Расшитое райскими птицами шелковое покрывало скрыло от глаз ненавистную эсэсовскую форму, что была на его новом хозяине. Станислав вздохнул. Он не выносил ее вида так же сильно, как и лай собак. Потому что четыре года назад человек в такой же черной форме по-хозяйски распахнул двери и вошел в столовую, где завтракала вся семья, навсегда разрушив их жизнь…

Темноволосый, с прозрачными серыми глазами и высокомерно-брезгливым выражением на гладко выбритом лице, зажав под мышкой офицерский хлыст, эсэсовец расхаживал по комнате, будто у себя дома. С интересом разглядывал обстановку, висевшие на стенах картины. Не снимая перчаток, повертел в руках мамины фарфоровые статуэтки, стоявшие на каминной полке. Все, на что указывал пальцем, – столовое серебро, богемский фарфор, хрусталь, – тут же упаковывалось и выносилось солдатами в мышиного цвета шинелях.

О, да! Эсэсовец оказался настоящим ценителем прекрасного, и скоро его внимание привлекла красота матери. С парой избитых комплиментов на хорошем французском, этот лощеный хлыщ поцеловал кончики ее пальцев. С холодным презрением она отняла у него свою руку. Глаза у немца загорелись. Крепко взяв ее под локоть, он любезно поинтересовался, где у пани спальня.

Гордость не позволила отцу стоять и спокойно смотреть. Надо было видеть лицо немца, стирающего кровь с разбитой губы. Солдаты тут же схватили отца, и эсэсовец, в отместку, несколько раз ударил его хлыстом по лицу, оставляя на нем багровые полосы. А потом просто взял и выстрелил в голову. Вот именно, просто… Достал пистолет, прижал дуло к отцовскому виску и нажал на курок. Вслед за оглушающим звуком выстрела на мгновение воцарилась абсолютная тишина. Затем раздался вой. На псарне протяжно завыли легавые.

Но поступок отца остался бессмысленным, а смерть напрасной. Его гибель никого не спасла. Немец все равно увел мать в другую комнату. Она вернулась через некоторое время бледная, с отсутствующим взглядом, дрожащими пальцами сжимая брошь на измятой блузке.

Мужественно сдерживая слезы, Станислав как мог успокаивал плачущих брата с сестрой. Он старался не смотреть туда, где по дубовому паркету расплывалось темное пятно и скользили игривые солнечные зайчики. Сбившись в кучу, в углу скулила перепуганная прислуга. И не умолкая, снаружи выли собаки.

Вместе с остальными их затолкали в грузовик с брезентовым верхом, к другим таким же напуганным людям. Правда, немец великодушно позволил матери взять в дорогу кое-что из вещей. Потеплее одеть детей. Продолжая изображать галантного кавалера, сам собрал в плетеную корзину немного еды, с улыбкой вручил ей. Даже бутылку вина положил. Можно подумать, они ехали на пикник…

На вокзале людей, будто скот, погрузили в товарные вагоны. Через несколько часов непонятного ожидания поезд тронулся. Ему очень хотелось знать, куда их везут, но зарешеченное окошко было маленьким, и там все время торчала чья-то голова. Когда же Станислав обращался к кому-нибудь, на него оглядывались со странной неприязнью и ничего не отвечали. А потом они оказались за колючей проволокой.

Здесь их сразу же разлучили. Мужчин сгоняли налево, женщин – направо. Скоро он уже потерял из виду мать и Агнешку в толпе испуганно притихших женщин. Чтобы не потерять еще и брата, до боли крепко сжал ладошку Йозефа. Резкими окриками, ударами прикладов, злобным лаем рвущихся с поводков овчарок охранники потеснили мужчин за красную линию на земле, быстро построив их ровными рядами. На него и тут косились с неприязнью, все время толкали и толкали, пока они с братом не очутились в первом ряду. Вокруг воняло потом, грязью и страхом. Неудержимым животным страхом. И чем-то еще, отвратительным до тошноты, что разносил вместе с хлопьями сажи ветер.

Ненадолго завыла сирена, и тревожный гул голосов мгновенно смолк. В сопровождении нескольких офицеров в черных, до пят, кожаных плащах показался начальник концлагеря. Немцы о чем-то весело переговаривались, их смех отчетливо раздавался в тишине.

Шагая так размашисто, что полы плаща хлестали его по голенищам, начищенным до блеска сапог, начальник за разговором, между делом, тыкал коротким стеком то в одного, то в другого и отобранных тут же куда-то уводили. По рядам пополз придушенный шепоток, что их сейчас расстреляют или, наоборот, расстреляют тех, кто останется.

А немец приближался. Рыжеватый блондин, он был высок, плечист. Откормленно-мордастый, с яркими, словно накрашенными губами. И тоже в перчатках. Они все тут были в перчатках. «Мерзкие чистоплюи… заразиться, что ли, боятся?» – подумал Станислав.

