I

На следующий день Би должна была поехать с Роджером осматривать достопримечательности. Они собирались уехать рано.

Я помню, что проснулась с глубокой благодарственной молитвой. У меня было пять или шесть часов для того, чтобы разобраться, что я должна ей сказать.

Может показаться смешным, что после того, как я стала свидетельницей того, как весь осязаемый мир перевернулся вверх тормашками, меня больше всего волновал вопрос: что сказать Би? Но в действительности это был непростой вопрос. Если бы в это была вовлечена я одна, я могла бы уговорить себя, что ничего необычного не случилось. Психоанализ и современный скептицизм дают нам обильный материал на эту тему и уверяют нас, что тут практически все нормально. Даже экспромтом я могла бы дать несколько четких объяснений тем двум голосам, которые, как мне казалось, я слышала. Но Би слышала их тоже.

Если она страдала расстройствами и нарушениями в гормональной системе, то, значит, то же было и со мной. Правдоподобные фразы типа «коллективные галлюцинации» и «массовый гипноз» толкали мои мысли в ложном направлении, У меня не было сомнений, что это самоутешающая глупость. Опытный мим с помощью жестов способен создать для своей аудитории мир людей и объектов. Насколько более впечатляюще поведение человека, реально поверившего в то, что он якобы видит, настолько велика была вера Кевина в существование своей возлюбленной, что он оказал ни меня гипнотическое действие и заставил поверить тоже. Если бы я задержалась там еще на несколько секунд, то увидела бы ее ясно – в белом платье, с позолотой в волосах.

Я уговорила себя поверить во весь этот вздор без особого труда, но все еще оставалась проблема с Кевином. Я не много знаю о психопатологии, но у меня сложилось впечатление, что небольшие сексуальные отклонения в настоящее время считаются болезнью. Возможно, любовные отношения с воображаемым партнером относятся к тем несущественным явлениям, при которых психиатр только пожал бы плечами. Но открывание дверей невидимой женщине? Разговор с ней и получение ответа? У Кевина был низкий баритон, переходящий в бас. Он никогда бы не сумел специально сымитировать нежное сопрано.

Мои неприятные размышления были прерваны стуком в дверь и голосом, выкрикивающим мое имя. Это был голос Кевина – нечто среднее между басом и баритоном. Состояние моих нервов было таким, что я громко закричала в ответ. Кевин быстро распахнул дверь.

– Что за дьявол... – Он внезапно замолчал, глядя на поставленный мною спектакль: стрела от арбалета лежала прямо на кровати, глаза были навыкате и вращались, руки стискивали края простыни под подбородком.

– Ты выглядишь, – сказал Кевин, – как Кларисса Гарлоу, ожидающая похищения. Не бойся, прекрасная дева, я не опасен для тебя. Что случилось – страшный сон?

– Да. То есть нет. Я имею в виду...

Кевин был одет для тенниса. Он уселся в ногах кровати и стал критически изучать меня. Я подавила в себе желание отпрянуть.

– Ты испугалась меня и завопила как не знаю кто, – сказал он. – Я подумал, что тебе плохо или что ты увидела мышь.

– Я не кричу, когда вижу мышь. Я... спала. Ты испугал меня.

– О, прости. Едва ли ты когда-нибудь спала в этот час. Я уже стал думать, не общаешься ли ты с богом или что-нибудь в этом роде.

– Забавно, – сказала я.

– Ты будешь играть в теннис?

– Ради бога, я даже не попила кофе. Как можешь ты делать такие неприличные предложения?

Кевин усмехнулся:

– Моя дорогая девочка. Если ты считаешь, что данное предложение неприлично, подожди, и ты услышишь в моем исполнении отрывки из произведений драматургов времен Реставрации. – Загадочное выражение появилось на его лице. – Что ты делаешь здесь? Тебя не было в твоей комнате, там были вещи Би. Из чего я сделал умный вывод, что вы поменялись комнатами. Как это произошло?

