Ничто не могло остановить ее, она была как океанская волна, сметавшая все на своем пути, меняющая все в своем кильватере.

— Боже, я никогда не видела столько почты, — изумилась она и начала собирать письма, которые Эмма раскидала по столу: — Деньги, — пробормотала она, пробежав одно, другое, а затем третье. — Деньги, деньги и деньги. А кто-нибудь поздравил вас с удачей?

— Нет, — сказала Клер коротко. Она была зла; она чувствовала, что ее дом стал объектом вторжения, но когда она задумалась, как бы приказать Ханне убираться, то не смогла выговорить ни слова. Ей пришло в голову, что Ханна действительно единственная незнакомка, которая поздравила их с выигрышем в лотерее. Это очень в ее пользу, но не такое уж большое, подумала она, и заставила себя произнести: — Я думаю, вам лучше…

— Ты можешь захотеть оставить себе некоторые, — сказала Ханна, — в качестве сувениров. Конечно, у тебя не так много места, но на время… Я уверена, что у тебя найдется бакалейная сумка. — Она поспешила на крошечную кухню и распахнула дверцу под раковиной. — Одна есть. Но этого хватит. — Она принялась сметать всю почту через край стола в бумажную сумку, когда зазвучал дверной звонок.

Клер вздохнула и начала подниматься.

— Я могу сделать это, — сказала Эмма. — Я знаю, как говорить «нет».

— На что? — поинтересовалась Ханна.

— На то же, что и в письмах, — сказала Эмма. — Все хотят денег. Все думают, что мы можем дать им все, что они захотят… — Она остановилась, и покраснела: — Я вас не имела в виду, я имела в виду…

— Конечно, ты не имела в виду меня, — сказала Ханна просто. — Как ты могла бы, когда мы одна семья? Но тебе не надо обо всем этом беспокоиться; позволь, я позабочусь. Я когда-то была вышибалой. — Она была уже на ногах, на пути к двери.

— Да? — спросила она, счастливо оглядывая мужчину и женщину на пороге.

— Миссис Годдар? — спросил мужчина. — Ух ты, вы не очень похожи на вашу фотографию в газетах. Послушайте, у нас к вам разговор. — Он попытался проникнуть в комнату, но Ханна, чье маленькое хрупкое тело вдруг стало удивительно твердым, пресекла эту попытку. — Если бы мы могли войти…

— Нет, — сказала Ханна просто.

— Всего лишь на несколько минут, — он протиснулся мимо Ханны, протаскивая за собой женщину.

— Молодой человек! — воскликнула Ханна.

— Нет, послушайте, это действительно быстро. Ох, — сказал он, поглядев за нее. — Так вы миссис Годдар: я узнал вас. Послушайте, Клер, вот в чем дело. Я художник, а Лиза — фотограф, — и мы хотим поехать в Париж, чтобы жить настоящей артистической жизнью и развернуться там, а вы могли бы помочь нам, став нашим патроном. Вы понимаете, как в прежние дни? Я имею в виду, если бы не было патронов, то не было бы Бетховена или Моцарта или Гойи, ну вы понимаете, всех их. Мы будем привозить вам фото и слайды, и вы сможете увидеть, что мы делаем, и сможете открыть нас, как точно так же открыли Пикассо и Моне.

— Извините… — начала Клер.

— Да нет, послушайте, это не так много денег, вы поймите, только на несколько лет, а мы отплатим вам, когда прославимся…

— Нет, — сказала Клер.

— Послушайте, у вас такое состояние и…

— Молодой человек, — подбородок Ханны почти касался его груди, когда она выпихивала его обратно через дверь. — Пикассо и Моне и все их друзья зарабатывали себе на жизнь и расплачивались картинами, когда у них не было денег. Вот тот вид посвящения себя искусству, которому вам следует подражать; история показывает, что это взращивает гениев, — она упорно толкала его назад, в холл. — Вы тоже, — сказала она молодой женщине и подтолкнула ее к двери обеими руками. — Я желаю вам обоим успеха в Париже.

Она закрыла дверь и вернулась к столу.

— Боже мой, — сказала Эмма.

Клер поглядела на нее. Как действенно, подумала она. И забавно. Но кто просил ее заботиться о нас?

— Спасибо, — сказала она. — Вы справились с этим очень хорошо, но я и Эмма и сами…

— Он не должен был пролезать мимо меня, — сказала Ханна. В ее голосе прозвучала нотка отчаяния. — Такого больше не произойдет.

— Так вы были вышибалой? — спросила Эмма.

— О, весьма недолго. Больше всего я была учительницей, я учила…

— А кого вы вышибали?

— Группы людей, которые хотели сорвать наши митинги. Но, ты знаешь, ничего таинственного в том, что я была вышибалой, нет. Нужно только верить в то, что хочешь, больше, чем другие верят в то, что они хотят. Это не мышцы — это стратегия. Я использовала это и в учительстве.

— Вы преподавали в колледже? — спросила Эмма.

— О нет, моя дорогая, я преподавала в начальной школе, сорок лет.

— Сорок лет! — воскликнула Эмма. — Вам, должно быть, жутко наскучило это.

— Вовсе нет, — сказала Ханна и нежно улыбнулась. — Мне нравилась начальная школа, у детей столько любопытства, юмора и любви. Это потом они становятся как все и теряют так много своей живости и творческих способностей. Но в начальной школе они все еще просто такие, как есть, и мне очень нравилось помогать им открывать мир. Время от времени некоторые из нас начинают скучать и пробуют прорваться повыше, в старшие классы, вплоть до высшей школы, но мне этого никогда не хотелось. Я бы не справилась со всеми этими подростковыми мучениями и их сексуальными проблемами. Когда мои малыши приходили ко мне за советом и уютом, я всегда могла помочь им, даже если их было сразу много. Я скучаю по ним, — прибавила она, ее голос затих. — Я скучаю по помощи другим людям.

— А своих детей у вас нет? — спросила Эмма.

— Видишь ли, я никогда не была замужем.

— Потому что не хотели?

— Потому что этого не случилось, — сказала Ханна спокойно, — Но я учила, и это давало мне возможность быть полезной, быть частью жизни других людей. Мне это нравится, мне нравится помогать людям: это и вправду лучшее, что я умею.

Клер встретилась со взглядом Эммы и увидела, что Эмма ей не поможет выставить Ханну. Они втроем сидели за столом, и молчание затягивалось.

— Я могу помочь вам с переездом, — сказала Ханна, когда молчание стало невыносимым. — Вы ведь будете переезжать? В большую квартиру? Или в свой дом?

