Джош находился на борту самолета вместе с арабскими бизнесменами и туристическими группами. Он уже столько раз проделывал этот путь, что не поднимая глаз от книги мог представить себе развернувшуюся внизу панораму: бесконечные просторы серо-коричневой пустыни с выступами черных скал. Пустыню прорезала длинная линия Нила, окаймленная зеленой возделанной землей, простиравшейся на пять миль по обе стороны реки. Нил – это Египет. Какими бы ни были границы страны, обозначенные на карте, люди жили вдоль извилистой линии реки, извивающейся, как змея, по пустыне, и в веерообразной дельте на севере, где Нил впадает в Средиземное море. Остальное – пески и безмолвие.

Самолет, летевший из Каира в Асван, совершил посадку в Луксоре, где Джош вышел вместе с несколькими бизнесменами, спустился по металлическим ступеням трапа в плотный горячий воздух октябрьского вечера. Он снял свой пиджак и перебросил его через плечо. На нем были брюки цвета хаки и рубашка с короткими рукавами, в руках он нес туго набитый парусиновый чемодан, потертый кожаный портфель и фотоаппарат в футляре на плече.

– Хэлло, мистер Дюран, – сказала молодая женщина, просматривавшая паспорта на контроле в аэропорту.

– С возвращением, мистер Дюран, – приветствовал его водитель такси, который, казалось, всегда ждал его приезда.

– Мистер Дюран, как приятно видеть вас снова – сказал управляющий отеля «Винтер Палас», лично проводивший его в номер на шестом этаже с окнами, выходившими на Нил и Долину Царей, центр мира Джоша.

Он постоял у окна. Внизу, по всей длине береговой линии со стороны Луксора, в два-три ряда стояли прогулочные катера; на верхних палубах туристы пили коктейли перед ужином. Рядом с Нилом шло новое широкое шоссе; фонари едва освещали дорогу, по которой мчались автомобили с выключенными фарами, водители постоянно пользовались клаксонами, как прилежные исполнители в оркестре. Огни светофоров отсутствовали. Теперь Джош привык к египетскому дорожному движению и проявлял такую же ловкость, что и местные жители, когда нужно было пересечь улицу между машинами и колясками, запряженными лошадьми, не обращая внимания на предложения возниц доставить его куда угодно за такую низкую плату, которую не стоит и упоминать.

Джош любил Луксор. Это была древняя деревня, пытавшаяся стать современным городом, грязная, убогая и бедная, но поразительно оживленная. Теперь он нависал над древней столицей Теб, как ворота в чудеса другого века. Город, где Джош чувствовал себя как дома с фараонами и придворными, умершими четыре тысячи лет тому назад, и с современными друзьями, которые приглашали его на ужин в свои дома. Луксор, весь Египет, его работа были Джошу ясны и понятны. Здесь не было ничего от скользкости, которая озадачивала его в отношениях с Дорой; ничего от неопределенности, казалось определявшей его взаимоотношения с женщинами, так что он никак не мог найти одну, с кем остался бы надолго. Поглощенный своей работой, проходя по улица Луксора, он обретал сосредоточенность, целеустремленность и энергию ученого. Работа казалась единственно постоянной реальностью его жизни. А сейчас в Луксоре он надеялся совершить величайшее открытие после обнаружения гробницы Тутанхамона в 1922 году.

– Самая чудесная вещь в мире, – сказала Кэрол Марстон, когда они с Джошем сидели за ужином в его Первый вечер в Луксоре.

Высокая и темноволосая, с подвижным лицом и миндалевидными карими глазами, жадно оглядывавшими все вокруг, как бы боясь что-то пропустить, она была новым и самым молодым членом совета Музея Древнего Мира.

– Самая чудесная вещь в мире и для меня тоже, – сказала Кэрол, приканчивая десерт и откидываясь на спинку стула с глубоким вздохом. – Должна тебе сказать, Джош, что сейчас я испытываю больше радости, чем когда-либо с тех пор, как умер Вит. Впервые я оказалась там, где люди меня не жалеют, и мне это нравится; мне нравится, когда меня окружают люди, уверенные в том, что я не одинока. Это звучит неблагородно, да я и не претендую на благородство, но как приятно иметь отношение к чему-то великому и исторически грандиозному. Я должна поблагодарить тебя за то, что ты позволил мне приехать.

– Я рад, что ты здесь, – сказал Джош, которому она нравилась. – Но эта неделя может и не быть исторически знаменательной. Шесть лет мы работали над этим проектом и проводили раскопки в десятках мест, ничего не находя.

– Ты найдешь, могу поспорить. У тебя вид, внушающий доверие. Расскажи мне, что мы будем делать завтра.

– Проверим возможное местонахождение гробницы Тенкаура. Ты о ней знаешь.

– Только то, что ты рассказывал на заседании Совета; ты думаешь, он был настоящим фараоном, но еще не уверен.

