На следующий вечер он пришел в ее комнату. Девочка провела здесь весь день, в пижаме и халате, отказываясь от еды, отказываясь видеть Мэриан, когда та стояла за закрытой дверью и просила впустить ее, чтобы измерить Анне температуру.

– Со мной все в порядке, – сказала Анна. – Просто мне ничего не хочется делать. Со мной все в порядке. Я хочу побыть одна!

– Трудно иметь дело с детьми, которые все излишне драматизируют, – прошептала Мэриан сама себе. – Но ведь все мы склонны к чрезмерным переживаниям в тринадцать лет, не так ли? – мудро добавила она и вернулась к работе в саду.

Девочка сидела, съежившись на обтянутой цветастым ситцем подушке стула, стоявшего у окна. Ее окружали яркие цветы: на обоях, на пологе кровати, на краю туалетного столика и большого кресла в углу комнаты рядом с круглым столом, покрытым скатертью в цветочек, доходивший до пола. Повсюду были фотографии ее матери в серебряных рамках. Фотографии Мэриан и Чарльза стояли на каминной доске над маленьким мраморным камином по другую сторону от кровати. На круглом столе были свежие розы, горничная ставила их сюда каждый день. Все было таким ярким и веселым, что Анна не могла вынести это. Она закрыла глаза, чтобы ничего не видеть.

Между ногами у нее все горело. Пульсирующая, сильная боль. Если бы кто-то попросил ее нарисовать эту боль, она сделала бы ее ярко-красной, даже ярче, чем кровь, которая, как обнаружила Анна, раздеваясь вчера вечером, испачкала ее ноги с внутренней стороны. Почти всю дорогу до дома Винс шел с ней, обхватив рукой за плечи, чтобы она не спотыкалась, и рассказывал о какой-то поездке, которую Итан планировал для него.

– Но это будет нескоро, – сказал он, когда они остановились у бокового входа. – Я не мог бы оставить тебя сейчас, – и легонько поцеловал Анну в лоб, потом приподнял ее подбородок. – Ты никому не скажешь об этом. Ты понимаешь? – Винс держал ее подбородок слишком крепко; ноготь его большого пальца врезался в кожу. – Ты понимаешь? – Она кивнула. – Вот так-то, девочка моя, – сказал он и отпустил ее подбородок. – Иди в дом, малышка. А я войду с парадного входа. Я приду к тебе завтра вечером.

На следующий день люди ходили туда сюда под окнами ее спальни, расположенной на втором этаже, как будто все было в полном порядке. Садовники болтали по-испански, подрезая кусты и выкашивая лужайку; сладкий запах свежескошенной травы поднимался к окну Анны. Почтальон протягивал письма и журналы одной из горничных. Мэриан прошла к розарию и, поставив на землю длинную плетеную корзину, натянула перчатки из ситца в цветочек, поправила широкополую соломенную шляпу и стала тщательно осматривать каждый цветок, прежде чем решить, какой срезать и осторожно положить в корзину. Мимо прошла няня с Китом в коляске и Мэриан помахала им садовыми ножницами. В голове у Анны не было никаких мыслей. Она чувствовала себя опустошенной. Девочка хотела довериться Эми, но не смогла. Как бы она ни старалась, Эми не вернулась бы к жизни; почему-то Анна знала, что Эми ушла и никогда не вернется. Она сидела неподвижно, пока текли часы, наблюдая за жизнью внизу. Вернулся домой Фред и потрепал Мэриан по щеке в то время как Анна смотрела на них со стороны. Немного позже Мэриан постучала в дверь.

– Можно войти?

– Нет, – сказала девочка. Ее комната находилась в дальнем конце холла, за тяжелой дверью, и пришлось повысить голос, чтобы ее услышали.

– Ну, конечно, дорогая, если ты не хочешь, я не буду входить, – она тоже повысила голос. – Пора идти, Анна; Нина любит, чтобы все приходили вовремя. А ведь мы не хотим опоздать на день рождения дедушки?

– Я не пойду, – ответила Анна, все еще глядя в окно.

– Конечно, мы тебе дадим несколько минут, чтобы умыться, если тебе хочется хорошо выглядеть.

– Я не пойду, – повторила девочка.

– Или переодеться. Хорошо, когда все нарядные, так будет, более празднично. И дедушке понравится.

Анна молчала.

– Хорошо, – сказала Мэриан. Ее голос звучал спокойно из-за закрытой двери, Мэриан никогда не расстраивалась. – Разумеется, если ты себя плохо чувствуешь, то можешь не ходить. Я всем объясню и уверена, что дедушка и завтра будет рад твоим поздравлениям. А тебе советую остаться в твоей комнате. Я пошлю тебе обед. Суп. Это всегда хорошо. Хочешь еще чего-нибудь. Может, поговорить с кем-нибудь?

Девочка заплакала.

– Анна?

– Нет.

– Тогда ложись спать пораньше. Завтра утром ты будешь чувствовать себя гораздо лучше.

В доме было тихо. Лучи солнца косо скользили по пустому двору, тени от деревьев и изгородей вытягивались, пока не легли черными полосами, насколько Анна могла их видеть. Вскоре солнце село, и все стало серо-голубым, очень тихим, застывшим в ожидании. А потом открылась дверь и вошел Винс.

– Боже, я скучал по тебе, – он поднял Анну со стула. – Думал о тебе весь день, – он подтолкнул ее к кровати. – Обед длился бесконечно. На Итана напала говорливость, – он усадил Анну на край кровати. – Разденься сама, малышка; я этого за тебя делать не стану. Это первое, чему ты должна научиться.

Анна, не двигаясь, смотрела на него широко открытыми глазами.

Винс шумно вздохнул.

– Боже мой! – сел рядом с ней и обвил ее руками. – Нам нужно подготовиться. Ну же, малышка, расслабься, нечего бояться. Дядя Винс позаботится о тебе. Ты нуждаешься в этом, тебе нужно много заботы. Помнишь, что я тебе вчера вечером говорил? Родственники должны стараться сделать друг друга счастливыми. Как раз этим мы и собираемся заняться. Ты будешь примерной девочкой, мы хорошо позабавимся и будем очень счастливы. И ты узнаешь все о любви.

Он протянул это слово, пока оно не превратилось во вздох, и улыбнулся Анне так нежно, что та качнулась, прильнула к нему; ей хотелось, чтобы ее поддерживали и любили. Он сжал девочку в объятиях, и постепенно ее оцепеневшее тело расслабилось у этой теплой, твердой груди. Винс был ненамного выше ее, фактически, он был самым низкорослым в семье, и она всегда думала, что это его расстраивало, но, может быть, Винса ничто не могло расстроить. Он был таким сильным, подавляя всех. Он один заполнял собою комнату. «Нет никого сильнее Винса», – думала Анна. Она прижалась к нему и закрыла глаза. Ей хотелось заснуть так, чувствуя себя защищенной и согретой.

– Проснись, – бодро сказал Винс. Он приподнял ее подбородок, приблизив ее лицо к своему и поцеловал, как вчера вечером, широко открывая рот и проталкивая язык вовнутрь. Но на этот раз, целуя, он водил руками по ее телу вверх и вниз. Мужчина поднял ситцевую кофточку пижамы и теперь прижимал ладони к ее маленьким грудям; его рука скользнула в пижамные брюки, чтобы сжать ягодицы, и дотронулась до горящей плоти между ногами. Анна вскрикнула, и он оторвался от ее рта.

– Тебе здесь больно?

Она кивнула со слезами на глазах.

– Ладно, не волнуйся; сегодня оставим это в покое. Есть еще много других вещей, которые мы можем делать. Сними пижаму, я хочу посмотреть на тебя.

Ее руки поднялись и опустились.

– Черт побери, делай, что я тебе говорю!

Это был голос повелителя. Это был голос всех мужчин ее семьи. Это был голос дяди Винса, а отец всегда говорил, что Винс самый сильный из них. Анна перестала раздумывать. Она сняла халат и расстегнула кофточку, бросив ее на кровать рядом с собой, а потом сняла брючки. Они лежали кучкой у ее ног. Девочка сидела абсолютно спокойно, глядя на свои голые бедра.

Винс снова взял ее за подбородок и заставил смотреть на него, пока он рассматривал ее. Он откинул спутанные черные волосы с ее лба и осторожно провел пальцем вдоль ее лица, по длинной линии шеи, по соскам маленьких, твердых грудей и по плоскому животу.

– Такая маленькая девочка, – сказал он с нежной улыбкой. – Моя удивительная маленькая девочка, – он раздвинул ее ноги и посмотрел на распухшую красноту. – Бедняжка, я слишком большой для тебя. Но все изменится; ты будешь так горда собой, когда увидишь, как открыта для меня. Господи, да у нас еще масса времени.

Винс прижал к себе ее тонкое тело, потом отодвинул на расстояние вытянутой руки.

– На мне слишком много одежды.

Анна безучастно смотрела на него.

– Ради Бога, – сказала он, – раздень меня.

Ее руки поднялись и нащупали пуговицы на белой рубашке.

– Ну же, – поторопил он. Она быстро расстегнула рубашку, и так как он не сделал никакого движения, чтобы помочь, стянула один рукав, потом другой. Она заметила мельком, что его грудь была такой же безволосой, как и у нее, и что на его руках и на тыльной стороне ладоней тоже не было волос. В голове мелькнула мысль, что это странно: руки отца и дедушки были покрыты темно-коричневыми волосами. Но этот обрывок мысли мелькнул и пропал.

– Анна, – напомнил Винс, и девочка осознав, что ее руки остановились, расстегнула ремень и взялась за молнию. Сердце у нее замерло.

– Продолжай, – приказал он, и закрыв глаза, она потянула молнию вниз. Мужчина слегка приподнялся, и она стянула брюки и трусы. Освободившийся твердый член коснулся ее руки, и Анна отшатнулась, как будто это была раскаленная кочерга. Но Винс взял руку девочки и сомкнул ее пальцы вокруг него.

– Держи его, – на мгновение Анна удивилась, каким он оказался мягким. Внутри он был твердым, а кожа нежной, и она чувствовала, как он мягко пульсирует под ее ладонью. Он вовсе не казался угрожающим. Но потом вдруг она взглянула и увидела, какой он огромный. Она не видела ничего кроме этого страшного стержня. Ее охватила волна ужаса, девочка готова была отскочить. Но этого нельзя было делать, Винс никогда не простил бы ее. Она подавила страх и снова перестала думать.

– Двигай своей рукой, – сказал тот. – Вот так, мягче, малышка; ты его не душишь, ты его любишь. Вот так, – она начала расслабляться. Это было неплохо, ритмично водить рукой по этой мягкой коже; твердый член удобно устроился в ее руке, и Винсу это нравилось, а она хотела понравиться ему. Если это было все, что он хотел в обмен на свою улыбку и свою любовь, пусть будет так. Она делала все, как он велел, и уже начинала чувствовать себя лучше, когда вдруг Винс положил руки ей на плечи и пригнул книзу, заставив опуститься перед ним на колени.

