ПРОЛОГ

Тихие звуки нашептывающего ласковые слова ветерка уговорили наконец сомкнуться в дремоте опушенные пушистыми ресницами глаза. Мириады звезд сияли в темных небесах, а луна, похожая на ломтик дыни, охраняя влюбленных в волшебном безмолвии пустыни, смотрела на землю, как одинокий страж.

Засыпая, Валентина прислушивалась к ровному дыханию темноглазого и черноволосого мужчины, спавшего с ней рядом. Время от времени она осторожно прикасалась к нему, чтобы убедиться: он действительно здесь, с ней рядом, отныне всегда они будут безраздельно принадлежать друг другу, и только смерть сумеет их разлучить.

Мужчина пошевелился и протянул мускулистую руку, чтобы привлечь возлюбленную к себе. Валентина вздохнула и опустила свою темноволосую головку на его широкую грудь. Мягкие завитки волос, росших на груди, коснулись ее щеки. Рука мужчины непроизвольно сжалась, и Валентина прильнула к нему, нашептывая нежные слова. Теплые губы коснулись обнаженного плеча, и она услышала, как возлюбленный выдохнул ее имя.

– Валентина… Валентина…

– Чшшш… – она нежно провела рукой по его лицу, и он повернулся, чтобы прижаться губами к ее запястью.

Кожа возлюбленной была нежной и теплой, и даже во сне ему хотелось прильнуть к ее груди и услышать умиротворенное биение сердца.

– Я здесь и отныне всегда буду с тобой рядом, – прошептала Валентина. – Спи, любовь моя.

Стон, сорвавшийся с губ мужчины вместе с женским именем, напомнил им обоим о любовных объятиях, в которых они сливались несколько часов тому назад.

– Валентина… – хрипло прошептал мужчина. – Иди же ко мне, позволь мне вновь любить тебя…

Его губы жадно отыскивали губы возлюбленной, загорелые руки собирали в узел шелковистые волосы. Он ласкал округлые гладкие плечи, не прерывая страстного поцелуя.

Валентина обвила его руками, чтобы стать с ним одним целым. Он оторвался от ее губ и заглянул в сияющие глаза, пожирая возлюбленную восхищенным взглядом и окутывая всю ее магией своего взора.

Мужчина расстегнул атласный пояс, перехватывавший изящную женскую фигуру. В темных глазах заполыхала страсть. Груди Валентины затрепетали, и розовые соски отвердели под жгучим взором, любовный жар охватил томлением все тело.

Нежными щекочущими прикосновениями гладил возлюбленный ее кожу, возбуждая и поднимая до невероятных высот страсти. Мягко обхватив бедра, он прижал Валентину к себе, продолжая осыпать поцелуями, и она прониклась его чувствами.

Голова у нее закружилась, когда крепкие ноги прижались к ее ногам. От хрипловатого шепота волны страсти пробегали по телу. Валентина чувствовала, как сильные руки перекатывают ее по ложу.

Она крепче обняла любимого, ощущая слегка подрагивающие мускулы на широкой спине. Снова и снова шептала Валентина его имя низким гортанным голосом, звуки которого, она знала, делают желание возлюбленного совершенно нестерпимым.

Восхитительное чувство овладело молодой женщиной. Отвердевшие соски словно жили своей отдельной жизнью и трепетно стремились к наслаждению. Губы Валентины искали губы мужа, тело молило об освобождении от невыносимого напряжения.

Она устремилась навстречу любовному порыву мужчины, почувствовав в себе его плоть. Ее тихий стон, порожденный страстью, взволновал и еще больше возбудил черноволосого возлюбленного, поспешившего усилить восторг и блаженство желанной женщины.

Валентина чувствовала, как тонет она в глубинах страсти, сливаясь с мужем воедино. Снова и снова выкрикивая ее имя, он звал взобраться вместе с ним на ту головокружительную высоту, где она уже не сможет не покориться окончательно его любви.

…Переплетясь телами, они так и остались в объятиях друг друга нашептывать нежные слова…

Даже сейчас, во сне, он произносил ее имя, и звук его голоса возвращал Валентину в прошлое, в то время, когда впервые увидела она возлюбленного на рыцарском турнире. Его темные глаза сверкали. Белые зубы, обнажаемые в улыбке, поблескивали на солнце. Движения могучего тела завораживали, когда он седлал своего скакуна. Тот поединок был великолепным зрелищем и неопровержимым доказательством силы темноглазого и черноволосого мужчины.

Могла ли она знать, могла ли заподозрить, что в один прекрасный день отдастся ему и телом, и душой, и что в своей любви вечно будет хранить верность возлюбленному? Осмеливалась ли она когда-либо мечтать, что одной темной ночью окажется в его объятиях и он ответит на ее любовь?

Пока мужчина спал, в памяти Валентины оживали невероятные приключения, через которые заставила ее пройти судьба, обращаясь с ней, как с пешкой на шахматной доске в замысловатой партии.

 

ГЛАВА 1

Город взбудораженно гудел. Рыцари и воины со всего королевства собрались в Мессине на турнир, проводимый в честь свадьбы Беренгарии Наваррской и короля Англии Ричарда. Был приостановлен поход в Святую землю, чтобы все смогли присутствовать на торжестве.

Из окна башни Валентина разглядывала ристалище, где ближе к вечеру должен был состояться турнир. Слуги украшали яркими вымпелами и знаменами установленные вокруг площадки шатровые навесы для знатных зрителей.

Валентине и раньше доводилось присутствовать на рыцарских поединках, но тогда она была еще ребенком, а теперь – дамой, и потому девушка испытывала сейчас огромное волнение при мысли, что сегодня она станет созерцать турнир из центрального – королевского! – шатра.

За всю свою, пока еще весьма недолгую, жизнь путешествовала Валентина не так уж много, и восхитительная поездка из Наварры в Мессину показалась ей чуть ли не путешествием на край света. Она прибыла в этот великолепный город как придворная дама Беренгарии, принцессы, удостоившейся чести стать королевой Англии. Увлекательное путешествие, королевская свадьба, а теперь и турнир!..

Возбуждение все сильнее охватывало Валентину, ее гладкие и белые, как мрамор, щеки порозовели, а таинственные зеленовато-голубые глаза засветились и засверкали. Платье на ней было то же самое, в котором присутствовала она и на свадьбе Беренгарии – красивый наряд нежно-голубого цвета. Точно такого же цвета лента искусно переплетала темные волосы, спускавшиеся до талии.

Этот день навсегда сохранился в памяти Валентины. В воздухе носилось какое-то всеобщее волнение, и девушка остро ощущала этот трепет – невыразимое словами чувство. Сама не зная почему, она не сомневалась, что именно сегодня случится нечто такое, что перевернет ее жизнь.

Улыбаясь, Валентина подумала: «Какое бы невероятное приключение не уготовил мне этот день, я готова встретиться с неведомым!»

* * *

Горячее солнце пронизывало густую весеннюю листву, расцвечивая золотистыми пятнами тень, в которой отдыхал стройный юноша. Вытянув длинные ноги, туго обтянутые штанами из оленьей кожи, он покусывал сладкую травинку. Острые темные глаза высмотрели скачущего по дороге всадника, оставлявшего за собой шлейф красноватой пыли.

Юноша поднялся и с усмешкой стал наблюдать за одиноким всадником, вороной арабский жеребец которого с опаской сошел с дороги на каменистую невозделанную почву.

Юноша улыбнулся, сверкнули ровные белые зубы. Но из тени он не вышел: глаза у Паксона зоркие, как у сокола, и любопытно, разглядит ли он его в густых зарослях?

Вдруг юноша услышал свист, копье вонзилось в землю возле его ступни. Запрокинув голову, он рассмеялся и вышел из своего укрытия. Паксон, султан Джакарда, слез с коня и тоже рассмеялся.

– Я жду тебя уже больше часа, – заметил юноша.

Паксон продолжал смеяться:

– Мой конь не торопился! До начала турнира еще есть время. Вижу, ты взял себе белого арабского скакуна. Лучше ли он моего? Не отвечай мне! Я посмотрю, как покажет себя твой конь на состязаниях, – добавил султан, поглаживая потные бока лошади. – Ты хорошо выглядишь, брат! Годы пошли тебе на пользу.

Менгис засмеялся, вновь сверкнули ровные белые зубы. Темная прядь упала на лоб.

– И ты неплохо выглядишь, Пакс! Сколько же времени прошло? – проговорил юноша, приветливо протягивая руку.

Не размыкая рукопожатия, братья посмотрели друг другу в глаза.

– Я был несказанно удивлен, получив твое послание, в котором ты, Менгис, назначил мне встречу именно здесь. Что заставило тебя покинуть Гнездо Орла в горах? – посмеивался Паксон, озорные искорки сверкали во взоре, затененном густыми темными бровями.

Печаль мелькнула в глубине черных глаз Менгиса, желваки заходили на резко очерченных скулах.

– Еще не пришло для меня время занять трон Аламута, и хотелось бы повидать мир, прежде чем этот день настанет, – мрачно сказал он. – Я много путешествовал по Европе, побывал и в Англии, но скоро уж придется мне навечно заточить себя в Гнезде Орла.

Паксон положил руку на плечо Менгиса, испытав глубокую грусть от слов брата.

– Тогда живи на равнине, и пусть он провалится, этот трон Аламута!

Менгис вновь рассмеялся.

– Легко тебе говорить, брат! Ты принадлежишь к избранным мира сего по рождению, а я всего лишь плод страстного увлечения нашего отца наложницей из гарема.

– Ты был любимым сыном нашего отца, и мы родились с разницей лишь в несколько часов.

– Я не ропщу на судьбу, Пакс. Предназначенного звездами не изменишь. Оба мы согласились с решением отца: тебе – Джакард, а мне – орлиный край Аламута.

– Тогда мы были еще мальчиками, теперь же – мужчины, сарацины, сыновья владыки, – твердо произнес Паксон. – Поехали со мной в Джакард, – порывисто предложил он. – Я сделаю тебя Великим Визирем, и ты поможешь мне управлять владениями нашего отца.

– Нет! Судьбу можно лишь предвосхитить, но изменить нельзя. Мне суждено стать шейхом аль-Джебалом, Старцем Гор, и время, и место рождения ясно указывают на мое предназначение. Я уже признан федаинами, и мой предшественник ждет своего смертного часа.

Менгис казался таким жизнерадостным и был так полон жизни, что сердце Паксона сжалось, когда он понял: брат смирился и готов принять на себя суровые обязательства.

– Наш отец был неправ в своем решении, и ты не должен приносить себя в жертву!

– Он поступил так, как считал нужным, – возразил Менгис. – Своему законному сыну отец отдал Джакард, а мне, сыну наложницы из гарема, подземное царство, мир, где нет ни добра, ни зла, а есть лишь воля шейха аль-Джебала. Взбодрись, Пакс! Пока еще я не занял этот трон! – он хлопнул брата по спине. – Сегодня я собираюсь участвовать в турнире.

– Ты слышал, что возвещал глашатай? Турнир проводится в честь свадьбы короля Ричарда Львиное Сердце и прекрасной принцессы Беренгарии Наваррской.

– Да, брат, конечно, слышал, – озорно подмигнул Менгис. – Говорят также, что, завоевав принцессу, Ричард не знает, как сорвать этот дивный цветок. Он проводит ночи не в ее постели, а среди своих воинов. Христиане придумали название подобной робости в любовных делах: они называют ее рыцарственностью. Моли Аллаха, Паксон, чтобы ему не вздумалось поразить мусульман этой болезнью!

Братья проехали верхом каменистый склон холма, пересекли пыльный и замусоренный путешественниками город Мессину, миновали ворота ристалища и оказались на турнирном поле. Оба брата – высокие, темноволосые, смуглые – производили потрясающее впечатление. Они ловко держались в седле на своих великолепных арабских скакунах, из которых один был черным, как ночное небо, а другой – ослепительно белым, как пески пустыни, сверкающие под жгучим солнцем.

Синие штаны плотно облегали ноги Паксона, обрисовывая сильные мускулы. Голубая туника спускалась вдоль бедер, не прикрывая колен, сжимавших бока коня. Кольчуга, украшенная по краю серебряной нитью и вышитым на спине огнедышащим трехглавым драконом, ловко обхватывала торс, подчеркивая ширину плеч и силу рук. Широкие пышные рукава ослепительно белой рубахи прижимались к плечам кольчугой. Непокрытая голова блестела на солнце, подобно голове пантеры, растрепанные ветром волосы отливали иссиня-черными бликами.

Паксон пренебрежительно усмехнулся, оглядев множество людей, собравшихся на грандиозный турнир. Уголки губ приподнялись в лукавой усмешке, когда он заметил, как взгляды зрителей с любопытством перебегают от него к брату.

Паксон с гордостью глянул на Менгиса темными глазами. Штаны из прекрасно выделанной оленьей кожи доходили до голенищ коротких мягких сапог без каблуков. Под ними рельефно выделялись выпуклые мышцы ног. Короткая туника, также из оленьей кожи, слабо зашнурованная на груди, не прикрывала узких бедер. Путешествие в Англию с ее прохладным климатом нисколько не ослабило смуглого оттенка кожи. Белизна зубов и чернота волос составляли резкий контраст.

Менгис с привычной грацией сидел на своем скакуне и, благодаря одежде из оленьей кожи отменной выделки, казалось, сливался в одно целое с конем. Даже если он и заметил, какое впечатление произвело на зрителей его появление, то не подал вида. Губы слегка искривились усмешкой, взгляд стал враждебным и мрачным. Этого юношу Паксон был рад называть своим братом.

Они пересекли поле, направляясь к палатке распорядителя турнира, и любопытные взгляды многих закованных в доспехи рыцарей и оруженосцев устремлялись вслед братьям-сарацинам.

– Паксон, султан Джакарда, и Менгис, брат Паксона, – громко возвестил распорядитель турнира, удовлетворяя любопытство зевак, окруживших палатку. – Когда подойдет ваша очередь сражаться, глашатай объявит ваши имена.

– Скажите, – поинтересовался Паксон, – правда ли, что Ричард Львиное Сердце появится на ристалище, чтобы сразиться с победителем турнира?

– Правда, – коротко ответил распорядитель, – но вам нет нужды опасаться короля, – он насмешливо ухмыльнулся. – Нет сомнений, никому из вас не выпадет удача сразиться с Ричардом Львиное Сердце в поединке.

– Пари? – усмехнулся в свою очередь Паксон, подсовывая распорядителю кошель с золотыми монетами. – Я утверждаю, что один из нас станет победителем турнира и сразится с вашим королем.

– Более того, я утверждаю, что тот, кто сразится, выбьет Ричарда из седла! – Менгис присоединил к кошелю Паксона свой мешочек с монетами, и на его позлащенном солнцем лице появилась обращенная к взволнованному распорядителю улыбка.

– Неразумно с вашей стороны было бы вышибать короля из седла, – опасливо заметил распорядитель. – Это может стоить вам жизни!

Паксон сделал вид, что страшно испугался.

– Неужели вы хотите сказать, что король Англии – бесчестный человек, обуреваемый гордыней?

Менгис оглянулся по сторонам и заметил, что улыбки на лицах их соперников-христиан сменились угрюмым выражением: и без того появление на ристалище братьев-сарацин было им невыносимо, а тут еще пришлось выслушивать насмешки над королем!

– Не бойтесь! – слегка натянуто рассмеялся Менгис. – Мы, сарацины, весьма нерасторопны! Нет сомнений, Ричард останется в живых и возглавит поход своих крестоносцев в Святую землю. Мы прибыли сюда, всего лишь, чтобы развлечься, участвуя в турнире.

Паксон поторопился подтвердить слова брата, но в глазах его замелькали озорные искорки.

Менгис едва сдерживал усмешку, шагая рядом с Паксоном – они направлялись в конюшни, ведя своих скакунов в поводу. Яркие вымпелы и флаги придавали ристалищу праздничный вид. Небольшие квадратные шатры, украшенные разноцветными флажками, располагались по одну сторону от площадки, предназначенной для предстоящих поединков. Доблестные рыцари праздно слонялись вокруг шатров, ловя взгляды прекрасных дам в надежде, что какая-нибудь красавица одарит поклонника своей милостью и вещицей, которая принесет удачу в состязании. По другую сторону от ристалища крестьяне продавали свои товары и наспех изготовленные изделия, призванные напоминать всем бросающим на них взгляд о свадьбе короля Ричарда и коронации Беренгарии Наваррской.

На поле вышли лучники с длинными стрелами в руках. Трубы возвестили о прибытии Ричарда и его свиты. Чтобы не уронить достоинства, Филипп Французский приказал возвестить о своем прибытии еще более громогласно, и король Сицилии Танкред тоже постарался не отстать.

– Какой день для правоверных! – шепнул Паксон брату. – Какой переполох поднялся бы в странах Европы, если сегодня все эти короли были бы убиты на турнире!

Менгис мрачно наблюдал за шествием монархов.

– Титул шейха аль-Джебала не так легко вынести, брат, но я стану следующим Старцем Гор, что известно этим христианским собакам, равно как наслышаны они и о преданности федаинов своей вере. Целый мир разделяет нас, разве не так, брат?

Паксон слушал его с грустью и сожалением. Хотя Менгис и проклинал свою судьбу, однако к титулу шейха аль-Джебала относился с почтением – это было уготовано ему судьбой. Паксон вспомнил, как Менгис назвал сообщество федаинов подземным царством. Он хорошо понимал, насколько прав брат.

Скоро, сразу же после кончины нынешнего шейха аль-Джебала, Менгис получит этот титул, а весь мусульманский мир по-прежнему будет думать, что Старец Гор неподвластен смерти. Лишь немногие избранные знали тайну легенды о шейхе аль-Джебале и о том, как удается быть вездесущими убийцам и почему от них никто не может скрыться. Как многие таинства ислама, согласно утверждениям которого прямая дорога часто идет окольным путем, а пророки всегда выражаются иносказательно, империя шейха аль-Джебала вселяла страх в сердца самых отважных людей.

Лишь однажды, в детстве, Паксон побывал в Гнезде Орла, Аламуте, где над входом прочел:

ТОТ, КОМУ ПОМОГАЕТ БОГ —

ВЛАСТЕЛИН МИРА.

ОН РАЗРЫВАЕТ ЦЕПИ ЗАКОНА.

ПРЕКЛОНИСЬ ПЕРЕД ИМЕНЕМ ЕГО.

Властелин мира, согласно легенде, – это шейх аль-Джебал. Паксон взглянул на своего брата. Менгис наследует титул, за которым стоят власть и богатство, а в глазах его таится неизбывная тоска!

– Ты так странно поглядываешь на меня, брат, – проговорил Менгис. – Неужели тебе трудно понять, почему я не имею ни малейшего желания отправляться в то место в горах? Да я предпочел бы служить в армии Саладина, чем взирать на мир с горной вершины! Когда я называю Аламут потусторонним миром, ты должен понимать меня буквально. Законы, связывающие между собой мусульман, меня не касаются. Я воплощаю верховную власть, но на самом деле всего лишь один из тех, кто принимает решения. Если бы общество федаинов рассудило, что получит выгоду от убийства вот этих верховных правителей европейских государств, то они уже почувствовали бы удар клинка. А раз необходимость еще не назрела, то все эти короли и сидят здесь под роскошными навесами и ждут, когда их развлекут зрелищем турнира.

Тем временем слуги откинули полог центрального шатра, и все увидели Ричарда Львиное Сердце, короля Англии, поклявшегося вырвать Святую землю из рук сарацин. Даже с далекого расстояния была хорошо различима его гордо вскинутая голова в венце золотисто-рыжих волос, придавленных обручем короны из кованого золота.

За спиной Ричарда сидели две дамы, их яркие шелковые платья поблескивали в лучах солнца. Обе женщины были темноволосы. Королеву, супругу Ричарда, невозможно было отличить от ее придворной дамы.

– Клянусь бородой Пророка, – присвистнул Паксон, – я бы многое отдал, чтобы взглянуть поближе на тот дивный цветок, о котором столько болтают люди. Которая же из двух дам королева, Менгис?

– Мне известно не больше, чем тебе, брат. С этого края поля любая из них могла бы сойти и за мою матушку.

– Менгис, а помнишь, как мы умыкнули одну наложницу отца из его гарема? Я получил тогда несколько плетей, а ты женщину! – весело сверкая черными глазами, предался воспоминаниям Паксон.

Менгис рассмеялся.

– К сожалению, я так трепетал от неслыханной дерзости, на которую мы с тобой осмелились, что, когда та наложница оказалась в моих объятиях, я ничего не смог сделать, и ты пострадал напрасно!

– Ты хочешь сказать?..

– Неужели я солгал бы своему брату? – улыбнулся Менгис. – Смотри, лучники приготовились доказать, что они меткие стрелки!

Паксон вновь обратил свое внимание на происходящее на турнирном поле, но время от времени его взгляд, как ослепительный луч солнечного света, устремлялся к тенистой прохладе шатра Ричарда Львиное Сердце. Султан Джакарда напрягал зрение, чтобы рассмотреть Беренгарию, о которой шла молва как о самой прекрасной королеве во всем христианском мире.

Лучники продемонстрировали свое мастерство и заслужили одобрительные возгласы зрителей. Затем вышли воины с секирами и булавами и стали биться попарно. Участники турнира сражались, сменяя друг друга, пока наконец Паксон и Менгис не услышали, как глашатай выкрикнул зычным голосом их имена.

– Ты слышишь? Пора! Выкрикнули наши имена. Пусть победит сильнейший, брат, – тихо произнес Менгис.

– Я всегда побеждаю, – рассмеялся Паксон и направил коня к площадке перед центральным шатром, продолжая высматривать прославленную Беренгарию.

Менгис ехал рядом, его конь нервно перебирал ногами, чувствуя возбуждение всадника. Напротив королевского шатра братья остановились, ожидая одобрения Ричарда Львиное Сердце и знака начинать состязание.

Паксон всмотрелся в затененное пространство под шатровым навесом, и его взгляд остановился на стройной фигуре молодой женщины, сидевшей позади Ричарда. Женщина подняла глаза, и он заметил, что ее взор лучится сапфировым светом. Блестящие волосы, черные, как смоль, мягкими волнами обрамляли нежное лицо. Она опустила глаза, и густые шелковистые ресницы отбросили тень на щеки.

Паксон осознал, что его пристальный взгляд слишком дерзок. Неужели никогда он не привыкнет к тому, что христианки не закрывают свои лица чадрой, как делают это при посторонних женщины на его родине?

Ричард во все глаза смотрел на двоих сарацинских юношей, отважившихся появиться на поле боя без доспехов. Он окинул взглядом высокие мускулистые фигуры воинов и, улыбаясь, дал знак начинать поединок. Сам король Англии давно прославился своей удалью на ристалищах, и ничто не понравилось бы ему больше, чем доблесть и неустрашимость в битве. Интересно посмотреть, как станут сражаться эти двое сарацин, на взгляд достойные друг друга!

Паксон и Менгис заняли исходные позиции на противоположных концах поля. Солнце слепило Паксону глаза, и он оказался в невыгодном положении, когда с копьем наперевес бросил своего вороного скакуна вперед. В тот момент, как он поравнялся с белым арабским конем брата и собрался метнуть копье, Менгис одним быстрым движением отклонил коня в сторону, не шелохнувшись при этом в седле на спине своего быстро мчавшегося скакуна.

Толпа одобрительно взревела, ожидая другого захода. На этот раз Менгис оказался против солнца. Земля полетела из-под копыт коней, когда они снова помчались навстречу друг другу. Теперь Паксон увернулся от копья, соскользнув с седла под брюхо коня.

Менгис ускакал в дальний угол поля, смеясь про себя: Паксон совсем не изменился! Трубач подал знак к очередному заходу, и всадники снова помчались по полю.

В момент предполагаемого столкновения, казавшегося неминуемым, оба сарацина вскочили на спины несущихся бешеным галопом коней, и копья со скрежетом скрестились. Спрыгнув на землю, братья остались в том же положении, но тут распорядитель турнира крикнул, чтобы они прекратили схватку.

Зрители громкими криками выражали свое одобрение отважным всадникам, дерзким воинам. Ричард пошел навстречу пожеланиям толпы: сделав знак распорядителю, он дал понять, что поединок закончился вничью.

Менгис и Паксон швырнули копья на изрытую копытами коней землю и отправились за своими скакунами.

– Как ты думаешь, какова же будет награда? – еле слышно спросил Паксон.

– Драгоценный камень. Может быть, рубин или сапфир, – ответил Менгис.

– Я уже заприметил сапфиры, которыми хотел бы завладеть, – Паксон бросил взгляд назад, в сторону шатра Ричарда.

– Пакс, – обратился к брату Менгис с озорными искорками в глазах, – если хочешь, я помогу тебе добыть этот более ценный приз.

Султан Джакарда склонил голову к плечу, и не успел Менгис снова заговорить, как Паксон уже знал, что тот хочет сказать.

– Когда мы подойдем к шатру, чтобы получить награду, отвлеки внимание короля, и тогда у меня будет время завладеть той наградой, что так мила тебе: королевой Англии!

Паксон хмыкнул и Менгис хлопнул его по спине.

– А как же насчет того, чтобы выбить Ричарда Львиное Сердце из седла? – напомнил султан Джакарда.

– К дьяволу пари! Беренгария – вот о ком идет сейчас речь. Что ты на это скажешь, брат?

– Менгис, – вопросил Паксон, – но кто же из нас двоих на этот раз получит награду?

– Смешной вопрос! Ты же старше меня на два часа, потому ты ее и получишь! Я собираюсь лишь завладеть ею, чтобы передать тебе. Твою же вечную благодарность я увезу с собой в горы, где ждет меня мой трон. Согласен?

– Но как ты думаешь, долго ли нам удастся прожить после того, как мы похитим супругу Ричарда?

– Долгие годы! Скажи, Пакс, хватит ли у тебя мужской силы для этой английской королевы?

– О, я вполне достойный в этом отношении мужчина, – доверительно сообщил Паксон. – Но помни, Менгис, нам будет не до смеха, если придется предстать перед английским королем.

– Смотри! – кивнул в сторону центрального шатра Менгис. – Ричард Львиное Сердце выходит на поле! Просто удивительно, как это он ухитряется передвигаться в своих доспехах, которые так и пригибают его к земле! Ну так что? Скинем его на первом же заходе или провернем нашу шутку насчет английской королевы?

– Давай, не мешкай! – сказал Паксон. – Я хочу как можно больше времени провести с Беренгарией.

– Твое желание – для меня закон, – усмехнулся, низко кланяясь, Менгис. – Сам ты знаешь, что делать?

Паксон кивнул.

Трубач подал сигнал, подув в рог, и вернулся на место. Ричард поклонился зрителям и победным жестом поднял вверх копье. Чтобы не потерпеть поражения, Менгис и Паксон вскочили на коней и приготовились к нападению.

Оруженосец привел из конюшни огромного боевого коня золотистой масти.

– Это, наверное, Флавел, – прошептал Менгис. – Конь короля давно уже стал легендой. Рассказывают, однажды, когда Ричарда выбили из седла, Флавел остался рядом с хозяином и храбро отражал натиск врагов, лягаясь и затаптывая противников.

Хотя Ричард был высокого роста, головой он едва доставал до холки своего коня. Золотистый жеребец стоял, поджидая, когда хозяин поднимется в седло. Мускулы подрагивали под шкурой коня, он нетерпеливо бил землю копытом. Видно, Флавелу не терпелось ринуться в бой.

Оказавшись в седле, Ричард подождал сигнала распорядителя турнира. На счет «три» всадники устремились на поле. В последнюю секунду Менгис перебросил копье из правой руки в левую. Ричард бесстрашно скакал прямо на них.

Флавел непроизвольно уклонился в сторону, чтобы не оказаться между двумя конями сарацин, и снова соперники заняли исходные позиции для нового захода, и вновь Ричард бестрепетно двинулся на братьев, но на этот раз маневр Флавела они предугадали, и Ричард оказался зажат их лошадьми.

Флавел фыркнул, выкатывая от ярости глаза. Ричард снова и снова пришпоривал своего грозного коня, возобновляя поединок, но каждый раз оказывался между братьями-сарацинами.

В один из заходов Менгис и Паксон, не ослабляя натиска, увернулись от копья Ричарда, подхватили рыцаря под руки и приподняли над седлом. Король Англии повис в воздухе и с шумом приземлился, прогремев доспехами в неожиданно наступившей тишине.

Аплодисментов не последовало, возбужденные голоса стихли. Зрители, затаив дыхание, ждали, что же теперь предпримет Ричард.

Паксон первым оказался рядом с поверженным рыцарем. Менгис ждал, не сходя с коня. Лицо короля исказил гнев.

– Улыбайтесь, – посоветовал Паксон, – иначе ваши рыцари подумают, что вы потерпели поражение не только в турнире, но и с затеей вернуть Святую землю в руки христиан. Будь мы на поле боя, ваша жизнь и монеты ломаной не стоила бы!

Собравшись с духом, Ричард крикнул, чтобы все присутствующие услышали его:

– Я требую права бросить вызов моим победителям в следующем турнире, который состоится в честь завоевания Святой земли!

Толпа отозвалась одобрительным ревом. Ричард похлопал по спине Паксона и Менгиса в знак дружелюбия и только тогда позволил оруженосцам увести себя с ристалища.

– Забирай из шатра короля Беренгарию, и покончим с этим, – шепнул Паксон брату.

– Отправляйся за кошелем с деньгами. Когда увидишь, что я поравнялся с королевой, подбрось кошель в воздух и подцепи его копьем. Это отвлечет внимание стражи от королевского шатра. Потом же скачи прочь, словно за тобой гонится сонм демонов. Я буду удерживать в своих объятиях твою награду лишь малое время, пока в том будет необходимость, и ни минутой дольше, – усмехнулся Менгис.

– Только не завладей ею сам! – усмехаясь, предупредил Паксон. – Даже сам король Ричард не прикоснулся еще к Беренгарии, если верить слухам.

Султан Джакарда медленно двинулся к шатру распорядителя турнира. Глашатаем было сделано объявление, и сарацинский воин получил два кошеля с золотыми динарами. Оценивая щедрую награду, Паксон взвесил мешочки с деньгами в руке и остался доволен.

Поговорив с распорядителем турнира, он вернулся па середину поля. Менгис подвел Паксону вороного скакуна, а сам удалился, чтобы объехать ристалище, позволив зрителям чествовать победителя.

Султан Джакарда подбросил в воздух один из кошелей и пронзил его копьем. Он стал размахивать им и рассыпать золотые монеты. Зрители вскочили с мест, криками и движениями рук радостно выражая одобрение.

Но куда же подевался Менгис? Наблюдая за братом краем глаза, Паксон подбросил второй кошель как можно выше.

Поравнявшись с королевой, Менгис повернул голову, чтобы взглянуть на брата, и в тот момент, когда кошель взлетел в воздух, подхватил девушку, сидевшую возле Беренгарии. Сарацин усадил красавицу на своего белого коня. Придворная дама показалась ему очаровательной.

Королева же была слишком уж пухленькой, на его взгляд.

Менгис смеялся, удерживая сопротивлявшуюся девушку. Ее глаза полыхали сапфирово-голубым огнем, в котором мелькали и зеленые искры. – Так вот какие сапфиры привлекли внимание моего брата! – сказал он, отметив про себя гладкость белых щек и черноту шелковистых волос. – Наверняка брат подумал, что ты и есть Беренгария! Ну, юная леди, вы должны великодушно простить его за ошибку.

Пришпорив коня, Менгис помчался к воротам. Паксон же тем временем вскочил на спину своего вороного жеребца и последовал за ними. Лишь несколько мгновений спустя, очутившись на дороге, услышали они стук копыт – рыцари пустились в погоню.

Время внезапно остановилось для Валентины, неожиданно оказавшейся на быстро мчащемся коне в крепких объятиях красавца-сарацина. Его конь намного опередил преследователей, и юноша пустил его шагом.

Дыхание похитителя овевало теплом щеку девушки, а взгляд призывал поднять на него глаза. Дыхание у Валентины участилось, сердце бешено забилось в груди. Глаза юноши были бездонно-темными, но в них девушка не увидела и тени улыбки – наоборот, на краткий миг Валентина с удивлением ощутила дуновение вечности.

Всадник сильными руками крепче прижал девушку к себе, почувствовав прикосновение ее груди. Тело у него было крепким и мускулистым, и Валентина непроизвольно обвила руками его шею.

Необъяснимым образом она чувствовала себя в полной безопасности, в то время как ее обнимал этот необыкновенный юноша. Без тени кокетства девушка заглянула в глубину темных глаз. Ей показалось, она может утонуть в этих поразительных глазах и, вынырнув, слиться со своим похитителем на всю жизнь воедино.

Взгляд незнакомца затуманился и остановился на ее влажных, маняще разомкнутых устах. Менгис коснулся губами уст Валентины в сладостном поцелуе, нежном и вместе с тем страстном. Девушка потеряла голову. Обжигающее пламя охватило ее тело, биение сердца стало отдаваться в ушах.

Когда юноша отпустил Валентину, на мгновение их глаза встретились, и снова время словно остановилось.

Где-то в самых глубинах существа девушки зарождалось желание почувствовать снова прикосновение губ этого сарацина к ее губам и навсегда остаться в его объятиях.

Желание все росло и росло, угрожая взорваться подобно ослепительному многоцветью фейерверка. Веки, опушенные густыми ресницами, прикрыли голубые глаза, сверкавшие, как драгоценные камни, и Валентина, задыхаясь, снова подставила свои губы для лобзания, приникнув к незнакомцу.

Она поняла, что этот мужчина принадлежит ей, как не может принадлежать никакой другой.

Менгис нежно коснулся гладкой щеки девушки своей загорелой рукой, заглянул ей в глаза и кивнул, как бы подтверждая, что понял ее чувства.

– Если мы не на этом свете, то, значит, в вечности, – хрипло прошептал он.

Что-то в его голосе опечалило Валентину, и ее глаза увлажнились. Увидев слезы прекрасной пленницы, сарацин пожалел, что расстроил ее, и поспешил стряхнуть с себя грусть и улыбнулся, глядя сверху вниз. Его черные глаза торжествующе заблестели.

– По правде говоря, я похитил тебя для Паксона. Кошель динаров показался нам недостойной наградой. Собирался я прихватить королеву, но ты гораздо более ценная награда, чем та, которой мне полагалось завладеть. Теперь же я оставлю тебя здесь, – сказал он, опуская девушку на землю и поддерживая, пока ее ноги не коснулись земли. – Подожди здесь своего истинного похитителя, но ни в коем случае не говори ему, что ты не Беренгария! Мне не хочется, чтобы он почувствовал себя обманутым, – рассмеялся Менгис. Валентина рассмеялась вместе с ним:

– Я и не подумаю раскрывать твою тайну! Голубыми глазами она весело поглядывала снизу вверх на дерзкого сарацина.

– Разрешаю тебе удалиться. Воины Ричарда наверняка уже пустились в погоню.

Менгис снова рассмеялся, завидя подоспевшего Паксона:

– Жаль, что ты не сможешь сейчас насладиться своей наградой. Люди короля скоро будут здесь. Следуй на восток, я буду ждать тебя вон в той рощице.

– Менгис! Да благословит тебя Аллах! Юноша поскакал к лесу, не оглянувшись и не подав виду, что услышал слова брата.

Паксон обратил свой взор на черноволосую девушку в нежно-голубом платье. Ее глаза искрились весельем, и султан Джакарда был поражен очарованием улыбки «королевы».

– Сдается мне, Ваше Величество, что быть похищенной диким сарацином – для вас привычное дело! – он выделил слова «диким сарацином», свирепо оскалив зубы, что заставило девушку снова рассмеяться.

– Меня похищают, по крайней мере, раз в день, – насмешливо заметила Валентина. – Это уже порядком мне надоело и, к сожалению, отрывает от занятий рукоделием.

– Кажется, у королевы Англии замечательное чувство юмора!

Паксон, откровенно разглядывая стройную фигуру молодой дамы, был очарован.

– Пусть так, – проговорил он, спешиваясь и подходя к Валентине.

Его мускулистая рука обвила талию девушки. Притянув ее к себе, воин не сводил глаз с обольстительных губ.

– Женщина, не умеющая оценить хорошую шутку, быстро становится ворчуньей. У Паксон прильнул к губам Валентины в томном поцелуе.

Валентина остро ощущала близость мускулистого тела, сильные руки крепко прижимали ее к широкой груди.

В глубине души она сравнивала этого юношу с сарацином, похитившим ее из королевского шатра.

Они были так похожи: оба высокие, мужественные, статные, красивые… и все-таки разные. В этом сарацине, чье имя было Паксон, она не почувствовала доброты и мягкости – лишь требовательность, напор, страсть, против которой не могла бы устоять ни одна женщина. И Валентина не стала исключением. Ответный огонь разгорелся в ее сердце.

Паксон ослабил объятия, и краска залила девушке щеки.

– Клянусь бородой Пророка, ты восхитительнейший цветок!

Взгляд юноши жадно заскользил по высокой груди, обтянутой тонким шелком платья.

– Я бы с удовольствием задержался, чтобы насладиться твоими прелестями, но в этом случае воины, посланные вдогонку твоим мужем, постараются, чтобы я больше никогда в жизни не смог вкусить сладости губ никакой другой женщины.

Снова заключив Валентину в объятия, Паксон запечатлел последний обжигающий поцелуй на ее устах и затем вскочил на коня.

Не успела девушка перевести дыхание, как всадник уже исчез в густом лесу. Валентина стояла, боясь пошевелиться, обуреваемая сонмом чувств. Ей было трудно осознать произошедшее. Несколько последних минут промелькнули так быстро! Только что она сидела рядом с Беренгарией, восхищаясь боевым мастерством удивительных сарацинов, и вот ее уже подхватили крепкие руки одного из них и усадили на могучего коня, умчавшего ее прочь от ристалища.

Валентина трепетала при мысли о дерзости этого поступка. Все зрители восхищались ловкостью сарацина, подбрасывающего в воздух кошель с монетами, и не замечали, что происходит под навесом королевского шатра, пока не свершилось это смелое похищение.

Валентина услышала стук копыт – король послал своих воинов ей на выручку. Интересно, что все подумали б, если бы узнали, как не хочется пленнице оказываться спасенной! На самом деле, Валентина желала провести еще хотя бы несколько минут с самым восхитительным из всех мужчин, которые ей только когда-либо встречались.

Девушка улыбнулась, ее пухлые губы приоткрылись, глаза заблестели. Ведь она с самого начала знала, что сегодня ей выпадет удивительный день, и предчувствие не обмануло!

Поджидая своих спасителей, Валентина думала о сарацинских юношах. Который же из них ей понравился больше? Тот, кто похитил ее на глазах самого короля и в чьем взоре она рассмотрела таинственную печаль? Или другой, принявший ее за Беренгарию и поцеловавший так крепко, что дрожь в коленях не проходила до сих пор?

 

ГЛАВА 2

Под первыми розовыми лучами восходящего солнца пробуждается от темной ночи город Акра. Торговцы спешат установить лотки, пока солнце не вскарабкалось на небеса по своей высоченной лестнице и не обожгло жаром пески, заставив ослепительно сверкать белые каменные стены домов. Стражники со шлемами под мышкой шумно приветствуют друг друга, сменяясь на постах. Пастухи-курды в долгополых черных одеждах из грубой ткани ведут свои стада по узким переулкам, радуясь дарованной им привилегии беспрепятственно попадать в город. Хотя Акра и находится под владычеством христиан, сарацинские торговцы приносят городу пользу. Народ надо кормить. Фрукты, вино, мясо, сыры и даже хлеб каждый день привозят на рынок смуглые приверженцы ислама.

Несмотря на войну, они могут свободно перемещаться и заниматься своим обычным делом: христианские воины торговцев не трогают, а мусульманские предводители, питающие врожденное уважение к торговому делу, благословляют этот род занятий.

В течение часа лабиринт восточного базара заполняется множеством покупателей и продавцов. Под навесами нагромождаются горы ковров, их сочные, яркие краски слепят глаза. Тюки конопли укладываются рядом с драгоценными кувшинами оливкового масла. Кованые сундуки с пряностями и жемчугом устанавливаются вооруженными слугами при свете разноцветных фонарей, зажженных еще ночью. Золото и серебро сверкает на солнце. Евреи в синих одеждах пронзительными голосами выторговывают самую высокую цену.

Во дворце на окраине города в сводчатой комнате, окнами выходящей в большой сад, луч солнца разбудил Валентину, едва коснувшись щеки. Зеленовато-голубые глаза девушки широко распахнулись и сощурились от яркого солнечного света.

Повернувшись на другой бок, она отвернулась от узкого окна и вжалась в подушку, полная решимости не обращать внимания на наступление еще одного дня и на шум, доносящийся со двора. Потянувшись под шелковым покрывалом всем своим стройным гибким телом, она собралась было вернуться в объятия Морфея, как вдруг услышала звяканье дверной щеколды и узнала тяжелый запах мускусных ароматических притираний Беренгарии.

– Вставай, лежебока! Ты, что, забыла, какой сегодня день? – звонкий ребяческий голос королевы дрожал от нетерпения, миндалевидные карие глаза расширились от возбуждения, и в них замерцали золотистые искорки.

– Валентина, просыпайся! Уверена, нам потребуется не один час, чтобы нарядиться. Не каждый день удается увидеть властелина мусульман! – мягкой пухлой рукой Беренгария потрясла девушку за плечо.

Как всегда, Валентину поразила железная хватка этой бархатистой ручки. Под обманчивой внешностью розовощекой девочки скрывалась непреклонная воля, что могло бы явиться полной неожиданностью для непосвященных, но об упрямом характере Беренгарии знали только ближайшие приближенные. Многие черты характера королевы удивили бы окружающих, считавших ее невинным ребенком с простыми вкусами и невзыскательными желаниями.

– Валентина, поднимайся! – настаивала Беренгария, в ее голосе появились повелительные нотки. – У нас столько дел! Сина должна вымыть мне голову, и потребуется несколько часов, чтобы волосы высохли…

Не желая больше слышать от Беренгарии ни слова, Валентина откинула покрывало и выбралась из постели.

– Все-таки я опасаюсь, что Ричард, мой повелитель, вряд ли благосклонно отнесется к нашему появлению на встрече с Саладином. Обмен пленными – серьезное дело. Уверена, ни король, ни Саладин не потерпят присутствия женщин.

– Я не собираюсь советоваться с тобой, Валентина, – надула губки Беренгария. – Как это они не потерпят присутствия женщин? Я королева Англии! Или ты об этом забыла? Кроме того, Ричард нас даже не заметит. Когда он вообще обращал внимание на женщин? – заметила она со злобой и горечью.

– Моя королева, кажется, намекает на измену! – предостерегла Валентина.

– Измена? Едва ли! Меня тошнит, когда я вижу, как обмениваются улыбками Ричард и Филипп, король Франции. С каждым днем мне все труднее держать голову высоко поднятой. Все христианское войско знает, что Ричард не спит в моей постели. Они называют его «Львиное Сердце»! Ему больше подошло бы «Робкое Сердце»! Храбрый воин боится лечь в постель с женщиной!

– Чшшш, Беренгария. Кто-нибудь может нас подслушать! И у стен есть уши.

– Разве они услышат что-либо, чего не слышали прежде? Менестрели распевают повсюду о том, как королю нравятся мужчины, и среди придворных в ходу множество шуток и забавных историй на этот счет. Но Саладин! Это совсем другое дело. Благородный сарацинский воин, исламский владыка, защитник веры… Продолжать можно до бесконечности. Говорят, у него шестьдесят жен, представь себе! – Беренгария, пританцовывая, кружила по комнате, ее ночная рубашка развевалась, приоткрывая крохотные ножки в туфельках без задников.

Валентина со страхом и беспокойством наблюдала за королевой, своей давнишней спутницей на жизненном пути. Еще с того времени, как они были детьми, Валентина научилась с опаской относиться к приподнятому настроению Беренгарии. Когда та оживлялась и радовалась, обдумывая какую-нибудь каверзу, ничто не могло ее остановить и не помогали никакие увещевания. В последние три дня, узнав об ожидаемом приезде Саладина, Беренгария подумывала, как бы оказаться на встрече.

– Гария, – мягко произнесла Валентина, обратившись к королеве как в те времена, когда та еще была принцессой Наваррской, – никто не осмелится помешать тебе войти в зал совещаний, но после того, как король представит тебя гостям, он непременно попросит нас удалиться. Не сомневаюсь, если ты станешь упорствовать, твой муж прикажет просто вынести тебя из зала. Избавь же себя от этого унижения! – упрашивала Валентина, представляя, в сколь неловком положении окажется сама, сопровождая королеву.

Но вскоре она в который раз осознала, что Беренгарию бесполезно отговаривать. Придворной даме давно было известно: в таких случаях поладить со взбалмошной упрямицей можно, лишь играя роль сообщницы.

– Если тебе так уж необходимо увидеть этого сарацина, Гария, то я знаю, как нам следует поступить, чтобы присутствовать на этой встрече от самого начала до конца.

– Правда? Валентина, скажи мне, что ты предлагаешь? Твои задумки всегда так хитроумны! А я непременно должна увидеть Саладина!

Лицо Валентины осветилось лукавою улыбкой: иногда Беренгария бывала послушна, как струны лютни под пальцами музыканта.

– Слуги подготовили для встречи большой зал, примыкающий к саду. На галерею же есть боковой вход, а дверь, которая ведет туда, забрана решеткой и задрапирована. С галереи виден весь зал. Мы сможем все увидеть и услышать, не рассердив короля!

– Да! Да! – возликовала Беренгария. – Это замечательно! Хотя, впрочем, меня вовсе не волнует, рассердится Ричард или нет! – сердито добавила она, закусив нижнюю губу острыми белыми зубками.

Валентина знала, что оправдания короля по поводу его пренебрежения супружеским долгом неубедительны и полны неприязни к жене. Беренгария же, обладая строптивым и нетерпеливым нравом, воспринимала его доводы, пожалуй, слишком бурно. Валентине требовался весь ее ум, чтобы спасти королеву от грозившей ей беды.

Солнце поднялось еще выше и залило комнату светом, проникнув сквозь высокие окна, выходившие на восток.

– Ну вот, мы зря теряем время! Ты сказала, что Сина должна вымыть тебе голову. Позвать ее?

– Нет, я сама найду Сину. Скорее всего, она, словно верный пес, ждет приказаний у двери моей комнаты. О, Валентина, как я волнуюсь! Подумать только, собственными глазами я увижу Саладина! Клянусь Господом, моя набожная сестрица Бланш сойдет с ума, когда я сообщу ей, что мне довелось лицезреть предводителя мусульман!

Возбужденно смеясь, королева закружилась по комнате. Перед ее мысленным взором стояла сестра, потрясенная обрушившимся на нее сообщением.

Валентина проводила взглядом удалившуюся Беренгарию и сразу же начала подсчитывать, сколько золотых монет ей придется потратить, чтобы подкупить слуг и завладеть ключом от галереи. Как и большинство особ королевской крови, Беренгария представления не имела, насколько простые люди зависимы от власти денег.

Даже если бы Валентина посетовала, что это маленькое приключение будет стоить ей половины месячного содержания, Беренгария все равно и не подумала бы вернуть деньги. По ее разумению, одной королевской улыбки было достаточно, чтобы окупить понесенные придворной дамой траты. И причина того крылась вовсе не в жадности, просто королева не задумывалась о ценности денег. Она жила в роскоши, любая ее прихоть удовлетворялась, и никогда мысль о том, что кто-то за все это платит, не посещала хорошенькую головку королевы.

Часто Беренгария приказывала принести ей что-нибудь с рыночной площади, и бедный слуга стоял в оцепенении, опасаясь напомнить королеве, что покупка будет стоить несколько динаров, и как же ему выполнить поручение, если нет у него денег?

В таких случаях Валентина извлекала несколько монеток из вышитой шелковой сумочки, привязанной к поясу, и вкладывала их в раскрытую ладонь слуги. Ей казалось смешным, что она начинает демонстративно звенеть монетами и долго давать слуге наставления принести сдачу, а Беренгария в это время, не обращая никакого внимания на происходящее, продолжает вышивать или вяло пощипывать струны лютни.

Дома, в Наварре, король Санчо следил, чтобы для нужд дочери выделялись деньги. Выбирая товары у торговцев, посещавших башню принцессы, Беренгария лишь брала себе, что ей нравилось, а счета направлялись королевскому казначею.

Но с тех пор как Беренгария покинула Наварру, все ее маленькие покупки оплачивались леди Элеонорой, матерью Ричарда, или же его сестрой, принцессой Джоанной. Но все-таки чаще всего именно Валентине приходилось улаживать эти досадные мелочные недоразумения.

Принцесса Джоанна несколько раз напоминала Беренгарии о ее долгах. Россыпь веснушек на носу Джоанны, казалось, становилась ярче от румянца, вызванного смущением, когда в ответ на деликатное напоминание Беренгария мчалась в свои покои, возвращалась с пригоршней золотых монет и с радостным видом начинала совать их своим дамам, словно раздавала подарки, а не возвращала долги.

Валентина тряхнула головой, отгоняя воспоминания о Наварре и привычную тоску по дому. Сбросив ночную рубашку, она наполнила водой чашу для умывания. Поеживаясь от прохлады, девушка принялась за утренний туалет. Вытираясь, она стояла в луче солнечного света, проникавшего через окно. Услышав шорох у себя за спиной, Валентина обернулась и обнаружила, что Беренгария пристально смотрит на нее со странным выражением.

– Придворная дама вспомнила о своей наготе и слишком маленьком полотенце – им невозможно было прикрыть длинные стройные ноги и узкие бедра. Обе женщины долго не отводили друг от друга глаз. Валентина испытывала все более сильное беспокойство. Она догадывалась, какое зрелище представляет ее тело в золотистом солнечном свете, подчеркивающем безупречность кожи, – капельки воды блестят, как драгоценные камни, густые черные волосы тяжело ниспадают до талии, окутывая плечи и прикрывая розовый сосок одной из упругих грудей.

– Я вернулась, чтобы показать тебе платье, которое собираюсь надеть.

Голос Беренгарии прозвучал резко и хрипло, взгляд королевы не покидал обнаженного тела придворной дамы, глаза блестели, лицо пылало. Безудержное любопытство одолевало Беренгарию – нечто подобное она испытывала при виде привлекательных незнакомцев, вызывавших у нее желание прибегнуть к множеству уловок, чтобы завлечь их в свою постель.

Валентина сдернула с кровати покрывало и завернулась в него. Откровенно изучающий взгляд Беренгарии уже не только смущал, но и, как грязь, лип к телу.

Старая Сина позвала из-за двери:

– Ваше Величество, все готово, чтоб мыть голову. Не дожидайтесь, когда вода остынет!

– Иду, Сина.

Прежде чем уйти, Беренгария бросила последний взгляд на свою придворную даму, откровенно блеснув глазами.

– Бедняжка! Мне не следовало врываться так неожиданно! Но ты напрасно стесняешься, – проговорила она притворно нежным голосом, который был так хорошо знаком Валентине. – Ведь мы обе женщины!

Беренгария со смешком повернулась и выбежала из комнаты, в коридоре эхом отозвался ее смех.

Одним прыжком Валентина оказалась у двери и опустила засов. На этот раз Беренгария зашла слишком далеко! Из-за того, что ее постель не согревает мужчина, она начинает искать иных удовольствий! Беренгария просто невыносима!

Валентине захотелось, чтобы привычный для христиан Образ кровожадного сарацина оказался соответствующим истине. Может, тогда Саладин накинулся бы на королеву Англии и сожрал бы ее заживо.

* * *

Вскоре после полудня за городскими воротами поднялась суматоха. Длинный извилистый караван верблюдов и лошадей показался на горизонте. Он медленно направлялся к воротам Акры. По всему городу раздались крики:

– Саладин! Саладин везет Святой иерусалимский Крест!

Уже прошел месяц после взятия Ричардом Акры, а крестоносцы все ждали передачи Святого Креста, много лет назад захваченного мусульманами в битве при Хаттине.

Извиваясь подобно змее, караван продвигался по узким городским улочкам. Погонщики верблюдов в темно-красной одежде хлестали упрямых животных, заставляя их поторапливаться. Воины в желто-черных плащах гордо ехали на своих горячих арабских скакунах. Дюжие чернокожие евнухи в ярко-красных шароварах и украшенных драгоценными камнями маленьких фесках шагали рядом с верблюдами.

Караван казался бесконечным. Христиане высматривали реликвию – Святой Крест в золотом ящике, но ни ящика, ни Креста не было видно. Члены орденов госпитальеров и тамплиеров – эти отважные воины, монахи, посвященные в рыцарский сан, – рыдали, не скрывая слез.

Несмотря на то, что ропот возмущения и разочарования поднимался в рядах крестоносцев, никто из воинов не сделал ни одного резкого движения. Король Ричард строго предупредил свое войско: ни при каких обстоятельствах никто не должен подвергать риску благополучный исход переговоров. Как бы ни был силен гнев людей, никто не осмеливался ослушаться Ричарда Львиное Сердце.

Валентина и Беренгария находились в саду, когда прибыл предводитель мусульман. Королева пытливо всматривалась в смуглые лица под украшенными драгоценными камнями тюрбанами, отыскивая Саладина.

Она заметила в толпе высокого стройного всадника на грациозном длинноногом коне, и сердце ее дрогнуло. В отличие от остальных, этот человек был чисто выбрит. Сильная, красиво изогнутая линия скул подчеркивалась черным шарфом, спускавшимся с белого тюрбана. Одет он был в черный кафтан с широкими рукавами, украшенными золотым кантом по низу. Длинная кривая арабская сабля выглядывала из-за широкого желтого пояса, концы которого своей бахромой касались высоких черных сапог из козьей кожи.

Еще более поразительное зрелище, чем сам всадник, представляла собой охотничья пантера с блестящей черной шерстью, державшаяся рядом с конем. Усеянный драгоценными камнями ремешок охватывал шею огромной кошки, сверкая и переливаясь на солнце.

– Взгляни, Валентина! – воскликнула королева, указывая на необыкновенного всадника. – Посмотри на эту пантеру! Видела ли ты когда-нибудь что-либо более диковинное? Ошейник стоит, наверное, огромных денег!

Валентина не сводила глаз с красавца-всадника. Она восхищалась тем, как уверенно он держится в седле, и его изящными движениями. Когда он соскочил с коня, то взял в руку цепь, удерживавшую пантеру. Девушка была поражена сходством между человеком и животным: гибкие движения, гордая посадка головы, ощущение тщательно сдерживаемой силы – в любой момент эта непринужденная грация может обернуться, подобно разжимающейся пружине, мощным и быстрым кошачьим прыжком.

Беренгария, внимательно присматриваясь к Валентине, заметила, как потемнели ее глаза цвета морской волны и приобрели сапфировый оттенок.

– Я замечаю… ты его видела прежде! Не тот ли это сарацин, что умчал тебя прочь с турнира в Мессине?

Беренгария лукаво поглядывала на Валентину, ожидая ответа.

– Нет, Гария, то был другой сарацин по имени Менгис. А этот, кого мы сейчас с тобой разглядываем, скрылся тогда в роще… – Валентина слишком поздно поняла, что попалась в ловушку, подстроенную Беренгарией.

– Так, значит, ты на него бросила в тот день отнюдь не мимолетный взгляд! Как, говоришь, его зовут?

– Паксон, султан Джакарда.

Пальцы королевы злобно впились в руку Валентины.

– А когда ты оставалась с ним наедине, не покушался ли он на твою честь? Позволила ли ты ему касаться твоих губ, груди?.. Какое право имела придворная дама наслаждаться приключением, в котором должна была участвовать королева? Всем присутствовавшим было ясно, что именно ко мне потянулся сарацин, когда вдруг ты оттолкнула меня и сама прыгнула в его объятия! Разве мало я испытала унижения в день своей свадьбы? Гордый и мужественный король Ричард Львиное Сердце поцеловал мне руку и пожелал спокойной ночи, а затем отправился в свои покои, и все это под насмешливыми взглядами гостей! И теперь ты, подруга-предательница, лишаешь меня возможности тронуть сердце мужа ревностью!

Валентина закрыла глаза и стиснула зубы. В течение уже нескольких месяцев ей приходилось выслушивать одни и те же обвинения, и каждый раз она подавляла желание сомкнуть пальцы на шее Беренгарии и придушить ее. Сначала Валентина оправдывала несправедливые упреки разочарованием королевы в Ричарде, с которым Беренгария оказалась связана на всю жизнь. Но в последнее время обвинения королевы досаждали придворной даме особенно, делая их отношения тягостными.

– Гария, я тебе уже не раз говорила, что с сарацином ничего у меня не было. Что же касается твоего разочарования в Ричарде, то моей вины в этом нет. Ты опрометчиво и поспешно судишь о повелителе Англии. Он ведет войну и крайне занят своими обязанностями. Прошу тебя, не суди о его наклонностях по стишкам менестрелей!

– Увы, в тех стишках заключена правда! Со дня свадьбы муж не провел ни одной ночи в моей постели! Ты всегда так рьяно защищаешь Ричарда, что я не могу поверить, будто твоя преданность, как ты то утверждаешь, объясняется лишь верностью королю. А мы с тобой дружны с детства, и теперь я твоя королева, но где же твоя любовь ко мне? – Беренгария так близко наклонилась к девушке, что почти коснулась ее лица. – Наверное, я лишена почитания супруга, потому что ты украла у меня его любовь как-нибудь столь же хитроумно, как лишила меня восхитительного приключения, уцепившись за сарацина! Не поэтому ли Ричард и не спит в моей постели?

Валентине захотелось толкнуть Беренгарию так, чтобы она уселась своим королевским задом прямо на какую-нибудь колючку. Действительно, муж не проводил часы ночного отдыха в супружеской постели, но ничего подобного нельзя было сказать о великом множестве других мужчин, ночи напролет не смыкавших глаз на «службе» у королевы.

– Уймись, Гария! Я питаю к Ричарду лишь чувство почтения. Он великий правитель, как бы ты к нему не относилась. Что же касается сарацина…

– Да, Валентина, скажи, что ты думаешь о сарацине? – принялась вопрошать королева.

Валентина сжалась, ее обескуражила способность Беренгарии без труда разгадывать ее чувства.

– Этот сарацин… он такой…

– Молодой! Красивый! Да, я тебя понимаю, Валентина!

Взор королевы снова метнулся к всаднику, проходившему в этот момент в зал совета, и Беренгария поклялась себе, что, даже если ей придется сдвинуть с места небеса и землю, все равно этот мужчина окажется в ее постели еще до окончания переговоров.

Из-за решетки галереи королева и придворная дама могли видеть все, что происходило в зале. Из уважения к гостям Ричард приказал убрать комнату восточными коврами с затейливым узором, и ковры оказались настолько пышными, что ноги утопали в них по щиколотку. Повсюду были разложены подушки. На низких столиках, установленных на мозаичном полу, стояли кувшины с фруктовыми соками, чтобы гости могли утолить жажду после путешествия по пыльной дороге. Вино на столики не выставили: ислам запрещал гостям Ричарда употреблять вино.

Ричард Львиное Сердце, правитель Англии, был великолепен в своем королевском пурпурном одеянии. Ярко-рыжие волосы поблескивали огненными искорками под тонким золотым обручем – символом высокого положения. Перед началом переговоров мусульмане повернулись на Восток, сняли тюрбаны и в один голос пропели молитву.

Среди христиан пронесся ропот возмущения. Король Ричард был явно недоволен, лицо у него вспыхнуло, приняв оттенок волос.

Валентина и Беренгария, прислушиваясь к голосам, узнали, что Саладин не будет присутствовать на переговорах. Вместо себя он прислал своего брата Саифа ад-Дина и свиту военачальников. Саиф ад-Дин должен был говорить от лица Саладина и скрепить своей печатью все договоренности. Мусульманские военачальники оказывали особые знаки почтения Саифу ад-Дину, прославленному под именем аль-Адил.

Ричард взял инициативу переговоров в свои руки.

– Я говорил с Филиппом-Августом Французским, и мы решили, что условия договора необходимо должны быть изложены в письменном виде. Все мусульмане должны покинуть Акру. Кроме того, мы требуем от вас двести тысяч динаров. Конрад Монсератский будет представлять английскую корону. Согласны ли вы с этими условиями?

Саиф ад-Дин кивнул, поглядывая на крестоносцев, разворачивавших знамена в саду.

– Мы подумаем. Малик эн-Наср, мой брат, которого вы называете Саладином, попросил меня зачитать вам наши требования.

Мусульманин торжественно развернул свиток.

– Приветствую вас, могущественные короли… После долгих и пышных оборотов речи последовало:

– Договоримся хотя бы об одном. Отошлите наших собратьев, находящихся у вас в плену, а мы вернем вам тех, кого удерживаем, пока мусульманские пленники не возвращены.

Торг продолжался, разгорался жаркий спор.

Валентина отыскала глазами султана Джакарда и вспомнила об испытанном ею в роще кратком миге страсти. Паксон сидел на высокой подушке в противоположном конце комнаты. Огромная кошка спала у его ног. Беренгария была права: юноша великолепен. Даже с большого расстояния трудно было не заметить, сколь рельефно проступают сквозь одежду мускулы у него на руках. Валентина вспомнила его теплые объятия. Еще со времени турнира в Мессине она знала: стоит его рукам напрячься, как копье полетит точно в цель. Пантера зашевелилась. Паксон ласково погладил кошку по голове, и та моментально успокоилась.

Беренгарии не терпелось рассмотреть все получше, и она приподняла шелковую занавеску на решетке. Султан мгновенно обратил внимание на это движение, и смуглая рука плавно опустилась на эфес сабли.

– Ты ничего не заметил, Мештуб, там, на галерее? – спокойно спросил он сидевшего рядом друга.

Мештуб качнулся влево, положив руку на рукоять меча.

– Я вижу двух женщин, Паксон. А ты? Султан улыбнулся, белые зубы блеснули на загорелом лице.

– Я тоже вижу двух женщин, но на мгновение мне показалось, что христиане устроили нам засаду.

– Или это происки шейха аль-Джебала, Старца Гор! Представь себе, какая суматоха поднимется, если убийцы проникнут на этот совет.

– В зале я не заметил посланцев старого негодяя, – сказал Паксон, не сводя с галереи глаз.

Мештуб весело рассмеялся, заметив выражение лица своего друга. Сарацинская кровь кипела в жилах Паксона.

– Один беглый взгляд на женщину… и мысли твои переметнулись с войны на любовь! – насмешливо произнес Мештуб.

– Она красавица, – тихо проговорил Паксон, откровенно разглядывая Валентину.

– Паксон, – предупредил шепотом Мештуб, – я своими собственными глазами видел, как женщина, на которую ты сейчас смотришь, ехала по Акре на коне рядом с королем Ричардом! Ты воспылал страстью… к королеве?

Паксон нахмурился. Мештуб слишком хорошо его знал, чтобы не прочесть мысли друга.

– Дело в том, что я… хорошо знаком с королевой. Мы подружились… э-э… в Мессине.

Мештуб вопросительно поднял бровь.

– Ты хочешь сказать, что был близок… с Беренгарией, королевой Англии? – недоверчиво вопросил он.

– Ты надеешься уменьшить ее привлекательность, напоминая мне, что она христианка? – Паксон продолжал пристально разглядывать Валентину.

– Надеюсь лишь предостеречь тебя. По твоим глазам вижу: ты не прочь разделить с ней ложе. Я замечаю и в ее глазах ответный жар. Клянусь бородой Пророка, ты играешь с огнем!

Паксон улыбнулся другу.

– Скажи, Мештуб, ты ведь не считаешь, что англичане занимаются любовью иначе, чем мусульмане?

– Ты обратился не по адресу, Пакс! Может быть, эта старая лиса Саладин подскажет тебе ответ. Я слышал, однажды он имел дело с одной инглези, так она оказалась такой невоздержанной, что чуть не довела его до смерти! В конце концов, когда Саладин отделался от нее, он взял себе взамен шестьдесят жен и заявил, что они, все вместе взятые, менее требовательны, чем одна христианка.

– А может, я более жаден до любовных утех, чем наш достопочтенный Малик эн-Наср?

Лицо Мештуба омрачилось.

– Если тебя поймают, то убьют, – осторожно заметил он.

– За такую красавицу не жаль и умереть, – тихо ответил Паксон, слегка поглаживая голову пантеры, словно округлую женскую грудь.

– Ты султан и не должен подвергать свою жизнь опасности ради нескольких быстротечных мигов наслаждения. К тому же она христианка! Мухаммед провозгласил женщин неверных нечистыми.

– Но самому Саладину, однако, это не повредило! Разве его любовь к той инглези помешала ему стать властителем?

Мештуб знал, когда надо остановиться. Надеясь отвлечь внимание друга, он заметил:

– Посмотри на аль-Адила. На сегодня переговоры, кажется, закончены.

Вопрос о пленниках подогрел страсти, и это могло сказаться решающим образом на судьбах всех присутствующих.

– Больше мы не станем торговаться, – прогремел голос Ричарда. – Советую заплатить дань немедленно и ограничиться нашими клятвенными заверениями, что ваши люди будут вам возвращены. Завтра мы обсудим условия возвращения Святого Креста.

Дав знак сопровождающим, Ричард вышел из зала.

Валентина и Беренгария поспешно покинули галерею, сбежали вниз по ступенькам и промчались через двор ко входу в покои королевы. Остановившись на пороге, Беренгария схватила Валентину за руку.

– Валентина, видела ли ты когда-нибудь более красивого мужчину? Я хочу его и должна во что бы то ни стало его заполучить. Сделай так, чтобы он пришел в мои покои сегодня вечером.

– Гария, ты с ума сошла! Он же нам враг! Ты не должна…

– Устрой это! Твоя королева приказывает тебе!

– Королева, увы, часто ведет себя неразумно! – резко возразила Валентина. – Если тебе так уж хочется сложить голову на плахе, воля твоя, но не втягивай меня в эту затею. Если мне придется умереть вместе с тобой, то кто же Станет оплакивать тебя и молиться за упокой твоей души?

– Если до этого дойдет дело, то жизнь твоя все равно оборвется. Ты и раньше была моей сообщницей в изменах мужу. Уладь же все и на этот раз! – лицо Беренгарии уродливо исказилось злобной гримасой.

Валентина была вынуждена признать, что королева права: если правда выплывет наружу, перед ней тоже отчетливо замаячит угроза смерти.

– Но ты не можешь быть уверена, что он придет: мусульмане считают неверных нечистыми. Если он откажется посетить тебя, следуя своим убеждениям, то может подвергнуть имя королевы осмеянию, и доказательством послужит твое послание к нему. Гария, нельзя…

– А я говорю, уладь это дело! Сегодня вечером он должен быть у меня! Подпишись своим именем, если хочешь, или не подписывайся вовсе. Разве ты не видела, как он смотрел на меня? Разве не заметила в его глазах желание? Намекни в своей записке, что дама, которая скрывалась на галерее, не против встретиться с ним сегодня вечером. Какой от этого кому вред? Он поймет, что записка от меня, а доказательств измены не будет. Ну что ты стоишь? Я приказываю тебе немедленно заняться этим!

– Я пошлю ему записку, хотя это и против моих правил.

– Все у тебя против правил, Валентина, поэтому постель твоя холодна, и ты в одиночестве проводишь ночи. Я должна заполучить этого сарацина! И он будет моим!

Лицо Беренгарии внезапно смягчилось, и с нежной улыбкой она стала уговаривать девушку:

– Сделай это для меня, Валентина, и я, твоя королева, пожалую тебе новый титул.

– Мне не нужен никакой титул, Гария. Я хочу лишь спасти тебя от тебя же самой.

– Но тебе понравится этот титул, Валентина! Он очень тебе подходит!

Изображая королевский обряд посвящения в рыцарский сан, Беренгария своим платком дотронулась до одного и другого плеча придворной дамы.

– Посвящаю тебя в звание королевской сводни!

Щеки Валентины залила краска, а Беренгария повернулась к ней спиной и стала подниматься по лестнице, ведущей в ее покои. Отголоски смеха королевы острым клинком пронзали сердце придворной дамы.

Валентина написала Паксону записку и заплатила мальчишке-сорванцу, чтобы тот отнес послание в квартал, где разместились сарацины, и вручил бы его султану Джакарда.

Если Паксон проявит интерес, то подойдет к воротам сада, а там уж она проводит юношу к Беренгарии. «Нет, нет, – изнывала душа Валентины, – я не хочу сидеть у дверей покоев королевы и слушать, как происходит эта любовная встреча».

Сердце девушки трепетало при мысли о том, что ее одолевает ревность. Она не хотела, чтобы смуглый сарацин обнимал королеву. Валентина мечтала, чтобы его губы прижимались к ее губам и чтобы руки султана обвивали ей стан в жажде слияния.

С пылающими щеками придворная дама помчалась вверх по каменным ступенькам в свою комнату, но сердце у нее билось быстрее, чем бежали проворные ноги.

* * *

Беренгария облачилась в наряд из золотых колечек, сквозь которые просвечивало обнаженное тело. Она просто порхала по комнате, глаза королевы блестели от возбуждения.

Беренгария приказала умастить себя благовониями и душистыми притираниями с ног до головы. Валентине показалось, что в комнате нечем дышать, настолько воздух насыщен терпким ароматом.

– Тебе пора идти к воротам, Валентина.

Придворная дама пожала плечами. Она тоже знала, что пора ей встречать сарацина, но молила Бога, чтобы тот не пришел. Уж как-нибудь она смогла бы объяснить его отсутствие. Конечно, королева не замедлила б обвинить ее в том, что записка не попала по назначению, или же, более того, что придворная дама приберегла сарацина для себя.

Ночь была тиха и бархатисто-черна, лишь звезды освещали тропинку в саду. Придет ли Паксон? А если появится, то не прискачет ли на своем вороном коне и стуком копыт не привлечет ли внимание стражи?

Валентина спокойно сняла цепь с ворот и отошла к дереву, приготовившись ждать. Спустя несколько мгновений из ночной тьмы появилась высокая фигура. Придворная дама вышла из-за дерева и оказалась лицом к лицу с сарацином. Девушка заглянула Паксону в глаза и почувствовала, как учащенно забилось ее сердце. Что за странное выражение уловила она в этих глазах?

И вдруг юноша заключил Валентину в объятия, прижал к себе и впился пылким поцелуем в губы. Голова ее оказалась зажатой в сильных руках. Поцелуй становился все более настойчивым. На бесконечно долгий миг Валентина покорилась, ответив на призыв и прижавшись к сарацину всем телом.

Но кто-то шепотом позвал ее по имени:

– Валентина… Валентина…

То была Беренгария. Девушка внезапно выпрямилась, тяжело дыша и пытаясь отогнать пелену, застилавшую глаза. Матерь Божья, как она могла… это невозможно!..

Валентина попыталась заговорить, но Паксон прервал ее насмешливым и язвительным вопросом:

– Скажи мне, Беренгария, христиане так же волнуют твою кровь, как я?

Валентина пыталась найти нужные слова, но в горле у нее пересохло, и ей удалось только хрипло выдавить:

– Я не… я не та, к кому ты пришел. Я не королева, а придворная дама.

Щеки Валентины вспыхнули. Султан Джакарда недоверчивым взглядом окинул ее с ног до головы. Руки девушки задрожали, когда она заметила, как сузились глаза сарацина.

– Я провожу тебя к королеве.

Собрав все свое самообладание и достоинство, она тихо добавила, прошептав:

– Никто никогда не задевал еще мое сердце, ни христианин, ни сарацин.

Паксон радостно засмеялся.

– Тогда нам нужно исправить эту оплошность в самое ближайшее время, не правда ли?

Шепот королевы становился все настойчивее:

– Валентина, ты здесь? Что ты там делаешь? Ты не одна?

– Это Беренгария, – сказала Валентина. – Ты найдешь ее в конце этой тропинки.

– И я не должен ее разочаровать, иначе дурное расположение королевы скажется на тебе, не так ли? – юноша бросил на Валентину пылкий взгляд, потом подмигнул и зашагал по тропинке.

Придворная дама облизнула пересохшие губы и прислонилась к дереву. Она отгоняла от себя картину того, что происходило сейчас в покоях королевы. Серебристый смех отголоском прозвенел в саду. Девушка стиснула зубы и зажмурилась. Снова и снова повторяла она про себя: «Он враг, он враг…»

 

ГЛАВА 3

Мужественная линия рта Паксона искривилась, когда в темноте послышался капризный шепот. Юноша замедлил шаги, подходя к двери, украшенной кованой решеткой, и поборол желание повернуться и уйти. Измена – это преступление, к которому он не должен относиться столь легкомысленно! Султан Джакарда уже сожалел, что впутался в столь неблаговидное по отношению к английской короне дело.

Однако, много ли мужчин могут похвастаться тем, что ублажали королеву? Он улыбнулся, и озорные огоньки заплясали в темных, как ночь, глазах. Если слухи верны, то даже сам король Ричард не мог утверждать, что спал с Беренгарией. Поговаривали, английский король предпочитает прыщавое, изрытое оспой лицо Филиппа Французского. При мысли о комизме положения юноша ускорил шаги.

Распахнув тяжелую дверь, он пошел на тонкий луч света, пробивавшийся из-под двери с гербом. На краткий миг у него возникло опасение: не ловушка ли устроена ему? Но Паксон вспомнил призывные взгляды королевы, и тревога улеглась.

Открыв дверь, он попал в комнату, пропитанную запахами мускуса и благовоний. Закругленные стены были увешаны гобеленами и шелковыми драпировками, на полу лежали толстые ковры, а в центре стояла кровать под балдахином, освещенная мерцающим пламенем свечей. В полутьме угадывалась миниатюрная фигурка королевы. Темные блестящие волосы спускались по спине и плечам. Нежная розовая кожа, казалось, сияла в пламени свечей. Большие миндалевидные глаза лучились мягким светом.

На мгновение у Паксона вновь возникло опасение, не ловушка ли это, но выражение лица Беренгарии было невинным, даже целомудренным, и казалось невероятным, что эта чистая и добродетельная девушка может ожидать любовника, однако он заметил чувственную улыбку, изогнувшую уголки пухлого рта.

– Не желаешь ли ты оказать почести королеве? – спросила Беренгария игривым насмешливым голосом, в котором звучали и резкие нотки. – На колени, сарацин!

Паксон не шелохнулся, его глаза угрожающе блеснули.

– Я пришел не к королеве, а к женщине, – произнес он таким же игривым тоном, но в голосе наряду с непринужденностью чувствовался и вызов, а также железная воля говорившего.

Насмешливая улыбка сарацина при всей дерзости его поведения возбуждала королеву.

– Я терпеливо ждала, – прошептала Беренгария, – и знаю, терпение мое будет вознаграждено.

Она смерила пришедшего кротким взором.

– Терпение всегда вознаграждается, – ответил Паксон, делая шаг вперед.

Беренгария отошла в тень и ослабила шнуровку платья.

– Я многое слышала о вас, сарацинах, – голос звучал неуверенно, дыхание королевы стало прерывистым.

– Вы слышали, что мы, сарацины, искусны в любовных утехах?

Паксон расстегнул и небрежно бросил на пол широкий пояс, обхватывавший его талию.

– Но, кажется, сарацины также искусны и в беседе, – прошептала Беренгария. – Однако поступки говорят сами за себя громче любых слов.

Паксон рассмеялся, запрокинув голову. Первым побуждением Беренгарии было убежать. «Этот человек, – поняла она, – опасен». У нее было несчетное число любовников, и все они приходили, чтобы ублажить ее, выполнив все желания королевы, и оставались благодарны за оказанную милость. Развлечения с этими мужчинами не представляли никакой опасности. Но этот человек, сарацин, осмеливается над ней насмехаться! Обращается, как со шлюхой! Бросает вызов своим дерзким взглядом и непочтительной речью!

Королева вдруг испугалась, осознав, что Паксон разгадал ее нрав. С вызывающим видом Беренгария приказала:

– На колени, сарацин! Я королева Англии, а ты всего лишь обыкновенный воин, и к тому же враг! Я могу сейчас позвать стражу, а утром, когда твоя голова покатится с плеч, насладиться зрелищем казни!

Взгляд Паксона вызвал у нее тревогу, сильные смуглые руки упирались в узкие бедра, стройное тело оставалось неподвижным, как у пантеры, готовящейся к смертоносному прыжку.

– Обыкновенный воин подходит обыкновенной шлюхе! – насмешливо бросил султан Джакарда сквозь плотно сжатые зубы.