Достаточно уверен, чтобы не прекращать поисков в течение шести лет. В сказаниях о фараонах достаточно ссылок на него, поэтому похоже, шансы неплохие. Кажется, произошел семейный раскол, попытка переворота, а потом дело выглядит так, будто его последователи составили заговор с целью сделать этого фараона незначительной личностью после того, как он умрет. И это им почти удалось. Но если я прав, где-то должна быть его гробница, вот ее-то мы и ищем. Кэрол вздохнула.

– Мне нравится, как звучит твой голос, когда ты рассказываешь об этом. Мне хотелось бы, чтобы у всех у нас в шкафу или в ящике стола хранился какой-нибудь проект, что-то действительно очень-очень важное для нас, чтобы оставшись в одиночестве, мы могли его вынуть и погрузиться в него так, чтобы ни о чем больше не думать А когда мы говорили о нем, то голос менялся бы, как твой, становился бы возбужденным от сознания причастности к чему-то более значительному, чем мы и все наши проблемы. Вот это я имею в виду. Исторически грандиозное.

– Ты еще очень тоскуешь по Виту, – заметил Джош.

– Да. Удивительно, правда? Я думала, за четыре года все станет не таким невыносимым, но я еще хочу, чтобы вернулись те времена, и злюсь на него за то, что он умер и оставил меня одну. И я еще разговариваю с ним, когда остаюсь в одиночестве, особенно ночью. Мне кажется каким-то образом я удерживаю его, потому что не могу перенести мысль, будто он совсем ушел.

«Я никогда не испытывал ничего подобного, – подумал Джош, – и не знал женщины, которая внушила бы такую скорбь и желание сохранить верность, если бы вдруг ее не стало». И подумав это, он стал размышлять об Анне.

Он думал о ней с самого начала своей поездки, когда они летели над Европой и он посмотрел из иллюминатора на вытянутое Женевское озеро, лежавшее внизу среди таких аккуратных ферм и городков, что они казались выточенными. Прошла гроза, теперь облака рассеивались, бросая тени на поверхность озера. В промежутках между тенями, солнце отбрасывало тысячи сверкающих огоньков. Анне это понравилось бы. Эта мысль появилась внезапно, с тех пор поселилась в нем и больше не покидала.

А потом, в Луксоре, он обнаружил, что смотрит на город и на раскопки, как будто в первый раз, глазами Анны. Словно она шла рядом с ним по узким улочкам, стояла вместе с ним и Кэрол, когда на следующее утро они садились на паром, чтобы перебраться через Нил. Стоя среди рабочих, разговаривающих между собой, он смотрел на западный берег реки, где четкая линия холмов шесть футов высотой скрывала Долину Царей. Холмы освещенные низким утренним солнцем, казались золотыми, и все предметы четко выделялись в чистом, сухом воздухе.

– Боже, как великолепно, – сказала Кэрол. Я не представляла себе, что это может так выглядеть.

– Солнце пустыни, – объяснил Джош. – Это волшебство. Вот подожди, увидишь на закате холмы станут пурпурно-бронзовыми.

Но говорил он не только с Кэрол, но и с Анной. Откладывал в памяти подробности, чтобы потом рассказать ей; запоминал, как выглядит пейзаж. Впервые за двадцать лет он пользовался фотоаппаратом не только, чтобы документально запечатлеть участок. раскопок, но и чтобы привезти домой изображение древних мест, как будто был туристом. Джош посмотрел вверх на небо над золотыми утесами. Позднее, когда солнце поднимется выше, потоки тепла из пустыни почти скроют далекие холмы в смутной дымке на фоне затуманенного неба. Этот эффект фотоаппарат не мог бы верно запечатлеть. «Ей нужно быть здесь, чтобы увидеть все самой», – подумал он.

Он не мог вспомнить женщину, которая вызывала бы в нем такое любопытство, как Анна, – даже больше, чем любопытство, как ему стало казаться после отъезда из Америки. На расстоянии в несколько тысяч миль Анна казалась непостижимой, но уже иначе, чем прежде.

Ему хотелось понять, ни ее ли непостижимость так интересовала его. Но это была лишь часть ее облика. Была также ее красота, острый ум, и все эти тайны вокруг нее, а также – вероятно, самое интригующее – впечатление, будто часть ее существа еще нужно разбудить. Джош, как ученый никогда не смог бы пройти мимо загадки, но в Анне было то, что могло бы остановить его на жизненном пути. Что еще могло бы заставить его отложить выполнение решения побыть одному какое-то время, осмыслить ситуацию и понять, почему он вел себя, как осел, в истории с Дорой.

Он решил, что нужно побыть одному полгода, может быть, даже год. Но с тех пор, как он встретил Анну рядом с Сити-Холл в Тамараке, был не в состоянии выбросить ее из своих мыслей.

Они с Кэрол сошли с парома вместе с бригадой землекопов и направились к ожидавшим их машинам, чтобы ехать в Долину Царей. Через мгновение Нил с его лодками и Луксор остались позади, а они сами почувствовали себя ничтожно маленькими среди известковых утесов, песчаных дюн, возвышавшихся, как башни, и скал, прорезанных глубокими ущельями. В этот момент показалось, что время вернулось на четыре тысячи лет назад, и снова был жив Древний Египет.