– Прикрой губами свои зубы, – сказал он, – я не хочу их чувствовать.

Анна не знала, как долго это продолжалось. Через какое-то время Винс подтолкнул ее к кровати и сказал, что делать, и она делала все, что он говорил. Она возненавидела это, возненавидела его и саму себя. Но Винс сказал, что это любовь.

– Моя хорошая девочка, – сентиментально промурлыкал он, когда они потом лежали вместе на смятой постели. – Хорошая маленькая Анна, потрясающая маленькая Анна. Такая хорошая ученица. Но лучшего учителя у тебя и быть не могло, правда? Ты не представляешь, как тебе повезло, – он встал и одел брюки и рубашку. – Боже, ты возбуждаешь меня больше, чем любая из женщин, которых я знал. – Винс забросил пиджак за плечо, придерживая его одним пальцем. – Приду повидать тебя завтра вечером, любимая. Да, еще кое-что, – он остановился у двери. – Не пропускай больше семейных обедов; я хочу смотреть на тебя и думать о тебе в присутствии всех. И теперь, когда мы будем заниматься любовью, я хочу слышать тебя. Я хочу знать, как тебе это нравится. Я не люблю мертвой тишины. И еще, одна вещь, самая важная. Послушай меня. Думаю, ты помнишь, что я тебе говорил вчера вечером о том, чтобы сохранить нашу тайну. Нет особой надобности повторять это; ты сообразительная девочка и быстро все схватываешь, но я сделаю это еще раз. Ты никому о нас не скажешь, даже твоей воображаемой подруге. Никому. Это наша особая тайна, так ведь?

Анна тихо лежала, глядя на него из-под отяжелевших век.

– Анна, – сказал он очень мягко, – я задал тебе вопрос.

Она попыталась кивнуть, но голова была слишком тяжелой и не двигалась.

– Анна, – его голос изменился и превратился в низкое, хриплое рычание. Анна не узнала бы его, если бы услышала, как он доносится из другой комнаты. – Это между нами. Никто не должен знать об этом. Ты понимаешь меня? Разумеется, никто не поверит, если ты что-нибудь скажешь, они заявят, что ты сошла с ума; тебя запрут – но до этого не дойдет. Ты не станешь им рассказывать. Я этого не допущу. Я не хочу причинить тебе вреда, малышка, но причиню; замучаю тебя или убью, если ты не будешь меня слушаться. Мне бы не хотелось делать это, но я сделаю, в ту же минуту, как подумаю, что ты с кем-то говорила. Запомни это. Теперь между нами любовь и много радости. Мы делаем друг друга счастливыми, и так будет, пока ты ведешь себя хорошо. А ты будешь вести себя хорошо, не так ли? Ответь мне.

Из горла Анны вырвался какой-то звук.

– Так-то лучше. Я и не беспокоился; ты очень умная девочка. Я буду напоминать тебе об этом время от времени, при случае, но знаю, что могу рассчитывать на тебя, Анна; не расстраивай меня. Спокойной ночи, малышка. Приятных снов.

Девочка смотрела, как закрылась дверь. Она не могла пошевелиться. Ее губы и язык были натерты и распухли, а во рту был приторно-сладкий вкус. Колени болели, шея не поворачивалась, а пальцы остались согнутыми, как научил ее Винс, чтобы она делала ему это. Она медленно, глубоко вздохнула и посмотрела в окно на хрупкую ветку, которая касалась стекла. «Может быть, я умру. Они найдут меня утром, мертвой, и узнают, что это случилось из-за того, что Винс сделал со мной, и накажут его. Может быть, они убьют его, – она закрыла глаза. – Я хотела бы, чтобы его убили».

А потом настало утро, и Анна поняла, что как-то уснула. Она выскользнула из постели, чувствуя, как прохладный утренний ветерок ласкает ее теплую кожу, и когда приняла душ, то осторожно ощупала себя. Припухлость прошла, краснота почти исчезла. Она почистила зубы, рот все-таки был опухшим. Она встала перед высоким зеркалом в своей комнате и тяжелым взглядом посмотрела на свое обнаженное тело. Ничего не было заметно. Можно было подумать, что-то должно измениться, но ничего не изменилось. Нормальная хорошенькая тринадцатилетняя девочка, подумала она, и увидела, как отяжелел рот. Именно это сказала бы Мэриан, потому что Мэриан любит, чтобы все было нормально и находилось под присмотром. Как и вся семья. Так что Винс мог бы приходить поздно вечером, а она делала бы все, что он хотел, и никто даже не догадался бы, что с нею происходит, потому что ничего не было видно.

«Пока я не расскажу им, – подумала она и пристально посмотрела на себя в зеркало. – Мэриан не любит проблем, но ей так же не понравится, если я буду несчастна. И Нина слушает, когда я рассказываю, что случается в школе. И отец выслушал бы меня, он уделяет мне не очень много внимания, но не хотел бы, чтобы кто-то обидел меня».

«Я не хочу причинять тебе вред, малышка, но причиню, я убью тебя, если ты не будешь меня слушаться. Я сделаю это, в ту же минуту, если только подумаю, что ты с кем-то говорила».

Как мог он так сказать, если только что говорил о любви и о том, какая она чудесная? Анна вспомнила чувство теплоты и надежности, когда она положила голову ему на грудь, и как сильны были его руки, когда обнимали ее. Она вспомнила нежность его улыбки. Винс не мог иметь в виду то, что говорил. Люди не говорят об убийстве своих близких или даже о причинении им вреда. Они делают это только в книгах.

Но он так сказал. Анна не могла притвориться, что не слышала этого, потому что тот выразился совершенно определенно.

– И я не настолько глупа, чтобы проверять это, – сказала она вслух и вздрогнула от звука своего голоса в тихой комнате. – Наверное, он сказал это только, чтобы посмотреть, как я к этому отнесусь, – размышляла девочка. – Винс не причинил бы мне вреда, потому что любит меня. А это самое лучшее, быть любимой.

Она стянула простыни с кровати. Горничная постелет чистые. «Я ей скажу, что у меня менструация, – подумала Анна. – Или я ничего ей не скажу, с какой стати я должна что-то говорить? Они не ждут объяснений, они не заботятся о том, что я делаю». Она бросила простыни в стирку, надела рубашку и джинсы и пошла завтракать.

Они с Мэриан собирались идти покупать одежду для школы, это должно было занять весь день. А завтра Анна могла бы попросить садовника показать ей, как ухаживать за орхидеями, тот обещал ей это, когда она захочет. На самом деле ей не очень хотелось ухаживать за орхидеями, но девочка любила все красивое, а цветы были очень красивыми, даже те, которые выглядели злыми и ненасытными. Анна подумала, что найдется много интересных вещей, чтобы заполнить большую часть завтрашнего дня. Нужно купить несколько книг, когда они с Мэриан пойдут за покупками. Это тоже заполнит время, а Анна любила теряться в житейских историях других людей. У нее было много дел на эти дни; фактически, она будет так занята, что не найдется времени пойти на лесную поляну. Эми не станет скучать по ней. Эми ушла. «Думаю, я слишком повзрослела для Эми», – подумала девочка.

Она никогда больше не пойдет в лес.

Мэриан была рада; решив, что наконец-то Анна учится быть леди. На этой неделе и на следующей в магазинах «Сакс», «Маршал Филд» и «Помпиен Шоп» они купили комплекты кашемировых свитеров и подобрали к ним шерстяные юбки, платья из шерстяной шотландки с маленькими бархатными воротничками, вельветовые брюки и подходящие иранские вязаные свитера, и так как Анна со всем соглашалась, и Мэриан начала тревожиться и хотела заставить ее улыбнуться, то еще и новые джинсы, и спортивные свитера на размер больше, и вельветовый жакет с шерстяной подкладкой.

– Спасибо, – серьезно сказала Анна, когда с покупками было покончено. – Это очень красивые вещи.

Мэриан пристально посмотрела на нее.

– С тобой все в порядке, Анна? Ты выглядишь прекрасно; это потому, что ты такая спокойная. Тебе что-нибудь еще нужно? Мы ничего не забыли купить?

Анна покачала головой.

– Знаешь, ты счастливая, – сказала Мэриан. – Тринадцать, почти четырнадцать, такое прекрасное время для молоденькой девушки. Вся жизнь впереди, ни о чем не надо думать, зато есть развлечения, семья, друзья, любовь... – она вздохнула. – Конечно, ты видишь, что наши с Фредом отношения не так романтичны. Ты такая понятливая девочка; тебе не скучно, правда? Это не значит, что мы ссоримся, ты знаешь; но иногда мне кажется, лучше бы мы ругались. Но нам не из-за чего спорить, как и не о чем разговаривать. Нам не о чем сказать друг другу. Ты знаешь, разговоры важнее, чем что бы то ни было: важнее секса, Бог знает. О, Боже мой, мне не следовало говорить с тобой о таких вещах, – она коротко засмеялась. – Сейчас тебе не надо обременять себя всем этим; это твоя пора юности и невинности. Невинности, – она покачала головой. – Ты просто не знаешь, как тебе повезло.

Кое-кто еще говорил это.

«Хорошая маленькая Анна, потрясающая маленькая Анна. Такая хорошая ученица. Но лучшего учителя у тебя и быть не могло, правда? Ты не представляешь, как тебе повезло».

– Как мне повезло? – спросила Анна у Мэриан. – Как везет в картах? Как будто ты счастливая монетка, которую кто-то может поднять? Или когда есть дьявольская удача? Какое же у меня везение – дьявольское?

– Не усложняй, дорогая, – спокойно сказала Мэриан. – Все мы знаем, какая ты умная.

Все они говорили, что она умная. Это говорилось, когда ей делали выговор за то, что она долго гуляла; за то, что сутулилась при ходьбе и шлепалась на стул; за то, что неряшливо одевалась, не расчесывала волосы, ругалась и употребляла жаргонные словечки; за то, что не мыла лицо и руки.

– Ты такая умная, Анна, – говорил ее дядя Уильям. – Ты чертовски сообразительная и могла бы быть самой хорошенькой девочкой во всей округе, но сначала тебе надо перестать вести себя, как бродяга.

Уильям был вторым по старшинству из пятерых детей Итана после Чарльза. Он никогда не был женат, и, казалось, считал большой ошибкой, что оставшись бездетным холостяком, подвел свою семью, и должен был исправить свою вину, являясь образцовым дядей для своих племянниц и племянников. Большей частью это выражалось в том, что он всегда привозил им подарки из своих путешествий по свету, а также не скупился на советы.

