І

В последующие дни я начала думать, что недооценивала духовного влияния отца Стивена или спиритического сеанса Би. Один день мирно сменял другой, не принося никаких новых волнений. Было похоже на равноденствие, солнцестояние – дни вина и роз, божественные, бесконечно-безмятежные, дни светлой зеленой юности (судя по всему, я была еще зелена), красные летние деньки, полные наслаждений и роз.

Есть особый привкус в часах, проведенных с тем, с кем связана не только эмоционально, но и общими интересами, с тем, кого любишь и кто тебе интересен. Невежественные ссылки и профессиональные шутки не заслуживали больше моего внимания, они были выброшены туда, где могли беспрепятственно и без моего участия плести свою затхлую паутину. Когда Кевин цитировал: «Ее глаза на звезды не похожи, нельзя уста кораллами назвать, не белоснежна плеч открытых кожа...» – я заканчивала: «Мы вянем быстро – так же как растем». Когда он предлагал мне что-нибудь из любимых им драматургов времен Реставрации, я приводила ему вольные и буквальные выдержки из Донна: Кевину он тоже нравился. Не всякая женщина оценит, когда за нею ухаживают, цитируя сонеты Шекспира.

Прочие взаимоотношения развивались не столь успешно. На следующий день после ритуала в часовне Роджер сказал Кевину, что он отбывает.

– Вам что-нибудь не понравилось? – спросил Кевин, стараясь не проявить свою радость слишком заметно.

– Не смею больше утомлять своим присутствием, – сказал Роджер. – Спасибо за все.

– Надеюсь, что мы прощаемся не навсегда, – добавила я, как обычно, стоя рядом с Кевином.

– Да, конечно, – прибавил Кевин. – Заглядывайте в любое время.

– Мне хотелось бы иногда пользоваться библиотекой, если вы не возражаете. Я мог бы начать составление каталога.

Кевин подтвердил свое согласие и предложил помочь Роджеру перенести его вещи в автомобиль. Роджер отказался. Я думаю, даже Кевин изумился бы, если бы стал поднимать эти чемоданы, перегруженные фотоаппаратами и другим оборудованием.

Не трудно догадаться, что Роджер получил отставку у Би. Она не была счастлива, что остается со мной и с Кевином. У нее была долгая беседа с отцом Стивеном у него в доме. Когда она вернулась, то по ее глазам можно было видеть, что она плакала. Я подумала, что она призналась ему в том, что дала Кевину снотворное. Без сомнения, он ругал ее за это и говорил и об излишней самоуверенности, и о материализме. При всей его мягкости я не хотела бы оказаться на месте тех, кому отец Стивен читает нотации.

Она находилась в хандре несколько дней, и в конце концов я решила сделать шаг ей навстречу. Я была так счастлива, что мне хотелось, чтобы и все были счастливы тоже. За исключением, может быть, Дебби.

Я прибежала к Би вниз, на кухню, где она готовила ужин по сложным рецептам, какими обычно себя не утруждает. Некоторые женщины поступают так, когда чувствуют вину перед другими. Она отказалась от моего предложения помочь, и тогда я решительно уселась на стул и напрямую спросила, что случилось:

– Между вами и Роджером что-то происходит. Я знаю, это не мое дело, но могу ли я не обращать внимания на неприятности людей, которые мне дороги!

Снова чисто инстинктивно я выбрала правильные слова. Я проколола ее защитную оболочку, как булавкой воздушный шарик. Она оторвалась от разделываемого ее цыпленка. Нож свободно повис в ее руке.

– Вам проще, – пробормотала она.

У меня были некоторые предположения относительно ее проблем, поэтому для меня ее реплика имела больше смысла, чем для несведущего человека.

– Может быть, и так, – согласилась я. – Но вы взрослый человек и не несете ни перед кем ответственности, кроме как перед собой.

– Эта ответственность – единственная, которая имеет для меня непреходящее значение. – Она взглянула на меня. Горе, написанное на ее лице, ввергло меня в молчание. – Мои принципы могут вам показаться глупыми, но они важны для меня. Я не могу не страдать, когда попирается вера, которая является частью моей жизни.

Мне показалось, что я поняла. Но я поняла только головой. Мое сердце и мое нутро не могли согласиться, но я, по крайней мере, уловила суть, чтобы спорить с ней. Логика никогда не может убедить сердце. Я попыталась найти возможность подействовать на нее.

– Если вы собираетесь выходить замуж...

С первой попытки я затронула не те струны. Би отпрянула, как будто я сказала нечто непристойное.

– Замуж! Я не смогла бы выйти замуж за Роджера. Он спрашивал меня... – И, несмотря на искреннее горе, в ее голосе в последней фразе прозвучала нотка удовлетворенности.

– Но я подумала...

– Энн, вы не можете себе представить состояние, которое было у меня, когда я приехала сюда. Я надеюсь, что я успешно скрывала его. Я не считаю правильным, когда чье-то личное горе навязывается другим. Те безвкусные шутки, которые я отпускала в адрес Гарри, были не мои, они принадлежали испуганной женщине, насвистывающей в темноте, чтобы не закричать. Я... я в действительности ненавидела Гарри до самого конца, но я чувствовала себя беспомощной без него, как если бы кто-то разрушил стены моего дома, сорвал с меня одежду и оставил трястись во время снежной бури. Возможно, дом был ветхий, а одежда штопаная, но ведь это была хоть какая-то защита, вы понимаете? Затем, приехав сюда, найдя любовь, тепло и уют, я почувствовала, что жизнь не закончена, даже после всего того, что произошло. Роджер дал мне какую-то опору, его восторги заставили меня расцвести. В Роджере есть сила, юмор, нежность.