Они проехали в глубь пустынной местности в сторону от основной дороги по усыпанному гравием ущелью, которое начиналось высоко над ними в холмах.

– Приехали, – сказал, наконец, Джош, и машина остановилась.

Обе машины казались детскими игрушками у подножия песчаных холмов и скал, которые круто вздымались к безоблачному небу неровными вершинами, изъеденными ветром. Нигде не было видно ни растения, ни животного, ни других людей. Солнечное тепло покоилось в чашеобразной долине, как будто оказалось в печи.

– Неплохо, – одобрил Джош, закатывая рукава рубашки. – Примерно на тридцать-сорок градусов прохладнее, чем в июле. – Он взглянул на часы. – Хосни должен быть здесь через несколько минут. Подождем наверху.

Рабочие прошли вверх по ущелью и исчезли за холмом. Когда Джош и Кэрол подошли к ним, те уже сидели на земле, подтянув колени к подбородку, рядом лежали их мотыги. Поблизости была выкопана большая яма, вокруг которой лежали кучи гравия. Два сторожа, остававшиеся здесь всю ночь, поговорили с Джошем по-арабски и ушли.

Кэрол удивленно посмотрела на него, подняв брови.

– Все в порядке, – сказал Джош. – Никто не пытался завладеть нашей ямой. Правительство платит этим парням, мы не работаем без официальной поддержки. Не то что лет сто назад, когда археологи и любители производили раскопки в долине на свой страх и риск, нанимали охрану, чтобы отбиваться от остальных – от правительства, других копателей, грабителей могил, всех, кто бродил вокруг. Трудно себе представить, каким людным было это место в те времена. Повсюду землекопы, искавшие проходы, ведущие к гробницам, сотни рабочих, вытаскивавших сокровища на поверхность и переносивших их на лодки, ждавшие у берега Нила.

– Почему ты выбрал это место? – спросила Кэрол. – В нем нет ничего особенного.

– На поверхности нет. Но один друг из Вашингтона прислал мне снимок, сделанный космическим спутником, где можно разглядеть смещения пластов земли, а некоторые из моих студентов-выпускников сделали трехмерные топографические схемы на основе этих снимков и с помощью компьютера. Такого инструмента у нас раньше не было, он не безупречен, конечно, но все же лучше, чем тыкаться вслепую вокруг. У нас уже было тесть неудачных попыток, и я очень верю в эту. – Он огляделся и заметил невысокого человека в белых брюках и желтой рубашке, который направлялся к ним. – Это Хосни.

Мужчины пожали друг другу руки и Джош представил Кэрол:

– Хосни – археолог из Каирского Университета, он руководит этими раскопками. Когда мы найдем нашу гробницу, то вместе попадем на телевидение. Мы работаем над нашим представлением. Так что у нас получилось? – спросил он у Хосни.

– Посмотри сюда, – Хосни опустился на колени у края ямы за спинами рабочих, и Джош последовал его примеру. Вдоль одной стороны яму они увидели провал, как будто камни и гравий осыпались вглубь. Джош наклонился вперед, чтобы рассмотреть провал, и впервые с начала поездки забыл обо всем.

– Внизу смещения, – прошептал он. Хосни кивнул.

– Вчера после обеда мы подошли к этой части. Я решил подождать тебя.

Джош поднялся на ноги.

– Давайте посмотрим, что получится.

Голос у него был спокойным, но чувствовалось скрытое возбуждение. Он попытался не обращать на это внимания. Уже было шесть пробных раскопок, напомнил он сам себе. Отошел от рабочих и сел на корточки. Кэрол присоединилась к нему, усевшись по-турецки на песке. Они надели шляпы и стали ждать.

Хосни поговорил с рабочими, которые начали копать со стороны провала. В тишине громко раздавался стук мотыг о гравий. Когда они вынимали обломки скал и развивали их мотыгами, скрежет железа о камень звенел в тихой долине, отражаясь от близлежащих холмов, как отзвук церковных колоколов. Джош наблюдал, как зачарованный. Все его исследования в библиотеках, и музеях, книги, которые он прочел, статьи, которые проанализировал, снимки с космического спутника, его расчеты до поздней ночи – все вело сюда: к группе людей в пекле пустыни, копающих лопатами, высоко над головами поднимающих мотыги, когда нужно было отбивать куски скалы.

Прошел час, потом два. Джош фотографировал яму по мере того, как расширялась и углублялась, окрестные холмы и ущелья. Они с Кэрол пили воду из бутылок. Солнце ослепляло, песок сверкал, пока не начинало казаться, что это солнце расплавилось в небе и пролилось песком на землю. Не было ни единого дуновения ветерка. Кэрол достала из своей холщовой сумки большой зонтик от солнца, раскрыла его и держала над собой и Джошем. Рабочие ворчали и бранились, их тела и волосы были покрыты серой пылью, в которой пот прокладывал дорожки. Хосни находился рядом с ними, показывая им, где копать, временами он сам хватался за лопату. Однако, каким-то чудом его белые брюки оказались чистыми.

