В надежде, что это поможет наладить отношения с женой, Кевин спросил Джилли, не хочет ли она вместе с ним объехать поместье рано утром. Джилли, взвесив все за и против (за — покататься на одной из лучших лошадей графа, против — находиться целое утро в обществе мужа), решила все же принять приглашение.

Кевин же решил обойтись без помощи Вилли, грума, который всегда сопровождал его в поездках. Когда они отъехали от конюшни, Ролингс спросил Джилли:

— Как давно этот Вилли служит в поместье? Мне кажется, он не привык к скучной деревенской жизни.

— Он раньше был жокеем.

Джилли ограничилась этим кратким ответом, однако Кевину было достаточно его, чтобы понять наконец хотя бы отчасти характер грума. Теперь он знал, откуда взялись обтягивающие бриджи, которые так смешно смотрелись на его тощих ногах, старый жокейский картуз — когда-то он был зеленым, по крайней мере так показалось Кевину, — и не менее смешной длинный желтый шарф, к которому грум питал особое пристрастие.

Поразмыслив в течение минуты о том, не собирается ли Кевин прогнать Вилли, Джилли решила немного рассказать ему об этом низкорослом, тощем, краснолицем человечке.

— Раньше Вилли был очень хорошим жокеем, — сказала она после паузы. — Он сломал ногу на местных скачках три года назад, и я взяла его в Холл, чтобы вылечить.

— Не думаю, что старый граф принял его с распростертыми объятиями, — с улыбкой заметил Кевин.

— О, Сильвестр ничего об этом не знал, — с невинным видом ответила Джилли. — Я его хорошо спрятала, а граф так редко выходил из своей комнаты. А уж после его смерти Вилли перестал скрываться. Он немного… ну… своеобразный, но он хороший человек и хороший грум, — Джилли сделала особое ударение на этих словах, надеясь убедить Кевина в достоинствах своего протеже.

Она не сочла нужным упомянуть о том, что одна из особенностей грума, делавшая его еще менее привлекательным, — редкозубая улыбка — стала результатом инцидента в местной таверне, произошедшего около года назад. Когда кто-то, увидев Джилли, намекнул, что «девчонка созрела для первой скачки» и он хотел бы «стать ее первым седоком», если старый граф не успел еще ее «распечатать», Вилли живо отозвался на эту «остроумную» речь, и, хотя победил в драке, это стоило ему четырех передних зубов.

Нет, Джилли не могла поделиться такой историей с Кевином. Но ей не стоило бояться — ее супруг был проницательным человеком. Он понял, что этот беззубый экс-жокей дорог его жене, и не собирался прогонять его, рискуя огорчить жену и испортить с ней отношения. Он мог испытывать только благодарность к человеку, который хорошо выполнял свою работу. Со своей стороны, он мог не приближаться к нему на такое расстояние, чтобы ощутить исходящий от него запах, по крайней мере за пределами конюшни.

Кевин придержал лошадь и поехал рядом с Джилли.

— Я не выгоню Вилли, дитя мое, если ты этого не хочешь. С меня довольно, если ты ручаешься за его честность.

— Я не назвала его честным, Кевин, — Джилли рассмеялась. — Я сказала, что он хороший.

— Но не честный? — переспросил ее супруг, приподняв одну бровь.

— О нет. Он лжив и изворотлив, как не знаю кто. Но при этом он прекрасный человек. Он не укусит руку, которая его кормит.

Кевин некоторое время смотрел на свою жену, на ее приподнятые в прическе волосы и ямочки на щеках, образовавшиеся от улыбки, и ему вдруг открылся весь юмор ситуации. Вскоре они оба хохотали, и это положило хорошее начало поездке — они прекрасно провели время, разъезжая по поместью, довольные друг другом.

Они как раз собирались повернуть обратно к конюшням, когда на горизонте показались два всадника. Когда они подъехали ближе, на лице Джилли появился румянец.

— Это мистер О’Кифи и его сестра, — сообщила она Кевину упавшим голосом.

— И ты жаждешь встречи с ними гораздо меньше, чем с первыми цветами в мае, насколько я могу судить по твоему лицу, — заметил Кевин. — Кто они такие?

Джилли тряхнула головой, и волосы рассыпались по ее плечам.

— Рори О’Кифи говорит, что он младший сын, который не чувствует склонности к тому, чтобы стать священником. Вместо этого он поселился в деревне и обучает мальчиков в школе. Гленис О’Кифи — его сестра, по крайней мере он это утверждает.

— Ты их не любишь, — добавил Кевин небрежно.