— Мы только что купили дом, — сообщила Эмма. — Самый прекрасный дом в мире.

— О, это чудесно, — сказала Ханна. — И большой?.

— Огромный, — сказала Эмма.

Ханна поглядела на нее, а потом на Клер. Ее глаза по-прежнему светились, но уголки рта немного подрагивали. Она распрямила плечи.

— Ну, значит, будет много работы. Я не могу дождаться, когда увижу его: так здорово иметь пустой дом и делать его своим. Однажды я это делала, внутренний дизайн, вы понимаете, делать дома красивыми и уютными, не просто четыре стены и голый пол. И я хотела бы помочь в покупке кухонных принадлежностей, Клер: я считаюсь хорошим поваром.

— Правда? — спросила Эмма. — Маме никогда не нравилось готовить.

— Да и как ей могло после работы? — сказала Ханна. — Хорошая готовка отнимает время и силы, и требует творчества: это слишком много для человека после целого дня работы; чтобы делать это хорошо, нужен полный день.

Неплохой способ пристроить ее, подумала Клер, и ее злость и раздражительность чуть поумеьшились. Но она же не собирается жить с нами, подумала она еще, это ведь невозможно. Нам хорошо самим по себе, и мы сами обставим наш дом и сами будем там жить.

Она поглядела на Эмму, которая слушала, как Ханна рассуждала о кухне, которую она когда-то оформляла. Эмма была захвачена повествованием, у нее было лицо ребенка, слушающего сказку. Она ей нравится, подумала Клер. Она обеим нам нравится. Но она такая же чужая, вошла сюда, как и все прочие незнакомые люди…

И все же она не была похожа на всех прочих. Эмме она понравилась. И еще кое-что: Эмма ей доверяла. И я тоже ей доверяю, подумала Клер.

Но все это не значит, что мы должны взять ее к себе.

Нет, конечно, но ведь ей больше негде жить.

Это не наша проблема.

Но разве не было облегчением то, как она избавила их от людей, прорвавшихся было внутрь?

Да, и я верю, что она сделает это снова и снова, и столько раз, сколько будет нужно. Она будет заботиться о нас.

Клер подумала об этом с удивлением. Она будет заботиться о нас. Что-то было в Ханне, что внушало такую уверенность.

— Так вы этим занимались в Филадельфии? — спросила Эмма, — были поварихой?

Ханна украдкой взглянула на чемодан, все еще стоявший только перед парадной дверью, нераскрытым. Она часто поглядывала на него, надеясь, что Клер и Эмма заметят и позволят ей унести его в спальню. Она жаждала распаковаться. Никогда нельзя быть уверенной в том, что тебе разрешат остаться, пока вещи не распакованы. Но они продолжали расспрашивать.

— Нет, я готовила только для друзей, — сказала она. — Они все уже умерли или переехали в места потеплее. Иногда и то и другое.

— И вы оформляли их дома? — спросила Эмма…

Клер подождала ответа Ханны. Та начала интересовать ее. У нее была странная, формальная манера говорить, и ее слова были точны, как маленькие камешки через речку, ведущие к концу каждого предложения, и в ее речи было нечто пылкое, что почти гипнотизировало, как будто она рассказывала сказку. И, казалось, что у нее было весьма много полезных умений. Дверь открылась.

— О, снова, в самом деле, — сказала Ханна в раздражении, и вскочила.

— Добрый день, дверь была открыта, — сказал бородатый мужчина. Две женщины и маленький мальчик зашли за ним следом. — Мое имя Картер Мортон, и мне нужно поговорить с Клер Годдар, о которой писали в «Норуолк Крайер».

— Достаточно, — сказала Ханна. Она схватила мужчину за руку и начала разворачивать его к двери.

— Вы хорошо одеты и хорошо говорите; вы должны были знать, что так врываться в дом не следует…

— Одну минуту! — сказал он с отчаянием. — Я только хочу попросить. — Его взгляд остановился на Клер и он, упершись ногами, принялся говорить с такой скоростью, что они едва могли различить слова: — Я думал, с вашим состоянием вы сможете помочь нам. Вы видите, моему мальчику нужно лечение — вот мой мальчик, Алан, и моя жена, Пэт, и моя сестра, Бет — и я потерял работу несколько месяцев назад и вся страховка вышла. Врачи говорят, что у Алана есть шанс, если он начнет лечиться прямо сейчас, но это очень особенное лечение и очень дорогое, а мы думали, что у нас совсем нет шансов, пока не прочли о вас, и мы пришли сюда потому что…

— Мы не хотели просить, — сказала Пэт Мортон, ее голос был тих и приглушен, а слова вырывались так же быстро, как и у мужа. — Мы не выпрашиваем, мы никогда так не делали, но ему всего лишь девять лет, и никто не хочет одолжить нам денег, а всё наши сбережения закончились, и, — ее голос сорвался, — мы не знаем, что делать.

— Что с ним? — спросила Ханна.

— У него лейкемия. Но детская лейкемия вылечивается чаще, если рано начать и делать все как положено.

— Откуда вы приехали? — спросила Клер.

— Из Бостона. Туда послали нас врачи. А врачи там сказали, что есть шанс; они сказали, что у Алана впереди целая жизнь. Мы все верим в это. Верим. И мы сделаем все, чтобы она у него была. Мы дадим ему жизнь!

Клер встретилась со взглядом Ханны. Ханна слегка кивнула.

— Сколько вам нужно? — спросила Клер.

— Мы не знаем, — ответил Картер Мортон, — Врачи говорят, что примерно все лечение может обойтись в сто тысяч долларов. А, может быть, и больше. Конечно, мы только возьмем в долг, до тех пор, пока я не найду — работу и не встану на ноги, но сказать, когда я верну вам деньги, сейчас я не могу. У меня нет даже приработка или других мелких доходов. Ничего, кроме моего слова, что я сделаю буквально все, чтобы возвратить вам каждый цент, с какими вам будет угодно процентами, сколько бы это ни было в сумме.

— Нам не важно, есть ли у вас приработок, — сказала Клер, почувствовав себя уверенной после кивка Ханны. — Или когда вы вернете долг. Просто пересылайте мне больничные счета. Мортон в изумлении уставился на нее:

— Так вы нам поможете, правда?

— Конечно, поможем, — сказала порывисто Ханна. — А теперь запишите ваше имя, адрес и телефон, и уходите. Вы сделали то, ради чего приехали. Во всяком случае, готовьтесь к отъезду в Бостон.