– Мы взяли с собой что-нибудь поесть? – спросила Кэрол.

Джош посмотрел на нее, как будто она помешала ему мечтать. Раскопки шли уже три часа, а он сдвинулся с места, только чтобы сделать снимки местности.

– Еда, – произнес он. – Извини, я об этом никогда сам не вспоминаю, пока мне не напомнят. – И вынул из своей сумки два яблока и коробки с крекерами. – Пир. Мы вернемся в Луксор пообедать. Сейчас еще рано, только десять часов.

– Нет, уже должно быть полдень. – Она посмотрела на свои часы. – Не могу поверить, такое чувство, что уже двенадцать. Но ведь мы начали на рассвете, так ведь? В четыре тридцать утра...

– Примерно в час сделаем перерыв и вернемся в три. Я тебя предупреждал.

– Предупреждал. Я не думала, что ты всерьез говорил о четырех тридцати.

– Джош. – Голос Хосни звенел от волнения. В одно мгновение Джош был рядом с ним, Кэрол – за их спинами. Они заглянули в яму, туда, куда показывал Хосни. Среди щебня виднелась грубо обработанная ступенька лестницы.

Джош соскользнул на дно ямы и опустился на колени. Кончиками пальцев он дотронулся до верхней ступеньки. Провел рукой по ее поверхности сметая гравии и камни. Ликование захватило его и заполнило, как вспышка света. Он представил себе лестницу, уходящую вглубь, превращающуюся в проход с каменистым полом, все глубже и глубже в темноту, где воздух становится все горячее и плотнее, пока проход не упирается в каменную дверь...

Кэрол последовала за ним, ее пальцы коснулись его руки, когда она тоже прикоснулась к ступеньке. Джош едва заметил ее. Никогда не переживал он такого момента. У большинства археологов никогда не было таких моментов. Он готовился к нему, мечтал о нем, планировал и рассчитывал, где достать деньги для него, но нельзя полностью быть готовым к такому моменту, когда пальцы касаются лестницы, построенной и спрятанной, а потом и забытой тридцать пять веков тому назад. Джош представил себе, как рабочие вырубают ступеньки в твердой скале, потом коридор и многочисленные комнаты, стенные росписи, сокровища...

– Конечно, может оказаться, что мы и не первые, – сказал Хосни.

Джош медленно поднялся. Чары разрушились.

– Но мы первые, – запротестовала Кэрол. – Ведь откапывают только сейчас. Никого здесь не было до нас.

– Они могли быть триста лет назад, – сказал Джош. – Грабители находили многие гробницы вскоре после того, как они были спрятаны, иногда в течение нескольких лет. Здесь неподалеку есть деревня, где все дома построены над туннелями гробниц. Грабители строили их, чтобы не переезжать с того места, где найдены сокровища, а их потомки до сих пор живут там, очень гордые своим наследством. Невозможно было охранять целую долину, и слишком много людей работало в гробницах, чтобы сохранить секрет. Так или иначе, а обычай хоронить фараонов с достаточным количеством имущества, богатств и даже пищи для последующей жизни был частью культуры. И это стало частью культуры грабителей, которые охотились за сокровищами фараонов.

– Конечно, это большая находка, великолепная находка, даже если гробница пуста, – заговорил Хосни. – Но у нас остаются еще надписи и роспись на стенах. Все это мы узнаем, когда попадем в гробницу. Так что давайте копать.

Джош кивнул. У него был его великий момент, теперь осталось лишь копать. И ждать. Он сфотографировал ступеньки и остановился в стороне с фотоаппаратом в руках. Кэрол была рядом с ним. Теперь рабочие действовали осторожнее, лопатами сгребали щебень, потом обметали ступеньки щетками. Джош и Хосни осматривали крупные обломки скал, чтобы убедиться, что они не откололись от ступенек, ненужные камни рабочие выбрасывали из ямы руками.

Джош фотографировал рабочих в клубах пыли, которая превратила их согнутые фигуры в призрачные видения, колышущиеся в солнечном свете. Фотографировал Хосни в его удивительно белых брюках. Фотографировал длинное ущелье, в котором они работали, и высоко над ними – дюны и заостренные скалистые гребни, окружавшие их. Никогда раньше он не делал столько фотографий, не относящихся к работе. «Для Анны, – сказал он про себя. – Чтобы она могла увидеть все это».

В своем воображении Джош видел, как ее рука ложится на древние камни лестницы. Раз в жизни, подумал он, один из величайших моментов жизни. Она должна была принять в этом участие; это ее пальцы должны были коснуться его руки, когда он дотрагивался до камня. И хотел, чтобы она разделила все, что он делал, его триумфы – как малые, так и большие – и разочарования тоже.

Джош покачал головой и уложил фотоаппарат обратно в футляр. Слишком рано говорить об этом, даже думать рано. Он о ней ничего не знает.

Но знал, что она будет появляться в его мыслях.

Джош долго стоял, прикованный к месту жарой и ритмичными движениями поднимающихся и опускающихся рук, и гулом голосов в застывшем воздухе. Потом все остановилось. Рабочие направились вниз по ущелью к машинам.

