ГЛАВА 18

— Ну надо же! — удивлялась Роза, рассматривая гостей в холле «Чикаго Бикон-Хилл», когда Лора вышла ей навстречу. — Как здорово вы отмечаете открытие отеля! Должна сказать, что Сэлинджеры никогда не делали ничего подобного. Здравствуй, моя маленькая мисс. Как я рада видеть тебя снова!

Лора поцеловала ее в мягкую щеку и на секунду закрыла глаза, когда поднятые руки Розы обняли ее.

— От тебя по-прежнему пахнет свежим хлебом, — сказала она, улыбаясь, но улыбка вышла какой-то грустной. — Хорошо, что ты приехала.

— Ну да, я здесь. Я ни за что не пропустила бы такой роскошный прием. — Она отступила на шаг и критически осмотрела Лору. — А ты изменилась. Повзрослела, стала такой элегантной и изящной.

— Это снаружи, — ответила Лора. — А на душе у меня неспокойно.

— Ничего. — Она похлопала Лору по руке. — Я очень благодарна, что ты написала мне. Мне так хотелось поговорить с тобой, но сознаюсь, что я не знала, как это сделать. После того как этот адвокат ухитрился использовать мои слова против тебя, я все хотела позвонить и сказать, что скучаю, но боялась, что ты не захочешь со мной разговаривать.

Молодая пара прервала их разговор, как будто Розы здесь не было:

— Отличная работа, Лора, наши комнаты превосходные. Какая великолепная мысль провести выходные именно так. Мы с нетерпением ждем, что будет дальше.

— Спасибо, — ответила Лора. — Разрешите представить вам…

— Мы устраиваем на Новый год вечеринку у нас дома в Лейк-Форест. Приезжайте, там будет очень много людей, которые понравятся вам. Если вы собираетесь осесть в Чикаго, лучшей возможности не представится. Иначе вы потратите месяцы и познакомитесь совсем не с теми людьми. Если хотите, мы пришлем нашего шофера, чтобы он привез вас к нам.

Они отошли. Лора переглянулась с Розой.

— Я готовила для этой пары раз десять на приемах, которые давали Феликс и Ленни, — задумчиво проговорила Роза. — Строго говоря, я готовила для половины гостей, которые собрались здесь. Боюсь, я принадлежу к тем, кто находится по другую сторону кухни, моя дорогая мисс.

— Ты — гостья, — ответила Лора решительно. — Это мой вечер, и я пригласила своих друзей. Остальные гости были приглашены моим другом.

— Ну, они все замечательные люди, просто замечательные. Очень хорошо, что они здесь, — Роза подмигнула Лоре. — Я горжусь тобой. Ты ведь знаешь, что в декабре очень много приемов, но они предпочли приехать на выходные к тебе. У тебя здесь и фоторепортеры. Боже мой! Все считают, что твой отель станет чем-то особенным. А ты здесь управляющая! Какая хорошая работа!

Лора кивнула, почувствовав себя виноватой, потому что сказала — снова — Розе неправду. Но она до сих пор держала в секрете, особенно от Феликса, что являлась владелицей отеля. И хотела скрывать это как можно дольше.

— Поэтому, когда ты прислала мне приглашение, — продолжала прерванный рассказ Роза, — я сказала себе: значит, она хочет поговорить со мной. Она простила меня за то, что я все напортила тогда в суде. Ты любила меня, и я это знала и скучала по тебе очень сильно. Но я не буду разговаривать с тобой, если ты собираешься начать с объяснений. Ты никогда не делала мне ничего плохого, моя молодая мисс. И если я не узнаю всю правду, то ничего страшного не случится. Это уже неважно. Почему я не должна была больше любить тебя так, как раньше?

— Благодарю тебя, — проговорила Лора осевшим голосом. Она оглянулась и увидела, что подошел Клэй.

— Возникла небольшая проблема с сервировкой стола. Ты можешь помочь?

Она кивнула, обняла и поцеловала Розу. Той показалось, что Лоре хотелось посильнее прижаться к ней.

— Коктейли в гостиной, ужин в восемь часов. Я постараюсь еще подойти к тебе, но у меня столько дел…

— Иди, иди, — сказала Роза. — Я сама занималась такими вещами в свое время. Знаю, есть много мелочей, которые могут испортить прием или сделать его блестящим. Обо мне не волнуйся. Я все разгляжу получше, по удивляюсь…

Тут было чему удивляться, подумала Роза, когда Лора и Клэй ушли. Например, они оба. Клэй отрастил усы и определенно выглядел красавцем, его светлые волосы были элегантно уложены. Да и Лора блистала изысканностью, которой раньше у нее не было. Проходя по холлу, Роза спрашивала себя, что же за всем этим кроется. «Если Лора была счастлива, если у нее появились новые друзья и возлюбленный, значит, она справилась со всем, что произошло. Может быть, и так, — думала она, — но работу она нашла действительно хорошую. А если она участвовала и в реконструкции отеля, то у нее даже больше талантов, чем я думала».

В гостиной она нашла свободное кресло около камина, которое стало ее пунктом наблюдения. Оттуда она наблюдала за гостями и следила за Лорой, которая носилась то с одной проблемой, то с другой, ни разу не присев и не отдыхая. Лора не выглядела ни взбудораженной, ни взволнованной, хотя у нее не было ни минуты, чтобы расслабиться, даже на ужине в пятницу вечером. В то время как двести гостей отдавали должное икре, фазанам и малиновому крему, приготовленным Энрико Гаррибальди, шеф-поваром «Бикон-Хилла», Лора была везде, внимательно следя за всем, что происходило вокруг. В субботу картина повторилась. На обед были приготовлены традиционные блюда Северной Италии. И Роза как опытный повар не могла не оценить мастерства своего коллеги. Затем гостей на лимузинах повезли в Чикагский институт культуры и искусств на частную выставку самых интересных экспонатов года: сундуки с серебром и драгоценными камнями, найденные на итальянском торговом корабле, который затонул недалеко от побережья Испании четыреста лет назад. Карриер был основным спонсором поисковой экспедиции, которая обнаружила корабль и подняла со дна моря сокровища. Он также договорился с Институтом культуры организовать посещение выставки за день до ее официального открытия. Фоторепортеры, которые освещали выходные в «Бикон-Хилле» для журналов «Таун энд кантри», «Вог», «Ай» и десятка других, что публиковали глянцевые фотографии о жизни богатых и знаменитых людей, тоже были там, снимая телевизионных звезд, графинь и промышленных магнатов около стеклянных витрин, сверкающих кубками, монетами и сказочными украшениями. Никто не обращал внимания на Розу Она была приглашена лично Лорой Фэрчайлд, но им до этого не было дела

Келли Дарнтон тоже испытала на себе эти ледяные взгляды, которые означали, что ее не узнают. Она приехала в субботу утром и после возвращения гостей из Института искусств в гостиную отеля выпить чаю и коктейли присоединилась к Розе, которая сидела на своем посту около потрескивающего в камине огня.

— Совершенно очевидно, что мы обе абсолютно неизвестны обществу, — заметила она и протянула руку. — Келли Дарнтон.

— Роза Каррен. — Роза пожала протянутую руку, и ей понравилась сила, которую она в ней почувствовала, и открытый взгляд ее темных глаз. — Лора рассказывала мне о вашей гостинице. А о вас она говорила просто восхитительные вещи.

— Все правда, я уверена. О вас я тоже слышала только хорошее. Когда Лора кого-то любит, она не скупится на похвалу.

— А если ей кто-нибудь не нравится?

— Тогда она становится тихой, — ответила Келли. — Разве она поступала по-другому, когда вы знали ее?

— Тогда она была очень молодой, но чувств своих никогда особенно не демонстрировала.

— Вот именно. Видит Бог, она такой и осталась. Привет! — сказала она, видя, что к ним подошла Джинни Старрет.

— Мне хотелось увидеть новые лица. — Джинни поставила третий стул к их столу из розового дерева, не спрашивая разрешения. — Я ужасно устала видеть одни и те же лица на всех приемах.

Она представилась, отметив при рукопожатии, что у Келли рука была мозолистая, а у Розы — пухлая и мягкая.

— Так какая до сих пор Лора? — спросила она, успев услышать последние слова Келли.

— Скрытная, — ответила Келли. — Не любит говорить о своих чувствах или о чужих. Ни с кем.

— Но есть же у нее близкие подруги, — не поверила Роза.

Три женщины переглянулись между собой. Каждая считала себя подругой Лоры; Джинни и Келли доверяли ей свои секреты; Роза всегда рассказывала ей о Сэлинджерах и о своих чувствах к ним. Но откровенничали всегда они, а Лора никогда не делилась с ними своими мыслями. Они любили ее, знали, что и она хорошо к ним относится, но никто из них не мог сказать, что знает ее близко.

Роза вздохнула.

— Интересно, она счастлива? Она получила хорошую работу, этот отель такой красивый…

Около их столика остановилась официантка.

— Мне бы хотелось шерри, — сказала Джинни. — А вы, Келли? Роза?

Келли кивнула.

— А мне чай, пожалуйста, — заказала Роза, оглядывая комнату. — Она и раньше любила все красивое. Я всегда знала, что она обязательно найдет возможность создать что-то красивое своими руками.

«Своими руками, — повторила про себя Джинни. В этот момент она поняла, в чем была особенность „Чикаго Бикон-Хилла“: его красота индивидуальна. Гостиная, в которой они сидели, была большая, мягкое освещение и нежные цвета комнаты делали ее оазисом в эти серые чикагские дни. Зеркальная стена отражала геральдические лилии на коврах, которыми был застелен весь отель, и большие панели с французскими гобеленами, висевшими на другой стене. Небесно-голубой потолок с орнаментом из позолоченных завитков парил над гостями, сидящими в светло-голубых креслах и на диванах вокруг круглых столиков. На возвышении играл арфист, исполняющий музыку в стиле барокко, мелодичные звуки переплетались с шумом голосов, который становился то громче, то тише. Официантки развозили чай, а между столиками мелькала Лора в длинном золотистом платье, которое переливалось в нежных тонах комнаты.

Джинни с завистью вздохнула, вспомнив время, когда и ее лицо было свежим и гладким, с румянцем на щеках, с яркими глазами, которые не нуждались в краске, фигура с изящными бедрами и узкой талией без нечеловеческих диет и утомительных занятий на тренажерах. Но ее зависть быстро прошла. Шестидесятидвухлетней женщине было абсурдно завидовать девушке двадцати пяти лет, и кроме того, если быть совсем честной, она вынуждена признать, что даже в лучшие свои годы никогда не выглядела так, как Лора в этом платье: у нее не было того кошачьего изящества, которое заставляло ткань струиться по фигуре как жидкое золото, когда Лора двигалась.

Официантка принесла им напитки, а для Розы чайник из английского фарфора и чашку с блюдцем. Рядом она положила серебряное ситечко, затем открыла полированную деревянную коробку с маленькими отделениями, наполненными чайными листьями, и когда Роза выбрала сорт чая, положила заварку в чайник, закрыла его крышкой и накрыла стеганым чехлом, чтобы чай настоялся. И наконец, на середину стола она поставила блюдо с печеньем и корзиночку с фруктами и расставила тарелочки под фрукты, на которые положила ножи с перламутровыми ручками. Роза вздохнула.

— Не много осталось мест, где так хорошо подают чай. Она запомнила все, чему я учила ее, и многое другое.

Залаяла собака. Звуки были настолько необычны, что все смолкли. Гости поворачивали головы, переглядывались, а лай становился все громче и визгливее. Вдруг все поняли, что лает вовсе не собака, а мужчина, сидящий на скамейке около арфиста. Он закинул голову назад, широко раскрыл рот, отчего мускулы шеи у него сильно напряглись, и издавал рычание, подвывание и лай, в то время как девушка, которая была с ним, вся в слезах, тщетно пыталась остановить его.

— Подонок, — пробормотала Джинни. — Это Бритт Фарлей. Наглотался наркотиков под завязку. Никогда не может обойтись без выходок, особенно когда напьется.

— Кто это? — спросила Келли громко, стараясь перекричать лай и визг.

— Рок-певец в стиле кантри, прославился в одном из телесериалов. — Она встала. — Он учился в университете с моим бывшим мужем; оба любили выпить и бегали за женщинами. Может быть, смогу выпроводить его отсюда, пока он не испортил праздник Лоры. — Люди вернулись к своим разговорам, некоторые возмущенно обсуждали поведение Фарлея, некоторые делали это со смущением; слышалось звяканье посуды и столовых приборов, арфист перебирал струны, и все делали вид, что ничего не произошло… Когда Джинни подошла к столику Фарлея, продолжающего лаять, она увидела, что Лора села рядом с ним, обняв его одной рукой, и что-то тихо говорила ему на ухо. Она говорила быстро, не останавливаясь, ее пальцы вцепились ему в плечо. И все это время его спутница продолжала плакать:

— Я просила его не принимать кокаин. Понимаете, все думают, что он бросил наркотики. Он пообещал покончить с этим после предупреждения, что, если он не прекратит принимать наркотики, они вышвырнут его с телевидения, перепишут его роль или еще что-то. Он им обещал… он мне обещал, но меня он считает девчонкой, которая настолько глупа, что связалась с ним…

Ее голос сорвался. Джинни наклонилась к Лоре, прислушиваясь.

— …хороший, вы очень хороший, — говорила Лора, своей монотонностью ее голос гипнотизировал его. — У вас хороший голос, хороший тембр, звучание, но никто не ценит этого; сейчас для вашего голоса нет рынка, не нужны сейчас рок-музыканты на телевидении…

Джинни хихикнула. Лора предостерегающе посмотрела на нее, и та замолчала.

— …или романтики, и вам так хорошо удается рок-музыка в стиле кантри или любовные песни. Они бы не позволили вам петь что-нибудь другое, даже если бы ценили вас. Но, может быть, очень скоро кто-то оценит ваши таланты, но и сейчас вы такой популярный, так важны для телевидения, что они не дадут вам изменить репертуар, они не могут не признать, что вы герой…

Продолжая нашептывать ему на ухо, она помогла ему подняться, все еще обнимая его за плечи. Он был намного выше Лоры, и ей пришлось идти на цыпочках, все говоря и говоря ему что-то, когда они проходили по залу. Он с полузакрытыми глазами, в каком-то трансе следовал за ней, прекрати, наконец, издавать вой,

Лора оглянулась на Джинни и жестом попросила ее остаться с девушкой, а сама вывела Бритта Фарлея из гостиной, спустилась с ним в холл, где они вошли в лифт.

— Я провожу вас в ваш номер, — сказала она ему ледяным голосом. Удивившись такому обороту, он широко раскрыл глаза. — Ужин я пришлю сюда. И я не желаю видеть вас внизу, пока вы не будете абсолютно трезвым. Если вы протрезвеете только к завтрашнему утру, то это значит, что раньше, чем к завтраку, вы не спуститесь.

В богато отделанном лифте они стояли близко друг к другу, а Лора пыталась унять свою ярость. Это мой дом, первый за всю мою жизнь, который по-настоящему мой! И у меня здесь гости, а этот чертов дурак смеет напиваться! Да еще лаять! Кем он себя вообразил, что является в мой дом и нарушает покой моих гостей? Лифт довез их до одиннадцатого этажа, и, взяв его за руку, она потащила его по коридору в номер.

— Подождите, — басом сказал он, стараясь остановиться. — Вы не можете заставить меня уйти с вечера… я заплатил деньги…

— Но не в этот раз. Сейчас вы ничего не платили; вы здесь гость, и вы сделаете то, что я вам говорю. Дайте мне карточку от вашего номера. — Он помедлил. — Дайте мне ее, Бритт. У вас будут большие неприятности, если вы не сделаете то, о чем я прошу вас.

Фарлея искоса взглянул на нее:

— У Бритта не бывает неприятностей. Бритт может сам доставить неприятности.

— Говорите что хотите, но если вы не откроете комнату или не дадите мне ключи, я вызову полицию и вас арестуют за нарушение порядка.

— Нет, не пойдет. Уэс не позволит вам этого сделать. Он сто лет меня знает. Это отразится на репутации отеля.

Лора посмотрела на него с презрением:

— Хотите проверить?

Он попытался выдержать ее взгляд, но отвел глаза, и через минуту его плечи безвольно повисли.

— К черту!

Из кармана он достал пластиковую карточку с кодом его комнаты, вставил ее в узкую щель двери и открыл ее. Лора воспользовалась этим и втолкнула его внутрь. Комната выглядела как после урагана: за час между возвращением из Института искусств и началом ужина Фарлей и ею девушка разбросали одежду и обувь повсюду, бутылки из-под виски и водки стояли на столе и валялись среди смятых простыней на кровати; на туалетном столике была рассыпана пудра, игральные карты вперемешку с мужскими и женскими украшениями и косметикой.

— А я еще волновалась, как вам понравится обстановка вашего номера, — пробормотала Лора. — Раздевайтесь, Бритт, — решительно приказала она. — И ложитесь спать, проспитесь! Я зайду позже, чтобы узнать, нужно присылать вам сюда ужин или нет. И не волнуйтесь о своей приятельнице, мы позаботимся о ней.

— Глупая женщина, — сонно пробормотал он, пытаясь расстегнуть рубашку. — Прицепилась ко мне, когда никого не интересует, плохо мне или хорошо. Даже когда я лаю. Знаете, а вы правы. Мне хорошо это удается. Все сразу обращают на меня внимание. Видели их лица? Ха!

Лора осторожно отвела его трясущиеся руки от рубашки и сама расстегнула пуговицы. Он стоял спокойно, его большое тело было послушно, когда она помогала ему раздеться. Один раз, почти машинально, он поднял руку и схватил ее за грудь, но Лора смахнула его руку, как муху, и он больше не пытался повторить свою шутку, тем более что сделал это скорее по привычке, а не потому, что она ему понравилась. Лора откинула простыни на кровати.

— Выспитесь получше, Бритт, — посоветовала она ему тихо и вышла из комнаты, услышав, как его сопение наполнило комнату прежде, чем она успела закрыть за собой дверь.

«Наш американский герой», — подумала она язвительно, идя обратно к лифту. Но, перестав злиться, все равно не успокоилась. То, что произошло, могло больше повредить репутации Фарлея в обществе, чем ее отелю, но больше всего ее потрясло то, что Фарлей оказался таким вульгарным. Лора встречала его раньше в Нью-Йорке вместе с Уэсом и видела только внешнюю оболочку: крупный, щегольски одетый, он изображал себя каким-то легендарным героем, пел песни о мечтах каждого человека и о том, как сделать так, чтобы эти мечты сбылись.

И этого человека, только совершенно в другом виде, она только что уложила в постель: слабого, испуганного, может быть, даже на грани потери работы.

«За каждым лицом скрывается другое лицо, — думала она в лифте, спускаясь в холл. — Каждая сцена имеет свою подоплеку, спрятанную до тех пор, пока кто-то не вытащит ее наружу».

Она вспомнила фотографию Поля, ту, где дети строили из песка замок: мирная сценка — но на деле дети ссорились. «Если бы Поль сфотографировал Бритта, — подумала она, — он бы знал, как показать его настоящее лицо, спрятанное за тем, которое любила публика».

Поль. Лора остановилась в холле и стояла там одна, вспоминая, когда совсем недавно ей очень хотелось поделиться с ним историями о людях, работавших на реставрации отеля, живших с ней по соседству и в других районах, которые она узнавала, в одиночестве бродя по Чикаго. Ей очень хотелось рассказать ему о мужчинах и женщинах другой культуры, которых она встречала в бакалейном магазине или ресторанах, когда она не могла говорить на их языке, а они на ее, но тем не менее они общались между собой и даже смеялись вместе. Она была жива, у нее была работа, она любила то, что сейчас делала, но ничто не радовало так, как могло радовать, потому что она не могла поделиться этой радостью с Полем.

Ей не хватало его так сильно, что она ощутила почти физическую боль. Она представила, как он обнимает ее, она слышала его голос так отчетливо, как если бы он стоял рядом с ней здесь, в холле, она почувствовала необыкновенное спокойствие и уверенность, которые испытывала всегда, когда они были вместе.

Она скрестила руки на груди, пытаясь унять боль.

Все кончено. Он женат. У меня вся жизнь впереди. То, что было между нами — кончено. Проклятье! Романы кончаются рано или поздно; почему я так и не могу свыкнуться с мыслью, что и наш роман закончен?

Ее толкнул один из гостей; кто-то еще довольно ловко обошел ее стороной.

— Извините, — пробормотала она и отошла от лифта.

— Ничего страшного, — ответил ей высокий мужчина с бородой, который был одним из ведущих нью-йоркских продюсеров на Бродвее. — Я рад, что представился случай сказать вам, что вы проделали восхитительную работу.

Лора улыбнулась, почувствовав благодарность за то, что он отвлек ее от грустных мыслей; конечно, ее мест здесь, в этом отеле, а не в прошлом. «Похвала как меховое манто, — подумала она, — она греет и радует душу, несмотря на то, что в ней происходит».

Через холл Лора увидела Карриера, ожидавшего ее.

— Отлично сработано, — сказал он, обнимая ее за талию. — Дженни рассказала мне обо всем; очень жаль, что меня не было здесь, чтобы помочь тебе.

— А где ты был? — поинтересовалась она. Вот мое место — здесь, в отеле, вместе с Уэсом, в той жизни, которую я стараюсь наладить.

— Возникла небольшая проблема на кухне. Ничего серьезного.

— Какая проблема?

— Говорю тебе, ничего серьезного. Шеф-повар вдруг вспылил, но я все уладил. Ты отвела Фарлея в его номер?

— Да, он сейчас спит. Мне придется поменять гостей местами за вечерним представлением. Я не хочу, чтобы его подружка сидела рядом с кем-нибудь, кто может смешать Бритта с грязью.

Они вместе поднялись на две ступеньки вверх и встали перед входом в гостиную. Лора улыбнулась молодой женщине, стоявшей за длинным столом и заворачивавшей рождественские подарки, которые гости купили в этот день. Это была одна из услуг, которую предлагала Лора гостям до наступления Рождества. Она провела глазами по длинным рулонам гофрированной и блестящей оберточной бумаги.

— Кажется, вам потребуется еще, Мэри. И ленточки тоже. Я позабочусь, чтобы к утру все было здесь.

В гостиной гости останавливали ее, чтобы спросить о Фарлее, выражая восхищение, что она сумела увести его так мирно. Другие останавливали ее, чтобы пригласить на обед к себе домой. «С Уэсом, конечно, если он будет в городе», — добавляли они. Она уделяла каждому гостю несколько минут, все ближе подходя к камину. Подойдя к нему, она присела на подлокотник кресла, в котором сидела Роза.

— Как чудесно, что три моих самых любимых подруги познакомились между собой!

— И подружились, — добавила Келли. — Джинни просвещает нас относительно всех сплетен. Она не удивилась даже твоему залаявшему актеру. Оказывается, с ним такое и раньше случалось.

— Жаль, что я этого не знала, — заметила Лора. — Я бы заранее приготовила поводок и намордник.

— У тебя и так все получилось отлично, — сказала Джинни. — Он умеет устраивать скандалы. — Она внимательно посмотрела на Лору. — Тебе нравится твой праздник?

— Конечно, — Лора повела бровью. — Разве по мне эго незаметно?

— Ты выглядишь красивой и спокойной. Ты должна выглядеть прекрасно и чувствовать себя победительницей. Ты сумела заставить этих людей улыбаться, как бойскаутов, впервые влюбившихся в девушку. Ты хоть понимаешь, что не так-то просто заставить их так воспринимать все?

— Я буду выглядеть победительницей, когда буду уверена, что стала ею. Джинни, сейчас еще только суббота, пять часов вечера. Нам предстоит пережить ужин, потом представление Жака Бреля в «Ше Фромаж» и завтрак утром.

— Все пройдет хорошо, удача обеспечена. Существует определенная закономерность в таких вещах — поверь мне, это я знаю — раз все эти разборчивые толстосумы решили, что хорошо проводят время, они уже не будут искать повода для жалоб. Вчерашний ужин был восхитительным, таким же была эта сногсшибательная выставка золотых вещей днем. У тебя все идет своим чередом, дорогая; они у тебя развлекаются не хуже, чем в Лас-Вегасе.

Лора с улыбкой оглядела зал. Наблюдавшая за ней Джинни понимала, что было еще что-то необъяснимое и загадочное в общении Лоры с гостями. Они приехали сюда, эти двести пресыщенных, странствующих по всему свету любителей путешествий, благодаря Уэсу, или по совету друзей своих друзей, или просто из-за любопытства, которое иногда вспыхивает в этих скучающих снобах. Но Джинни знала, что они приехали сюда, чтобы и посплетничать, и покритиковать. Однако прежде чем они смогли это сделать, Лора заставила их почувствовать себя участниками ее праздника, причастными к ее успеху.

Дело было не только в том, решила Джинни, что их прекрасно принимали и удивляли некоторыми новшествами, которые они раньше нигде не встречали; дело было в самой Лоре Они смотрели на нее и видели перед собой элегантную красавицу, но за ней пряталась маленькая девочка, которая была не их круга и никогда не будет. Она стояла в стороне от суеты, общающихся между собой людей. Может быть, они и не понимали того, что видели, но так или иначе они чувствовали в себе потребность помочь ей преуспеть, найти свое место, стать одной из них, а не стоять в стороне, заглядываясь на их жизнь.

И кроме того, ей чертовски хорошо удавалось то, что она делала.

— Скажи мне кое-что, — обратилась к ней Джинни. — Как тебе удается запомнить все эти имена и даже имена их детей и их любимые виды спорта, и прочую ерунду? Когда ты разговариваешь с ними, у тебя получается это так просто, непринужденно. От тебя это исходит как запах хороших духов.

Лора улыбнулась.

— Запах хороших духов, — повторила она.

— Ну, правда. Это похоже на благоухание. Сначала они только водят носами, чувствуя его; потом обращают внимание, и это им нравится. Я видела это своими глазами: они удивляются, потом у них загораются глаза, и они становятся похожими на маленьких детей, которых мама поцеловала за то, что они сели на горшок вовремя.

— Джинни! — рассмеялась Лора. — Если ты расскажешь моим гостям, на кого они похожи в «Бикон-Хилле», я погибла.

Неожиданно для себя Джинни почувствовала удовольствие. Она заставила Лору рассмеяться; она заставила ее сбросить холодную сдержанность с красивого лица и вернуть, пусть на мгновение, былую теплоту и оживленность, которые она помнила по прошлым годам. Она была поражена, насколько ей стало хорошо на душе. «Этой малышке нужна забота, — подумала она. — Ей нужна подруга, которая будет ей как мать, кто может помочь ей расслабиться и справляться с трудностями, не раня себе душу. Она нуждается во мне. Конечно, у меня никогда не было дочери, только сыновья, но не думаю, что это должно меня волновать. Раньше я никогда не разводилась, но взяла и сделала это и чувствую себя просто прекрасно».

Эти мысли пронеслись у нее в голове за считанные секунды.

— Дорогая, — быстро сказала она. — Я буду говорить им, что все они похожи на королей в персидском дворце. Ты думаешь, это заставит их всегда останавливаться в твоем отеле?

— Думаю, да. — Разговаривая, Лора наблюдала за входом. — Только что пришел Карлос Серрано; он захочет поговорить с кем-нибудь о ценах на нефть и найти кого-нибудь, с кем бы он мог провести ночь. Думаю, первое я ему могу обеспечить. Ты извинишь меня?..

— Ты могла бы и отдохнуть пять минут, — озабоченно проговорила Роза. — Твой босс не уволит тебя; ему никогда не найти другого такого управляющего, как ты.

Лора рассеянно улыбнулась, снова пожалев в душе, что не могла рассказать Розе всю правду.

— Я не боюсь, что меня могут уволить, — ответила она и, наклонившись, поцеловала Розу в щеку. — Я просто хочу делать свою работу так, как ты сама меня учила. Я скоро вернусь.

Они смотрели, как она подошла к Серрано. Он поцеловал ей руку и оживленно начал что-то рассказывать, когда она повела его за столик, где сидели Сид и Амелия Лейгтоны. Джинни одобрительно кивнула.

— Сид Лейгтон вкладывает деньги в компании буровых установок. Ему принадлежат десятки банков в Оклахоме и Техасе, — объяснила она Розе и Келли. — Карлос хочет поговорить о нефти, ОПЕК, Вашингтоне, обо всем понемногу. Ему такая компания придется по душе, с ними будет гораздо интереснее разговаривать, чем с теми, которые, как и он, имеет нефтяные вышки. Очень умно с ее стороны, — добавила она, по-матерински испытывая гордость за Лору.

Продолжая свое наблюдение, она увидела, что к Лоре подошел Карриер, и подумала, что они удивительная пара, каждый привлекал к себе внимание по-своему. Она задумчиво разглядывала Карриера. Холеный, учтивый, богатый, властный: мечта любой женщины. «Но не моя, — отметала она. — Вот если бы я стремилась, чтобы мною руководил и обо мне заботился мужчина, который сохраняет свое обаяние, даже если сам хочет „править балом“, и упрямо добивается своего… Это означает, он хорош и в постели, тогда бы и я, может быть, не могла устоять».

Так было и с Лорой. Джинни поняла это из случайно оброненных Лорой фраз. Ей пришлось испытать много трудностей, и ей нужны были чьи-то сильные руки, способные защитить ее, и Лора умела быть верной. Это нравилось Джинни, которая выросла в мире, где верность часто мешала бизнесу и деньгам и где всегда побеждали деньги. Но здесь были Роза и Келли, которые не являлись представителями этого мира, но были приглашены просто потому, что так хотела Лора. Она была им благодарна и хотела, чтобы и они стали частью ее нового дела. Это поразительно, размышляла Джинни, если не считать того, что эта самая верность может привязать Лору к Карриеру еще сильнее.

«А это совсем не то, что нужно, — твердо решила для себя Джинни. — Лоре нужна женщина, которая могла бы за ней присматривать. Похоже, я буду проводить в Чикаго гораздо больше времени, чем планировала».

Лора в сопровождении Карриера подошла к столику Фарлея, где молодая девушка беседовала с женщиной, которую Джинни не узнала. Она видела, что, поговорив с ними, женщина засияла, а Лора с Карриером прошли к другим столикам, перебрасываясь фразами с гостями. Когда они уже были почти рядом с ее креслом, к ним подошел администратор. Джинни наклонилась вперед, чтобы услышать, что он говорил:

— Извините, ради Бога, за беспокойство… я старался, но… на кухне… люди… повар… деликатное дело…

Прежде чем он закончил, Лора уже шла к выходу, а Карриер с администратором спешили за ней следом.

— Я считал, что уладил там все, — говорил Карриер. — Но он оказался упрямее, чем я думал. Не волнуйся, я раз и навсегда покончу с этим.

Лора покачала головой:

— Не надо, Уэс. Я справлюсь сама. Мне надо было и в первый раз самой разобраться с этим делом.

Она взглянула на администратора, который кивнул. В следующий раз он доложит сначала Лоре. Мужчины склонны обращаться с проблемами к мужчинам, подумала она, им приходится долго привыкать, что их могут решать и женщины.

— Я хочу поговорить с ним наедине, — твердо добавила она, обращаясь к Карриеру. — Легко запутаться, когда люди не знают, кто за что отвечает, ты не думаешь?

Карриер любил повторять эту фразу, когда рассказывал о том, как ему удаются дела по сращиванию капиталов и его приобретению. Улыбкой дав понять Лоре, что он понял ее, он сказал:

— Если я тебе буду нужен, ты найдешь меня здесь.

— Спасибо, — ответила она, направившись в небольшой холл, который не предназначался для гостей, а был просто богато отделанным пространством, напоминающим холл дома. С одной стороны была гостиная, с другой — ресторан и два лифта за деревянными панелями сзади. В нише стены стоял стол администратора, напротив — стол дежурного; а в середине холла в свете хрустальной с золотом люстры стояла Мирна Эпплбай в норковой шубе.

Она собиралась уходить и не заметила Лору.

— Привет, — сказал Клэй, появляясь около Лоры. Они вместе проводили взглядом Мирну, которая вышла через широкие стеклянные двери на Уальтон-стрит.

— Рождественский подарок, — заметил он. — Разве она не выглядит сногсшибательной?

— Ты, случайно, не украл ее? — резко спросил Лора.

— Черт побери, как ты со мной разговариваешь? Я твой брат — забыла? — и я люблю тебя. Кроме того, я еще и помощник управляющего, и ты не должна со мной разговаривать таким тоном.

— Я задала тебе вопрос. Ты ее украл?

— Брось, Лора, если ты совсем мне не веришь…

— Тогда где ты взял деньги, чтобы купить такую шубу?

— Заработал.

— Но не здесь. Не работая на меня.

— Ты же не знаешь, сколько я скопил денег.

— Я знаю, сколько ты получаешь. Я знаю, сколько платишь за квартиру, потому что помогала тебе с оплатой пару раз, пока Мирна не нашла себе работу. Я знаю дорогие магазины, где ты покупаешь себе одежду. Так где же ты взял деньги на эту шубу?

Помолчав, он пожал плечами:

— В «Принтерз роу».

— Ты играл в покер?

— В основном. Мы еще играем в кости иногда, просто от скуки.

— Но играете на большие деньги, если на них можно покупать норковые шубы.

— Да, нужны большие деньги, чтобы Мирна не заскучала со мной.

— Не смеши меня! Она не собирается от тебя уходить. Она два года добивается, чтобы ты женился на ней.

Он передернул плечами.

— Ну, если хочешь, деньги нужны, чтобы я сам не заскучал.

— А я не знала, что ты скучаешь.

— Но не с тобой, — быстро добавил он. — У тебя работы хоть отбавляй, и мне нравится участвовать в этом деле, но, Лора, ты должна признать, что это только работа, даже если это твой отель и хороший. Но человеку нужно что-то еще, человек должен чувствовать себя свободным, должен рисковать и так далее. Мне кажется, что когда рискуешь и не знаешь, чем это может для тебя обернуться, жизнь становится совсем другой. Ты понимаешь, что я имею в виду?

«У меня долг в пять миллионов долларов, и ты еще спрашиваешь, понимаю ли я, что ты имеешь в виду!

По это не одно и то же, — сразу же оборвала она себя. — Я все поставила на карту, потому что хочу воплотить мечту Оуэна и обеспечить свое собственное будущее. Клэй играет ради денег и развлечений.

Ну и что с того? Ему уже двадцать четыре года, у него достойная работа, которую он выполняет хорошо, он живет с женщиной, к нему тянутся друзья, он любит делать всем подарки, и мне, кстати, тоже. И если он предпочитает играть, чего я, конечно, не одобряю, то это его дело. Он самостоятельный человек, живет своей жизнью, а я ему не мать».

— Старайся хотя бы знать, кто сидит напротив тебя, — сказала она спокойно. — Опасно играть с кем попало.

На его лице появилась широкая улыбка, выражающая облегчение.

— За это, моя дорогая сестренка, ты тоже получишь рождественский подарок раньше срока. — Перегнувшись через стойку администратора, он вытащил овальную коробочку, завернутую в серебряную бумагу. — Только открой сейчас. Не люблю, когда женщины рассматривают мои подарки без меня и я не вижу их лица.

Лора сорвала обертку и приподняла крышку. Внутри был свернут золотой пояс в виде цепочки с пряжкой из круглого тигрового глаза, который подходил к ее каштановым волосам. Удачная неделя в «Принтерз роу». Как бы Клэй не оказался втянутым в какие-нибудь дела!

Она подошла к нему и поцеловала.

— Он очень красивый, Клэй, самый элегантный пояс, который у меня когда-либо был. Спасибо большое. Я очень люблю тебя.

— Это семейное, — ответил он, улыбаясь уже от удовольствия. — Я тоже тебя люблю. Как проходит большой праздник?

— Все чудесно. Кажется, только повар начал выступать. Я должна пойти на кухню. Проверь, пожалуйста, готовы ли лимузины на вечер. Я просила, чтобы они были здесь без четверти десять, нам надо уехать отсюда вовремя. Представление начинается в пол-одиннадцатого. Да, и позвони в полицию округа и проверь, сообщили ли они полицейским на улице, что мы займем машинами весь квартал с без четверти десять до половины первого.

Клэй весело отсалютовал ей и поцеловал в щеку.

— Ты грандиозная женщина, — сказал он. Направившись на кухню, она улыбалась, тронутая вниманием Клэя. Его нельзя было не любить, размышляла она, войдя в ресторан и двигаясь в направлении кухни между столиками, накрытыми для ужина, с ярко-желтым цветком на каждом из них. Несмотря на то, что он часто раздражал ее своим несерьезным отношением к жизни, он с легкостью мог обезоружить ее лаской и напоминанием, что он — самый близкий родственник, который ее очень любит. А его пристрастие к азартным играм долго не продлится, успокаивала она себя, открывая дверь на кухню. Даже его любовь к риску должна найти себе другое применение. Скоро Мирна добьется своего, они поженятся, и Клэй наконец-то успокоится. Мирна уж постарается.

— Никто не имеет права диктовать Энрико Гаррибальди, как ему готовить! — услышала Лора крик шеф-повара, войдя на сверкающую хромированными поверхностями кухню. — Энрико Гаррибальди может готовить еду для кардиналов и королей, он не позволит, чтобы какой-то бухгалтер говорил, что телятину с шампиньонами приготовить очень просто. Совсем непросто!

Лора с трудом удержалась, чтобы не улыбнуться. Она приняла серьезный вид.

— Банкир, — мягко проговорила она. — Мистер Карриер — крупный банкир, а не бухгалтер, как вам хорошо известно, Энрико.

Энрико никогда не был поваром ни у кардиналов, ни тем более у королей, но она не стала заострять на этом внимание.

— Никто не собирается вам указывать. Мы очень довольны вами и полностью на вас полагаемся. А теперь объясните мне, в чем дело.

— В деньгах! — прокричал он, не обращая внимания на слова Лоры. — В проклятых долларах! Два часа назад я узнал, что какой-то дежурный администратор, какой-то жалкий французишка зарабатывает в месяц столько же, сколько и Энрико, который является гением, а этот администратор еще имеет чаевые, а у меня, их нет, и поэтому получается, что он имеет больше меня, и это меня возмущает!

— Понимаю, — сказала Лора. Она сознавала, что при их разговоре присутствуют повара. Они тихо стояли у стенки, готовые тоже требовать больше денег, если Энрико их получит. Но Энрико, естественно, не должен был ничего получить. — Вы выбрали неподходящий момент, чтобы обсуждать вашу зарплату, Энрико. Если вы зайдете в мой кабинет в понедельник, после того как разъедутся гости…

— Я выбираю время, и я хочу обсуждать это сейчас, — твердо сказал он. — Энрико никогда не ждет.

— А я никому не позволю, чтобы меня задерживали за три часа до ужина, который я даю для двухсот человек! Вы можете договориться о встрече через мою секретаршу в понедельник.

Она собралась уходить.

— В этом нет необходимости! Все дело в деньгах. — Взволнованные нотки в его голосе убедили Лору, что он хочет остаться в «Бикон-Хилле»; он инстинктивно чувствовал, что этот ресторан станет более престижным, чем тот, из которого он ушел. — Мы можем договориться о деньгах сейчас, и тогда все успокоится! Мы можем поговорить, мы с вами похожи, вы и я. Да, да, правда. Послушайте, Энрико был бедным, он голодал, когда был маленьким и мечтал о славе и миллионах. Это вы можете понять лучше других, потому что тоже знавали бедность и голод. Я знаю, я слышал от моих друзей из других отелей — вы были бедны, вы даже украли что-то и были в тюрьме, а потом ограбили людей, с которыми жили, потому что голодали и..

— Остановитесь! Как вы смеете! — У Лоры горело лицо. Ногтями она впилась себе в ладони. «Я слышал от своих друзей». Кто еще знал об этом? Как они могли помнить то, что писали в газетах три года назад? Какие сплетни тянулись за ней тенью, из-за которых от нее могли отвернуться влиятельные люди, вместо того чтобы поставить на нее?

Кухня, казалось, наполнилась кроваво-красным светом. Лицо Энрико раскачивалось перед ней как шар с высоким поварским колпаком из стороны в сторону, а тонкие губы произносили то, что она не могла слышать. Надо гнать его отсюда! Все остальное не имело смысла. Гнать отсюда! Она не позволит, чтобы прошлое разрушило ее жизнь, которую она только-только наладила. Ничто не должно разрушить ее, ни пьяный певец, ни шеф-повар, собравшийся ее шантажировать — ничего не могло остановить ее сейчас, когда она уже начала новую жизнь. Это был ее дом, ее настоящий дом, и она сделает все, чтобы не дать щупальцам, которые протянуло к ней прошлое, задушить ее в момент, когда она меньше всего этого ожидала.

— Все это неправда! Ни одного слова! Все ложь, ложь! Но это уже не имеет значения. Вы уволены. Убирайтесь отсюда!

— Но… подождите, вы должны понять! Я никому не расскажу это! Я умею хранить чужие секреты! Мы можем поговорить и договориться… дело только в деньгах! Мы все уладим, мы будем хранить секреты, мы поймем друг друга…

— Нет! Будьте вы прокляты! Вы, скулящий, ничтожный подонок, вздумавший меня шантажировать! Убирайтесь вон! — Ее голос дрожал от негодования. — Мы вышлем ваши деньги, сколько мы там должны, но вы уволены! Вон отсюда и держитесь от этого места подальше!

— Но вы не можете! Я вам нужен! Что вы будете без меня делать? В восемь часов — ужин… — Он увидел выражение лица Лоры и попятился. — В ресторане голодные люди!..

Почти ничего не видя перед собой, она прошла через комнату и сняла трубку с телефона.

— Я сказала вам убираться отсюда! Если вы не сделаете это, если вы не уберетесь отсюда через минуту — я вызову полицию, и вас арестуют за попытку шантажа.

Его губы двигались, когда он пытался понять, действительно она это сделает или нет. Прошла минута. Лора начала нажимать на кнопки с цифрами на телефоне.

— Сволочь! — бросил он ей и, не глядя на своего помощника и кондитера, которые жались в углу кухни, стараясь быть как можно незаметнее, повернулся на каблуках и прошел через всю кухню, выйдя через заднюю дверь в кладовую. Лора ждала, пока не услышала, как наружная дверь с шумом захлопнулась. Потом повесила трубку.

— Проверьте, ушел он или нет, — сказала она двум поварам в углу.

Они поспешили в кладовую и через минуту вернулись, утвердительно кивая головами.

Дыхание Лоры стало немного ровнее. Лицо у нее все еще горело, но красный свет в комнате исчез. Кухня снова стала белой, а нержавеющая сталь блестела и казалась прохладной. Вдоль стены на трех плитах что-то кипело и булькало в высоких кастрюлях, испуская легкие струйки пара; огоньки духовки то вспыхивали, то гасли, как маленькие фонарики; пара кухонных комбайнов и два миксера стояли, приготовленные для работы на большом кухонном столе, на котором вперемешку с посудой лежали приправы и необходимые для ужина продукты.

— Вы можете закончить его ужин? — обратилась она к поварам.

— Я могу сделать только десерт, — ответил кондитер.

— Все я не смогу приготовить, — добавил младший повар.

— Кое-что уже сделано, — сказал кондитер. — Три паштета на первое и суп из гребешков. Еще соус… — Он пожал плечами. — Энрико любил держать некоторые рецепты в тайне.

Если до этого Лоре было жарко, сейчас она похолодела. На ужин было приглашено двести человек. Двести человек, которые должны были уехать отсюда в конце педели улыбающимися и довольными, чтобы рассказать своим друзьям по всему миру о необыкновенном, с прекрасным обслуживанием отеле «Бикон-Хилл», где все было безукоризненно, по вкусу и уютно.

Голодные люди в ресторане! И Лора Фэрчайлд устроила скандал на кухне.

— Продолжайте готовить десерт, — велела она кондитеру. — А вы делайте салаты, — добавила она, обращаясь к другому повару. — Ведь салаты вы можете сделать, верно?

— Конечно.

— Вы знаете, какое блюдо должно быть основным?

— Телятина с грибами. И мусс из красного перца… я думаю… с каким-то соусом. Еще рис с чем-то.

Лора кивнула. С такой информацией не пропадешь.

— Я скоро вернусь.

Лора почти бежала. Она должна срочно найти Карриера. Он наверняка знает, кого можно вызвать на кухню. Может быть, есть такое агентство, откуда можно вызвать на время повара, который сможет что-нибудь сделать за три часа до ужина? Или, может, у Карриера есть какой-нибудь знакомый; у него везде есть друзья. «Боже! Я все погубила! — думала она. — Все летит к черту. Все было так хорошо, гости чудесно проводили время, а сейчас может случиться нечто ужасное. И они всем будут об этом рассказывать. Лора Фэрчайлд не может управлять отелем; она до сих пор маленькая девчонка с окраин Нью-Йорка, у нее жуткий характер, она хочет, чтобы все любили и восхищались ею. Хочет заставить их любить ее. Она осталась воровкой. Она так и осталась неудачницей».