— Я этого не говорила, — парировала Джилли, но не смогла удержаться и продолжила: — Просто они живут слишком хорошо на скромную учительскую зарплату. Если он выходит в море вместе с Гар… ну неважно. Кроме того, — добавила она быстро, стараясь, чтобы муж не обратил внимание на то, о чем она чуть не проговорилась, — Гленис О’Кифи — чудовищный сноб. Вот они подъезжают. Посмотришь, как она меня проигнорирует — словно я дерево или еще какой-то неодушевленный предмет.

Два всадника приблизились, и первые же их слова так поразили Джилли, что она утратила дар речи.

— Добрый день, Джилли, дорогуша! — Гленис О’Кифи была сегодня необычайно словоохотлива. — Как я рада снова тебя видеть! Я как раз говорила Рори — не правда ли, Рори, милый, — что у нашей дорогой Джилли уже закончился медовый месяц и мы могли бы нанести ей визит в Холле. Мы так давно не имели удовольствия с тобой пообщаться, золотко!

От этой сногсшибательной лжи Джилли обрела наконец дар речи.

— Гленис О’Кифи, в последний раз, когда ты со мной встретилась, ты подобрала свои юбки и велела убираться с дороги, пока ты не упрятала меня в тюрьму за то, что я докучаю порядочным людям! — Ее голубые глаза сузились от гнева. — А теперь ты ведешь себя так, словно мы сердечные друзья. Послушай, я…

— Мы, — быстро перебил ее Кевин, — были бы рады, если бы вы оба присоединились к нам и пообедали с нами вместе в Холле, не правда ли, дорогая? — он одарил Джилли многозначительным взглядом.

— Я скорее соглашусь пообедать с собаками, — пробурчала Джилли так тихо, что, кроме мужа, ее никто не услышал.

Оба О’Кифи, как и ожидал Кевин, с готовностью приняли его приглашение, и он смог по дороге внимательно присмотреться к этой парочке.

Рори О’Кифи, ехавший впереди рядом с Джилли, выглядел как вполне приличный джентльмен. На вид ему было лет двадцать восемь. Лицо его было довольно смазливо, разве лишь слегка женоподобно из-за мягкой линии подбородка. Черные локоны романтически обрамляли его, в карих глазах лучилась доброта. Этот человек вел себя как аристократ — он прекрасно держался в седле, его манеры были безупречны (в ответ на выпады Джилли он лишь снисходительно улыбнулся), в нем чувствовалась порода. Разумеется, по нему было видно, что он младший сын — его прекрасно сшитый костюм пообтрепался на рукавах, и на нем не было никаких украшений, кроме своеобразного кольца с печаткой на мизинце правой руки.

Кевин прервал свои размышления и слегка обернулся в седле, чтобы послушать Гленис О’Кифи, которая ехала рядом с ним и непрерывно болтала. Она представляла собой образец настоящей английской красавицы. Белокурые локоны, голубые «фарфоровые» глаза, стройная фигурка, производящая впечатление приятной округлости, — олицетворение того, за что веками воевали и умирали англичане. Жаль, что она так много болтает, еще более жаль, добавил Кевин про себя, что при этом она умудряется сказать так мало.

Кевин знал, что, пригласив этих гостей в Холл, он огорчил этим жену, но у него были свои причины так поступить — причины, которых он не мог ей объяснить. Один Бог знает, что бы она натворила, узнав о них.

В течение следующих двух недель брат и сестра О’Кифи стали постоянными гостями Холла, к величайшему неудовольствию Джилли. И вскоре Кевин рассказал им о загадке и своих поисках спрятанного сокровища. Сказать, что О’Кифи принялись за поиски с энтузиазмом, — значит ничего не сказать. Они, если можно так выразиться, набросились на коллекцию часов, складированную в театре, и с их помощью всего за несколько дней все часы в Холле были скрупулезно исследованы. Было окончательно решено, что они не имеют отношения к «кругу времен», упомянутому в загадке.

Однако эти усилия не прошли впустую. Гленис заявила, что часы обладают немалой ценностью, а Рори, изумив Джилли тем, что достал из жилетного кармана маленькое увеличительное стекло и вставил его себе в глаз, сообщил, что сверкающие камешки, украшавшие по крайней мере трое часов, настоящие бриллианты и рубины.

Часы были отправлены в Лондон дилеру, и вскоре Кевин смог наблюдать поистине редкое зрелище — улыбающегося Муттера. Адвокат был более чем доволен результатом продажи и зашел так далеко, что, высоко оценив деловую хватку графа, предоставил в его распоряжение часть денег, ожидавших наследника.

— Я никогда бы не подумал, что буду благодарен Сильвестру за его странное хобби, — сказал Кевин жене, составляя список необходимых покупок.