– Обед и пиво, – сказал Хосни Джошу. – Поедешь в отель?

– Да.

Джош повернулся к Кэрол, чувствуя себя виноватым, что не обращал на нее внимание.

– Ты, наверное, хочешь есть.

– И слегка перегрелась, – весело откликнулась она. – Но мне это нравится. Я погуляла вокруг. Ты был слишком занят фотографированием и записями. Самое потрясающее: в пятидесяти футах от этого места не видно ничего, кроме песка и неба, как будто мир опустел. Это самое изумительное, что я видела когда-либо; чувствуешь себя таким маленьким. Мы едем обедать?

– Да, прямо сейчас. Хосни, ты с нами?

– Да, спасибо. – Они пошли к машинам. – Джош, мы могли бы использовать здесь больше рабочих.

– Чтобы ускорить работу? Для них не хватит места на лестнице.

– Они могли бы расчищать раскоп, когда мы углубимся. Похоже, если мы будем продолжать, раскопки займут чертовски много времени.

– У нас не хватит денег, – сказал Джош.

Они помолчали. Хосни пожал плечами.

– Ну, тогда пусть будет, как есть.

«Вот египетский образ действий, – подумал Джош. – Пусть будет, как есть». Многие ли американцы восприняли бы препятствие так покорно, словно это судьба?

– Мы получим деньги, – твердо заявил он. – Я поеду в Каир завтра, а не на следующей неделе, как собирался. В правительстве есть люди, с которыми я могу поговорить.

– Правительство сейчас скупится, – заметил Хосни. – Тяжелые времена, – он сел в свою машину. – Увидимся на пароме.

– Что ты будешь делать, если правительство не даст тебе денег? – спросила Кэрол, когда они ехали обратно к берегу реки.

– Поговорю с частными инвесторами. В Египте есть деньги, только они невидимы. Мы их найдем. Хочешь завтра поехать в Каир?

– Думаю, я бы осталась здесь еще на некоторое время. Когда ты вернешься?

– Сейчас возвращаться не буду, имеет смысл поехать сразу домой. Здесь действительно пока нечего делать; они должны расчистить лестницу и коридор. Если я сейчас не вернусь, твои планы изменятся?

– Нет, если Хосни позволит мне понаблюдать за раскопками и сделать снимки.

– Нет проблем. Ему нравится публика.

Джош припарковал машину рядом с доком и они прошли на паром. Он поговорит с официальными лицами в правительстве послезавтра, если они не смогут дать необходимую сумму, то он увидится с частными инвесторами на следующий день. А потом улетит домой.

Этот план еще не созрел у него в голове, когда он говорил Хосни, что поедет в Каир; он имел в виду, что едет на несколько дней и вернется в Луксор. Но разваривая с Кэрол, уже знал, что передумает. Потому что больше всего хотел быть дома.

Чарльз сел на поезд, идущий из Чикаго в Вашингтон. Он думал, что это будет мирная передышка, возможность спокойно подумать о прошедшем годе, о том, как спасти самого себя. Вместо этого путешествие превратилось в сплошное мучение.

Ему было плохо. Он не привык жаловаться своим родным или друзьям, поэтому молча переносил изматывающую нервозность и жгучую боль в желудке, которая началась с того времени, как умер Итан и становилась все сильнее. У него были также проблемы с аппетитом и со сном, и он надеялся, что поезд подействует на него успокаивающе; можно будет с удовольствием поесть и заснуть под ритмичное постукивание колес.

Но когда он сидел в вагон-салоне перед ужином, потягивая виски с содовой, то стал вспоминать, что Анна сказала ему об угрозах Винса, что Рей Белуа предложил слишком низкую цену за Тамарак, а сроки уплаты процентов по его закладным приближаются; мысли потекли все быстрее, все громче и настойчивее звучали в его мозгу, а стук колес подчинял их ритму, который показался Чарльзу насмешливым, как веселая дробь барабана. Когда он пошел на ужин, то оказался один за столом, ел в одиночестве, а мысли бились у него в голове, словно отчаявшиеся узники, которые колотят в запертую дверь тюрьмы. Поезд был тюрьмой Чарльза. Он не притронулся к ужину и стал прохаживаться по вагону, потом вернулся к своему столу. Тарелку уже убрали, но стол был еще никем не занят, поэтому Чарльз сел и попросил принести кофе. Болела голова, и он выпил бренди. Болел желудок, он проглотил горсть таблеток. И начал безостановочно зевать, а когда лег в своем купе, не мог заснуть.

В офис Винса Чарльз шел с таким чувством, как будто выдержал сражение.

– Я решил пообедать пораньше, присоединяйся, если хочешь, – сказал Винс. Он подписывал письма и не поднял головы. – У меня встреча в час.

Чарльз сел и зевнул.

– Я попью с тобой кофе, есть не хочется. Винс, мне нужно поговорить с тобой.

Винс подписал последние два письма.

– Хорошо. Рей сказал тебе, что покупает Тамарак?