Лора остановилась у стола, где Мэри заворачивала последние подарки на Рождество, и заглянула в гостиную. Там было все спокойно, были слышны голоса людей, смех, иногда хохот, а также позвякивание фарфора и серебра. Некоторые гости уже уходили, чтобы успеть переодеться к ужину. Около зеркальной стены арфист играл мелодии песен Жака Бреля, чье выступление они собирались посмотреть после ужина. А у камина сидели Роза с Келли, которые улыбались друг другу в предвкушении дружбы, завязывающейся между ними.

Роза подняла голову и увидела лицо Лоры. Улыбка замерла у нее на губах. Келли проследила за ее взглядом. Обе женщины вскочили со своих стульев и через минуту были около Лоры.

— Кто-нибудь умер? — встревожено спросила Келли.

Роза.

Лора покачала головой. «Конечно, нет; это просто невозможно. Это только усугубит ее отчаяние. Она не могла заставить Розу работать; Роза была ее гостьей. Кроме того, она готовила только для семейных приемов, а не обеды для двухсот человек.

— Что ты качаешь головой? — спросила Келли. — Никто не умер? Ничего не случилось?

— Я только что уволила главного повара, — ответила Лора. — В самое неподходящее для этого время. Но он сказал такие вещи… Я рассердилась и выгнала его.

— Опять твой характер, — покачала головой мудрая Роза. — Я предупреждала тебя не один раз. — Ее лицо приняло задумчивое выражение. — Могу догадаться, почему ты качала головой. Ты не доверяешь его помощникам, да?

— Да нечему доверять. Они ничего не знают или притворяются, что не знают. Я думаю, они боятся ответственности. Я ищу Уэса. Вы не видели его? Он может знать, к кому я могу обратиться.

— Значит, так, — медленно проговорила Роза. Она взглянула на Келли, потом снова на Лору. — Ужин в восемь часов?

— Да, и я не могу его задержать. Мы все уезжаем в десять на представление, которое начнется в десять тридцать. — Она посмотрела поверх их голов в зал. — Я думала, что он здесь. Уверена, что он найдет человека. Многое уже готово, но кто-то должен знать, как все закончить и правильно подать.

— Именно об этом я и подумала, — сказала Роза. Глаза у нее загорелись, и она снова взглянула на Келли с улыбкой.

— Странно, — поддакнула Келли. — И я думала о том же. Конечно, не мне учить тебя, как управлять этим отелем, но тебе сейчас нужна помощь, а Роза рассказала мне, что она первоклассный повар, а я хорошо умею командовать. Между нами, девочками, мы сейчас отправимся на твою кухню и все сделаем. Ты еще будешь нами гордиться.

— Вы здесь не для того, чтобы работать на кухне. — Лора положила руку на плечо Келли. — Я очень благодарна вам. Я действительно подумала о Розе, но это нечестно. Ты приехала сюда отдохнуть, а не трудиться.

— А если мне хочется поработать, моя маленькая мисс? — обиженно проговорила Роза. — Не надо мне указывать, что надо или не надо делать.

Лора рассмеялась:

— Ты права, Роза. Но я все равно не могу просить тебя. Ты привыкла готовить на семейные приемы, а не для двухсот человек. Здесь не как дома, а…

— Я полностью отдаю себе в этом отчет, — ответила Роза, подобравшись. Она доходила ростом до подбородка Лоры, но держала голову высоко. — Я же говорила тебе, что готовила для многих из твоих гостей, некоторые узнали меня, хотя и не подали вида, и я готовила для двухсот человек. Меню есть?

— Я не уверена, что…

— Все, что мне надо, это меню, моя маленькая мисс.

— Телятина с грибами и мусс из красного перца.

— Отлично, не такой уж он болван, этот повар. Это блюдо, простое, но впечатляющее. Телятина со сморчками, больше чем уверена в этом, а как готовить мусс знает любой уважающий себя повар. Я приготовлю его одной левой, да еще с закрытыми глазами. Я сама составляла точно такое же меню, моя дорогая. И если ты думаешь, что люди, которые ели за столом мистера Оуэна или у Феликса с Ленни, были не такими же привередливыми, как твои гости, то ты глубоко заблуждаешься.

— Только одно уточнение, — сказала Келли. — Я не хочу убирать посуду. Мне хочется послушать Жака Бреля, выпить шампанского и немного повеселиться. Я должна это сделать ради Джона: я обещала ему, что буду развлекаться за двоих, если уж ему пришлось остаться дома и следить за нашей гостиницей. Но до представления я в твоем распоряжении, мне даже интересно, Лора, уж если мы здесь и нет других вариантов. Как ты можешь отказываться?

— Отказываться от чего? — раздался голос Карриера, входящего в гостиную из холла.

— От того, чтобы доверить кухню нам, — ответила Келли, пока Лора не успела остановить ее. — Шеф-повар ушел, и мы хотим закончить ужин, если Лора нам позволит.

Он быстро взглянул на Лору:

— Ушел? Ты позволила ему уйти?

— Я уволила его. Извини, Уэс, он сказал… в общем, сейчас это уже не имеет значения. Я не должна была это делать, но сделала, а потом пошла искать тебя, чтобы спросить, не знаешь ли ты кого-нибудь, к кому мы могли бы обратиться.

— Конечно, знаю. Подожди минутку. — Он старался скрыть свое раздражение, это было довольно заметно. — Недавно закрылась пара ресторанов, и я знаю поваров из обоих. Я сейчас позвоню им; через полчаса кто-нибудь здесь будет.

— А если нет? — поинтересовалась Келли. — Если они не в городе или лежат в постели с гриппом?

— Тогда найдем еще кого-нибудь, — сердито буркнул он. — Это отель, а не женский клуб. У нас работают профессионалы, на которых можно положиться…

— До тех пор, пока они не начинают шантажировать, — пробормотала Лора.

— Что такое?

— Неважно. Уэс, я решила, что хочу, чтобы все сделали Роза и Келли. Келли знает, что делать, по «Дарнтону», не меньше, чем тот, которого мы найдем; а Роза сможет закончить то, что начал готовить Энрико. Я знаю, что она сможет.

— Без сомнений, — подтвердила Роза. — Мне семьдесят четыре года, и нет такой кухни в мире, с которой бы я не могла справиться. Но мы тратим время на разговоры, и мне сложнее будет успеть все сделать. Я люблю сразу браться за дело, а не тянуть время разговорами. Лора может подтвердить вам это, мистер Карриер. И я действительно знаю, что нужно сделать на кухне.

Она стояла перед ними, кругленькая и решительная, с румянцем на щеках.

— Дело не в этом, — сказал Карриер. — Это очень важный ужин. Мы не можем рисковать именно с ним.

— Нам придется рискнуть, — ответила Лора. — Мне очень жаль, Уэс, но нужно рискнуть. Я верю в Розу и Келли, а они верят мне, и я должна пройти через это. Может оказаться, что они гораздо надежнее любых профессионалов. — Она протянула руки Розе и Келли. — Спасибо. Если что-нибудь вам понадобится, сообщите мне. Я хотела бы сама помочь вам, это было бы как… но, к сожалению, я не могу. У меня много дел здесь. Я все оставляю на тебя и Келли. И еще раз спасибо вам обеим. Я просто не могу выразить…

— Скажешь потом, — весело перебила ее Келли. — Мы произведем фурор. А как насчет Фарлея? Приготовить ему что-нибудь специально для собак?

— Ну как вы можете шутить так! — укоризненно заметила Роза. — Мы оставим ему немного телятины, когда он проснется, он будет голоден и пристыжен. Пошли, пошли. У меня руки чешутся от нетерпения.

Карриер с Лорой смотрели им вслед, пока они шли через холл и не исчезли за дверями ресторана. Они представляли собой забавную пару: Келли была высокой, с пышными черными волосами, и широко шагала; Роза — маленькая, пухленькая, почти бежала, чтобы не отстать от Келли, ее седые волосы были собраны в аккуратный пучок сзади, при разговоре с Келли она наклоняла голову набок.

— Это неумное решение, — холодно заметил Карриер. — Так серьезные дела не делаются. Тут дружба не спасет. Если они загубят вечер, то и дружба ваша будет тоже загублена.

— Мы все решили рискнуть, Уэс. Но не бойся, они нас не подведут.

— Ты слепо веришь в них, вот и все. Что мог тебе сказать этот Гаррибальди, что ты его уволила?

— Он сказал, что слышал, что я была воровкой, сидела в тюрьме…

— Он хотел шантажировать тебя?

Она кивнула.

— Чертов идиот! Но все равно ты не должна была увольнять его за три часа до ужина. Она ничего не ответила.

— Я сказал тебе, когда ты настояла на названии корпорации «Оул», что сантиментам не место в бизнесе. Это касается и эмоций. Если ты не сможешь не смешивать эмоции с делом, ты погубишь себя.

— Нет, я не допущу этого. — Она открыто взглянула ему в лицо. — Последние дни я не давала волю чувствам, Уэс. Но бывает, что без этого нельзя обойтись. Я не думаю, что это может погубить меня, но и ты должен доверять мне.

Он выдержал ее взгляд. «И что случится? — подумал он. — Что будет, если я не смогу доверять тебе? Ты скажешь, чтобы я убирался из твоей жизни? Ты не сможешь; ты слишком зависишь от меня материально. И если я буду продолжать настаивать, уступишь ли ты мне?»

Он не стал глубоко задумываться над этим. Сейчас было не время и не место для конфронтации. Они должны дождаться конца недели. Они смогут поговорить после ужина, который приготовит Роза. Господи! Какой недопустимый риск! Он не ожидал, что она способна на такую глупость.

Гости проходили мимо них, выходя из гостиной, чтобы переодеться к ужину и представлению в ночном клубу. Они останавливались, чтобы сказать пару слов о своих впечатлениях, касающихся обстановки отеля, обслуживания, еды и особенно отлаженного режима отеля.

— Просто удивительно, учитывая, что отель новый! — воскликнула Амелия Лейгтон, а ее муж, Сид, согласно кивнул головой.

— Прекрасная обстановка, — сказал Карлос Серрано, целуя Лоре руку.

— Все выдержано в изысканном вкусе, — отметила итальянская модельерша Флавия Гварнери, продемонстрировав все свои зубы, когда улыбнулась. Лора тепло поблагодарила их, подумав, что отель или погибнет через три часа, или она снова выйдет победительницей. Она благодарила каждого, кто подходил к ним, пока не ушли все гости и они не остались одни.

— За последние три недели у нас не было ни одной спокойной минуты, — сказал он. — В понедельник мы на несколько дней уедем, я зарезервировал номер на Сан-Томасе. Мне там понравилось.

— Не могу, Уэс, не сейчас. Столько людей собирается приехать сюда в ближайшие три недели, а Флавия сказала, что в следующем месяце вернется сюда на показ мод в «Ултимо» и с ней приедут ее друзья…

— У тебя есть персонал. У тебя здесь брат. Не можешь же ты быть здесь каждую минуту.

— Но я могу быть здесь, когда я нужна. Ты сам когда-нибудь бросал новое дело в самом начале?

— Ну, я бросал его хотя бы на ночь, чтобы сохранить силы для близких.

Он был прав, подумала Лора. Она так сильно уставала в эти дни, что они совсем не занимались любовью.

— Ты прав. Со мной не так весело. Дай мне несколько дней, чтобы все здесь устроить. Я обещаю, что после этого я стану опять нормальной женщиной.

— Но все равно ты не захочешь уехать ненадолго.

— Еще нет. Может быть… весной?

Он хотел что-то сказать, но передумал..

— Мне нужно переодеться к ужину. Ты идешь?

— Через минуту. Увидимся наверху.

Он направился в номер, который они взяли себе на эти выходные, а Лора осталась одна, наслаждаясь краткими мгновениями одиночества и тишины, нарушаемой лишь шагами официанток, убирающих со столов. Ей придется изменить свой режим работы; она должна уделять Карриеру внимание. Они бы не ссорились, если бы она проводила с ним больше времени, не отдалась целиком и полностью делам отеля, которые отнимали у нее практически все силы.

Но не только мысли о «Чикаго Бикон-Хилле» занимали ее сейчас. Она уже заглядывала в будущее. Она еще ничего не говорила Карриеру и никому другому, и кроме того, в ближайший год она и не могла ничего сделать, пока полностью не утвердится здесь, но в воображении она уже строила планы об остальных трех отелях Оуэна и мечтала о том времени, когда они станут ее собственными. Она еще не знала, как ей это удастся, откуда она возьмет деньги, сколько времени уйдет на приобретение всех трех отелей, если она вообще сможет купить их, что было самой тревожной мыслью. Феликс мог продать их до того, как она достанет деньги, а вдруг она вообще денег не найдет… Но она надеялась, что все будет так, как она мечтала. И сколько бы времени ни понадобилось, она была полна решимости довести дело до конца как можно быстрее. Она никому не позволит встать у нее на пути.

«Нью-Йорк Сэлинджер», — произнесла она про себя, но быстро поправилась. — «Нью-Йорк Бикон-Хилл», «Филадельфия Бикон-Хилл», «Вашингтон Бикон-Хилл».

Она повернулась и вышла из гостиной, чтобы присодиниться к Карриеру и одеться к ужину. Она улыбалась. «Вот тогда, Феликс, ты поймешь, что Оуэн и я все-таки одолели тебя».

 

ГЛАВА 19

— Он может быть вице-президентом службы безопасности, — бросил Феликс своей дочери, которая звонила из Амстердама, а его жена находилась в другой комнате и слушала их разговор по параллельному телефону. — Я уже сказал об этом месяц назад и не изменил своего решения. Кроме того, я сказал тебе, что все это сомнительно. Мы ничего не знаем о нем, кроме того, что я получил в отчетах от управляющего отелем…

— Но я тебе все о нем рассказала, — возразила Эллисон. — Я уже год вам о нем говорю.

— Мы год слышим от тебя одни романтические бредни. Ты отказалась познакомить нас с ним. Когда ты приехала домой, ты приехала одна; нам ты сказала, что не хочешь, чтобы мы навестили тебя. Твоя кузина Патриция считает его охотником за приданым. Я вообще не хочу обещать ему никакой работы; у нас идет сокращение, мы не расширяемся, и я совершенно не могу понять, почему он должен занять место, например, исполнительного директора, не проработав в компании ни дня. Он должен был бы начать с самого низа.

— Он уже сделал это в Амстердаме. Кроме того, он скоро будет твоим зятем.

— Это ничего не значит. Томас Дженсен тоже мой зять, но он не работает в компании.

— Он по собственной воле оставил компанию, — спокойно вставила Ленни. — Как только умер Оуэн. Но он до сих пор держатель акций и член совета.

— Я прошу тебя сделать это, — продолжала Эллисон.

Наступило молчание. «Какова мать, такова дочь, — думал Феликс, — холодная и независимая. Они не просят любви. Ничего удивительного, что я не люблю их».

Но он все еще продолжал гордиться ими, как делал это все двадцать четыре года. Это чувство никогда не увядало, и сейчас он даже считал, что это разновидность любви. Стоило ему увидеть их вместе, идущими по улице и заставляющими людей обращать внимание на их элегантные с прямыми плечами фигуры, его охватывало ощущение успеха и власти, которые он испытывал, только, когда обходил свои отели. Он становился больше, заметнее, ему завидовали: «Вот Феликс Сэлинджер, он превзошел своего отца, расширив его империю отелей; он изменял эту империю, освобождаясь от небольших владений и сосредоточиваясь только на больших. Он превзошел своего отца даже в семейной жизни — жена его отца умерла через десять лет после свадьбы, а у Феликса до сих пор жива».

Вот и сейчас, слушая свою жену и дочь, говорящих по телефону с бостонским акцентом, который звенел у него в ушах, его вновь охватывали знакомые благостные чувства, потому что только благодаря ему они стали такими: богатыми, много путешествующими, изысканными и, кроме того, носили фамилию Сэлинджеров. Они не были нежными или уступчивыми, но они составляли часть его империи; они были нужны ему для полноты счастья. Тем более что в последние годы в цепочке отелей Сэлинджеров появились некоторые бреши, и Феликс нуждался в жене и дочери больше, чем когда-либо, как доказательстве того, что несмотря ни на что его всегда и везде ждал успех.

Он смотрел на снег, который шел за окном, делая неясными очертания домов, через дорогу. «Белое Рождество, — размышлял он. — Свадьба на белое Рождество. Жаль, что моя дочь не девственница; она даже не пытается соблюсти внешние приличия: открыто живет с человеком, которого никто не знает, объявила о своей помолвке по телефону, позвонив в День благодарения, планирует приехать в Бостон за неделю до свадьбы. Что ей приходится скрывать?»

— Что ты скрываешь от нас? — резко спросил он ее.

— Ты все время спрашиваешь меня об этом. Ничего не скрываю. Бен — чудесный человек, все чудесно. Я просто хочу быть с ним как можно больше, хочу начать нашу жизнь самостоятельно, отдельно от всех. Столько всего случилось дома — моя жизнь с Тедом была ужасной ошибкой, потом умер дедушка, потом эта заваруха с… его завещанием. Мысль, что снова может случиться что-то плохое, приводит меня в ужас, поэтому я хотела, чтобы с Беном у вас все было хорошо. — Она помолчала. — Неужели ты не можешь этого понять?

— Ты права, — сказала Ленни, — но было бы правильнее сказать нам об этом давным-давно. Ты скрывалась от нас столько времени, а я была бы только рада за тебя, я имею в виду мы…

— Я знаю.

Снова наступило молчание. Феликс прислушивался к слабым шорохам на линии в тысячи миль, разделяющих их.

— Но это уже в прошлом, — спокойно добавила Эллисон. — Я больше от вас не скрываюсь. Мы едем домой и будем жить в Бостоне и видеться с вами все время. Я просто хотела быть уверенной, что у Бена будет работа. Он сказал, что сам найдет что-нибудь, когда мы устроимся, но с какой стати ему это делать? У нас есть компания, и он тоже имеет к ней отношение. Он будет доволен, если станет вице-президентом службы безопасности; не думай, он ничего против этого не имеет. Это я решила, что ему нужно доверить что-то более важное. Финансы или еще что-нибудь в этом роде. Что-то крупное. И чтобы зарплата была большая.

Феликс заерзал на стуле.

— О зарплате вообще разговора не было. И ты меня не заставишь обсуждать этот вопрос именно сейчас.

— А я и не заставляю. Я решила упомянуть об этом, потому что Бен не будет сам поднимать эту тему. Он вообще ничего не говорит, но я знаю, его очень волнует то, что у меня гораздо больше денег, чем у него.

— Тогда ему придется или примириться с этим, или искать способы зарабатывать много денег самому. От меня он ничего лишнего не получит, тебе ясно?

— Куда яснее, — резко ответила Эллисон. — В нашей семье на первом месте бизнес. Чувствам совсем не остается места. Вообще-то Бену это понравится: он не очень сентиментален. Вполне вероятно, что вы с ним очень хорошо поладите.

— Я бы хотела поговорить о свадьбе, — вмешалась Ленни прежде, чем Феликс успел ответить. — Мы устроим обед дома за день до свадьбы и завтрак после церемонии. Конечно, приглашены только члены семьи, но мы не так часто сейчас собираемся все вместе… Может быть, ты хочешь, чтобы я пригласила кого-нибудь из твоих друзей?

— Нет, только наша семья, — ответила Эллисон. — Бен просто непреклонен в том, что церемония должна состояться в узком кругу и без всякой шумихи. Я еще не видела таких людей, которые бы так не любили общество, как он. Роза звонила вам? Я написала ей и попросила вернуться к нам на эго время, чтобы приготовить свадебный обед.

— Да, она звонила. Была очень довольна, что ты вспомнила о ней.

Феликс слушал, как они обсуждали меню и скромную церемонию в их гостиной, а также покупки, которые Эллисон хотела сделать сразу же по приезде в Бостон. Обычно на этом он вешал трубку, но сегодня продолжал слушать, растерянный и немного обеспокоенный, услышав в голосе Эллисон незнакомые ранее нотки уверенности в себе и хладнокровия. Весь этот треп о том, что у него появится сын, не стоил и гроша. Взамен он не получал ничего, считал он; он терял дочь, которую, как он думал, знал довольно хорошо. Волна гнева на этого Бена Гарднера захлестнула его. «Она ведь даже фамилию возьмет его», — подумал он.

— До свидания, папа, — услышал он голос Эллисон. — Увидимся на следующей неделе. Да, папа, — ее голос изменился, стал просящим и тонким, — прошу тебя, будь с Беном поласковей. К нам обоим. Я жалею, что не хотела вас познакомить пораньше, но так получилось, и я не могла уже ничего изменить. А Патриция такая противная…

— Эллисон, она твоя двоюродная сестра, — сказала Ленни.

— Извини. Но она лицемерка и все намекала на что-то плохое, когда мне было так хорошо. А я не понимала, почему должна защищать человека, которого люблю, от людей, которые ничегошеньки о нем не знали. Поэтому я не хотела ни с кем встречаться. Мне было так проще. Я понимаю, что обидела вас с мамой, я прошу у вас прощения, но с этим уже покончено, и мы начнем все сначала. Поэтому я надеюсь, что ты будешь… любезным.

— Я всегда вежлив, Эллисон, — спокойно ответил Феликс. Он понял, что она имела в виду. Она хотела попросить его быть подобрее, но в последний момент передумала. — Мы все будем рады увидеть тебя на следующей неделе.

— На следующей неделе, — повторила Эллисон притихшим голосом, и Феликс повесил трубку, удовлетворенный, что его дочери пришлось умолять его. Он оказался в более выгодном положении, поскольку смог лучше ее справиться с эмоциями. Он мог справиться с любой ситуацией, считал он, снова возвращаясь к бумагам на письменном столе. Он сначала собирал информацию, а затем действовал, уже не задумываясь и без всякой ненужной нерешительности. Способность принимать быстрые решения была залогом его успеха, он полагался на это качество, когда чувствовал себя в тупике, куда его иногда заводили неприятности с компанией и это чертово дело с Эллисон.

Ее новое замужество ничего ему не дает. Оно не принесет ему ни престижа, ни влияния, ни денежных вливаний в семью; он даже не станет тестем такого родовитого зятя, каким был Тэд Уолкет, который хоть был по уши в долгах, знал своих предков чуть ли не с сотворения мира. Его дочь выходила замуж за ничтожество, пустое место, которое они должны будут толкать по служебной лестнице компании, пока он не надоест ей, как этот Уолкет, и тогда он сможет уволить его. А если он сможет ускорить этот день, он не упустит такой возможности. А пока, чтобы мать и дочь были счастливы, он будет вежлив, как обычно, и даже сыграет роль гордого отца на свадьбе. Это не составит ему большого труда. И это не продлится долго.

Поль прилетел в Бостон за неделю до свадьбы, рассчитав свой прилет так, чтобы появиться в аэропорту примерно в то же время, когда Бен с Эллисон должны прилететь из Европы. Это было его первое возвращение после своей свадьбы, восемь месяцев назад. Когда его самолет пролетал над океаном и снижался над островами, заливами, изрезанными берегами суши, на которой теснились дома, которые вкупе образовывали побережье Массачусетса, он думал о том, что его жизнь кардинально изменилась с тех пор, как он летел над этим ландшафтом в последний раз. Тогда перед ним и Эмилией открылась возможность добиться успеха. Эмилия дважды появлялась в журнале «Ай», а после этого им позвонил Барри Маркен и сообщил, что редактор журнала мод «Эль» хочет, чтобы она прилетела в Париж и участвовала в показе моделей молодых модельеров. После того как Поль сделал фотопортреты трех самых известных моделей Манхэттена, ему посыпались звонки от их друзей, а также позвонили их агенты по рекламе: это означало самый короткий путь к славе. В те первые месяцы после того, как они устроились в квартире Поля в Саттон-плейсе, они стали открытием сезона и вскоре были самой популярной парой на светском небосклоне, которую приглашали на ужины, благотворительные балы и дискотеки, а разнообразные комиссии города по сбору средств были заинтересованы в их членстве.

Они закрутились в вихре официальных приемов по вечерам, работы днем, в которой они сделали короткий перерыв в мае, когда уезжали в Бостон, чтобы пожениться, а потом снова вернулись к прежней жизни, обнаружив, что их женитьба вызвала еще больший интерес к ним. Это было время, когда каждое событие становилось поводом узнать, кто с кем развелся, кто куда переехал, кто с кем спит и кто с кем поженились.

Поль стал одним из хроникеров этой жизни, фотографируя ее богатых, влиятельных представителей, стараясь, чтобы освещение, поза были выбраны так, чтобы каждая женщина становилась неотразимой как сама мечта, а мужчины казались такими могущественными, каким хотел быть сам Поль. Эмилия превратилась в символ этой жизни, она была одной из них, потому что была женщиной, которая имела все: богатство, именитых предков, молодость, красоту и славу, а ее присутствие было как обещание исполнения мечты для тех, кто достиг в жизни не так много.

Но в действительности своей славой она была обязана фотографиям, которые делал Поль. Именно они подсказали Джейсону д'Ору и другим фотографам журналов мод, как можно выразить ее красоту в самом выгодном свете. В работе модельеров как в любом другом деле, была важна «изюминка», которую умели заметить их быстрые глаза и которой они могли умело воспользоваться. Пресловутая бесхитростная изысканность Эмилии стала криком моды сезона по обе стороны Атлантики. Ее внешность сочетала в себе очаровательную невинность с полным слиянием с тем стилем, который она демонстрировала, и создавалось впечатление, что такую одежду могла носить любая женщина, начиная от неуверенных в себе девственниц и кончая светскими львицами. К тому времени, как в Манхэттене вновь ожила светская жизнь в октябре после летнего затишья, Поль и Эмилия Дженсен стали центром ее притяжения днем и вечером — их считали отличной парой: они были талантливы, красивы и идеально подходили друг другу. Даже, если они и ссорились, то никогда не делали это в присутствии других.

На День благодарения, когда Поль остался один, он решил обдумать жизнь, которую они вели с Эмилией. Она находилась в Лондоне по приглашению консорциума британских модельеров, а ему не хотелось ехать в Бостон, чтобы отдохнуть там. Накануне звонила Эллисон из Амстердама и сообщила, что они с Беном поженятся на Рождество в Бостоне, после чего он почувствовал щемящую душу тоску, которую он испытал год назад, когда встретил Ленни с молодым человеком около «Мейфэар риджент». Он вспомнил, что сказала тогда Эмилия: она должна иметь то, что хочет, а не то, что может найти. Никто не должен довольствоваться этим.

«А чем довольствуюсь я?» — спросил он сам себя. Он сидел в библиотеке, где когда-то наблюдал за игрой теней на лице Эмилии, сидящей у камина, и вспоминал последние месяцы, наполненные безумной работой и такой же безумной светской жизнью. Его фотопортреты звезд висели во многих апартаментах на Парк-авеню, а также в домах по всему свету. Его работы использовались для коммерческих и благотворительных реклам в журналах, выходящих в десятках стран. Но их не было ни на одной выставке картин или фотографий, и Поль знал почему: они все выглядели одинаковыми, и хотя они были отлично выполнены, это не было искусством.

Уже многие месяцы Поль уверял себя, что скоро он продвинется вперед в своем творчестве: изменит освещение, чтобы усилить игру теней, а не будет, как раньше, скрывать их, откажется сглаживать нежелательные для многих складки лица, морщины и мешки под глазами, которые придавали лицу выразительность, и постарается вернуться к своему раннему восприятию и вновь почувствовать краткие мгновения вдохновения. Но шли месяцы, а он продолжал делать то, что от него хотели, избегая выражать свою точку зрения, принимая похвалы своих заказчиков недовольным молчанием, которое принимали за удивительную скромность.

Не имеет смысла, размышлял он, сидеть в библиотеке и думать о том, чем он довольствовался: раболепием и лестью, безумной чехардой светских приемов и гонорарами, которые были гораздо больше, чем мог принять серьезный художник. Оуэну это не понравилось бы, решил он. Он вспомнил Оуэна, высокого и немного сутулого, с длинными усами, завивающимися на концах, с темными глазами, ругающего Поля за его неприкаянность и любовь к странствиям. «Я ищу себя, — оправдывался Поль, молодой и уверенный в себе, но Оуэн качал головой. — Тебе для этого понадобится слишком много времени, если ты не бросишь суетиться, иначе так и будешь суетиться всю жизнь».

Суета, думал Поль. Все его честолюбивые мечты делать великие фотографии затерялись в суете создания льстивых фотографий людей, у которых было ненасытное желание увидеть себя в серебряной рамке, хотя бы в своей гостиной, если не в местных или международных журналах. Он сидел в библиотеке, размышляя о своей суетной жизни, а на следующий день велел своей секретарше сообщить всем, кто должен был прийти на фотосъемку, что он болен.

«Это еще не все», — сказал он себе в тот неожиданно свободный день, повторяя это и в последующие дни. Он гулял по Центральному парку, ездил в монастырь, часами разглядывал средневековые гобелены, на которых изображались битвы и королевства, отчего его собственные заботы казались очень маленькими. Он бродил по улицам окраинных кварталов, наблюдая за лицами вокруг и спрашивая себя, когда же он наберется смелости поверить, что сможет создавать произведения искусства, фотографируя простых людей.

— Я не верю в себя, что бы это ни значило, — мрачно изрек он после недели скитаний по Нью-Йорку. Эти слова он предназначал Ларри Голду, другу по колледжу, куда Поль приехал, чтобы встретить Эмилию. Поль и Ларри когда-то жили в одной комнате и участвовали в одних и тех же классных мероприятиях, вместе делали фильмы, которые были неумелыми и любительскими, но которые со временем привели к тому, что Ларри сделал феноменальную карьеру в телевизионных рекламных роликах. Он получал стипендию, будучи представителем трех поколений сталеплавильщиков Индианы; к тому времени, когда ему исполнилось тридцать лет, «Голд филмз» была самой известной рекламной студией в стране.

— Возможно, ты и знаешь, что это значит, — ответил он Полю, развалясь на стуле на открытой террасе в «Ла Шомьер». — Вспомни все лекции по философии в университете с вечными вопросами, кто мы такие и куда идем. Или ты все забыл?

— Мне кажется, я забыл все на свете. Сейчас я умею только делать известных людей счастливыми. — Поль дотронулся до темно-красных цветов бугенвиллеи, которая обвивала стену террасы. — Никогда не смогу не удивляться им в декабре. Большинство из них фальшивые. Я имею в виду, знаменитостей, не бугенвилею. Некоторые из них появляются в рекламах для бездомных детей или исследований сердца и безумно озабочены тем, что делают, но есть и другие, которых ничего не интересует, они хотят видеть только самих себя на глянцевых страницах журналов. Это тешит их самолюбие: вот они какие, пусть все знают, какие они замечательные, когда на самом деле они и пальцем не пошевелят и им совершенно безразличны люди, о которых они пекутся на словах.

— Ну и что? — Ларри наблюдал, как официант раскладывает им салат из крабов. Его выгоревшие на солнце волосы были почти белые, длинное лицо было загорелым и меланхоличным и напоминало бассета, на которого нацепили светлый парик. Он лениво смотрел на Поля.

— Не все ли тебе равно, как люди расстаются со своими деньгами? На их доллары можно купить те же дома для бездомных или проводить исследования сердца и что угодно, независимо от того, изображает сострадание тот, чья фотография появляется в рекламе, или нет. Зачем так волноваться по этому поводу?

Поль пожал плечами:

— Я не люблю тех, кто притворяется и лжет. Если деньги нужны на правое дело, то должны быть и способы честно эти деньги получить.

Ларри вздохнул:

— И президенты должны всегда говорить правду, и биржевые маклеры должны быть честными, и все супружеские пары должны любить друг друга. Это Манхэттен ударил тебе в голову? Или ты просто хочешь вернуться в детство и пребывать в счастливом неведении и грезах?

Поль рассмеялся:

— Ты прав. Я веду себя как последний дурак. — Он взял в руку вилку и стал ковырять ею салат, отодвинув ножки крабов в сторону. — Мне надоела моя жизнь, вот в чем дело. Я даже не понимаю, как все это получилось. Год назад я считал себя классным фотографом, способным увидеть душу, которую мы обычно прячем от людей, внутреннее состояние… Мои фотографии могли бы стать телескопом, через который люди по-новому взглянули бы на мир, увидели глубины, которые не замечали раньше. Я не знаю, понимаешь ли ты, о чем я.

— Ты прекрасно знаешь, что да. Как, по-твоему, я зарабатываю себе на жизнь?

— Ты делаешь рекламные ролики, мой друг. Это не фотография.

— Разве, чтобы снять фильм, камера не нужна?

— В фильме есть звук и движение. Не нужно ловить один-единственный момент. Да и цели у них разные.

— Скажи пожалуйста, он все знает! Ты когда-нибудь снимал фильм, мой друг, кроме тех, которые мы делали в колледже?

— Нет.

— Тогда ты слишком много говоришь о том, о чем не имеешь никакого понятия, черт возьми!

Поль улыбнулся:

— Вероятно. Может быть, мне поучаствовать в твоем следующем фильме и поучиться у тебя?

— А почему бы и нет? Это было бы здорово, — весело сказал Ларри. — Я думаю, ты должен поработать со мной.

Поль удивленно поднял брови:

— Я кажусь таким беспомощным?

— Немного. На Западе мы верили в счастье. Я думаю, ты мог бы найти счастье, делая фильмы. А теперь послушай. — Он наклонился вперед, в его голосе больше не было легкомыслия. — То, что ты наговорил о внутреннем состоянии души, о потаенном смысле чего-то, все это ерунда, Поль. Это то, о чем мы мечтали в колледже. Правильно? Ты со своими фотографиями, а я со своими фильмами. Но потом мне в голову пришла мысль, что жизнь стала бы гораздо веселее, если бы я разбогател. И я оказался прав. Ты сам это знаешь. Ты был богат, еще лежа в колыбели. Но получилось так, что в погоне за богатством я забыл о своих чудесных фильмах, которые хотел сделать. Я тоже хотел дать людям телескоп, чтобы они увидели мир в новом, более интимном свете. Ты слушаешь меня?

Наступило молчание.

— Ты хочешь создать новую компанию?

— Ты понял меня. — Медленно, давая возможность Полю обдумать его слова, Ларри намазал маслом кусочек французской булки. — Мне кажется, тебе нужно заняться чем-то новым. Я понял, что ты — это то, что мне нужно: у тебя много денег и много времени, тебе не нужно думать о том, чтобы заработать на жизнь, и ты можешь работать, как лошадь, потому что любишь работу, а не потому, что она принесет деньги — учитывая, что обычно она их и не приносит.

— Может быть, ты все-таки объяснишь, о чем, собственно, идет речь? — спросил Поль.

Довольный, Ларри рассмеялся.

— О документальных фильмах. Я хочу создать компанию, чтобы снимать отличные документальные фильмы о тех состояниях души, внутренних смыслах и так далее. И я хочу, чтобы ты взялся за это дело.

— Ты с ума сошел, мой друг. Я ничего не знаю о фильмах, как ты сам справедливо отметил. Ты не можешь создавать компанию и ставить во главе ее абсолютного профана. Если только… — Ему в голову пришла мысль. — Если только ты не ищешь инвестора, который бы мог дать деньги.

Ларри кивнул:

— И это тоже. Но я взял бы тебя и без денег, потому что уверен, что ты прекрасно справишься. Мы сделаем первый фильм вместе. Это — залог успеха, и я смогу уйти из компании. Ты не будешь профаном долго. Я видел, как ты работаешь, и знаю, как быстро ты все схватываешь. — Он снова откинулся на стуле. — Помнишь, как мы беседовали в колледже? У нас были одинаковые мечты. Только у тебя всегда было много денег и тебе не нужно было заботиться о том, сбудутся эти мечты или нет. Вот и получилось, что тебя заела тоска, тебе все надоело, ты чувствуешь себя постаревшим и хочешь заняться чем-то другим, новым. Если тебя не пугает тяжелая работа и выполнение приказов — я вообще-то не люблю командовать, но когда я что-то приказываю, мои помощники кидаются сразу их исполнять. Так что я и тебя заставлю немного побегать. Пойми же, что у тебя есть воображение, мой друг. А миру так не хватает сейчас именно воображения. Я хочу, чтобы ты работал со мной, дашь ты деньги или нет. Если, конечно, ты хочешь работать, работа — твоя.

Он на секунду замолчал.

— Деньги, конечно, не будут лишними.

Поль рассмеялся:

— Сколько?

— Пару сотен тысяч хватит на первых порах. Но это не будет вложением капитала, Поль. Пусть это будет вроде безвозмездного дара; назад ты их не получишь. Они смогут прославить тебя, но прибыли не принесут.

Поль возился с ножкой краба на тарелке. Неожиданно он вспомнил другую тарелку, в другом ресторане, на которой лежало белое мясо рядом с красными панцирями. Ты единственная женщина, которую я знаю, что умеет раскалывать омара и при этом не превратить свою тарелку в месиво. У тебя чудесные пальцы; из тебя бы вышел хороший фокусник или карманник.

— ...тема, — говорил Ларри. — Это будет общее решение, когда мы…

Поль отодвинул тарелку в сторону. «Что-то новое, — думал он, — что-то совсем другое, но не настолько, что совсем незнакомо. Я мог бы гордиться этим. Эмилия не станет возражать, если мы будем жить здесь. Она может жить где угодно и все равно иметь заказы. И нам будет гораздо лучше в стороне от той веселой карусели, в которую превратилась наша жизнь, когда у нас не оставалось времени для себя, когда не было времени даже выяснить, что, собственно, у нас общего. Я, конечно, обязан ей, это она сделала нашу семейную жизнь счастливой, но у меня, в конце концов, есть своя жизнь, которой я хочу быть доволен. А если я возьмусь за это и сделаю все, как надо, в моей жизни не останется времени для прошлого».

Он допил кофе:

— Извини, Ларри. Я не слышал, что ты сказал.

— Я сказал, что мы вместе выберем тему фильма. У меня сейчас в запасе есть несколько предложений, но ты сможешь внести и свои идеи; я открыт для любых идей, если только они интересны, вызывают желание их обсуждать и гениальны.

Вот таким образом, из-за усталости от высшего общества Манхэттена и салата из крабов, Поль Дженсен стал документалистом.

На этой же неделе, когда он с Эмилией оставался в Лос-Анджелесе, они купили дом в районе Бель-Эйр, возвышающийся высоко над городом, а адвокаты готовили бумаги, которые должны превратить «Голд—Дженсен продакшнз» в реальность. Двумя неделями позже компания уже делала свои первые шаги, а Поль вылетел в Бостон на свадьбу Эллисон с Беном Гарднером и, приземлившись, нашел всю семью, ожидающую прилета Эллисон в зале ожидания аэропорта.

— Ну и прием вы устроили, — сказал Поль, когда его поцеловала мать. — Но я думаю, это ради Эллисон с Беном.

— В основном, — сказал Томас, обнимая сына. — Но мы приехали пораньше, чтобы встретить тебя.

Поль пересчитал своих родственников, включая двоюродных сестер, которых не видел многие годы.

— Одиннадцать. Похоже на демонстрацию силы.

— Моральная поддержка, — сказал Томас. — Твоя тетя Ленни решила, что это обязательно нужно сделать, поскольку Феликс не испытывает энтузиазма по этому поводу.

— Феликс? — Поль поискал его глазами.

— Он ушел звонить, — объяснила Ленни. Она обняла Поля. — Я так рада, что ты пробудешь здесь несколько дней. У нас будет возможность поговорить. Когда приезжает Эмилия?

— Через три дня. Самое позднее, через четыре.

— А где она? — спросила Патриция.

— В Скотсдейле. Весенний показ мод для «Вог». Она там уже две недели.

— Я успел вовремя, — раздался голос Феликса. Он вернулся после телефонного разговора и тут же взял на себя руководство семьей. — Мы подождем в зале ожидания аэропорта. Я сказал Эллисон, что мы будем там, когда они пройдут таможенный контроль.

Ведя всех по коридору, он показался Полю возбужденным и немного встревоженным.

— Плохие новости по телефону? — осторожно спросил Поль.

— Конечно, нет. — Ответ был машинальный. — Небольшая неразбериха в офисе. У нас переходный период, и трудно заставить людей исполнять приказы.

— Переходный период?

— Все меняется, — неопределенно ответил Феликс. — Те, кто вовремя этого не понимает, остается на обочине. — Он остановился около двери без таблички и нажал на маленький незаметный звонок. Дверь распахнулась, и он вошел внутрь, приглашая всех следовать за собой. Они прошли в дальний угол, где мягкие стулья стояли вокруг стола, который имел форму крыла самолета. — Кто что будет пить? — обратился он ко всем и передал заказы одной из стюардесс на пенсии, которая обслуживала теперь посетителей аэропорта.

— Я не совсем понял, — продолжил Поль, когда остальные увлеклись разговорами. — Ты имеешь в виду, что меняешь стиль работы компании?

— Мы избавляемся сейчас, так сказать, от высохших веток, — сказал Феликс. — От старой недвижимости, от стариков в компании, от всего ненужного, короче. И мы станем меньше, но сильнее и могущественней, чем прежде.

Поль взял бокал, который ему принесли:

— Сколько же ты продаешь?

— Примерно двадцать процентов, включая…

— Двадцать!

— Естественное старение. А почему бы не двадцать, если это делает нас более сильными? Твои акции поднимутся в цене, когда наши балансовые отчеты это зарегистрируют.

— А сколько людей, из тех, которых ты увольняешь, долго работали в компании?

Феликс пожал плечами:

— Наши штаты были слишком раздуты. Мы должны произвести некоторые сокращения. На пути к прогрессу всегда кто-то страдает.

— Я слышал о твоих планах, — сказал Поль задумчиво. — Ты сносишь старые здания или реконструируешь их?

— Я же говорю тебе: мы от них избавляемся. Они слишком малы, чтобы я мог на их месте построить то, что хочу. И мне не навяжут тот стиль здания, который, возможно, нравился моему отцу, но совершенно не впечатляет меня. Год назад мы продали чикагский отель, а сейчас я навожу мосты, чтобы продать отели в Нью-Йорке и Вашингтоне. Остаются пока отель в Филадельфии, парочка в Мемфисе и Форт-Уорсе, которые компания когда-то приобрела неизвестно где. У меня есть покупатели и для них. Но мы и строим все время; я собираюсь построить десять новых отелей за пять лет.

— Да, впечатляющие планы, — пробормотал Поль, уловив в голосе Феликса вызов, и припомнил то, что он уже слышал: переходный период… меньше… двадцать процентов… сокращение… быстрое расширение. Он спросил себя, не готовиться ли им к бурным временам. На карту поставлены его деньги, и немалые. Его доход зависел в основном от фонда, который образовал Оуэн, когда Поль родился, и большая часть его акций была вложена в отели Сэлинджеров.

Дверь зала ожиданий открылась, и Эллисон вихрем ворвалась к ним, целуя Феликса, Ленни, протягивая руки Полю. Он успел увидеть ее сияющую улыбку, прежде чем она прижалась к нему и они крепко обнялись.

— Добро пожаловать домой, — ласково проговорил Поль. Другие встречающие окружили их, они одновременно улыбнулись и смешались с остальными. Но Ленни стояла в стороне и казалась окаменевшей, ее глаза смотрели на человека, который шел следом за Эллисон и остановился невдалеке. Он был высоким, с золотистыми волосами, черты лица были классическими, а голубые глаза спрятаны за очками в роговой оправе. Его рот плотно сжат, а взгляд бегал по лицам окруживших Эллисон людей.

— Джад, — прошептала Ленни. Его глаза встретились с ее изумленным взглядом. Он всмотрелся в нее внимательнее. Эллисон, стоящая в обнимку с Полем, протянула руку, и, подойдя к ней, Бен взял ее руку в свою, а свободной рукой поздоровался с Полем. Потом повернулся к Ленни и взял ее руку в свои.

— Наконец-то, — сказал он. — Я очень рад познакомиться с вами. Эллисон долго готовила этот сюрприз.

— Да, — с трудом произнесла Ленни. Воспоминания нахлынули на нее, и она не могла говорить.

Бен нахмурился, но попытался сгладить ее молчание:

— Эллисон не хотела, чтобы мы познакомились раньше. Я пошел у нее на поводу, поэтому принимаю всю ответственность и на себя тоже, но думаю, что вы не будете долго обижаться. Она сказала, что ее отец не очень доволен, но надеюсь, что вы пожелаете нам счастья.

— Рад познакомиться, — довольно холодно произнес Феликс, протягивая Бену руку, вынуждая таким образом его отвернуться от Ленни. Он почувствовал себя задетым, что Бен сначала подошел к Ленни. Ему не понравилось, что Бен был молод и выглядел этаким красавцем блондином. Он не выносил таких мужчин. Его раздражала его дочь, которая выглядела гордой и счастливой, здороваясь со всеми, как будто она привезла домой из Европы члена королевской семьи, а не кого-то, кто свалился им как снег на голову и был согласен стать вице-президентом службы безопасности. Скажите пожалуйста! Кем он себя воображает — он, видите ли, согласился на такой важный пост, которого бы ему не видать как своих ушей, если бы не Эллисон. Дочь обняла его напряженные плечи и поцеловала его.