– Ты должна следить за собой ради Гейл, – говорил он Анне. – У тебя семилетняя сестра, тебе нужно вести себя так, чтобы она могла последовать твоему примеру. У всех должен быть кто-то, на кого можно смотреть с уважением и восхищением.

– Вы так смотрите на моего отца? – спросила Анна.

– Я многому научился у твоего отца.

– А он смотрит на Итана?

– Ты должна называть его дедушкой, Анна; это вежливее. Ах да, смотрит ли Чарльз на Итана? Я не уверен. Иногда кажется, что Итан восхищается Винсом больше, чем кем-либо. Странно, ты знаешь, ведь Винс самый младший; это расходится с моей теорией, правда?

Анна берегла такие беседы, чтобы рассказать о них Винсу, когда он придет в ее комнату вечером. Теперь он планировал свой приход. Первые несколько недель он, казалось, все время был здесь, и она чувствовала себя буквально задушенной им. Начались занятия в школе, и ей приходилось торопиться сделать уроки, потому что тот мог появиться сразу после ужина. Но потом все изменилось. Когда кончилось лето, возобновились его деловые поездки, длившиеся иногда целую неделю. А на уик-энд Рита любила уезжать. Поэтому Винс завел обыкновение приходить в комнату Анны два раза в неделю, и всегда предупреждал ее заранее, когда придет в следующий раз, так что она могла подготовиться к его появлению.

Анна думала, это должно быть, как брак. Она ненавидела это, но считала, что большинству людей не нравится быть в браке, потому что это выглядело как тяжелая работа из-за всего, что ей приходилось делать и выносить при этом. Жены, вероятно, ненавидят секс, а мужьям не нравится нести перед кем-то ответственность, чего, как Винс говорил, он терпеть не мог по отношению к Рите. Конечно, у него не было ответственности перед Анной – девочка не могла бы попросить его ничего не делать – но все же, когда они были в ее комнате поздно вечером и она рассказывала ему всякие истории в промежутках между тем, как он хотел ее на кровати, на полу или на стуле, Анне казалось, они были совсем как женатая пара. Ее цветочная спальня была их миром; они здесь сидели, лежали, разговаривали, а когда Винс приносил печенье, пончики или эклеры, они их ели. Эта комната была как бы домом семейной пары, только маленьким.

Однако, ее удивляла любовь. Она была уверена, что женатые люди любят друг друга; во всех книгах об этом говорилось. Но между нею и Винсом любви не было. Теперь она знала, что он не любит ее и не любил с самого начала, какие бы слова ни использовал. А уж этим словом он пользовался часто, любовь не имела ничего общего с тем, что происходило в этой спальне два раза в неделю.

Любовь была шуткой, теперь Анна это знала. Этим словом люди пользовались, чтобы скрыть то, чего они хотели. Она никого не полюбит. И никогда не выйдет замуж.

На ее четырнадцатилетие Мэриан и Нина устроили для нее праздник. Анна задула все свечи на торте, и все спели «С днем рождения», даже Роза, дочка Мэриан, которой было полтора года. Нина расцеловала племянницу в обе щеки.

– Все мы любим тебя, дорогая, – сказал она в своей обычной манере, с небольшим придыханием. Она была выше Мэриан, ее волосы были темно-каштановыми, в то время как Мэриан была почти белокурой, но у обеих сестер была бледная кожа, морщинки в уголках серо-голубых глаз, спокойные лбы и ногти с безупречным маникюром. – Боюсь, мы делаем тебе слишком много замечаний, и я за это приношу извинения; это потому, что мы хотим, чтобы у тебя не было недостатков. Мы с Мэриан так решили, когда ты приехала к нам после смерти твоей бедной матери. Мы так любили ее и чувствовали, что как бы пообещали ей проследить, чтобы ты выросла такой, какой она хотела бы тебя видеть. И мы уверены, что ты такой будешь, моя дорогая. Ты становишься такой же красивой, как мать и уже гораздо умнее. Конечно, она не ругалась и всегда была так прекрасно одета... самая элегантная утонченная... но, наверное, когда была в твоем возрасте... мы не можем быть уверены... ну, я не хочу читать нотации, этого не следует делать в день рождения. Ты милая девочка, Анна, чистая и добрая, ты не доставляешь нам никаких неприятностей. Мы не могли бы требовать большего. И я хочу пожелать тебе счастливого дня рождения и много-много всего хорошего.

Анна смотрела на свои руки. Она терпеть не могла оказываться в центре внимания. Ей хотелось пойти в свою комнату и побыть одной. Но сделать это вряд ли удастся. Винс сказал ей, что придет. Чтобы отпраздновать ее день рождения.

– Хорошо, Анна, – отец поднял стакан с вином. – Четырнадцать лет и такая большая девочка. Твоя мать очень гордилась бы тобой, – он обращался ко всем, сидевшим за столом, переводя взгляд с одного лица на другое, но Анна не сводила с него глаз. Он был на одиннадцать лет старше Винса, и не такой поразительно красивый, но у него был серьезный взгляд и стройная фигура, которой она восхищалась. Его белокурые волосы никогда не были такими блестящими, как у Винса, а семь лет тому назад, когда умерла ее мать, они поседели; глаза, серо-голубые, как у его сестер, помрачнели, но брови и небольшие усы были еще золотистыми и придавали ему юношеский, почти беспечный вид. Анне нравилось, что отец был достойным, сильным и еще молодым человеком; он казался ей героем, который мог бы удерживать орды врагов, лишь сурово поговорив с ними.

Ему было всего тридцать пять, когда умерла мать Анны, и все думали, что он женится снова, но тот не женился и остался один в большом доме, когда-то заполненном его семьей, в трех кварталах от дома Мэриан и Фрэда, где жили теперь Анна и Гейл, его дочери, и в двух кварталах от дома, который Винс и Рита купили, когда родилась Дора. От Мэриан Анна знала, что он часто ходил к двум женщинам, деля между ними свои вечера с такой точностью, что ни одна не могла бы подумать, что он отдает ей предпочтение. Девочка знала также, что они с Уильямом играли в рэкитбол по понедельникам, в теннис по четвергам, и по субботам плавали в своем клубе. Однажды он взял ее в свою контору, показал ей «Четем Девелопмент Корпорейшн» и позволил почитать свой календарь с тщательно расписанным временем. Чарльз Четем вел аккуратную жизнь, контролируя все, что находилось в его ведении, и иногда, когда удивленно смотрел на Анну, она обескураженно понимала, что он изумлялся, как его дочерью мог быть кто-то, настолько неорганизованный. Может быть, поэтому отец не проводил с нею много времени; казалось, он всегда нервничал и не находил слов, как будто торопился пойти туда, где точно знал, как вести себя.

– Мы с твоей матерью говорили о том, какими мы хотим видеть наших детей, – сказал Чарльз в своем поздравительном тосте, когда его взгляд остановился на Анне. – Конечно, прежде всего, мы хотели, чтобы ты была здорова, а потом, как все родители, мы надеялись, что у тебя будет все: ум, талант и обаяние. И это у тебя есть. Ты очень отличаешься от твоей матери, но у тебя есть дух и сила, которые напоминают мне о ней, и кажется, ты способна самостоятельно выходить из трудных ситуаций, не хныча и не обращаясь к другим за помощью. Это очень по-взрослому и я горжусь тобой. С днем рождения, дорогая.

– Слушайте, слушайте, – сказал Уильям. – Я бы не мог сказать лучше. Ты хорошая девочка, Анна, и все мы гордимся тобой. Только не расти слишком быстро; наслаждайся этими годами детства, пока они у тебя есть, потому что они кончатся прежде чем это осознаешь, а потом тебе придется иметь дело с жестокими вещами: деньгами и сексом.

– Уильям, – мягко сказала Нина, – едва ли это подходящий тост на четырнадцатилетие Анны.

– Всегда можно сказать ребенку, чтобы он оставался ребенком.

Анна посмотрела на Уильяма из-под темной челки, которая доходила ей до бровей. Он всегда кажется сумасбродным, подумала она, когда бывает таким милым.

– Теперь моя очередь, – сказал Итан. Он наклонился вперед, с улыбкой под пушистыми усами. – Ты только в начале длинного пути, который тебе предстоит пройти, моя дорогая Анна, но я знаю, ты пройдешь этот путь с упорством, честностью и умом. Я надеюсь также, что на этом пути тебе встретится любовь. И я надеюсь, пока я здесь, разделить этот путь с тобой.

Анна сморгнула слезы. Дед говорил то, что ей хотелось слышать, но слова ничего не значили. Чего она хотела, так это, чтобы он сказал, что будет проводить с нею много времени, чаще гулять с нею, даже возьмет ее в одну из своих деловых поездок, только ее и никого больше, чтобы она могла поговорить с ним о том, что не могла рассказать дома. Анна хотела, чтобы он позаботился о ней, чтобы защитил от Винса. Но Итан не мог ничего этого сделать; он даже не знал, что она этого хочет. В любом случае, это был совсем старый шестидесятилетний старик; что мог он знать о людях ее возраста. Дед чудесно относился к ней и однажды взял ее в Чикаго, чтобы там пообедать и сходить в Художественный институт или в Музей естественной истории Филда или же в Музей естественных наук и промышленности. Он всегда говорил, что хотел бы, чтобы они почаще могли это делать, но потом снова уезжал повидать своих друзей, по делам Компании, и Анна понимала, что она не была важнее всего для деда.

«И ни для кого не была важна», – подумала она. Все они говорили, что любят ее, но у всех есть их заполненная жизнь, и в любом случае, никому из Четемов нет дела еще до кого-то. «Они – раса короткоруких союзников, – подумала Анна с горьким юмором, – все они происходят с планеты, где люди так и не научились обнимать, поэтому их руки атрофировались и съежились до обрубков, которыми никогда никого нельзя будет крепко обнять».

– С днем рождения, дорогая, – сказал Винс в точности, как отец. Он насмешливо поприветствовал ее и одарил своей самой нежной улыбкой. – Насколько я могу судить, ты замечательно растешь, и думаю, это хорошо, даже если Уильям не согласен.

– Конечно, я согласен, – сказал Уильям. – Анна становится красавицей, конечно, это так.

– И уже устала это слышать, я уверена, – вмешалась Мэриан. – Пора приступить к подаркам, вы не думаете?

Все смотрели, как Анна открывает красиво упакованные пакеты, благодарит и какое-то время держит в руках кашемировые свитера, записи рок и фольк-групп, книги и ожерелье от Чарльза, прежде чем аккуратно отложить. Девочка отодвинула свой стул, намереваясь уйти. «Наверное, я выгляжу, как преступник, удирающий с добычей», – подумала она. Но ей было все равно. И хотелось только одного – уйти.

