Однако где-то в глубине души она признавала, что тайна, которую несет в себе Королева Флюирия, наверное, очень велика, просто несоизмерима с теми обвинениями, которые она, Мерле, не зная всей сути дела, выдвигает против Королевы Флюирии.

Королева молчала, а Фермитракс с удивлением поглядывал, как Мерле взваливает ему на спину Юнипу. Затем Мерле сама взобралась на него, прижала собой недвижимую Юнипу к шее льва, ухватилась руками за его гриву и велела взлетать.

Обсидиановый лев взмахнул своими мощными каменными крылами, поднялся и направился к оконному отверстию в стене башни.

Юнипа все заметнее шевелила губами, но Мерле не решалась нагнуться к ее голове, опасаясь, что это очередная хитрость Барбриджа, ее господина.

Вдруг ей показалось, что она улавливает в едва слышном бормотании Юнипы одно слово. Хотя это слово звучало довольно странно и совсем не к месту.

— Дедушка, — сказала Юнипа.

И отчетливо повторила:

— Он — твой дедушка.

Мерле замерла.

— Нет, — сказала Королева. — Она лжет. И он лжет.

Веки Юнипы дрогнули, открылись, и в ее зеркальных глазах Мерле увидела саму себя, белую, как привидение, озаренную светом крылатого льва.

Лицо Юнипы оставалось неподвижным, и лишь ее широко раскрытые глаза смотрели сквозь Мерле, сквозь темноту, сквозь миры, куда-то в Страну Лжи, в Страну Правды.

— Дедушка, — пробормотала Мерле.

Не слушай! Он только того и хочет, чтобы ты поверила. Барбридж заставляет ее распространять свои лживые выдумки, чтобы ты ему подчинилась.

Мерле еще раз взглянула в зеркальные глаза на оба своих белесых отображения и отвернулась от Юнипы.

— Это ничего не меняет, — твердо сказала она, хотя в голове у нее мысли роились, как пчелы в улье. — Дед он мне или нет, но на нем лежит вина за то, что случилось с Юнипой… и со всеми нами.

Королева, конечно, знала, что происходит у нее в душе, но затаилась и молчала.

Фермитракс уже приблизился к полуразрушенному балкону, когда Мерле вдруг произнесла вслух поразившую ее мысль:

— Почему же над Юнипой он может властвовать, а над Фермитраксом нет? Ведь Каменного Света в Фермитраксе куда больше, чем в ней.

Лев опустился на широкий каменный балкон перед отверстием, пробитым наружу, Оттуда залетали снежинки и тонким слоем, как белый пух из вспоротой подушки, устилали темный камень.

— Надо мной никто не властвует. — После купания в Каменном Свете басистый голос льва внушал еще больший трепет. — Мое — это мое и больше ничье.

Мерле прочитала в его глазах: «Пока ничье«. Но может быть, она просто обманулась и видит не то, что ей подумалось? «Ох, если бы, если бы, если бы!«

Позади них во тьме послышалось медленное и равномерное хлопанье крыльев. Обернувшись, Мерле и Фермитракс увидели приближавшегося к ним Барбриджа верхом на его лилиме. Спиралевидное тело твари подрагивало и покачивалось, выпуклые глаза горели, как факелы, а на крыльях поблескивал лед.

«Ты права, — подумала она. — Лилим жутко замерз«.

— Конечно, — сказала Королева.

Подлетев ближе, мерзкая тварь устало закачалась в воздухе на высоте балкона, метров в двадцати от оконного отверстия.

Барбридж не сводил глаз с Мерле. Его напускное добродушие исчезло. Остальных сопровождавших его лилимов нигде не было видно, хотя, наверное, он понимал, какая ему грозит опасность, если Фермитракс на него нападет.

Тем не менее Лорд Свет был здесь.