— Здесь мой служащий. Он отнесет ваш багаж, мы поедем в нашей машине.

— Прекрасно, — согласилась Эллисон. — Бен! Ты еще не познакомился с моими двоюродными сестрами. — Она представила их, быстро назвав по именам, и в ожидании остановилась, готовая к выходу.

Бен смотрел на Ленни, озадаченно нахмурившись.

— Надеюсь, что у нас будет время сегодня поговорить немного, чтобы познакомиться поближе.

— Обязательно поговорим, — лицо Ленни продолжало оставаться бесстрастным, она стояла, сцепив руки перед собой. Нет, он совсем не похож на Джада, она не понимала, как такое могло прийти ей в голову. Его подбородок был более квадратным, лоб не таким высоким, а волосы не вились. Ну да, когда она внимательнее к нему присмотрелась, то убедилась, что сходство было совсем незаметным. — Пожалуйста, простите мне мое поведение. Я очень нервничаю, когда много людей. Когда приедем домой, будем пить чай, и у нас с вами хватит времени, чтобы стать добрыми друзьями.

Лицо Бена прояснилось.

— Я рад. Я боялся, что чем-то мог обидеть вас, а мне бы этого совсем не хотелось. Я уже чувствую себя вашим родственником, как будто знаю вас давным-давно.

У Ленни закружилась голова, и она взяла Бена под руку, когда они шли по широкому коридору к стоянке машин. Нет, сходство все-таки было, ей не могло померещиться, оно было реальным. Но было и еще что-то: странное сочетание в его внешности мягкости и какой-то твердости, почти жестокости, которые вызывали новые воспоминания и заставляли ее нервничать. Потому что, если он действительно являлся сыном Джада — а она не могла придумать, кем еще он мог быть — она не имела ни малейшего понятия, рассказал ему Джад о ней или нет. Она не могла понять, как случилось, что он разыскал их семью, и что он теперь будет делать, и что вообще хотел от них.

Может быть, и ничего, успокаивала она себя, когда шофер помогал им сесть. Остальные пошли разыскивать свои собственные машины. Жизнь полна совпадений, которые заставляли нас искать им объяснения, которых просто не существует. «Если он решил заняться гостиничным делом, то вероятность того, что он встретится с нами, была достаточно велика. А я бы очень удивилась, если бы он знал что-нибудь обо мне. Ему было всего девять лет, когда я видела Джада последний раз.

Он все равно бы не запомнил, даже если Джад в порыве откровенности и рассказал о них своему маленькому сыну».

— Ваши родители? — Ленни повернулась к Бену, откашлявшись. Он сидел на откидном сиденье напротив Эллисон, которая разместилась между своими родителями на широком мягком сиденье. — Эллисон говорила нам, что они умерли.

Он согласно кивнул головой:

— Мой отец умер, когда мне было тринадцать, а мама через несколько лет после этого.

Джад, думала Ленни, пытаясь вспомнить его глаза, когда он лежал рядом с ней и говорил, что любит ее. Умер. Она никогда не думала о нем как об умершем. Когда она позволила себе думать о нем, то вспоминала строчки стихов, которые он прочитал, когда Феликс спросил его, куда он хочет уехать. — Туда, где я могу найти золотые яблоки солнца и серебряные яблоки луны, — и она представляла его в каком-то смутном райском месте, где было много золотых и серебряных яблок и царил мир.

«Джад, — подумала Ленни с болью в душе, которую, как она надеялась, давно забыла. — Мы не имели право на то, что было между нами. Я это знаю. Не имели право ни ты, ни я, и наши отношения не могли продолжаться долго. Но, Боже мой, как нам было хорошо! Мы были по-настоящему счастливы… Мне кажется, с тех пор я все время пытаюсь найти это чувство снова».

Лицо Бена было оживленным, и она поняла, что пристально смотрит на него. Внезапно, чтобы как-то нарушить молчание, она сказала:

— Феликс и я решили подарить вам обоим дом Оуэна к свадьбе.

— Ой, мама! — закричала Эллисон. Она перегнулась через отца и поцеловала Ленни в щеку, а потом поцеловала Феликса. — Спасибо, спасибо вам! Бен! Подожди, ты скоро увидишь, что это такое! Это чудесный дом! Мы будем жить в комнатах дедушки… конечно, они немного темные; много красного дерева, бархатных занавесок, но мы все переделаем…

— Он очень большой? — спросил Бен.

— Двадцать две комнаты, тридцать три тысячи квадратных футов, — ответил Феликс.

— Но нам не надо столько.

— Пока не надо, — вставила Эллисон. — Но там будет чудесно нашим детям.

— Но мы не сможем содержать такой дом, — продолжал Бен.

— Нет, это не будет очень до… — Она остановилась на полуслове. — Мы поговорим об этом отдельно, хорошо? Об этом стоит поговорить. И ты должен сначала увидеть этот дом, а потом уже решать. Мы поедем туда вместе завтра же, хорошо? Просто посмотрим, и все.

Подумав, Бен пожал плечами. Эллисон взглянула на Ленни. Они обе надеялись, что поговорят с ним и он уступит им. Ленни тоже хотелось, чтобы они жили в этом доме, потому что этого хотела Эллисон. Бен согласится, размышляла Ленни, потому, что Эллисон была очень решительно настроена, я потому, что Бену тоже понравится этот дом. Она не знала, почему была уверена в этом, но чувствовала, что Бен полюбит дом Оуэна Сэлинджера и так же сильно захочет жить в нем, как и его невеста.

«Все будет хорошо, — размышляла Ленни, откидываясь назад и смотря на серый берег моря, который мелькал за окном, когда они ехали на север в Беверли. — Какие бы цели Бен ни преследовал, он не сделает больно Эллисон. Совершенно ясно, что он любит ее, а что касается ее, она его просто обожает. Всем будет хорошо оттого, что он появился здесь; нам давно не хватало нового человека со стороны, как в семье, так и в компании. — Ее мысли опять вернулись в прошлое. Не о том ли думал Оуэн, когда ввел Лору в их среду? Человека постороннего, со стороны… Но тогда все кончилось довольно трагично».

Но что все-таки хотел Бен? Трудно было поверить, что он встретил Эллисон случайно. Скорее всего, он их вычислил. Но что-то не увязывалось во всем этом, и действительно нельзя полностью исключить случайность, просто в тот момент она не могла найти другого объяснения.

«Но я не могу прямо спросить его об этом, — думала она. — Все, что я могу сделать — это следить за ним и постараться понять, что у него на уме. Но я уверена, что ничего страшного не случится. С какой стати? Они любят друг друга, они молоды и счастливы, и я сделаю все, чтобы не разрушить их счастье. В любом случае Бен не такой уж и посторонний; они с Эллисон уже давно живут вместе, и она хорошо знает его. Они обязательно будут счастливы, а с ними и мы тоже».

Машина мягко остановилась около входа в их дом. Бен открыл дверцу прежде, чем это успел сделать шофер, и протянул руку Эллисон. Небо было темным, на нем светилась серебристая луна, и лицо Бена неожиданно исказилось в свете, падающем от фар машины. Ленни не могла удержаться, чтобы не поежиться.

 

ГЛАВА 20

Первая кража произошла в Нью-Йорке. Очень немногие, кроме Флавии Гварнери, ее друзей, страховочной компании и полиции Нью-Йорка, обратили на это внимание. Случилась она накануне Рождества, когда все были заняты собственными делами. Но Флавия предприняла некоторые шаги: она уволила свою горничную и дворецкого. Их не было в квартире на Пятой авеню, когда случилась кража — она сама отправила их на месяц в отпуск, пока навещала своих родственников в Чикаго, Сан-Франциско и на юге Франции — но поскольку не было никаких признаков взлома квартиры, никто еще не мог это сделать. Поэтому она рассчитала их, дала полиции и страховочной компании все подробности о трех картинах Тулуз-Лотрека, которые и были украдены, отправилась на аукцион «Сотби» и купила себе на Рождество три новые картины, чтобы заполнить пустые места на стенах.

А Клэй, вручив Тулуз-Лотрека некоему брокеру, нанявшему его для кражи, получил кругленькую сумму, которой хватило, чтобы заплатить карточные долги, купить себе кожаную куртку на меху, о которой он мечтал уже больше года, а также хорошие подарки на Рождество для Мирны и Лоры.

Лора услышала о краже от Карриера в тот вечер, когда они приехали в Нью-Йорк на небольшие каникулы, первые, которые она позволила с тех пор, как год назад открылся «Чикаго Бикон-Хилл».

— Вчера я разговаривал с Флавией Гварнери, — сказал Карриер, прочитав сообщение в утренней «Нью-Йорк таймс». — Она говорит, что у полиции нет никакой версии, а украли ее любимые картины, но лично я думаю, что она больше озабочена тем, чтобы найти новую горничную и дворецкого.

Лора рассеянно улыбнулась. Она выбрала чикагскую газету из стопки газет, которые Карриер получал по утрам из пяти городов, и стала читать небольшую статью на странице светской хроники.

Самым интересным местом в эти дни, которое стоит посетить, стал «Чикаго Бикон-Хилл», элитный отель с изысканным баром, который является раем для знаменитостей (когда попадете туда, не открывайте рты, а просто наслаждайтесь атмосферой власти и денег), рестораном с изысканной кухней, и гостями, представляющими сливки общества, культуры и огромных корпораций. Если вы хотите произвести неизгладимое впечатление на своих взрослых детей с их половинами, пусть они проведут свои выходные за ваш счет в этом райском отеле, главным управляющим которого является Лора Фэрчайлд, сумевшая сделать обслуживание в этом отеле лучше, чем на любом самом модном курорте. Но не забудьте заказать номер не позже, чем за два месяца вперед, иначе у вас нет ни одного шанса попасть туда.

Лора протянула газету Карриеру.

— Довольно немногословно, — заметила она сухо. Он пробежал заметку глазами:

— То, что надо. Она отметила бар и ресторан, отдала должное тебе. Лучше не бывает.

— Ты так думаешь? — Дворецкий принес кофе и горячие булочки с грушевым джемом, а Лора смотрела из окна на шпили и купола Манхэттена, на садики на крышах, где соседствовали вечнозеленые растения рядом с деревьями, сбросившими листья на зиму. Кое-где были видны строительные леса, означающие, что вскоре будет закончено новое здание под офисы или жилой дом, потом они будут заселены, потом к ним привыкнут, когда рядом появятся другие, более новые дома, которые, казалось, росли как грибы, поднимаясь до небес. Весь город был таким, думала Лора, — веселый, беспокойный, спешащий во все стороны и в то же время гостеприимный к приехавшим новичкам, но заставляя их приноравливаться к своему ритму, не бояться его агрессивности, учиться его интригам и, уже привыкнув ко всему, жить вместе с самим городом. «Мне самой нужно многое узнать, — продолжала размышлять она. — Об отелях, об управлении, даже о самом Нью-Йорке. Я здесь родилась и выросла, но видела его другими глазами, и сейчас оказывается, что я его совсем не знаю».

— Да, интересно, — сказала она, повернувшись к Карриеру — Наши клиенты хотят уединения. Если бы я платила пятьсот долларов за ночь и две с половиной тысячи за номер «люкс», мне бы не поправились такие вещи.

Он пожал плечами:

— Если бы ты могла себе позволить платить такие деньги, ты бы привыкла к этому и не обращала внимания. Кто обращает внимание, так это люди, у которых нет таких денег. Они никогда не смогут остановиться в «Бикон-Хилле» или устроить сюда своих родственников, но они обязательно постараются посетить его, чтобы прикоснуться к жизни богатых. Именно они не дадут твоему бару и ресторану в отеле разориться в мертвый сезон. — Он разломил булочку пополам и намазал ее медом. — Это совершенно точно. Так было с самой первой недели.

Как тогда, когда Келли и Роза приготовили великолепный ужин и никто не заподозрил, что вечер был под угрозой, подумала Лора, но вслух ничего не сказала. Карриер поблагодарил их и не раз хвалил после, в ночном клубе, а сами женщины были счастливы, чувствуя себя дублершами, которые спасли пьесу на Бродвее, когда заболели ведущие актеры, поэтому Лора перестала переживать, что они не смогли в тот вечер хорошо отдохнуть. Но Карриер больше не возвращался к тому инциденту, Лора тоже. Они хорошо понимали, что их выручила чистая случайность, а не профессионализм

— Начало положено, будем надеяться, что и год будет таким же хорошим, — сказала Лора, думая о том, что, кроме всего прочего, она приобрела еще и дружбу Джинни Старрет, которая с того самого времени то улетала, то прилетала в Чикаго, как южный ветер, всегда неожиданно, окружая Лору неизменным теплом. Им еще предстояло познакомиться поближе, потому что Джинни не выносила долго задерживаться на одном месте, но теперь Лора знала, что та обязательно вернется, где бы ни была, и вскоре обнаружила, что ждет ее возвращения с не меньшим нетерпением, чем ждала всегда приезда Карриера. А в отсутствие Джинни Лора жила, наслаждаясь своим уединением, которое, как она думала про себя, было самым лучшим в мире. Она взяла с тарелки булочку, когда вошел дворецкий и сказал, что Лору вызывает Чикаго.

Она взяла трубку и услышала дрожащий от волнения голос Клэя:

— Слушай внимательно. Нам только что звонили из офиса Феликса. Они слышали, что мы заинтересованы в приобретении «Нью-Йорк Сэлинджер». Они готовы приехать к нам и обсудить все детали.

Лора на мгновение закрыла глаза. Он сам пришел ко мне. Он просит, чтобы я купила отель Оуэна. Она улыбнулась.

— В чем дело? — спросил Карриер.

— Феликс предполагает, что «Оул корпорейшн» может купить «Нью-Йорк Сэлинджер». — Она отодвинула немного трубку от уха, чтобы он мог слышать, что говорил Клэй.

— Ты назначил им встречу? — спросила она Клэя.

— Я сказал, что увидимся в четверг утром. Подходит? Я решил, что мы не должны показывать нашу заинтересованность.

— Чудесно. У меня будет время взглянуть на отель, а потом вылететь в Чикаго в среду вечером.

Карриер зашевелился и начал было что-то говорить, затем передумал и уставился в окно.

— Мне очень жаль, что так получилось, — обратилась к нему Лора, повесив трубку. — Я знаю, что мы с тобой решили немного отдохнуть, но я не могу упустить эту возможность. Ты бы поступил на моем месте так же, да? Уэс! Ты ведь знаешь, как долго я об этом мечтала.

— С первого дня, как открылся отель в Чикаго.

— Даже раньше. И я не делала из этого секрета.

— Но считала, что это дело будущего. У тебя была работа и ты занималась только ею.

— И я сделала ее.

— Так ты что, уже покончила с Чикаго? У тебя не осталось там никаких дел.

— Ну, дел всегда хватает. Но зачем? — испытывая замешательство и раздражение, она махнула рукой в сторону газеты из Чикаго. — Там пишут, что мы все сделали правильно и я могу нанять отличного управляющего, чтобы он взял бразды правления в свои руки. А почему бы нет? Я наблюдала, как ты сам начинаешь новое дело, не закончив предыдущее, и всегда полагаешься на своих служащих. Почему ты можешь стараться расширить дело и укреплять его, а я нет? Ты с самого начала знал, что я хочу получить все четыре отеля, и сейчас, когда один из них просто сам плывет мне в руки…

Она заметила его плотно сжатые губы и еще больше разозлилась.

— Ты надеялся, что я успокоюсь на одном отеле. Я права? Ты думал, что с меня этого хватит и я выйду за тебя замуж и буду везде сопровождать, тратя все свое время и силы на Уэса Карриера вместо того, чтобы заниматься таким незначительным делом, как маленький отель в Чикаго?

— Я никогда не говорил, что это незначительное дело.

— Ты прав. Беру свои слова обратно. Ты помог мне, только благодаря тебе стало возможно купить этот отель. Но сейчас я добилась успеха, и ты хочешь, чтобы я отошла от дел и забыла о всех других своих планах? Почему? Ты ведь не меняешь своих планов, почему же я должна это делать?

— Потому что мои планы, как ты выразилась, это бизнес, а твои — только мечты, причем рискованные. Потому что я могу заботиться о тебе…

— Если даже это и мечты, то они начали сбываться, а риск меня не пугает.

— В жизни важен не только одноразовый успех.

— Но сам ты так не считаешь. Ты рассказывал мне, что после первого успешного дела поставил на карту все, что имел, чтобы основать свою собственную компанию.

— Это было уже давно. Все это в прошлом. Все наработки, планы, страхи провала, сумасшедшие часы, неотложные дела — все это позади. Почему ты должна тратить годы на то, чтобы повторить все это? Тем более что в этом нет необходимости. Я буду заботиться о тебе, я смогу уделять тебе столько внимания, сколько надо, мы можем ездить с тобой куда захотим. Борьба закончена. Я не хочу еще раз проходить через это. На то нет никаких причин.

— Нет причин, — повторила за ним Лора. — Ты не хочешь еще раз проходить через это. Ужасно, что ты так думаешь.

Она отпихнула стул. Вся кипя от внутреннего негодования, она стала кружить по комнате, беря в руки первые попавшиеся на ее пути предметы, потом ставя их обратно

— Твоя борьба закончена! И значит, мне не надо бороться и побеждать. Ты считаешь, что с меня хватит и успеха, которого я уже добилась. Какой ты щедрый! И сейчас я должна переложить все заботы на тебя. И ты будешь проводить со мной столько времени, сколько захочешь. Господи! Какая честь! А что, если я не захочу проводить с тобой время? Если я хочу бороться, волноваться и не спать ночами?.. Если я хочу иметь первоочередные дела? Ты что, считаешь меня компанией, с которой хочешь слиться? Ты разрабатываешь какой-то график, ты решаешь, кто и что должен делать, и в определенный момент объявляешь, что борьба закончена и все свободны?

— Сядь, — спокойно сказал Карриер. — Когда ты наконец научишься сдерживать себя? Если ты не успокоишься, то, чего доброго, уволишь меня, как уволила шеф-повара. Тогда у тебя будут большие неприятности.

— Почему ты так в этом уверен? — Горячо дыша, с высоко поднятой головой, она стояла у окна, с вызовом глядя на него. За ее спиной по-зимнему неяркое солнце освещало крыши Нью-Йорка, а впереди нее была столовая Карриера и он сам. Лоре показалось, что ей придется выбирать между городом, который она хотела победить, и человеком, который хотел обладать ею.

— Ты ведешь себя чрезвычайно глупо, — сказал Карриер. Его голос больше не был спокойным, Лора уловила нотки, которые означали или раздражение, или тревогу. — Я не могу принуждать тебя ни к чему, даже к благополучной жизни вместо борьбы. И я не составляю никаких графиков для тебя. Наоборот, я делал все, что ты хотела, начиная с того самого дня, когда ты сказала мне, что хочешь купить отель в Чикаго. Почему бы и тебе иногда не считаться с моими желаниями? Я поддерживал тебя с самого начала, я поверил в тебя и доказал свою искренность, и я имею право в конце концов просить… — Он замолчал.

— Право? — холодно переспросила она. — Право? Потому что дал мне денег? Мы что, говорим о деньгах? Несмотря на то что мы давным-давно договорились, что деньги не будут влиять на наши взаимоотношения?

Карриер отбросил салфетку, которую держал в руке, и подошел к Лоре:

— Извини меня.

Он обнял ее, но она отступила назад, и он обиженно вздохнул.

— Черт возьми, послушай меня. Я имел в виду, что я теперь часть твоей жизни, часть всего, что ты делаешь. И я надеялся, что ты будешь советоваться со мной, когда у тебя появятся новые планы. Я не хочу, чтобы меня игнорировали и не обращали никакого внимания, Лора. Я говорю это и как инвестор, и как твой любовник, и как муж…

— Ты не муж.

— Я им стану. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.

— Нет. — Не отдавая себе отчета, она сделала еще един шаг назад. — Я не выйду за тебя замуж, Уэс. Я никогда тебе этого не обещала, но тебе нравилось думать, что это дело времени.

— Я просто знал, что это дело времени, и я ничего не имел против этого. Но я знаю также, как жесток мир бизнеса, и я считал, что, как только ты сама это поймешь, ты предпочтешь ту жизнь, которую я предлагаю тебе.

Она покачала головой:

— Ты никак не можешь понять одну вещь. Я хочу быть частью этого жестокого бизнеса. Именно этого я и добиваюсь. Черт возьми, я имею право на это. Какие у тебя основания считать, что только мужчины могут бороться и побеждать или проигрывать и тогда снова бороться? От чего ты хочешь защитить меня? От нескольких царапин? Так они у меня уже были. Мне гораздо легче выжить, если у меня есть к этому стимул. В этом моя мечта, Уэс, моя и Оуэна. И я не понимаю, почему я должна жертвовать ими только из-за того, что ты хочешь, чтобы моя жизнь была гораздо легче. Я еду в среду в Чикаго, а в четверг собираюсь во что бы то ни стало купить «Нью-Йорк Сэлинджер». Как только я сделаю это, я вернусь сюда, чтобы начать его реконструкцию и поискать себе квартиру в Манхэттене — вероятно, последнее будет сделать труднее всего.

Он невольно рассмеялся:

— Вероятно. Но я смогу помочь тебе. Я знаю несколько агентов…

— Уэс, я пытаюсь заставить тебя понять, что не прошу твоей помощи. Я не хочу, чтобы ты помогал мне.

— Не будь идиоткой. Конечно же, тебе нужна моя помощь. Это не имеет никакого отношения к женитьбе или даже к тому, что мы живем вместе. Мы — партнеры в «Оул корпорейшн», и я собираюсь защищать свои капиталы. Кроме того, мы все-таки друзья, и я хочу сохранить нашу дружбу. Как ты сможешь купить «Нью-Йорк Сэлинджер»? Ты не получишь скидку, как в Чикаго. У тебя долгов по самое горло, у тебя нет денег купить его, сколько бы он ни стоил.

— Ты прав, но у нас есть люди, которые хотели бы вложить деньги. — Она посмотрела ему в глаза. — Ты сам рассказал мне о них месяца два назад. Ты думал, я не обратила на твои слова внимания? Несколько банкиров, предпринимателей, которые, как ты сам говорил, хотят вложить деньги в будущие отели «Бикон-Хилл».

Он согласно кивнул:

— Но они обратились ко мне, а не к тебе, потому что доверяют моему мнению и знают, что за корпорацией стою я. Неужели ты думаешь, что они предложат деньги тебе на тех же самых условиях?

— Кто-нибудь предложит, и тогда остальные последуют его примеру точно так же, как следовали твоему примеру. Я еще ни с кем из них не разговаривала, но, теперь, после звонка Феликса, я думаю, что пора действовать. И надеюсь, что сдвину это дело с места. Бухгалтерский отчет у нас хороший, а отчет ревизора еще лучше. Ты сам недавно сказал, что новый год стал удачным с первого же дня.

Небо заволокло облаками, и в комнате стемнело. Снежные хлопья падали за окном, разлетаясь то вправо, то влево, как будто в каком-то странном танце. Карриер подошел к выключателю и зажег свет.

— Это я научил тебя быть такой самоуверенной?

— В основном да. Но сыграл свою роль и успех отеля: письма, которые я получаю, мнения людей, которые они высказывают мне, когда мы встречаемся в холле и ресторане, цены в нашем отеле, которые несколько раз были самыми высокими в Чикаго. И люди, которые приезжают к нам снова. Все это говорит о том, что меня ценят.

— Любят, — поправил он ее.

— Ценят. — Лора улыбнулась. — Это ты меня любишь.

Уэс развел руки в стороны:

— Ты самая нелогичная женщина. Какого черта становиться в позу и спорить со мной, когда ты могла бы выйти за меня замуж и иметь пятьдесят таких отелей? Я бы выполнил любое твое желание.

— Я не хочу выходить за тебя замуж, — повторила сна, стараясь быть честной перед ним. Он ценил и восхищался ее откровенностью, но сейчас чувствовал, что получил удар ниже пояса.

— Я не хочу от тебя ничего. Я хочу бороться, Уэс, я хочу добиться успеха. Все будет по-другому, если ты просто преподнесешь мне все победы на блюдечке, уже готовыми

Он долго смотрел на нее, затем вернулся к столу и взял с подставки кофейник:

— Еще кофе?

— Да, спасибо.

— Послушай, — сказал он, тщательно подбирая слова и не глядя на нее. — Когда ты переедешь в Нью-Йорк, ты будешь жить здесь. Квартира подолгу пустует, и ты можешь пользоваться ею. Я помогу тебе поговорить с инвесторами; мы сложим наши средства вместе, чтобы купить этот отель в Нью-Йорке, и вложим в него, а потом сможем использовать их для покупки двух оставшихся отелей. В остальном ты свободна. Мы ожидаем, что «Нью-Йорк Бикон-Хилл» будет таким же удачным, как и чикагский отель; ты будешь, как и сейчас, представлять нам такие же ежемесячные отчеты и информировать о всех крупных происшествиях, таких, как увольнение шеф-повара, а также по вопросам безопасности или жалобам клиентов. А мы с тобой сможем иногда вместе пообедать или сходить в театр, если будет желание,

Он протянул ей чашку с кофе:

— Тебя это устраивает?

Лора с трудом удержалась, чтобы не подойти к нему и не обнять.

— Ты очень хороший друг, Уэс, — тихо сказала она. — Я благодарна тебе. — Она слабо улыбнулась. — Я и не собиралась идти к инвесторам без тебя. Я так тебе благодарна…

Она вернулась к своему стулу за столом, и он сел рядом.

— Но жить здесь я не могу. Я понимаю, что это звучит странно, глупо отказываться от свободной квартиры в Манхэттене, тем более такой, но мне будет лучше жить одной. И я с удовольствием с тобой пообедаю иногда или схожу в театр. Я хочу, чтобы мы остались друзьями, но не любовниками

Он положил руку на стол, а Лора вложила в нее свою руку.

— Посмотрим, что из этого выйдет, — сказал он. Они молча сидели за столом, допивая кофе и наблюдая, как за окном становилось все больше снежинок и они кружились все быстрее в наступающих сумерках. «Я еще хорошо отделался, — подумал Карриер. — Самое худшее позади, я уже решил, что она сейчас пошлет меня к черту и порвет окончательно, но мы будем продолжать вместе работать, будем часто видеться и она все равно остается в сильной зависимости от меня. Придется смириться с этим».

Он больше не удивлялся, как раньше, что постоянно испытывал в ней потребность, но он все-таки не ожидал, что потребность в ее обществе будет увеличиваться по мере его деловых успехов. На труднейшем поприще сделок по слиянию и приобретению капитала, когда ему приходилось выворачиваться наизнанку, он добивался победы за победой, мастерски удовлетворял в любых переговорах обе стороны и услаждал держателей акций. Он прилетал домой к Лоре с приятнейшими воспоминаниями о том, как ему удалось организовать людей и их деньги в новые деловые отношения; в этом он был похож на художника, выкладывающего мозаичный рисунок. Но в ее квартире он каждый раз обнаруживал, что, умея манипулировать другими людьми, он ничего не мог поделать с ней. Он не мог даже предугадать ее поведение. Она могла быть то нежной, то холодной, то открытой, то замкнутой, то весело смеяться, то упрямо молчать. И Карриер, привыкший везде и всегда командовать, обнаружил, что подчиняется ей, потому что именно ее упрямство и холодность больше всего нравились ему, несмотря на то, что он был бы не против уметь справляться с ними или хотя бы немного их смягчить. Лора пошевелилась на стуле.

— Ты продолжаешь считать, что я сдамся? — пробормотала она.

Он улыбнулся:

— Нет. Трудно продолжать слепо верить в это, когда ты только и говоришь об обратном.

— А о чем ты думаешь? — спросила она, и он подумал, что вопрос прозвучал так, как если бы она спрашивала, чем закончится книга.

— Я думаю, что мы найдем способ общения, который бы устраивал нас обоих, — ответил он, веря в это с той убежденностью, которая завоевала ему международное признание. — Я не стану просить тебя ни от чего отказываться, а ты не будешь просить меня, чтобы я оставался другом, потерявшим любовницу только потому, что она решила купить отель. Так или иначе мы что-нибудь придумаем.

Она взглянула на него:

— Ты торопишься?

— Конечно, нет, — быстро ответил он. — У нас есть время. — Они рассмеялись вместе, почувствовав себя более свободно впервые за все утро.

Конечно, размышлял Карриер, возникал вопрос о других мужчинах; ни он, ни она не затронули эту тему. Но если она будет жить одна, не обрученная ни с кем, даже не имеющая любовника, она будет свободна видеться с кем хочет. «Тем более я бессилен помешать ей, — думал он. — Если, конечно, она не будет так занята, что у нее просто не хватит ни на что другое времени. Если только она не привязана ко мне больше, чем думает».

— Как насчет прогулки к «Нью-Йорк Сэлинджеру»? — спросил он. — Мы можем притвориться молодыми любовниками, которые ищут себе любовное гнездышко.

Лора рассмеялась:

— Скорее всего, они решат, что мы продаем наркотики и придумали такую историю, чтобы замести следы. Но мне хочется туда сходить. До этого я заходила только в вестибюль.

Карриер встал.

— Еще одно, — осторожно начал он. — Я хочу пригласить Флавию как-нибудь на ужин. Она, должно быть, все-таки огорчена той кражей, хотя и не хочет в этом признаться, и сейчас для нее будет неплохо встретиться с друзьями. Я хочу пригласить человек двадцать-тридцать, не больше. Ты будешь хозяйкой этого вечера? — Увидев, что Лора колеблется, он добавил: — Я знаю, ты будешь занята поисками новой квартиры, я не стану притворяться, что мы больше, чем друзья. Но ты нравишься Флавии; я прошу тебя сделать это ради нее, а не меня.

Лора снова рассмеялась.

— Мой добрый Уэс! Конечно, я сделаю это для Флавии и для тебя. — Она поднялась вместе с ним. — Мне очень хорошо с тобой.

Он кивнул и обнял ее за плечи. Он рассчитывал именно на это.

Феликс не заглядывал в «Нью-Йорк Сэлинджер» много лет. Отель никогда не нравился ему. Сейчас, когда он начал строить небоскребы из стекла и стали в других городах, его раздражало, что фамилией Сэлинджер в Манхэттене назывался узкий старый дом из темного камня, несуразно торчащий между двумя административными зданиями. Оуэн построил его, когда был молод и в моде был стиль «grand dame», но когда после смерти Айрис он весь отдался своему горю, отель стал постепенно стареть, пока не вышел из моды как принадлежащий другому поколению. В те времена в архитектуре стали отдавать предпочтение небоскребам с голыми фасадами без лишних украшений, в стеклах которых отражались плывущие мимо облака, а вестибюли отелей по размеру напоминали вокзалы, в них могли происходить крупные конгрессы, и тем не менее в отелях оставались свободные места для командированных и нескольких семейств. И постепенно «Нью-Йорк Сэлинджер» был забыт. Даже когда Оуэн вернулся в компанию, накопилось много дел с другими отелями, которые необходимо было срочно модернизировать.

Но все-таки Оуэн не совсем забыл свои старые отели, они содержались в хорошем состоянии, и некоторое время спустя «Нью-Йорк Сэлинджер» прочно вошел в список отелей Манхэттена, как место, где могли остановиться туристы, бизнесмены, у которых кошелек был не очень толстым. Он всегда приносил прибыль. Отель был удобно расположен недалеко от театров, магазинов и основных административных центров, поэтому всегда находились люди, которые искали недорогие приличные комнаты в центре. Но после смерти Оуэна Феликс резко сократил обслуживающий персонал и службы, оставив минимум, чтобы отель мог функционировать, пока он не сможет от него избавиться.

Но отель не продавался, частично из-за того, что никто не мог представить, что отель в сто девяносто комнат будет приносить прибыль, частично еще и потому, что стало очень дорого закладывать дома. Феликс мог бы снизить цену, но он заплатил огромные деньги за землю около нового центра, где проходили крупные заседания и съезды, и совет директоров компании стал проявлять озабоченность по поводу того, что, как стали считать некоторые из них, эти затраты не соответствовали их возможностям. Ему не хотелось снижать цену в любом случае. Ему вообще претила мысль, что нужно жертвовать отелем в самом центре Манхэттена. Поэтому он занял выжидательную позицию, сгорая от нетерпения, обеспокоенный тем, что совет директоров может замедлить быстрое расширение, мысль о котором он долго вынашивал в себе еще до смерти отца. И наконец, за спинами своих агентов по продаже недвижимости он велел одному из своих служащих созвониться с «Оул корпорейшн» в Чикаго. Это была какая-то незначительная, как он считал, компания с только одним отелем, который, кстати, тоже принадлежал ранее Сэлинджерам. Но Феликс знал, что Уэс Карриер был крупным банкиром, что означало наличие у компании денег, и кроме того, расширение тоже было их целью. Поэтому вскоре он уже поздравлял самого себя за то, что не прогадал: цена, которую предлагала «Оул корпорейшн», была меньше той, на которую рассчитывал Феликс, но надеялся, что на переговорах он сможет ее поднять до положенного уровня. К середине февраля, гораздо раньше, чем кто-либо ожидал, «Нью-Йорк Сэлинджер» поменял хозяев. Небольшая статья в «Уолл-стрит джорнел» сообщила, что отель, теперешнее название которого «Нью-Йорк Бикон-Хилл», подвергнется большой реконструкции и откроется где-то в декабре. Но Феликс едва ли обратил на нее внимание. Он строил отель и был доволен. Он отпраздновал это событие, пригласив Ленни и Эллисон с Беном в «Лох оберз» на ужин, и был более разговорчив, чем обычно, о делах, которые делались за пределами офиса.

— Я вот думаю, — с сомнением в голосе сказал Бен, — может быть, не очень разумно избавляться от этих отелей и вкладывать все средства компании только в крупные. Как бы мы не прозевали новую тенденцию в стране.

— Какая новая тенденция?! — презрительно воскликнул Феликс, повышая голос в переполненном ресторане, где все старались перекричать шум в зале, отчего он становился еще сильнее. — Вы работаете в компании всего четырнадцать месяцев, это слишком маленький срок, чтобы считать себя экспертом в тенденциях гостиничного дела в стране.

— Вероятно, Бен с большим вниманием относится к делу, — вмешалась Ленни. — За четырнадцать месяцев можно многое узнать в любом деле, если захочешь этого.

— О какой тенденции идет речь? — спросила Эллисон.

— В моду входят небольшие и элегантные отели, — спокойно ответил Бен, игнорируя презрительный тон Феликса. — Похоже, людям снова стали нравиться именно такие отели. Им надоели громоздкие вещи. Кажется, их больше устраивают небольшие приемы, небольшие кинотеатры, небольшие отели, наконец. Им там уютнее, веселее, они чувствуют себя более уверенными в них.

— Очень захватывающая картина, — сказал Феликс. Он вытер салфеткой усы, которые отрастил после смерти Оуэна. — Немноголюдные приемы и маленькие кинотеатры, может быть, и выживут, но отели — нет. С такими ценами на строения…

— Но реконструкция обойдется дешевле. Вот почему я считаю, что мы не должны торопиться от них избавляться…

— С такими ценами на строения, — повторил Феликс, не желая, чтобы его снова перебили, — мы должны использовать с наибольшей выгодой каждый квадратный метр. Но дело не только в стоимости, и вы знаете это; я сам так говорил. Публика не хочет ничего маленького и элегантного; большинство людей толком и не знает, что такое элегантность. Они хотят большие, просторные здания, яркое освещение, шум, бассейны, видеоигры, теплые гаражи и большое количество проживающих в отеле, чтобы можно было незаметно снять номер и провести там несколько часов с секретаршей, не привлекая внимания.

— Ой, папа, ради Бога! — воскликнула Эллисон. — Не так уж много существует таких мужчин, которые обманывают своих жен.

— Конечно, ты все знаешь лучше всех. Отели просто кишат мужчинами и, осмелюсь сказать, женщинами, которые останавливаются там с единственной целью — провести несколько часов с любовником после обеда и к вечеру вернуться домой к семье.

Ленни внимательно наблюдала за Феликсом.

— Неужели это правда? — спросила она.

— Я же сказал, что да.

— Ты просто не любишь людей и не доверяешь им, — вставила Эллисон.

— Зато я понимаю, что им надо. А надо им, чтобы все происходило быстро и просто, а до вашей элегантности им нет никакого дела.

Бен пожал плечами:

— В компании «Риджент интернейшнл», например, так не считают. Да и тот новый отель в Чикаго — «Бикон-Хилл», кстати, кажется, он принадлежал нам? А сейчас это самый прибыльный отель в городе, причем цены там очень высокие. Значит, кому-то это нравится.

— А «Марриотт» не нравится? — с издевкой спросил Феликс. — Или «Хайят», или «Хилтон»?

— Я не говорю, чтобы вы не строили большие отели. Я только сказал, что, может быть, мы можем совместить и то и другое.

Феликс ничего не ответил, своим видом дав понять, что не одобряет предложения Бена. Им подали ужин, и Ленни сменила тему разговора.

Бен наблюдал за ней, когда она рассказывала о квартире, которую они с Феликсом наконец смогли купить в Нью-Йорке, после двух лет поисков и бесконечных споров. Ее голос и лицо были спокойны, но ему казалось, что она испытывала какую-то неловкость. Вообще было трудно понять Ленни. Бен совсем не мог разобраться в ней. Если он начинал спрашивать ее о прошлом, она всегда старалась сменить тему разговора. Ему было интересно узнать почему. Почему она вышла замуж за Феликса и какова на деле была их семейная жизнь? Ему было интересно узнать и о том, что она думает о них с Эллисон и о нем лично. Относилась она к нему очень тепло, но часто он замечал, что смотрит на него каким-то изумленным взглядом, как будто хочет о чем-то спросить, и если бы он сделал что-то, она бы осмелилась на это. Но он не знал, что должен сделать. Он не знал, что должен сказать. Он с радостью сделал бы это, если бы смог понять, что именно она ждала от него. Ему хотелось, чтобы она была на его стороне. Но проходило время, а он так и не мог разобраться в ее отношении к нему: или она не доверяет ему в силу каких-то только ей одной известных причин и старается уличить его во лжи, или же она хочет узнать о нем больше, потому что мало о нем знает.

С Феликсом было проще и сложнее. Его презрение уязвляло Бена, и ему хотелось дать отпор, но он заставлял себя сдерживаться. Он оставался неизменно вежливым, каждый день напоминая себе, что Феликс был его тестем, его начальником и что он не мог позволить ссориться с ним. Но ненависть, которую он испытывал к Феликсу, должно быть, совсем скрыть было трудно, иначе как еще можно объяснить, что Феликс возненавидел его с первого дня и почти не скрывал этого.

«Может быть, я напоминаю ему моего отца», — часто думал Бен с тех пор, как приехал в Бостон. Но ему не очень в это верилось. Прошло уже более тридцати лет, как Феликс украл у Джада компанию, причем Феликс мало придавал значения людям, которых использовал или морально уничтожал. Бен полагал, что вряд ли он вспоминал друга, когда тот вернулся с войны и обнаружил, что его компания исчезла, а двери дома Феликса перед ним закрыты.

Но самое главное — Бен не знал, был ли он похож на своего отца, поскольку уже не помнил, как тот выглядел, и у него не было его фотографий. Фотографии матери у него сохранились, он знал, что был немного на нее похож, но были ли в его внешности черты Джада? Этого он не знал. Но даже если он и напоминал Феликсу Джада, что из этого? Это уже не могло ему повредить. Он был женат на Эллисон, а сейчас, когда она была беременна, он чувствовал себя частью их семьи. На работе он добился больших успехов, и все это знали.

С первого дня, когда он занял свой новый кабинет, он начал действовать, понимая, что ему необходимо утвердиться в компании, чтобы никто не мог выжить его, как это случилось с Лорой. За год со скоростью, которая удивила знатоков гостиничного дела, более половины отелей Сэлинджеров имели новые замки, сейфы в комнатах, компьютерные данные на горничных и весь персонал, телевизионные камеры в коридорах и достаточное количество служащих безопасности в штатском, Бен специально объездил все отели, где проводил инструктаж с новыми служащими безопасности, обедал вместе с ними, вносил предложения, на что нужно обратить особое внимание и как это сделать. Феликс слышал об этом, получая ежемесячные отчеты от управляющих, которые докладывали, что благодаря Бену Гарднеру служба безопасности работала отлично, а происшествий стало гораздо меньше.

Нравился он Феликсу или нет, но тот уже два раза повышал Бену зарплату, доведя ее до шестидесяти тысяч долларов в год. Бен сдержанно кивнул головой, когда услышал о втором повышении зарплаты, и Феликс раздраженно сказал:

— Вы должны ценить мое отношение к вам.

— Я ценю. Надеюсь, что и вы тоже. Смею надеяться, я заслужил это.

Феликс попытался справиться со своим нежеланием хвалить кого бы то ни было.

— Вы правы. Я читал отчеты. Бен едва заметно улыбнулся, радуясь небольшой победе.

— Я считаю, что сейчас самое время для меня уйти из службы безопасности. У нас нет вице-президента по развитию, и я хотел бы, чтобы такая должность была создана в нашей компании.

— У нас ее нет, потому что этими вопросами занимаюсь я сам. Если у вас появились предложения по приобретению недвижимости, вы можете принести их мне. Вы остаетесь в службе безопасности. Как вы сами сказали, вы многого там добились.

— Но я хочу, чтобы вы подумали все же над новой должностью. Очевидно, можно обсудить это с советом директоров.

Феликс уловил скрытую угрозу в его словах, и его лицо посуровело.

— Я уже подумал и отверг ваше предложение. Вы только недавно стали членом совета директоров, с вас и этого пока хватит. А сейчас, я думаю, вам пора вернуться к выполнению своих служебных обязанностей.

Вернувшись к себе в кабинет, Бен стал обдумывать свой следующий шаг. Он хотел получить новую должность, потому что служба развития была сердцем большой корпорации и обеспечила бы ему хорошие перспективы. Но он хотел заниматься этим еще и потому, чтобы получать больше денег. Он не мог в открытую говорить с Феликсом о деньгах, но именно о них он постоянно думал. Он не мог чувствовать себя уверенным в своем будущем, и деньги были одной из причин этого, хотя существовали и другие, в частности, его тревога за Лору.

Он чувствовал ее присутствие в доме и иногда заходил в комнаты, которые когда-то были ее, и сидел там, думая о ней. Эллисон рассказала ему все, что произошло, пока они были в Европе, а когда он попал в Бостон, прочел все отчеты суда. Ему хотелось позвонить Лоре. Но он не знал, как это сделать. У него хватало проблем с Эллисон и ее семьей, он не мог общаться с Лорой, не сейчас, во всяком случае. Время летело, а он все не решался позвонить ей, наконец в отчаянии написал ей длинное письмо. Было легче говорить с листком бумаги, чем с сестрой, и слышать гнев, который он помнил в ее голосе, когда пытался рассказать ей все и оправдаться: Поэтому он и написал письмо. Он послал его в чикагский «Бикон-Хилл», прочтя в журнале по гостиничному делу, что она была его управляющим, но ответа не получил. «Пусть тогда она катится к черту», — подумал он и больше писать ей не стал. Но она незримо продолжала присутствовать в их доме. Казалось, что ничего нельзя с этим поделать.

Даже ее комнаты не были изменены. Как ни была Эллисон обижена и зла на Лору, она не стала переделывать ее комнаты, как сделала это со всем домом, потратив целое состояние на то, как считал Бен, что и так было прекрасным. Но комнаты Лоры она не тронула. И однажды она спросила Бена:

— Как ты думаешь, не устроить ли здесь детскую?

— И переделать ее?

— Нет, здесь все хорошо. Если родится мальчик, мы можем потом перевести его в другую комнату, а эту отдать его сестричке. А если будет девочка, она здесь и останется. А няня сможет устроиться в гостиной, мы поставим там кушетку, и все будет нормально.

— Я согласен, — осторожно сказал Бен.

Он соглашался с Эллисон почти во всем, пока речь не заходила о деньгах. Когда она начинала обсуждать с ним то, что собиралась сделать, он становился скованным и нервным. Она хотела много детей; она хотела путешествовать — с детьми и няней; она планировала записать их еще не родившегося ребенка в частную школу, которая будет переполнена, если слишком долго ждать… и так далее и так далее, в то время как Бен пытался вычислить, сколько потребуется на все это денег, и понимал, что не сможет вытянуть это.