– Да, но он сошел с ума. Откуда, черт побери, берутся эти цифры? Любой дурак знает, что компания стоит вдвое больше того, что он предлагает, а может быть и того больше.

– Спроси его. Я об этом ничего не знаю. Думаешь, что где-то найдешь предложение получше?

– Черт возьми, я знаю, дело плохо! Ты ведь не говорил ему, что я беспокоюсь о продаже?

– Конечно, нет. Это совсем не обязательно знать всем. – Он отложил подписанные письма. – Я об этом думал. Других предложений у тебя все-таки нет. Я беспокоюсь о тебе, Чарльз; нам нужно что-то предпринять, чтобы выручить тебя из беды.

Голова Чарльза откинулась назад в мощном зевке, в мозгу эхом отозвалось услышанное им слово. Мы. Винс беспокоился о нем, Винс поможет ему.

– Как? – спросил он.

– Ну, об этом мы и должны поговорить. Но я могу работать на благо своих родных только при одном условии. Ты ничего не сможешь сделать, пока не получишь согласия большинства из них на продажу компании «по доброй воле»; может быть, Белуа не поднимает цену, потому что не уверен, что ты серьезно относишься к делу.

– Ему ничего не известно о семье. Откуда он мог бы узнать?

Винс нахмурился.

– Ты ему не говорил?

– Ты что, Винс, побойся Христа!

– Ну, похоже он что-то об этом слышал. Многое можно узнать, болтаясь по округе и не выдавая себя, и Бог знает, что ему стало известно о семье. Ты ни с кем не делился? – Чарльз покачал головой. – Тогда лучше посмотреть, как будут развиваться события. – Он побарабанил пальцем по столу. – Единственное, что я могу сделать, это поговорить здесь кое с кем, в Управлении по охране окружающей среды. В последнее время они очень заняты, наверное, им нравится называть это чисткой, особенно, если мы находим другие города в таком же плохом состоянии. Если у меня это получится, то по-моему, мы могли бы получить несколько благодарных голосов в семье; есть много способов получить желаемое.

Что-то беспокоило Чарльза, напоминание, что должен был спросить Винса о чем-то важном.

? Винс, нужно обсудить еще одну вещь.

– Прямо сейчас? Мы тут говорим о – том, как спасти твою задницу; обычно, в последнее время ни о чем другом ты не говоришь. Разве не для этого ты сюда приехал?

Еще один зевок на целую минуту скрутил Чарльза.

? Да что это с тобой? – спросил Винс.

– Ничего. Я не спал эту ночь. Винс, послушай. Ты угрожал Анне? Ты ей говорил, что убьешь ее, если она вернется в семью?

Винс отшатнулся.

– Боже мой! Как ты можешь спрашивать такое у своего брата!

– Я бы предпочел не спрашивать. Но я должен знать. Ты угрожал ей?

– Придумать такое ты не мог бы, так с чего ты это взял? Ты виделся с нею? Ты ее видел?

– Да.

– Где?

– В Тамараке. Проклятье, Винс...

– Что ты сделал? Просил у нее прощения за то, что она липла к твоему брату? И она сказала, что я угрожал ей? Она это сказала? Эта сучка не изменилась. Первое, что она предпринимает, это обвиняет меня.

– Черт побери, Винс, ты говорил это?

– Ради Бога, конечно, нет. Я никого не собираюсь убивать. Ты в первую очередь должен знать это... и защитить меня, черт возьми, когда кто-то так заявляет! А ты защитил меня? Ты ей сказал, что твой брат не убийца? Сказал?

Чарльз беспомощно смотрел на него.

– Не сказал. Мой собственный брат ни черта не сказал в мою защиту. А что ты сказал? – Его голос сорвался на фальцет. – «Я у него спрошу, дорогая. Я спрошу у моего брата, не угрожал ли он моей дочери убить ее». – Что с тобой происходит? Что с нею происходит? Она что, вообразила себя Жанной Д'Арк, которая слышит голоса? Зачем мне ее убивать? Я уже давно простил ее; она была взбалмошным ребенком и делала ужасные вещи, но это в прошлом, она переросла это... ладно, черт возьми, я думал, что переросла, но кажется, это не так. Но убивать ее мне бы и в голову не пришло, Бог мой. Ну? О чем еще ты хотел знать?

Чарльз покачал головой. Винс говорил слишком долго, но было непонятно, то ли от чувства вины, то ли от справедливого негодования, потому что был невиновен. «Прислушайся к голосу своего сердца. У тебя нет представления, на что он способен, ты ничего о нем не знаешь».

«Это верно, – подумал Чарльз, опечаленный до глубины души. – Не знаю. Но я ничего не знаю и о своей дочери. Фактически, безнадежно, – подумал он, – я ничего ни о чем не знаю. Что происходило в прошлом, что происходит сейчас, что случится завтра». Чарльз снова зевнул, и вдруг его охватила паника. Он не мог бы объяснить, почему чувствовал такой панический ужас, только знал, что ужасно боится. «Я не могу! – воскликну он в душе. – Не могу что? – удивился Чарльз сам себе. И озирался безумными глазами; комната смыкалась над ним, замыкала его в себе, как накануне ночью замыкал в себе поезд. Он не мог остаться, но не мог и уйти, не мог сдвинуться со стула. – Нет, нет, нет!» – раздался пронзительный крик в его мозгу.