Пережитое в нынешнюю ночь быстро уменьшалось в размерах и становилось рядовым и не очень страшным сном. Несомненно, этот человек не был тем видоизмененным Кевином, находящимся в трансе. Его прямой вопрос давал мне благоприятную возможность углубиться в эту тему, однако я подбирала слова с осторожностью.

– Я говорила тебе вчера, – сказала я. – Разве ты не помнишь?

– О да, действительно. Я думал о чем-то еще в тот момент. Чья это идея?

Лицо Кевина вытянулось. Я могла бы громко расхохотаться. Я нанесла удар по его драгоценному мужскому самолюбию. Его реакция была настолько предсказуемой, что я пожалела, что не дала ему возможность оставаться в плену своих иллюзий.

– Ох, – сказал он.

– Очевидно, ты храпел.

Не может быть!

– Ну, ты издавал какие-то звуки, весьма специфические.

– Мне раньше никогда не жаловались.

Выражение его лица менялось: теперь на нем была написана не уязвленная гордость, а оскорбленность. Он застыл в бездействии. У него явно не осталось ни малейшего воспоминания о том, что случилось. Было ли это хорошим знаком или плохим? Я не знала, что подумать.

Я обещала присоединиться к нему на теннисном корте, как только позавтракаю. Когда я пришла туда, он колотил мячами о стенку и все еще дулся на мои выпады. Игра вернула ему хорошее настроение, он в пух и прах разбил меня, как обычно, и это превратило меня в ком покрытой потом протоплазмы. Погода была жаркой, воздух – влажным, и к тому времени, когда мы закончили игру, у вершин холмов начали собираться облака.

К полудню воздух был как в турецких банях, но дождя все еще не было. Мое физическое состояние еще более усугублялось мечущимися мыслями. Мои мозги напоминали мне гороховый суп. Я решила искупаться. Тепловатая вода была приятной, но это не облегчило мои размышления. Я дрейфовала на спине в состоянии полнейшей прострации, когда появился Кевин. Минуту он стоял, балансируя на краю бассейна с поднятыми над головой руками, затем, подпрыгнув, рассек воду чисто, как ножом. Это было красивое зрелище. Предполагая, что следующими его движениями будет хватание меня за локоть или за руку с последующим утаскиванием в глубину, я прибавила скорость, меньше заботясь о грациозности.

Я заметила – знойная женщина, – что у Кевина очень красивое тело. Когда он раздевался перед купанием, практически все оно хорошо просматривалось. Прошедшей ночью я видела не намного больше, чем много раз до этого. Почему же тогда я была так поражена, как подросток? Что-то изменилось в нем или во мне. Причина в тебе, дорогая Энн, это ты сошла с ума.

Когда первый раскат грома пронесся над деревьями, я выкарабкалась из бассейна, сопровождаемая насмешками Кевина.

– Бассейн – опасное место во время грозы, – прокричала я темноволосой прилизанной голове, лежащей на гладкой поверхности воды и напоминающей о французской революции. Кевин открыл рот для ответа, забыв, что его окружает вода, и скрылся с поверхности. Смеясь, я побежала переодеваться!

Теперь я начала понимать кое-что в человеческой натуре, чего не могла постичь прежде. Почему люди, застигнутые извержением вулкана или каким-либо другим стихийным бедствием и едва не погибшие, расчищают завалы и возвращаются жить на прежнее место? Они делают это, потому что не верят, что это может повториться. Они не верят, что это может снова случиться на прежнем месте. Человеческая натура обладает удивительной способностью игнорировать то, во что не хочет верить. Здесь я одна находилась рядом с человеком, принимающим среди ночи воображаемую леди; и двенадцать часов спустя после присутствия на этом спектакле я убеждаю себя, что все это было во сне.

