I

Я была слегка обеспокоена тем, найдут ли Кевин и Роджер общий язык без нас. Они не были такими уж закадычными друзьями. Мы нашли их в нашем обычном углу в библиотеке. На столе перед ними лежала шахматная доска, но она была отодвинута в сторону, а на ее месте громоздилась знакомая куча книг и документов.

– Вы так быстро вернулись? – удивился Роджер.

– Как видите, – сказала я, потянувшись к книгам. Роджер предвосхитил мой вопрос:

– Мы говорили о сохранившихся до настоящего времени доисторических частях дома. Кевин согласился, что здесь имеются веские свидетельства существования древних культов.

Я слышала, как у Би перехватило дыхание. Я же пришла в такую ярость, что минуту оставалась совершенно красной. Кевин неуверенно улыбнулся мне. Он понимал, что я очень рассержена, но не мог понять почему. Я чувствовала, что меня переполняют сострадание и стремление защитить их обоих. Они пользовались им, конечно, с самыми лучшими намерениями, но крайне эгоистично, в своих целях, в личном соперничестве.

Роджер делал странные гримасы, пытаясь, по-видимому, уверить меня, что мне не о чем волноваться: он был воплощением такта, Кевин воспринял все хорошо, и повредить ему это никак не может. По выражению лица Би я поняла, что она разделяет мой гнев. Но на этот раз она была неправа. Ей не пришло в голову, что для Кевина может оказаться полезной перестановка в комнатах до того, как комната понадобится ей самой.

Не приходило это в голову и мне.

Поэтому я подавила свое возмущение и, присев, попыталась завести разговор о шахматах. Но другие не поддержали меня. Даже Би было любопытно узнать взгляды Кевина на древние религии.

– Мне нравится предположение, что Этельфледа была жрицей богини-матери, – сказал он с улыбкой. – Роджер, я поверю в ваше жертвоприношение быка – я никогда не слышал об этом, но я принимаю ваши слова. Все остальное немного надуманно. Не кажется ли вам?

– Именно, – согласилась Би до того, как Роджер смог ответить. – Я рада, что ты думаешь, как я, Кевин.

– Подождите минутку, – попросил Кевин. – Я не отрицаю того, что говорит Роджер, я просто не уверен в этом. Это интересная идея. Я когда-то читал книги Мюррей, и я сказал бы, что она приводит весомые доводы в подтверждение того, что некоторые элементы доисторических культов сейчас проявляют себя.

После этого разговор перешел к детальным обсуждениям и стал для меня скучен. Кевин прочел об этом больше, чем я, и стал хорошим оппонентом Роджеру, который, как я и могла бы предвидеть, часто отклонялся от главной линии дискуссии. Они перескакивали от друизма на богов, олицетворяющих силы природы и духов растений. Было уже почти одиннадцать, когда Би, так же уставшая, как и я, заставила себя подняться.

– Бог мой, какой жаркий вечер! Хорошо бы пошел дождь! В моей комнате стало бы прохладнее – в ней такие прекрасные большие окна.

– Угу, – сказал Роджер. – Предполагалось, что римская нетерпимость к друидам была больше политической, нежели религиозной. Верховный друид...

– Не желает ли кто-нибудь прохладительного? – спросила Би. Сейчас знаки мне подавала уже она. Я правильно поняла их.

– Это хорошая мысль, – подхватила я. – Кевин, как ты относишься к тому, чтобы сменить комнату? Это стоит сделать сегодня ночью. В твоей комнате наверняка как в печке.

Мои никуда не годные действия наконец дошли до Роджера, который оборвал свои рассуждения о Верховном друиде. Кевин взглянул на меня несколько удивленно.

– Может быть, я сделаю это, – проговорил он.

– Я помогу вам, – предложил Роджер, который уже успел все обдумать.

– Что вы хотите этим сказать? В чем помочь? Я не собираюсь переносить свои вещи. Я просто пересплю где-нибудь еще, пока погода не изменится.

– Комната в башне в конце моего коридора имеет окна на все стороны, – сказала с энтузиазмом Би. – Я могу постелить постель за пять минут.

Кевин смотрел на нас с недоумением, поэтому я вернулась к вопросу о прохладительных напитках и вызвалась помочь Би. Она отказалась, но Роджер понял намек, и вопрос о том, где Кевин будет спать нынешней ночью, был решен. Мы отведали напитков и перекусили. Затем Би свернула свое рукоделие.

– Я постелю тебе постель, Кевин, – предложила она.

– Мы сделаем это вместе. – Подавив зевок, Кевин лениво поднялся на ноги. – Мне кажется, я сейчас засну. Должно быть, это жара меня так сморила.

Когда они ушли, я задержалась, чтобы узнать у Роджера о его планах на ночь. Вместо ответа он подозрительно на меня взглянул.

– Чья это блестящая идея предложить Кевину сменить комнату?

– Непонятно, почему мы не подумали об этом раньше, – сказала я с воодушевлением. – Мы должны выяснить, последует ли этот... объект за Кевином или ограничится данной комнатой.

– Надеюсь, вы подумали о том, чтобы к нему был доступ?

– За этой комнатой значительно проще наблюдать. Коридор светлее и населеннее, и туда ведет всего одна лестница.

– А что вы скажете о лестнице в башню?

– Я не знаю. Комната, находящаяся в башне на этом уровне, без сомнения, спальная комната. Но я не помню, что находится под ней и имеется ли туда отдельная лестница. Это как раз маленькая работа для вас.

– Мне придется выйти из дома и взглянуть на дверь, – проворчал Роджер, но я видела, что он очень заинтересовался.

– Проверьте охранную сигнализацию.

– Я позабочусь об этом. А что, если я поставлю одну камеру в коридоре, а другую...

– Спокойной ночи, – пожелала я.