Сердце Беренгарии безудержно забилось. Пристально глядя ему в глаза, она освободилась от платья, грациозным движением сбросив его с плеч. Стоя перед ним обнаженной в колеблющемся свете свечей, Беренгария смело предложила: – Тогда возьми же меня!

Ее кожа была гладкой и нежной, округлая полная грудь оказалась высокой и упругой, великолепные бедра плавной линией переходили в плотные голени. Королева медленно протянула руки к сарацину, призывая его к себе.

Напоенный ароматом мускуса воздух будоражил кровь, отблески света на обнаженной коже возбуждали. Неторопливо, с насмешливым видом, Паксон снял тунику.

Беренгария наблюдала за ним, в то время как страсть волнами накатывала на нее. Наконец юноша предстал перед нею во всем великолепии своей мужской красоты. Выражение лица сарацина было угрожающим, пламя свечей мерцало в темных глазах, решительная линия подбородка подчеркивала жесткость взгляда, но тело выдавало всю силу его желания, такого же всепоглощающего, как желание королевы. Возбуждение сдавливало грудь.

Не сводя с Беренгарии властных глаз, Паксон поднял руку, подзывая ее к себе. Страшась прикосновений сарацина и стремясь к нему всем существом, королева повиновалась повелительному жесту, двигаясь медленно, словно во сне.

Паксон привлек королеву к себе, розовые соски коснулись густой поросли на его могучей груди. Сарацин охватил ладонями лицо Беренгарии, и тотчас же их губы слились в страстном поцелуе.

Колени у королевы подогнулись, огонь желания забушевал в крови. Никогда не жаждала она объятий мужчины так сильно, как объятий этого сарацина – его прикосновений, движений сладостного языка, проникающего в теплые глубины ее рта, тяжести крепкого тела, порывов страсти…

Черные глаза пронизывали Беренгарию, в то время как султан Джакарда вкушал блаженство, которое дарило ему женское тело. Каждое движение сарацина возбуждало и доводило королеву до безумия.

* * *

Валентина беспокойно расхаживала по тропинке. Близился рассвет. Неужели Беренгария настолько обезумела, что задержит Паксона до восхода солнца? Через час на кухне слуги начнут готовить завтрак для королевы и се приближенных. На рассвете сменится стража, продавцы свежих яиц и молока потянутся на свой ежедневный обход огромных кухонных помещений. Конюхи во дворе протрут глаза и, расчесывая блошиные укусы, приступят к выполнению своих обязанностей. О чем же думает Беренгария? Если она хочет, чтобы сарацин оставил ее покои незамеченным, то должна его немедленно поторопить.

Негромкое звяканье поднимаемой щеколды отчетливо прозвучало в предрассветной тишине. Валентина вскинула глаза и облегченно вздохнула.

– Поторопитесь, – прошептала она. – Через несколько минут сменится стража.

Впервые Валентина видела Паксона без тюрбана и потому обратила внимание на коротко подстриженные завитки черных волос. Он заметил ее беглый взгляд и понял его значение.

– Да, это правда, – рассмеялся юноша. – Все христиане считают, что мы, сарацины, бреем свои головы и они у нас под тюрбанами гладкие, как яйцо, – твердые, четко очерченные губы размыкались и смыкались, приоткрывая полоску ровных и белых зубов.

Валентине было не до смеха, и она поспешила по тропинке к дверце в стене, ограждавшей сад. Быстро вставив ключ в заржавленный замок, придворная дама толкнула открывшуюся со скрипом дверцу.

– Уходите побыстрее, – поторопила она Паксона. – В вашем распоряжении лишь несколько минут.

– Минута может обернуться вечностью. Значит, ты та, кого королева называет Валентиной? – спросил он.

Девушка пропустила вопрос мимо ушей и попыталась подтолкнуть Паксона к дверце, как вдруг в другом конце сада послышались голоса.

– Идите же! – испуганно выдохнула она, оглядываясь через плечо.

– Я не уйду, пока не услышу ответа на свой вопрос, – заупрямился сарацин. – Так как тебя зовут?

Голоса приближались.

– Хорошо, я скажу, – торопливо ответила девушка. – Я Валентина.

Поколебавшись секунду, она мрачно добавила с нескрываемой горечью в голосе:

– Королевская сводня.

Паксон удивленно уставился на нее, посчитав слова придворной дамы неудачной шуткой. Глаза Валентины приобрели зеленоватый оттенок штормящего моря, полные, чувственные губы задрожали – она пыталась сдержать слезы.

Сарацин тяжело вздохнул, осознав, что слова девушки вовсе не были шуткой.

– Доброй ночи, Валентина, королевская сводня, – прошептал он, вскакивая на поджидавшего коня.

Черная охотничья пантера выгнулась и натянула цепь, прикрепленную к седлу. Огромная кошка пристально посмотрела на Валентину своими желтыми глазами.

– Леди Валентина, – раздался голос старой Сины, – королева желает поговорить с вами.

Не обращая внимания на призывы Сины, Валентина смотрела, как Паксон скачет к рыночной площади. Пантера не отставала от коня.

– Леди Валентина! – раскричалась Сина, в ее пронзительном голосе уже слышались истерические нотки.

Валентине захотелось выругаться. Что теперь еще нужно от нее Беренгарии? После холодной бессонной ночи на каменной скамье в саду девушку одолевала усталость. В течение всего этого долгого времени придворная дама тревожно прислушивалась, не раздадутся ли шаги сарацина, выходящего из покоев королевы, и ей казалось, уже целую вечность мучится она угрызениями совести из-за своего предательства по отношению к королю Ричарду. Отвращение к Беренгарии оборачивалось ненавистью. Детские секреты и девические тайны сменились интригами ради того, чтобы Беренгария заполучала к себе в постель свой очередной предмет вожделения.

Нежной красотой новобрачной и притворной невинностью королева покоряла всех мужчин, от мальчишки-конюха до знатного господина. А казалось, только вчера Беренгария остановила свои большие томные глаза на Ричарде, наследнике английского престола, и решила, что должна заполучить его себе в мужья. И король Санчо перевернул землю и небо, чтобы Ричард стал мужем его любимой дочери. Но долгое время все его усилия оказывались безрезультатными: наследник английского престола с детства был помолвлен с Алисой, сестрой Филиппа Французского, и все ухищрения короля Санчо оставались бесполезными, ведь королевские помолвки так же прочны, как брачные узы. Но Ричарду случилось обнаружить, что златовласая Алиса завела себе любовника, и никого иного, как его отца, короля Генриха! И в мгновение ока предложение Санчо насчет богатого приданого, многочисленного войска и оружия для похода в Святую землю стало для Ричарда весьма соблазнительным.

Филипп Французский пришел в ярость. Он бранил Ричарда. «Ты опоздал со своей любовью! Женись на Алисе! – говорил он. – Это не хуже, чем жениться на вдове!» Но Ричард ничего не предпринимал, хотя и не отказывался от помолвки, на что имел полное право, и уже за одно это Филипп был благодарен другу и присоединился к нему со всем своим войском, чтобы нанести поражение армии Саладина в Иерусалиме. Король Генрих, гордый правитель, не знавший стыда, от огорчения слег в постель и отказывался от еды и услуг врачей, чтобы в конце концов умереть и оставить престол своему ненавистному огненно-рыжему сыну.

Беренгария добилась своего: Ричард стал ее мужем, а сама она королевой Англии – королевой, чья нога никогда не ступала на английскую землю и чей муж никогда не делил с женой ложе. Влечение, которое некогда Беренгария испытывала к Ричарду, перебродив, превратилось во враждебность, укреплявшуюся с появлением каждого нового любовника.

Что бы ни думала Валентина о короле Ричарде, все же раскаяние и печаль не покидали ее – не только Беренгария влюбилась в отважного воина, Валентина тоже попала под колдовское обаяние рыжеволосого Ричарда.

– Леди Валентина! – хриплый вопль Сины вернул девушку к действительности.

Придворная дама заторопилась ко входу в башню, где, взволнованно потирая огрубевшие от работы руки, ждала ее старая женщина. Судя по темным кругам под глазами, Сина тоже провела бессонную ночь.

– Леди Валентина, королева ждет вас. Поторопитесь, дитя мое, у нее довольно странное настроение сегодня утром.

Промчавшись мимо толстой Сины, Валентина вошла в покои королевы. В воздухе еще сохранился слабый запах благовоний, к которому примешался чад догоравших свечей. Постель была в полном беспорядке, покрывала валялись на полу. Беренгария, примостившись на скамеечке для ног, обитой вышитой тканью, расчесывала свои густые темные волосы. От ее кожи словно исходило розовое сияние, лицо было свежим, как роза ранней весной, глаза блестели, губы припухли от поцелуев.

– Вы желали видеть меня, Ваше Величество? – тихо спросила Валентина.

– Да, избавь меня сегодня от формальностей, они утомительны, – вздохнула Беренгария. – Я хочу искупаться, а постель следует застелить свежим бельем. Займись этим.

– Хорошо, я прослежу, чтобы все сделали.

– Нет, Валентина, я хочу, чтобы именно ты выполнила мое приказание. Вели также, чтобы перенесли мои вещи в эту комнату. Если кто-то полюбопытствует, скажи, королеве хочется быть поближе к саду. Придумай что-нибудь… ну, например… что я заболела чумой, или что у меня появились симптомы проказы – что угодно! Сегодня вечером Паксон снова придет ко мне, и эта комната мне кажется весьма удобной для встреч с ним.

Беренгария кончиком языка облизнула губы, и глаза у нее стали томными при воспоминании о часах, проведенных в объятиях сарацина.

– Гария! – воскликнула Валентина. – Мне же нужно поспать хоть немного!

Королева бросила на нее сердитый взгляд.

– Ты хочешь сказать, что не спала всю ночь? Почему же ты бодрствовала? – лукаво поинтересовалась она.

– Потому что сидела на каменной скамье в саду! – с жаром ответила Валентина. – Ведь ты не сказала мне, что сарацин останется у тебя на всю ночь! Если бы я знала, то спала бы в своей постели, – с упреком добавила девушка.

Беренгария продолжала расчесывать волосы.

– Я же не виновата, что этот сарацин оказался столь пылким любовником! Мусульмане очень сладострастны! Я просто не могла его успокоить! Снова и снова он овладевал мною. Не успевала я перевести дух, как Паксон уже вновь начинал ласкать меня, – коварно говорила королева, пристально наблюдая, какое впечатление производят ее слова на Валентину.

Взгляд придворной дамы остался твердым и спокойным, но Беренгария отметила, как помрачнели зеленоватые глаза. С самого детства в глазах Валентины, как в зеркалах, отражалось ее настроение: в печали они становились темно-зелеными, как вода в крепостном рву, а от радости приобретали голубой цвет летнего неба.

Беренгария продолжала дразнить ее:

– Паксон – великолепный любовник, дерзкий, напористый, пылкий… просто великолепный!

– Пожалуйста, Гария, не продолжай! Мне это совсем не интересно. Ты должна остановиться и подумать о том, что делаешь! Это все ведь очень опасно!

– Ты беспокоишься, Валентина, о сохранности моей головы или же своей? А может быть, твоя щепетильность объясняется нежными чувствами по отношению к моему мужу?

Валентина возмущенно отшатнулась.

– Гария!

– Мои подозрения верны, не так ли? – настаивала Беренгария, ехидно улыбаясь. – Ты думаешь, я такая уж дурочка, что ничего не замечаю? Ты была со мной на том турнире, где обе мы впервые увидели Ричарда Плантагенета! И ты была так же покорена его доблестью и красотой, как и я сама, да и все остальные женщины, присутствовавшие в тот день на турнире! Ты полюбила Ричарда тогда, и любишь по сей день, потому и защищаешь его, – Беренгария презрительно плюнула, – хотя прекрасно знаешь, что он любит мужчин!

– Зачем вы так говорите, моя королева? Зачем вы клевещете на короля? Пока вы не стали распускать эти злобные слухи, даже слабая тень позора не касалась моего повелителя Ричарда. Золото, что он дает вам для ваших нужд, вы используете на подкуп музыкантов и певцов, чтобы они насмехались над ним в своих песнях! Ричард Львиное Сердце посвятил себя святому делу, а вы, Ваше Величество, издеваетесь над супругом за то, что он пренебрегает обязанностями мужа ублажать ночами жену. Как глупо!

– Нет, Валентина, это ты глупа! Ты не видишь того, что всем ясно, как белый день. Ричард не столько поглощен завоеванием Святой земли, как обменом нежными улыбками с Филиппом, – принялась настаивать на своих обычных обвинениях Беренгария.

– Король Франции – его друг с детства, – возразила Валентина.

– А этот фатоватый музыкант? – возмутилась Беренгария.

– У них общие интересы. Ричард так любит музыку! И сам, к тому же, сочиняет мелодии, причем весьма приятные для слуха!

– А не умеет ли мой повелитель также готовить, прясть и шить? Раскрой глаза, Валентина! Мой муж не питает расположения к женщинам.

– Я этому не верю, – резко ответила придворная дама, и ее глаза блеснули. – Но даже если это и так, твое поведение, Гария, все равно называется изменой и предательством! И твои ненасытные плотские желания подвергают опасности не только тебя, но и меня, и Сину, и всех твоих приближенных!

– Довольно! Вы переходите дозволенные границы, леди Валентина! Напоминаю вам, что говорите вы сейчас с вашей королевой! При всех этих разговорах об измене… как бы вы расценили свое поведение в отношении меня? Пожалуй, мне следует приказать вздернуть вас на дыбе и четвертовать! – Беренгария отшвырнула расческу и угрожающе двинулась на Валентину. – Ваша королева советует вам, леди Валентина, попридержать язык и приготовить ей ванну.

Взгляд Беренгарии, устремленный на придворную даму, не оставлял сомнений в реальности угрозы. Валентина содрогнулась и принялась снимать простыни с постели королевы.

– Ваше Величество забывает, что я придворная дама, а не служанка. Я передам слугам указания насчет ванны.

– Валентина, – вдруг заговорила очень вкрадчиво Беренгария, – меня сейчас посетила одна хорошая мысль. Помнишь, как Сина купала нас, когда мы были с тобой детьми? Ты говоришь, тебе нужно поспать?

При воспоминании об обнаженном теле Валентины, сверкающем в потоке солнечного света, взгляд королевы стал жгуче-томным.

– Ваше Величество может искупаться, но без меня, – твердо заявила Валентина, от отвращения ее даже передернуло. – Королева забывает, что мы уже не дети.

Беренгария собралась было возразить, но передумала. Лучше уж подождать и выбрать нужный момент! В глубине души королева не сомневалась, что рано или поздно Валентина подчинится всем ее желаниям. Ведь она молодая женщина, вполне созревшая для страсти, но, вне всякого сомнения, еще девственница.

Вся жизнь Валентины, исполнявшей теперь обязанности придворной дамы, проходила изо дня в день под пристальным взором повелительницы. Приближенные королевы вели довольно замкнутый образ жизни, и ни один мужчина не мог бы ухаживать за дамой без ведома и одобрения Беренгарии.

– Сегодня у меня нет желания чувствовать на своем теле шершавые руки Сины. Если ты отказываешься составить мне компанию, то пришли ко мне Тарсу, эту глупую девицу, что присоединилась к нам на Кипре.

Валентина бросила на Беренгарию откровенно презрительный взгляд. Тарса была дочерью Исаака, бывшего правителя Кипра, низложенного Ричардом Львиное Сердце как раз перед прибытием в Акру. Теперь на кипрском троне сидел Ги де Лузиньон – ему король Ричард пообещал в дальнейшем и корону Иерусалима.

– Ваше Величество имеет в виду кипрскую принцессу? – с невинным видом спросила Валентина, зная, что Беренгария бесится, когда слышит титул Тарсы.

– Да, – с жаром ответила королева. – Что ты думаешь об этом неожиданном пополнении свиты?

Беренгария испытующе поглядывала на Валентину.

– К сожалению, я не могу вынести никакого суждения. Мне слишком редко доводилось бывать в обществе Тарсы.

На самом деле Валентина уже составила определенное мнение о кипрской принцессе – смуглой девушке небольшого роста и с соблазнительными формами. Она обладала многими талантами: играла на лютне и арфе, а ее сладкозвучное пение могло бы соперничать с трелями птиц.

За два дня до пленения отца, короля Исаака, Тарса сама сдалась в плен и бросилась к ногам Ричарда, умоляя о пощаде. Король Англии великодушно принял ее и повелел войти в свиту Беренгарии. По мнению Валентины, кипрская принцесса представляла собой скрытную и безжалостную хищницу, готовую при любой возможности извлечь для себя выгоду.

– Хорошо, я пошлю за Тарсой и скажу, чтобы принесли воду для купания, и я сама застелю постель свежими простынями, – сказала Валентина, направляясь к двери с охапкой грязного белья.

* * *

Вернувшись в башню, где расположилась королева, Валентина обнаружила, что та уже погрузилась в большую медную лохань, наполненную душистой водой. Тарса, смуглая и сладострастная кипрская принцесса, прислуживала королеве, растирая мыльную пену по розовой спине Беренгарии.

Валентина вошла без стука, и Тарса вскочила, ее лицо исказилось от страха и пошло красными пятнами.

– Это леди Валентина, – успокоила ее Беренгария, снова притягивая за руку к лохани. – Не бойся!

Пока Валентина перестилала постель, Беренгария и Тарса смеялись, плескали друг на друга водой и играли ускользающим из рук куском мыла. Платье кипрской принцессы спереди было уже совершенно мокрым, и ткань прилипла к телу, обрисовав волнующую грудь. Беренгария схватила губку и вложила в ладонь Тарсы.

Валентина украдкой наблюдала за женщинами, расправляя простыни. Принцесса мягкими движениями растирала Беренгарии спину, продвигаясь к изящному изгибу шеи. Медленно и методично она намыливала розовые плечи королевы. Валентина в замешательстве отвернулась, заметив, как Тарса, словно пробуя какое-то лакомство, облизнулась, когда губка неторопливо заскользила по крепкой подрагивающей груди Беренгарии.

Поспешно закончив перестилать простыни, Валентина повернулась, чтобы уйти. Беренгария скользнула в теплую прозрачную воду и оперлась головой о закругленный край лохани. Долгим и томным взглядом следила она за Валентиной, полные влажные губы приоткрылись, обнажив ряд мелких белых зубов.

Многозначительно глянув на Валентину, Беренгария окунула руку Тарсы в воду и зажала между своих ног. Королева блаженно застонала, и Валентина увидела, как заколыхались ее бедра. Потрясенная увиденным, девушка, почувствовав себя униженной, выскочила из комнаты, и долго еще в ушах у нее звенел смех Беренгарии.

* * *

Паксон пересек город и направился в предместье, где ждал его Мештуб, верный друг.

– Долго же тебе пришлось ждать, дружище, – рассмеялся султан Джакарда.

– Да уж, пришлось, – добродушно проворчал Мештуб, радуясь, что Паксон вернулся целым и невредимым. – Я был уверен, что англичане обезглавят тебя!

На смену облегчению к нему в душу закралось желание расспросить друга о подробностях, круглые черные глаза Мештуба блестели от любопытства.

– Расскажи-ка, Паксон, каково это – спать с инглези! Отличаются они от наших женщин?

Паксон засмеялся.

– Тело такое же, только душа другая. Я уже говорил тебе, Мештуб, у каждой женщины – своя душа. Гладкая кожа, мягкие изгибы фигуры – все одинаково. Душа делает каждую женщину неповторимой.

Это Мештуб слышал и раньше. Паксон заметил разочарование на лице друга.

– Так, значит, только подробное описание проведенной мной ночи удовлетворит тебя, а, Мештуб? Ну хорошо, эта инглези, пожалуй, немного отличается от остальных. У нее неутолимый аппетит в любовных утехах. Мне казалось, такая жажда соитий может быть только у мужчин. У этой женщины прекрасная кожа, а плоть нежная и притягательная, но есть у нее и неожиданная сила. Прикосновение рук вроде бы подобно касаниям лепестков розы, но всегда чувствуется, что под лепестками – шипы. Бедра восхитительно округлы у этой инглези, но сжимают они сильно и цепко. Ну, Мештуб, хватит с тебя на сегодня! Когда же ты найдешь себе женщину?

– Скоро, Пакс, скоро! Есть тут одна маленькая бедуинка из селения у родника Эль Рибар. Если Аллаху будет угодно, я заполучу ее себе в жены.

– Но кое-что Аллах не сможет за тебя исполнить, и это как раз тот случай! – забрюзжал Паксон. – Мештуб, ты должен добиться своего счастья сам, а потом уже можешь поблагодарить и Аллаха.

Пока они ехали бок о бок, коротая время в разговорах, сопровождаемые ровно бегущей пантерой, придворная дама королевы не выходила у Паксона из головы. Она казалась расстроенной, словно невыносимая тяжесть лежала у нее на сердце.

Размышляя о ней, Паксон понял причину беспокойства Валентины: соучастие в делах Беренгарии делало ее столь же виновной в измене королю, сколь повинна была и сама королева. Султану Джакарда стало жаль, что он внес свою лепту в горести понравившейся ему девушки. Паксону хотелось бы снова увидеть Валентину счастливой и беззаботной – именно такой он увидел ее впервые, на турнире в честь королевской свадьбы.

Менгис похитил придворную даму вместо королевы. Глаза девушки тогда сияли от возбуждения, щеки горели румянцем, грудной смех звенел звонко. Паксон вспоминал, какой она показалась ему красивой, высокой, стройной, как блестели на солнце ее длинные волосы, а глаза сияли сапфирово-голубым светом.

Валентина была тогда столь прекрасна, что ни на минуту не возникло у него сомнение: а та ли женщина перед ним, которую уже начали восхвалять в своих песнях менестрели?

Мештуб придвинулся к Паксону и хлопнул его по колену.

– Запросы инглези были так непомерны, что теперь ты засыпаешь в седле? Где бродят твои мысли, друг?

Паксон засмеялся и пришпорил своего коня.

– Я думал, Мештуб, о глазах цвета безбрежного моря и стройной изящной фигуре другой инглези.

Мештуб озадаченно покачал головой. Один лишь Аллах знает, откуда у этого Паксона берутся силы на стольких инглези!

 

ГЛАВА 4

В последующие шесть дней продолжались переговоры между христианами и мусульманами об обмене пленными. Это было для Валентины трудное время. Ее нервы, казалось, вот-вот лопнут, как слишком туго натянутые струны лютни. Напряжение наложило отпечаток и на внешность девушки: под глазами появились фиолетовые круги, придававшие несколько болезненный вид.

Она проводила все дни с Беренгарией, наблюдая за ходом переговоров из-за решетчатой дверцы галереи или же слушая песни Тарсы, кипрской принцессы, развлекавшей королеву. Отношения между Тарсой и Валентиной быстро накалялись, смутная неприязнь превратилась в едва сдерживаемую ненависть. Валентине претили наклонности Тарсы, а та, в свою очередь, испытывала ревность к давним отношениям Валентины и Беренгарии и к уважению, которое оказывали окружающие этой придворной даме, как доверенному лицу королевы.

Усталость Валентины усугублялась необходимостью проводить долгие и холодные ночные часы на каменной скамье у тропинки в саду. С той самой ночи, когда сарацин впервые проскользнул в покои королевы, девушке так и не удавалось выспаться. Пять ночей подряд султан Джакарда появлялся с вызывающей улыбкой на устах и вел себя, словно близкий друг.

При первых лучах зари ему приходилось прерывать свидание и следовать за Валентиной, провожавшей его к двери ограды, и каждую ночь он пытался обнять ее и прильнуть к устам, но каждый раз придворная дама уклонялась, отвергая ухаживания под предлогом, что от султана пахнет духами королевы.

Молчаливая, с плотно сжатыми губами, провожала Валентина дерзкого сарацина в жадные объятия Беренгарии и утром отправляла прочь – до следующей встречи.

– Валентина! – послышался резкий окрик. Последние две ночи сарацин не объявлялся, и потому королева пребывала в злобном расположении духа.

– Валентина! – снова крикнула Беренгария. Придворная дама откликнулась и поспешила в покои королевы.

– Да, Ваше Величество.

Беренгария растянулась на низком диванчике, созерцая розовые пальчики на своих ножках. Высокие окна, украшенные ажурными решетками, были распахнуты, и сладкий запах цветов проникал в круглую комнату.

– Я хочу, чтобы ты нашла Паксона и выяснила, почему он пренебрегал мною в последние две ночи. Отыщи его и передай: королева Англии желает его видеть, – голос Беренгарии, едва слышный, был пронизан отчаянием.

– Моя королева, – посочувствовала ей Валентина, – может, он выполняет какое-нибудь поручение Саладина?

– Если бы дело обстояло именно так, я бы знала об этом. Он сказал бы мне! – Беренгария вскочила с дивана и принялась мерить шагами комнату, нервно заламывая руки.

Ее глаза внезапно потемнели.

– А где ты провела эти две последние ночи? Почему ты кажешься такой измученной?

– Ваше Величество, неужели вы забыли, что приказали мне сторожить у дверцы сада, не появится ли сарацин?

Глаза Беренгарии сузились еще больше.

– Я думаю, – ядовито произнесла она, – что это ты отбила у меня красавца-султана и валялась с ним в постели последние две ночи. Вот почему у тебя такой усталый вид! Это правда, Валентина? – спросила королева.

– Конечно же, неправда! Как ты можешь подумать обо мне такое, Гария?

– Не надейся, что я глупа! В последнее время объятия султана стали не слишком уж горячими. Может, он начал посматривать на кого другого?

Если я когда-нибудь узнаю, что ты украла его у меня, то голова твоя расстанется с телом. Он мой! Мой! Понятно?

– Гария, ты устраиваешь много шума, не имея к тому ни малейшего повода, – попыталась ласково успокоить ее Валентина.

Когда Беренгария находилась во взбудораженном состоянии, ее самая доверенная придворная дама начинала страшиться, что подтверждаются подозрения королевского двора насчет душевной болезни королевы. Было хорошо известно, что мать Беренгарии зачала дочь в один из редких моментов просветления, но родила – в тисках безумия. Все, кто был тесно связан с королевским домом Наварры, внимательно следили за сумасбродными выходками миловидной Беренгарии. Не осталась незамеченной необычность ее поведения и при дворе английского короля.

– Скорее всего, отсутствие Паксона в конце концов объяснится, как я и предположила, необходимостью выполнить какое-то поручение, – успокаивала Валентина королеву. – А сейчас, если я тебе больше не нужна, мне хотелось бы поспать немного, потом же я непременно отправлю послание султану. Разрешите удалиться, моя королева? – сказала, низко кланяясь, Валентина.

– Дражайшая леди, наверное, действительно Я подняла шум из-за пустяка, о чем сейчас сожалею. Ты выглядишь усталой, Валентина! Я ужасно вела себя по отношению к тебе и прошу за то прощения, – сладким голосом замурлыкала Беренгария, простодушно округлив глаза. – Чтобы показать тебе, сколь великодушна твоя королева, я позволю тебе спать в моей постели, и никто тебя не побеспокоит, я сама прослежу за этим. Скажи, что прощаешь меня, милая Валентина, моя лучшая подруга! Скажи, что прощаешь свою королеву! – круглые простодушные глаза стали задумчивыми, розовый язычок появлялся и исчезал, в то время как королева сжимала и разжимала свои пухлые ручки.

При виде изменившегося лица королевы Валентина забыла об усталости, и кровь с такой силой заструилась по жилам, что ноги сами собой понесли ее, несмотря на давившую раньше тяжесть. В одно мгновение оказалась она за дверью и помчалась по тропинке сада.

– Валентина! – донесся до ушей придворной дамы оклик королевы. – Валентина!

– Будь ты проклята! – пробормотала девушка, продолжая бежать.

Нет, уж лучше оказаться в застенке, чем терпеть все это. Никогда она не отдаст себя во власть этих нежных розовых ручек!

– Никогда, – шептала Валентина.

Ее густые волосы цвета воронова крыла расплелись и разметались по спине. Она тяжело дышала, слезы струились по щекам.

Девушка замедлила шаг и прислонилась к дереву, вытерла слезы и еще раз поклялась себе, что никогда розовые руки королевы не прикоснутся к ее телу. Куда же подевался этот проклятый султан, завладевший сердцем королевы? Это из-за него она оказалась в таком ужасном положении! Если бы его визиты продолжались, Гария не обратила бы на нее свой взор.

Как бы в ответ на мольбы девушки, к ней подъехал всадник и остановился возле плачущей придворной дамы.

– Королевская сводня вышла на прогулку?

Вы сейчас гуляете… или сводничаете? – грубо спросил Паксон, склонившись к Валентине, но не сходя с коня.

Не обращая внимания на сарацина, Валентина быстро зашагала по пыльной дороге, независимо вздернув подбородок и не беспокоясь, что Паксон увидит слезы на ее щеках.

– Валентина! – окликнул Паксон. – Остановись! Я хочу поговорить с тобой.

Валентина сделала вид, что не услышала его слов.

Паксон спешился и спустя мгновение уже сжимал девушку в объятиях. Тогда-то он и заметил, что она плачет.

– В чем дело? – мягко спросил он. – Кто довел тебя до слез?

Кончиками пальцев он вытер слезинку, скользнувшую по гладкой коже.

– Скажи, кто тебя обидел, и я вытрясу из него всю душу! Взгляни на меня! – попросил он.

Валентина против своей воли заглянула в темные глаза и почувствовала, что тонет в глубине взора. Руки и ноги у нее ослабели и задрожали. В этот миг она поняла, что Паксон – воин, и, согласно его разумению, женщина должна быть завоевана, как кусок земли, город или корона. Завоевав же ее, он станет рассматривать свое приобретение как собственность и будет сражаться, защищая ее, но не из-за чинимых несправедливостей, а по гораздо более прозаической причине: чтобы кто-либо не отнял у него нажитое добро.

Валентина не желала становиться собственностью Паксона. Девушка никому не хотела принадлежать, а сколько себя помнила, она всегда кому-нибудь принадлежала: была сначала дочерью своего отца и ученицей наставников, затем подданной короля и придворной дамой королевы – всегда ее личность растворялась в чьей-то личности. Внезапный проблеск истины подсказал девушке, что ее самым заветным желанием было бы стать самой собой, отвечать за себя, быть Валентиной. А в глазах Паксона читалась просьба принадлежать ему, и если сейчас она проявит беспечность, то окажется в его власти, и он завладеет ею – ее разумом, ее телом, сердцем и душой.

Валентина насторожилась, но глубокий взгляд агатово-темных глаз необъяснимым образом уже заворожил ее. Горло у девушки сжалось, и она покачнулась, но крепкие руки поспешили поддержать гибкий стан.

Валентина была так измучена и так утомлена, что ей захотелось закрыть глаза и остаться навеки в надежном и теплом кольце рук сарацина. Она не сделала и попытки высвободиться и затихла, лишь крепче прижавшись к юноше и прислушиваясь к ровному биению его сердца.

Паксон опустил глаза на копну мягких спутанных волос у своей груди, и у него возникло желание вечно оберегать и защищать эту девушку. Она была такой теплой, такой нежной… Он заключил ее лицо в свои ладони и заглянул в сапфировые озера глаз, опушенных густыми темными ресницами, на которых еще поблескивали слезинки. Его уста прильнули к губам Валентины, сначала робко, потом все более настойчиво.

Поколебавшись, Паксон отстранил от себя девушку.

– Валентина, я спросил, а ты мне не ответила. Он заботливо подвел ее к выступавшему из земли камню и сел рядом.

– Расскажи мне, почему ты плачешь. Может, я смогу тебе чем-либо помочь?

Паксон был потрясен впечатлением, произведенным на него поцелуем. Необходимо было что-то сказать, все равно что, лишь бы отогнать от себя наваждение. Ни одна женщина так не волновала его прежде.

Гладкая черная кошка, не отходившая от Паксона, уткнулась мордой в руку Валентины. Девушка осторожно почесала ей за ухом. Пантера сразу же успокоилась и улеглась у ног беседовавших.

– Ну так расскажи мне, почему ты плачешь. Ты должна рассказать мне! Все всегда кажется более простым, когда поговоришь с кем-то. Так наставлял Аллах, – с улыбкой добавил султан.

Валентина, однако, не делала попыток заговорить.

– Все из-за твоей королевы? – спросил Паксон.

Валентина кивнула.

– Она сердится, потому что я перестал приходить к ней? Лишившись моего внимания, Беренгария заставляет тебя страдать? Я угадал? Поэтому слезы застилают тебе сейчас глаза?

Девушка снова кивнула.

– Понятно… – задумчиво протянул юноша. – Я надеялся, что ошибаюсь. Значит… если я не приду к ней сегодня вечером, это обернется против тебя?

Потеряв над собой власть, Валентина выпалила:

– Я ненавижу прикосновения ее рук, этих мягких розовых ладошек! От них по коже идет озноб. Лучше умереть! – всхлипнула она.

Паксон прижал ее темноволосую головку к своей груди и устремил взгляд к далеким холмам.

– Можешь сказать своей королеве, что я нанесу ей визит сегодня вечером. Осуши слезы свои и выброси все это из головы. Я поговорю с Беренгарией, и, поверь моему слову, больше она не дотронется до тебя. Клянусь пророком Мухаммедом! Посмотри на меня, Валентина! – произнес он, глубоко заглянув ей в глаза. – Поверь мне!

«Если бы я мог, то с радостью утонул бы в этих сапфировых озерах», – безрассудно подумал Паксон. Усилием воли отбросив мысль, он помог Валентине подняться.

– Пойдем, я отвезу тебя во дворец. Небезопасно девушке прогуливаться за городскими стенами без сопровождающих. Не беспокойся, что меня увидят христиане. Как участник переговоров, я имею право находиться в городе.

Твердые мускулы на руках султана напряглись, когда он усаживал Валентину на своего вороного коня. Пантера держалась рядом, поглядывая желтыми глазами на девушку.

Валентина склонила голову на грудь своего защитника и прикрыла усталые глаза. Ресницы легли, словно темные шелковистые опахала, на щеки, белые, как слоновая кость.

Незнакомое чувство шевельнулось в душе Паксона, когда он посмотрел сверху вниз на прекрасное лицо девушки. Это не было сладострастным желанием и не было… нет, не могло быть любовью. Пантера заворчала и мотнула головой.

– Вот как, кошка! Ты тоже чувствуешь это? – тихо спросил Паксон.

* * *

Королева находилась в башне в комнате Тарсы. Она пришла, чтобы поговорить о Валентине. Беренгария из осторожности не раскрывала истинной причины своего раздражения. Весьма неразумно было бы признаться в том, что она неверна Ричарду, сколь близкими не стали бы ее отношения со смуглой кипрской принцессой.

Тарса сидела на низком стуле, бездумно перебирая струны лютни. Время от времени она издавала сочувственные возгласы, в то время как Беренгария сердито мерила шагами комнату, жалуясь на поведение Валентины. Кипрская принцесса была достаточно умна, чтобы не вмешиваться и не вставлять свои уничижительные замечания в презрительные речи королевы. При всей ненависти Тарсы к Валентине, благородное воспитание не позволяло смуглой принцессе высказывать мнение, пока Беренгария не даст понять, что отнесется благосклонно, если собеседница возжелает выразить и свое негодование по поводу поведения придворной дамы.

– Пора преподать Валентине урок! – пылко воскликнула Беренгария, гневный румянец казался ярче из-за бледно-сиреневого тона скромного платья с высоким воротником. – Несмотря на нашу давнюю дружбу, ее следует наказать! Валентина перешла все границы дозволенного! – решительно заявила королева.

– Как же, Ваше Величество, намерены вы наказать ее? – как бы между прочим спросила Тарса, хотя принцессу не отпускало внутреннее напряжение.

И тогда Беренгария произнесла слова, которых так ждала Тарса:

– Ее надо высечь! Я сама стану наблюдать за исполнением наказания. Десять ударов плетью на закате солнца! И ты, милочка, тоже будешь присутствовать при этом, – пухлая рука королевы, унизанная кольцами, заласкала кудрявую головку Тарсы.

Улыбаясь, Беренгария легкой походкой приблизилась к высокому окну и глянула вниз на дорогу, проходившую вдоль стен дворца. Паксон! А кто это с ним? Неужели… Валентина? Королева заслонила от солнца глаза, чтобы получше разглядеть происходящее внизу.

Сердце бешено забилось у нее в груди, когда красавец-сарацин наклонился, чтобы поцеловать придворную даму, а та в ответ вскинула голову и улыбнулась. То была прелестная улыбка! Даже издали Беренгария могла видеть, сколь красит улыбка лицо Валентины. А Паксон! Он тоже улыбнулся! Нежно, мягко!.. Такой улыбкой султан Джакарда никогда не удостаивал ее, королеву!

Вдруг юноша обнял придворную даму и… поцеловал долгим и страстным поцелуем.

– Пятнадцать ударов плетью! – крикнула Беренгария Тарсе.

Она неотрывно смотрела, как Паксон спешивается и снимает Валентину с седла.

Сарацин опустил руку девушке на плечо и склонился, приблизив губы к ее лицу. Он произнес нечто такое на прощание, что заставило Валентину улыбнуться.

– Двадцать ударов плетью! – крикнула Беренгария голосом, полным злобы.

Тон королевы заставил Тарсу поднять глаза, отведя взор от лютни. Ничего не зная о развернувшейся у стен дворца сцене, она была потрясена внезапной ненавистью, отразившейся на лице Беренгарии. Если раньше кипрская принцесса опасалась, что королева впустую грозит наказанием Валентине, то теперь уже не сомневалась в серьезности угрозы.

У стен дворца Паксон поднялся в седло и теперь, наклонившись, разговаривал с Валентиной. Они не могли знать, что мстительный взгляд Беренгарии устремлен на них.

– Скажи королеве, я ее не разочарую, и, Валентина, утри же наконец глаза от слез! Это непременно тебе следует сделать, прежде чем отправиться к Беренгарии. Помни, что я сказал: тебе никогда не придется покоряться ее мягким ручкам! Вот видишь, – непринужденно рассмеялся Паксон, – и у нас, мусульман, есть сердца! Совсем, как у христиан. Только, – снова усмехнулся юноша, – наши сердца бьются так, как и должны биться: наверное, несколько быстрее, чем у вас.

Валентина, улыбаясь, смотрела, как человек, конь и пантера исчезают за поворотом пыльной дороги.

Торопливо пробежав по тропинке сада и вверх по лестнице в свою комнату, придворная дама поспешила привести себя в порядок. Она ополоснула лицо холодной водой, на скорую руку расчесала волосы и заново красивой заколкой укрепила тяжелые пряди, скрученные в узел на затылке. Бегло осмотрев свое платье, Валентина сочла его приемлемым для визита и легко сбежала по лестнице в покои королевы.

Беззаботнее, чем когда-либо прежде в последние дни, с улыбкой на устах, придворная дама вошла в комнату и обнаружила, что Беренгария уже ее ждет.

– У меня хорошие новости, Гария. Сарацин придет сегодня. Я встретила его на дороге. Он просит прощения и говорит, что будет у тебя вечером непременно. Паксон даже был так любезен, что подвез меня на своем коне.

– Ты наглая лгунья, Валентина! – резко заявила королева. – С этого момента изволь, обращаясь ко мне, называть мой королевский титул.

Удивленная неожиданным выпадом, придворная дама отступила и оперлась на стену, чтобы не упасть.

– Я видела из окна, как сарацин целовал тебя! А ведь только сегодня утром я предупреждала, он мой и только мой! Ты же при первой возможности прильнула к его телу! Уже тогда я знала, что права: эти последние две ночи он провел с тобой! Не смей мне врать, Валентина! Я все вижу по твоим глазам. Теперь Сина будет впускать его в сад, а тебе я запрещаю с ним видеться. Понятно?

– Да, моя королева, – спокойно ответила Валентина, осознавая, что сейчас не время возражать. – Понятно.

– Раз ты устала, то, наверное, тебе следует сейчас поспать, потому что позже выспаться, по крайней мере на спине, тебе уже не удастся. Я решила, что своими наглыми поступками ты заслужила двадцать ударов плетью. И ты сама во всем виновата, Валентина! – ядовито заметила Беренгария.

Придворная дама не произнесла ни слова. Оправдания были бы бесполезны. Королева кипела от злости, раздражаясь от самообладания «провинившейся». Как же мог Паксон, страстный и пылкий любовник, увлечься таким бесцветным существом, как Валентина? Ей недоставало огня и пылкости, а их, по мнению Беренгарии, очень ценил в женщинах красавец-сарацин.

Когда дверь за придворной дамой закрылась, королева села на диван и задумалась. Пора избавляться от Валентины. Но как? «Думай, Гария!» – приказала она себе. Должен же быть какой-либо выход! И чем скорее она избавится от несносной подруги-соперницы, тем лучше! Может быть, Ричард сегодня за ужином наведет ее на какую-нибудь мысль? Надо поговорить с ним, и, может быть, отыщется решение. Но следует быть очень осторожной, чтобы никто ни о чем не догадался. И тени подозрения не должно лечь на королеву, и никто не должен заподозрить, что здесь замешан сарацин.

Дрожь пробежала по телу Беренгарии, едва перед мысленным взором возник образ темноволосого султана, склонившегося над ее обнаженным телом. Она заставит Паксона позабыть, что его взгляд падал на эту бесцветную придворную даму! Беренгария была убеждена, что удержит сарацина в своей постели. Так или иначе, этот юноша будет принадлежать ей – пока то угодно королеве!

 

ГЛАВА 5

Когда последние отблески заходящего солнца окрасили в розовые тона белые стены, окружавшие Акру, Валентина вошла в комнату королевы, приготовившись понести несправедливое наказание. Тарса, возлежавшая на диване, казалась искренне удивленной появлением придворной дамы. Кипрская принцесса ожидала, что потребуется позвать вооруженных стражников, чтобы притащить и наказать провинившуюся.

Беренгария явно нервничала, губы у нее побелели.

– Я чрезвычайно рада, что ты понимаешь, насколько серьезно я говорила о двадцати плетях, заслуженных тобою, Валентина. В последнее время вела ты себя по отношению ко мне довольно нагло. Было бы неприятно посылать за тобой стражников.

– Моя королева говорит о стражниках, но ни одного воина в покоях я не заметила, – проговорила Валентина чуть ли не шепотом.

– Я решила избавить тебя от позора. Лишь мы с принцессой будем свидетелями того, как ты станешь расплачиваться за свои проступки.

Обратившись к Тарсе, Беренгария приказала:

– Принцесса, позаботьтесь, чтобы провинившаяся придворная дама была соответствующим образом подготовлена к наказанию.

Тарса провела по губам кончиком языка и сдернула корсаж платья с плеч Валентины, обнажив ее тело до пояса. Беренгария молча наблюдала. Огонек возбуждения загорелся в глубине карих глаз, когда она заметила совершенство груди Валентины.

Тарса, ревниво отметив восхищение во взгляде Беренгарии, грубо толкнула «провинившуюся», и Валентина через всю комнату пролетела к железному канделябру, прочно прикрепленному к каменной стене. Своим собственным поясом кипрская принцесса привязала придворную даму за запястья к канделябру.

– Мне жаль, дорогая, но это необходимо, – произнесла Беренгария. – Твое бесстыдство просто истощило мое терпение. Тебя нужно проучить.

Королева говорила ледяным тоном, но Валентина уловила в ее голосе нотки возбуждения и прижалась к стене так, что шершавые камни врезались в нежную плоть.

Тарса откинула со спины Валентины длинные черные волосы. Кончиками пальцев она коснулась ее шелковистой кожи и нахмурилась.

– Да, принцесса, она мила, не правда ли? Жаль, конечно, портить такую гладкую кожу, – Беренгария подошла ближе и провела пухлой розовой ручкой по плечам своей придворной дамы.

Валентина содрогнулась от неожиданного прикосновения сильнее, чем вздрогнула бы от удара плети. Голубовато-зеленые глаза потемнели, приобретя темно-зеленый оттенок.

Беренгария приняла непроизвольную дрожь девушки за проявление удовольствия, доставляемого ее прикосновениями. Она встала перед беспомощной жертвой и придвинулась, чтобы потрогать грудь Валентины.

– Не смей! Не прикасайся ко мне! – хрипло крикнула девушка. – Ты мне отвратительна! Я ненавижу эти твои ласки! Прибереги свои порочные наклонности для кипрской подружки по постели!

Беренгария медленно занесла руку для удара и отвесила придворной даме пощечину.

– Твоя королева приказывает тебе замолчать! Хоть я и была склонна помиловать тебя, но теперь мое великодушие иссякло. Начинайте, принцесса!

Тарса встала за спиной Валентины и крепко зажала в руке плеть вроде той, которыми пользуются погонщики. По молчаливому кивку королевы Тарса обрушила короткую кожаную плеть, завязанную узелками, на спину Валентины, оставив на теле красный рубец.

Боль пронзила девушку, сжавшуюся в ожидании очередного удара. Она упрямо прикусила губу, не желая кричать.

Беренгария снова подала знак, и Тарса во второй раз опустила плеть на свою жертву.

Валентина вжалась в стену, но не издала ни звука.

Черные глаза Тарсы встретились с глазами Беренгарии. Королева тяжело дышала, словно плеть опускалась на ее тело, и кипрская принцесса поняла, что это означает: Беренгария наслаждалась новизной ощущений. Она приоткрыла влажные губы и прикрыла томные глаза.

Внимательно наблюдая за Беренгарией, Тарса в третий раз изо всех сил хлестнула Валентину. Тело девушки судорожно дернулось от боли, колени подогнулись, и она тяжело повисла, привязанная за руки к канделябру. Плеть, похожая на змею, снова со свистом рассекла воздух и вгрызлась в плоть жертвы. Но придворная дама все так же молчала, ни единого стона не сорвалось с ее губ.

Беренгария опиралась о спинку стула, она учащенно дышала, бедра слегка колыхались, подчиняясь внутреннему ритму, сотрясавшему тело. Чувственность королевы нашла отклик и в душе Тарсы. Возбуждение заставило ее опять нанести удар по безжизненному телу Валентины. Свист плети бесконечно долго наполнял комнату, плеть жалила и жалила окровавленную спину. Жертва не сопротивлялась: Валентина покорно висела на вытянутых руках.

Тарса встревожилась и вопросительно глянула на королеву. Беренгария вцепилась в спинку стула, косточки пальцев побелели. Волны дрожи одна за другой сотрясали ее, пока, обессилев, она не упала на колени.

Принцесса снова занесла для удара руку, ее глаза дико сверкали, кровь кипела в жилах.

– Нет! – крикнула Беренгария. – Не надо больше! Достаточно!

Тарса застыла с поднятой рукой.

– Моя королева приказала дать двадцать плетей. Двадцать эта тварь и получит!

Плеть снова опустилась на спину несчастной.

– Достаточно, я сказала! Приказываю тебе немедленно остановиться! – голос Беренгарии звенел от ужаса содеянного.

Валентина вела себя так тихо, что это пугало. Нетрудно скрыть, что королева употребила свою власть и приказала высечь придворную даму, но убийство вряд ли легко сойдет с рук даже королеве.

– Прекрати! Иначе ты ее сейчас запорешь до смерти!

– Я содрала бы кожу с ее спины за каждый презрительный взгляд, брошенный в мою сторону, – выкрикнула Тарса. – Прошу, Ваше Величество, позвольте мне закончить порку, чтобы отучить провинившуюся выказывать пренебрежение к тем, кто лучше нее!

– Нет, Тарса, – Беренгария опустила мягкую ладонь на смуглую руку принцессы. – Я не хочу ее убивать. Будем считать, что урок она получила. Отвяжи Валентину и позови Сину.

Тарса повиновалась, черные глаза сверкали неутоленной ненавистью.

– В следующий раз, высокочтимая леди, – пробормотала она, разрезая пояс украшенным драгоценными камнями кинжалом, который всегда носила при себе, – в следующий раз я вас убью.

Старая Сина вскрикнула от ужаса, увидев, в каком состоянии Валентина. Тарса швырнула избитую девушку на диван лицом вниз. Длинные кровоточащие рубцы покрывали хрупкую спину.

– Что ты наделала? – возмущенно накинулась Сина на Беренгарию, пользуясь правом кормилицы бранить свою воспитанницу.

– Валентина заслужила это наказание, – ответила Беренгария. – Я убедилась в коварном обмане, прежде чем решилась наказать ее. Как королева, я могла бы иметь и меньше причин, чтобы приказать ее высечь.

– Глупая девчонка! – вознегодовала Сина. – Ты позволила этой язычнице заставить тебя отвернуться от самой преданной из подруг, какая только когда-либо у тебя была!

Острые голубые глаза Сины пронизывали кипрскую принцессу.

– Поостерегись! – посоветовала старая женщина сумасбродной королеве. – Посмотри, кожа этой дикарки блестит от пота, вызванного похотью! Что ты нашла в этой черномазой? Темные волосы у нее на руках и над верхней губой наводят меня на мысль об обезьяне!

– Об обезьяне? Ах ты, старая ведьма! Да я тебе глаза сейчас выцарапаю! – завопила Тарса, кидаясь на Сину.

Беренгария бросилась разнимать дерущихся.

– Прекратите, говорю я вам, и немедленно! Убирайтесь вон из моих покоев! – приказала она и добавила, кивнув в сторону Валентины: – И заберите с собой эту падаль! Живо!

Тарса бросила на Валентину взгляд, полный ненависти. Сина же прижала безжизненную девушку к своей груди, сокрушенно прищелкивая языком и нашептывая ласковые слова.

– Заткнись, старуха! Отнеси Валентину в ее комнату и там продолжай свою воркотню! Даже когда мы были детьми, ты всегда отдавала ей предпочтение! Ты всегда считала, что она красивее, умнее, искуснее в рукоделии! Признайся, ворона, ты всегда любила ее больше! – от жалости к самой себе в глазах Беренгарии появились слезы.

– Нет! Я всегда лучше относилась к той, кого вскормила грудью. По-моему, Валентина не отличается ни красотой, ни умом, но следует признать, характер у нее мягче. А ты предпочла давней дружбе кипрскую обезьяну с женскими грудями!

Тарса зашипела и снова приготовилась напасть, красными острыми ногтями нацелившись в лицо старухи.

– Проклятая ведьма! – процедила она, ощерив зубы, как дикий зверь.

– Хватит! – приказала Беренгария. – Лучше помоги Сине дотащить мою придворную даму до ее комнаты. Давай!

Тарса метнула на Беренгарию предостерегающий взгляд. Было ясно, принцесса затаила злобу.

Валентину где пронесли, где протащили по каменной винтовой лестнице и положили на кровать. Тарса вытерла ладони о платье, словно их испачкала.

– Убирайся! – бранилась Сина. – Если ты еще когда-нибудь хоть пальцем прикоснешься к этой девушке, королю Ричарду станет известно, что случилось сегодня вечером, я уж о том позабочусь, и вряд ли ему понравится подобное обхождение со знатной дамой. Убирайся!

Тарса сделала угрожающее движение в сторону служанки, и та отступила. Одарив старуху зловещей улыбкой, принцесса выскочила за дверь. Гортанный смех гулко прозвучал отвратительным воплем среди голых каменных стен, укрепив Сину в ее мнении насчет «черной обезьяны».

Брызнув на Валентину холодной водой из кувшина, старуха привела девушку в чувство и принялась лечить несчастной окровавленную спину. Она хлопотала и квохтала, бегая вокруг, словно наседка, в то время как Валентина всхлипывала от ее осторожных прикосновений.

– Пройдет немало дней, прежде чем ты оправишься, цыпленочек. Я уж достану для тебя какое-нибудь снадобье, чтобы облегчить твою боль и навеять сон. Отдыхай же пока!

Измученная девушка заснула. Слабые болезненные вскрики изредка вырывались у нее из груди, ей чудились во сне сильные руки, обнимавшие стан, и темные глаза, насмешливо ловившие ее взор.

Сина приготовилась провести ночь у постели Валентины. Плечи старой женщины поникли. Как могла Беренгария подумать, что кормилица больше любит Валентину? Конечно, она любит эту девушку, но не больше, чем Беренгарию с ее глазами газели. Разве не старая Сина вскормила ту, что стала теперь новой королевой Англии?

Но даже думая так, старая женщина чувствовала, как ледяная рука страха сжимает ей сердце. Неужели же случится то, чего всегда опасалась кормилица королевы? Неужели Беренгария повторит путь своей матери, ведущий в пучину безумия?

* * *

В своих покоях Беренгария переоделась в платье из бледно-желтого шелка, которое она надела поверх юбки темно-бронзового оттенка. Королева заперла дверь сразу после того, как ушли Сина и Тарса, но спустя несколько минут смуглая принцесса вернулась и поскреблась в дверь, чтобы ее впустили. Беренгария бессердечно сделала вид, что ничего не слышит, и Тарса, обидевшись, удалилась.

Королева неторопливо расчесывала свои длинные темные волосы, пока не добилась безупречного блеска. Потом она украсила прическу тонкой, как паутинка, вуалью и золотым обручем. Закрепив пояс из золотистой ткани на пышных бедрах, Беренгария глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и вышла из спальни. По-королевски гордо вскинув голову, она направилась для ужина в зал, собираясь извиниться перед принцессой Джоанной и другими дамами за Валентину, чье отсутствие могло оказаться замеченным и вызвать удивление.

Перед ней распахнулись тяжелые двери, украшенные бронзовыми пластинками. Обеденный зал был освещен сотнями факелов, прикрепленных к высоким каменным стенам. На столах слуги уже расставили серебряные подносы и парные им кубки. Рука сама так и тянулась к свежим фруктам и мясным закускам. Упоительный запах жареной свинины, приправленной пряностями, щекотал ноздри. Слуги наливали в кубки вино и расставляли солонки. Раздавались ненавязчивые звуки настраиваемых инструментов. Ричард уже занял свое место во главе стола, а на кресле, предназначенном для королевы, непринужденно расположился Филипп Французский. Он болтал, развлекая Ричарда непристойностями.

Взгляд Беренгарии упал на тонкое, по-детски округлое лицо Филиппа. Стараясь не допустить, чтобы на ее лице отразились истинные чувства, королева украдкой разглядывала молодого человека. Темные волосы вились и без помощи масла, короткие тонкие ноги были искривлены оттого, что он начал ездить верхом в слишком юном возрасте. В лице мелькало что-то ястребиное из-за слишком тонких бровей и чересчур маленьких глаз. Поджатые губы и длинный нос с горбинкой не улучшали впечатления. При мысли, что Ричард предпочел это тщедушное тело ее мягким и соблазнительным формам, Беренгария приходила в бешенство от унижения.

Сам Ричард был великолепен в золотисто-пурпурном одеянии, которое открывало статную шею и подчеркивало ширину могучих плеч. Его руки пониже локтя украшали браслеты, подаренные посланником Саладина. Любому другому человеку они пришлись бы впору лишь на предплечье, но Ричард носил их на запястьях. Загорелые мускулистые руки казались необыкновенно сильными, и Беренгария ослабела, представив, как они могли бы сжать ее в объятиях – в объятиях, сладость которых ей так и не довелось испытать.

Если бы Ричард любил ее и обращался бы с ней как со своей женой, сарацин никогда бы не оказался в постели королевы, и никакой другой мужчина тоже. В груди Беренгарии билось сердце молоденькой девушки, влюбившейся в Ричарда Плантагенета, – той самой девушки, которая отказывалась от еды и готова была изнурять себя до смерти, если бы стечение обстоятельств и огромное приданое не решили бы дела в ее пользу. И даже теперь, зная об изъянах в натуре короля, Беренгария с легкостью отказалась бы от короны и высокого положения и согласилась бы стать дочерью конюха, лишь бы Ричард воспылал к ней страстью.

Труба коротко возвестила о прибытии придворных дам, и зал наполнился шумом отодвигаемых стульев и сердечными приветствиями. Военачальники королевской армии стоя встречали вошедших дам, почтивших их своим присутствием. Ричард тоже встал из-за стола из почтения к королеве, но при этом не прервал беседу с Филиппом.

Беренгария устремила пронизывающий взгляд на французского монарха. Слегка повернувшись, он встретился с ней глазами. Королева победно вскинула голову: даже если Филипп и любовник Ричарда, ему все равно придется уступить ей место рядом с мужем.

Подходя к столу, Беренгария услышала, как Ричард шепотом сказал Филиппу:

– Если ты не будешь более внимательным и почтительным к моей супруге, боюсь, она напустит на тебя Старца Гор.

В ответ Филипп громко захохотал, но что-то в глазах Беренгарии заставило его оборвать смех и торопливо пройти к своему месту на противоположной стороне стола.

– Как мило ты сегодня выглядишь, любовь моя, – любезно произнес Ричард, отметив изысканность наряда и красоту золотого обруча на голове.

– Ваша учтивость льстит мне, мой повелитель, – застенчиво ответила Беренгария.

Усевшись рядом с Ричардом так, чтобы верховный тамплиер мог видеть их вдвоем в полном супружеском согласии, Беренгария повернулась к мужу и спросила:

– Кто этот Старец Гор, о котором, как я случайно услышала, вы говорили с Филиппом Французским?

Ричард рассмеялся.

– Так, значит, ты на самом деле напустила бы шейха аль-Джебала на моего галльского друга?

Беренгария позволила мужу некоторое время повеселиться, прежде чем переспросила его снова:

– Но я вас спрашивала, мой повелитель, о Старце Гор.

– Шейх аль-Джебал, дорогая, известен в христианском мире как Старец Гор. Его боятся и христиане, и мусульмане. Я с удовольствием развлеку тебя рассказами об этом человеке, когда у нас для этого будет больше времени.

Беренгария расцвела от проявленного к ней со стороны Ричарда внимания и с нетерпением стала ожидать, когда же он вновь с началом трапезы повернет к ней пламенеющую огненными кудрями голову и заглянет в глубину ее глаз.

Верховный рыцарь-тамплиер закончил благодарственную молитву Господу за богатый стол, и слуги начали разносить блюда. Верный своему слову, Ричард не позволил остальным втянуть себя в беседу и повернулся к королеве.

– Итак, моя прелесть, ты хотела, чтобы я рассказал тебе леденящие кровь истории о древнем убийце? Начну с того, что никто никогда не видел его лица. По крайней мере, так утверждает молва. Он правит землями, простирающимися от Самарканда до Каира, и на просторах его владений возвышаются горы. Его последователей называют «федаинами», то есть «верными». Никто не может ускользнуть от их разящего смертоносного клинка. Старец Гор не подчиняется божьим законам и признает высшей властью лишь свою собственную. Он всегда воздвигал и старался поселиться в замках, возвышающихся над городами, поэтому те, кто исповедует ислам, и прозвали его Старцем Гор. Лишь в немногих городах Персии и Сирии нет замков, принадлежащих федаинам. Но один из них чаще остальных упоминается людьми – Аламут, Гнездо Орла. Это главный замок шейха аль-Джебала. Говорят, он расположен на вершине неприступной горы, и за его стенами таятся муки ада и блаженства рая.

Ричард долго рассказывал Беренгарии об убийствах, приписываемых шейху аль-Джебалу, и страхе, пронизывающем сердца людей, когда шепотом произносится его имя.

– Никто никогда не знает, в какой момент и по какой причине он нанесет удар. Я слышал, иногда он честно предупреждает о вынесенном федаинами смертном приговоре, но не запиской, а неожиданной смертью верного слуги, или же тот, кому вынесен приговор, при пробуждении находит кинжал, воткнутый в подушку. Мне довелось также слышать рассказ об одном каирском калифе. Этот калиф так перепугался, несколько раз обнаружив предупреждение федаинов, что сам пронзил себя кинжалом, лишь бы не жить в вечном страхе перед неизбежно приближающейся гибелью.

Беренгария от ужаса тихо вскрикнула и широко открыла глаза, побуждая мужа рассказать ей еще что-нибудь о шейхе аль-Джебале и федаинах.

– Но, должно быть, я пугаю тебя, и ты не сможешь сегодня заснуть ночью! – отказался Ричард продолжать рассказ.

– О нет, мой повелитель, – возразила Беренгария, – продолжайте, а страх уйдет, если я буду знать, что вы рядом и в любую минуту защитите меня, – она опустила глаза, притворно изображая скромность, и слабый румянец окрасил ее щеки.

Ричард не мог не уловить в ее словах тонко завуалированное приглашение разделить с ней ложе, и досада короля проявилась в том, что речь его стала более резкой.

– Я позаботился о надежной охране замка, любовь моя. Не бойся, никто не потревожит твой сон.

Беренгария пожалела, что проявила настойчивость. Ричард не из тех мужчин, на которых можно охотиться, пытаясь завоевать их расположение! Она спросила:

– А эти федаины… как отличить последователей Старца Гор от остальных?

– Никто не может распознать их, дорогая. Может быть, они и сейчас находятся здесь, среди нас, в то время как мы о них говорим. Кто знает, когда и кому они нанесут свой следующий удар! – Ричарду приятно было видеть побледневшее лицо королевы и в особенности ее нижнюю губу, задрожавшую от волнения.

Однако в глазах Беренгарии, в самой глубине, зажглась какая-то странная искорка, и Ричард не понял, только ли угроза, исходящая от федаинов, испугала его пухленькую жену с розовыми ладошками.

Королева вернулась к трапезе и принялась за кусок жареной свинины. В голове у нее вертелись мысли об убийцах и угрозе, связанной с возможным присутствием в зале федаинов. Если то, что говорит Ричард, правда, значит, тогда на самом деле Старец Гор обычно посылает предупреждение… неожиданная смерть верного слуги… или служанки… Валентины…

Шум спора отвлек Беренгарию от дум. Филипп затронул в беседе тему, испортившую хорошее настроение короля. Ричард явно был раздражен и недоволен, лицо у него побагровело и цветом стало сливаться с пурпуром одеяния. Одного взгляда на французского монарха хватило Беренгарии, чтобы понять: Филипп преднамеренно направил беседу в такое русло, чтобы отвлечь внимание Ричарда от жены.

– Переговоры о пленниках провалились! – вознегодовал король Англии. – Я не нуждаюсь в напоминаниях, Филипп! Может быть, мы и завоевали Акру, но это наш единственный успех! Мусульманские пленники словно цепи у меня на ногах. Я не могу ни кормить их, ни выделить людей для надзора за ними, и освободить не могу, потому что они тотчас же присоединятся к войску Саладина. А на переговорах осталась без внимания моя просьба отпустить рыцарей, плененных мусульманами. Даже мое предложение о выкупе было отклонено! Но я не позволю делать из себя дурака! Я этого не потерплю! – Ричард стукнул кулаком по столу и смел на пол все, что находилось в пределах досягаемости.

Опустившись в кресло, он сжал в руке кубок с вином. Мрачное настроение овладело королем. Ничего не замечая вокруг, Ричард устремил взор в пространство.

Беренгария наклонилась к нему так, чтобы только муж слышал ее. Темные миндалевидные глаза пытливо всматривались в лицо монарха. Королева постаралась определить, какое же впечатление произведут на супруга ее слова.

– Мой повелитель, возможно, Саладин не может отпустить плененных рыцарей, потому что они уже мертвы. Мы, христиане, знаем, сколь кровожадны эти мусульмане. Если те, кого вы хотите выкупить, уже казнены, то их близкие, рассчитывавшие на ваше содействие в деле их освобождения, могут в таком случае принять в уплату золото, раз уж убитых все равно не вернуть к жизни.

Ричард поднял на жену свои голубые глаза и улыбнулся.

– Моя дорогая, твоя мудрость в военных делах просто потрясает, а рассудительность мне крайне нравится. Действительно, по какой другой причине Саладин тогда нарушал бы данное прежде слово? Мы должны признать: плененные рыцари мертвы. Я склонен полагать, что, требуя освобождения пленников под нажимом их друзей и родных, в каком-то смысле я подписал им смертный приговор. Что ж! Остается только одно – мстить! Один мусульманин за каждого погибшего христианина! Нет, двадцать за одного! Неужели же одна христианская душа не стоит двадцати мусульманских?

Ричард откинулся в кресле, довольный неожиданно принятым решением: оно спасало его честь, избавляло от необходимости платить выкуп за плененных рыцарей и в то же время позволяло отделаться от двух тысяч пленников-мусульман, прокормить которых не было никакой возможности.

– Жако! – подозвал король проходившего мимо слугу. – Позаботься, чтобы у леди было самое лучшее вино! Наполни и мой кубок! Я выпью за кроткую мудрость супруги!

Беренгария засияла от счастья. Филипп поглядывал в ее сторону, недоумевая, что за событие могло заставить Ричарда возликовать. На глазах у французского монарха король Англии обнял супругу за плечи, притянул к себе и запечатлел поцелуй на румяной щеке. Ревность, ненависть и желание расправиться с Беренгарией сотрясли тщедушное тело Филиппа.

– Что за мудрые слова изрекла наша прекрасная королева, сир? Неужели предложила способ избавиться от болезней, осаждающих нашу армию? Лихорадка приобретает характер эпидемии, – Филипп намеренно упомянул о лихорадке и дизентерии в армии христиан, зная, как это беспокоит Ричарда.

– Лихорадка, о которой мы говорили с королевой, это лихорадка мщения! – сердито пророкотал Ричард. – А ты что подумал? Надеюсь, не вообразил, что я, словно какая-то нянька, беседую о женских делах? Предоставь выхаживание больных женщинам и слугам!

Филипп побелел, испугавшись гнева грозного рыцаря. Беренгария бросила на французского монарха победный взгляд. Глаза у нее засверкали, полные губы соблазнительно разомкнулись. Она вновь глянула на супруга, радовавшегося столь удачно найденному выходу из затруднительного положения.

– О каком мщении вы говорите, сир? – спросил один из военачальников. – Какой новый план вы составили, чтобы заставить мусульман поджать хвосты и бежать, оставив Иерусалим детям Господа?

Король Англии встал во весь свой громадный рост, возвысившись над присутствующими.

– Вот мой план! Все мусульманские пленники будут выведены за городские стены. Их закуют в цепи и плетками сгонят в плотно сбитые группы. А вы, мои благородные воины, – торжественно произнес он, поднимая свой кубок, – налетите на них на своих скакунах и снесете им головы с плеч!

За пиршественным столом неожиданно воцарилась тишина. Казалось, последние слова Ричарда еще гулко отражаются под высокими сводами. Воины с мрачными лицами поглядывали друг на друга. Король заметил, какое впечатление произвела его речь, и поспешил пояснить:

– Вполне резонно предположить, что Саладин не торопится откликнуться на требование за выкуп или на обмен вернуть под нашу защиту пленных рыцарей, потому что уже свершилась их казнь. Можем ли мы остаться в стороне от мщения? Неужели голова христианина не стоит двадцати голов мусульман? Неужели мы, победители, взявшие приступом Акру, позволим побежденному Саладину противостоять нашей воле? Разве вы не поклялись вернуть Святой Крест и сокрушить врага? Подсчет показал, что захвачено нами двадцать семь сотен пленников. Когда Саладин узнает о постигшей их участи, то в дальнейшем станет охотнее соглашаться с нашими требованиями.

Беренгария заметила, что мужчины и женщины в зале переглядываются, бросая косые взгляды на слуг. Она поняла: все уверены, что шпионы Саладина донесут предводителю мусульманских войск о готовящейся бойне.

Беседа вскоре коснулась военных подвигов и мести, и дамы сразу же почувствовали, что внимание к ним угасло. Жалуясь на головную боль, Беренгария принесла свои извинения Ричарду и Филиппу и покинула зал. Правильно поняв намек, придворные дамы последовали примеру своей повелительницы, предоставив мужчинам возможность побеседовать о воинской славе без них.

В то время как Беренгария желала всем спокойной ночи, разговор за столом снова коснулся лихорадки, сразившей большую часть армии.

Ричард стукнул по столу кулаком и призвал к тишине.

– В свите королевы есть прелестная девушка, с которой я однажды беседовал о лихорадке. Отец леди Валентины был придворным врачом короля Санчо и провел много времени на полях сражений, сопровождая в походах короля Наварры, поэтому он многое знал о напастях, досаждающих армиям. Его дочь обратила мое внимание на довольно широкую полосу отбросов и нечистот между городскими стенами и расположением наших войск. Зараза происходит от гниющих трупов! Никто их не убирает, мертвые тела лишь клюют стервятники, да растаскивают тощие беспризорные собаки. От огромных куч навоза и человеческих испражнений идет такая вонь, что любого вывернет наизнанку. Достойная леди поведала мне, что ее отец часто отмечал: лихорадка свирепствует в войсках тем сильнее, чем в большей грязи утопает армия. По совету этой придворной дамы я приказываю вырыть глубокие рвы. Специальному отряду будет поручено проследить за сожжением всей этой падали и за последующим захоронением пепла. С этих пор все отхожие места неизменно должны располагаться за пределами лагеря. Лотки со спиртным и всякой дрянью, а также шлюхи, эти разносчицы заразы, будут вышвырнуты из расположения войск. Если мужчины не найдут свою смерть, валяясь с ними, то уж кинжал в боку не минует смельчаков. Шлюхам не место в военном лагере!

Послышался ропот недовольства, но никто не осмелился высказаться открыто, это было бы бесполезно. Если приказ не будет выполнен самым тщательным образом, Ричард наложит на военачальников суровое наказание, все это знали.

Король закончил свою речь словами:

– Поднимем же кубки, друзья, и выпьем за прекрасную леди! Может быть, ее совет спасет многим из нас жизнь! За леди Валентину!

Беренгария выбежала из зала, не желая присутствовать при провозглашении тоста. Паксон очарован Валентиной, а теперь и Ричард всячески ее превозносит! Если приказы короля, касающиеся состояния лагеря, окажутся действенными, то скоро в армии христиан на устах каждого воина зазвучит ее имя!

Чувства, бушевавшие в душе Беренгарии, стали еще более яростными, чем прежняя ненависть. Валентина! Повсюду, куда ни кинься, Валентина! О, если бы только можно было ее убить!.. Да! Федаины! Федаины шейха аль-Джебала могли бы вонзить кинжал в нежное тело придворной дамы!.. При одной только мысли об этом дрожь пробежала по спине Беренгарии. федаины? Нет!

Решение, найденное Ричардом для выхода из затруднительного положения, больше устраивало королеву, замыслившую избавиться от придворной дамы. Достаточно лишь отправить Валентину к башне, где содержатся пленники, до того как их выведут за городские ворота…

Довольная тем, как ловко она придумала обстряпать дельце, Беренгария поднялась по каменной лестнице в комнату Валентины. Отослав Сину, королева почувствовала смутную жалость к своей подруге детства, спина которой была покрыта сейчас страшными кровоточащими рубцами. Благодарение Богу, она удержала Тарсу от дальнейшего избиения! После полученных ударов ходить несчастной и без того будет мучительно больно, тем более ужасным было бы ее состояние после обещанных двадцати плетей.

Наклонившись над девушкой, королева прошептала:

– Валентина, ты меня слышишь? Девушка застонала, шевельнулась и открыла глаза, но, увидев Беренгарию, сжалась.

– Не бойся! Я пришла просить у тебя прощения. Иногда мне приходит в голову, что, быть может, я так же безумна, как и моя мать. Скажи, что прощаешь свою подругу, Валентина!

Жалобно всхлипнув, девушка попыталась кивнуть. О прощении не могло быть и речи, но Валентине хотелось, чтобы ее поскорее оставили в покое, а ей хорошо было известно, что Беренгария не уйдет, пока не добьется своего. Можно и солгать на этот раз! Отказ в прощении все равно не улучшит положения. Королева снова накажет ее, когда бы не взбрела ей в голову такая блажь.

– Ах, Валентина, ты верный друг! Благодарю, что столь добросердечно ты облегчила бремя моей вины. Но я пришла к тебе с вестью от короля! Не только, чтобы выпросить прощение!

При упоминании о Ричарде, девушка широко открыла глаза и попыталась пробиться сквозь пелену, опутавшую сознание. Настой трав, который дала ей Сина, дурманил разум.

– Король… передал мне какую-то весть?!

– Да. Он очень признателен тебе за совет, что ты дала ему насчет лихорадки, распространяющейся в войсках.

Валентина просияла. Золотое божество, воин с огненной шевелюрой – он благодарен ей! Валентина понимала: Беренгария говорит правду – а как же иначе могла она узнать о ее беседе с королем, как не от него самого?

– Какую же весть посылает мне мой повелитель? – прошептала Валентина, превозмогая боль.

Девушка прикрыла веки, вслушиваясь в тихий голос королевы, и не заметила искорки, мелькнувшей в глубине газельих глаз.

– Завтра за час до рассвета ты должна быть в том месте, где содержатся пленные мусульмане. Тебе нужно надеть простое платье и подождать, пока не выведут пленников. Один из них украдкой передаст тебе послание. Ты принесешь его и отдашь мне, чтобы я отнесла записку королю. Понимаешь, о чем я говорю? Ричарду необходима твоя помощь! Только тебе он может доверить это поручение. Король пошлет с тобой стражника, но ты не должна допустить, чтобы он догадался о чем-либо. Стражник обязан всего лишь тебя защищать в случае необходимости.

Валентина глухо застонала. С какой стати она понадобилась королю? Есть множество других людей, куда более ловких! Они отлично справились бы с его поручением! Почему он просит об этом именно ее? Следует отказаться! Спина болит невыносимо. Еще не известно, сумеет ли она добраться до тюрьмы!

Беренгария все поняла.

– Послушай, Валентина! Ты должна это сделать! Ричард рассчитывает на тебя, и ты не имеешь права его разочаровывать! Учти, ты единственная, кому он может доверить это поручение, несмотря на боль, ты должна повиноваться! Помни, за час до рассвета! Стражник зайдет за тобой.

Валентина утвердительно кивнула головой. Беренгария наклонилась и поцеловала девушку в лоб.

– Я сказала королю, что ты непременно оправдаешь его доверие. Доброй ночи, милая!

Еще долго после ухода Беренгарии в комнате оставался приторный мускусный запах, напоминая Валентине о том, что, выпуская сарацина через дверцу сада, она улавливала исходивший от него аромат духов королевы, смешанный с запахом похоти. Закрывая глаза, чтобы заснуть, девушка вспомнила, что в этот вечер Паксон должен снова навестить королеву.

Спускаясь по длинной винтовой лестнице, Беренгария пронзительным голосом звала свою старую кормилицу.

– Сина, где ты? Немедленно спустись в мою комнату на нижнем этаже.

Сина, воспользовавшись случаем, чтобы отвлечься от вышивания новой шелковой юбки королевы, прислушалась к приказанию и кивнула седой головой. Итак, она была права. В этом деле замешан мужчина. Валентину высекли из-за сарацина! Он во всем виноват!

Сина всегда отдавала себе отчет, сколько жестокости в характере ее любимой Беренгарии. Рано или поздно необычные детские проказы и ревнивые выходки должны были обернуться кровожадностью.

Не так давно, когда Беренгария вбила себе в голову, что желает выйти замуж за короля Англии, старая служанка опасалась за жизнь юной принцессы. Тогда до Наварры дошли слухи о помолвке Ричарда с Алисой, сестрой Филиппа Французского, и сердце Беренгарии оказалось разбито. Увидев отважного рыжеволосого Голиафа, она решила, что непременно должна его заполучить себе в мужья. Едва выяснилось, что это невозможно, как девушка слегла и заявила о своем намерении умереть.

А в том, что она сумеет довести себя до смерти, Сина не сомневалась, и сам король Санчо был в том убежден. Ни еда, ни напитки не касались уст Беренгарии. Если что и заставляли ее проглотить силой, то открывалась безудержная рвота. В течение нескольких недель принцесса пребывала в таком состоянии. От нее нельзя было добиться ни единого слова, глаза оставались закрытыми, как у мертвой. Она не шевелилась и просто уходила в мир иной под озабоченными взорами отца и кормилицы.

Только когда случайный гость с севера попал ко двору короля Санчо и рассказал, что помолвка Ричарда с французской принцессой расстроилась, отчаявшийся король примчался к дочери с этой обнадеживающей вестью, и Беренгария стала подавать признаки жизни.

Любовь к Ричарду едва не погубила ее, а теперь из-за мужа она сама чуть не стала убийцей! Сина была убеждена, что если бы король оказывал своей супруге внимание, на которое вправе рассчитывать любая жена, то Беренгария никогда не стала бы обзаводиться любовниками, будь то мужского или женского пола, и леди Валентина не лежала бы сейчас на одре страданий.

– Сина, старая ворона, куда ты запропастилась?

– Я здесь, – хрипло отозвалась служанка, входя в комнату королевы.

– Раз леди Валентина сегодня нездорова, тебе придется выполнить одно поручение, – заявила Беренгария резким тоном.

«Нездорова! Какая хитроумная игра слов!» – подумала Сина. Беренгария всегда отличалась способностью переиначить правду к своей выгоде. «Нездорова! Избита! Вот это больше похоже на правду!»

