Худшие мысли оправдались. Из-за того, что шоу транслировалось онлайн, ко времени, когда они доехали до офиса радиостанции, все телезрители уже видели их миленький тет-а-тет с Артемием. У Лены не осталось никаких сомнений в этом, еще и потому что вопросы посыпались на нее, как конфетти из хлопушки. «Что вы чувствуете к жениху?», «Говорил ли он вам о своих планах?», «Может быть, вам известна его биография, которую нам так и не удалось раскопать?»

Лена отнекивалась и отмахивалась, отказывалась отвечать на некоторые вопросы, предоставляя слово Розалинде, чье неоспоримое достоинство четвертого размера, к ее вящему неудовольствию, безусловно, радовало взгляды диджеев, но было абсолютно бесполезным для радио-интервью.

Только один звонок порадовал Лену, хотя она и постаралась сделать вид, что звонок не имеет к ней никакого отношения.

Ваня дозвонился в эфир. Лена тут же узнала его голос, только вместо того, чтобы нормально поговорить с сестрой, Ваня стал нести околесицу, перечисляя какие-то несвязные слова, а потом гаркнул: «Остерегайся!» и положил трубку даже раньше, чем диджеи отключили его от эфира.

Лена сидела сама ни своя. Только этого странного звонка ей не хватало этим утром. Что хотел сказать Ваня? Почему не мог сказать прямо? Ладно, допустим, откровенничать на всю страну ее брат бы не стал, но он мог сказать хотя бы два слова: «У меня все хорошо», а вместо этого Лена услышала какой-то странный шифр.

И как, спрашивается, она должна его разгадать, если это была односторонняя связь и никаких вопросов задавать Ване она не может?

Что же он говорил? «Трость, бабочка, штанга… Остерегайся!»

И пока диджеи шутили о том, что линия свободна от городских сумасшедших, Лена крутила эту фразу брата и так, и эдак, но ничего не понимала. Никто из съемочной группы не носил трости, насколько знала Лена. Бабочки? Настоящая бабочка или галстук-бабочка? Если галстук, то такие надевал только жених во время церемонии роз. И почему, собственно, она должна его остерегаться? Только если Ваня видел что-то еще, чего не знала Лена. Но что это могло быть?

Штанги предсказуемо были только в спортзале, куда пока Луи их не водил, ограничиваясь легкими гантелями для занятий в саду на свежем воздухе. Да и чем опасна штанга? Рухнет на ногу? Придавит железными блинами?

Сегодня вечером их снова ждет изгнание одной из участниц. Могло ли это быть предупреждением? Но чего ей стоило опасаться, как сказал Ваня? Трости? Бабочек? А какая еще, черт возьми, штанга и откуда ей взяться на церемонии? Если трость и бабочек еще можно представить на вечернем шоу, то вот штангу уже вряд ли!

Ох, уж эти мужчины! Что Артемий, что Ваня, они сегодня как будто сговорились о том, чтобы озадачить Лену как можно сильнее.

Озадаченная Лена почти полностью пропустила интервью Розалинды и очнулась только, когда та вдруг запела.

Лена замерла, пораженная силой ее голоса. Дешевая и вызывающая внешность певицы вдруг отошли на второй план, а сильный глубокий голос окутывал и очаровывал.

Розалинда пела колыбельную. Необычный выбор для дневного шоу, но возможно, этот выбор легко объяснялся тем, что это была наиболее удачная композиция для ее бархатного голоса. Тягучие ноты заставили каждого в диджейской комнате замереть. Время как будто застыло, остался только голос абсолютной и немного грустной материнской любви.

Когда Розалинда замолчала, какое-то время в студии все так и сидели, едва переводя дыхание, а после все взорвались аплодисментами.

— Невероятно! — прошептала Лена Розалинде. — Как ты нереально круто поешь!

Та лишь грустно улыбнулась. Хотя Лене казалось, что после такого фурора Розалинда могла бы еще сильнее расправить плечи и возгордиться тем, на что она способна, певица, наоборот, к концу шоу улыбалась все реже, а в глазах поселилась тоска.

— Ты скучаешь по сцене? — спросила Лена, когда они вернулись в автобус.

Их должны были доставить загодя в особняк, чтобы стилисты снова нарядили и накрасили их для вечернего шоу.

Розалинда задумчиво улыбнулась, глядя в окно.

— Нет, сцена здесь не причем. Разве ты не оставила кого-то за пределами шоу? — спросила она Лену.

— Конечно, оставила, — согласила та. — Целую жизнь.

— Вот и я также, — ответила печальная Розалинда.