Даже после второго повышения зарплаты доход Эллисон от основного капитала был в десять раз больше его зарплаты. Он не имел того, что заслуживал. Он постоянно внушал ей это, снова и снова. Она даже продала ему несколько акций компании, владеющей отелями Сэлинджеров, за чисто символическую сумму, поскольку Феликс так и не предложил ему ни одной акции, а Эллисон настояла, чтобы он имел хоть малую их часть. Он понимал их реальную стоимость и то, что заплатил за них. Это еще раз продемонстрировало, что он не мог чувствовать себя в равном финансовом положении со своей женой. Несмотря на то что для Эллисон его доход не имел никакого значения, его зависимое положение угнетало его: он знал, что дальше будет еще хуже; с годами их расходы возрастут, а его оклад будет все больше и больше отставать от необходимого уровня. И дело было не в детях или путешествиях, в одно из которых они собирались отправиться, как только Феликс даст ему нормальный отпуск. Они стали частью общества молодых людей, которые торопились жить, много путешествовали, были очень богаты, а это означало подобающую одежду, подарки, взносы в клубы и целый ряд расходов, которых он не мог и вообразить, когда они лежали в постели в Амстердаме и говорили о предстоящей свадьбе.

Он, конечно, понимал и тогда, что деньги будут проблемой, но когда они устроились в Бостоне, он пытался что-то сделать, но проблемы появлялись быстрее, чем он мог придумать, как их решить. Все сводилось к одной простой вещи: он знал, что никогда не будет чувствовать себя спокойно ни в качестве мужа Эллисон, ни как член семьи Сэлинджеров, пока не найдет способ заработать много денег.

Поэтому, хотя он часто не соглашался с тем, как Феликс управлял отелями, он редко спорил с ним, потому что не мог себе этого позволить. Даже когда Эллисон и Ленни были на его стороне, как тогда в «Лох оберз», отмечая продажу «Нью-Йорк Сэлинджер», он не стал настаивать на своем мнении. Ему очень хотелось сказать, что они должны серьезно подумать, прежде чем продавать отели в Филадельфии и Вашингтоне, но промолчал и почти не разговаривал в течение всего ужина.

А в это же время Лора, тоже притихшая, сидела с Карриером за столиком в нью-йоркском ресторане, где они ужинали вместе.

— Ты что-то сегодня очень тихая, — сказал Карриер, когда официант разливал в бокалы бургундское вино. Большой зал, полный воздуха, напоминал сад с решетками, колоннами и пальмами в медных кадках, создавая иллюзию лета, заставляя забыть о сырой февральской ночи снаружи. Посетители разговаривали полушепотом, официанты были расторопны и почти бормотали себе под нос, когда обсуждали с клиентами меню и вина, но, несмотря на общую тишину в зале, молчание Лоры привлекло внимание Карриера, внимательно глядевшего на нее. Когда официант, принесший вино, отошел от их столика, Уэс спросил ее:

— Куда исчезло твое волнение, которое ты испытывала, когда мы купили отель в Чикаго?

— Утонуло в море повседневной жизни, — улыбнувшись, ответила она. — На этот раз я представляю, что ожидает нас впереди, сколько предстоит работы.

И сколько потребуется денег.

— Я размышлял над этим, — сказал Карриер. — У меня сейчас очень напряженный график, и мне будет трудно приезжать сюда часто и заниматься всем так, как раньше. Я, конечно, постараюсь как можно чаще бывать здесь, но чем больше мы сможем сделать за этот месяц, тем лучше. Архитекторы, с которыми мы беседовали, например…

Я должна три миллиона долларов трем инвесторам, которые приехали на этой неделе.

— Симоне мне понравился больше, но я считаю, что мы должны его еще раз увидеть, и Бруера тоже. Посмотрим, как они прореагируют на твою идею сделать в отеле только одни номера, без апартаментов.

И Уэсу я должна пять миллионов долларов.

— Раньше в центре Манхэттена это не практиковалось, но очень подходит для этого города, тем более что в моду снова входят старые дома.

А для того чтобы получить на этой неделе необходимые три миллиона, я должна была пожертвовать контролем над «Оул корпорейшн»; и теперь те три инвестора могут перевесить в голосах на совете директоров меня и Уэса. И я использовала свою долю в «Оул корпорейшн» как дополнительную гарантию выплаты долга. Если дела в отеле пойдут плохо, если просрочу выплату своих долгов, я потеряю все.

— Если мы сможем выбрать архитектора в ближайшие две недели, то существует вероятность, что мы сможем открыться к Рождеству, как это было в Чикаго. Может быть, у нас сложится традиция — как часть твоей удачи

Уэс предупреждал меня, он говорил мне не торопиться с другими отелями, не отдавать контроль над ними. Он ни за что бы не согласился, если бы я не настояла. Но сейчас уже поздно останавливаться. Я поставила на карту все, что имею, чему быть, того не миновать. Отступать нельзя, ничто не остановит меня от завершения того, что уже начато.

— Однако тебе и так везет, что твой сосед по столику взял на себя всю беседу, произносит монолог за монологом, пока ты думаешь о чем-то своем и совершенно не слышишь, что он говорит.

Лора попыталась сосредоточиться и взглянула на него, улыбнувшись.

— Я все слышу. Ты хочешь поговорить с Симонсом и Бруером еще раз, а старые здания снова возвращаются в моду. И ты хочешь открыть новый отель к Рождеству.

— Ничего не скажешь. А как насчет идеи открыть ресторан на верхнем этаже «Нью-Йорк Бикон-Хилла»? Она недоуменно нахмурила брови:

— Я что-то не… ты говорил об этом? Извини, Уэс, я действительно не слышала этого. Он улыбнулся и покачал головой:

— Я не говорил. Однако, к моему удивлению, ты слышала все, что я говорил. — Он взял ее за подбородок. — О чем ты тревожишься?

— О деньгах.

— Отлично. Умные бизнесмены всегда волнуются, когда вложено много, а шансов на успех значительно меньше. Но это их не останавливает, а заставляет трезво смотреть на вещи. Так что с тобой все нормально.

Он поднял бокал с вином и ждал, когда она сделает то же самое.

— За прошлое и будущее, — сказал он.

Удивленная, она замотала головой:

— Я никогда не пью за прошлое. Думала, что ты знаешь об этом.

— Не за далекое прошлое, — объяснил он, — а за недавнее. За «Чикаго Бикон-Хилл», за наше партнерство, за нашу дружбу… — Он повел бровью. — Неужели за это не стоит выпить?

— Конечно, давай выпьем, — ответила она и отпила немного вина. Но мысли все равно продолжали одолевать ее. Когда подошел официант и протянул им меню, она рассеянно заглянула в него, едва слыша, о чем Уэс говорил с официантом и какие блюда они обсуждали. Сейчас она думала о Бене.

Бен был далеким прошлым, но и недавним тоже, потому что написал ей несколько месяцев назад письмо, уже после того, как приехал в Бостон и женился.

Мне хотелось, чтобы и ты была здесь, писал он в своем письме. Я хотел бы пригласить тебя, но из того, что рассказала мне Эллисон, я понял, что ты вряд ли захочешь участвовать в небольшой церемонии семейства Сэлинджеров, и я боялся, что и они не очень тебе обрадуются. Им еще предстоит изменить свое мнение о тебе — я обязательно постараюсь, чтобы так случилось — но требуется время, а я должен быть очень осторожен, потому что они не подозревают, что у меня есть сестра, тем более, кто она. Я не могу позволить, чтобы они о чем-то догадались. Надеюсь, что ты понимаешь это: я не могу рисковать и давать повод для подозрений. Мне хотелось бы что-то сделать для тебя, Лора, но сейчас я бессилен. Пока они и ко мне относятся довольно прохладно, но ведут себя в рамках приличий, не считая Ленни, которая проявляет симпатию и дружелюбие. А с Феликсом, с этим холодным, с рыбьими глазами негодяем мне ни на секунду нельзя расслабиться. Он ведет себя так, что совершенно понятно, что и он не доверяет мне. Между нами напряженные отношения. Я являюсь вице-президентом службы безопасности отелей Сэлинджера. Неплохое начало, как ты считаешь? У меня отличный кабинет рядом с кабинетом Феликса. Работа хорошая, и мне она нравится. Компания такая большая, что всегда где-то что-то происходит, и без дела я не сижу. Единственная проблема — деньги, но я надеюсь, что придумаю, как с этим вопросом справиться. Нет, есть еще одно, что меня беспокоит, — это ты. Я хочу увидеть тебя, Лора. Я очень скучаю по тебе. Многое изменилось в нашей жизни, я думаю, что и мы сами изменились, но не знаю, намного ли. Когда я приехал сюда к Рождеству, мы пошли посмотреть на дом в Бикон-Хилле — ты, возможно, заметила на конверте, что теперь это мой адрес. Мы там живем. Феликс с Ленни сделали нам свадебный подарок. Когда я увидел комнаты, в которых жила ты, я не поверил своим глазам, насколько красивыми ты их сделала. Помнишь, ты говорила, что хотела иметь свой дом вдали от меня и Клэя? В ту пору он у тебя был, и я понял, почему ты не хотела приехать ко мне и поселиться со мной вместе. Мне захотелось плакать, потому что они больше не твои. Вот тогда-то я и подумал, что должен вернуть тебя сюда. Не для того, чтобы жить здесь, у тебя уже другая жизнь, ты живешь самостоятельно, так, как я жил несколько лет назад, и у тебя, вероятно, есть другой прекрасный дом. Но ты заслуживаешь права приходить в этот дом, когда захочешь, и не бояться того, что больше никогда сюда не придешь снова, памятуя о том, что случилось. Так вот, глядя на твои комнаты, я понял, как сильно ты изменилась. Как изменилась вся твоя жизнь, но я совершенно не представляю, какие чувства ты испытываешь ко мне сейчас. Может быть, ты изменилась настолько, что изменила и свое решение никогда больше меня не видеть? Я тоже изменился. Я бы хотел поговорить с тобой об этом. Может быть, и ты этого хочешь. Мне бы хотелось многое тебе объяснить. Знаешь, очень странно находиться здесь, и мне нужен кто-то со стороны, особенно если это близкий мне человек. Лора! Мы любили друг друга когда-то, такие чувства не исчезают в никуда. Не могли бы мы встретиться и разобраться в наших отношениях? Я не прошу тебя приехать в Бостон. Я бы смог приехать в Чикаго. (Я прочитал о тебе в журнале. Кажется, у тебя хорошая работа, и мне очень интересно услышать от тебя подробности.) Пожалуйста, ответь мне. Я действительно хочу повидаться с тобой. И с Клэем тоже, конечно, если он захочет.

Дом в Бикон-Хилле. Лора вернулась к первой странице письма. В верхней части был напечатан адрес, который раньше был адресом Оуэна и ее тоже. Глядя на него, она начала дрожать.

Все, что она любила, о чем мечтала и потеряла, теперь было у Бена. Он жил в доме в Бикон-Хилле. Он работал в отелях Сэлинджеров.

Он сначала разрушил ее надежды на все это, а потом все присвоил себе.

Встретиться с тобой? Чтобы ты пригласил меня в свой дом? Это мой дом! Оуэн оставил его мне! Если ты думаешь, что я переступлю порог этого дома и позволю, чтобы ты встречал меня, чувствуя себя хозяином.

Она скомкала письмо и затолкала его в свой портфель, чтобы иметь его на случай, что однажды захочется на него ответить. Но каждый раз, думая о письме, она вспоминала слова: «Мне нужен кто-то со стороны…» Кем он себя воображает, что смеет напоминать мне, что я — человек со стороны?

Как-то в ясный осенний день, когда она уехала на выходные за город, она села под дубом и решила прочесть письмо Бена еще раз.

Мы любили друг друга когда-то, а такие чувства не исчезают в никуда.

Она прижала голову к грубой коре дерева и мысленно ушла в прошлое, вспоминая, как она обожала Бена и рассчитывала на него, надеясь, что он будет заботиться о ней в этом пугающем мире. И поняла, что, как бы она ни злилась на него, она все равно будет любить его в глубине своей души, потому что он был родным человеком, частью ее жизни, несмотря на высокие стены, которые время и обстоятельства воздвигли между ними.

А потом, совершенно незаметно для нее самой, она вспомнила Поля. Она почти слышала его голос, видела его улыбку и как темнели его глаза, когда он смотрел на нее. Она помнила чувство, которое всегда охватывало ее, когда они с Полем были вместе — то, что ее место было здесь, что она была сопричастна этой жизни.

Нет, такое не уходит в никуда.

Она разорвала письмо Бена на мелкие кусочки и, выкопав небольшую ямку в сырой земле, запрятала их туда как можно глубже. Черная земля попала ей под ногти, покрытые лаком. Она вспомнила, как Клэй работал в оранжерее на Кейп-Коде, и спросила себя, сможет ли она когда-нибудь избавиться от своих воспоминаний. Потом засыпала ямку землей, отряхнула руки и пошла домой.

— Я выпью за будущее, — обратилась она к Карриеру. Стоял февраль, прошло чуть больше года после открытия «Чикаго Бикон-Хилла», больше года, как Бен женился на Эллисон. Пора было думать о будущем.

Официант с заказом отошел от их столика; Карриер выбрал блюда сам, он любил так делать. Лора подняла бокал.

— За наше прошлое и будущее.

Карриер улыбнулся ее серьезному виду. То, что мучило ее, вдруг ушло, и она снова была с ним. «Так будет всегда», — подумал он, у нее на свете нет никого, кроме него. Джинни Старрет была только подругой, хотя и уделяла Лоре гораздо больше внимания, чем остальным своим друзьям; о Клэе и говорить нечего, Лора на него особенно и не рассчитывает: кажется, у него хватает забот в осуществлении желания наконец-то повзрослеть.

— За наше прошлое и наше будущее, — повторил Карриер, вставив одно лишнее слово. Их бокалы встретились, издав приятный звон первоклассного хрусталя.

И незаметно серьезность Лоры сменилась немного виноватой улыбкой, как будто она ругала себя в душе за то, что собиралась сейчас сказать. Ее не могли остановить даже беспокойные мысли о своих долгах.

— Говоря о будущем, Уэс, что ты думаешь о двух оставшихся отелях Сэлинджера, в Вашингтоне и в Филадельфии?

В тот день, когда Феликс узнал, что Лора Фэрчайлд была основным держателем акций в «Оул корпорейшн», за окнами его кабинета громыхала майская гроза. Эту информацию он получил от своего агента в Филадельфии, который позвонил, чтобы сообщить о предложении «Оул корпорейшн» купить «Филадельфию Сэлинджер».

— Я услышал об этом от своего друга в Чикаго. Он совершенно уверен, что это правда.

— Но она управляющий отелем в Чикаго, — резко сказал Феликс. Он знал об этом уже около года назад, когда о «Чикаго Бикон-Хилле» стали писать в журналах по гостиничному делу: Но, несмотря на то, что ему очень не понравилось это известие, он понимал, что сделать ничего нельзя и единственное, что ему оставалось, это — просто игнорировать этот факт. «Эта стерва пыталась любой ценой пролезть в отель Сэлинджеров, чтобы досадить мне, даже если отель больше и не принадлежал семье, но к нему она не имела никакого отношения. Пусть гниет себе в своем Чикаго, лично мне нечего беспокоиться». Вот так он думал о ней последний год.

— Она действительно управляла отелем, когда он открылся, — сказал агент. — Сейчас, я думаю, это делает кто-то другой. Я говорю только то, что слышал: она и Карриер основали «Оул корпорейшн», она владеет доброй половиной акций. А что, это имеет значение? — спросил он, удивленный молчанием Феликса. — Только они сделали нам приличное предложение за последние два года. Мне нужно ваше разрешение начать переговоры с одиннадцати миллионов и остановиться на десяти. Это не то, на что мы надеялись, но рынок недвижимости в Филадельфии сейчас таков, что большего нам никто не даст. Я гарантирую, что они заплатят десять миллионов. Мы сможем закончить все формальности меньше, чем за час.

— Найдите другого покупателя, — Феликс едва мог говорить из-за ярости, которая нахлынула на него, как дождь, бьющийся в стекла его кабинета. А он-то считал, что она — никто; он почти что забыл о ее существовании! Но услышать, что она является основным держателем акций в корпорации, с которой он вел дела, было выше его сил! Он не мог смириться с этим! Это разрушало строгий ход его мыслей — все равно что вдруг увидеть человека, которого все считали умершим, делающим покупки в торговом центре. Он всегда гордился тем, что был в курсе дел и точно знал, как распорядиться имеющейся информацией. Больше всего он негодовал, когда был вынужден признать, что допустил ошибку или оказался в неведении.

— Вернитесь к другим предложениям, которые нам делались. Переговорите с теми, у которых они наилучшие. И не спорьте со мной, — зарычал он, когда агент попытался возразить. — Позвоните мне через неделю. Я хочу, чтобы отель был продан.

В конференц-зале в другом конце коридора члены совета директоров ждали его, чтобы начать свое ежемесячное собрание. Пусть подождут; он не мог сейчас там появиться. Ярость лишила его сил, а ему нужно полностью владеть собой. Он неподвижно сидел в кресле, заставляя себя успокоиться. С каждым разом ему становилось все труднее справляться с приступами ярости, особенно если приходилось прятать их от других. Он понимал также, что предстоит защищать свои действия спокойно и обоснованно, когда он будет рассказывать совету о предложениях купить отель в Филадельфии.

— Не п-п-принять его?! — воскликнул Аса в конце собрания, когда Феликс дошел до последнего пункта повестки дня. — Не принять п-п-предложение на д-д-де-сять миллионов долларов за эту р-ру-рух-лядь?

— Они еще ничего не предлагали.

— Но твой агент сказал, что предложат, — вмешался Коул Хэттон, один из трех членов совета, которые не являлись членами семьи Сэлинджеров. Он был самый несговорчивый и упрямый. — Кто еще предлагал ту же цену? Никто?

— Пока нет, — ответил за Феликса Аса. — Я прав? — спросил он того. — Никто даже близко не н-н-называл такую цифру. Было одно предложение, называли семь миллионов. Верно?

— Мы не ведем переговоров с теми, кто предлагает нам семь миллионов…

Феликс, сидевший в кожаном кресле в напряженной позе, обвел глазами всех, кто сидел за столом, начиная с Асы, сидевшего рядом с ним по левую руку, и кончая Коулом Хэттоном, сидевшим с двумя другими членами совета, не являющимися родственниками, потом взглянул на Томаса Дженсена, который сохранил за собой место в совете, хотя больше и не работал в компании, и, наконец, остановился на Бене Гарднере, своем зяте, который все еще был здесь, все еще был женат на Эллисон и не собирался никуда исчезать.

— Мы заставим остальных поднять цену и добьемся десяти миллионов.

— А зачем все это? — потребовал объяснений Коул Хэттон. — Есть же хороший покупатель.

— Зачем продавать отель дешевле, если можно получить за него гораздо больше? — поддержал Коула человек, сидящий с ним рядом.

Они стали обсуждать эту тему между собой, а Феликс уставился в окно на серую пелену дождя. За ней почти не было видно дома в Бикон-Хилле, который обычно был хорошо виден из конференц-зала.

«Эта стерва никогда не получит отель Сэлинджеров».

Он покачал головой. О чем он думал? «У нее уже их два. Два из моих отелей! Очаровывает богатых мужиков, скорее всего стариков, вроде моего отца, втирается в доверие — вот так и получила два моих отеля. Но больше она ничего от меня не получит».

— Я не собираюсь продавать его даром, — сердито сказал он. — Но мне не нравится «Оул корпорейшн» — я не буду с ней иметь ничего общего, это достаточная причина…

— Но не для меня, — заметил Томас Дженсен. Его черные глаза удивленно смотрели на Феликса сквозь круглые очки. — Если мы отвергаем такого достойного покупателя, я хочу знать почему.

— М-м-может быть, они не достаточно достойные? — вопросительно предположил Аса.

— Ради Бога! — взорвался Хэттон. — Почему недостойные? Они уже купили наши отели в Чикаго и Нью-Йорке, у них имеются закладные и заёмы на их реконструкцию. Отель в Чикаго — один из лучших в городе. Какого черта они не достойны? Свяжитесь с вашим агентом снова, — возмущенно сказал он Феликсу. — Скажите ему, что мы согласны на десять миллионов. Я не знаю, какая муха вас укусила и почему вам вдруг разонравилась «Оул корпорейшн»; мы должны продать этот отель, мы два года не можем с ним разобраться, а нам надо начинать строительство нового отеля в Нью-Йорке. Причем это единственный отель, в строительстве которого я абсолютно уверен.

Губы Феликса были плотно сжаты. Он весь напрягся, стараясь справиться с яростью — на Лору Фэрчайлд, на совет директоров за то, что они не соглашались с ним, и в первую очередь на своего отца за то, что тот построил эти проклятые отели.

— Я уже принял решение. Мы найдем другого покупателя.

— Но все-таки, что плохого в «Оул корпорейшн»? — спросил Бен. — Странное, кстати, название, как мне кажется. Звучит как шутка, верно? Так что там случилось?

— Мне не нравится, как они ведут дела, — фыркнул Феликс, даже не повернув головы в сторону Бена. — Я уже сказал, что решение принято, мы и так слишком долго говорим об этом.

— А я хотел бы услышать ответ на этот вопрос, — произнес Хэттон. — Действительно, что случилось? Ведь все было нормально, когда мы им продали отели в Чикаго и Нью-Йорке. Что-нибудь изменилось с тех пор? Кто, кстати, возглавляет эту компанию? С кем мы имеем дело?

— С У-у-уэсом Карриером, — ответил Аса.

— Порядочный человек, — заявил Хэттон. — Занимался моими делами. Чем вас не устраивает Карриер?

— Ничем, — односложно ответил Феликс.

— Тогда кто не устраивает? Кто-то, кого вы не любите? Кто-то, кого вы не любите настолько, что готовы на все, чтобы не допустить сделки? Кто же это?

Открылась дверь, и вошла секретарша, которая, пройдя вдоль стола и подойдя к Бену, наклонилась и что-то шепнула Бену на ухо. Он вскочил на ноги.

— Извините меня, — сказал он, пытаясь скрыть улыбку на своем обычно холодном лице. — Мою жену увезли в госпиталь, и я хочу быть с ней, когда появится ребенок. Если вы позволите…

Все присутствующие хором стали желать ему всего наилучшего, а Томас Дженсен встал и обнял его за плечи:

— Передай от меня горячий привет Эллисон. и сразу же дай нам знать…

— Конечно, спасибо.

Бен повернулся и направился к двери.

— Так кто вам так не нравится? — добивался своего Хэттон. — Если вы думаете, что я позволю вам намного снизить цену только потому, что вам так нравится…

— Держатель акций, вот кто, — взорвался Феликс, его ярость наконец вырвалась наружу. — Я только что обнаружил. Основной держатель акций Лора Фэрчайлд. Эта лживая, хитрая…

Бен споткнулся и ударился о косяк двери.

— Господи! — воскликнул Томас Дженсен и заспешил ему на помощь.

Но Бен уже встал с пола.

— Это стул, — хрипло объяснил он, — не заметил его, извините…

— Трудно быть отцом, — весело сказал Хэттон. — Даже если ты еще им не стал. Вам лучше взять такси, очевидно, не стоит садиться сейчас за руль.

Бен кивнул. Он тупо оглядел конференц-зал: все стояли, исподтишка поглядывая на Феликса, который продолжал сидеть, глядя прямо перед собой.

Томас подошел к Бену:

— Вы уверены, что все в порядке?

— Да, спасибо. — Бен понизил голос: — Когда я позвоню, чтобы сообщить о ребенке, вы расскажете мне, чем кончился этот спор?

— Ну конечно.

— И как можно подробнее. — Томас снова кивнул, но как только Бен закрыл за собой дверь, он понял, что едва ли услышит хоть что-нибудь, учитывая, что Томас и Аса сумели уже встретиться с Феликсом для личной беседы.

— А какая, к черту, нам разница, кто она такая? — продолжал возмущаться Хэттон, в то время как остальные члены совета стали задавать свои вопросы.

— Деньги, деньги. Кто обращает внимание, откуда они? Вы печетесь об интересах компании или это касается вас лично?

Когда дверь за Беном закрылась, он не мог слышать другие вопросы и пошел по коридору, а в голове у него вихрем проносились не связанные между собой мысли.

«Лора Фэрчайлд. „Оул корпорейшн“.

Эллисон, должно быть, уже в больнице.

Как же она смогла стать основным держателем акций?

Я не сяду за руль. Хэттон прав, лучше взять такси.

Она всегда была умнее всех нас, но как она смогла сделать это? Где она достала денег?

Врач по телефону сказал Бену, что все хорошо, но может быть всякое…

Господи, если что-нибудь случится с Эллисон!.. А что стало с Клэем?

Ничего не случится, с ней все хорошо, с ребенком все хорошо.

Мне нужно увидеть Лору. Узнать, что она делает…

— Мистер Гарднер, — окликнул его администратор. — Я попросил для вас поймать такси. Я подумал, что вы не будете против.

— Конечно, нет. Спасибо, — ответил он. — Спасибо, что подумали об этом.

Он вошел в лифт, чувствуя, что совершенно запутался в своих мыслях. «Лора, Эллисон. Наш ребенок. Феликс, едва сдерживающий ярость…

И если он будет впадать в ярость слишком часто…

А я буду сдерживаться…

Вся империя Сэлинджеров окажется у ног Бена Гарднера».

Когда швейцар открыл перед ним дверь, он сел в такси и откинулся назад, глубоко задумавшись и не замечая шума движения на залитых дождем улицах и не слыша приглушенное бормотание водителя, комментирующего все и вся вокруг. В госпитале он спросил, как пройти к Эллисон, совершенно не отдавая себе отчета в том, что делает, и вскоре, прежде чем он смог заставить себя не думать о собрании и о том, что услышал, уже был в ее комнате.

— Ты выглядишь рассерженным, — заметила Эллисон, когда он наклонился поцеловать ее. Она лежала на узкой кровати и улыбалась ему. — Ты был на совете директоров? Возьми меня за руку и перестань думать о делах. Думай о том, что скоро станешь отцом. Я стараюсь думать о том, что мы скоро станем родителями и у меня ничего не получается. Я не могу представить, что у меня будет ребенок. А ты? А наказывать детей обязательно?

— Нет. — Он пододвинул стул и сел рядом с ней, продолжая держать ее за руку. — Я думаю, что детей нужно очень любить и никогда не покидать.

— Даже на время отпуска?

— Всегда можно что-то придумать.

— Мы с тобой ни разу не говорили об этом. Даже странно. Мне кажется, мы потратили все девять месяцев на то, чтобы выбрать имя. — Она взяла его за руку и положила себе на грудь. — Мы были счастливы с тобой все это время, правда?

— Очень счастливы. Но жизнь не кончается, просто она немного изменится.

Она улыбнулась:

— С того момента, как я нашла тебя, я хотела, чтобы ничего не менялось. Все было так хорошо.

Стон вырвался у нее без предупреждения, и ее лицо исказилось от боли. Она вытянула ноги в надежде, что боль кончится. Она дышала неглубоко и часто, сжимая руку Бена с такой силой, о которой он и не подозревал.

— Господи! — выдохнула она. — Почему… это… так неприятно? А как… приятно… делать… ребенка!

Он улыбнулся:

— Дыши. Помнишь все твои упражнения?

Она поморщилась:

— Легче, когда… не болит.

— Я буду считать, — сказал он, стараясь говорить спокойно. Он не предполагал, что будет так переживать за Эллисон.

— Постарайся вспомнить: нужно дышать глубоко, медленно.

— Молодцы, — одобрила их медицинская сестра, подойдя к кровати. — Почти все об этом забывают, миссис Гарднер, а вы все делаете правильно.

Эллисон кивнула, ее глаза были все еще закрыты.

— Благодаря моему мужу.

— Прекрасно, — рассеянно ответила сестра, измеряя в это время давление Эллисон.

— У нее все в порядке? — спросил Бен. Он уговаривал себя успокоиться: он прошел эти курсы вместе с Эллисон, он знал, что будет дальше и для волнений не было причин. Но одно дело участвовать в беседах и упражнениях с группой беременных женщин вместе с их мужьями, и совсем другое дело было сидеть в больничной палате и видеть напряженное от боли лицо Эллисон.

— Все в порядке?

— Успокойся, — сказала Эллисон. — Бен, дорогой, не кричи на сестру, она выполняет свою работу.

— Все идет своим чередом, — ответила сестра. — Придется потерпеть. Дышите глубже. Вы оба молодцы.

— Ей обязательно надо быть такой жизнерадостной? — проворчал Бен.

Эллисон издала нечто среднее между смешком и стоном:

— Ты лучше займись мною и не обращай внимания на остальное. Просто будь рядом и разговаривай со мной, и все будет хорошо… Мы будем самой счастливой троицей в мире…

Бен обеими руками держал руки Эллисон, и никто из них не обратил внимания на вошедшую сестру.

— Ты просто замечательная, — сказал он. — Я люблю тебя.

— Эй, — улыбнулась Эллисон. — Ты, кажется, сам удивился этому? Ты никогда не должен казаться удивленным, когда говоришь своей жене, что любишь ее.

Она закрыла глаза:

— Твоя любовь — это самое прекрасное, что случилось со мной в этой жизни.

Она лежала спокойно, но ее тело было напряжено ожиданием следующих схваток.

— Я так рада, что дома у нас все готово. Даже кровать для няни… — Боль усиливалась. Бен видел это по ее искаженному лицу. — Не забудь позвонить ей потом, хорошо, Бен?.. Скажи ей… что она будет нужна нам… через пару дней.

— Перестань разговаривать и дыши, — приказал ей Бен. — И слушай, как я считаю.

Он держал ее за руки и ритмично считал, стараясь дышать вместе с ней. Все остальное ушло куца-то далеко. Враждебность Феликса, новая должность вице-президента, деньги, Лора, желание отомстить за Джада, — все перестало иметь для него значение. Он гладил упругий, вздрагивающий живот Эллисон, в котором жил их ребенок, и, наклонившись, поцеловал ее в грудь через тонкую больничную ночную рубашку, при этом его светлые волосы смешались с ее длинными пепельными волосами. Чувство глубокой привязанности охватило его. У него была жена, которая любила его, у него был дом, у него была собственная семья.

Лора так и не ответила на его письмо, и после того как он перестал просматривать почту в ожидании ее ответа, он решил дождаться, когда родится ребенок, и попытаться написать еще раз. Но даже если она не хотела иметь с ним ничего общего, у него было все, что он хотел в жизни: любовь, дом, будущее. Даже его стремление заполучить власть в империи Сэлинджеров в свои руки, чтобы расквитаться с Феликсом, показалось ему незначительным, когда он сидел сейчас около Эллисон. Он знал, что это стремление вернется позже, но сейчас с него было достаточно просто любить свою жену и беречь то, что было между ними. Он не ожидал от себя такого сильного чувства — он и мечтать об этом не смел — но сейчас, когда он осознал это, для него существовала только Эллисон: ее бледное лицо, ее глаза, устремленные на него, ее руки, сжимающие его, как их сжимала только Лора в первые месяцы после того, как их родители были убиты. Сегодня это была Эллисон и их ребенок.

— Я люблю тебя, — снова сказал он. Его голос был низким, и странным образом, ему хотелось и плакать и смеяться одновременно. — Больше, чем я думал, что смогу любить кого-то. Это ты научила меня этому. Я люблю тебя, Эллисон, и обещаю всегда заботиться о тебе. Я всегда буду с тобой, я никогда не оставлю тебя, я обещаю тебе, что ты никогда не будешь ничего бояться со мной.

Он поцеловал ее и еще крепче сжал ее руки, когда боль вновь взяла ее в тиски. Он оставался с ней, когда вернулась сестра и снова ушла, потом опять вернулась.

Ее сменила другая сестра, когда дежурство первой закончилось. К одиннадцати часам ночи схватки Эллисон стали такими частыми, что она едва успевала переводить дыхание в перерывах между ними.

Им обоим казалось, что весь мир сузился до этой белой больничной палаты и стараний Эллисон дышать правильно, в то время как ее тело все крутило и раздирало от боли. Бен говорил, не умолкая ни на минуту, пытаясь отвлечь ее. Позже приехал ее доктор, с ослепительной улыбкой сообщил им, что все идет хорошо, сердце ребенка бьется ровно и сильно и что ждать осталось недолго.

А меньше, чем через час, сразу после полуночи, когда Бен по-прежнему сидел около Эллисон, продолжая держать ее за руку и говоря, что он очень любит ее, на свет появился его сын, Джад Гарднер.

 

ГЛАВА 21

Вторая кража случилась в Париже, когда, вернувшись с концертного турне по Америке, Бритт Фарлей открыл ключом дверь своей квартиры и обнаружил, что на камине отсутствуют три редкие статуэтки. Больше ничего не было взято. Не было никаких следов взлома, а также никаких улик. Ключи, которые сделал Клэй по отпечаткам, снятым им в отеле, сработали гладко, и у него в распоряжении было предостаточно времени, посколько он знал по записной книжке Фарлея, сколько тот пробудет в Америке и когда собирается возвращаться в Париж. Он ушел из квартиры, оставив ее точно в том состоянии, в котором оставил ее хозяин, за исключением трех прекрасных статуэток; отвез их своему брокеру, который выполнял подобные заказы для частных коллекционеров, не имеющих возможности приобрести определенные произведения искусства другим путем; сел на «Конкорд» и успел в Нью-Йорк еще до конца выходных. Фарлей не смог сообщить полиции и своей страховой компании никакой ценной информации. Дело было закрыто прежде, чем началось следствие.

Фарлей жил в Париже уже около года, пытаясь покончить со своими привычками алкоголика и наркомана, в то время как его импресарио искал для него новый телевизионный сериал. Бритт был певцом и актером уже двадцать пять лет. Для почитателей его таланта он был сельским парнем, оказавшимся в городе, невинным молодым человеком с широко раскрытыми глазами, удивленно взирающими на этот восхитительный мир; он казался им наивным и бесхитростным, но очень симпатичным героем с кривоватой усмешкой, которая заставляла родителей вспоминать своих детей, когда те были милыми подростками, а женщин мечтать, чтобы их мужья были именно такими. А потом он вдруг сорвался и очень быстро заработал репутацию алкоголика, наркомана и бабника.

— Они не хотят ничего обещать нам, — пожаловался ему его импресарио во время очередного пребывания в Лос-Анджелесе. — Ни телевизионного сериала, ни даже концертного выступления, пока ты не докажешь им, что можешь оставаться трезвым хоть немного, скажем год. Если только… — Он задумчиво склонил голову. — У меня появилась идея. Что ты скажешь на это? Обновленный Бритт Фарлей совершает концертное турне, чтобы собрать деньги для бедных и голодных всего мира.

— Это уже было.

— И что, весь мир стал сытым и счастливым?

Импресарио звали Луи, и он гордился тем, что знал, как обращаться с чересчур темпераментными гениями

— Существует столько голодающих, что их с лихвой хватит на тысячу певцов на тысячу лет вперед. А как иначе, ты думаешь, можно сейчас заработать известность? Докажи, что ты вернулся в искусство: один, единственный и неповторимый Бритт Фарлей, певец, актер, филантроп. Ты можешь предложить другое?

Фарлей нехотя пожал плечами. И вскоре турне было организовано, с участием основного оркестра и трех менее известных групп для страховки. Это турне стало сенсацией года. ФАРЛЕЙ ОБЪЯВИЛ ВОЙНУ ГОЛОДУ! — мелькали заголовки во всех газетах. Тележурналисты живописали о лагерях беженцев и окраинах, откуда изможденные дети заглядывали в телекамеры; спонсоры выстроились в очередь, чтобы помочь в оплате расходов по турне; велись переговоры о правах на пластинку с записью музыкальной темы турне и видеокассет с заключительным концертом, который должен был состояться на открытой эстраде в Вашингтоне.

Билеты были нарасхват. БРИТТ ВЕРНУЛСЯ! — кричали «Ньюсуик», «Пипл» и «Тайм», но многих интересовало и то, сколько конкретно денег достанется нуждающимся.

— Исключительно все, — сообщил Фарлей, выступая на радио в прямом эфире. — Ну конечно, не буквально все; необходимы некоторые расходы и все такое, но остальное получат те, кто в них нуждается. Мы спасаем жизни, а не хотим разбогатеть, вы можете быть в этом уверены. И мы, естественно, получаем… — он потерял, где читал, и через мгновение продолжил: — Огромное наслаждение и радость. Поверьте мне! Нам дорога каждая минута нашего турне!

ЛИХОРАДКА ФАРЛЕЯ! — сообщил заголовок в «Нью-Йорк дейли ньюс», и вскоре все поверили, что Фарлей добился своего: совсем недавно еще казалось, что с ним покончено. Он пристрастился к наркотикам, отключился от всего, не имел работы, денег, а сейчас его обожали, и он был снова в свете юпитеров. Все еще жива была память о двадцати пяти годах перед публикой. И все с радостью полюбили его снова.

От первых четырех концертов были собрано более двух с половиной миллионов долларов. Затем вся группа взяла двухнедельный тайм-аут, чтобы потом начать следующую серию концертов. Фарлей вернулся к себе в Париж — и… обнаружил, что его квартира ограблена.

Через несколько дней корреспондент, ведущий колонку сплетен в Лос-Анджелесе, сообщил, что Бритт Фарлей вновь стал посещать вечеринки после того, как в течение нескольких месяцев отличался образцовым поведением, и снова участвовал в потасовке в одном из ночных клубов Парижа. Его агент вел переговоры о новых выступлениях по ТВ; их будущее было неясно.

— Ему конец! — сказал Ларри Голд, протягивая газету Полю. — Ему здорово повезет, если спонсоры не отвернутся от турне. Загубить такой успех, а нужно было лишь держаться подальше от наркотиков и выпивки. Трудно представить, что какой-то дурак будет для него что-нибудь делать.

Поль пробежал глазами маленькую заметку.

— Я бы хотел сделать о нем фильм, — задумчиво произнес он. — Взлет и падение американского героя. Если он проявит интерес, конечно.

Прищурив глаза, Ларри задумался:

— А это идея.

Через заваленный бумагами стол Поля они посмотрели друг на друга. Идея понемногу завладела ими.

— Здесь есть все, — не скрывая волнения, сказал Поль. — Надежды на возрождение и страхи падения.

— И настоящая звезда, — добавил Ларри, не замечая, что от волнения почти кричал. — Люди знают его и поддерживают. — Задрав голову, он взглянул на потолок. — Если не считать, что слишком много чести для неудачника. Нас могут не понять.

Поль покачал головой:

— Этого не случится, если мы все сделаем правильно. Это одна из самых необычных идей, которая не перестает волновать людей.

— Что: падение?

— Не только падение. Зрелищное падение. Падший идол. Король, которого свергли. Миллиардер, который потерял все. Люди продолжают зачитываться историей Агамемнона, несмотря на то что он неудачник. Или возьмем Эдипа или Лира. Вплоть до таких людей, как Стэн Кантон и Джон Белуши, это…

— Ты убедил меня. Ты совершенно прав. Я просто не думал о Бритте в таких масштабах. Но в этом что-то есть — привкус трагедии. Так высоко взлететь, а затем упасть…

Он потянулся за газетой и прочитал заметку еще раз.

— А что, если я ошибаюсь и не все еще потеряно для него? Что, если кто-нибудь протянет ему руку и он выкарабкается?

Поль усмехнулся:

— Мы делаем фильм о взлете и падении героя Америки, и у нас намечается беспроигрышный конец.

Они рассмеялись.

— Подойдет любой, — сказал Ларри. — Клянусь, мне нравится наша затея! Это будет фильм не об одном герое, а о каждом герое…

— О всех нас: о публике, которая сначала возносит знаменитость до небес, а потом отворачивается от нее, и пусть он падает головой вниз, если оказывается не богом, а просто человеком со всеми вытекающими из этого последствиями.

— Становится все лучше и лучше, — Ларри откинулся назад и положил ноги на письменный стол. — Значит, ты хочешь снять турне, везде сопровождая его с камерой, заснять его в номере гостиницы, артистической уборной, в ресторанах, как бы выжидая, когда он сорвется?..

— Я бы не стал преувеличивать, — рассеянно заметил Поль. Он уже был во власти будущего фильма. Перед ним проносились кадр за кадром, он слышал разные голоса, видел образы. Вот турне подходит к развязке… — Если, — произнес он, заставив себя отвлечься, — если он согласится.

— А почему он должен отказаться? Что еще ему остается? В любом случае сейчас он не в состоянии нам что-либо сказать. Лично мне кажется, что он схватится за эту идею. Ты с ним знаком? Я как-то встречал его, но сомневаюсь, что он помнит меня. Я позвоню его импресарио завтра. Может быть, тебе слетать в Париж и там поговорить с ним? Эмилия не будет против?

— Она сейчас на съемках лучших моделей года, — небрежно бросил Поль. — Она и не узнает, что я уезжал.

— Хорошо, а как насчет общего плана? Я смогу уделить тебе немного моего драгоценного времени. Черт, хотелось бы и мне сделать такой фильм вместо очередной душещипательной истории о том, как семейное благополучие было спасено подбором правильного дезинфицирующего средства. Я прихожу в исступление от белых накрахмаленных воротничков, в то время как ты будешь создавать миф о герое. Черт возьми. Тебе повезло… Ну хорошо, у меня есть час времени. Что ты знаешь о Фарлее, кроме пьянства, наркотиков и лая на луну?

— Я не знал, что он лает.

— Он проделывал это не раз за последние два года. Я слышал, он подражает ирландскому сеттеру или далматину. Кто-то рассказал мне, что он устроил сцену в каком-то отеле в Нью-Йорке или Чикаго, где-то там. Около года назад, но разговоров об этом не было. Однако я уверен, что он не позволит тебе заснять такое.

— Не надо преувеличивать, — напомнил ему Поль. — Я бы хотел, чтобы публика почувствовала жалость к этому человеку. Он запутался и не знает, как вырваться.

— Даже если бы он знал, что достаточно одного неверного шага, и он опять там, где был. В действительности он никогда не соответствовал своей репутации.

— Он смог бы попытаться, если бы ему захотели помочь.

— Не только это. Многие относятся к прошлому, как к своему достоянию, а оно с каждым годом их жизни становится непосильным бременем.

Поль помолчал.

— Откуда бы ты начал? Возможно, с Парижа? Одинокий парень в городе огней. Как ты думаешь, он взял свою девушку с собой?

— Не представляю.

— Будем надеяться, что нет. В одиночестве он будет смотреться лучше. Затем его турне: его попытки справиться с собой, он, нуждающийся во внимании и любви, его власть над зрителями…

— Здесь показать публику, — вставил Поль. — Я уже видел, что она собой представляет: масса обожающих его лиц. Затем возвращаемся к нему Он в такси, едет домой, в номер гостиницы, совершенно одинокий… Может быть, он и один-то не бывает? Разве его постоянно не окружают девицы?

— Может быть, он ведет себя по-другому в Европе? Если с ним девица, мы можем заплатить ей, чтобы она уехала домой и оставила его в одиночестве. Почему мне сценарии нравятся больше, чем жизнь?

— Потому что именно ты решаешь, каким будет конец фильма. И начало тоже. И то, что между ними.

Они посмеялись вместе, потом Поль сказал:

— Я хотел бы позвонить сейчас импресарио Фарлея. Я смог бы обрисовать ему общие черты нашего плана и договориться встретиться завтра.

Ларри ухмыльнулся:

— Мне нравится такой энтузиазм. Действуй. У меня есть еще одна идея. Я знаю одного парня с телевидения, который в свободное время читает греческие трагедии. Дай мне общие наброски фильма, а я покажу ему. Если они там смогут что-нибудь выделить на съемки, у тебя будет отличный бюджет. — Он поднялся. — Я буду у себя в офисе, если понадоблюсь тебе.

Импресарио Фарлея, Луи Гласе, колебался.

— Завтра я улетаю в Париж, — сказал он. — Полетите со мной? Ничего не буду обещать, но мы сможем поговорить в самолете.

«Он согласится», — подумал Поль. Луи не смог скрыть волнения. Последние «подвиги» его клиента были неважными, и ему нужно было что-то новенькое.

Он сел и мысленно вернулся к тем сценам, которые представлял, разговаривая с Ларри. Они были настолько яркими, как будто он уже видел их наяву. Все, что касалось фильма, оживало у него перед глазами. Поль удивлялся сам себе. После того как он всю жизнь использовал фотокамеру, снимая застывшие сцены, он почувствовал волнующую свободу движения и звука и возможность показать сразу несколько событий вместе. Неважно, сколько души он вкладывал в свои лучшие фотографии, которые сделал до того, как стал фотографировать светское общество; они не могли сравниться с жизненной силой фильма. Ему казалось, что он покинул отчий дом и перед ним открылся весь мир и возможность творить.

Первый фильм «Голд—Дженсен продакшнз» был закончен через полтора года после того, как эта компания была организована. Он прошел почти незамеченным. Его показали в нескольких кинотеатрах, несколько критиков вскользь упомянули о нем, небольшой круг людей посмотрели его, но, уходя из кинотеатра, обсуждали не его достоинства и даже не его недостатки, а куда они пойдут, чтобы выпить бокал вина, или будут ли спать в его или ее постели.

Через месяц Поль с Ларри просмотрели фильм еще раз в проекторной комнате у Ларри дома.