На мгновение Сина увидела королеву непредвзятым, незамутненным любовью взором и поняла, что поведение Беренгарии становится временами крайне угрожающим и зловещим. Но прежде чем Сина смогла разобраться в своих чувствах, королева приказала:

– Отправляйся к дверце в ограде сада и впусти гостя. Проводив его ко мне, подожди на скамье у тропинки и выведи из сада, когда он от меня выйдет. Иди же и жди!

Глядя на старую женщину, покидавшую ее комнату, Беренгария подумала, что если бы Ричард соблаговолил сегодня прийти к ней ночью, то она не смогла бы встретиться с красавцем-сарацином.

Глаза королевы горели лихорадочным блеском, когда она переодевалась в мерцающее блестками платье, отороченное серебряной тесьмой. Все сарацины на свете ничего не значили бы для нее, если бы только Ричард решил вести себя, как подобает супругу. Ничего другого она не хотела, кроме как увидеть склоненной к ней золотисто-рыжую голову мужа и почувствовать, что его сильные руки крепко сжимают ее в объятиях. Почему же он так легко отказался от нее? Почему он оказался единственным мужчиной, не поддавшимся ее чарам?

– Ричард! Ричард! – тихо воскликнула Беренгария. – Почему же ты принуждаешь меня к изменам?

* * *

Сина терпеливо ждала час, потом два… Сидя на каменной скамье, она с беспокойством снова и снова перебирала в памяти случившееся, наводившее на слишком грустные размышления, и легкая старческая дремота сморила усталую женщину. Казалось, она лишь на мгновение сомкнула глаза, как в темноте сада послышалось поскребывание и стук засова дверцы.

Подбежав ко входу в сад, Сина распахнула дверцу и впустила высокого темноглазого сарацина в черном кафтане и такого же цвета тюрбане. Увидев, что не Валентина откликнулась на его стук, юноша прищурился.

– Где же леди Валентина? – спросил он, яростно схватив за руку старуху и угрожающе блеснув очами.

Сина заглянула в агатово-черные глаза и улыбнулась. Теперь она наверняка знала, почему была избита Валентина. Никогда прежде не встречался кормилице королевы такой мужчина – высокий, широкоплечий, поразительно красивый. Старая женщина поймала себя на том, что ей вдруг захотелось стать на сорок лет моложе. Но что же она узрела в этих темных зрачках? Тревогу о Валентине, не о королеве! А эти интонации в голосе! Не догадался ли сарацин, что девушке грозит опасность?

– Леди Валентина… она…

– Что с ней? Говори же, старая ведьма! Что с ней случилось?

Сина не знала, что ответить. Но может, этот сарацин сумеет спасти Валентину? Нельзя ли с его помощью вырвать несчастную девушку из хищных когтей обезумевшей Беренгарии?

– Говори! – потребовал юноша, встряхивая старуху.

– Королева приказала выпороть Валентину, – коротко ответила Сина, наблюдая за выражением лица сарацина, чтобы определить, какие чувства он испытывает к девушке.

– Отведи меня к ней, – попросил Паксон.

– Моя королева приказала…

– В преисподнюю твою королеву! Бес и так уже завладел ее душой! Веди меня к Валентине!

Какой мужчина! Сина усмехалась, семеня по тропинке и поднимаясь по винтовой лестнице в комнату придворной дамы.

Паксон остановился в дверном проеме, его большая темная тень упала на чадящие светильники. Глаза юноши оказались прикованы к глубоким шрамам на спине девушки. Подойдя поближе, он встал на одно колено и нежно прикоснулся к щеке Валентины. Длинные шелковистые ресницы медленно приподнялись, и придворная дама заглянула в черные очи сарацина.

Валентину утешил приход султана, и она слабо улыбнулась.

– Тебе не следовало ко мне приходить, – глаза у нее затуманились, тревога за Сину завладела мыслями. – Если Беренгария обнаружит тебя здесь, старухе придется плохо.

– Не беспокойся, малышка! Я буду осторожен, – Паксон легонько отвел длинные пряди, упавшие девушке на щеку.

Он испытывал безумное желание прижаться губами к шелковистым волосам и вдохнуть свежий аромат ее кожи.

– Почему она так обошлась с тобой? – спросил он хриплым взволнованным голосом.

– Это уже не имеет значения, – спокойно ответила ему Валентина.

– Имеет! Ты пострадала из-за меня! – в голосе Паксона зазвучали резкие нотки.

– Какая разница! – настаивала на своем девушка. – Иди же от меня поскорее! Сина проводит тебя. Обо мне не беспокойся. Раны на теле заживают, ты знаешь.

– Но не в душе, малышка, да? Я вернусь за тобой, – проговорил Паксон, мрачно блеснув глазами.

– Нет, – тихо проговорила Валентина, – никогда больше ко мне не приходи.

– Чшшш, – предупредила Сина, стряхнув с себя чары этого необыкновенного мужчины и снова превратившись в любящую кормилицу, озабоченную благополучием своей воспитанницы. – Валентина вскоре снова уснет, я ей дала снадобье. Боль не мучает ее больше.

Выпроваживая сарацина из комнаты придворной дамы, Сина с надеждой взглянула на человека, так явно взволнованного несправедливостью произошедшего.

– Ну что скажешь, старуха? Из-за меня злобная сука чуть не разорвала на куски леди Валентину? Клянусь очами Аллаха, я не желал ей зла!

Сина продолжала проницательно вглядываться в лицо сарацина, с вызовом устремив на него свои выцветшие голубые глаза.

– Говори же! Что ты молчишь, старуха? Чем я могу помочь девушке, скажи!

– Это правда, сарацин, из-за тебя леди Валентина сейчас в таком опасном положении. Но вряд ли ты можешь ей как-либо помочь.

– По твоим глазам вижу, ты догадываешься: поркой дело не закончится! Гнев и ревность королевы беспредельны, не так ли?

– Да, – печально согласилась Сина. – Беренгария превратит жизнь леди Валентины в настоящий ад, не сомневаюсь.

Паксон бросил взгляд назад – в слабо освещенную комнату, где на узкой кровати спала девушка. Она казалась такой хрупкой, что покрывало свободно окутывало ее стройное тело. Руки были вытянуты над головой, а длинные темные волосы ниспадали на милое лицо.

– Приготовь вещи леди Валентины к завтрашнему дню, – приказал старухе султан Джакарда.

Сина вдруг испугалась. Она слышала всякие ужасные истории о том, как эти мусульмане обращаются со своими женщинами.

– Что с нею станет?

Лицо Паксона окаменело, глаза горели, как угли. Ему вовсе не хотелось обременять себя лишними заботами, однако судьба Валентины оказалась в его руках, и дело чести мужчины – спасти девушку.

– Я сделаю все возможное для блага этой леди.

– Семья Валентины осталась в Наварре. Может быть…

– Да, так и сделаю. Я позабочусь, чтобы она отплыла на корабле, который доставит ее на родину. Теперь ты довольна, старуха? – не дожидаясь ответа, юноша круто развернулся и прошел в покои, где ждала его королева.

Сина вернулась в комнату Валентины и нежно отвела волосы с ее лица.

– Зачем ты привела его сюда, Сина? Это слишком опасно! – сонно пробормотала девушка. – Если Беренгария узнает, то прикажет высечь тебя или отрезать тебе язык.

– Чшшш, детка, – заворковала старуха. – Все обойдется!

Ей ужасно хотелось рассказать, что султан вернется утром, но она опасалась, что новость слишком взбудоражит Валентину, и та не сможет спать.

Положив натруженную руку на блестящие волосы придворной дамы, Сина наклонилась и поцеловала Валентину. В ее сердце уже зародилась тоска по этой славной девушке.

– Отдохни, милая, а утром ты уже будешь под надежной защитой султана Джакарда.

Бросив взгляд на дверь, Сина подумала о том, что происходит сейчас на нижнем этаже. Эта ночь не станет ночью любви для королевы!

* * *

Беренгария обернулась и обнаружила, что сарацин уже стоит перед ней, а дверь закрыта и заперта на засов.

– Как ты?.. – собрав все свое самообладание, она проговорила хриплым шепотом: – Я не слышала, как ты вошел.

Паксон молча разглядывал королеву: распущенные темные волосы переброшены через плечо, розовый румянец играет на щеках, серебристо-голубое платье плотно облегает женственные формы.

– Паксон, почему ты так смотришь на меня? Я тебе не нравлюсь? – спросила Беренгария мягким дразнящим голосом. – Я долго ждала, когда же смогу снова почувствовать, как твои сильные руки обнимают меня.

Она раскрыла объятия, завлекая своей чарующей красотой.

– Скажи, что тосковал по мне, я хочу это услышать.

Беренгария сделала шаг навстречу сарацину, и разрез на юбке разошелся, приоткрыв гладкое округлое бедро.

На лице Паксона застыло угрюмое выражение, черные глаза мерцали под густыми бровями, и по тому, как плотно были сжаты зубы, чувствовалось, какое отвращение вызывает у него эта женщина.

Отступив назад, Беренгария наткнулась на низенький диван у себя за спиной и упала на него. Одним гигантским шагом Паксон преодолел разделявшее их расстояние. Грубо схватив королеву за руку, он заставил ее встать и решительно глянул на женщину.

– Я хочу видеть тебя совершенно обнаженной! – сарацин злобно сорвал с королевы платье.

Возбуждение пронзило Беренгарию.

– Я знала, ты желал меня!.. Я знала это!

От избытка чувств она обхватила юношу за шею и пригнула его голову к себе для поцелуя. Паксон резко отстранил королеву.

– Встань вот здесь, на свету, – выдохнул он. Напряжение в его голосе она ошибочно приняла за страсть.

– Встань на свету! – хрипло повторил приказание Паксон.

Беренгария ощутила леденящее прикосновение щупальцев страха, когда султан грубо подтолкнул ее к мерцающему светильнику.

Юноша огляделся и заметил плеть, которой, по всей видимости, и хлестали Валентину. Вид этого кожаного орудия пытки так разъярил его, что, подняв плеть, сарацин с опасным блеском в глазах приблизился к Беренгарии.

– Я разонравилась тебе? Отвечай! Чем я могла вызвать твое неудовольствие?

Паксон медленно подходил к ней. Пламя светильника отражалось в его черных глазах, не позволяя с уверенностью определить их выражение.

– Иди ко мне, дорогой! Давай сделаем эту ночь незабываемой!

Сильная рука с зажатой в ней плетью пока не поднималась, губы сарацина изображали улыбку.

– Прошу тебя, Паксон, о ночи любви, которую мы оба забыть не сможем!

– Уж будет тебе незабываемая ночь! – холодно пообещал Паксон, его загорелая рука крепче сжала плеть.

Длинные полоски кожи, извиваясь, издали щелканье, коснувшись тела королевы. Беренгария опустила глаза и увидела, что плеть обвилась вокруг ее щиколотки. Не успела она поднять глаза, как кожаные ремешки вновь щелкнули и захватили на этот раз ногу повыше.

– Ой! – Беренгария притворилась испуганной. Сарацин решил поиграть?

– Дорогой, – сказала королева, протягивая к нему руки и заставляя колыхаться при этом свою грудь, – иди ко мне!

Паксон снова завел руку для удара, и цепкое жало плети обвилось вокруг бедер женщины. Слезы навернулись Беренгарии на глаза. Последовал очередной удар плети – королеве огнем обожгло спину, а концы плети вонзились в нежную кожу груди.

Беренгария вскрикнула от боли и широко раскрыла от ужаса глаза.

– Паксон! Не так сильно! Ты делаешь мне больно!

С холодным и непроницаемым выражением лица сарацин заново занес руку для удара. Королева почувствовала, как обожгло ей болью ягодицы и набух оставленный плетью рубец. Воспоминание об окровавленной спине Валентины пронеслось в ее памяти.

– Паксон! Не оставляй следов! Пожалуйста, прекрати эту игру! – голос сорвался на хныканье. – Я люблю тебя, правда, люблю, но мне совсем не хочется боли.

Снова и снова раздавался свист плети. Паксон едва держал себя в руках. Он бы с радостью убил королеву, но не хотел пачкать руки кровью женщины, однако уж урок намерен был ей преподнести. Опыт в обращении с плетью подсказывал ему, что следы ударов заживут и побледнеют спустя несколько недель, за исключением, быть может, того, который оставил он на ягодицах.

Беренгария хныкала, дрожь ужаса сотрясала ее тело.

– Остановись, пожалуйста! Прекрати, прошу тебя!

– Валентина так же кричала, когда ты стегала ее? Она тебя умоляла остановиться? Нет, думаю, нет. Это не в ее характере.

– Так вот почему ты так обращаешься со мной! Потому что я выпорола свою провинившуюся придворную даму? – всхлипывала Беренгария. – Или ты делаешь это, потому что тебя попросила о том Валентина? Я вижу все по твоим глазам!

Королева торжествующе рассмеялась, представив, как утром Валентина попадет к пленным.

– Ты никогда больше не заполучишь ее в свою постель! Слышишь? Никогда! – закричала она.

Паксон насмешливо улыбнулся.

– Моя королева, я думал, ты любишь меня! Сколько раз слышал я из твоих собственных уст, что ради меня ты готова на все, что дашь мне все, чего бы я не пожелал! Куда же улетучилась твоя любовь? Почему ты не хочешь отдать мне свою придворную даму?

Беренгария, забыв о боли, исходила ненавистью.

– Ты лежал в моих объятиях! Ты любил меня! Признай это!

– Любил? – Паксон хрипло рассмеялся. – Никогда не было у меня к тебе любви, только похоть! Животная похоть, дорогая!

– Ты лежал в моих объятиях, ты любил меня… – рыдала Беренгария, отказываясь признать очевидное.

– Я испытывал к тебе похоть, не больше и не меньше, – сказал Паксон, и в его голосе зазвенела сталь. – Я никогда не испытывал любви, как и ты никогда не любила. Мы встретились и были близки из похоти.

– У меня ничего не осталось! – жалобно вскрикнула Беренгария, сваливаясь на пол бесформенной всхлипывающей грудой. – Ничего!

Паксон отбросил плеть.

– Нет, мадам! Кое-что все-таки останется вам на память об этой ночи!

Выходя из комнаты, султан резко и грубо рассмеялся. Щелканье плети, со свистом вгрызающейся в тело королевы, еще чудилось ему.

 

ГЛАВА 6

За час до рассвета Сина тихо вошла в комнату Валентины.

– Детка, детка! – прошептала она, тряся девушку за плечо. – Проснись!

Валентина с трудом пришла в себя и затуманенными глазами заглянула в обеспокоенное лицо старухи.

– Детка, пришел стражник. Говорит, ему приказано проводить тебя, чтобы ты выполнила одно Поручение. Что за поручение?

Валентина окончательно проснулась и встревожилась.

– Ой, Сина, помоги мне поскорее одеться! Я действительно кое-что должна сделать. Который час?

– Рассвет еще не настал, – говорила Сина, уже помогая девушке подняться с узкой кровати. – Так что это за поручение? Ты же, наверное, и пару шагов сделать не сможешь!

– Спина еще побаливает, но уже не так сильно, – заверила Валентина старую женщину. – Я буду совсем хорошо себя чувствовать, если только ты поможешь мне одеться.

– Я чую какую-то западню! – упрямо твердила Сина. – Что же это за поручение?

– А вот это секрет! Мне запрещено делиться с кем бы то ни было. Могу лишь сказать, что это поручение короля.

Валентина с трудом поднялась на ноги. Запекшиеся рубцы на спине отвердели, как задубевшая кожа, которой затягивали на зиму окна.

– Откуда ты знаешь, что это поручение Ричарда Львиное Сердце? От кого ты услышала о поручении? – расспрашивала Сина, подозревая, что здесь не обошлось без Беренгарии.

– Я не могу сказать тебе, Сина!

– Подожди! Я не успела вчера сообщить тебе одну новость из страха потревожить твой сон, но сегодня скажу: утром за тобой приедет тот сарацин! Полагаю, он будет здесь с минуты на минуту.

– За мной? – на лице Валентины отразилось удивление.

– Да! Королева еще не до конца свела с тобой счеты, девочка! Твоя жизнь при дворе, не сомневайся, станет адом. Я рассказала султану обо всем, и он обещал подыскать корабль, идущий в Наварру.

– Но я не могу отправиться с султаном! У меня поручение от короля! – Валентина потянулась за чистой рубашкой, чтобы надеть ее под платье из мягкой шерсти.

– Оставь военные дела мужчинам! – проворчала Сина. – Какой прок великому королю от такой хрупкой девочки, как ты? Посмотри на себя! С тобой ужасно обошлись! Ты едва в состоянии двигаться или же просто поднять руку!

– Я поползла бы на животе, если б могла только помочь восстановить мир! Я, правда, не вполне осведомлена о сути поручения, но меня просил о том сам король! И в чем бы ни состояло это поручение, я молю Бога, чтобы оно хоть как-то ускорило переговоры и помогло враждующим сторонам заключить мир.

– Можно подумать, Ричард Львиное Сердце не обошелся бы в таком важном деле без участия женщины! Война – занятие мужчин, и женщинам не стоит вмешиваться.

Валентина задержала на старухе многозначительный и долгий взгляд.

– Однако, сам мир, а значит, и переговоры о мире – дело именно женщин! Помоги же мне одеться, время не ждет!

Пройдя через дверцу в стене, окружавшей сад, и очутившись на пыльной дороге, Валентина обратилась с вопросами к сопровождавшему ее стражнику. Молодой человек, казалось, ничего не знал о поручении, кроме того, что должен доставить придворную даму к тюремной башне и оставить ее там.

В душе Валентины возникла тревога. Столько вопросов осталось без ответа! Как узник передаст ей послание? Как она узнает, что дальше ей надо делать?.. Отбросив сомнения, девушка напомнила себе, что Ричард рассчитывает на нее. Она даже понимала, как ей казалось, ход его рассуждений: женщина рядом с тюремной башней не вызовет подозрений.

Валентине и раньше случалось видеть женщин, толпившихся у тюремных стен в надежде хоть краем глаза взглянуть на мужа, сына или возлюбленного. Поэтому она и велела Сине дать ей поношенное платье из темно-коричневой шерсти, которое та носила, работая по дому. Тонкая рубашка, надетая под платье, спасала спину от прикосновений грубой ткани, но все равно чувствовалось: рубцы снова стали кровоточить во время ходьбы, и теплые струйки крови потекли по спине.

Когда Валентина со своим провожатым добралась до тюрьмы, отвратительная вонь немытых тел и нечистот показалась ей нестерпимой. В это утро здесь почему-то наблюдалось особенное оживление. Повсюду сновали воины Ричарда, но девушка решила, что беспокоиться не стоит – с чего бы это ей бояться воинов короля?

Стражник оставил ее в тени одной ниши. Глядя ему вслед, Валентина почувствовала сильное желание окликнуть своего провожатого и попросить его отвести ее обратно во дворец. Холодок страха пробежал по спине. За стенами башни что-то происходило: слышался топот ног и мольбы о пощаде.

Валентина застыла в нерешительности, как вдруг широко распахнулись тюремные ворота и появилась толпа несчастных узников, окруженных вооруженными воинами короля. Они прошли мимо нее: кто плакал и сокрушался, а кто воздевал руки к небесам, вознося молитву Аллаху, но никто не собирался передавать ей никакой записки.

Все пространство за городскими стенами вскоре оказалось заполнено пленниками: мужчинами, женщинами, детьми. Их сгоняли в кучки вооруженные всадники.

Когда открылись массивные городские ворота, в толпе мусульман раздались радостные возгласы. По взволнованной речи пленников Валентина догадалась, что эти необычные обстоятельства они восприняли как близость грядущего освобождения.

Воины двигались вдоль рядов мусульман, надевая им на запястья наручники и сковывая людей группами по пять-десять человек. Некоторые из мусульман спрашивали воинов, почему их заковывают, если свобода так близка, но по каменным лицам стражей ничего понять было нельзя.

Валентина, как и все, недоумевала, что все это значит, но недоумение рассеялось, когда она заметила крупного золотистого коня – Флавела, боевого скакуна Ричарда Львиное Сердце. Рыцари приближались, и придворная дама застыла в нише, служившей ей укрытием, надеясь поймать одобрительный взгляд огненноволосого рыцаря.

* * *

Саладин выехал на вершину холма. Отсюда открывался вид на Акру. Он опередил свой отряд, так как решил, что его люди едут слишком медленно. Что-то носилось в воздухе, Саладин ощущал это.

Белый тюрбан, надвинутый на густые брови, подчеркивал серебристые нити в аккуратно подстриженной бороде. Глаза, устремленные на лежавший внизу город, хранили мрачное и печальное выражение. Война была не по душе Саладину. В душе он всегда оставался поэтом и ученым, но судьба оказалась немилостива к нему, поставив во главе мусульманских войск.

Розовые лучи зари скользнули по серым крышам, предутренний ветерок налетел из пустыни и натолкнулся на каменные стены. В сухой ласке его дуновений таилась тревога.

По рождению Саладин был курдом, родом с холмов на севере страны, где патриархи все так же, как в старину, правили кланами. Его народу были знакомы законы меча и преданности. Курды считались арабами, но все же держались несколько в стороне от остальных народностей, причислявших себя к арабам. Они не нарушали данного слова, и любой, кто разделил с ними трапезу, мог быть уверен, что ему не угрожает опасность от руки, предложившей пищу.

Курды, верные последователи Мухаммеда, по своим природным наклонностям являлись бесстрашными воинами. Саладин же отличался от своих сородичей тем, что не любил сражаться просто ради сражений. Учтивый и сдержанный, он избегал ссор, а страстность натуры направлял на изучение рукописей и увлечение прекрасными лошадьми.

Благодаря своей учености и тому, что успешно проявил свой талант военачальника во многих столкновениях с враждебными ему калифами и их войсками, Саладин получил имя Малик эн-Наср – король-победитель. Чтобы защитить веру своего народа и объединить разрозненные государства Ближнего Востока, он собирался развернуть джихад, священную войну. Туркмены, курды и арабы должны были пойти за ним против завоевателей, неверных, христиан. Все мусульмане прислушивались к слову Пророка.

Война, по мнению Саладина, была черным делом, которое приходилось выполнять каждому правителю, но удовольствия в разрушении он не находил. Напротив, Малик эн-Наср мечтал о вечном мире между владыками исламских государств. Однако Саладин знал: прежде всего он должен собрать все силы и, направив объединенные усилия против христиан, победить их.

Порыв ветра взметнул ярко-желтый плащ, наброшенный на плечи. В полном одиночестве стоя на вершине холма, с которого открывался вид на Акру, Саладин стал свидетелем зрелища, леденящего душу.

Его единоверцев вывели из огромных городских ворот за высокие степы. Он беспомощно взирал на происходящее, словно завороженный открывшейся перед ним картиной. Саладин вдруг резко обернулся в седле, надеясь увидеть свое войско. Намного опередив остальных, он не смог даже разглядеть на горизонте пыль из-под копыт лошадей.

Король-победитель на этот раз был беспомощен. Но Малик Рик, английский король, не мог оказаться таким варваром, чтобы забыть о переговорах и убить всех пленников! Саладин прибыл в Акру с намерением согласиться с требованиями Ричарда Львиное Сердце! Если же король Англии не собирался устраивать бойню, то как же все это объяснить?

* * *

Ричард Львиное Сердце на своем коне Флавеле проехал мимо ниши, где притаилась Валентина, надеявшаяся поймать его взгляд. Откуда-то сзади протянулась рука в грубой кожаной перчатке и ухватила ее за волосы.

– Посмотри-ка, кого я поймал! – крикнул наглец своему приятелю густым низким голосом. – Клянусь, эта девчонка слишком хороша, чтобы оказаться шлюхой. Ну, что скажешь? – он еще сильнее потянул девушку за волосы, и ее голова задергалась из стороны в сторону. – С кем ты собиралась встретиться сегодня утром, а?

Он говорил по-французски, этот воин Ричарда, и потому, скорее всего, не мог знать, что Валентина из числа особ, приближенных к королю.

– Отпустите меня, пожалуйста! – умоляюще сказала Валентина.

Воин ослабил хватку и повернул девушку к себе лицом.

– Я придворная дама королевы Беренгарии! Отпустите меня немедленно, тогда король Ричард, обещаю, не узнает о вашем грубом обращении со мной, немедленно отпустите, говорю я вам!

– Ха-ха! Шлюха возомнила себя высокородной дамой! – осклабился воин. – Вы изъясняетесь по-французски довольно изысканно, Ваша светлость, – стал насмехаться он. – Должно быть, долгое время обслуживали мужчин во французском войске?

Щеки Валентины вспыхнули, второй раз за утро столкнулась она с невозможностью объяснить, как оказалась рядом с тюрьмой, не открывая при этом истинной причины.

– Сегодня я здесь по делу. Отпустите меня и займитесь выполнением своих обязанностей.

Злобная ухмылка на грубом лице мужчины сменилась выражением холодной подозрительности и ожесточения. Судя по речи и военным доспехам воина, было ясно, что это обыкновенный пехотинец, а не благородный рыцарь.

– Кому ты указываешь, шлюха? Думаешь, я не сумею отличить знатную даму от девки, из тех, что следуют за войском?

Он ухватил девушку покрепче и позвал приятеля.

– Жан, так посмотри же, кого я поймал. Не далее как вчера ты жаловался, что в лагере не хватает женщин!

Воин по имени Жан вошел в затененную нишу.

– А ну-ка, кто тут у нас? – проговорил он с похотью в голосе.

Валентина испуганно вскрикнула, увидев самого высокого человека из тех, кого ей когда-либо доводилось видеть. Объемистое брюхо обтягивал кожаный колет, короткая кольчуга не прикрывала бедер, мощные ноги походили на конские. Когда он прошел вглубь ниши, первые несмелые лучи солнца осветили его лицо, и девушка поняла, кто перед ней.

«Идиот!» – мелькнуло в голове Валентины. Язык, казалось, не помещался у него во рту, тяжелая квадратная челюсть придавала лицу злобное и угрожающее выражение. Нос выглядел так, словно был не раз сломан – бесформенный, широкий, плоский, слишком большой и для этой ужаснейшей физиономии. Но сильнее всего испугали Валентину сверлившие ее глаза, похотливые, пустые, недобрые.

– Ну, что скажешь, Жан? – спросил пехотинец. – Она сама поджидала здесь тебя!

– Меня! – громыхнул гигант, но не вопросительным, а утвердительным тоном.

Солдат, державший Валентину, отпустил ее, уступая приятелю, и, бросив взгляд, выдававший затаенный страх, поспешно удалился.

– Я Жан! Полюбишь Жана? – снова загремел голос гиганта-идиота. – Ты хорошенькая, очень хорошенькая, – проговорил он и приподнял длинный локон, упавший девушке на грудь.

– Твой друг ошибся, – торопливо попыталась объясниться с Жаном Валентина. – Я пришла сюда по поручению королевы. Если я не вернусь в ближайшее время, она пошлет за мной стражников!

Гигант, казалось, ничего не слышал, он прижимал прядь волос девушки к носу, вдыхая нежный аромат.

– Ты мне нравишься, – сказал он басом, не обратив внимания на обуявший Валентину ужас.

Жан прижал ее к себе, и металлические застежки, стягивавшие колет на поясе, врезались ей в лицо. Она постаралась высвободиться из отвратительнейших объятий.

– Отпусти меня!

– Друг сказал, ты ждала меня. Ты мне нравишься! Будь же мила с Жаном! Ты хорошенькая!

На мгновение Валентина удивилась, как такой слабоумный человек мог попасть во французское войско, но заметила изображение молота и наковальни на медальоне, висевшем у гиганта на шее. Кузнецы и оружейники высоко ценились в войсках.

Ее взгляд скользнул выше и замер на толстом железном ошейнике, закрепленном на шее мужчины. На металле девушка разглядела выбитые череп и скрещенные кости – это означало, что человек был осужден за убийство.

– Ты видишь, что у Жана на шее? – осклабился гигант. – Они все любят повторять: Жан убил женщину. Неправда! – прорычал он. – Жан никогда не убивал никакую женщину. Жан только закрыл ей рот, чтобы она не кричала! Жан хороший, крепкий, как железо! Слишком хороший, чтобы убивать!

Валентина все понимала. В армии Ричарда было бесчисленное множество осужденных и заключенных. Они, благодаря своим умениям, могли принести войску больше пользы, будучи живыми, нежели умерщвленными за совершенные преступления.

– Жан, – задрожав, проговорила девушка, – ты должен отпустить меня, потому как мне поручено одно важное дело. Я пришла сюда по поручению английской королевы, и она ждет моего возвращения. Ну же! Пусти меня!

– Нет, останься с Жаном, – клянчил гигант своим густым рокочущим басом.

К величайшему ужасу Валентины, дюжий воин прижал ее к холодной каменной стене в глубине ниши и стал ощупывать своими лапищами, одним сильным движением сорвав платье с плеч.

Страх застыл в широко открытых глазах девушки, когда его рот приблизился к ее лицу. Зубами он прикусил губы Валентины, не переставая лапать.

– Нет! – выкрикнула она. – Нет! Оставь меня!

Однако насильник упорствовал, рот неумолимо надвигался снова, руки тискали груди, бедра, ягодицы. Парализованная ужасом, девушка не могла пошевелиться, а он прижимался к ней, задирая подол. Намерения негодяя не оставляли сомнений. Шероховатые выступы каменной стены врезались в исхлестанную плетью спину, раны открылись, и потекла кровь.

– Нет! Нет! Пусти меня! – умоляла Валентина.

Жан громадной ладонью накрыл ей рот, расплющив нежную плоть губ о зубы, и девушка почувствовала солоноватый привкус своей собственной крови. Сопротивляясь, она отвернула лицо. Из ее горла вырвался крик, отозвавшийся в ушах.

Гигант на этот раз так сильно закрыл ей рот и прижал голову к стене, что, казалось, слышен был треск костей черепа. Свободной рукой он мял обнаженное тело, ощущая упругость грудей и оставляя синяки на нежной коже.

Лишенная возможности дышать, Валентина отчаянно сопротивлялась, брыкаясь и вырываясь, пока, наконец, ладонь великана вновь не соскользнула с ее рта. Вскрикнув, она глотнула воздух и ощутила жгучую боль.

Громадный воин куда-то потащил за собой девушку. Он был так высок ростом, что ноги Валентины приподнялись над землей. Причиняя боль, он злобно впился в ее губы, затем зубы вонзились в щеку и подбородок.

Даже в тщетных попытках избавиться от ненавистных рук, Валентина сознавала, что негодяй старается высвободить свои чресла из одежды.

Рыча от похотливого возбуждения, Жан уцепился за юбки, задирая их все выше, раздвигая колени девушки, он пытался заставить ее обхватить его ногами за пояс.

Валентина пришла в себя. Наполнив легкие воздухом, она открыла рот, чтобы закричать. Кто-нибудь должен же прийти ей на помощь! Угадав намерение гиганта, девушка последним безумным усилием яростно ухватилась за его шею, в последнее мгновение лишив насильника возможности проникнуть в лоно.

Она царапалась, кусалась, но безуспешно: воин был сильнее. Сопротивление жертвы, казалось, совсем лишило его разума. Из горла Валентины вырвался нечеловеческий, дикий крик. С проворством, которого нельзя было ожидать от столь неповоротливого великана, француз снова накрыл ладонью ей рот. На этот раз насильник не собирался просто заглушать крик – он хотел убить!

Пытаясь глотнуть хоть немного воздуха и стремясь высвободиться, Валентина чувствовала, что погружается в беспамятство и темноту. Ее кулаки обрушивались на тело воина в напрасных усилиях. Удары ног в мягких туфельках из козьей кожи не причиняли гиганту ни малейшего вреда.

И вдруг девушка нащупала рукоять кинжала, засунутого за пояс негодяя. Вытащив кинжал из ножен, она направила острие под ребра своего мучителя. Клинок проскользнул сквозь звенья кольчуги и уперся в голое тело.

Валентина почувствовала, как француз насторожился, и намерения этого зверя стали ей понятны. Она скорее догадалась, чем увидела, что он собирается поднять руку и завладеть своим кинжалом. Не давая себе ни секунды на размышление, девушка вонзила клинок поглубже между ребер.

Гигант отшатнулся. С яростным рычанием он снова потянул к ней свои длинные волосатые руки, растопырив пальцы и приготовившись схватить жертву за горло. Сквозь пелену боли Жан видел побледневшие щеки и глаза, горящие зеленым пламенем, окровавленные губы пугающе выделялись на лице белом, как мел.

Снова и снова девушка взмахивала кинжалом, оставляя глубокие порезы на руках гиганта. Он отступил назад, содрогаясь от дикой решимости жертвы защитить себя.

Темные волосы беспорядочно обрамляли ее лицо. Валентина занесла руку с зажатым в ней кинжалом, кровоточащие губы раздвинулись, обнажив зубы. Платье висело лохмотьями, совершенной формы грудь оказалась открытой взору, плечи поражали гладкостью кожи. Жилы на шее напряглись и пульсировали от леденящего кровь крика, рвавшегося из груди.

Валентина надвигалась на врага. Заблудившийся в полутьме ниши луч света блеснул на острие кинжала. Страх закрался в сердце гиганта. Уже скорее с целью самозащиты, нежели в стремлении заставить девушку замолчать, сомкнул он пальцы, похожие на узловатые корни деревьев, на ее шее, прервав крик и перекрыв дыхание.

И снова кинжал достиг цели, на этот раз глубоко вонзившись в живот. Он обжег внутренности насильника разящим копьем смерти. Руки гиганта разжались, но последним усилием воли он поднял громадный кулак и обрушил его на голову Валентины, отбросив девушку к стене.

Падая на землю с закрытыми глазами, в то время как темнота беспамятства уже окутала ее, Валентина не могла увидеть тяжело рухнувшего на окровавленный песок врага.

* * *

Саладин пристально смотрел вниз. Мучительная боль терзала его разум ученого и сердце поэта. Мусульманских пленников со связанными руками отвели на открытое место и зарубили мечами. Ветер донес до Саладина запах пролитой крови с металлическим привкусом. Этот же ветер осушил слезы на его щеках и обжег глаза песком. Христианские палачи носились на своих лошадях среди пленников, боевые мечи описывали смертоносные дуги. Ветер доносил крики ужаса и мольбы, обращенной к Аллаху. Саладин оглянулся, но не увидел и малейших признаков приближения своего конного отряда.

Резня осуществлялась вразнобой, как попало. Раненые и умирающие лежали в крови своих близких, но освободиться не имели возможности, так как были прикованы к мертвым.

Саладин, одинокий всадник на вершине холма, смотрел на уничтожение двадцати семи сотен своих единоверцев.

Наконец мусульманский отряд показался на горизонте. Паксон ехал рядом с Мештубом, раздумывая, как бы послать весточку Валентине, чтобы встретиться с нею в городе.

За время долгого путешествия по пустыне в составе войска Саладина он успел рассказать другу о своих намерениях и событиях предыдущей ночи. После замечания Мештуба о том, что, по его мнению, намерение султана вмешаться в дела женщин-христианок просто безумно, между друзьями установилось неловкое молчание.

Глянув на своего соратника, Паксон заметил, что тот смотрит в небо. Проследив за его взглядом, он увидел темные стаи птиц, закруживших над Акрой. Стервятники!

Некоторые из всадников тоже заметили необычное скопление птиц – вестников смерти – и стали выдвигать различные предположения и догадки. Пришпорив коней, они поехали быстрее.

Все были охвачены необъяснимым предчувствием чего-то ужасного. Торопя коней, воины преодолевали последний участок пустыни перед грядой холмов, где их любимый и почитаемый предводитель застыл, как одинокий часовой на страже.

Алчные крики хищных птиц резали слух и сливались с криками ужаса, доносившимися с равнины. В безумном гневе мусульманские всадники ринулись на крестоносцев, и прежде чем резня пленников была завершена, скрестились мечи воинов Малика эн-Насра и английского короля.

Нападавший уже лежал рядом с оборонявшимся, палач рядом с жертвой, но бой все продолжался. Лучники стояли у стен Акры, свистели стрелы, восточная длинная сабля со скрежетом обрушивалась на западный боевой меч, копье натыкалось на щит, и кони ржали, спотыкаясь о мертвецов.

С вершины холма ринулась конница Саладина – его лучшие военачальники в ярко-желтых плащах, самые искусные воины, их называли гвардией Малика эн-Насра. В передних рядах скакал сам Саладин.

Словно по сигналу трубы, возвестившей о прибытии Саладина, битва прекратилась, и из ворот Акры выехали Ричард Львиное Сердце и Филипп. Король Франции зажимал нос перчаткой.

Мусульмане и христиане сомкнули ряды, наблюдая за встречей своих предводителей. Ричард высоко держал голову, полуденное солнце поблескивало в его золотисто-рыжих волосах. Саладин сидел в седле прямо, закутавшись в свой желтый плащ. Филипп согнулся пополам, его тощее тело сотрясалось от приступов рвоты.

Паксон и его соратники были настороже, опасаясь обмана и западни со стороны христиан. Султан отметил, что Львиное Сердце ведет себя неприязненно и враждебно, бешено жестикулируя. Саладин же неподвижно застыл в седле, не произнося ни единого слова.

Спустя несколько мгновений английский король в сопровождении побледневшего Филиппа Французского, повернув своего золотистого жеребца, скрылся за стенами Акры. Трубач подал сигнал к отступлению, и крестоносцы недовольно потянулись в город, унося убитых и раненых товарищей. Мусульманские всадники продолжали молча наблюдать за происходящим. Ворота Акры оставались открытыми, и Саладин дал соратникам знак приблизиться.

– Ричард Львиное Сердце сегодня опозорил свое имя, – звучный голос Саладина звучал сковано от напряжения. – Никто не знает это лучше самого Малика Рика. И перед лицом своего Бога он преступник, потому как, поклявшись Святым Крестом, он нарушил свое слово, – глаза предводителя мусульманского войска казались бездонными черными озерами печали. – Я хочу, чтобы все мои соратники знали: я никогда не опозорю свое имя подобным образом. Мы не выместим злобу на наших христианских пленниках, нет! Покрыть себя таким позором означало бы очернить имя Пророка, но воздержаться от мести – это подчеркнуть бесчестие, которым покрыл себя Малик Рик.

Саладин сжал зубы, пламя праведного гнева горело в его глазах.

– Пойдите, подберите наших людей! Мертвых, полумертвых и тех, над кем смилостивился Аллах. Не оставьте никого из мусульман! Проследите, чтобы те, кто умер во имя Аллаха, были достойно погребены по законам Пророка.

Придерживая развевающийся на ветру плащ, Саладин повернулся и поехал в пустыню. Его спина не согнулась под тяжестью горя, но сердце было разбито увиденным в этот день, когда Ричард вписал свое имя в анналы бесчестия.

 

ГЛАВА 7

Валентина с трудом приоткрыла глаза, чувствуя в голове мучительную боль. Чьи-то милосердные руки погладили ее по лбу, и что-то прохладное и влажное прижалось к губам. Она с радостью открыла рот, позволив влаге смочить пересохший язык и небо. Хотелось пить и пить до бесконечности, но мягкий женский голос посоветовал не торопиться. Женщина говорила на диалекте арабского языка, и Валентина постаралась сосредоточиться.

– Бедная голубка, отдыхай же теперь! Ты в безопасности, и я позабочусь о тебе.

Валентина заглянула в темные глаза девушки, чуть старше нее самой.

– Кто ты? Где я? – прошептала она голосом, хриплым от волнения, глаза беспокойно перебегали с лица девушки на незнакомую обстановку.

– Чшшщ, не бойся! Меня зовут Розалан, а находимся мы в лагере войска Саладина. Тебе не причинят вреда, клянусь! Бедная голубка! Надо тебе отдохнуть! Спи! Я посижу с тобой.

Нежная забота Розалан и ласковый голос благотворно подействовали на Валентину, и девушка закрыла глаза, слишком измученная, чтобы удивляться, как же она оказалась в военном лагере мусульман с бедуинкой в качестве сиделки.

Когда она проснулась спустя несколько часов, Розалан все еще была рядом, сочувственно поглядывая на нее. Валентина слабо улыбнулась и попыталась сесть. Бедуинка снова уложила ее, и обессилевшей девушке пришлось покориться. Голова болела, глаза заволакивала пелена. Собравшись, наконец, с силами, Валентина спросила, как очутилась в этом полутемном шатре.

В глазах Розалан блеснули слезы, когда она принялась рассказывать о резне пленников, устроенной воинами Ричарда.

– Христиане, – бедуинка плюнула на песок, чтобы выразить свое презрение, – заковали наших людей в цепи и вывели их за городские стены. Они стали скакать на конях среди правоверных и рубить их мечами. Саладин бесстрашно въехал в город, – приукрасила события Розалан, – и потребовал, чтобы Малик Рик отпустил оставшихся в живых.

Глаза бедуинки засияли от восторга при упоминании о знаменитом предводителе мусульман.

– «Не оставляйте на поле никого из наших единоверцев, – приказал наш благородный Малик эн-Наср. – Заберите всех!» И Малик Рик позволил нашим всадникам свободно въехать в город и обыскать тюремную башню. Там тебя и нашли! Сама я была среди тех немногих, кого спас Аллах. Воины приказали мне выходить тебя и предупредили, что не миновать мне кары, если с тобой что-либо случится. Ты храбрая, сказали они. Тебя нашли рядом с мертвым христианином. Кинжал все еще был крепко зажат в твоей руке.

Валентина слушала, и дрожь отвращения пробегала по телу девушки. Вдруг она все вспомнила. Здоровенный мужчина мусолил ее губы своим мокрым и жадным ртом. Он грубо тискал груди и бедра заскорузлыми руками. Ей показалось, она все еще ощущает тошнотворный запах грязного животного, исходивший от этого человека, слышит его похотливый хрип, и он все еще прижимает ее к себе, пытаясь раздвинуть ей ноги.

Вытянув перед собой руку, Валентина разглядела на своей коже запекшуюся коричневой коркой кровь того воина. Жан! Он сказал, его зовут Жан! Он не был безликим безымянным врагом, повстречавшимся на поле брани, у него было имя!

Девушка закрыла лицо руками и зарыдала, все ее тело сотрясли судороги, постепенно перешедшие в истерический смех. Она сделала это! Защитила себя, убив насильника!

Неожиданно Валентина пришла к выводу, что воин, похожий на Голиафа, сам накликал на себя смерть. Она защищалась и поступить иначе не могла.

Розалан наблюдала за сменой чувств, обуревавших ее новую подругу, и решила, что тонкая натура девушки потрясена ужасами свершившейся резни.

– Плачь, бедная голубка, пусть слезы омоют твою душу! – принялась утешать бедуинка. – Этим вечером в лагере Саладина царит скорбь. Но не сомневайся, наш великий предводитель так или иначе все равно отомстит за смерть единоверцев. Плохо же придется христианам, хотя Малик эн-Наср и поклялся, что не запятнает свое имя подобно тому, как сделал это король Ричард. Однако, горе христианину, если он окажется в руках сарацина! Плачь, голубка, плачь!

Валентина подняла голову, ее взор горел решимостью.

– Нет! – прошептала она безжизненным голосом. – Мертвые не могут плакать по мертвым!

Розалан растерянно смотрела на смертельно бледное лицо Валентины, резко выделявшееся на фоне черного полотнища шатра, а в молчании ночи раздавались стенания: народ ислама скорбел о жертвах резни, устроенной Маликом Риком.

* * *

Проснувшись, Валентина обнаружила, что ее завернули в несколько одеял, спасая от ночного холода. В шатре было темно, но сквозь откинутый угол полога проникал солнечный свет – значит, утро давно уже наступило.

За стенками шатра слышались голоса людей и доносились запахи готовившейся пищи. Девушка повернулась, чтобы посмотреть, спит ли бедуинка, и застонала от боли, потому что рубцы, стянувшие на спине кожу, немилосердно болели.

Тюфяк Розалан был пуст, и Валентина заметила, что укрывалась ночью бедуинка лишь одной козьей шкурой, отдав свое одеяло ей.

Руки и ноги девушки замлели, хотелось потянуться, но малейшее движение причиняло боль напоминанием о ревности Беренгарии. Глаза Валентины сузились. Теперь она понимала, что стала жертвой ненависти королевы. Ее послали на смерть! Это было так же ясно, как и то, что Беренгария могла бы и сама вонзить кинжал ей в сердце. Не было никакого поручений от Ричарда! Ее обманом заставили пойти к тюремной башне. Наверное, королева знала о замысле Ричарда уничтожить пленников и задумала погубить придворную даму, отослав к тюрьме в день побоища.

Коварство Беренгарии казалось настолько невероятным, что Валентина не смогла сразу охватить весь ужас того положения, в котором она очутилась. Что теперь с нею будет? Не вечно же ей жить среди воинов Саладина! Как скоро они поймут, что она не только не мусульманка, но и принадлежит к стану их врагов-христиан? Одно лишь умение объясняться на арабском не станет ей достаточно надежной защитой от разоблачения. Валентина не знала ни обычаев мусульман, ни их привычек в быту. Любая мелочь могла подсказать им, кто она на самом деле.

Надо как-то постараться вернуться в Акру к своим единоверцам! Придворная дама английской королевы представляла, как будет бесноваться Беренгария, узнав, что ее жертва осталась в живых, выскочив из ловушки, и, представив, даже испытала некоторое удовольствие.

Застонав от боли, она поднялась на ноги и уже собиралась выйти из шатра, как вошла Розалан.

– Бедная голубка! – воскликнула бедуинка, протягивая руку, чтобы поддержать зашатавшуюся христианку. – Не надо было тебе вставать!

Голова у Валентины раскалывалась от боли, и подступала тошнота. Она уцепилась за руку Розалан и позволила отвести себя обратно к тюфяку. Девушка легла и закрыла глаза, пытаясь унять подступающую тошноту.

– Ты права, Розалан. Вряд ли я смогу сейчас сделать даже пару шагов.

– Бедная голубка! Скоро тебе станет лучше. Я уже не раз видела такое за то время, что следую за войском Саладина. От удара ты получила сотрясение головы. Несколько дней покоя, и снова почувствуешь себя хорошо! Не волнуйся!

Валентина вопросительно глянула на бедуинку. Сама она, дочь придворного врача короля Санчо, должна была бы распознать все признаки сотрясения!

Когда девушка улеглась, ей захотелось снова стать маленькой девочкой и жить вместе с отцом и иногда беседовать с двумя его помощниками, Хасаном и Меджулом – они учили ее не только искусству врачевания, но и своему родному языку.

Розалан принялась сворачивать свой тюфяк, а затем вышла из шатра и вернулась с чашей свежей воды и какими-то широкими одеждами.

– Ты почувствуешь себя гораздо лучше, когда мы смоем с тебя грязь и пыль. Бедная голубка! – приговаривала бедуинка, совсем как старая Сина.

Сина! Старуха знала: Беренгария замышляет что-то недоброе против давней подруги! А ведь у их старой няньки странно блестели глаза, когда она говорила о сарацине! Паксон! Он вступил в сговор с Синой, пообещав приехать за Валентиной, чтобы спасти ее от Беренгарии!

Ах, почему же она не послушалась старую женщину и не уехала с сарацином! Темные выразительные глаза султана в последнее время смотрели на нее с таким восхищением, что Валентина чувствовала себя красавицей, а его настойчивость и объятия всегда вызывали у нее в душе такие странные чувства!..

Омовение тела теплой водой уменьшило боль. Розалан ласково и умело помогала Валентине освободиться от одежды и осторожно обмыть израненное тело. Проворно ухаживая за больной, бедуинка болтала непрерывно.

– Я не могу все время называть тебя бедной голубкой! Наверное, у тебя есть имя! Как же тебя зовут?

– Валентина.

– Валентина! Никогда не слышала такого имени! Откуда ты? Где твой дом?

Девушка не знала, как ответить, чтобы не оказаться сразу же разоблаченной.

Розалан заглянула растерявшейся Валентине в глаза.

– Можешь рассказать мне правду! Обещаю, что не выдам тебя. Думаю, я уже угадала, в чем дело!

Порывшись в складках серого одеяния, бедуинка вытащила тонкую золотую цепочку с крестиком. Валентина вскрикнула, ее рука непроизвольно метнулась к шее.

– Я сняла это с тебя прошлой ночью, когда ты спала. Если б воины Малика эн-Насра увидели на тебе крест, то сразу же убили бы! Я знаю, ты христианка.

Валентина устало объяснила, как оказалась возле тюрьмы и по случайности избежала участи, уготованной для нее вероломной королевой. Розалан печально смотрела на девушку. Смуглое миловидное лицо выражало такую жалость, что Валентина с тоской отвела взгляд.

– Откуда же ты знаешь наш язык? – спросила Розалан, заканчивая омовение.

– Мой отец был врачом при наваррском короле Санчо. В молодости он совершил путешествие в Святую землю и подружился с двумя мусульманами, Хасаном и Меджулом. Оба они были приговорены к смерти Старцем Гор за их сочувствие египетскому эмиру. Отец помог им бежать, и они уехали в Наварру, где стали жить под покровительством моего отца. Хасан и Меджул были молодыми людьми, когда им пришлось бежать, и оба оказались совсем одни в совершенно незнакомой стране. Полностью доверяя им, отец позволял мне проводить с ними много времени. Хасан и Меджул присматривали за мной. Они тоже занимались врачеванием: исцелением больных и раненых. Вот так я и научилась вашему языку.

– Значит, такова была воля Аллаха, Валентина! Судьбу изменить нельзя, но ты оказалась подготовлена к неизбежному. Не бойся! Твой секрет умрет вместе со мною! Дай-ка мне взглянуть на твою спину! Видно, тебе пришлось познакомиться очень близко с христианским правосудием – поркой!

Валентина непроизвольно сжалась, поворачиваясь спиной к Розалан.

– То было не христианское правосудие, а месть ревнивой женщины!

Глаза Розалан загорелись любопытством.

– Королева обнаружила, что ты спишь с ее мужем?

Потрясенная предположением бедуинки, Валентина воскликнула:

– Нет! Это случилось всего лишь из-за ее подозрений! Я бы никогда не позволила себе…

– При удачном стечении обстоятельств ты вполне могла бы себе это позволить, бедная голубка! – рассмеялась Розалан.

Смущение Валентины подсказало ей, что эта странная христианка все еще девственна.

– Ты уже достаточно взрослая, чтобы не защищать столь упорно свою невинность! Женщины пустыни познают первого в своей жизни мужчину к тому времени, как им исполняется двенадцать!

– Что же, по-твоему, я должна делать? – зардевшись, еле слышно спросила Валентина дрожащим голосом.

– Спать с мужчинами, конечно! – рассмеялась Розалан. – Как же иначе, ты думаешь, я добыла воду, чтобы омыть твое тело? И еду тоже? Я их заработала! Я откликаюсь на нужды солдат в женской ласке, а они дают мне воду и пищу. Это же так просто! Многие женщины этим здесь занимаются. Некоторые из нас вдовы, потерявшие мужей в битвах. Таким образом они содержат свои семьи.

Валентина бросила взгляд на тюфяк, принадлежавший бедуинке.

– Нет, бедная голубка, этой ночью в шатре я никого не принимала. Иначе, думаешь, ты спала бы под моими одеялами? Нет, Валентина, я не настолько великодушна! Укрыла я тебя ими лишь потому, что сама провела ночь с одним храбрым воином. Он согревал меня, не давая замерзнуть.

Розалан неправильно истолковала вопрошающий взгляд Валентины.

– Я никогда не оставила бы тебя, но у меня только что кончились месячные, и уже неделю я получала еду и питье в долг. Но ты была в безопасности. Я не сняла с шатра красную тряпку, что означало: у тебя месячные. Мусульманские мужчины не ищут благосклонности женщин, когда те считаются нечистыми.

Валентина покраснела еще сильнее. Ну вот! Всем объявили, что у нее месячные! Господи, что она делает здесь, в неприятельском лагере в одном шатре со шлюхой?

– Мы, женщины, знаем, как добыть еду и воду, но на двоих нам может и не хватить. Хорошо бы забеременеть! – мечтательно добавила Розалан. – Тогда я могла бы не беспокоиться о месячных, а воины считают, что если переспят с женщиной, ожидающей ребенка, то им будет сопутствовать удача, и в таких случаях они более щедры.

Валентина не верила своим ушам. Но кто она такая, чтобы осуждать этих женщин пустыни? Королевская сводня! По крайней мере, эти женщины честны – так они поступают, чтобы выжить.

Девушка глянула на Розалан: бедуинка мылась оставшейся водой. Кожа цвета обожженной глины, казалось, излучала здоровье. Розалан ростом была гораздо ниже Валентины, но все же превосходно сложена.

Бедуинка надела свежее платье из грубой коричневой материи и обвязала голову куском ткани. В той же воде, в какой купалась, она выстирала одежду и вывесила для просушки. Выходя, Розалан оставила полог поднятым, и со своего тюфяка Валентина могла видеть других женщин и слышать, как они расспрашивают свою подругу о здоровье той, что появилась в лагере недавно.

Отвечая на вопросы, Розалан напустила на себя важный вид. Валентина напряженно вслушивалась в разговор, опасаясь, как бы болтливая бедуинка не выдала, кто она такая на самом деле.

– От удара по голове девушка потеряла память, – услышала Валентина слова Розалан. – Я и раньше видела подобное. В лагере Таки ад-Дина был один воин, которого постигла та же участь. Даже когда друзья говорили ему, кто он такой, все равно он не мог ничего вспомнить, и только несколько месяцев спустя вновь обрел память. А та девушка, о которой я забочусь, даже не знает своего имени. Я называю ее Валентиной.

Женщины, собравшиеся вокруг Розалан, громкими возгласами выразили свое одобрение, а одна из них даже высказалась о выбранном имени крайне восторженно:

– Однажды я слышала это красивое имя на рыночной площади в Иерусалиме!

Розалан продолжала хвастаться, упиваясь вниманием женщин к ее новой подруге, с которой так ужасно обошлись христиане.

* * *

Розалан готовила обед на костре в тени навеса из козьих шкур, расположенного возле шатра. Валентине запах казался чрезвычайно соблазнительным. Она впервые за три дня встала. К ней вернулся аппетит, спина почти зажила, благодаря тому, что Розалан прикладывала к ранам Валентины по четыре раза в день неприятно пахнущую целебную мазь.

Каждую ночь Розалан покидала шатер, чтобы встретиться с одним из военачальников Саладина. Однажды Валентина спросила, не с возлюбленным ли она проводит время. В ответ бедуинка рассмеялась и сказала:

– Разве продавец на базаре водит дружбу с покупателем? Я занимаюсь своим делом, и в моей жизни нет места для любви. Думаешь, один мужчина мог бы содержать меня в такой вот роскоши? Нет, для этого женщине требуется иметь много мужчин.

В роскоши? Валентина огляделась, спрятав улыбку: грязный, потрепанный ветрами шатер из козьих шкур, не так уж много воды, не столь уж сытная пища и кое-какая одежда, которая в Наварре считалась бы лохмотьями даже у нищих. Валентина никогда не сказала бы этого Розалан, ведь бедуинка так гордилась своим «богатством» и считала свою жизнь вполне устроенной! Пока была крыша над головой, лохмотья, чтобы прикрыть тело, и немного пищи и воды, воображение Розалан не устремлялось к дальним горизонтам.

Валентина подошла поближе к огню и спросила, не может ли чем-нибудь помочь. Бедуинка с улыбкой поблагодарила, белые зубы блеснули на фоне смуглой кожи, на подбородке появилась ямочка.

– Тебе приходилось когда-нибудь готовить муку для хлеба?

Вместо ответа Валентина лишь беспомощно посмотрела на молодую женщину. Розалан усадила ее в тень и принесла мешочек с зернами и два плоских камня.

– Вот как это делается, – объяснила она, насыпав немного зерен на один камень и прижав их вторым.

Бедуинка стала тереть один камень о другой, пока не получилась мука грубого помола.

– Старайся, чтобы влага с рук не попала в муку, не то все слипнется.

Валентина принялась за работу, испытывая при этом некоторое удовольствие – она снова может кому-то быть полезной!

Пока они так работали, придворная дама английской королевы смогла получше узнать свою новую подругу.

– Розалан, а тебя не угнетает, что приходится отдаваться многим, самым разным мужчинам?

– Разве это должно меня мучить? – спросила Розалан, не поднимая глаз.

– Я только хотела сказать… не чувствуешь ли ты при этом, словно тебя использовали, как вещь? Ты призналась, что у тебя нет никаких чувств к этим мужчинам. И в свою очередь им нужно лишь твое тело! Ты никогда не думала о каком-нибудь другом способе заработать себе на жизнь? Способе, который вызывал бы к тебе больше уважения?

Розалан перестала хлопотать у огня и села рядом с Валентиной.

– Думаешь, я была бы достойна большего уважения, оказавшись мертвой? Как же еще я могла бы прокормиться? Я всего лишь женщина. Моя мать жила в лагере Таки ад-Дина, а мать моей матери – в лагере войска Hyp ад-Дина. У. них не было приданого, чтобы какой-нибудь мужчина соблазнился бы им и женился, и у меня нет приданого, а без этого никто не возьмет меня в жены. Без мужа, Валентина, жизнь женщины пустыни трудна. У меня есть занятие, и все складывается довольно удачно. Может быть, в твоей стране и считается постыдным ложиться с мужчинами, но только не здесь, в пустыне, где мужчина принуждает женщину служить ему, согласно воле Аллаха.

– Значит, это совсем не трудно – переходить от одного мужчины к другому? – в глазах Валентины застыли тревога, голос звучал еле слышно.

– Я никогда не думала, легко ли это или трудно. Я такая, как есть, и в глубине души всегда остаюсь Розалан. И я красива, так ведь? – без ложной скромности европейских женщин, откровенно высказалась бедуинка, чем чрезвычайно восхитила Валентину. – Никто не может забраться рукой ко мне в душу и дотронуться до ее сердцевины. Дотронуться мужчины могут лишь до тела: грудей, бедер… – того, что составляет лишь видимость моего существа. Моя же душа принадлежит только мне, так же, как и сердце. Плоть и кости – всего лишь нечто, требующее пищи, воды, тепла, удобств, здоровья. Но моя душа, моя тайная сердцевина, то, что делает меня единственной в своем роде… этого нельзя взять, можно только попросить.

– Ты когда-нибудь любила, Розалан?

Блестящие карие глаза приобрели мечтательное выражение, а в уголках полных губ появились ямочки.

– Однажды мне показалось, что я полюбила. Так я и узнала о существовании этой тайной сердцевины. Я поняла, что душа может познать огромное счастье и сокрушительную печаль. Когда отдаешь мужчине свою душу, то становишься его рабой, и он завладевает тобой совершенно. Если судьба к тебе благосклонна, он принимает дар и радуется ему больше, чем самой жизни. Но если отдаешь душу человеку, который не хочет или не может оценить твой дар, то обрекаешь себя на муки, и прежде чем это случится с тобой, Валентина, подумай обо всем хорошенько!

Полыхнул огонь, и Розалан поторопилась помешать варево. Валентина перетирала зерна в муку, размышляя о мудрости слов бедуинки. Помимо воли мысли девушки без конца возвращались к Паксону. Она понимала, что из всех встречавшихся ей мужчин именно этот мог бы проникнуть в ее душу и дотронуться до тайной сердцевины. Но смог бы он обрадоваться дару? Попросил бы отдать ему сердце или потребовал бы?

Неожиданно перед нею возникли его черные глаза и насмешливая улыбка. Валентина осознала: султан Джакарда никогда не будет ценить ее любовь превыше всех прочих благ. Он никогда не попросит любви – он потребует, а получив, отбросит и отправится на новые завоевания. Паксон – воин, султан, сарацин, человек, придающий мало значения сердцу женщины.

Поев, Розалан и Валентина занялись уборкой. Саладин требовал от воинов и прочих обитателей лагеря соблюдения безукоризненной чистоты, и горе тому, кто рискнул бы оставить мусор возле своего шатра!

Обостренные чувства Валентины впитывали звуки и запахи лагеря. Бесконечен был беспорядочный день. Вокруг шатров бродили нищие, выпрашивая подаяние и во имя Аллаха умоляя о милостыне. Розалан предупредила Валентину, чтобы она ничего не давала нищим.

– Даже объедки следует бросать собакам. Накормить нищего – значит на всю жизнь обременить себя ответственностью! Объедки – собакам!

Расхаживали торговцы со своими товарами. Их мелодичные голоса привлекали детей, и ребятишки сопровождали торговцев повсюду в надежде получить что-нибудь из сладостей или фруктов. Разносчики воды, согнувшись под тяжестью ноши, бродили в узких проходах между шатрами, расхваливая свежесть своего товара. Время от времени они останавливались, чтобы окунуть резной деревянный ковш в мех с водой, выполняя пожелание покупателя.

С высоты наспех воздвигнутого минарета в хаос повседневной жизни врывался тонкий и требовательный голос муэдзина, призывавшего всех правоверных к молитве. Заслышав этот зов, нищие, разносчики товаров и воины собирались вместе и падали на колени, вознося молитву. Розалан тащила за собой Валентину.

– Они могут поверить, что ты не помнишь, кто ты такая, но никогда не поверят, что ты забыла, как надо молиться. Поторопись!

Валентина шла за подругой на площадку позади шатров, вместе с тысячами правоверных падала на колени и, обратившись лицом на юг, где находился далекий город Мекка, притворялась, что вместе с остальными перечисляет девяносто девять священных имен Аллаха.

Прошло несколько недель, и силы окончательно вернулись к Валентине. Спина зажила, и на месте набухших воспаленных рубцов остались лишь розовые полоски, но и они должны были вот-вот исчезнуть.

Почти каждую ночь Розалан уходила, отправляясь на свидание с воином Саладина, и Валентина оставалась наедине со своими мыслями. В глубине души она лелеяла желание вернуться к своим единоверцам.

Судя по сплетням, бродившим в лагере, Ричард Львиное Сердце все еще находился в Акре, посылая отряды воинов сопровождать караваны и в дозоры. Если бы только удалось ей разыскать обратную дорогу! Но было бы нечестно просить Розалан о помощи и таким образом подвергать ее опасности. Валентина должна была справиться с этим сама. Она не могла бросить на бедуинку и тени подозрений, возложив на нее вину за свой побег, ведь та столь великодушно делилась с нею всем, что имела!

Хотя Валентина не считалась пленницей мусульман, сбежать было непросто: лагерь бдительно охранялся. Любой, кто покидал лагерь или, наоборот, хотел попасть в расположение войск, подвергался тщательному допросу. Розалан рассказала, что лагерь находится в сорока милях от Акры. Как же можно надеяться преодолеть это расстояние без коня и запаса воды?

Какой-то звук раздался за стенкой шатра, и Валентина замерла, прислушиваясь. Похоже, это не собака из тех, что рыщут вокруг, скорее – крадущиеся шаги человека!

Вдруг полог шатра кто-то откинул, и вошли два воина, одетые в желтое и черное – цвета конницы Саладина. Бесконечно долго и страшно тянулось краткое мгновение, в течение которого они смотрели на Валентину, освещенную желтым светом лампы. На лицах застыли похотливые улыбки, глаза же, казалось, проникали под грубое платье, разглядывая тело.

– Уходите! – приказала Валентина. – Разве вы не видели красную тряпку над моим шатром? Уходите!

Один из воинов, более высокий, чем его спутник, усмехнулся.

– Мы долго ждали, когда же этот флаг будет опущен. Слишком уж много недель прошло, чтобы теперь это имело какое-то значение.

– Вы уж поверьте! – насмешливо заметила Валентина. – В этом шатре вас сегодня никто не ждет.

Второй воин наблюдал за нею с пламенеющим страстью взором.

– Докажи это! Покажи нам, и мы уйдем! Протянув руку, он сдернул девушку с тюфяка и швырнул своему другу.

– Покажи! – повторил тот приказание. Сердце Валентины гулко забилось, глаза сверкнули. Она резко бросила:

– Оставь меня в покое, сукин сын! Хочешь оскверниться и стать нечистым?

Пришелец рванул ворот платья и разорвал его сверху донизу.

– А вот это мы сейчас и узнаем! Слишком уж долго не снимается с шатра красная тряпка.

Валентина вскрикнула от неожиданного и яростного движения воина и стыдливо опустила глаза, так как оказалась обнаженной под пристальными взглядами мужчин.

– У христианина, убитого тобою, была губа не дура, – презрительно сплюнул тот, кто держал Валентину.

Его голос звучал угрожающе.

– Она чиста, как лепесток жасмина! – восхитился его приятель, дотрагиваясь до низа живота девушки.

Он грубо дернул ее за волосы.

– Не поэтому ли ты держишь себя так высокомерно с воинами твоего повелителя Саладина? Твоя кожа очень нежна, а груди упруги, – он снова прикоснулся к ней, пальцы скользнули по затвердевшему соску и вернулись к низу живота. – Ты полагаешь, твое лоно тоже слишком нежное для обыкновенного вояки?

Валентина испуганно вскрикнула, когда рука мужчины легла на треугольник волос между ногами.

– Держи ее, Камиль! – приказал воин своему спутнику.

Мужские руки, как стальные прутья, впились в нежные плечи.

– Я покажу этой девке, что она зря пренебрегала вниманием воинов Саладина!

При взгляде на говорившего Валентина содрогнулась. Воин пожирал ее глазами, а его руки добирались до самых интимных уголков ее тела. Она оказалась самой красивой женщиной, которую он когда-либо видел. Фигура у девушки была стройной, грудь – хотя и небольшой, но упругой и высокой.

Глаза Валентины расширились от страха, она попыталась вырваться, но гнев растворился в ужасе, сковавшем движения. Державшие ее руки были слишком сильны, пальцы запутались в длинных волосах.

Валентина повернула голову и попробовала укусить руку, ухватившую ее за волосы. Мужчина рассмеялся и сорвал с девушки остатки одежды. Валентина с ужасом посмотрела на свое нагое тело. Оба воина тем временем откровенно любовались ею. Девушка судорожно хватала ртом воздух, и грудь дразняще вздрагивала под шелковистыми прядями рассыпавшихся волос.

Руки воина сомкнулись – он резко бросил Валентину на пол шатра. Песчинки больно врезались в тело, когда девушка оказалась распростертой на спине. Она вытянула вперед руки, чтобы оттолкнуть насильника, но воин по имени Камиль, взявшийся удерживать, быстро схватил ее за руки.

– Оставь! – приказал другой воин. – Я легко овладею ею, несмотря на сопротивление.

Он поймал руки девушки и заломил ей за спину, прижав своей тяжестью. Теперь насильник лежал на своей жертве, чьи судорожные попытки высвободиться только усиливали его желание. Валентина повернула голову, чтобы плюнуть воину в лицо, но мужчина оказался проворнее и прижался ртом к ее губам, заставив откинуть голову назад. Груди девушки расплющились о его широченный торс, губы насильника впились в нежный рот в глубоком и требовательном поцелуе, лишавшем дыхания. Она извивалась под телом мужчины, лишь обостряя его наслаждение. Он поудобнее устраивался между ее бедер.

С глухим стоном насильник проник в ее лоно, и Валентина увидела, как удивленно округлились его глаза, когда он обнаружил, что она девственна. «Этого не должно было произойти!» – в смятении думала Валентина, испытывая жгучую боль.

Воин в тюрбане с такой силой навалился на нее, что чуть не вышиб дух из хрупкого тела. Девушка согнула пальцы, намереваясь выцарапать насильнику глаза. Она отвернулась от его губ.

Второй воин схватил руки несчастной и задержал над головой, давая возможность приятелю насладиться видом прелестной груди, которую тот стал сладострастно покусывать острыми зубами и облизывать шершавым языком.

Камиль сомкнул пальцы одной из рук Валентины на своем набухшем члене и заставил ее двигать рукой. Осознав, что именно он делает, девушка заглянула Камилю в лицо и прочла в его выражении ужасное намерение сделать с нею нечто еще более страшное, чем то, что совершал воин, навалившийся на нее сверху. Мужчина, нарушивший ее девственность, жаждал лишь своего собственного удовольствия, в то время как этот собирался потребовать ответных движений.

Все поплыло у Валентины перед глазами. Смуглое лицо со жгучим взглядом то появлялось, то исчезало. Камиль ждал своей очереди.

Насильник со стоном сладострастного облегчения упал на Валентину, впечатав ее в песок своим весом и затруднив дыхание. Парализованная страхом, девушка увидела, как Камиль наклонился над ней. Щетина на щеках и подбородке колола поцарапанную кожу груди и живота. Теплая слюна текла из его рта. Валентина чуть не обезумела т ужаса.

Сопротивляющаяся девушка была быстро укрощена могучим воином. Когда его приятель попытался помочь ему, Камиль проворчал:

– Оставь ее! Ты свое получил. Мне нравится, когда женщина отказывается покориться. Оставь ее!

Камиль обладал железной силой. Он грубо вертел Валентину в своих руках, пока не заставил, наконец, лечь на живот. Он приподнял ей бедра и просунул руки под тело, чтобы нащупать ее грудь.

– Смотри-ка! – позвал Камиль приятеля. – Она уже познакомилась с плетью! Поплатилась, видно, за свое упрямство! Прежнему хозяину, должно быть, надоела ее холодность, – он хрипло засмеялся, продолжая гладить розовые полосы, пересекавшие крест-накрест спину Валентины.

Она оцепенела от ужаса, когда почувствовала, как рот Камиля с силой прижался к ее затылку, и осознала, что означают его движения – он снимал свои широкие шаровары.

Воспользовавшись моментом, Валентина вырвалась, когда мусульманин приподнялся, чтобы сбросить одежду. Ловкая, как кошка, она вскочила на ноги, не обращая внимания на свою наготу.

Камиль движением руки отверг вмешательство приятеля и приготовился к нападению. Он кружил вокруг Валентины, словно волк, высматривающий добычу. Темная кожа блестела от пота, а черные волосы на теле поднялись, как у кота, которого погладили против шерсти.

Растопырив руки и согнув в коленях ноги, Камиль приближался, сокращая расстояние между собой и своей жертвой. Испуганная до потери сознания, Валентина стояла неподвижно, чувствуя себя кроликом, преследуемым собаками.

– Осторожнее, Камиль! У нее взгляд загнанного животного, и когти, того и гляди, вонзятся тебе в кожу.

Пренебрегая советом друга, Камиль подходил все ближе.

– Отчаяние девственницы, а? – недовольно проворчал он.

– Она больше не девственница, об этом я позаботился с большим удовольствием, – засмеялся другой воин.

– Женщина может быть девственницей по-разному, – заметил Камиль, не спуская пронзительного взгляда с Валентины и упиваясь ее красотой.

Девушке не удалось разгадать значение его слов. Он прыгнул на нее, сшиб с ног и повалил на пол. Сила толчка оглушила ее. Размахнувшись, насильник нанес ей удар по голове.

Отплевываясь и ворча, Камиль выражал свое недовольство, снова переворачивая ее на живот. Он крепко удерживал девушку одной рукой, а другой ощупывал ее тело, находя удовольствие в тщетном сопротивлении жертвы и пожирая глазами роскошную фигуру красавицы.

Напрягая мускулы, Валентина не поддавалась его пальцам, когда он начал больно щипать ягодицы, раздвигая их. Хриплый отчаянный стон вырвался у нее из груди – намерения Камиля стали ей ясны.

Насильник яростно приподнял ее и с силой вошел в плоть, пронзив и вызвав невыразимую боль в своей жестокой попытке содомского греха. Тело девушки засопротивлялось, мускулы напряглись изо всех сил, когда он вошел в нее, не подготовив к проникновению. Валентина кричала от боли и ужаса, чувствуя, как он заполняет ее. Жгучая мука сотрясала ей тело, пока он терзал ее плоть, погружаясь все глубже и глубже.

Продолжая кричать, не в состоянии даже плакать от ужаса, девушка почувствовала, как струя горячей влаги изливается в нее – мучитель исходил безумной похотью.

Прошла целая вечность, прежде чем насильник отпустил свою жертву. Валентина упала к его ногам, захлебываясь от рыданий. Камиль же поднялся и стал приводить в порядок свою одежду. Он разговаривал со своим приятелем, но их слова терялись для девушки в мучительной боли, терзавшей тело. Смех и веселые возгласы затихали и отдалялись.

Когда Валентина пришла в себя, то поняла, что оба насильника стоят у задней стенки шатра, утоляя жажду питьевой водой из кувшина. Низкие мужские голоса заставили ее встряхнуться, из глубин существа поднялось пока еще не вполне осознанное яростное желание наказать их, высечь, убить за то, что они с ней сделали. Жажда мести заставила позабыть о телесных страданиях.

Валентина с трудом встала на ноги и сняла с тюфяка одеяло, чтобы прикрыть наготу. Сердце окаменело в груди, глаза горели безумством. Ею владела единственная мысль – о мести.

Взгляд девушки упал на кухонный нож Розалан, и прежде чем Валентина осознала, что делает, пальцы уже крепко сжимали рукоять ножа.

– Мерзавцы! Собаки! – вскричала она, бросаясь к мужчинам.

Тот воин, что был повыше, оказался проворнее и схватил ее за запястье, выбив оружие из руки. Нож упал на пол. Лезвие поблескивало в темноте шатра, и Валентина в исступлении бросилась нашаривать нож.

Камиль упал на нее и коленями уперся ей в грудь, лишив возможности дышать. Его руки сомкнулись на горле Валентины и сжимались все сильнее, пока она не почувствовала, что легкие вот-вот разорвутся и смерть наступит неминуемо.

Вдруг пальцы воина разжались, а его самого отшвырнули от девушки, и Валентина смогла вдохнуть воздух.

– Она сумасшедшая! Она убьет нас! – услышала девушка, как Камиль выговаривает своему другу. – Почему ты остановил меня?

– Мне ни к чему кара Малика эн-Насра, Камиль! Многие видели, как мы входили в этот шатер и, уж конечно, слышали, что здесь происходило. Оставь ее!

Камиль поднялся, но, выходя из шатра вслед за другом, хорошо нацеленным ударом пнул Валентину под ребра, заставив хватать ртом воздух и корчиться от боли на песчаном полу.

Снова оставшись в одиночестве, девушка дотащилась до тюфяка и упала на него, обливаясь слезами стыда и отчаяния.

В таком состоянии и застала ее Розалан, вернувшись перед рассветом. Крепко обняв подругу, бедуинка прижала Валентину к себе и терпеливо выслушала рассказ, прерываемый всхлипываниями.

– Бедная голубка! Вспомни, что я тебе говорила! – Розалан уже накладывала одну смоченную холодной водой тряпку на опухшую и покрытую синяками шею Валентины, а другую на ее лоб. – Они взяли твое тело, но не душу! Ты все та же Валентина и всегда ею будешь.

Девушка подняла глаза, чтобы взглянуть на эту молодую бедуинку, столь великодушно заботившуюся о ней.

– Ты так мудра, Розалан, – хрипло прошептала она, говорить обычным голосом ей было трудно. – Я страдаю от пережитого стыда и унижения, но, ты права, я все та же Валентина. Я это я!

– Бедная голубка! – утешала ее Розалан. – Что же с тобой теперь будет?

– Не могу себе представить, – прошептала придворная дама английской королевы, – но нельзя мне больше оставаться здесь! Я должна уехать! Но как?

Сам Саладин готов был дать ответ на ее вопрос. Когда солнце поднялось в небе достаточно высоко, он призвал своих военачальников на Совет.

 

ГЛАВА 8

Паксон, султан Джакарда, ехал по лагерю верхом на своем коне, направляясь на Совет, созываемый Саладином. Трагедия бойни, свидетелем которой ему пришлось стать, все еще камнем лежала у него на сердце, но все переживания затмевала мысль о девушке из Наварры.

В последний раз он видел ее в темной комнатке на верху той башни, где располагались покои королевы. Юноша вспоминал следы, оставленные злобной плетью Беренгарии на нежном теле.

О, если бы ему не захотелось столь сильно проявить дерзость, участвуя вместе с Менгисом в турнире! Если бы только он не увлекся там сапфировыми глазами Валентины! Если бы не принял придворную даму за английскую королеву! Если бы не стремился снова увидеть ее и не согласился б проскользнуть в сад на свидание! Если бы, обнаружив, что на самом деле Валентина вовсе не королева, он пренебрег бы назначенной встречей с Беренгарией! Если бы… Ах, если бы!..

Но что теперь Валентина думает о нем? В какое опасное положение поставил он ее своим необдуманным поступком! Подумать только – высечь королеву! Поняла ли девушка, почему он не смог за ней приехать? Ведь после устроенной резни Ричард Львиное Сердце, опасаясь возмездия за тысячи загубленных жизней, усилил охрану города, и увезти Валентину стало невозможно.