Через пять минут в мою комнату проскользнула Би. На ней были ночная рубашка и халат, и она рассчитывала, что я последую ее примеру.

– В случае чего нас найдут в наших комнатах, – объяснила она.

– Вы ведете себя как пансионная шалунья, – пробормотала я, надевая через голову рубашку. – Вы уверены, что нужно ходить в таком одеянии? Может быть, у Кевина прекратятся... галлюцинации на новом месте.

– Вы не верите в это так же, как и я.

Мы выползли в коридор, как пара ночных воров, и, сделав паузу у подножия лестницы, чтобы прислушаться, двинулись на цыпочках дальше. Комната Кевина выглядела вполне невинно. Две рубашки были небрежно брошены на спинку стула, а куча книг на прикроватном столике давала повод думать, что обитатель комнаты вышел на минуту.

– Я надеюсь, что он не вернется за книгой или за чем-нибудь еще, – сказала я с тревогой, когда Би передвинула столик на середину комнаты и подвинула к нему пару стульев.

– Он не вернется.

– Откуда такая уверенность, Би?

– Я не могла рисковать, чтобы он застал нас здесь. Садитесь, Энн.

– Вы дали ему наркотики!?

– Что за страшные слова вы говорите? Я только дала ему снотворное, которое прописал мне врач, когда я переживала нелегкие времена. У меня их немного. А наркотики я не люблю.

– Вы не любите... Бог мой.

– Они слишком слабы.

– Но вы не знаете, что еще... Как много вы дали ему? Ту же дозу, что прописали вам?

Би отвела глаза.

– Это зависит от массы тела. Он больше меня. Перестаньте волноваться, Энн. Хороший ночной сон окажет на него благоприятное действие. Итак, если вы сядете на этом месте, а я напротив вас, то мы можем вести одновременное наблюдение за окнами и дверью.

Я опустилась на стул, на который она мне указала, и недоверчиво наблюдала за ней, пока она ходила по комнате, задергивая тяжелые занавески на дверях и накрывая ночник, перенесенный ею на столик, шелковым платком. После этого она нажала на выключатель. Я слышала шаги ее ног в моем направлении, затем она, еле видимая, появилась над накрытой платком лампой, тускло освещенная ярко-малиновым светом. Ее лицо выглядело как в фильме ужасов, – красного цвета кожа, черные тени и светящиеся глазницы.

– Сидите и молчите, – сказала она тихо. – Я думаю, нам лучше взяться за руки. Вы не хотите вести записи?

– Чем? Пальцами на ногах?

Би терпеливо вздохнула:

– Шутите, если вы при этом чувствуете себя более комфортно. Мы будем держаться одной рукой, одной рукой каждая из нас. Господи, вы же понимаете, что я хочу сказать. Два человека не могут образовать круг, но если соприкасаться, то это может помочь.

В отличие от тех, кто с пренебрежением относится к нехитрым приборам, используемым в спиритизме, она была достаточно хорошо информирована о технической стороне дела. Я думала, что обязательность соприкасания рук – двух рук со стороны каждого человека – придумана для того, чтобы исключить фокусы со стороны кого-либо. Но это меньше всего меня беспокоило. Она была права. Оперативные записи мне нужно было делать хотя бы для себя, чтобы сдержать крик. Мне было очень страшно.

Мы долгое время сидели молча. Мои глаза постепенно привыкли к тусклому свету. Би в свободной руке держала карандаш. Ее голова была наклонена. Я слышала о том, как пишут механически. Я решила, что, когда карандаш начнет двигаться, я поставлю его кончик на лист бумаги. Ее рука, лежащая в моей, была мягкой, холодной и расслабленной. Дыхание ее было ровным. «Дальше будет легче», – уверила я себя.

Комната была полна различными таинственными звуками. Хотя окна были закрыты, приближающийся шторм принес ветерок, который тайком проникал сквозь различные щели и заставлял шелестеть драпировки. Было очень жарко, и красный свет усиливал впечатление, что я приземлилась в одном из наименее изведанных мест Вселенной. Мой физический дискомфорт возрос до того, что я забыла о своих страхах. Украдкой я вытерла свободной рукой испарину со своего вспотевшего лица.

Спустя некоторое время я поняла, что не так уж сильно вспотела. Температура в комнате была почти оптимальной, то есть было достаточно прохладно. А холод все нарастал. Би подняла голову. Ее пальцы стиснули мою руку.

Мне казалось, словно я готовлюсь к смерти. И это были не пустые слова. Мои легкие опустели, а кровь стремительно побежала по сосудам.

Фигура была еле уловимой и совсем прозрачной. Или она освещалась слабым светом, создаваемым ею самой, или я ощущала ее какими-либо другими чувствами, кроме зрения, но, хотя она слегка колыхалась, как будто ветерок шевелил поверхность, на которой она была нарисована, я легко смогла различить каждую деталь – длинное платье сочного зеленого цвета, обшитое мехом, украшенный драгоценностями пояс, завязанный высоко, почти на груди, искры крошечных камней, паутиной покрывающих волосы. Лицо не было видно столь отчетливо, но мне показалось, что глаза были голубыми.

Би что-то бормотала низким торопливым голосом. Я не слышала всего, что она сказала, поскольку не прекращался шум в голове, напоминающий звук прижатой к уху морской раковины, но я уловила несколько фраз:

«... много обиталищ... в нем совсем нет тьмы... в дальнейшем поручаю отеческой благодати всех тех, кто по какой-либо причине отчаялся... когда двое или трое соберутся вместе во Имя...»

Затем она вытащила свою руку из моей, согнула ее и склонила голову. Ее голос стал сильнее:

«О, Господи, Создатель и Спаситель всех смертных, мы смиренно молим тебя за людей любого рода, принадлежащих всем народам...»

