Москва, 2000 год. Книга 12-ти Лун

Она слушала, как плачущий голос скрипки жалуется на свое одиночество, как присоединившийся к ней контрабас уговаривает скрипку не плакать; утешая своим низким, густым баритоном, он обещал ей, что все будет хорошо. И сладко щемило в груди от прозрачной грусти их голосов, и на глаза наворачивались слезы. Она знала – так грустит сердце, когда хочет любить. А мелодия, обретавшая многозвучие и страсть, набирала силу и вела ее туда, где на другой стороне ждал он. – Идем со мной! Я отведу тебя в рай!Теплый, бархатный – это был голос любимого. Он звал ее. И дорога к нему была усыпана нежными нефритовыми лепестками. Но она медлила, почему-то ей было жаль топтать ногами эту хрупкую красоту.– Доверься мне! Я один могу утолить все твои печали! – протягивая руку, продолжал звать он.Она сделала шаг и вскрикнула от ужаса. Под лепестками была пустота…Инна проснулась от собственного крика. Села на кровати, прижала ладонь к груди, пытаясь унять испуганное биение сердца. С тревогой посмотрела через комнату на диван. Не разбудила ли своим криком дочь? Но нет! Слава богу, Аришка крепко спала, набегавшись за день, как и полагается восьмилетнему ребенку. Возле дивана, на полу шевельнулась тень. Желтым фосфором в темноте настороженно сверкнули глаза.– Малыш… – тихо позвала она.Крупная немецкая овчарка с хрустом зевнула, откликаясь на зов хозяйки. Через минуту влажный нос ткнулся ей в ладонь.– Хорошо… Малыш, хорошо… – успокаивая скорее себя, Инна несколько раз погладила лобастую голову.Пес запрыгнул на кровать, вытянулся рядом.– Этот сон ничего не значит… Всего лишь сон… – убаюканная тихим собачьим сопением, пробормотала она, засыпая снова.

Субботнее утро началось для нее рано. Так рано, что Малыш поверил в то, что они идут гулять, лишь просунув морду в ошейник. В такую рань даже дворник не шаркал еще своей метелкой по асфальту. Не было и небольшой стаи дворняжек, считавших себя хозяевами двора и кидавшихся на них с лаем каждое утро. Оглядев безлюдный двор, Инна зябко поежилась, пряча руки в карманы старой, мешковато сидевшей на ней, мужской куртки. Конечно, Малышу хватило бы и пары секунд, чтобы порвать любую из шавок, беснующихся вокруг него. Но за нежеланием хотя бы рыкнуть в ответ скрывалось (как она подозревала) вовсе не добродушие пса, а махровое высокомерие этого собачьего сноба. Как-никак голубых кровей, от лучших германских производителей. По паспорту: Персеваль Ульрих Рольф барон фон Клаузе и так далее, и тому подобное.Неторопливым, прогулочным шагом они обогнули дом и вышли в сквер. Ночью прошел дождь, от мокрого асфальта тянуло холодом. Дул пронизывающий, холодный ветер, но небо было не по-осеннему ярким, все в белых заплатках облаков. Прислонившись спиной к изрезанной трещинами коре старой липы, она запрокинула голову; стояла и смотрела сквозь голые ветви в небесную глубину совершенно бездумно. Влажный нос настойчиво ткнулся в ладонь, Малыш нагулялся и звал домой. Инна вздохнула. Откуда-то пришло смутное ощущение, что должно случиться что-то хорошее, что обязательно закончится плохо.Во дворе дорогу им перегородила машина. Заляпанный рыжей глиной джип парковался, задними колесами залезая на бордюр. «Какой грязнуля…» – обходя препятствие, подумала Инна, естественно, не о джипе, а о хозяине. За спиной стихло урчание мотора, негромко хлопнула дверца и тут, откуда ни возьмись, с трусливым подвыванием на них бросилась вся стая. Малыш, как всегда, делал вид, что в упор не видит окруживших его пустолаек, но Инну почему-то именно сегодня нахальство дворняг вывело из себя.– Прочь! Пошли прочь! – неожиданно для себя замахнулась она поводком на ближайшую собаку.Но заткнуться и разбежаться дворняжек заставил совсем не ее обиженный голос, а сердитый мужской окрик. Она обернулась. Стоявший возле машины хозяин джипа прикуривал, пряча огонек зажигалки от ветра в ладонях. Поймав ее взгляд, кивнул приветливо, будто старой знакомой. Ярко-бирюзовые, какие бывают только у сиамских котов, глаза мужчины светились добротой.«Не может быть! Ни раздутой от заносчивого чванства физиономии, ни золотых цепей, ни растопыренных пальцев…» – удивилась она. Симпатичного хозяина джипа Инна видела впервые, но ей понравилась его небрежно растрепанная каштановая шевелюра и манера одеваться. В синих расклешенных джинсах, в мокасинах на каучуковой подошве, в светлом замшевом блейзере поверх черного джемпера. В облике незнакомца чувствовалось понимание стиля и хороший вкус.– Спасибо! – поблагодарила она и, отчего-то раскрасневшись, заторопилась к подъезду, вцепившись в ошейник Малыша, словно в спасательный круг.