Чарльз снова зевнул и оцепенел от внезапного, яростного жжения в желудке. Оно становилось все сильнее, пока он не почувствовал, что огонь жжет внутренности. Огонь захватил грудную клетку, когда Чарльз зевнул, потом начал дрожать. «Сердце, – подумал он. – Сердечный приступ». Его руки дрожали, а каблуки туфель выбивали дробь на полу. Долгий стон вырвался у него, он зажмурился от боли.

– Что за черт!.. – Винс обежал вокруг стола. – Что случилось?

Чарльз скреб грудь дрожащими пальцами.

– Сердце, – выдохнул он.

Винс крикнул своих помощников и секретаршу, которые прибежали, склонились над Чарльзом, окружили его, издавая всякие ободряющие звуки. Только это Чарльз и помнил, когда очнулся в машине скорой помощи и, подняв глаза, увидел Винса. С другой стороны сидел врач, но самым главным человеком был Винс. Чарльз был так благодарен ему за то, что он был рядом, что забыл все остальное.

– Спасибо.

– Ты в порядке, – сказал Винс. – Сердцебиение у тебя отличное, никаких сбоев, они не думают, что это сердечный приступ.

– Ужасная боль, – пожаловался Чарльз.

– Вот это нашли у тебя в карманах. – Он показал ему две коробочки с таблетками. – Ты часто пил их?

– Моя основная пища в последнее время, – ответил Чарльз со слабой улыбкой. – Я подумывал сходить к врачу, теперь-то уж точно пойду.

– Они говорят, это может быть язва, иногда боль похожа на сердечную. Или мог быть приступ страха, вызванный язвой, хотя я сказал им, что насколько я знаю, никто у нас в семье не страдал приступами страха. Ты знаешь кого-нибудь? – Чарльз отрицательно покачал головой и закрыл глаза.

– Отлично, поспи. Я все равно не могу остаться, должен сразу же вернуться вот только удостоверюсь, что ты хорошо устроен. Я позвоню тебе попозже и узнаю как твои дела.

Чарльз кивнул, не открывая глаз. Приступ страха. Язва. Не сердце. Он не умрет. Современная медицина знает, как лечить язву. И приступы страха тоже, наверное. Почему им овладела такая паника? «Нет, нет, н е т». До сих пор слышится крик, раздавшийся у него в голове. С ним действительно творится что-то неладное, если он дошел до такой крайности. Что же это? «Слабость», – подумал Чарльз. Он всегда был слабым – Винс достаточно часто говорил ему это – и теперь любая мелочь могла выбить его из колеи. О чем он думал, когда это началось? Не мог вспомнить. Да и какая разница? Что бы это ни было, я не смог справиться. Винс справился бы. Отец тоже справился бы. А я не смог. Я кидаюсь в панику и теряюсь.

– Приехали, – сказал Винс. Машина остановилась и санитары открыли задние дверцы. – Я позвоню тебе потом. – И взглянул на закрытые глаза Чарльза. – Все будет хорошо, – и выпрыгнув из машины, пошел прочь. «Чертов гроб, – такое у него было чувство, когда они мчались по улицам, – пахнет лекарствами, пахнет смертью». Он никогда не бывал в больницах, потому что просто ненавидел их. Даже когда Итан лежал в больнице, он только один раз приходил туда, когда никак нельзя было отвертеться. И тогда поклялся, что больше ноги его там не будет, и сейчас, садясь в такси, чтобы ехать в свой офис, тоже так думал. Секретарша позвонит. И навестит, если потребуется.

Войдя в свой кабинет, он позвонил Киту в Тамарак.

– Ничего нового, – сказал Кит. – Они возятся с резервуаром, уже вторую неделю, наверное. Траншею уже давно починили, ты знаешь об этом. Слушания в Управлении состоялся в январе. У нас еще две недели до Дня Благодарения и уже неделю идет снег, так что все счастливы. Вот такие дела.

– Это все? Прошел месяц со времени нашего разговора.

– Послушай, этот город мертв. Вспомни, сейчас межсезонье. Самое волнующее событие, которое произошло за пару месяцев, это то, что недавно я ужинал у Гейл и Лео.

– Ты мне не говорил об этом.

– Я не узнал ничего нового. Немного поболтал с твоей племянницей. Великолепная баба, но холодна, как рыба. Кажется, я не особенно ей понравился.

– Почему?

– Откуда я знаю? Я же тебе сказал: она – айсберг.

– Она говорила, почему там оказалась?

– Я не спрашивал. Пытался выяснить насчет компании.

– И?

– Мало что удалось узнать. Лео и Джош разыграли сцену, чтобы сменить тему.

– Джош там был?