– Я отнесу их, – сказала она, стоя рядом со стулом. – Еще раз спасибо, все очень мило.

– Ты не хочешь еще праздничного торта? – спросил Чарльз.

– Я сыта, – Анна собрала кучу подарков.

– Но ты не сказала нам речь в честь твоего дня рождения, – сказал Уильям. – Мы все говорили, говорили, а именинница не пользуется случаем сказать что-нибудь.

– Я не хочу, – ответила Анна. – Я не сильна в речах.

– Было достаточно сказать спасибо, – вмешалась Мэриан. – Нам не нужны речи. Но могла бы побыть с нами вместо того, чтобы убегать, как ты всегда делаешь.

Анна покачала головой, чувствуя себя зажатой со всех сторон.

– Я только хотела...

– Но ты знаешь, я сказала детям, что мы можем снова зажечь свечи, – сказала Нина. – Им нравится смотреть, как ты их гасишь.

– Черт побери, я уже сделала это один раз! – она была у двери. – Этого достаточно!

– Анна, – вздохнула Мэриан, – просила я тебя, просила...

– Извините, – пробормотала Анна и выскользнула за дверь. Как они уставились на нее. «Это мой день рождения, – подумала она сердито. – В мой собственный день рождения я имею право делать, что мне хочется». Девочка взбежала вверх по ступенькам. Если повезет, у нее будет немного времени для себя до прихода Винса.

Он появился через двадцать минут.

– Я принес тебе подарок. Мы посмотрим его попозже.

Анна уже сняла шелковое платье, которое Мэриан попросила ее одеть на день рождения, и теперь на ней был только халат. Она быстро и уверенно раздела Винса в то время как он развязал пояс халата и водил руками по ее телу. Груди у нее увеличивались, и он держал их, нажимая на соски.

– Четырнадцать, – прошептал Винс, широко улыбаясь. – Мой любимый возраст. Такой милый. Такой взрослеющий.

Он лег на кровать и Анна наклонилась над ним, в точности зная, чего он хочет. Теперь ему ничего не приходилось говорить девочке. По тому, как он сидел, стоял или лежал, клал руки на ее плечи или талию, чтобы повернуть, подтолкнуть или поднять ее, она знала, что и как делать, доставляя ему больше всего удовольствия. Он так хорошо натренировал Анну, что она даже не думала об этом. Фактически, большую часть времени ее ум был занят другими вещами. Какое-то время она думала о школе. И хотя не любила школу, терпеть не могла, чтобы ей указывали, что делать, но она любила читать и могла забыть обо всем, погружаясь в «Дон Кихота» и «Моби Дика», «Барчестерские башни» и «Листья травы» и во все произведения Шекспира. Она могла читать про себя наизусть целые отрывки из Уолта Уитмена, делая то, что хотел от нее Винс; это позволяло девочке думать, что она кто-то еще, а не Анна Четем, делающая ненавистные ей вещи.

Она думала и о другом: об увиденных по телевизору фильмах, о купленной ею новой книге, в которой рассказывалось о названиях птиц, обитавших по берегам озер. Анна различала их, когда бывала в своем новом секретном месте, скрытом среди валунов на берегу рядом с домом Итана, где можно было свернуться клубком, читать и писать весь день и никто не мог найти ее там, совсем как тогда на лесной поляне. Она особенно любила думать об этом, в то время как тело, рот и руки совершали движения, заученные с Винсом; она могла думать о своем собственном месте, куда скоро может вернуться, холодная и чистая, принадлежащая только себе.

Винс поднял ее наверх, и она села на него, наклонившись, чтобы тот мог играть с ее грудями. Он перекатывал соски пальцами, ожидая пока они станут твердыми от возбуждения. Но они оставались мягкими и плоскими, Винс посмотрел на Анну, прищурив глаза.

– Чувствуй что-нибудь, – потребовал он. С невозмутимым лицом она встретилась с ним глазами. Он продолжал массировать ее груди. – Черт побери, чувствуй что-нибудь, когда я играю с тобой!

Она никогда ничего не чувствовала.

– Расскажи мне, что ты чувствуешь, – сказал он резко.

– Мне хорошо, – автоматически ответила Анна. – Мне хорошо с тобой.

– Расскажи, как ты любишь меня.

Анна наклонилась ниже, пока ее губы не коснулись его шеи. Она что-то сказала, но это прозвучало невнятно.

– Я не слышал, – сказал Винс. – Я хочу знать, как сильно ты любишь меня.

– Больше всего на свете, – сказала Анна, повторяя слова, которым дядя давно научил ее и если Винс и услышал нотку отчаяния в ее голосе, то не подал вида. – Больше всего на свете. Ты так возбуждаешь... – говоря, она двигала бедрами; теперь она могла делать три или четыре вещи одновременно, даже не думая, даже не сбиваясь с ритма.

– И ты хотела меня с самого начала, – сказал Винс. – И заставила меня захотеть тебя. Продолжай.

– И я хотела тебя с самого начала, я заставила тебя хотеть меня, и подвела тебя к этому, я соблазнила тебя, я завлекла тебя.

И, может быть, это правда; иначе, почему бы он оказался здесь? «Я не уверена, потому что не знаю, что руководит мужчиной, а Винс знает. Может быть, я так хотела любви, что увлекла его в свою постель. Тогда дядя совсем не виноват».

– Чудесно, – сказал Винс и приподнял девочку, чтобы посмотреть на нее в то время, как она двигается над ним.

Потом закрыл глаза, его дыхание стало более частым и шумным, его бедра двигались под нею. Анна смотрела на него, как будто он находился далеко отсюда; незнакомец, который не имел к ней никакого отношения, а потом она взглянула на картину, висевшую на стене, где красавица-мать и ее маленькая дочка были изображены на террасе, полной цветов, в золотистом сиянии от солнечного света и любви.

Некоторое время спустя Винс лежал тихо и не тянулся к ней снова, и Анна поняла, что на сегодня достаточно. Она села скрестив ноги на кровати рядом с ним, глядя в черный квадрат окна и прижатую к окну ветку дерева, слегка освещенную лампой у кровати. На ветке были зеленые листочки, новые, блестящие, которые шевелились под апрельским ветерком. Когда Винс впервые пришел в ее комнату много месяцев тому назад, листья были большими и темно-зелеными. Она наблюдала, как они становились красными, потом рыжими, а потом видела, как они опадали. Листья держались за ветку, как будто были очень испуганы, пока порыв ветра или ливень не отрывал и не отправлял кружиться на земле, где их сгребали в кучи садовники. В течение нескольких месяцев ветка оставалась темной и голой, за исключением тех случаев, когда снегопад окутывал каждый прутик тонким белым пухом, сверкавшим на следующий день под солнцем. Мимолетная красота исчезала вместе с растаявшим снегом, оставляющая ветку снова обнаженной, ожидающей весны.

Анна досконально изучила все времена года, глядя в окно и ожидая ухода Винса.

Лежа на кровати с закрытыми глазами, он кивнул, показывая на пиджак, лежавший на стуле.

– Там твой подарок ко дню рождения, малышка. Я не отдал его тебе за обедом, ты заметила?

– Я подумала, может быть, ты решил, что уже дал мне достаточно.

Его глаза широко открылись, и он пристально посмотрел на нее, чтобы проверить, не говорила ли она с сарказмом. Но Анна взглянула на него в ответ большими и ясными глазами. Винс поверил этому взгляду и улыбнулся.

– Женщины никогда не считают, что получили достаточно, милая. Ты научишься этому довольно быстро. А теперь посмотри подарок.

Анна нашла маленькую коробочку и села на стул, открыв ее. Внутри лежала на подушечке брошка из золота и эмали «Энн-Растрепа». Девочка долго смотрела на нее.

– Когда-то давно у меня была кукла «Энн-Растрепа», – сказала она наконец. – Наверное, ты долго искал это.

– Эта брошь напомнила мне о тебе. Об этих больших глазах, которые все видят.

Винс облокотился на подушку.

– Что ты делала сегодня?

Анна положила коробочку на туалетный столик и вернулась к кровати, где села рядом с ним. Это было время, когда считалось, что она должна развлекать его рассказами.

– У нас был тест по истории, и в одном из заданий нужно было объяснить, что такое история и я сказала, что это похоже на стряпню. Вы берете кучу вещей, которые лежат себе уже давно и ничего с ними не случается, а потом вдруг они соединяются по-новому, и вы получаете войну. Или золотую лихорадку. Или революцию, новую конституцию и целую новую страну. Если бы я разглядела сочетание этих вещей заблаговременно, то прибавила бы огня и посмотрела, что получится.

– И что же получится, как ты думаешь? – спросил он, развеселившись.

– Что-нибудь действительно ужасное и разрушительное. Это может взорваться, как скороварка, и все прилипнет к потолку. Или это могло бы быть как пирог. Когда его слишком сильно нагревают, он разваливается.

Он улыбался с закрытыми глазами.

– Чем ты еще занималась?

– Играла в софтбол. Мяч подавала новая девочка, которая недавно сюда переехала, и она всех вывела из игры.

– И тебя в том числе?

– В первую очередь. Она очень высокая, носит короткую мальчишескую стрижку, и у нее невероятные мускулы, так что я представила себе, что ее отец хотел сына, а получил взамен дочь и воспитывал, как мальчика. Вот я и решила, что она, наверное, и думает, как мальчик, и так быстро выбив нас, чувствует свое превосходство над нами, ведь мы робкие и женственные, поэтому она должна была стать неосторожной. Так и получилось. И я заработала очко.

Сейчас Винс наблюдал за ней.

– Какое удовольствие видеть за работой твою умную маленькую головку, – тихо сказал он. – И эти большие глаза, которые все понимают. Твоя команда выиграла?

– Один ноль. После того как я заработала очко своей пробежкой, она стала внимательнее. Правда, она ужасно хорошая. – Анна сделала паузу. – Вот и все, что случилось в школе; остальное было нескончаемо скучным, как обычно. Они такие медлительные, что можно вздремнуть, проснуться, умыться, переодеться, перекусить, а они все еще будут трудиться над одной и той же алгебраической задачей или будут читать тот же параграф, который начинали читать, когда вы отправлялись спать. А потом был мой праздник, а о нем ты все знаешь.

– Все превозносят тебя до небес.

– Пока я не вызываю у них беспокойства, – равнодушно сказала Анна. – Это им больше всего нравится во мне.

Винс пожал плечами.

– Почему бы и нет? Тебя уже не нужно няньчить, ты умеешь держать вилку, самостоятельно переходить через улицу. Они обеспечивают тебе пищу и кров и позаботятся, чтобы ты получила образование. Чего же еще ты хочешь от них?