Он был таким нормальным! Несмотря на едкие замечания, он ненамного отстал от меня, когда я сбежала из бассейна. Вместе мы проделали хорошо знакомую работу по подготовке дома к непогоде – закрыли окна и собрали животных. Вместе мы сидели в библиотеке: Кевин с консервной банкой пива, я со стаканом кофе со льдом. Мы подшучивали над бедной Эми, которая пыталась забраться к Кевину на стул. Я гладила Петтибоун, которая сидела у меня на коленях и неистово мурлыкала.

– Она любит меня, – сказала я.

– Кошки мурлыкают, когда нервничают, – сказал Кевин. – Она, наверное, боится грозы.

– Премного благодарна.

Небо за окном было по-ночному темным. Кевин включил лампу позади своего стула и придвинул книгу. Это был красивый том, искусно переплетенный с помощью коричневой телячьей кожи с золотыми тиснеными рисунками.

– Что ты читаешь? – спросила я лениво.

– Это? Это история Мандевиллей – семьи, которая последней владела этим домом в Англии.

– Фамилия звучит знакомо.

– Для меня нет. Эти люди ничем не выделялись. Они были очень инертны.

– Тогда почему ты читаешь это?

– Черт меня знает, – сказал весело Кевин. – Наверное, я надеюсь открыть какой-нибудь громкий скандал викторианского периода.

– О том, кто в действительности скрывался под именем Джек Потрошитель? – предположила я. – Или имя любовницы принца Альберта?

– Я не знал, что у него была любовница.

– Он должен был ее иметь. Никто не смог бы быть чистым и лояльным по отношению к такой скучной женщине, как королева Виктория, и ни разу не сбежать от нее к кому-нибудь.

– Если это так, то она не принадлежала роду Мандевиллей. Они не отличились ничем интересным.

– Насколько я понимаю, именно у них наш друг Рудольф купил этот дом?

– Совершенно верно. Среди них к 1925 году не осталось ни одного мужчины. Оба сына погибли во время первой мировой войны. – Кевин отбросил книгу в сторону. – Мне придется вернуться еще дальше назад, – сказал он как бы про себя.

– Назад? Куда?

– К людям, которые владели домом до Мандевиллей. Только четыре поколения из них жили в нем – они купили дом в начале девятнадцатого века у семьи с фамилией Левендорп.

– Ну?

– Дело в том... – Кевин осторожно наблюдал за мной. – Если ты будешь смеяться, я положу в твою постель жабу.

– Я не буду смеяться.

– Такое место, как это, подобно вере, ты понимаешь? Я последний, вернее, последний по счету в длинной цепочке людей, которые жили здесь, смотрели на дом как на прибежище, поддерживали его жизнь, можно сказать. Он дает человеку чувство вечности, редкое в наши дни. Я хочу сказать, что некоторым камням в этих стенах свыше пяти веков.

– Нет, не пять веков, а пять миллионов лет. Именно тогда Земля образовалась из раскаленной плазмы. Это похоже на исследование своей родословной, – сказала я с пренебрежением. – Все мы произошли от кого-нибудь. Для меня нет разницы, то ли это Юлий Цезарь, то ли один из его рабов.

Его глаза блестели. Кевин наклонился вперед, готовый привести аргумент. Но в это время прогремел гром подобно взорвавшейся над головой бомбе. Котенок и я одновременно подпрыгнули.

– Испугалась? – спросил Кевин.

– Я не люблю бурь.

– Хочешь сесть ко мне на колени? Я предпочел бы тебя Эми.

Его взгляд говорил, что он подразумевает больше того, что сказал. Я могла бы принять приглашение, но в это время хлопнула передняя дверь и в холле раздались голоса.

Они вошли смеясь. Очевидно, над шуткой, которую ни я, ни Кевин не слышали. Руки Би откидывали мокрые завитки волос со лба. Роджер отряхивался, как большая собака. Они не держались за руки и не прикасались друг; к другу, но в ту минуту, когда я увидела лицо Би, я поняла, что между ними что-то происходит. Этого нельзя передать словами ни себе, ни кому бы то ни было; но это было так же видимо, как улыбка, так же осязаемо, как объятия.