– Виктор Павлович, а мы к вам, батенька! Не откажите в любезности! В приоткрывшуюся дверь кабинета протиснулась крупная, уже начинающая заплывать жирком, фигура лучшего друга. Шумно отдуваясь (будто нельзя было открыть дверь пошире), Родион плюхнулся в кресло для посетителей и водрузил ноги на его рабочий стол. Взрывоопасный по характеру – гремучая смесь из тбилисских дантистов, обрусевших немцев, смоленского купечества и ростовщика-прадеда из польских евреев, – вместе со всем своим семейством тот мог бы послужить наглядной агитацией к советскому мифу о нерушимой дружбе народов.– Давай без этих… американских штучек! – посмотрев на подошвы новых Родькиных ботинок, поморщился Виктор.– Экий вы сегодня неприветливый, господин директор! – отреагировав на его гримасу, тот показал в широкой улыбке ровные, очень белые зубы, но ноги со стола убрал.– Родька, не паясничай! Говори, зачем пришел, и вали! У меня работы… – Виктор кивнул на документы, лежащие перед ним.Родион, по-умному прищурив на него свои хитрые еврейские глаза, с тяжеловесной грацией очень большой кошки придвинулся ближе, облокотился на стол и умильно попросил:– Возьми на себя завтра моих немцев! Ты и шпрехаешь лучше меня. Ну, чистый Ганс, ей-богу!– А ты что же…– Да вот, мотнусь до Питера. Иван звонил. Вопит о помощи! – весело оскалился Родион. – Поеду, подброшу деньжат на жизнь нашему борцу с исторической несправедливостью. Чего доброго, еще помрет с голоду, в поисках своего бессмертия!Виктор понимающе хмыкнул.– Неужели Ваньке до сих пор не надоело искать мифическую книгу этого чернокнижника? Как его там… Якоб Брюс, кажется…– Ну, не скажи… – покачал головой Родион, – он уже практически держит книгу в руках!– Каким же это образом?– А ему было видение! Во сне!– И в каком же месте… ему удалось подержаться за нее руками? – настроился на скептический лад Виктор.В ответ Родион подмигнул:– А вот об этом… Ванька молчит, как партизан на допросе!Друзья весело расхохотались.– Да, забыл сказать, Иван завел себе милого друга! – отсмеявшись, вспомнил Родион.На лице Виктора отразилось брезгливое недоумение.– В смысле…из «этих»? – спросил он.– Если бы! – хмыкнул Родион. – Это было бы полбеды! Беда в том, что «друг» клыкастый, хвостатый, на четырех лапах! Приблудился к нему, он и оставил. Пока рассказывал, всю трубку слюнями заплевал, пуская пузыри от восторга. Псина, видите ли, такая умная, ничего не жрет кроме сырого мяса… Представляешь? – шумно вздохнул он. – Попытаюсь уговорить его отдать собаку. Сдалась она ему, как корове седло рысака…– Флаг тебе в руки! – с сомнением пожелал Виктор.Оба прекрасно знали: их общий друг, самый молодой профессор Петербургского университета, обладая статью и внешностью былинного богатыря Алеши Поповича, характер имел Иванушки-дурачка, который за чудом ходил. Если что втемяшит себе в голову – упрется не хуже барана в новые ворота…– Я, собственно, зачем зашел… – перевел Родион разговор в другое русло, – твоему семейству ничего передать не надо? Например, пламенный привет с горячим поцелуем от единственного блудного сына!Виктор сделал вид, что не догадывается, куда тот клонит.– Ну, значит, я поехал… в Питер! – Родион встал с кресла.– Поезжай! Поезжай! Что с вами, тунеядцами, будешь делать! – отмахнулся от друга Виктор, глянув на толстую пачку документов, которую предстояло просмотреть.Голос у Родиона стал просящим.– Так я зайду к вам домой, передать моей любимой Анечке Дмитриевне привет от единственного и блудного сына?– Да уж, не забудь! – наконец, дал свое согласие Виктор, улыбнувшись уже в широкую спину друга, с радостной поспешностью покидавшего кабинет.

