Всегда найдется кто-нибудь, кто предаст. На лице его не дрогнул ни один мускул, когда, узнав правду, он приказал убить доносчика. О презренного не стали марать благородную сталь мечей. Его удавили. Тут же, в шатре, на глазах у собравшихся на военный совет военачальников. Один из стражей протянул императору сверток в лоскуте черного шелка – тот самый, что все пытался передать ему донесший на своего генерала сотник.

Он развернул. На ладонь легла заколка из слоновой кости с цветком ириса. В глубоком молчании, долго, разглядывал Император драгоценность, подаренную им женщине, которую он так любил, что не спас от паутины опутавшей ее лжи. Любил так сильно, что предал позору и обрек на казнь.

Уголок его рта дернулся в нервном оскале. Пальцы сжались, ломая украшение. Пурпурная эмаль лепестков на золоте упала к его ногам. Каблуком сапога он раздавил хрупкое доказательство своей любви и посмотрел вокруг ослепшими от бессильной ярости глазами. В почерневшем омуте его взгляда шевельнулось что-то страшное, багровое, и каждый из присутствующих на миг ощутил себя в смертельной опасности. Без приказа, один за другим, военачальники поспешно покинули шатер повелителя.

Послав за генералом и отдав страже приказ никого, кроме Лун Чжуа, к нему не пускать, Император распорядился приготовить для него ванну. И нарвать цветов. Удивив своим странным желанием безмолвную, ставшую почти бесплотной под его взглядом прислугу.

На этот раз он никому не позволил раздевать себя. Взмахом руки прогнав слуг, сам снял доспехи, стянул через голову тонкую вязь очень прочной кольчуги, скинул одежду. Распустив волосы, шагнул в горячую воду, погрузившись в нее до самого подбородка. Запрокинул голову и устало прикрыл глаза. Волосы, намокнув, черным плащом прикрыли наготу его тела.

Уже несколько месяцев, вторгшись на земли соседей, неся другим разрушение и смерть, он надеялся, что собственное горе утихнет. И уймется тревожное биение сердца, чтобы не просыпаться по ночам от преследующего его во сне визга меча, а затем глухого стука о землю. Бессмысленная война – она не оправдала его надежд.