Роджер уселся на предложенный стул и выпил стакан тонизирующего напитка. Мы говорили о том, где они побывали и как им удалось только что избежать грозы. После слабого подобия сопротивления Роджер приняли приглашение на ужин. Он пошел на кухню вместе с Би, и я не предложила помощи своим добровольным слугам. Как только они покинули комнату, Кевин начал рыться среди бумаг на столе, как будто ища что-то. Видя, что он yе склонен ни к разговору, ни к чему бы то ни было, я взялась за кроссворд. Котенок мурлыкал, дождь барабанил в окно. Мои веки смыкались.

 

II

Слегка вздремнув, я надолго приобрела заряд бодрости. Когда я выскользнула из своей комнаты около часа ночи, сна не было ни в одном глазу.

Был практически только один способ попасть в спальню Кевина. Балкон находился слишком высоко, парапетная стенка была слишком отвесна, чтобы использовать этот путь. Кроме того, я слышала, как открывалась и закрывалась его дверь, как он говорил «до свиданья», «спокойной ночи», «большое спасибо». Кому? Реальной женщине, из плоти и крови? Возможно, мои глаза обманывали меня. Световой эффект, помутнение рассудка, полусон, полубред? Этой ночью я буду во всеоружии и настороже. Если кто-то или что-то видимое посетит Кевина, я увижу ее, приходящую и уходящую.

Мне удалось избежать объяснений с Би. Ее состояние эйфории, объясняемое присутствием Роджера – а он ушел только после одиннадцати, – удерживало ее от неудобных вопросов. Один раз, когда мы убирали со стола, она повернулась ко мне с поднятыми бровями и пробормотала:

– Что прошлая ночь?

Я отшила ее:

– Все нормально. Мы поговорим завтра. Не беспокойтесь.

Затем вошел Роджер и увел ее в гостиную, поэтому у нее не было возможности продолжить разговор.

Я ушла в свою комнату рано. Отчасти для того, чтобы улизнуть от Би, отчасти, чтобы успеть устроить мою засаду. Позднее, сидя в темноте у слегка приотворенной двери, я слышала, как Кевин поднялся наверх. Я дала ему полчаса для того, чтобы угомониться. После этого я перебралась в выбранное мною место – маленькую нишу в коридоре возле края лестничного пролета. Она была высечена в каменной стене, толщина которой в этой части дома составляла три фута. Маленькое окошко в глубине ее днем пропускало достаточно света, чтобы поддерживать жизнь в миниатюрном лесу из горшечных растений. Из-за ваз застенчиво выглядывала мраморная нимфа. Между стеной и пьедесталом статуи мне едва хватило места даже после того, как я отодвинула часть растений.

Я вынуждена была сидеть, поджав колени; и после того, как прошло некоторое время, я поняла, что не представляла себе всех лишений шпионской профессии. Моя спина болела, судороги свели мои ноги, мозги закисли от скуки.

Я знаю наизусть множество поэтических произведений. Я повторила про себя все, что знала, включая «Пустошь» и полностью второй акт «Гамлета». Затем я приняла сидячее положение, чувствуя, что мои ягодицы совсем онемели, и жалея, что не надела своих наручных часов со светящимся циферблатом. Огни в коридоре охватывали широкое пространство, оставляя темными промежутки между ними. Дождь ослабел и только моросил, но небо было все еще в тучах – ни луна, ни звезды не освещали моего тайника.

В конце концов я задремала, скорее, от скуки, чем от усталости. Это была легкая дремота. Неудобство моей позы и ночные шумы вдруг заставили меня пробудиться. Затем я услышала звук, который разбудил меня окончательно, – клацанье щеколды.