Клер и Эмма обменялись взглядами, когда Ханна вступила в разговор таким образом. Эмма уже собралась что-то сказать, но Клер покачала головой. Нечто изменилось: Ханна стала частью их. И Клер больше не казалось возмутительным то, что она, возможно, станет жить с ними. Почему бы и нет, подумала Клер. Родственница, которая будет о нас заботиться, которая, по крайней мере, кажется, хочет заботиться о нас… почему нет? И я положилась на нее; кивнув, она одобрила то, что я на этот раз вместо «нет» скажу «да».

Маленький мальчик подошел к Клер:

— Большое вам спасибо, — сказал он торжественно. — Я буду делать все, что мне скажут докторами может быть, тогда лечение не продлится долго и будет дешевле. Я постараюсь делать все так, чтобы вы гордились мной.

— Ох ты, Боже мой… — пробормотала Ханна. Слезы обожгли глаза Клер. У нее так много, а у них так мало. И Эмма никогда серьезно не болела; Клер даже не могла вспомнить, чтобы когда-нибудь ей приходилось бояться за ее жизнь или здоровье. Я переделываю свою жизнь, добиваясь теперь всего, что могу только пожелать, а они просто хотят спасти то, что у них есть. Она обвила мальчика руками, и прижала к себе его худенькое тело.

— Мы уже тобой гордимся, — сказала она. — Я надеюсь, что ты сможешь звонить нам хоть иногда и говорить, как у тебя дела.

— Конечно. Наверное, это будет жутко скучно, но если вы так хотите… конечно. — Он присоединился к своим и встал на месте, прямой и молчащий, пока его отец записывал то, что его попросили, на конверте.

— Я не знаю, как вас благодарить, — сказала Пэт Мортон. — Вы и нам тоже дали жизнь.

— Привет, я пришла навестить знаменитую Клер Годдар… о, извините, я помешала.

— Заходи, Джина, — сказала Эмма. — К тебе тут есть дело.

— Спасибо, — произнес Картер Мортон. — Мы никогда не сможем вас отблагодарить. Я дам вам знать, когда найду работу и позабочусь о том, чтобы мальчик вам звонил; мы не забудем. Я обещаю, вы никогда не будете сожалеть…

— Ну, уходите, уходите, — сказала Ханна, махая на него рукой. — Мы будем молиться за вас. А вы будете нам писать, понимаете, а не звонить: это гораздо дешевле. — Она посмотрела, как они уходят, и закрыла за ними дверь.

— Удивительно, как людно становится в этой комнате, когда в ней так немного народу, — сказала Джина. Она обняла Клер и Эмму и кинула свою куртку на стул.

— Мы раньше не встречались, — сказала она, протягивая руку Ханне: — Джина Сойер.

— Ханна Годдар. Рада с вами познакомиться. Вы подруга Клер?

— Лучшая, — Джина выдержала паузу: — Так мы действительно не встречались?

— Нет, но я надеюсь, что мы станем друзьями, — Ханна улыбнулась.

— Ладно, — сказала Джина, немного удивившись. Она всегда полагала, что лучше позволять людям представлять себя самим и давать свои собственные объяснения. Она повернулась к Эмме: — Так что за дело?

— А ты зайди в нашу гостиную, — сказала Эмма. — Мама купила тебе изумительный подарок. Подожди в гостиной и приходи.

— Правда? Вы включили меня в свои покупочные развлечения?

Клер принесла две золоченые коробки с выисканным именем Симоны из спальни.

— Симона, — сказала удивленно Джина. — Вот это да. Стоило выигрывать лотерею: ты сходила к Симоне. И у меня теперь подарок от Симоны: это хорошо. — Она открыла коробки и чуть не задохнулась: — Да, — сказала она тихо. Она вынула темно-красный кашемировый свитер и соответствующий шарф с бахромой. — Поразительно. Мой цвет. И мой первый кашемировый свитер. Клер, я тебя обожаю… Да, изумительно.

Одним молниеносным движением она сдернула с себя блузку и затем, еще более стремительно, надела свитер. Потом намотала на плечи шарф и повернулась на месте.

— Ну, как?

— Очень, очень хорошо, — сказала Ханна. — Ты выглядишь очень театрально, прямо по-шекспировски. Надеюсь, ты будешь носить его в особых случаях.

Джина поглядела на нее решительно:

— А вы что, здесь живете?

— Буду жить, — сказала Ханна, со светлой улыбкой. — Я тетя Клер.

— Тетя? — переспросила Клер. — Мне казалось, вы говорили, то ли тетя, то ли кузина.

— Скорее всего именно тетя. Это более подходит к человеку семидесяти пяти лет от роду, особенно такому, который намеревается влезть в чужие дела. Во всяком случае, мне нравится быть тетей. Если, конечно, ты не возражаешь.

— Нет-нет. Вы можете быть всем, чем пожелаете.

— Ну, что до меня, то я теперь, — сказала Джина, — безработная.

— Ты уволилась? — спросила Эмма. — Мне казалось, ты этого и хотела.

— Да хотела, но не уволилась. Я пошла ко дну вместе со всем кораблем. Они вышли из дела, вот так; утром все было в порядке, а затем, около двух часов нас всех собрали и объявили, что делать им нечего и контора закрывается. В наши дни это случается со многими маленькими компаниями.

Она усмехнулась:

— Теперь мне нужно найти другую работу. А для меня это посложнее, чем для секретарши — они всегда просто находят. Ведь лабораторному технику нужна лаборатория, а сейчас их осталось не так уж много.

— Так что же ты будешь делать? — спросила Эмма.

— Ну, немного покручусь. С пособием и всеми сбережениями я продержусь несколько месяцев, а за это время успею разослать сотни резюме. Ну а потом — кто знает?

— Слушай, тебе незачем беспокоиться насчет денег, — сказала Клер. — Еще одна прелесть в выигрывании лотерей: денег такое множество, что хватает на всех. Ты уверена, что прямо теперь тебе ничего не нужно? — Тут она увидела, как странный, почти неприязненный взгляд мелькнул в глазах Джины. — Что случилось?

— Я думаю, мне стоит попробовать справиться своими силами, прежде чем я начну доить других, — сказала Джина просто.

— Доить? Джина, это совсем не значит доить — брать деньги, когда они тебе нужны, у человека, который практически твоя родня.

— Может и так, но все же я собираюсь немного подождать и поглядеть, не вытяну ли сама. Но очень мило с твоей стороны мне предложить это, Клер, и если дела действительно станут скверными, я воспользуюсь.

— Я совсем не хотела тебя оскорбить, — сказала прямо Клер, отказываясь закончить обсуждение этого вопроса.