Скользнув по нему равнодушным взглядом голубых, чуть на выкате, глаз, немец прошел мимо, но тут же вернулся обратно. Двумя пальцами, брезгливо ухватил за рукав, выдернул из строя. Спросил, понимает ли он по-немецки. Станислав утвердительно кивнул. Лицо немца стало приветливым, в глазах больше не было равнодушия; ободряюще улыбнувшись ему, поинтересовался, нет ли в его роду немецких корней. И он солгал. Приписав к своему родовому древу потомственных шляхтичей, которым так гордился отец, пару-тройку ливонских ландскнехтов. Позже Станислав часто думал, не солги он тогда, изменилось ли бы что-нибудь в его судьбе.

Довольный его ответом, со своим «ja-ja» похлопав по плечу, немец подозвал одного из охранников. Что-то приказал и пошел дальше. Но, когда солдат попытался оторвать от него брата, Станислав прижал Йозефа к себе и закричал немцу в спину, что это его брат. Родной брат. Немец обернулся, подумав немного, махнул рукой, разрешая им остаться вместе.

– Мальчишку нахальней я пока еще не встречал… – рассмеявшись, заметил кто-то из офицеров.

– Ральфу повезло. Не придется скучать, – с ленцой откликнулся другой.

Рассмеялись и остальные.

Солдат прикладом, чтобы пошевеливался, грубо толкнул зазевавшегося Станислава. Они шагали за ним следом по дощатому настилу мимо серых бараков, из которых выглядывали такие же серые, ничего уже не ждущие от жизни, будто размытые, человеческие тени.

И странно было увидеть посреди всей этой тоскливой безнадежности радостно-желтый фасад трехэтажного здания с белыми античными колонами. Раньше здесь была женская гимназия. Вывеска над входом еще сохранилась. Тошнотворный запах сюда уже не доносился.

Их провели на второй этаж, в кабинет директрисы. Указав на стоящие возле стены стулья, солдат ушел. Ждать пришлось долго. Тепло от жарко натопленной, украшенной керамическими изразцами голландки сморило обоих. Прижавшись друг к другу, они и не заметили, как уснули.

Немцу пришлось несколько раз громко кашлянуть, чтобы разбудить ребят. Он повесил плащ на вешалку, снял фуражку, пригладив назад косую челку, прошел к письменному столу и стал выдвигать один ящик за другим. То, что он искал, оказалось плиткой шоколада в яркой обертке. Разломив пополам, протянул мальчикам. Голодные, они с жадностью ели завернутый в хрустящую фольгу вкусный шоколад, и будущее уже не казалось таким пугающим. А немец, внимательно изучая его лицо, снова расспрашивал о родственниках, живущих где-то в Германии. Слушал сочиняемую на ходу ложь и барабанил пальцами по столу.– Понятно! – перестал он барабанить. – Что же мне делать с тобой?!Станислав растерялся. Поверили ему или нет?! Что кроется за этими словами и надо ли отвечать на вопрос?– Хорошо, поживешь у меня дома, пока я буду наводить справки! – подвел черту под их разговором немец, вставая из-за стола. Выглянул в дверь, распорядился насчет машины.Скорее по наитию, чем рассуждая здраво, чувствуя неподдельный интерес этого человека, Станислав понял, что сейчас – единственный шанс. Рискуя разозлить его и ничего не добиться, вежливо поблагодарил немца за участие, твердо посмотрел в глаза и сказал, что без матери и сестры никуда не поедет. Конечно, это был блеф чистой воды. Но, как говорили егеря, спуская легавых по волчьему следу, ты или пан, или пропал!Тот как-то странно глянул на него, постоял немного, видимо размышляя, потом согласился. Дал полчаса. Не выпуская руки брата, Станислав почти бежал вдоль строя молчаливо стоявших женщин, до хрипоты выкрикивая имя матери. Она не отзывалась. А время истекало. Вот немец недовольно постучал по циферблату часов, давая понять, что поиски закончены. У него заныло сердце. Он чуть не закричал от отчаяния. И тут, Matka Boska, за какой-то теткой мелькнуло красное пальто Агнешки. Грубо расталкивая с дороги мешавших ему женщин, кинулся к матери, прижал к себе сразу же разревевшуюся сестру.– Братик! Братик! Где ты был? – всхлипывала малышка, обнимая его за шею.Мать, неуверенно улыбнувшись, вяло погладила его по голове. Раздавленная смертью отца, существуя где-то вне времени, она вряд ли заметила отсутствие обоих своих сыновей.– Идемте! Идемте скорей! – позвал он.Когда бараки, ворота и колючая проволока остались далеко позади, а машина выехала на асфальтовую дорогу, ведущую к городу, он смог наконец поверить, что вытащил свою семью из этого ада.Встретившись взглядом с немцем в зеркале заднего вида, благодарно улыбнулся ему и тепло подумал, может быть, не все, кто носит черную форму, – плохие люди. А черное совсем не означает – зло.