Я забилась подальше, в пространство между пьедесталом нимфы и задней стенкой ниши. Оттуда я осторожно подалась вперед, с болью перенося свой вес на колени, и украдкой выглянула наружу.

Я пыталась несколько раз описать то, что я увидела, но во всех случаях я не могла сбросить с себя эмоционального напряжения. Это моя первая попытка изложить все беспристрастно.

Дверь в спальню Кевина была открыта. Он стоял на пороге. Комната позади него не была освещена. Створка двери скрывала часть его фигуры, которая стояла ко мне вполоборота. Его руки были вытянуты, кисти рук слегка искривлены и смотрели друг на друга, как будто бы он легко касался чего-то. Его губы не были сомкнуты. Бормочущий звук достиг моих ушей, но слов я не разобрала. Затем руки его опустились. Несколько секунд он стоял неподвижно. Затем, медленно передвигаясь, как пловец под водой, он ушел в свою комнату; дверь закрылась.

К этому времени фигура стала ясно различима. Ее очертания были расплывчаты, как клочья тумана, но формы были определенно человеческими. Нижние конечности были скрыты стелющимися полами одежды, которая покрывала все тело так, что казалось, будто оно плавно скользит, а не идет. Оно вышло из тени на свет, и свечение лампы отразилось от серебряно-золотистой субстанции, покрывающей голову и свешивающейся вниз на спину. Были ли это волосы или какое-то подобие капюшона, я не уверена.

Описывать мои чувства было бы ненаучно. Я ограничусь описанием того, что я делала. Я начала вспоминать таблицу умножения. Дойдя до трижды четыре, я вынуждена была остановиться, потому что не могла вспомнить ответ. Тогда я ногтями ухватила складку кожи между большим и указательным пальцами и сильно сжала ее. Следы моих ногтей были видны и на следующий день.

Золотистый отблеск шел от волос, шелковистых локонов объекта, спускаясь ниже его талии. Руки в длинных широких рукавах были слегка вытянуты, как будто балансировали. Теперь оно полностью обрело форму, за исключением нижней части длинного одеяния, которое волочилось в неплотной туманной дымке несколькими дюймами выше пола. Через нее я видела коридорный палас. И по рисунку на нем я определила, что движение прекратилось.

Легкая зыбь прокатилась по этому некто, напоминая напряжение мускулов. Оно знало, что я здесь. Каким-то шестым чувством оно узнало о моем присутствии. Я была в этом так же уверена, как если бы оно закричало или вытянуло грозящий палец. Я попыталась встать. Мои ноги болели. Я чувствовала боль, говорящую о том, что я владею своими чувствами и правильно воспринимаю окружающие предметы. Но эта боль не могла сдержать моих движений.

Внезапно, извиваясь по-змеиному, оно повернулось. Движения его совершенно отличались от прежнего медленного скольжения. На долю секунды я увидела лицо, которое до меня видел Кевин, – улыбающееся, с ямочками на щеках, слегка округленное лицо девушки. Затем черты ее растаяли, как у восковой куклы, поднесенной к пламени. Изящный носик превратился в стекающую каплю, щеки стали бесформенным образованием вокруг провала на месте рта. В изменяющейся на моих глазах массе я наблюдала вспышки, подвижки, приводящие к уродливой незавершенности облика. Черты лица обретали другую форму и мгновенно растворялись. Сползающий нос, выступающие сильно изогнутые тяжелые скулы, сжатые губы, напоминающие звериное рыло, – все это превращалось в расплывчатое, тестообразное образование. Корчащаяся восковая масса все еще пыталась обрести форму и вдруг накренилась вперед – в мою сторону.

Наверное, я должна была вскочить на ноги, хотя я этого не помню. Все, что я помню, – это свой пронзительный крик, тяжелое движение и темную массу, угрожающе нависшую надо мной. В шести дюймах над моим ухом раздался грохот, и я погрузилась во тьму.

 

III

Очнувшись, я обнаружила себя в руках Кевина и начала кричать.