– Думаю... ничего, – ответила Анна, понизив голос. Он провел пальцем по ее руке.

– Они тебе не нужны, малышка, у тебя есть я. – Он слегка сжал ее руку и выскользнул из кровати.

– В следующий вторник, – сказал он, одевшись. Он вынул эмалевую брошку «Энн-Растрепа» из коробочки и провел по ней большим пальцем. – Одень ее на воскресный обед. – Открыв дверь, бросил осторожный взгляд в глубину холла, скудно освещенного светильниками между пятью остальными, далеко отстоящими одна от другой спальнями, двери которых терялись в тени. Он всегда уходил после полуночи, когда, как ему было известно, весь дом спал, но еще какое-то время стоял неподвижно, всматриваясь, вслушиваясь, прежде чем в несколько длинных шагов пройти расстояние до двери, ведущей к боковому входу. Не оглянувшись на Анну, он осторожно закрыл за собой дверь и ушел.

Анна неподвижно сидела по-турецки на кровати, позволяя тишине обмыть себя. Становилось все труднее отключать свой мозг от того, что она делала. Несколько месяцев тому назад, на Рождество, когда дома семьи были полны тепла, празднично украшены и благоухали пекущимися пирогами, она обнаружила в себе какие-то добрые чувства к Винсу, краткие, внезапно промелькнувшие вспышки. Это не значило, что он сделал что-то особенное; это были всего лишь праздники. Когда бы она ни включила радио или телевизор, всегда слышала сладкие звуки рождественских песенок; деревья, улицы и магазины были украшены гирляндами маленьких белых лампочек, как в волшебной стране. Казалось, люди больше улыбаются и лучше относятся друг к другу. Вокруг было столько любви. И Анна не хотела остаться в стороне; она хотела быть счастливой, как все.

Так вдруг, что бы она ни делала, при мысли о Винсе могла вспомнить как он сказал что-то приятное. И какой нежной была его улыбка. И как иногда он вел себя, действительно, по-дружески. Она ненавидела то, что должна была делать с ним, но дядя, по крайней мере, обращал на нее внимание. Еще он много говорил о любви, и Анна считала это довольно глупым, потому что знала, что такие разговоры доставляли ему удовольствие. По той или иной причине, он также хотел знать о ней самой, о том, как она живет: и он был единственным, кто задавал ей такие вопросы. Мэриан, конечно, тоже спрашивала, но никогда не слушала, как Винс; всегда казалось, что она думает при этом о чем-то постороннем. И Чарльз расспрашивал ее о школе и о спортивных занятиях, или даже о том, когда девочки и мальчики в классе отмечают свое четырнадцатилетие, но как только Анна касалась каких-нибудь проблем или говорила о школе или днях рождения одноклассников, отец начинал чувствовать себя неуютно и находил повод, чтобы выйти из комнаты. Он просто не знал, что делать с чужими проблемами.

А Винс слушал и хотел видеть ее два раза в неделю. Винс сказал, что у нее умная головка и хорошее тело, что она хорошенькая. И нередко, особенно на Рождество, из-за этого забывалось все остальное, что они делали, как бледнеет на фоне неба в туманные дни противоположный берег озера, и можно подумать, его там нет. Так, пару недель в декабре, Анна иногда хорошо думала о дяде и могла на самом деле чувствовать себя празднично.

Но полгода спустя после ее четырнадцатилетия все изменилось. Стояла теплая осень, теплее никто не мог вспомнить, и все чувствовали себя странно, как будто времена года вывернулись наизнанку. В конце октября деревья пламенели пурпуром, золотом и бронзой; дома Лейк Фореста были окружены бело-желтыми клумбами астр, сальвий, хризантем и бордовых георгинов, чей цвет напоминал ей вино, которое они пили за воскресными обедами. Изо дня в день солнце сияло в небе, покрытом легкими облачками, отбрасывавшими нежные розовые и желтовато-зеленые тени на озерную гладь. Анна была потрясена этой красотой. Хотела, чтобы вся ее жизнь была такой красивой. Она хотела прекрасных дней, чудесных друзей и захватывающей работы, которая позволила бы ей чувствовать себя нужной и одерживать победы. Хотела хорошо относиться к самой себе. И хотела освободиться от Винса.

Этой осенью девочка начала учиться во втором классе средней школы и обнаружила, что теперь не знает, как разговаривать с одноклассницами. Вдруг оказалось, что все они говорят о свиданиях и вечеринках и обо всяких глупостях, хихикая и постанывая, рассказывают, какими влажными становятся их трусики, когда они возбуждаются, и, какими грубыми становятся мальчишки, когда пыхтят, как щенки, и стараются навалиться на них; все они утверждали, что были девственницами, и после каждого уикенда старались выяснить, кто из них таковой больше не является. Анна не принимала участия во всем этом. Так чувствуют себя проститутки, думала она, усталыми, скучающими, знающими слишком много. И старыми.

Ее тело изменялось, но это не радовало, груди становились полными и упругими, колени и локти утратили свою шишковатость; она казалась выше, с тонкой талией и узкими бедрами. Винс говорил, что скучает по ее худобе и костлявости, но в то же время любил смотреть на ее обнаженное тело девочки; он говорил, что эти изменения происходили благодаря ему; он сделал ее женщиной. Она ненавидела его за эти разговоры.

Она почти постоянно ненавидела его той осенью, а больше всего в день «всех святых» на 1 ноября. Рита и Мэриан увели младших детей «колядовать», и в доме стояла тишина, нарушаемая лишь звоном колокольчика, когда к их двери приходили дети, и она представляла себе их, ряженых, в забавных костюмах, как они ждут и пересмеиваются, пока горничная не придет и не протянет им пакетики с конфетами, которые лежали в плетеной корзине, приготовленной в холле парадного входа. «Я хотела бы снова быть молодой, – подумала Анна, – я хотела бы быть маленькой и ходить «колядовать», шалить и просить угощения.

– Это наша ночь «колядок», – сказал, усмехаясь Винс, входя к Анне. Девочка удивленно посмотрела на него. – Ты будешь со мной шалить, – сказал он. Такого она раньше не слышала. – И у тебя есть сумочка с угощением, чтобы сделать меня счастливым. – Он сел на край кровати и жестом показал Анне встать перед ним на колени. – Где же еще мне быть в ночь «колядок»?

Анне захотелось закричать. И ударить его по улыбающейся физиономии. Она подумала, что можно кусать его, пока он не заплачет и не попросит пощады. Но он не попросит, а убьет ее. Она сжала кулаки, становясь перед ним на колени, и взяла в рот его плоть и стала гладить его бедра. Она еще больше боялась, когда у нее были месячные, потому что он казался неуязвимым.

Винс всегда был чрезвычайно доволен собой, а в последнее время особенно гордился новыми успехами. Ему было поручено строительство трех домов-башен для офисов около аэропорта О'Хейр, и он блестяще справился с этим. Все так говорили, даже Итан. Вскоре после того, как все три здания были полностью арендованы, Итан объявил, что вверяет Винсу Тамарак, городок, который застраивал в течение двадцати лет без какого-либо официального плана. Теперь он передаст его сыну. Когда было сделано это заявление, показалось, что вся семья, даже те, кто холодно относился к Винсу, стали восхищаться им и прислушиваться к его мнению, как если бы, думала Анна, он вдруг стал наследным принцем. И это делало его особенно грозным, потому что она чувствовала себя слабой и незначительной рядом с ним. Он был принцем семьи, а она всего лишь простолюдинкой. Как и ее отец, подумала она; или был по крайней мере младшим принцем, если дедушка отдавал предпочтение именно Винсу. Так что на ее стороне не было никого, кто бы пользовался влиянием в семье. Кто поверил бы теперь ее словам, если бы дядя не захотел, чтобы они поверили?

– Тамарак, – сказал Винс в день «всех святых». Он сидел, облокотившись на подушки, накручивая на палец прядь ее волос, в то время как она лежала рядом с ним, глядя в окно. – Ты знаешь какие у нас далеко идущие планы насчет Тамарака?

– Когда ты произносишь это слово, кажется, что ты его жуешь, – сказала Анна. – Как будто это леденец, и ты облизываешь его и откусываешь по кусочку. Как будто ты каждый раз проглатываешь кусочек Тамарака.

Глаза Винса сузились. Он сильнее потянул ее за волосы, пока девочка не поморщилась от боли, она знала, что зашла слишком далеко; ему не нравилось, когда Анна видела его насквозь.

– Я спросил, знаешь ли ты, какие у нас большие планы, – тихо проговорил он. – И смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Она отвернулась от окна и встретилась взглядом с его блестящими карими глазами.

– Я только знаю, что дедушка говорил об этом за воскресным обедом, а потом он много не рассказывал. Я думала, он кончил там строить. Прошлым летом, когда мы там были, все уже изменилось; я не знала, что дедушка хотел еще что-то сделать.

– Он решил расширить его. И хочет, чтобы Тамарак стал самым лучшим; крупнее и шикарнее, чем Зермат и Гштаат. Итан хочет, чтобы городок стал самым знаменитым курортом в мире, – и так как Анна молчала, он спросил. – А что ты думаешь об этом?

Она колебалась. В последние месяцы Винс часто спрашивал, что она думает, в основном, о его планах, касавшихся компании и его самого. Больше ей не нужно было развлекать дядю рассказами, теперь он хотел говорить о себе. И даже рассказывал ей о своих ссорах с Ритой. Он спрашивал мнение Анны обо всем этом, как будто ему был нужен ее совет. Но Анна никогда не давала советов. Она знала, что на самом деле ему нужно, чтобы его выслушали и согласились с ним.

– Мне кажется... если он, действительно, хочет именно этого. Мне бы хотелось, чтобы он вообще ничего не менял. Мне там все нравилось таким, как было всегда; такой испуганный городок. Все эти пустые хижины горняков, разрушающиеся дома и немощеные улицы... это был милый город-призрак, и люди в нем перемещались, как бы не касаясь его. Мне нравилось думать, что он спрятан далеко в горах и вечен.

– Это было давно, – прервал ее Винс– Вот уже десять лет все по-другому. И он не останется даже таким, каким является сейчас; через год-два ты его не узнаешь. Об этом я тебя и спрашивал, а ты мне не ответила.

И снова Анна заколебалась. Она не любила говорить с Винсом об Итане, ей это казалось предательством.

– Я ничего не знаю о знаменитых курортах. Я сказала тебе, что думаю, дедушка уже сделал, что хотел, я не знаю, что еще он хочет сделать. На самом деле, я не думаю, что он хочет этого. Его не интересует Зермат или какие-нибудь другие места. Он просто любит Тамарак. Какая ему разница, больше или меньше тот, знаменитее ли, чем какой-то Зермат?

– Отец поручил мне это, – решительно сказал Винс.