Паксон пришпорил коня. Ветер трепал свободные края ткани, покрывавшей его голову. Лицо султана было угрюмо. Какое ему дело до того, поняла ли Валентина, почему он не приехал? Она христианка… и слишком худа на его взгляд… Прелестная христианка со стройной фигурой и смеющимися глазами! Увидит ли он ее когда-нибудь снова? Почему же его одолевают мысли о ней?

Паксон сердито вонзил пятки в бока коня. Да избавит его Аллах от этого наваждения!

Но он беспокоился о Валентине, ни на минуту не забывая о ней.

* * *

Военачальники и советники уже собрались в шатре Саладина. Все они расселись на пышных подушках, скрестив ноги. Малик эн-Наср нервно расхаживал, и плащ колыхался за его спиной.

– Времени не осталось, – тихо проговорил он, черные глаза предводителя были полны отчаяния. – Провизии едва хватает для войска, а тут еще эта обуза, которой мы обременили себя за время похода! – он имел в виду множество людей, не имевших отношения к военной службе, но присоединившихся к войску, а также христиан-пленников, предназначавшихся прежде для обмена на мусульман, плененных Ричардом Львиное Сердце. – После долгих размышлений, – печально сообщил предводитель, – я не нашел иной возможности освободить войско от ответственности за этих людей, кроме как выставить их на торги для продажи.

Тишина воцарилась в большом восьмиугольном шатре, и головы в тюрбанах сочувственно склонились перед великим человеком, глубоко сожалевшем о необходимости пожертвовать своими единоверцами ради спасения войска.

– Сколько человек должно покинуть лагерь? – спросил Паксон, нарушив тишину.

– Три сотни христиан, прежде всего, – Саладин повернулся к заговорившему, и решимость блеснула в его глазах, – и, конечно же, все те, кто не может прокормить себя сам. Молюсь, чтобы Аллах не счел пятном на моей душе принятое мной решение отправить на торги своих единоверцев. Я долго размышлял, но другого выхода нет. Бесчеловечно оставлять этих людей в пустыне умирать от голода и жажды. Единственный выход – торги. Как только хозяева заплатят за них выторгованную нами цену, то немедленно возьмут своих рабов на попечение и впредь станут заботиться о благополучии купленных ими людей. Но, в любом случае, больше нельзя истощать войско. Прежде всего мы должны думать об исходе войны с христианами.

Паксон заглянул во встревоженные глаза предводителя и испытал неведомую ранее глубокую печаль. Суровое решение Малику эн-Насру далось нелегко, но кладовые были почти пусты. Паксон давно удивлялся, почему Саладин так долго содержит пленников и терпит при войске посторонних. Великий военачальник и отважный воин, Саладин всегда открывал свое сердце состраданию к людям.

– Когда об этом будет объявлено в войсках?

– Сегодня же! – мрачно заявил Саладин и предложил Совету обсудить, как именно осуществить задуманное.

Несколько часов спустя было принято окончательное решение. Семьи воинов должны вернуться в город или же в те места, откуда родом отцы семейств. Близкие погибших могли выбирать между возможностью отправиться в родные края и правом попытать счастье на торгах. Но у тех, кто сопровождал войско по своей воле – всех этих женщин, не находящихся под покровительством мужей, – выбора не было. Вместе с христианами-пленниками их погонят в Дамаск, где состоятся торги. Доход от продажи позволит закупить зерно и прочие припасы для войска.

* * *

Слух пронесся по лагерю подобно мгновенно разгоревшемуся пожару. Рыдающие женщины с заплаканными глазами прижимали к себе детей и сокрушались о предстоящей разлуке с мужьями, ведь встречи уже могло и не быть. Воины с суровыми лицами помогали женам сворачивать шатры и старались провести с детьми последние драгоценные часы. Неуверенность в будущем усугублялась и тем, что снова и снова люди раздумывали, куда им отправиться на жительство – многим идти было некуда.

Все одинокие женщины лагеря оказались охвачены гневом. Они стояли между шатрами, уперев в бока руки и громко проклиная свою судьбу.

– Нам не оставили никакого выбора! – жаловалась одна широкобедрая молодая бедуинка. – Они обрекают нас на тяжкий труд и рабство лишь потому, что мы не замужем. Это несправедливо!

– Они знают, мы отыщем дорогу в лагерь другого войска! – откликнулась другая. – Меня, например, с удовольствием приютят в лагере Саифа ад-Дина. Там многим я нравилась.

– Ты многим там нравилась? – воскликнула третья. – Да тебя же просто-напросто вышвырнули из лагеря Саифа ад-Дина, и тебе еще повезло: воины не смогли доказать, что ты воровка, не то осталась бы однорукой!

С пронзительным воплем женщина набросилась на обидчицу, ощерив зубы и выкинув вперед руки, чтобы выдрать той все космы.

Розалан, вместе с Валентиной наблюдавшая за сценой со стороны, подскочила, чтобы разнять дерущихся.

– Прекратите, пока не покалечили друг друга настолько, что и слепой в вашу сторону не глянет!

Женщины тотчас же обратили свой гнев на Розалан.

– А тебе, что, и дела нет до всего? Нас лишили возможности зарабатывать себе на пропитание! Можно подумать, ты отхватила себе мужа!

– Мужа у меня нет, – беззаботно проговорила Розалан, и огоньки возбуждения засверкали в ее бархатистых глазах. – Но меня непременно купят для гарема, и мой господин окажется богатым, красивым и добрым.

– Ба! Да кому ты нужна, разносчица заразы! Глаза Розалан потемнели, а губы искривились в гримасе ненависти.

– Поосторожнее со словами, ты, пристрастившаяся спать с собаками! Моли Аллаха, чтобы зубы остались целы! Смотри, как бы тебе их не лишиться!

– А-а-а-а!.. С собаками? Проклятье!.. Розалан отвернулась с язвительной усмешкой на губах и направилась обратно к Валентине, нарочито виляя бедрами, чтобы еще больше разозлить соперниц. Валентина невольно рассмеялась.

– Розалан, – поколебавшись, спросила она, когда вместе с бедуинкой оказалась в тени своего шатра, – а что с нами будет?

– А то и будет, что я сказала этим квохчущим наседкам. Когда нас выставят на продажу, то какой-нибудь благородный господин непременно купит меня для гарема. Я в том не сомневаюсь! Уж слишком я привлекательна, чтобы случилось иначе. Что же касается тебя, Валентина, то точно такая же судьба может быть уготована и тебе. Мы распустим слух, что ты черкешенка. Известно, что эти женщины умеют возносить мужчин на вершины блаженства.

– Но, Розалан! У меня вовсе нет желания попадать в гарем! Я хочу в Акру! – голос Валентины дрожал от волнения.

– Надо верить в судьбу, Валентина! Наверняка отыщется какой-нибудь выход и для тебя. Нас поведут вместе с пленными христианами, чтобы мы не сбежали по дороге и не перебрались в лагерь другого войска, Саифа ад-Дина, например. Путь к Дамаску займет несколько дней, и ты должна держать ухо востро! Может, пленники замыслят побег, и тебе удастся присоединиться к беглецам. Вот увидишь, все сложится для нас хорошо, – сказала Розалан.

Валентина впервые улыбнулась с тех пор, как двое воинов ворвались в шатер и заставили ее им покориться. «Бедная, бедная голубка! – подумала Розалан. – Неужели она так и не научится мириться с судьбой? Неужели никогда не поймет, что прошлое следует оставлять за спиной и благословлять новый день? Когда же высохнут слезы на этих лилейных щеках?»

– Пошли! – оживленно позвала бедуинка подругу. – Помоги мне приготовить что-нибудь поесть, а потом мы начнем собираться в путь.

Расстроенная до слез, Валентина принялась разводить огонь. Розалан, хотя и была ей преданной и любимой подругой, все же умела довести ее до белого каления этими разговорами о судьбе и невозможности избежать своей участи. По крайней мере, девушке хотелось надеяться, что это не так, потому как если и дальше судьба столь же безжалостно будет распоряжаться ею, то проведет через торги, чтобы упечь в рабство к злому и жестокому хозяину, и тогда она до конца своих дней не увидит ни одного христианина.

* * *

Розалан ошиблась. Христиане, попавшие в плен к Саладину, слишком ослабели от ран и были чрезвычайно истощены, чтобы помышлять о побеге, к тому же мусульмане-охранники не спускали с них глаз. Долгий путь до Дамаска окончательно подорвал их силы, многие умерли в дороге. Сама Валентина никогда не преодолела бы в пустыне такое огромное расстояние, если бы не Розалан: бедуинка напомнила охранникам, что ее подруга храбро оборонялась от христианского воина-гиганта, и пересказала тем, кто не слышал, историю, как нашли девушку рядом с трупом французского пехотинца, сжимавшей в руке окровавленный кинжал, – и в результате им обеим до самого Дамаска было обеспечено место на верблюде, нагруженном поклажей.

Отвратительное животное, издающее неприятные и резкие звуки, протестующе заревело, когда ему было приказано опуститься на колени и позволить усесться на его спине двум женщинам, весившим совсем немного. Забравшейся на тюки Валентине показалось, что она вознеслась над землей на много миль. Тошнота подступала у нее к горлу всякий раз, как верблюд, покачиваясь, делал очередной шаг. Даже на борту корабля, доставившего девушку в Святую землю, качка не угнетала ее столь удручающе, как путешествие на дурно пахнущем вьючном животном.

Как только караван останавливался на ночлег, Валентина клялась никогда больше не взбираться на этот корабль пустыни. Но каждый день после нескольких часов ходьбы, когда ноги начинали вязнуть в песке, а одежда тянула опуститься на землю, она умоляюще взглядывала на погонщика верблюдов, и тот помогал ей взобраться на шаткие тюки.

Долгая череда мучительных дней, проводимых под палящим солнцем, и холодных ночей, слишком коротких, чтобы снять усталость дневного пути, ожидала Валентину вместе с тысячью прочих невольников, покорных воле Саладина.

Привыкшие к климату пустыни мусульманки несли маленьких детей подвязанными за спиной, и даже с такой дополнительной поклажей они уверенно шагали по пескам, словно вьючные животные. Эти женщины оказались выносливее, чем закованные в кандалы пленники-христиане, ослабевшие от недоедания.

В глазах мусульманок можно было прочесть лишь одну боль разлуки с мужьями, которой предстояло длиться столько же, сколько и войне. Из древнего города Дамаска женщины должны были отправиться к своим родным или же к родственникам мужа, но были в караване и отчаявшиеся страдалицы, не имевшие родных и потому вынужденные предстать на торгах, – им грозило расставание с детьми.

Несколько раз за ночь можно было услышать свист плети, сопровождаемый страшными криками матери и пронзительными воплями ребенка. Никто не мог поручиться, что мать и дитя купят вместе, и, пытаясь избежать разлуки с малышами, женщины пытались бежать под покровом ночи. За ними стража следила особенно зорко – ведь эти женщины охотно присоединились бы к другому войску.

Валентина и Розалан крепко прижимались друг к другу, пытаясь согреться холодными ночами. Бедуинка в сердцах ругала приказание, запрещавшее устанавливать шатры ради экономии того времени, которое потребовалось бы, чтобы сворачивать их утром. Еду на всех готовили мужчины, получившие такое поручение, отдельных же костров никто не разводил. Дневная порция выдавалась из больших котлов – к ним в сумерках тянулась длинная цепочка путешественников.

Валентина принялась стелить тюфяк для ночлега, а ее подруга взяла миски и присоединилась к длинной очереди, зазмеившейся по всему лагерю. Вернувшись, Розалан протянула Валентине миску.

– Фу! Этой бурдой разве что свиней кормить можно! – с отвращением воскликнула придворная дама английской королевы и размахнулась, чтобы выплеснуть сероватую водянистую массу на землю.

– Нет! – возмутилась Розалан, перехватывая миску. – Если сама не хочешь есть, отдай мне, но не выбрасывай!

– Ты меня удивляешь, – сказала Валентина, покраснев от возмущения. – Как можно поглощать эти помои с таким удовольствием?

Розалан оторвала глаза от своей миски. Темные и блестящие, они широко распахнулись, на лбу от удивления собрались морщинки. Это было не похоже на Валентину, воспринимавшую прежде путешествие в Дамаск с молчаливой покорностью! Временами Розалан даже беспокоилась за подругу, ставшую мрачной и отчужденной, и потому она даже обрадовалась, когда та проявила хоть какие-то бурные чувства – впервые со дня отправления каравана.

Выходка Валентины понравилась бедуинке: наконец-то девушка ожила, вспылила, рассердилась! Слишком уж часто раньше устремляла она взгляд к горизонту, ничего не замечая вокруг. Даже оводы, донимавшие путешественников, могли тогда садиться на ее лицо незамеченными и вгрызаться в гладкую кожу, и Розалан, ехавшей на покачивающемся верблюде позади Валентины, приходилось прикрывать подруге лицо, отгоняя оводов. Теперь же христианка вышла из этого странного состояния и встрепенулась – как хорошо!

Завладев миской похлебки, Розалан стала зачерпывать варево тремя пальцами и жадно втягивать жижу в рот.

– Меня просто тошнит! Как ты можешь эту гадость есть? Тебе все равно, что с тобой случится после? Посмотри, как отвратительно ты выглядишь, вот так обсасывая пальцы! Боже! Зачем ты зашвырнул меня к этим варварам? Кочевники! Свиньи! – Валентина возвела руки к небесам. – Розалан, и ты действительно думаешь, что тебя может купить богатый человек, чтобы поместить в свой гарем и сложить сокровища к твоим ногам? Как можно быть такой глупой?

Бедуинка продолжала с аппетитом есть, получая от отвратительного варева очевиднейшее удовольствие. Украдкой она поглядывала на Валентину – девушка вскочила и теперь возвышалась над своей подругой, уперев в бока руки. Ее щеки пылали, а глаза были полны негодования и ярости. Придворная дама английской королевы не унималась:

– Нет, ты посмотри на себя! Ты только посмотри! Где твоя гордость? Где это твое особенное внутреннее чутье? Где твоя душа? Ба! Да ты продалась за миску похлебки и одеяло, полное блох, всего лишь ради того, чтобы согреться холодной ночью!

Вместо ответа Розалан облизнула пальцы, собрав со дна миски гущу.

– Перестань сейчас же издавать эти ужаснейшие звуки! Ты разве не слышишь, что я тебе говорю? – воскликнула Валентина.

Опустившись на колени, она с трудом удерживалась, чтобы не ударить бедуинку. Схватив ее за руки, Валентина не позволила подруге снова поднести ко рту грязные пальцы.

– Розалан, послушай же меня, прошу тебя!

Словно только сейчас заметив девушку, бедуинка подняла на нее глаза и приняла снисходительный вид.

– Ты ведь знаешь мое отношение к нищим попрошайкам. Стоит один раз дать им что-нибудь, как будешь подавать каждый день, и так – всю жизнь. Я же привыкла отвечать только за себя!

Валентина с силой встряхнула подругу:

– Ты самое невыносимое существо, какое только Бог посылал на землю.

– Шшш! Говори тише! Ты забываешь, кем должна притворяться! Если будешь кричать, не сомневайся, тебе придется быстрее, чем хотелось бы, предстать перед своим Богом.

– И когда ты только задумаешься о жизни? – спросила Валентина уже потише, но с прежней горечью. – Ты идешь навстречу своей судьбе, полагая, что ее нельзя изменить. Ты говоришь, неизбежное можно только принять. Но как ты можешь согласиться с судьбой, что сулит тебе рабство до конца твоих дней? Или это благодать, ниспосланная тебе Аллахом? Неужели ты никогда не оглядывалась вокруг себя и не замечала, каково будущее женщин, остающихся при войске? Даже за то короткое время, что провела среди них, я увидела, как грубо с ними обращаются: у многих нет зубов, тела исхлестаны плетью!.. Во время месячных и после родов, когда ни один мужчина не прикасается к ним – что тогда с ними происходит? Я скажу тебе! Они голодают! У них пропадает молоко, потому что они не могут даже купить воды у водоноса. Их дети тоже голодают и дерутся с собаками из-за отбросов, небрежно выкидываемых из шатров. Ты, конечно, еще молодая и сильная, совсем дитя по понятиям христиан, но долго ли ты будешь оставаться молодой и привлекательной для мужчин? Открой глаза, Розалан! Посмотри, что тебя ждет! Я прихожу в ужас, когда думаю об этом, и очень боюсь. И если жизнь шлюхи при войске представлялась тебе лучшей участью, чем доля рабыни, то могу себе представить, что нам уготовано! – Валентина оказалась в полном изнеможении, закончив свою пылкую речь, слезы сверкали у нее на ресницах, и последние лучи заходящего солнца отражались в глубине глаз, полных боли.

Розалан едва удержалась, чтобы не обнять подругу и не успокоить ласковыми словами. Однако, когда она заговорила, в ее голосе прозвучала неприкрытая ярость:

– А теперь твоя очередь выслушать меня, Валентина! Мне отвратительна бурда, которой нас кормят, однако я ее ем, потому что это мудро. Смерть меня не привлекает, молодость и красота – единственное, что у меня есть для продажи. Что же касается моей души, той тайной сердцевины, как мы это называем, то она все еще моя! Ее я не продаю и делаю все возможное, чтобы сохранить, но наверняка не сохраню, если стану голодать и доведу себя до смерти. И не говори мне о рубцах от плети на теле! Ты видела хоть один у меня? Нет! А ты пришла ко мне из мира христиан со следами порки на спине. С тобой грубо обошлись мужчины. Они ворвались в шатер и изнасиловали тебя. И что ты получила за это? Ничего! Женщины всегда страдают от грубого обращения, но умные женщины понимают, какую выгоду могут они из этого извлечь. Если выгода состоит в том, чтобы душа не рассталась с телом, меня она устраивает. Таков мой выбор, и это единственный путь, который мне известен.

Розалан отставила миску похлебки и придвинулась к Валентине, заговорив уже не таким враждебным и резким тоном.

– Бедная голубка! Ты боишься будущего. Я тоже. Но у меня еще есть надежда.

В тот вечер Валентина все-таки отказалась от своей порции похлебки и провела долгие ночные часы, молча глотая горькие слезы до самого рассвета. Однако на следующий день к полудню она попросила, чтобы ее подняли на верблюда, где уже сидела Розалан, и принялась, как и бедуинка, прятать свое красивое лицо от немилосердного солнца и укусов оводов.

К радости Розалан, Валентина стала втирать бараний жир в ступни и проявлять больше интереса к расчесыванию волос и вытряхиванию из локонов упрямых песчинок, набивавшихся то и дело.

День за днем извивающийся меж песков длинный караван, сопровождаемый надежной охраной, приближался к Дамаску – к будущему путешественников. Так как закованные в кандалы пленники не могли передвигаться слишком быстро и приходилось часто делать привалы из-за маленьких детей, то прошло несколько недель, прежде чем караван достиг ворот древнего города.

К этому времени, по совету Розалан, Валентина уже съедала свои порции похлебки и старалась заснуть холодными ночами. Ее волосы снова превратились в темное, как ночь, облако блестящих локонов, а руки и ступни вновь стали мягкими и нежными, благодаря бараньему жиру. И вместе с преображением внешности восстанавливался и ее дух – стойкость нужна была Валентине, чтобы выжить.

* * *

Однажды после полудня, когда солнце ослепительно сияло, застыв высоко в небе, караван обогнул холм, и перед путешественниками открылся вид на Дамаск.

Всех, кому предстояло пройти через торги, заковали в кандалы и только после этого прогнали через городские ворота. К тому времени солнце уже село и тьма опустилась на узкие улочки и рынки. Валентина цеплялась за руку Розалан, опасаясь, что ее разлучат с подругой. У самой бедуинки ладонь была влажной от пота, выдавая волнение мусульманки.

– Что же с нами будет? – тихо спросила Валентина.

Розалан пожала плечами:

– Одному Аллаху это известно! Стражник, шагавший рядом с ними, ответил:

– Все не так уж плохо! – отозвался он добрым голосом. – Малик эн-Наср запросил высокую цену за своих людей. А чем выше цена, тем лучше с вами будут обращаться после торгов. Сейчас женщин отделят от мужчин и разместят в разных кварталах. У вас будет время отдохнуть, умыться и приготовиться к торгам. Я нисколько не сомневаюсь, что такие красивые женщины, как вы, займут высокое положение в гареме верховного владыки, – он подбадривающе кивнул и продолжил обход колонны пленников.

– Вот видишь, голубка, что я тебе говорила? – лучезарно заулыбалась Розалан. – Ты сама слышала, что он сказал: скорее всего, мы отправимся в благоуханный гарем верховного владыки! Благослови же свою судьбу, Валентина! Аллах улыбается тебе!

В квартале, огороженном со всех сторон стенами, бедуинка и ее подруга вместе с другими женщинами каравана были вымыты, умащены благовониями и наряжены в одежды из тончайших тканей и драгоценные головные уборы. Браслеты украшали руки повыше локтя и щиколотки ног у мягких туфелек из козьей кожи. Розалан помогла Валентине облачиться в этот странный для нее наряд и отступила, залюбовавшись девушкой. Прозрачная юбка держалась на серебряном поясе, охватывавшем бедра, короткая кофточка сиреневато-синего цвета была расшита серебряными нитями.

– Я никогда прежде не видела таких роскошных нарядов! – воскликнула Розалан, подхватывая щетку для волос, чтобы причесать подругу.

Валентина чувствовала себя обнаженной. Серебряный пояс не прикрывал живота, а кофточка оказалась такой короткой, что едва скрывала грудь. Розалан украсила шею девушки тонкими цепочками. Соскользнув в ложбинку груди, они приятно холодили кожу. Широкая пышная юбка спускалась до самых пальцев ног, но сквозь тонкую ткань просвечивалось тело.

– Я не могу в этом наряде показаться перед людьми!

Терпение бедуинки истощилось. Она схватила Валентину за плечи и встряхнула.

– Ты покажешься в этом наряде перед людьми! Ты должна это сделать! Лучше уж оказаться в гареме богатого калифа, чем в серале. В гареме хозяин пошлет за тобой и станет оказывать тебе знаки внимания и уважения, как женщине, вошедшей в его семейство. А хочешь, я расскажу, что будет с тобой в серале? Знаешь, скольким мужчинам тебя заставят там прислуживать? Если же откажешься, засекут плетьми до смерти! Ты не догадываешься, как долго может надеяться прожить женщина в публичном доме? Уверяю тебя, Валентина, коротка жизнь у тех, кто попадает туда. Мужчины заразят тебя дурной болезнью и станут избивать лишь потому, что злые демоны вселились в их души!..

– Замолчи! – крикнула Валентина, зажимая уши ладонями, чтобы приглушить голос подруги.

– Подумай обо всем хорошенько! – потребовала Розалан, устремив взгляд своих черных глаз прямо в глаза Валентины. – Чтобы снова оказаться среди своего народа, тебе надо прежде всего выжить! И не ропщи на…

– …судьбу! Вот что ты хочешь сказать! Не ропщи на судьбу! О, как мне надоело выслушивать от тебя все это!

– Я об этом догадываюсь, но ведь на самом деле ты меня не слушаешь! Верно, нельзя роптать на судьбу, но ты должна научиться смягчать ее удары. Ты, что же, вечно будешь сидеть и ждать, когда кто-нибудь другой позаботится о тебе и никогда не станешь заботиться о себе сама? Куда же подевалась твоя смелость? А мужество? Ты ропщешь на судьбу, все же отдавая себя в ее власть! Наверное, судьба обрекала меня на смерть в пустыне от голода, когда умерла моя мать. Но я еще девочкой стала зарабатывать себе на жизнь и не роптала на судьбу, а просто не позволила ей довести меня до смерти. Валентина, порой ты очень глупа!

Преисполнившись отвращением, Розалан удалилась. Валентину задели за живое слова бедуинки. Правду ли она ей сказала? «Неужели на самом деле я всегда ждала, чтобы кто-то другой позаботился обо мне? Значит… у моей подруги создалось именно такое впечатление: ни мужеством, ни смелостью я, по ее мнению, не отличаюсь!..»

Слезы градом катились по щекам, и Валентина чуть было не позволила тяжким рыданиям вырваться из груди. Ну нет! Она не станет плакать! Всю свою прежнюю жизнь она проплакала: из-за вероломности Беренгарии, из-за любви к королю, никогда ее не любившему, из-за… из-за всего и вся!.. Но больше этого не будет! Она сделает то, что должна сделать! Если только судьба не доведет ее до смерти.

* * *

Последующие дни стали нелегким испытанием для Валентины, принявшей решение жить иначе. Работорговцы приходили в дом, где находились женщины, осматривали их, записывали имена в туго свернутые свитки и против каждого имени проставляли цену, которую должны были выкрикнуть, когда товар выставят на продажу.

Валентина была потрясена. Ее оскорбляли грубость и равнодушие подобного обращения с женщинами. Когда она высказала свои наблюдения верной подруге, та лишь усмехнулась:

– Ты придаешь этому слишком большое значение, Валентина! Сама посуди, разве купила бы ты вещь, не осмотрев ее хорошенько?

Но Валентина все же заметила отвращение в глазах Розалан, и ей стало легче переносить тяготы, зная, что подруга разделяет ее чувства. Однако, она с опаской ждала момента, когда ей придется предстать перед холодными глазами покупателей и почувствовать на своем теле их ощупывающие пальцы.

На следующее утро, когда солнце едва поднялось над горизонтом, обещая знойный день, евнух объявил характерным высоким голосом, что сорок женщин сейчас подвергнутся осмотру торговца, который и будет проводить торги. При одном лишь извещении о предстоящем Валентина почувствовала, как наполнилась ее душа тревогою и страхом.

Розалан сразу же начала приготовления. Заставив Валентину последовать своему примеру, бедуинка тщательно расчесала волосы и заплела несколько тонких косичек, обернув их затем вокруг головы. Принесенная утром вода пошла на умывание, а потом Розалан щедро облила себя духами и воспользовалась румянами и белилами, чтобы подчеркнуть красоту лица.

Одна из женщин ткнула локтем в бок свою товарку и стала насмехаться:

– Посмотрите-ка на эту! – издевательски протянула она, указывая на Розалан и возвышая голос, чтобы все слышали. – Должно быть, войсковая шлюха думает, что торговец купит ее для себя!

Остальные женщины прыснули и стали смеяться над Розалан, закипевшей от столь наглого зубоскальства.

При других обстоятельствах Валентина не удивилась бы, если б бедуинка налетела на свою обидчицу с пронзительным воплем, загоревшись желанием выцарапать той глаза, но в это утро Розалан держала себя в руках.

– Не обращай внимания! – сказала она Валентине. – Эти глупые сучки полагают, что торговец не мужчина! Он мужчина и, как все мужчины, может соблазниться смазливым личиком и пышными бедрами. Но у него также есть и нос! Если бы они сейчас пораскинули умишком, то постарались бы, чтоб от них приятно пахло, и возможно, тогда бы за них дали более высокую цену. Помяни мое слово, в серали будет отправлена большая часть этих глупышек! – для большей выразительности Розалан даже плюнула.

Как и обещал евнух, женщин отвели в низенькое здание, огороженное каменным забором, к которому они добрались по лабиринту вонючих узких улочек и переулков со множеством бродячих собак. Стражники пинками прогоняли огрызающихся истощенных животных, лающих изо всех уголков.

Когда процессия оказалась перед строением, двойные створки внешних ворот распахнулись, и молчаливые, настороженные женщины вошли во двор. Валентина и Розалан держались рядом, чувствуя себя увереннее друг подле друга.

Пройдя внутрь здания, они обе были поражены, насколько разными оказались внешний вид дома и его внутреннее убранство. Отбросы и нечистоты переполняли близлежащие улицы. Там, где мог бы раскинуться сад, находилась пустошь, населенная бродячими собаками. Но внутри дома был совсем другой мир. Здесь царили роскошь и богатство, каких даже Валентине никогда не приходилось видеть. Розалан и в мечтах представить себе не могла такого великолепия. Она широко открыла глаза и разинула рот, впрочем, как и все остальные женщины.

После яркого солнечного света, заливавшего улицы, они оказались в затененном помещении и не сразу смогли разглядеть все великолепие пышного убранства, но постепенно их глаза привыкли к свету мерцающих масляных ламп с добавленными в масло дивными благовониями. Помимо ламп, на равном расстоянии друг от друга вдоль украшенных мозаикой стен были закреплены факелы.

Стражники торопливо подгоняли женщин. Было слышно, как одна девушка спросила у них, почему такое великолепие прячется за неприглядными стенами уродливого строения.

– Ты думаешь, Абд-Шааба хочет, чтобы нищие осаждали его жилище, а воры приглядывались к богатству? – таков был ответ.

– А кто такой Абд-Шааба? – поинтересовалась девушка.

– Самый прославленный и могущественный из работорговцев! – воскликнул стражник. – Именно ему тебе надо понравиться, если хочешь попасть в гарем достойного господина, – нетерпеливо добавил он.

Валентина услышала этот разговор и еще раз убедилась в правоте своей подруги. Теперь она была рада, что позволила Розалан вымыть себя, умастить благовониями и расчесать волосы так, чтобы те отливали синевой. Ее судьба – в руках Абд-Шаабы!

Тем временем женщин ввели в овальную комнату с высоким сводчатым потолком, и все в восторге запричитали при виде огромного панно из слоновой кости, сплошь покрытого замысловатыми рисунками и орнаментом.

Среди прочих произведений искусства, украшавших стены, Валентина заметила рог в форме бивня слона. На роге были вырезаны сцены из легенд о какой-то богине, в которой одна из женщин признала Иштар. На обнаженной груди богини перекрещивались два пера, а рядом с нею располагались всяческие животные и символы счастья и удачи.

На дальней стене комнаты были нарисованы фрески, изображавшие нимф и сатиров в разнообразных любовных позах. Двойные арки в переходе из одной комнаты в другую оказались украшены каменными фигурами обнаженных женщин с большой грудью. На арке в противоположном конце комнаты можно было разглядеть мужчин с преувеличенно большими детородными органами.

Розалан опустила глаза на свою собственную грудь, едва видневшуюся в вырезе восточного костюма, и обеспокоенно глянула на фигуры женщин. Оглянувшись на противоположную арку, она торопливо толкнула локтем Валентину.

– Взгляни-ка! Тот, кто украшал эту комнату, никогда не встречался с мужчинами, которых я знала!

Повсюду, куда бы ни падал взгляд, Валентина видела картины разнузданной похоти.

Женщин провели в другую комнату, где в нишах, искусно задрапированных шелковыми тканями, стояли статуи, застывшие в тысяче сладострастных поз. Пол был устлан толстыми коврами, игравшими всеми цветами радуги.

На почетных местах в комнате восседали на шелковых подушках трое мужчин, богато одетых в роскошные халаты и вышитые туники. Их головы были обернуты шелковыми тюрбанами, украшенными полудрагоценными камнями, бороды имели определенную форму, что делало их похожими на сатиров, изображенных на фресках.

Валентина догадалась, что человек, сидящий на более высоких подушках, и есть Абд-Шааба. Кроме того, именно его приветствовали стражники.

Ни слова не говоря, Абд-Шааба сделал вошедшим знак выстроиться вдоль стен зала. По следующему его жесту стражники приказали женщинам пройти по одной перед знаменитым торговцем.

Валентина и Розалан последовали за остальными и, проходя перед Абд-Шаабой, заметили, что одному из стражников он сделал такой же знак, как и при прохождении некоторых других женщин.

Всего торговец отобрал восьмерых красавиц, включая Розалан и Валентину, а остальных стражники увели в следующую комнату.

Абд-Шааба заговорил. Его голос был ровным и скользким, как стекло, смазанное маслом.

– Будьте любезны раздеться.

Валентина бросила взгляд на Розалан, уже освобождавшуюся от своего наряда.

– Снимайте все: бусы, браслеты… все, пожалуйста, – продолжал Абд-Шааба.

Валентина прикинула на глаз расстояние до двери и посетовала, как же далеко до выхода: ни за что ей не вырваться отсюда, она в западне! Уже много дней ей было известно, что этот момент наступит, и девушка считала себя готовой к испытанию. Оказывается, все было не так. В горле у нее пересохло, сердце безудержно забилось. Валентина почувствовала, как краска заливает ей лицо.

– Поторопись, – предупредил стражник. – Абд-Шааба тебя ждать не будет.

– Я не могу…

– Лучше будет, если я сам сорву с тебя одежду и тем самым избавлю от затруднения? – вопросил мужчина.

Валентина покачала головой и начала снимать браслеты с запястий. Пальцы у нее дрожали, и она сжала зубы, чтобы они не стучали.

– Наверное, следует сначала взглянуть на ту, чья скромность угрожает нам задержаться здесь на всю ночь, – сказал Абд-Шааба своим помощникам. – Долгий опыт научил меня поторапливаться со скромницами. Медлить в обращении с ними нельзя, иначе они дрожат и трясутся, а некоторые даже падают в обморок в ожидании, когда же я обращу на них внимание.

Двое мужчин рассмеялись и согласились: Валентина должна быть осмотрена первой.

Наблюдая, как она пытается распутать длинную золотую цепочку, Абд-Шааба сказал:

– Оставь! Подойди, встань перед нами. Мы оценим твои достоинства и определим, чего ты стоишь.

На Валентине остались лишь головное украшение и тонкая золотая цепочка. Распрямив плечи, она встала в центре возвышения. Ее лицо порозовело, глаза засверкали зелеными искрами.

Абд-Шааба и его помощники изучающе окидывали молодую женщину опытным взглядом. Они сразу же отметили природную грацию и плавный чувственный изгиб бедер. Золотая цепочка, которую Валентина не смогла снять, подчеркивая совершенство, охватила одну из упругих грудей, увенчанных кораллово-розовыми сосками.

Оценивающие взгляды задумчиво скользили по телу девушки, и во взорах мужчин не было ни похоти, ни чувственности – лишь острая наблюдательность.

– Повернись, – приказал Абд-Шааба, и, к своему удивлению, Валентина беспрекословно повиновалась.

Торговец был так холоден, что она поняла: ей тоже стоит отрешиться от происходящего и делать, что говорят.

– Встань, как стояла, – велел торговец, и Валентина снова повернулась лицом к мужчинам.

Только теперь Абд-Шааба встал с подушек, и Валентина почувствовала, как пробежал по ее коже холодок. Сжав зубы, она заставила себя оставаться на месте.

Быстро и умело пробежались руки торговца по вздрагивающему телу девушки. Начал он с головы: открыл ей рот, определяя, нет ли испорченных или отсутствующих зубов, приподнял веки и отметил ясность и чистоту глаз, потом его руки двинулись вниз по шее и плечам и прикоснулись к грудям, проверяя их симметричность. Он согнул и разогнул гибкие запястья и локти, а также ноги, приподняв каждую поочередно.

– Когда ты поворачивалась, я заметил следы побоев. Плеть, конечно! Все превосходно зажило, но я легко замечаю такие вещи. Не беспокойся, это не повлияет на твою цену при торгах.

Ладони Абд-Шааба скользнули по розовым следам плети Беренгарии.

– Нет, это не помешает взять за тебя достаточно высокую цену. Ты обладаешь многими достоинствами.

Руки торговца прощупали ягодицы, бедра, икры ног. Валентина стояла, будто высеченная из мрамора. Глаза остальных женщин жгли ее, пока Абд-Шааба осматривал прекрасное тело, выясняя, нет ли изъянов.

Как раз когда девушка решила, что все позади, торговец провел рукой по внутренней стороне ее бедер. Валентина оцепенела и сжала ноги.

– Это только формальность, – успокоил ее Абд-Шааба. – Я хочу проверить, девственна ты или нет.

– Я не девственна, – просто сказала Валентина тихим голосом, сдавленным от волнения и унижения.

– И все-таки… – настаивал торговец. – Я буду очень осторожен… ну, давай же, разожми ноги. Уверяю тебя, лучше, если это сделаю я, а не один из стражников.

Валентина скосила глаза на ближайшего воина из охраны и заметила неясное выражение желания на его лице. Закрыв глаза, она позволила Абд-Шаабе сделать то, что он считал необходимым.

– Да, действительно, – спокойно подтвердил он, – ты сказала правду. Странно, – добавил торговец, заглядывая в глубину ее глаз. – Судя по твоей застенчивости, я готов был предположить, что ты невинна и никогда еще не испробовала наслаждения любви. Однако, мне следовало бы знать, что если женщина говорит, что она не девственна, то так оно и есть. Только когда женщина утверждает, что сохранила свою невинность, можно заподозрить ее во лжи.

Замечание торговца вызвало взрыв смеха у мужчин, сидевших на возвышении, и у женщин, стоявших у стены. Глаза Абд-Шаабы казались бездонными черными озерами, в них отражались мерцающие огоньки светильников.

– Жаль! Мы получили бы за тебя гораздо больше, если бы ты оказалась девственна.

Обращаясь к своим помощникам, он пошутил:

– Хотя причина, по которой мужчины отдают предпочтение девственницам, недоступна моему разумению. Они ведь как необъезженные кобылицы, строптивы и вольнолюбивы. Невозможно добиться от них ровной скачки.

Не в силах сдержаться, Валентина выпалила:

– Быть может, вам еще нужно знать, что качества коня зависят от искусства наездника?

Торговец не был лишен чувства юмора и, распознав смысл слов Валентины, рассмеялся.

– Красота и остроумие – роковое сочетание для женщины, – он улыбнулся. – Если бы я не был обременен моими обязательствами по отношению к Саладину, то, наверное, доказал бы тебе, какой я опытный наездник.

* * *

Когда их вели обратно, глаза Розалан сияли от гордости.

– Беру свои слова обратно, Валентина! Ты вовсе не глупа! И теперь я понимаю, почему христианин пал, сраженный твоим кинжалом.

Она обняла Валентину, и подруги пошли дальше, смеясь и болтая. Но обе с болью в сердце понимали, что на следующий день состоятся торги, и, быть может, они, расставшись, никогда не увидятся снова.

 

ГЛАВА 9

На следующий день за час до рассвета женщин разбудили и приказали одеваться. Толстые темнокожие евнухи принесли подносы с пресными лепешками и чайники крепкого горячего чая, подслащенного медом. Женщины поворчали, что завтрак уж больно скуден, но с удовольствием накинулись на еду.

Один из военачальников войска Саладина появился в дверях и дал указание собираться.

– Могущественный Малик эн-Наср желает, чтобы милость Аллаха не покидала вас. На рыночную площадь вас доставят группами по десять человек. На торги собралось много народа. Да пребудет с вами Аллах!

Выйдя из помещения на яркое солнце, Валентина оказалась рядом с высоким светловолосым христианином. Сначала она его не узнала – тот не брился в течение многих дней, и густая борода несколько изменила лицо. Только когда мужчина заговорил, Валентина вспомнила, что это англичанин по имени Майкл, один из стражников королевы.

– Леди Валентина! – произнес он, и в ярко-голубых глазах блеснули искорки удивления. – Неужели это вы? А мы все считали вас мертвой!

– Майкл, я не подозревала, что вы пленник Саладина! Как же вы очутились здесь?

Розалан с любопытством наблюдала за ними. Не возлюбленный ли Валентины этот привлекательный высокий мужчина? Наверное, именно поэтому ее подруга так счастлива его видеть!

– Розалан, – обратилась к ней Валентина, – это Майкл Лэндслокский. Он английский воин. Майкл состоял в королевской страже, и мы подружились во время путешествия из Наварры в Мессину.

Розалан так ничего и не поняла: что это за Лэндслок и где находится Наварра?

– Вы не ответили на мой вопрос, Майкл. Как вы сюда попали?

– То же самое мог бы я спросить и у Вашей Светлости! – ответил Майкл.

– Это длинная история! – улыбнулась Валентина. – Расскажите нам лучше о себе.

– Леди Валентина, я крайне удручен тем, что со мной произошло. Как вы знаете, я состоял в охране королевы, но однажды меня отослали в дозор. Наш отряд вступил в схватку с врагом, и мой конь был убит. Я брел по пустыне, пока сарацины не захватили меня в плен. Так я и оказался здесь и теперь буду продан на торгах, как какая-то домашняя скотина! – в голосе Майкла зазвучала горечь. – Леди Валентина, я ведь рыцарь! Мое место – в гуще сражения, рядом с моим королем, а не здесь, на этом базаре!

Цепочка пленников продвигалась к рынку. Валентина разглядывала толпу людей, продававших и покупавших всевозможные товары. В дальнем конце рынка был возведен помост, на котором с бумажными свитками в руках стоял Абд-Шааба, расхваливая достоинства какой-то привлекательной девушки, предлагаемой для продажи.

Внезапный страх заставил Валентину сжаться, и она ухватилась за руку Майкла, чтобы не упасть в мрачную бездну, казалось, разверзшуюся у нее под ногами.

– Майкл! Я тоже не хочу быть проданной! Пленник успокаивающе обнял Валентину за плечи, и прикосновение смутило его. Молодой человек был посвящен в рыцари, а значит, ему надлежало с почтением относиться к женщинам. Даже сейчас, при этих страшных обстоятельствах, Майкл старался остаться верным своему долгу и даже взглядом опасался оскорбить леди. Валентина заметила: он старательно отводит глаза от ее ног, просвечивающих сквозь полупрозрачную юбку, а разговаривая, смотрит только на лицо и шею.

Вздох сорвался с губ Валентины. Она подумала: стал бы Майкл вести себя столь же галантно по отношению к ней, если б знал, что знатная леди была изнасилована двумя сарацинскими воинами?

– Я нахожусь в плену у сарацин гораздо дольше, чем вы, Майкл. Что вам известно об оставшихся в Акре?

– Вряд ли я расскажу вам что-либо новое, миледи. Впрочем, может быть, кое-что вам и не известно. Это касается королевы Беренгарии. Под большим секретом могу поведать о случившемся, ведь у нас обоих очень мало надежды увидеться с нашими соотечественниками в ближайшее время, и потому никому вреда от того не будет.

– Так что же произошло, Майкл? – еле слышно прошептала Валентина.

– Как вам известно, леди Бланш не раз удостаивала меня своим обществом, – взгляд Майкла стал отрешенным при упоминании о леди Бланш.

Придворным дамам из свиты королевы хорошо было известно, что Майкл Лэндслокский собирался просить у короля руки Бланш.

– Продолжайте, – поторопила Валентина.

– Ее Величество королева Беренгария подверглась… э… подверглась…

– Ну же, Майкл, продолжайте!

– Накануне того дня, когда были уничтожены пленники-мусульмане, королеву Беренгарию… высекли! – выпалил рыцарь.

– Высекли?.. – как эхо, отозвалась Валентина. – Кто же?

В глазах Майкла вновь мелькнула отрешенность.

– Леди Бланш помогала Сине готовить лечебную мазь, но она не знала, для кого и по какому поводу понадобилось снадобье. Сина, как вы, вероятно, знаете, довольно стара и обычно вечно бормочет себе что-нибудь под нос. Леди Бланш слышала, как старуха сказала, что королеву высекли. Когда же она напрямую спросила Сину о случившемся, то старая ворона замолчала, но леди Бланш стала настаивать, утверждая, что здоровье и благополучие королевы чрезвычайно волнует ее, как придворную даму. И тогда Сина призналась, что это Ричард Львиное Сердце высек королеву. Но леди Бланш знала, что сделать этого он не мог, потому как я рассказал ей накануне о намерении короля заняться в тот вечер конструированием новой баллисты. На вопрос леди Бланш я ответил, что, действительно, всю ночь король провел со своими военачальниками, размышляя над чертежами баллисты. Леди Бланш возразила: она своими глазами видела плеть, которой король отстегал Беренгарию! Я, разумеется, не стал настаивать, но на самом деле я находился рядом с королем всю ночь. Впрочем, не стоит придавать значения словам старой кормилицы!

Валентина смотрела на Майкла, не в силах поверить в услышанное. Беренгарию высекли! Плетью! Это сделал, конечно, Паксон.

– Бедная Гария! – пробормотала Валентина.

Вот это да! Королева пострадала от руки своего возлюбленного! Придворная дама ясно помнила ту ночь, когда султан Джакарда пришел в ее комнату. Хорошо помнила она и утро. Сина тогда сказала ей, что Паксон собирается приехать за ней и увезти из Акры. Он хотел спасти ее от мести Беренгарии, заранее зная, что высечет королеву!

Неожиданно Валентину вместе с Майклом и Розалан подтолкнули к помосту. Бедуинка подняла голову, сделала шаг вперед и непринужденно встала рядом с торговцем. С отведенными назад плечами и милым выражением на лице Розалан выглядела прелестнее, чем когда-либо. Такой Валентина ее еще не видела. Золотистый оттенок наряда подчеркивал матовость кожи. Полупрозрачная юбка длиной до щиколоток мягкими складками ниспадала с бедер, обольстительно обрисовывая крепкие ягодицы и изящные икры. Золотые браслеты на ногах таинственно поблескивали из-под юбки, обшитой тесьмой, и диковинно позванивали при каждом шаге.

Наблюдая за торгом, Валентина вдруг осознала, что молится, чтобы Розалан не продали в сераль. Обольстительные взгляды молодой женщины и ее полные чувственные губы выдавали страстную натуру, а это качество, увы, оказалось бы бесценным в публичном доме.

За Розалан начали предлагать цену и торговались так яростно, что Валентина не успевала следить за нарастанием цены. Бедуинка красовалась перед покупателями, принимая различные позы и подчеркивая гибкость своего стана и грациозность движений. Валентина не раз слышала, как подруга утверждала: это очень важно – во время торга показаться как можно более соблазнительной, чтобы взвинтить цену. Серали не склонны платить много, потому что обычно женщины живут там лишь несколько лет, а мужчины, что ищут удовольствия в публичном доме, редко проявляют придирчивость, выбирая себе женщину на вечер. Чем выше цена, тем больше шансов оказаться проданной в гарем богача.

Абд-Шааба остановил торг и дал знак бедуинке снять короткую кофточку, не доходившую до талии. Валентина удивилась, заметив, что Розалан замялась. Прежде она не проявляла ни малейшего признака стеснительности, оказываясь обнаженной под взглядами посторонних, и даже во время долгого пути в Дамаск мылась на виду у стражников и пленных, а когда Валентина выразила свое возмущение по поводу отсутствия скромности у подруги, та спокойно ответила, что ей нечего скрывать, содержать же себя в чистоте для собственного благополучия гораздо важнее, чем проявлять скромность. И Валентина теперь была озадачена стеснительностью Розалан.

– Посмотрите, как она добродетельна! – воскликнул торговец, бросив на бедуинку одобрительный взгляд. – Именно такая девушка подходит для гарема достойного господина. Какая красота, какая добродетель!.. А какая воспитанность!.. Представьте ее среди женщин вашего гарема. Подумайте о ней и прекрасных сыновьях, которых она вам народит. Сыновей сильной крови!

Сразу же был дан знак продолжать торг и предлагать цены. На этот раз, казалось, торговец был доволен. Под хриплые выкрики и молчаливые кивки судьба Розалан наконец оказалась решена.

– Девушка отправится во дворец Напура! Эмир Рамиф завладел еще одним цветком для своего гарема!

Темные глаза Розалан засветились радостью. Гарем! Ее желание исполнилось! Попасть к самому эмиру Напура! Это превосходило все ее мечты.

Какое-то оживление возникло рядом с Валентиной, и девушка невольно сжалась, однако, к своему облегчению, она поняла, что на помост выводят пятерых мужчин. Сердце Валентины дрогнуло: Майкл находился среди тех, кого сейчас должны были продать.

Страж королевы и четверо других мужчин – их Валентина никогда раньше не видела – стояли на помосте с низко опущенными головами, испытывая глубокое унижение от того, что они, воины, собиравшиеся отвоевать Гроб Господень, будут сейчас проданы врагам, словно какой-то скот.

Валентина отвернулась, не желая становиться невольной свидетельницей их позора. Торг начался под бдительным взором Абд-Шаабы и при неодобрительном ропоте толпы. Стало очевидно, что ни один из христианских пленников не будет продан за хорошую цену. Прошел слух, что Саладин хочет непременно избавиться от обузы, и христиан, удерживаемых прежде в качестве заложников, можно заполучить по крайне низкой цене. Покупатели, сговорившись, не дали Саладину возможности выручить от продажи пленников большой доход.

– Вы должны защитить свою землю! – вскрикивал торговец. – Ради священного джихада! Предлагайте свою цену с верой в милость Аллаха!

Собравшиеся безмолствовали. Пленники все равно будут проданы! Ведь нужно же Саладину как-то избавиться от них! И пусть они будут проданы по самой низкой цене!

Из толпы вдруг донесся голос, повысивший первоначальную цену на несколько динаров. Недовольным голосом торговец объявил, что пятеро христиан проданы.

Валентина видела, как мужчин отвели в закуток, где позднее их сможет найти и забрать хозяин. Сердце девушки провалилось в глубины мрака – она знала, что будет вызвана на торг следующей.

Свободные концы тюрбана Абд-Шаабы развевались на ветру.

– Уже много лет я не имел возможности представить покупателям такого сонма прелестных дев, а также белокожих христиан.

Торговец повернулся к Валентине и алчно оглядел ее, сладострастно улыбнувшись.

– Посмотрите на эту красавицу! Случалось ли вам когда-нибудь услаждать свой взор созерцанием такой кожи и столь изящной фигуры?

Взгляд торговца выхватил из толпы знакомое лицо.

– Мохаб, домоправитель отважного эмира Ра-мифа! Ты купил уже один прелестный цветок для своего хозяина, но подумай, как обрадуется эмир, заполучив в свой гарем еще и вот эту деву удивительнейшей красоты. Представь себе, какое блаженство он испытает, когда эти нежные, как шелк, руки обовьются вокруг его шеи, а прохладное и чистое тело, просто созданное для ласк, прильнет к нему!

Услышав, в каких выражениях восхваляются ее достоинства, Валентина густо покраснела. Торговец повернулся к своему рабу.

– Раздень ее! – приглушенным голосом приказал он.

Несмотря на сопротивление, девушку обнажили по пояс. Раб крепко держал ее сзади за руки, отчего гибкое тело выгнулось и груди гордо выпятились.

– Взгляните сами! – продолжал Абд-Шааба. – Взгляните на эти два алебастровых шара, увенчанных прелестными розами! Подумайте, что за наслаждение ожидает вашего господина! Каких прекрасных сыновей сможет он зачать с такой красавицей на радость себе и Аллаху!

Торговец обратился к слуге:

– Помоги рабу снять с нее остальную одежду. Пусть все увидят ее совершенно обнаженной!

Слуга приблизился к Валентине, и ей показалось, что она задыхается. Не может быть!.. Как смеют они так с ней обращаться!.. Если бы только она могла, то убила бы их всех, а потом и себя!

Рука девушки сама по себе потянулась украдкой к короткому кривому кинжалу, висевшему на поясе у торговца. Валентина выхватила оружие из ножен и резко повернулась к слуге, занеся над ним клинок.

– Держите ее! – воскликнул торговец.

В одно мгновение девушку окружили и схватили стражники, вырвав кинжал из цепких пальцев. Майкл, наблюдавший за происходящим из закутка, пытался высвободить руки, связанные в запястьях, и прийти к ней на помощь. Однако кожаные ремни были слишком прочны, и ему ничего не оставалось, как лишь с болью смотреть на страдания знатной дамы, не в силах чем-либо ей помочь.

Остатки одежды сорвали с тела девушки.

– Подумать только, каких сыновей может родить такая тигрица! – продолжал выкрикивать Абд-Шааба, ничуть не обеспокоившись суетой стражников вокруг Валентины.

Человек, которого торговец назвал Мохабом, поднял руку в знак того, что готов назначить цену.

Все, что происходило потом, промелькнуло перед взором Валентины, как в тумане. Она никак не могла поверить в реальность происходящего, но поняла; человек из дворца Рамифа предложил такую цену, что ее не смогли перебить другие. Как и Розалан, она тоже попала в гарем эмира, правящего Напуром.

* * *

На противоположной стороне рыночной площади стояло глинобитное строение, в котором находился сераль, наиболее часто посещаемый военачальниками войска Саладина. Из-под богато украшенной резьбой арки выехали двое мужчин в черно-желтой одежде, что указывало на их принадлежность к войскам Малика эн-Насра. Лица у всадников были хмурыми.

– Следовало предвидеть, что нас не примут сегодня, как обычно, Мештуб! Кажется, чуть ли не половина жителей города Дамаска побросала все дела, чтобы поглазеть на торги, – Паксон протянул монетку мальчику, который подвел лошадей, и вскочил в седло.

Мештуб последовал его примеру.

– Иногда мне кажется, мать и зачала, и родила меня в седле, – пожаловался Мештуб. – Почему бы нам не остаться и не посмотреть на торги, отдохнув тем временем от верховой езды? Нас ждут еще, по меньшей мере, три дня хорошей скачки, и после отъезда из Дамаска никаких развлечений не предвидится!

Паксон бросил на друга мрачный взгляд и слегка сжал пятками бока своего коня.

– Но нет же здесь никаких развлечений! Все, разинув рты, таращатся на торги! Поехали, Мештуб! А свои жалобы ты лучше излей глухому!

– Но и глухому, изливая свои жалобы, я скажу, что лучше тебе перестать вовлекать меня во все те опасные дела, которые ты по своей воле возлагаешь на себя! Я слишком молод, чтобы умирать! Какой червь тебя точит, Пакс? Со времени твоей последней встречи с английской королевой тебе словно досаждает какой-то невыносимый зуд!

Не обращая внимания на замечание друга, Паксон глянул в другой конец площади, где происходили оживленные торги.

– Взгляни на этих бедняг! Им остается только уповать на милость Аллаха, и неизвестно, что ждет их в будущем.

Мештуб кивнул, соглашаясь.

– Надьяр говорил, там продается темноволосая черкешенка, настолько прекрасная, что глазам больно от сияния ее красоты. Почему бы нам с тобой не присоединиться к толпе и не взглянуть на красавицу?

– Нет, – твердо заявил Паксон. – Если ты готов ехать, давай поскорее тронемся в путь, пока твое тучное тело не расползлось окончательно от жары.

– Езжай, Паксон! Я тебя догоню. Смотри! Вон она! Даже отсюда видно, что Надьяр не солгал!

Паксон равнодушно глянул в сторону помоста, но проходившая мимо цепочка верблюдов, нагруженных товарами, заслонила от него место торгов.

– Если хочешь, оставайся, Мештуб! Я не стану торопиться и подожду тебя за воротами.

Мештуб взмахнул рукой, давая понять, что все понял. Его взгляд был прикован к помосту.

Паксон отправился дальше, прокладывая себе дорогу в городской толпе. Несколько минут спустя Мештуб присоединился к нему, задыхаясь от волнения.

– Пакс, ты слышал, что о ней говорят люди?

– О ком?

– О черкешенке! – воскликнул Мештуб, рассерженный безразличием друга.

– Что же о ней говорят? Знаю, ты будешь меня доводить, пока я тебя не выслушаю!

– Она прекрасна! Кожа у нее белая и безупречная, груди подобны бутонам жасмина, тело стройное и гибкое, нежное и чистое…

– Ты сам все это рассмотрел? – насмешливо спросил Паксон. – Или принимаешь на веру слова лживого торговца? Как часто я видел тебя обманутым, друг мой! Вспомни тот ковер, что ты купил в Иерусалиме! Никогда не забуду, насколько глупо ты выглядел, сидя на этом ковре и приказывая ему лететь! – Паксон запрокинул голову и разразился смехом.

Лицо Мештуба омрачилось воспоминанием о перенесенном унижении.

– Откуда мне было то знать? Я и раньше слышал сказки о летающих коврах…

– Все мы время от времени оказываемся в дураках, Мештуб! Прости мне мою дерзость, но я никогда не забуду, какой у тебя был вид, когда ты наконец, скрепя сердце, признал, что тебя обманули, – Паксон снова разразился смехом.

– На этот раз я не обманулся! – возразил Мештуб. – Я сам ее видел!

– Кого?

– Черкешенку! Сколько раз тебе говорить? Хочешь услышать, что она сделала, или предпочитаешь, чтобы тебе рассказал об этом кто-нибудь другой?

– Хорошо, расскажи мне ты, не то еще лопнешь.

Попридержав коня, чтобы поравняться с Паксоном, Мештуб начал свой рассказ, и глаза его при этом возбужденно заблестели.

– Она сражалась, как тигрица! Схватила кинжал у торговца, и в глазах ее все увидели смерть! Трое мужчин едва удерживали черкешенку! Никогда не доводилось мне видеть женщину, которая с таким упорством защищала бы свою честь! Жаль мне того беднягу, что станет ее хозяином!

Мештуб продолжал пересказывать свои впечатления, всячески приукрашивая увиденное, а мысли Паксона необъяснимым образом обратились к Валентине. «Защищала свою честь…» – сказал Мештуб. Паксон мог представить себе только лишь одну женщину, способную так сражаться, защищая свою честь, и из глубин его души всплыл образ придворной дамы английской королевы.

«Глупец! – выругал он себя. – Только у мужчин есть подлинная честь, а женщины всего лишь обязаны почитать мужчин».

 

ГЛАВА 10

Путешествие в Напур оказалось долгим и утомительным. Караван продвигался неспешно, лагерь разбивали ближе к ночи и пускались в путь вскоре после рассвета, стараясь пройти как можно больше, прежде чем зной начнет жечь равнины.

Валентина ехала вместе с Розалан под охраной евнухов. Устроенный на спине верблюда навес, похожий по форме на беседку, надежно защищал от солнца. Водой женщин снабжали в достаточном количестве, и дважды во время привалов им позволяли омыть себе тело и насладиться прохладой оазисов после жаркого дня.

Обращались с ними по-королевски, и когда Валентина поделилась своим впечатлением с Розалан, бедуинка лишь удивленно на нее вскинула глаза.

– Разумеется! – воскликнула она. – С нами и должны теперь обращаться по-королевски! Мы же стали членами семьи владыки! Мы с тобой принадлежим эмиру, вот к нам и относятся соответствующим образом. Как ты этого не понимаешь, Валентина?

Придворная дама Беренгарии рассердилась:

– Мне не впервой быть приближенной особой королевской семьи, – резко ответила она, продолжая омовение.

Розалан пожалела о своем поспешном замечании, но гордость не позволила ей это признать. Ответ Валентины напомнил бедуинке, что они не равны по происхождению, и сознавать это было той неприятно.

– Я молю Аллаха, чтобы в семье Рамифа с тобой не обращались так жестоко, как при дворе английской королевы, – бросила Розалан.

Спина Валентины внезапно словно одеревенела. Она медленно повернулась, чтобы взглянуть на подругу, ее лицо потемнело от гнева.

– По крайней мере, при дворе английской королевы меня не принуждали ложиться в одну постель с нечестивыми дикарями! Порка мне больше по нраву, чем прикосновения липких рук и нечистое дыхание сарацин.

– Если твой король – образец христианина, то не удивительно, что мысль о прикосновениях сарацин претит тебе! Немало слышала я россказней о Ричарде Львиное Сердце. Он не настолько мужчина, чтобы возлежать с женщиной, и отдает предпочтение мальчикам и музыкантам.

Насмешка, явственно отразившаяся на лице Розалан, вывела Валентину из себя. Без лишних размышлений она выплеснула воду из своей чаши для омовения прямо подруге в лицо. Проворная, как кошка, бедуинка в ответ напала на Валентину, зубы и ногти сошли за оружие.

Защищаясь, придворная дама сбила Розалан с ног и прижала к земле, навалившись сверху. Обе извивались в яростной схватке, но на мгновение глаза их встретились, и вражда внезапно исчезла. Девушки помогли друг другу встать на ноги и отряхнули пыль, беспомощно смеясь.

– Позволь мне принести тебе еще воды, – сказала Розалан. – Бедная голубка! Свою воду ты истратила на меня.

– Нет, – возразила Валентина, помогая подруге отжать пропитавшиеся водой пряди темных волос. – Это я во всем виновата! Не знаю, что на меня нашло.

– И на меня тоже, – подхватила бедуинка. – Наверное, сказались усталость и напряжение последних недель. Но теперь все позади, и Аллах, и твой Бог смилостивились над нами. У нас теперь будет кров и хорошая еда. Нам не о чем больше беспокоиться! А как тебе вернуться к твоему народу, мы придумаем непременно. Ничего не бойся! Посмотри, как далеко оказались мы от Акры, где ты чуть не погибла в той резне!

– Да, много миль отделяет меня теперь от земель христиан, – задумчиво проговорила Валентина, ее голубовато-зеленые глаза так и остались мрачными и безжизненными, хотя она и улыбалась.

– И дело не только в расстоянии. Посмотри, как ты изменилась! Попав ко мне, бедная голубка, ты была испуганной и одинокой, вздрагивала от малейшего шума и всего боялась. Теперь же ты стала иной. Девушка, что оказалась тогда со мной в одном шатре, терпела мои поддразнивания и забивалась куда-нибудь в уголок, чтобы поплакать. Теперь же ты готова постоять за себя. Думала ли ты когда-нибудь, Валентина, что сможешь, защищаясь, убить человека? Представляла ли себе, что найдешь силы продолжать жить, после того как тебя зверски изнасилуют? И на помосте во время торга ты проявила свой подлинный нрав. Ты стала другой женщиной, изменившись совершенно. Теперь ты смотришь на жизнь, зная, что и как нужно делать.

Валентина задумалась над словами подруги и поняла, что Розалан права. Она стала другой, выдержав боль и унижение и отыскав в себе силы снова улыбаться.

Взглянув на бедуинку, ее подруга прошептала:

– Теперь, когда я обрела новые силы, чтобы жить, весь вопрос в том, как мне распорядиться своей жизнью.

– Почему бы тебе не задуматься, чего ты хочешь больше всего на свете? По крайней мере, тогда ты будешь знать, в каком направлении держать путь. Может, возвращение к своему народу не так уж и желательно тебе теперь?

Валентина надолго задумалась.

– Да, почему-то сейчас это уже не кажется мне столь необходимым, как прежде. Мне не к кому, да и некуда возвращаться. Никто меня не ждет, и я не уверена, что эта новая Валентина, кем я стала, имеет хоть какое-то отношение к миру, где с женщинами обращаются по-рыцарски, – девушка подняла на подругу грустные глаза. – Помнишь того христианского рыцаря, Майкла? Его продали на торгах как раз перед тем, как толкнули на помост меня.

Бедуинка кивнула.

– Я… я уже не смогла бы чувствовать себя непринужденно со своими соотечественниками. После всего, что я узнала и пережила, мне было б трудно притворяться, будто я осталась такой же, как раньше, – голос Валентины дрогнул, в глазах заблестели непролившиеся слезы. – Нет, не возвращения в мир христиан хочу я сейчас больше всего на свете. Да поможет мне Бог! Я не знаю, чего хочу.

– Но непременно узнаешь, когда придет время, голубка! А теперь давай-ка принесем воды и вымоем друг другу волосы, – Розалан сунула кувшин Валентине в руки и сама взяла другой. – Раз ты стала такой же сообразительной, как я, и почти столь же стойкой, посмотрим, так же ли ты быстронога! Я тебя обгоню!

– Не обгонишь! – воскликнула Валентина, и обе девушки, смеясь, помчались к каравану, остановившемуся на ночлег.

* * *

Путь в Напур, ведущий в горный край, пролегал через поля злаков и зеленеющие долины. Но скоро путешественники оказались среди суровых холмов и скалистых вершин. Однако, стоило им вступить в долину Напура, как взору открылись веселые рощи оливковых и фиговых деревьев. Подобно сверкающему драгоценному камню, Напур, украшая своим великолепием долину, раскинулся над плодородными равнинами на вытянутом в длину высоком горном гребне.

Народ толпился на городских улицах и площадях, совсем как в Акре или Дамаске, торгуясь и выбирая товары. Только здесь крестьяне казались более зажиточными, чем в других городах, и улицы были чище. Бросалось в глаза отсутствие в торговых рядах стай бродячих собак.

Дворец эмира находился на возвышенности в центре Напура, господствуя над городом. Поражавшие взор белые стены казались высеченными из слоновой кости. Окна были заставлены решетками с замысловатыми узорами, заостренные крыши – покрыты черепицей. Высокие ограды окружали огромные ухоженные сады. Небольшой прямоугольный дворик, где росли цитрусовые, украшали резные каменные скамьи и устрашающие фигуры драконов, сделанные из того же белого камня, что и сам дворец. Прохладный ручей журчал между гладкими, отполированными водой камнями и орошал влагой усыпанные цветами пышные кусты жасмина.

Мохаб провел Розалан и Валентину в уединенную часть сада, откуда они попали во дворец. Подруги удивились, увидев сводчатые галереи с мощными мраморными колоннами, поднимавшимися к потолку, покрытому фресками. Бедуинка в восторге озиралась по сторонам, впрочем, как и Валентина.

– Закрой рот, – прошептала одна из подруг другой, – пока овод там не поселился.

Розалан мигом пришла в себя.

– Да поразит меня Аллах! Никогда не видела я такой красоты. Ты жила во дворцах, но я впервые бросаю взгляд на то, что действительно можно назвать роскошью.

Валентина улыбнулась: как же ошибается ее подруга! Конечно, она выросла во дворце короля Санчо, однако дворец Рамифа все равно произвел на нее ошеломляющее впечатление.

Но сколь различны были эти дворцы! В Наварре еду подавали на ломтях черствого хлеба, а не на золотой посуде, и во всей Европе никто никогда не видел еще таких толстых шерстяных ковров. Санчо владел крепостью, Рамиф – воистину дворцом.

Пол в Наварре устилали травами и тростником и меняли настил два раза в год, когда запах становился совершенно невыносимым. Ковры и гобелены, привезенные с Востока, украшали в Наварре стены, но изумительные окна со стеклами, такими привычными здесь, в Святой земле, были чудом и редкостью в Европе. Все эти богатства Напура казались сказкой и недостижимой мечтой тем, кто не совершил путешествия на Восток и не увидел своими собственными глазами невообразимые чудеса.

Валентине было также известно, что медицина, астрономия, математика и астрология, по сравнению с Европой, шагнули далеко вперед в стране сарацинов. Оглядываясь вокруг, она поймала себя на забавной мысли: «И европейцы называют их дикарями! Да эти дикари обогнали нас на много веков!»

Следуя за домоправителем эмира, подруги увидели, что навстречу им вышел крупный чернокожий мужчина. Мохаб обернулся.

– Я оставлю вас здесь, откуда начинаются помещения гарема. Мужчинам запрещено входить в гарем. Сейчас я отправляюсь к эмиру с отчетом. Не сомневаюсь, за вами пошлют сегодня вечером. Да пребудет с вами Аллах! – Мохаб склонился перед женщинами в поклоне.

Великан, открывший перед Валентиной и Розалан широкие двери гарема, был одет в тюрбан из золотистой ткани и распахнутую на широкой черной груди короткую куртку без рукавов из той же материи. Наряд довершали широкие красные шаровары, стянутые в щиколотках так, что видны были украшенные драгоценными камнями туфли. Их длинные мыски загибались вверх, чуть ли не доставая до щиколоток.

Валентина сделала несколько быстрых шагов, направившись к грозному стражу.

– А где остальные женщины из каравана? Почему их не привели во дворец?

Черный евнух посмотрел на нее сверху вниз и улыбнулся, белые зубы блеснули на его лоснящемся лице.

– Только вы две останетесь в Напуре. Остальные отправятся дальше, в гаремы тех шейхов, кому подарил их эмир Рамиф, – евнух отвернулся, давая понять, что дальнейшие вопросы просто неуместны.

Во взгляде Валентины, брошенном на бедуинку, можно было прочесть благодарность судьбе, столь упорно не разлучавшей ее с Розалан. Шествуя вслед за евнухом, подруги продолжали с восторгом разглядывать роскошные покои дворца Рамифа. Мозаика из искусно подобранных разноцветных кусочков мрамора покрывала пол. Замысловатый рисунок повторялся на стенах, где в ярких оттенках красного и синего цветов, сочетавшихся с золотым тоном, были изображены древние сарацинские воины на быстроногих конях.

После неожиданного поворота налево, еще до того, как евнух в красных шароварах отворил дверь, подруги услышали доносившийся из-за двери женский смех. Они шагнули через порог и словно попали в другой мир. Комната была убрана в нежно-голубых тонах. На стенах висели драпировки из белого и желтого шелка, слегка колыхавшиеся от теплого ветерка, проникавшего сквозь высокие арки, ведущие в сад. Воздух благоухал ароматами духов и пряных благовоний.

Одна из женщин лениво пощипывала струны музыкального инструмента, сидя неподалеку от овального бассейна с чистой водой. Вдоль всех стен были расставлены низкие диваны и разложены роскошные подушки. Толстые ковры покрывали мозаичный пол, их цвета сочетались с росписью стен и высокого сводчатого потолка.

Совершенно неожиданно для себя Валентина и Розалан оказались окруженными стайкой женщин из гарема Рамифа, которые, оживленно защебетав, принялись задавать им множество вопросов. Валентина продолжала лгать, будто она черкешенка, в то же время с удивлением замечая, что большинство женщин гарема моложе, чем они с Розалан, и не менее красивы.

Оттенки кожи жен и наложниц эмира были так же разнообразны, как страны, из которых прибыли красавицы: от цвета бледной охры, распространенного на Востоке, до густо-черного цвета Африки. Женщин в гареме оказалось около двадцати, и это удивило Валентину, потому что, как она слышала, в гаремах владык их насчитывалось обычно не меньше сотни.

Пока все возбужденно болтали, расспрашивая и от души приветствуя новых наложниц эмира, Валентина случайно подняла глаза и увидела высокую и гибкую рыжеволосую женщину, вошедшую в комнату из сада. Она казалась гораздо старше остальных, но не менее красивой. Глаза и высокие скулы были по-кошачьи приподняты к вискам, веки – подведены черной краской. Когда величавая красавица шла, казалось, она плывет. Серебристое одеяние развевалось у ее ног.

Весело щебетавшие женщины внезапно замолкли, расступившись перед вошедшей.

– Меня зовут Дагни, – властно произнесла она, пронизывая Розалан и Валентину холодным взглядом серых глаз.

Необъяснимым образом Валентине вдруг захотелось развернуться и бежать куда глаза глядят – подальше от этого дворца со всей его непомерной роскошью и, прежде всего, от Дагни, чьи серые глаза, казалось, извлекали из сердца все тщательно оберегаемые секреты.

Но убежать она не могла и потому стояла, гордо выпрямившись и глядя Дагни в лицо.

– Я Валентина, – твердо сказала она недрогнувшим голосом.

Приглядевшись, девушка поняла, что Дагни лет тридцать: тонкие морщинки разбегались от уголков глаз и ярко накрашенного рта. Рисовая пудра забилась в них, придав лицу зловещее выражение и сделав его похожим на маску.

– Валентина, говоришь? Странное имя! Я слышала, ты сказала, что черкешенка, но никогда не встречались мне черкешенки с таким именем, – произнесла Дагни и провела кончиком языка по своим губам, подкрашенным помадой.

Обращаясь к остальным, она сморщила нос.

– От этой… этой Валентины несет так, будто она спала с верблюдами. Ей нужно немедленно вымыться. Ну, живее!

Дагни хлопнула в ладоши и с самодовольным видом стала наблюдать за суетой служанок, поторопившихся выполнить ее повеление. Валентине стало ясно, что Дагни правит гаремом ревнивою железной рукой.

Две девушки, Элан и Шидара, взяли на себя обязанность присмотреть за приготовлением всего необходимого для купания. Розалан увели в дальний конец комнаты, где ею тоже занялись служанки. Хотя бедуинка и не возражала, что ее разлучают с Валентиной, все же, уходя, она оглянулась через плечо на подругу и бросила предупреждающий взгляд, ясно сказавший: «Дагни опасна, нужно быть осторожной!»

Валентину отвели за трехстворчатую ширму, украшенную вышивкой, изображавшей птиц с роскошным оперением. Здесь ее освободили от запылившейся одежды.

Дагни крикнула служанкам:

– Когда снимете с Валентины ее лохмотья, сожгите их! Полагаю, ни у кого нет желания подцепить вшей!

Лицо Валентины вспыхнуло. Девушка знала, прилипчивый запах верблюдов, действительно, мог тянуться за ней, ведь в караване их с Розалан везли на верблюде, но все время путешествия она неукоснительно содержала себя и одежду в чистоте, что исключало появление вшей!

Элан, выполняя повеление, выбежала в сад с узелком вещей Валентины.

– Ну-ка, выведите мне сюда эту девчонку, – приказала Дагни.

Валентина завернулась в простыню и вышла из-за ширмы. Дагни пинком заставила ее опуститься на колени. Лица у обитательниц гарема стали испуганными. Длинные пальцы с накрашенными ногтями пробежались по всей длине темных волос Валентины.

– Насекомые – настоящее бедствие в этом климате! Жаль будет, если я найду гниды в твоих прекрасных волосах, – тихо проговорила Дагни. – Тогда мне придется приказать обрить тебе голову.

Валентина скосила глаза на одну из девушек – ее голова была замотана куском ткани. Уловив испуг и печаль в глазах этой девушки, Валентина догадалась, что Дагни «нашла» вшей у нее в волосах. Не желая, чтобы и ее постигла та же участь, «черкешенка» отбросила руку Дагни и встала, с вызовом глядя в лицо властной женщины.

– Дотронься только хотя бы до одного волоска на моей голове, и это будет последним, что ты сделаешь в своей жизни! Меня продали со всеми моими волосами, и я собираюсь предстать перед эмиром такой, какой была куплена его домоправителем.

– Итак, черкешенка отважна! – одобрительно заметила Дагни, приподняв подбородок Валентины кончиком пальца и проведя им по гладкой шее вниз, до ложбинки груди.

Глаза Дагни блеснули, она прикусила зубами нижнюю губу. Жест напомнил Валентине королеву Англии, и по коже девушки пробежали мурашки. Нет! Никогда этого не повторится!

Валентина отстранилась, но Дагни схватила ее за плечо и резко повернула к себе лицом.

– Так знай, черкешенка, если ты еще этого не поняла: в гареме Рамифа все повинуются мне, и ты теперь в моей власти. Запомни: мое слово – закон, и ты должна меня слушаться неукоснительно! – лицо Дагни побелело от гнева. – А сейчас вымой поскорее свое вонючее тело! – злобным толчком она пихнула девушку в благоухающий пряными ароматами бассейн.

Вынырнув на поверхность, Валентина, хватая ртом воздух, ухитрилась уцепиться за ноги Дагни, и та тоже свалилась в воду. Как две разъяренные кошки, женщины царапались и дергали друг друга за волосы, пытаясь добраться до глаз. Дагни, будучи выше ростом, обладала некоторым преимуществом в драке, но Валентина оказалась проворнее и подвижнее. Вода в бассейне бурлила от их яростных движений. Обитательницы гарема криками подбадривали новенькую.

Длинные волосы сильно мешали Валентине. Дагни, намотав их на руку, сумела утянуть ее на дно бассейна. Вода начала заливать девушке ноздри и попала в глотку. Легкие, казалось, вот-вот лопнут. Однако, Дагни не рассчитала свои силы и позволила Валентине выскользнуть из-под воды. Та, не упустив выпавшую возможность, нанесла рыжеволосой хищнице удар под колени. Девушке удалось подмять под себя потерявшую равновесие соперницу. Дагни скрылась под водой, захлебываясь и пуская пузыри.

Ухватив скрученные в пучок рыжие косы, Валентина извлекла Дагни на поверхность. Обессиленная и обескураженная повелительница гарема принялась отплевываться. Черная краска потекла по ее щекам, красная помада на губах размазалась, придав рту уродливую форму.

– А теперь ты послушай меня, и очень внимательно, Дагни, – хрипло произнесла Валентина, кипя от ярости. – Я никогда не покорюсь тебе, если только сама того не захочу. Ты никогда не будешь повелевать мною! Я никогда не стану твоей служанкой! – Валентина встряхнула Дагни, и зубы мокрой рыжеволосой красавицы застучали от нервной дрожи. – Я знала женщину, подобную тебе, и догадываюсь, что ты из себя представляешь. Если ты хоть раз дотронешься до меня, даже случайно, то будешь жалеть об этом до конца своих дней! – она подтолкнула Дагни к краю бассейна. – Вытащите ее! Я не привыкла купаться вдвоем!

Валентина спокойно вымылась. Повелительница гарема удалилась в другую комнату, чтобы восполнить ущерб, нанесенный ее внешности. Элан и Шидара прислуживали «черкешенке». Ее длинные волосы мылись и выполаскивались, пока не стали поскрипывать.

