Мы ждали. Наконец пение прекратилось, но Гэвин все еще не двигался. Наконец его голова снова приблизилась к моей.

– Теперь нам придется рискнуть.

Пока мы ждали, я натянула свое платье и башмаки и закуталась поплотнее в накидку.

– Я готова, – сказала я.

Я последовала за Гэвином в пролом, который был так низко, что нам пришлось пробираться через него на четвереньках. Тоби последовал за нами, а потом двинулся, не оглянувшись в нашу сторону, вдоль основания башни к утесу.

– Я предпочитаю собак, – сказал Гэвин с легкой усмешкой.

Перед нами лежал длинный иззубренный позвоночник холма, к югу плавно спускающийся в долину. Склон представлял собой поочередно сменяющиеся полосы черного и серого – это был голый камень и наметенный снег. Луна скрылась за холмами как раз в ту минуту, как я посмотрела на нее, но сияющие звезды ярко пылали на черном бархате неба, а снежные заплаты, казалось, сами излучали слабый свет. Нам следовало избегать снега. Любой движущийся по снегу объект будет виден с огромного расстояния.

Я посмотрела вправо, в сторону имения, и у меня перехватило дыхание. Дом стоял в сиянии огней. Золото свечей и фонарей переливалось за стеклами окон, во дворе колонна красного огня освещала ночь адским пламенем. Даже с этого расстояния я испугалась, что меня смогут увидеть, – в свете пламени туда-сюда двигались фигуры, похожие на причудливых насекомых.

– Охотники, – шепнул Гэвин. – Будем молиться о том, чтобы они сегодня были слишком заняты там.

Он взял меня за руку, и мы пустились в путь. Мы преодолели три четверти каменистого пространства, когда Гэвин остановился перед высоким валуном и прижал меня к его поверхности. Лес был очень близко, но, чтобы добраться до первых сосен, нужно было преодолеть открытое пространство. Склон был пологим и тянулся – гладкий и белый, словно покрывало, на сотню футов вперед.

Таиться было бессмысленно, и мы бросились бегом. Длинные ноги Гэвина могли преодолеть открытое пространство со скоростью оленя, но мои мелкие шаги и путающиеся юбки замедляли наш ход. К тому же мы проваливались в снег, в котором вязли ноги и который набивался и таял в наших башмаках.

Ближайшие ветви были уже в нескольких ярдах от нас. Я глотнула воздуху, чтобы перевести дух, но мне это не удалось – я слишком нервничала перед последним рывком. Когда мы доберемся до леса, мы конечно же сможем отдохнуть. И в это мгновение из-под деревьев нам навстречу шагнул человек и встал перед нами, преградив дорогу.

Сначала я его не узнала. Было темно, и шок внезапной встречи, в тот миг, когда свобода казалась так близка, застлал туманом мои глаза. Но Гэвин издал гневный посвист и снова шагнул вперед, загораживая меня собой. Неясная темная фигура, едва видная на фоне черных сосен, подняла одну руку, и Гэвин поднял руку в ответ. Затем молчаливая фигура двинулась, отводя в сторону края пледа, намотанного у него вокруг головы. Мое дыхание вырвалось наружу со всхлипом.

– Это Ангус, – произнесла я. – Ангус, Гэвин. Пойдем...

Я так и не узнала, к какому решению они пришли. Я едва могла разглядеть черты Ангуса, а он ни разу ничего не сказал. Но Гэвин, однако, каким-то образом почувствовал, когда конфликт между ненавистью и долгом был разрешен. Он взметнулся скорее как гигантская птица, нежели как человек, и его плед, подхваченный ветром, взвился, словно крылья над его раскинутыми руками. Когда тело Гэвина уже накрыло собой старика, повалив его на снег, Ангус успел выдавить из глотки жуткий звук. Он эхом отразился от холма и улетел в покрытое неподвижными звездами небо. Рука хозяина в ее черной перчатке накрыла морщинистые губы, не пропуская ни звука; другая прижимала правую руку старика к земле. В этой руке было тонкое длинное лезвие – кинжал горцев. Эта позиция оставляла левую руку Ангуса свободной, и он колотил и царапал ею лицо Гэвина. Когда голова Гэвина отклонилась в попытке уберечь глаза, я увидела еще одну метку на его обезображенной шрамом щеке – тройную царапину неровных ногтей Ангуса.