— Публика была права, — пробормотал Ларри. — Я бы тоже думал только о том, в чьей постели проведу ночь.

Поль даже не улыбнулся. Он не привык к неудачам и был сердит на себя.

— Какого черта мы его делали?

— Нас загипнотизировала уверенность в своих заслугах, — огрызнулся Ларри. — Со мной такое случалось, когда я возомнил себя гением, только начав заниматься рекламными роликами. И то же, черт бы меня побрал, случилось и сейчас. Удивляюсь только, что мы попались на эту удочку оба. Один из нас должен был заметить, что нас занесло не туда.

Фильм кончился, и зажегся свет. Расстроенные, они молча сидели в комнате.

— Давай посмотрим на фильм с другой стороны. Его нельзя назвать полной неудачей. Ты пробовал руку, учился… какого черта, ведь ты учился работать. Для человека, который до этого ни разу в жизни не держал камеру в руках, ты справился отлично. Я с легким сердцем благословляю тебя на следующий фильм, а сам возвращаюсь к своим несчастным роликам, которые оплатят наши счета. Конечно, я постараюсь быть рядом, сколько смогу. Пива? — Он протянул бутылку и открывалку.

— Спасибо. — Поль вытянул ноги. — Вывод один. Я должен немного сузить поле деятельности, не разбрасываться. Есть в этом что-то общее с фотографией, что ни говори.

— Подразумевая…

— Подразумевая этим, что, когда я фотографирую какой-то предмет, я придвигаю его ближе, чтобы увидеть, что делает его единственным в своем роде, и стараюсь найти средства, чтобы его уникальность заметили и другие. То же самое я хочу сделать в фильме: приблизить что-то одно и показать, почему это что-то уникально. Слишком многое происходит вокруг; как можно сделать фильм в таком хаосе?

— Это жизнь, друг мой. Большинство из нас пытаются найти в ней свое место.

Поль улыбнулся:

— Я тоже. Почти всегда.

— Так что же ты хочешь сделать?

— Делать профили, то есть строить каждый фильм вокруг одного человека и, используя его или ее историю, рассказать о городе, или о профессии, или о чем угодно, даже о целой стране. Это позволит мне сфокусироваться на чем-то определенном. А публика получит или кумира, или героя, которого возненавидит.

Лицо Ларри было задумчивым.

— Давай еще немного обсудим этот вариант.

Чем больше они говорили, тем больше эта идея захватывала Ларри. Они размышляли над этим в день, когда прочли заметку в колонке сплетен о Бритте Фарлее и она подогрела их интерес: на истории Фарлея можно показать историю многих знаменитостей в шоу-бизнесе, а крупным планом историю одного героя, его взлет, и падение, и, возможно, снова взлет.

Через день, после разговора Поля с Луи Гласом, он полетел с ним в Нью-Йорк, а затем в Париж. Они использовали время, чтобы познакомиться. Луи рассказывал о Фарлее, особенно о том, что тот был очень расстроен ограблением квартиры, хотя уже и оправился от шока. Затем они стали обсуждать предложения Поля. К тому времени, когда они подлетали к Парижу, Луи полностью одобрил идею создания фильма, а также первые наметки сценария.

Когда они добрались до квартиры Фарлея, он уже ждал их. Луи успел поговорить с ним по телефону накануне вечером и рассказал ему о фильме.

— Вы имеете в виду документальный фильм, верно? — спросил он, когда пригласил их в гостиную. Его голос был глубоким и густым, как старое вино. Одна из его бывших жен сказала как-то, что слышать его голос было почти так же приятно, как и переспать с ним. После развода, однако, она сказала, что слушать все же лучше.

В углу комнаты на кресле свернулась калачиком молоденькая девушка с испуганными глазами. Фарлей не представил ее, и она продолжала молча сидеть там на протяжении всей их беседы.

— Документальный фильм, — сказал он, растягивая слова. — Эту бодягу нам показывали в школе: какие-то профсоюзы или как строят собор. Или что-то о северных медведях, живущих на полюсе. Вы хотите снимать меня с северными медведями?

— Мы будем снимать вас с другими знаменитостями, — бодро сказал Поль. — Публика хочет знать о внутренней жизни своих любимых звезд.

— Публика слишком глупа, чтобы понимать, где внутренняя, а где внешняя сторона, — небрежно заметил Фарлей.

— Вы не слышали от него этих слов, — вмешался Луи Гласе. Фарлей бросил взгляд в его направлении, но промолчал. Он полагался на своего импресарио и был уверен, что тот всегда вытащит его из любой неловкой ситуации, в которые он попадал благодаря своему языку.

— Красивая квартира, — сказал Поль, оглядывая длинную комнату, забитую богатой мебелью. Высокие окна были открыты, и в них проникал мягкий воздух июньского утра, и он посмотрел вниз с высоты третьего этажа и через кроны деревьев увидел авеню Фош. — Трудно поверить, что к вам забрались воры. Вы живете так высоко.

— Залезли не через окно. — Фарлей почти зарычал. — Этот подонок вошел через входную дверь, как хозяин. Ничего не было вскрыто, взломано, поцарапано, ничего не отодвинуто. У него явно были ключи, у этого негодяя. Просто пришел, как будто он хозяин… моей квартиры, где живу я! Посягнул на мой дом, где я…

Он внезапно замолчал.

«Прячусь, — закончил Поль за него фразу. — Твой дом, где ты прячешься. А когда грабитель проник в дом, ты почувствовал себя незащищенным, как будто лишился места, где можно спрятаться. Поэтому ты и начал снова принимать кокаин и пьянствовать. Прошло уже пять дней с момента кражи, Луи утверждал, что он уже оправился, но это несколько не соответствовало действительности.

Он взглянул на Луи и, встретившись с ним взглядом, подумал, что, возможно, они поняли друг друга. Фарлей вообще не отличался спокойным характером, но на первых четырех концертах по стране был в хорошей форме. Луи и его помощники, вероятно, смогут продержать его в форме до конца турне, чтобы дать Полю возможность закончить фильм о нем.

— Давайте поговорим о фильме, — предложил Поль, стараясь говорить непринужденно. — Мы хотим показать вашу ежедневную жизнь, прикоснуться к вашей работе, игре, услышать ваши беседы с друзьями, другими певцами и актерами, с любым человеком, которого вы знаете. Как и откуда берете идеи для своего творчества. Мы хотим, если вы не будете возражать, следовать за вами повсюду, присутствовать на ваших собраниях и репетициях, быть с вами в ночных клубах… — Фарлей с тревогой взглянул на него, и Поль поправился — …В ресторанах, за кулисами на ваших представлениях. Пройдет совсем немного времени, и вы забудете, что мы рядом. Мы используем кадры ваших телевизионных выступлений, чтобы рассказать о вашем прошлом, мы будем брать интервью у людей, которые знают вас многие годы. Ну как, нравится?

— Извините меня, — неожиданно произнес Фарлей и двинулся в сторону ванной комнаты.

Луи сделал жест, чтобы остановить его, но, пожав плечами, убрал руку.

— У него проблемы с желудком, съел что-то не то, — объяснил он Полю.

Все молчали, пока Фарлей не вернулся в комнату.

— Извините, не хотел быть невежливым, но если приспичит, то приспичит. — Под носом у него была заметна краснота. — Так что вы говорили?

— Я говорил об интервью у людей, которые…

— Ах да. Интервью. — Широко улыбаясь, он кивнул головой. — Никаких проблем. Если вы будете брать интервью у людей, которые ко мне хорошо относятся. Но я буду против, если вы собираетесь разговаривать с людьми, у которых на меня зуб.

Поль наклонил голову, и Фарлей воспринял это как знак согласия. Они стали обсуждать турне, которое должно было возобновиться через несколько дней, причем и Поль и Ларри всячески старались удержать Фарлея от пространных воспоминаний и анекдотов Они были похожи на пастухов, подумал Поль все время подталкивая Фарлея в нужном направлении, не давая ему потеряться в чаще своих путаных мыслей. Это заняло у них еще два часа, но наконец Фарлей, Луи и Поль стали составлять неофициальный договор между ними, затем поднялись и стали прощаться.

— Увидимся рано утром, — сказал Поль.

— Наша встреча продлится долго? — спросил Фарлей. Его голос был скрипучим, а глаза горели неестественным блеском. Поль попытался вспомнить, сколько раз Фарлей бегал в ванную комнату во время разговора, два или три, но вспомнить не мог.

— Пока вам не надоест рассказывать, — ответил он. — Я умею слушать, а нам предстоит узнать от вас о сорока годах вашей жизни.

— Тридцати семи, — машинально поправил его Фарлей. Они помолчали. — Да, еще одно, — весело начал он. — Я с удовольствием буду рассказывать о себе. Всегда делаю это с удовольствием. Люблю поговорить на эту тему. Тем более что моя жизнь — это не просто жизнь, а нечто большее. Есть что рассказать, поверьте! Взять хотя бы это турне, которое мы совершаем! Великий поход против голода на тысячу лет вперед! Только подождите! Материала обо мне вам хватит на двадцать четыре серии, причем отличного материала! И я весь перед вами! Абсолютная честность — вот мой девиз! — Он изобразил знаменитую на весь мир кривоватую ухмылку. — У многих одни лозунги, у меня же собственное кредо. Я следую ему на все сто процентов. Если, конечно, мне в этом немного помогают со стороны, — добавил он, подмигнув.

В такси Поль сделал некоторые пометки в блокноте, чтобы восстановить их беседу позже, когда сможет записать ее полностью. Вспоминая, что Фарлей взял с него слово не брать интервью у тех, кто имеет зуб на него, Поль подумал о том, что Фарлею доверять нельзя.

Ему нужен не документальный фильм, а рекламный ролик.

Но это его, скорее, позабавило, чем раздосадовало. Фарлей был не первым и не последним, кто хотел бы спрятать от публики свои неблаговидные поступки. Они смогут сами найти уйму народа, у которых возьмут интервью, и не полагаться только на тех, которых порекомендовали им Луи и Фарлей.

Обдумывая это и делая пометки, он чувствовал волнение от предвкушения нового дела. Он сделает все, чтобы фильм получился. Все было ему в новинку, он получал удовольствие от работы, от стараний соединить в одно целое свои мысли и образы, чтобы создать общую картину, плохую или хорошую, обычную или оригинальную. Эта работа так же радовала и стимулировала его, как и то, чем он занимался раньше. «Мне это нравится, — думал он. — Переносить жизнь людей, их лица на экран, показывать то, что они не всегда готовы раскрыть миру, и оживлять на экране их рассказы».

В течение последующих дней, которые он проводил в беседах с Фарлеем, замысел фильма все более определялся и расширялся. Они садились в его гостиной, а оператор тихо устраивался в углу комнаты, и беседовали весь день напролет. И так каждый день. К тому времени, когда он вернулся в Калифорнию, у него сложился довольно четкий план фильма с определенным запасом времени и места на пленке для чего-то непредвиденного. Поль записал сценарий в блокнот с отрывными страницами, там же были записаны имена людей, подготовленные его секретаршей, у которых он собирался брать интервью. Когда же через две недели начались съемки в Нэшвилле, он завел новый толстый блокнот, который со временем распухнет от записей, потеряет внешний вид, уголки страниц обтрепятся, потом его сменят другие, по мере того как пролетят месяцы. Когда фильм будет закончен, все блокноты будут исписаны до конца, храня жирные пятна от еды, горчицы и кофе, оставленные во время обедов на ходу.

Ларри выкроил время, чтобы поехать в Нэшвилл с Полем.

— Нам пришлось отложить съемки рекламного ролика об очередном стиральном порошке, — рассказывал он, ко да они ехали из аэропорта в гостиницу. — Заболел пятилетний малыш, который должен был смотреть, как воркующие голубки, родители, радуются, что теперь их белье будет необыкновенно чистым. По-моему, ветрянкой. Поэтому мы должны немного подождать, или они будут искать другого ребенка. Эмилия не возражает, что ты снова уехал так надолго?

— Она очень занята, — неопределенно ответил Поль, вспомнив, что он живет в Лос-Анджелесе, где все много говорят особенно близкие друзья и компаньоны, добавив: — Мы собираемся съездить куда-нибудь, когда фильм будет закончен. Мы уже соскучились друг по другу.

— Чудесно, — пробормотал Ларри. — Я все думаю, что мне надо жениться, но я почему-то ни о ком не скучаю.

— Ты, кажется, живешь с Бонни? — спросил Поль.

— Да, и она мне нравится. Но я не скучаю по ней, когда уезжаю. Так зачем мне на ней жениться?

Поль ничего не ответил. Единственной женщиной, по которой он скучал, была Лора.

— Давай сегодня вечером сходим в ресторан, — предложил Ларри. — У нас с тобой не было возможности отметить начало работы. Государственная служба радиовещания подтвердила свое намерение дать нам деньги. Это просто замечательная новость, надеюсь, ты это понимаешь. Они делают это раз в сто лет.

— Это означает, что они сделают это, как только смогут, — ответил Поль. — Для меня это очень важно.

Когда они подъехали к отелю, он вынул свой блокнот:

— Пора приниматься за работу. Я надеюсь, что наша звезда будет вести себя хорошо; нам всем не подзоровится, если что-то будет не так.

Но, как выяснилось утром, им нужно было волноваться не только за Фарлея, но и о поклонниках, которые следовали за ним по пятам, куда бы он ни отправился.

Все началось на первых четырех концертах, еще до того, как приехал Поль. К тому времени, когда турне переместилось в Нэшвилл, а затем в Даллас, Денвер и Солт-Лейк-Сити, это явление превратилось в бедствие. Теперь Фарлей был постоянно окружен толпой: это были его поклонники и поклонницы с клочками бумаги в руках для автографов, кричащие «Бритт! Мы с тобой, Бритт!». Тут были и зеваки, и любопытные, торчащие на улице около отеля и окружающие его, как только он появлялся. К нему тянулись руки, чтобы оторвать кусок от его рубашки, выхватить носовой платок или сорвать платок с шеи (Фарлей прекратил носить их после того, как однажды его чуть не удушили, пытаясь стащить с него платок). Постоянно слышались крики и визг; кто-то обязательно пел, полагая, видимо, что это самое удачное время для прослушивания. Майки с надписями «Бритт вернулся» можно было увидеть везде и всюду: быстро сориентировался какой-то бизнесмен.

С одной стороны было написано «Покончим с голодом», а с другой — «Всем с любовью». В Далласе, когда Фарлей раскланивался после выступления, кто-то бросил в него розу, которая оставила у него на лбу небольшую царапину, что в свою очередь вызвало заголовок в газете: «Бритт кровью болеет за бедных». Одна молоденькая девушка была почти задавлена и сбита с ног в огромной толпе на выступлениях Фарлея в Денвере, и быстрый агент по связям с прессой поднял ее на сцену, где Фарлей спел ей песню о любви, держа ее за руку, а на следующий день первые страницы десятков газет были посвящены этому эпизоду.

Все, что бы Фарлей ни делал, становилось сенсацией или в местном масштабе, или в масштабе всей страны, когда о ней рассказывала какая-нибудь телевизионная программа. Турне Фарлея становилось целым событием для того города, куда он приезжал, и Фарлей, как ясное солнышко, улыбался, махал рукой, пел, посылал толпе воздушные поцелуи, устраивал приемы, где его обнимали, целовали и всего чуть ли не облизывали.

— Они обожают меня, — сказал он Полю. — Они не перестали меня любить, вы понимаете это? Они обожали и до сих пор обожают меня! Обожают Бритта!

Он приглашал в ресторан людей, с которыми практически не был знаком, оплачивая обеды, в которых принимало участие по двадцать, а то и по тридцать человек. Каждую ночь в постели у него ночевала какая-нибудь девушка, наутро получавшая от него духи и коробку шоколадных конфет.

— Они обожают меня, — повторил он Полю, подмигивая. — Ночью только и делаю, что занимаюсь любовью. Конечно, вы не слышали, что я сказал. А вообще я лучший любовник Западного побережья.

— Откуда берутся на все это деньги? — поинтересовался Поль.

— Отовсюду понемногу, — туманно ответил Фарлей.

— Кто оплачивает все эти обеды, духи, приемы? — обратился Поль с вопросом к Луи Глассу.

— Бритт — богатый человек, — мгновенно ответил Луи. — Он скопил достаточно, когда был в зените.

— А я и сейчас в зените, — сказал Фарлей, входя в номер отеля, где они разговаривали. — Выше некуда. Все прекрасно. — Он взглянул на Поля. — Так себя чувствует только король. Я снова стал королем.

С этими словами он повернулся, чтобы принять кокаин и запить его джином.

— Эй, парень, у тебя сегодня концерт, — мягко напомнил ему Ларри. — Может, отложишь это на потом?

— Я уже и так давно откладываю.

— Ну сколько?

— Целых пять минут.

— Очень остроумно, — Луи положил руку на плечо Фарлея. — Подожди до конца концерта.

— Убери свои грязные руки. — Луи убрал руку. — Мне не нравится, когда мне указывают, что делать, Луи, ты прекрасно знаешь это. Я уже большой мальчик, недавно был мой день рождения — мне уже тридцать семь, — обратился он к Полю. — Я уже достаточно взрослый, чтобы поступать, как мне хочется.

Поль взял свой пиджак:

— Я иду обедать. Пошли, Бритт, я угощу тебя бифштексом.

— Я не голоден. Я останусь здесь.

— Ты перестаешь есть, когда начинаешь принимать наркотики, — с горечью сказал Ларри.

Поль взглянул на Фарлея:

— Все равно пошли. Не люблю есть один.

— Вы просто хотите заставить меня поесть. Затащите меня в ресторан и запихнете в меня бифштекс.

— Может, и так. Если проглотишь его, он твой.

Фарлей ухмыльнулся:

— Вы мне нравитесь, Дженсен. Вы меня никогда не обманываете.

— Пошли. Я голоден, даже если вам и не хочется есть. Расскажите мне о колледже, как вы были там звездой, играя в спектаклях, когда учились в старших классах.

— Верно, я был звездой. Откуда вам это известно?

— Мне рассказал об этом ваш школьный наставник. Но мне бы хотелось услышать об этом от вас.

— Хорошо. Я не против. Это было хорошее времечко. — Он повернулся и вышел из комнаты в коридор.

— Вы сможете заставить его что-нибудь съесть? — тихо спросил Луи.

— Именно это я и пытаюсь сделать, — сказал Поль и вышел вслед за Фарлеем.

Каждый день они были озабочены одним и тем же: заставить Фарлея поесть, уложить его в постель, когда он заявлял, что совершенно этого не хочет и полон энергии. Все это они делали с одной целью, чтобы Фарлей был в состоянии выступить на очередном концерте. Все были втянуты в это дело: и Луи, и Поль, и весь остальной персонал. Они одевали его перед концертом и раздевали после, они следили, чтобы он не наговорил ничего лишнего публике, сажали его на самолеты и высаживали его из них, везли на сцену, где проходили его выступления. И практически все это снималось на пленку. Как бы ни было затуманено сознание Фарлея, он никогда не забывал, что Поль делает о нем фильм. Работая по восемь, по десять, а то и по пятнадцать часов в сутки, он, Поль и оператор собирались вместе, и как только Поль незаметно подавал сигнал, оператор включал камеру: Фарлей на репетиции, Фарлей разговаривает с другими музыкантами о предстоящем концерте, Фарлей вспоминает былое с Луи, Фарлей один, он сидит за пианино, напевая что-то себе под нос, Фарлей, исполняющий песню и старающийся, чтобы голос звучал хорошо. Время от времени он просил оператора выйти из комнаты, объясняя это тем, что нуждается в одиночестве, хотя большую часть времени он хотел, чтобы оператор был рядом. Он уже сжился с камерой и привык, что каждый день проводит перед ней.

Наконец, когда все устали до такой степени, что не могли больше даже думать о работе, они взяли недельный отдых, и Поль вернулся в Лос-Анджелес.

— Эмилия! — позвал он, открыв входную дверь. Ответом ему была только прохладная тишина дома. Он вбежал по лестнице в длинную гостиную, где одна стена была полностью застеклена, от пола до потолка, затем вышел на балкон, который возвышался над небольшими, покрытыми травой отвесными склонами, отделявшими каждый дом от соседей внизу и вверху. Он долго стоял там, уставившись на Лос-Анджелес, распростертый вдали, бледные, неясные очертания которого были видны под косыми лучами июльского солнца, с трудом пробивающимися сквозь полуденный смог. Понемногу ему удалось расслабиться, тишина окутала его, и напряжение, накопившееся в нем от общения с Фарлеем, отпустило его.

Он прошелся по балкону, любуясь ухоженными клумбами с яркими пышными цветами, названия которых Поль не знал «Но этого не знает и Эмилия, — подумал он. Неожиданно ему в голову пришла мысль, что они оба относились к этому великолепно обставленному и безукоризненно содержащемуся дому как к отелю. — Мы не ведем себя как хозяева дома, — размышлял он. — И уж тем более, как жильцы».

— Ты вернулся! — раздался высокий удивленный голос Эмилии Она стояла в дверях, одетая в легкое платье и сандалии, светлые волосы были уложены в немыслимую прическу для дневных съемок, а голубые глаза радостно смотрели на него.

— Ты даже не позвонил.

Поль подошел к ней и обнял:

— Я звонил вчера вечером. Ты чудесно выглядишь, но я не в восторге от твоей прически.

Она рассмеялась:

— Я была в длинной шубе из русских соболей. В ней я расхаживала босая по берегу, а мои волосы выглядели так, как будто я только что выскочила из постели. Кому-то пришло в голову причесать меня именно так, они нас об этом не информируют. Как ты думаешь, я смогу продавать меха, выглядя вот так?

— Я думаю, что ты можешь продать все что угодно.

Он поцеловал ее, но через мгновение она отстранилась.

— Вчера я встретилась с Барри Маркеном. Он был в городе проездом, поэтому, когда он пригласил меня, я согласилась. Я вернулась домой в десять часов.

— Я не просил отчета о твоих поступках, — мягко заметил Поль.

— Ты имеешь право знать, где я бываю в твое отсутствие. У тебя есть право вообще запретить мне обедать с Барри.

— У меня нет таких прав, и я не собираюсь этого делать. Я не тюремщик и совсем не хочу, чтобы ты меня им считала.

— Ты сердишься. Извини меня. У меня был ужасный день, правда. Я сама не знаю, что говорю.

— Как ты смотришь на то, чтобы выпить что-нибудь? Может быть, после ты сможешь рассказать мне обо всем?

— Чудесно, Давай выпьем водки. Со льдом, пожалуйста, — добавила она. — Рассказывать особенно нечего Работа фотомодели скучна, как ты знаешь, а может быть, и не знаешь. Никто этого не может узнать, пока сам не займется этой работой. Ничего общего с талантом или интеллектом, абсолютно неинтересная работа. Надо только уметь правильно выполнить то, что взбредет в голову фотографу.

Поль уловил в ее голосе дрожь.

— У кого-то новая причуда?

У нее вырвался смешок.

— Разве у них узнаешь? Но сегодня утром наш художественный директор сказал мне, что у меня слишком широкие бедра.

— Ты и раньше рассказывала, что они то и дело делают подобные замечания.

— На этот раз все было по-другому. — Она облокотилась о каменную стену между двумя цветочными ящиками. Садящееся солнце было за ее спиной, и лицо оказалось в тени. — Эта работа недолговечна. Никогда не знаешь, что им захочется в следующий раз.

— Ты имеешь в виду, какую фотомодель они выберут?

— Да, в каком стиле. Конечно, я не боюсь, что это коснется меня, но иногда становится скучно от неразберихи и отсутствия творческого начала.

Поль понимал, как она должна была ненавидеть отсутствие правил игры в этой области. Это означало, что и ей было трудно подстроиться под других.

— Неужели все так изменилось? — спросил он. — Пару лет назад ты не видела в этой работе ничего плохого. Ты хотела ее больше всего на свете.

Она пожала плечами:

— Теперь, проработав, я знаю ее гораздо лучше, чем раньше.

Он вдруг понял, что она не останется фотомоделью. Долго, и ему показалось странным, что они поменялись местами. Когда они только встретились, Эмилия четко знала, что хотела, и ему пришлось для этого поколесить по Европе, чувствуя себя неприкаянным и неудовлетворенным. А теперь настало время, когда именно он знал, чего хотел, во всяком случае, в работе, а она оказалась плывущей по течению.

Где-то рядом запела птица, ее песню подхватила другая. В этот тихий полуденный час они слышали звон стаканов из дома рядом.

— Ты не спрашиваешь о моем путешествии, — заметил Поль.

— Ах, да. Как дела?

— Прекрасно.

Она не обратила внимания на краткость его ответа.

— Отлично. Ты уже все закончил?

— Ты имеешь в виду турне? Я, кажется, сказал тебе, оно продлится еще четыре недели.

— Да, вроде ты говорил что-то, но не могу понять, почему тебе надо присутствовать на каждом концерте. Они, должно быть, похожи один на другой. Да и он тоже совершенно одинаковый, где бы ни был. И мне не нравится, что тебя подолгу не бывает дома.

— Мне тоже это не нравится. Но я должен закончить работу.

— Нет, тебе нравится заниматься этим. Тебе нравится. Тебе очень понравилось делать фильмы.

Он видел перед собой ее злые глаза.

— Я надеялся, что ты понимаешь. Я объяснил тебе, что чувствую при этом.

— Ты никогда раньше ничем так не увлекался, за исключением меня.

— Я до сих пор увлечен тобой, — ответил он, скорее машинально.

— Ты увлечен работой. Раньше ты так не относился к работе.

— Я стремился к этому. — Он не был уверен, стоило ли ему делиться с ней своими мыслями. Обычно они не обсуждали его работу; ее интересовала только собственная карьера. — Я всегда ждал, что когда-нибудь подвернется дело, которое заинтересует меня. Мне не приходило в голову, что я сам должен искать его, что не всегда все появляется само собой. — Он печально улыбнулся. — Удивительно, но мне понадобилось много времени, чтобы понять это. Это объясняется тем, что я всегда имел деньги и мне не нужно было думать о том, как зарабатывать их на жизнь.

— Все это абсолютный вздор. Если ты достаточно терпелив, все приходит само собой. Эту работу предложил тебе Ларри. Ты ведь не бегал за ней высунув язык.

Помолчав, он ответил:

— Ты права. Но все бы заглохло, как многое другое, если бы я не занялся этой работой, я учился и ходил за Ларри по пятам, как ребенок, который учится ходить. А может быть, просто подошло время: мне не хватало чего-то интересного.

— Хорошо еще, что тебе стало не хватать чего-то, а не кого-то, — пошутила она. Потом добавила, не скрывая зависти: — Хотела бы я быть на твоем месте. — Она смотрела на Лос-Анджелес и поэтому не заметила удивленные глаза Поля. — Надеюсь, что такое случится и со мной когда-нибудь. Ведь со многими так и происходит, правда? — Они помолчали. — Сколько времени уйдет на этот фильм?

— От четырех до шести месяцев. Но обещаю, мы сразу уедем куда-нибудь, совершим какое-нибудь путешествие и…

— А потом что ты будешь делать?

— Какой фильм?

Она кивнула.

— Еще не знаю. Что-нибудь подыщем интересное.

— А если обо мне? Я для тебя интересна. Ларри считает, что у меня захватывающая внешность, он сам мне это говорил. Ты мог бы сделать фильм обо мне.

Поль нахмурился, потом быстро сменил выражение лица.

— Пожалуй. Когда-нибудь я это сделаю. Мне хочется выпить еще. Тебе тоже налить?

— Да. — Она пошла за ним в дом. — Этот фильм мог бы очень помочь мне, Поль.

— Этот фильм? Каким образом? — Он улыбнулся ей. — Ты самая известная фотомодель в стране. Документальный фильм о черных и белых сторонах этого бизнеса меня как-то не впечатляет.

— А тебе не надо касаться черных сторон.

— Нет, мы должны касаться и того и другого. Именно это и отличает документальный фильм от других. — Он обнял ее. — Как он может помочь тебе?

— Любая реклама помогает, — уклончиво ответила она. Поль заглянул ей в глаза.

— Ты что-то недоговариваешь. В чем дело?

Она уткнулась ему в грудь, спрятав лицо в его рубашке:

— Просто мне плохо. Я хочу…

Поль прижал ее крепче. Я хочу. Он подумал о том, что большинство предложений Эмилии начинались именно с этих слов.

— Что? — спросил он.

— Быть счастливой.

Поль на мгновение почувствовал беспомощность.

— Я думал, что ты счастлива.

— Иногда да. Я стараюсь, но иногда не получается.

Он продолжал обнимать ее, не зная, что сказать, не понимая, что именно она хочет и как он мог ей в этом помочь.

— Я просто думаю, что если что-то поможет мне продемонстрировать, что я не такая, как все… более интересная, то я буду нужна им не только из-за моей внешности.

Он вновь уловил в ее голосе испуг. Интересно, какова бы была его жизнь, если бы она зависела только от его внешности?

— Я подумаю о фильме, — ласково пообещал он. — Но я ничего не гарантирую.

Эмилия обняла его за шею и пригнула его голову для поцелуя.

— Спасибо, дорогой. Я знала, что ты постараешься для меня. Я всегда могу на тебя положиться.

«И все будет хорошо, все будут счастливы и довольны», — с иронией подумал Поль. Но все мысли исчезли, когда Эмилия, прижавшись к нему, стала снова целовать его, ее маленький язычок обжигал его рот, как огонь.

— Я скучала по тебе, — шепнула она ему и, встав на цыпочки, вытянула свое тело вдоль него, выставив одну ногу вперед.

Руки Поля чувствовали ее тело, мягкое и послушное, тепло ее кожи проникало через легкое платье, в котором она была. Он крепко сжал ее в объятиях, чувствуя каждую клеточку ее тела.

— Я скучала по тебе, — снова сказала она, прижимая его голову к своей. Одной рукой она ласкала его шею, потом просунула ее в открытый ворот его рубашки и, быстро расстегнув, стала гладить его грудь, проводя своими теплыми пальцами по темным шелковистым волосам у него на груди и нежной коже ниже пояса брюк. — Каждую ночь, — шептала она, ритмично двигая ногой между его ног. Когда Поль распахнул ее платье и стал ласкать ее грудь, она повернулась и повела его за собой в спальню.

Ей всегда удавалось замаскировать свою эгоцентричность страстью, которую она умела в нем разжечь.

— Итак, — сказал Ларри, когда они сидели в самолете, направляясь в Миннеаполис, — у вас был медовый месяц?

— У нас всегда медовый месяц, — шутливо ответил Поль. Он никогда не понимал мужскую потребность похвастаться своими сексуальными подвигами, если только они не были полными импотентами и это не помогало им почувствовать себя настоящими мужчинами.

Но дело было в том, что неделя, которую они провели вместе с Эмилией, вовсе не походила на медовый месяц, разве только что в постели. Они не знали, о чем говорить, а если они и беседовали, то казалось, что каждый говорил о своем. А через два дня Эмилия стала исчезать то на работу, то за покупками или приглашала на обед друзей. По правде говоря, должен был признаться Поль, что бы ни ожидало его в компании Фарлея, он был рад, что был сейчас в самолете.

— Кроме того, я немного поработал.

— Отлично. Я тоже. — Ларри протянул ему папку. — Вот описание жизни Фарлея.

Поль ухмыльнулся и тоже протянул ему папку.

— А это описание фильма, его основной план, пятый вариант.

— Черт возьми! Молодец. Так, посмотрим.

Они молча углубились в чтение, затем до конца полета работали над списком людей, которых собирались интервьюировать, обдумывали площадки для съемок, которые нужно было арендовать, и сцены с Фарлеем.

— А где эту неделю был Фарлей? — спросил Поль.

— В Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, встречался с агентами по продаже предметов искусства. Хочет, чтобы они нашли ему новые статуэтки взамен тех, которые у него украли. Он одержим ковбоями, он подражает им или что-то в этом роде. Еще он разговаривал со страховым инспектором, который расследует ограбление. Я звонил ему вчера вечером, он был в порядке; конечно, нанюхался кокаина, но не думаю, что это по нему заметно, если не знать, в чем дело. Готов поспорить, он очень ценит свое турне и наш фильм. И поэтому старается сдерживать себя. Что будет потом, сказать уже не берусь.

Ларри оставался в Миннеаполисе на протяжении всех концертов, потом уехал опять.

— Постараюсь приехать на заключительный в Вашингтоне, — пообещал он, когда они с Полем завтракали до его отъезда. — Он должен быть потрясающим. Билеты на трибуны распроданы по двести долларов с человека, и устроители концерта ожидают получить еще четверть миллиона. Конечно, это все добровольные пожертвования, но, тем не менее, прямая трансляция, деньги, которые льются рекой… — Он покачал головой: — Они начали с нуля, а получилось первоклассное зрелище.

— Кто знает, может быть, они заработают немного денег и для бедных, — сухо заметил Поль.

— Кто именно?

Они невесело рассмеялись.

— Никто, кроме голодных, не помнит, ради чего устраивалось это турне, — сказал Поль. — Как ты думаешь, сколько денег они получат?

Ларри пожал плечами:

— Десять центов с доллара? Я никогда не задумывался над этим. Но могу руку дать на отсечение, они не получат слишком много. Я должен уходить. Надеюсь, что увижу тебя на заключительном концерте. Удачи тебе с Фарлеем.

Турне продолжалось. Они побывали в Детройте, Буффало и Питтсбурге. В Буффало случилась крупная неприятность: Фарлей практически провалил выступление. Он забывал слова песен, сталкивался на сцене с другими музыкантами, бессвязно рассказывал анекдоты, забывая в них самое смешное.

— Черт возьми! — кричал после концерта Луи. — Ты забываешь одну простую вещь. Твоя жизнь зависит от этого турне! Ты что, хочешь оказаться в дерьме только из-за твоей мерзкой привычки к кокаину, от которой ты мог бы избавиться, если бы захотел?

— Я знаю, — смиренно пробормотал Фарлей. — Я все понимаю, Луи. Больше такого не повторится. Просто я немного расслабился. Все будет нормально.

— Ложись спать, — приказал ему Луи. — Успокойся, подумай обо всем. Тебе потребуется пара дней, чтобы прийти в себя перед следующим концертом.

Фарлей покачал головой:

— Мне нужна компания. Я совершенно не могу быть один.

Поэтому и в тот день, и на следующий были устроены вечеринки, как это бывало в каждом городе. Опять были грандиозные обеды для обожателей, а точнее, прихлебателей, которые обходились в копеечку, опять были подарки женщинам, с которыми он проводил ночи.

— Я буду в порядке, — бормотал он, когда Луи выговаривал ему за это, но в Питтсбурге он не смог закончить концерт: просто ушел со сцены перед последней песней, и музыкантам пришлось исполнять ее вместо него.

— Я был в форме, — сказал Полю Фарлей на следующий день. Они сидели в его гостиничном номере в Вашингтоне, просматривая телевизионный рекламный ролик с анонсами предстоящего заключительного концерта турне, который должен был состояться на открытой площадке, устроенной от Капитолия до памятника Вашингтону.

— Все концерты, кроме двух последних, были удачными, вы согласны? Я хочу сказать, что они были действительно хорошими, публика была не просто кто попало и на концерты покупают билеты! Мы получаем пожертвования! Так или нет? У нас есть зрители! И все это делают имя Бритта Фарлея и его талант. Верно?

— Верно. — В углу оператор тихо снимал их беседу. Поль не был уверен, сознает это Фарлей или нет.

— Но это была мелочевка. Я хочу сказать: ну что такое Солт-Лейк-Сити, если вдуматься в это? Песчинка в пустыне, верно? — Он помолчал, размышляя. — Вы не слышали, что я сказал. Это очень хороший город. Но я хочу сказать, что едва ли много знаменитостей давали концерты для трехсот тысяч человек на открытой площадке. Потрясающе, верно? И потрясающая ответственность! Мой агент говорит, что это именно так. Скажите своему парню, пусть выключит камеру.

Поль сделал знак оператору.

— Он может пойти выпить кофе. — Поль кивнул оператору, и тот вышел из комнаты.

— Так… — Фарлей открыл ящик стола рядом с ним — У меня здесь немного припрятано, если только не утащила какая-нибудь нечистая сила… — Он уже давно перестал прятаться от Поля. — Мы теперь одна семья, — сказал он первый раз, — и моя травка — это ваша травка, пока я сам плачу за нее и держусь в определенных рамках. Он высыпал белый порошок на стол. Его руки не дрожали. Затем он глубоко вдохнул его носом через соломинку.

— Триста тысяч человек, — повторил он снова. — Я опять король. — Он встретился взглядом с Полем. — Извините мою оплошность. Может, вы тоже хотите? Повышает аппетит перед обедом.

— Нет, спасибо. Я просто думал…

— Вы не должны стараться быть вежливым. У меня запас большой, и вы мне нравитесь. — Он протянул ему руку, но Поль улыбнулся и покачал головой. — Вы всегда отказываетесь. Все время. Я хочу сказать, черт возьми, ведь не рассказываю же я историю своей жизни Мэри Поппинс? Ну что вам нравится? Я достану для вас. Я могу достать то, что вам нравится — нет, погодите, вы не слышали, что я сказал. Ну так, черт возьми, скажите вы мне, что вам нравится?

«Никто из них не любит быть в единственном числе, — подумал Поль. — Им нравится думать, что и другие делают то же, что и они».

— Не имею привычки говорить об этом.

— Но мне вы можете доверять!

— Уверен, что могу. Но привычка сильнее. Я просто никогда не говорю об этом, и все.

— А я могу доверять вам?

Поль внимательно взглянул на Фарлея, услышав незнакомые нотки в его голосе.

— Надеюсь, что вы мне доверяете. Или вы имеете в виду что-то другое?

— Да так, небольшая просьба. — Он помолчал. — Одолжите денег.

Поль постарался не выдать своих чувств.

— Сколько?

— Пару тысяч. Три. Если у вас есть.

— Сейчас нет, но могу достать. Когда вам нужны деньги?

— Довольно скоро. Сегодня днем.

Поль колебался, но потом осторожно сказал:

— Я часто думал о всех этих приемах, подарках. Деньги ушли туда?

Фарлей передернул плечами.

— У короля всегда большие расходы. Я отдам вам.

— Не уверен, что вы сможете это сделать.

— Нет, я смогу. У меня есть основания так говорить. Я умею выходить из трудных ситуаций.

Когда Поль ничего на это не ответил, Фарлей наклонился к нему:

— Послушайте. Этот белый порошок всегда помогает мне — я начинаю лучше соображать. Я могу решать свои проблемы, обдумывать новые идеи, могу все, что хотите! Все для меня ясно и понятно! Никаких пределов, вот что делает для меня этот маленький приятель. Это единственный мой друг, который так действует на меня. У вас есть жена? У меня была жена, целая армия жен. Но все до одной оказались неудачными. А эта травка… эта травка чудесная! Она не огрызается, не хлопает тебе в лицо дверью, не считает себя умней меня. Не люблю умных женщин. А вы любите умных женщин?

— Я люблю, чтобы они были не умнее меня.

— Да, правильно. Но большинство женщин всегда считают себя умнее, думают, что могут распоряжаться вашей жизнью. — Его лицо приняло задумчивое выражение, — Есть только одна женщина, которую я по-настоящему люблю всем сердцем. Однажды я кое-что сделал, почти испортил одну вечеринку, которую она устраивала — я плохо вел себя — и она выгнала меня и заставила лечь спать. Но из своего отеля не выгнала, представляете? И я решил, что она настоящая леди. У нее хватает времени на всех. Она со всеми любезна. Я всегда ей это говорю, когда встречаю: «Лора. Я люблю вас, и я всегда буду останавливаться в вашем отеле и никогда не буду на вас лаять, потому что вы — очень добрая и приятная женщина и мне, всегда хорошо в вашем обществе». Но она одна такая. Все остальные что-то от меня хотят. А мне это не нужно. Как я и говорил. Что вы сказали?

Поль смотрел в окно. Фарлей тоже взглянул туда, чтобы понять, что привлекло внимание Поля, но увидел лишь еще одно здание напротив.

— Эй, приятель, ты слушаешь меня? Поль обернулся:

— Я думал о той женщине в отеле…

— О Лоре? Вам бы она понравилась. Такая мягкая, даже если и умная. Она гораздо умнее меня, но как-то не выпячивает это. Она… нежная.

— Как ее фамилия? — спросил Поль.

— Фэрчайлд. Светлый ребенок дословно. Хорошая фамилия, верно? Думаю, она очень подходит ей. Знаете что? Вам надо с ней познакомиться. Я собираюсь устроить прием, когда закончится турне — отметить наши успехи — и я приглашу Лору. Там вы и познакомитесь с ней. Но сначала вернемся к моей просьбе. Вы достанете мне денег?

— Достану.

— Спасибо, приятель. Я знал, что вы поймете меня.

— Я скоро вернусь. — Он вышел из комнаты и отправился в номер Луи Гласса, этажом ниже. — Насколько плохи финансовые дела у Фарлея? — потребовал он ответа у Луи.

— Совсем не плохи. Я же говорил вам, что он богат.

— Когда-то, может, он и был богат, но не сейчас. Он просит у меня денег. — Поль заметил, как сразу осунулось лицо у Луи. — Я задавал вам тот же вопрос и раньше, Луи; откуда берутся деньги все это время?

— Я не знаю, Поль. Я тоже спрашивал себя, так же как и вы, но не знаю.

— Чепуха. Вы лжете! Нет ничего, что бы вы не знали о Фарлее. Знать о нем — ваша работа. Откуда берутся деньги, Луи?

— Послушайте, почему бы вам просто не снимать ваш фильм и не лезть в другие дела? К вам это не имеет никакого отношения.

— Это имеет отношение к Бритту. А мой фильм именно о нем.

Луи покачал головой:

— Но не об этом. Кое-что все-таки остается за кадром.

Поль облокотился на подоконник и смотрел, как Луи ходит по комнате.

— Он берет деньги из нашего турне, да? Пользуется деньгами от продажи билетов и чеков, которые присылают…

— Оставьте эту тему в покое! Не ваше дело, откуда он берет деньги. Вам что до этого, черт возьми! Вы что, ревизор? Ваше дело — фильм о певце, а остальное вас не касается. Вы ни разу не поинтересовались, как организовано турне, вам до этого не было дела…

— А сейчас это становится моим делом. Это турне задумано как гуманная акция в мире, где не так-то часто такие вещи происходят, и не так-то много людей, которых это интересует. Но я хочу знать, что происходит. И вы расскажете мне все!

— И не подумаю. Может быть, у нас не очень хороший бухгалтер. Мы это проверим. Но я ничего определенного сказать не могу.

— Ложь!

Луи пожал плечами.

Поль вышел из комнаты, хлопнув дверью, и направился к себе, откуда позвонил в нью-йоркский офис Бритта Фарлея «Музыка для голодных».

— Мне нужны некоторые цифры перед заключительным концертом, — сказал он бухгалтеру, стараясь говорить спокойно. — Это нужно для фильма. Вы можете сказать мне, сколько всего билетов было продано, общий доход, полные расходы до настоящего времени?

— Не могу этого сделать, — ответил бухгалтер. — Во всяком случае, не сейчас. Тут столько дел, у меня нет помощника, сам черт ногу сломит в этой неразберихе, столько концертов сразу, никакой отчетности…

— Но вы-то на что? — резко спросил Поль. — Чем вы там занимаетесь, если не ведете отчетности?

— Черт возьми, это не моя вина! — Голос бухгалтера поднялся до крика. — Не говорите мне, в чем заключается моя работа! Я сам это знаю! Выполнять все желания этого придурка! Так велел Луи — делать все, чтобы он был доволен! Оплачивать его счета, посылать ему деньги, когда он… — Он замолчал. — Я имею в виду…

— Я знаю, что имеете в виду, — сказал Поль. — Кто еще знает об этом?

— Послушайте, вы хотите вставить это в ваш фильм?

— Кто еще знает об этом?

— Луи.

— А кроме Луи?

— Не думаю. Господи! Надеюсь, что нет. Но послушайте, вы собираетесь вставить?..

— Сколько потратил Фарлей?

— Послушайте, я не обязан докладывать вам.

— У вас нет выбора. Луи уже намекает, что вы, видимо, небрежны в своей работе. Так сколько он потратил?

— Он так сказал? Этот сукин сын…

— Так сколько?

— Около двухсот тысяч. Двести двадцать тысяч пятьсот шестьдесят один доллар, если быть абсолютно точным. Но я не мог ему отказать! Понимаете, Луи велел выполнять его желания, а Фарлей обещал вернуть эти деньги. Вы ведь не собираетесь рассказывать об этом в вашем фильме? Понимаете, ведь я должен думать о своей работе, о семье. Я не виноват! Я просто выполнял приказания! Вы ведь не собираетесь разделаться с Фарлеем? Даже если вам он не нравится, столько людей верят, что они получат деньги, еду или еще что-то. Если вы скажете хоть слово, вы все погубите, всех этих людей. Вы понимаете?