Потом обитательницы гарема отвели свою новую подругу в сад, чтобы та высушила волосы на солнце. Они расчесали ее густые тяжелые пряди и уложили в красивую прическу. Верхние и боковые локоны оказались скручены в узел, а остальная масса роскошных волос блестящим каскадом спускалась по спине.

Тело Валентины умастили редкостными благовониями. Шидара принесла ворох всяческих нарядов и, наконец, выбрала кофточку из зеленой ткани, отделанную золотистой тесьмой, и пышную юбку из шести слоев тонкого шелка, каждый из которых был обшит точно такой же тесьмой. На ноги девушке надели зеленые сандалии из мягкой кожи.

Элан украсила шею Валентины множеством золотых цепочек, и браслетами – ее руки, после чего обитательницы гарема единодушно выразили «черкешенке» свое одобрение: теперь, по их мнению, она была хорошо подготовлена к встрече с эмиром.

Розалан робко выглянула из-за желтой шелковой занавески и застенчиво подошла к Валентине. Золотистая юбка бедуинки соблазнительно шелестела.

– А как я тебе нравлюсь? Хороша ли? И что скажешь, разве этот дворец не красив? – грациозно подняв руки над головой, Розалан закружилась среди великолепно убранной комнаты.

Валентина рассмеялась, ее голос звучал проникновенно и нежно:

– Ты мне нравишься! Ты сегодня замечательно выглядишь, правда!

Розалан резко остановилась.

– А что насчет дворца? Валентина осмотрелась.

– Дворец эмира красив, но есть в нем… – она кивнула в сторону двери, за которой скрылась Дагни, чтобы привести себя в порядок, – …и червоточина!

– Берегись этой дьяволицы, Валентина! Я думала, она тебя убьет. Во всяком случае, Дагни затаила на тебя злобу.

– Не волнуйся! – успокоила бедуинку подруга. – Дагни ничего не сможет сделать! Несмотря на все высокомерие, она, должно быть, знает свое место и побоится навлечь на себя гнев эмира в случае моей смерти.

Розалан заглянула в глубину зеленовато-голубых глаз.

– Есть вещи более страшные, чем смерть, голубка, помяни мое слово!

Разговор девушек был прерван появлением того же черного евнуха, который и привел их во дворцовый гарем. Его веселые глаза засветились уважением, когда он обратился к Валентине:

– Я должен доставить тебя к эмиру. Он желает увидеть черкешенку, сражавшуюся на помосте работорговца, как тигрица.

Глаза Валентины распахнулись от удивления. Так быстро? Что эмир потребует от нее? Каков из себя этот человек?

Розалан бросила на нее многозначительный взгляд.

– Будь смелой, – произнесла бедуинка, – но приятной в общении! Не противься ему, он твой хозяин! Ему мы обязаны своей безопасностью и благополучием! В его руки вверена наша судьба!

Не зная, что ответить подруге, Валентина быстро развернулась и, неслышно ступая в своих мягких сандалиях, последовала за евнухом на встречу с хозяином, всем сердцем надеясь, что он окажется добрым человеком.

 

ГЛАВА 11

По мраморному коридору Валентину провели в просторный зал с большим балконом, откуда открывался вид на город. Богатые ковры устилали пол и украшали высокие каменные стены. В дальней части комнаты стояло золотое кресло, похожее на трон, на полу повсюду были разложены разноцветные подушки.

Валентину провели в центр зала и приказали преклонить колени перед эмиром, Она повиновалась, но голову не склонила. Старик, сидевший на троне, оценивающе оглядел ее и сделал знак встать.

– Твоя красота радует меня, – произнес он голосом сухим и ломким, как старая кожа. – Скажи мне свое имя.

– Валентина, господин, – ответила девушка, внезапно осипнув.

– Имя твое так же красиво, как ты сама, – учтиво заметил эмир. – Я доволен желанным пополнением моего гарема.

– Кади, – неуверенно обратилась Валентина к эмиру, почтительно назвав его «учителем». – Дозволено ли мне будет говорить?

Старик нахмурился, однако кивнул. Девушка облизнула пересохшие губы и склонила голову.

– Прошу, мой повелитель, не отсылай меня обратно в гарем. Я буду делать все, все, что прикажешь! Только не отсылай меня обратно! Я стану скрести эти мраморные полы, пока они не заблестят, и убирать в конюшнях. Я обучена грамоте и могу читать тебе, чтобы не уставали твои глаза. Я буду заботиться о тебе и предупреждать каждое твое желание, исполняя его еще до того, как ты сам осознаешь, чего хочешь. Сжалься надо мной, умоляю!

Эмир был озадачен. Что за женщина попала к нему в гарем?

– Скажи мне правду, дитя, в чем дело? Пусть между нами не будет лжи. Все мои жены и наложницы счастливы и довольны своей жизнью. Чего ты опасаешься? – сплетя пальцы рук, старый человек разглядывал девушку.

Валентина подняла на него глаза, и Рамиф был поражен изливавшимся из них светом. Вновь опустившись перед старцем на колени, девушка гордо подняла голову и расправила плечи. Зеленый цвет кофточки изумрудным оттенком отразился в ее очах. Взгляд Рамифа скользнул по грациозной шее к ложбинке груди, где кожа отливала теплыми тонами цвета слоновой кости.

– Рассказывай, – приказал он.

– Кади, я не нахожу удовольствия в ласках женщин. Даже за то короткое время, что мне довелось провести в гареме, я заметила…

– А, Дагни!.. – прервал ее Рамиф, и морщинки на его лице собрались в смешливые лучики. – Не принимай это близко к сердцу!

– К сожалению, я вынуждена принимать это близко к сердцу, – настаивала Валентина. – Было время, когда я зависела от женщины, проявлявшей ко мне повышенный интерес. Ее пальцы тянулись к моему телу, а от сладострастных взглядов мурашки бегали по коже. Но лучше умереть, чем терпеть все это! – заявила девушка с решимостью в голосе.

Рамиф проникся глубоким сочувствием к Валентине. Неужели эта прелестная женщина на самом деле готова расстаться с жизнью из-за пустяка? Наклонившись, старик заглянул в самую глубину ее аквамариновых глаз, и взгляд красавицы тронул его сердце. Как печально было бы заставлять впустую страдать эту, несомненно, умную девушку, и как приятно останавливать на ней свой угасающий взор!

– Ты сказала, что умеешь читать и писать?

– Да, кади! И притом на нескольких языках.

Обучалась я вместе с королевой Беренга… – слишком поздно осознала Валентина свою ошибку.

– А мне передали, ты черкешенка! – вознегодовал эмир.

– Я солгала. Мне не хотелось умирать, – просто ответила Валентина. – Благодаря моим темным волосам, ложь показалась всем правдоподобной. На самом деле прежде я была придворной дамой королевы Беренгарии. Мы выросли вместе.

– Так, значит, ты англичанка! Инглези! И при том знатная дама! Как же случилось, что тебя продали, как рабыню?

Валентина поведала свою долгую историю, закончив ее словами «христиане ли, мусульмане – все стараются выжить».

– Рассказ твой похож на правду, – задумчиво молвил эмир. – Но так ли это?

– Я сказала тебе правду.

– Ну что ж! Тогда и я скажу тебе правду. Я старый человек, как видишь, но все дела Напура – в моем ведении. Однако с каждым днем зрение у меня становится все слабее и слабее, и скоро настанет час, когда я совсем ослепну. Сердце же бьется в моей груди так слабо, что я едва могу дышать. Близок уж день, когда Аллах призовет меня к себе. Никому, кроме тебя, никогда не говорил я этого, а тебе говорю, потому как решил: отныне ты будешь всегда находиться рядом со мной и делать, что я велю. Ты должна поклясться мне в преданности, и тогда ложь не коснется наших отношений. Если ты согласишься, я буду рад. Но есть еще одно условие, – сказал эмир, поднимая узловатую старческую руку. – Бывает, ко мне приезжают для переговоров важные гости. Если они пожелают, чтобы ты благосклонно доставила им удовольствие, не отказывай! Понимаешь?

Валентина смиренно кивнула, благодарно глянув на старого человека. Эмир хлопнул в ладоши, и появился евнух.

– Пусть пошлют за Мохабом.

Валентина стояла, обеспокоенно, с недоверием поглядывая вокруг. Зачем Рамиф послал за Мохабом? Что у него на уме?

– Ты столь юна, красавица! Должно быть, совсем недавно вышла из детского возраста! – заметил эмир.

Валентина от удивления даже вздрогнула, уловив теплое чувство в его словах. Ах, если бы она все еще оставалась ребенком! Как это чудесно – чувствовать себя маленькой, ни о чем не беспокоиться и ничего не бояться. Те стародавние дни, когда она играла вместе с Беренгарией, как равная ей, были самыми счастливыми в ее жизни.

Глаза девушки смотрели мрачно и безжизненно, когда она отвечала эмиру:

– Я не дитя, и уже очень, очень давно перестала ощущать себя ребенком, которому жизнь представляется простой и счастливой. Сейчас моя жизнь осложнена многими несчастьями. Я знаю, теперь в твоих руках моя судьба, и ничего не могу с этим поделать.

– А если бы у тебя была такая возможность, что бы ты предприняла? – поинтересовался эмир.

Валентина некоторое время продумывала свой ответ, прежде чем произнесла:

– Я очень хочу жить и собираюсь бороться за свою жизнь. Разве ты не поступил бы так же? – тихо спросила она.

Рамиф тоже ответил ей не сразу.

– Присядь, моя юная красавица! Позволь получше разглядеть тебя. Терпеть не могу, когда женщины смотрят на меня сверху вниз! Ты не должна меня бояться. Я не людоед, а всего лишь скрюченный старик с угасающим зрением, впрочем, это я тебе уже говорил. Скажи, что я мог бы для тебя сделать?

– Наверное, мне и в самом деле не стоит опасаться тебя, но в твоем дворце уже отыскался человек, затаивший на меня злобу, – ответила Валентина, осторожно присев на пунцовую подушку.

Она была готова вскочить в любой момент. Рамиф нахмурился.

– За всю мою жизнь у меня в гареме не была убита ни одна женщина, насколько мне известно. Чего же ты опасаешься? – выцветшие старческие глаза настороженно наблюдали за девушкой.

Валентина вдруг с облегчением почувствовала, как спадает напряжение в душе и теле, и прислонилась к разноцветным подушкам. Эмир был озадачен неожиданной переменой ее настроения.

– Я доверяю тебе, – тихо сказала Валентина. – В твоем дворце мне не угрожает никакая опасность.

– Почему же ты решила доверять мне? – резко спросил Рамиф, его опечалил поспешный ответ прелестной невольницы.

– Потому что ты говоришь мне правду. В самом деле, ты старый человек. Я вижу, как дрожат твои губы и трясутся руки. У тебя слабое зрение, и тебе приходится щуриться, чтобы разглядеть меня. Старея, люди становятся мягче сердце, и они склонны к забывчивости. Я искренне сочувствую твоей немощи и хотела бы чем-нибудь помочь. Я молодая и сильная, и глаза у меня зоркие.

– Я слишком стар, чтобы проводить время с женщинами, – раздраженно признал эмир. – Теперь у меня остались лишь воспоминания о прежних утехах и мысли об Аллахе. Мохаб радеет о моем благополучии и заботится всячески обо мне. С детских лет мы всегда с ним были рядом.

– Увы, он постарел, как и ты, эмир, – мягко вымолвила Валентина. – Я внимательно наблюдала за ним. Рука его уже не так тверда, как раньше, и зрение ненамного лучше твоего. Ноги скручены болезнью, он ходит с трудом. Мохаб, видимо, не хочет, чтобы ты знал об этом, а слабое зрение не позволяет тебе самому заметить недуги своего друга. Просто чудо, как он вообще справляется со своими обязанностями. Путь из Дамаска был долгим и утомительным даже для молодых людей, однако Мохаб, не отдохнув с дороги, бросился прислуживать тебе.

– Ты хочешь сказать, что я обойден вниманием других моих слуг? – недовольно заметил Рамиф.

– Спроси Мохаба сам, господин! Вот он возвращается с чаем для тебя.

– Мохаб, правду ли говорит эта женщина? – с обидой в голосе спросил старик.

– Она лжет! Все женщины лгут, – настороженно возразил Мохаб, опасаясь, что уже сочтены его дни на службе у эмира.

– Прости меня, старый друг, – с сочувствием обратился к нему Рамиф. – Я не хотел тебя обидеть. Извини за нелепый вопрос и возмущение! Я старый глупец, раз считал, что сам старею, а ты остаешься достаточно молодым и проворным, чтобы заботиться обо всех моих нуждах.

Слезы блеснули в глазах эмира, когда он опустил свои узловатые пальцы на руку Мохаба.

– Хворобы мои ничего не значат, – спокойно ответил Мохаб.

– Хворобы? Если б твои хворобы можно было сравнить с моими, то Аллах давно бы призвал тебя к себе!

Не сводя блестящих глаз с Валентины, эмир спросил, что еще разглядели ее зоркие глаза.

Убедившись, что Рамиф – человек добрый и не лишенный сострадания, Валентина почувствовала себя увереннее. Она мягко ответила:

– Я многое заметила! Твой дворец великолепен, но в нем нет порядка, По правде говоря, здесь полно грязи. Слуги твои ленивы, наверное, и не добросовестны. Думаю, Мохабу приходится много работать, чтобы навести порядок, но усилия его, как я вижу, напрасны.

Эмир склонил голову.

– Да простит Аллах меня, повелителя Напура, но я вынужден прислушаться к твоим словам, невольница. Сердцем чувствую, ты говоришь правду, а мои слуги, видно, до сих пор считали меня старым глупцом! Они видят, что я даже свой дом не могу содержать в порядке! Какой же совет ты мне дашь?

– Не подобает мне советовать великому эмиру, – ответила Валентина. – Я благодарна судьбе уже за то, что отдала она меня в руки доброго человека.

– Подойди ко мне, дитя, – расчувствовавшись, позвал ее Рамиф.

Валентина соскользнула с подушек и опустилась перед ним на колени. Глаза у нее увлажнились, когда эмир возложил ей на голову свою старческую руку. Уже так давно не доводилось девушке ощущать ласковых прикосновений, и слезы готовы были вот-вот хлынуть и пролиться потоком.

– У тебя нет причин для тревоги! Мохаб поместит тебя в комнату, удаленную от гарема. Ничто не будет угрожать тебе, и никто не причинит зла. Даю слово! Ну, а теперь же иди, кости у меня ломит, а глаза умоляют о сне. Поговорим позже, когда я проснусь. Мохаб, отведи эту красавицу в покои напротив моих.

Мохаб болезненно сморщился, с трудом встал на ноги и сделал Валентине знак следовать за ним. Старый эмир удовлетворенно хмыкнул:

– Я видел, видел, как тебе трудно вставать! И ты говоришь, что эта женщина лжет? Аллах открутит твою лысую голову за клевету, когда ты, старый лис, предстанешь перед ним.

Мохаб взглянул на Валентину и улыбнулся, обнажив мелкие сточенные зубы.

– А я-то думал, он никогда не заметит, что я состарился!

– Ты неверно судишь об эмире, Мохаб! Он знал это и до того, как я ему сказала. Эмир просто не хотел тебя расстраивать, давая понять, что знает о твоих хворобах.

Мохаб пожал плечами. Что за женщина? Читает мысли! «Ох уж эти красавицы! – подумал он. – Погибель всех мужчин!» И старый друг эмира снова улыбнулся: если уж и суждено кому погибнуть, то не жаль расставаться с жизнью лишь из-за такой прелестницы, как Валентина!

– Мохаб, я могла бы добавлять тебе в чай кое-какие травы. Они облегчили бы твои боли. Мой отец был врачом, и я многому от него научилась.

Глаза Мохаба загорелись.

– Не могла бы ты посоветовать травы и эмиру? Его недуги еще мучительнее моих.

– Ну конечно же! Для меня это большая честь.

Разместив Валентину в роскошной комнате, выходившей окнами в сад, Мохаб засеменил обратно в покои Рамифа. Он потряс задремавшего эмира за плечо и тихо произнес:

– Я устроил ее в покоях напротив твоих. Послушай! Она говорит, что многое знает о травах, потому что ее отец был врачом и научил свою дочь исцелять людей. Еще она утверждает, что от настоев трав уменьшатся боли, которые нас с тобой мучат.

– Хвала Аллаху! – радостно воскликнул эмир. – Я отдал бы все свои владения, лишь бы избавиться от этой проклятой боли! Сядь, друг, давай поговорим. Вернее, я буду говорить, – поправил он себя, – а ты станешь слушать.

Мохаб кивнул и, с облегчением опустившись на пунцовые подушки, принялся терпеливо дожидаться, когда же эмир приведет свои мысли в порядок.

– Я многое услышал в голосе этой женщины. Услышал страх, и надежду, и сострадание. Глаза мои увидели красавицу, с которой, видимо, жестоко обращались прежде. Я заметил, сколь гибок и строен ее стан и сколь несгибаема воля. Взор у Валентины открытый и честный.

– Ну вот! А еще утверждаешь, что прежде не замечал моих скрюченных больных ног! – возмущенно фыркнул Мохаб. – А тут все разглядел!

– Мы видим то, что хотим видеть, не больше, не меньше, – сердито ответил Рамиф. – Я ведь извинился, разве не так? Не думаю, что следует помещать эту инглези в гарем. Мне хотелось бы, чтоб она мне читала, и тогда не уставали бы мои глаза. Мне нравится ее голос, он звучит успокаивающе, не то что твое ворчание! – раздраженно добавил эмир. – Могу поклясться, Валентина не стала бы мошенничать, если бы мы сыграли с ней в кости. А ты, Мохаб, всегда мошенничаешь!

– Это ты мошенничаешь, Рамиф, – возмутился Мохаб. – Я уже одиннадцать раз выиграл у тебя Напур!

– А я одиннадцать раз отыграл его у тебя обратно!

– Да, но мошенничал при этом! И я сделал вид, что ничего не заметил, лишь бы доставить тебе радость, – великодушно признался Мохаб.

– А это уже совсем другое дело, – недовольно ответил Рамиф. – Ну, а где та игра, с Дальнего Востока? Мне хочется поиграть во что-нибудь новое.

– Должна прибыть на днях, – утешил его Мохаб.

– А когда игру привезут, кто расскажет мне, как в нее играть? Правила тебе известны? Или же, старый плут, ты выдумаешь два вида правил: одни – для меня, а другие – для себя. Считаешь меня глупцом?

– Нет, Рамиф, это ты подгоняешь правила под свои желания, – рассмеялся Мохаб, зная, что эмиру нравится изводить его насмешками.

В последнее время у Рамифа осталось так мало радостей в жизни! И раз уж добродушное подтрунивание доставляло ему удовольствие, Мохаб не обижался и позволял эмиру насмехаться над собой.

– Ну? – спросил Рамиф.

Мохаб вздохнул. Что нужно сказать, он знал наизусть:

– Я мошенник, а ты честный игрок. Одиннадцать раз я обманул тебя, чтобы выиграть Напур, и одиннадцать раз ты честно отыграл и заполучил Напур обратно. Я всегда придумываю свои собственные правила, что и позволяет мне плутовать.

– Да смилуется над тобой Аллах! – набожно произнес Рамиф. – Вот видишь, исповедь души благотворна! Через некоторое время ты почувствуешь себя настолько хорошо, что даже захочешь сыграть в кости.

– Ты, как всегда, прав, – засмеялся Мохаб.

– Ну, а теперь, когда мы уладили это маленькое дельце, вернемся к разговору о Валентине. Как я уже сказал, она мне понравилась. А что, если мы позволим ей помогать тебе, как ты считаешь? Инглези сказала, что умеет читать и писать. Она могла бы стать нашей сиделкой, – вдохновенно мечтал эмир. – Валентина стала бы ухаживать за нами обоими и скрасила б наши последние дни. После дневного отдыха я ее испытаю, – торопливо добавил он.

– Как же ты это сделаешь? Эмир тяжко вздохнул.

– Очень просто. Мы дадим ей прочесть отчеты, которые ты написал. Хочу посмотреть, скажет ли она мне о твоих ошибках, они-то наверняка найдутся в отчетах, не сомневаюсь! А потом мы с ней сыграем в кости.

– А если инглези не знает, как играть в кости?

– Тогда, Мохаб, мы ее научим! Будет мошенничать, отошлем в гарем! А если же станет играть честно, оставим при себе. Пусть ухаживает за нами и выполняет хотя бы некоторые из твоих обязанностей.

– Как же ты будешь учить ее играть честно, если сам честно играть не умеешь? – продолжал выпытывать Мохаб.

– Что-нибудь придумаю! – проворчал Рамиф.

Два старика глянули друг на друга и рассмеялись.

– Вот видишь, Мохаб, Аллах доволен моим решением! Кстати, мне кажется, мы уже чувствуем себя лучше.

Мохаб возвел глаза к небу. Он слишком устал, чтобы спорить, к тому же суставы в коленях с каждым часом болели все сильней.

Эмир остался на своем высоком ложе, а Мохаб, усевшись поудобнее на низеньком диванчике, стал растирать себе колени, и слезы защипали ему глаза. На мгновение боль отпустила, и Мохаб помолился Аллаху, чтобы тот взял к себе эмира первым. В глубине души верный слуга хорошо понимал, что без его забот престарелый эмир сразу же умрет. Может быть, эта женщина на самом деле все изменит? Рамиф, казалось, обладал сверхъестественным чутьем насчет таких вещей. Мохаб вознес молитву Аллаху, чтобы эта женщина не мошенничала при игре в кости.

Когда Рамиф проснулся, верный слуга поплелся за Валентиной. Она увидела, сколь медленно бредет старик, с трудом передвигая ноги, и предложила поскорее заварить травяной настой для облегчения боли.

Мохаб с радостью согласился и по пути на кухню развлекал Валентину цветистыми речами о старом эмире и своих больных суставах.

На кухне Мохаб с восторгом наблюдал, как Валентина запускает длинные тонкие пальцы то в один кувшин, то в другой, наполняя горшочек разными травами. Девушка подлила в горшочек воды и терпеливо подождала, когда вода закипит. Осторожно отлила она в чайник немного обжигающей жидкости и снова закрыла горшочек крышкой.

– Скажи поварам, чтобы держали настой плотно закрытым. Чем дольше настаиваются травы, тем лучше.

Мохаб отдал приказание поварам и повел Валентину из кухни, крепко зажав чайник в своих руках.

В покоях эмира девушка разлила чай в изящные чашки и протянула одну Рамифу, а другую Мохабу, снисходительно принявшему чашку в полной уверенности, что сможет без труда бегать по всему дворцу, как только выпьет целительный настой.

– Скоро вы почувствуете благотворное воздействие трав, – уверила стариков Валентина. – Настой нужно пить несколько раз в день, и обязательно – перед сном.

– Пока мы пьем этот ароматный настой, не будешь ли ты так добра почитать нам? – сказал эмир. – Мохаб, возьми-ка несколько отчетов со стола!

Валентина поспешно встала.

– Скажи, какие отчеты нужны, и я сама принесу их. Тебе пока следует как можно меньше ходить, – обратилась она к Мохабу.

Достойный муж одобрительно кивнул и дал указания, как отыскать нужные книги. Он решил про себя, что, пожалуй, ему нравится опека этой женщины и ей можно доверять.

С тяжелым томом в руках Валентина уселась на малиновую подушку, скрестив ноги. Она открыла запыленную книгу и стала читать отдельные записи. Время от времени девушка хмурилась, и эмир заметил, что она делает пометки в колонках цифр.

Настой чудесным образом успокоил боль, и оба старика расслабились, слушая тихий голос, зачитывающий даты и числа. Один раз эмир прервал Валентину, чтобы задать вопрос:

– По твоему тону я понял, что здесь чего-то недостает. Может, в цифрах какая неточность?

Девушка ответила, осторожно подбирая слова:

– Некоторые записи трудно разобрать.

– Нет нужды щадить мои чувства, – спокойно заметил Мохаб. – Иногда мои пальцы не поспевают за мыслями, а иной раз опережают их.

– Все это легко исправить, – сказала Валентина. – Подсчеты ты вел сам, Мохаб?

– Рамиф доверяет только мне, – с гордостью ответил старик.

– Одному человеку трудно, не допустив ошибки, выполнить столь огромные подсчеты.

– Ах ты, старый лис! Она тебя защищает! – рассмеялся Рамиф. – Поблагодари же эту женщину как следует!

Мохаб кивнул в знак благодарности.

– В дальнейшем следует быть внимательнее, – сказала Валентина, – потому что иначе в следующий раз люди придут за зерном, которое недополучили, а все недоимки, – задумчиво добавила она, – следует получить.

Валентина склонилась над книгой и не заметила, как Рамиф озорно подмигнул Мохабу.

– Хватит с меня этих скучных отчетов! Не хочешь ли сыграть с нами в кости?

Валентина, просияв, с готовностью согласилась.

– Ты знаешь, как играть? – спросил Мохаб.

– Нет, но хочу научиться.

Верный слуга начал торжественно объяснять, вернее, запутывать правила. Валентина нахмурилась.

– Зачем же так сложно? Верно ли я поняла, что следует определить предел, например в сто очков, и выбрасывать кости, пока каждый игрок не наберет нужную сумму за некоторое число ходов, а выиграет тот, кто наберет установленное число за меньшее число ходов?

– Так я и знал! – воскликнул эмир, потрясая кулаком перед лицом Мохаба. – Два вида правил: одни для тебя, другие для меня! А теперь, могу предположить, ты собираешься добавить, что существуют еще и третьи правила – для женщин!

– Я и не думал говорить что-либо в этом роде! – недовольно поморщился Мохаб. – Будем играть, как предложила женщина. Но какой мы назначим приз победителю?

– У меня есть прекрасный приз, – сказал Рамиф, с хитрецой взглянув на Мохаба. – Колокольчики!

Эмир пояснил Валентине:

– Мохаб заказал ящик серебряных колокольчиков и стал привязывать их к моим туфлям, чтобы всегда всем было известно о моем приближении. Теперь я понимаю, друг, что и слух начинает тебе отказывать, раз ты не слышишь моих шагов! Подумать только! Привязывать колокольчики к моим ногам! Когда я отправлюсь к Аллаху, можешь увешать ими все мое тело, но никак не раньше!

Валентина постаралась скрыть улыбку, наблюдая, как двое стариков подтрунивают друг над другом. Ее удивляло, как только эти двое ухитряются еще править Напуром.

– Заказал я колокольчики потому, что ты возомнил, – пожаловался Мохаб, – будто можешь и ночью бродить по коридорам дворца и при этом отыскать обратную дорогу в свои покои, не причинив себе вреда.

– Так, значит, ты хотел, чтобы я ходил ночью по дворцу в туфлях с колокольчиками и все бы думали, что я лунатик?

Валентина решила вмешаться:

– Ящик с колокольчиками будет принадлежать тому, кто первым наберет сто очков!

Она стала с интересом наблюдать, как двое стариков предались игре, стараясь обмануть друг друга. Так как счет вел Мохаб, девушка не сомневалась в том, кто выиграет.

Спустя два часа, после трех выпитых чашек целебного настоя, эмир оказался впереди со счетом восемьдесят семь очков, а Мохаб отставал, набрав восемьдесят пять. Счет Валентины составлял лишь тридцать семь очков, за что ее сурово отчитали. Когда же некоторое время спустя Мохаб объявил, что выиграл, девушка улыбнулась, зная наверняка: верный слуга остался обладателем колокольчиков лишь в результате подтасовки.

Мохаб подождал, когда же эмир отметит благосклонным кивком, что невольница выдержала испытание, и, дождавшись, радостно улыбнулся. Теперь он сам, как и повелитель Напура, мог спокойно ждать встречи с Аллахом, ведь ответственность за Рамифа упала с его плеч.

Вернувшись в отведенную ей комнату, Валентина задумалась о значении взглядов, которыми обменивались старики. Что же было у них на уме? В любом случае, она чувствовала: они не желали ей зла. За то короткое время, что девушка провела в их обществе, эмир Напура и его преданнейший слуга показались ей милыми и симпатичными людьми, и Валентине приятно было осознавать, что она может услужить и хоть немного облегчить страдания, доставляемые им старческими хворобами.

* * *

Дни складывались в недели, и каждое утро Валентина входила в роскошные покои эмира и читала ему отчеты и книги. Она терпеливо ждала, когда Рамиф пожелает беседовать с ней, и делала все возможное, чтобы двое стариков становились немного счастливее рядом с нею.

Казалось, каждое утро они с радостью ждут ее прихода. Их морщинистые лица светились от улыбок, когда преданная служанка входила в комнату с целебным настоем в руках. Для Валентины прошло время мучительного ожидания нового поворота судьбы. Она была довольна тем, что сыта и обрела крышу над головой, и вокруг нее теперь не было безжалостных воинов английского короля или же Саладина.

В послеполуденное время они играли в кости, а пока старики дремали, девушка просматривала отчеты Мохаба, исправляя ошибки. Еще день-другой – и все учетные книги окажутся приведены в порядок, и тогда ей нечем будет заняться.

Валентина как раз закрыла предпоследнюю книгу, когда появился Мохаб, торжественно неся на вытянутых руках большой ящик.

– Игра с Дальнего Востока! Только что привезли! Рамиф! – громко позвал он друга. – Игру привезли! Вот она! Пошли сыграем!

Рамиф уселся в свое глубокое троноподобное кресло и принялся нетерпеливо ждать, когда же Мохаб развернет доску с разноцветными квадратами и прямоугольниками и разложит сотни пластинок с выпуклыми рисунками.

– Ну хорошо, а ты знаешь, как играть? Дайка посмотреть! Из-за чего ты поднял такой шум? Такие маленькие пластиночки! – разочарованно воскликнул эмир.

Мохаб расстроился. Рамиф был прав. Принадлежности для игры казались слишком маленькими. Старики со своим слабым зрением никогда не смогли бы сделать ни одного правильного хода.

Валентина осмотрела игру и сказала Рамифу:

– Могу ли я осмелиться дать совет великому эмиру? В твоем дворце много искусных мастеров. Почему бы не поручить одному из них сделать большой стол и пластинки с более крупными рисунками? Игру можно будет оставить в твоих покоях и никуда не переносить. Хорошо бы сделать пластинки из эбенового дерева и слоновой кости, как эти, но большего размера.

– Ну, а почему ты, старый дурак, не подумал об этом? – напустился Рамиф на Мохаба. – Не стыдно, что женщина подает тебе дельные советы? Похоже, вместе с молодостью ты потерял и разум!

– Позволь кое-что напомнить тебе, о всемогущий эмир! – с ехидцей в голосе начал слуга, и Валентина поморщилась, потому как знала: раз Мохаб обращается к Рамифу с преувеличенным почтением, значит, незамедлительно последует крепко жалящая насмешка.

– О чем же ты хочешь напомнить? – проворчал эмир. – Эта женщина вовсе не обязана все продумывать за тебя!

– Позволь напомнить тебе, Рамиф, что если и сам ты не нашел верного решения, то я, твой смиренный слуга, получается, не единственный старый дурак, потерявший вместе с молодостью и свой разум.

Глаза Рамифа чуть не повылезали из орбит.

– Ах ты наглец!..

И вдруг эмир разразился смехом.

– Знаешь, что я собирался сказать, Мохаб? – снова раскатисто рассмеялся Рамиф. – Я чуть было не сказал «наглый юнец»!

Валентина засмеялась, а вслед за ней и Мохаб, и все трое хохотали, пока слезы не выступили у них на глазах.

– Знаешь, Мохаб, – с нежностью проговорил Рамиф более мягким голосом, какого Валентина никогда раньше не слышала от эмира, – думаю, свой самый умный поступок ты совершил, когда купил на торгах эту женщину. Она облегчила боль наших старческих хвороб и заставила нас смеяться. Я никогда и ни за что с ней теперь не расстанусь.

Глаза Валентины увлажнились, но на этот раз то были слезы благодарности.

* * *

Со временем Валентина познакомилась с порядками во дворце. Все, кто прислуживал престарелому эмиру, любили ее и боялись. Она ревностно охраняла его покой и благополучие, предупреждая все желания старика: по утрам приветствовала ясной улыбкой и приносила с собой кисть винограда, еще сверкающую от росы, часто вела с ним беседы низким гортанным голосом, который он так любил.

Три месяца спустя после своего появления во дворце Валентина стелила эмиру постель на ночь, как вдруг он попросил ее зажечь свечи.

– Кади, – мягко обратилась к нему девушка, – все свечи зажжены! В чем дело? Ты их не видишь?

– Повсюду тьма, – запинаясь, сказал старик. – Я думал, что окажусь готов к этому, когда слепота поразит меня, но… я не люблю темноты! – капризно добавил он.

– Позволь мне помочь тебе, – спокойно попросила Валентина. – Не стоит бояться. Я здесь, и всегда буду с тобой рядом.

Она подвела старика к высокой кровати.

– Я стану твоими глазами, – смиренно проговорила Валентина. – Обещаю, что никогда тебя не покину.

Рамиф похлопал ее по руке и откинулся на подушки.

– Кади, я хочу попросить тебя об одной милости. Окажешь ли ты мне ее?

– Зачем спрашиваешь? – воскликнул эмир. – Ты ведь знаешь, я делаю все, как ты говоришь. Спрашивать просто бессмысленно! – он притворился, что недоволен. – Ну, так о чем ты просишь?

– Мне нужен кто-нибудь в помощь. Можешь прислать сюда из гарема Розалан, рабыню, купленную вместе со мной?

– Еще одна женщина? – проворчал старик. – Скоро я буду окружен одними женщинами! Что скажет тогда Аллах, когда я предстану перед ним?

Валентина ласково засмеялась.

– Он скажет, что ты добрый и мудрый человек. Что же еще он сможет сказать?

– Где ты будешь сегодня спать?

– Здесь, в этой комнате, на полу. Я ведь пообещала, что не оставлю тебя ни на минуту.

– Валентина, – голос старика дрогнул. – Не знаю, долго ли выдержишь ты и сможешь ли справиться со всеми делами, исполнять которые отныне я попрошу тебя?

– Ну конечно же, смогу. Мохаб обучил меня всему. Он говорит, у меня получается лучше, чем у него самого, – улыбнулась Валентина.

– И он прав! Скажи ему, чтобы прислал тебе в помощь женщину из гарема по имени Розалан. Я дозволяю. Но не значит ли это, что я буду прикован к злосчастной постели до конца своих дней?

– Ничего подобного! – твердо заявила Валентина. – Расхаживай повсюду, где только вздумается! Я всегда буду с тобой рядом. Если же кто-то приедет с визитом, я спрячусь поблизости от тебя, и твоей слепоты никто не заметит, а помощь Розалан в этом деле станет неоценима.

– Хорошо, сделаем, как договорились. Всегда находится человек, желающий забрать бразды правления в свои руки, – Рамиф имел в виду своего сына Хомеда, одного из военачальников Саифа ад-Дина, попавшего в войско против своей воли, по настоянию отца.

Старик презирал сына и знал, что тот стремится к власти, чтобы промотать богатства Напура, предав свой народ.

Эмир откинулся на подушки и возблагодарил Аллаха, ниспославшего ему эту девушку. Она стала ему так дорога! Именно Валентина не позволяла разгуляться зависти и коварству Хомеда, поддерживая в старике стремление жить.

Оказывая услугу эмиру Напура, Саиф ад-Дин отослал его сына в свои самые северные войска. А Валентина вернется к единоверцам, когда он, Рамиф, умрет, но не раньше! Старик чувствовал угрызения совести, удерживая девушку возле себя, тогда как в его власти было даровать ей свободу. Но невольница никогда не просила эмира о свободе, а он боялся встретить свой последний час без ее внимания и заботы.

– Думаю, мы все устроим так, чтобы ты осталась в моих покоях. Тогда никто не будет знать, что я болен, и все во дворце привыкнут к тому, что я веду замкнутый образ жизни. Ты согласна?

– Как пожелаешь, кади.

– Дни мои сочтены, Валентина. Я теряю силы и чувствую большую слабость в теле. Прежде я не хотел, чтобы ты знала об этом.

– Я знала, – ответила Валентина. – Ты стал немного сильнее опираться на мою руку, меньше кушать, реже гулять. Этого от меня ведь не спрячешь!

– Так я и думал, – проворчал эмир. – От тебя ничего не скроешь! Поговори со мной, чтобы я мог уснуть.

– О чем же ты хочешь поговорить? – спросила Валентина.

– О тебе. И безо всяких уловок! Каждый раз, когда я прошу тебя рассказать о себе, ты ухитряешься ходить вокруг да около, и в результате я говорю, а ты слушаешь! Но сегодня я хочу знать о тебе все, – сердито потребовал Рамиф.

– Кади, – мягко возразила Валентина, – мне нечего рассказывать. В моей судьбе было не так уж много интересного. Ты же, – шаловливо добавила она, – прожил жизнь яркую и бурную.

– Рассказывай! – твердо потребовал Рамиф. Валентина вздохнула.

– Расскажи, как случилось, что тебя высекли. Почему ты не смогла избежать порки? Меня же ты убедила не отсылать тебя обратно в гарем!

Девушка рассмеялась.

– Королева высекла меня потому, что думала, будто я делю ложе с одним из ее любовников!

– А на самом деле был ли у тебя когда-нибудь возлюбленный?

Рамиф заранее знал, что ответ будет отрицательным, и Валентина его не разочаровала. Она знала, что старый эмир проникся к ней глубоким сочувствием, и не хотела волновать его подробностями давней обиды, нанесенной ей Беренгарией.

– Почему же? Ты такая красивая! Не понимаю! Валентина засмеялась тихим гортанным смехом.

– Прежде чем лечь с мужчиной в постель, нужно, чтобы тебя об этом попросили. А меня никто не просил.

Старик вознегодовал:

– Ты права, дитя! Но разве ты не объяснила своей королеве, что она ошибается?

– Я пыталась, но Беренгария мне не поверила. Кстати, ее любовником, из-за которого она высекла меня, был мусульманин.

– Это же предательство! – возбужденно вскрикнул эмир.

– Да, предательство. Но ее это не заботило, а мужчина… он думал о своем удовольствии, как мне кажется. Да и много ли мужчин могут похвастаться, что ублажали ласками королеву Англии?

– Кто же этот дерзкий человек? – поинтересовался Рамиф.

– Паксон, султан Джакарда, один из военачальников Саладина.

– А! Твой голос становится слаще меда, когда ты говоришь о нем! Что он для тебя значит?

– Ничего! – запротестовала Валентина. – Что он может для меня значить? Он мусульманин, я христианка. Я помогала ему в его любовных делах с королевой, только и всего!

– У меня такое чувство, будто ты что-то недоговариваешь! Не хочу сказать, что лжешь, но увиливаешь от прямого ответа!

– И ты все время будешь вот так подпускать мне шпильки, пока я не кончу свой рассказ? – нежно пожурила Валентина. – Ну хорошо! Султан однажды поцеловал меня. Думаю, королева это видела и неправильно истолковала: подумала, что я тоже близка с ним. Поэтому она меня и выпорола.

– А что ты чувствовала, когда султан тебя целовал? – поинтересовался Рамиф.

– Кади, мне бы не хотелось говорить с тобой об этом.

– Почему бы и нет? Ведь обо мне ты знаешь все! Я доверил тебе Напур, а ты не хочешь рассказать мне, что чувствовала при поцелуе! Я хочу знать. Помни, мы договорились говорить друг другу только правду!

– В тот самый момент, как заглянула в его глаза, я поняла, что он из тех мужчин, которые берут от женщины все: и тело ее, и душу. А теперь ты расскажи мне о том, как ехал по пустыне с горсткой мужчин и, шутя расправившись с караваном разбойников, забрал их золото, убив лошадей и предав огню все остальное. Мне нравится эта история!

– Тут и рассказывать нечего! Ты сама сейчас все и пересказала, лишив меня этого маленького удовольствия, – проворчал эмир.

– Ну, тогда расскажи, как вы с Саладином похитили девять женщин из гарема эмира Нора-фа и заперли в свои гаремы. Расскажи, как ты спал с ними, и ничего не упускай, даже то, как одна из них от тебя убежала.

– Оставь меня в покое! – крикнул эмир.

Валентина засмеялась и подошла к широкому окну, выходившему во дворцовый двор. Ее взгляд устремился в теплую ночную тьму, окутавшую буйную зелень сада. Завтрашний день она снова начнет как служанка старого эмира. Но он прав: прожить ему осталось не так уж много дней. Сможет ли она после его смерти сделать все, что обещала? Сможет ли спасти Напур от властолюбивого Хомеда?

Валентина с тоской посмотрела вниз – на город, который эмир отстроил заново, освободив от деспотической длани своего дяди Мардука.

Рамиф был еще ребенком, когда умер его отец, эмир Напура, оставив сына на попечение своего брата. Мардук был полной противоположностью почившему эмиру. Коварный и хитрый, он жадно стремился к богатству и власти. Судьбе было угодно, чтобы этот человек оказался всего лишь вторым сыном эмира и потому не имел прав на трон Напура, что всегда вызывало глухую ненависть в глубине его темной души. Когда у Мохаммеда Джуфина, отца Рамифа, родился сын, Мардук утратил последнюю надежду.

На протяжении долгих лет Рамиф хранил воспоминания об отце и молил Аллаха поскорее приблизить день, когда он наконец сможет сам править Напуром без вмешательства дяди, объявленного регентом-правителем.

Каждый день приносил все новые известия о несправедливостях и бесчинствах, творимых Мардуком по отношению к своему народу. Налоги на урожай и имущество были непомерны, значительно превышая то, что могла дать земля трудолюбивому крестьянину. Люди, разумеется, не могли их заплатить, и беззаконие царило в Напуре. За щедрые взятки ворам и разбойникам позволялось заниматься своим бесчестным промыслом прямо под носом стражей. Появились целые улицы публичных домов. Грабежи и убийства стали обычным делом, и почтенные горожане все чаще страдали от насильников.

Рамиф вместе со своим другом детства Мохабом с нетерпением ждал того дня, когда сможет снова восстановить закон в Напуре. Когда же тот день приблизился, Мардук замыслил убить племянника, и именно Мохаб спас тогда жизнь Рамифа, не спуская глаз с его дяди и подкупая сообщников злодея.

Во время этой борьбы за трон Мардук однажды был найден мертвым. «Покончил жизнь самоубийством, отравившись», – так было объявлено народу. Но пышных похорон злодей не удостоился. Его закопали где-то в долине, отметив лишь несколькими камнями место захоронения.

В последующие годы Рамиф восстановил закон и порядок в своих владениях. Но теперь, когда смерть была так близка, угроза со стороны еще одного врага Напура мучила старого эмира, и этим врагом был его родный сын Хомед. Всякий раз при мысли о нем Рамиф не мог сдержать тяжких вздохов.

– Как он похож на моего дядю, – шептал он. – Такой же жадный, ненасытный, деспотичный! Мой прекрасный Напур! Как мучительно думать, что ты скоро снова подпадешь под власть тирана!

Слушая вздохи Рамифа, Валентина дала себе клятву сделать все возможное и невозможное, лишь бы спасти Напур от власти Хомеда. Слезы заблестели в ее аквамариновых глазах и блеснули на гладких белоснежных щеках. «Да, – подумала она, – приближается, милый старик, твой черед предстать перед Аллахом. И да поможет мне Господь перенести твою смерть, потому что я полюбила тебя, как отца».

Рыдания перехватили ей горло, и Валентина поспешно выбежала из комнаты, оставив Рамифа в одиночестве предаваться воспоминаниям о юности – том времени, когда лишь будущее простиралось перед ним.

 

ГЛАВА 12

Слепота окончательно обрушилась на эмира, исчезли даже смутные тени, и Валентина переселилась в просторную комнату Рамифа. Днем она сидела рядом со стариком и читала ему отчеты или же спокойно рассказывала, что происходит во дворце, а вечером при скудном освещении зачитывала документы, делая по просьбе эмира пометки и накладывая затем печать.

Когда глаза Валентины уставали, Розалан задувала свечи и ласково отводила подругу в отдаленную часть покоев, где укладывала ее на диван. Но Валентина через несколько секунд уже оказывалась рядом с Рамифом, если среди ночи он выкрикивал ее имя. Она успокаивала его нежными словами, обтирая лицо настоем трав.

В один из теплых солнечных дней, Валентина и Розалан уложили эмира на атласные подушки, разбросав их по балкону, с которого открывался прекрасный вид на город. Страдания старика усиливались сознанием полной зависимости от невольницы.

– Почему ты так упорствуешь в бесплодных попытках спасти меня? – спрашивал он Валентину. – Я верю, ты вдохнула бы жизнь в мое тело, если б только могла. Ты заставляешь меня сидеть на солнце и есть пищу, пригодную лишь для маленьких детей. Почему не позволишь мне спокойно лежать на смертном одре и ждать встречи с Аллахом? – недовольно выговаривал ей старик.

– Аллах еще не готов призвать тебя, кади, и мне вовсе не хочется, чтобы ты умирал. Пока в твоем теле теплится жизнь, я сделаю все возможное, чтобы ты оставался со мною рядом.

– В окружении женщин! – жаловался эмир, но рука с распухшими суставами тянулась, чтобы благодарно опуститься на запястье Валентины. – Что скажет Аллах, когда я предстану перед ним?

– Кади, разве я плохо забочусь о тебе?

– Конечно, нет, – спокойно отвечал эмир. – Ты ухаживаешь за мной лучше, чем мои единоверцы, и за это я тебе признателен, дорогая, – шептал он. – Никогда, никогда и никому ты не должна говорить, что христианка! Когда я умру, они убьют тебя, если это узнают, и Розалан не пощадят, ведь она покрывала христианку! Я не могу отправиться к Аллаху, наверняка зная, что так оно и случится.

– Ты не должен за меня бояться, кади. Я стану следовать твоим советам, и все обойдется. А сейчас успокойся, пожалуйста, я хочу поговорить с тобой о делах более насущных. Прибыл гонец от Саладина, чтобы передать тебе подарок. Через неделю Малик эн-Наср прибудет в Напур. Розалан сейчас принесет присланное. Саладин передал с гонцом, что должен обсудить с тобой важное дело, но оба мы знаем, зачем он приезжает и чего хочет.

– Саладин мне как сын, – произнес Рамиф и добавил печально: – Хотелось бы мне снова взглянуть на него, но теперь это, увы, невозможно. Помни, все мои наставления остаются прежними. Пусть Совет происходит в смежной комнате, а дверь ты оставь приоткрытой. Когда будет нужно, приведи Саладина к этой двери, чтобы я мог поговорить с ним.

– Кади, – сказала Валентина, ласково касаясь руки старика, – трудно скрывать от слуг твою немощность, но нам это удается. Однако, судя по тому, что я слышала о Саладине, его не так-то легко обмануть.

– Нужно и его обмануть! – воскликнул Рамиф, голос у него дрожал от волнения. – Стоит моему сыну узнать, насколько близок я к смерти, как этот подлец вернется в Напур, чтобы вышвырнуть меня за порог родного дома. Хомед слишком похож на своего дядю Мардука, – губы Рамифа искривились от ярости. – Он заботится лишь о себе и нисколько не беспокоится о благе народа.

– Кади, дорогой, – прошептала Валентина, – мне больно говорить об этом, всем сердцем я предана тебе, но ты сам знаешь, что однажды Аллах назовет твое имя, и тогда Хомед вернется, это неизбежно. Но твои последние дни не должны омрачаться тревогой, проведи их в душевном покое и молитвах. Не беспокойся о будущем. Подумай о себе.

Морщинистое лицо Рамифа осветилось лукавой улыбкой.

– Не все мои секреты, как я вижу, тебе известны, Валентина! Недавно возник у меня в голове один замысел. Я буду счастлив, если он удастся. Напур тогда не достанется Хомеду! Ну, а теперь скажи, что еще тебе известно о приезде Саладина?

– Он ведет много воинов и прихватил с собой в дорогу, пожалуй, слишком мало золота, – бестрепетно заявила девушка.

– Мало золота? Это не так уж важно! Меня больше интересует, Валентина, сможешь ли ты на Совете обсуждать положение мусульман, удерживающих сейчас Иерусалим? Будешь ли ты говорить непредвзято, зная, что Ричард Львиное Сердце поклялся овладеть городом и захватить Гроб вашего Господа? Именем Аллаха, этого не должно случиться! Аллах вознесся на небеса с Иерусалимской скалы, и христиане не вправе лишать нас, мусульман, этой святыни, овладевая городом. Скажи мне откровенно, Валентина, сможешь ли ты вести Совет и ни единым намеком не выдать своего происхождения? Это все очень серьезно, и ты должна дать мне слово.

– Я сделаю все, как ты скажешь. Никто не заподозрит, что я христианка, и мое происхождение не помешает мне вести Совет.

Валентина в том не сомневалась. Попав в Напур, она многое узнала об исламе и стала понимать, что Иерусалим для мусульман такой же святой город, как и для христиан. Чувства Рамифа, не желавшего, чтобы его единоверцев изгоняли из Иерусалима, были теперь ей так же хорошо понятны, как и чувства христиан, среди которых она жила раньше, – как ее собственные чувства. Единственным выходом был мир и веротерпимость.

– Как ты думаешь, что прислал тебе Саладин? – по-ребячески озорно шепнула Валентина.

– Откуда же мне знать? Что-нибудь совершенно не нужное старику, – раздраженно ответил эмир. – Саладин – замечательный человек, но он не умеет выбирать подарки. Я хотел бы получить корзину персиков, спелых, сочных, и почувствовать, как теплый сладкий сок стекает у меня по подбородку. Может, и на самом деле он прислал мне персики? – старик закрыл глаза, нежась под ласковыми лучами солнца.

– Может быть, – тихо сказала Валентина. – Я распоряжусь насчет персиков.

Она нежно посмотрела на эмира и почувствовала, как слезы защипали глаза. Старик прав: если бы она могла вдохнуть жизнь в его тело, то сделала бы это. Долго ли еще удастся ей удерживать Рамифа в этой жизни? Еще несколько дней? недель? месяцев?

На балконе появилась Розалан с плетеной корзиною в руке.

– Подарок эмиру от Саладина, – возвестила она.

– Что это? Ты сама открывала корзину? – возбужденно спросила Валентина.

Розалан, улыбаясь, покачала головой.

– Что такое? Что ты сказала? – жалобно переспросил эмир.

– Розалан принесла тебе подарок, присланный Саладином, – ответила Валентина. – Можно нам открыть корзину?

– Все равно именно вам и придется ее открыть, так зачем же спрашивать у меня разрешения? – язвительно заметил слепой старик. – Что прислал мне этот лукавый лис? Поторопись и скажи мне, уж не персики ли? Валентина рассмеялась.

– Ой! – тихо воскликнула она, открыв корзину.

– Персики? – нетерпеливо вопрошал старик.

– Лучше, чем персики, кади! Это детеныш пантеры! Совершенно белая кошечка!

– Твои глаза тебя обманывают! Белых пантер не бывает! – сердито заявил Рамиф. – Я хотел персиков, а что он мне прислал? Кошку, похожую на пантеру!

– Я говорю правду, кади! Это детеныш пантеры, и он чисто белый! Альбинос! Самое красивое животное, какое я когда-либо видела, – ворковала Валентина, почесывая мягкие белые уши маленькой пантеры.

– Тогда она твоя! Дарю ее тебе! – повелительным тоном распорядился Рамиф и язвительно предупредил: – Смотри я говорю, это не пантера! Наверное, Саладин просто окунул ее во что-нибудь белое, потому как белых пантер не бывает! Он вечно пытается обмануть меня! А знает ведь, что я люблю персики, – продолжал жаловаться Рамиф.

– Ты на самом деле даришь мне этого детеныша пантеры? – Валентина опасалась, что эмир передумает.

– Я ведь уже сказал: пантера – твоя! Однако не удивляйся, когда она превратится в черную, как и все остальные пантеры. Это один из фокусов Саладина!

– Спасибо, кади! Я буду очень дорожить ею, – смиренно проговорила Валентина, прикасаясь губами к сухой щеке эмира.

– А я хотел персиков… – сказал старик, погружаясь в сон.

– Розалан, – попросила подругу Валентина, – пойди на кухню и поговори с поварами. Узнай, где можно достать персиков! Сочных, розовых! Пошли кого-нибудь на базар и вели не возвращаться без персиков!

– Но где же найти персики в это время года? – недоумевала Розалан.

– Понятия не имею, – призналась Валентина, поглаживая белую пантеру.

– Если кто-то и может достать персики, то только Ахмар. Он знает все на свете! – доверительно сообщила Розалан и собралась бежать.

– Розалан, подожди минутку! Я хочу поговорить с тобой, – Валентина торопливо подошла к подруге, стоявшей уже в дверном проеме, и тихо спросила, чтобы не потревожить эмира: – Кто такой этот Ахмар, о котором ты так часто в последнее время говоришь?

Розалан вспыхнула и застенчиво улыбнулась.

– Ахмар – страж гарема, он старший над теми, кто охраняет женщин.

Валентина уловила восторженные нотки в голосе подруги и терпеливо подождала, когда та продолжит свой рассказ.

Отношение Розалан к этому человеку удивляло Валентину. Ее подруга всегда рассматривала мужчин как средство добычи пропитания и жизненных благ, но ни в коем случае не как предмет обожания. Мягкость голоса и блеск глаз бедуинки поразили Валентину.

Розалан вдруг принялась говорить об Ахмаре с живостью, делавшей ее лицо еще более прелестным:

– Валентина, он такой умный, сильный! И в нем чувствуется такое благородство! А когда он на меня смотрит, сердце замирает в моей груди. Какой же он необыкновенный!

Прежде всего Валентина испытала радость: она на самом деле была рада видеть Розалан такой счастливой, но одна мысль поразила ее.

– Стражник гарема, так ты сказала? Розалан кивнула.

– Но, Розалан… я никогда не думала, что… что…

– Что мужчина в гареме остается мужчиной? Это ты не решаешься выговорить?

Выражение лица Валентины засвидетельствовало, что так оно и было.

– Тебе еще многое предстоит узнать о жизни, бедная голубка! – хихикнула Розалан.

Она потянула подругу за дверь, подальше от ушей эмира.

– Валентина, является ли мужчина настоящим евнухом или нет, зависит от того, в каком возрасте его кастрировали. Ахмару было почти двадцать, и поверь мне, он не потерял свой детородный орган, а лишь утратил способность оплодотворять женщину.

– Но его сделали стражем гарема! И никто не знает, что Ахмар?..

– Нескольким женщинам в гареме известна его тайна, но они надежно хранят ее. Если их заподозрят в том, что они возлежали с кем-то, кроме эмира или человека, которому повелитель позволил наслаждаться их красотой, то полетят с плеч головы бедняжек. Не бойся, Ахмару ничто не грозит! Он слишком умен, чтобы спать с теми, кого охраняет. Обычно удовольствия он ищет за пределами дворца.

Валентине потребовалось время, чтобы переварить услышанное.

– Розалан… а ты не рассказывала этому человеку, что я христианка? Я обещала Рамифу: никто об этом не узнает!

– Нет, Валентина, это наша тайна, и я никому ее не доверю без твоего позволения. Кроме того, я помню совет своей матери никогда не рассказывать мужчине о себе все. Таинственность придает женщине особое очарование.

Розалан отправилась выполнять поручение Валентины, и той показалось, что походка бедуинки обрела особую легкость. Глядя ей вслед, девушка молилась, чтобы Розалан последовала совету своей матери. Если Ахмар солгал ей насчет своей мужской силы, он вполне может обмануть и еще раз. Валентина тоже получила некогда один хороший совет. «Опасайся мухи, попавшей в мазь!» – предупреждал ее отец. Думая о благополучии Розалан, девушка молила Бога, чтобы Ахмар не оказался этой мухой.

* * *

– Валентина, Ахмар вернулся с рынка, не купив персиков! Их там нет! – доложила, запыхавшись, Розалан. – Что делать?

– Но где-то же должны отыскаться персики! Я сама пойду на базар! – в голосе Валентины слышалась тревога. – Я должна найти персики для эмира. Я обещала, и он их получит! Я не могу отказаться от своего Слова, даже не попытавшись отыскать персики!

Розалан пожала плечами. Если Валентина сможет в это время года отыскать персики, да будет так! На свете много чудес, и несколько розовых персиков никого не удивят.

– Хочешь, чтобы я пошла с тобой на базар, или предпочтешь, чтобы тебя сопровождал Ахмар? – спросила Розалан тоном, в котором ясно слышалось: кто бы ни пошел, все равно никаких персиков нигде не будет.

– Я убеждена, что Ахмар искал не там, где нужно! За золото можно купить все, что душе угодно! Я обещала Рамифу и не вернусь без персиков! Можешь пойти со мной, если хочешь. Мы покажем Ахмару, что женщин нельзя отвратить от поставленной цели.

Розалан вновь пожала плечами. Глядя на решительное выражение лица Валентины, она понимала, что подруга действительно так думает и, возможно, даже найдет персики.

– Хочешь отправиться прямо сейчас?

– Немедленно, Розалан! Чем раньше пойдем, тем скорее вернемся! Возьми корзину. Нет, две! Одну – для себя, а другую дай мне. Купим персиков, сколько только можем унести. Пусть Рамиф насладится ими от души.

Розалан, весело блеснув глазами, поторопилась за корзинами. Валентина действительно верит, что, пройдясь по базару, обнаружит горы персиков!

Поразительно!

Подруги прокладывали себе дорогу в толпе, запрудившей базар, и отмахивались от попрошаек, дергавших их за накидки, выпрашивая монетки. Валентина сновала от одного прилавка к другому в поисках персиков. Ароматы сыра и цветов смешивались с запахом скота и толпы.

– Почему ты мне не поверила, когда я сказала, что персиков нигде нет? – сердито теребила подругу за рукав Розалан.

– Мы еще не обошли весь базар! – ответила Валентина и, задрав голову, глянула на ослепительно сияющее солнце.

Когда же она опустила взор, слегка зажмурившись от яркого света, то услышала крик торговца:

– Персики! Персики! Персики, достойные эмира! Крепкие, сладкие! Персики! Персики! – торговец стоял прямо перед Валентиной, протягивая ей румяный розовый плод. – О красавица, посмотри, сколь сочны эти персики, и красотой они сравниться могут лишь с тобой!

– Вот видишь! – шепнула Валентина подруге. – Разве я тебе не говорила, что персики непременно найдутся, стоит только поискать!

Бедуинка взглянула на торговца в белом одеянии жителей пустыни, лицо его озарилось радостью, и в этот момент Розалан поняла, что это не обыкновенный торговец. Она не сводила глаз с загорелой руки, протягивавшей персик.

– Мы возьмем все, что у тебя есть, – радостно воскликнула Валентина. – Сколько ты просишь за свой товар?

Розалан рассердилась: неужели ее подруга так никогда и не научится вести себя на базаре. Она потянула Валентину за рукав и недовольно прошептала:

– Торгуйся! Вспомни, чему я тебя учила! Пока не спрашивай о цене, разглядывай товар!

– Для тебя, прекрасная госпожа, это будет подарок! Прекрасные персики для не менее прекрасной женщины! – тихо проговорил торговец низким проникновенным голосом.

Валентина опустила глаза, заметив, что один восхитительный плод выкатился из переполненной корзины, и застыла от изумления: из-под свободно ниспадающего одеяния выглядывали носки мягких сапог цвета древесной коры, которые она уже где-то видела однажды! Девушка подняла голову, заглянула в смеющиеся темные глаза и замерла, словно околдованная. Дыхание у нее перехватило, как в тот день, когда происходил турнир в Мессине.

В одно краткое мгновение обменялись они с торговцем взглядами. Полуденное солнце стало нежной лаской теплых лучей, пронзительные крики торгующихся превратились в тихие, ничего не значащие слова, яркие краски восточного базара, казалось, побледнели, а горячий и сухой ветер окутал нежностью, неведомой доселе.

Сердце бешено забилось в груди девушки, когда она протянула руку, чтобы взять персик. Пальцы молодых людей соприкоснулись, и между ними как будто сверкнула молния. Впечатление было настолько сильным, что Валентина закрыла глаза в трепете восторга, возникшем из воспоминаний.

Неожиданно по базару пронесся гул возмущенных голосов: орда оборванных ребятишек промчалась мимо прилавков. Розалан потянула подругу в безопасное местечко, не забыв прихватить корзину с персиками. Когда Валентина пришла в себя, то обнаружила, что торговец, продававший персики, исчез.

– Посмотри, что ты наделала! – воскликнула Розалан.

Валентина молча уставилась на персик, зажатый в ее руке. Плод превратился в раздавленный ком мякоти, истекающей соком.

Безумными глазами взглянула девушка на оживленную толпу. Исчез! Солнце снова стало палящим, пронзительные крики торговцев – режущими слух, а неумолимый ветер – обжигающим кожу.

С корзинами персиков в руках подруги пробирались сквозь толпу.

– Мы поступим мудро, если не будем спрашивать друг друга, откуда взялись эти плоды, – взволнованно сказала Розалан.

Валентина улыбнулась:

– Скажем, что это дуновение вечности. Она вздрогнула, вспомнив пронизывающий взгляд торговца и невероятное соприкосновение рук. А вдруг это именно тот мужчина, по которому она тоскует?

* * *

Всю неделю Валентина прилежно работала, подготавливая дворец к приезду Саладина. По ее указанию из огромных кладовых слуги принесли продукты и, что было можно, приготовили заранее. Блюда и кубки они начистили до блеска. Все фрукты и сыры были принесены Валентине для осмотра с тем, чтобы она их одобрила.

Когда выдалось, наконец, несколько свободных минут, девушка отвела Розалан в сторонку.

– Караван Саладина должен появиться незадолго до заката солнца. Меня мучат сомнения. Все готово, а женщины в гареме взволнованы, словно девственницы! Я только что побывала в большом зале. Там, кажется, все в порядке. Завтра в полдень начнется Совет. Эмир очень взбудоражен, а для его здоровья это просто губительно! Дважды за ночь мне приходилось подходить к нему, потому что он жаловался – ему нечем дышать. Молю Бога, чтобы хоть каким-то чудом мне удалось удержать его в этой жизни и на время пребывания Саладина во дворце. Когда прибудут знатные гости, слуги им покажут отведенные для них покои, и немедленно будет выставлена стража. Затем я выйду в большой зал. Нельзя допустить, чтобы гости слонялись по дворцу, они могут случайно наткнуться на комнату Рамифа!

К приезду Саладина Валентина нарядилась в отделанный черным янтарем восточный костюм из шелка желтого цвета. Она прикрепила к волосам яшмак, закрывающий лицо, и глянула на свое отражение в отполированной пластине металла, служившей зеркалом.

«Даже хорошо, что яшмак закрывает нижнюю часть лица, – решила Валентина. – Это придает облику таинственный вид, соответствующий моему настроению». По правде говоря, Рамиф стал ей очень дорог, и она молилась, чтобы удалось сохранить в тайне состояние его здоровья. Старик жил в страхе, опасаясь, как бы сын не завладел троном. Валентина поклялась защитить Рамифа от происков Хомеда, чего бы ей это ни стоило.

– Все готово? – спросил эмир слабым голосом.

– Да, кади. Я вижу с балкона, как прибывают гости. Впечатляющее зрелище! Длинный караван, прекрасный вороной конь… Сейчас Саладин спешивается… Его военачальники следуют за ним… – голос Валентины дрогнул, она сощурила глаза из-за яркого садящегося солнца.

– Что такое? В чем дело? Я чувствую по твоему голосу, что-то случилось?

– Султан Джакарда едет рядом с Саладином!

Я не ожидала его видеть, кади, – призналась девушка, задрожав всем телом.

– В таком случае, ты должна немедленно взять себя в руки! Неужели ты думала, что Саладин приедет в Напур для Совета без своего главного военачальника? Но почему это тебя так взволновало? Говори правду, Валентина!

Девушка отвела глаза от развернувшегося внизу зрелища и опустилась на колени рядом с эмиром.

– По одной только причине: он знает, что я христианка.

– А другая причина? – спросил эмир. – Ведь есть и другая!

– Другая причина, кади? Да, ты прав, есть и другая. В то самое мгновение, когда я впервые заглянула в его глаза, я поняла, что этот мужчина умеет потребовать от женщины все: и тело, и душу. Он может легко завладеть сердцем любой женщины и будет пользоваться ее благосклонностью, пока та не станет принадлежать ему безраздельно, – низковатый голос Валентины от волнения звучал глухо.

Рамиф взял руку девушки в свою и крепко сжал.

– А ты ведь того не желаешь, так ведь? Ты опасаешься султана Джакарда, потому что не хочешь принадлежать этому мужчине! – эмир не спрашивал, скорее, утверждал.

Валентина ответила воркующим шепотком:

– Нет, кади, я опасаюсь султана, потому что, наоборот, очень легко могу захотеть уступить его просьбе и сгореть в огне страсти… И еще я опасаюсь встречи с ним, потому что не готова отдать свою душу во власть другого человека.

– Так чего же ты опасаешься больше: того, что он пожелает завладеть тобою, или того, что он знает, кто ты на самом деле?

– И того, и другого, – тихо ответила Валентина. – И того, и другого, кади, – повторила она.

– Ради тебя я солгу. Скажу, что ты черкешенка! Аллах простит меня, внеся этот грех в список прочих моих прегрешений. А во дворце никто не станет оспаривать мое слово!

– Ради меня ты солжешь? – спросила потрясенная девушка.

– Ты знаешь, я это сделаю! Ты думаешь, я поверил твоей истории о том, что Малик эн-Наср прислал мне персики? Да Саладин не отличит персика от фиги! Мы мусульмане, верим в судьбу, Валентина. Чему быть, того не миновать! Так провозгласил Аллах! Ты сделаешь все, как задумано мною, и молодой Паксон останется для тебя просто одним из гостей. Если же ты обнаружишь, что тонешь в его глазах и поддаешься очарованию, вспомни свои слова: ты не готова отдать свою душу во власть другого человека. Я надеюсь на тебя, Валентина!

– О, кади! – заплакала девушка, и слезы потекли по ее щекам. – Я постараюсь, чтобы ты мог мною гордиться! Правда, постараюсь… – она дотронулась до сухой щеки старика. – Я оправдаю твое доверие!

– А теперь я хочу отдохнуть. Пришли ко мне Розалан. Если хочешь, можешь привести сюда Саладина прежде, чем лечь спать, и я поговорю с ним в полумраке. Я должен, по крайней мере, поприветствовать его, ведь он мне как сын. Ну, а теперь иди, присмотри за приготовлениями. И… нет ли еще персиков?

– Розалан уже несет для тебя целую корзину.

Эмир почувствовал, что его заговорщица вышла из комнаты, а к постели подошла Розалан. Бедуинка сказала:

– Валентина расстроена, я вижу. А что, если гости не захотят ее слушать? А вдруг она не сможет руководить Советом? – беспокоилась Розалан.

– Ты так мало веришь в успех задуманного? Я полагал, вы, женщины, безгранично верите во все подряд! – с досадой проговорил эмир.

– Но Валентина тоже всего лишь женщина, а султан Джакарда умен и дерзок! Он даже высек королеву Англии! Как ты считаешь, что он сделает с желанной ему женщиной, когда обнаружит ее здесь?

Слова Розалан ничуть не встревожили эмира.

– Он догадается, что Валентина находится за пиршественным столом по моему повелению. Ни Саладин, ни Паксон и никто другой не осмелятся усомниться в разумности моих распоряжений. Вечером, в темноте, я сам поговорю с Саладином в своей комнате. Если Паксон так же влюблен в Валентину, как она в него, то ничего никому он не скажет. Мы умеем быть очень молчаливыми, когда того хотим, а, Розалан?

Бедуинка улыбнулась и успокаивающе коснулась руки старика, но глаза выдавали ее тревогу.

* * *

Валентина устроилась в конце коридора, ведущего в большой зал. Отсюда она наблюдала за прибывшими. Они входили в зал и рассаживались на подушках вдоль длинного и низкого стола.

Девушка расправила плечи и с трепещущим сердцем открыла тяжелую дверь. Сохраняя королевскую осанку, она медленно прошла к месту во главе стола и слегка улыбнулась в ответ на удивленные взгляды мужчин, старательно избегая взора пытливых глаз султана Джакарда.

Паксон замер. Лоснящаяся черная пантера, его верная спутница, прижалась к ноге хозяина. Юноша не мог отвести взгляд от молодой женщины, пытаясь разглядеть ее лицо под яшмаком. Этого не может быть! Однако в конце концов он понял, что так это и есть, и его сердце гулко забилось в груди. Велика милость Аллаха! Валентина здесь, во дворце старого Рамифа? Но как она тут очутилась? Последней раз он видел ее лежащей в изнеможении на узком ложе в безмерном страдании от побоев, нанесенных ей английской королевой.

Паксону безумно хотелось, чтобы глаза красавицы устремились на него и чтобы она его узнала. Глупец! Конечно же, она узнала! «Валентина! Валентина! – пело его сердце. – Она здесь, рядом!»

Девушка чувствовала на себе обжигающие взгляды султана. С трудом удавалось ей сохранять самообладание. Кровь вскипала от его близости, и приходилось гасить в себе неодолимое желание поднять глаза и встретиться с ним взглядом. Но страх удерживал. Рой противоречивых чувств и помыслов проносился в сознании. Радость от присутствия в зале красавца-сарацина, так много значившего для нее, сменялась ужасом при мысли, что он, мусульманин, может счесть своим долгом раскрыть остальным, кто она такая на самом деле – христианка!

– Эмир Рамиф просил меня приветствовать вас в его доме. Он сожалеет, что не может присутствовать на этом пире и просит его извинить, – обольстительный голос звучал низко и гортанно. —

Меня зовут Валентина, – скромно представилась она, склонив голову и предоставив мужчинам лишь догадываться, кем приходится она Рамифу.

Усаживаясь за стол, девушка слышала приглушенный гул мужских голосов. Один из гостей порывисто встал, собираясь уйти.

– Не совершайте столь необдуманного поступка, отважный воин, ибо эмиру станет о нем известно, – вкрадчиво проговорила Валентина.

На протяжении всей трапезы, пока мужчины ели – согласно обычаю, женщины вкушали яства последними, – Валентина поддерживала беседу с гостями. Низкий голос звучал очень чувственно. Мужчины слушали и отвечали, вздыхая. Только лицо Паксона оставалось невозмутимо, темные глаза были непроницаемы.

О чем он думал? – «Долго ли еще будет продолжаться, эта трапеза?»

Волнение и беспокойство снедали Валентину. Казалось, она была на грани обморока. Почему Паксон ничего не говорит?

Саладин обратился с вопросом, и Валентина вернулась к беседе.

– Понравился ли эмиру мой подарок? – спросил предводитель мусульман.

Девушка улыбнулась, сапфировые глаза сверкнули над яшмаком драгоценными камнями.

– Эмир хотел знать, почему ты прислал ему белую пантеру, тогда как он хотел получить всего лишь корзину персиков. Детеныш пантеры поручен моим заботам, и, уверяю тебя, его опекают с любовью.

Валентина снова улыбнулась, и ее взгляд упал на черную пантеру у ног Паксона.

– Эмир попросил меня проводить тебя в его покои после ужина, прежде чем ты отправишься отдыхать. Он хочет поприветствовать тебя.

Саладин взглянул на Паксона и тихо спросил:

– Видел ли ты когда-нибудь более красивую женщину? И где только этот лис Рамиф раздобыл ее, и что она делает здесь, занимая его место во главе стола? Это неслыханно!

– Твой язык говорит то, что диктует гнев, опережая здравое рассуждение, о великий предводитель! – вмешалась Валентина. – Спроси, что ты хочешь знать, и я отвечу! Досужие домыслы хороши лишь для глупцов и неразумных детей. Слишком часто люди принимают решения, основываясь на ложных представлениях.

– Для женщины у тебя слишком смел язык, – спокойно заметил Саладин, поглаживая короткую бороду пальцами, унизанными кольцами.

– Ты так думаешь? – сердито спросила Валентина. – Можно с уверенностью сказать, что поручение возглавить Совет дает определенные преимущества, не так ли? Разве в ваших войсках иные порядки? Находясь в этом дворце, все вы должны относиться ко мне с почтением. Эмир желает поговорить с тобой, Малик эн-Наср, и я провожу тебя к нему. В дальнейшем все вопросы вы будете решать через меня, – она поднялась из-за стола. – С этого момента и до окончания Совета вы будете говорить со мной и только со мной. Прошу выказывать мне уважение, которого требует эмир. Я вас внимательно выслушаю и выполню просьбы, если сочту их разумными.

Произнося свою речь, Валентина сверлила Паксона взглядом, надеясь, что он хоть как-то выкажет свое отношение к происходящему, однако темные глаза сарацина оставались непроницаемыми, даже когда он смотрел в спину выходившей из зала девушки. Повелитель мусульман следовал за ней, вдыхая аромат благовоний, которым веяло от красавицы.

– Что это было? Клянусь именем Аллаха… – после ухода Валентины и Саладина собравшиеся взбудораженно обсуждали происшедшее.

Паксон слушал молча, лишь легкая улыбка изгибала уголки его губ. Валентина, конечно же, христианка, но что плохого мусульманам может сделать? Она всего лишь женщина! И Рамиф – замечательный человек. Никоим образом не может эта девушка представлять угрозу для войска Саладина.

С того дня резни под стенами Акры Паксона все меньше и меньше будоражили воспоминания о придворной даме королевы, но забыть Валентину совершенно он не смог – ее глаза, становившиеся сапфирово-голубыми от счастья, и этот рот… Даже сквозь яшмак можно было разглядеть чувственные губы, теплые и влажные. До сих пор он помнил их нежность и сладость.

Паксон старался принимать участие в общей беседе, но его мысли вновь и вновь возвращались к Валентине и воспоминанию о том, как высоко вздымалась ее грудь под тонким шелком отделанного черным янтарем наряда.

* * *

Саладин следовал за стройной девушкой по мраморному коридору, и смутное волнение будоражило его. Легкое покачивание узких бедер заставляло сильнее биться сердце. Высокая и тугая грудь, обтянутая тонкой тканью, пробуждала сладострастные желания.

Валентина распахнула дверь комнаты эмира и отступила в сторону, пропуская вперед повелителя мусульман. Она заметила долгий взгляд, коснувшийся ее груди, – так смотрел когда-то Паксон. Что сейчас делает султан Джакарда? О чем думает? Не рассказывает ли остальным, кто она такая на самом деле?

– Кади, пришел Малик эн-Наср, – проговорила девушка, направляясь к огромной кровати, на которой возлежал эмир.

– О, нас посетил великий воин? – сердечно рассмеялся Рамиф.

Хорошо изучившая старика, Валентина сразу поняла по его голосу, что эта беседа будет стоить ему многих сил.

– Как прошел пир? Понравились ли яства твоей утробе и насладились ли глаза созерцанием красоты этой прелестной женщины? Не трудись отвечать! – пошутил он. – Я слишком хорошо тебя знаю! Глаза у меня уже не так остры, как раньше, но я читаю все в твоей душе по-прежнему, как делал это, когда мы оба были помоложе.

Саладин склонился перед эмиром в почтительном поклоне, задумчиво оглядев старика, возлежащего на кровати.

– Ты хочешь сказать, что глаза твои уже не те, что прежде? Когда-то зрение у тебя было острее, чем у сокола!

– Да, но теперь мои глаза затягиваются пленкой, этим явным признаком старости, – усмехнулся эмир. – Но я все еще могу оценить красоту женщины!

– Верно, ты еще недостаточно стар, чтобы не ценить женское очарование, – согласился Саладин. – Скажи, Рамиф, что все это значит? Кто эта женщина, которой ты позволил сидеть во главе твоего стола и рассуждать о делах Напура? Мои военачальники в недоумении. Эмир прервал его.

– И после стольких лет нашей дружбы ты задаешь мне подобные вопросы? Ты не имеешь права сомневаться! Аллах принимает свои решения, а я, Рамиф, свои. Если тебе не нравится, как правлю я Напуром, то уводи поскорее своих военачальников и не обращайся ко мне с просьбами! Я больше не хочу об этом слышать! – голос старика звучал твердо. – Я позволил тебе высказать свое мнение лишь потому, что ты мне как сын. Только поэтому я тебя и выслушал! Давай лучше поговорим о другом. Эта пантера… где, скажи, ради Аллаха, ты отыскал белую пантеру?

Саладин рассмеялся.

– Я подумал, что уж такой подарок должен тебе понравиться. Их было две, но, к сожалению, один детеныш-альбинос погиб. Теперь ты единственный во всем мире обладаешь белой пантерой, и другой, боюсь, уже никогда не будет. Я счастлив, что мой подарок тебе понравился.