В доме их встретила похожая на высохшую треску пожилая фрау с седым пучком на макушке, в накрахмаленном переднике горничной поверх коричневого платья. И остроухий, брыластый, мраморный дог. Здоровый, как теленок. Они оба не выразили никакого восторга при виде нежданных гостей. Оставив его с семьей на попечение своей экономки, немец сразу же уехал. Пес шумно обнюхал их всех по очереди. Его особенно. Несколько раз ткнувшись носом в самое незащищенное место. Ощущение было не из приятных. Прикрикнув на собаку, женщина с ворчанием – «что только нахлебников ей тут и не хватало» – проводила гостей в дальнюю комнату. Светлая и чистая, наверное, раньше спальня принадлежала девушке, но Станислав не стал задумываться, что сталось с прежними хозяевами этого дома. Самое главное, здесь была настоящая кровать: с матрасом, подушками и одеялом. Наконец-то они будут спать по-человечески.Фрау вернулась с чистой одеждой. Теперь она уже ворчала на своего хозяина. Говорила, что у герр Ральфа совсем нет головы. Взвалить на себя такую обузу. А все эта проклятая работа… кого хочешь, изведет…– Милый юноша был таким славным… пухленьким поросеночком! – качала она головой, раскладывая на покрывале фланелевую сорочку вместе с халатом для матери и три идеально наглаженных мужских рубашки для остальных.Станислав невольно улыбнулся. Поросеночком, да еще пухленьким, здесь и не пахло. Немец скорее напоминал железный фонарный столб. «Ральф… Значит, так его зовут… И имя под стать…»Женщина сунула ему в руки мерзкого вида кусок мыла, ткнула пальцем в голову.– Это от насекомых, – сказала она.Завелись ли у них вши, он не знал, но все равно покраснел от ее догадливости. С мытьем младших справился довольно быстро, засунув обоих в одну ванну. Но вот мама, ко всему безучастная, сидела на стуле и вряд ли слышала, о чем ее просили. Он невыразимо смущался и нервничал, снимая с нее запыленную дорогой одежду. Она была женщиной, его матерью, и было вдвойне неловко смотреть на ее прелести. А еще предстояло мыть. Фрау поняла затруднительность его положения. С радостью приняв помощь, остальное он доверил ей.После попытался расчесать мамины волосы, но лишь напрасно промучился, они совсем спутались.– Так ты выдерешь матери все волосы! – протянула немка ножницы. – Обрежь их… Ничего, отрастут!Было жаль отрезать мамино «мягкое золото», как любил говорить отец, но он послушался разумного совета. Сам успел умыть только лицо. Продолжая ворчать, что не барин, успеет помыться, а дважды разогревать она не станет, фрау позвала за стол. Накормила сытным ужином. Он попросил немного молока. Сестренка кашляла. Женщина посмотрела на него с таким видом, будто молоко в кувшине она нацедила из своей плоской груди, но не пожалела, даже разогрела и налила полных четыре кружки. Поставила на стол баночку с медом.Разморенный теплом и едой, он бы вымылся и тоже лег спать, но вернулся немец. Экономка позвала его к хозяину в кабинет. Уже без кителя, тот сидел за письменным столом и барабанил по нему пальцами в такт бравурно звучащему из приемника военному маршу. Воротник рубашки расстегнут, рукава закатаны выше локтей, на столе початая бутылка вина, бокал.– Ты поел? – спросил у него немец, перестав барабанить пальцами.Станислав кивнул, понадеявшись, что его избавят от дальнейших расспросов и отпустят спать.– Хорошо!По маслянистому взгляду, каким тот посмотрел на него, стало ясно, что выпито немало, но когда немец встал из-за стола, оказалось (сколько бы не было выпито), на его здоровье это никак не отразилось – он был абсолютно трезв. Расхаживая по кабинету, заложив руки за спину, начав издалека и довольно витиевато, он объяснил Станиславу, что будет стоить освобождение его семьи из концлагеря. Вначале Станислав просто не поверил своим ушам. Как можно предлагать одному мужчине стать любовником другого мужчины? Но по тому, как немец смотрел на него, не похоже было, что тот шутит.Наивная вера в бескорыстие этого человека – что ж, ему недолго пришлось тешить себя пустыми иллюзиями. Летом Станиславу исполнилось четырнадцать, но, оставшись после гибели отца за старшего, теперь только он мог защитить свою семью. Он согласился. Впрочем, взгляд немца и не предполагал выбора.