— Я знаю. Ты слишком добра, чтобы кого-то оскорбить. Но понимаешь, Клер, очень странна эта внезапность, с которой ты начала относиться к деньгам небрежно. Как будто ты уже забыла, что значит их не иметь. Я не большой специалист в этом, но заметила, что люди, у которых много денег — это как раз те самые, которым на них наплевать; остальные всегда на них как будто зациклены, только о них и думают, понимаешь, и нам, остальным, всегда немного противно слышать, как кто-то говорит: «А, возьми несколько сотен или тысяч, или сколько хочешь, и не думай об этом», — чуть-чуть раздражает, ты понимаешь, что я хочу сказать?

Клер все еще хмурилась:

— Ты думаешь, что я изменилась.

— Ну, не по сути: ты все та же Клер, которую мы знаем и любим. Просто у тебя начинают появляться совсем другие мысли о деньгах, вот и все.

— Но я не чувствую, что я лучше кого-то другого только потому, что у меня есть деньги.

— Конечно, нет, и не будешь чувствовать, хотя так считают многие богачи. Просто ты… что за черт, я не, знаю, как это выразить…

— Это образ мышления, — сказала Ханна. — Когда у тебя не так много, ты думаешь о себе одним образом, и работаешь, и копишь, если можешь. Но как только у тебя заводятся деньги, ты уже думаешь о себе как о ком-то, кто их тратит, а не зарабатывает, а это огромная разница. Это значит, что ты и ощущаешь себя другой. Это гораздо больше чем то, что ты можешь покупать какие-то вещи; это касается того, как ты идешь по миру и чувствуешь, что принадлежишь ему всему, а не просто торчишь в одном его уголке.

— Мне это нравится, — отметила Джина. — Отлично. Это заключение из собственного опыта?

— О, я знаю о деньгах очень мало, — Ханна встала и начала понемногу подвигаться к своему чемодану, опасаясь, что для нее так и не наступит время распаковаться и устроиться. Но тут зазвонил телефон и ей пришлось повернуть к нему, чтобы ответить.

— Нет, — сказала она печально через какое-то время. — Я никогда не вкладываю средства в нефтяные скважины прежде чем лично не осмотрю их. Может быть, это звучит несколько странно, но значит, я такая эксцентричная особа. — Она повесила трубку и повернулась к Клер: — Я думаю, ты не против, что я вмешалась и сделала вид, что я — это ты?

— Вы не вмешались, вы пришли на помощь, — сказала Клер. — Я совсем не знаю самых азов инвестирования нефтяных скважин. Спасибо.

— Весьма изящно, — восторженно сказала Джина. — А это — из личного опыта?

Телефон снова зазвонил и снова Ханна скользнула к нему:

— Да… Нет, наш телефон работает превосходно. Было занято потому, что люди постоянно звонят и… нет, подождите, у меня появилась мысль. Нам нужен тайный номер. Вы можете отключить этот?

— Ханна, подожди-ка! — сказала Клер резко. Ханна поглядела на нее:

— Разве тебе не кажется это хорошей идеей? Зачем всем этим чужакам знать, где ты живешь и вторгаться в твой дом, лично или по телефону, когда ты даже не знаешь, кто они такие?.

— По мне, так это хорошо, — заметила Джина.

— Но если наши друзья захотят позвонить, они же не смогут отыскать номер, — сказала Эмма.

— Очень просто: ты заводишь маленькие карточки, на которых напечатан телефон, и рассылаешь их своим друзьям, — сказала Ханна. — А особым друзьям звонишь сама. Люди всегда так делают, тем более те, которые попались на глаза обществу. Клер! Что ты думаешь?

Клер и Эмма снова обменялись взглядами. Она продолжает одерживать над ними верх. Но Клер кивнула. Эта идея приходила и к ней в голову, немного раньше, но она так ничего и не сделала. Что плохого в том, что это сделает Ханна?

— Отлично, — сказала она. — Спасибо, Ханна.

Та просияла и повернулась снова к телефонному аппарату.

— Она просто тигр, — сказала Джина. — Вам не кажется, что скоро потребуется поводок для нее?

Клер рассмеялась:

— Может быть. Но, однако, я могу и привыкнуть к тому, что кто-то взял на себя все эти мелочи. Я только надеюсь, что других родственников, которым вздумается снизойти до нас, будет не слишком много.

— А в нашем новом доме будут слуги? — поинтересовалась Эмма.

— Слуги! — воскликнула Джина. — А разве они не исчезли в прошлом веке?

Эмма вспыхнула:

— Я хочу сказать — горничная, и кухарка, и тому подобное.

— Я не знаю, — сказала Клер. — Об этом я не думала.

— Идея-то неплохая, — сказала Джина. — Зачем тебе напрягаться?

— Дело сделано, — объявила Ханна, присоединяясь к ним. — Они не дадут мне нового номера, пока мы не сделаем всю бумажную работу, но я еще сказала им, что нам нужно две линии: это гораздо удобнее.

Она поглядела в лицо изумленной Клер.

— Я собираюсь распаковать вещи, это недолго, и мне нужно убрать их с дороги. А потом мы сможем подумать о завтрашнем дне. Нужно купить мебель, распланировать кухню… у меня столько идей о профессиональной, настоящей кухне. И потом, — она подняла голову и некоторое время созерцала Клер, — я думаю, моя дорогая, что тебе нужна новая стрижка.

— Мама сама себя стрижет, — сообщила Эмма.

— И очень мило это делает, — сказала Ханна. — Но мне кажется, пришло время кое-что изменить.

Снова Клер ощутила вспышку недовольства. Матери у нее не было уже тогда, когда она ходила в старшие классы, потому что родители умерли, один за другим через год, и уже давно она прекратила о таком мечтать. Теперь появляется Ханна, вмешивается, выступает вместо нее, иногда весьма раздражающим образом, но с пользой и ошеломительно быстро.

— И куда, ты думаешь, мне пойти стричься? — спросила она холодно.

Ханна в удивлении подняла бровь:

— Не имею понятия — я же чужая здесь, в Дэнбери. Почему бы нам не спросить у кого-нибудь?

— Симона! — крикнула Джина. — Клер, это отличная мысль; я думаю, тебе стоит попробовать. Спроси Симону: она должна знать такое место. Пришло время сделать что-нибудь потрясающее, элегантное.

— По-твоему шестьдесят миллионов долларов — это недостаточно потрясающе элегантно? — нервно спросила Клер.