– Я бы предпочел персики, – ворчливо отозвался эмир.

– Вижу, твои вкусы не изменились! Я помню дни, когда ты поглощал целыми корзинами сочные фрукты.

– А ты всегда объедался спелыми вишнями!

– Моя единственная слабость! – согласился Саладин. – Уже много лет не доводилось мне отведать по-настоящему сочных вишен. Иногда я жизнь готов отдать, лишь бы вкусить их сладость.

– Вот видишь! А сам прислал мне белую пантеру!

Оба старых друга рассмеялись.

– Время позднее, Саладин. Расскажи, что тебя беспокоит.

– Мои люди донесли, что Ричард Львиное Сердце двинулся к Иерусалиму. Это, конечно, рано или поздно неизбежно должно было случиться, но все же произошло несколько раньше, чем мы того ожидали. Филипп Французский вернулся в Европу, и ходят слухи, что они с королем Ричардом расстались, разгневавшись друг на друга. В любом случае, Малик Рик не должен взять Иерусалим! И этого не случится! Праведные мусульмане готовы биться до последней капли крови.

– Да, да! До последней капли крови! Иерусалим – наш! Так повелел Аллах! Как случилось, что наши единоверцы были зверски убиты в резне у стен Акры?

Горечь зазвучала в голосе Саладина:

– Не знаю. Я направлялся на встречу с Ричардом, чтобы обсудить условия обмена пленными, когда это произошло. Я угрожал ответить тем же, но не смог убить людей столь бессмысленно. Мужчины, женщины, дети… В этом случае я стал бы таким же подлецом, как Ричард Львиное Сердце. То была бойня! Не могу ни забыть, ни простить Малику Рику этой жестокости!

– Хорошо, сын мой, – сурово сказал Рамиф. – Расскажи мне теперь о твоем военачальнике Паксоне из Джакарда.

– О Паксоне? – задумчиво проговорил Саладин. – Он похож на своего скакуна: молод, горяч, необуздан. Отличный воин! Никогда не отступает в битве!

– А что насчет шейха аль-Джебала, Старца Гор? Что он поделывает в своем Гнезде Орла?

– Как тебе известно, его власть простирается от Персии до Святой земли. Повсюду в горах рассеяны цитадели федаинов. День ото дня шейх аль-Джебал становится все более могущественным. Убийцы, послушные его воле, так хорошо обучены, что свободно расправляются и с мусульманами, и с христианами, прогневавшими Старца Гор. Шейх аль-Джебал неуловим, подобно духу. Послушные его воле федаины бродят по горам и долинам, не ведая страха.

– И ты веришь в эти сказки? – недовольно спросил эмир.

– Шейх аль-Джебал обладает большой властью, Рамиф!

Валентина затаилась в тени, с волнением слушая рассказ Саладина о Паксоне и таинственном шейхе аль-Джебале. Она приблизилась, чтобы вмешаться в беседу между Рамифом и предводителем мусульман. Заботливая наперсница всех дел эмира хорошо понимала, когда ей следует прервать разговор мужчин. Голос старика становился усталым, и она не хотела, чтобы Саладин это заметил.

– Уже поздно, кади, – твердо заявила девушка. – Завтра наступит новый день, и Совет начнется довольно рано.

– Прости, Рамиф, я засиделся, но нам с тобой всегда было о чем поговорить, – Малик эн-Наср встал и низко поклонился, устремив пытливый взор на Валентину.

– Саладин, – тихо сказал эмир, – мой гарем открыт для тебя. Выбери себе какую-нибудь красавицу, и она согреет тебя этой ночью, и да пребудет с тобой Аллах!

– Мне не нужны красавицы твоего гарема, – спокойно ответил Саладин, не спуская глаз с Валентины. – Когда мужчина видит перед собой совершенство, он не в состоянии согласиться на что-либо менее прекрасное, – сказал он, склонив перед Валентиной голову в белом тюрбане.

Глядя ему в глаза, девушка улыбнулась, польщенная намеком. Саладин, хоть ему и было около сорока, оставался весьма привлекательным мужчиной. Он казался гибким и стройным – несомненно, благодаря жизни воина, которую ему приходилось вести. Темный загар покрывал лицо, седеющая борода придавала властный вид. Незабываемое впечатление оставляли его глаза, черные, полные мысли и душевного тепла, и сейчас взгляд этих глаз из-под густых бровей производил на Валентину странное впечатление, будоража чувства и вызывая волнение в крови.

– Но обещай мне, – резко произнес эмир, – что не возьмешь ничего из того, что принадлежит мне, пока тебе то не предложат или не попросят взять! – невидящий взгляд старика метнулся в сторону Валентины.

– Само собой разумеется, Рамиф, – спокойно ответил Саладин. – Да пребудет с тобой Аллах!

Валентина проводила гостя в отведенные ему покои и низко поклонилась, отворяя перед ним дверь.

– Мои глаза обманывают меня, или действительно этот человек будет стоять у моих дверей? – недовольно спросил Саладин, кивая на стражника, прислонившегося к стене.

– Твои глаза не обманывают тебя, Малик эн-Наср. Страж всю ночь будет охранять этот коридор.

– Следует ли это понимать так, что мы, гости моего доброго друга Рамифа, находимся под стражей в своих покоях? – черные зрачки грозного воина пронзили Валентину, и она почувствовала, как подгибаются у нее колени.

– Если прославленному воину захотелось так думать, то так оно и есть, – тихо проговорила девушка.

– А ты хотела бы, чтоб я не обращал внимания на очевидное? – последовал вопрос.

– Малик эн-Наср – весьма проницательный человек, – простодушно польстила Саладину девушка.

– Кто отдал это приказание? – спросил предводитель мусульман.

– Это мой приказ, – сказала Валентина своим низким гортанным голосом. – Ты оспариваешь мой приказ или мое право отдавать приказания?

– Хвала Аллаху, нет! Рамиф выразился более чем красноречиво! Но ты должна знать: если у меня появится желание покинуть свою комнату, твой страж меня не остановит.

– Может быть, ты попытаешься похвастаться мне этим завтра? – вкрадчиво произнесла девушка. – Я прощаюсь с тобой до утра, – сказала она.

Их взгляды скрестились в противоборстве воли двух сильных людей. Красавица, согласно обычаю мусульман, низко склонилась, коснулась лба, губ и груди и затем отступила, всем своим видом выражая почтение. Повернувшись, она пошла по коридору, высоко подняв голову и чувствуя, как глаза Саладина следят за каждым ее движением.

 

ГЛАВА 13

Валентина бросила последний придирчивый взгляд на зал, где должен был состояться Совет. Серебряные чаши с цветами, произрастающими в пустыне, украшали оба конца длинного стола. Свитки пергамента и перья для письма лежали на середине стола так, чтобы каждый мог до них дотянуться. Разноцветные шелковые занавеси на окнах были задернуты как раз настолько, чтобы комната не казалась ни слишком темной, ни излишне яркой от солнечного света.

Валентина глянула вниз: о ее ногу терлась белая пантера. Девушка улыбнулась и подхватила свою любимицу на руки, нежно погладив шелковистую головку.

– Ты хочешь присутствовать на Совете, это пытаешься мне сказать? Очень хорошо! Я исполню твое желание!

Удобно устроившись на руках Валентины, детеныш пантеры довольно заурчал.

Легко покачивая животное, девушка вошла в комнату эмира.

– Кади, все готово. Не хочешь ли дать мне еще какие-либо наставления? – взволнованно спросила она.

Эмир попытался привстать. Слабым голосом он постарался ответить.

– Нет! – воскликнула Валентина. – Не вставай! Ты должен отдыхать! Встреча с Саладином отняла у тебя слишком много сил. Я оставлю дверь приоткрытой, чтобы ты мог слышать каждое слово. Если получится так, что я с чем-то не смогу справиться, то обращусь к тебе, подойдя к двери. Ты должен обещать мне, кади, что будешь лежать тихо и не станешь волноваться. Еще не время тебе уходить к Аллаху! Ну пожалуйста, – принялась умолять она, – обещай мне это!

– Все торгуешься! – жаловался Рамиф слабеющим голосом. – Я всего лишь никому не нужный старик, прикованный к постели. Оставь мне свою кошечку! Я буду ее гладить, и мне станет казаться, что она мурлычет от ласки моей старческой руки, и это напомнит мне о моем пребывании в этом мире. Ты права, я еще не готов встретиться с Аллахом.

– Кади, – чуть насмешливо отозвалась Валентина, – ну что за разговоры? То ты говоришь, будто хочешь поскорее отправиться к Аллаху, то тебе нужно, чтобы кто-то мурлыкал от ласки твоей старческой руки!

– Ах ты плутовка! Разве я не эмир и не имею права себе противоречить? На что я гожусь, если не в состоянии менять свое мнение по семь раз на день? Кроме того, я вбил себе в голову, что боюсь встречи с Аллахом, – добавил он ребяческим тоном.

Валентина рассмеялась.

– Думаю, это Аллах боится взять тебя к себе. Вряд ли ему доводилось прежде встречаться с таким человеком, как ты. Вероятно, он решил, что, ему ни к чему эмир, целыми днями напролет жующий персики, – хотя голос девушки и был веселым и насмешливым, голубовато-зеленые глаза оставались печальными.

– Как ты назвала эту свирепую кошечку? Она еще не поменяла свой окрас? Саладин думает, я совсем глуп! Не бывает белых пантер! Ты должна перехитрить его, раз он сумел обмануть меня, и выяснить, во что этот хитрый лис окунул детеныша пантеры. Я хочу знать, как ему удалось сделать его белым! – раздраженно добавил Рамиф.

Валентина опечалилась, подумав про себя: «О кади, неужели ты забыл, как всего лишь несколько часов назад Саладин объяснил, откуда взялась белая пантера?» Слезы жгли ее глаза при виде нарастающей слабости старика.

– Я непременно выясню, во что он окунул, – спокойно ответила девушка, – перехитрю, как ты сказал! Думаю, ты прав. Кажется, у этой пантеры на ухе есть черное пятнышко, – солгала Валентина.

– Так я и знал! – обрадовался старик. – Он считает, что может обмануть меня, раз я, состарившись, потерял остроту зрения! Ну, а теперь иди и помни, что я сказал тебе! Оставь дверь приоткрытой, я хочу все слышать. Молись Аллаху, чтобы я не заснул, – сказал эмир, закрывая глаза.

Маленькая белая пантера блаженно урчала, устроившись возле старика.

* * *

Явившиеся на Совет гости Рамифа были одеты в черно-желтые цвета священной войны с неверными, объявленной Саладином. Сам он уселся на подушке справа от места во главе стола. Паксон устроился рядом с предводителем. Глаза собравшихся с надеждой устремились на пока не занятое место, все ожидали появления Рамифа.

Валентина чувствовала себя неуверенно и позволила гостям еще несколько минут поразмышлять, появится Рамиф или нет. Она заметила, что Паксон обернулся к двери. Как же ей хотелось сейчас, чтобы султан Джакарда не сопровождал Саладина в Напур! С того самого момента, как она впервые увидела красавца-сарацина, он непрестанно осложнял ее жизнь.

Вот и теперь она чувствовала его взгляд, словно ясно ощутимое прикосновение. Пламя пробегало у нее по спине и окрашивало ярким румянцем щеки. Рассказал ли Паксон остальным, что она христианка, враг всех этих мужчин, присутствующих на Совете?

Валентина бросила на султана беглый взгляд, отметив мужественность черт его красивого лица и совершенство мускулистой фигуры. Помимо воли вспомнила она, как прижимался его рот к ее губам, а руки обвивали стан в сладостных объятиях. Девушка поймала себя на том, что ощущает, как сковывает ее этот глубокий и многозначительный взгляд сарацина, но заметила насмешливые искорки в черных, как ночь, глазах, и скованность улетучилась, как не бывала.

Она подняла руку, призывая к тишине, перевернула верхний лист пергаментов, переплетенных в виде книги, и взяла перо.

– Скажите, чего вы желаете и сколько заплатите золотом, – твердо произнесла Валентина. – Затем я сообщу, согласен ли эмир. Но прежде чем мы начнем, следует исправить несколько допущенных прежде ошибок. Малик эн-Наср, – бросила она взгляд на предводителя мусульман, – твои платежи запаздывают! Ты дал обещание уплатить долг в последние четыре месяца, но плата от тебя в Напур так и не поступила! Нам не о чем говорить, пока не уплачен долг.

– Золото было отправлено эмиру в должное время, – холодно ответил Саладин. – Я располагаю печатью эмира, подтверждающей это.

– В учетной книге эта запись без печати! – заявила Валентина. – Потрудись взглянуть сам!

Нахмурившись, Саладин заглянул в книгу поверх ее плеча.

– А ты посмотри на это! – сказал он, извлекая свиток из своего просторного кафтана. – Вот печать эмира! Взгляни и убедись!

– Ты говоришь правду, – согласилась Валентина, ее глаза гневно сверкнули. – Похоже, кто-то в этом дворце набивает себе карманы золотом эмира! Очень хорошо, что ты показал мне свиток. Скажи теперь, чего ты хочешь.

– Зерна и прочей провизии. Моим войскам не хватает продовольствия, люди бедствуют, как никогда раньше. Последнее зерно, отправленное в войска, попало в руки отряда христиан.

– Какую цену ты можешь предложить? – тихим голосом спросила Валентина, прищурившись.

Малик эн-Наср ответил ей, назвав число. Валентина рассмеялась.

– Не принимаешь ли ты меня за неразумную дурочку? На базаре зерно уйдет в пять раз дороже того, что предлагаешь ты! – ее глаза сузились еще больше. – Если я женщина и сижу здесь на месте кади, это еще не значит, что можно меня дурачить! Торговаться я не собираюсь. Увеличь цену втрое, и припасы зерна станут твоими. Никакого торга я не допущу.

– Я хочу поговорить с эмиром! – сердито сказал Саладин.

– В просьбе отказано, – холодно ответила Валентина.

Паксон с легкой усмешкой слушал перепалку придворной дамы английской королевы и верховного предводителя мусульман. Во имя Аллаха, она осмелилась отказать Саладину во встрече со стариком! Покорится ли ее решению Малик эн-Наср или станет настаивать на своем? Черная пантера глухо заворчала, и Паксон погладил ее глянцевитую голову, черную, как вороново крыло.

– Я требую, чтобы мне было позволено встретиться с эмиром, – произнес Саладин, вставая со своего места.

Валентина угрожающе проговорила:

– На Совете ты имеешь право лишь торговаться, все прочие права принадлежат тому, кто ведет Совет. Мне приказать вывести тебя из зала?

– По какому праву?.. – возмутился Саладин. Маленькой белой пантере наскучило лежать на груди эмира. Она спрыгнула с его кровати, прокралась в зал и забралась Валентине на колени. Девушка нежно улыбнулась игривой кошечке, затем пристально посмотрела в глаза своего противника.

– По моему собственному праву, – сказала она. – Если не желаешь продолжать Совет, можешь удалиться. У меня не хватает терпения, которое я могла бы противопоставить твоему нетерпению. Что скажешь? – Валентина продолжала ласкать белую кошечку.

Черная пантера подняла голову и зарычала. Паксон потрепал зверя по спине, и пантера сразу же успокоилась.

Саладин с гневом во взоре снова опустился на подушку, пристально глянув на Валентину.

– Продолжим, – предложила она, бросив взгляд на Паксона.

Глаза красавца-сарацина пронзали ее насквозь и завораживали, затягивая в темные глубины. Девушка смотрела, как смуглые руки гладят черную голову огромной кошки, и пыталась представить, какое ощущение вызвали бы они, прикасаясь к ее телу. Щеки Валентины зарделись, когда она, наконец, с трудом отвела от Паксона глаза. О чем он думает? Что чувствует?

– Я согласен на твои условия, – холодно заявил Саладин.

– Малик эн-Наср принял мудрое решение. Могу я внести предложение? Может, ты получишь выгоду, купив дополнительное количество зерна, учитывая, что войска Малика Рика подстерегают караваны? Разделите припасы между двумя караванами и отправьте их по разным дорогам. Я только советую, вам решать!

– Чем мне расплатиться? Мой кошелек пуст! Ты отказываешься торговаться, а я не в состоянии купить больше, чем могу себе это позволить!

– Эмир Рамиф будет рад подарить тебе зерно.

– Он будет в убытке! – подозрительно произнес Саладин.

Глаза Валентины потемнели, приобретя густосиний оттенок.

– Эмир Рамиф не окажется в убытке! Ты получишь зерно в обмен на трех коней.

– Согласен! – воскликнул Саладин, полагая, что эта женщина крайне глупа, а эмир еще глупее.

Он встретился с ней взглядом. «Женщины, – посмеивался Малик эн-Наср про себя, – совсем не умеют вести дела».

– Как ты несдержан, могущественный повелитель! – посетовала Валентина. – Ты даже не выслушал, каких именно трех коней имела я в виду! Эмир Рамиф восхищается тремя белыми скакунами, составляющими предмет твоей гордости. Прославленный воин не изменит своего решения?

Лицо Саладина помрачнело, твердый взгляд выразил гнев и возмущение.

– Согласен, – хрипло сказал он, плотно сжав губы.

Сидя на толстой подушке, Паксон не шевелился. Он восхищался Валентиной. Его антрацитово-черные глаза вспыхнули, когда он обратил внимание на тонкую руку, поглаживавшую голову маленькой спящей пантеры. Движения этой руки были легкими и чувственными.

Валентина перевела взгляд и заглянула Паксону в глаза. Его мысли смешались. Снова ему показалось, будто он тонет в мерцающих зеленовато-голубых озерах глаз этой необыкновенной девушки. Мускулы молодого сарацина напряглись, и пантера у его ног беспокойно зашевелилась. Если бы тогда, в ту ночь, он увез Валентину с собой, сейчас она принадлежала бы ему!

– Мы собрались здесь не только ради пополнения припасов зерна для войска, – обратился Саладин к своим сподвижникам, вновь обретя достоинство, соответствующее его положению.

Он повернулся к полному человеку средних лет, державшему в руках несколько свитков пергамента.

– Все здесь знакомы с нашим почтенным летописцем Баха ад-Дином, воспользуемся же случаем, чтобы услышать записи летописца о священной войне, джихаде. Источники, из которых он черпает сведения, безупречны, и написанное им – чистейшая правда.

По кивку Саладина Баха ад-Дин поднялся со свитками в руках и обратился к собравшимся.

– Большая часть того, что я сообщу, всем известна. Однако, вследствие больших расстояний, разделяющих наши войска, сбор сведений затруднен, и Малик эн-Наср потребовал, чтобы в летописи отслеживались слухи и устанавливались подлинные факты. Могу ли я начинать?

Достойное собрание согласилось, и Баха ад-Дин развернул свиток.

– Ричард, король Англии, овладел Акрой… Сообщение летописца содержало описание бесчеловечного уничтожения плененных христианами мусульман.

– Ричард Львиное Сердце провел свои войска по берегу, в то время как его флот проследовал к порту Яффе, отстоящему от Иерусалима на шестьдесят пять миль. Это происходило летом двадцать пятого августа тысяча сто девяносто первого года. Он вел свои войска во время засухи, когда пересыхали ручьи и колодцы. Мы, мусульмане, следили за его походом. В дозоре были конные отряды. На пути к Яффе Малик Рик приказал разрушить три города, а добравшись до порта, разрушил укрепления и продолжил марш на юг. Бывшие в дозоре конные отряды под покровительством Аллаха передвигались вблизи его войск, скрываясь среди холмов.

Головы людей в тюрбанах согласно кивали, всем это было известно. Баха ад-Дин продолжал:

– Сообщается также, что армия христиан не смогла совершить поход беспрепятственно. Мусульмане нападали на арьергард войск Малика Рика, и лучники сильно досаждали крестоносцам, но вовлечь христиан в битву не удалось. Ричард Львиное Сердце применил странное построение войска. Его воины шли в три колонны. Одна, та, что была ближе всего к холмам и нашим конным отрядам, состояла в основном из пехотинцев и продвигалась тесными рядами. Те, кто шел в крайних рядах, несли луки и арбалеты, и были одеты они в кольчуги. Христиане с ожесточением применяли свое оружие, а наши стрелы отскакивали от их доспехов. Шествовавшие во внутренних рядах воины, вооруженные копьями и мечами, в любой момент были готовы отразить атаку.

Глаза под надвинутыми на лбы тюрбанами сузились, и мужчины слегка наклонились, вслушиваясь в слова летописца.

– Во второй колонне под прикрытием пехотинцев находились конные рыцари. Всадники были также защищены кольчугами от наших грозных стрел, которые, в противном случае, могли бы нанести коннице значительный урон. В третьей колонне, расположенной ближе к морю и недосягаемой для нападения, двигались повозки с припасами и ранеными. Из третьей колонны поступало подкрепление для пехотинцев. Наш великий и мудрый предводитель Малик эн-Наср и его почитаемый брат Аль-Адил проехали по окружающей местности и осмотрели обширную равнину, лежавшую на пути христиан, и сочли ее пригодной для битвы. В течение двух дней мусульманские всадники безуспешно пытались нарушить ряды христианской конницы. Крестоносцы упорно не желали вступать в бой. Они двигались вперед, подобно большой, закованной в броню сороконожке. Но битва была неизбежна. Ожесточенное сражение продолжалось несколько часов. Умирающие кони топтали упавшие на землю знамена. Падшие, истекая кровью, погибали под копытами. Потери с обеих сторон были равными. Противник оказался зажатым в тиски наших лучников, и мы уже начали надеяться на победу, как вражеская конница собралась и обрушилась на нас. Битва разгорелась с новой силой. Христиане стремились отразить нападение, тогда как мусульмане хотели уничтожить крестоносцев. На протяжении всего пути до Арзуфа христиане продвигались, отбивая атаки нашего достопочтенного военачальника Таки ад-Дина. Мощь войска Малика Рика увидели многие, став свидетелями события этого дня, и его имя будет передаваться на протяжении многих веков в преданиях правоверных.

Валентина слушала и радовалась известиям о короле Англии. Ричард доказал, что является достойным противником этих мусульманских воителей. Девушка понимала, что его доблесть и воинское мастерство разрушили коварные замыслы сарацин.

Баха ад-Дин продолжал:

– Малик эн-Наср посоветовался со своими соратниками и, в стремлении выиграть время, решил изменить тактику. Вместо того чтобы тратить силы на бесконечные мелкие стычки, мусульмане разделили свое войско. Защитой Эскалона, южного ключа к Иерусалиму, и караванного пути на Египет решено было пренебречь. Малик эн-Наср не желал наносить урона своим войскам, запирая их в стенах города, защитить который не представлялось возможным. Следовало избежать потерь, подобных тем, что понесли мы в Акре. На рассвете наш предводитель занялся опустошением города. Все зерно, хранившееся в Эскалоне, раздали жителям, и все дома в кольце городских стен сожгли. Башни набили хворостом и также сожгли. В городе раздавались горестные стенания, так как был Эскалон красив и стены его мощны, а дома богаты. Скорбя сердцем, Малик эн-Наср покидал город.

Валентина увидела, как опечалились собравшиеся. Эскалон называли «невестой Сирии», и красотой этого города безмерно восхищались путешественники. Никогда в самых невероятных фантазиях не могла Валентина представить, что однажды станет сочувствовать потерям мусульман, в то же время радуясь победе христиан.

Баха ад-Дин занял свое место, и заговорил Саладин.

– Малик Рик прислал гонца. Он просит о встрече с предводителями мусульман. Аль-Адил, мой брат и советник, будет сопровождать меня. Необходимо подготовиться к встрече, но нежелательно, чтобы об этих приготовлениях знал противник. В мои намерения входило просить эмира Напура взять на себя все заботы о необходимых для проведения встречи приготовлениях, – он повернулся к Валентине, желая услышать ответ.

– Эмир согласен, – ровным голосом проговорила Валентина, ее сердце безудержно билось: она снова увидится со своими!

– Я сама прослежу за приготовлениями, Малик эн-Наср, и буду молиться, чтобы все, сделанное эмиром, было тобою одобрено. А сегодня эмир Рамиф устраивает прощальный пир для твоих военачальников, ведь завтра они должны вернуться в расположение войск. Он просит тебя также присутствовать на этом пире.

Слова девушки были встречены с одобрением. Устремив взгляд сверкающих голубых глаз на Саладина, она спросила:

– Не выделишь ли ты своих людей, чтобы они присмотрели за перевозкой зерна и прочих припасов к вашим караванам? Сейчас же прошу извинить меня, я должна пойти к эмиру.

Валентина низко склонилась в грациозном поклоне, дотронувшись до своего сердца, губ и лба. Храня безмятежное и спокойное выражение, она взглянула на Паксона. Как всегда, вид у него был невозмутимый, темные глаза непроницаемы. Не назначит ли именно его Саладин надзирать за перевозкой зерна?

Взгляд девушки упал на черную пантеру у ног султана. Прекрасное животное напоминало обликом своего хозяина. Огромная кошка волновалась и скребла лапой мраморный пол, настороженно поводя ушами и глухо поскуливая. Сарацин же, казалось, был всем доволен.

Неожиданно пантера зарычала и вскочила. Глаза Паксона сузились, когда он встретился взглядом с Валентиной. Его взор вопрошал, и султан Джакарда намеревался вскоре потребовать, чтобы на все его вопросы были даны ответы.

 

ГЛАВА 14

В этот вечер красота Валентины оттенялась великолепным нарядом из прозрачного шелка изумрудного цвета. Косы со вплетенными нитями жемчуга были уложены в высокую прическу.

Девушка оглядела огромный зал: горы разноцветных подушек, разложенных широким кругом, и поставленные прямо на блестящие плитки пола жаровни с бараниной и блюда с другими яствами, а также огромные деревянные чаши со свежими фруктами. Мерцающее пламя свечей отбрасывало таинственные тени на стены, расписанные фресками.

Мысли молодой христианки снова устремились к Паксону. Будут ли его глаза вновь томно скользить по ней, как это было на Совете? И как станет откликаться на его взгляды ее тело? Девушка слегка содрогнулась и тихо подозвала к себе расшалившуюся маленькую пантеру.

Обнюхав чаши с фруктами и пропрыгав по всем шелковым подушкам, белый котеночек решил отдохнуть у ног хозяйки и, ласково мурлыкнув, потерся о ее щиколотки. Валентина наклонилась и приласкала зверька.

– Сдается мне, пора тебя привязывать в присутствии гостей, озорница! Скоро ты станешь такой же большой, как черная пантера, что сидит у ног султана, и будешь тогда охранять меня так же бдительно, как она своего хозяина. Правда?

В ответ маленькая альбиноска заурчала еще громче.

– Пошли, тебе здесь никто не позволит баловаться. Скоро придут гости, и начнется праздничный ужин.

Белая пантера послушно засеменила вслед за Валентиной в покои Рамифа, где и находилась ее подстилка.

Девушка посмотрела на спящего эмира и ощутила глубокую печаль. Старик спал с каждым днем все больше и больше. Однажды он закроет глаза в последний раз, и тогда она останется одна. Но сможет ли вынести тяжесть возложенных на нее забот?

И снова мысли Валентины вернулись к султану Джакарда и его черной пантере. Хотя они не обменялись ни единым словом, глаза сарацина сказали девушке многое, и от этого теперь ее бросало в дрожь. А что же она почувствует, когда он заговорит? По-прежнему ли от звука его голоса волны возбуждения будут набегать одна на другую, как это было в тот день, на пыльной дороге? Помнит Паксон, как держал ее в своих объятиях, и что он ощущал при этом? Как долго сможет она, глядя в его темные глаза, не поддаваться волшебному очарованию, исходящему от этого человека? И кого он выберет из гарема Рамифа этой ночью? И вообще, будет ли дозволено ему выбирать?..

Валентина, встряхнув головой, отогнала беспокойные мысли, бросила последний нежный взгляд на старого эмира, погладила пантеру и вышла из комнаты. Глубоко вздохнув, она вошла в пиршественный зал и чуть не вскрикнула, увидев великолепно одетых гостей: все они, казалось, старались сегодня перещеголять друг друга.

Девушка задержала взгляд на Паксоне. Ослепительно белый тюрбан подчеркивал красоту смуглого лица. Белый кафтан украшали вставки пурпурного и черного цвета. Мягкие сапоги из козьей кожи, такого же цвета, как его пантера, плотно облегали крепкие ноги.

Сердце Валентины забилось сильнее, она с трудом отвела взгляд от султана Джакарда и уселась на мягкие подушки. Девушка хлопнула в ладоши, и музыканты заиграли томную мелодию Востока. Слуги усердно прислуживали гостям, предлагая изысканные кушанья и напитки, шуты и жонглеры развлекали своим искусством.

На протяжении всего этого долгого и веселого пира Валентина оставалась молчаливой, пристально следя, чтобы никто и ни в чем не испытывал недостатка. Гости расслабились, такое поведение девушки их не тревожило, они обменивались шутками, веселыми историями и рассказами о необычайной храбрости.

Музыканты приблизились к центру зала, и тревога овладела Валентиной. По какой-то странной причине сердце ее начало усиленно биться и стало трудно дышать. Она окинула взглядом собравшихся и снова пристально посмотрела на музыкантов, расхаживавших среди танцовщиц.

Вдруг музыканты образовали круг, в середину которого встал человек в яркой одежде с флейтой, прижатой к губам. Чистые высокие звуки флейты напоминали песню ночной птицы. Томная чарующая мелодия обволакивала, заставляя вздрагивать от сладостных желаний.

Валентина смотрела на музыкантов, прикрыв глаза… Не может быть! Нет, не может быть! Она встала с подушек, словно намереваясь вбежать в круг. Флейтист на мгновение задержал на ней взгляд, верно истолковав ее намерение. Едва заметное отрицательное движение головы, предназначенное только ей, осталось неприметным для остальных.

Желание вбежать в круг было так сильно, что девушка едва сдержалась. Круг музыкантов разомкнулся, и флейтист стал расхаживать среди гостей, старательно избегая приближаться к Паксону и спящей рядом с ним пантере. Изящно двигаясь, он подошел к Валентине и остановился у нее за спиной. Плечи девушки напряглись, глаза стали испуганными и настороженными. Ей хотелось обернуться, протянуть к флейтисту руки, прижать к себе и никуда не отпускать.

Время остановилось, когда замолкла завораживающая мелодия. Валентина слегка повернула голову, чтобы выразить кивком свое одобрение флейтисту. Пристальный взгляд темных глаз, встретившихся с ее глазами, вызвал глубокое волнение в ее душе.

– Я не могу ждать целую вечность, – еле слышно прошептала она.

Флейтист низко поклонился и прошептал в ответ:

– Если тому суждено случиться, так оно и будет.

Слезы вскипали в глазах Валентины, она молча смотрела на пробиравшегося к выходу таинственного незнакомца. Внезапно в ее глазах появилось выражение ужаса: Валентина вспомнила, что скоро… должен закончиться пир. Следовало поскорее выбросить из головы и султана Джакарда, и незнакомца. Завершающая часть пира еще только предстояла, и необходимо было собраться, чтобы никто не смог прочитать то, что скрывалось в ее сердце.

Вошли новые танцовщицы, раздвинув колышущиеся занавеси в дальнем конце зала. Мягкая мелодия флейты закружила вокруг расположившихся на подушках гостей. Девушки танцевали, извиваясь, и крохотные колокольчики позванивали на их щиколотках. Золотистые кисточки прикрывали соски, кружевная паутинка прозрачного шелка окутывала стройные ноги. Золотые и серебряные браслеты украшали руки. Мягкая, завораживающая и возбуждающая мелодия сопровождала соблазнительные движения танцовщиц. Пир подходил к концу. Гости одобрительно кивали и указывали то на одну, то на другую красавицу, делая свой выбор на сегодняшний вечер.

Краем глаза Валентина наблюдала за Паксоном, стараясь заметить, кого выберет он. Султан не поднимал руки и, казалось, не особенно интересовался грациозно танцующими женщинами. Пантера урчала, чувствуя руку хозяина на своей шелковистой спине. Султан Джакарда не спускал глаз с Валентины, следя за ней призывным и, как ей показалось, опасным взором. Каждый мускул его тела напрягся, словно он готовился к прыжку.

Пантера беспокойно шевельнулась и приоткрыла один желтый глаз. Извивающийся хвост бил по мраморному полу. Открылся и второй желтый глаз с узким зрачком, и большая кошка медленно оглядела зал. Огромная лапа выпросталась из свернутого клубком глянцевитого тела.

Валентина с трудом оторвала взгляд от пантеры и заставила себя сосредоточиться на извивающихся красавицах. Закончив танец, они поклонились, ожидая, когда гости сделают свой выбор. Наконец все, кроме Саладина и Паксона, присмотрели себе на ночь подруг.

Валентина тревожно огляделась. Страх охватил ее, когда ей стали ясны намерения обоих мужчин. Гости неотрывно следили, гадая, кому же достанется эта необыкновенная женщина. Саладин глянул сначала на Валентину, потом на Паксона. Султан слегка кивнул, согласившись уступить своему повелителю. Черная пантера зарычала, стоя у его ног и дико поглядывая на окружающих. Прикосновение руки – и животное успокоилось.

Паксон поклонился Саладину. Пантере это не понравилось, она обнажила белые клыки и глухо заворчала. Ее хозяин улыбнулся и кинул на Валентину пронизывающий взгляд, словно бросая ей вызов и принуждая взглянуть ему в лицо. Пантера рычала, а глаза Валентины расширялись все больше, сердце безудержно билось в груди. Она облизнула пересохшие губы, не в силах отвести взгляд от лица Паксона и стараясь побороть странное чувство, угрожавшее довести ее до разлуки тела и души.

Огромная черная кошка теперь тихо урчала, довольная тем, что хозяин успокоился, но тихое урчание показалось Валентине ужаснее грозных рыков.

Нужно было что-то сделать, все равно что, лишь бы снова взять в свои руки заботу о вечерних развлечениях гостей. Девушка хлопнула в ладоши, и красавицы гарема возвратились, на этот раз затанцевав под более веселую музыку. Мелодия была чувственной и волнующей, темп убыстрялся, и женщины танцевали все более дерзко, все ближе придвигаясь к гостям. Лица мужчин расцветали довольными улыбками, они шутливо пытались поймать красавиц.

Когда же им наскучит это развлечение? Как скоро придется ей пойти вслед за Саладином, чувствуя, что султан Джакарда провожает ее взглядом? Слуги подавали изысканные пряные блюда. Валентина заметила, что Паксон ничего не ест. Время от времени он давал кусочек мяса ожидавшей лакомства пантере.

Валентина так усиленно улыбалась, что скоро ей стало казаться – кожа на лице вот-вот лопнет. Но как закончить пир, она не знала. Гости пребывали в игривом настроении. Кто же подаст знак к началу ночных развлечений? Только не она! Эмир забыл ей сказать, как завершить пир.

Заметив ее нерешительность, Саладин встал с подушек и громко хлопнул в ладоши. Гости, все как один, поднялись, в том числе и Паксон, и обратили взгляд на Саладина. Он медленно кивнул, и мужчины последовали за своими избранницами.

Султан Джакарда сощурил темные глаза и потянулся к цепи, охватывавшей толстую шею пантеры. Он покинул зал непринужденно и без спешки. Пантера рычала и натягивала цепь. Паксон сказал зверю что-то успокаивающее, и большая кошка лизнула хозяину руку.

Валентина боролась с искушением побежать вслед за султаном или хотя бы его окликнуть. Вместо этого, она улыбнулась Саладину и стала ждать знака следовать в его покои.

* * *

Шелковые занавеси зашевелились от дуновений свежего ветра ночной пустыни. Оказавшись в роскошно убранной комнате, Валентина принялась раскладывать шелковые подушки и зажигать в маленьких горшочках сладко пахнущие благовония. Когда комната, по ее мнению, была подготовлена к ночи, она повернулась к Саладину и внимательно посмотрела на него.

– Ты очень красива, – спокойно сказал он. – Пожалуй, красивее я никого не видел. Скажи, – низким и вызывающим доверие голосом спросил Саладин, – нравится ли тебе здесь, во дворце Рамифа?

– Благодарю тебя на добром слове, – улыбнулась Валентина. – У меня во дворце великое множество обязанностей, и мне нужно многому научиться. Я стараюсь быть осмотрительной, но сегодня я ошиблась, обвинив тебя в неуплате долга. В будущем столь досадной ошибки не повторится, обещаю.

– Когда я увидел тебя, то сразу понял, что мы где-то встречались и раньше, но никак не мог припомнить, где именно. Теперь же я вспомнил. Ты жила в лагере моего войска и была продана на торгах. Сожалею, но иного выхода у нас не было. Когда приходится продавать людей, сердце у меня разрывается на части. Много раз я убеждался, что война претит моей душе. Я хорошо справляюсь со своими обязанностями и не допускаю просчетов, но в молодости мне хотелось стать учителем. Я и сейчас мечтаю как можно больше узнать о других странах и народах. Думаю, из меня получился бы отличный учитель. Всегда меня снедала страсть воспитывать юные умы и помогать становлению молодежи. К сожалению, этому не суждено было сбыться. Я оказался нужен своему народу в качестве военачальника и откликнулся на зов о помощи. Когда я служил у Рамифа, он постоянно сердился на меня из-за книг и перьев, утверждая, что учиться следует на старости лет. Опыт стал моим лучшим учителем. Иногда я думаю, Рамиф был прав, иногда же – что не прав. Сколько он еще проживет, как ты думаешь? – неожиданно спросил Саладин.

Валентина вздрогнула из-за столь резкой смены темы их беседы.

– По словам Рамифа, очень скоро Аллах призовет его к себе, но об эмире во дворце хорошо заботятся, и, полагаю, он может прожить еще долгие годы.

– Ты лжешь, – ровным голосом возразил ее собеседник. – Но это не важно! У Рамифа, очевидно, есть причины скрывать свое нездоровье, и я не собираюсь оспаривать его право поступать так. Если он думает, что ты способна править его владениями, я не стану больше задавать вопросов. Конечно, я отвечаю лишь за себя, остальные же могут оказаться не столь снисходительными к женщине. Будь осторожна! – мягко предупредил он.

Саладин взял Валентину за руку и притянул к себе, но не сделал попытки поцеловать или обнять. Некоторое время, довольствуясь лишь тем, что девушка находится рядом, он поглаживал своей сильной рукой ее руку. И вдруг предводитель мусульман заговорил, снова застав красавицу врасплох:

– Ты когда-нибудь возлежала с мужчиной?

– Нет, – робко ответила Валентина. – Меня взяли силой, но я ничего не знаю о любви.

– Тогда я буду твоим учителем. Нужно различать любовь и похоть, и ты должна научиться в дальнейшем не путать одно с другим. Не отдавай никому свое тело в угоду глупой прихоти. Ты слишком красива и умна, чтобы совершать столь серьезную ошибку. Любовь же прекрасна! Только раз в жизни я любил женщину настолько сильно, что мог бы отдать за нее душу. Аллах решил вырвать ее из моих объятий, когда она должна была родить мне сына. Несколько месяцев спустя умер и ребенок. С тех пор я осужден жить, мучимый воспоминаниями. Похоть, Валентина, похожа на чувства, которые испытывают животные. Всего лишь влечение плоти, не больше! Насытивший свою похоть может уйти от тебя, не оглянувшись. Когда же, уходя, мужчина оглядывается с улыбкой – это любовь. Мне показалось, тебя влечет к молодому Паксону, а его к тебе. Если вы станете лелеять и взращивать это чувство, бережно ухаживая за ним, как за нежным всходом, из вашего влечения друг к другу может произрасти любовь. Но не принимай решения слишком поспешно. Ни жестом, ни взглядом не дал султан Джакарда мне знать, что желает тебя в этот вечер, но меня не проведешь! В войсках у нас есть поговорка: военачальнику сам Аллах дает все преимущества перед подчиненным, и я воспользовался своим правом сегодня, потому что желал тебя. Завтра я вернусь к своим обязанностям, а Паксон останется, чтобы проследить за погрузкой зерна. Ну, а теперь хватит с меня болтовни, дай мне послушать твои речи! Валентина была смущена.

– Мне почти нечего о себе рассказывать. Я слишком неопытна в житейских делах и преклоняюсь перед твоими мудростью и великим опытом. Эмир рассказывал мне, что ты человек благородный и рассудительный. Он помнит много разных историй. Особенно мне нравится его рассказ о том, как вы с ним похитили девять женщин из гарема одного султана.

Саладин рассмеялся.

– Действительно, то был дерзкий поступок! Нам просто повезло, что мы унесли ноги целыми и невредимыми. Тогда Рамиф был очень сластолюбив. Он испытывал постоянную и всепоглощающую потребность в женщинах. Теперь, полагаю, у него остались лишь воспоминания и угасающее зрение. Когда-нибудь и я окажусь в таком же положении, но пока что собираюсь получать удовольствия там, где их отыщу, – Саладин привлек к себе Валентину и прильнул к ее губам.

Дрожь пробежала по спине девушки, когда руки мужчины стали умело ласкать нежное тело. Опаляющая страсть покорила ее, искры желания разгорелись в жаркое пламя. Но Малик эн-Наср отстранился.

Великий предводитель мусульман смотрел на красавицу, жадно ловя ее томные взгляды. И разум, и тело Валентины готовы были принять все, что он ей предложит, во взоре светилось желание. Саладин отступил на шаг, снова и снова разглядывая девушку и не скрывая радостной улыбки. Он сделал ей знак приблизиться. Испытывая подлинное смятение, Валентина повиновалась, улыбаясь и трепеща.

Саладин медленно протянул руку, чтобы распахнуть ее платье. Его шершавая и мозолистая, позлащенная солнцем рука проникла под тонкую ткань, чтобы высвободить грудь. Пальцы коснулись мягкой кожи осторожным и ласковым движением. Увидев, что губы Валентины разомкнулись, Саладин расстегнул золотой пояс девушки, не отрывая глаз от налитых грудей. Пояс упал на ковер, и вслед за ним зеленым облаком опустилась пышная юбка. Шуршание шелковой одежды казалось громким в тишине комнаты.

Совершенно обнаженная, Валентина стояла неподвижно. Она учащенно дышала, в глазах сверкала страсть. Спустя несколько мгновений на пол соскользнул кафтан Саладина, и крепкие руки обняли девичий стан. Губы мужчины искали и находили нежный рот красавицы, объятия становились все более жаркими и страстными. Волны желания накатывали на Валентину, она отвечала на поцелуи. Сильные руки гладили и ласкали ей спину, приближая самозабвенный миг вершины всех желаний.

Саладин бережно опустил девушку на подушки. Она обхватила его широкие плечи, притягивая к себе. Тихий стон сорвался с ее губ. Предводитель мусульман оказался умелым и нежным любовником: возбуждая страсть, он учил Валентину прислушиваться к собственному телу, распознавая, насколько далеко простираются желания. Он пожирал красавицу глазами и придавливал своей тяжестью. Дразнящие прикосновения языка жгли огнем. Кончиками пальцев Саладин провел по внутренней стороне ее бедер, и девушка беспомощно осознала, что, изогнувшись, подалась навстречу рукам мужчины.

Запустив пальцы в короткие кудрявые волосы, она ощутила, как напряглись мускулы его спины и ног, переплетенных с ее ногами. Затуманенными голубыми глазами всматривалась Валентина в горящие глаза Саладина. Розовым языком она облизнула свои полные губы. Еле слышно вскрикивая и прерывисто дыша, девушка достигла вершины блаженства в крепких объятиях мудрого и опытного любовника.

Потом она долго лежала рядом с ним, положив руку на широкую грудь человека, подарившего ей восторг и наслаждение любви. Саладин умиротворенно и расслабленно улыбался женщине, разделившей с ним ложе. Он нежно рассмеялся, когда она с радостью позволила его пальцам коснуться ее груди.

– Ты стала казаться мне еще более привлекательной, чем до того, как я испробовал твою сладость.

Валентина воркующе засмеялась.

– А ты всегда казался мне очень красивым мужчиной, таковым кажешься и теперь, – застенчиво ответила она.

– Послушай, Валентина, наша любовь – это любовь одного мгновения, когда двоим людям ничего не нужно друг от друга, кроме этого самого мгновения. Но есть другая любовь – это когда ты любишь человека всем сердцем и душой на всю жизнь. Тогда то, что ты отдаешь, приобретает особое значение, которое даже я с моим призванием учителя и наставника не могу тебе объяснить. Но ты поймешь, когда это случится. Такая любовь выпадает не всем, и ее редко кому удается испытать больше одного раза в жизни. Всем сердцем я желаю тебе встретить однажды такую любовь.

– А я догадаюсь, что делать, когда ее встречу? – охрипшим вдруг голосом спросила Валентина.

Саладин рассмеялся.

– Моя дорогая! Ты все поймешь и обо всем догадаешься, как поняли и обо всем догадались эмир, я и еще очень много других людей, живших до нас. Ты все поймешь!

* * *

В то утро наступил пурпурно-таинственный рассвет. Саладин одевался, тепло лаская взглядом Валентину, нежившуюся под шелковыми покрывалами. Он почувствовал, как желание снова овладевает им, и бросил взгляд на постель. Под темными бровями вразлет глаза девушки сверкали голубовато-дымчатыми искорками. Черные волосы, разметавшиеся по подушке, обрамляли белое лицо.

Саладин нежно пропустил между пальцами эти длинные угольно-черные пряди, вспоминая, как, подобно волшебной завесе, отгородили они его от земных дел и вознесли к небесным высотам. Гладкокожая красавица одарила его невероятным наслаждением.

– Твои глаза говорят мне о многом, Валентина. Они умоляют меня остаться. Мы еще встретимся, в другой раз, в другом месте, – спокойно проговорил он, касаясь губ девушки своими губами и чувствуя, как они размыкаются, призывая продлить поцелуй. – Ты так красива, так женственна… – хриплым шепотом произнес Саладин. – Твой рот просто создан для поцелуев, тело – для восхищения и обожания. Ты спрашивала, понравилась ли ты мне. Никогда не задавай никому подобных вопросов, Валентина! Вечером я обещал тебе стать твоим учителем, я и был им на закате, а ты оказалась замечательной ученицей, способной и полной стремления узнать как можно больше. Но вскоре мы поменялись ролями, и ты с твоим прохладным телом и упругой полной грудью стала мне учителем. У меня останутся прекрасные воспоминания, я буду хранить их сегодня во время путешествия и в другие дни, до часа следующей нашей встречи, прекрасный цветок дворца Рамифа! – он снова поцеловал ее, и искра страсти разгорелась еще сильнее.

С блестящими от слез глазами, Валентина встала на колени. Покрывало соскользнуло с ее гордо вздымающейся груди.

– Ты поманила меня, как горячий сирокко, что дует из пустыни, и мне горько с тобой расставаться, – признался Саладин, его хрипловатый голос напомнил девушке те нежные слова, от которых она радостно замирала этой ночью. – Мы встретимся вновь в пустыне, и песчаные вихри времени снова закружат нас. Прощай, Валентина.

– Нет, не говори мне «прощай»! Я жду нашей встречи, – сказала она, с улыбкой глядя в его глаза.

Саладин ушел.

Валентина быстро встала и, завернувшись в покрывало, вышла на балкон. Со стесненным сердцем смотрела она, как готовится к отходу караван. Яркие одежды погонщиков и тяжело нагруженные верблюды представляли собой живописную картину.

И вдруг девушка заметила… черную пантеру! Где же Паксон? Заслонив ладонью глаза от солнца, она отыскала его взглядом. Султан Джакарда стоял рядом с Саладином, слегка раздвинув ноги и положив руки на пояс. Он зорко наблюдал за пантерой.

Повелитель мусульман почувствовал, что женщина, с которой он провел ночь, смотрит на него с балкона, и поднял голову. Валентина помахала ему рукой. Саладин кивнул, а пантера в это время натянула цепь, и Паксон тоже поднял голову. Даже на дальнем расстоянии было слышно рычание огромной кошки и блеск ее белых клыков. Валентина вздрогнула и прошла обратно в комнату.

Наступающий день нес с собой новые заботы. Она собиралась распорядиться, чтобы Мохаб отправился вместе с Паксоном в зернохранилища, а сама она хотела пойти к эмиру. Однако все планы оказались перечеркнуты, когда в комнату вошел Мохаб.

– Валентина, Рамиф так крепко заснул, что я не могу его разбудить! – старик был явно встревожен, он печально покачивал головой, и слезы застилали ему глаза. – Мы знали: скоро это случится. Разве можно кого-либо заставить жить? Недолго уж ему осталось, может быть, несколько часов.

Валентина была потрясена.

– Он испытывает какие-нибудь боли? Мохаб отрицательно покачал головой.

– Я дал ему немного опиума незадолго до рассвета, он сам попросил. Потом Рамиф впал в глубокий сон, и я ничего не могу теперь поделать, чтобы его разбудить.

– Мы должны находиться рядом с ним, нельзя его оставлять одного!

– А как же зерно? – обеспокоенно возразил Мохаб. – Нельзя допустить, чтобы за пределы дворца просочилось хоть одно слово о том, что конец Рамифа близок. Я останусь с моим старым другом, чтобы увидеть, как его заберет Аллах. Да и не смогу я сейчас сосредоточиться на закромах и записях!

– Хорошо, оставайся с Рамифом. Валентина подумала, что встретится с Паксоном при погрузке зерна, если сейчас отправится к хранилищам. Встречаться с ним ей не хотелось.

– Мохаб, пришли ко мне Розалан, я поговорю с ней и вскоре присоединюсь к тебе в покоях эмира. Быстрее же, Мохаб! Я буду ждать ее здесь.

– Розалан? Она всегда с трудом ведет счет, когда мы играем в кости! Нет, госпожа, Розалан не справится! И гости почувствуют себя оскорбленными, если к ним выйдет всего лишь навсего женщина, – Мохаб резко закрыл свой беззубый рот.

Глядя на Валентину и признавая ее силу воли, ум и власть, он поклялся себе никогда больше не употреблять этого выражения: «всего лишь навсего женщина».

– Розалан может ошибиться в счете, но никогда она не вынесет неверного суждения о человеке. Не мешкай, Мохаб! Делай, что я говорю! Рамиф – вот наша главная забота.

Поджидая Розалан, Валентина надела тот же наряд, который так сладострастно снимал с нее Саладин накануне. Аромат, исходивший от шелка, еще летал по комнате. И когда девушка взглянула на низкий диван, где лежали они ночью в объятиях друг друга, душа ее наполнилась тоской. Но когда она попыталась представить себе лицо Саладина, оно не возникло в памяти.

Мужчина ее грез не имел лица. Прошедшей ночью она вкусила лишь какую-то толику от истинной любви и неподдельной страсти. Даже лицо Паксона не было лицом мужчины ее грез – человека, который любил бы ее безраздельно, несмотря ни на что и вопреки всему.

Валентина отругала себя за пустые мечтания, непозволительные в тот момент, когда Рамиф, всегда выказывавший ей отцовскую доброту, умирает на своем ложе. Она понимала, что со смертью эмира бесконечно возрастет ее ответственность за Напур, но следовало любой ценой создать видимость того, что Рамиф жив, лишь бы известие о его смерти не дошло до нечестивого наследника трона.

Розалан вошла в комнату, простирая к подруге руки и приготовившись прийти на помощь и утешить.

– Бедная голубка, – прошептала она, и Валентина оказалась в ее теплых объятиях. – Бедная голубка, какая ответственность! Такая тяжесть ляжет на эти хрупкие плечи! Я только что от эмира. Он еще спит и, кажется, пребывает в глубоком покое. Его уход в мир иной будет быстрым и безболезненным. Рамиф примирился с Аллахом, и в другой жизни его ждет только радость.

Щеки Валентины стали мокрыми от слез.

– Пусть Аллах улыбнется ему, – прошептала она.

– Так и будет, – успокоила подругу Розалан, – и там, куда он отправится, Рамиф снова станет достаточно молодым и сильным, чтобы охотиться на дикого козла. Не за него я боюсь, голубка, а за тебя! Мне известно об обещании, данном тобой старику, и об опасности, которой ты себя подвергаешь. Судя по тому, что я слышала о его сыне Хомеде, он человек подлый. В гареме Дагни считает дни. Она ждет не дождется, когда Рамиф отправится к Аллаху и Хомед вернется, чтобы завладеть троном.

– Дагни? Но какая ей разница, кто сидит на троне? У нее прочное положение во дворце.

– Валентина, не суди поспешно! Дагни развлекается с женщинами, это верно, но лишь с тех пор, как из ее жизни исчезли мужчины. В гареме все знают, что Хомед и Дагни прежде были любовниками. Кроме того, она утверждает, что в ее жилах течет королевская кровь. Я уверена, Дагни мечтает занять место на троне рядом с Хомедом в качестве его жены.

Валентина насмешливо искривила губы.

– Это невозможно! Несомненно, Хомед последовал мусульманскому обычаю жениться в юном возрасте, и, разумеется, у него уже есть другие жены.

– Другие жены – да! Но ни одной, которая претендовала бы на положение правительницы! Говорю тебе, Дагни жаждет этого и, очевидно, может доказать, что имеет достаточно высокое происхождение, чтобы разделить трон с Хомедом. Всего лишь на прошлой неделе она получила от него несколько посланий! Вероятно, Хомед питает к ней нежные чувства и очень благодарен за вести о состоянии здоровья отца. Получив послания, Дагни проявила большое любопытство, интересуясь твоими отношениями с эмиром. Можно с уверенностью сказать, что Хомед уже извещен о твоем положении во дворце.

– Я все понимаю, – тихо сказала Валентина. – Самый надежный доносчик у Хомеда – именно Дагни. Нам следует изгнать ее из Напура! Она должна покинуть дворец!

– Нет! Дагни должна остаться, чтобы мы могли за ней наблюдать! Если ты ее отошлешь, Хомед обзаведется другим доносчиком, гораздо более опасным для нас, потому что мы не будем знать, кто это.

– Конечно, ты права! Мне следовало бы самой об этом подумать! Я так и сказала Мохабу: во всей Святой земле нет более проницательной женщины, чем ты. Что бы я без тебя делала! – воскликнула Валентина, обнимая подругу.

Смущенная похвалой, бедуинка язвительно заметила:

– Без меня ты погибла бы в первый же день, оказавшись в лагере Саладина.

Высвободившись из объятий Валентины, Розалан попросила:

– Ну, а теперь скажи мне, что ты хотела! Ведь послала же за мной не для того, чтобы осыпать похвалами и выражать свою привязанность!

– Да, – Валентина слегка откашлялась, от волнения у нее сжалось горло. – Я хочу попросить тебя побольше рассказать мне об этом Ахмаре, из-за которого ты так часто в последнее время заливаешься румянцем и в чью сторону постреливаешь глазками. Что он за человек? Кому хранит верность? Подумай как следует, прежде чем ответить, Розалан! От твоего ответа зависит, останусь ли я «бедной голубкой» или же стану жареной гусыней.

– Я мало что могу рассказать тебе о нем кроме того, что человек он добрый и покладистого характера. Ахмар, конечно, очень осторожен, но это качество ему необходимо, чтобы выжить. И кто из нас осудит его за то, что он скрывает правду о себе? Разоблачение грозит ему смертью.

– Однако же он доверился тебе! – Валентина вопросительно посмотрела на подругу.

– Это верно, но никому больше! Думаю, меня он любит, поэтому и рассказал о своей тайне.

– А ты его любишь?

Щеки Розалан вспыхнули под пристальным взглядом Валентины.

– Да… то есть, нет… Я не должна его любить. Ахмар никогда не сможет зачать ребенка, а мне хотелось бы родить дитя, и потому я не смею любить этого человека.

Валентина решила, что будет нечестно продолжать расспросы. То, что Розалан смогла полюбить Ахмара, отдав ему свое сердце и доверив душу, для Валентины было достаточным основанием, чтобы положиться на него. И к тому же, больше ей не на кого было положиться.

– Розалан, Ахмар умеет читать и писать? В глазах бедуинки вспыхнуло удивление.

– Да, он ведет хозяйственные счета гарема. С цифрами Ахмар ловко управляется!

– Замечательно! Теперь скажи еще раз, можем ли мы ему доверять? До какой степени я могу на него положиться? Мне нужно это знать немедленно, сию минуту! Гости ждут у кладовых, когда им выдадут зерно. Я хочу, чтобы Ахмар занялся этим. И в других делах нам с тобой также потребуется мужская поддержка, а Мохаб слишком стар и за всем не уследит. Ты считаешь, Ахмар – наш человек? – нетерпеливо вопрошала Валентина.

– Ахмар – наш человек, – уверенно ответила бедуинка. – Я бы легко доверила ему свою жизнь.

– Так тому и быть, Розалан! – торжественно провозгласила Валентина.

 

ГЛАВА 15

Валентина вернулась в свою комнату, чтобы сменить яркий наряд на другой, более соответствующий ее грустному настроению. Она как раз заканчивала закреплять темно-зеленую вуаль, подходящую по цвету к длинному платью свободного покроя, когда вошла Розалан с сообщением, что она привела Ахмара.

– Оставь нас, Розалан! Пойди к эмиру и побудь в его покоях вместе с Мохабом. Ему сейчас ты очень нужна для поддержки. Ни одного из двоих стариков нельзя оставлять надолго в одиночестве.

Валентина открыто глянула на Ахмара, чтобы определить, какое впечатление произвели ее слова. Она внимательно следила за его поведением, пытаясь понять, известно ли ему о состоянии эмира. По движению глаз, переступанию с ноги на ногу или же по какому-либо другому знаку девушка надеялась догадаться, можно ли на этого человека положиться.

Ахмар стоял, ожидая приказаний. Его высокая крепкая фигура заполняла весь дверной проем. Одет он был ярко, пышно, как все евнухи гарема Рамифа. Но почему-то яркий желтый шелк и туника, расшитая бусинами, не придавали ему женственный вид, как остальным. От Ахмара исходили волны чувственности, и Валентина удивилась, как другие не замечают этого. А впрочем, зачем им было замечать? Они не заглядывали дальше его положения евнуха.

– Ахмар, ты знаешь, кто я? – спросила Валентина властным тоном.

– Ближайшую наперсницу эмира называют во дворце по-разному, – ответил он, – но думаю, ты предпочитаешь, чтобы тебя звали Валентиной.

Пораженная его простодушием, девушка отыскивала намек на наглость, который промелькнул бы у евнуха в лице, но не находила ни малейшего намека. Черты смуглого лица Ахмара, несколько грубоватые, несли на себе отпечаток некой изысканности. Будь они в Европе, можно было бы сказать, что у молодого человека вид знатного господина или же рыцаря. Он был чисто выбрит, лишь небольшие бакенбарды подчеркивали мужественные очертания подбородка. Ахмар не выглядел богатырем, но производил впечатление сильного мужчины. Ладони были широкими, на узловатых пальцах росли темные волоски. Но что поразило Валентину, так это глаза молодого евнуха: светлосерые, цвета предрассветного неба – такими становятся небеса, когда солнце только собирается окутать мир своим розовым сиянием.

– Откуда ты родом, Ахмар? Ты не похож на турка. Твои глаза…

– Я турок, вернее, мать у меня турчанка, а отец – франк, христианин, – Ахмар сообщил о своем происхождении спокойно, без раздражения, проявляемого при подобных вопросах мусульманами смешанной крови.

Он не захотел продолжать обсуждение своего происхождения, и Валентина не стала настаивать.

– Розалан очень хорошо отзывается о тебе, Ахмар. Именно она подсказала мне, что ты можешь оказаться полезен эмиру.

При упоминании имени Розалан лицо Ахмара выдало чувства, которые питал молодой человек к бедуинке.

– Я польщен, что она обратила на меня твое внимание, госпожа. Буду счастлив услужить тебе.

– Ты хорошо разбираешься в счете и письме? Нам срочно нужен человек для работы в кладовых эмира. Гости прибыли во дворец ради пополнения продовольственных припасов войска. Как считаешь, справишься ли ты, если я доверю тебе учетные книги?

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы услужить тебе и эмиру, – Ахмар принял горделивый вид, и Валентина поняла, как рад он будет доказать всем, что его способности превосходят умения, требуемые для несения службы в гареме.

– Много ли тебе известно обо мне, Ахмар? Что рассказывают во дворце люди?

Евнух опустил глаза, опасаясь встретиться с собеседницей взглядом.

– Можешь говорить откровенно, – подбодрила его Валентина.

Ахмар по-прежнему избегал смотреть в ее сторону. Наконец он сказал:

– Я предпочитаю верить лишь тому, что поведала мне Розалан, и ничему больше. Я знаю, у тебя здесь, во дворце, есть враги, но я никогда не собирался присоединяться к ним и служить их злобным помыслам. Я слуга твой и моего повелителя-эмира. Никому, кроме него, не приносил я клятву верности и тебе не поклянусь в преданности, пока твои поступки не убедят меня, что ты заодно с ним, а не против.

Валентина улыбнулась. Теперь она могла понять, почему Розалан полюбила этого человека.

– Идем со мной, Ахмар. Я дам тебе учетные книги и расскажу, что надо делать.

Ахмар склонился в традиционном почтительном поклоне, и по его глазам Валентина поняла, что приобрела друга.

* * *

Долгие часы просидела Валентина у постели эмира, положив ладонь на скрюченную руку старика. Время от времени она склоняла голову и, приложив ухо к груди, вслушивалась в слабое биение сердца. Когда сумерки опустились на дворец, ее возлюбленного эмира взял к себе Аллах, и смерть Рамифа оказалась тихой и покойной. Белая пантера завыла, обнажив острые мелкие зубы. Валентина взглянула на нее.

– Ты растешь и умнеешь. Нам будет недоставать Рамифа! – тихо произнесла она, и слезы заструились по ее щекам.

Мохаб опустился на колени рядом со своим другом, пронзительные рыдания рвались у него из груди. Так они долго сидели – Розалан, Мохаб и Валентина – печалясь о кончине доброго и благородного правителя Напура.

Когда луна выскользнула из-за облаков, они похоронили эмира, разровняв почву и завалив камнями могилу под кустом багряника. Всхлипывая, Валентина заторопилась обратно в покои Рамифа и бросилась на постель, на которой отошел старик в мир иной.

Белая пантера вскочила на кровать, лизнула девушку в щеку и громко заурчала, требуя к себе внимания. Валентина ласково погладила ее по шелковистой голове и, обхватив малышку, зарыдала еще громче.

Как жаль, что похороны стали тайными! Ра-миф, один из достойнейших правителей Напура, заслужил почитания и горестных слез своих подданных и пышной похоронной церемонии, соответствующей его положению. Но таково было желание самого эмира, и она обещала ему сделать все именно так. Перед смертью старик предупреждал, что по его настоянию вступает она на опасный путь: нелегко скрыть смерть правителя Напура.

– Прекращение войны между христианами и мусульманами неизбежно, – говорил он, с мольбой глядя на нее глазами, затянутыми белой пленкой. – Спаси Напур от Хомеда, этого жестокосердного сына, рождением которого Аллах решил проклясть меня! Когда будет подписано перемирие, отправляйся к Малику эн-Насру. Он поможет тебе, потому как тогда окажется свободен от трудностей ведения войны и в его силах будет защитить Напур от бесчинств Хомеда.

Могла ли она отказать благородному человеку в его последней просьбе, тем более, что понимала: иного выхода на самом деле нет! Даже сам Саладин не посмел бы отрицать, что Хомед имеет право на трон.

Умирая, Рамиф умолял ее ради него самого и народа Напура сделать так, чтобы не стал его сын правителем процветающих владений и не привел их в запустение. Когда же перемирие будет подписано, Саладин назначит регента – имея на то полное право! – для наблюдения за Хомедом с тем, чтобы Напур не пострадал от его деспотической власти. Но предводитель мусульман не пожелает наживать себе нового врага в лице Хомеда, пока не закончена война.

– Ждать тебе придется недолго. Через год, самое большее два, будет подписано перемирие! Хомед был изгнан из Напура и не посмеет вернуться, а люди во дворце опасаются его возвращения так же, как и я. Они не станут задавать вопросов.

И Валентина была вынуждена поклясться Ра-мифу, что станет скрывать его смерть, пока не заключат мир или хотя бы не объявят перемирие враждующие стороны, ведущие войну.

Три дня она провела в одиночестве, проливая то слезы печали, то слезы гнева – Аллах взял к себе единственного человека, которого она по-настоящему полюбила в этом чуждом для нее мире!

На четвертый день девушка облачилась в белый халат и темно-синюю тунику, голову обернула куском синей ткани и поверх нее надела белый тюрбан. К тюрбану она приколола булавку с синим сапфиром – Рамиф подарил ей это украшение, сказав, что драгоценный камень прекрасно сочетается с цветом ее глаз.

Во дворе Валентину уже ждал Ахмар. Он сидел верхом на великолепной чалой лошади, держа в поводу белого арабского скакуна, одного из тех, которых девушка выторговала у Саладина.

– Как ты догадался, что я собираюсь проехаться верхом, Ахмар?

– Это все Розалан! – последовал ответ. – Она решила, тебе потребуется охрана. Но, госпожа, в конюшнях эмира не нашлось дамского седла! Если пожелаешь, я запрягу повозку… – по выражению глаз Валентины евнух понял, что сказал лишнее.

– Откуда ты знаешь, что существуют дамские седла? – сурово спросила Валентина. – Ты сомневаешься, что я смогу ехать верхом? Говори правду, Ахмар! Почему ты решил, что мне понадобится дамское седло? Я ничего не знаю о таких седлах!

– Ты не веришь, госпожа, что человек христианской крови может обо всем догадаться, увидев собрата?

– Кто тебе сказал? – с ужасом спросила Валентина. – Розалан?

– Нет, Розалан ничего мне не говорила. Клянусь своей жизнью, она тут ни при чем. Прости меня, госпожа, но вчера я наблюдал за тобой, когда ты сидела одна в уединенном садике рядом с кустом багряника. Ты долго не двигалась, и я колебался, не зная, можно ли мне прервать твои размышления. Когда же ты собралась уходить, я увидел, как коснулась твоя рука сначала лба, потом груди и поочередно каждого плеча. Однажды мать показала мне, что именно так мой отец молился своему Богу. Она сказала, это знак распятия.

Страх охватил Валентину, и Ахмар это заметил.

– Не бойся, госпожа. Только я один видел это, и никто больше.

– Теперь ты знаешь, что я христианка и никогда не ездила на коне без дамского седла, и что же собираешься делать? – с вызовом бросила она молодому человеку, стараясь рассмотреть хоть какой-либо знак, который выдал бы его намерения.

– Я собираюсь оставить в тайне твое вероисповедание. Что же касается дамского седла… так я научу тебя обходиться без него.

Валентина улыбнулась, несмотря на все свои ужаснейшие переживания. Ей все больше нравился Ахмар. С каждой встречей она открывала в нем новые достоинства.

– И как же мусульманки ездят верхом, Ахмар?

– Они не ездят верхом. Их всегда сажают на верблюдов или возят в повозках. Правда, чаще всего они идут пешком позади мужчин.

– Значит, я стану первой! Пусть мои враги делают, что хотят, но я буду ездить верхом!

Ахмар спрыгнул со своего коня и помог девушке взобраться на арабского скакуна. Валентина испытала странное чувство.

– Теперь я понимаю, почему мужчины любят ездить верхом, в отличие от нас, женщин! – она нахмурилась. – Когда сидишь на коне вот так, обе ноги по разные стороны спины скакуна, обретаешь особое чувство безопасности.

– Вот ты и раскрыла наш секрет! – весело заметил Ахмар, поднимаясь на своего коня. – Держи этот секрет при себе, госпожа! Мы, мужчины, не хотим, чтобы женщины состязались с нами в умении скакать верхом! Того и гляди, обойдут нас!

– Поехали, Ахмар! – Валентина решила бросить ему вызов. – Я прискачу раньше тебя к зернохранилищам!

Она пришпорила коня и помчалась впереди Ахмара, не подозревая, что лошадь евнуха вскоре потеряет подкову и он остановится, чтобы привязать своего скакуна к дереву.

Ахмар бегом бросился в конюшню за новой лошадью, не сомневаясь, что с Валентиной ничего не случится, пока она скачет через луга и поля. Он был так в этом уверен, что не заметил, как одинокий всадник пустился следом за прекрасной наездницей.

Валентина радостно смеялась, ветер бил ей в лицо, отбрасывая назад волосы. Она догадывалась, что уже обогнала Ахмара на порядочное расстояние, как вдруг ее конь остановился, чья-то крепкая рука ухватила поводья, и Валентина чуть не потеряла равновесие. У нее перехватило дыхание, когда она увидела… сарацина, похитившего в Мессине придворную даму вместо королевы. Губы девушки задрожали, слезы выступили на глазах.

Они были одни. Легкое прикосновение его руки показалось ей обжигающим.

– Пожалуйста, – хриплым шепотом попросила она, – ты должен мне сказать, кто ты такой, и…

Смеющиеся темные глаза смотрели на нее, заглядывая в самую глубину синих очей и души.

– Допустим, я человек, покоренный твоей красотой. Позволь мне быть тебе верным слугой, – произнес он с поклоном.

Валентина провела кончиком языка по губам. Говорить было трудно, дыхание прерывалось.

– Мне не нужен слуга, – нашлась она наконец.

Всадник рассмеялся, и от его хрипловатого смеха мурашки приятного возбуждения побежали у девушки по спине.

– По правде говоря, у меня нет желания становиться твоим слугой. Я просто подумал, это предложение порадует тебя.

– Почему? – взволнованно воскликнула она. – Почему оно должно было меня порадовать? Ты надо мной смеешься?

Веселые глаза помрачнели.

– Нет, я никогда не стал бы смеяться над тобой. От твоих слез разорвалось бы мое сердце.

– Кто ты и почему преследуешь меня? – рассерженно воскликнула Валентина.

– Однажды я смогу тебе ответить, – вот и все, что сказал ей всадник.

– Прошу тебя, ответь сейчас! Я сама не своя с тех пор, как впервые увидела тебя, и разум мой, и чувства в смятении. Прошу, скажи мне, кто ты! – принялась умолять Валентина.

– Еще не пришло время! Смотри, твой слуга приближается к нам.

– Я увижу тебя снова?

Всадник предпочел оставить без ответа и этот ее вопрос. Он сказал:

– Однажды все у тебя будет чудесно. Обещаю!

– Ты говоришь о вечности! В этой жизни я не жду ничего чудесного, – с мукой в голосе воскликнула Валентина.

– Мое обещание исполнится при жизни, – бросил всадник через плечо и умчался прочь, лишь песок взметнулся из-под копыт его коня.

Ахмар резко остановил свою лошадь и пристально глянул на Валентину. От его взора не укрылись слезы, стоявшие в ее глазах.

– Кто это был? – спросил он. – Что этот человек сделал? Скажи, и я догоню его, чтобы…

– Нет, Ахмар, не надо! Это друг! Поехали, мы должны поскорее добраться до кладовых. Забудь, что ты видел этого человека. Поговорим о нем в другой раз.

Внимание Валентины и Ахмара привлек отдаленный стук копыт в другой стороне.

– Это, должно быть, султан Джакарда! – сказал Ахмар. – Я всегда узнаю его великолепного вороного арабского скакуна по стуку копыт.

Валентина внутренне собралась для встречи с Паксоном. Спустя несколько мгновений они оказались перед широкими воротами зернохранилища. Вороной конь Паксона бил копытом землю, а пантера шипела и рычала, пока султан спешивался. Несколько шагов – и он оказался перед Валентиной, уже успевшей зайти в хранилище.

– Султан, – проговорила девушка, кланяясь и приветствуя его по мусульманскому обычаю, – прошу простить меня за опоздание, но твой груз давно готов.

– Да, мы уезжаем на закате, – холодно ответил Паксон, поглядывая на Валентину в полутьме хранилища.

Ощущая на себе его пристальный взгляд, девушка испытывала неловкость. Она должна что-то сказать, что-то сделать!

– Я буду молиться о вашем счастливом путешествии, – спокойно произнесла она.

– Кому же ты станешь молиться, Христу или Аллаху? – насмешливо спросил Паксон, поигрывая толстой цепью, на которой он держал свою пантеру.

– Моему Богу, поскольку я христианка, как тебе то известно, – еле слышно ответила Валентина.

Паксон продолжал насмехаться:

– Христианка, правящая мусульманскими землями? Если тебя разоблачат, ты будешь распята! Известно тебе это?

– Известно, – бестрепетно ответила девушка. – Пока ты единственный, кто знает об этом. Я давно удивляюсь твоему молчанию.

– Я так и думал, что ты удивляешься, – улыбнулся Паксон, и его белые зубы блеснули в полутьме.

Сердце Валентины забилось учащенно. Она скорее услышала, чем увидела, что Ахмар закрыл одну из створок двери хранилища, и шагнула к яркому солнечному свету. Паксон же остался стоять на месте, следя за ней глазами и не шевелясь. Пантера у его ног громко урчала и обнюхивала сапоги хозяина.

Сарацин склонил голову набок, словно читая в глубине ее сердца.

– Я хорошо помню, что однажды держал тебя в объятиях, словно сам Аллах повелел тебе оказаться в моих руках. А твои слезы и порка, причиной которой я стал, навсегда врезались мне в сердце. В то утро я бы приехал за тобой, но резня, устроенная Ричардом, помешала вернуться. Я хочу, чтобы ты знала, – произнес Паксон угрожающе мягким голосом, прозвучавшим пугающе в тишине хранилища, – однажды ты все равно станешь моей, и только моей! Я увижусь с тобой в пустыне через две недели на встрече Саладина с Маликом Риком. А пока думай обо мне и приближении того рокового дня! Ты будешь моей! – убежденно заявил сарацин, и улыбка тронула уголки его губ.

Дернув цепь пантеры, Паксон небрежной походкой вышел из зернохранилища.

* * *

Прежде чем отправиться на встречу Ричарда Львиное Сердце и Саладина, Валентина прицепила тонкую цепь к ошейнику своей белой пантеры и отправилась в сад на прогулку. Ей крайне нужно было привести мысли в порядок.

Она дала пантере пышное имя Шадьяр ад-Дарр, что означало «россыпь жемчужин». Имя, казалось, очень подходило лоснящейся белой пантере, как бы воплощавшей кошачью грацию.

Настроение Шадьяр сегодня было переменчивым. Она то мурлыкала, то угрожающе рычала, пока ее хозяйка мерила шагами изысканно обставленную комнату, сейчас же, в саду, бежала рядом, довольно урча.

Валентина села на мраморную скамью у куста багряника и погладила пантеру по голове.

– Мое тело и разум задают мне вопросы, на которые я не в силах ответить, – сказала она, обращаясь к Шадьяр. – Прислушиваться ли мне к зову плоти или к голосу разума?

Настроение девушки изменилось. Она рассмеялась, и пантера беспокойно зашевелилась у ее ног. Валентина, королевская сводня!.. Смех был резким, пронзительным. Шадьяр зарычала и принялась скрести лапой мягкую землю под кустом.

* * *

Оставив сиятельный город Напур, Валентина ехала во главе длинного извилистого каравана, направлявшегося на место встречи короля Англии с предводителем мусульман. Одета она была просто: во все белое, начиная от халата и кончая тюрбаном.

Сидела Валентина на спине белого скакуна, рядом находился Ахмар – его помощь, возможно, окажется бесценной, когда доведется ей повстречаться с двумя враждующими сторонами – христианами и мусульманами.

Розалан осталась в Напуре следить вместе с Мохабом, чтобы тайна смерти эмира осталась нераскрытой. Неделей раньше Валентина доверилась Ахмару, рассказав ему о последнем волеизъявлении Рамифа и клятве, которую она дала: не допустить, чтобы Хомед узнал роковое известие прежде, чем будет подписано перемирие или же заключен окончательный мир.

Все казалось таким разумным, когда она давала клятву! Но разногласия мусульман и христиан с каждым днем нарастали, а Дагни во дворце старалась разнюхать как можно больше, и потому исполнить взятые на себя обязательства девушке становилось все сложнее.

Валентина виновато призналась самой себе, что поехала на встречу скорее из желания оказаться подальше от когтей Дагни, чем из необходимости. Но долго ли удастся ей поддерживать обман? Даже с такими преданными сторонниками, как Розалан, Ахмар и Мохаб, вряд ли она продержится долго, если вновь совершит какую-нибудь очередную ошибку, вроде той, что уже совершила, перекрестившись по окончании молитвы.

«Скорей бы оказалось подписано перемирие!» – взывала ее душа, и ужас ледяными пальцами сжимал сердце. Перемирие! Что может сделать она, женщина, ради того, чтобы скорее был заключен мирный договор?

Дикий рык, раздавшийся позади, вызвал у Валентины улыбку: белая пантера ехала в караване в клетке и протестовала против заточения.