Она перешла от этого, что бы это ни было, к апостольскому символу веры и молитве Господней, и прозрачная фигура заколебалась и закачалась более сильно. С заключительным «Аминь» она покинула нас. Она не растаяла, она просто исчезла. Длинный вибрирующий вздох затих в тишине.

Би сразу же сняла платок с лампы. Ее глаза светились. Мерцающие следы влаги полосами обозначились на ее щеках. Возможно, это был пот. В комнате снова стало жарко, как в печи для пиццы.

Я пыталась придумать, что бы такое сказать, что не было бы ни банальным, ни причудливым. Но не смогла. Тогда я прокашлялась и спросила:

– Теперь мы можем уходить?

– Если хотите, – сказала тихо Би. – Явление закончилось.

– Так ли?

– Разве вы не почувствовали? Это было удивительное чувство мира и покоя. – Она вытерла глаза носовым платком. Конечно же, у нее был чистый носовой платок. – Мне не следовало плакать. Это было так красиво! Я так счастлива.

– Я рада это слышать.

– Но, моя бедная Энн. – Она быстро сжала меня в объятиях. – Мне кажется, что вы напуганы. Простите меня, дорогая. Но я рада, что вы были здесь, готовая помочь и все засвидетельствовать. Пойдемте, я уложу вас в постель. Не хотите ли чашку чаю?

При такой душевной поддержке чай уже был не нужен.

– Не надо чая, – сказала я, – но все равно спасибо.

Би отказалась возвращаться назад на цыпочках. Она летела по коридору, как святой на пути к славе. Она не отказалась бы повстречаться с Роджером и умирала от желания рассказать ему о своем триумфе. Тем не менее мы не встретили его. Я отказалась от нового предложения чая и наконец увидела закрывшуюся за ней дверь.

Я стояла возле своего порога, прислушиваясь к тишине. Я чувствовала такое же облегчение, как после выздоровления от гриппа. Худшее уже было позади, но каждый мускул тела был вялым.

Из всех вещей, которые я до сих пор видела, призрачная леди была наиболее объяснима. Я даже могла представить себе, как это можно устроить. Чего я не могла понять, так это то, как некто мог узнать о наших планах. Мы обсуждали их единственный раз, когда находились одни в автомобиле.

Но не это заставляло меня стоять в нерешительности на пороге моей комнаты, вместо того чтобы рухнуть в постель. Я вынуждена была признать, что была напугана этим представлением. Теперь я к тому же не была спокойна за Би. На ум стали приходить слова типа «причуды Иисуса» и «религиозный фанатик» вместе со страхом за религиозную самонадеянность, толкнувшую ее на бой с дьяволом за спасение проклятой души. Я знала об этом раньше и противодействовала этому, но не могла забыть ее спокойного признания, что она подмешала Кевину зелья. Она не знала о моих предположениях относительно наркотиков и гипноза, но хорошо была осведомлена о том, что он может быть невменяем. Как она могла пойти на это?

Я знала, что не пойду спать, прежде чем не удостоверюсь, что с Кевином все в порядке.

Я думаю, что закрыла свою дверь, хотя не вполне уверена в этом. Комната в башне была дальше комнаты Би в конце коридора. Я была босиком и не создавала шума.

Я открыла его дверь без стука. Окна были широко распахнуты, занавески трепыхались на ветру. Температура упала. Прохладный воздух приятно действовал на мою влажную кожу. Вокруг кровати были высокие столбики и тяжелый балдахин. В его тени я могла различить очертания тела Кевина. Я не услышала его дыхания.

Я позвала его по имени и, когда не получила отклика, стала трясти его. Его голова билась о подушку, как голова тряпичной куклы. Я приложилась ухом к его обнаженной груди. Она поднималась и опускалась в такт его дыханию. Сердце билось. С чувством облегчения я продолжала стоять, слушая приятные удары пульса, ощущая под своей щекой гладкую теплую кожу.

Спустя некоторое время он зашевелился. Он издал смешной сонный тихий звук и вслед за этим сказал: «Энн», только это, только мое имя, даже ничего не спросил. Его руки обняли меня и притянули к себе.

 

II

На следующее утро Кевин еще спал, когда я покинула его. Я стояла, глядя на него с любовью и нежностью, какая бывает у женщин в такие моменты. Как молодо он выглядел, как беззащитно и невинно! Его губы были сложены в блаженную улыбку, лицо спокойно.

Я натянула на него простыню. Воздух был свежим и бодрящим. Ночью, очевидно, был дождь. Я не слышала его. Я не услышала бы и торнадо.

Когда я спустилась вниз, Роджер и Би были на кухне. Их громкие голоса я услышала еще издалека. И когда я различила фразу «нарисованная на тонком пластике» в устах Роджера, я уже знала, о чем они говорили. Когда я вошла, он повернулся ко мне, счастливый оттого, что есть на ком выместить свою злобу.

– Черт побери, Энн, почему вы не рассказали мне об этих сумасбродных планах Би? Вы не имели права...

– Я устала играть роль Ватсона, – сказала я, беря чашку и блюдце из буфета. – Я отказываюсь.

– Не трогайте ее, – вступилась Би. – Я настояла на том, чтобы она дала мне слово, перед тем как сообщить о своих планах. Вы должны благодарить ее, Роджер. Если вы хотите покричать на кого-нибудь, кричите на меня.

– Моя дорогая девочка, я не желаю кричать на вас. Я был очень обеспокоен, вот и все. Это страшно рискованно – проводить такие мероприятия.

– По вашему мнению, приведение было всего лишь дешевым трюком, – сказала Би. – Тогда в чем риск?

– Вы должны были быть там, – начала я неуверенно.

– Хорошо, – согласился Роджер. Самоконтроль давался ему с таким трудом, что на лбу вздулись вены. – Давайте послушаем вашу версию, Энн.

Итак, меня обязывали. Но я была уже вдоволь сыта его властной манерой подводить итоги, заранее предполагая отрицательное отношение.