«Понимаю, — подумал Поль. — Это безмозглый подонок, у него был шанс совершить честный поступок и избавиться от своих пороков».

— Не знаю, как я поступлю, — сказал он бухгалтеру. — Я сообщу вам позже. — Он повесил трубку. «Безмозглый подонок. Ему все равно, кого он обманывает. Ему даже на самого себя наплевать».

За восемь недель от продаж билетов и телевизионных передач с призывами о деньгах они получили пять миллионов долларов и ожидали вдвое больше от концерта на открытой площадке, который должен был стать кульминацией турне и самым доходным в отношении пожертвований. Двести тысяч были малой частью этой суммы, но дело было в том, что если пойдет слух, будто какие-то деньги ушли в карман Фарлея, они лишатся освобождения от налогов и финансовой поддержки телевидения, а также разрешения использовать открытую площадку под концерт. Кроме того, тысячи людей потребуют свои деньги обратно.

Поль никогда не обманывался насчет Фарлея, он не сомневался, что тому безразличны бедные и голодные люди, но, как сказал Луи, Поля не должно волновать все это, его дело снимать фильм. Но за последние недели, несмотря на шутовскую атмосферу и фальшивость самой идеи турне, он успел почувствовать свою причастность к этим событиям. Как раз вовремя, чтобы узнать, что этот безмозглый подонок сделал именно то единственное, что могло погубить все турне.

Концерт на открытой площадке должен был состояться через два дня. Или он будет отменен.

Фарлей сидел, развалясь в кресле, и смотрел очередную мыльную оперу по телевизору, но, увидев вошедшего Поля, вскочил на ноги.

— Нашли? Я знал, что вы поможете. Выпейте что-нибудь. Что вы хотите? Сколько вы достали? — Он протянул руку.

— У меня нет денег.

— Нет? Господи! Вы шутите! Вы же обещали! Поль взял стул у письменного стола и сел.

— Я решил поинтересоваться, как вы сможете мне их отдать.

— Но я постараюсь. Бритт Фарлей — честный человек! Я верну вам долг.

— До или после того, как вы выплатите те двести двадцать тысяч долларов, которые взяли из турне?

— О чем вы говорите, черт вас дери! Взял? Да я не взял ни цента! — Поль молчал. — Я послал оплатить несколько чеков в Нью-Йорк — об этом вы говорите? Но речь идет о нескольких сотнях долларов, а не…

Он завертел шеей, будто воротник рубашки стал для него слишком узок.

— Как его там зовут, этого серого мышонка, бухгалтера? Вы с ним разговаривали? Он же сказал, что будет молчать. Обещал мне. Но он все равно лжет.

Поль молчал.

— Да что там говорить! Какая разница, лжет он или говорит правду? Дадим концерт в Вашингтоне, получим еще несколько миллионов, кто после этого заметит, что не хватает несколько вонючих бумажек?

Он резко повернулся и взглянул на Поля. Глаза у него блестели хитрецой.

— Ах да, я забыл. У меня все схвачено. Еще есть достаточно времени, чтобы вернуть деньги, пока все эти бухгалтеры и вечные ревизоры на побегушках будут решать, кто получит деньги, и только потом они появятся здесь, чтобы эти деньги получить. Черт, им года не хватит на все это. А к тому времени я снимусь в сериале и заработаю хорошие деньги. И верну, что брал. Никто не узнает, кроме вас. Но вы теперь член семьи, так что все в порядке. И… — он качнул головой, — здесь нет никого, кто снимал бы на камеру.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Луи.

— Он позвонил в ИРС, службу внутренних доходов США — заорал он Полю. — Вы вырыли для нас могилу. Вы это понимаете? Это дерьмо говорит, что не хочет быть козлом отпущения, он позвонил им, и они приезжают завтра с проверкой всех документов и отчетности. Полной аудиторской проверкой! И завтра. Вы слышите это?

Фарлей смотрел то на Поля, то на Луи.

— Что происходит?

— Да этот чертов бухгалтер! — кричал Луи. — Говорит, что мы все рассказали Полю и он больше нам не доверяет. Он натравил на нас налоговое управление, и завтра от нас останется одно мокрое место.

— Этого не случится, — резонно заметил Фарлей. — У них на это уйдет уйма времени. Все это знают. Они будут копаться несколько месяцев, разбираясь во всех цифрах. У нас есть еще масса времени.

— Вы безмозглый дурак, — вмешался Поль. — Все турне держится только на доверии людей. Как только станет известно об аудиторской проверке, вы все потеряете. С турне будет покончено, и с вашим возвращением на Олимп тоже. У вас нет…

— Я не хочу слышать об этом! — закричал Луи. — Ничего не кончено, слышите? Мы что-нибудь придумаем! У меня есть связи, можно поговорить с людьми из ИРС, попридержать их…

— Тем более пойдут разговоры, — сказал Поль.

— Минуточку! — вмешался Фарлей. — Вы, ребята, с ума сошли или что? Публика любит меня, они придут на концерт, что бы ни случилось. Они не знают, что такое аудиторские проверки, они хотят просто быть на концерте и восторгаться Бриттом. Никаких проблем! Все будет отлично!

Рукой, которую он прятал за своей спиной, он дернул за ручку ящика письменного стола и открыл его, не сводя глаз с Поля и Луи.

— Вы только держитесь за меня, и все будет…

— Оставьте эту дрянь в покое, — сказал ему Поль.

— Я буду соображать лучше, если приму немного. Вы бы могли понять, если бы не строили из себя дурацкую Мэри Поппинс…

— Если я не могу использовать свои связи, тогда что я вообще могу в данном случае? — спросил Луи, обращаясь в основном к самому себе.

Поль вытянул руку и схватил Фарлея.

— Оставьте это и послушайте меня. Я не позволю, чтобы вы завалили все дело.

— А что вы собираетесь для этого сделать?

— Надо подумать. Но главное, я должен быть уверен, что Бритт сможет выступить.

— Конечно, могу! Говорю вам: публика меня любит! Не имеет значения, что я делаю: мне не нужно быть в хорошей форме; я могу выть, как гиена, и писать на них с расстояния пятидесяти футов, а они будут визжать от восторга. Конечно, я могу выступать… нет вопросов!

— Это не то, что я хочу, — презрительно бросил ему Поль. — Вы должны дать концерт, а не выть, как гиена, или писать или делать еще что-нибудь. Вы должны петь и сделать ваше выступление лучше прежних. Это вы понимаете? Я буду находиться около вас каждую секунду, начиная с этой минуты, и до того момента, как вы выйдете на сцену. И ваша голова будет чистой, как стеклышко.

И тут Фарлей залаял. Откинув голову назад, он с силой завопил, отчего его лицо стало красным. Поль ждал, продолжая держать Фарлея за руку, пока вопли не утихли.

— А когда вы с чистой головой дадите концерт и турне закончится, мы поговорим о том, как закончить наш фильм, — спокойно сказал Поль.

— Господи Боже мой! — скрипучим голосом произнес Фарлей. — Я не смогу это выдержать, если не приму дозу! Неужели вы настолько глупы, что не понимаете этого? Я должен буду принять немного или развалюсь на сцене. Не смогу петь, не смогу говорить. У меня не будет голоса. Что на это скажете, приятель?

Поль молчал. Он не знал, говорил Фарлей правду или нет.

— Да какая разница? — вспылил Луи. — Если ИРС выведет нас на чистую воду…

— Вот что я скажу, — продолжил Фарлей, — со мной может находиться Луи. Он заставлял меня бросить кокаин и раньше. Только он сможет помочь мне. Это сработало в Солт-Лейк-Сити, помните, как хорошо я там выступил? Поэтому не стоит волноваться, вы получите свой концерт. А мы получим свой фильм. Правильно? Луи что-нибудь придумает с деньгами, у него есть связи, которые ведут в правительство. И обо мне он тоже позаботится. Мне нужно, чтобы обо мне кто-нибудь заботился. Вы ведь знаете, что я не могу быть один. Но есть одна вещь. Послушайте. У меня нет денег, которые нужно вернуть. И никогда не знаешь, сколько времени уйдет на съемки телесериала. Я выдам вам отличное выступление в Вашингтоне, но с деньгами я — пас. О'кей? С этим я не справлюсь.

Поль смотрел на Фарлея. «Наш американский герой, — думал он с иронией. — Маленький испуганный ребенок, слабый и стремительно падающий со своего пьедестала славы».

— Я сам справлюсь с этим, — сказал он. — Я вложу деньги, если вы дадите мне слово…

— Какие деньги? Откуда?

— Извините, что не выразился яснее. Я вкладываю двести двадцать тысяч долларов в фонды. Все будет на месте, когда станут проверять бухгалтерские книги.

Луи издал сдавленный крик. Он смотрел на Поля, вытаращив глаза.

— Откуда вы сможете достать такие деньги? — решительно спросил Фарлей.

— Достану, — коротко ответил Поль. — Ваше дело — сидеть тихо. Справитесь? Сможете не проболтаться, чтобы вся наша затея не взорвалась?

— Эй, голова садовая, вы имеете дело с Бриттом Фарлеем…

— Считайте, что я не слышал, что вы сказали, — сказал Поль с нотками металла в голосе. Фарлей покраснел:

— К черту. О'кей. Я буду нем как рыба.

— Вы даете мне слово, что будете сидеть тихо? Фарлей посмотрел ему прямо в глаза.

— Хотя оно стоит сейчас немного, даю слово, — сказал он в порыве честности.

Поль встал и положил руку на плечо Фарлея. Он с удивлением сознавал, что тот продолжает ему нравиться, ему было жаль, что Фарлей превратился в неудачника и мог стать им снова.

— Мне нужно сделать несколько телефонных звонков. Увидимся позже.

— Конечно. Эй, приятель, — окликнул Поля Фарлей. — Если вам придется просить эти деньги у кого-то, то делайте это вежливо.

Поль улыбнулся:

— Спасибо за совет…

— Подождите, — сказал Луи. — Я провожу вас до лифта. Я сейчас вернусь, — бросил он Фарлею и вышел с Полем в коридор.

— Вы действительно сможете достать эти деньги?

— Да.

— Ради чего? Вы хотите; влезть в долги ради концерта?

Поль рассмеялся. Луи был так серьезен, что Поль растрогался.

— Я думал, что все задумывалось ради бедных и голодных, — ответил он. Луи опустил голову:

— Вы, наверное, считаете меня чудовищем.

— Нет. Я думаю, что вы тоже испуганы не меньше, чем наш певец. Возвращайтесь к нему, Луи. Вы знаете, в чем ваша работа сейчас. У вас два дня. Пусть он полностью придет в себя. Идите. Увидимся за ужином.

У себя в номере он позвонил своему брокеру в Бостоне.

— Двести двадцать тысяч, — повторил агент, — перевести на ваш личный счет?

— Нет, переслать мне сюда. — Он дал адрес своего отеля. — И позаботьтесь сделать это сегодня.

На следующий день он собирался отправить эти деньги в офис Фарлея «Музыка для голодных» от имени Бритта — Фарлея. В бухгалтерских книгах эти деньги будут фигурировать как обычная оплата краткосрочного займа.

Повесив трубку, он направился вниз в бар. Он нашел пустую кабинку в углу и сел там, заказав виски и наблюдая за людьми, которые входили и выходили из бара. У каждого из них была своя жизнь, каждый мог бы стать частью романа или фильма. Фарлей не поверил бы в это. Он считал себя уникальным.

«Но он был таким же, как и другие, — размышлял Поль. — Эмилия, Луи и Бритт, думающие только о себе, не имели ни времени, ни сил для остального мира».

Сам он понимал, что когда-то был таким же, как и они, искал только удовлетворения собственных потребностей, покоя, отказываясь вникать в чужие проблемы. Но что-то изменилось в нем. Я перестаю быть равнодушным. Он сказал это Луи сегодня днем. Это было в некотором роде очень необычное заявление для Поля Дженсена, которого Оуэн, его дед, ругал когда-то за замашки плейбоя.

«Может быть, Бритт и был уникальным в конце концов, — продолжал размышлять он. — Это он заставил меня прозреть».

Он заказал еще виски. «А может, Фарлей здесь ни при чем, просто Поль Дженсен наконец стал взрослым». Он улыбнулся самому себе. Так сказала бы Эллисон. Он действительно стал взрослым, хотя бы для того, чтобы почувствовать ответственность за человека, которого нужно защитить и который натворил много глупостей, только потому, что этот парень заслуживал, чтобы ему предоставили еще один шанс. И на карту сейчас поставлено нечто большее, чем деньги.

Ему стало не по себе. Он допил виски. Ответственность. Защита. Деньги.

То, что он делал сейчас, гораздо больше того, что он сделал раньше для Лоры. «У нас тоже многое было поставлено на карту, — думал он — но я проиграл. Я ничего не сделал, чтобы понять ее, или защитить, или выяснить все до конца, чтобы мы смогли начать новую жизнь».

Он откинулся назад и вспомнил Лору. Он держал себя в руках, когда Фарлей рассказал ему о ней, но сейчас был не в силах сдерживать себя и дальше. Он представил ее сидящей в ресторане, как она пыталась усмирить Фарлея, находя слова, которые успокоили его. Вы добрая и очаровательная женщина.

Лора. Он медленно произнес ее имя, чего не позволял себе многие годы, почувствовав при этом ее присутствие, вспомнив запах ее волос, тембр ее голоса, смех в ее глазах. Лора.

Я устраиваю прием, когда закончится турне, и я приглашу Лору. Там вы и познакомитесь с ней.

— Мистер Поль Дженсен? — Он поднял голову. Около его кабинки стоял один из клерков отеля, подключая телефон. — Вам звонят из Бостона, и поскольку я видел, что вы пошли сюда, я позволил себе…

— Благодарю вас. — Он поднял трубку. — Поль Дженсен у телефона.

— Поль! Это Эллисон. Я тебя отвлекаю? Не могла дождаться, когда смогу поговорить с тобой. Я должна была поделиться с кем-нибудь, а ты — единственный человек… Послушай! Мне только что сказал об этом Бен. Лора купила все отели дедушки! Все четыре! Ты можешь поверить в это? Мне как-то не по себе от этого. Я даже не знаю, что чувствую. Мы все ополчились на нее, но она заслуживает уважения, ты не считаешь? Она купила их! Невероятно! Папа, естественно, не хочет об этом говорить, он вне себя от гнева, но он ничего уже не может сделать…

Поль едва слышал ее голос. Лора, сказал он себе и понял, что широко улыбается. Молодец.

Я приглашу Лору. Там вы и познакомитесь.

 

ГЛАВА 22

Джад Гарднер. Феликс стоял около детской кроватки, имя жгло его раскаленным железом. Ребенок спал, светлые волосики завивались на влажной головке, а маленький ротик напоминал розовый цветочек.

— Папу как загипнотизировали, — с удивлением заметила Эллисон, обращаясь к Бену. — Ему никогда раньше не нравились дети. — Бен кивнул, внимательно следя за Феликсом.

Простояв так довольно долго, Феликс обернулся и встретился глазами с Беном, полными такой враждебности, что Бен невольно отступил на шаг назад. Сын Джада! Как он раньше не догадался?! Как безумная слепота помешала ему узнать Бена Гарднера в ту же секунду, когда он впервые увидел его? Он не был копией Джада, во всяком случае, насколько Феликс помнил Джада, когда тот был молодым, до возвращения из армии, с безумными глазами и кривой улыбкой, которая стала еще кривее, когда он узнал, что его компании больше не существует. Но сходства между ними было много, и Феликс укорял себя, что не заметил этого раньше. А ведь он гордился тем, что всегда знал то, о чем другие не догадывались. Тем не менее на этот раз он знал только, что ненавидит этого красавчика блондина, ненавидит всей душой Бена Гарднера.

Ленни заплакала, когда услышала, как назвали малыша.

— Ты узнала его?

— Да. — Она смотрела в окно со своей стороны машины. — Но я не хочу обсуждать эту тему. Никто не должен говорить об этом. Эллисон счастлива, она удачно вышла замуж, у нее хорошая семья, и мы не будем вмешиваться в их жизнь.

— Ты можешь делать что хочешь. А я собираюсь вышвырнуть его из компании. И из нашей семьи, сколько бы времени мне ни потребовалось. Он явился сюда, чтобы погубить меня, этот самодовольный подонок. Других причин его появления здесь я не вижу.

— Он любит Эллисон, и ты не посмеешь…

— Чепуха! Он использует ее, чтобы подкопаться под меня. Ты что, до сих пор витаешь в облаках, что не понимаешь этого?

— Ты не посмеешь тронуть их, Феликс. Что ты им скажешь? Что я спала с его отцом и ты не любишь вспоминать об этом? — Она немного помолчала, но Феликс ничего не ответил. — Ты это скажешь на совете директоров? Что твой зять, человек, которому ты доверил службу безопасности и всего несколько месяцев назад назначил вице-президентом по развитию, внезапно сделался неугодным компании? На каких основаниях? — Она снова подождала. — Я спрашиваю тебя, — спокойно сказала она.

— Еще не знаю, — злобно ответил он. — Придумаю что-нибудь. Он не останется…

— Он член нашей семьи, — решительно сказала Ленни. — Эллисон с ним счастлива. Он не сделал ничего, что говорило бы о том, что он хочет повредить лам. И ты будешь вести себя тихо и оставишь его в покое.

Он обернулся к ней:

— А если нет? Ты что, угрожаешь мне? Она посмотрела ему в глаза:

— Я не угрожаю, Феликс. Если я что-нибудь решу сделать, то сделаю это без предупреждений.

Это была угроза. Угроза, которая существовала всегда. И он всегда знал это, хотя и не хотел признаваться, точно так же, как не хотел заметить сходство Бена с человеком, которого ненавидел больше всего в этом мире.

— Ты плакала, — набросился он на нее. — Когда ты услышала, как они назвали мальчика, ты заплакала. Ты до сих пор помнишь его!

— Я всегда буду его помнить, — проговорила Ленни. Она взглянула на него. — И ты тоже.

— Я никогда не думал, что он такой упрямый, — сказал Лоре агент по продаже недвижимости в Филадельфии, когда позвонил ей в Чикаго и сообщил, что Феликс отказался от ее предложения купить у него отель «Филадельфия Сэлинджер». — Я старался убедить его согласиться, но он уперся.

— Но почему? Вы говорили, что он торопил вас с продажей.

— Именно. Я думал, что он схватится за ваше предложение. У меня нет ни малейшего представления, что случилось. Он повторяет только, что хочет рассмотреть другие предложения.

Лора разложила перед собой несколько карандашей, но в порыве гнева отшвырнула их от себя, и они едва не упали со стола, потом снова положила их перед собой.

— Вы же убеждали меня, что других предложений нет.

— К которым можно было отнестись серьезно. Но мне трудно предугадать его действия; может быть, он и согласится на одно из них. Я бы предложил поднять цену на четверть, а лучше на полмиллиона.

— Еще не время.

— Но все-таки подумайте об этом.

— Я дам вам знать.

Взволнованная и рассерженная, она схватила карандаши и затолкала их в кожаный стаканчик для карандашей, подарок Клэя в день открытия «Чикаго Бикон-Хилл». «Он не может так поступить. Мы сделали ему хорошее предложение, самое приличное из тех, которые он имеет. Он продал нам „Нью-Йорк Сэлинджер“ без всяких проблем. В чем же сейчас дело? Черт, он не может так просто взять и отказаться. У меня уже все распланировано».

Не раздумывая, она сняла трубку телефона и позвонила Карриеру в Нью-Йорк:

— Уэс! Ты говорил, что знаешь кого-то в совете директоров компании Сэлинджера.

— Я знаю Коула Хэттона. Я провернул для него одно дело.

— Ты можешь связаться с ним и узнать, почему Феликс отказывается от нашего предложения купить отель в Филадельфии?

— Отказывается? Я считал, что он давно принял его.

— Я тоже так считала.

— Я переговорю с ним. — Через час он перезвонил Лоре. — Кажется, ты все еще имеешь огромное влияние на Феликса, хоть и не видела его много лет. Он узнал, что ты являешься держателем основного пакета акций «Оул корпорейшн», и все приостановил. Он не продаст отель именно тебе. На заседании совета разыгралась целая баталия, а через неделю и другая, где обсуждался этот отель. Коул сказал, что Феликс был еще более разгневан, чем прежде. Создалось впечатление, что случилось что-то еще, о чем, естественно, никто не знает. Он уперся, и все. И в конце концов победил. Нужно немного выждать.

— Я не могу рисковать. Мне нужен отель.

— Моя дорогая, ты не сможешь заставить его продать тебе. Почему бы нам не вернуться к этому вопросу на следующей неделе, когда ты будешь здесь? Мой секретарь нашел пару квартир, на которые ты можешь взглянуть. Мы сможем обдумать, что делать с Феликсом.

— Прекрасно. — Но она думала об этом уже сейчас. «Кто он такой, чтобы отказываться продать мне этот отель? Это он обманул меня, а не я его. Я ничего ему не сделала. По какому праву он хочет стать на моем пути?»

Ей нужно было пройтись. Она всегда лучше думала на свежем воздухе, в движении. Но в вестибюле она столкнулась с Джинни Старрет.

— Я приехала за тобой. Хочу пройтись по магазинам, — сказала Джинни. — Французский модельер демонстрирует модели брюк у Элизабет Арден. Поедем со мной.

— Не сегодня, Джинни. Мне нужно немного прогуляться. Я как раз собиралась выйти. Может быть, ты тоже пойдешь?

— Нет, я не хожу на прогулку, как тебе это должно быть известно. Я бегаю только по этажам магазинов, но не гуляю. Мы можем вместе пообедать. Ты вернешься к этому времени?

— Я постараюсь. Встретимся здесь в час дня.

Джинни чмокнула ее в щеку и вышла из отеля. Лора смотрела ей вслед: подтянутая, нарядная женщина без определенного возраста, путешествующая из страны в страну с той же легкостью, с какой люди добираются на такси с одного места до другого, интересующаяся всем на свете и испытывающая, кроме всего прочего, материнские чувства к Лоре. Но, видимо, оттого, что у нее никогда не было дочерей, она стала ей хорошим другом и обожала давать советы.

«Мне очень повезло, что она у меня есть», — думала

Лора, направляясь к озеру, которое находилось в двух кварталах. С Келли она разговаривала по телефону каждую неделю, каждый вечер ходила на званые ужины, но ей трудно было заводить новых друзей, поэтому, когда Джинни бывала в Чикаго, Лора не чувствовала себя одинокой. «Обед с Джинни», — подумала она, улыбаясь и испытывая радость.

Майское утро выдалось теплым, на берегу и в парке было много желающих позагорать, велосипедистов и любителей бега трусцой, которые держались ближе к краю воды, где на перевернутых вверх дном ведрах сидели рыбаки, следя за своими удочками и обмениваясь историями. На серебристой поверхности озера с маленькими белыми гребешками волн сверкали белоснежные яхты.

Найдя безлюдное местечко, Лора присела, чтобы снять туфли, чулки и жакет. Ей хотелось пробежаться по мягкому песку, но мешала узкая юбка. Она продолжала идти босиком, подставив лицо ветру и наслаждаясь теплыми лучами солнца.

К лету она планировала иметь все четыре отеля и обосноваться в Нью-Йорке. Она мечтала о том, что встанет во главе маленькой, но своей собственной империи.

Лора села на одну из огромных известняковых глыб, которые окаймляли берег. Феликс не сможет остановить ее, не сейчас, когда она уже столько добилась. Нужно только придумать, как заставить его переменить свое решение. Он был настоящим бизнесменом, его нужно убедить, что ему выгодно продать отель быстро, пусть даже «Оул корпорейшн». Его надо обработать. А сделать это можно, только используя имеющуюся в ее распоряжении информацию.

А знала она многое: что он был упрямым, мстительным и алчным; что был хорошим бизнесменом, но не настолько хорошим, каким мог бы быть, поскольку никому не доверял и всегда пытался доказать всем, что был лучше своего отца. Еще он гордился своей способностью быстро и без оглядки принимать решения, часто не обсуждая и не советуясь с другими.

Быстро и без оглядки, не обсуждая и не советуясь с другими.

Все, что ей было нужно — это заставить его принять быстрое решение.

Солнце сияло прямо у нее над головой, прибрежный ветерок стих. Няни собирали по пляжу детей, чтобы увести их на обед и послеобеденный сон; владельцы яхт вытаскивали корзины с припасами, чтобы пообедать прямо на озере. Скоро ей нужно будет встретиться с Джинни. Лора сунула ноги в туфли, поморщившись оттого, как они сжали ей ноги, и направилась обратно к отелю.

— По-моему, ты придумала, как тебе выйти из положения, — обратилась к ней Джинни, когда они устроились за угловым столиком в ресторане отеля «Бикон-Хилл».

— Наполовину, — ответила Лора. — А как ты узнала?

— У тебя такой взгляд, кроме того, ты не очень замечаешь, что происходит вокруг. В чем дело?

Лора рассказала ей, что случилось.

— Мне нужна какая-нибудь информация, которая заставила бы его быстро продать отель в надежде защитить свои вложения в него.

— То есть чтобы он подумал, что не сможет его никому продать?

— Не по той цене, которую предлагаем мы. И он должен думать, что может не получить и этого, если не поторопится продать его.

Джинни продолжала есть суп.

— Если бы ты узнала, что с отелем что-то не в порядке, что в нем происходит что-то жуткое, например, как в одном отеле в Филадельфии, где люди умирали от болезни легионеров, тогда бы он его продал за любую цену, верно?

Лора рассмеялась:

— Продал бы, но там никто не умирает.

— Как жаль. А если он узнает, что отель разваливается на части? Например, что у него дефект в фундаменте, который нельзя устранить. Кто бы купил его?

— Никто, в том числе и я, — рассмеялась Лора. — Подожди-ка минутку. — Она положила ложку, которой ела суп, на стол и уставилась в окно, затем медленно повернулась к Джинни. — А если он подумает, что никто не сможет снести или реконструировать этот отель?

— В этом случае отель значительно потеряет в своей стоимости. Старые дома только тогда считаются хорошим вложением денег, когда их можно сносить, а на их месте строить новые. Иначе от них никакого толку.

— Именно. А дом сносить нельзя, если он является архитектурным памятником. Джинни нахмурилась:

— Но он не архитектурный памятник.

— А если городские власти Филадельфии решат, что он именно архитектурный памятник? Тогда его нельзя будет сносить, а фасад нельзя изменить. Внутри можно все переделать, но снаружи нельзя. Это скажется на цене дома?

— Сведет ее к минимуму. А кто-нибудь говорил, что его собираются считать памятником?

— Дом был в списке зданий, которые рассматривались комиссией по охране архитектурных памятников. В конце концов решили, что он не отвечает всем требованиям. Архитектура хорошая, но исторического значения не имеет. Но не в этом дело. Что, если Феликса заставить поверить, что комиссия может изменить свое первоначальное решение?

— А как его могут заставить поверить в то, что не соответствует действительности? Если только…

Они заговорщически посмотрели друг другу в глаза, как две школьницы, у которых вдруг появилась общая тайна.

— Кто-нибудь должен сказать ему, что это правда.

— Этот человек должен быть очень надежным, чтобы Феликс смог поверить ему, что это может быть правдой. И поскольку он приверженец быстрых решений, не советуется ни с кем…

Джинни уже широко улыбалась:

— Мне нравится эта идея. Это будет маленькая злая шутка. А кто сообщит ему об этом?

— Еще не решила. Ты не знаешь кого-нибудь в руководстве штата Филадельфия?

— Никого. Я знаю кое-кого в биржевом мире, но боюсь, тебе это не поможет. Кто еще? Архитекторы? Строители?

Лора покачала головой.

— Это должен быть человек, который присутствует на заседаниях комиссии. Может быть, тот, кто пишет об этих заседаниях… — Она замерла на полуслове. — Янк Босворс, — прошептала она.

— Извини, не поняла?

— Репортер из Бостона. Я знала его несколько лет назад.

— Тебе нужен человек в Филадельфии, а не в Бостоне.

— Но он может знать кого-нибудь в Филадельфии. Джинни, извини меня. Мне нужно ему позвонить. Я не могу ждать. Скоро вернусь.

Она не видела и не слышала о Янке со времени суда. Но в последнее утро, после того как было оглашено окончательное решение суда, он крепко пожал ей руку и поддержал ее как друг. Если я вам когда-нибудь понадоблюсь, вы знаете, где меня найти.

— Босворс слушает, — услышала она голос в трубке.

— Янк! Это Лора Фэрчайлд, — сказала она. — Я понимаю, что прошло много…

— Лора! Господи, откуда вы взялись? Где вы? Как вы живете?

— Я в Чикаго. И у меня возникла небольшая проблема. У вас есть время, чтобы выслушать меня?

— Это моя работа. Выкладывайте.

Он слушал ее рассказ, постукивая карандашом себе по зубам, изредка вставлял свои комментарии. Потом резко вскочил.

— Сукин сын! Не хочет продавать только потому, что вы участвуете в этом деле? А что ему за дело? Столько прошло времени…

— Не знаю, но…

— Не имеет значения. Хорошо. Значит, наша задача заставить его изменить свое решение. Как вы думаете, пустить слух будет достаточно?

— Наверное. Но это не должно быть просто слухом, Янк. Он должен поверить в это.

— Так. Кого я знаю в Филадельфии, кто мог бы помочь мне в этом? Минуточку. А разве нам обязательно нужна Филадельфия? Лора! Я сделаю это сам. Как вы, согласны?

— Но вы не пишете о Филадельфии и вы не пишете об архитектуре.

— Но я пишу обо всем, что представляет интерес, если это происходит в крупных городах. Я городской репортер, вы не забыли? Послушайте, я могу сделать это сам, мне даже хочется сделать это. Я никогда не поступал плохо, но ради вас я пойду на все. О'кей? И к тому же бесплатно, хотя с вас причитается, но это при встрече в Бостоне.

— Лучше встретимся в Нью-Йорке. Я переезжаю туда через месяц.

— Черт возьми! Ловлю вас на слове. Ну все, буду сейчас ему звонить. О'кей? Потом перезвоню вам.

— Я все еще не уверена, Янк. Ведь вы живете не в Филадельфии…

— Я живу в Бостоне, который гораздо лучше других городов. Доверьтесь мне. Я не подведу. Свяжусь с вами в течение дня.

Повесив трубку, он потер руки. Единственным отрицательным моментом в работе репортера было только описание драмы, а не участие в ней. Но сейчас он именно этим и займется, это будет жестом галантного человека. Он подумал, намного ли она изменилась за прошедшие четыре года. Он вспомнил ее испуганные глаза, ее холодные пальцы в его руках, ее окаменевшее лицо. Ему хотелось тогда обнять ее, прижать к себе и успокоить. Но джентльмен не должен пытаться затащить в постель расстроенную женщину. Кроме того, у него была жена и маленький сынишка и он очень ими дорожил. Но это он должен был сделать для Лоры. Феликс стоил того, чтобы его немного разыграли.

«Итак, начнем», — подумал он, набирая номер телефона.

— С вами говорит Янк Босворс из бостонского «Глоба», — скороговоркой выпалил он секретарше Феликса, а через минуту повторил Феликсу, когда тот взял трубку.

— Я собираю информацию для серии статей по архитектуре восьмидесятых годов, особенно по вопросу борьбы между защитниками классических зданий и сторонниками более целесообразного использования городской земли. В этой связи я хотел бы попросить вас выразить ваше отношение к статусу памятника архитектуры для вашего отеля «Филадельфия Сэлинджер».

— У него такого статуса нет. Комиссия решила не давать его моему отелю.

— Да, сэр, правильно. Но я так понял, что идут разговоры, что они собираются расширить свои полномочия, чтобы как можно больше зданий получили этот статус, в том числе…

— Откуда вы это взяли?

— Несколько минут назад я говорил с потенциальным покупателем одного старого здания, человеком, хорошо понимающим проблему статуса памятника архитектуры. Он сказал мне, что вопрос стоит очень серьезно.

Его речь набирала скорость, и Янка уже было невозможно остановить.

— Конечно, я собираюсь исследовать эту тему в более широком аспекте, и если вы хотите, позвоню вам снова через несколько недель, но я надеялся, что смогу услышать ваше мнение сейчас. Никто не знает, насколько быстро такие решения принимаются, учитывая, что владельцы таких зданий выступают всегда против, что иногда совершенно оправданно, а комиссия, у которой свои задачи, не всегда обращает внимание на мнение владельцев. Вы, наверное, понимаете, что Филадельфия специфический город, который очень дорожит своим архитектурным наследием. Наши предки, основавшие город, Декларация независимости, тринадцать колоний…

— Мне нечего сказать, — произнес Феликс и повесил трубку. Он тяжело дышал. Невозможно! Но как раз в духе этих тупоголовых городских чиновников, которые всегда хотят быть хорошими в глазах общественности. Сопротивление владельцев домов. Филадельфия со своим историческим наследием.

Он слишком затянул с продажей дома. Не смог получить приличную цену для отеля, а теперь тем более придется соглашаться на еще меньшую.

А ведь ему предлагали за него девять миллионов!

На губах Феликса появилась улыбка. Она заплатит ему эти девять миллионов, а уже после поймет, что приобрела отель, с которым ничего не сможет сделать. Она заплатит ему девять миллионов за привилегию владеть рухлядью, которая никому не нужна. «Пусть покупает, — размышлял он. — Я дарю ей эту возможность».

Он набрал номер своего агента в Филадельфии:

— «Оул корпорейшн» сняла свое предложение купить отель за девять миллионов?

— Нет, — ответил агент. Его голос звучал удивленно. — Но я сообщил им, что вы отказались, а они не захотели поднимать цену.

— А они знают о решении комиссии по распределению статуса архитектурных памятников, которое распространяется на отель?

Агент открыл рот, затем закрыл его. Кто-то распространяет слухи. Кто-то всегда распространяет слухи то о том, то о другом. Но это было что-то уж слишком. Однако на рынке недвижимости сейчас мертвый сезон, а если он продаст «Сэлинджер», они с женой смогут отдохнуть на Багамах, о которых они мечтали последние три года.

— Я не слышал о том, что они в курсе, — честно ответил он.

— Я хочу, чтобы дело было закончено сегодня. Поезжайте в Чикаго, если потребуется, но сделайте это. Я буду ждать от вас вестей сегодня вечером, позвоните мне домой. Ясно?

— Все ясно. Позвольте поздравить вас, мистер Сэлинджер, это очень мудрое решение.

— Да, — сказал Феликс. Он повесил трубку, его лицо сияло триумфом. «Филадельфия Сэлинджер» был продан.

— Обед был прекрасен, — сказала Лора, обращаясь к Жерару Лиону, шеф-повару ресторана «Вашингтон Сэлинджер». — И зал такой приятный. Кажется, жизнь кипит только в этой части отеля.

— Это правда, — согласился Лион. — Дела в отеле неважные, но мой ресторан преуспевает.

— А кажется, — осторожно подбирала слова Лора, — что отель в таком большом городе и так удачно расположенный должен процветать.

Лион развел руками, подняв ладони кверху. Это был типичный галльский жест, выражающий покорность и смирение.

— Нет, если так можно выразиться, хорошего управления. Последнее время мы слышали, что владелец отеля ищет покупателя, но цена очень высокая. А пока отель, как сирота, не получает должного внимания. Однако я не имею к этому никакого отношения. Мой ресторан и некоторые личные дела занимают все мое время.

— Личные дела, — повторила Лора. — Я хотела бы услышать, в чем они заключаются. Вы выпьете со мной кофе?

Лион бегло оглядел ресторан. Была почти полночь, в зале остались немногочисленные посетители, которые заканчивали десерт и кофе.

— С удовольствием, — сказал он и сел в кресло напротив Лоры. Немедленно появился метрдотель. — Кофе и еще кофе для мадам Фэрчайлд. И две порции абрикосового ликера. Если вы не против, — обратился он к Лоре,

Она кивнула:

— Спасибо. У вас превосходный английский. Вы долго живете в этой стране?

— Семь лет. Но я учил английский в школе, с десятилетнего возраста. Очень важно, чтобы первоклассный шеф-повар знал английский язык.

Лора улыбнулась:

— Вы хотели стать шеф-поваром с десяти лет?

— Нет, — серьезно возразил он. — Но я знал, что это моя судьба. Поэтому готовился к этому.

Она обвела взглядом большой зал, слишком ярко, на ее вкус, оформленный, но содержащийся в безупречном порядке.

— И все вышло, как вы того желали?

— Многое, мадам. Жизнь дает нам не все; а если бы давала, мы могли бы возгордиться, и тогда Господь наказал бы нас за то, что мы уподобились ему.

Они улыбнулись друг другу. Официант подал кофе и ликер. Лион недовольно взглянул на маленький пузатый стаканчик.

— Это не абрикосовый, — резко сказал он. Официант смутился:

— Нет, сэр, это персиковый.

— Я вижу. Но почему вы принесли персиковый?

— Мне дал его метрдотель и сказал, что вы заказали.

— Я заказал абрикосовый! Что за страна идиотов?! Унесите это и принесите то, что я заказал! — Он обернулся к Лоре. — Прошу прощения. Нужно всегда держать себя в руках. Мы обсуждали…

— Все ли нам дает жизнь. Так какое из ваших желаний не исполнилось?

— О! — Он заколебался, но она повторила вопрос, подавшись вперед в кресле. И он вдруг заметил, что разговаривает с ней так, как редко говорил с чужими и почти никогда с женщинами, которые, считал он больше интересуются собой, чем другими. Но эта женщина оказалась совсем другой. Помимо того, что она была очень красивой, она еще умела слушать. Она сидела спокойно, не вертясь на стуле, не кладя ногу на ногу и не доставая из сумочки зеркало, чтобы вдруг накрасить губы. Она смотрела на него, и ее губы не дергались, словно она ждала момента заговорить. Говорил он.

Официант принес наконец абрикосовый ликер, и Лион попивал кофе, одновременно рассказывая Лоре о своем детстве на юге Франции, о том, как учился на шеф-повара у легендарного Роже Вержа, и переезде в Америку.

— Разумеется, это совсем не то, на что мы надеялись. Я мечтал о собственном ресторане, чтобы моя жена всем заправляла. А вместо этого вы видите безвкусный зал в кричащих тонах, которые мне не нравятся, и беспечного метрдотеля, который не отличает персик от абрикоса. И невиданный менеджмент, да в Бостоне его просто нет.

— Тогда почему вы остаетесь здесь? — мягко спросила Лора, и Лиону пришло на ум, что она ждет, чтобы о чем-то спросить. — У вас, должно быть, много предложений, вы можете куда-нибудь перейти.

— Это верно. Но у нас есть сын, и знаете ли, у него… то, что мы называем проблемы в учебе. Он хороший мальчик, хороший сын, но в школе у него неприятности. Здесь он в хорошей школе и стал делать успехи. Моя жена говорит, мы не можем прыгать из школы в школу. Поэтому мы и сидим здесь.

— Но, должно быть, есть и другие школы, — сказала Лора. — В каждом городе есть особые школы. Он кивнул:

— Я тоже так думаю. Но жена говорит: зачем переезжать, если мальчик счастлив и хорошо успевает.

Они замолчали. Зал уже опустел, остались лишь официанты, которые бесшумно убирали со столов и вновь накрывали, готовясь к завтрашнему дню. Метрдотель прохаживался между столами, наблюдая за уборкой и упорно избегая взгляда Лиона. Лора держала в руке ликер, вдыхая аромат абрикоса, прежде чем пригубить. Он сильно ударял в голову; ее наполняло тепло. Затем она поставила стакан и сложила руки на столе.

— Недавно я купила два отеля, один в Филадельфии, другой в Нью-Йорке. Оба они старые и заброшенные, но я намерена сделать их такими же элегантными, какими они когда-то были; я уже так сделала с отелем в Чикаго. В отеле Нью-Йорка есть кафетерий и бар, и это все. А я планирую устроить ресторан, который будет одним из самых изысканных в городе, декорированным в нежных тонах, с фортепиано или арфой, и метрдотелем, который знает всевозможные оттенки напитков, и самым знаменитым шеф-поваром, который имеет долю в доходах и полную свободу в составлении меню и рецептов блюд. А его жена может руководить, если пожелает.

Она помолчала. Лион смотрел на нее, словно лишился дара речи.

— Конечно, я помогу шефу и его семье подыскать жилье и школу для ребенка. Я также заплачу за первый год обучения сына. — И снова небольшая пауза. — Единственное условие: чтобы шеф начал работать у меня немедленно, помог в оформлении ресторана, кухни, нового кафетерия и так далее. Он получает зарплату со дня прибытия в Нью-Йорк, даже если ресторан откроется через год, а ему понадобится месяц на переезд и устройство на новом месте. — Она улыбнулась Лиону. — Мне бы очень хотелось, чтобы вы работали у меня в Нью-Йорке, месье.

— Мадам, — продохнул Лион, — я ошеломлен. Устроить ресторан! и в самом Нью-Йорке! Да это мечта любого великого шеф-повара. Я поговорю с женой, думаю, никаких помех не будет, особенно если вы поможете устроить мальчика в школу. Мне нужен всего месяц, чтобы предупредить об уходе, и все, и тогда…

— Может быть, я выразилась недостаточно ясно, — сказала Лора, — но вы нужны мне немедленно.

— Но, мадам, нельзя просто исчезнуть с места работы! Нужно подать заявление по всей форме, возможно, для начала помочь новому шефу…

Лора покачала головой.

— Мы должны четко договориться по этому пункту. — Лион заметил, что ее голос стал твердым: теперь в ней все говорило о деловитости. Она была все так же красива, но словно сидела за рабочим столом. — Я хочу, чтобы вы были в Нью-Йорке на следующей неделе. Я оплачу расходы на отель, пока вы не найдете себе жилье, и на обратную дорогу сюда, чтобы вы помогли жене упаковаться. Мы найдем вашему мальчику школу как можно скорее, чтобы вы были все вместе, но вы должны согласиться начать работать у меня с понедельника.

— Через четыре дня, — пробормотал Лион. Он смотрел себе на руки, оглядывая комнату; он повторял про себя ее слова: «участие в прибыли», «свобода в управлении», «жена руководит», «квартира». Он встретил взгляд Лоры; она внимательно наблюдала за ним. «Надеюсь, я всегда буду на ее стороне, — подумал он. — Из нее вышел бы великолепный противник». Потом он кивнул. — В понедельник утром я буду в Нью-Йорке.

Лора улыбнулась и протянула ему руку:

— Я очень рада. Нам будет хорошо работать вместе. Лион пожал ей руку и улыбнулся в ответ.

— Да, действительно, — сказал он.

Через три недели, когда комнаты в отеле Сэлинджеров в Вашингтоне были заняты лишь на тридцать пять процентов, а ресторан закрыт по причине внезапного отъезда шеф-повара, Феликс начал настоящую борьбу. Правление приняло решение, и «Вашингтон Сэлинджер» был продан за десять миллионов долларов.

Вечером следующего дня Лора сидела с Джинни и Уэсом в ресторане «Виндоу».

— Когда в последний раз мы отмечали покупку, — вспомнил Карриер, — мы волновались о деньгах.

— Я и сейчас беспокоюсь, — сказала Лора мечтательно. — Но не в эти минуты. Не хочу говорить о деньгах, заботах или даже работе. — С бокалом шампанского она смотрела в окно. С высоты сотого этажа зеленый газон Центрального парка выглядел как штрих от зеленой кисти в центре плотно сотканной ткани из зданий, который представляет собой Манхэттен, воткнутый на невероятно крохотный клочок земли между двумя реками. Таинственное место запрятанных сокровищ, загадок и ловушек, место, про которое сказал однажды Карриер, что оно будет принадлежать ей.

«Четыре отеля Оуэна, — подумала она. — Мои отели. Джинни, Клэй, Келли и Уэс ждут меня. Почти семья. Моя семья».

Искры шампанского танцевали у ее губ, когда она пила; оно было почти такое же крепкое, как ликер, который она вдыхала, когда соблазняла Жерара Лиона переехать в Нью-Йорк. И все, чем она занималась в эти дни, было такое же терпкое и искристое, как ликер и шампанское. Она словно бежала по полю, густо поросшему цветами, к городу своей мечты, слегка опьяненная ароматным сиянием вокруг нее и мечтой вначале такой не близкой, затем достижимой, теперь уже ее.

Это опьянение было так сильно, что она начинала верить, будто у нее было все, что ей необходимо. Она уже не нуждалась в семье, по которой когда-то скучала, и ей не были нужны дети. Ей не нужно ничего больше того, что у нее есть сейчас: работа, дружба и сознание, что каждое утро, просыпаясь, она может делать то, что хочет, преодолеть любое препятствие, достичь любую цель.

По мере того как небо темнело за окном, огни в ресторане постепенно тускнели, и от этого ярче загорались огни внизу на улицах и в окнах Манхэттена. Лора знала, что она осуществила желание Оуэна владеть отелями и даже обошла Феликса. «Вот что мне нужно, — повторяла она про себя, — и будет нужно всегда: знать, что я могу выбрать любого противника и любого победить».