– Иными словами, вы любите друг друга.

– Я люблю его, – сказала Би, пожав плечами.

– Тогда в чем проблема? Может быть, вы чувствуете, что, выйдя замуж за Роджера, вы совершите что-то вроде прелюбодеяния?

– В ваших устах это звучит очень глупо, не кажется ли вам? Но я верю в обет, который давала, Энн: «Что соединил Бог...» Только, – добавила она с легкой улыбкой, – я не была счастлива, соединив себя с Гарри.

– А что сказал отец Стивен?

– А вы хитры, не так ли? Да, я поделилась с ним своими сомнениями. Он сказал, что они не имеют под собой оснований. Но как я могу жить с человеком, который глумится над всем, во что я верю. Я знаю, что не могу перевоспитать его. Люди не могут изменить друг друга, они могут только изменить себя. А это не просто. Я действительно люблю Роджера, но...

– Но ведь любовь – самая важная вещь?

Очаровательнейший взгляд сострадания проступил на лице Би.

– Мое бедное дитя, – сказала она. – Это не так.

 

II

Мы поговорили еще немного. Би поблагодарила меня за то, что я подвигла ее к откровениям. Беседа прояснила сложившуюся ситуацию, но она же привела меня к мысли, что мы никогда не сможем до конца понять друг другa. Она выбросила Роджера из своей жизни из-за того, что он не верил в Троицу или в любовь и доброту Бога... Я поймала себя на мысли: «Бедный старый Роджер». Это чувство я никогда не предполагала обнаружить в себе.

Однако Роджер не терял надежды. Он появлялся время от времени. Случайно я заставала его в библиотеке, но не часто: я не проводила там много времени. Мы с Кевином по большей части находились вне дома. Погода была прекрасная. Отсутствие дождей стало волновать фермеров, но мне не было дела до их забот. Внутри дома наши дела складывались так же гладко, как и за его пределами. Ночи были такими же восхитительными, как и дни.

В раю нет часов и календаря. Я не помню, как долго я наслаждалась своим персональным раем, пока в него не вползла змея в лице Роджера. Но это продолжалось недолго. По крайней мере, не так долго, как хотелось бы.

Однажды я забрела в библиотеку в поисках какого-нибудь легкого чтива и услышала шум в галерее наверху. Я окликнула:

– Кто здесь? – и увидела нелепо свисающую голову Роджера, смотрящую вниз через перила.

– Энни? Оставайтесь там.

Я терпеть не могла, когда меня называли Энни. Я не знаю, почему я до сих пор позволяла Роджеру так себя называть, и готова была выразить свои чувства, когда он с громыханием спустился по спиральной лестнице. Один взгляд – и я забыла о своих претензиях.

Я не видела его несколько дней. Он выглядел ужасно: осунулся, его щеки обвисли, как у старого больного человека.

– Я хочу поговорить с вами, – сказал он.

– Давайте.

– Не здесь. – Он нервно оглянулся. – Не можете ли вы вырваться примерно на час, не сообщая другим, куда вы пошли?

– Конечно. – Я несколько обиделась на его заговорщический тон. – Если вы объясните мне, для чего это нужно.

– Разве вы не понимаете? Ну хорошо, я расскажу вам о вещах... – Он прервался и снова взглянул на меня взглядом охотника. Под его глазами висели мешки, вызванные бессонницей. Его торопливый ворчащий голос и изменившиеся манеры встревожили меня. Я отступила на шаг. Он вытянул руку и схватил меня за плечо: – Не уходите. Обещайте мне, что мы встретимся.

– Хорошо. Когда и где?

– Сегодня в полдень.

– Я не могу. Мы с Кевином...

– Вы с Кевином. Вот чего я боялся. – Сжатые складки вокруг его рта ослабли, и у него мелькнуло слабое подобие улыбки. – Вы выглядите испуганной, Энни. Не бойтесь. Я не причиню вам вреда. Когда вы сможете освободиться?

– Завтра утром. Точнее я сказать не могу. Я приеду к вам, если вы собираетесь быть дома.

– Я буду дома. – Только теперь он ослабил держащую меня руку. – Не отказывайте мне, Энни, это очень важно.

Не ожидая ответа, он бегом снова поднялся наверх. Я выбрала себе книгу и вышла из комнаты, пытаясь сообразить, что сказать Кевину утром. Поездка в магазин? Он может предложить сопровождать меня. Можно сказать, что у меня болит голова... Потом я подумала, что совершенно излишне изобретать себе оправдание за отсутствие в течение часа.

 

III

Я решила проблему тем, что встала и вышла на улицу до того, как Кевин проснулся. Меня подмывало оставить ему записку. Но тогда я рассердилась бы на саму себя за такое проявление зависимости. Я не требую от него отчета о том, как он проводит свое время, так почему же он должен требовать отчет от меня?

Ключи от дверей дома и от автомобилей висели на доске в кухне. Я стащила ключи от автомобиля Кевина, старой «веги», на которой он ездил все время, пока я его знала. По понятным причинам я не могла воспользоваться «мерседесом».

Несмотря на ранний час, Роджер уже ожидал меня. Дверь открылась прежде, чем я успела постучаться. Я готова была похвалить его за привычку вставать рано, но по его изможденному лицу поняла, что он и не думал ложиться.

– Что вы сказали ему? – был его первый вопрос.

– Я ничего ему не говорила. Почему я обязана это делать?