Он сделал два широких шага и бросил меня на какую-то упругую поверхность, прогнувшуюся под моей тяжестью. Вслед за этим меня подкинуло вверх.

– Она в истерике, – сказал он. – Может быть, шлепнуть ее по щеке?

– Конечно, нет. – Би оттолкнула его в сторону и присела на край кровати. Ее лицо было встревожено. – Энн, это я. С вами все в порядке? Что случилось?

Что-то заставило меня замолчать. Это была не показная храбрость и не сила воли. Это был взгляд Кевина, стоящего у кровати. Его брови были нахмурены. На нем были надеты пижамные брюки – из уважения к Би, наверное, – одна рука была поднята к щеке.

– Расскажите мне, что случилось, – сказала я слабым голосом. – Я не помню.

– Слава богу. – Би подалась вперед. – Я хочу сказать, слава богу, что вы обрели дар речи. Я опасалась контузии. Статуя пролетела мимо вас не более чем в шести дюймах. Это было преступной халатностью просто поставить ее на пьедестал, ее нужно было закрепить.

– Надеюсь, я не сломала ее, – пробормотала я.

Би натужно засмеялась.

– Дорогое мое дитя, она мраморная и весит свыше двухсот фунтов. Сломать можно было только вас. – Ее руки помахивали в моем направлении, чтобы обеспечить приток воздуха.

Я потерла свой лоб.

– Должно быть, я повредила голову, когда падала. Немного больно, но крови нет.

– Благодари свою шевелюру, сиротинушка Энни, – сказал Кевин. Его строгий взгляд смягчился. Он опустил свою руку, чтобы показать воспаленное красное пятно на щеке. – Это твоя работа. Мне не следовало притрагиваться к тебе так внезапно. Должно быть, ты испытала сильный шок, видя, как статуя падает на тебя.

– Это действительно был шок, – сказала я.

– Я все еще трясусь. – Кевин подчеркнуто содрогнулся. – Эта проклятая статуя повредила пол, как гаубичная батарея. Я выбежал в коридор, еще полностью не проснувшись. И увидел тебя, лежащую здесь со статуей почти на тебе... Не делай этого больше, ладно?

Он похлопал меня по руке. Я закусила губу, но сумела не закричать, не отпрянуть. От его прикосновения по моему телу пробежали мурашки.

Би заметила мою реакцию. Ее глаза сузились.

– Ступай спать, Кевин. Ей уже лучше.

– Ты уверена, что мне не следует вызвать врача? Хорошо. Если ты изменишь решение, не задумываясь, буди меня.

После того как он ушел, Би методично провела руками по моему телу и добралась до моей головы. Когда я вздрогнула, она откинула мои волосы и посмотрела в упор.

– Нигде нет даже крови. Тебе очень повезло, Энн, покрайней мере, нет физических ран. Что произошло?

Ее глаза просили успокоительного обмана. Я попыталась удовлетворить ее желание.

– Я пошла за книгой. Должно быть, угодила куда-то и упала на...

– Нет, – вздохнула Би. – Мне хотелось бы поверить в это. Но когда я увидела ваши глаза при прикосновении Кевина... Это как-то связано с теми звуками, которые я слышала? Почему вы сразу не рассказали мне об этом?

– Мне нечего было рассказывать. Ничего определенного.

– Кевин оскорбил вас? Напал на вас?

Ее лицо озабоченно вытянулось. Я грубо засмеялась, издавая каркающие звуки.

– Нет, дорогая, Кевин не насильник. Жаль, что все не свелось к такому простому исходу.

– Тогда расскажите мне, Энн. Я должна знать.

– Я не уверена, что смогу описать это. Но попытаюсь.

Мой рассказ был совсем не таким точным и гладким, как приведенный выше. Но думаю, что мои заминки и колебания подействовали более убедительно. Би слушала, не прерывая меня. В ее спокойствии и серьезности было что-то основательное.