Бен проверил рассказ о статусе отеля Сэлинджера в Нью-Йорке и доложил на правлении, что ничего не нашел в этой истории.

— Я говорил также и с репортером из «Глоба», — сказал он. — Журналист утверждает, что его интересует только заявление о статусе памятника архитектуры вообще и возможное влияние на отель в Филадельфии, если комиссия изменит решение. Понятия не имею, почему он думает, что комиссия может так поступить, но если у него имелись к тому причины, было бы логично задать вопрос владельцу отеля. Он утверждает, что статус здания никогда не менялся.

— Вот черт, — сказал Коул Хэттон. — Так это или нет, Феликс считал, что это так. Мне безразлично, думает ли Феликс так или иначе или черт знает как ему заблагорассудиться. Но дело все в том, что Феликс совершенно не считается с нами, ему все равно, с ним мы или нет.

Через месяц на следующем заседании правления продажа отеля «Вашингтон Сэлинджер» была решена за пятнадцать минут.

— Да наплевать мне, что вы думаете о ней, — сказал Хэттон Феликсу перед голосованием. — У нее хорошие деньги, и она выскакивает с ними как раз в нужный момент. Хотелось бы мне встретиться с ней. Видимо, очень сообразительная леди. И десять миллионов — отличная цена за отель, которым просто незачем больше заниматься. Кто-нибудь знает, что случилось с шеф-поваром?

Никто не знал. Феликс имел представление по тому, как метрдотель описал леди, которая разговаривала с Лионом далеко за полночь, но ничего не сказал. С выражением ледяного спокойствия он проголосовал вместе со всеми за продажу отеля. Но внутри его кипела тщетная ярость. Каким-то образом она устраивала так, что все получалось, как ей хотелось. А через месяц наступила кульминация, когда он узнал, кто такой Бен Гарднер. Не удивительно, что он был в бешенстве и чувствовал переутомление. И любой почувствовал, если бы был, как и он, окружен врагами.

Что-то нужно было предпринять с этими двумя. Сначала продумать, что делать, потом все устроить. Неважно, сколько уйдет на это времени, он придумает что-нибудь, чтобы снова одержать победу.

Бен наблюдал за Феликсом, отметив, что тесть больше не встречается с ним взглядом и не обращается к нему, но когда Аса представлял новый бюджет и правление стало обсуждать его, он дал волю своим мыслям. Эта сообразительная леди, о которой говорил Хэттон, была его сестрой. Он пытался сопоставить образ смекалистой и твердой деловой женщины с молоденькой девчушкой, рыдающей по телефону, думающей, что он предал ее. Возможно ли, чтобы это был один и тот же человек? Он даже представить не мог, как она сейчас выглядит; он мог вообразить лишь хорошенькую маленькую сестренку, одну из самых талантливых воровок, которых он когда-либо знал, которая смотрела на него большими глазами и думала, какой он замечательный. Им было хорошо вместе, думал он, поворачивая страницу бюджета, чтобы другие думали, что он с ними. Хорошие были времена, когда они любили друг друга.

И он не представлял, как они могли снова встретиться. Теперь еще меньше, чем раньше. Ведь даже если он и мог найти способ увидеться с Лорой, каким образом он мог представить ее своей новой семье в качестве сестры и ожидать, что ее встретят с распростертыми объятиями, после того как она показала всем, на что способна, вернув себе большую часть наследства, хотя Феликс чего только ни делал, чтобы остановить ее. Он знал, как они отреагируют, когда узнают, что Лора солгала им о себе, и он знал, как они отнесутся к нему. Представить им Лору как сестру? — С таким же успехом он мог взорвать бомбу в своей семье и смотреть, как разлетаются куски.

Он мог бы рассказать Эллисон, подумал он вечером, когда открывал парадную дверь дома в Бикон-Хилле. Он думал об этом неоднократно, но каждый раз это казалось ему таким сложным и неправдоподобным, что он отступался. Лора была счастлива, она добивалась того, чего хотела. Он тоже был счастлив. Возможно, лучше оставить все как есть.

— Миссис Гарднер в саду, — сказала экономка. Он прошел туда. Когда он открыл дверь, то тихо стоял некоторое время, наблюдая за Эллисон, пока она не увидела его. Она сидела на низком кресле между рядами роз и кормила Джада. Красная юбка была вокруг нее как лепестки роз, а белая грудь была белее блузки, которую она расстегнула. Белая головка Джада прислонилась к ней вместе с ореолом света вокруг нее. Лучи солнца косо падали на стену из камня, и оба они купались в глубоком золотом свете, а высоко над ними птица издавала трели, плывшие по саду чисто и сладко.

Бен затаил дыхание, боясь пошевелиться. Картина была столь совершенной, словно изображала рай, и ему захотелось запечатлеть ее в памяти. Но тут Эллисон взглянула на него, лицо ее озарилось радостью.

— Как хорошо, что ты пришел. А знаешь, что у тебя очень жадный сын?

— Он жаден только потому, что ценит свою прелестную мать. — Бен наклонился и поцеловал ее, сделавшись частью этого рая. Он уселся на траве рядом с Эллисон, и они вместе смотрели, как их крохотный сын посасывал грудь маленьким ротиком, хотя уже спал. — Он подрос, — сказал Бен. — Через пару месяцев начнет ходить.

Эллисон рассмеялась:

— В шесть месяцев? Сразу видно, опыта у тебя никакого.

— Вы с Джадом должны многому научить меня, — с улыбкой согласился он. Он чувствовал себя довольным и счастливым. — Чем сегодня занимались?

— Мотались с Молли в поисках галерей. Выражение удовольствия на его лице исчезло.

— Ну и как, уже есть успехи?

— Да, кажется. Определенно есть. Мне очень хочется заниматься чем-нибудь, помимо дома, чем-то полезным и необычным. Я разбираюсь в живописи, по крайней мере, я знаю двадцатый век, а Молли девятнадцатый, таким образом, у нас отличная команда… — Бен молчал, и поэтому она сказала с вызовом: — У меня есть время и деньги, и я буду проводить столько же времени с тобой и Джадом, как и сейчас… Ты не против, ведь, дорогой, правда?

— Конечно, нет. Ты можешь не спрашивать. Ты ведь сказала, что у тебя есть деньги.

— Бен, не надо.

— Что не надо?

— Так говорить. Таким тоном. Мы уже давно не переживаем из-за денег.

— Ты никогда не волнуешься из-за денег.

— Я не беспокоюсь о деньгах. Почему бы и тебе не поступать так же? Ну что меняется от того, что у нас не все поровну? Ведь мы живем на твою зарплату, разве этого недостаточно? Если мне хочется чего-то сверх того…

— У нас здесь много чего «сверх того». Курорты, отделка дома, приемы, устраиваемые на яхте твоего отца, автомобиль, который ты подарила мне в день рождения…

— Ну, хорошо, — сказала она нервно и раздраженно. — Если это становится такой проблемой, я вообще не буду открывать галерею. Но, пожалуйста, не будем все портить, у нас все так хорошо…

— Прости. — Бен обнял ее. — Я не хочу ничего разрушать, и ты права, у нас все прекрасно. У тебя будет своя галерея. Уверен, это прекрасная мысль, и я помогу тебе, чем только смогу. Может, даже я что-нибудь куплю у вас.

— Для тебя я приберегу самое лучшее. Если позволишь, я предоставлю тебе скидку.

— Я надеюсь на скидку. Ведь я наилучший клиент?

Она улыбнулась:

— Ты всегда самый лучший. Как хорошо, что ты вернулся; мне не нравится, что ты столько разъезжаешь. Дом становится в два раза больше и совсем пустой. А не может ездить кто-нибудь другой?

— Твой отец хочет, чтобы ездил я. Это цена, которую приходится платить за должность вице-президента по развитию. — «Он хочет, чтобы я куда-нибудь провалился, — думал Бен. — А европейский рынок так непонятен для американца, что шансы здесь выше, чем там». — Но так больше продолжаться не может, — сказал он Эллисон. — На днях я устрою так, что мне больше не придется ездить.

— А если ты ничего не придумаешь, я буду ездить с тобой, — произнесла она для утешения. — С Джадом и няней.

Он усмехнулся:

— Что удивит европейцев, так это бизнесмен, путешествующий со свитой. — Он наклонился и поцеловал ее. Головка малыша была у него на ладони, они сидели все вместе и тихо разговаривали, пока в саду не потемнело и няня пришла забрать Джада. Когда они входили в дом, Бен остановился в дверях, глядя на яркие розы с малиновыми и белыми цветами на фоне бледного неба, слушая отзвуки голоса Эллисон.

«Мой дом, — подумал он. — Моя жена. Мой сын. Эллисон была права. Все прекрасно».

Хотя было бы еще лучше, если бы он мог сказать: моя компания.

Клэй сидел, скрестив ноги на матрасе, оглядывая свое новое жилище. За высокими окнами виднелись отремонтированные склады Сохо и небоскребы Манхэттена; на просторах ободранного чердака валялась, сваленная в кучу, странная мебель, выглядевшая здесь затерянной и мелкой; оконный кондиционер тарахтел и причмокивал; а рядом спала молодая девушка.

Было ранее утро. Он только проснулся, и в этой незнакомой комнате в такой ранний час, когда он обычно спит, в какой-то момент почувствовал головокружение и испуг: он не знал, где находится. Он не знал даже, как зовут девушку, которая спала рядом с ним. Это была не Мирна, он знал это; Мирна все еще в Чикаго, и ее не было так долго, что он соскучился, позвонил ей и сказал, что хочет на ней жениться. Он действительно очень скучал без нее. Все, кого он знал в Чикаго, переженились за последние несколько месяцев, началась какая-то спешка, эпидемия, своего рода массовый гипноз. Так что он мог сейчас же позвонить Мирне: она так долго была ему верна. Но сначала нужно понять, где же он.

Он сидел очень тихо, девушка еще спала. Все было очень просто: он снял чердак у музыканта, который разъезжал. Ему нужно было жилье на несколько месяцев, пока он не подыщет что-нибудь постоянное, у него даже была мебель, хотя и сильно деформированная, как бывший тяжелоатлет; его спутница, маленькая девушка рядом с ним, демонстрировала бюстгальтеры для каталогов одежды, она питала слабость к блондинам с усами; и у него была новая работа.

— Клэй Фэрчайлд, — произнес он величественно. — Вице-президент за контролем над качеством группы развития. Житель штата Нью-Йорк. Всемирный путешественник ради бизнеса и удовольствия. Потрясающий игрок в покер. Любитель женщин.

Он засмеялся. Совсем неплохо для парнишки, который чистил карманы каких-нибудь десять лет тому назад. Конечно, все случилось благодаря тому, что он достаточно умен, чтобы прилепиться к Лоре, но с этим все было в порядке: он полностью доверял сестре. Потрясающая леди. И мозги и внешность, а как говорит, когда он приходит к ней на обед! Где бы он был без Лоры? Джинни Старрет все время толкует ему об этом. Но он и сам знает. Без Лоры он таскался бы за Беном несколько лет подряд за гроши, пытаясь оторваться, пока Бен не подцепил Эллисон Сэлинджер, а потом бы так и было; этот ублюдок никогда не приютил бы своего братца, он всего этого хотел только для себя.

Так что всем, что имел, он был обязан Лоре. Или почти всем. У него были свои таланты, и он прекрасно ими обходился. Он управлял новеньким автомобилем «корвет», у него была стереосистема, по силе звука выше «Эмпайр стейт билдинг», а во время своего последнего путешествия по Европе он смог найти новые идеи по обустройству отелей для Лоры, он купил два новых костюма у Родольфо, что делало его похожим на управляющего высокого ранга, которым, он всегда знал это, он и был.

Он перелез через матрас и спустился на пол. Девушка издала звуки в знак протеста, когда ее несколько раз подбросило на матрасе, пока он перебирался, но она все еще спала и продолжала спать, когда Клэй, приняв душ, оделся и отправился в свой новый офис на последнем этаже отеля «Бикон-Хилл».

Когда он вошел, кипела работа. Все происходило одновременно: рушились стены, пол обнажался до голых бетонных плит, старые унитазы и ванны лежали по углам словно фарфоровые трупы, болтались лампочки, и над всем висел занавес из пыли. Через полчаса его костюм потускнел, руки были испачканы, в носу свербило, а глаза слезились. Но он улыбался, потому что ему нравилось это; все изменялось прямо у него на глазах, и сегодня он не мог бы сказать, как все это будет выглядеть завтра, и в этом и заключались тайны — что было за стенами, которые сегодня ободрали, или под ковром, который скатали, или внутри вырванных туалетов?

Было так хорошо, что ему не хотелось идти к себе в офис на верхний этаж, век бы его не видел. Он знал, что это было временно и что у них будет приличное место, и все же не хотелось тащиться туда, оставив поле битвы.

Все время, пока он, и Лора, и весь их небольшой штат обсуждали перепланировку отелей в Филадельфии и Вашингтоне, а также открытие «Бикон-Хилла» в Нью-Йорке к концу года, они слышали, как рабочие становились все ближе и ближе. Время от времени Клэй не выдерживал и тащил Лору наверх, чтобы посмотреть, как идут дела. Они осматривали номера из двух-трех комнат, которые соединяли из отдельных комнат; в каждом устраивались по две ванны цвета морской волны с белыми креплениями, лепнина на потолке в холле нового дизайна в виде золотого листа, с канделябрами из разрушенного замка в Англии, викторианские бра, найденные на складе в подвале, отполированы и установлены в коридоре, где они и должны были быть, когда Оуэн строил отель шестьдесят лет тому назад. И обычно они заканчивали осмотр на верхнем этаже, половина которого была превращена в ресторан, совсем уединенное местечко, французский садик в середине города.

Теперь это были идеи Лоры, которые давно уже превзошли те, над которыми работали они с Оуэном, сидя друг против друга за его рабочим столом. Все, что он запланировал, было выполнено, но для нее этого было недостаточно. По выходным она путешествовала, останавливалась в других отелях, изучая их; она читала журналы по производству товаров для владельцев отелей; она мечтала, как новые фантазии воплотятся в жизнь в ее новых отелях. Недели проходили, роскошь возрастала, а с ней и стоимость. Она очень торопилась; и от этого стоимость росла еще быстрее.

Но это не имело значения. Ошеломляющий успех «Чикаго Бикон-Хилла» и ее видение других отелей перевешивали все остальное. До сих пор она находила деньги, когда они были ей нужны. В Чикаго она использовала их с большим успехом, и так будет повсюду. А когда ей понадобится еще больше денег, она найдет их.

Она легко поверила, что источник никогда не иссякнет.

— Отчет о дежурстве, — сказал Клэй, входя в ее кабинет ровно в девять. Он знал, что она на месте с семи, а иногда и раньше, но никогда не просила его появляться на рассвете, и он не приходил. Он считал, что если не успевает выполнить работу за обычный рабочий день, значит, у него ее слишком много и ему необходим помощник. — Ты выглядишь очень красивой и глубоко задумчивой.

Она улыбнулась ему, и он поцеловал ее.

— Ну как, понравился вчерашний фильм?

— Очень. Тебе бы стоило его посмотреть.

— В другой раз.

— Ты очень редко бываешь на людях. — Он присел на край ее стола — Вредно сидеть дома и размышлять.

— Я не размышляю, — со смехом сказала она, — я работаю.

— Ты слишком много работаешь. А где Уэс эти дни?

— Он уехал по делам. Я увижу его, как только он вернется.

— У тебя все еще это продолжается?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты ни с кем другим не встречаешься…

— Конечно же, встречаюсь, только не обсуждаю.

— Я знаю, как ты встречаешься; у тебя встречи на официальных обедах и благотворительных балах, которые ты посещаешь. А я имею в виду именно свидания — ужин, ночной клуб, постель. У тебя часто такие встречи?

— Ужин и ночной клуб время от времени.

— И все?

— И все.

— Именно это я имею в виду. У тебя не бывает свиданий, ты выходишь с Уэсом, когда он в городе, и вы двое просто близки, когда он в кабинете. Так ты в конце концов собираешься выйти за него в один прекрасный день?

— Нет. Но мы близки — мы работаем вместе уже долго и как хорошо, когда есть с кем выйти. И время от времени переспать хотя я и сказала однажды, что больше не хочу этого, — и разговаривать и делиться своими тревогами. А что у вас с Мирной?

— Я не решил. Но если ты чувствуешь себя одинокой и тебя устраивает мое блистательное общество чаще чем раз в неделю, ты знаешь, что можешь позвонить мне. Мне не нравится, что ты все время одна.

— Я не все время одна, но спасибо, Клэй. У тебя своя жизнь; раз в неделю с сестрой вполне достаточно.

— Только дай мне знать; я твой, если только я тебе нужен. — Он встал. — Мне нужно выпить кофе. У тебя в холодильнике есть что-нибудь поесть?

— Булочки и фрукты. Угощайся. Потом не проверишь ли ты эти отчеты о покупках? Их только что прислали из Чикаго, и кажется, у Генри новые поставщики; может, тебе придется поехать и поговорить с ним. — Она придвинула к себе календарь. — Ты понадобишься мне на встрече с электриками в три: там проблема с креплениями для конференц-зала. А в пять мы встречаемся с Жераром насчет стульев и столов для ресторана. Ты что-то сказал?

— Я собирался высказаться по поводу встречи в пять, но боюсь, ты не захочешь слушать. Она улыбнулась:

— Пожалуй, да. И мне бы хотелось, чтобы ты отправился в четверг в Филадельфию на переговоры с нашими поставщиками — вот список — необходимо убедиться, что мы получили все, что заказывали. На это уйдет не более двух дней.

— Прекрасная мысль. Во всяком случае, я думал об этом; звонил архитектор, у него масса изменений — небольшие, но все их надо просмотреть. А на уик-энд я смогу заскочить в Чикаго; взгляну, как поживает Мирна. В понедельник и вторник — эта самая конвенция по контролю качества в Денвере. Я смогу туда попасть прямо из Чикаго.

— Все складывается удачно.

— Отлично, — он улыбнулся. — Мы не увидимся целую неделю. Но я позвоню.

— Минуту, Клэй, еще один вопрос. Ты уволил вчера охранника?

— Вот черт, я забыл сказать тебе об этом. Так и есть. Мне не нравилось, как он работал, он не умел подчиняться, и я отпустил его. Я буду в Чикаго на уик-энде и там поговорю с ребятами из охраны. На следующей неделе я кого-нибудь из них привезу. Если ты не возражаешь.

— Мне казалось, мы договорились, что ты никого не будешь увольнять, не согласовав со мной.

— Правильно, так и есть. Я не должен был этого делать. Но он меня просто достал. Прости, Лора, больше этого не случится, обещаю. Я знаю, на кого работаю: великолепная леди, которая все понимает, всегда очень терпима и любит своего брата. Когда-нибудь ты ее повстречаешь; она тебе понравится.

Лора улыбнулась:

— Я хочу, чтобы больше этого не случилось, Клэй.

— Порядок. А сейчас ничего, если я позавтракаю?

— Клэй, ради Бога! Тебе не надо спрашивать разрешения, иди и завтракай. И не забудь отчеты.

Он кивнул ей, взял из холодильника еду и ушел. Лора положила голову на руку и уставилась в окно. Не следовало так реагировать на его шутку по поводу завтрака. Но он всегда приводил ее в отчаяние как раз в тот момент, когда она хотела положиться на него. В какую-то минуту он уже мужчина, ведет работу все более сложную, и у него будет ее все больше, особенно когда они откроют три отеля, которые сейчас реставрируются все одновременно; а в следующую минуту — он уже мальчишка, радостно ждущий шанса удрать на неделю из офиса. Он умен, но ленив и не старается стать взрослым. Поэтому она все еще не доверяла ему. Когда они вместе обедали, он рассказывал ей о своих девочках, своем чердаке, даже о картах, поскольку она больше его за них не порицала. Однако он редко расспрашивал о ней самой и никогда о финансах и бизнесе, которым она занималась и для которого он работал.

Лора знала, что он не хотел вникать в подробности; он не хотел беспокоиться или знать, что она волновалась. Во многом ему нравилось быть ее маленьким братом. Или сыном, думала она; ведь дети тоже не хотят знать, что у родителей бывают заботы.

Хотя, возможно, отчасти это была ее вина. Ведь если Клэю нравилось быть маленьким братом или сыном, ей нравилось быть старшей сестрой или матерью; это давало ей чувство, что у нее действительно есть семья. И если даже он спрашивал ее о финансах, она не многое рассказывала ему, потому что по-настоящему она доверяла в денежных вопросах только Карриеру. Даже не Джинни, хотя знала, что могла бы доверять ей.

Джинни никогда не задавала вопросов о финансах. Они с Лорой разговаривали почти обо всем, и Джинни поняла, что, если Лора захочет поговорить с ней о деньгах, она сделает это сама.

«Она могла бы даже попросить меня вложить деньги в развитие отелей, — подумала Джинни, когда остановилась у офиса Лоры, чтобы забрать ее. Возможно, это хорошее помещение капитала. Но смесь — деньги и дружба редко дает хорошие результаты, так что мы обойдемся без этого».

— У меня только что возникла мысль, — сказала Лора, когда уселась рядом с ней в лимузине. — Скажи, что ты думаешь об этом.

Был один из самых жарких дней в августе, но кондиционер сохранял роскошь серого бархата внутри автомобиля прохладной и спокойной в тот момент, когда они отъезжали от отеля» Лоры в Гринвич-Виллидже. Перед ними стоял складной серебряный столик с охлажденным вином и лимоном, и Джинни наполняла стаканы. Когда она передавала один из них Лоре, то заметила, как блестят у нее глаза.

— У тебя всегда какая-нибудь идея, — сказала она — или целая дюжина. И что это за идея?

— У меня их действительно несколько. О самой лучшей я расскажу в конце, хорошо? — Улыбка была и озорной и скрытной, она явно была довольна и собой, и целым миром. Джинни улыбнулась в ответ. Любой не мог не улыбнуться, глядя на нее в эту минуту. Джинни в самом деле не встречала в своей жизни человека, оживление которого не передавалось бы тотчас же другому.

Когда Лора начинала рассказывать о планировке номеров в отеле и старинных гардеробах в коридорах для хранения белья и приспособлениях для уборки, чтобы горничным не приходилось толкать неуклюжие некрасивые тележки, она настолько увлеклась, что лицо ее теряло холодную отчужденность и сияло от удовольствия. «Ну нет, — думала Джинни, — это, должно быть, мужчина делает ее столь привлекательной, а не отель». Но, конечно же, это было больше, чем отель: это была ее работа, ее мечта, почти вся ее жизнь.

— Ну а теперь ты готова? Моя самая лучшая идея, — объявила Лора, и улыбка ее стала широкой и счастливой. — Мне действительно хочется знать твое мнение об этом.

— Ты уже сказала, что она самая лучшая, — пробормотала Джинни. Лора засмеялась:

— Я хочу «Нью-Йорк Бикон-Хилл» сделать исключительным. Чтобы там можно было остановиться лишь по рекомендации прежнего гостя.

Воцарилось молчание. Джинни смотрела на нее.

— Очень смело. Очень рискованно. Очень умно. Есть такой небольшой отель в Лондоне, где это практикуется, и должна сказать, очень приятно даже для крутого техасца, который может принять все, знать, что он спит в постели, где спал кто-то, кого он знает или о ком он слышал.

— Я рассчитываю и на другие идеи в этом же роде, — сказала Лора. Она наклонилась вперед, наполненная нервной энергией, словно она могла толкать лимузин вперед по Седьмой авеню через квартал, где продается платье и были толпы народа; мужчины толкали перед собой вешалки с одеждой, сшитой в лучшие времена. Водитель спокойно крутил руль, протискиваясь между автомобилями и грузовиками, объезжая такси, которые останавливались, чтоб выпустить или посадить пассажира, а через несколько минут они проскочили Мэдисон-сквер-гарден и были уже в Челси, где движение не такое интенсивное и автомобиль мог продвигаться быстрее.

Наблюдая за Лорой, полной нервной энергии, Джинни покачала головой:

— Что ты собираешься делать с собой, когда покончишь с отелями?

— О, возможно, куплю еще один. Но еще лучше… — Она колебалась, словно все еще не была уверена в себе. — Я думала об этом в последние недели, и никому пока что не говорила, даже Уэсу, чем я действительно хотела бы заниматься, когда работа в отелях будет налажена… Чего я действительно хотела бы, так это купить акции корпорации Сэлинджера.

Джинни уставилась на нее. «Все еще хочет сравнять счет, — подумала она, — и стать такой же большой, какой, по мнению Оуэна, она могла бы быть. Когда же этот голубоглазый дьяволенок Лора начнет жить для себя?» Она рассказала Джинни историю Сэлинджеров вскоре после открытия «Чикаго Бикон-Хилла», в тот момент Джинни много времени проводила в Чикаго, утешая ее по-матерински. Она рассказывала об этом кратко и старалась не вносить эмоций, но у Джинни появилось убеждение: во всем этом было очень много чувств, даже после того, как прошло столько лет, и особенно это касалось Поля. Лора рассказывала о нем еще меньше, чем о его семье, что и убедило Джинни в том, что она все еще любила его, ибо рассказы становятся тем длиннее, чем далее мы отстраняемся от предмета наших переживаний. Но попытаться купить акции у семейной компании… Это казалось слишком смело.

— Зачем? — напрямую спросила она. — Ты будешь чувствовать себя на правлении чертовски неловко со своими несколькими голосами против всех них.

— Я буду просто членом компании, как я и должна была бы стать. Я буду голосовать так, как, я думаю, проголосовал бы Оуэн.

— А если ты не знаешь, как бы он проголосовал?

— Проголосую, как считаю нужным.

— Да, это очень опасное место. — Джинни на минуту задумалась. — Дорогая, ты взлетаешь слишком высоко.

— Я ведь не говорю, что могу этого добиться, я говорю только, что очень хочу.

— До сих пор ты добивалась того, чего хотела. Но даже если ты и найдешь того, кто продаст тебе свои акции, мне кажется, на это понадобится куча денег.

— До этого еще очень далеко, Джинни. Я только думаю об этом.

— И кажется, думаешь очень много. Информируй меня о своих замыслах.

— Непременно. — Она снова наклонилась вперед, высматривая знакомые приметы по мере того, как они продвигались. — Ну вот, мы почти на месте. Надеюсь, тебе понравится; это единственное место из всех, что я видела, где бы мне действительно хотелось жить.

— А Уэс видел его?

Лора кивнула:

— Он сказал, чтобы я взяла его. Но мне хотелось бы знать, что ты думаешь.

В Виллидже водитель запарковался на Гроув-стрит, и Джинни с Лорой прошли по узкому проходу между двумя домами к небольшому двору, мощенному камнем, вдоль которого шел плотный ряд узких трехэтажных кирпичных домов с белыми ставнями, выходившими на кудрявые деревца, среди которых распевали птицы.

— Боже, — выдохнула Джинни, — кто бы мог подумать?..

— Это Уэс нашел, — сказала Лора. Она открыла одну из дверей ключом. — Дом пустой; хозяин уехал в Европу на два года. Если я не беру его с сегодняшнего дня, мне надо отдать ключ.

— И достанется какой-нибудь шишке, — пробормотала Джинни. Она следовала за Лорой, которая носилась вверх и вниз по лестнице, показывая детали, сохранившиеся от постройки 1830 года, лицо ее сияло от оживления. Джинни цокала своими каблучками по сосновым доскам, опытным взглядом она оценила новую кухню с четырьмя плитами, широкую кровать на третьем этаже, садик на крыше, голый и заброшенный, но окруженный ящиками для высадки цветов и кадками, в которых могли расти деревца. — Один из миллиона, — произнесла она, когда они вернулись в столовую на второй этаж. — И столько же потребуется, чтобы его купить. А за сколько его сдают?

— Две тысячи в месяц, — сказала Лора.

— Невероятно! Они могли бы запросить в три раза больше.

— И я то же говорю. Цена слишком низкая.

Джинни наклонилась над подоконником. Дом был совсем небольшой: гостиная, столовая, библиотека, кухня, спальня. Но и кухня и ванная были совсем новенькие, подвал только что отделан плюс сад на крыше. И обособленность.

А также одобрение Карриера. «Вот и ответ, — подумала Джинни. — Вполне вероятно, что Уэс заплатил разницу между стоимостью, которую запросил владелец, и рентой, которую будет платить Лора.

Конечно, я не знаю этого точно, и Лора тоже не знает, хотя и могла бы поинтересоваться. Разумеется, я не буду выяснять этот вопрос».

В ту минуту, когда она вступила в Гроув-Корт, она уже знала, что именно здесь должна жить Лора. Это напомнило ей описание Кейп-Кода, сделанное Лорой, и узкие тенистые улочки, где стоит «Бикон-Хилл», а также кварталы в Чикаго, где жила Лора. «В жестком мире бизнеса она работала по-крупному, — подумала Джинни, — и живет в одном из самых крутых городов, а может быть счастлива только в небольшом местечке, замкнутом анклаве, в среде, где соседи знают друг друга, в месте, которое и будет ее собственным. Ей был необходим Гроув-Корт».

— Не так уж это и странно, — сказала она Лоре. — Бывают хозяева, которые соглашаются получать более низкую плату, если они знают, что им порекомендуют весьма надежных жильцов, которые будут заботиться об их доме, как о своем собственном.

Лора медленно кивнула:

— Хотя, возможно, Уэс…

— Я в этом очень сомневаюсь, — живо возразила Джинни. — Думаю, что это место просто создано для тебя, и надо его хватать.

Лора медленно прошлась по гостиной к окну, выходящему в сад, и увидела, как маленькая красная птичка кардинал порхала по двору с дерева на дерево. Мимо прошла няня с детьми, она вела малыша, который вез за собой, деревянный автомобильчик, позади них прыгал спаниель, за ним шла пожилая женщина, на ходу она читала, держа под мышкой поводок. «Дом. До тех пор пока я смогу остаться здесь».

— Спасибо, — сказала она, поворачиваясь от окна. Лицо ее снова прояснилось, она обвила Джинни руками и поцеловала ее. — Мне нравится, когда ты даешь хороший совет. И я люблю тебя. Ты согласна быть первым гостем на обеде, который я устраиваю? Как только я куплю мебель.

— Мне это будет очень приятно. И позволь мне помочь тебе выбрать мебель. Я очень люблю тратить мои собственные деньги, а на втором месте — чьи-нибудь еще. Тебе понадобится сюда длинная софа, с очень большим столиком для кофе… О, постой. — Она застенчиво посмотрела на Лору. — Я говорю как Уэс, ведь так? Хочу отобрать у тебя то, что принадлежит только тебе. Я останавливаюсь. Больше ни слова не произнесу.

— Не совсем как Уэс, — засмеялась Лора. — Его не так просто остановить. Но мне хотелось бы, чтобы ты мне помогла. Ты свободна на этой неделе? Хочу переехать как можно скорей.

— Завтра я свободна. В десять? Я заеду за тобой в офис.

Но назавтра в десять утра произошла небольшая заминка. Когда Джинни прибыла в офис, у Лоры зазвонил телефон.

— Привет, любимая, как поживаешь? Это Бритт. — Голос звучал взволнованно и громко. — Я звоню, чтобы пригласить тебя на вечеринку.

 

ГЛАВА 23

В первые дни сентября в Палм-Спрингсе произошла третья кража. Клэй заявил Лоре, что уик-энд он проведет у своих друзей в Лос-Анджелесе. Добраться на машине от города до Палм-Спрингса не составляло большого труда, и вскоре он уверенно подошел к нескладному дому, скрытому высокими, отбрасывающими густую тень деревьями, затем прошел через большую гостиную и вошел в спальню хозяев. Было девять тридцать вечера. На этот час в записной книжке, найденной им в сумке Амелии Лейгтон, как всегда, было множество приглашений. В эти вечерние часы жители Палм-Спрингса всегда заняты или приемом гостей, или сами ходили в гости. Темнота уже укрыла проходящего через дом Клэя и спрятала его одетые в перчатки руки, осторожно снимающие картины со стен дома Лейгтонов. Он работал очень быстро и тихонечко насвистывал, складывая картины за дверь. Потом из-за того, что он чувствовал себя отвратительно, решил добавить пару гравюр Дюрера, уже для себя. После завершения намеченного он не торопясь поехал по притихшим улицам, радушно просалютовав шоферу черного «мерседеса», от скуки уставившемуся в небо.

Тремя неделями позднее, на вечеринке, посвященной Бритту Фарлею, в снятом по этому случаю помещении Сид и Амелия Лейгтон каждому рассказывали о грабеже.

— Один Пикассо, — рассказывала Амелия Эмилии Дженсен и всем, кто потрудился сделать вид, что слушает ее. — Миро, три поздних Браги и пара произведений Дюрера. Это слишком нагло, ведь за все лето мы единственный раз решили отдохнуть и оставили наш дом пустым.

— Никаких следов взлома, — отвечал на чей-то вопрос Сид. — У них был ключ, и они знали код нашей сигнальной системы.

— И знали, что всю эту неделю нас не будет, — произнесла Амелия, снимая закуску из креветок с тележки, которую подвинул к ней официант.

— А может быть, они следили за домом? — предположил Сид. — Очень тяжело говорить, но у нас нет никаких намеков на разгадку. В любом случае они наверняка знали, чего хотели: они сразу отправились к картинам.

— Единственная приятная вещь в этой истории, — продолжила Амелия, — что полиция не единственная, кто ведет расследование. Страховая компания подключила своего главного агента. В высшей степени опытного, полного решимости и полностью отдающегося своему делу.

Я сама дважды разговаривала с ним и была просто поражена: если кто и в состоянии раскрыть эти кражи, так это только он.

С появлением в дверях Бритта Фарлея стало оживленнее.

— Опоздал на свою собственную вечеринку, — промурлыкала Амелия. — Но это ведь эффектное появление, не так ли?

Бритт был одет в белый смокинг с красным галстуком и красным поясом, поверх всего этого на нем была белая пелерина в красную полоску. Стоя в дверном проеме, он окидывал взглядом своих гостей. Он выглядел как правитель мистического государства, ждущий челобития от своих подданных.

— Боже, а почему бы нет? — произнесла Амелия и изобразила для него глубокий, размашистый реверанс. Комната наполнилась смехом. Бритт послал Амелии воздушный поцелуй и тут же оказался окруженным гостями, поздравляющими его с удачным турне, уверяющими его, что он прекрасно выглядит, интересующимися его планами. Правда, между собой гости говорили, что выглядит он не слишком хорошо, похудел, его лицо осунулось и кожа на нем мешковато висела, глаза, сияя нездоровым светом, слишком напряжены. Но никто из них не произнес этого достаточно громко или находясь близко от него. Вместо этого все они дотрагивались до него, хлопали по плечу и заставляли его чувствовать себя звездой.

На другом конце гостиной, за баром, в полном одиночестве взирая по сторонам, стоял Поль. Турне завершилось четыре недели назад, было сделано множество записей, правда, половину из них составляли записи шумно-успешного концерта в Вашингтоне. Газетные отзывы были вполне благосклонны, но за ними не последовало никакого приглашения на главную роль в новом телевизионном сериале, и потихоньку Бритт перешел от высоких ожиданий к мрачному равнодушию. Приготовлением вечеринки полностью занимался Луи.

— Я хотел вообще отменить ее, — заявил он Полю, — но он бы мне не позволил. Лишь одну минуту он находится на подъеме, а потом глядишь — он уже внизу. Но когда он на подъеме, ему необходимо где-нибудь блистать, и эта вечеринка вполне подходит.

Как хорошо, что фильм почти закончен, подумалось Полю. Правда, необходимо еще несколько интервью, но редакторская работа вовсе не предусматривает участие Бритта.

Но, несмотря на все смены настроения Фарлея, его вечеринка должна была удаться на славу, потому что этого хотел каждый, а жители Нью-Йорка обладают удивительной способностью приноравливать все вечеринки в соответствии со своими собственными целями. Каждый пытался прикоснуться к Бритту Фарлею, каждый превозносил его до небес, пытался завладеть его вниманием, весь вечер старался находиться около него, чтобы со стороны казаться его близким другом, несмотря на то что за этим последует — его возвращение как звезды мировой величины или конец его карьеры.

«А я-то здесь зачем?» — Поль никак не мог понять того, что Бритт и Луи просили его об этом, что два его оператора снимали вечеринку на случай, что это может когда-нибудь пригодиться, но главное, он здесь из-за…

А потом он увидел ее.

Она была одета во все белое, руки и плечи были открыты. Ее блестящие каштановые волосы были коротко острижены и служили прекрасным обрамлением красоты, подчеркивая ее огромные глаза и чувственный рот. Поль отметил про себя, что она выглядит старше и менее наивной, чем раньше, ведь прошло столько лет…

Он пристально рассматривал ее, ловя быстрые взгляды из окружающей его толпы, пытаясь возродить в памяти ее образ. Он почувствовал, как все его прошлые переживания расплываются и ускользают от него. И эта сногсшибательная женщина, стоящая у двери, все больше и больше казалась чужой.

Он заметил, что кто-то подошел к ней поздороваться и представить друга. Лора улыбнулась им. И с этой улыбкой прошлое окружило его множеством воспоминаний, и вдруг он почувствовал, что движется навстречу ей, пробираясь через толпу гостей. Они окружили его, о чем-то болтали, смеялись и пили. Блестящие женские платья и мужские смокинги соединялись вместе подобно тугим пучкам растений, длинные пальцы протягивались для того, чтобы зацепить что-нибудь из закуски, которая, казалось, плыла в высоте, придерживаемая пытающимися протиснуться среди толпы официантами. Все собирались вместе, расходились или перемещались группами, блокируя путь Поля.

Когда он смог наконец добраться до двери, ее уже там не было. Ему потребовалось около минуты, чтобы обнаружить ее в объятиях Фарлея.

— Господи, Лора! Как же я рад видеть тебя здесь! — шумел Фарлей. — Ты ведь опоздала! — Он смотрел на нее сверху вниз, все еще обнимая. — И что ты этим хочешь продемонстрировать?

— Ты выглядишь усталым и сильно похудел. Почему ты так рад видеть меня?

— Потому что ты умная, прекрасная леди, которая любила меня, даже когда я был отвратительным мальчишкой. — Он закрыл глаза на мгновение. — И конечно же, ты права, радость моя, я похудел и устал. Но в этом нет ничего плохого. Все идет замечательно! Я работаю не больше трутня. Ты даже не поверишь, моя поездка и фильм… А ты знаешь, что я работаю над… но я не готовлю его, я, как его там, я…

— Это превосходно, Бритт!

— Давай я тебя познакомлю с гением, который все это придумал, он должен быть где-то здесь. — Его ясные, пронзительные глаза буквально просканировали толпу и обнаружили Поля. — Эй, приятель, это моя радость Лора, это та леди, о которой я тебе рассказывал. — Он повернулся, потянув за собой Лору. — Это тот гений, который получил меня в моем собственном шоу.

От полученного шока у Лоры распахнулись глаза. Наполненная толпой комната куда-то поплыла, и она крепко схватилась за руку Фарлея.

Бритт не заметил этого.

— Вы знаете, что только вы двое не лижете мне задницу. Для меня это значит много. Все ведут себя так, как будто я куча мусора, но вы не такие, и мне это нравится. Поэтому вам следует быть друзьями. Поль, не хотел бы ты угостить прекрасную даму чем-нибудь?

Лора взяла его за руку.

— Великолепно, — заявил Фарлей. Его внимание полностью было отвлечено кем-то, и он позволил себя увести.

Гул толпы еще усилился. Лора и Поль стояли, не шелохнувшись, крепко держа друг друга за руки. Ей подумалось, что он выглядит намного старше: морщинки на лице проявились еще резче, из-за чего оно выглядело еще уже и казалось тяжеловатым. Но он был еще красивее, чем ей запомнилось, и еще выше, его волосы стали непослушнее, а кожа еще темнее. Его руки — эти длинные чувствительные пальцы, держащие ее — все это было настолько ей знакомо, как будто это была она сама.

— Ты хочешь что-нибудь выпить? — спросил он. Она кивнула.

— Тогда давай попробуем где-нибудь найти тихое местечко.

Она спрятала свою руку.

— Я не уверена, что это хорошая идея.

— Я уверен, — он взял ее за локоть — Лора, прошу тебя.

От упоминания ее имени ее бросило в дрожь. Это не справедливо; все было так хорошо. Я уже забыла его. Непроизвольно она улыбнулась.

— Ты что? — спросил Поль. И она вспомнила, как раньше он всегда пытался узнать, что заставило ее улыбнуться и порадоваться вместе с ней.

— Мне казалось, я забыла тебя. И это абсурд. Он еще крепче сжал ее локоть:

— Мы можем подняться наверх. Они будут сервировать обед еще только через час.

Он посмотрел на Эмилию. Она собрала около себя кружок и выглядела очень счастливой. Поль понял, что она его не хватится. Он все еще держал Лору за локоть, и они вместе стали пробираться через толпу, расталкивая гостей, чтобы наконец выскользнуть из зала.

Люди на вечеринке были почти незнакомы Лоре. Ее рука, в том месте, где к ней прикасался Поль, горела, из-за давки в толпе их тела оказались прижатыми друг к другу. Потом они оторвались от толпы, оказались на лестнице, поднялись в столовую, почти полностью занимавшую третий этаж. Все было еще разорено, так как столы только готовили к приему четырех сотен гостей.

— Еще выше, — снова скомандовал Поль, и они взобрались через еще один широкий, покрытый ковром пролет, ведущий прямо в зал для танцев. В зале была полная тишина, оркестровые стойки и стулья ждали музыкантов, цветущие деревья бросали робкие тени в приглушенном свете. Поль подвел Лору к одному из диванов, стоящих вдоль стены, и она тут же забралась в угол, как маленькая девочка, поджав под себя ноги.

Он сел в другом углу дивана. Некоторое время они молчали.

— Прости меня, — произнес он в конце концов. — Все эти годы я собирался сказать тебе множество вещей, но сейчас они кажутся мне неуместными, кроме… прости меня. Я отвратительно повел себя с тобой, да мы все, мне очень хочется сказать тебе, как я виноват перед тобой за все это.

— Спасибо.

И снова они замолчали.

— Еще я хотел бы поздравить тебя, — сказал он. — Это замечательно, что ты приобрела все эти отели. И я понял, что один из них в Чикаго просто прелесть; Бен сказал Эллисон, что…

У Лоры закружилась голова

— Конечно, ты его не знаешь. Бен Гарднер. Муж Эллисон. Столько всего произошло… Бог мой, сколько лет… Бен хороший человек. Он мне нравится, хотя по некоторым причинам мы не настолько сблизились друг с другом, как я надеялся. Он вице-президент компании, и Эллисон передает мне новости, которые, по ее мнению, могут меня заинтересовать. Он сказал, что отель в Чикаго один из лучших в стране.

— Он прав, — холодно подтвердила Лора, и дрожь опять охватила ее. Бен и вся их семейка обсуждают ее. Она глубоко вздохнула и, отвернувшись от Поля, стала разглядывать комнату.

— А ты женился, — утвердительно произнесла она.

— Да, я не думал, что ты знаешь об этом.

— Моя подруга Джинни Старрет сказала.

— Я ее не знаю.

— Она знает Ленни.

Все эти имена, все эти события, все они неразделенные. Они были чужими.

— Ты очень красива, — сказал Поль, пытаясь найти путь к отступлению. — Ты всегда была прелестной, но сейчас ты еще более…

Ему хотелось сказать ей, что она выглядит более холеной, более далекой и холодной, но не смог. Вместо этого почти беспомощно он произнес:

— Ты постриглась.

Она улыбнулась в ответ на очевидность его комментария.

— Очень давно. Мне хотелось изменить свою внешность.

— Ты и выглядишь. Ты…

— Мне хотелось быть другой.

— Это сделает время. Она кивнула:

— Я не помню, когда сделала это. Я покидала Бостон, и все, кого я любила, отвернулись от меня. И я совсем не хотела быть собой. Это было слишком больно.

— Бог мой, — Поль наклонился к ней, протягивая руку. Ему хотелось обнять ее и держать в своих руках. Это было не просто сексуальное желание, нет, просто ему хотелось чем-то успокоить ее, утешить ту боль, которая чувствовалась в ее внешне спокойном голосе. Он уже почти чувствовал ее тело в своих руках, почти дотянулся до нее, но она охладила его, не заметив его прикосновения.

— Бритт сказал, что ты делаешь о нем фильм. Я не знала, что ты интересуешься этим… — Но тут же она прикусила язык. — Ты забросил фотографирование?

— Может быть, я когда-нибудь вернусь к фотографии, но сейчас меня полностью захватило кино. Это такая свобода, такая жизнь, о которой раньше я даже не догадывался. Ведь я могу в маленьком пространстве создавать целые миры, воспроизводить целые жизни…

Она посмотрела на него, и он тут же вспомнил, как было хорошо тогда, несколько лет назад, когда можно было рассказывать ей о своих мыслях и знать, что его обязательно поймут.