— Ха! Вот уж воистину есть за что благодарить! Прежде чем ты окончательно потеряешь рассудок и примешься слагать вирши во славу этого старого козла, позволь напомнить тебе, что он также наградил тебя мною! — проворчала Джилли, склонившись над его плечом и подсматривая в список.

Вслед за кровельной черепицей и матрасами он вставил в него «портниха для жены» и «снять мерки с жены для мадам Риш с Бонд-стрит». Если он решил, что сможет заставить ее носить наряды из шелка и бархата, пошитые какой-то женщиной, вне всяких сомнений, согласно его вкусу, — что ж, ему придется раскаяться в своем решении.

Услышав сварливую реплику Джилли, Кевин оторвался от записей и взглянул на нее.

— О-хо-хо! — произнес он, отмечая ее оборонительную позу (руки уперты в бока, нога, обутая в старый башмак, выставлена вперед). — Кажется, леди чем-то недовольна? Придется сразу же отмести предположение о том, что она так страстно жаждет полностью завладеть моей привязанностью, что ревнует меня даже к памяти покойного отца. Значит, ответ на вопрос следует искать где-то в другом месте. Посмотрим…

Он помолчал, вглядываясь в нее.

— Что же на этот раз привело мою маленькую Джилли в такое возбуждение?

— Ты прекрасно знаешь что, Кевин Ролингс, и не приводи меня в бешенство, приплетая к каждому слову старого графа. Он не признал меня при жизни, а я не желаю помнить о нем после его смерти.

Она изменила позу и подошла к столу, схватила список и гневно помахала им перед аристократическим носом Кевина.

— И вот это еще меня возмущает. Как ты смеешь нанимать мне надсмотрщицу?

— Речь идет о портнихе, а не о надсмотрщице, но ход твоих мыслей мне определенно нравится.

Прежде чем Джилли нашлась с ответом (или, того хуже, перешла в атаку), Кевин поднялся и отошел на несколько шагов от стола.

— Портниха просто будет руководить тобой при выборе одежды для разных случаев — тебе же придется бывать в обществе. Она не станет, да и никто, разве что опытный укротитель львов с крепкой плеткой, не стал бы пытаться диктовать тебе. Постарайся правильно понять эту идею. Я предупреждал тебя, что этот день придет. Что до остального — я имею в виду второй пункт моего несчастного списка, возмутивший тебя, — мое участие в формировании твоего гардероба закончится после того, как все необходимые мерки и описание твоей внешности — цвета кожи, волос и глаз — будут отправлены мадам Риш. Ты сама будешь выбирать себе одежду. Мое участие в проекте будет заключаться только в оплате счетов. Все, чего я хочу, — это чтобы моя жена выглядела настолько хорошо, насколько это возможно.

Кевин подошел к Джилли и взял у нее список — она не сопротивлялась.

— Дитя мое, я уверен, что ты испытываешь чисто женское любопытство. Разве тебе не интересно, как ты будешь выглядеть, одетая, как… ну хоть как Гленис О’Кифи?

— Ты действительно полагаешь, что я могу выглядеть как она? — Джилли подняла на мужа свои невинные голубые глаза.

«Нет, — ответил ей Кевин про себя, — даже если одеть тебя в золото с ног до головы». Вслух же он прошептал ей на ухо, обдав ее кожу теплом своего дыхания:

— Конечно, милая. Ты будешь первой красавицей века.

От этих нежных слов и близости привлекательного мужчины Джилли стало так хорошо, что она смогла лишь тихо вздохнуть. В самом деле, ее муж не так уж плох, и она призналась себе, что за прошедшие несколько месяцев стала лучше к нему относиться. Он так высок и строен, на него так приятно смотреть, от него так хорошо пахнет.

Так что, когда через несколько минут его палец приподнял ее подбородок и мягкие губы прикоснулись к ее губам, ей показалось вполне естественным ответить на поцелуй своими неопытными губами. Каким-то непонятным образом она вдруг очутилась в его объятиях, и ее руки, вдруг ощутившие досадную пустоту, обвились вокруг его талии. Соприкосновение тел подняло в обоих волну чувств, и они теснее прижались друг к другу. У Джилли закружилась голова — словно от голода, подумалось ей.

Кевин на мгновение поднял глаза, слегка улыбнулся при виде крепко зажмуренных глаз Джилли и столь же крепко сжатых губ, а затем припал к ним новым поцелуем, отличным от первого, как пламя пожара — от огонька свечи.

Так, в захламленной библиотеке, среди пыльных фолиантов и старинных свитков, при свете вечернего солнца, в лучах которого плясали пылинки, зародилась страсть между графом и графиней Локпорт.