– Хорошо, хорошо. Идемте в столовую. Я там работаю.

– Я хочу кофе, – сказала я. – И вам бы тоже не помешало. Вы похожи на дьявола, Роджер.

– Очарователен, как всегда. – Он провел рукой по небритому подбородку. – Я чувствую себя как дьявол, если вы хотите знать.

– Вы могли бы время от времени есть и спать ночью по несколько часов.

Кухню найти было нетрудно; домик был крошечным, только из двух комнат на первом этаже, разделенных маленьким коридорчиком. Кухня и кладовая были пристроены к дому позади столовой. Это был бы прелестный домик, со вкусом меблированный старинными предметами, если бы был аккуратнее прибран. Мебель была тусклой от пыли, полы не протирались больше недели. В мойке на кухне скопилось много грязной посуды. Мне пришлось вымыть две чашки и два блюдца, поскольку чистых в буфете не оказалось.

Жалкий вид Роджера пробудил во мне старые добрые материнские инстинкты, и раздражение сменила жалость. Во всем мире любят того, кто любит сам. Я больше склонялась к этой точке зрения, чем к точке зрения Би. Поэтому я, не обращая внимания на его сердитые замечания, заставила его присесть и съесть поджаренные хлебцы. Хлеб был единственной едой на кухне, которой я смогла накормить его. В холодильнике все растаяло, и разбитые мною яйца пахли отвратительно.

– Это была хорошая идея, – признал он, покончив с хлебцами.

– Вам следует усвоить: мужчины вымерли бы и их съели бы черви, если бы...

– Это вы о любви? Да уж. Но это только часть моих бед, Энни. Если бы я смог осуществить задуманное и доказать Би, что она ошибалась с самого начала...

– О, прекрасно! Это как раз самый верный путь, чтобы завоевать ее сердце.

– Я не нуждаюсь в ваших язвительных советах, девчонка. Я повидал намного больше вашего.

– И вы имели дело с женщинами многих народов, живущих на трех различных континентах.

Роджер неохотно улыбнулся:

– Я не знал, что вы читаете такие примитивные вещи, как рассказы о Шерлоке Холмсе.

– Мне приходилось читать и более глубокие – Агату Кристи, например. Серьезно, Роджер, вы изменились так сильно...

– Так же, как и вы.

– Я?

– Посмотрите на себя. – Большим и указательным пальцами он привередливым движением поднял за предплечье мою руку, как будто бы коснулся чего-то грязного. – Вы потолстели.

Он был не совсем неправ. Толстой я буду еще не скоро, но предплечье, которое мы оба рассматривали с таким нелепым интересом, не было теперь костлявым, как палка.

– Это не соответствует вашей натуре, – сказал Роджер. – Представьте себе свое лицо, свой ум, всю себя – самодовольную, холеную и ухоженную наподобие тех омерзительных выставочных кошек, у которых нет других забот, кроме как вылеживать бока и очаровывать.

– Вы говорите это с какой-то целью или просто пришло время попрактиковаться в оскорблениях? – спросила я холодно.

– Большинство женщин не считают это оскорблением, – произнес Роджер с издевкой. – Вы не были раньше такой чувствительной. Но, Бог с этим, надо продолжать. Пойдемте в другую комнату.

Би упала бы в обморок при виде столовой. Я сняла грязную рубашку, книгу и тарелку с одного из стульев и села.

– Ну?

Роджер стал рыться в куче бумаг и вытащил две фотографии, которые бросил мне.

– Я сфотографировал это прошлой ночью.

– Вы были в доме прошлой ночью?

– У меня свои методы, Ватсон. И я убью вас, если вы еще что-нибудь скажете. Смотрите на фотографии.

Ему не пришлось объяснять мне, где были сделаны снимки. Я узнала узкий коридор и украшенный резьбой сундук. На обеих фотографиях был также виден светящийся столб, с которым я была знакома слишком хорошо.

Я бросила снимки на стол.

– Вы подделали их, чтобы найти повод для возвращения.

– Вам хотелось бы поверить в это, – сказал Роджер. – Но вам лучше знать, Энни. Ни глупые слащавые опыты Би, ни молитвы Стива не подействовали. Это все еще там.

– Кого это волнует, если оно не проявляет себя?

– Это еще не все, – начал Роджер. – Главное – впереди. Поверните ваши очки сюда.

Документ, который он вручил мне, был настолько завораживающим, что в первый момент я не могла от него оторваться. Его возраст становился ясным при виде крошечных трещин, портящих жесткое тиснение, бывшие, возможно, матерчатым или пергаментным, но не бумажным. Формат был значительных размеров, в фут шириной и около восемнадцати дюймов высотой. По поверхности шла серия миниатюрных рисунков с человеческими фигурами: мужчинами и женщинами, перемежающимися надписями, выполненными от руки. Картинки и надписи соединялись кривыми линиями.

– Это генеалогическое древо, – сказала я.

– Они назвали бы это родословной. Можете ли вы прочесть имена?

– Нет. Это, должно быть, на латыни. Я не могу разобрать ни одного из них. Какие они прелестные! Этот маленький человечек одет в доспехи. А посмотрите на головной убор женщины рядом с ним, он...

Роджер издал выразительный негодующий возглас:

– Прелестные! Будьте внимательны. Надписи не на латыни, но я согласен, что шрифт трудный. Посмотрите сюда. – Его палец уперся в страницу. – «Упомянутая Энн, дочь и наследница лорда Ричарда де Коутехея, вышла замуж за Генри Ловелла». Рисунки, возможно, являются портретами Энн и Генри. Внизу две их дочери и их сын.