– Все мы, Шадьяр, – шепнула девушка, – так или иначе оказались в западне!

Валентина везла с собой огромный шатер и подарки для обоих предводителей – множество верблюдов и оседланных лошадей. С нею отправились в путь также и свита, слуги, повара, повозки с запасом мяса, сладостей и свежих фруктов. Блестящий кортеж всадников следовал за караваном по извилистой траектории.

Валентина ехала молча, углубившись в свои мысли. Их было трое – мужчин, о которых она думала: Ричард, огненноволосый бог Севера, король Англии, ее повелитель – ему она клялась в верности; Саладин, бесстрашный воин, ученый муж, искусный стратег и не менее искусный наставник в делах любви; и Паксон, султан Джакарда, этот опаляющий мрачный костер, так легко разжигающий в ней страсть, хранитель ее тайны. К ним направлялась она – к троим мужчинам, каждый из которых занимал особое место в ее сердце.

Но был и четвертый – тот таинственный человек, что являлся ей во многих обличьях и обещал так много. Кто же он?

Валентина и ее свита должны были присоединиться к лагерю Саладина на краю плодородной долины, отделявшей расположение мусульман от лагеря Ричарда. В то время как девушка наблюдала за установкой своего шатра, к ней приблизился один из воинов Малика эн-Насра.

– Тысяча извинений! Я ищу женщину по имени Валентина.

– Я Валентина из Напура, – ответила она. – Почему ты ищешь меня?

– Малик эн-Наср зовет тебя. Два дня тому назад повелитель заболел, у него жар. В бреду он звал тебя много раз.

– Немедленно доставь меня к нему! – воскликнула Валентина, ее охватило глубокое волнение, сердце сжалось от множества душераздирающих предчувствий. – Как сильно болен Малик эн-Наср?

– Очень сильно, – последовал ответ. Валентине пришлось ускорить шаги, чтобы идти в ногу с воином. Как повлияет болезнь Саладина на исход переговоров? Возможно ли заключение перемирия, если предводитель мусульман окажется на смертном одре? И как долго ей в таком случае придется поддерживать обман?

Саладин! Всем сердцем девушка желала, чтобы он остался жив ради заключения мира, и еще она молила Бога о его выздоровлении как женщина.

В шатре было темно. Саладин лежал на диване с лицом спокойным и безжизненным. Валентина глянула на окружающих, в глазах ее застыл вопрос.

– Малик эн-Наср зовет женщину по имени Валентина. Ты та, кого он хочет видеть? – спросил один из приближенных предводителя мусульман.

– Да, – выдохнула девушка, шагнула к дивану и сразу же обратила внимание на темные круги под запавшими глазами Саладина и отметила прерывистость его дыхания. – Я та, кого он зовет. Что за болезнь у него?

– Малик эн-Наср страдает от пустынной лихорадки, известной под названием «хутба». Она уже поражала его и раньше. Ее приступы ослабили повелителя. Мы молим Аллаха о великой милости сохранить ему жизнь.

Валентина не раз уже слышала об этой лихорадке и знала, что хутба повсеместно распространена в пустыне и сопровождается жаром и сильными болями в голове и спине.

Саладин пошевелился, в его глазах отразилось страдание. Слабым голосом он прошептал:

– Валентина… Валентина…

– Я здесь, мой господин! – воскликнула девушка, опускаясь на колени перед диваном.

Рука Саладина потянулась к ее руке, и Валентина взяла его ладонь в свои ладони, ощущая сухое тепло, исходящее от больного.

– Я останусь с тобой, пока ты не поправишься.

– Нет… – он слабо повел рукой. – У тебя слишком много дел!

– Но я хочу остаться! Береги силы! Я прослежу, чтобы все было сделано.

– Мой брат… Аль-Адил… он заменит меня. Отыщите его… – Саладин откинул голову на подушки и затих, даже хриплого дыхания не было слышно.

Валентина, вне себя от тревоги, крикнула лекарям:

– Сделайте же что-нибудь! Вы не должны позволить ему умереть! Сделайте хоть что-нибудь!

– Малик эн-Наср отказывался от наших услуг, ожидая твоего приезда, но иногда лечение оказывается таким же смертельным, как болезнь.

Полог шатра приподнялся, и вошли два мамелюка – обученные ратному делу рабы. «Мамелюк» значит «одержимый», знала девушка. Большинство таких воинов были турками, они отличались преданностью и мужеством.

Мамелюки начали раздувать жаровню с тлеющими углями, на которые положили железные пруты. Когда их концы раскалились докрасна, лекари Саладина откинули покрывало, открыв обнаженную грудь предводителя.

Еще до того как раскаленный металл был прижат к человеческой плоти, Валентина поняла, что собираются сделать. Девушка вспомнила, как гладила шрамы на груди этого мужчины, догадавшись еще тогда, что Саладин страдал и прежде от страшной лихорадки.

Малик эн-Наср застонал от боли, когда сделали первое прижигание, но потом успокоился.

– Теперь будем молиться Аллаху, – прошептал один из лекарей, накладывая лечебную мазь на ожоги.

Лечение, как показалось Валентине, подействовало чудесным образом. Спустя час Саладин стал спокойно дышать, и лекари объявили, что опасность миновала. Теперь выздоровление займет несколько дней, предупредили они, и нет необходимости, чтобы девушка сидела рядом с его ложем. Они позаботятся о больном.

Когда Валентина вышла из черно-желтого шатра Саладина, было уже темно и бархатисто-черное небо оказалось усыпанным мириадами сверкающих звезд. Усталая и встревоженная, она, спотыкаясь, направилась к своему шатру, пробираясь между рядами воинов, ожидавших новостей о здоровье своего предводителя.

Вопросительные взгляды заставили Валентину остановиться. Она кивнула людям и улыбнулась. Радостные возгласы послышались в толпе. Многие бросились на колени и принялись благодарить Аллаха, ниспославшего благословение на их военачальника.

Паксон давно поджидал ее. Он взял девушку за руку.

– Я провожу тебя до твоего шатра! Сегодня тебе выпал трудный день, не так ли? Нужно хорошо отдохнуть! Завтра начинаются переговоры…

Валентина шла рядом с Паксоном, радуясь встрече. Добравшись до места привала каравана, она увидела, что шатер уже установлен и внутри горит жаровня, распространяя слабый свет. Старуха-рабыня из дворцовых кухонь спала снаружи, поджидая Валентину, чтобы подать ей ужин, когда та вернется. Все было в лагере в полном порядке, несмотря на ее длительное отсутствие, и девушка вопросительно взглянула на Паксона.

– Мы с твоим слугой по имени Ахмар проследили, чтобы лагерь был разбит как следует, – сказал он. – Одному ты должна научиться, Валентина: рабы и слуги всегда делают только то, что ты им скажешь, и не больше. Без сомнения, они ждали бы, когда ты придешь и прикажешь ставить шатры и готовить пищу.

Глаза Валентины засветились благодарностью.

– Спасибо тебе, – тихо вымолвила она. Сарацин растерялся, почувствовав симпатию и дружеское расположение этой необыкновенной женщины. Как легко было бы сейчас обнять ее, пробежаться руками по нежному телу и прижаться губами к губам, вкусив их сладость… Он должен обладать этой женщиной!

Словно читая его мысли, Валентина отступила. Она не доверяла себе, испытывая сильнейшее желание броситься в объятия султана и отдаться ему всецело.

Неверно истолковав ее движение, Паксон решил, что она его отвергает.

– Я покину тебя сейчас, и нет нужды благодарить меня за то, что я тебя подождал и проводил к шатру. Я догадывался, долго ждать не придется. Даже христианка не потребует ночи любви от умирающего мужчины! – его слова прозвучали оскорблением, равносильным пощечине.

– Ты торопишься уйти, опасаясь, как бы я не попросила тебя о ночи любви? Ступай же, султан Джакарда! Если бы я искала любви, то даже не посмотрела бы в твою сторону!

Никогда еще женщина не разговаривала с Паксоном в таком тоне! Его рука сама по себе поднялась для удара, но Валентина не выказала страха.

– Ты не боишься меня, рассерженная верблюдица? Ты отвергаешь мои объятия, но готова принять удар? Есть только один способ укротить упрямое животное – проявить еще большее упрямство!

Неожиданно он притянул ее к себе. Неистовым поцелуем Паксон впился в рот Валентины, и звезды, казалось, покинули небосвод, чтобы засверкать у девушки перед глазами. Отстранившись, султан прижался губами к ее уху:

– А укротив упрямое животное, лучше всего напомнить ему, кто его хозяин, – тихо прошептал Паксон.

Валентина отвесила ему звонкую пощечину.

– Ловлю тебя на слове, султан! Так вот: я хозяин, а ты упрямое животное!

Паксон поступил точно таким же образом: занес руку и ударил Валентину по лицу. От обжигающего удара голова ее откинулась назад. Гордость девушки была уязвлена, и, не сдержавшись, она прошипела проклятия, но обидчик только лишь рассмеялся.

Увидев, что слова не производят на него никакого впечатления, Валентина кинулась прочь в бархатную темноту. Вслед ей несся скабрезный, оскорбительный смех. Девушка бежала и бежала, не разбирая дороги. Споткнувшись, она упала на землю и, опустив голову на согнутую руку, безудержно разрыдалась.

Сильные и нежные, давно знакомые руки подняли ее и прижали к груди. Незнакомец шептал слова утешения. Его объятия показались Валентине единственным надежным и безопасным местом, которое ей было нужно и сейчас, и всегда – только эти руки, обнимавшие крепко и нежно, только этот шепот, обещавший успокоение…

И не было нужды заглядывать в темные глаза – девушка и без того знала, что прочтет в их бездонной глубине. Она уткнулась в грудь незнакомца и плакала до тех пор, пока нежные слова не принесли ей облегчение. Сильные ласковые руки отвели матово блестевшие пряди со лба. Валентина тихо застонала, когда почувствовала, что незнакомец целует ей щеки, шею, губы… Она поуютнее устроилась в его объятиях, и странное умиротворение снизошло на нее.

Прикосновения незнакомца были успокаивающими, завораживающими, и постепенно девушка начала засыпать. Изредка с ее уст слетал тихий шепот, и мужчина улыбался, прижимая темноволосую голову к своей груди.

Когда Валентина заснула глубоким сном, Менгис поднял руку, и через несколько минут его окружили воины.

– Отнесите девушку в шатер, да смотрите, не разбудите! – сказал он.

Валентина почувствовала, что сон ее потревожили, но она знала: бояться ей нечего. Помимо своей воли девушка спала в надежных руках федаинов.

 

ГЛАВА 16

Так как Валентина была женщиной, ее не впустили в шатер, где происходили переговоры, и ей пришлось довольствоваться теми сведениями, которые удавалось вызнать у слуг, прислуживавших мужчинам во время этой встречи.

Часы тянулись медленно, и после третьего за утро посещения шатра Саладина девушка отыскала Ахмара. Он надзирал за роем слуг из Напура, занятых приготовлением пищи.

– Ахмар, возьми двоих мужчин и скачи назад, в Напур. Мохаб даст тебе корзину, а ты доставь ее сюда.

– В Напур? Хорошо, госпожа. Не связано ли дело с голубями, которых ты направила в Эдессу сразу после того, как согласилась присутствовать на этой встрече?

– Да, – смущенно ответила Валентина. – Однажды я слышала, как Саладин рассказывал, что порой готов отдать жизнь за сочные вишни, а самые лучшие, как известно, зреют в садах Эдессы. Я распорядилась отвезти туда несколько десятков домашних голубей. Когда птиц освободят, каждая вернется в Напур с несколькими спелыми вишнями.

Ахмар улыбнулся.

– Твоя изобретательность удивила бы самого Аллаха!

– Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться до Напура?

– Я вернусь с вишнями к вечеру.

– Да пребудет с тобой Аллах! – прошептала Валентина, в то время как Ахмар уже мчался седлать своего коня.

* * *

Слухи о переговорах были неутешительными. Обе стороны согласились, что война затянулась, а потери людей и коней неисчислимы, но Ричард, взяв инициативу в свои руки, заявил:

– Мусульмане должны уступить Иерусалим и отойти за реку Иордан.

Аль-Адил, брат Саладина, и его советники с возмущением отказались подчиниться этому требованию. Продолжались взаимные упреки, никто из противников не соглашался уступить, и перемирие казалось недосягаемым.

Подошло время вечерней молитвы мусульман, и переговоры оборвались. Ричарда и его соратников Аль-Адил пригласил на торжественный ужин, и король Англии принял приглашение.

Валентина нарядилась для вечернего празднества. В ее шатер принесли большую бадью, полную горячей воды, что являлось большой роскошью в пустыне. Служанка достала платье из белого шелка, расшитое яркими, словно хвост павлина, узорами. Туфельки из парчи, золотой пояс и драгоценные украшения дополняли наряд.

Волосы Валентина зачесала назад, и теперь они ниспадали по спине шелковистой волной. Отдельные пряди служанка переплела ей голубыми лентами и уложила так, чтобы открыть изящные мочки ушей и золотые серьги в виде колец.

Прохладный шелк приятно облегал тело. Платье, глубоко декольтированное, подчеркивало стройность фигуры, опускаясь волнистыми складками к самым кончикам пальцев ног. Длинные цельнокроенные рукава по низу были украшены вышивкой.

Увидев свое отражение в отполированном металлическом зеркале над диваном, Валентина нахмурилась: платье уж слишком откровенно приоткрывало соблазнительно обтянутую грудь.

«Такой наряд вызвал бы скандал в Наварре! – подумала девушка. – Но здесь не Франция!»

В тот же день был сооружен огромнейший шатер. Пурпурный шелк потолка и стен притягивал лучи заходящего солнца и радовал глаз. Толстые турецкие ковры покрывали пол, а на коврах были разложены подушки всех цветов радуги.

Повсюду сновали слуги с подносами разнообразных кушаний и свежих фруктов.

Шадьяр ад-Дарр сопровождала Валентину в ее прогулке по лагерю, когда хозяйка в последний раз проверяла, все ли готово к празднеству. Позаботившись обо всем, Валентина вернулась вместе с пантерой в шатер и призвала Шадьяр.

– Ты чувствуешь все движения моей души, так ведь? – тихо спросила она, лаская лоснящуюся белую голову зверя. – Ничего подобного я прежде не чувствовала! Меня влечет к султану Джакарда и к верховному повелителю мусульман. Нет, это не так, Шадьяр! Я обманываю себя! На самом деле человек по имени Менгис завладел моим сердцем, и другого возлюбленного теперь для меня быть не может! Именно он блуждает в моих снах и ни на минуту не покидает мои мысли, когда я бодрствую. Все помыслы связаны теперь у меня с ним. Это именно тот человек, которому я в состоянии отдаться совершенно, и у меня почему-то нет сомнений в том, что моя жизнь принадлежит ему. Может быть, наша встреча случится в пустыне, где пески замедляют бег времени? Встреча снова будет длиться одно мгновение, но для нас с ним оно станет вечностью. В его глазах я вижу то, что отражается в моих, – Валентина в последний раз погладила пантеру и вышла из шатра в прохладу ночи.

Яшмак, закрывавший нижнюю часть ее лица, колыхался от легкого ветерка. Девушка заметила Ахмара с его спутниками. Они вели в поводу три нагруженных лошади. Увязая в песке золотыми туфельками, Валентина заторопилась им навстречу.

– Ахмар, – запыхавшись, быстро проговорила она, – принесли птицы вишни из Эдессы?

Ее взгляд скользнул по навьюченным лошадям, пытаясь разглядеть голубей в корзинах с крышками.

– Да, госпожа, затея тебе удалась на славу. Каждая птица вернулась с четырьмя вишнями, и можно с уверенностью сказать: ягоды были сорваны, самое большее, сутки тому назад.

– Как же это удалось? – спросила Валентина, дотрагиваясь до одной из корзин, словно не веря, что там находятся воркующие птицы.

– Мохаб к лапкам птиц привязал небольшие мешочки, в которые обычно кладут травы и снадобья. Когда голубей доставили в Эдессу, то ягоды положили в эти мешочки, а потом выпустили птиц, и они полетели в Напур. Когда я приехал, Мохаб, устремив глаза в небо, как раз поджидал последнего голубя, стоя на балконе голубятни.

Ахмар вынул из корзины одну из птиц. Маленькие мешочки до сих пор были привязаны к лапкам сизого голубя. Валентина протянула руки, и четыре спелых вишни упали ей на ладонь.

– Они еще хранят тепло солнца, – удивилась девушка.

– Да, и попробуй их, госпожа! Во имя всего святого, едва ли что-либо более сладкое касалось моих губ!

– Кроме губ Розалан, да, Ахмар? – слегка подшутила над ним госпожа.

Ахмар густо покраснел.

– Извини, временами я шучу довольно неудачно, – попросила прощения Валентина. – Иди и скажи кому-нибудь из слуг, чтобы дали тебе поесть, ты, наверняка, проголодался в дороге. Я прикажу отнести корзины к шатру Саладина.

Возле шатра Малика эн-Насра Валентина остановилась, чтобы освободить одну из птиц от ее ноши. Она слышала, как стражник объявил о ее приходе и Саладин пригласил войти.

Внутри царил полумрак, лишь угли, тлеющие в жаровне, освещали шатер.

– Я пришла, чтобы пожелать тебе скорого выздоровления, о великий предводитель! А еще я принесла с собой маленький подарок.

– Твой приход – сам по себе уже для меня подарок. Садись и расскажи, что помешало тебе провести со мной весь этот день, – голос Саладина снова звучал властно, но был еще слаб из-за лихорадки.

Валентине показалось, запах паленой плоти все еще витает в шатре. Она удивилась, что после такого лечения больному, похоже, на самом деле становится лучше. Еще одна тайна этой странной земли!

– Слишком много у меня было дел: продовольственные припасы, шатры, бесконечные мелочи…

– Но подготовку торжественного ужина, о женщина, ты по своей воле взяла на себя! Да, у меня есть свои люди повсюду. Они мне рассказали, сколь прилежно сегодня ты применяла свои таланты, – рука Саладина потянулась по покрывалу к ее руке.

Прикосновение ладони было успокаивающим. В пожатии чувствовалась сила. Глаза Саладина блестели, хотя темные круги еще залегали под ними.

– Ты говоришь, что принесла мне подарок?

– Да, – подтвердила Валентина, вспомнив о четырех вишенках, зажатых в ладони и скрытых складками юбки.

– Сначала сними яшмак. Я хочу видеть твое лицо. Такое же оно милое, как чудилось мне, пока я лежал здесь в бреду?

Валентина подняла руку и отвела яшмак с лица.

– Вот так-то лучше! – вздохнул Саладин. – А ты еще красивее, чем мне помнилось! Ну! А теперь подарок! Что же ты принесла? – он улыбнулся. – Языки колибри? Рог великого единорога? Волос с головы Мухаммеда?

– Лучше всего этого, вместе взятого! – рассмеялась Валентина, звуки вышли нежными и гортанными. – Ты не угадаешь и за тысячу лет!

– За тысячу лет? Но ты пока не дала мне такой возможности! Где же подарок? Ах, вот! В руке, которую ты прячешь! Тогда это что-то маленькое… что же это может быть?

Валентина протянула руку. Четыре вишни блестели на ее ладони.

– Вишни! – восторженно воскликнул Саладин и потянулся к ладони девушки.

– Нет, – шутливо мучила его Валентина, – сначала скажи, что вишни более подобает приносить в подарок великим людям, чем языки колибри и рога единорогов. Признай это, пока я не забрала обратно вишни и не оставила тебя мечтать об их сладости всю ночь напролет.

– Признаю! А теперь дай мне скорее вишни, если не хочешь, чтобы я встал с постели и не принялся гоняться за тобой по всему лагерю! Неужели же ты желаешь, чтобы я унижался перед тобой из-за нескольких вишен?

Валентина, как послушная служанка, встала на колени перед постелью и преподнесла свой подарок самым почтительным образом.

– Никогда я не увижу Саладина униженным, – засмеялась она. – Вот если бы в этих вишнях не было косточки, тогда они действительно оказались бы достойным подарком!

– Вишня без косточки – все равно что женщина без сердца! – больной распробовал спелую ягоду и округлил глаза. – Где ты достала их, Валентина? Готов поклясться бородой Пророка, что эти вишни упали прямо с дерева в Эдессе! Как ты их раздобыла? Клянусь, они еще теплые от солнца!

– Поверишь ли ты мне, если я скажу, что они прилетели к тебе на крыльях птиц?

– Прекрасная женщина, я охотно поверю, что ты так легко повелеваешь сердцами мужчин, но не полетами же вишен!

– Хочешь – верь, хочешь – не верь, мой господин, но вишни прилетели сюда на крыльях! И я докажу тебе это!

Валентина хлопнула в ладоши, и шесть голубей вылетели из корзины, проникли в шатер и уселись на постель. Девушка ловко поймала одного, сняла мешочки с его лапок и протянула Саладину еще четыре вишни.

– Клянусь глазами Аллаха, ты права! – воскликнул он.

– Однажды я слышала, как ты сказал Рамифу, что готов отдать жизнь за сочные спелые вишни. Мне не хотелось, чтобы ты отдавал жизнь за то, что я без труда могу раздобыть для тебя.

– Эта женщина – просто чудо! – воскликнул повелитель мусульман, вглядываясь в темный угол шатра. – Ты согласен?

Валентина предполагала, что в шатре они одни с Саладином, не считая стражи, и потому резко обернулась, с удивлением обнаружив позади себя султана Джакарда. Он спокойно стоял, ожидая указаний и не спуская глаз с лица девушки.

Время, казалось, остановилось. Молодые люди пристально смотрели друг на друга. Валентина первой опустила глаза. Ей привиделось, что на смуглой щеке еще заметен след ее руки. Звук пощечины до сих пор отдавался в ушах. На прекрасном лице девушки промелькнул страх, она подумала, что теперь Паксон, оскорбленный пощечиной, раскроет ее тайну Саладину. Не потому ли он здесь? Не воспрепятствовала ли она своим приходом его намерению? Не по этой ли причине темные, как ночь, глаза бестрепетно на нее смотрят?

Саладин наблюдал за молодыми людьми, задумчиво переводя взор с одного на другого. Долгое молчание было прервано с появлением слуги, который принес корзину вишен, собранных из мешочков на лапках птиц, сидевших в заточении. Минуту спустя послышался шум крыльев – голубей выпустили, и они направились обратно в Напур.

Саладин сказал:

– Валентина, твой дар – самый великолепный из всех даров, которые я когда-либо получал в жизни. Мне дарили драгоценные камни и редкостные диковинки – все, предназначенное для королей, но свой подарок ты преподнесла мне… просто как человеку, – он произнес эти слова смиренно, голосом, готовым сорваться: Саладин был глубоко тронут ее поступком и, высоко ценя искренность, не хотел скрывать свои чувства. – Паксон, подойди, – грубовато окликнул он молодого сарацина, протянув к нему руку.

Султан приблизился и вложил свою руку в ладонь повелителя.

Валентина бросила на Саладина умоляющий взгляд. Она уже поняла его намерение, но все же надеялась, что ошиблась.

– Твою руку, Валентина!

Девушка бросилась на колени и прижалась к его груди.

– Кади, умоляю тебя! Если ты питаешь ко мне хоть какие-то чувства…

Саладин ласково погладил ее по спине.

– Именно потому, что питаю к тебе нежные чувства, я и делаю это. Кровь твоя молода и слишком горяча для человека моего возраста. Я передаю тебя Паксону, – тихо вымолвил он. – А теперь идите и оставьте меня с моими вишнями! – предводитель мусульман вложил руку девушки в ладонь султана.

От прикосновения Паксона дрожь возбуждения пробежала по телу Валентины и зажглась кровь. Девушка так и не поднялась с колен, опасаясь взглянуть в глаза султана, потому что если бы посмотрела…

– А теперь оставьте меня, – приказал Саладин более суровым голосом, чем ему хотелось бы.

Паксон помог Валентине подняться. Она уцепилась за его смуглую руку и теперь стояла, чувствуя себя маленькой и беспомощной рядом с мускулистым и сильным сарацином. Девушка осознавала: его глаза требуют, чтобы ее взор обратился на нового повелителя, и повиновалась помимо своей воли. Казалось, с прикосновением Паксона всякая решимость и самообладание покинули Валентину.

Султан повел ее к выходу из шатра, но она, заколебавшись, бросила взгляд на диван, где лежал Саладин. Великий предводитель мусульман почувствовал ее взгляд и повернул голову, чтобы посмотреть на красавицу.

– Почему ты колеблешься? – спросил он. – Я же передал тебя султану Джакарда!

Валентина издала низкий гортанный звук, казалось, заполнивший собой тишину, царившую в шатре.

– Я иду, кади, как ты приказал мне, но радости ему от этого не будет!

* * *

Паксон шел рядом с Валентиной, изредка бросая на нее взгляды. Сияние звезд проливалось на девушку. Она не позаботилась снова закрепить яшмак, и прекрасное лицо было открыто ночному ветерку. Находясь рядом, сарацин чувствовал отчужденность Валентины – эта женщина-ребенок своими слезами умела пробуждать в нем самое глубокое сострадание и зажигать страсть одной только опаляющей походкой. Когда Саладин вложил ее руку в его, Паксон испытал потрясение не меньшее, чем девушка. Он ощутил, как ледяные и хрупкие пальцы коснулись его ладони и какой смертной холодностью веет от той, что вручена ему предводителем. И все же в глазах Валентины он уловил безумное желание и собрался утолить страсть, разжигая ее до тех пор, пока девушка не взмолится о пощаде и не заснет, спокойная и счастливая, в его объятиях.

– Куда ты ведешь меня? – тихо спросила Валентина дрожащим голосом.

– В один укромный уголок оазиса. Это недалеко.

Лицо девушки осталось бесстрастным, и он добавил:

– Или ты желаешь, чтобы я взял тебя здесь, сейчас?

– Это ты подстроил все случившееся! – обвинила его Валентина, повернувшись к своему противнику.

Свет звезд окутал ее лицо мягким сиянием.

– Нет, но подстроить лучше, чем это сделал сам Саладин, я бы не смог, – он протянул руку и сжал ей локоть, опасаясь, что она убежит, как накануне.

– Отпусти меня! – приказала Валентина тихим голосом, полным угрозы.

– Ты моя! Саладин передал тебя мне!

– Я не твоя и никогда твоей не буду! – выпалила девушка, вырвав свою руку.

– Это мы еще посмотрим! – последовал ответ, в котором таилось больше угрозы, чем в звуке боевых труб.

Снова схватив ее за руку, Паксон зашагал быстрее, поскорее уводя непокорное создание на край оазиса – прочь от грустных глаз дурно пахнущих верблюдов.

* * *

У подножия финиковой пальмы под звездным небом Паксон скинул с плеч плащ и расстелил на траве. Тонкий луч лунного света пронизал густую листву и выхватил из тьмы Валентину, озарив ее лицо серебристым сиянием. Непроницаемые глаза султана оставались в тени, но взгляд был ощутимо тяжел. Девушка чувствовала, как этот взгляд скользит по ней, и пламя гнева расходилось по ее жилам.

– Не так все должно было случиться между нами, Валентина! Но приди ко мне по своей воле, – голос таил теплоту, которой так жаждало сердце.

– Я уже сказала Саладину, что радости тебе от близости со мной не будет! – решительно заявила девушка.

От нее веяло холодом, поразившим сарацина до глубины души.

– С нашим предводителем ты пошла охотно! – напомнил он.

– А теперь я с тобой лишь потому, что так повелел Саладин!

Паксон шагнул к ней.

– Ты всегда повинуешься приказаниям? Но которому же из двоих повелителей ты выкажешь большую преданность, леди Валентина Наваррская?

Он заметил, как высоко вздымается грудь девушки под тонким шелком платья, и представил, сколь легко разорвалась бы в его руках непрочная ткань.

– Если у тебя нет желания на виду у всех воинов Саладина возвращаться в лагерь в одежде, изорванной в клочья, советую самой снять наряд.

Валентина знала: Паксон говорит серьезно. Здесь, наедине с ним, оторванная от всего мира, она будет принадлежать ему, как он того пожелает, и не позовет никого на помощь, потому что Малик эн-Наср высказал свое одобрение.

Глядя на Паксона неподвижным взором, девушка стала молча снимать свое платье и, оказавшись нагой, не сделала ни одного движения, чтобы прикрыться. Султан упивался ее красотой и пьянел от мягких изгибов тела. Ни одну женщину не желал он так сильно.

Насмешка мелькала во взгляде Валентины, она манила медлительной и чувственной улыбкой, полные, сочные губы приоткрылись, блеснули белые зубы. Паксон не отводил от нее глаз, сбрасывая свою одежду.

Крепкие мужские руки обвились вокруг девичьего стана, показавшегося султану горячим при соприкосновении. Сарацин крепко прижал к себе красавицу-христианку и медленно склонился к ее лицу.

Валентина поворачивала голову то в одну сторону, то в другую, отдаляя тот момент, когда их губы сольются в поцелуе. Паксон погрузил пальцы в ее волосы и, захватив тяжелые пряди, не позволил отвернуться вновь. Он прильнул к ее устам, и губы девушки показались ему ледяными – такими же бескровными, какими стали ее пальцы, когда Саладин соединил их руки.

И все же у него сохранилась жажда обладания этой женщиной. Не отрывая губ от ее рта, он стал подталкивать Валентину к плащу, расстеленному на траве. Девушка отвернула лицо, едва не задохнувшись от возмущения.

– Между любовным совокуплением и утехами обольщения есть разница! – выдохнула она, и звук ее голоса подстегнул страсть мужчины.

– Но разница эта небольшая! – задыхаясь, проговорил Паксон, принуждая Валентину опуститься на плащ.

Она почувствовала спиной землю.

Он целовал ее губы, придавив своим стройным и мускулистым телом. Девушка не могла даже шелохнуться. Сопротивление было бы бесполезно, все силы Валентины поглотило беспросветное отчаяние.

Султан ласкал ее груди, его губы оторвались от губ пленницы, только лишь для того, чтобы изведать нежность шеи, сопровождая теплые касания рта легкими прикосновениями пальцев.

Девушка оставила попытки высвободиться, понимая, что силы их слишком не равны. Она лежала тихо, неподвижно, безучастно. Паксон поцеловал ей мочку уха и прошептал на своем языке нежные слова, его руки продолжали ласкать ее тело, щекоча и возбуждая, пока дыхание Валентины не стало прерывистым и плоть не подалась навстречу ласке, подобно лепесткам цветка.

Пытливые пальцы сарацина безмолвно говорили, как он ее обожает, жаждущие губы боготворили красоту, блуждая по гладкой коже, голова скользила все ниже по упругому животу – к шелковистым бедрам.

Паксон чувствовал, как начинает гореть огнем тело девушки. Окутавший ее лед оказался тонким, под ним билось пылкое сердце. Султан раздвинул коленом ей бедра, и Валентина подалась вперед, изогнув спину, чтобы принять его. Необыкновенно сладостные губы обжигали пылом страсти, сливаясь в поцелуе с его жадным ртом. Он проник в лоно, и сердце мужчины бешено забилось в груди, подчиняясь порывам страсти.

Валентина остро ощущала движения, требующие отклика, и она, обнимая крепче мускулистую спину, откликалась, давая волю своей чувственности. Девушка увлекала Паксона за собой, гулкие удары двух сердец сливались воедино. Она слышала голос, обещавший сделать ее своей, и отвечала, что это будет нелегко, но слова ничего не значили, властвовали ощущения и тяга плоти к неземному блаженству, верх одерживало стремление к полному слиянию тел.

…голос Розалан… «твоя душа… суть… тайная сердцевина… никто не может завладеть ею… только если ты не отдашь сама…» и ее собственный голос… «это будет нелегко… нелегко… нелегко…»

Руки Валентины упали на плащ, тело стало безвольным, но, только удовлетворив свою страсть, Паксон выказал гнев. Наклонившись так близко, что девушка почувствовала его дыхание на своей щеке, он хмуро посмотрел на нее рассерженным взглядом. Валентина бестрепетно встретилась с ним глазами, ответив равнодушным взором.

– Я не глупец, как ты думаешь! Так что поостерегись и не принимай меня за дурака! Твои губы жаждали моих поцелуев, и ты прижималась ко мне так крепко! Разве эти прекрасные руки не смыкались на моей спине, увлекая меня на божественную высоту? Кто противился кому, я или ты? Молчи, не отвечай! – сердито произнес он, откатываясь на край плаща. – Наверное, ты не понравилась Саладину, и сейчас он, без сомнения, смеется над тем, как ловко спихнул мне ледяную красавицу!

Валентине безумно захотелось вцепиться ногтями ему в лицо и разорвать его, и расцарапать. Паксон был прав: она откликалась на призыв и желала его больше, чем какого-либо другого мужчину на свете. Но ни ее отклик, ни наслаждение, которое она получала, не могли считаться достаточным ответом на страсть такого мужчины, как Паксон. Он требовал от нее того, что дать ему она была еще не готова. Мужчина возбуждал ее, но и пугал одновременно. В этом человеке чувствовалась жестокость. В первую очередь он был воином, затем – султаном Джакарда, и лишь потом – мужчиной, человеком.

– Ты нанесла мне поражение, Валентина! Такого я от женщины не потерплю!

– Ты готов принять от женщины все, кроме отказа разделить с тобой до конца твою страсть?

– Никогда я не приму отказа! – пригрозил он, прижимая снова ее к плащу. – Если я однажды не завладею тобой совершенно, то и никому другому больше не достанешься! Это я тебе обещаю! Мне достаточно лишь положить руки тебе на шею и сдавить как следует, чтобы убить христианку, увеличив тем самым и без того немалый счет неверных, павших от моей руки.

– Почему же ты этого не делаешь? Тебя вдруг стали мучить угрызения совести, не позволяя убивать женщин?

– Ты еще презреннее, чем женщина! Забыла, что я только что стал свидетелем твоей холодности и понял, какая ледяная кровь течет в твоих жилах? Нет, еще не настало время мне тебя убить! Я решил позволить тебе пожить еще немного. Твои глаза так вопросительно смотрят на меня, Валентина! Ты удивляешься, почему я до сих пор не открыл Саладину, кто ты такая на самом деле?

– Ты ошибаешься, могущественный султан! Меня интересует другое: как долго ты собираешься использовать эту угрозу против меня? – насмешливо заметила девушка, сверкнув глазами.

Яростно схватив ее за плечи, Паксон скрипнул зубами и выругался.

– Я поставил себя в невыносимое положение. Не открыв обман сразу же, как мне стало о нем известно, я превратился в твоего сообщника. Это самое ужасное положение, в котором только может оказаться такой человек, как я, ведь мне уготовано судьбой вместе с остальными править этой страной! Я проявил к тебе снисхождение потому лишь, что ты не в силах нанести какой-либо вред народу ислама. И я знаю Рамифа, как человека стойкого и верного правому делу мусульман. Он сумеет удержать тебя в узде, это несомненно. И кроме того, есть еще одно обстоятельство, не менее важное, чем все остальные! – прорычал он более грозно, по-прежнему прижимая Валентину к плащу. – Я еще не готов увидеть тебя мертвой! Я хочу выиграть сражение, в которое ты вовлекла меня своей холодностью. Слушай меня внимательно, Валентина! Я выиграю это сражение! Я всегда побеждаю! Скоро наступит день, когда ты станешь моей совершенно и разделишь со мною страсть!

Неожиданно Паксон отпустил ее и, оставив лежать на плаще, принялся собирать свою разбросанную одежду. Пораженная, Валентина ждала. Ночная прохлада становилась все более пронизывающей, и она дрожала от холода.

Девушка чувствовала себя разбитой и униженной. Обида и горе мучили сильнее, чем в тот вечер, когда ее изнасиловали двое воинов. Близко, слишком близко подошла она к тому, чтобы довериться Паксону и сдаться на его милость. Но между ними не было любви! Она для него всего лишь пока еще не выигранное сражение, и он стремится одержать победу. Между ними не промелькнуло ни искры нежности, кроме той, что он проявлял с целью быстрейшего достижения наивысшего наслаждения, и не было между ними доверия… Ничего! Чувственность, похоть, желание… – все, что идет от плоти. А что же от души? Где дружба? Единодушие? Нежность, которая могла бы противостоять жизненным испытаниям?..

Одевшись, Паксон вернулся к Валентине с ее платьем в руках. Опустившись на одно колено, он надел туфельки ей на ноги, как ребенку. Сжав губы в тонкую линию, лишь бы удержаться и не пуститься в объяснения по поводу своей вялости и безучастности и его напрасно уязвленной гордости, девушка с трудом подавила желание протянуть руку и утешить сарацина.

Паксон бросил ей скомканное платье:

– Одевайся, не то мне придется тащить тебя в лагерь в чем мать родила, – тон голоса был насмешливым и презрительным, и ни одно слово так и не сорвалось с губ Валентины.

Султан смотрел, как она одевается, и девушка не делала попытки спрятаться от его взгляда. Помимо своей воли сарацин ощутил, как в теле вновь пробуждается желание.

– Я думал, что растопил твою сдержанность, но в последний момент ты доказала, насколько я ошибся! Однако все случится иначе в другой раз! Неоднократно я буду возлежать с тобой и в конце концов растоплю твою холодность! Помяни мое слово, Валентина: однажды ты будешь моей совершенно!

Спорить было бы лишь пустой тратой времени и сил, это только отдалило бы тот благословенный миг, когда удастся ей остаться наедине со своими мыслями. Валентина молча шла рядом с султаном к лагерю, и в ее сердце зрело мрачное предчувствие, что на самом деле однажды настанет день, когда Паксон осуществит свою угрозу.

 

ГЛАВА 17

Весь следующий день Валентина не покидала лагерь, так как должна была справиться с бесконечными обязанностями посланницы эмира Напура. Она постаралась заполнить мысли повседневными делами, не желая думать о прошлой ночи под звездным небом в укромном уголке оазиса.

К вечеру девушка падала с ног от изнеможения и рано скрылась в своем шатре, чтобы немного отдохнуть и привести себя в порядок. Вытянувшись на низком и узком диване, она обнаружила, что все же не в силах окончательно прогнать мысли о сарацине. Воспоминания о нем вдруг ожили. Неужели только вчера она возлежала рядом с ним, ощущая его нежные прикосновения и поцелуи, пробуждавшие в ней желания и страсти, таившиеся в уголках ее сердца, как тени – в пустыне?

– Госпожа, – позвал ее кто-то. – Можно войти?

Это был Ахмар.

– Да, входи, – ответила Валентина, радуясь возможности отвлечься от мыслей о Паксоне.

Ахмар вошел и сел рядом.

– Переговоры подошли к концу. Перемирие невозможно!

Валентина резко поднялась.

– Ты уверен?

– Все ясно! Яснее некуда! Ричард приказал своим людям сворачивать лагерь. Король Англии прибыл сюда с единственной целью: показать всему свету, что он желает вести переговоры! Ничего другого ему и не оставалось: он хотел восстановить свое доброе имя после позорного уничтожения беззащитных людей в резне, устроенной им у стен Акры. Ты не поверишь, когда услышишь, чем закончились переговоры!

Валентина вопросительно взглянула на Ахмара, ожидая, когда тот заговорит снова.

– Ричард Львиное Сердце, похоже, решил, что брак высокопоставленного мусульманина с христианкой королевской крови положит конец войне! Он предлагает брату Саладина Аль-Адилу свою сестру Джоанну в жены! И христиане, и мусульмане должны вверить свои владения в Святой земле в руки этой пары, и тогда мир, полагает английский король, воцарится в Иерусалиме. Он просит также, чтобы Святой Крест был возвращен христианам.

– Этого никогда не случится! – тихо промолвила Валентина. – Принцесса Джоанна – ревностная христианка, она ненавидит мусульман и никогда не согласится на этот брак, и Ричарду не останется ничего иного, кроме как смириться с ее решением. Она вдова покойного короля Сицилии. Джоанна сама правила этой страной, пока не передала трон двоюродному брату своего мужа, Танкреду. Она никогда не согласится выйти замуж за Аль-Адила, сколь бы образованным и любезным он ни был.

– Король Англии осведомлен о положении дел не хуже нас! Он пытался достать луну с неба!

– Что же теперь предпримет Ричард Львиное Сердце? Ты прав: яснее ясного, на самом деле он не может надеяться, что с этим браком воцарится мир.

– Поговаривают, он возвращается, чтобы восстановить Яффу. Английский король все еще удерживает этот город, но в том состоянии, в каком сейчас находится Яффа, отвоевать порт мусульманам не составит труда. Веют ветры войны, госпожа, и более злые, чем зимние шквалы, налетающие с моря!

* * *

Прошел октябрь, потом ноябрь, а Валентина продолжала править Напуром, каждый день выслушивая доклады о продолжающейся войне. Ричард оставил часть своих войск для восстановления Яффы, а сам возглавил подвижные отряды, разъезжавшие по равнинам в поисках вражеских дозоров.

Дюйм за дюймом крестоносцы овладевали равнинами и расселялись в опустевших городах и полуразрушенных башнях. Благодаря своим усилиям, они закрепились у подножия холмов, и перед ними открылась дорога на Иерусалим, пролегавшая среди лощин и возвышенностей. Но время года стало им врагом: вслед за свирепыми северными ветрами пришли дожди и промозглый холод.

Большинство воинов были готовы отправиться на завоевание Иерусалима, но Ричард не решался, ясно осознавая стоявшие перед войском трудности. Необходимо было что-то предпринять, но король Англии ничего не мог придумать. Порывистый ветер обрушивался на крестоносцев, опрокидывая их шатры. Лишенные укрытия, кони дохли. Дождь портил муку и сухари. Металлические кольчуги ржавели, люди умирали от голода и болезней.

Филипп Французский, обеспокоенный мором, настаивал на походе к Иерусалиму, но не находил поддержки у Ричарда Львиное Сердце. Своей нерешительностью английский король вызвал гнев французского короля. Огненноволосый бог Севера счел, что армия не в состоянии предпринять осаду Иерусалима, и приказал отвести войска к Яффе.

Расстроенный француз покинул Святую землю. Он уехал вместе с герцогом Бургундским. Ричард и его племянник Генрих, правитель Шампани, двинулись на Ибелин. День ото дня положение все ухудшалось. Добравшись, наконец, до Яффы, они обнаружили, что отстраивается город крайне медленно.

У Саладина повсюду были свои люди, и ему донесли, что христиане вернулись на побережье. Тогда он объявил своим воинам, что распускает их до наступления весны. Все мусульманское войско охотно разъехалось, так как почти четыре года многие сарацины не были в родных местах.

Когда Валентина услышала, что Саладин распустил своих воинов по домам, она испугалась: Хомед, сын Рамифа, теперь мог вернуться в Напур и узнать о смерти отца. Но Ахмар и Мохаб успокоили ее: этого не должно случиться, ведь Хомед был изгнан из Напура, а кончина Рамифа все еще оставалась для всех тщательно оберегаемой тайной.

* * *

Наступил новый, 1192 год. Прошло уже девять месяцев с тех пор, как Валентина на корабле прибыла в Святую землю, и за это время кончилась одна ее жизнь и началась другая. Из придворной дамы Беренгарии она превратилась в правительницу Напура.

С болью в сердце узнавала Валентина о поражениях христиан. Ахмар ревностно собирал сведения о ходе войны и держал свою повелительницу в курсе событий. По его мнению, повышенный интерес Валентины объяснялся тем, что война влияла на цены, за колебаниями которых, оберегая благополучие жителей Напура, зорко следила мудрая женщина.

Последние известия, принесенные Ахмаром, касались английского короля: Ричард все еще находился в Яффе, наблюдая за восстановлением города. Он не только вел изнурительную борьбу с мусульманами, но столкнулся и с разбродом в своих собственных войсках. Французы устали от ожидания и выбрали предводителем Конрада Монсератского – он должен был сплотить их ряды и повести войска на святой город в качестве Иерусалимского короля, на что Ричард Львиное Сердце дал свое согласие.

Все уже было готово к коронации Конрада, когда до крестоносцев дошло известие, что тот убит. Бедняга возвращался с пира, устроенного в его честь, и пал жертвой головорезов. Это убийство, как и многие другие злодеяния в череде им подобных, люди приписывали шейху аль-Джебалу, Старцу Гор.

Смерть Конрада Монсератского во многом способствовала примирению французов и англичан. Юный Генрих Шампанский теперь должен был принять корону, предназначавшуюся его несчастному предшественнику. Он приходился племянником и Ричарду, и Филиппу, а потому все остались довольны сделанным выбором.

Но коронация Генриха не облегчила страдания крестоносцев. Скудные запасы продовольствия с каждым днем истощались все больше, мор продолжался, заболел и сам Ричард. Он приказывал носить себя по Яффе на носилках, когда ему требовалось дать указания людям, занятым строительными работами.

Ахмар вернулся во дворец Рамифа с новостями. – Госпожа, я только что из города, и то, что мне довелось узнать, весьма прискорбно. Воины Малика Рика мрут, как мухи. Говорят, сам король заболел. Христианам ради пропитания приходится убивать своих лошадей. Животные оказались заразными, и люди теперь сражены болезнью, они лежат и ждут своей смерти. В лагере кишмя кишат насекомые и тучи мух закрывают небо.

Валентина расстроилась еще больше Ахмара. Ее соотечественники умирают! Гибнут воины Ричарда! Остаются лежать в полях и по обочинам каменистых дорог, сраженные голодом и болезнями, вызванными истощением. А в ее распоряжении хранилища и кладовые, которые ломятся от запасов провизии!

* * *

Шадьяр, белая пантера, росла с пугающей быстротой, хотя все еще проявляла игривость, иногда бывая при этом неуклюжей. На этот раз она опрокинула многочисленные флаконы и кувшинчики с мазями и притираниями, стоявшие на туалетном столике Валентины, и повелительница Напура кинулась поднимать их. Однако никакие хлопоты не могли отвлечь молодую женщину от чувства вины, терзавшую ее постоянно с того самого дня, как Ахмар сообщил ей о положении дел в лагере христиан.

Войско Ричарда гибнет! Несомненно, английский король должен теперь поторопиться заключить перемирие, если не хочет и в дальнейшем терять своих воинов, погибающих от голода.

Может, попытаться тайно послать христианам продовольствие – так, чтобы даже Розалан не знала?.. Стоит только подумать обо всех этих умирающих от голода людях!..

«Глупая! – ругала себя Валентина. – Что ты можешь сделать? Ты всего лишь женщина…» И все-таки она продолжала мучиться: может, самой повести караван?.. «Глупости! Ты нужна здесь, во дворце! Ты обязана сдержать свое обещание!» Да и где взять таких людей, которые согласились бы сопроводить караван в Яффу? Нет, нельзя злоупотреблять доверием, оказанным ей Рамифом! Голод…

Но даже если она найдет людей для сопровождения каравана, шейх аль-Джебал, Старец Гор, наверняка воспрепятствует задуманному ею. Не он ли в какой-то степени и был причиной того, что войска Ричарда и Саладина все время ведения войны испытывали трудности с поставками провизии? Шейх аль-Джебал завладевал каждым караваном, до которого только мог добраться, а затем перепродавал украденное вдвое дороже тому, кто предлагал самую высокую цену. Старец Гор в этой войне не сочувствовал ни мусульманам, ни христианам. Единственное, к чему он стремился, – это стать еще более могущественным, увеличив свое богатство.

Нет, скорее всего, ей не удастся послать провизию воинам Ричарда! А Саладин и его войско сейчас ни в чем не испытывают нужды! Сарацины вернулись в свои родные края и восстанавливают силы после тягот похода среди родных и любимых. У христиан же в этой земле никого нет! Крестоносцы лишены даже того утешения, которое могли бы им принести возлюбленные, отдаленные от них сейчас тысячами миль. Но, может быть, все же?..

А если караван встретится с отрядом воинов Саладина? Что тогда? И весной, когда возобновятся боевые действия, как объяснит она отсутствие припасов в закромах? Припасов, уже закупленных Саладином для мусульманских войск? Нет! Это невозможно! Но…

Валентина снова и снова перебирала в памяти то, что ей известно о Старце Гор. Известно ей, однако, было очень мало: живет он в Аламуте, Гнезде Орла, неприступной крепости на вершине горы, расположенной менее чем в одном дне пути от Напура. Никто из смельчаков, пытавшихся вскарабкаться на эту гору, не возвращался живым.

«Наверно, я сошла с ума! – смеялась над собой Валентина. – Подумать только! Собралась отправиться к шейху аль-Джебалу с просьбой помочь христианам!» Но ведь слышала же она о многих деяниях Старца Гор, обращенных против мусульман, людей его веры и соотечественников! Ей было очевидно, что шейх аль-Джебал создал для себя особый мир, в котором он не являлся приверженцем ислама и обладал могуществом, не выказывая преданности ни стране, ни вере.

Какая же причина могла бы показаться Старцу Гор достаточно весомой, чтобы он оказал помощь в доставке провизии христианам? «Богатство!» – сам собой напрашивался ответ. О чем же еще мог заботиться шейх аль-Джебал, завладевая караванами и продавая награбленное по двойной цене? Богатство было первейшей заботой этого предводителя убийц.

Валентина нисколько не сомневалась, что Ричард мог бы щедро заплатить за продовольствие, чтобы остался доволен выгодой Старец Гор. Золота у английского короля было в избытке, но не хватало зерна и мяса. И в этом случае окажутся нерасстраченными сокровища Напура! Валентина свято следовала своей клятве, данной Рамифу: она обещала заботиться прежде всего о благе народа Напура.

Весь день и всю ночь напролет девушка не могла принять решения. Что бы она ни предприняла, осуществить задуманное следует без посторонней помощи. В этом деле ей нельзя полагаться ни на Розалан, ни на Ахмара. Решение – ее, и только она должна отвечать за последствия.

В течение всей бессонной ночи Шадьяр ад-Дарр ходила кругами по комнате. Хозяйка была взволнована, и пантера чувствовала это, скребя когтями ковер у постели Валентины.

* * *

Раннее утро было холодным, но чем выше поднималось солнце, тем становилось теплее. Валентина ехала на белом арабском скакуне, а Шадьяр бежала рядом. Время от времени пантера гналась за птицей или кроликом, но неизменно возвращалась к хозяйке, догоняя коня быстрыми изящными прыжками.

Направляясь к подножию гор, среди которых возвышался Аламут, Валентина едва могла поверить, что пустилась в путь для встречи с живой легендой о воплощенном зле. Шейх аль-Джебал!

Снова и снова Валентина спрашивала себя, почему же предприняла она это опасное путешествие, ради чего оставила Ахмару и Розалан записку, сообщив, что отправляется в пустыню, чтобы побыть в одиночестве. Они же ее друзья!

Старый Мохаб сражен горем со дня смерти Рамифа. Он рад слышать от нее слова утешения и надеется хоть чем-то оказаться полезным. Каждый день старик носит поднос с едой в опустевшие покои Рамифа, чтобы не возникло ни у кого никаких подозрений. И каждый день Розалан выносит из спальни эмира постельное белье и одежду и отдает ее прачкам, хотя никто не спит на этих простынях и не носит эту одежду. И Ахмар, этот удивительный человек, тоже посвятил свою жизнь сохранению тайны смерти Рамифа!..

По какому же праву подвергает она опасности себя и своих друзей – самых замечательных, какие только были у нее в жизни! Почему она так поступает? Ответ ей был ясен, и все же Валентина избегала признаться в том себе: потому что она христианка! «Познай сам себя», – сказал ей Саладин.

«Признайся, ты хочешь, чтобы это душераздирающее решение принял за тебя шейх аль-Джебал! Тогда сможешь спокойно спать по ночам! Но когда Старец Гор рассмеется, выслушав просьбу, твоя участь определится: ты будешь умерщвлена, и перед смертью сердце твое наконец успокоится: ты сможешь считать, что сделала все возможное для спасения умирающих. Ты ведь не исключаешь возможности получить отказ? И даже предполагая, что вскоре над тобой лишь посмеются, ты продолжаешь карабкаться к Гнезду Орла!»

Валентина расстегнула яркий пурпурный плащ и отбросила его за спину. Кафтан у нее был темно-коричневого цвета, зато туника – ярко-фиолетового. Она преднамеренно оделась в кричащие тона, чтобы привлечь внимание федаинов, которые, она не сомневалась, станут следить за каждым ее движением.

Девушка смело ехала по дороге, плащ развевался у нее за спиной – она направляется в эти края не для того, чтобы выведать тайну Старца Гор!

На своем арабском скакуне, в сопровождении Шадьяр, Валентина поднималась все выше и выше – к Гнезду Орла, где затаился шейх аль-Джебал. Удивительным казалось ей, что никто не останавливал одинокую всадницу. Солнце стояло высоко в небе, когда она сделала привал. Валентина обежала глазами густую листву и подлесок.

Для чего она остановилась? Высоко ли удастся подняться на гору, прежде чем ее схватят федаины? Если бы кто-то подкрадывался, пантера дала бы хозяйке знак. Никого и ничего. Тишина.

Валентина возобновила подъем. Конь скакал с одного каменного уступа на другой, оскальзываясь на гладких скалах. Солнце уже клонилось к закату, заливая своими сверкающими золотыми лучами каменистую тропу, когда девушка взобралась на вершину. Валентина ожидала увидеть голую, пустынную местность, но теперь удивленно оглядывала холм, поросший травой и блестевший в угасающем солнечном свете. Вокруг холма плотной стеной стояли деревья, а впереди вздымались вверх массивные стены Аламута.

Никакого признака жизни! Валентина, сидя по-мужски на своем прекрасном коне, двинулась к цитадели федаинов, белые стены которой казались рыжеватыми в лучах заходящего солнца. Шадьяр не отставала от хозяйки. Приближаясь к воротам крепости, Валентина почувствовала страх, но решительно расправила плечи. Над воротами она увидела надпись:

ТОТ, КОМУ ПОМОГАЕТ БОГ –

ВЛАСТЕЛИН МИРА.

ОН РАЗРЫВАЕТ ЦЕПИ ЗАКОНА.

ПРЕКЛОНИСЬ ПЕРЕД ИМЕНЕМ ЕГО.

Валентина долго стояла, размышляя над смыслом надписи. За огромными воротами крепости возник шум, и вдруг ворота распахнулись, как бы приглашая войти. Девушка осторожно приблизилась, тихо позвав Шадьяр.

Даже если ворота были распахнуты руками людей, увидеть их оказалось невозможно, но ощущение, что чьи-то глаза неотрывно следят за ней, неожиданно стало почти осязаемым.

Вокруг царили тишина и спокойствие. Едва дыша, Валентина двинулась вперед. Она бросила взгляд на Шадьяр. Пантеру, казалось, ничто не тревожило: она не прижимала уши и не била себя хвостом по бокам – и Валентина успокоилась. В случае опасности пантера вела бы себя иначе, в этом отношении хозяйка с уверенностью полагалась на свою питомицу.

Тропинка привела к другим воротам, и они тоже распахнулись при ее приближении, беззвучно повернувшись в петлях. Всадница спешилась, оставив коня в полной уверенности, что, когда вернется, найдет своего скакуна на этом же самом месте.

Валентина вошла в полутемную комнату, освещенную только слабым светом факелов, прикрепленных к стенам. Воздух был напоен сладким запахом благовоний, и Шадьяр наморщила нос. Незваная гостья Аламута медленно двинулась вперед в сопровождении пантеры.

Она нерешительно приблизилась к дальнему концу комнаты и, когда глаза привыкли к полумраку, различила очертания человека, сидевшего в позолоченном кресле, похожем на трон, позади завесы из блестящих бусин, отделявшей его от посетительницы.

У ног человека стояли горшочки с благовониями, от которых поднимался легкий дымок. Мерцающий свет факелов отбрасывал призрачные тени, скрывавшие лицо, походившее на череп, обтянутый кожей, тонкой, как бумага. На скулах проступали голубые вены, редкие седые волосы ниспадали на костлявые плечи. Тело казалось доведенным до крайней степени измождения. Скрюченные руки были сложены на коленях, худые ноги – скрещены. Дымящиеся благовония испускали струйки дыма, спиралеобразно поднимавшиеся вверх. Глаза старика оставались сомкнутыми, рот – сжатым в прямую линию.

Валентина содрогнулась: чем может этот слабый старик помочь ей? Он должен был знать, что прибывшая стоит перед ним, но не подал никакого знака. Однако, не для того же приехала она сюда, чтобы теперь развернуться и уйти, даже не попытавшись добиться своего! Валентина заговорила тихим, умоляющим голосом:

– Мне нужна твоя помощь, о шейх аль-Джебал! Я Валентина из Напура и хотела б, чтобы твои люди помогли мне доставить зерно и запасы провизии в войско христиан, – сказала она. – Может, мы договоримся поделить деньги, которые Ричард Львиное Сердце заплатит за продовольствие?

Все не то говорит она! Все не то! И почему так дрожит? Не от страха же за свою жизнь, которой ее легко могут лишить в наказание за оскорбление, нанесенное властелину федаинов появлением в Аламуте. Нет! Совсем по другой причине: от страха получить отказ.

Мысль поразила Валентину. Она поняла, что готова умолять шейха аль-Джебала и пресмыкаться перед ним – готова на все ради благополучия воинов Ричарда. Люди, принадлежавшие к тому же народу, что и она, умирали от голода, а в ее руках была пища!

Голос Валентины дрожал от волнения:

– Если ты не можешь дать мне сопровождающих, то хотя бы пообещай не трогать мой караван.

Дряхлый старец не подал виду, что расслышал ее слова, продолжая сидеть в прежней позе. Сладко пахнущие благовония все так же испускали змеевидные струйки у его ног.

Валентина опустилась на колени и протянула к старцу тонкую руку.

– Пожалуйста, помоги мне! – принялась умолять она хрипловатым шепотом. – В награду за твою помощь я сделаю все, что ты потребуешь.

Неожиданно завеса из бусин колыхнулась, и из-за нее появился высокий человек. Сверху вниз посмотрел он на низко склонившуюся в поклоне гостью Аламута и рассмеялся, весело запрокинув голову.

– Ты умеешь просить, женщина, правящая Напуром вместо Рамифа!

Пораженная до глубины души, Валентина застыла от изумления, в ее зеленовато-голубых глазах мелькнуло удивление, но тут же улетучилось вместе с образом изможденного старца и мыслями об умирающих от голода христианах, из-за страданий которых и пришла она сюда, на вершину горы. Только счастье видеть человека со смеющимися темными глазами выражала теперь каждая мельчайшая черточка ее лица. Она нашла его! Это был тот мужчина, что похитил ее на турнире в Мессине. Это был бедуин, продававший персики на базаре, и музыкант, игравший на флейте. Это был всадник, которому она сказала, что не может ждать целую вечность.

Сердце девушки бешено билось, слезы застилали глаза.

– Кто ты? – прошептала она. – Пожалуйста! Ты должен сказать мне на этот раз!

Время остановилось – она ждала ответа. Это лицо, веселые темные глаза, сильные руки и высокая гибкая фигура навеки запечатлелись в ее сердце, и ей уже не нужно было слышать, как произносит он свое имя:

– Менгис.

 

ГЛАВА 18

Менгис смеялся, блестели белые зубы. Лицо, словно высеченное рукой искусного резчика, поражало мужественностью и красотой. Изгиб смеющегося рта пронзала чувственность. Юноша поглядывал на прекрасную женщину. На его голове не было тюрбана, и пряди угольно-черных волос свободно ниспадали на лоб. Рукой он поглаживал усы.

– Шейх аль-Джебал не слышит тебя! Он находится в состоянии глубокой медитации, ожидая часа своей смерти.

Валентина постаралась взять себя в руки. Ноги у нее дрожали, и невозможно было усмирить безудержно бьющееся сердце.

– Если он не может меня выслушать, то кого же мне просить?

– Можешь попросить меня. Я слышал твою просьбу, и она показалась мне странной. Ты правишь владением мусульман и радеешь о христианах? Скажи, почему ты решила, что я помогу тебе?

– Христианам необходимо продовольствие, иначе они погибнут.

Смеющиеся темные глаза помрачнели.

– А если я откажусь, что ты станешь делать? Валентина взволнованно ответила своим низким и хрипловатым голосом.

– Ты оставишь людей умирать от голода, в то время как в твоих силах помочь им! Не понимаю! Неужели у тебя нет ни сердца, ни чести?

Менгис рассмеялся и заключил ее лицо в свои ладони.

От его прикосновения огонь побежал по жилам Валентины. От близости этого человека она ослабела.

– Пошли погуляем по саду. Вечер очень хорош. Мы обсудим, есть ли у меня сердце и честь, в прохладе ясной ночи, где благовония не будут будоражить наши чувства.

Дрожь пронзила Валентину снова, когда Менгис взял ее за руку и вывел из комнаты в сад. Сгустились сумерки, на небо высыпали звезды. Легко двигаясь в полумраке, юноша повел гостью Аламута по узкой дорожке, и шли они молча, ощущая присутствие друг друга и пытаясь разобраться в своих чувствах.

Валентине показалось, что она была в отъезде, но теперь вернулась, наконец, домой, где ее встретили с любовью и нежностью, и в словах не было нужды.

Менгис приноровил свой шаг к шагам Валентины. Он гордился тем, что из двух прекрасных дам выбрал лучшую, когда в день турнира в Мессине Паксон вознамерился похитить королеву. Эта женщина столь же трепетна и отважна, сколь и красива.

Из-под опущенных век юноша рассматривал ее профиль, оценивая изящество тонко очерченного носа и решительную линию подбородка. Распущенные волосы в живописном беспорядке были откинуты за спину. С трудом удалось ему удержаться и не погрузить пальцы в темную, как ночь, густую пелену.

Но чаще всего его глаза возвращались к губам Валентины, полным, сочным, плотным, изысканной формы – рот казался просто созданным для поцелуев. Менгис понимал, что прикосновение этих губ к его губам окажется нежным и прохладным. Он понимал, с какой радостью утонул бы в их сладости.

Юноша подвел Валентину к ручью с небольшим водопадом и сел рядом с нею на берегу.

– Ты спрашивала, есть ли у меня сердце. У меня его нет, – рассмеялся он. – И чести тоже.

– Но ты мне поможешь? – тихо спросила Валентина, глядя в его темные глаза.

– Почему ты решила, что я должен тебе помочь? Я понимаю, о чем ты просишь: мол, те воины умрут, если я откажу тебе в просьбе. Пойми, мужчины не должны идти на войну, если они не готовы умереть. Каждый человек – заложник своей собственной судьбы и не должен ожидать чьей-либо помощи в тщетной надежде избежать рока. Что ты можешь предложить в обмен на мою помощь?

– У меня ничего нет, но Малик Рик заплатит золотом, и в два раза больше того, что будет стоить доставленное продовольствие. Половину получишь ты за свою помощь, а половину – Напур для возмещения расходов.

Менгис снова рассмеялся, сверкнув белыми зубами в сумеречной полутьме.

– Мне твое требование кажется более чем странным! Только что ты интересовалась моей честью, а сама ты, христианка, выдаешь себя за черкешенку и правишь Напуром вместо покойного эмира, скрывая ото всех смерть Рамифа!

Валентина издала испуганный возглас, и Менгис улыбнулся.

– В тот же миг, как эмир ушел к Аллаху, мне стало это известно. О тебе я знаю больше, чем ты сама о себе. Например, ты утверждаешь, будто в военном противостоянии мусульман и христиан не принимаешь ни чью сторону, а сама, правя владениями эмира, крадешь продовольственные припасы из кладовых Напура, чтобы помочь христианам! И эта женщина еще осмеливалась спрашивать, есть ли у меня честь! – с улыбкой заключил Менгис.

Валентина поежилась, выслушав язвительную речь.

– Это был вопрос жизни и смерти, – медленно проговорила она. – У меня не было выбора. Умирать совсем не хотелось. Все, что ты сказал обо мне – истинная правда. Однако, как бы там ни было, я не могу допустить, чтобы люди умирали от голода, когда в моей власти помочь им.

– Ты говоришь загадками, прекрасная Валентина! Ты ничего не сможешь сделать, если я тебе не помогу. Но учти, когда христиане станут хорошо питаться и восстановят силы, они начнут уничтожать тот самый народ, что помог тебе выжить. Вот и скажи мне теперь, – насмешливо потребовал он, – есть ли у тебя честь?

– Я молилась о примирении, – возразила Валентина. – Но оно кажется несбыточным; и пока я молюсь, люди умирают от голода.

– Мне известны тяготы войны, – красивое лицо юноши омрачилось. – Неужели никогда люди не поймут, что войной ничего они не добьются? Во имя своих богов христиане и мусульмане уничтожают друг друга, навлекая на себя несчастья и нищету, а утверждают, что откликаются на призыв своей веры! Это удручает.

– Ты говоришь «во имя своих богов», – прошептала Валентина. – Но какому Богу поклоняешься ты, Менгис?

– Силы и законы Вселенной – вот мой Бог. Все сущее есть Бог, и на каждом из нас лежит печать бессмертия. Отрицать доброе начало в человеке – значит порицать идею Бога. Учение несложное, согласись! Бог – все сущее, и все сущее – Бог. Война противоречит этому учению. Мир – естественный порядок вещей, значит мир и есть Бог.

Просто и трогательно проповедовал юноша ей свою веру, голос мягко обволакивал, в словах чувствовалась затаенная тоска. Валентина поверила Менгису, невзирая на то, что находилась она на вершине Аламута, в цитадели убийц и воров. Девушка поверила ему, но сердце разрывалось на части от противоречивых чувств. Если Менгис в силах решить, поможет ли ей шейх аль-Джебал, не несет ли и он некую долю ответственности за те злодеяния, что приписывают Старцу Гор?

– Еще раз спрашиваю тебя, Валентина, – мягко проговорил Менгис, на этот раз без малейшего намека на насмешку. – Есть ли у тебя честь?

– Ты можешь верить во что угодно, Менгис, но если бы умирали от голода мусульмане, я бы помогла мусульманам. Так что мне ответишь на просьбу?

– Мой ответ ты узнаешь завтра утром. Валентина заглянула в самую глубину глаз юноши и улыбнулась.

– Не значит ли это, что ты хочешь заставить меня ждать целую вечность?

Менгис мог и не отвечать ей. Он нежно заключил в ладони ее лицо и долго смотрел ей в глаза. Все заботы и опасения улетучились от этого ласкового прикосновения и проникновенного взгляда. Она принадлежала ему, сейчас, завтра, всегда. Он был ее судьбой.

– Здесь, в Аламуте, время не имеет никакого значения. Я хочу, чтобы в этот вечер ты была моей гостьей. Может, – лукаво улыбнулся он, – я пожелаю не расставаться с тобой никогда!

– Пожалуйста, не говори больше ничего подобного, если только не думаешь так на самом деле, – попросила Валентина.

– А если я скажу, что действительно хочу, чтобы ты навсегда осталась в Гнезде Орла, согласишься ли?

Страх овладел сердцем девушки. Ей следует отказаться!

– Я не могу остаться… по крайней мере, сейчас. Быть может, наступит время, когда я…

– Да, понимаю, – сдержанно произнес Менгис.

– Скажи, – спокойно спросила Валентина, – когда шейх аль-Джебал воссоединится душой со своим Богом? И кто сидит в его кресле?

– Очень хитрые вопросы ты задаешь, но я отвечу тебе. Я сижу в этом кресле и становлюсь с каждым часом все больше похожим на шейха аль-Джебала.

– Нет! Нет! Ты не можешь сидеть в том кресле! Если это так, значит, ты и есть… Нет! Нет! – в отчаянии воскликнула Валентина.

– Такова моя судьба, – произнес Менгис с печалью в голосе.

– Ты сказал, что люди являются заложниками судьбы, но неужели, зная предназначенное, невозможно избежать рока?

– Это кажется парадоксальным, правда?

– Объясни мне так, чтобы я смогла понять, – со слезами в голосе принялась умолять Валентина. – Именно это имел ты в виду тогда, в пустыне, правда?

– Я глубоко скорблю о том, что отыскал тебя в пустыне. Я не имел права это делать, но дал себе поблажку. С того самого момента, как мы встретились в Мессине, я уже знал, что должен увидеть тебя снова. И в тот день, на базаре, и потом, во дворце, я просто ничего не мог с собой поделать и говорил себе, что когда окажусь на троне, стану вспоминать об этих встречах. А теперь я отвечу на твой вопрос. Говоря о судьбе и роке, я имею в виду других людей. Сам же я отличаюсь от остальных. Чтобы лучше понять, тебе следует сравнить меня с вашими европейскими королями. Им известна их судьба, и они от нее не отступают, даже если и хотят для себя чего-либо иного. Я наследник трона Аламута, предводитель федаинов, тот, на кого обращены взоры многих. Миф о Старце Гор утверждает, что он бессмертен. Глядя на того старика, что готовится сейчас к своему смертному часу, ты, конечно же, понимаешь: это не так. Шейху аль-Джебалу приписывают многие убийства. Это тоже неправда. Есть на свете множество людей, которые из желания снять с себя вину убивают своих врагов от моего имени. Федаины не опровергают эту ложь лишь потому, что она помогает вселять в сердца людей страх перед всемогущим шейхом аль-Джебалом.

– Но ведь не один ты живешь здесь, в Аламуте? Кто еще?

– Если ты пытаешься узнать, нет ли какой-либо особенной женщины в моей жизни, я могу сказать: таковой нет. Но я не одинок, потому что за троном шейха аль-Джебала стоят многие люди, и они принимают решения, а не я. Хвала Аллаху, я не несу ответственности за все то, что творится от имени Старца Гор.

– А Гнездо Орла? Что это за тайна, порождающая бесстрашие в сердцах федаинов? Говорят, они ничего не боятся, потому что им ничто не дорого в этой жизни и они всегда готовы умереть.

– Это еще один миф. Умереть боятся все, но правда и то, что есть одна тайна. Она объединяет сердца федаинов и позволяет им не бояться смерти, как все прочие люди. Это и есть тайна Аламута, Гнезда Орла.

Валентина зачарованно слушала. Сейчас Менгис раскроет ей тайну, которую пытались разгадать на протяжении долгого времени очень многие, и узнает ее она из уст самого шейха аль-Джебала!

– Здесь, на гребне горы, простирается мир Аламута, всевидящего ока, бдительно взирающего на мир. В кольце стен Гнезда Орла есть сад – сад Эдема, где редкостные деревья и мраморные фонтаны с благоуханным вином услаждают все чувства. Шелковые шатры, устланные коврами, своей тенью манят скрыться в них от жаркого солнца. Благозвучная музыка радует слух. Таков этот мир, куда стремится попасть каждый, но только федаины могут войти в этот рай. Их привозят в Аламут и показывают, что ждет их в вечности после смерти, а затем дают наркотик, всего один раз. Когда вновь прибывшие просыпаются, то принимают решение: оставаться в Аламуте или нет. И это решение каждый должен принять сам, Валентина. А знаешь ли ты хоть одного человека, который не предпочел бы страданиям райские наслаждения? По лицу твоему вижу, ты подумала, Аламут – скопище людей, одурманенных наркотиками. Неправда! Нет смысла лишать людей разума. Если бы это было так, то как бы они стали столь безукоризненно выполнять приказы Старца Гор? О федаинах ходит много всяких рассказов и легенд, но мне хотелось, чтобы ты услышала правду, – голос Менгиса звучал мрачно, в глазах застыла печаль.

– Спасибо, что ты рассказал мне правду, – произнесла Валентина. – Я сохраню все в тайне.

– Знаю, что сохранишь, иначе не рассказал бы! Если ты выдашь хоть слово из того, что услышала, кинжал федаина найдет путь к твоему сердцу. Я редко ошибаюсь в своих суждениях. Нет, я не беспокоюсь на этот счет. Ты доказала, что можешь надежно хранить секреты, даже теряя из-за того возможность вернуться в привычный мир христиан. Ты необычная женщина. Честь – это слово, значение которого женщины чаще всего не понимают.

– Может, потому так, что женщины редко встречаются с благородством? – встала на защиту женщин Валентина.

Менгис рассмеялся.

– Метко сказано! Метко! Теперь, когда тебе известна моя судьба, расскажи о своей.

– Я не размышляю, как ты, о судьбе, а просто живу изо дня в день, – сказала Валентина.

– Тогда мы немного похожи, разве не так? Ты живешь сегодняшним днем, а я скоро буду жить днем вчерашним.

Валентина опечалилась, услышав эти слова. Пустая трата жизни!

– Посмотри! – показал Менгис на небольшую рощицу неподалеку.

Он сменил позу и протянул руку. Маленькая лань на еще шатких ножках приблизилась к нему и легонько коснулась протянутой руки. Валентина удивленно заметила пшеничные зерна в смуглой ладони.

– Не шуми, – предупредил Менгис. – Скоро здесь появится мать этой малышки.

Валентина замерла, наблюдая, как появляется сначала одна лань, потом другая… Они осторожно брали зерно из рук Менгиса и отступали, опасливо поглядывая на него своими красивыми темными глазами. Старец Гор, улыбаясь, издавал воркующие звуки.

Когда лани убежали, Валентина засмеялась.

– Ты разговаривал с животными! Как это здорово: они доверяют человеку! – сказала она.

– В этом нет ничего странного. Они ведь ничего Не просят. Их доверие бескорыстно. Разве ты смогла бы убить хоть одну из этих ланей? – спросил Менгис.

– Чтобы выжить – да! Ради своей жизни я сделаю все, что только смогу.

– Иногда, когда обстоятельства позволяют, ты говоришь правду, иногда же обходишь острые углы невольной ложью. Почему так?

– Порой приходится лгать, чтобы выжить, – пылко заявила Валентина. – Откуда тебе так много известно обо мне? У тебя свои люди и во дворце Рамифа?

Менгис рассмеялся, вытянув длинные стройные ноги.

– У меня есть люди повсюду! Я знал о твоем намерении вскарабкаться на гору, как только ты покинула Напур, знал о твоем продвижении вверх по горному склону, едва ты начала подъем, и знаю о каждом слове, произнесенном на встрече английского короля и Малика эн-Насра в пустыне. Знаю, что ты возлежала в объятиях султана Джакарда, а до этого – в объятиях Саладина. Скажи, – весело расхохотался Менгис, – когда ты разделишь ложе с Ричардом Львиное Сердце? Говори правду!

– Ты несносен! – воскликнула Валентина, вскакивая. – Ты не имеешь права так со мной разговаривать!

– Правда есть правда, не так ли? Почему ты боишься произнести ее вслух? Ну ладно, довольно! Пошли, я отведу тебя на женскую половину, чтобы ты привела себя в порядок с дороги. Потом мы вместе поужинаем.

* * *

Девочка лет десяти с глазами, похожими на терновые ягоды, встретила Менгиса и Валентину в саду за стенами крепости, и Менгис поручил Валентину ее заботам, пообещав, что через час он встретится с гостьей за ужином.

Маленькая прислужница провела Валентину в покои, предназначенные для женщин. Казалось, множество щебечущих созданий должны были бы обитать в этих роскошных комнатах, но выяснилось, что великолепные покои предоставлены ей одной.

Помещение, в которое служанка ввела Валентину – более пышное, чем гарем во дворце Рамифа, – как бы переносило в легендарные времена древнего Рима, прославленного красотой дворцов. По обе стороны шли сводчатые галереи, где под каждой аркой, мраморной или украшенной изразцами, стояли жаровни, распространяя свет и тепло. Вдоль стен были расставлены длинные низкие диваны, покрытые восхитительной тканью. Пол устилали изумительные ковры всех цветов радуги, по ним так и хотелось пройти, ощущая, как ступни утопают в мягчайшем ворсе. Стены были увешаны гобеленами, вытканными, как показалось Валентине, во Франции, а статуи богинь на пьедесталах придавали большой и вытянутой в длину комнате завершенный вид, в то же время не затмевая изысканность и простоту архитектурных украшений.

В дальнем конце комнаты находился бассейн, вода в который поступала из природного источника. На поверхности воды плавали лепестки роз, в воздухе носилось благоухание душистых притираний.

При ближайшем рассмотрении Валентина обнаружила, что по периметру бассейна сделано углубление – резервуар для воды, стенки которого представляют собой отполированные камни, нагревающиеся горящим душистым маслом.

Вода оказалась теплой, как раз настолько, чтобы снять усталость и тревогу. Бассейн постоянно пополнялся свежей водой, а избыточная стекала по желобу, уходившему под пол, и выводилась наружу. Валентина даже не представляла себе, что существует на свете подобная роскошь. Кто только придумал все эти хитроумные приспособления?

Восхищенная увиденным гостья, улыбаясь, повернулась к девочке.