– Да, но... только управление, не так ли? Он не сказал тебе все там менять.

Винс нахмурился.

– Ты не знаешь, о чем говоришь.

– Зачем же тогда ты меня спрашиваешь?

– Я хочу знать, что ты о нем думаешь. Иногда ты видишь то, чего не видят другие. Что ему там нужно?

– Я думаю, – сказала Анна через минуту, – он хочет создать рай, где каждый будет совершенным и счастливым, и никто никогда не испытает больше грусти или разочарования.

Винс развеселился.

– Он не мечтатель, милая; а один из самых расчетливых бизнесменов, которые мне когда-либо встречались. В бизнесе, ориентированном на застройку земельных участков, нет места раю, и ты знаешь это.

– Поэтому он и собирается отойти от него.

Винс покачал головой.

– Итан не поедет в Тамарак; я туда еду. Он будет ездить туда и обратно, как всегда, но большую часть времени будет проводить здесь.

– Это сейчас, – упрямо сказала Анна. – Но я думаю, он построил Тамарак, чтобы когда-нибудь сам мог жить в месте, которое ему нравится больше всего.

Винс резко встал с постели и начал одеваться.

– Этот город мой, у меня на этот счет свои планы. И отец прекрасно знает об этом; я из них не делал тайны. Он не хочет рая, ему нужен город, который принесет деньги. Именно этого он хочет от меня: проследить, чтобы город дал деньги для его инвестиций.

Анна молчала.

– Ты думаешь, у него есть свои планы, о которых он никому не говорит. Ты думаешь, ему это так нравится, что он не позволит мне делать то, что я хочу, и будет держать меня на коротком поводке.

Анна ничего не сказала. Она не мыслила так глубоко, но слушая Винса, подумала, что тот, вероятно, прав.

– Когда увидишь его в следующий раз, спроси, что у него на уме. Не та каша, которой он кормит семью, а то, что держит про себя. Если у него есть свои собственные планы, я имею право знать о них.

– Спроси его сам, – сказала Анна. – Я не твоя штатная шпионка.

Винс помолчал, застегивая ремень.

? Я этого не слышал, – сказал он с улыбкой.

– Я бы предпочла, чтобы ты сам спросил его, – сказала она.

? А я бы предпочел не спрашивать, – он засунул бумажник в задний карман брюк. – Я увижу тебя в следующую среду. Ты мне расскажешь, что сказал дед.

? В среду? Но в прошлый раз ты говорил, что это будет вторник. Из-за твоей поездки.

– Я внес изменения. Какая разница?

– Ну, это... Я кое-чем занята в среду.

Винс отомкнул дверь и стоял, держась за ручку двери.

– Кое-чем занята?

– Я решила поработать в школьной газете. – Анна говорила торопливо. – И в среду в пять у нас заседание редколлегии; приготовят сэндвичи, если оно затянется.

Он снял руку с дверной ручки.

– Ты не говорила мне о газете.

– Я никому не говорила.

– Почему?

– Потому что мне нужны секреты, которые были бы только моими, а не чьими-то еще. – Я не думала, что тебе это может быть интересно.

– Мне интересно все о тебе, малышка. Ты там переписчик?

Уязвленная, она ответила:

– Я пишу рассказы. Я журналист-исследователь.

– И что же ты исследуешь?

– Все, что нужно. Мне нравится брать интервью. У меня это получается. Интересно представлять себе, почему люди совершают незаконные поступки.

Винс пристально посмотрел на нее, но Анна стойко ответила ему прямым взглядом больших глаз.

– Я хочу посмотреть следующий номер, – сказал он. – Вообще-то все номера. Я не собираюсь запрещать тебе делать это, но ты не должна скрывать от меня что-либо. И я надеюсь, ты будешь здесь в следующую среду.

– Пожалуйста, Винс, – она чувствовала себя бессильной, сидя перед ним обнаженной, в то время как он стоял над ней в своем деловом костюме, но она знала, что дядя рассердится, если набросить на себя простыню. – Я не могу пропустить это собрание.

– Это мой единственный свободный вечер на следующей неделе. – Он видел слезы в ее глазах. – Это так ужасно, провести вечер со мной? – тихо спросил мужчина.

Анна сжала кулаки так, что ногти врезались в ладони.

– Нет, но...

– Конечно, нет. Ты любишь меня. Скажи мне, что ты любишь меня, малышка.

– Я люблю тебя. Но нельзя ли мне пойти на это собрание?

– Скажи еще раз.

– Я люблю тебя, Винс. Но нельзя ли мне только в этот раз...

– Нет. Не спорь со мной, милая. Я не собираюсь менять свои планы в угоду тебе. Скажи им, чтобы перенесли свое собрание на другой день, что им еще делать? – приоткрыв дверь, он оглянулся. – В среду, – повторил он и закрыл за собой дверь.

Крик, который Анна сдерживала так долго, вырвался, замерев в горле. Слепо протянув руку, она схватила керамическую фигурку дамы в длинном сером платье, ценную статуэтку, которую ей купила Мэриан, и швырнула ее через всю комнату. Но даже сейчас, даже в гневе и отчаянии, она помнила, что нельзя производить слишком много шума, и бросила ее в цветастые гардины. Статуэтка стукнулась о них и упала на ковер, где одна рука отломилась с резким треском. Анна зарыдала.

Она плакала, пока не устала так, что не могла больше плакать. Тогда медленно стала действовать по заведенному порядку, которому всегда следовала после ухода Винса. Расправила постель и постелила чистые простыни, поставила на проигрыватель несколько своих пластинок: веселые народные песни, легкие и счастливые. Потом приняла горячую ванну, лежа на спине, с закрытыми глазами, утопая в жасминовой пене, доходившей до подбородка. Потом вытерлась и припудрилась, надела мягкую, свежевыглаженную пижаму. И наконец, скользнула в свою прохладную постель и читала до двух-трех часов ночи. И только тогда почувствовала, что все в порядке и можно засыпать, и чутко спала, пока в семь часов не зазвенел будильник. Она никогда не помнила своих снов.

В среду Анна пошла на заседание редколлегии в пять часов и ушла раньше, чтобы быть готовой к приходу Винса. Когда Мэриан остановила ее на лестнице и спросила насчет обеда, она сказала, что не голодна.

– Девочки, которые растут, как раз больше всего голодны, когда думают, что им не хочется есть, – мудро заметила Мэриан. – Анна, дорогая, может быть, ты хотела бы о чем-то поговорить? Не нужно ли тебе помочь в твоих школьных делах? Есть у тебя – я знаю, ты еще ребенок, но молодые люди так быстро теперь развиваются ? есть у тебя друг? Ты можешь пригласить его сюда после школы, если хочешь. Или своих подруг, им всегда будут рады, ты знаешь. Пошли на кухню; мы накормим тебя обедом и поговорим.

Анна покачала головой.

– У меня нет времени.

– Моя дорогая, у тебя впереди целый вечер. Не может же у тебя быть столько уроков?

– У меня много дел, тетя Мэриан, не могли бы вы прислать мне еду наверх? Вы правы, я действительно проголодалась, но поем у себя в комнате, я беспокоюсь, успею ли все сделать.

Мэриан улыбнулась и поцеловала ее в щеку.

– Это не займет много времени, – сказала она и пошла на кухню.

«Удивительно, – подумала Анна, – как легко можно добиться своего, всего лишь сказав людям, что согласен с ними». Но с Винсом это не срабатывало, никогда не срабатывало. Она всегда говорила ему, что он прав; она всегда говорила то, что тот хотел слышать, но никогда не добивалась от него, чего ей было нужно. Проходили недели и месяцы, а отчаяние и ненависть всегда были в ней. «Это как опухоль, – думала Анна, – огромная опухоль, набухающая, как воздушный шар. Наверное, так люди и умирают, если опухоль становится все больше и больше, разрушая все, пока ничего не останется: ни костей, ни крови, ни легких, ни сердца. Я умираю, – думала она. – Я умру, если что-нибудь не сделаю».

А потом был апрель, и ей исполнилось пятнадцать лет.

Мэриан купила ей новое платье, как всегда, для праздника в честь ее дня рождения, который они с Ниной устраивали каждый год. И когда все собрались, то занимали за столом те же места, что и на ее прошлогоднем дне рождения. Она задула свечи на торте и все пропели «С днем рождения». Нина расцеловала ее в обе щеки.

– Мы любим тебя, дорогая, – сказала она. – Я надеюсь, мы не слишком много делали тебе замечаний в течение этого года; если все-таки это так, я приношу свои извинения, – она глуповато засмеялась. – Я говорю это в каждый твой день рождения, да? Ладно, ты ведь знаешь, мы на тебя надеемся: чтобы ты была такой безупречной, какой можешь быть. Мы поклялись в этом твоей бедной матери, – она подняла свой бокал. – Ты милая девочка, Анна, чистая и добрая, ты не доставляешь нам никаких неприятностей. И я желаю тебе счастливого дня рождения и многих, многих лет.

Анна уставилась на свои руки. Ей хотелось оказаться одной в своей комнате. Но она не будет одна. Винс сказал, что придет туда. Чтобы отпраздновать ее день рождения.

– Ну, Анна, – отец поднял бокал с вином. – Пятнадцать лет, такая большая девочка. Твоя мать очень гордилась бы тобой. У меня нет слов, чтобы сказать тебе, как я тоскую по ней и как бы я хотел, чтобы она могла разделить радость от того, что ты выросла. Мама оценила бы твой характер и ум, хоть я и считаю, что ты временами слишком резка. Обрати внимание, это может повредить твоей популярности. Ее восхитила бы и твоя понятливость и твое обаяние. Ты во многих отношениях похожа на нее. И я восхищаюсь твоей стойкостью; ты не нытик или какая-нибудь беспомощная кисейная барышня. Ты очень взрослая, и я очень горжусь тобой. С днем рождения, Анна.

– Послушай, послушай, – сказал Уильям. – Мы все гордимся тобой. Ты настоящая маленькая женщина. Постарайся радоваться этим годам детства, пока они не пролетели. Не торопись погрузиться в заботы о пропитании и в такую прозу жизни, как деньги и секс.

– Уильям, – мягко сказала Мэриан, – это не очень подходящее пожелание в день пятнадцатилетия Анны.

– Всегда подходящее пожелание сказать ребенку, чтобы он оставался ребенком. А пятнадцать лет – еще детский возраст, по-моему.