– Ловелл… Это одна из фамилий...

– Они владели домом примерно с 1300 года, когда Ричард Ловелл женился на дочери предыдущего владельца, и до 1485 года, когда их потомок был убит в Босворте. Здесь он изображен внизу.

Маленькое, четко нарисованное лицо выглядело грустно, как будто бы он предчувствовал свою судьбу.

– Посмотрите на имена. – Снова палец Роджера уперся в лист. – Энн, Кэтрин, Элизабет, Маргарет. Типичные для тех времен имена известных святых и царствующих монархов. Теперь… – Он потянул пергамент из моей руки.

Я издала возглас протеста:

– Роджер, это может оказаться очень ценным. Вы порвете так. Знает ли Кевин, что вы унесли это?

– Он не знает даже о существовании его. Я нашел это в коробке, запрятанной глубоко в одном из буфетов. Вот, смотрите.

На этот раз лист бумаги, который он сунул мне под нос, был более разборчивым, хотя Роджер переписал его не лучшие образом.

– Это родословная Ромеров, которые приобрели дом в 1485 году. У меня ушла уйма времени, чтобы сложить их вместе из различных документов и книг, но здесь все точно. Снова, заметьте, имена женщин – Элизабет, Мэри, Френсис.

– Почему вы сразу не говорите, куда вы клоните. Это сэкономило бы время.

– А у нас его так мало, – сказал Роджер. Интригующая улыбка искривила его рот. – Хорошо. Теперь я знаю многие предметы, о которых никогда раньше не подозревал, включая латунный орнамент. Данный тип резных металлических изображений на надгробиях начал применяться в конце тринадцатого века и продолжался до начала шестнадцатого. Имя возбудило во мне подозрения с самого начала. Это саксонское имя, и оно не имеет никакого отношения к камню, который по стилю можно отнести к пятнадцатому веку.

– Имя? Какое имя?

– Этельфледа, черт побери, Энн. Сосредоточьтесь на том, что я говорю. Вы видели список женщин, живших в этом доме между тринадцатым и шестнадцатым веками. Никто из них не носил этого имени. Такой личности не существовало.

 

IV

Может быть, Роджер был прав в том, что мои мозги умными не назовешь и извилины на них сглажены. Содержимое их проржавело, и понадобилось время, чтобы запустить их.

– Тогда призрак Би...

– Не бывает призрака без того, чтобы вначале не существовало тело. Прошлой ночью я еще раз взглянул на латунную пластину. Ошибки в имени быть не могло. Почему Ловеллам понадобилось ставить памятник тому, кто никогда не существовал?

– Отдаленная прародительница, – рискнула я высказать дикое предположение. – Святая или святейшая женщина...

– Возможно, существовала святая Этельфледа, – допустил Роджер. – Календарь святых чрезмерно перегружен, и некоторые из английских святых имеют причудливые имена. Но мы говорим о памятнике погребенному, а не о памятнике святому. От этого не уйти, Энн. Если...

Я отъехала на стуле назад и встала.

– «Если», все время «если». Вы с вашими глупыми теориями!.. Бросьте их, Роджер. И прекратите прокрадываться в дом. В одну из таких прекрасных ночей Кевин поймает вас за этим и прихлопнет.

– Вы собираетесь сказать ему? – спросил Роджер. Его голос был почти лишен заинтересованности.

– Ну...

– Я бы предпочел, чтобы вы не делали этого.

Если бы от меня потребовали, или пригрозили, или даже молили... Но этот бесстрастный, ровный голос дошел до меня.

– Только не делайте этого больше.

– Хмм, – сказал Роджер.

Это был самый твердый отказ от обещания, который можно было придумать.

Нет ничего удивительного, что я была начеку той ночью. Я ловила все ночные звуки, и в конце концов Кевин сказал, наполовину заинтересованно, наполовину раздраженно:

– За чем ты пытаешься следить? Ты похожа на птичку, поднявшую голову и слушающую, не идет ли кошка.

После этого я переключила свое внимание. Я должна была понимать, что Роджер не будет рисковать вскоре после разговора со мной; он не мог быть уверен, что я не донесу на него Кевину.

Он подождал до следующей ночи, прежде чем что-либо предпринять, и это чуть ли не стало последним его предприятием.

 

V

Этот день был отмечен двумя нелепыми случаями – у нас побывали призраки из нашего прошлого. Призрак Кевина и мой – снова посетили нас.

Первым был звонок от Дебби. Я случайно была в холле, когда зазвонил телефон, и едва не бросила трубку, узнав ее голос. Я сказала, что позову Кевина. Она заявила, что не надо, что все в порядке и что в таком случае поговорит со мной.

Это был зловещий знак, и я приготовилась к маленькой звуковой сцене – упреки, слезы, проклятия. Вместо этого тихий вежливый голос произнес:

– Я уезжаю завтра; я только хотела поблагодарить миссис Джонс за ее гостеприимство и сказать вам всем «до свидания».

– О, очень хорошо, я скажу Би о том, что вы звонили. Я уверена, что она присоединилась бы ко мне, пожелав вам успехов в будущем году и всего, что в таком случае полагается.

– Вы, наверное, скоро вернетесь к преподавательской работе?

Я не ответила сразу и попыталась подсчитать. Как давно я не смотрела на календарь и не читала газет? Учеба начинается в конце августа. Факультет, вероятно, соберется несколькими днями раньше, особенно сошки, подобные мне.