— Мерле, — сказал он. — Ты не знаешь ее имени? Я могу назвать тебе ее имя…

«Чье имя он имеет в виду? Имя Королевы Флюирии? Но какое она…«

Порывом ветра с балкона взметнуло облако снежинок и занесло внутрь башни мириады крохотных острых льдинок. Лилим задрожал и подался назад.

Барбридж ничего не сказал, только качнул головой. Мерле невольно подумала, что его досадливый кивок относится не к замерзшему лилиму, а к ней. К ней одной.

Затем Лорд Свет пришпорил лилима, летучая тварь развернулась и понеслась обратно в темноту, к расщелине в полу, в лестничный пролет.

Проводив их глазами, Мерле снова взглянула на Юнипу. Ее глаза были закрыты, но сквозь неплотно сомкнутые веки просвечивало серебро. Мерле положила руку ей на грудь, грудь была холодна, сердце не билось. На какой-то миг Мерле показалось, что вокруг ее руки разлилось сияние, но свет исчез прежде, чем она поняла, что это не обман зрения.

Надо было помочь Юнипе. Неизвестно как, но обязательно надо.

«Что хотел сказать Барбридж? Ее имя… Чье?«

Фермитракс поднялся, нырнул в окно и вынес Мерле наружу.

Ее ослепила яркая белизна, словно и весь внешний мир был залит Каменным Светом. Но это была лишь снежная завеса, белая пелена падающего снега, закрывавшая солнце. Равнину, которая расстилалась под ними, тоже покрывал толстый слой снега.

— Зимний Холод, — прошептала Мерле.

— Посреди лета?

— Это — Холод. Он здесь.

Королева с сомнением заметила:

— Ты думаешь?..

— Он сказал правду. Он выбрался оттуда раньше нас.

Они находились высоко над замерзшей равниной, ветер бил Мерле в лицо. Она уже давно продрогла и едва держалась за льва окоченевшими руками. Но теперь стало еще холоднее, и ей подумалось, что, если сейчас где-нибудь не обогреться, можно превратиться в льдинку. Надо хотя бы руки погреть. И она опустила правую руку в карман платья. Рука наткнулась на рамку зеркальца, тоже холодную, как лед. Однако водяная поверхность зеркала и его нутро были так же удивительно теплы, как всегда.

Мерле предположила, что они находятся на склоне горы, возвышающейся метров на сто над равниной. Но когда осмотрелась, то не знала, что и подумать. Заснеженный склон был пологим, без всяких перил, однако на нем различались ступени, очень много спускающихся вниз ступеней, каждая из которых была в метр высотой.

— Мерле! — Голос Фермитракса вывел ее из оцепенения. — Погляди вдаль!

Прищурившись, она взглянула туда, куда указывал лев, тоже, наверное, ослепленный снежной белизной. Когда глаза немного привыкли, она разглядела силуэты непонятных сооружений. Их верхушки был слишком остры, а контуры слишком симметричны, чтобы походить на горы. Склоны были разлинованы рядами таких же ступеней, как те, где они с Фермитраксом стояли.

Мерле повернулась и посмотрела наверх. Ступенчатый склон сужался кверху под довольно острым углом.

— Это — пирамиды, — сказала Королева.

Мерле едва перевела дыхание — то ли от стужи, то ли от того, что вдруг поняла, куда они попали.

«Египет. Хотя пустыня засыпана снегом!«

Рука Мерле потянулась к карману и скользнула в водяное зеркальце, в приятное бархатистое тепло. Она не отрываясь смотрела на оледеневшую пустыню, на заснеженные пирамиды, а ее руку внутри зеркала обхватили и ласково гладили чьи-то тонкие пальцы.

«Мама!« — вырвалось у Мерле.

Призрак в зеркале что-то шептал, вздыхал и снова шептал.

А где-то далеко, на хвосте мертвой морской ведьмы, женщина-сфинкс Лалапея, нагнувшись над водой, погружала свою руку в морские волны и молча роняла слезы.