Танцуя на истоптанном снегу в приступе страха, я быстро оглянулась через плечо, чтобы посмотреть на дом, и увидела то, от чего кровь застыла у меня в жилах. Огней больше не было. Это означало только одно: они отправились на охоту.

Гэвин не мог видеть того, что видела я, но он так же хорошо, как и я, знал, что надо торопиться. Он отвел руку ото рта Ангуса и неожиданно выхватил у того кинжал. Старик хватал ртом воздух, и Гэвин ударил его по черепу тяжелым кулаком – как раз вовремя, чтобы предотвратить новый крик.

Затем он вскочил на ноги и ухватил меня за руку.

– Бежим! – приказал Гэвин, и мы побежали не оглядываясь.

Кроны сосен сомкнулись над нами, словно обнимающие руки. Некоторое время мы бежали в молчании.

Вдруг Гэвин внезапно остановился и вскрикнул, и я осознала, что он напоролся прямо на ствол дерева, которых до этого так ловко избегал. Я схватила его за руку, чтобы успокоить; и он отдернул руку от моего прикосновения, издав еще один резкий звук.

– Ты ранен, – сказала я. – Гэвин, твоя рука...

– Это просто царапина. Но я боюсь, что собаки... Проклятие, Дамарис. Черт бы все побрал, я оставлял кровяной след на протяжении двух миль.

Используя одну из своих нижних юбок, я кое-как перевязала его предплечье.

– Ты потерял слишком много крови, – бормотала я, работая так быстро, как только могла. – Удар пришелся поверх твоей старой раны...

– Мои собаки нас не побеспокоят. – Гэвин потряс своим рукавом. – Но у них могут быть и незнакомые мне. Но даже и без собак они найдут Ангуса и кровь на снегу там, где мы дрались. Они без труда нападут на след.

Он снова взял меня за руку, и мы двинулись дальше – теперь уже шагом. Я должна была беречь дыхание, но оставалась одна вещь, которую я должна была сказать.

– Ангус был на их стороне. Почему он тебя так ненавидит?

– Он ненавидит не меня. Он ненавидит дом и семью. Говорят, что он – сын моего деда. Насколько я могу вспомнить моего деда, это могло быть правдой. Но истина не имеет значения. Ангус в это верит.

Лес вставал вокруг нас черной стеной, оставляя мелкие просветы, в которых виднелось усыпанное звездами небо, и, когда мы только могли, мы избегали этих просветов. Мы еще два раза останавливались отдохнуть. Во второй раз я свалилась, говоря себе, что мне нельзя засыпать. Я не могу спать... А потом я проснулась в ужасе, почувствовав, как рука Гэвина треплет меня за плечо.

– Мне очень жаль, дорогая, но нам нужно двигаться дальше. Слушай.

Я прислушалась, и волосы на моей голове встали дыбом. Собаки! Нет... теперь звук был так близко, что я могла сказать: это была только одна собака, которая издавала какой-то непривычный вой. Я ожидала, что она сию же минуту появится в проходе между соснами.

– Я их слышал, – Гэвин двинулся вперед, таща меня за собой, – но не думал, что они осмелятся сунуться в лес. Сегодня нам не слишком-то везет. У них только одна собака, но эта собака – не моя.

Мы вышли на опушку так внезапно, словно вынырнули из сна, и оказались на усыпанном камнями плато, которое я уже видела когда-то раньше. Перед нами лежал пруд. Я ясно могла его видеть, потому что рассвет уже раскинул свое рваное покрывало над восточным гребнем хребта.