– Я думаю, что так, – ответила я медленно.

– Счастливого учебного года.

– Спасибо. Вы уверены, что не хотите поговорить с Кевином?

– В этом нет необходимости. – В ее смехе был металлический оттенок, как это обычно бывает с голосами по телефону. – Передайте, что я попрощалась, и поблагодарите его.

Повесив трубку, я стояла неподвижно, обдумывая разговор. Я предположила, что здесь проявились хорошее воспитание и хорошие манеры. Девочка была влюблена в Кевина. Я видела, как она следила за ним глазами с глупым выражением лица, что было несомненным признаком сильной увлеченности. Но у нее хватило самообладания, чтобы уйти без борьбы, когда она поняла, что он для нее потерян.

Но самым большим ударом для меня было ее напоминание о том, что время проходит. Я не имела понятия о том, какое сегодня число, но должен был быть конец июля, может быть даже начало августа. Мне нужно было на несколько дней съездить домой, прежде чем начнутся занятия. Я договорилась получить свою квартиру назад к 15 августа, чтобы я могла закончить уборку и размещение в ней до начала академической работы. Еще одна неделя, две от силы.

Эта мысль, подобно тяжелому темному одеялу, опустилась мне на голову. С самого начала я знала, что буду здесь несколько месяцев. Это было райское лето, за одним или двумя исключениями, намного лучше, чем я ожидала и заслуживала. Кевин вернется тоже. Наши отношения будут иметь продолжение. Так почему же настроение у меня было такое, словно умерла моя собака?

Ответ было нетрудно найти. Я боялась потерять Кевина. Мы не брали на себя никаких обязательств. Он будет крутиться среди восхитительных студенток, специализирующихся на английском, и может потерять интерес к маленькой сиротке Энни, даже если она приоденется и сделает стрижку. Поэтому я пошла его разыскивать. Я не собиралась прикалывать его к себе булавкой или выдумать что-либо еще. Я только хотела увидеть его.

Он тоже разыскивал меня; так, по крайней мере, он сказал. Мы пошли на прогулку. Обычно мы завершали ее на полянке, но не всегда. Иногда бывало достаточно побыть вместе, поговорить и соприкоснуться руками.

Пока мы шли по розовому саду, я часто останавливалась, чтобы собрать с цветов японских жуков. В этом году их была уйма. Мистер Марсден едва управлялся с ними с помощью опрыскиваний, чистки и ловушек.

Кевин выбрал для меня розу темно-малинового цвета, переходящего в черный у основания лепестков, и принялся за прекрасную речь, но укололся о шип, и комплименты перешли в проклятия. Я засунула розу за ухо – в моем платье не было петель для пуговиц – и подумала, что только любовь может подарить малиновую розу краснолицей женщине.

– Какое сегодня число? – спросила я.

Кевин принял свой проколотый большой палец от губ и задумался.

– Первое августа?

– Ты говоришь как будто наугад.

– Тогда второе августа. Почему ты считаешь?

– Ты понимаешь, что мы должны вернуться через несколько недель? Я очень не хочу уезжать.

Кевин взял меня за руку. Некоторое время мы шли молча.

– Тебе не придется уезжать, Энн.

– Может быть, твоя мать наймет меня посудомойкой?

– Я не шучу.

Он остановился перед резной каменной скамейкой. Она стояла в тени японского клена. Изящные остроконечные листья были вырезаны так же тщательно, будто выполненные по нефриту и сердолику.

– Я хотел сказать тебе... – продолжал Кевин. – Давай присядем.

– О, разве она годится для такого рода разговора? – легкий тон, который я хотела придать своему голосу не получился. Мое дыхание участилось, а сердце готово было выпрыгнуть.

– Зачем ты это делаешь? – спросил Кевин.

– Что?

– Ты знаешь – постоянные колкости, укусы во всем, что ты говоришь. Чего ты боишься?

– Людей. Мир. Мне кажется, что таким образом я защищаю себя.

Глаза Кевина оставались серьезными и ласково-сосредоточенными, такими, какими я их любила видеть. Он наклонился вперед. Его локти уперлись в колени, а руки были свободно переплетены.

– Я почти решил не возвращаться к преподаванию этой осенью, Энн.

– Но у тебя контракт.

– Не очень этично извещать их так поздно, – признался Кевин. – Но ты знаешь, что, как только я сделаю это, найдется полсотни кандидатов на преподавательское место. Они без труда найдут мне замену. На мне лежит ответственность и здесь, а эту брешь не так-то просто будет закрыть. Мать и отец ничуть не станут моложе. Я хочу, чтобы они имели то, что заслужили, пока они могут радоваться этому, – спокойствие на душе, досуг, общество людей, которых они любят.

– Это благородное чувство.

Кевин засмеялся.

– Ты опять за свое, – сказал он любовно. – Ты не сможешь обидеть меня, дорогая. Я знаю, мое решение отчасти глупо. Но зачем мне убивать себя, когда в этом нет нужды. Пробиваться сквозь грязь и слякоть, копаться в кипах листов, исписанных неуспевающими недоумками, которые не знают, как писать на их собственном языке. Я предпочел бы посвятить время тем исследованиям, о которых всегда мечтал, быть свободным от гнета расписаний и академических обязанностей. Это самая лучшая из всех возможных сфер, если ею интересоваться, и я был бы дураком, если бы отказался от этого.

В установившейся вслед за этим тишине не было слышно ни единого звука, кроме музыкального шуршания листьев над головой. Теплый ветерок, отягощенный запахом роз, щекотал мою кожу. Каменные стены дома были покрыты позолотой солнечного света. Покинуть это место означало оставить здесь частицу себя.