— Это только начало, — сказала Ханна. — Конечно, это отличное начало, но деньги сами по себе еще ничего не значат: все дело в том, насколько умно ты будешь ими пользоваться. Ты можешь положить их все в банк, но тогда у тебя не останется ничего, кроме гарантий достатка. Гарантии это чудесно, я горячо верю в них, но у тебя с Эммой должны быть какие-то приключения, Клер. И начать нам надо с прически. Первый шаг к приключениям побольше и получше, какие они не будут. Но прямо теперь я хочу распаковать чемодан. Вопрос только где.

В молчании Эмма и Клер посмотрели друг на друга долгим взглядом.

— Занимай мою спальню, — сказала Эмма. — Я могу спать на кушетке.

— Нет, нет, моя дорогая, — воскликнула Ханна. — Это я должна спать на кушетке, я же, правда, такая маленькая.

— Это только до переезда, — сказала Эмма. — Давай. Это отлично. Мне хочется, чтобы все было именно так, пожалуйста.

— Ну… Ну что ж, это очень великодушно с твоей стороны, — Ханна встала и поцеловала Эмму в щеку. — Ты милая девочка и я благодарю тебя. — И толкая впереди себя чемодан, тем же способом, каким она внесла его в дом чуть раньше, Ханна отправилась в комнату Эммы и закрыла за собой дверь.

— Я думаю, она хороша, — сказала Джина, — по крайней мере, до тех пор, пока вам не надоест то, как она все объезжает.

— Мне она нравится, — сказала Эмма. Она увидела, как Клер приложила палец к губам и быстро показала глазами на дверь спальни всего в нескольких футах от них, и тогда она понизила голос до шепота:

— Я хочу сказать, что мне, наверное, не понравится, если она захочет вмешаться во всю мою жизнь и будет указывать, что я должна делать, но она ведь очень деятельна, да? В общем, она мне нравится.

— Мне тоже, — призналась Клер. — Я думаю, она гораздо более одинокий и напуганный человек, чем делает вид. Ей так отчаянно хотелось распаковаться последние пару часов, как будто мы можем ее пинками прогнать отсюда, если она быстро не устроится.

— Ты думаешь, она останется с нами навсегда? — спросила Эмма.

— Держу пари, что останется, если вы ей разрешите, — сказала Джина. — Это не плохо, вы знаете, — прибавила она почти глубокомысленно, — что есть кто-то, кто пресекает всякие вмешательства, и заботится о твоей прическе, и планирует твою кухню… она должна хорошо готовить, если хочет настоящую кухню.

— Она говорит, что да, — сказала Эмма. — Она похожа на маленького мудреца, правда? Вся в морщинках, с маленькими волшебными трюками, и умеет делать тысячу разных вещей, по крайней мере, так кажется. Я думаю, она все умеет.

— Ну, я полагаю, мы пока ее оставим, — сказала Клер, — но если ей придет в голову слишком напирать, то мы можем попросить ее уйти.

— Как это ты себе представляешь? — поинтересовалась Джина.

Клер рассмеялась:

— Не знаю. Вероятно, легче выиграть в лотерею, чем избавиться от Ханны. Мне кажется, что всегда так происходит. Я даже не хочу об этом думать сейчас. Мне нужно обдумать столько других вещей, столько всего хочется сделать. Раньше жизнь казалась гораздо медленней.

— И скучнее, — прибавила Эмма.

Более управляемой, подумала Клер. Ей всегда нравилось, когда что-то происходило постепенно, чтобы она успела привыкнуть. Семнадцать лет они с Эммой жили! такой спокойной жизнью, с рутинным распорядком, в котором редко что менялось. Она изредка гуляла с мужчинами, и с некоторыми из них у нее бывала связь, но даже эти любовные связи, казалось, следовали некоему образцу, который только соответствовал спокойному ритму ее жизни, мало страсти, и никаких взрывов. То, что случилось с ней, никак не укладывалось в ее схему жизни — все случилось не по ее воле. И она не хотела ничего пугающего в будущем.

Но" теперь все казалось пугающим. Изумительные события разворачивались с головокружительной скоростью, и Клер оказывалась в самом их центре. Джина права, подумала она: я и вправду меняюсь. Как иначе я бы смогла делать покупки у Симоны и меньше чем за час приобрести дом, а теперь обдумывать переезд?

И поэтому, когда на следующий день Ханна объявила, что она договорилась в Нью-Йорке о парикмахере для Клер, то Клер не противилась. Сама по себе, она бы оставила свои волосы такими, какими они и были. Но раз уж Ханна решила об этом позаботиться, то пусть так и будет.

Она сидела в кресле, наблюдая себя в зеркале, пока Грегори расчесывал ее волосы и стриг, снова расчесывал и стриг, а Ханна торчала рядом, и следила за быстрыми движениями его рук.

— Прическа должна следовать форме ее лица, — сказала Ханна, опасаясь нарушить его сосредоточенность, но уже не в силах молчать.

— Конечно, мадам, — сказал Грегори кратко. — Именно форма лица является основой прически. Но без вдохновения мастера форма лица ничего не значит.

— Вы правы, — Ханна кивнула. — Но иногда вдохновенные мастера сбиваются с толку потоком собственных нововведений, которые им хочется прибавить к своему опыту, и тогда они нарушают основы гармонии в природе.

Грегори встретил ее взгляд через зеркало:

— Очень мудро сказано, — отметил он и снова принялся стричь.

— Просто следуйте линии моих волос, — сказала Клер, чувствуя неловкость из-за того, что ее обсуждают, и беспокоясь о том, что, собственно, сделает из ее головы Грегори. — Когда их оставляют в покое, они вьются. Грегори и Ханна поглядели на нее коротко и изумленно.

— Когда их оставляют в покое, мадам? — повторил Грегори. — Тогда зачем вы здесь?

— Чтобы кто-нибудь более опытный следовал линии моих волос, — сказала она, надеясь, что это был достойный ответ. Она не добавила, что думает, что тот, кто берет триста долларов за стрижку волос, и при этом процветает, должен хоть что-то делать правильно.

Грегори работал в молчании, Ханна тоже умолкла, и только смотрела, как он щелкает ножницами и возится с одной клиенткой вот уже почти два часа. И когда он закончил, она вздохнула:

— Превосходно, — сказала она. — Примите мои комплименты.

Клер поглядела на саму себя в удивлении. Ее волосы струились вокруг лица, оставляя открытыми высокие скулы и обрамляя изящные, элегантные контуры. Ее рот казался полнее, а глаза больше; она выглядела моложе, и больше напоминала Эмму.

— Мадам желает поговорить с Марго? — спросил Грегори. — Она наш мастер по косметике.

— Да, — сказала Ханна.

