По мере того как устойчивый солнечный июнь шел к концу, отдавая последние дни весне и готовя все вокруг к наступлению летнего июля, тоскливое чувство у Блажены все росло и росло.

Блажена за последнее время нередко встречала подруг из класса: одних — страстно ждущих каникул, других — подавленных боязнью получить плохой аттестат, но всех, охваченных общим беспокойством, общими заботами и общим будущим.

Ей приходилось, превозмогая себя, разговаривать с ними и, делая вид, что она смирилась со своей судьбой, стараться, чтобы они не заметили, как она им завидует и как ей тоскливо оттого, что она исключена из их дружных рядов.

Успокаивалась она лишь в своем воображаемом лагере, сооруженном из двух стульев и верблюжьего одеяла, утешая себя мыслью, что Робинзону было намного хуже в его пещере под скалой, сотрясаемой землетрясением. Он был совсем одинок, зажатый среди гор, словно пленник в пустынной долине, закрытый на вечный замок океана, без всякой надежды на спасение.

Их судьбы были схожи! Она садилась у палатки и немало часов просиживала так в глубокой задумчивости.

Разве не говорил Робинзон: «Жизнь научила меня никогда не отчаиваться». Вот и она, Блажена, наверняка привыкнет вести хозяйство так, чтобы найти время и силы учиться дома. Она знала о некоторых учениках, занимавшихся дома с учителями и сдававших в школе лишь экзамены. Слышала она и о взрослых, не имеющих лишних денег, но получавших дома университетское образование. Разумеется, о подобном Блажена и не мечтает!

Вспомнила она и тот чудесный островок под Огебом и словно наяву увидела, как она продирается сквозь заросли девственного леса, бредет по цветущим полям островка и ее глаза слепят великолепные краски. Это тучи разноцветных попугаев пролетают у нее перед глазами, и ей нестерпимо хочется поймать и приручить хотя бы одного. Конечно, не черного, а розового с зелеными крыльями.

Она научила бы его говорить, и он кричал бы ей: «Робинзонка!»

Она уже видела, как срезает палку и размахивает ею, чтобы вовремя защититься от диких зверей.

Видела, как ищет колодец с питьевой водой и корень мандрагоры, из которого индейцы делают хлеб, как обмеривает ограду, чтобы она не превышала три ярда.

Три ярда! Гм! Блажене известен еще один Ярд!

Ярда Духонь, пожалуй, играл бы с ней в Робинзона Даже получше отца. Да и вообще Ярда мог бы заняться водным спортом, и тогда Блажена спокойно попала бы на островок на озере у плотины Хрудимки. Для нее, Робинзонки, это озеро было бы океаном.

А ее попугаем может быть Петричек — ведь он уже произносит почти понятные слова! Иногда похоже, что он говорит «Блажа».

Эти картины Блажена рисовала себе, сидя у своей палатки. Теперь ей представлялся не какой-то неизвестный остров, а вполне определенный островок, виденный ею собственными глазами, да еще с птичьего полета, так что ей удалось хорошенько его разглядеть.

И все же что-то угнетало ее. Блажена старалась понять, откуда берется в ней это странное давящее чувство.

Отец последнее время посматривал на нее как-то значительно, даже подозрительно улыбался. Вероятно, он готовит какой-то сюрприз. Но какой? Так осторожно и деликатно он обращался с ней только во время ее болезни. Да и пан Угер отпускает по ее адресу какие-то непонятные шутки. Блажена даже злится, что не в силах угадать причину этого странного заговора! Со всех сторон Блажену подкарауливают какие-то тайны. Ее раздражало, что она не может их разгадать — если эти тайны вообще существовали, а не были плодом ее фантазии. Раздражало так же, как в детстве, когда она, играя в «кольца», не могла угадать, в какой они руке, а вокруг все ребята знали это и смеялись.

Недавно она пригласила Тонечку поехать с ними в Крч, взглянуть на их Петричка. Тонечка испытующе посмотрела ей прямо в глаза и медленно спросила:

— Ты действительно хочешь, чтобы я с вами туда поехала?

Блажена почти обиделась:

— Разве я вам когда-нибудь говорю просто так? Вам я всегда говорю правду.

Они выбрали для поездки воскресенье, последнее в июле. Над Прагой висел зной, раскаленные камни улиц пылали, дома моргали сонными окнами со спущенными шторами. Прохожие еле брели, измученные непрекращающимся солнечным жаром, трамваи пронзительно звенели и грохотали на полупустынных улицах.

На Тонечке было красивое легкое платье, на голове модная шляпка с цветком, а на руках красовались тонкие плетеные перчатки. Порозовевшая от жары и возбужденная из-за поездки, она выглядела очень привлекательно.

Тонечка заняла заднее сиденье, а Блажена и сегодня не покинула своего места, рядом с отцом, но каждую минуту оборачивалась к Тонечке и рассказывала обо всем, что мелькало мимо окна их машины.

Выехав из ворот дома, они опустили в машине окна и с наслаждением вдыхали запахи, приносимые стремительными порывами ветра. Ветер, этот разносчик ароматов, собирая их на своих дорогах, напоминал сейчас то о запоздалом сенокосе, то о ранней молотьбе, а то о цветущих липах и о свежем запахе ржи..

— Да, в наших Дейвицах этого нет, — шутила Тонечка. — У нас, как только ветер подует, я сразу знаю, где мелют кофе, а где готовят лук для гуляша.