– Я не могу возразить тебе, – произнесла я наконец. – Ты будешь дураком, если вернешься.

– Это же можно сказать о тебе. – Кевин повернулся и взял мои руки в свои. – Ты любишь это место, и у меня создалось впечатление, что твои чувства ко мне...

– Я испытываю к тебе чувства глубокого уважения и одобрения.

Глаза Кевина заплясали.

– Забавно. Я думаю, мы должны пожениться. Мама немного привередлива в таких вопросах...

– Подожди. Не надо. – Я вытащила свою руку из его руки и неуклюже поднялась на ноги, придерживаясь для устойчивости одной рукой за дерево. Дерево под моими пальцами было теплым и шершавым.

– Не изображай из себя Джейн Эйр, – сказал Кевин. – Это не может быть для тебя совершенным сюрпризом.

– Никто никогда раньше не предлагал мне выйти замуж, – выпалила я.

Как всегда, Кевин правильно понял.

– Меня это тоже пугает, Энн. Я не верю во всю эту ерунду, будто браки свершаются на небесах...

– Но развод – это грязное дело и дорогостоящее.

На этот раз смех Кевина содержал дребезжащие нотки. Он имел право ожидать, что его благородное предложение будет принято если не с криком восторга, то, по крайней мере без сарказма. Я не знаю, что удерживало меня. До сих пор не знаю. Вместо того чтобы повернуться и упасть в его объятия, вместо того чтобы сказать несколько приличествующих случаю слов, я упрямо стояла не шелохнувшись, спиной к нему.

– Я не почувствую себя свободной, если не пошлю им извещение.

– Если ты сообщишь им сейчас, то сможешь освободиться после первого семестра и не чувствовать за собой никакой вины. Ведь так?

Я любила его за то, что он всегда принимал то, что я говорила, и не пытался отговаривать. Я чуть не повернулась и не закричала: «Возьми меня, я твоя!» Но тот же самый непостижимый, нелогичный барьер остановил меня.

– А если я решу задержаться еще на один семестр, что ты будешь делать?

– Это вопрос на засыпку, Энн?

– «Не любовь, – промолвила она, – а тщеславие; поставь любви подобную задачу». Я не так проста, Кевин. Я точно хочу знать.

– Если честно, я не знаю, – сказал Кевин. – Я не хотел бы разлучаться с тобой даже на короткое время.

Тогда я повернулась. Он сидел расслабленный и спокойный, кисти его рук свободно свисали. Он улыбался.

В его спокойствии было больше убедительности, чем в объятиях и пылких объяснениях.

– Я тоже не хотела бы расставаться с тобой, – сказала я точно так же спокойно.

– Тогда...

– Дай мне подумать об этом. Мой Бог, – добавила я с отвращением. – Мне придется перестать читать викторианцев. Не только потому, что я разговариваю, как они. Я начинаю думать, как они.

Мы закончили на этом, но это не удовлетворяло нас и я это понимала. Снова и снова в течение дня я задавала себе вопрос: какой дьявол вселился в меня? Если даже я не любила Кевина, мои чувства к нему были так близки к любви, что только педант стал бы разбираться в определениях. Я подумала, что мы подходили друг другу, что даже более важно, но совместимость характеров – более прочная основа для отношений. Например, по сравнению с Джо, Кевин казался сущим ангелом.

Естественно, я подумала о Джо только для сравнения. Самоуверенный, грубый, шовинист и даже не притворяется, что его интересует моя работа. Поскольку я задумалась о нем, то не удивилась, когда узнала его почерк на письме, пришедшем в тот же день. Иногда так бывает.

Самоуверенность – это не плохо, но он мог бы понять намек. Я думаю, что отсутствие письма в течение шести недель можно считать недвусмысленным намеком.

Он предполагал, судя по его письму, что поскольку он не имел никаких сведений обо мне, даже ответа на его последнее письмо, то планы, которые имелись у нас на осень, аннулируются. С его стороны не было никаких возражений. Я свободна. Нитей, связывающих нас, больше нет и т. д. («И т. д.» заменяют две страницы, выражающие огорчение.) Однако он считает, что я должна подтвердить ему свои намерения, поскольку ему придется подыскивать себе жилье. Насколько я знаю, жилье в этой части города найти непросто. Если я планирую подарить ему квартиру, он готов принять ее. Как зовут квартирного агента?

До этого места единственной моей эмоцией была усмешка над попытками Джо поддерживать тон, объявляющий все связи разорванными. Но письмо заканчивалось комментарием в адрес Кевина, который был настолько отвратителен, что я бросила письмо на пол и наступила на него, как будто хотела раздавить ядовитое насекомое.

После того как я успокоилась, придумав все эпитеты, которыми я наградила бы Джо, если бы он был здесь и мог меня слышать, мне стало ясно, что за моим гневом скрывается еле заметное угрызение совести. Джо, должно быть, очень страдал, если опустился до проявлений такой злобности. Я должна была написать ему несколько недель назад, как только поняла, что не хочу больше иметь его своим спутником. Я должна была написать в университет немедленно, как только решила не возвращаться.

Той ночью я не слышала странных звуков. Если в моей нежности к Кевину проскальзывали нотки отчаяния, то он не воспринимал их таковыми.

Я крепко спала и не видела сновидений, как вдруг что-то разбудило меня. Я села на кровати, окончательно проснувшись и ощущая необычную настороженность. Но не было слышно никаких звуков.