— Да, — как эхо, откликнулась Клер, и они перешли в комнату, всю завешанную вельветовыми шторами, с туалетным столиком, залитым светом. Марго обхватила Клер рукой за подбородок и осмотрела ее черты.

— Хорошее лицо, — объявила она. — Отличные скулы, изумительные глаза, изящный рот. Хороший подбородок. Лицо немного узковато, но Грегори смягчил это своей прекрасной работой. — Ее пальцы затрепетали, как крылышки бабочки, скользя по левой стороне лица Клер; затем она смотрела и давала инструкции, пока Клер сама применяла те же кремы и пудры на правой стороне.

— Вам не нужно совершенное изменение, — сказала Марго. — Макияж только делает более чудесным то, что уже чудесно в вас. Чуть больше — и все становится маской, и вы уже больше не вы.

Клер снова села и поглядела на себя в зеркало. Это не было совершенное изменение, но и прежней она не осталась. Все, что было смутного и непроявленного в ее лице, теперь стало заметно взгляду, более живо, и это пугало ее и причиняло ей странное неудобство.

— Вы прекрасная женщина, мадам, — сказала Марго и Клер, которая никогда не думала о себе даже как о красивой, поняла, что это правда, и что отныне ей придется и думать о себе по-другому. Я переделываю свою жизнь и даже саму себя. А потом ее заинтересовало, что скажет Эмма, когда они вернутся домой, и она; увидит, что ее мать стала выглядеть внезапно гораздо моложе и эффектнее; стала точно такой же, как дочь.

Эмма поглядела:

— Ты здорово выглядишь, — сказала она. — Он отлично поработал.

— Эмма, — заворчала Ханна. — Ты могла бы и побольше восхититься своей матерью.

— Да нет, все в порядке, — сказала Клер. — Она удивлена. Я тоже. Нам обеим надо привыкнуть к этому. Но мне нравится. По крайней мере, кажется, что нравится.

Она расслышала мольбу в своем голосе, словно она спрашивала у них, а прилично ли ей выглядеть так; стоит ли ей укладывать волосы так же завтра после того, как она их вымоет; стоит ли употреблять завтра утром всю ту косметику, что она купила, таким же образом, после того, как она снимет ее сегодня перед сном.

— Никогда не надо стыдиться того, что ты пытаешься стать настолько хорошей, насколько это возможно, — заметила Ханна. — А если будешь, тогда еще сильнее тебе придется стыдиться тогда, когда в семьдесят пять лет ты поймешь, что позволила жизни протечь сквозь пальцы и даже не попробовала… столь многого.

— Вроде чего? — спросила Эмма.

— Всех тех приключений, которые выводят нас к но-, вым путям и делают нас лучше и мудрее.

— Да, но какие именно? — настаивала Эмма. — Ты хочешь сказать — любовники? Или наркотики? Или что?

— Я не думаю, что любовники или наркотики делают нас лучше и мудрее, а ты? — спросила в ответ Ханна. Эмма нахмурилась и ничего не сказала. — Я думаю о том, как мы сами себя видим, о гордости, которую испытываем за самих себя, об опыте, который мы превращаем в часть себя, о том, как мы учим других, и о том, чему мы их учим. Я думаю о том, как мы пользуемся миром, как много мы можем понять о нем, и как много мы можем отплатить, прежде чем умрем.

— Да, но что — точно… — начала Эмма, и Клер вмешалась.

— А я думаю, что теперь нам стоит решить, что делать для того, чтобы переехать уже через несколько недель.

— Мы должны купить мебель, — сказала Ханна поспешно.

— И все другое, — добавила Клер. — Я не собираюсь брать из этой квартиры ничего, кроме одежды и книг. Нам лучше начать составлять списки; я уже так давно не переезжала, что не могу даже точно вспомнить, когда это было.

Но к тому времени, когда они съезжали, все было учтено, и только благодаря Ханне.

— Я делала это так часто и много, что стала экспертом по переездам, — сказала она и организовала буквально все.

Начала она с меблировки дома. Позвонив Симоне, и Грегори, и Марго, и выяснив названия магазинов, которыми пользуются их клиенты, она составила список.

— В большинстве магазинов приходится ждать мебели от шести месяцев до года, — поясняла она Клер. — А в этих вот продают древние и штучные вещи, и конечно же, они дороги, но если ты не против…

— Я не против, — сказала Клер. — Я не хочу ждать. Они подыскали глубокие кушетки из темно-красной, изысканной ткани, мягкие кресла, очень изящные и хрупкие по виду, итальянский кофейный столик, сделанный из роскошных пластинок с мозаикой, что как-то гармонично подходило к антикварному французскому столу и отделанной бахромой викторианской оттоманке. Для обеденной комнаты они нашли квадратный антикварный стол орехового дерева с двенадцатью стульями эпохи королевы Анны; для спальни отыскали датские сосновые шкафы девятнадцатого века, и сосновый сервант из Шотландии восемнадцатого века в кухню. Ханна любовно гладила рукой его поверхность, гладкую, темную, золотисто-коричневую от старости.

— От старых деревянных вещей на кухне становится уютней, когда они соседствуют со всеми этими современными шкафами, — сказала она, и поэтому они купили еще староамериканский сосновый стол с шестью стульями в добавление к серванту. Они приобрели древние восточные ковры, с поблекшими от времени цветами, из материи, похожей на вельвет, мило дополнявший сияющий паркетный пол в нескольких комнатах; и шторы, и занавески, и люстры.

На этот раз, покупая, Клер глядела на ценники, но ее тревога перед большими цифрами мало-помалу исчезала. Ага, думала она, трехстворчатый французский шкаф для моей спальни стоит тридцать тысяч долларов. Как интересно. И три тысячи за пару, старинных английских подставок для камина. Вероятно, они того стоят.

Один день у них заняла покупка телевизоров, видеомагнитофонов и стереосистемы в библиотеку. Затем они отправились в огромный музыкальный магазин и, бродя по проходам, снимали диски и видеокассеты с полочек, л откладывали все те фильмы и музыкальные записи, о которых когда-либо мечтали. Клер не могла остановиться; блестящие упаковки были такими соблазнительными, а она никогда раньше не позволяла себе больше одного диска в несколько месяцев, теперь же, беря в руки очередной, она думала, конечно, я могу купить его, а почему бы нет? — и запихивала его в корзинку.

— Мам, — сказала Эмма благоговейно, — у нас уже около четырехсот дисков.

— Да, — сказала Клер и на мгновение снова ощутила приступ старого страха. Это слишком много; она становится нездорово экстравагантной. Но как только она извлекла из бумажника кредитную карточку, страх испарился. Конечно, она могла купить все это. И почему только она так долго не может с этим свыкнуться?