– Это могла быть подделка – картинка на тонком прозрачном материале или даже проекция с пленки. Я обратила внимание на несомненное падение температуры. – Губы Роджера разжались, и я поспешила добавить: – Но шоковое состояние и страх могут заставить людей почувствовать холод, не так ли? Я определенно была напугана. Но вокруг самого приведения не было ауры страха.

– Совсем наоборот, – сказала Би пониженным голосом. – Оно было кротким и встревоженным.

– Абсолютно субъективное восприятие, – сказал Роджер.

Я вскинула руки.

– Каждое, черт возьми, восприятие субъективно, Роджер. У нас нет ничего, кроме нескольких расплывчатых фотоснимков, которые можно отнести к разряду объективных. Если у вас не появилось что-нибудь еще этой ночью?

Роджер покачал головой.

– В отличие от вас я посвятил время тому, что натягивал нити поперек верхних ступеней лестниц, достаточно высоко, чтобы не помешали животные. Сегодня утром они оказались целы. Магнитофон, который я поставил на балконе, примыкающем к прежней комнате Кевина, не зафиксировал ничего. Есть дверь на первом этаже, ведущая в башню. Я проверил ее, и, если выяснится, что она открывалась последние двадцать лет, я откажусь от охоты на призраков. Петли насквозь проржавели, а щели забиты пылью. Если кто-то приходил к Кевину этой ночью...

– Никто не приходил к Кевину этой ночью, – сказала я. Подумав, я добавила: – По крайней мере, никто из тех, о ком вы хотите знать.

Би вспыхнула. Должно быть, она была шокирована. Я надеялась, что ей стало стыдно из-за снотворного.

– Вы сохранили бы мне много сил, если бы соизволили сказать, что намереваетесь провести ночь с Кевином, – сказал раздраженно Роджер. – Все то время, что я потратил на натягивание нитей...

– Я не намеревалась.

– Хорошо. Тогда предупредите меня в следующий раз.

– Будь я проклята, если это сделаю. Я не предпринимаю рискованные экспедиции, Роджер.

– Вы должны. Если...

– Роджер, – голос Би был очень тих, но он заставил Роджера замолчать. Взгляд, брошенный им, обещал, что я не услышу окончания.

– Что вы будете на завтрак, Энн? – спросила Би. – Вам требуется что-либо более существенное, чем кофе, после... – Она снова покраснела, представив, что ее слова будут неправильно поняты, прежде всего Роджером. Выражение ее лица было настолько застенчивым, что я с трудом сдерживала свой гнев: разве Роджер не говорил, ссылаясь на отца Стивена, что все средства хороши во спасение? И Би придерживалась того же мнения, пока к ее религиозным убеждениям не примешались эмоции. Никто из нас не совершенен.

Я отказалась от ее предложения позавтракать, сказав, что хочу утром выполнить кое-какую работу. Не было никакого смысла сидеть с ними и слушать их пререкания. Мы оставались все еще в том же исходном состоянии, плетя конфликтные сети и не находя точку опоры. Но главной причиной того, что я удалилась, была неготовность встретиться глазами с Кевином, особенно в присутствии этих двоих. Я стеснялась. Это звучит смешно, но это правда.

Я сидела за своим письменным столом и грудой книг, как за баррикадой, когда он пришел в библиотеку. Мы пристально взглянули друг на друга, и Кевин сказал:

– Доброе утро.

– Доброе утро.

– Прекрасный день.

– Ночью прошел дождь, – ответила я.

– Правда?

Уголки моего рта стали изгибаться. Мы оба рассмеялись.

– Я не проспал его, – сказал Кевин. И поспешно добавил: – Я говорю глупость. Я только имел в виду... Это был удивительный сон.

Я не возражала. Было моим личным достижением то, что я ухитрилась поддерживать его бодрствование так долго. Би, должно быть, дала ему полную пригоршню этих проклятых пилюль. До того и после он спал, как будто его огрели молотком по голове.

– Для меня он тоже был удивителен, – призналась я.

– Я рад. Я почему-то мало что помню об этом, – Кевин хлопнул себя по лбу. – Ой, я что-то не в себе этим утром.

– Все правильно. Может быть, чувствуешь себя как после какой-то работки?

Кевин внезапно упал в кресло. Он взял мою руку и несильно провел ногтем по ее тыльной стороне вдоль сухожилий.

– Быть может, стоит проанализировать эту ночь и повторить ее снова, чтобы убедиться, что в первый раз я все понял правильно?

– Позер.

– Беда в том... – Кевин оглянулся и понизил голос: – Я чувствую себя, как будто живу в общежитии. Как долго Роджер собирается здесь околачиваться?

– Почему бы тебе не спросить его об этом?

– Я не хочу, чтобы тетушка Би чувствовала, что к ее друзьям относятся неприветливо.

– Ты не любишь его?

– О, я не знаю. – Кевин продолжал рисовать на моей руке. – В нем что-то есть. Я думаю, что у нас несовместимые характеры.

– Я надеюсь, что так.

Кевин ухмыльнулся.

– Хочешь, поедем куда-нибудь вечером? Кино для автомобилистов, может быть, или... О, черт, я забыл. Я намеревался ехать в этот глупый театр с той глупой блондинкой.

Я постаралась, чтобы во мне не проскользнуло самодовольство, но, вероятно, безуспешно...

Кевин сказал:

– Я откажусь. Скажу ей, что у меня неприятности или что-нибудь в этом роде.

– Нельзя оставлять это на последнюю минуту. Это будет грубо. Кроме того, она, возможно, прибежит сюда с цветами и куриным супом.

– Вполне вероятно. О, дьявол, что же мне делать?

– Поезжай, конечно.

– И ты не будешь возражать?

Я колебалась только секунду.