Лунный свет заполнял комнату, подобно серебристой жидкости. Я ничего не слышала, кроме глубокого ровного дыхания Кевина. Он спал в изящной позе, лежа на боку со слегка согнутыми коленями и сложенными руками.

Затем послышался звук. Я никогда не слышала ничего подобного: глухое, акустически искаженное, отдаленное металлическое лязганье. Оно, казалось, исходило из самой толщи стен и вызывало эхо. Звук, хотя и приглушенный, содержал пронзительные нотки, которые были достаточно громкими, чтобы разбудить Кевина. Он уселся и тряхнул головой.

– Энн?

– Да, я слышу. – Я соскочила с кровати, накинула халат и потянулась за очками.

– Сиди на месте, – приказал Кевин, когда я направилась к дверям. – Я не нанимал тебя ловить воров. Подожди меня. Где моя одежда?

– Наверное, на полу, куда ты ее всегда бросаешь. Ты включил охранную сигнализацию?

– Кажется, да. Что за чертовщина это может быть?

– Это напоминает большой бронзовый гонг.

– У нас такого нет.

– Надо посмотреть. Скорее.

Дверь Би распахнулась, как только мы достигли ее. Ее брови слегка приподнялись, когда она увидела нас вместе, но она только сказала:

– Мне показалось, что я что-то слышала.

– Ночные воры бьют в гонг, чтобы возвестить о своем прибытии, – пошутил Кевин. – Посторонитесь, леди, и дайте мне первым броситься очертя голову навстречу опасности.

На верхней площадке лестницы нас приветствовала Эми, которая была рада нашей компании. Она никогда не могла понять, почему мы тратим восемь часов в сутки на сон. Она бросилась к Кевину, который остановился и заколебался.

– В чем мы нуждаемся здесь, так это в сторожевой собаке, – сказал он. – Это не может быть вор. Эми в таком случае была бы рядом с ним, показывая, где мы держим серебро.

Пока Кевин спускался по лестнице, собака продолжала, играя, бросаться на него. Быстрый осмотр первого этажа не выявил ничего подозрительного. Ржавые щиты и оружие украшали стены большого холла. Любой из предметов, падая из-за ослабленного гвоздя, мог вызвать такой звук, но все они были на месте. Никакие другие предметы также не были потревожены. Когда Кевин проверил охранную сигнализацию, она оказалась полностью функционирующей.

– Можно также заглянуть в подвал, – сказал он, зевая. – Вы девочки, возвращайтесь в постели, пока я схожу туда.

Глаза Би встретились с моими глазами. Ночные кошмары успели наполовину забыться, но так же, как и она, я поняла, что мы не должны отпускать его в подвал одного.

Вооруженные электрическими фонарями, мы произвели тщательный осмотр и снова ничего не обнаружили, пока не добрались до маленького помещения, части старого склепа. К тому времени все мы уже решили, что тревога ложная. Кевин не стал заходить в помещение, он только встал на пороге и стал водить лучом фонаря. Здесь никто нигде не мог спрятаться. Был виден только голый пол с неровными камнями. Только пол и... что-то еще.

Мы чуть не прошли мимо. Мы искали взглядом что-либо размером с человека, а не маленький предмет, меньше квадратного фута. Он стоял на четырех маленьких изогнутых ножках около латунной плиты, которая, как выяснилось, не принадлежала леди Этельфледе.

– Как это попало сюда? – спросил Кевин озадаченным голосом. – Я не помню, чтобы видел это раньше.

Я подняла предмет. Он был удивительно тяжелым. Впрочем, удивляться было нечему. Он был сделан из камня, этот полупрозрачный, похожий на мрамор предмет, который перед этим показался белым. Пятна лишайника и полосы цвета ржавчины покрывали его со всех сторон.

Кевин не ожидал ответа, поэтому и я хранила молчание. Но после осмотра оставшихся помещений подвала я проклинала себя за то, что сразу не догадалась об очевидной причине тревоги. Я также проклинала Роджера. Если бы моя голова не была забита другими вещами, мне на ум сразу бы пришел неловкий глупый ребенок, снова крадущийся в дом. Я попыталась бы убедить Кевина вернуться к себе и снова заснуть и избегала бы всего, что могло бы привести к кровавой вражде. Однако на этот раз Роджеру удалось, по-видимому, сбежать, и нам понадобилось бы много времени, чтобы догнать его.

Было несложно определить, каким путем он пробрался в дом. Другие ничего не заметили: они не знали того, что знала я. Я вспомнила, как Роджер упоминал о двери в башню. В тот раз я обратила внимание на то, что он слишком старательно ругает ее ржавый и грязный внешний вид. Она вела в пустую маленькую комнату. Кевин всего лишь один раз быстро осветил ее фонарем, прежде чем идти дальше. Я была единственной, кто заметил возле двери свободно свисающий провод. Он был обрезан.

Кевин уже готов был лечь в постель, если не заснуть, когда Би настояла на том, чтобы сначала слегка перекусить. Она всегда старалась всех накормить, но в ту ночь, как я догадалась, у нее на уме было что-то еще. Я несла предмет, который мы нашли. Когда я поставила его на кухонный стол, Би первая осмотрела его.

– Я готов поклясться, что раньше в этом помещении ничего подобного не было, – пробормотал Кевин.

– Роджер... – Би проглотила что-то застрявшее у нее в горле, прежде чем продолжить: – Роджер сказал бы, что это что-то греческое или римское, не так ли?