– Я подумала, что оно направляется ко мне, – закончила я. – Это парализовало меня. Я, должно быть, вскочила на ноги и схватилась за статую, чтобы устоять! У меня онемели ноги от долгого сидения.

Би кивнула:

– Это понятно. А что, если...

Мой мозг был так напряжен от жутких воспоминаний, что был более восприимчив, чем обычно. Казалось, я ловлю ее мысли на лету.

– Вы имеете в виду, что оно толкнуло статую, желая расплющить меня? Вам не следует больше пугать меня, Би. Я и так еле говорю.

– Я не пытаюсь напугать вас. – Би слабо улыбнулась. Пока она сидела, ее лицо было спокойно, как у мадонны, руки покоились на коленях. – Я пытаюсь шевелить мозгами. Мысль эта так же отвратительна для меня, как и для вас. Но мы обязаны рассмотреть возможность, что имеем дело с...

– Призраками, – сказала я. Вырвавшееся слово прозвучало грубо.

– Это очень старый дом.

– Знаю, знаю. Но, черт возьми, Би, я предпочла бы поверить в то, что у меня что-то с головой, что это – галлюцинации. И если вы процитируете мне «Гамлета», то назовете одно зловещее имя.

– Горацио, не так ли? Энн, не хотите ли вы чашку чая?

Мне пришлось рассмеяться.

– Что я действительно хочу, так это пить, но думаю, что не стоит делать этого. Идите и готовьте чай, если хотите. Я не могу достаточно отчетливо представить нас с вами, спокойно беседующих с призраками за чашкой чая, но...

– Я не буду больше обсуждать эти вещи сейчас. Вы нуждаетесь в отдыхе. Какие ваши планы на завтра?

– Я могу уехать в Питсфилд и там укрыться от опасности.

Би нахмурилась.

– Я вижу, что шутки в трудных ситуациях применяются вашим поколением, чтобы справиться с ними.

Я не шутила. Но прежде чем я сказала ей об этом, она продолжала:

– Мы буден обедать вместе с Роджером. Вам стоило бы присоединиться к нам. Он захочет услышать рассказ очевидца.

– Роджер? Вы собираетесь рассказать ему?

– Почему нет? Нам нужен добрый совет.

Я могла бы привести множество возражений, но окончательное решение принадлежало не мне. У меня не было права собственности на «призрак». Это была проблема Би. Кевин был ее племянником, дом принадлежал ее сестре и мужу сестры. Она не обязана была советоваться со мной.

– Я бы только не хотела, чтобы мы бежали к мужчине, как две убогие беспомощные женщины, – пробормотала я.

– Поверьте мне, я тоже в обычных ситуациях так не поступаю, – сказала Би сухо. – На моего бывшего мужа нельзя было опереться. Скорее, он нуждался в опоре. Роджер – разумный человек, рационалист и скептик. Слишком большой скептик, по моему мнению, но именно в этой черте его характера мы сейчас нуждаемся.

Я не могла спорить с этим. Действительно, чем больше я об этом думала, тем более подходящим казался мне Роджер. Испытывая чувства к Би, он не станет отвергать ее идеи, как связанные с климаксом фантазии. Это был наиболее умудренный опытом человек из всех окружавших нас, к тому же атеист или вроде того. Он не будет бормотать о разбуженных духах или предлагать решить проблему с помощью молитв.

– На этом и порешим, – сказала Би. – Сейчас попытайтесь заснуть. Я же расположусь в том большом кресле.

– Теперь в этом нет нужды. Мои нервы в порядке.

Она не спорила, а просто улыбнулась и уселась, завернувшись в свой халат. Было приятно, что она находится здесь, хотя она совсем не напоминала обычную седовласую маму. Удивительно быстро я почувствовала, что мои веки тяжелеют. Засыпая, я подумала, как это странно, что я чувствую себя уютно, а страхи куда-то исчезли.