Затем Ханна повела их в путешествие за вещами для кухни, потом их увлекло что-то другое. Дни сливались, пока они бродили по магазинам, сверяясь с пунктами своих списков и иногда заходя в те отделы, где лежали такие сокровища, о которых им раньше не приходилось и помышлять. Для Клер все было как сон: куда бы она ни глядела, вокруг блистала красота. Она протягивала руку и гладила изящные вазы и кувшины, картины, наборы серебряных кубков, рукав меховой шубы… все было для нее достижимо, и все желанно. Она не могла остановиться покупать. Она даже никогда не знала, что столько прекрасных вещей существует в мире, потому что никогда на них не смотрела; никогда не подозревала, как много людей по всему свету работают, изготавляют замысловатые стеклянные скульптуры, искусные сплетения мягчайших кашемировых накидок, ткут гобелены богатейших раскрасок, разрисовывают фарфор завитками, и цветами, и фруктами, окаймленными золотом. Она открыла, что существует постельное белье из такого тонкого хлопка, что оно похоже на шелк, и полотенца, такие толстые и огромные, что могли завернуть ее в теплый кокон, и стеганые одеяла с рисунком, который блестел на свету. Она открывала прекрасные вещи этого мира, и брала их с собой, и указывала, и кивала и не могла остановиться в своем порыве немедленно сделать все эти чудеса своими.

Затем Ханна устроила день разборки всех тех вещей, . что они закупили для кухни и обеденной комнаты. Мурлыча от удовольствия, она заполняла буфет в столовой фарфором, — хрусталем и серебром, ее глаза сияли; в кухне она озабоченно сновала от шкафчика к шкафчику, обмахивая гладкие полочки и ящики, и расставляя, укладывая всевозможные приспособления, какие только ей удалось найти. Еще она заложила такое количество еды в буфет, холодильник и морозильник, что Эмма сказала, что этого им хватит, чтобы пережить три урагана и торнадо, или любую другую катастрофу, которая могла произойти в этой части страны.

— Я просто чувствую себя уверенней, — пояснила. Ханна. — В конце концов, никто не знает, что может случиться, а теперь, что бы ни было, у нас, по крайней мере, будет что есть. Хотя Клер, есть одно…

— Да? — сказала Клер. Они вернулись на старую квартиру, и Клер сидела на полу и запаковывала книги, думая о всех пустых полках, которые их ждут — не дождутся.

— Я хотела бы что-то делать, — начала Ханна, но затем остановилась, дожидаясь, когда Клер на нее посмотрит.

— Да? — повторила та, отложила книги и взглянула на Ханну.

— Я ничего не имею против готовки; для меня это удовольствие. Но я не знаю, что еще ты хочешь, чтобы я делала. Могу, конечно, следить за домом, я это так часто делала, на если я займусь и стиркой, и чисткой, буду на посылках и еще готовить, то почувствую себя совсем прислугой, которая отрабатывает кров и хлеб. Бедная родственница. И тогда меня будет очень волновать и тревожить, что случится, если я заболею и не смогу управляться со всем. Ты понимаешь, если бы можно было этого избежать… если бы я была уверена, что я здесь, потому что ты просто этого хочешь… Потом, конечно, в моем возрасте, даже такая здоровая женщина, как я, не может быть столь же полезной, как кто-нибудь помоложе.

— Нет, конечно, мы и не рассчитывали, что ты займешься всем этим, — сказала Клер. — И конечно ты здесь потому, что ты нам нравишься. Я даже представить себе не могу, как мы с Эммой могли бы меблировать дом, или переехать в него и поселиться так быстро, без тебя.

— Ну что ж, — улыбка сморщила маленькое лицо Ханны — это, конечно же, и было то, на что я надеялась. — Ты очень великодушно поступила, что сказала мне это, Клер: теперь я не испытываю никакой неловкости.

Клер рассеянно кивнула, внутренне удивляясь, как же так случилось, что за какие-то две недели, даже меньше, Ханна стала частью их жизни, и такой неизменной и важной, как будто так было всегда.

— Мы подыщем кого-нибудь, кто будет приходить и убирать раз в неделю, — сказала она.

— Может быть, — сказала Ханна осторожно, — такой большой дом лучше убирать дважды или трижды в неделю.

— Ну да, конечно. Конечно, ты права.

— И кого-нибудь стирать. Разве только ты захочешь посылать все в прачечную, но всегда лучше дома: для одежды это полезнее. И я не знаю, как ты, но я не очень смыслю в ремонте дома и тому подобном; какой-нибудь мужчина, который будет следить за этим, был бы полезен, не правда ли? Дома нуждаются в уходе, подкрасить, подлатать, починить сломанные приборы и водопровод, если будет просачиваться вода, и посудомойку, и сушилку, когда они будут портиться… это большая работа.

— Это обескураживает, — призналась Клер, у которой никогда не было своего собственного дома. Ей стало любопытно, был ли у Ханны. — Что ж, найдем и такого мужчину. Что-нибудь еще?

— Садовник. Эти сады не кажутся мне Способными обходиться без заботы. И не знаю, как ты, но я не очень хороший садовник, хотя у меня есть склонности ухаживать за цветами.

— Человек для уборки, прачка, кто-нибудь для ремонта, садовник, — перечислила Клер. Она поглядела на коробки с книгами. Все казалось таким простым, когда она купила дом: эти светлые, милые комнаты со множеством шкафчиков, полочек, и такой просторный, надо только переехать и, наконец, почувствовать себя свободной. А теперь ей казалось, что новый дом как-то пухнет, надувается и поглощает ее.

— Но тебе не надо беспокоиться обо всем этом, — сказала Ханна. — Я была бы рада присматривать за этими людьми вместо тебя; в этом я неплохо разбираюсь. А ты ведь будешь так занята своей новой деятельностью; и наверное, не захочешь беспокоиться, все ли сделано по дому, вовремя ли, и так ли, как тебе было нужно. Я буду просто счастлива заняться этим.

А теперь Ханна, казалось, начала увеличиваться, стремясь сжать в своих объятиях весь новый дом, и жизнь Клер. Но, видимо, она знает, что делать, а Клер нет. А чтобы выучиться, потребуется время. А ты ведь будешь так занята своей новой деятельностью. Какой деятельностью? — подумала Клер. Чем я собираюсь заняться, когда мы устроимся в доме, теперь когда на работу мне ходить не нужно?

Ну, ведь я подумывала о круизе. Это уже кое-что для начала.