— Лора, создавать такие жизни — это удивительная вещь. Движение и покой, диалоги и молчание. Все это казалось таким неясным — по крайней мере, до тех пор, пока я не осознал, что можно использовать противоположности, показывая различные стороны человека или сцены, ту убийственную логику, признаваемую людьми, их иррациональное поведение, которому они следуют, когда им в голову приходит мысль, что нечто правдиво или ложно.

Затем наступила долгая тишина. Лора в изумлении поглядывала на Поля, вспоминая увлеченность, звучащую в его голосе. За все то время, что знала его, она никогда не замечала жившую в нем страсть к творчеству. Оуэну это понравилось бы, пришло ей в голову. Он сказал бы: «Я был прав, считая, что этому мальчишке лишь требуется некоторое время».

Но потом в ней опять всплыли последние слова Поля, они как бы повисли в воздухе между ними. Казалось, что они не смогут оторваться от своего прошлого, независимо от темы разговора, оно продолжает их опутывать.

— Расскажи мне о своих отелях, — произнес он наконец, — как ты приобрела их?

— Деньгами других.

— Один из первых уроков Оуэна, — Поль улыбнулся. — Тебе это нравится?

— Быть в долгах?

Он усмехнулся:

— Владеть отелями. Управлять ими. Теперь их улыбки встретились.

Лора быстро отвела взгляд, потом снова повернулась лицом к нему. Теперь оно было спокойно.

— Мне это очень нравится. Будто у тебя четыре прекрасных дома, по правде говоря, они еще не настолько прекрасны, но очень скоро такими станут.

— Ты их все модернизируешь?

— Мне не остается ничего другого. В них нечего сохранять, кроме фасада и чудесных вестибюлей. Пожалуй, еще коридоры: они существенно шире, чем те, которые строят теперь. Все остальное… У Оуэна были задумки, ты ведь знаешь. Целые годы мы работали над ними.

— Я знаю, — тихо ответил Поль.

— Они великолепны. Я немножечко их расширила. — Она усмехнулась: — Иногда значительно, но я полностью увлечена волнением от этих забот.

— Сейчас расширяешься?

Она рассказывала ему об отелях, о том, что она пытается сделать их, насколько это возможно, похожими на собственные дома, а потом стала рассказывать о людях, нанятых ею на работу, о тех, с кем она вместе работает. И было совсем неважно, что он принадлежит к семье Сэлинджеров и частью те, с кем она собирается управлять отелями, тоже принадлежали этой семье.

— Тебе нравится Нью-Йорк? — опять задал вопрос Поль.

— Я думаю, он мне нравится. Он уже почти полностью изменил меня. — Она снова улыбнулась. — Я стала быстрее говорить, стала быстрее двигаться, я даже стала быстрее дышать. Часто я прохожу вниз по улице, обгоняя людей, особенно во второй половине дня, во время ленча, когда почти все выходят на улицу, и частенько ловлю себя на мысли, что если что-то не происходит в Нью-Йорке, то это не происходит нигде. Тогда я ищу причину на пару деньков отправиться в Чикаго. У меня нет никакой возможности выяснить, нравится ли мне это или нет. Я не могу выкроить время задуматься над этим. Ты же знаешь, я выросла здесь, — при этих словах в ее голосе прозвучал вызов и пренебрежение, но он, казалось, не заметил этого, — а теперь все кажется настолько незнакомым, как будто я вовсе и не бывала здесь раньше. Когда-нибудь я найду время, чтобы ознакомиться с этим местом, но сейчас большую часть времени приходится проводить на работе.

— И это все, чего ты так хотела? Когда Оуэн обучал тебя гостиничному бизнесу, когда тебе хотелось быть владельцем хотя бы одного отеля, ведь это все, на что ты надеялась?

— Много больше. В этом есть что-то особенное, Поль. Чувство, что это твои собственные дома, в которых двери всегда открыты, и возможность замечать, что людям они нравятся. Знать, что я могу сделать их счастливыми и им будет очень уютно, дать им то, что им нравится, и то, что они запомнят. А потом, когда я вижу, что они возвращаются потому что помнят меня, потому что им хочется вернуться, я испытываю огромное наслаждение.

И смутившись, она схватилась рукой за лицо:

— Мне кажется, нам следует вернуться.

— Тебя ждут?

— Нет, — потом, не захотев, чтобы он узнал, насколько она одинока, она добавила: — Не этим вечером. У меня есть человек, с которым мы проводим массу времени, но на этой неделе он уехал из города… Но ведь твоя жена начнет интересоваться, где ты.

— Скорее всего, она не хватится меня до тех пор, пока не наступит время садиться обедать.

Лора внимательно посмотрела на него, ее лицо было бесстрастным.

— Чем занимается твоя жена?

— Она фотомодель. В основном работает в журналах. Она очень хороша.

— Тогда, возможно, я видела ее, не зная, кто она такая. Все это кажется таким странным. У вас есть дети?

— Нет. Эмилия не хочет… — Он на время замолчал, с неохотой показывая, будто жалуется. — Она полностью отдается своей карьере. Я думаю, это была неплохая идея. Лора, есть несколько вещей, которые я хотел бы сказать тебе…

— Расскажи поподробнее о своих фильмах, — попросила она. — Ты работаешь с кем-нибудь?

— Мой партнер Ларри Голд.

— Голд? Ты ведь знаешь его с колледжа?

— Да, как странно, что ты это помнишь.

Лора покачала головой. У нее не было никакого желания показать ему, что она помнит все, что было у них в прошлом.

— Расскажи мне о нем.

— Он делает коммерческие передачи на телевидении, но мы организовали отдельную компанию для документальных фильмов. — И он рассказал ей абсолютно все, начиная с того дня, когда он первый раз поговорил с Ларри о том, что хочет оставить фотографию, о провале их первого фильма и потом об идее создания фильма о Бритте Фарлее. — Он изумительно подходит для моей задумки — показать тайное лицо, скрывающееся за всем известным, или спрятанную сцену, находящуюся за той, которую видит каждый. — Он легко отвечал на задаваемые Лорой вопросы, и полностью поглощенные друг другом, они медленно сближались.

— А Лос-Анджелес? — продолжала спрашивать она. — Тебе там нравится?

— Не знаю, я чувствую то же самое, что и ты в Нью-Йорке: у меня совсем нет времени задуматься об этом. Это прекрасно и отвратительно, и все находится в этом промежутке. Это волнующе и следовало бы уделить этому внимание, но я не делаю этого из-за того, что слишком занят, а Эмилии это неинтересно. Я много думал о том, как мы вместе…

Наступила пауза. Он совсем не имел ничего в виду. Но он все-таки произнес это, и она сдалась.

— Вряд ли это можно назвать справедливым, не так ли? Или это нормально, что ты кружишься вокруг, подобно вору и счастливому охотнику, когда ты так благополучно женат?

— К черту это! — воскликнул он. — Когда мы садились на этот диван, я уже сказал, что очень виноват перед тобой…

— Но ты не сказал, что был не прав.

— Я не знаю, был ли не прав. Ты сказала мне…

— Тогда за что же ты извиняешься? К черту все это, если и ты и вся твоя семья не можете признать, что были не правы.

— Ты сама сказала, что Феликс прав! Или ты этого не помнишь? Я спросил, правда ли эго, и ты подтвердила. Я этою не забыл, и это было бы очень удобно, если…

— Я тоже не забыла, — ее голос был ледяным. — Но ты не хотел выяснить, что все это значило. Даже сейчас, когда ты сказал, что хочешь найти незнакомое лицо за общепризнанным и спрятанную сцену за… А не напоминает ли это тебе спрятанную историю? Или это не важно, если все происходит со знакомыми тебе людьми? Ты даже не мог предположить, что это было очень важно для меня, ты поверил Феликсу с его историей и помог своей семье вышвырнуть меня. Вышвырнуть меня из моего собственного дома!

Притихнув, Поль напряженно смотрел сквозь пустой зал.

— Ты права, я не пытался. — Он усмехнулся. — Мое эго было задето. Я подумал, что меня любят больше за мой успех, чем за меня самого.

— Ты не мог поверить в это. Особенно после того, что между нами было.

— Я не хотел верить в это. Но ты не дала мне повода поверить во что-нибудь еще.

— Тебе было недостаточно моей любви, ведь целых два года я принадлежала только тебе. Сколько раз мне нужно было доказывать тебе это?

— Только один раз, — холодно произнес он. — Но ты была слишком самонадеянна. Вы пришли ограбить нас и Бог знает что еще, но нам следовало бы сказать, что это не важно, ничего не было важным, кроме Лоры Фэрчайлд, утверждающей, что любит нас. Тебе не пришло в голову самой рассказать нам обо всем, а не ждать, пока мы принудим тебя к этому. Долгое время ты была вместе с нами, моя семья полюбила и приютила тебя, дала тебе образование, дом, дружбу… и я подарил тебе свою любовь. Но ты не доверяла и мне…

— И правильно делала. Я больше не могу доверять тебе.

— Ты этого не знаешь. Ты просто ушла, даже не попыталась прояснить ситуацию, помочь нам, когда мы чувствовали, что преданы и полностью запутались.

— Я была единственной обвиненной, — сердито проговорила Лора. — Ты не сможешь заставить твою семью выглядеть жертвами!

— В известной степени мы были такими же обвиненными, как и ты. Тебя обвинили в чем-то, ну и что? Множество людей обвиняют в разных вещах, и множество из них пытаются снять с себя обвинение, но не Лора Фэрчайлд! Почему? Ты слишком хороша для этого? Мы были должны поверить тебе на слово и никогда не сомневаться в твоих словах, потому что ты — это ты? Других причин не было? Я любил тебя! Неужели даже я не заслужил никакого объяснения?

— Ты имеешь в виду, что имел на это право?

— Все мы, включая тебя, имели право понять, что происходит с нами.

— И это было более важным, нежели доверие? Если вы не доверяли мне, какую пользу принесли бы мои оправдания? Ты до сих пор не доверяешь мне, и ты все еще не веришь, что твоя семья поступила несправедливо со мной.

— Это моя семья, Лора, и я не могу назвать их всех лжецами.

— Ты ведь назвал меня так, хотя я должна была стать твоей женой. Наступила пауза.

— Я мог бы поверить, если бы мне ты сказала, что я не прав.

— Доверие, — с яростью проговорила Лора, — помнишь, доверие? Я совсем не ожидала от своего будущего мужа, что… — но внезапно она прервала свои слова. — Теперь это совсем неважно. Это было слишком давно, да и что это может изменить теперь? У каждого из нас теперь своя собственная жизнь. Почему бы нам не оставить прошлое в покое?

Она встала:

— Я ухожу.

— Нет, подожди минуту. Лора, я виноват. Я совсем не имел это в виду. Нам следовало бы больше доверять друг другу, и тебе нужно было доверять мне так же, как я тебе. Может быть, мы были слишком молоды. Но теперь это не имеет значения, это не помешает нам поговорить и узнать, что мы чувствуем друг к другу.

— Я совсем не хочу этого знать. Это не приведет ни к чему хорошему. Мне никогда не удастся освободиться от прошлого, и кроме того, ты уже женат, а у меня слишком много работы. Теперь у меня своя собственная жизнь, у меня есть брат, мужчина, который хочет жениться на мне. У меня тоже есть семья!

Она сжала губы. Ее голос срывался, и вся она дрожала. Поль стоял напротив нее, и она почувствовала, как ее притягивает к нему, чувствовала, как его руки обнимали ее, чувствовала прикосновение его губ к своим, помнила эти черные глаза, которые так волновали ее и заставляли чувствовать себя в полной безопасности. Ложь! Глупость! Она ни с кем не чувствовала себя спокойной, кроме собственных достижений. Но чувства здесь не важны, она вполне научилась управлять ими. Она вдруг устыдилась своей слабости, ведь она полностью контролировала и себя и собственную жизнь, к тому же это был единственный способ отделаться от прошлого. Ведь она начала так успешно, хотя ей и потребовалось немного больше времени, чем она предполагала.

Она взмахнула рукой.

— Прощай, — произнесла Лора, но при этом услышала лишь слабое дрожание голоса. — Удачи тебе с твоим фильмом о Бритте и во всем, что ты будешь делать.

Поль взял ее за руку. Он совсем не был уверен, что захочет освободиться от прошлого. Все это походило на гигантский розыгрыш. Между ними стояло их прошлое, и хотя это было время, проведенное вместе, ему совсем не хотелось забывать его.

— Хорошая моя, — начал он было, но потом остановился. Ему хотелось сказать, что они вместе должны отыскать, что их связывает, но слова не находились Он не понимал ее, он не понимал ни той молоденькой девушки, ни этой женщины, которой она стала. Он не видел пути возвращения к ней. И из-за того, что он женат на Эмилии, он никогда не попросит ее дружбы, чтобы убедиться, могут ли они доверять друг другу. Но даже если он все-таки наберется нахальства попросить ее, то она не согласится. Но несмотря на все его чувства к Лоре, он не может уйти от Эмилии. Он женат на ней, он взял ее в свою жизнь и не может порвать с ней из-за того, что ему показалось, будто его любовь где-то в прошлом, или же просто быть пойманным воспоминаниями, испытывать чувство вины и страстно желать возврата того времени, когда он был много моложе.

Лора наблюдала за ним, задумчиво улыбаясь.

— Ничего не оказалось проще, чем нам казалось.

На какое-то мгновение Поль также ощутил гармонию их мыслей, припоминая, какую радость он всегда получал от этою. Их улыбки встретились.

— Эго могло быть, если бы мы узнали, чего хотим, и полностью нацелились на это.

— Теперь это неважно, — мягким голосом произнесла Лора. — Уже слишком поздно. — И еще до того, как смогла сдержать себя, она непроизвольно все ближе и ближе придвигалась к нему. Она совсем не думала, что он может обнять ее, но догадывалась, что все-таки он хочет ее. И все же Лора оставила между ними пространство. Рукой она дотронулась до его лица. Внутри ее все болело, и она уже не могла сдерживать слезы, выступавшие от осознания наступившей пустоты, после того как они снова потеряли друг друга. Она гладила морщинки на ею лице, выступающие скулы, чувствовала гладкость его кожи, ее теплоту, согревающую ее пальцы, и его топкие волосы с незамеченными ранее проблесками седины. Она снова вспомнила все — любовь моя, любовь моя, — как будто могла превратить его в часть себя, держать внутри себя, подобно невидимке. Они долго стояли в пустом зале для танцев напротив друг друга, подобно собравшейся вальсировать паре.

— Мне не стоит видеться с тобой внизу, я собираюсь уехать домой. Снова видеть тебя мне не хочется.

Он почувствовал, как его тело потянулось пойти за ней, захотелось поцеловать ее и, крепко обняв, сказать, что теперь важно лишь то, что они вместе. Грусть, которую излучали ее глаза, полностью затмила его мир, ему хотелось принести им радость, заставить их смеяться, но слишком много стояло между ними. Он с усилием заставил себя сдержаться.

— Прости меня, — произнес он и изобразил жест полной безнадежности. — Из-за всего этого происшедшего мне хочется сказать, что этот мир очень тоскливый. И мне кажется, что со всем, что стоит между нами, ничего нельзя поделать.

В полном молчании Лора простояла долгое время и потом встряхнула головой, как будто попыталась отмахнуться от этих слов.

— Прощай, — сказала она, повернулась к нему спиной и пошла к двери,

— Только скажи мне, если ты чувствуешь то же, — проговорил он. — У меня совсем нет права спрашивать тебя об этом, но скажи только «да» или «нет».

Она медленно повернулась и посмотрела на него через пустой зал, где гуляло эхо звучавшего здесь смеха и голоса. Ее руки потянулись к нему.

— Я люблю тебя всем сердцем, — произнесла она и, быстро повернувшись, исчезла.

 

ГЛАВА 24

Приглашения прибывали ежедневно. Со времени переезда в Нью-Йорк Лору постоянно приглашали на вечеринки и ужины. С окончанием сезона она вдруг стала модной добычей. Манхэттенское общество постоянно находится в поиске новых людей, начинающих подниматься на вершину успеха, вне зависимости от того, легальным или нелегальным путем они его достигают. И совсем не имеет значения, сколько времени они занимают внимание прессы. После появления на страницах «Уоллстрит джорнел», «Нью-Йорк таймс», «Ньюс-уик» и «Вог», а также после появления в нескольких телевизионных передачах двери всего города распахнулись для нее. Также ей определенно играло на руку, что она молода, красива и не замужем, все эти качества ценились в ней больше, чем ее связи с Уэсом Карриером и Джинни Старрет. Но все-таки больше всего в ней привлекала какая-то тайна, ее постоянный отказ рассказать о своем прошлом. Словом, приглашения потоком обрушивались на нее.

Лора принимала ровно столько приглашений, сколько могла втиснуть в свои вечера. Время с семи утра до семи вечера она проводила в своем офисе, потом возвращалась в Гроув-Корт принять душ и переодеться, потом отправлялась на ужин или на вечеринку. Иногда за один вечер она успевала побывать на двух или трех. К моменту возвращения домой у нее едва хватало сил стянуть с себя одежду и скользнуть в кровать. Через пять часов она просыпалась, и начинался новый день.

— У тебя даже нет времени задуматься, — сказала Джинни, когда они вместе сидели у Лоры на заросшем балконе. Был субботний вечер, приходящийся на середину октября, даривший им созерцание чудесных садовых растений. — Мне всегда казалось, что это я веду бездумную жизнь, но ты меня превзошла.

— Я думаю на работе, — ответила Лора.

— Но это мысли о работе.

— Это все, о чем мне хочется думать.

— Ну, все через это проходят, — с расстановкой произнесла Джинни.

— Я и сама так думала, — сказала с улыбкой Лора.

— Однако каждая настоящая леди обязательно нуждается в каникулах, — сказала Джинни. — Как насчет следующего марта? — быстро продолжила она. — Я собираюсь провести пару недель в Париже, и мне хочется, чтобы ты тоже поехала. Ты слишком много работаешь сейчас, и поэтому к марту ты обносишься и тебе понадобится полностью менять свой гардероб, я уже не говорю о том, что мы просто хорошо проведем время.

— Спасибо, Джинни, я подумаю об этом.

— Ни в коем случае. Ты обязательно забудешь об этом, потому что с головой ушла в свои отели и даже представить себе не можешь, каким может быть Париж. В марте там иногда холодно и идет дождь, но все равно Париж наполнен тишиной. Нет туристов, в магазинах всего полно, музеи пусты. И все относятся к тебе как к француженке. Замечательное место, чтобы расслабиться. Мне хотелось бы услышать твой ответ сейчас. Хочу услышать «да».

— Да, — вдруг ответила Лора, — это замечательно. Пораженная таким ответом, Джинни произнесла:

— Хорошо, но тем не менее могу ли я получить письменное подтверждение?

Смеясь, Лора потянулась за пачкой бумаги, написала записку и протянула ее подруге.

Джинни быстро пробежала ее глазами:

— Почему вдруг ты в ней написала не более, чем на две недели?

— Потому что отель в Филадельфии открывается в марте, и как только он потихонечку начнет действовать, мне хотелось бы поразмыслить над тем, как получить немного от семьи Сэлинджеров.

— Ты об этом не забываешь.

— Я немного могу забыть о Сэлинджерах, — с видимой легкостью произнесла Лора, но Джинни прекрасно знала, сколько сил стоит эта легкость. — В любом случае я не могу это так оставить, хотя и не смогу, почти не смогу ничего сделать.

— Но я также убеждена, что ты даже не хочешь выкроить чуть-чуть времени подумать. Конечно, тот светлый лучик, блеснувший… — Однако, взглянув на замолчавшую Лору, Джинни запнулась. — Дерьмо, прости меня, дорогая, это так грубо. Я знаю, у тебя слишком трудное время, я совсем не собираюсь стать твоей единственной отрадой. Послушай, а что это за дерево, которое он сейчас сажает?

— Цветущая слива. А другие это цветущий граб, черешневое и апельсиновое деревья. Мне они очень нравятся, ведь в следующем апреле все кустарники и деревья покроются белыми, розовыми и лиловыми цветами. Весна будет везде.

— Жаль, что они не будут цвести во время твоего новоселья.

— Может быть, следовало бы отменить его? Джинни усмехнулась:

— Тебе не удастся от этого отделаться. Известно, что тебе совсем не хочется устраивать вечеринку. Я вполне тебя понимаю, но прошу, поверь мне — это очень неплохая идея устроить такую вечеринку. Новый дом станет твоим только тогда, когда ты встретишь гостей у порога, пригласишь посидеть на твоей мебели и угостишь. В любом случае все уже спланировано, и остается только провести ее. А твой дом уже готов.

— И прекрасен. Благодаря тебе это самый прекрасный дом в Нью-Йорке.

— Ты выбирала все, я просто добилась подходящей цены. Осмелюсь сказать, что мы хорошо сработали.

Лора положила руку Джинни на плечо, и некоторое время они просто молча сидели, наблюдая за тем, как один из садовников держал дерево, а другой раскидывал вокруг него темную, свежую землю. Крыша теперь имела совсем другой вид. Она уже не походила на то голое пыльное пространство, первый раз увиденное Лорой, а представляло собой настил из кедра, на котором стояли белые стулья с металлическими ножками, подходящий им круглый стол с зонтиком и старомодные деревянные кресла-качалки. Напротив кирпичной стены росли деревья с зелеными и красными листьями и расположились клумбы, засаженные георгинами, астрами и хризантемами с пустыми местами, оставленными для розовых кустов и весенних однолеток.

Это был крошечный оазис, зеленый и благоухающий. Создавая его, Лора влилась в число нескольких сотен жителей Нью-Йорка, вполне счастливых оттого, что они имеют достаточно денег и места создать себе кусочек живой природы. В городе бетонных оврагов, с неистовым движением, грохотом отбойных молотков, среди горных хребтов и вершин упакованного в полиэтилен мусора, тянувшихся вдоль элегантных зданий, приятно вдруг увидеть ростки цветущих деревьев, и каждый сад напоминал приют, находящийся где-то высоко над миром.

«Или это станет приютом, — подумалось Лоре, — когда я буду проводить у себя больше часа в неделю».

Даже сейчас весь ее дом был убежищем, хотя она и использовала его только для того, чтобы выспаться и сменить одежду. «Когда-нибудь, — подумалось ей, — когда у меня появятся опять тихие, спокойные часы, я буду использовать этот дом именно для того, для чего он предназначен». Комнаты были скромно меблированы, но их цвета были довольно яркие, теплые от налета старины, и это все как бы принимало в объятия. Не было ничего нового и блестящего, все было так, как будто стояло здесь долгие годы, на самом подходящем месте. Мебель была французская. Но в субботу вечером кухня была переполнена. Ее оккупировали работники ресторана, готовившие блюда для новоселья Лоры. Она была еще на работе, когда они приехали в дом и сразу присвоили его себе. Они оборудовали бар в большой комнате, другой расположили в саду на крыше, обеденные столы на четыре-шесть человек были расставлены по всему дому. Они нашли, сервировочные столики и расположили на них закуски.

— Ты превосходно выглядишь, — сказала Лоре Флавия Гварнери, критически оглядывая ее в маленьком фойе. — И ты, Уэс, тоже, — быстро добавила она стоящему с ее стороны Карриеру и потом снова повернулась к Лоре. — С каждым разом ты одеваешься все лучше и лучше. Уж не знаю, то ли ты быстро учишься, то ли твои отели удачны.

— И то и другое, — с легкостью ответила Лора, улыбаясь отсутствию такта у Флавии, которая была одета в шелк голубого цвета — такого же, как и ее глаза. Ткань не стягивали никакие пояса, только на плечи была наброшена крошечная накидка такого же голубого цвета. Платье подчеркивало ее изящную фигуру и оттеняло ее белую кожу и каштановые волосы. Она стояла, выпрямившись, с высоко поднятой, гордо посаженной головой.

Что при этом она чувствовала — догадаться было нельзя, так как она скрывала эмоции под маской спокойствия и холодной улыбкой.

Карриер остановился перекинуться с кем-то парой слов, а она поднялась наверх в гостиную пообщаться с гостями. Лора уже решила, что ему не следует быть с ней. Джинни оказалась права: эта вечеринка сделала дом ее собственностью, и ее очень беспокоило, что Карриер был гостем только в ту минуту, когда входил в ее дом, хотя перед этим они не виделись почти месяц. «Он продолжает менять направленность нашей дружбы, — подумала Лора, удивляясь его настойчивости. — Мне нужно поговорить с ним об этом».

— Могу ли я услужить тебе, Роза? — спросила она, обходя кресло подруги. — Что-нибудь поесть или выпить? С кем-нибудь поговорить?

— Я так счастлива, — произнесла Роза, легонько прикасаясь губами к щеке Лоры. — Я рада, что оказалась здесь. Я чувствую себя намного лучше, когда знаю, что те, о которых я заботилась, не забыли меня, несмотря на мою старость и на мою слабость для серьезной работы.

Лора широко улыбнулась Розе:

— Ну конечно, правда, я не чувствую себя настолько уж старой, но эти дни я больше думаю о прошлом, нежели о будущем. Это и есть знак более зрелых лет, если, конечно, они вообще есть. А вот сейчас я вспоминаю о твоей вечеринке в другом доме, доме мистера Оуэна — отмечали помолвку Эллисон с тем мускулистым красавчиком. Ну конечно, большую часть времени я провела на кухне, но помню, какую странную толпу ты собрала вместе в этот вечер: друзья Эллисон из колледжа, и эти работники-плотники, и эти, ну, конечно, мистер Оуэн заглянул туда. И Ленни тоже, и Поль.

Лора кивнула.

— И в эту ночь уже другая, не менее странная толпа, не так ли? — проницательно спросила Роза. — Вот эта молодая пара владеет ресторанчиком в начале улицы, и садовники, обустраивавшие тебе сад на крыше, и графиня, и Флавия Гварнери, обмотавшая добрую половину всех бриллиантов мира вокруг своей шеи, и этот красавчик Карлос. Если он говорит с дамой, то выглядит так, будто совершает с ней вращательные движения в постели…

— Роза!

— Знаю, знаю, я не совсем нормальна, когда начинаю вести такие разговоры, но это еще один признак возраста: чем старше я становлюсь, тем больше говорю. А почему бы нет? Я говорила с твоей Джинни. Она настолько добра, что помнит, какой обед мы с Келли приготовили в Чикаго. Ты после этого говорила с Келли?

— Нет. К сожалению, я очень занята, а она в последние несколько месяцев не звонила мне. Но она должна быть где-то здесь, я приглашала ее.

— Вон она, — произнесла Роза и сделала выразительный жест. — Она спускается к нам через всю эту толпу.

К ним приближалась Келли, а через минуту она и Лора заключили друг друга в объятия.

— Дом как в сказке, никогда не думала, что нью-йоркский дом может быть подобным

— А где же Джон? — поинтересовалась Лора, оглядываясь по сторонам.

— Его здесь нет. Я расскажу тебе об этом в другой раз, когда ты не будешь обременена обязанностями хозяйки.

В ее голосе Лора услышала совсем другие нотки. Она приподняла левую руку Келли и увидела пальцы без колец.

— Когда это произошло?

— Сегодня исполнился месяц. Я расскажу тебе обо всем, может быть, завтра мы пообедаем вместе или куда-нибудь сходим?

— Конечно. Но кто управляет «Дарнтоном»?

— Мы его продали. Ты правда хочешь услышать об этом?

— Конечно.

— Тогда вкратце. Нам сделали предложение, от которого мы не смогли отказаться — ты знаешь, сколько времени Джон хотел продать отель — итак, мы получили кучу денег, объехали вокруг света и потом расстались. Просто все это не сработало. Всю оставшуюся жизнь Джон хочет играть, а мне необходимо делать что-нибудь. Я подумала, что в понедельник зайду в твой офис и спрошу, может быть, у тебя найдется какая-нибудь работа для меня.

Они обменялись взглядами, каждая вспоминая тот день, шесть лет назад, когда Лора в поисках работы пришла в «Дарнтон».

— Ну конечно. Я даже уверена, что найду для тебя что-нибудь подходящее.

Но, почувствовав, что кто-то взял ее за локоть, она повернула голову и встретилась с внимательными, успокаивающими черными глазами Карлоса Серрано.

— Красавица, ты пообедаешь со мной, когда я буду в городе? Я позвоню и организую это, но у меня только две недели. Должен тебе сказать, что этим утром я приехал из твоего чикагского отеля. Это замечательно. Салют!

Лора улыбнулась. Противостоять обаянию Карлоса было просто невозможно. Он делал это автоматически, словно дышал.

— Мне приятно, что тебе понравилось. Нам посчастливилось найти замечательного менеджера, — она запнулась и вздрогнула, услышав свои собственные слова. — Прости меня… — она повернулась, пытаясь найти Келли, разговаривавшую с Розой.

— Как бы тебе понравилось жить в Вашингтоне? — поинтересовалась она у Келли.

— Я не думала. Но почему ты об этом спрашиваешь?

— У меня там есть отель, и ему требуется все: менеджер, помощник менеджера, даже шеф для ресторана.

— Менеджер и шеф, — повторила Келли. Ее лицо просветлело. — У меня есть шеф. Или он будет. Это тот, что был у нас в «Дарнтоне», ему не нравятся новые владельцы. Он сказал, что, если я снова вернусь в отель, он с удовольствием будет работать со мной. А Вашингтон звучит заманчиво.

Они улыбнулись друг другу и ощутили то волнение, которое бывает при начале чего-то нового, когда все вдруг находит свое место.

— Завтра за ленчем, — сказала Лора, — мы все обсудим, ты мне нужна сразу.

— Прямо сразу я и готова. Лора поцеловала ее в щеку:

— Мы будем видеть друг друга чаще. Ведь мы почти соседи.

— И снова будем работать вместе. Как мне нравится это!

К ним подошел Клэй и крепко обнял Келли.

— Здорово, что я тебя увидел, а где Джон?

— Он не смог. Ты выглядишь преуспевающим: высокий, светловолосый и красивый. Красотка держит тебя за локоть. У тебя выдающиеся усы. Классический костюм. Неужели это тот мальчишка с широко раскрытыми глазами, желающий провести свою жизнь, гоняя машины по нашему острову? Клэй подмигнул:

— Такой же ребенок. Просто подрос и научился использовать свою собственную машину вместо чужих. Келли, ты не будешь возражать, если я на минуту украду Лору?

— Будь добр. Но ты не будешь обсуждать рабочие дела на вечеринке, обещаешь?

— Никогда, — он поцеловал ее и взял Лору за локоть. — Прости, но мне показалось, что тебе следует сказать… — Они поднялись на несколько ступенек вверх, пытаясь найти свободное место в уголке.

— Этим вечером я обнаружил, что парень из службы безопасности, которого я нанял пару месяцев назад, работает на Сэлинджеров.

— Ну и…

— Это не очень хорошо, не так ли? Я имею в виду, что он знает все о замках на наших дверях, мониторах в коридорах и сейфах в комнатах.

— Я не понимаю. Ты думаешь, он может проникнуть в наши отели?

— Кто знает? Он очень много знает о нас.

— Клэй, но ведь это не война. У нас нет армий и шпионов. У нас совсем нет цели уничтожить друг друга.

— Но Феликс может. Или Бен. Что ты знаешь о Бене?

— Бен? У него своя жизнь и своя семья. Я уверена, он очень счастлив. Мне не верится, что он будет заниматься чем-нибудь, что повредит мне. В любом случае я убеждена, что он больше не занимается грабежами. Он из благополучной семьи, зачем ему так рисковать?

— Может, он нуждается в деньгах?..

— Наверняка у него есть столько денег, сколько ему нужно. В любом случае, если он все еще занимается воровством, то из всего света он не выберет нас.

— Он выберет, если у него будет информация, облегчающая дело.

— Достаточно! Я не хочу говорить об этом. Бен не ворует. Я просто знаю, что он не ворует. И у нас никто ни разу не заявил о краже, этого достаточно. Это просто твоя дурацкая затея. Не стоит так беспокоиться. Кто эта девушка с тобой?

— Это Розмари. Она считает, что меня следует держать под присмотром.

— Возможно, так и есть.

— Мирна всегда это говорила. Сначала это нравится, но потом становится чем-то очень привычным, как человек. Без риска, без свободы, без возбуждения…

Он сурово посмотрел на Лору:

— Если ты считаешь все это таким важным, как могло случиться, что ты не вышла замуж за Уэса?

— Просто я не люблю Уэса. Если бы любила, то вышла. Я просто уверена, что семья очень много значит. Это могло бы помочь тебе… — она замолчала.

— Повзрослеть? Ты все считаешь, мне нужно повзрослеть?

— Временами.

Карриер стоял прямо за ее спиной. Взяв ее за локоть, он сказал:

— Ты игнорируешь своих гостей.

На мгновение она почувствовала обиду, но быстро успокоилась:

— Ты прав. Клэй, мы увидимся позднее, а пока отдыхай.

— Непременно, — он широко улыбнулся ей. — Ты устроила замечательную вечеринку, я люблю тебя. А если ты считаешь, что мне необходимо позвонить Мирне, я позвоню.

Лора поцеловала его в щеку:

— Я тебя тоже люблю. Мне кажется, тебе следует делать то, что приносит тебе счастье. На лестнице в сад Карриер произнес:

— Ты избалуешь его.

Она пожала плечами в ответ:

— Как?

— Ты не говоришь ему, что нужно делать. Тебе следует заставить его больше работать, придерживаться одной линии и наконец остановиться.

— Ты имеешь в виду, мне нужно опекать его больше, чем ребенка?

Они стояли на верхних ступеньках лестницы.

— Ты просто не понимаешь Клэя. Со времени смерти родителей он все время ищет, кто же будет о нем заботиться. Он привязался к Бену, но Бен потянул его вниз, и теперь он пришел ко мне. Конечно, я могу сказать ему, что нужно делать. Он вполне может сделать это. Но это никак не поможет ему вырасти и взять на себя ответственность за свою собственную жизнь. И кроме того, я совсем не хочу управлять его жизнью. Мои руки полностью заняты моей собственной.

— В этом я предлагаю тебе свою помощь.

Оставив предложение без ответа, она толкнула дверь в сад и тут же оказалась в окружении гостей. Только через пять часов гости разошлись, и они снова остались вдвоем. Организатор вечера и его помощники были еще на кухне, занятые мытьем стаканов и десертных тарелок, извлекаемых из самых неожиданных мест по всему дому. Лора и Карриер сидели в креслах около окна в гостиной. Все лампы были потушены, кроме одной.

— Чудесный вечер, — начал Карриер. — Ты можешь заставить всех чувствовать себя как-то особенно.

— Спасибо. — Ее голос был почти неслышным. Спустя мгновение он произнес:

— С сегодняшнего вечера тебя что-то беспокоит. Ты собираешься поделиться со мной?

Лора выпрямилась, и на ее лице появились тени.

— Нам больше не стоит быть вместе, я этого не хочу. Он спокойно посмотрел на нее:

— Я думал, мы договорились быть друзьями, пока живем раздельно.

Лора разочарованно махнула рукой:

— Друзья. Похоже на пароль. Это значит, что мы временами вместе ходим в гости, временами вместе спим, а сейчас вдруг выясняется, что на моей вечеринке ты играешь роль хозяина. Это значит, я вовсе не ожидаю, что ты на мне женишься, но во всех других случаях ты был бы моим мужем. Мы делим с тобой все, кроме адреса, — усмехнулась она. — Я теперь понимаю, Уэс, почему ты так удачлив в бизнесе. Ты не бросаешь. Ты продолжаешь давить на всех до тех пор, пока они не станут такими, как тебе нужно.

Он улыбнулся:

— Ты знаешь об этом уже давно и все это время с удовольствием делила свою жизнь со мной. Если ты встретила кого-то, я могу понять твой поступок, но это все равно не означает, что между нами все полностью будет порвано.

— Я не встретила никого. Никого нового, — она поколебалась. — Несколько недель назад я видела Поля, тебя в это время не было.

От этих слов лицо Карриера сильно изменилось. Он был полностью уверен, что может совладать с теми оппонентами, которых можно рассмотреть и оценить. Но все его навыки казались очень слабыми, возможно, просто бесполезными, когда подобно тени из прошлого Лоры появлялась неизвестная ему фигура.

— Ты собираешься вернуться к нему?

— Конечно, нет, только из-за одной вещи. Он женат…

— Женат? Ты никогда не говорила мне об этом.

Лора загадочно улыбнулась:

— Есть еще множество вещей, о которых я никогда не говорила тебе, Уэс.

Некоторое время они молчали. Только из кухни доносилось приглушенное позвякивание тарелок и разговоры.

— Но самое важное, что я люблю его. Это просто несправедливо по отношению к тебе. Это нечестно ни по отношению ко мне, ни к тебе, что я могу продолжать жить, будто в один день я полюблю тебя. Ведь я не полюблю, Уэс. Если еще я не полюбила тебя, то не полюблю и потом. Не верю, что ты будешь всегда с этим мириться. Все это до тех пор, пока ты чувствуешь себя со мной спокойно. Ты просто не придаешь значение тому, что знаешь. Ты нравишься мне, мне нравится проводить с тобой время, мне нравится работать с тобой. Но это, пожалуй, все. И ты вовсе не будешь проводить со мной время, если вдруг появится кто-то, кто даст тебе все, что ты хочешь.

— Это больше, чем просто чувствовать себя спокойно, — сказал он, и голос его вздрогнул. — К черту это! Я всегда буду желать тебя. В своей жизни я достаточно набегался. В доме мне нравится нежность и спокойствие. Ты даришь мне все это, даже и не любя меня. Это иррационально? Тогда я иррационален. И сейчас, когда у тебя появился свой дом…

— Ты платишь часть арендной платы за этот дом? — резко оборвала его Лора.

— Нет. — Одной из самых замечательных способностей Уэса Карриера было без усилия перескакивать с одной мысли на другую. — Конечно, нет. Для начала мне следовало бы поинтересоваться у тебя.

Лора слегка покачала головой:

— Спасибо. Тогда какую часть ты возьмешь на себя в моей ренте?

Он издал коротенький смешок:

— Я надеялся ты просто отнесешь это к удаче. Я убедил владельца снизить цену. Конечно, это очень маленькая услуга. Это, пожалуй, все. Но я не давал никаких обещаний. Хотя, пожалуй, я дал одно. Я пообещал ему, что ты не будешь слишком переживать и не порушишь здесь все в ту ночь, когда решишь бросить любовника.

В его голосе она услышала боль.

— Это было больше маленькой услуги Я очень благодарна тебе, Уэс. Тебе не кажется забавным, что спустя все эти годы я благодарю тебя? Мне кажется, пришло время стать на ноги и начать жить самостоятельно. Ты так не считаешь?

— Ты управляешь корпорацией, владеющей четырьмя отелями. Моя дорогая, ты стоишь на ногах очень крепко.

Лора вздрогнула от желания полюбить его. Ведь это смогло бы так все упростить.

— То, что я здесь, я сделала для тебя. А ты все еще продолжаешь поддерживать меня? Так не может продолжаться вечно.

— Почему не может? — Он наклонился вперед. — Лора, я ведь люблю тебя. Я любил тебя все эти годы, и я привык к этому. — На какое-то мгновение он остановился. Лора знала, что принять все это было слишком тяжело для него. — Возвращаясь из поездок, я хочу знать, что снова возвращаюсь к тебе. Я рассчитываю на твое присутствие здесь, на твое ожидание, ведь так было долго… хотя к черту все это. Я боюсь потерять тебя. Ты можешь это понять?

— Уэс, пожалуйста, не надо. Прошу тебя. Ты ведь совсем не это имеешь в виду.

— К черту! Я имею в виду именно это. Как ты думаешь, скольким людям на этом свете я говорил такие слова? Тебе следует понять: я привык полагаться на тебя.

— Нет, — тихо возразила Лора, — ты привык полагаться на то, что я есть у тебя.

— Это то же самое. Не качай головой. Говорю тебе, это одно и то же: пять лет мы были вместе. Я приходил сюда, когда ты была нужна мне, и ты давала мне то, в чем я так нуждался. По своему желанию ты получала от меня все, что я мог тебе дать. Я рассчитывал на тебя, а ты могла рассчитывать па меня. Ты можешь рассчитывать и до сих пор.

Он пододвинулся и взял ее руку в свою. Хотя это не вызвало никаких чувств, он продолжал держать ее руку.

— Послушай. То, что ты испытываешь ко мне — это своего рода любовь. Ты не могла быть со мной такой, какой была, если бы не чувствовала ничего. Ты не можешь отрицать это.

Наступила тишина.

— Ты ведь не отрицаешь? Ты же чувствовала что-то!

— Конечно, — ответила Лора очень тихо, но это нельзя назвать…

— Не говори мне, как мы могли бы назвать это. Если я хочу назвать это любовью, я назову. Но что бы это ни было, ты все еще это чувствуешь. Чувства не умирают за одну минуту, — он заметил, как меняется ее лицо, — тебе это слишком хорошо известно. А если ты все еще продолжаешь чувствовать это, а я все еще хочу заботиться о тебе, мы вполне можем оставить все как есть. Мы могли…

— Не надо говорить так, — она освободила свою руку. — Ты просто… Зачем тебе привыкать… Ты заслуживаешь большего. Ты заслужил любящую женщину и желающую принять твою заботу, даже если это будет означать, что ты будешь принимать за нее решения. Кто-то будет одаривать тебя вниманием, когда этого захочется тебе. Зачем тебе оставаться со мной? Из-за того, что я для тебя неоконченная история? Женщина, не желающая соответствовать твоему сценарию?

— Потому что я люблю тебя, — торопливо произнес он. — И потому, что даже если ты не любишь меня или, как ты это называешь, не всегда подходишь под мой сценарий, ты даешь мне больше, чем любая из любимых мной когда-то женщин.

— Уэс, что я могу дать тебе? Что в этом такого особенного?

— Господи! Даже сейчас ты не знаешь этого. Я от тебя получаю компанию независимой женщины с собственными победами, с мыслями о своей жизни, но все-таки позволяющей мужчине помочь тебе. Ты даже просила меня о помощи. Ты не была слишком принципиальной. Ты чудесно действовала независимо от того, что чувствовала. Мы были партнерами в полном смысле этого слова. Я все еще хочу этого. И мне кажется, ты тоже. Ты не хочешь принимать серьезные решения одна.

— Почему не хочу? У меня есть партнер.

Он засмеялся:

— Я заслужил эго. Конечно, мы все еще партнеры

— Надеюсь, мы ими и останемся, — сказала она, — Для меня это единственный способ быть честной.

Она встала и подошла к двери:

— Уезжай, Уэс. Я хочу этого, прошу тебя.

Он застыл на месте:

— Ты живешь воспоминаниями о тени из прошлого. И это можно назвать честным?

— Я живу сама с собой и не хочу притворяться. Для меня это достаточно честно. Я не притворяюсь, когда вижу тебя в офисе, когда мы работаем вместе, мы нравимся и уважаем друг друга. Я предлагаю тебе нежную дружбу. Надеюсь, тебе будет этого достаточно, мне бы этого хотелось. Уэс, это больше, чем имеет большинство людей.

В какой-то момент он почувствовал себя пристыженным. Он считал себя более мудрым и более настойчивым, чем Лора.

Уэс встал и подошел к ней:

— Я позвоню тебе через пару дней. Мы ведь еще не закончили наш квартальный отчет.

— Ох, — она была немного разочарована его отношением. «Может быть, мне хотелось, чтобы ты попался еще раз», — подумалось ей. Нет, ей этого не хотелось, она была уверена в этом. Она была довольна — по крайней мере, на эту ночь. Может быть, через неделю, пару недель или месяц, лежа одна в пустой постели или сидя в полном одиночестве в ресторане, ей больше всего захочется быть с ним. Но это будет через некоторое время. Сейчас эта мысль принесла ей облегчение.

— Уэс, дорогой, спокойной ночи. Спасибо тебе за все. Большое спасибо.

Он легонько поцеловал ее в губы:

— Я скоро позвоню.

Он спустился вниз по ступенькам, вышел во двор, прошел по дорожке и растворился в темноте улицы.

Лора прислушалась к его затихающим шагам. Она повернула голову и наблюдала за тем, как погружали на тележку остатки еды и дополнительные стулья и катили их по той же самой дорожке, где минуту назад шел Карриер. Она пожелала им спокойной ночи, перекинулась парой слов с организатором и заперла за ними дверь.

Дом был чист. Он полностью погрузился в тишину. С улицы до нее не долетало ни единого звука великого города. Она прошлась по опрятным, затененным комнатам, постояла в саду на крыше. Долетающие до нее снизу звуки уличного шума напомнили ей о Нью-Йорке, а затем и о необходимой работе и о ее собственной строящейся империи. Потом она опять спустилась вниз и вошла в спальню. В камине лениво доплясывали последние языки пламени. Она присела и… и стала наблюдать за ними.

Опять начинать сначала. Быть одной и опять начинать новую жизнь. Не забавно ли это?

Ответа не было. Сколько раз за жизнь человек может начинать новую жизнь?