– Конечно, я возражаю. Мне хотелось бы выцарапать ей глаза. Мне хотелось бы ее задушить ее собственными оборчатыми штанами. Мне хотелось бы...

– Этого? – его длинные жесткие пальцы согнулись за моей шеей и притянули мое лицо к его лицу.

Если бы Роджер появился тремя секундами позднее, я бы не заметила его прибытия. А так у меня было время скользнуть обратно в кресло и поднять книгу, прежде чем он вошел. Прозаическое восприятие Роджером наших с Кевином новых отношений было легче принять, чем замешательство и смущение Би, но у меня не было настроения выслушивать саркастические замечания и встречать понимающие взгляды.

– О, вот вы где, Кевин! – воскликнул Роджер. – Не будете ли вы возражать, если я взгляну на те шкафы наверху, в конце галереи? Вы можете помочь мне, если у вас нет более важных дел.

– Мы пытаемся работать, – сказала я.

– О, извините. Продолжайте. Я не буду шуметь.

Тем не менее он продолжал громыхать на верхней площадке железной лестницы. Кевин вопросительно взглянул на меня.

– Попозже? – пробормотал он.

– Попозже. – Я знала, что довлеет над ним, и это не была моя неотразимая привлекательность. Бедный мальчик, он был действительно скован прошлой ночью и смутно чувствовал, что его поведение было необычно. И он жаждал показать мне, на что способен, если находится в хорошем состоянии. Мне было немного любопытно.

Он работал добросовестно и степенно остаток утра, и было приятно чувствовать, что наши головы так же созданы друг для друга, как и тела. Сверху, там, где работал Роджер, постоянно доносился шум – серия глухих ударов и шорохов, изредка оживляемых случайными падениями и яростными проклятиями, когда он что-нибудь ронял. Затем Би позвала нас на обед, после чего Кевин предложил искупаться. Роджер сказал, что это прекрасная идея. Он поднялся наверх, чтобы переодеться, а Кевин за спиной Би послал мне серию таинственных гримас.

– А ведь это именно ты сказал, что ему полезны упражнения, – поддразнила его я.

Роджер не был в хорошей физической форме. Очень скоро он ушел, громко объявив, что у него много работы в библиотеке. Не надо говорить, что никто из нас не откликнулся на этот намек. Мы провели несколько следующих часов в одном из наиболее романтических мест, которые я когда-либо видела. Поистине оно было самым романтическим местом, в котором я когда-либо предавалась любви. (Черчилль был прав: если у вас есть что сказать, не заботьтесь о предлогах.) Это была небольшая полянка в отдаленной части имения с плакучей ивой и вишневыми деревьями, закрывающими крохотный искусственный прудик. В тени земля была покрыта толстым слоем зеленого мха, и проникающие солнечные лучи дрожали, подобно ртути. Обнаженная фигура мраморной нимфы в пруду, должно быть, изображала невинную Еву в этом маленьком раю. Тот день был самым лучшим, был апогеем. Иногда я думаю, что достижение совершенства является ошибкой. Все, что происходит после этого, ведет к спаду.

Мы возвращались в дом, взявшись за руки. Это было подобно движению от солнечного света к вечерним сумеркам. Все мелкие хлопоты и заботы повседневной жизни взгромоздились на мои плечи. Я поймала себя на мысли о том, что скажет Би. Однажды она уже мне намекнула, что не будет возражать против того, чтобы я стала ее родственницей, но она может не одобрить такого развития событий.

Мы провели в праздности больше часов, чем предполагали. Понимая друг друга без слов, мы вошли в дом через внутренний дворик, избегая кухни, где скорее всего должна была находиться Би. В библиотеке Роджер принимал Дебби. Переливающийся водопад ее золотистых волос дрогнул, когда она повернулась, чтобы поздороваться с нами.

– Бог мой! – воскликнул Кебин. – Неужели уже так поздно?

– Я пришла немного раньше, – сказала Дебби. В ее глазах была ярость, но лицо и голос ласково извинялись.

– Я буду готов через десять минут, – пообещал Кевин. – Только попью, придумаю бранные слова, которые заслужил, и сразу назад.

Он очень легко, бегом пересек комнату. Дебби следила за ним. Она явно ничего не могла поделать. Неожиданно я почувствовала к ней сострадание, но я чувствовала также и неловкость, предполагая, что со спины моя рубашка покрыта зелеными пятнами.

– Хотите что-нибудь выпить, Энн? – спросил Роджер.

– Мне надо переодеться. Рада видеть вас, Дебби. Желаю вам весело провести вечер.

Я умею быть приветливой и обходительной, даже когда нахожусь в состоянии войны.

Кевин занял ванную в нашем коридоре, поэтому я спустилась вниз и приняла ванну в римском саркофаге. Я тянула время, надеясь, что, когда я закончу, они уйдут. Мне не нравится быть садисткой.

Хотите верьте, хотите нет, я уже забыла, что было запланировано на сегодняшний вечер. Когда я увидела Би, накрывающую на стол в маленькой столовой, достающую благородный фарфор и звенящий при прикосновении хрусталь, то стала расспрашивать, почему мы не едим, как обычно, на кухне.

– Помогите мне, Энн, – попросила она, не глядя на меня. – Скоро здесь будет отец Стивен. Мы поболтаем немного позже.

Я не думаю, что последняя фраза заключала в себе упрек. Би была сосредоточенна и взволнованна. По ее просьбе я принесла серебро из ящика стола красного дерева и свернула узорчатые салфетки. Когда стол был сервирован так, как ей этого хотелось, я спросила, нужна ли моя помощь на кухне.

– Все уже готово, – сказала Би с тем же едва уловимым оттенком упрека. – Будьте ближе к дверям, чтобы сразу впустить его, как только он придет. Во дворике мы подадим коктейли.

Выходя из комнаты, я оглянулась назад. Она разворачивала сложенные мною салфетки и свертывала их по-своему.