– Моя очередь, – сказал Итан. – Дорогая Анна, я не знаю, что происходит в твоей головке в эти годы взросления. Я дорожу тем временем, которое мы проводили вместе – мне всегда хотелось, чтобы это случалось почаще, – но даже если мы проводили вместе несколько часов после обеда, признаюсь, мне не кажется, что я знаю тебя настолько хорошо, как мне хотелось бы. Может быть, я прошу слишком многого; боюсь, твой возраст часто представляется мне очень странным – и готов поспорить, таким же кажется тебе мой возраст. В этом году обещаю чаще выкраивать свободные дни, и мы обследуем какие-нибудь новые музеи и магазины или что тебе захочется увидеть, и поговорим, о чем тебе захочется говорить. Если только ты захочешь. Я знаю, как молодые люди любят проводить время именно с молодыми людьми, а не с дедами. Так что дай мне знать. Ну, а теперь, я хочу сказать, что восхищаюсь тобой и люблю тебя, а в будущем желаю тебе обладать внутренней силой и цельностью, умом и любовью.

– С днем рождения, милая, – сказал Винс. Он шутливо приветствовал ее и одарил своей самой нежной улыбкой. – Я согласен с Уильямом: ты совсем как, маленькая женщина.

Анна посмотрела на них на всех, на груду подарков, ожидающих ее, и вдруг почувствовала, что вся жизнь будет такой: эти люди, эти тосты, эти подарки. Ничего не изменится, она никогда не вырвется. Даже если уедет, все равно останется пленницей. Винс найдет ее, где бы она ни была, откроет дверь ее спальни, назовет «малышкой» и заставит делать то, что она ненавидит. Дважды в неделю, вечно, она будет торопиться домой, чем бы ни была занята, только бы Винс не рассердился, лишь бы не заставить его ждать. Дважды в неделю, вечно, она будет принимать горячую ванну и пытаться смыть с себя все...

– Дедушка, – громко сказала Анна в горячем, отчаянном порыве. – Винс приходит в мою комнату по вечерам и... заставляет меня... делать... всякие нехорошие вещи.

За столом воцарилась ужасная тишина.

– Ох, нет, ох, нет, нет, – простонала Мэриан.

– Винс? – недоверчиво произнес Уильям.

– Этого не может быть, – прошептала Нина. – Не может быть.

Чарльз вскочил с места.

– Винс, ты подонок, что ты сделал...

– Это ложь, – громко сказал Винс. Видно было, как билась вена у него на шее. – Маленькая сучка. Что, черт побери, на нее нашло? Мы тут празднуем ее...

– Винс? – повторил Уильям уже громче.

– О, Боже, – сказал Фред Джакс, – какая глупая..

– Тихо! – рыкнул Итан. Он наклонился вперед в своем кресле во главе стола и пристально посмотрел на Анну, сидевшую через два стула от него, сгорбившись, она уставилась в свою тарелку. – Это правда?

Все еще не поднимая глаз, она кивнула. Девочка была в ужасе. А потом начала плакать.

– Это подлая ложь, – снова сказал Винс. Он повысил голос, поворачиваясь к Итану. – Она лгунья! Она всегда была такой.

– Не смей называть ее так! – закричал Чарльз.

– Вы не должны верить ей, – продолжал Винс, – вы знаете, что ей нельзя верить. Она же неуправляемый ребенок, преступница...

Гейл, которая сидела рядом с Анной, начала плакать, ее голос раздавался, как вопль на фоне сдавленных рыданий сестры.

– О, нет, – сказала Нина. – Посмотри, что ты наделала. – Она посадила Гейл к себе на колени. – Все хорошо, милая, успокойся; все будет хорошо.

– Молчать! – снова прикрикнул Итан на Винса. – Если тебе невмоготу, можешь уйти.

– Уйти? Боже мой, она обвиняет меня в изнасиловании!

– Он должен остаться, папа, – сказал Уильям. – Он должен иметь возможность защищаться. Ты не можешь заткнуть ему рот.

– Анна, скажи что-нибудь! – закричал Чарльз.

– Защищаться? – произнесла Мэриан дрожащим голосом. – Как? Что он мог бы сказать? Только если... – она всмотрелась в Анну. – Ты, действительно, уверена, Анна? Это так ужасно, обвинять кого-нибудь, особенно своего дядю, который любит... – она оборвала фразу на полуслове. – Может быть... тебе не кажется, что ты могла мечтать об этом? Иногда наши мечты кажутся такими реальными...

Все так же плача, не поднимая глаз, Анна яростно замотала головой.

– Винса глупым не назовешь, – задумчиво сказал Фред Джакс– По крайней мере я так о нем никогда не думал. Если это правда... – он оценивающе взглянул на Винса, как бы пересматривая его позиции в семье и компании.

– Я не собираюсь защищаться от лжи, – раздраженно заявил Винс. – Она ребенок, который пытается привлечь к себе внимание; она все никак не вырастет. Посмотрите на нее: она никогда не причесывается, всегда грязная; носится по лесам, как какой-нибудь зверек; запирается в своей комнате вместо того, чтобы побыть с семьей, как все остальные; ругается, как водитель грузовика; дерзит... – он повысил голос, чтобы заглушить протесты окружающих. – Она бессовестная лгунья! Все мы знаем это! Как вы можете ее слушать? Она же неуправляемая, она... она...

– Она это придумала, – вмешалась Рита, когда Винс запнулся. Все замолчали и удивленно посмотрели на нее. Во время семейных обедов Рита почти всегда молчала. – Нетрудно представить себе; Анна всего лишь ребенок и никто особенно ее не любит... Думаю, что никто, потому что она никогда не ходит в гости к другим девочкам и не приводит их сюда, не так ли? По-моему, я никогда об этом не слышала. И Мэриан часто говорила, что она не приводит друзей домой после школы. И я догадываюсь, она не ходит на свидания, ведь так? Создается впечатление, что девочка, действительно, одинока и, вероятно, ей страшно хочется, чтобы кто-нибудь уделил ей время, вот она и льнула к Винсу, ведь он такой привлекательный, мечта любой девушки. Она никогда не смотрит на него в упор, вы заметили? И отстраняется, если он подходит близко, и старается не смотреть на него, как будто она смертельно боится, что по ее лицу можно о чем-то догадаться. Думаю, в конце концов она попыталась бы заставить его сказать ей что-нибудь приятное, а он скорее всего просто не замечал ее – у него нет времени для детей, вы знаете, даже для своего собственного ребенка, – и похоже, она была рассержена и разочарована или что-то в этом роде, и захотела отомстить.

Винс одной рукой обнял Риту. Не глядя на него, она передернула плечами, стряхивая его руку.

Чарльз обошел вокруг стола, чтобы встать позади Анны.

– Я не хочу слышать это от Риты. Я хочу услышать, что скажет Винс.

– Черт побери, – взорвался Винс. – Здесь не о чем говорить!

– Винс! – воскликнула Мэриан, взглянув на Гейл, которая сидела, уткнувшись в плечо Нины, и на других детей, переводивших широко открытые глаза с одного говорившего на другого.

– Нина, отведи детей в детскую, – сказал Итан. – Почему никто до сих пор не подумал об этом?

Нина колебалась, не желая покидать комнату. Но Итан резким движением головы указал на дверь, и она вышла, держа Розу на руках, собрав Гейл, Дору и Кита перед собой.

– Я не могу в это поверить, – бормотал Уильям снова и снова, потряхивая головой. – Я не верю, – он равномерно стучал кулаком по столу. – В нашем доме... мы не такие... Не верю... не могу поверить...

– Ничего не случилось! – разразился гневом Винс. Через стол он посмотрел на Чарльза, стоявшего у Анны за спиной. Он упорно избегал смотреть на Анну; казалось, они с Чарльзом были одни. – Чарльз. – Его голос был тихим и мягким. – Чарльз, ты меня знаешь; никто не знает меня лучше, чем ты. Ты знаешь, я не могу сделать ничего подобного. Никоим образом я не мог бы прикоснуться к ней. Это немыслимо! Ради Христа, Чарльз, она же твоя дочь! А ты для меня самый дорогой человек на свете. Что бы я делал без тебя? Ты помог мне вырасти, ты всегда приходил мне на помощь в нужный момент, ты мой лучший друг. Неужели ты, действительно, думаешь, что я мог бы что-нибудь сделать твоей дочери? Боже мой, Чарльз, она для меня так же священна, как ты!

Чарльз посмотрел на склоненную голову своей дочери.

– Анна, ты слышала это?

Она сидела неподвижно.

– Чарльз, – сказала Мэриан. Она стояла, сжимая и разжимая руки, губы у нее дрожали. – Я думаю, мы должны подождать. Это слишком тяжело для всех нас. Если бы мы подождали...

– Чего? – спросил Чарльз. Он встал на колени рядом со стулом Анны. – Посмотри на меня, Анна. Теперь подумай хорошенько. Это не игра. Ты выдвинула ужасное обвинение, которое может очень повредить твоему дяде. Ведь именно это ты сделала? Или тебе показалось? Будь осторожна, выбирая слова, Анна, будущее твоего дяди под угрозой.

Анна почувствовала, как все внутри у нее сжалось. Лицо отца расплывалось, когда она смотрела на него сквозь слезы. Он ей не улыбался, а строго глядел на нее. Девочка повернулась к Итану, прошептав:

– Пожалуйста.

Итан внимательно смотрел на нее.

– Расскажи нам, что случилось, моя дорогая.

Снова наступила тишина.

– Я не могу, – прошептала она. И обернулась к взволнованной Мэриан, стоявшей у другого конца стола.

– Расскажи нам, милая, – сказала Мэриан. – Мы выслушаем тебя. Расскажи нам все, что хочешь.

Анна пристально посмотрела на тетю. Девочка сгорала от стыда и не могла выговорить ни слова. Она покачала головой.

– Ну, тогда, – мягко сказал Винс. Он обошел вокруг стола. Анна сжималась все больше по мере того, как он к ней приближался. – Извини, что тебе пришлось пройти через это, Чарльз. Если я могу чем-то помочь... хотя, думаю, мне лучше держаться подальше от Анны. Я мог прикоснуться к ней, ты знаешь, из хорошего отношения, а все бы подумали... О, Боже, Чарльз, – его глаза наполнились слезами, – ...как все это могло случиться с нами?

Анна взглянула на своего отца в то время как его глаза встретились с полными слез глазами Винса и увидела то, что видела всегда: восхищение, что-то вроде бессильной зависти и любовь к своему любимому брату, самому любимому существу в мире.

– Ничего с нами не случилось, – сказал Чарльз Винсу. Он обвил рукой плечи Анны. – Анна чудесная девочка, ничего с нею не случилось. Ей пятнадцать лет, она превращается в женщину, такую же добрую и красивую, какой была ее мать, с нею ничего не случилось. Не так ли, Анна?

– Почему ты не можешь сказать нам? – спросил Итан у Анны. Его голос был твердым, не таким мягким, как обычно, когда он говорил с нею.