Мы достигли начала пруда и побежали вдоль него. Вода была темной, почти черной, но отсвет рассвета на востоке обозначал медленный смертельный завиток течения, которое сворачивалось, словно бледная змея. Я спотыкалась, почти падала, а потом услышала гром лошадиных подков. Это означало, что преследователи вышли из леса.

Их было двое. Перед ними бежала гигантских размеров собака, с массивными челюстями и бочкообразной грудью. Она неслась скачками, высунув от возбуждения язык.

Гэвин остановился. Больше не было нужды бежать. Я подняла камень, а он заслонил меня плечом и вытащил из-за пояса кинжал Ангуса. У него было для этого достаточно времени, прежде чем собака прыгнула. Через мгновение морда собаки лежала между подбородком и грудью Гэвина, из ее горла вырвался сдавленный и тревожный рык. Над спиной собаки взметнулась и упала рука Гэвина. Лезвие его кинжала было темно от крови животного, но у зверя не было никаких признаков того, что он ранен. Я сделала два шага вперед, с трудом удерживая равновесие из-за веса камня, поднятого над головой, и разжала руки. Раздался леденящий душу вой собаки, потом наступила тишина.

Гэвин выкатился из-под мертвого тела. Теперь и на его левом рукаве была кровь – точно так же, как и на правом. Толстая шерсть его пледа была разорвана там, где собака грызла ее. Медленно он встал на одно колено, но сил, чтобы подняться дальше, у него не было.

Всадники не двигались. Я не понимала почему. Может быть, они просто длили пытку, надеясь, что мы снова попытаемся бежать. Мэри бы это поправилось...

Я вытерла лоб тыльной стороной ладони, и мои глаза снова стали видеть. Двое всадников разговаривали. Да, их было только двое – Мэри и Эндрю. Конечно, они оставили эту часть охоты для себя. Но, похоже, охотники не могли прийти к соглашению. Мэри на нас не смотрела; она повернулась к Эндрю и, качая головой и размахивая руками, на чем-то настаивала. Он не желал покоряться; я видела, как его голова поворачивается в упрямом отказе.

Женщина отвернулась от него с презрительным жестом. Ее рука поднялась, она размахивала своим кнутом для верховой езды. Я видела, как она ударила им по боку лошади, и животное пустилось в галоп. Они мчались прямо на нас, рука Мэри хлестала лошадь. Всадница была уже почти над нами, когда лошадь встала на дыбы. Она остановилась всего в шести футах от нас, опустив все свои четыре копыта на землю с решительным глухим стуком. Я была слишком занята всадниками, чтобы обращать внимание на их лошадей, но теперь я поняла, что эта лошадь мне знакома.

– Шалунья! – Неожиданно нахлынувшая на меня надежда придала моему голосу сил. – Шалунья, ты меня узнаешь?

Она знала мой голос; может быть, она уже и без того узнала меня. Она двинулась вперед шагом, наивно протянув морду за яблоком или кусочком сахара, которые я всегда приберегала для нее. Мэри – гримаса ярости исказила ее лицо – подняла кнут и ударила снова.

Я никогда не касалась Шалуньи кнутом. Этот последний удар переполнил чашу ее терпения. Она поднялась почти вертикально на своих задних ногах и перебросила всадницу через круп. Я схватила ее за поводья, как только она подтрусила ко мне. Мэри с трудом поднялась на ноги, но без лошади она была почти безопасна. Я благодарила Небо за то, что она, а не Эндрю оседлала Шалунью.