Отец Стивен уже прибыл. Его впустил Роджер и проводил в библиотеку. Я нашла их погруженными в один из их дружеских споров. Роджер размахивал документом перед своим соперником.

– Я говорю вам, что мы пропустили несколько очень важных бумаг, – настаивал он. – Я обнаружил примечание к родословной Мандевиллей, в котором содержатся материалы, относящиеся к ранней истории дома. Этот надутый осел не использовал их, его интересовала только его собственная самодовольная и глупая семья.

– Прервемся на минуту, Роджер, – перебил его отец Стивен. – Я хочу поздороваться с Энн. Вы прекрасно выглядите нынешним вечером, моя дорогая.

Мы все еще обменивались комплиментами, когда вошла Би. Последовал новый виток обмена любезностями, затем Би повела всех нас во внутренний дворик. Белла уже была там. Она растянулась на своем обычном месте на участке, освещенном солнцем. Она обратила на нас свой заинтересованный взгляд при приближении Би с подносом с сыром.

– Как она может лежать на этом горячем солнце! – промолвила Би с видом, который говорил о ее решимости завязать вежливую беседу.

Отец Стивен улыбнулся, глядя на старую собаку, семенившую навстречу нам, виляя хвостом.

– Старики и животные предпочитают тепло. У нее, возможно, подагра, как вы думаете? – Он поднял вверх кусок сыра.

– Каждый спешит к своей закуске, даже Роджер, – съязвила я.

– Не надо меня сюда примешивать, – сказал Роджер. – Я люблю собак. Это показывает, какой я хороший парень. Не слишком ли мелкая тема у нас, Би? Нам бы лучше поговорить о деле, а то мы не успеем закончить до возвращения Кевина. У меня предчувствие, что он вернется рано. Как вы думаете, Энн?

– Он не сказал.

– У вас уже было сражение. Эти отношения с Дебби...

– В самом деле, Роджер!

– О, Би, вопрос очень важный. Кевин – наша главная забота, не так ли? Я не осуждаю того, что происходит между ним и Энн, я только надеюсь, что это доставляет им удовольствие.

Он улыбнулся мне, и я испытала большое искушение показать ему язык за его снисходительную веселость, но, конечно, не сделала этого. Бросив быстрый взгляд на порозовевшее лицо Би, отец Стивен сказал:

– Подождите минуту, Роджер, вы сбиваете меня с толкy. Пусть вас сменит кто-нибудь другой. Энн, есть ли какие-нибудь новости, о которых мне следовало бы знать?

Красивое проявление такта пошло на пользу прежде всего Би. Отец Стивен, должно быть, знал, что у меня нет намерения что-либо скрывать. Кроме того, он, возможно, для себя решил, что мы с Кевином всегда спим вместе.

– Кевин поменял комнату этой ночью, – ответила я.

– Прекрасная идея! Мне следовало предложить это самому.

– Да, мы все удивляемся, почему это не пришло нам в голову прежде, – сказала я угрюмо. – Мы все время говорим о своем стремлении помочь Кевину, но постоянно бываем беспечны. Нам нужно вести наблюдение каждую ночь. – Я заколебалась, но только на секунду: – Я была с Кевином с двух часов ночи. Я не могу поклясться, что с ним ничего не случилось до этого, но я не верю в это.

– Понимаю. – Отец Стивен холодно кивнул. – Следовательно, смена комнаты действительно принесла ему пользу. Однако мы не можем быть до конца уверены – здесь могли сыграть роль многие другие факторы. Вы абсолютно правы, Энн. Мы недостаточно проявляли заботу о Кевине. Есть ли что-нибудь еще?

Снова я заколебалась, мысленно проклиная себя за неспособность заблаговременно привести свои мысли в порядок. Я не хотела, чтобы они подумали, что мне стыдно за свои отношения с Кевином, но существовало множество вещей, о которых я не могла упомянуть, не нарушив обещания, данного Би. Она не стала помогать мне. Ее глаза избегали встречаться с моими, ее руки были крепко стиснуты. Она рассказала Роджеру о спиритическом сеансе, но не о снотворном. Отец Стивен тоже не знал о нем.

– Есть кое-что еще, – сказала я. – Объяснил ли Роджер свою идею о доисторическом культе?

– Да, он рассказал мне об этом до вашего прихода. Он также упомянул и о вашем предложении. – По блеску в глазах Роджера я догадалась, что он говорил о моем подозрении, что в этом участвуют некоторые люди. Я окинула Роджера тяжелым пронизывающим взглядом.

– Я надеюсь, Роджер упомянул, что я отбросила эти идеи. В действительности я не верю...

– Оправдания излишни, Энн. Я не знаю, чьей изобретательностью восхищаться больше, вашей или Роджера. В действительности ваша путаница имеет больше смысла, чем его.

– Вы имеете в виду...

– Боже сохрани, нет. Я буду последним, кто отрицает, что такие группы существуют на самом деле, но я уверен, что здесь обошлось без их участия. – Он бросил взгляд на Роджера и добавил как можно вкрадчивее: – Если бы я мог предположить, что в нашем тихом обществе появился культ колдунов, я бы принял Роджера за главаря шабаша.

Усмехнувшись, Роджер приветственно поднял свой стакан.

– Какой еще культ? О чем вы говорите? – спросила Би.

– Всего лишь одна из дурацких идей Энн, – ответил Роджер. – У меня была возможность поговорить с этой маленькой белокурой кретинкой, прежде чем вы с Кевином пришли, Энн. В ее голове нет других мыслей, кроме как тащить Кевина к алтарю. Я понимаю, в следующем году она заканчивает учебу, а в ее колледже девушка, не имеющая к июню на пальце кольца, считается неудачницей.

– Кевин – вполне подходящая находка, – согласилась я. – Молодой, хорош собой, богатый, умный, мягкий, добрый...