Машина быстро мчалась к Петричку. В Крчи на клумбах цвели нежные гортензии и огненные гладиолусы настоящей летней раскраски. На песчаной площадке для игр весело проказничал Петричек. Малыш уже умел бегать, хотя частенько шлепался на землю. За ребятишками присматривала нянечка, которая все время тщетно старалась заглянуть хотя бы одним глазом в воскресную газету. Ей приходилось постоянно вскакивать и успокаивать малышей.

Пан Бор позвал:

— Петя!

Малыш бросил песочницу и повернул свою голову с кудрями орехового цвета. Он хорошо знал отца и бросился к нему.

Он совсем не испугался, увидев, что вдруг над ним склонились три великана и все трое манили его, все трое протягивали к нему руки.

Отец, желая облегчить Петричку выбор, присел перед ним на корточки. Петр ткнулся лицом в его плечо, но сразу же обернулся и посмотрел, как это восприняли остальные. Но тут к нему склонились Тонечка и Блажена, и малыш с радостным визгом бегал от одной к другой, пока наконец Тонечка не поймала его и не взяла тут же на руки.

Малыш стал хватать цветок на ее шляпе. А она, чтобы отвлечь его от цветка, принялась с ним танцевать.

— А у нее неплохо получается, — заметила няня, поглядывая на пана Бора.

Когда они наигрались с малышом и его, довольного, умыли и повели есть, Блажена вслух сказала о том, что давно занимало ее мысли:

— Но, папка, не может же Петя жить все время здесь, если он наш?

Эти слова Блажены явно пришлись отцу по душе, хотя он и возразил:

— Как же нам его взять домой, если о нем некому заботиться?

— А я? — крикнула она, но почувствовала, что прихвастнула, и поправилась: — Конечно, не одна я, мне было бы страшно. Ухаживать за ним могла бы и Тонечка.

Все растерянно замолчали, и в этой предательской тишине зазвенел в руках Блажены детский колокольчик, который она нечаянно раскачала.

Так вот, значит, какая тайна! «Тепло… еще теплее… горячо!» — кричат в таком случае в игре, когда игрок с завязанными глазами топчется на месте, делает неловкие шаги и вдруг оказывается совсем рядом с тем, что ищет.

«Горячо!» — кричало все в Блажене.

А пан Бор сказал Тонечке:

— Ну, если Тонечка захочет…

Блажена так и замерла со своим «горячо», перескакивая взглядом с отца на Тонечку, с Тонечки — на отца.

Она вдруг сразу все поняла. Новая мама! И тут ей вспомнилось то чувство отчаяния и заброшенности, которое охватило ее, пятилетнюю девочку, когда мама, рассердившись, сказала ей: «Отправляйся, пусть тебе застегнет платье другая мама!» Другая мама? Но ведь Тонечка не будет для нее другой мамой, она станет мамой лишь для Пети, а для Блажены навсегда останется верным Пятницей.

Блажена видела это по румянцу Тонечки и по смущению, с которым Тонечка старалась скрыть дрожь своих много поработавших рук.

— Тонечка, ведь вы не раздумаете? Папка, она должна, она присягала мне в верности! — строго сказала Блажена.

В эту минуту няня вернулась с насытившимся Петей.

— Петя возьмет свою шапку, и мы пойдем!

— Вы берете малыша совсем? — спросила няня.

— Я понесу его! — схватила Петю Тонечка и спрятала лицо у него на груди.

Обратная поездка была веселой. Блажена подпевала шуму колес и теперь уже не смотрела в окна, поглощенная собой и всем происшедшим. Отец не оборачивался назад, по, не видя порой на дороге никаких препятствий, посматривал в зеркальце машины и с радостью убеждался, что Петя на коленях Тонечки чувствует себя как дома.

Малыш, наигравшись, вскоре начал дремать, и отец, остановившись перед домом, нежно взял его на руки и внес спящего в квартиру.

Блажа ковала железо, пока оно было горячо. Она выпросила у отца «визу» на путешествие по реке.

— Если они возьмут тебя с собой, — добавил отец, поддразнивая ее. — А после каникул пойдешь снова учиться. За этот год ты быстро догонишь, ведь в году целых двенадцать месяцев.

— Это нужно отметить! — кричала Блажена, размахивая своим ружьем. — Я передаю свою власть над островом. Вот здесь пять мушкетов, три ружья и три меча, полбочонка пороха, семена, мешок гороха и все остальные припасы. Сама я поднимаюсь на корабль лишь со шлемом из козьей шкуры и направляюсь вдаль, к материку, который я не видела тридцать пять лет.

Звонок Духоня у дверей прервал ее, и она помчалась по лестнице с таким грохотом, словно град забил. И прямо налетела на Духоня.

— Все или ничего, мой Ромео! Или мы едем в водный лагерь, или ты никогда меня не увидишь на велосипеде.

— Остановись! — процедил сквозь зубы Ярда Духонь. — Я как раз принес тебе членский билет. Условие — будешь поварихой. Я уже наговорил о твоих кулинарных чудесах.

В тот вечер они так носились на велосипедах, что Блажена явилась домой еле дыша. Тонечка уже выкупала и уложила Петю в бельевую корзину.

— Сегодня и еще недели две, Блажена, тебе придется за ним ночью присмотреть. После свадьбы я переберусь к вам совсем.

Блажена слушала одним ухом. У нее были уже другие заботы. Она обложила свою постель учебниками так, что книжки расходились от нее, как лучи от святого из Лайолы на стенах известного Пражского костела.

Сама она улеглась посредине, улыбаясь Тонечке с таким счастливым видом, что ее верный Пятница не выдержал и крепко, от всей души ее поцеловал.