– Он часто тут бывает. В октябре он ездил в Египет, с тех пор, как вернулся, появляется раз в две недели. Обычно с твоей, знаешь, племянницей. Давай посмотрим, что у нас есть. Анна говорит, что не собирается переезжать в Тамарак, если тебя это интересует. Гейл беспокоится о папочке, знает, что дела обстоят ужасно, и хотела бы помочь, но не собирается помогать ему продавать «Тамарак Компани». Мечта Итана, как она ее называет, а теперь это их мечта. Гейл произнесла хорошую речь. Что-то среднее между рыданиями и поднятым кулаком.

– Что?

– Я сказал...

– Я тебя слышал.

Глаза у Винса стали задумчивыми. С каких это пор Кит превратился в умного наблюдателя с острым языком? Он нацепил на себя маску дурачка, а Винс этого не заметил. Надо понаблюдать за ним, вдруг подумал он.

– Что еще?

– Лео считает, что никто не купит компанию, потому что у нее неприятности. Может быть, он держался храбро перед своими детьми, а так он беспокоится гораздо больше, чем говорит. Но в разговоре настроен оптимистично. Резервуар будет снова работать через неделю-другую; лыжный сезон будет отличным – снегу на горе уже двенадцать дюймов – и Управление успокоится до января и может быть, все обойдется, кто знает? Твоя племянница заставила редактора местной газеты написать передовицу с чертовым обзором истории Тамарака, которая начинается со времен динозавров, и убедила городского адвоката вынести вместе с судьей постановление, чтобы никто не занимался очисткой, пока у города не появится время изучить эту проблему. Она первоклассный агитатор, тебе это известно? Винс? Ты слушаешь?

– Продолжай.

– Ну, все они вопят об этих статьях и о трепотне Управления, потому что требуется время, чтобы все проанализировать, знаешь. Может быть, слишком много беспокойства, они еще не выкрутятся. А это значит, что Гейл и Лео могут убедить семью подождать до весны, посмотреть, каким будет этот сезон. Они уже истратили больше миллиона баксов на резервуар, подвоз воды и выпуск бюллетеней, где говорится, что все обстоит отлично; против них ведется куча судебных процессов, но они могли бы выпутаться, если сезон будет хорошим. Лео уже сказал, что они отложат всякие усовершенствования и расширение, и сократят персонал.

«Это уже кое-что, – подумал Винс, – они держат что-то в запасе».

– Что еще?

Голос Кита стал непринужденным.

– Ну, кое-что сказал Лео. Он говорил, что не собирается экономить на техническом обслуживании. И он будет этого придерживаться. Но в трудные времена, кто знает?

«Сукин сын», – подумал Винс. Он поймал себя на том, что против своей воли восхищается Китом. Он все замечал, рассматривал все возможности, делал то, что ему говорили и не задавал вопросов. Но наряду с восхищением снова в его сознании раздался предупреждающий сигнал, уже появившийся несколько минут тому назад. Надо за ним понаблюдать. Слишком уж он сообразителен.

– Больше ничего, – сказал Кит. – Если что-нибудь объявится, я дам тебе знать. Ты будешь на месте, да?

– Я отъеду на пару недель после Дня Благодарения. А потом буду здесь.

– Проведешь смотр нашим союзникам?

– Что-то в этом роде. – Он положил трубку, рассердившись на любопытного Кита. Любопытство было оправдано в отношении Гейл и Лео, а не его, Винса. Кит был пронырливым и наблюдательным парнем, но о Винсе мог знать только то, что тот позволит ему узнать. И, разумеется, ни к чему ему знать, что Винс едет в Европу провести там свой медовый месяц.

– Сенатор, – сказала его секретарша, стоя в дверях, – вы сказали мне забрать вас отсюда в два часа, чтобы вы успели на самолет.

Винс поднялся.

– Спасибо, – надел пальто. – Через три дня увидимся в Денвере. Я не могу жениться, если мой персонал не будет присутствовать.

– Мы там будем, сенатор. Мы ждем этого события. Это так великодушно с вашей стороны пригласить нас и оплатить дорогу... мы хотим, чтобы вы знали, что мы очень благодарны.

Винс кивнул.

– Если Рей Белуа позвонит, скажите ему, что я встречусь с ним в аэропорту. Если позвонит Сид Фолкер, скажите ему, что я надеюсь, он встретит мой самолет. Свадьба будет в его доме, так что можно позвонить мне туда, если меня не окажется дома.

– Да, сэр, – сказала секретарша.

Винс вспомнил, что все это ей уже говорил раньше. Почему он вел себя, как разволновавшийся молокосос, который женится в первый раз?

Винс не волновался, а был полон возбуждения. Это было настоящее начало предвыборной президентской гонки. Впереди у него еще были выборы в Сенат, но он не сомневался, что выиграет их. И уже смотрел далеко вперед, поэтому и женился на безупречной женщине, приобретая безупречного партнера: с приятным характером, достаточно привлекательная, состоятельная, с хорошими связями, занятая хорошей работой. Мечта каждого американца о безупречной первой леди. А когда она посмотрела на Винса обожающими глазами, то стала его мечтой о безупречной жене.

«А почему бы и нет? – подумал Винс, усаживаясь свой лимузин. – Если подождать, то все само идет в руки».