Мой голос надломился. Это удивило меня так же, как и остальных. Я отвернула лицо в сторону.

– Ладно, Энн, – вмешалась Би. – Право, не стоит об этом. Дайте теперь мне сказать. Я собиралась ему сообщить в любом случае.

Это предложение звучало более великодушно, чем было на самом деле. Она, должно быть, знала, что Роджер все равно проболтается, даже если она обо всем умолчит. Но снотворное так и не было упомянуто.

Я думала, что отец Стивен будет напуган. Но он только стал казаться еще утомленнее. Пока Би говорила, морщины на его лице углублялись. Когда же она закончила, он устало покачал головой:

– Жаль, что вы это сделали. Я предостерегал вас.

– Я не вижу в этом никакого вреда, – сказала Би.

Я с горечью произнесла:

– «Величайшее искушение – вершить правые дела, не зная как, не умея».

Отец Стивен взглянул на меня с легкой улыбкой.

– Это Элиот, не так ли? Он всегда лаконичен. Но это не было правым делом. Не волнуйтесь, Би, мы обсудим это в другой раз.

– Вы все еще не отказались от вашего ритуала? – спросил Роджер.

– Я не могу принять историю, рассказанную Би, как последнее свидетельство.

– В любом случае мы согласны на него, – сказал Роджер. – Но заклинание...

– Не путайте, Роджер. Сколько раз можно повторять это? Я не могу проводить заклинание без лицензии епископа, и я не могу обращаться к нему с просьбой без разрешения Би.

– В таком случае это должно быть интересно, – пробормотал Роджер. – Я читал об этой процедуре, но никогда не видел, как ее проводят. Я не понимаю, почему христианский ритуал и символизм могут действовать на что-то, никогда особенно не почитавшее их.

– Ваша точка зрения ошибочна, Роджер. – Отец Стивен наклонился вперед, намереваясь начать спор. – Вы читали об английской церкви в Манлденхолле, которую недавно закрыли из-за того, что там поселились духи дохристианских идолопоклонников?

Роджер засмеялся:

– Да, я видел заметку в газете. Викарий думал, что церковь была построена на месте языческого храма, где приносились в жертву девственницы...

– Но точно ли вы передаете то, что случилось там на самом деле?

– Я не знаю насчет девственниц. В этом частном случае заклинания не помогут. Ведь так?

Они продолжали спорить, обрывая друг друга на протяжении всего ужина, и мое раздражение продолжало нарастать. Они были старыми друзьями, наслаждались своими дебатами, но они не имели права обсуждать данный предмет так, как будто упражнялись в риторике.

Би говорила очень мало. Мы перекинулись всего несколькими словами, пока убирали со стола, предоставив мужчинам продолжать их дискуссию. Затем мы все пошли в часовню.

 

III

Окно над алтарем было обращено на запад. В тот вечер оно сияло так же великолепно, как изысканное современное витражное стекло. Преобладали цвета светлой меди и золота. Находящаяся в широкой прямоугольной рамке высоко парящая масса перламутровых облаков, возможно, совпадала с импрессионистским видением Небесного града.

Би закрыла тяжелые дубовые двери. Даже Роджер казался подавленным, хотя его поведение было скорее данью уважения Би, чем окружающей его золотистой тишине. Отец Стивен был... выше. Или, по крайней мере, значительнее. Он не смотрел на нас и не разговаривал, он начал медленно спускаться в боковой придел. Би тихо прошла к ближайшей скамье. Мы уселись в ряд, подобно детям в старой воскресной школе. Би склонила голову и сложила руки. Роджер выпрямил корпус и прижал руки к бокам. Я тяжело опустилась на скамью, как это обычно бывает, когда меня насильно заставляют посещать церковь, опустила голову вниз и уставилась глазами в свои колени.

Отец Стивен стоял спиной к нам с поднятой головой. Он созерцал заход солнца или резное изображение на стене под окном – я затрудняюсь сказать, что именно.

Когда он начал говорить, его голос был таким вкрадчивым, что я не слышала всех слов. Я думаю, что это была одна из обычных молитв. Голос Би присоединился к его голосу и тоже был неразборчив.

После начальной молитвы он стал говорить более отчетливо, и смысл стал доходить до меня. Почти все было взято из Библии – различные псалмы и цитаты из Евангелия, в частности от Луки. Он повернулся лицом к нам. Предзакатное солнце окружило его седые волосы светящимся нимбом. Его голос был еще более выразителен, чем внешний вид, – низкий, но отчетливый, вкладывающий в привычные старинные фразы глубокий смысл и красивую мелодию. По мере того как продолжал звучать его тихий голос, я начала чувствовать, что засыпаю. Ничего удивительного в этом не было. У меня за плечами была полная событий ночь и полный забот день. Притихшее и умиротворенное, мое сознание перенеслось на поросшую мхом, окутанную вуалью из зеленых веток полянку. Воспоминания вовсе не казались неуместными, они находились в полной гармонии с мягким голосом, говорящим о любви, прощении и доброте.

Свет исчез так же внезапно, как если бы упала штора или был нажат выключатель. Испуганная, я подняла голову и увидела, что западное окно черно от грозовых туч. В комнате было так темно, что я с трудом могла видеть. Отец Стивен превратился из окруженного серебристым кольцом святого в темную тень с неразличимыми чертами и был узнаваем только по голосу. Он закончил фразу в таком же спокойном тоне, как и начинал ее, и затем наступила тишина. Через секунду сверху подпрыгнула светящаяся точка, за ней другая, и еще, и еще... Он зажигал свечи на алтарном столике. Пламя каждой свечи напоминало крошечные сложенные руки, но освещение казалось слабым и хрупким в сравнении с темным грозовым небом. Когда отец Стивен повернулся, его длинная черная тень прыгнула и затрепыхалась, напоминая зловещую, трясущуюся от смеха искаженную человеческую фигуру. Молния пересекла высокие окна. На мгновение каждый предмет в часовне блеснул зловещей вспышкой.