Безупречно стильный коринфянин и юная девушка в обносках, представлявшие на первый взгляд резкий контраст, стояли рядом в лучах солнца, освещавших пыль, потрясенные силой чувств, вызванных ими друг в друге. Если бы сейчас весь Холл вокруг них обрушился, это не удивило бы их — если бы они вообще заметили этот факт.

Кевин очнулся первым. Он не собирался затягивать процесс, единственным его желанием было как можно скорее естественным образом продолжить и завершить его на ближайшей кушетке. Это, как он очень скоро обнаружил, оказалось тактической ошибкой, так как у Джилли появилась минутная передышка, чтобы немного прийти в себя.

Она медленно попятилась от него, приложив ладонь к губам, расширив глаза и глядя на мужа со смесью страха и брезжущего сознания. Она задрожала, покачала головой, хрипло прошептала:

— О нет! — И выбежала из комнаты, прежде чем Кевин сумел что-либо предпринять.

Он стоял молча, глядя вслед ее взметнувшимся юбкам, и на его лице отражались противоречивые чувства. В конце концов, он улыбнулся сострадательной, удовлетворенной, понимающей улыбкой:

— О да, моя дорогая. В это трудно поверить, но да!

Джилли не вышла к ужину в тот вечер — Кевин и не ожидал этого. Не было ее и в маленькой спальне, куда он явился ближе к полуночи. Она могла выбрать любое помещение для сна, заметил он, ни в чем, впрочем, ее не виня. Первый всплеск страсти мог быть разрушительным, если не сопровождался знанием о более нежных чувствах, дополняющих его.

Кевин не переоценивал свои шансы, полагая, что Джилли почувствовала влечение к нему — и немалое, судя по интенсивности ее отклика. И самому себе он больше не мог лгать, утверждая, что связан с нею лишь общим проживанием и формальными узами. Он очень хорошо узнал свою девочку-жену за последние месяцы, и его влечение к ней подкреплялось тем, что он успел узнать о ее характере.

— Странно, — заметил он, выходя из ее спальни, — это дитя вовсе не та женщина, которую я мечтал видеть своей женой. Она совсем не похожа на Аманду, и, хотя в Джилли не меньше души и огня, она не обладает женственностью Аманды. И все же в ней есть что-то неясное, неопределимое, что влечет меня к ней, как мотылька к огню.

Тепло, исходящее от камина, и бренди незаметно усыпили Кевина, он заснул на софе у очага. Ночные часы текли, тихо отмеряемые позолоченными бронзовыми часами на каминной полке, огонь в камине медленно угасал.

Когда часы пробили пять, дверь, ведущая в коридор, со скрипом отворилась, и небольшая темная фигурка на цыпочках начала красться по комнате. На минуту она остановилась, затем, решив, что путь свободен, продолжила свое продвижение по комнате. Она шла согнувшись, обхватив себя руками, и, казалось, замерзла, промокла, устала и… Но что это? Что за шум? Фигурка остановилась и прислушалась.

Прошло довольно много времени, прежде чем она перевела дух и осмелилась продолжить путь к маленькой двери в углу комнаты. Между дверью и фигуркой оставалось всего несколько футов ковра, когда из сумрака протянулась рука и коснулась ссутуленного плеча. Фигурка мгновенно окаменела и застыла в неподвижности.

— Извините меня, если я напугал вас, но я не могу не выразить удивления: это моя спальня и все такое — мы знакомы?

При звуке голоса графа Локпорта фигурка распрямилась, и пара круглых голубых глаз сверкнула на испачканном копотью лице.

— Черт! Черт, черт тебя побери! Ты до полусмерти напугал меня, Кевин Ролингс! — графиня Локпорт напоминала фурию.

Граф отступил на шаг, по-настоящему шокированный необычным видом жены. Она была с ног до головы закутана в рваный темный плащ, мокрый и пропахший морской водой. Ее руки и лицо были перепачканы угольной пылью, а на голове красовалась шляпа без полей, напоминающая повязку.

Он протянул руку и снял с ее головы шляпу — золотистый каскад волос обрушился на ее плечи.

Она продолжала стоять молча и неподвижно, злобно глядя на мужа, в то время как он неспешно мерил ее взглядом с ног до головы и обратно.

— Если бы я не знал тебя лучше, — заметил он, игнорируя ее гнев, хотя и знал, что бывают моменты, когда этот тигренок готов выцарапать ему глаза, — я бы предположил, что ты провела ночь с Джентльменами.