Генерал вошел в шатер. Под ногами хрустнуло. Пол, насколько хватало глаз, был усыпан пурпурными ирисами. Воздух наполнен жаром от обилия горящих свечей и тоскливым ароматом умирающих цветов. Полог, отгораживающий императорское ложе от остального шатра, был откинут. В алом халате, расшитом желтыми хризантемами, с распущенными по плечам волосами его повелитель сидел на ложе, скрестив ноги, и пил вино. Жестом, не дав ему преклонить колени, он пригласил генерала подойти ближе. Нарушая дворцовый этикет, сам наполнил вином серебряную пиалу и протянул гостю. Цвета крови напиток колыхнулся – край пиалы тут же потемнел. Вино было отравленным. Грозное предупреждение, что лгать и дальше не имеет смысла.Не пригубив, генерал поставил чашу с ядом на низенький столик, стоявший возле ложа. Без тени тревоги смотрел он в лицо своего повелителя и ждал его вопросов.– Зачем… Зачем ты заставил ее пройти через все это, когда мог просто убить? – спросил Император. Голос его прозвучал спокойно, лишь чуть заметно надломились брови, выдавая душевную муку.– Потому, что люблю тебя! – прижав ладонь к той стороне груди, где у людей обычно бьется сердце, без тени сомнения ответил генерал.– Да? Любишь… – Император перевел взгляд с его невозмутимо-уверенного лица на пиалу с ядом на столе. – Тогда умри для меня! – приказал он.В воздухе повисла долгая пауза.– Нет? Не хочешь… – горько усмехнувшись, Император встал, опрокидывая столик. – Ну да, конечно, ты же до сих пор не получил желанного! – он повел плечами и халат сполз с его плеч. – Не этого ли ты всегда хотел?!Тяжелый, шитый золотом, алый шелк упал к его ногам. Отсветы пламени, игрой света и тени льнувшие к золотисто-смуглой коже, четкими линиями обрисовали силуэт гибкого молодого тела.Взгляд генерала стал настороженно-ждущим.– Скажи, как долго, притворяясь моим другом, ты мечтал об этом? – спросил Император, отпихнув мешавший ему столик. – Ну, с чего начнешь? Может, сначала оближешь мне ноги? – он покачал голой ступней, не замечая, что дразнит голодную собаку.В жестком лице генерала что-то дрогнуло. Опустившись на одно колено, он потянулся обеими руками к ноге своего повелителя. Император не позволил ему прикоснуться к себе, ударом пятки в лицо он сломал генералу нос. Но тот не издал ни звука даже когда на смятые на полу цветы закапала кровь.– Я тоже хотел любить! – воскликнул Император с горечью. – Хотел просыпаться по утрам рядом с ней! Пить ее сладкое дыхание и будить своими поцелуями. Дарить ей радость и растить детей, что она могла мне родить. Но ты, лживый пес, – ты украл у меня ВСЁ!Он с ненавистью пнул ногой испачканное кровью лицо, не заметив звериного блеска, появившегося в глазах генерала.– Надо было убить тебя… тогда! – произнес Император с запоздалым сожалением. – Почему я решил, что верный слуга своего господина, – а ты ведь был преданным слугой моему брату, не так ли? – спросил он, не нуждаясь в ответах, – глупец, почему я решил, что предавший однажды не предаст снова?!Горстка военачальников (все, что осталось от мятежников провинции Ляо Бан) стояла перед ним на коленях, и он, не желая губить хорошо обученных воинов, потребовал себе их жизни. Живыми или мертвыми. Пятерых пришлось казнить. Остальные, в том числе генерал, присягнули на верность новому властителю Поднебесной.– Надо было убить вас всех! – смахнул с лица паутину воспоминаний Император. Не замечая, что уже не голодный – бешеный пес готов прыгнуть, перенес тяжесть тела на другую ногу, собираясь ударить снова.Перехватив за лодыжку, генерал рывком швырнул его на пол, на пурпурные ирисы. И бросился к нему.– Тогда ты умрешь в моих объятиях! Если не мне… не достанешься никому!По лицу Императора скользнула тень брезгливого разочарования. Выхватив кинжал с пояса генерала, он вонзил его себе в сердце с такой силой, что хрустнула кость.– Нет, нет, нет! Ты мой! Только мой! Я не дам тебе умереть! – гневно прорычал генерал. И смерть помедлила немного, словно испугавшись этого грозного рыка.Император открыл затуманившиеся глаза.– Живи… хоть вечно… – выдохнул он еле слышно, – я не принадлежу тебе… Никогда…Глаза умирающего опустели. На окрасившихся кровью губах замерла горькая усмешка. Лицо застыло. И это застывшее покоем смерти лицо незримо отодвинуло генерала, продолжавшего сжимать своего повелителя в объятиях, как зверь пойманную добычу, на недосягаемое для него расстояние. Теперь Император был свободен от любви. И от ненависти тоже. И генерал позавидовал его свободе. Потому что собственное сердце так и осталось прикованным цепями безнадежной любви к тому, кто отверг его снова.Над лагерем пронесся жуткий рев огромного зверя, пугая все живое. В серое небо, прошелестев нефритовой чешуей, взмыла исполинская тень. Начавшийся снегопад укрыл все вокруг белым саваном безмолвия.

Обмакнув тонкую кисть в тушь, старик дрожащей рукой выводил последние иероглифы в летописях о том дне, когда генерал Лун Чжуа привез бездыханное тело своего господина в столицу империи. О том дне, когда, сойдя с ума от горя, он своей рукой убил всех жен и детей повелителя, а затем поджег дворец Тан Джен, соорудив из него огромный, до небес, погребальный костер. И еще очень многие в тот день задохнулись в дыму или сгорели заживо в погребальном пламени, чтобы стать данью генерала своему безутешному горю. Свидетельством любви слуги к своему господину. Закончив выводить последний иероглиф, старый монах вытер кисть и убрал письменные принадлежности. С печальным вздохом свернул свиток. В истории осталось упоминание о бесславной кончине молодого императора, покончившего с жизнью в двадцать семь лет. И все, что он создал – завоеванное им Царство, созданная им Империя, все пошло прахом. Исчезло в пожаре междоусобных войн, развязанных крупными феодалами и наместниками провинций за право занять трон Поднебесной. О том, что императора, носившего имя живого бога, убила любовь, об этом нигде не упоминалось.