Я бы тоже сказала так. Изделие было из алебастра и украшено резьбой из гирлянд и цветов. В центре одной из длинных сторон были видны очертания, напоминающие мелкую чашу или блюдце с двумя рукоятками. Кевин взял предмет и потряс его. Внутри что-то загремело, напоминая грохот пересыпающихся костей.

– Ха, – сказал Кевин. – Клад? Истлевшие ребра святого? – Он выбрал нож на полке над раковиной.

Би быстро сделала шаг назад от стола, когда Кевин засунул кончик ножа в щель между корпусом шкатулки и ее крышкой. Я стояла неподвижно. Что-то шевелилось в глубине моей памяти. Что-то виденное, что-то слышанное теперь смутно припоминалось. Что-то нехорошее.

– Как приклеенная, – ворчал Кевин, стараясь засунуть поглубже нож и поддеть крышку.

– Будь осторожен, – сказала я рассеянно. – Не поранься.

Где-то видела. Смутно припоминаю, что где-то в нехорошем месте. Где?

Кевин удовлетворенно крякнул, когда крышка соскочила.

– Ну, будь я проклят, – сказал он. – Верно мое второе предположение.

Два предмета в шкатулке выглядели как кости, почерневшие от времени и настолько тяжелые, что их можно было назвать окаменевшими. Кевин вытащил их наружу, и при ярком свете я увидела, что мои предположения не оправдались.

– Не кости, – так же быстро сообразил Кевин. – Рога. Виноват, тетя Би, но святые здесь ни при чем. Если, конечно, он... Что тут можно еще придумать?

– Минотавр, – сказала я. – Получеловек, полубык. Они не очень большие. Это что? Золото окаймляет основание каждого из них?

– Похоже на то. Давайте посмотрим, что еще там есть.

Там было немного. Обломки керамики, из которых, если их сложить вместе, можно было бы получить мелкую чашу, резное изображение которой находилось на внешней стороне шкатулки. И толстый слой хрупких кусочков, превращавшихся в пыль, когда Кевин к ним прикасался. Когда-то они, возможно, были цветами. Больше ничего не было. Но этого было достаточно для меня и для Кевина, который был глубоко заинтересован и уже включил свой недюжинный интеллект.

– Это патера, – сказал он, указывая на фрагмент чаши. – Использовалась в Риме для жертвоприношений и возлияний. Древний культ Роджера неплохо выглядит, не правда ли?

Куски и осколки воспоминаний, которые я пыталась собрать, вдруг встали на место. Я отъехала на своем стуле назад, его ножки заскрежетали по полу.

– О, господи! Может быть, еще не поздно. Скорее поспешим...

Кевин догнал меня, борющуюся с дверью, ведущей в подвал. Мои руки были скользкими от пота, и я не могла крепко схватиться за ручку. Когда он начал спрашивать меня, что случилось, я завопила:

– Скорее, скорее...

В ту минуту я помнила только это английское слово.

Я непрерывно повторяла его, когда ринулась вниз по узкой крутой лестнице. Рядом бежал Кевин, тщетно пытавшийся ухватиться за меня. Он боялся, что я упаду, но, к моему удивлению, этого не случилось. Мне предстояло оказаться перед всеми законченной дурой, если бы мои ужасные предчувствия не оправдались. Я молилась за то, чтобы ею оказаться. Мраморная шкатулка – Роджер не мог забыть ее или оставить нарочно. Это была одна из тех вещей, которые пугали меня. И тот звук «глухой, металлический, лязгающий, явно приглушенный отзвук...». Эдгар Аллан По. «Падение дома Эшеров». Как это было? Они уложили ее живой в могилу.

И последняя составная часть загадки – длинная тень, наполовину закрытая выступом кромки каменного углубления, в которое вмонтирована латунная плита.

Я схватила лом и засунула его конец между латунью и камнем. В старом известковом растворе, запечатывавшем щель, образовалась трещина.

Кевин стоял, во все глаза наблюдая за мной, его руки вяло висели по бокам.

– Черт побери! Помоги мне! – закричала я. – Это очень тяжело! Я не справлюсь одна.

Он мог бы и не поддержать меня; наверняка у меня был столь дикий вид, что можно было поверить в мое мгновенное помешательство, если бы не Би. Какая-то вспышка интуитивного понимания и предчувствия прожгла ее. Она издала страшный, душераздирающий хриплый звук, идущий из глубины ее горла, и, ринувшись вперед, схватилась за рычаг вместе со мной.

Только теперь до Кевина дошло, что мы пытаемся сделать, хотя, возможно, не дошло почему. Он подумал, что мы сошли с ума, но понял, что спорить бесполезно.

– Вы никогда не поднимите ее таким способом, – сказал он. – Подождите минуту.

Кевин вышел из помещения, и я должна признаться, что двигался он быстро. Он вернулся, неся на руках несколько деревянных чурбаков различных размеров.

Он использовал их как клинья, чтобы поддеть латунную плиту, которая постепенно выдвинулась из обрамления камня. Работа продвигалась мучительно медленно. У меня была уйма времени, чтобы недоумевать, как ее ухитрились поднять в первый раз.

Наконец латунная плита встала, подобно металлической двери. Пространство под ней имело около трех футов в глубину. Основание его имело вид квадрата со стороной в четыре фута. Со всех сторон полость окружали монолитные мрачные камни без каких-либо украшений. Дно было усеяно кусками расщепленного дерева и строительного мусора. Среди всего этого лежало тело человека с необычно согнутыми коленями. Позади его головы находилось нечто, напоминающее большого черного паука. Его волосатые ноги охватывали череп.