Джилли вздрогнула, услышав эти слова: как мог Кевин знать, что контрабандистов называют Джентльменами?

Заметив, какое впечатление произвели его слова, Кевин кашлянул и с упреком сказал:

— Ну-ну, дитя мое, я знаю, ты обо мне не самого высокого мнения, но ты же не могла считать меня столь несведущим, чтобы не знать, что контрабанда процветает по всему побережью, от Маргейта до Борнмута. Чем вы пользуетесь в этом районе — яликами? Или у вас хватает ума использовать голландские доггеры? О, ты удивлена! Ты думала, о таких вещах не знают в Лондоне? А между тем многие друзья рассказывали мне о своих приключениях с Джентльменами — они занимались этим, как они утверждали, только ради сильных ощущений. Сам я не пробовал, — добавил он. Джилли слушала с полуоткрытым ртом.

«Посмотрите только на него, — со злобой думала она, — эдакий дурень, распинается тут, словно мы сидим за чашкой чая и его главная задача — навешать мне как можно больше лапши на уши. Он что, не видит, что я до смерти замерзла и еще…»

— Но я заболтался, — продолжал Кевин, словно прочитав ее мысли, — а моя бедная жена стоит тут, несчастная и растерянная, с таким видом, словно ей пришлось искупаться в море. Иди сюда, женушка, сядь у огня, а я подкину в него дров, чтобы ты согрелась.

Он говорил спокойно, сохраняя невозмутимый вид, между тем как у него перехватывало дыхание от желания обнять ее и возблагодарить богов за то, что она наконец дома, живая и здоровая — ну по крайней мере живая.

Он протянул руку, чтобы коснуться ее плеча, но она увернулась, пробормотав: «Мне нужно сначала переодеться, я вся промокла», и исчезла в своей маленькой спаленке.

Когда огонь вновь ярко разгорелся, он принес из своей спальни кувшин с водой и тряпку, чтобы вытереть угольную пыль с лица и рук Джилли. После того как прошло еще несколько минут, а она не появилась, он, решив, что не стоит стучать при входе в спальню собственной жены, вошел к ней.

Джилли сидела на краю своей узенькой постели в мокром свитере и кожаных легинсах. Ее голова рывком поднялась при виде мужа, и она испуганно спросила:

— Что тебе нужно? Я сейчас приду.

— Если не превратишься в ледышку, — ответил Кевин, ставя на стол кувшин и садясь рядом с ней на кровать. — Позволь мне помочь тебе. Я твой муж, ты же знаешь, хотя я не понимаю, почему ты считаешь, что, раздев озябшего ребенка, я превращусь в зверя, способного на изнасилование.

С этими словами он взялся за подол ее свитера и медленно стянул его с нее через голову.

— Ох, — простонала Джилли, глаза ее закатились, и она упала в обморок на кровать.

Кевин быстро поднял ее ноги и положил их тоже на кровать, сходил и принес еще свечей. При ярком их свете было легко увидеть, что Джилли ранена. Пуля вошла в левое плечо. Рана была небольшая, но выглядела устрашающе. Кровь, вытекшая из нее, засохла, и свитер прилип к телу, неосторожное движение Кевина растревожило рану, и теперь она снова начала кровоточить.

Кевин немедленно принялся за дело. Он тщательно промыл рану, перевязал ее, разорвав тряпку на бинты. После того как рана была обработана, он смыл следы угля с рук и лица Джилли и переодел ее в просторную ночную рубашку, которую нашел в маленьком комоде.

Все это было сделано без суеты, ни одного лишнего движения, что выдавало человека умелого, побывавшего в подобных переделках. И действительно, он хорошо помнил все, что пришлось ему пережить за годы на море, проведенные под началом Нельсона. Однако он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь у него так тряслись руки и чтобы он непрерывно молился, как сейчас, о том, чтобы к Джилли наконец вернулось сознание.

Взяв ее на руки, он вспомнил то, что не ускользнуло от его внимания даже тогда, когда все его мысли были поглощены оказанием ей помощи: Джилли была прекрасно сложена, столь пропорциональной фигуры он никогда еще не видел, а опыт у него имелся, и немалый.

Солнце только начинало подниматься над горизонтом, когда он уложил ее на свою широкую постель и сам лег рядом. Укрывшись вместе с ней одеялом, он почувствовал, что она слегка пошевелилась, устраиваясь поудобнее. Ее голова покоилась на его груди, а правая рука обвилась вокруг его талии, она легонько вздохнула и, судя по ровному дыханию, забылась целительным сном.

Прежде чем заснуть самому, он долго лежал неподвижно, лишь его рука ритмично двигалась, отводя ее непокорные волосы от лица.