К этому времени Эндрю подъехал к нам – так неторопливо, словно прибыл с визитом. Так же – подчеркнуто лениво – Эндрю оглядел нас. Он взглянул на Мэри, которая смотрела на него так, словно надеялась, что сила взгляда может заставить его исполнить ее волю; на меня – потрепанное и мокрое чучело, и на Гэвина, который стоял прямо, но едва не падал в обморок. Странное выражение промелькнуло на лице Эндрю, когда он смотрел на человека, в котором так жестоко ошибся, и я подумала, что именно это и удерживает наглеца. Может быть, это был страх совершить откровенное преступление или даже – случаются ведь на свете странные вещи – последний порыв совести или чести. Он покачал головой:

– Нет. Ради бога, Мэри, существует же предел – во всяком случае, для меня. Мы не можем позволить себе благородства.

– Тогда что ты намерен делать? Стоять здесь, пока мы не пустим корни в землю? Ты разве забыл, что поставлено на карту?

Сэр Эндрю менялся в лице. Но пятьдесят тысяч фунтов в год прибавили ему решимости. Мальчишка медленно поднял руку.

Но тут заговорил Гэвин:

– Эндрю, хороший мальчик. Делай то, что говорит леди. Если кого-либо и повесят за убийство, то это будет не она.

Эндрю закусил губу и позволил своей замахнувшейся было руке упасть. Он колебался еще одно мгновение, но слова были выбраны слишком хорошо, чтобы от них отмахнуться.

– Я не буду нападать на беззащитного человека, – упрямо сказал он. – Я дам ему шанс – как мужчина мужчине.

Гэвин шагнул, его дрожащие руки и ноги говорили всем нам о том, что мы уже знали, что он слишком измучен, чтобы парировать самую обыкновенную атаку. Он отмерил примерно десять футов между собой и Эндрю, прежде чем мальчишка слез с лошади. Эндрю последовал за ним, двигаясь с какой-то задумчивой медлительностью. Я не могла видеть его лица, но могу поклясться, что он улыбался. Его рыцарская честь была лишена глубины, это была всего лишь маска.

Гэвин все еще пятился назад и двигался точно к краю пруда, где в него врывался ручей, и берега были влажны от брызжущей ледяными брызгами воды. Ужасная мысль мелькнула у меня в голове. Он должен знать, куда заведут его собственные шаги. Он – хороший пловец. Если у него не будет такой ноши, как я, он сможет достичь другого берега. Та же мысль, видимо, пришла в голову Эндрю, а у него не было представлений о порядочности, по которым он мог бы судить о других. Кроме того, я думаю, что он не знал о течении. Он бросился вперед, его руки вытянулись, чтобы схватить своего противника прежде, чем он сумеет от него ускользнуть.

И тогда это случилось. Так уже случалось когда-то раньше. Я должна была помнить дуэль – медленное отступление, намеренное снижение бдительности, как бы приглашающее соперника в свою очередь открыться. Может быть, Эндрю тоже вспомнил это – в ту, последнюю секунду. Но было слишком поздно. Он потерял равновесие в своем диком рывке, и Гэвин, упавший в другую сторону, поднял ногу и толкнул тело мальчишки через край пруда.

Падая, тот закричал. Звук закончился всплеском и треском ломающегося льда. А дальше не было слышно ничего – только яростное рычание ручья, падающего со скал водопадом.

В следующую секунду Мэри была там. Она стояла у края пруда, глядя в его темные воды. Первый луч солнца упал на ее волосы, и они вспыхнули. Этот луч на ее волосах словно золотой нимб вокруг изможденного ведьминого лица... еще миг – и она исчезла, исчезла без единого звука. Течение подхватило ее вместе с потоком потревоженной воды и унесло.

На четвереньках я подползла к тому месту, где на краю берега стоял Гэвин. Я заставила себя посмотреть через край, как смотрел он. Но внизу ничего не было – ничего, кроме темной воды, и изломанного льда, и рева водопада вокруг затопленных скал.

Лошади стояли там, где мы их оставили. Гэвин подсадил меня на спину Шалуньи, и она повернула голову с легким ржанием радости. Он взобрался на гнедого Эндрю. Мы повернулись спиной к берегу и поехали на юг – в долину, где был наш дом. Солнце осветило восточный хребет, и снега засияли в его ясном свете.