– Когда я задаю вопрос, то ожидаю ответа, Анна. У нас в семье если обвинения выдвигаются, то сопровождаются объяснениями. Я никого не могу наказать, если у меня нет фактов. Я надеюсь, ты расскажешь мне, что именно ты имеешь в виду, и тогда мы будем знать, как поступить.

Анна зажмурилась, чтобы не видеть всех этих мужчин, смотревших на нее: Итана, Фреда, Винса, Чарльза, Уильяма. Мэриан беспомощно стояла с противоположной стороны стола; Рита погрузилась в свое обычное молчание. «Я сама виновата. Я завлекла и соблазнила его, а потом впустила его в свою комнату и делала все, что он хотел, и делала это снова и снова все время. Я не могу это сказать. Я ничего... не могу рассказать им».

Озадаченный, рассерженный и бессильный Итан смотрел на нее. Мэриан сжала свое лицо ладонями.

– Что мы можем сделать, Анна? Я знаю, тебе трудно, но ты должна рассказать нам, чтобы мы знали, что делать.

«Вы могли бы поверить мне».

– Может быть, Рита права, знаете ли, – сказал Фред Джакс тихо, как бы говоря сам с собой. – Думаю, у девушек бывают такие фантазии, а Винс очень подходит для них. Широкая белозубая улыбка. Вы сами знаете.

– Я уверен, что Анна поверила в свою выдумку, – сказал Уильям. – Она не злой ребенок; и вовсе не хочет навредить кому-то в нашей семье. Что-то заставило ее сказать все это, каким бы шокирующим это ни оказалось. Мне бы хотелось, чтобы она рассказала, что же она имела в виду. Для нас это очень тяжело, Анна; мы готовы помочь тебе, но ты не хочешь разговаривать с нами. Ты нам не доверяешь? Мы хотим сделать для тебя все возможное.

Анна, понурясь, молча сидела на своем стуле. Уильям вздохнул.

– Ну, что будем делать? – он обвел глазами сидящих за столом. – Собирается ли Анна рассказать кому-то еще об этом? Или уже рассказала? Анна? Ты жаловалась на Винса твоим учителям или друзьям в школе?

– Анна, – сказал Чарльз, не дождавшись ее ответа. Он положил руку на ее волосы. Она не могла бы сказать, был ли этот жест ласковым или угрожающим. – Ты кому-нибудь еще говорила?

Она покачала головой под его рукой.

– Хорошо, конечно, так мы сохраним это в тайне, – твердо заявил Фред Джакс. – Никто из нас не хочет скандала, это может повредить всем нам. И семье, и компании. Мы будем помалкивать и разберемся во всем, да, Анна? Нам нужно услышать, что ты скажешь, чтобы понять.

– Не давите на нее! – резко сказала Мэриан. – Мы должны дать ей время. Она поговорит с нами позже. Я так думаю. – Мэриан посмотрела на каждого, кроме Винса. – Я считаю, девочка сможет сказать правду.

– О, Боже, Мэриан, не надо, – проворчал Винс; глаза его снова наполнились слезами. – Ты не должна так думать; ты же знаешь, я не мог... неужели, черт побери, ты думаешь, я был способен?

– Не знаю, – ответила Мэриан, встряхнув головой. – Мне мало что известно. Но я знаю, что мы должны дать Анне возможность самой рассказать нам, что случилось. Она испугана, а вы, мужчины, затравили ее.

– Ничего не было! – снова закричал Винс – Она выдаст вам какую-нибудь чертову сказочку!

– Заткнись, Винс, ради Бога, – пробурчал Фред.

– Но что же нам делать, если мы ни в чем не уверены? – спросил Уильям.

В комнату вошла Нина.

– Я сказала горничным пока не убирать со стола. Рассказала Анна, что случилось? – она осмотрела всех за столом. – Ну, должна же она была что-нибудь сказать!

– Ох, Анна, – вздохнула Мэриан. – Тебе, действительно, нужно поговорить с нами. Может быть, и правда нельзя откладывать. Пожалуйста, не томи нас! Если бы только ты поговорила с нами! Мы не можем притворяться, будто ничего не случилось, или обещать никому не рассказывать, потому что если это правда, мы должны рассказать... – ее голос дрогнул, и она тяжело вздохнула. – Мы должны рассказать полиции.

– Что Винс изнасиловал свою племянницу? – спросил Фред. – Это ты...

– Ты, сукин сын, – разразился Винс бранью. – Я же сказал тебе...

– Я тебе верю, – сказал Фред. – Я спрашивал свою жену, собирается ли она сказать полиции именно это.

Мэриан посмотрела на него долгим взглядом.

– Я бы сказала им правду.

– Ну а если мы не согласны с этим? – сказал он. – Я имею в виду, пока мы согласны, я того же мнения, что и Уильям. Я бы предпочел не втягивать семью в этот цирк с газетными репортерами.

– Это же ради Анны, – сказал Чарльз. – Если до этого дойдет, ей придется хуже всех.

Фред кивнул.

– Я согласен с Чарльзом. Мы должны подумать об Анне.

Уильям фыркнул.

– Мы думаем о самих себе.

Итан смотрел на них. Лицо его было отяжелевшим и мрачным.

– Анна, – вдруг сказала Мэриан. – Ты не хочешь поговорить со мною наедине?

Слишком поздно.

– Анна, моя дорогая, пожалуйста, помоги нам, – попросила Мэриан.

«Вы мне не помогли».

– Анна, скажи нам, что ты хочешь, чтобы мы сделали, – настойчиво повторил Итан. – Это ужасный день для нашей семьи. Мы хотим, чтобы все было справедливо. Помоги нам. Если ты не хочешь рассказать, что случилось, скажи, по крайней мере, что ты хочешь от нас.

– Я хочу, чтобы вы любили меня! – Анна рыдала, из носа у нее текло, а голос был не похож на ее собственный. Она оттолкнула свой стул.

– Мы здесь еще не кончили, – сказал Чарльз.

– Я закончила! – она кинулась к двери, а голос еще тянулся за нею, оттолкнувшись от стены. – Я кончила. Я кончила. Я кончила.

В темноте своей комнаты она села по-турецки на пол. Мэриан постояла за закрытой дверью, зовя ее, потом пришла Нина, Итан и Уильям. Потом Гейл. Анна послушала, как она стучится в дверь и, наконец, впустила ее. Она зажгла маленькую настольную лампу, чтобы они могли видеть друг друга.

Гейл обняла Анну.

– Я ничего не понимаю!

– Тебе здесь нечего делать, – сказала Анна. – Тебе даже не следовало слушать всю эту чепуху; тебе ведь только девять. Иди спать.

– Скажи мне, – просила Гейл. – Скажи мне! Я люблю тебя!

Анна покачала головой.

– Я не могу. Послушай. Ты будешь внимательно слушать меня? Будь ближе к Мэриан, как можно ближе. Если с тобой случится что-нибудь, что тебе не нравится, скажи Мэриан. Она хорошая, Гейл. Она тебе поможет, только нужно ее немного подтолкнуть, иначе она так и будет витать в своем собственном мире. – Гейл засмеялась. – Нет, серьезно. Ты меня слушаешь? Держись поближе к ней. Не позволяй никому делать с тобой то, что тебе не нравится.

– Не нравится что?

– Все, что тебе может не понравиться. Скажи Мэриан, если кто-нибудь попытается. Ладно?

– Хорошо.

– Гейл, я так считаю. Я говорю серьезно.

Глаза Гейл были широко открыты в полумраке комнаты.

– Хорошо. Я запомню.

– Ну, тогда иди спать. – Анна прижала ее к себе. – Я не уделяла тебе много внимания. Извини. Ты, правда, милая. Иди теперь. Иди спать.

– Я могла бы остаться здесь с тобой.

– Я не хочу. Иди, Гейл. Я не хочу, чтобы ты оставалась здесь.

Уголки рта Гейл опустились.

– Ладно... До завтра.

Оставшись одна, Анна выключила лампу и снова села посреди комнаты в темноте. Когда окно комнаты стало из черного сероватым, а потом все светлее и ярче, она могла разглядеть окружающие ее розы, на обоях, драпировках, на покрывале постели. Они казались тусклыми, старыми, полумертвыми. «Уродливыми, – подумала Анна. – Они такие уродливые.»

Какая-то птица начала петь за окном. Анна поднялась. «Это первый день моего пятнадцатилетия, – пришла ей в голову мысль. – И Винс собирается убить меня».

Она могла бы остаться здесь и подождать его. Надо было уходить. Ничего хорошего не получилось бы, скажи она кому-нибудь, что Винс угрожал ей, ведь никто из них не поверил бы ей. На какое-то мгновение ей показалось, что дедушка поверил бы, и может быть, Мэриан, но они не попытались помочь ей; они не рассердились на Винса; они выглядели жалкими и неуверенными. Из-за этого она чувствовала себя более одинокой, чем из-за того, что Винс когда-либо делал с ней.

Стоя у окна, Анна закрыла глаза.

– Мама, – прошептала она, и слезы потекли из-под ресниц в то время как слова медленно растворялись в тихой комнате. – Мамочка, пожалуйста, помоги мне, – но кругом стояла тишина, только слышались трели птицы за стеклом.

Она открыла глаза и вытерла слезы рукавом, потом распрямила спину и высоко подняла голову. «Они мне не нужны. Мне никто не нужен, я больше не ребенок. Я все могу сделать сама. Больше я ни у кого ничего не попрошу. Они мне не нужны. Мне нужно только быть сильной и никому не позволять причинять мне зло. Никогда. А когда я вырасту, то буду лучше их всех. И я буду очень счастливой».

Она достала с полки шкафа свою дорожную сумку и стала не глядя засовывать в нее одежду из шкафа и комода. Она сняла свое праздничное платье и надела джинсы. Нет, подумала она, вдруг начав строить планы. Никто не обращает внимания на подростка в джинсах.

Она одела твидовый брючный костюм и белую шелковую блузку с бантом у шеи. Она вынула из конвертов деньги, подаренные на день рождения Уильямом и Фредом, засунула их в свой бумажник и аккуратно положила его в кожаную сумку. Потом вышла из комнаты.

Она отодвинула гору подарков, которые Мэриан положила за дверью вчера вечером, и направилась к боковой лестнице, которой Винс пользовался в течение двух лет и открыв дверь, вышла на улицу. Небо светлело, птичье пение сопровождало ее, пока она шла милю до города и ждала на железнодорожной платформе поезда в Чикаго. Глаза ее были сухими. Она была иссушена изнутри, вся съежившаяся и зажатая настолько, что даже не чувствовала страха перед неизвестностью, ждавшей ее впереди. Анна стояла выпрямившись в сияющей красоте апрельского утра, и когда подошел поезд, вошла в вагон с дорожной сумкой в руке, не оглянувшись назад.