Грозы в это время года не были необычным явлением. Иногда они начинались на удивление внезапно. Но в данном случае моя обычная нелюбовь к ним усилилась жутким впечатлением от борьбы между великими потусторонними, безликими силами и одинокой маленькой человеческой фигуркой, чей тихий голос все больше тонул в раскатах божественных литавр. Между ударами грома звучала непрерывная ритмическая полифония дождя.

Когда шторм достиг кульминационного момента, отец Стивен дошел до самой сути. Он стал молиться за всех обитателей дома, за всех страждущих и упавших духом. В один очень короткий момент во время затишья я уловила имя Эдмунда Мандевилля.

Участие в спиритическом сеансе Би было делом нешуточным, но здесь было значительно труднее. Я чувствовала себя на поле сражения рядом с полководцем, на которого наведены все вражеские орудия. Попадание или даже небольшое задевание разнесло бы меня вдребезги. Однако через некоторое время я начала думать, что победа может оказаться на нашей стороне. Дождь стал более мелким, громыхания стихли, западное окно приняло светло-серую окраску. Голос отца Стивена стал триумфальным:

– Прогони их, как дым, как воск...

Следующий удар грома был подобен разорвавшейся бомбе. Огни свечей, ровно горевших в этом надежно изолированном помещении, дико заплясали. Второй удар, подобный эху, буквально сотряс пол. Он, в отличие от первого, добрался до комнаты.

Я вскочила на ноги и столкнулась с Роджером, который попытался оттолкнуть меня. Прежде чем мы смогли освободиться друг от друга, Би резко крикнула:

– Садитесь! Оба!

Ее команда была повторена, но еще более выразительно отцом Стивеном:

– Спокойно! Ничего бояться не надо. Молитесь вместе со мной – да, Роджер, и вы тоже: «Господь, мой пастырь...»

Я думаю, он выбрал эту молитву, потому что даже самый невежественный из нас должен был знать ее. И мы произносили ее. Если и есть что-нибудь в Библии, идущее вразрез с молитвой Господней, являющейся частью всемирного наследия, так это двадцать третий псалом. Психологически выбор был правилен. Нет более успокоительных слов, за исключением части о долине смерти.

И по мере того как голос его плавно продолжал молитву, гроза проходила. «Верим в Твое великодушие и прощение...» – в западном окне показался свет. «Дом Божий навеки...» – сверкнул луч солнца.

Псалом был завершен. Отец Стивен сделал заключительное, вполголоса, воззвание в сторону алтаря. Я взглянула на Роджера. Он выглядел, как горгона: его нижняя губа выступала, его щеки были раздуты, как будто бы он хотел подавить восклицание. В конце концов он не выдержал:

– Будь я проклят! Посмотрите на это!

Би что-то прошипела сквозь зубы. Отец Стивен не обратил никакого внимания, но я думаю, что он оборвал заключительные фразы молитвы, поняв, что Роджер не сможет больше сохранять спокойствие. Как только он повернулся, Роджер вскочил, отпихнул мои колени и устремился по проходу между скамьями. Я никогда не думала, что приятные черты Би могут стать такими злобными. Взгляд, который она бросила на Роджера, должен был прожечь отверстие между его лопаток.

Отец Стивен встретил своего старого друга-противника перед алтарем. До сих пор я не понимала, чем вызвано нечестивое восклицание Роджера. Рельефного изображения матери и сына – кем бы еще они ни были – больше не существовало на стене.

Я присоединилась к мужчинам, которые что-то рассматривали в задней части алтаря. Каменная стела опиралась о стену под небольшим углом, рельеф лица все еще был виден. По-видимому, она скользнула отвесно вниз и сильно ударилась, вызвав второй из слышанных нами грохотов, но упала не лицевой стороной, потому что край алтарного стола несколько отклонил ее траекторию. Я взглянула вверх на стену. Камень опирался на четыре металлических кронштейна, два наверху и два внизу. Две нижние опоры были отломаны. Оставшиеся части были красны от ржавчины. Не было никакого сомнения, что сотрясение от последнего раската грома окончательно сломало изношенную конструкцию. Роджер первым смог заговорить:

– Не беда, Стив, не беда. Я не знаю, как вам удалось вызвать грозу, но она пришлась как нельзя более кстати.

– О, я не знаю, – сказал скромно отец Стивен. – Если бы в своих проповедях я когда-нибудь вызывал дьявольский огонь и проклятья – а я этого не делал, – то лучше такого аккомпанемента трудно было бы что-либо придумать. Хотя я бы предпочел в таком случае что-нибудь менее театральное.

– В любом случае ваша молитва привела к тому, что языческий символ вырвался из своего укрытия! – воскликнул Роджер. – Кто, черт побери, этот Эдмунд Мандевилль?

Последняя реплика переполнила чашу терпения Би. В ярости она поднялась на ноги.

– Благодарю вас, святой отец, – промолвила она. – Не пойти ли нам в мою гостиную? Я уверена, вам не помешает чашка чая.

– Мы все пойдем прямо туда, – сказал Роджер, глядя на ее удаляющуюся фигуру. – Идемте, Стив, так кто такой Эдмунд?

По пути к дверям отец Стивен объяснил ему. Роджер издал хриплые звуки, выражающие недоверие. Он не считал заклинания отца Стивена причиной инцидента; в действительности он посмеивался над предположением, что падение плиты имеет что-либо общее со службой...

– Это детский лепет, – заявил он. – Пути господни неисповедимы, но он не станет крушить сцену ради пущего эффекта.

Я вынуждена была согласиться с этим. Действительно, мы склонны были считать многие явления дьявольщиной. Некто или нечто в доме, казалось, был не прочь потрафить нашему невежественному интересу.