— Спасибо, Ханна, — сказала она. — Я буду тебе очень благодарна, если ты возьмешь все это на себя.

Она нашла телефонный справочник в одной из коробок и открыла его на разделе туристических агентов. Никогда ей не приходилось пользоваться услугами таких агентств, и поэтому она выбрала то, у которого было больше всего рекламы, и, все еще сидя на полу, набрала номер.

— Меня интересуют круизы, — сказала она. — И я читала когда-то недавно об одном на Аляску.

— У нас их много, и все они великолепны, — сказала агент. — И очень популярны. Я как раз сейчас закончила планирование одного маршрута для владельца Лабораторий Эйгера — знаете, в Норуолке? — и его сына. И еще одна пара из этих же краев; у нас впечатляющая группа людей, готовых отправиться в круиз на Аляску.

— А какой круиз ближе всего? — спросила Клер.

— В конце июня; это не очень далеко, но на него еще есть места: это чуть рановато для больших толп.

— Отлично, — сказала Клер. — Мне это подходит.

— Вы будете одна? — спросила агент.

— С дочерью, — и Клер продиктовала агенту всю информацию о кредитном счете и их новый адрес, чтобы и брошюры и билеты послали туда. Когда она повесила трубку, то на ее лице была улыбка. Другое приключение. Она подняла глаза и увидела, что Ханна смотрит на нее.

— Я всегда хотела это сделать, — сказала она. — Не знаю, почему; кажется, что это нечто другое. Отличное от всего.

— Круиз может быть чудесным, — сказала Ханна. — Я думаю, очень хорошо, что ты собралась. Может быть, я допакую книги?

— Спасибо, — Клер прислонилась к стене и глядя, как Ханна укладывает книги, стала размышлять о путешествии, с впечатляющей группой людей, и о самолете, на котором они с Эммой полетят в Ванкувер. Ни одна из них еще не летала. Новая жизнь, подумала она. Все, все было внове.

И затем, наконец, они переехали. Все грузовики с мебелью и коврами из дюжины мест в Нью-Йорке и Коннектикуте съехались в одно утро около их дома; фургон привез их одежду, книги, и чертежные приспособления Клер; сама она вела белый «мерседес», а Эмма, с Ханной на соседнем сиденье, следовала за ней на красном, вверх по длинному пологому подъему, который вел к их сияющему дому, строгому и безопасному в дубовом и платановом лесу.

Они ходили из комнаты в комнату, указывая, куда ставить мебель и класть ковры.

— Как чудесно, — прошептала Ханна себе под нос, и ее долгий вздох был как молитва благодарности. Клер услышала и впервые возгордилась тем, что она сделала, приняв Ханну. Она дала ей новую жизнь; она сделала ее счастливой и навсегда лишила страха. Я могу делать добрые вещи, подумала она. И я могу найти для себя еще больше таких дел.

Все грузчики уже ушли, а Клер все слонялась по комнатам. Это мой дом, говорила она себе, мой, мой. Она приходила в восторг от калейдоскопа цветов на восточных коврах, висевших против сияющего пола: сверкающий красный, голубой и даже черный. Обожала эти красные кушетки, и мягкие кресла, и окна без ставней, глядевшие в сад; обожала темно-зеленые стены библиотеки, с ее белыми кушетками и орехового цвета полками, которые пока были пусты, но уже завтра, думала она, они втроем, выставят на них все книги. Ей нравился звук закрывающейся парадной двери, шепоток окон, растворяемых вечерним бризом, и как бились мотыльки о ширму, и как легко постукивали туфли Эммы и Ханны в других комнатах, шум ее собственного дыхания посреди тишины ее спальни, просторной комнаты с высоким потолком и камином, с мебелью всей сплошь абрикосового и белого цвета, и занавесками на шнурках на высоких окнах. Моя комната, подумала она, мой дом. Невозможно поверить, что все это мое.

— Куда пойдем ужинать? — спросила она, но Ханна затрясла головой.

— Вы же не уведете меня из кухни. Мне не терпится испытать ее. Просто сядьте и смотрите.

И Клер с Эммой сели к сосновому столу с бутылкой вина и блюдом «скандинавского хлеба» с копченым лососем и стали смотреть, как Ханна снует по кухне так шустро, как будто провела здесь всю жизнь. Работая, она мурлыкала и беседовала сама с собой.

— Кто в это поверит? Еще шесть недель назад я считала, что должна превратиться в бродягу. Я прямо уже видела, как везу весь свой скарб на тележке, и выглядываю пустую скамейку в парке. Ох, как это было жутко. Мне казалось, что весь запас счастливой жизни я истощила и теперь впереди только темнота и всякие ужасы. Но я ошиблась. Все изменилось и темнота исчезла. И вот я здесь. Любовь, тепло, уют. Боже. А куда я могла деть блюда для суфле? Я думаю, на десерт будет лимонное суфле. Оно такое праздничное, очень подходит для того, чтобы отметить так много милых событий…

Клер и Эмма обменялись долгим взглядом.

— Как ты думаешь, — спросила тихо Клер, — не взять ли нам Ханну с собой в круиз?

— Думаю, что ей это очень понравится, — ответила Эмма.

— Но тебе-то понравится?

— Не знаю. Кажется, она больше времени с тобой проводила, а не со мной. Так что если ты намерена познакомиться с какими-нибудь мужчинами и повеселиться, она может стать проблемой.

Клер подняла брови:

— А ты намерена знакомиться с мужчинами и веселиться?

— Конечно. То есть — разве не для этого существуют круизы? Лорна и Мария и некоторые другие ребята были в круизах, и они говорят, что все они для этого и предназначены. Никто ради природы не едет. Ну, так они говорят.

— Мне кажется, что меня интересует именно природа, — пробормотала Клер. Но затем она вспомнила как агент бюро путешествий говорила ей: впечатляющая группа. А почему бы не познакомиться с новыми людьми? Если ты начинаешь жизнь заново, то все возможно. Разные люди отправляются в эти круизы: молодые и старые, чиновники и артисты, и отставные военные. И все они будут целую неделю вместе. Достаточно много времени, чтобы познакомиться и понять, кто может стать настоящим другом после возвращения.

Она снова поглядела на Ханну, которая самозабвенно взбивала белки в медной кастрюле. Я сделаю доброе дело для Ханны, если возьму ее в этот круиз, подумала она, и ведь она мне может тоже помочь. Она не отводила глаз от Эммы. На всякий случай.

— Ханна, — сказала она, — мы были бы очень рады, если ты присоединишься к нам, когда мы отправимся в круиз на Аляску, на пару недель.