Родька, со студенческой поры еще, очарованный благородной красотой матери (прабабка которой служила фрейлиной при царском дворе и приходилась кузиной князьям Долгоруким), был влюблен в нее с детской застенчивостью. Платонически, ни на что не рассчитывая. Но даже в бытность свою нищим студентом умудрялся дарить матери на именины шикарные корзины роз. Как белогвардейский офицер, пил за ее здоровье стоя, залпом и прищелкивал каблуками, целуя ей руки. «Тоже мне, штабс-капитан Овечкин!» – порой хмыкал отец. Гусарские замашки Родиона матери и самой не очень-то нравились, но она великодушно терпела этого дамского угодника. Говорила, что не хочет обижать застенчивого юношу. «И кто у нас тут застенчивый? Этот, что ли, котяра, привыкший слизывать сметану из чужих блюдечек!» – с легкой ироничностью подумал о друге Виктор.Имея свою собственную, Родион обожал соблазнять чужих жен, получая прямо садистское удовольствие от разборок с ревнивыми мужьями своих любовниц. Устроив очередному рогоносцу хороший мордобой, пиная уползающую от него живую «котлету», со знанием дела объяснял сопернику, что сделает не только с его рогами, если тот посмеет хоть раз обидеть его женщину. Добавив в свою речь кавказского акцента, смотрел на «жертву» жгучим взглядом смертельно оскорбленного горца и говорил:– Вай, вай, дарагой… сколько можно «люля-кебаб» из тебя делать? Увижу, твой жена плачет… вай ме дэда! Кастратом петь будешь в хоре, для мальчиков… Мамой клянусь!И рокочущий, басовитый смех Родиона приводил незадачливого соперника в неописуемый ужас. Виктор, выслушивая очередную байку о «донжуанстве» друга, только головой качал.– Ну и злой же ты, Родька! Злой как черт!В ответ тот благодушно хлопал его по плечу.– Признавайся, – говорил Родион, – завидуешь мне – Рыцарю Без Страха и Упрека! – и громко фыркал.

Попытавшись вернуться к рабочему ритму, Виктор пододвинул к себе документы, открыл верхнюю папку, углубился в чтение. Через некоторое время, машинально потянувшись за сигаретами, как-то не сразу обратил внимание, что просто сидит и тупо смотрит в текст, словно перед ним не сертификат соответствия, а древняя китайская грамота. И удивленно подумал, что не понимает, почему думает о ней. О незнакомке, встретившейся ему сегодня утром во дворе дома. В мужской, не по росту, скрывающей фигуру куртке она гуляла с немецкой овчаркой, не желавшей даже рыкнуть на дворовых шавок, – столько, видно, у пса было самомнения.