– Меня зовут Агава, прекрасная госпожа, – сказала маленькая прислужница. – Хозяин велел мне оказывать тебе всяческие услуги и позаботиться о твоих нуждах.

– А я Валентина, – с улыбкой ответила гостья. – Ты такая красивая!

Дитя в самом деле было прекрасно. Кожа цвета светлого, ненастоявшегося чая представляла разительный контраст с густыми черными волосами, строго зачесанными назад и открывавшими широкий умный лоб. Подбородок Агавы был по-детски округлым, глаза – широко расставленными, брови – красиво изогнутыми. Восхитительное дитя с обворожительными манерами, свойственными женщинам Востока!

Агава рассмеялась:

– Я на самом деле кажусь тебе красивой? – спросила она с детской непосредственностью.

– Безусловно! Разве никто тебе этого не говорил прежде?

– Говорили, но мне нравится всякий раз слышать это! – робко проговорила девочка, опустив глаза.

Валентина рассмеялась.

– Тогда я буду повторять тебе это при каждом удобном случае.

Вдруг громкое урчание и поскребывание раздались за дверью. Агава от страха подпрыгнула и подбежала к Валентине, в ужасе цепляясь за нее.

– Нет! Нет! – закричала она с истеричными нотками в голосе.

Валентина опустилась на колени и привлекла ребенка к себе, стараясь успокоить.

– Тише, малышка!

Но кошачьи вопли продолжались и царапанье стало еще более ожесточенным, и крики девочки лишь усилились.

– Агава, это Шадьяр ад-Дарр, мой добрый друг! Смотри!

Девочка продолжала цепляться, не веря ее словам.

Освободившись от цепких рук маленькой прислужницы, Валентина направилась к двери. Агава забилась за диван с выражением ужаса на лице.

За дверью оказалась белая пантера. Она вбежала в комнату, преданно поглядывая на хозяйку желтовато-зелеными глазами.

– Смотри же, Агава, это мой друг, Шадьяр ад-Дарр! Мне подарил ее эмир Напура, когда она была еще совсем маленькой.

Девочка осторожно подняла голову и глянула на пантеру, ее глаза округлились от изумления.

– Белая пантера? – проговорила она. – Какое волшебство!

Валентина засмеялась.

– Ну да! Я и сама предполагала, что Шадьяр сделал белой волшебник! Иди сюда и познакомься с ней. Ты будешь первой девочкой, с кем белая пантера познакомится.

Агава с опаской приблизилась к Шадьяр. Пантера незамедлительно перевернулась на спину, чтобы ей почесали мягкий белый живот.

– Кажется, ты ей понравилась! Я уверена, скоро вы подружитесь! – сказала Валентина.

Агава по-детски звонко рассмеялась и обвила Шадьяр руками за шею.

– Белая пантера! – девочка посмотрела на Валентину. – А Шадьяр защитит меня от того, что движется ночью? Ты позволишь ей со мной остаться?

– А что движется ночью, Агава? – мягко спросила Валентина.

– Вещи, люди без лиц, духи, – улыбка исчезла с лица девочки, глаза затуманились страхом. – Я слишком мала, чтобы спать здесь с красивыми госпожами, а ночи такие долгие и темные! Я слышу многое, что меня пугает.

– Поэтому ты так испугалась, когда Шадьяр принялась скрести дверь?

Агава кивнула.

– Я подумала, это он пришел за мной.

– Он?

– Он! – подтвердила девочка. – Человек, который поймал меня в саду! Сначала он говорил со мной так ласково, а потом схватил меня, и так сильно! Я кричала, чтобы он меня отпустил, а человек тот только смеялся! Я так испугалась! Он меня сжал, столь крепко, что я не могла дышать! А потом… – Агава заплакала, не в силах продолжить.

Рыдания сотрясали детские плечи, лицом маленькая прислужница уткнулась в белую шерсть Шадьяр.

Валентина погладила девочку по темным блестящим волосам, стараясь ее утешить.

– Ты кому-нибудь рассказывала о том, как этот человек напугал тебя и что он сделал?

Агава подняла голову, слезы текли по ее щекам.

– Кому же я расскажу? Иногда я чувствую себя такой одинокой, что прячусь под деревьями в саду и плачу, плачу…

Огонь гнева ожег Валентину. Она обняла несчастную девочку, хорошо понимая, какой страх испытала Агава. Перед нею пронеслись воспоминания, как ее саму, такую беспомощную, прижал к стене тюрьмы в Акре дюжий французский воин и как два мусульманина в лагере Саладина напали на нее.

– Плачь, малышка, нужно все выплакать, пока слез больше не останется.

По какой-то необъяснимой причине Валентина и сама заплакала.

* * *

Вымывшись и переодевшись в кафтан из мягкого желтого шелка Валентина оставила Шадьяр с Агавой и отправилась на встречу с Менгисом. Наступила темнота, и звезды усыпали небо. Остановившись в тени дерева, гостья Аламута почувствовала, как чьи-то глаза неотрывно наблюдают за ней.

Встретив, Менгис молча провел Валентину через сад и открыл дверь. Они вошли в небольшую комнату, где стоял низкий столик с разложенными вокруг шелковыми напольными подушками, украшенными вышивкой. Стол был накрыт на двоих, позолоченная посуда мягко поблескивала в тени свечей.

Когда они уселись, Менгис хлопнул в ладоши, и слуга внес поднос с яствами. Здесь были деликатесные сыры и хлебцы, а также свежие фрукты. Вино оказалось сладким и душистым, а потом был подан и зажаренный бараний окорок.

Менгис ел от души, а Валентина лишь притронулась к пище. Ее сотрапезник заметил отсутствие аппетита у гостьи и не замедлил спросить:

– Тебе не по вкусу угощение?

– Угощение мне по вкусу. Общество, в котором я оказалась, мне не по нраву! – ответила девушка с оттенком враждебности в голосе.

– Чем я тебя обидел? Скажи мне, и я исправлю свою оплошность, – великодушно предложил Менгис.

– Есть вещи, исправить которые невозможно! – возмутилась Валентина, ее рассердила убежденность юноши в своем всевластии. – Я скверно себя чувствую в обществе человека, обращающего в рабство детей!

Ее глаза словно превратились в осколки холодного зеленого стекла – острые, опасные.

– И кто же этот поработитель Детей, которого ты так ненавидишь?

– Ты хочешь заставить меня поверить, что шейх аль-Джебал не ведает о происходящем в Гнезде Орла? Я говорю об Агаве!

– О ком?

– Об Агаве! Малышке, которая помогала мне мыться! Ты даже не знаешь ее имени?

– Ах да, та малышка!.. Избавь меня от своих упреков, Валентина! Ты никогда не заставишь меня поверить, будто знаешь по имени каждого раба и слугу во дворце Рамифа в Напуре!

Валентина съежилась, как от холода. Менгис был прав, и все-таки…

– О, Боже! У тебя под носом невинный ребенок, предоставленный самому себе, оказывается жертвой извращенных желаний бездушных мужчин, которых ты привлек в Аламут и назвал федаинами, преданными! Ха! Преданными делу развращения детей! Это больше похоже на правду!

Темные глаза Менгиса яростно сверкнули, усы изогнулись черной лентой над полоской белых зубов.

– Хватит! – крикнул он, ударив кулаком по столу. – Хватит! Мне надоело слушать твои женские причитания! Ты, в конце концов, успокоишься и расскажешь мне, что случилось? Я впервые слышу, что с каким-то ребенком здесь, в Аламуте, плохо обошлись! Почему девочка никому об этом не рассказала?

Валентина ощутила, как бешено забилось в груди сердце. Гнев Менгиса свел на нет ее возмущение и заставил задрожать от страха. Она понимала: в его силах вышибить дух из кого угодно одним движением той самой могучей руки, что сейчас сжалась в кулак и ударила по столу.

– Ну а теперь, – спокойно произнес он, – говори, что случилось.

Вновь обретя дар речи, Валентина рассказала ему, как скреблась в дверь Шадьяр, перепугав девочку до смерти.

– А с кем она здесь может поделиться своими страхами? С вашими женщинами? Они, должно быть, не обращают внимания на маленькую прислужницу! С тобой? Как может такая малышка прийти к великому шейху аль-Джебалу и поведать ему обо всем? Агава рыдала, признаваясь мне, что чувствует себя одинокой. Она прячется под деревьями в саду и плачет. Менгис, ты добр к животным! Неужели же несчастная девочка не отыщет в твоем сердце больше нежности, чем дикие звери?

Менгис сокрушенно опустил голову.

– Я позабочусь об Агаве, – он поднял глаза и пытливо заглянул в глубину глаз Валентины. – Ты мне веришь, я ничего не знал?

– Да, верю, – прошептала его собеседница, понимая, что всегда будет верить этому человеку.

– Когда мы встретимся в следующий раз, я расскажу тебе, что сумел сделать для этой девочки, и надеюсь, ты порадуешься вместе со мной, – произнес Менгис очень серьезно, и Валентина вздохнула с облегчением: об участи Агавы теперь можно было не беспокоиться.

Она знала: Менгис сделает все, что только в его силах, чтобы о ребенке заботились, по крайней мере, с тою же лаской, с какой сам он заботился о своих лесных подопечных.

* * *

Они закончили трапезу в молчании, не особенно интересуясь едой, и долго сидели, потягивая вино. Их глаза время от времени встречались поверх краев золотых кубков. Казалось, воздух раскалился от того, что эти двое находились рядом друг с другом.

Менгис разрезал зимний персик и предложил ей. Валентина протянула руку и вздрогнула, когда влажный и прохладный ломтик опустился на ее теплую ладонь. Плод был необыкновенно вкусным. Она облизнула губы, испачканные сладким соком.

Менгис сидел с полузакрытыми глазами и, поглядывая из-под густых темных бровей, перебирал, что же ему известно об этой замечательной женщине, расположившейся напротив. Ее красота была очевидна и ласкала взор, но именно душа Валентины взывала к нему и будоражила чувства. Никогда прежде не встречалась ему женщина, которая Могла сидеть в присутствии королей и воинов и осознавать себя равной им, а также высказывать свои требования странным хрипловатым голосом и заставлять мужчин ее слушать.

Он знал, Валентина была знатного происхождения и в прошлом находилась под покровительством короля Наварры, но, разумеется, одного этого обстоятельства оказалось бы недостаточно, чтобы впоследствии взять на себя заботу о благополучии Напура.

Менгис много путешествовал по Европе и видел, что женщины там пользуются величайшим уважением, но интересы их ограничены вышиванием и заботами о домашнем хозяйстве. Как же Валентина завоевала доверие эмира и смогла править его владениями?

Менгису были известны мельчайшие подробности жизни Валентины с тех пор, как она прибыла в Святую землю, сопровождая Беренгарию, английскую королеву. То, чего он не знал, не имело большого значения, но Старец Гор понимал: девушка, прибывшая в Акру вместе с христианами, стала женщиной среди мусульман – женщиной, одно лишь присутствие которой возбуждало его и чьи глаза смотрели ему прямо в душу, а голос лился бальзамом на истосковавшееся от одиночества сердце.

Затянувшееся молчание не смущало Валентину. Она оставалась наедине со своими мыслями и все же не одна, чувствуя, как то и дело обращается к ней взгляд Менгиса. Дрожь сладостного волнения пробегала по ее телу, глаза говорили, что молодой сарацин хорош собой. Разумом Валентина понимала, он добрый человек, однако волнение души говорило еще больше: вечер окончится сладостными объятиями, но беспокоиться не о чем.

«Что же случилось с той невинной девушкой, прибывшей некогда в Акру? – размышляла она. – Когда же та девушка успела понять, что наслаждения плоти нельзя отвергать?» Если бы она не покидала Наварру, то непременно осталась бы целомудренной до самого дня свадьбы, и радости супружеского ложа были бы ей неведомы. Чтобы заслужить уважение мужа, пришлось бы прятать свои чувства и принимать его объятия, как неизбежность.

Валентине подумалось, что, пожалуй, это могло у нее и не получиться. Она оказалась чувственной женщиной. Мудрый Саладин помог ей в том убедиться. Откликнувшись на страсть Паксона, она испытала потрясение и сознательно лишила себя окончательного слияния из страха отдать всю себя этому мужчине, не способному проникнуться любовью и оценить приносимый женщиной дар – тайную сердцевину.

«Однако же я вовсе не распутница, – сказала себе Валентина, – и это несмотря на поведение, за которое в Наварре меня назвали бы именно так!» Может быть, все случилось, как случилось, потому что ей пришлось жить в мире мужчин и вести себя по их законам?

И все же, когда Менгис смотрел на нее, Валентина вспоминала, что на самом деле она женщина со всеми присущими ей слабостями, и перед лицом мужской силы остро осознавала свою уязвимость.

Опасность забеременеть ее не смущала. Дитя любого из этих мужчин было бы благословенно. Кровь властителей текла б в его жилах, сердцем родился бы он неустрашимым, глаза метали б молнии, и нрав проявлял бы он героический. Но ребенок Менгиса унаследовал бы еще и эту несгибаемую силу духа, которая помогает осуществить самые несбыточные мечты! Это дитя изменило бы мир!

Молчание, установившееся между Валентиной и Менгисом, так и не прерывалось. Каждый из них погрузился в свои мысли, и все-таки они ощущали присутствие друг друга.

Сладкое вино вскружило голову Валентине. Молчание казалось более красноречивым, чем слова, и когда Старец Гор наконец протянул руку, она с готовностью откликнулась.

Выйдя в ночную прохладу, они пошли рядом, рука об руку. Валентина глубоко вдохнула бодрящий воздух и почувствовала легкое приятное головокружение. Она поглядывала на Менгиса, такого высокого, мужественного. Его рука была теплой, и грудью он задевал ее плечо, и это прикосновение казалось ей обжигающим.

Они прошли через сад и оказались на поросшем травой пригорке. Под сенью деревьев, куда не дотягивались своими лучами звезды, молодые люди остановились. Менгис обнял Валентину, и бездна разверзлась у нее под ногами. Их губы слились в сладостном поцелуе, сердца безудержно забились. Они прильнули друг к другу, охваченные страстным желанием и, вместе преодолевая препятствия плоти, соединились в дыхании, пульсации крови и метаниях духа.

Укрывшись в тени деревьев от любопытных взглядов звезд и приникнув друг к другу, молодые люди поглощали ищущими пальцами и жадными устами восторги любви.

Когда, наконец, оба пришли в себя, то коснулись друг друга губами, распухшими от страсти и солеными от слез и крови. Ночная прохлада обволакивала их обнаженные тела, но там, где они соприкасались, чувствовалась теплота, и вновь потянулись молодые люди с нежностью друг к другу. Губы мягко касались губ, пальцы ласково переплетались. И когда страсть одолевала Валентину, Менгис успокаивал ее своими прикосновениями и словами, известными только влюбленным.

Он был с нею нежен, как с ланями в своем лесу. Его движения внушали покой, руки легко гладили обнаженную грудь. Старец Гор приручал ее страсть, как приручил бы и успокоил дикую кобылицу. Уверенной рукой и ласковым голосом он заставил возлюбленную проникнуться к нему доверием. Менгис укрощал ее необузданную чувственность, но любил такой – неукротимой. Он заглушал ее стоны своими поцелуями, но от его прикосновений лишь возобновлялись стенания, и страсть вновь овладевала влюбленными – чистая, как слеза.

Уже приближался рассвет, когда, наконец, молодые люди проснулись в объятиях друг друга и без смущения тесно сплелись, вновь обнявшись ради радости соприкосновения.

Спустя некоторое время, когда солнце поднялось над горизонтом, Старец Гор отвел Валентину в спокойную заводь, где они спугнули нескольких оленей, пивших воду из чистого ручья. Слова не потребовались. Менгис сбросил свои одежды и помог раздеться Валентине.

Вода оказалась ледяной и бодрящей. Брызгаясь и веселясь, словно дети, молодые люди обретали все новую радость в близости. Вода доходила до пояса, и упругие груди Валентины оставались открытыми взору, розовые соски затвердели от утренней прохлады и свежести купания в холодном ручье. Она заметила, что взгляд Менгиса снова и снова падает ей на грудь и явное удовольствие и сладострастие отражаются в его темных глазах.

Развеселившись, Менгис подхватил возлюбленную под колени и свалил в стремительный поток так, что она окунулась с головой. Преисполнившись жаждой мести, Валентина окатила шейха аль-Джебала водой и пригрозила выскочить на берег, чтобы украсть его одежду.

– Пусть федаины посмотрят, как их повелитель украдкой пробирается в свой собственный дворец, поеживаясь от холода, потому что его одежду украла женщина!

Рассмеявшись, Менгис снова схватил Валентину и в свою очередь пригрозил окунуть ее еще раз. Умоляя о пощаде, возлюбленная пылко к нему прижалась и обвила его шею руками. Время неожиданно остановилось, замолкли птицы, и ничто не напоминало молодым людям о том, что они не одни на земле. Двое влюбленных жаждали друг друга, находясь в том особом мире, в который могут попасть только те, кто любит.

Менгис нежно обнял Валентину, устроив темноволосую головку на сгибе одной своей руки, в то время как другой принялся ласкать ей бедра. Перед глазами Валентины закружились верхушки деревьев, небо с каждой минутой становилось все ярче.

Шейх аль-Джебал медленно склонил голову, капельки воды блестели в его черных волосах, рот надвигался все ближе и ближе, и все крепче становились объятия. Он старался слиться со своей возлюбленной, отчаянно пытаясь навсегда запечатлеть в памяти этот миг вечности, чтобы наслаждаться им после, бережно храня в душе.

И Валентина отдала ему свою душу, без колебаний и сомнений. Она отдала всю себя этому необыкновенному человеку, не сомневаясь, что он станет дорожить ее тайной сердцевиной, принесенной в дар. Слившись с любимым в нежном поцелуе, Валентина знала, что уже никогда не сможет принадлежать никому другому.

Позже, после того как они вместе позавтракали, понимая друг друга без слов, Валентина переоделась в ту одежду, в которой приехала в Аламут.

Она стояла на краю пригорка, поросшего травой. Глаза, полные страсти, казались дымчато-голубыми в свете раннего утра. Менгис прислонился к огромному дереву, глядя на нее пылающим взором.

– Почему? – тихо спросила Валентина.

– Ты спрашиваешь, почему я решил помочь тебе? Совсем не по той причине, которую ты заподозрила. Я хочу посмотреть, как ты справишься со своей судьбой, и потому решил тебе помочь. Может, когда-нибудь ты и пожалеешь, что поднялась на эту гору. Если ты сможешь смириться со своей судьбой, то станешь жить в ладу с собою. Раз я могу помочь тебе достичь этой вершины – покоя в жизни – значит, так тому и быть.

Менгис взял корзинку, стоявшую у его ног. Нежная сизая голубка уцепилась за его палец, тонкая золотая цепочка свисала с хрупкой птичьей лапки. Шейх аль-Джебал посадил птицу на плечо возлюбленной и прикрепил цепочку к ее тунике.

– Когда тебе снова понадобится подняться на эту гору, отпусти голубку, и я буду ждать.

 

ГЛАВА 19

Ранние сумерки опустились на дворик, наложив кружевные тени на землю под кустом багряника. Валентина, сидя на балконе, смотрела, как Мохаб опускается на колени, склоняя голову. Бедный старик! Что же делать? Если позволить ему продолжать эти паломничества к месту захоронения эмира, то он невольно раскроет тайну смерти Рамифа. В последнее время она стала замечать, что иногда речи старика теряют всякий смысл. Он путал ее выдуманными предсказаниями и постоянными упоминаниями о Хомеде, сыне Рамифа.

Валентина слегка поежилась от вечерней прохлады. Мохаб молится дольше обычного! Не хочет ли он, чтобы его тело и разум последовали за Рамифом в мягкую землю под багряником?

Пока она наблюдала за ним, лавандовые тени сгустились и удлинились, окутав маленький садик ласкающей темнотой. Заметив, что Мохаб с трудом поднимается на ноги, Валентина ушла с балкона и опустилась в кресло, поджидая старика.

Как она и думала, скоро Мохаб вошел в комнату с ужасно встревоженным взглядом. Валентина, испугавшись, ждала, что же скажет Мохаб. Ей показалось, им всем грозит опасность. «Милостивый Господь, пожалуйста, сделай так, чтобы все дело оказалось в болезни старика, и ни в чем другом!» – взмолилась про себя Валентина.

– Скажи, – мягко спросила она, – что тебя беспокоит?

Мохаб переступил с ноги на ногу и взволнованно всплеснул руками.

– Зло! Зло вокруг нас! Я только что молился, чтобы мои опасения оказались напрасными, однако они подтвердились сегодня вечером. Валентина нахмурилась.

– Не понимаю, о чем ты? Какое зло? Какие подозрения? Ты должен высказаться более ясно! Может, тогда мне удастся что-либо сделать, чтобы избавить тебя от тревоги. Пожалуйста, скажи! Ведь мы друзья, разве не так?

Мохаб со стоном опустился на гору небесно-голубых подушек и печальными глазами измученно глянул на Валентину.

– Сын Рамифа! Он возвращается! Много дней молил я Аллаха дать мне знак, если опасения мои верны, и сегодня вечером я видел знак!

– Мохаб, но Рамиф изгнал Хомеда! Почему ты решил, что он осмелится вернуться в Напур?

– Я это знаю наверняка, он приедет! Увидел же я это по звездам несколько недель тому назад, иначе зачем, по-твоему, столько времени провел я у багряника? Я ждал ответа на свои молитвы и получил ответ! Каким-то образом Хомед узнал, что его отец мертв, и теперь он возвращается, чтобы занять опустевший трон. Мой добрый старый друг Рамиф понимал, сколь злобен этот человек и ради блага Напура изгнал его из дворца. Люди рассказывают, однажды Хомед убил беременную женщину, вот какой он злодей!

– Мохаб, все это глупости! Никто, кроме нас, не знает о смерти Рамифа! Клянусь тебе своей жизнью: Розалан и Ахмар никому не выдавали секрета! Хомед не мог узнать о смерти своего отца!

– Он знает! – настаивал Мохаб. – Звезды мне поведали о том, а сегодня вечером Аллах дал знак. Когда я проходил по дворцу, то увидел Дагни с посланием в руках. Я смотрел, как она читает пергамент и шепчет, шевеля губами, имя Хомеда. Лицо ее приняло злобное выражение. Сунув пергамент между своими грудями, похожими на вымя, она заметила меня, плюнула в мою сторону и сказала, чтобы я радовался жизни, пока могу, так как скоро все переменится. Именно так и сказала эта женщина!

Дрожь пробежала по телу Валентины, но она попыталась успокоить старика.

– Мохаб, позови Ахмара! И Розалан тоже! Мы все обсудим. Может быть, они знают, что происходит в гареме. Поторопись! Тогда и тебе станет легче!

Мохаб медленно покинул комнату, в его старых глазах отражались мучившие беднягу сомнения. Он знал, что не ошибся: Хомед вернется, и для Напура наступят тяжелые времена. Сидя на плече Аллаха, Рамиф, должно быть, сейчас бранится и сетует, отчего Мохаб ничего не предпринимает для предотвращения несчастья. Но рано или поздно покойный эмир оставит надежное убежище и начнет свой собственный путь в небесах, и тогда зазвенят колокольчики на его туфлях. Их звон станет знамением для Мохаба: у Рамифа все в порядке.

Но покойный эмир, прежде чем покинет плечо Аллаха, должен узнать, что его верный друг защищает Напур от Хомеда и даже готов, если понадобится, убить мерзавца. И он сделает это с радостью! Рамиф заступится за него перед Аллахом, чтобы против имени Мохаба из Напура не появилась черная метка, когда он в свою очередь попадет на небеса.

Розалан и Ахмар переглянулись, озадаченные столь настойчивым требованием Мохаба следовать за ним. Все трое, они пришли в покои Валентины, и она сделала Мохабу знак рассказать все еще раз с самого начала.

Ахмар утвердительно кивнул, когда старик окончил говорить.

– Да, госпожа, я видел послание своими собственными глазами. Его привез Дагни номад-кочевник. Она щедро заплатила ему за доставку. Все было именно так, как рассказывает Мохаб. У этой женщины был вид довольной кошки.

– Когда наступит ночь, я ее убью! – заявила Розалан. – Больше она не будет тебя мучить, – принялась бедуинка утешать Мохаба, обняв старика.

– Не вздумай! – сурово произнесла Валентина. – Мы станем следить за ней! Ахмар, не спускай с нее глаз! Смотри, чтобы она не удрала!

– И уж запомни, что только это должен делать ты в гареме по отношению к Дагни, и ничего другого! – предупредила Розалан. – Неправду говорят, будто она любит только женщин! Дагни любит и мужчин тоже! Ты окажешься у нее в постели, прежде чем успеешь снять туфли!

Ахмар самодовольно взирал на Розалан. Бедуинка, сузив сверкающие глаза и сжав руки в кулаки, читала ему наставления.

Мохаб никак не мог успокоиться, наблюдая за невинной перебранкой Ахмара и Розалан.

– Я еще не слышал звона колокольчиков! Рамиф мной недоволен! – взволнованно проговорил старик.

– Мохаб, какие колокольчики? – спросила Валентина. – Я сделала все, как ты просил! Когда мы хоронили Рамифа, я привязала колокольчики к его туфлям.

– Но я не слышал их звона! Рамиф сказал мне, что, когда устанет сидеть на плече Аллаха, он спустится и начнет новую жизнь. Рамиф все видит! Он знает, что происходит во дворце и все-таки сам ничего не предпринимает!

Розалан закатила глаза и длинным тонким пальцем показала на свою голову, печально вздохнув и переглянувшись с подругой.

– Мохаб, мне хотелось бы уточнить, правильно ли я понимаю тебя, – Валентина покачала головой. – Рамиф сказал, если ты услышишь звон колокольчиков, то, значит, можешь предпринимать все, что необходимо по твоему мнению? – свои собственные слова показались девушке полнейшей бессмыслицей.

Мохаб сел и посмотрел на лица троих молодых людей, молчаливо воззрившихся на него с большим удивлением. Он вздохнул и терпеливо произнес, словно обращаясь к неразумным детям:

– Еще до того, как Рамиф отправился к Аллаху, мы с ним договорились об этом! Я обещал, что у него на туфлях окажутся колокольчики. Он собирался сесть на плечо Аллаха и предложить ему свою помощь, ведь небесами, должно быть, править еще сложнее, чем Напуром. Рамиф сказал, когда договор с Аллахом будет скреплен печатью и они уже возьмут друг с друга слово не мошенничать, он слезет с плеча Аллаха, и звон колокольчиков на его туфлях укажет мне, что это случилось. Рамиф обещал смотреть вниз на землю и посылать мне весточки, чтобы я знал, что делать. Звон колокольчиков, мы договорились, будет означать, что поступаю я верно. Теперь понимаете?

Розалан закатила глаза и еще раз указала пальцем на голову.

Валентина ласково опустила руку на плечо Мохаба.

– Да, я понимаю. Тебе нужно отдохнуть. И больше никаких паломничеств к багрянику, по крайней мере, сегодня вечером! Поговорим снова утром. Не следует нам опасаться Хомеда! Зная о твоих подозрениях, мы будем настороже. Отдохни, Мохаб, – сказала она, целуя старика в щеку.

– С тех пор как умер Рамиф, день ото дня Мохаб становится все чуднее, – спокойно произнесла Валентина, после того как тот, шаркая ногами, вышел из комнаты. – Скоро наступит и его черед! Он встретится со своим старым другом и только тогда обретет счастье. И если старику хочется услышать звон колокольчиков, то пусть услышит! Ахмар, прежде чем пойдешь в гарем, привяжи вот этот колокольчик на верхушку куста багряника, но так, чтобы его не было видно в листве!

Ахмар подмигнул Валентине, когда она протянула ему крохотный серебряный колокольчик.

– Только привяжи его хорошенько, чтобы он не упал на землю. Трудно представить, что может сделать Мохаб, если решит, будто колокольчик упал с неба.

Трое друзей рассмеялись, и напряжение немного спало.

* * *

Проходили дни, а Мохаб изводился все больше и больше. Он никак не отвечал на подшучивания Валентины и целыми днями прогуливался рядом с кустом багряника.

Валентина терпеливо ждала, когда же старик скажет хоть что-нибудь о звоне колокольчиков, но Мохаб ничего не говорил, и она стала волноваться, а с нею и Розалан, и Ахмар.

Однажды Валентина подошла к старику, когда тот находился у багряника, и постояла, прислушиваясь к серебристому позваниванию. Пристально наблюдая за Мохабом, она поразилась, не заметив в его лице ни малейшего признака того, что и он слышит звон.

– Мохаб, ты… слышишь? – тихо спросила Валентина.

– Я ничего не слышу, – мрачно ответил старик.

– Прислушайся!

Мохаб упрямо покачал головой и поднялся, оставив встревоженную девушку у багряника.

На следующее утро вскоре после восхода солнца Розалан с дико вытаращенными глазами разбудила подругу.

– Он здесь! – прошептала она с выражением ужаса на лице. – Хомед требует встречи с отцом и говорит, что убьет любого, кто встанет у, него на пути! Мохаб отправился в большой зал. Нам нужно поторопиться, Валентина! Хомед убьет старика, и тогда уж точно тот не услышит звона колокольчиков!

– Иди за Ахмаром! Скажи, чтобы пришел немедленно, – торопливо приказала Валентина, окончательно проснувшись. – Скажи Мохабу, чтобы привел Хомеда ко мне, но заставь его подождать, пока не подоспеет Ахмар. Ну же, Розалан!

Спустя несколько минут Валентина уже была полностью одета и причесана. Опаловый яшмак скрывал нижнюю часть ее лица, придавая девушке некоторую уверенность: теперь испытываемые ею чувства не так-то легко прочесть по лицу!

Только успела она усесться за впечатляющих размеров стол, заваленный бумагами, как в комнату влетел Ахмар.

– Где он?

– В большом зале у входа. Я сказала Розалан, чтобы Мохаб привел его сюда. Сейчас он явится. Нельзя позволять Хомеду пройти дальше этой комнаты, Ахмар!

И в этот момент открылась дверь, и двое стражников в сопровождении запыхавшегося и воинственно настроенного старика то ли внесли, то ли втащили в комнату изрыгающего проклятия и непристойности человека. Мохаб дал ему хорошего пинка, и мужчина пролетел через всю комнату, распластавшись у ног Валентины. Лицо его было искажено ненавистью.

Хомед попытался подняться на ноги, но Мохаб снова налетел с пинками.

– Оставьте его! – приказала Валентина. Мохаб отступил, искривив губы от отвращения. Весь облик старика выражал негодование.

– Зачем ты явился во дворец и чего хочешь? – холодно спросила Валентина.

– Я прибыл, чтобы взять себе то, что принадлежит мне по праву! – ответил покрытый с ног до головы дорожной пылью человек.

Валентина глянула на него и почувствовала, как к горлу поднимается тошнота. Верблюды пахли лучше, чем он! На Хомеде была оборванная одежда воина исламской гвардии. Прищурившись, девушка вглядывалась в его худое рябоватое лицо. Маленькие глаза-бусины делали мужчину похожим на песчаную крысу, на лице выделялся длинный нос. Неопрятная борода, слишком редкая, чтобы показаться привлекательной, скрывала слабый, как бы срезанный подбородок. Морщинистая шея была покрыта красными жилками.

– Во дворце тебе ничто не принадлежит! Тебя изгнали из Напура и велели не возвращаться, пока не заберет Рамифа к себе Аллах.

– Кто ты такая и по какому праву сидишь на месте моего отца? – гнусаво проговорил Хомед.

– По праву, данному мне эмиром. Я исполняю обязанности Мохаба и не собираюсь давать тебе какие бы то ни было Объяснения. Я отвечаю только перед твоим отцом.

– Мой отец мертв! – выкрикнул Хомед. – Все во дворце об этом знают! А ты пытаешься лишить меня законного наследства!

– Твой отец жив!

– Если мой отец жив, то я должен с ним встретиться! – потребовал мужчина.

Валентина заметила, как насторожился Ахмар, приготовившись ринуться на Хомеда, если тот попытается ворваться в покои Рамифа.

– Твой отец знает, что ты здесь, и приказал не допускать тебя к нему. Он не желает тебя видеть. Эмир говорит, что в Напур ты вернулся, только чтобы набить карманы. Здесь тебе нечего искать, Хомед.

– Я проехал много миль, чтобы добраться до дома и вправе требовать встречи с отцом! Саладин распустил войска на зиму, и я свободен от несения службы. Мне больше некуда идти, и я не уеду, пока не увижу отца!

– Ты говоришь так, словно разрыв в ваших отношениях произошел совсем недавно! А я знаю от Рамифа, что изгнал он тебя много лет назад. Но я проявлю к тебе милосердие и позволю остаться во дворце на два полных дня. Ты можешь вымыться с дороги и поесть. Если понадобится лошадь или верблюд для того, чтобы пуститься в дорогу, ты их получишь, но больше тебе здесь ничего не перепадет. Стражники покажут твои покои и проследят, чтобы ты не бродил по дворцу ночью. Эмир желает тебе хорошей дороги и еще раз прощается с тобой, – Валентина встала, чтобы показать: разговор окончен.

– Ты лжешь! – прошипел Хомед. – Я не верю ни единому твоему слову! Думаю, это ты убила моего отца, войдя в сговор вот с этими людьми, – он указал пальцем на Мохаба, Ахмара и Розалан. – Отец никогда не позволил бы женщине возыметь такую власть, какой, похоже, обладаешь ты. Женщины глупы и годятся разве что только для одного дела!

Валентина рассвирепела, но промолчала.

– Мне потребуется женщина из гарема для моих нужд, – глумливо потребовал сын Рамифа. – В войско я не вернусь до весны, но прежде чем уехать, узнаю правду! Пришли мне Дагни. Она была моей любимицей, когда этот дворец еще был моим домом, а не твоим.

– Розалан, проследи, чтобы Дагни ему услужила!

Хомед стряхнул с плеча руку Ахмара и вышел из комнаты величественной походкой. Прежде чем удалиться, он пристально глянул на Валентину с выражением неприкрытого презрения на смуглом лице, и девушка почувствовала укол совести.

Хомед был бесчестным и ничтожным человеком, и Рамиф ненавидел своего сына настолько глубоко, что опасался и после своей смерти допустить его к трону. Однако, возможна была лишь отсрочка, и покойный эмир знал, что не в его силах навсегда отлучить Хомеда от власти. Он просил лишь дождаться того времени, когда Саладин заключит перемирие и сможет проследить за справедливостью правления в Напуре. Какое же право имела она вмешиваться в естественный ход вещей, несмотря на клятву, данную умиравшему старику?

– Ты не можешь выгнать его силой из дворца, – пожаловался Мохаб. – Угрожай-не угрожай, толку никакого! Не встретившись лицом к лицу с отцом, он не уедет. Что будем делать? – хныкал старик.

– Прежде всего я хочу попросить тебя, чтобы ты больше не ходил к багрянику. Дай мне слово, что не будешь посещать могилу Рамифа, пока это не станет снова безопасным.

Мохаб отлично понял, что она имела в виду. На мгновение Валентине показалось, что он заупрямится, не желая лишаться возможности проводить дни, беседуя с покойным другом. Но в конце концов старик ворчливо согласился и вышел из комнаты, пробормотав что-то себе под нос насчет своей ненависти к Хомеду, не заботясь при этом, слушает ли его кто-нибудь.

Валентина рухнула на стол, вытирая пот со лба: Дагни! Как же, во имя всего святого, умудрилась она позабыть о Дагни? Кто сейчас наблюдает за этой сообщницей Хомеда, если Ахмар и Розалан здесь, в ее покоях? Нельзя успокаиваться, пока эта хитрая и коварная сука не заперта в гареме самым надежным образом!

Пошарив в украшенном драгоценными камнями резном сундучке, Валентина покинула комнату с большим и тяжелым ключом в руке – от гарема. Оказавшись на женской половине, она созвала всех женщин.

– Где Дагни? – спросила Валентина с угрожающими нотками в голосе.

Ответа не последовало.

– Если никто не откроет сейчас рот и не скажет мне, что я прошу, то многие из вас станут шлюхами войска Саладина! Решайте сами!

Одна из женщин – на которую обратила внимание Валентина, впервые появившись во дворце, потому что тогда та была обрита – робко подошла и прошептала:

– Дагни отправилась повидаться с только что прибывшим другом.

Настороженные взгляды остальных женщин подсказали вопрошавшей, что весть о прибытии Хомеда уже распространилась по дворцу. Валентина круто повернулась и вышла из гарема. Мохаб прав! Неприятности только начались! Страхи девушки множились. Ей, видимо, потребуется весь ум и сообразительность, чтобы одержать победу!

* * *

Хомед вышел из ванны, так умастив благовониями свое худое и жилистое тело, что стало трудно дышать. Ахмар выскользнул из комнаты, чтобы вдохнуть свежего воздуха, не спуская при этом глаз с двери. Он улыбнулся: Хомед сколько угодно мог принимать ванну и выливать на себя целыми флаконами благовония – и выглядеть так, будто его окунули в жир! Ахмар подумал о своей собственной мощи и крепком телосложении и усмехнулся при воспоминании о тщедушном мужчине, который только что вылез из ванны. У диких цыплят и то на костях больше мяса, чем у Хомеда! Ахмар приосанился и встал у двери на страже.

Прошло несколько часов, как вдруг он услышал дикие вопли, доносившиеся из-под балкона. Ахмар нахмурился, не зная, следует ли ему поинтересоваться, в чем дело. С каждой минутой возня под балконом становилась все более ожесточенной.

Не сводя глаз с двери комнаты Хомеда, Ахмар медленно попятился к широкому балкону и открыл решетчатые дверцы, чтобы заглянуть вниз. Он не сумел сдержать смех: Розалан оседлала лежащую навзничь Дагни. Одной рукой бедуинка держала ее за горло, а другой ухватила за выкрашенные хной волосы. Визжащая правительница гарема звала на помощь и осыпала «наездницу» проклятиями.

– Что ты делаешь с этой кобылицей? – попробовал Ахмар перекричать визг и вой жертвы.

– Дагни позволено пойти к Хомеду, и я хочу убедиться, что она приняла достойный вид! Покончив с нею здесь, я оттащу ее на конюшню, и тогда будет как раз то, что нужно для такого мужчины, как Хомед! – Розалан ткнула Дагни кулаком в живот.

– Сука! – хрипло заорала «кобылица». – Я тебя убью!

Розалан рассмеялась.

– Если я не убью тебя прежде!

Оба стражника с противоположного конца коридора тоже подошли к балкону, чтобы взглянуть на происходящее. Ахмар объяснил, в чем дело, и отослал их стеречь дверь комнаты Хомеда, затем перегнулся через перила и с гордостью стал наблюдать, как ловко Розалан скачет на «кобылице».

– Не могу сказать, что одобряю тебя, но тот, кто ждет Дагни… – Ахмар, рассмеявшись, не сумел закончить.

Розалан подняла голову, ожидая окончания фразы.

– Ощипанный цыпленок выглядит и пахнет, как… – слов ему не хватало. – Да что там говорить! – Ахмар махнул рукой. – Он принял ванну!

– Ну, тогда этой сучке ванна тоже не помешает! – Розалан весело скакала, подминая Дагни. – Интересно посмотреть, как она выглядит под всей этой пудрой!

Бедуинка еще раз как следует дернула «кобылицу» за крашеную «гриву» и подняла свою жертву на ноги.

– Можешь сказать тому петушку, чтобы уже готовился к встрече!

 

ГЛАВА 20

Валентина ехала к священной горе – к Менгису. Только в Аламуте, казалось ей, сможет она обрести покой и освободиться от гнетущего напряжения, давившего на нее во дворце.

Пробираясь по зарослям у подножия горы, девушка думала только о том, что Менгис избавит ее от мучений. Он был прав: Аламут прекрасен, и в Гнезде Орла можно найти утешение.

Когда Валентина добралась до цитадели федаинов, то с удивлением увидела Агаву.

– Дитя, что ты здесь делаешь? Я полагала, Менгис отправит тебя из Аламута куда-нибудь в безопасное место!

– Он так и поступил, но я прибежала обратно, – радостно возвестила девочка. – Я не смогла жить в долине, и Менгис разрешил мне вернуться. Теперь я под его покровительством! Он позволяет мне кормить ланей! Этот человек мудр.

Он понял, что я умру, если останусь в долине. Аламут – мой дом.

Валентина огляделась:

– А где же он сам, этот мудрый человек?

– Менгис послал меня встретить тебя и проводить к нему. Он просил объяснить, почему я здесь, опасаясь, что ты расстроишься, увидев меня в Аламуте. Пойдем, я отведу тебя к нему, – сказала Агава, вкладывая свою руку в руку Валентины, радостная улыбка не сходила с детского лица.

– Кажется, ты счастлива, малышка, как я вижу!

Валентина вошла вместе с девочкой в большую округлую комнату, богато украшенную шелками и парчой. Горы ярких подушек были разложены на позолоченных стульях. В комнате находилось несколько федаинов. Валентина нахмурилась.

– Тебе не следует здесь оставаться, Агава!

– Я знаю. Так и Менгис сказал. Я уйду сразу же, как доставлю тебя к нему, а позже подам чай и печенье. Я многому научилась с тех пор, как вернулась в Аламут! – шаловливо заявила девочка.

Валентина кивнула ей, и малышка убежала. Взор гостьи устремился на Менгиса. Она почувствовала слабость в теле при виде любимого.

– Пойдем, – тихо произнес он, – сядем в дальнем углу комнаты.

Валентина вздрогнула, испытав желание убежать, но не смогла даже пошевелиться.

– Менгис, мне не хотелось бы здесь оставаться! Эти люди уже под воздействием наркотика? Я не желаю видеть…

– Совсем не обязательно смотреть на то, чего не хочешь видеть. Они получили наркотик несколько часов тому назад. Время от времени кое-кто из них что-либо скажет, но ничего страшного, не бойся, не произойдет. Тебе нечего опасаться. Пойдем же, поговорим! Нам многое надо обсудить. Слушай меня внимательно! Эти люди пришли сюда добровольно, и, кто знает, может быть, сейчас они на самом деле представляют себе небеса и вечность. Если бы боги, которым молишься ты и другие, живущие там, внизу, не желали, чтобы это происходило, то, наверное, вмешались бы в обычай Аламута, но я не в силах изменить его. Еще недавно я тоже задавал множество вопросов, испытывая страх, но вскоре страх исчез.

Устроившись рядом с Менгисом на шелковых подушках, Валентина отбросила опасения. Она придвинулась поближе к любимому и прижала его руку к своей щеке.

– Расскажи мне, что это за наркотик! Я хочу знать.

– Его название «зов ангела» символизирует небеса. В Аламут он попал из Турции много-много лет назад. Теперь его выращивают здесь, на горе. Это очень сильный наркотик и весьма опасный: неразумно большая или же, наоборот, слишком малая доза могут нанести человеку непоправимый вред и даже стать причиной смерти. Годами это вещество испытывалось, прежде чем оказалось введено в обиход. Только шейх аль-Джебал знает точную дозу – тот старец, что готовится к смерти. Даже мне она пока не известна.

– А люди, принявшие наркотик, понимают, что с ними происходит?

– Они знают, что находятся в Аламуте и что не смогут стать федаинами, пока не увидят небеса и не испытают, каждый по-своему, миг вечности.

Если захочешь поговорить с кем-либо из них, то услышишь вполне разумные ответы на свои вопросы. Действие зелья уже проходит.

– Расскажи мне, что ты испытал, попробовав наркотик, – продолжала расспрашивать Валентина.

– Это было великолепно! Я ни о чем не жалею. Каждый человек мечтает увидеть небеса и ощутить вечность. Но у меня нет желания повторять этот опыт. Вкусить совершенство можно лишь однажды. Последующее повторение теряет всякий смысл, к тому же разрушает мозг. Мы не безумцы, Валентина, и даем наркотик людям лишь однажды. Таков обычай Аламута, как я уже тебе сказал, и не в моих силах изменить его, да и ни к чему это делать.

– Ты меня путаешь, – прошептала Валентина, глядя на Менгиса потемневшими от тревоги глазами.

– Послушай! Ты же христианка, а твоя вера полагает небеса прекрасным местом, куда попадают люди после смерти и где встречаются с ангелами и прочими небесными созданиями. Разве они перестают при этом ощущать запахи, видеть цвета, слышать звуки? Небеса – воплощение всего сущего. Разве не этому учит христианство?

– Да, но на небеса попадают только добрые люди, и притом лишь те, кто умирает естественной смертью.

– Ты хочешь сказать, что твой Бог покинет умерших ужасной смертью, скажем, под действием наркотика?

– Не знаю, – Валентина растерянно посмотрела на Менгиса.

– Эти люди не умирают! – продолжил Менгис. – Они лишь воображают себя освободившимися от тягот земной жизни и переместившимися в вечность. Каждому человеку вечность представляется по-своему. Но если ни ты и ни я не знаем, существуют ли небеса и что они из себя представляют, так Кто мы такие, чтобы обсуждать это? Я не говорю, хорош или плох обычай Аламута. Он таков, как есть. Что же касается меня, то, повторяю, я не испытываю сожаления. Вижу, ты испугана! Не будем больше говорить об этом.

– Нет, сейчас мне уже не страшно. Когда я с тобой, то ничего не боюсь и теряю всякую власть над разумом своим и телом.

– Валентина, все боятся смерти! Ее не может постичь разум, и никто не в состоянии утверждать наверняка, что нам уготовано по окончании жизни, если на самом деле что-то ждет нас за порогом смерти. «Зов ангела» позволяет как бы предвосхитить уготованное. С тех пор как я увидел вечность, мне не страшна смерть.

– Скажи, а что ты видел? Пожалуйста, расскажи! Мне так хочется это знать!

Грустно глянув на Валентину, Менгис нежно заключил ее лицо в ладони.

– Этим я не могу с тобой поделиться, у каждого своя жизнь после смерти, – он не решился сказать ей, что не увидел себя в вечности. – Давай пройдем в мои покои, чтобы Агава показала тебе, чему она успела научиться. Девочка так обрадовалась, узнав, что ты приезжаешь! Кажется, она взяла меня под свою опеку и решила непрестанно заботиться обо мне. Не успеваю я оглянуться, как она тут как тут с каким-нибудь соблазнительно пахнущим блюдом и просьбой его отведать.

Валентина оглядела комнату с находившимися в ней мужчинами, уже не испытывая тревоги.

Если все эти люди вкушают от благ вечности, то кто она такая, чтобы осуждать их? Менгис сказал, так принято в Аламуте.

Вслед за возлюбленным девушка покинула комнату. Спрятавшаяся за занавесками Агава поспешила на кухню. Ей предоставлялась возможность показать Валентине, что не стоит сожалеть о возвращении в Аламут обласканной ею девочки, умеющей так хорошо заваривать чай и готовить печенье. И Менгис увидит, что от нее большой прок, и не отошлет маленькую прислужницу назад в долину!

Агава оглядела крохотную кухоньку. Чайник кипел на слабом огне жаровни, так что оставалось лишь добавить листья чая и подождать несколько минут. Девочка в нерешительности глянула на горшочки с травами. Надо бы спросить у повара, какой чай лучше! Когда Менгис сказал ей, что Валентина поднимается на гору, она, разволновавшись, позабыла спросить про чай у повара, а когда спохватилась, тот уже ушел.

Агава вздохнула, но вдруг лицо ее просияло: она понюхает листья, как всегда это делает повар, и возьмет те, что пахнут лучше! Особенно понравились ей зеленые листики мяты. Вот как следует поступить: смешать разные сорта чая и приготовить такой особенный настой, какого ни Менгис, ни Валентина никогда не пробовали!

На цыпочках девочка весело бегала вокруг кухонного стола, радостно нюхая то один горшочек с травами, то другой. Зажав листья мяты в одной руке, она отступила на шаг назад и оглядела множество кувшинчиков и горшочков разных размеров, рассудив, что, должно быть, самый замечательный чай находится в самом большом кувшине, тем более, что пользовались им чаще всего.

Агава еще раз понюхала свежие, словно только что сорванные листья. Ей понравился их сладкий, пряный аромат. Но сколько же листочков взять? Она снова вздохнула. Для двух чашек чая много листьев не понадобится. Взять, что ли, по одному листку от каждого вида трав?

Девочка радостно кивнула, бросила травы в чайник, стоявший на углях, и стала ждать, когда же чай настоится. Она положила свежесрезанные цветы на белую салфетку поверх подноса, добавила маленькие рисовые печеньица, осторожно налила чай в две хрупкие чашечки и оглядела плоды своего труда. Предовольная сделанным, Агава подхватила поднос и осторожно, опасаясь разлить чай, направилась в покои Менгиса. Она поставила поднос на низкий столик и улыбнулась.

– Какая ты хорошая девочка! – похвалила ее Валентина. – Спасибо тебе за заботу.

– Надеюсь, вам понравится чай, – улыбнулась Агава.

Валентина обняла ее и пожелала доброй ночи.

– Я выпью все до капли и, потягивая чай, буду говорить себе: «Это Агава заварила для меня этот чай!» Спи спокойно, милая!

– Как переменчивы женщины! – рассмеялся Менгис, когда малышка ушла. – До твоего приезда она каждый вечер целовала меня, желая доброй ночи!

Валентина посмеялась над его притворною обидой и сделала глоток из чашки. Аромат мяты показался ей замечательным. Выпив чай, девушка расслабленно откинулась на подушки, по неожиданно ощутила такую жажду, какой не испытывала никогда в жизни. Тело вдруг запылало, словно горело в огне.

Валентина бросила взгляд на Менгиса: он озадаченно потирал подбородок. Сердце у нее усиленно забилось, комната закружилась перед глазами, одни цвета стали сменяться другими, напоминая ей о том дне, когда она повстречалась с Менгисом на базаре. Фантастически-яркие цвета что-то нашептывали ей, как и тогда.

Менгис вдруг превратился в высокое изящное дерево, протягивающее к ней ветви в стремлении заключить в нежные объятия. Очарованная, Валентина видела как бы со стороны, что ее собственная плоть становится землей и небом, чтобы питать и поить это дерево – чего и жаждала ее душа. Потом тело сосредоточило в себе скопление звезд, в которое проник Менгис, позволив искрам дождем осыпать небеса.

Вместе блуждали они по бесконечному лабиринту предыстории их любви и возвращались обратно медленно, рука об руку. Валентина смотрела на белую пантеру, свою любимицу Шадьяр, и видела ее настороженно поднятые уши и какие-то волшебные блики, и она слышала высокие ноты красивейшей музыки.

Кремообразные белые слова – слова бесконечного обожания – вытекали изо рта Менгиса. Валентина изумленно смотрела, как эти слова, словно шары, катятся по полу, останавливаясь, чтобы тронуть Шадьяр, прежде чем скрыться за дверью. Девушка погружалась взглядом в глубину глаз возлюбленного, и глаза его были как реки, а ресницы – как сапфировые жезлы, и ей хотелось утонуть в речных струях, мягко коснувшись волшебных жезлов, освещавших путь.

Тело взорвалось тысячью драгоценных камней, замерцавших таинственным светом, и поток потянул ее вниз, но на поверхность она всплыла, чтобы оказаться на поляне, усыпанной земляникой. Валентина лежала на спине, совершенно умиротворенная, и слушала, как растут травы. Вся ее жизнь проносилась перед мысленным взором, а звук собственного смеха странно касался ушей, словно целуя.

Рядом не было уже высокого ветвистого дерева – чья-то красивая голубая тень опустилась поблизости и коснулась ее лица. Нежные звуки флейты исходили от этой тени и окутывали чувственной мелодией – возлюбленный принял другое обличье.

Время текло ощутимо и стремительно. Валентина достигла таких высот сознания, о которых раньше даже не подозревала. Она встретилась с Богом и говорила с ним, смиренно просила позаботиться о Рамифе и Мохабе, умоляла о прощении своих грехов и получала желаемое. Бог сказал ей, что простил всех иудеев, простит и ее.

Она упала в земляничные заросли и почувствовала боль, которую испытывали сминаемые под ее спиной травы. Мягкие порывы пурпурного ветра ворвались в комнату через открытое окно. Девушка удивилась насыщенному, ярко-багряному звуку, издаваемому хвостом пантеры, бьющимся о мозаичный пол.

Неожиданно Валентина обнаружила вокруг себя белое сияние. Дерево, бывшее Менгисом, теперь лишенное листьев, манило ее к себе. Она потянулась и ухватилась за жесткий и узловатый сук, ставший его рукой, и почувствовала, как дерево втягивает ее тело в свой ствол. Единственный кристалл слезы, выкатившийся из-под сапфирового жезла, превратился в водопад сверкающих алмазов, каждый из которых вскоре затрепетал живым листком.

Они возродились к новой жизни в объятиях друг друга и заснули.

* * *

Менгис проснулся с бьющимся сердцем и в смятении. Осторожно он дотронулся до Валентины, чтобы убедиться, все ли в порядке с девушкой, потом расслабился. Его взгляд упал на чайные чашки, и Менгис содрогнулся. Должно быть, девочка подмешала в чай… Надо было оставить Агаву в селении у подножия горы! Невинная ошибка ребенка могла им стоить жизни!

Он положил голову возлюбленной себе на грудь и стал ждать ее пробуждения. Сердце его сжималось при мысли, что она скажет, когда откроет глаза.

Проносились часы.

Валентина проснулась, когда солнце стояло уже высоко. Ее рука сразу же потянулась к возлюбленному, и она прижала его руку к своей груди. Раздался спокойный голос:

– Девочка перепутала травы. Это было прекрасно! Потрясающее впечатление! Теперь я понимаю, почему ты утверждал, что подобный опыт не стоит испытывать дважды. Менгис, не смотри ты на меня с такой тревогой! Я погружалась в самые глубины твоей души, любимый! Твое дыхание становилось моим. Я ощущала, как мы возрождаемся и умираем, меняя ипостаси и сливаясь в единое целое, – тихо молвила она, глаза ее были затуманены любовью.

– Ты могла умереть! Как мне жить с этой мыслью?

– Агава не желала нам зла. Ты объяснишь ей все, и она никогда не повторит ошибки, девочка хотела порадовать нас хорошим настоем трав. Я прощаю ее. Прости и ты!

Вместо ответа Менгис прижал Валентину к себе, и слезы на мгновение ожгли ему глаза.

– Я бы с радостью осталась в Аламуте навсегда, но должна вернуться в Напур. Мне было необходимо увидеть тебя и почувствовать, как твои сильные руки меня обнимут. Теперь же пора возвращаться во дворец к исполнению своего долга, – она нежно поцеловала Менгису глаза, щеки, рот.

– В мыслях я буду с тобой каждый миг, и днем, и ночью, пообещал он.

Она улыбнулась:

– Пойдем! Проводи меня до гребня горы, как шел ты со мной раньше: до начала и конца времен.

 

ГЛАВА 21

Зима царила в Святой земле. Февраль считался месяцем дождей. Тяжелые капли с неприятным стуком бились в окна. Настроение у Валентины было таким же сумрачным, как и сам день.

Пока она в своих покоях расхаживала по полу, покрытому коврами, желтые глаза Шадьяр неотрывно следили за ней. Мысли Валентины уносились к Аламуту – сердцем она была с Менгисом. Так часто в эти недели, что прошли с тех пор, как они в последний раз виделись, представляла девушка себя в его объятиях! Ее больше не мучили сны о безликом возлюбленном, которому она могла бы отдать и сердце, и душу. Теперь у возлюбленного было лицо – лицо Менгиса.

Первый караван с припасами для войска Ричарда отправился из Напура три дня спустя после ее возвращения из Аламута. Проворно и молчаливо федаины проследили за погрузкой продовольствия в повозки и отбыли из Напура еще до восхода солнца. Спустя неделю Валентина получила кошель с золотом – половину платы, полученной от Ричарда. Золото она немедленно отправила в сокровищницу Напура.

Хотя Валентина и испытывала некоторые угрызения совести за то, что подобным образом распорядилась продовольствием, уже проданным Саладину, она постаралась не слишком задумываться об этом. Девушка знала, что поступила так, как должна была поступить. Чувство вины оказалось бы гораздо более мучительным, если б, имея доступ к продовольствию, она позволила бы своим соотечественникам умирать от голода.

Шадьяр подняла голову и посмотрела на вход в комнату у алькова, занавешенного яркой желтой тканью. Несколько минут спустя раздался тихий стук в тяжелую резную дверь.

– Войдите, – сказала Валентина, поскорее собираясь с мыслями.

Перевозка продовольствия держалась в таком секрете, что знала о ней во дворце только Валентина – ей не хотелось обременять и своих друзей определенным чувством вины.

Легкими скользящими шагами в комнату вошла Розалан. Валентина смотрела на свою подругу, удивляясь перемене, происшедшей с той за время жизни во дворце. Теперь молодой бедуинке не нужно было вести тяжкую борьбу за существование, следуя за постоянно перемещавшимся войском, и красота ее расцвела.

Гладкая кожа цвета охры излучала здоровье, игривые темные глаза, блестящие, ясные, выдавали бесстрашие натуры. Большой вкус проявлялся в затейливости наряда. За несколько месяцев жизни в Напуре ноги Розалан, некогда мозолистые и загрубевшие, стали такими же нежными и ухоженными, как и ее хорошенькие ручки. Когда бедуинка двигалась, разнообразные браслеты, которыми она украсила себя в изобилии, обольстительно позванивали.

– Где Ахмар? – нежно поддразнила подругу Валентина. – Обычно он таскается за тобой, как потерявшийся щенок!

Глаза Розалан затуманились, и Валентина поняла, что не стоило ей так говорить.

– Что случилось?

Розалан опустила глаза, не произнеся ни слова.

– Вы с Ахмаром поссорились? – догадалась Валентина.

Как это было похоже на Розалан: с готовностью выложить все, что на сердце!

– Нет, мы не поссорились! Просто мне надоело, что он все время рядом, и я в этом ему призналась. Я прогнала его!

– Прогнала?

– Нет, не из дворца, – поторопилась объяснить Розалан, – а только от себя. У меня есть и свои собственные дела! Его навязчивость стала мне невыносима. Иногда женщине нужно побыть и одной!

Валентина молчала, не зная, что и сказать. Ей было ясно лишь одно: Розалан расстроена. Оставалось только подождать, когда она захочет излить душу.

Опустившись на колени, бедуинка погладила Шадьяр по голове, и огромная кошка перевернулась на спину, подставив живот, чтобы его почесали. Розалан, почесывая, тихо разговаривала с пантерой и посмеивалась над ее проказами.

Валентина взяла со своего туалетного столика щетку и принялась расчесывать волосы. Она всегда была готова выслушать, когда подруга хотела с ней поговорить. Если же у той не возникало такого желания, просить оказывалось бесполезно. Розалан временами становилась самым скрытным человеком из всех, кого только Валентина знала. Проделки Шадьяр наскучили бедуинке, и она, подойдя к туалетному столику, принялась перебирать украшения и флаконы. Выпустив из рук нитку бус, Розалан отошла к окну, печально взглянув на дождь. Выражение лица у нее было такое же мрачное, как этот ненастный день. Она принялась расхаживать по комнате, совсем как делала это подруга незадолго до ее прихода.

Расчесывая волосы, Валентина украдкой наблюдала за Розалан. Что могло так расстроить никогда не унывающую бедуинку. Отчего не находит она себе места? Вдруг Валентина испугалась: неужели Хомед?.. Не раскрыл ли он, что Рамиф мертв? Или же Розалан стало известно о поставках продовольствия крестоносцам? Но кто мог впутать ее в это дело? Мысли метались, страх сжимал сердце. Валентина вскочила и подошла к Розалан, схватила за плечи, повернула к себе и резко спросила:

– Что случилось? В чем дело? Расскажи мне, я не в силах вынести ожидания! Хомед…

Розалан закрыла лицо руками, ее плечи затряслись от безудержных рыданий.

– Нет, нет, не Хомед! – запротестовала она. – Это я!

Постепенно она взяла себя в руки, рыдания стихли, но в глазах застыла нескрываемая боль. Валентина не знала, что и сказать. Из них двоих Розалан всегда была самой стойкой. Она участливо относилась к горестям Валентины и утешала подругу. В конце концов, именно Розалан обладала большим здравым смыслом.

Поступив так, как поступила бы на ее месте сама Розалан, Валентина прижала подругу к себе и позволила выплакаться, прежде чем продолжила расспросы. Утешая друг друга, уселись они на низкий диван, служивший Валентине постелью. Наконец бедуинка вскинула голову и извлекла измятый платочек из выреза кафтана. Судя по состоянию квадратика белой ткани, Розалан уже немало слез пролила, прежде чем пришла к Валентине.

Сердце девушки разрывалось от боли за подругу. Она спросила:

– Ты можешь рассказать мне обо всем? Я пойму тебя, если ты захочешь промолчать, но мне так тяжело видеть, как ты страдаешь! Может, я чем-либо смогу тебе помочь?

– Ты ничего не сможешь сделать! Никто ничего не может сделать! Моему горю помочь уже нельзя. Но хочу сказать тебе, что скоро, возможно, и тебя ждет та же участь!

– Что за участь? – выпытывала Валентина, все еще опасаясь и ожидая самого худшего.

В ее сердце хранилось столько тайн! Какая же из них раскрыта?

– Участь… забеременеть! – выпалила Розалан срывающимся голосом.

– Забеременеть?.. Розалан!.. Как чудесно! Ты ведь всегда хотела родить ребенка! – воскликнула Валентина.

Розалан снова начала всхлипывать.

– Перестань плакать! Ты боишься, что тебя выгонят из дворца? Глупенькая!

– Нет… но я так несчастна! Ты права, я всегда тосковала по ребенку, а теперь ношу его под сердцем! Мне бы следовало радоваться, как никогда в жизни: я живу во дворце и в состоянии дать кров, пищу и заботу своему ребенку… и все же… я несчастна!

– Но почему?

– Из-за Ахмара! – призналась Розалан, горе переполнило ее большие черные глаза. – Этот ребенок не от Ахмара!

– Я понимаю, – тихо произнесла Валентина. – Ты говорила, что хоть он и сохранил, несмотря на кастрацию, мужскую силу, отцом ребенка никогда не станет. Кажется, я догадалась… Ахмар сердит на тебя?

– Нет. В том-то все и дело! – выпалила бедуинка, прежде чем ее подруга успела обдумать возникшую мысль. – Ахмар вовсе не сердится! Он рад, зная, как я всегда мечтала о ребенке!

Валентина смутилась.

– Так в чем же тогда дело? Если Ахмар рад случившемуся и все еще любит тебя…

– О, Валентина! Как ты не понимаешь? Ахмар только говорит, что он рад! Я слишком долго жила в пустыне и хорошо знаю образ мыслей мужчин! Искренне они не могут обрадоваться тому, что любимая женщина зачала ребенка от другого!

– Розалан! Это не так! Я знаю многих мужчин, которые любят чужих детей, вовсе не являясь их отцами! Многие из них дали ребенку свое имя и наделили равными правами на наследство! Ахмар любит тебя, он станет любить и твоего ребенка!

– Может быть, так поступают мужчины в той стране, откуда ты родом, но не у нас!

– Ахмар ведь сказал, что рад за тебя? Он сказал, что по-прежнему тебя любит?

– Да, – прошептала Розалан. – Но я знаю: это только слова! Когда он увидит, как растет день ото дня у меня живот, начнет думать иначе. Ахмар не захочет остаться с женщиной, нянчащей плачущего ребенка. Нет, Валентина, таковы все мужчины!

– Это неправда, Розалан – мягко утешала девушка подругу, думая о Менгисе и о том, как разительно отличается он от своего брата. – Ты обижаешь Ахмара, утверждая, будто твой возлюбленный такой же, как все остальные мужчины! Если это так, почему же ты до встречи с ним никогда раньше не влюблялась?

– Как ты не понимаешь! Я люблю Ахмара, но знаю, что рано или поздно он причинит мне боль, которую я не смогу перенести! Поэтому я и прогнала его от себя, и больше мы не будем делить с ним одно ложе.

– И он ушел, даже не попытавшись переубедить тебя?

– Я пригрозила убить себя, если он не уйдет, и он ушел. Все его клятвы мне ни к чему! Я знаю, в глубине души Ахмар переживает! – Розалан снова стала всхлипывать.

Валентина обняла ее покрепче. Никакими словами нельзя было облегчить горе бедуинки, и на сердце ее подруги тоже легла печаль. В конце концов Розалан высморкалась, вытерла глаза и прикрепила яшмак, однако большие глаза по-прежнему оставались полны невыразимой муки.

– Подумай о своем ребенке! Все эти рыдания не пойдут ему на пользу! – сказала Валентина.

– Я знаю, это плохо для ребенка, но ничего не могу с собой поделать! Когда я думаю об Ахмаре и как он был добр ко мне… нежен… ласков… – Розалан снова всхлипнула. – Но я должна перестать о нем думать! Теперь я должна думать прежде всего о ребенке, – ее глаза засветились, впервые с того времени, как вошла она в эту комнату. – Это будет мальчик! Я уверена! Сильный и храбрый! Я научу его всему, что знаю, и прослежу, чтобы он брал уроки у лучших учителей. Однажды он станет великим человеком. Послушай! А вдруг это девочка? Бедняжка! Участь женщин тяжка в наших краях, так ведь, Валентина? Но от того я буду любить ее еще больше и научу, как выжить в этом мире мужчин, – руки бедуинки обвили шею подруги. – И ты мне поможешь воспитать девочку, да?

– Да, – засмеялась Валентина, думая, как же давно не держала она на руках младенца.

Ей захотелось носить под сердцем ребенка Менгиса. Собравшись с мыслями, она спросила:

– Не могла бы ты сказать мне, чей же все-таки это ребенок? Я считала, раз Ахмар завладел твоим сердцем, то ты и не посмотришь ни на кого другого!

– Я могу тебе сказать, и тогда ты поймешь, почему я возлагаю такие надежды на будущее этого дитя! Его отец – султан Джакарда, – беззаботно сообщила Розалан, не заметив потрясения подруги. – Помнишь, когда Саладин и его военачальники приезжали в Напур ради закупок продовольствия? Это было накануне того дня, как умер эмир. Тогда ты провела ночь с Саладином.

Валентина непроизвольно кивнула, подтверждая, что помнит ту ночь, но сама даже не заметила своего жеста. Паксон!

– Мы с султаном встретились в зале у выхода. Он пригласил меня провести с ним ночь, и я согласилась, понимая, каким оскорблением стал бы мой отказ, и прежде всего для эмира. Но в сердце у меня уже был Ахмар, хотя тело обнимал…

– Паксон! – прошептала Валентина.

– Да, именно так зовут султана Джакарда, – продолжила Розалан, не обратив внимания на отрешенное выражение лица подруги. – Зачать от более красивого и умного мужчины, при всех моих достоинствах, я б не смогла. Ну что ж! Судьба дитя уже обретает очертания! Представь, что ждало бы моего ребенка, если б я осталась при войске Саладина! Множество мужчин, ночь за ночью! И как часто я просила Аллаха даровать мне сына! Однако этого так и не случилось. Я думаю, по божьей воле была я ограждена от зачатия. Но одна ночь с таким сильным мужчиной, как султан Джакарда, – и моя жизнь переменилась: я буду матерью!

Мысли Валентины путались. Паксон – отец ребенка Розалан? Невероятно! Голос подруги прервал ее мысли.

– Ты слышала, что я сказала?

– Конечно, – оживленно ответила Валентина. – У тебя будет совершенно особенный ребенок, и не потому, что его отец – султан, а потому, что его мать – замечательная женщина!

– Ты за меня рада?

– Конечно! Только мне еще хочется, чтобы ты подумала и об Ахмаре. Он мог бы многому научить твоего сына.

– Я уже думала об этом и решила: тому не бывать! Каждый день ребенок будет напоминать Ахмару, что никогда не станет он отцом своего собственного дитяти. Как же я могу ему поверить? Я не хочу, чтобы мой малыш вырос в нелюбви.

Печаль снова появилась в глазах бедуинки. Только слепой не увидел бы, как глубоко любит она Ахмара.

Розалан поправила яшмак.

– Мне нужно идти. Сегодня я еще не забирала белье для стирки из комнаты эмира. Мы не можем позволить себе даже малейшей небрежности, потому что Хомед и эта сучка Дагни бдительно следят за всеми, кто входит и выходит из покоев Рамифа. Как бы мне хотелось выставить Хомеда из дворца! Даже Мохаб, бедняжка, нервничает из-за еды, которую он носит в комнату эмира. Каждый день сидит он там один-одинешенек и ест кушанья, принесенные якобы для Рамифа, и каждый день становится для него мучительным напоминанием о том, что его старому другу больше не нужна пища в этом мире.

– Пойди к нему, Розалан. Скажи, я приду после ужина, и мы с ним сыграем в ту игру, что привезли с Дальнего Востока. Мохабу эта игра очень нравится. С тех пор как вернулся Хомед, я опасаюсь за здоровье старика. Для человека его возраста напряжение слишком велико.

– Думаю, старик будет счастлив сыграть с тобой. Я тоже постараюсь проводить с Мохабом как можно больше времени. Теперь, когда мы с Ахмаром расстались, вечерами я ничем не занята.

– Мохаб очень обрадовался бы, Розалан! Но смотри, не переутомляйся! Пусть Ахмар забирает теперь белье для стирки из комнаты эмира. Я не хочу, чтобы ты переутруждалась.

– Не беспокойся! Я молодая, сильная, и ребенок родится здоровым, – рассмеялась Розалан. – Увидимся за трапезой!

Шурша юбками и неслышно ступая по толстым коврам, она удалилась, оставив Валентину наедине с ее думами.

Розалан носит ребенка Паксона! Валентина не ревновала, но что бы сейчас испытывала она, если бы никогда не встретилась с Менгисом? «Однако, – сказала себе девушка, – я бы сошла с ума от ревности».

И все-таки ей хотелось, чтобы отцом ребенка Розалан оказался другой человек – кто угодно, только не Паксон! При одной мысли об этом Валентина приходила в ужас. Паксон слишком много знал о ней и в любой момент мог разоблачить ее, поставив саму жизнь под угрозу. Если когда-нибудь выяснится, что в то время как эмир был мертв, она не позволяла Хомеду занять его законное место на троне, ее забьют камнями до смерти.

Более того, если Паксон вдруг узнает, что она отослала христианам продовольствие, уже закупленное для исламских войск, то он прикажет распять ее! Валентина знала это так же хорошо, как свое собственное имя. Никто – по крайней мере, никто из женщин – не мог бы, предав дело султана Джакарда, помешать успеху джихада и остаться при этом в живых.

Теперь всякий раз при взгляде на Розалан она станет вспоминать о Паксоне и той опасности, которую он для нее представляет. Ни на мгновение не будет ей покоя при мысли, что он сделает с нею, когда вернется в Напур и увидит наполовину пустые закрома. Страх ледяными пальцами коснулся спины девушки, и ей почудилось дуновение смерти.

* * *

Розалан сидела у окна, и Ахмар увидел возлюбленную.

Послеполуденный свет создавал ореол вокруг ее головы, выражение лица было мягким и благодушным. В руках бедуинка держала ткань и старательно работала иглой, подготавливая одежду для своего будущего малыша. В жизни Ахмар не видел никого милее.

Когда Розалан склонила голову над шитьем, стала видна мягкая округлость ее шеи, и ему захотелось прижаться к этому месту губами, вдохнув аромат, исходящий от женщины. Розалан так увлеклась своей кропотливой работой, что не заметила Ахмара. Ее язычок скользил по губам, как у ребенка, занятого игрой. «При всем своем жизненном опыте, – подумал Ахмар, – она все еще невинное дитя». Его сердце переполнилось любовью. Если бы только он мог убедить Розалан, что он по-прежнему ее любит и станет любить рожденного ею ребенка.

Вдруг бедуинка уколола палец. Уронив работу на колени, она подняла руку, чтобы получше рассмотреть ярко-красную капельку крови. Сделав недовольную гримасу, Розалан сунула пострадавший палец в рот и, нахмурившись, слегка надула губы. Ахмар едва сдержал смех. Малейший жест возлюбленной вызывал у него умиление. Не в силах противиться порыву, он в мгновение ока оказался рядом с ней.

В глазах Розалан мелькнуло удивление. Она не ожидала его увидеть.

– Что ты натворила! – посочувствовал он. Дай-ка мне взглянуть!

Розалан послушно протянула пораненный палец. Ахмар встал рядом с ней на колени, удерживая ее руку в своей и нежно нажимая на крохотную ранку.

– Тебе нужно быть поосторожнее, малышка! Бедуинка улыбнулась. Как хорошо, что Ахмар снова рядом! Она ужасно по нему скучала в последние дни. Он заботливо обвязывал ей палец мягким лоскутком.

– Подожди, не шей, пока кровь не перестанет течь, не то испачкаешь одежки малыша, прежде чем ему самому предоставится возможность это сделать, – голос Ахмара звучал непринужденно и насмешливо, но серые глаза погрустнели.

– Спасибо, – прошептала Розалан, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Я буду осторожнее.

Она подумала, Ахмар сейчас уйдет, но он продолжал стоять, глядя на нее сверху вниз. Розалан подняла глаза и увидела на его лице печать невыразимой боли. Ее сердце сжалось от волнения. Неожиданно сильные руки обвились вокруг ее стана и прижали к крепкой груди. Заглянув в его глаза, Розалан различила такие же слезы, что блестели в ее собственных глазах. Не говоря ни слова, Ахмар опустил голову и прижался к животу, где уже начинал биться ребенок.

– Розалан, я люблю твое дитя, – прошептал он сдержанно и твердо.

Бедуинка нежно коснулась темноволосой головы и теснее прижалась к возлюбленному. Сердце у нее радостно забилось. Сейчас она не сомневалась в искренности слов этого человека. Он любит ее, полюбит и дитя, и не будет ему счастья в жизни без них обоих.

Ахмар поднял голову, радуясь, что наконец-то любимая поверила ему. Губы Розалан прильнули к его рту, их слезы смешались. Ахмар прошептал ей на ухо:

– Я думал, ребенок – только повод, чтобы прогнать меня, и опасался, что ты решила: я всего лишь наполовину мужчина, раз не могу зачать дитя.

– Чшшш, Ахмар! – произнесла Розалан. – Без твоей любви я всего лишь наполовину женщина, – она заставила возлюбленного замолчать, вновь коснувшись его губ своими губами.

Словно радость вернулась в мир, они увидели друг друга смеющимися и плачущими одновременно.

– Хватит разговоров! – решительно заявил Ахмар, поднимая любимую на руки.

– Сумасшедший! Куда ты меня несешь? – спросила Розалан, крепко обвивая руками его за шею и прижимаясь лицом к мокрой от слез щеке.

– В мою комнату, разумеется, где мы с тобой окажемся одни и сможем любить друг друга и воображать, будто сегодня день зачатия нашего ребенка.

В ответ Розалан поцеловала Ахмара. Она словно вновь обрела радость и смысл жизни.

* * *

Мохаб внимательно следил за Хомедом и женщиной по имени Дагни. Он наблюдал за ними, когда они прогуливались по коридорам, и стоял у дверей, когда они ели или занимались любовью. Где бы они ни были, там оказывался и он. Старик мало спал и ничего не ел. На изможденном лице застыло мрачное выражение. Он ни с кем не разговаривал, даже с Валентиной, только глаза оставались живыми и полными ненависти.

Однажды, стоя у дверей покоев Хомеда, Мохаб услышал два невнятных голоса и про себя улыбнулся: Дагни пеняла Хомеду, что тот позволяет Валентине править Напуром. Она настаивала, что трон принадлежит ему, так как эмир мертв. Когда же Хомед потребовал доказательств, он в ответ ничего не услышал, кроме сомнительных подозрений.

– Требуй встречи с отцом и не отступай от своего, – настаивала Дагни. – Мы вдвоем станем править Напуром. Помни, ты обещал мне это!

– Мне нужны неопровержимые доказательства! А что я могу сделать, когда за мной наблюдают денно и нощно? Меня сюда не приглашали! Отец отказывается со мной встречаться. Что ты от меня хочешь? Надавить на отца? А если он жив, то снова выгонит меня! Где я тогда проведу зиму?

– Но нужно же сделать что-нибудь! Покинь дворец, найми головорезов и вернись с ними! Пообещай им золота в обмен на преданность, и они сделают все, что прикажешь!

– На словах у тебя все гладко получается! – возразил Хомед. – А как, по-твоему, мне уехать из дворца? Этот здоровяк Ахмар перережет глотку любому, кто не так глянет на него хоть краем глаза.

– Есть способ и Ахмара усмирить! Я позабочусь об этом.

– Надеешься на свои чары? – хохотнул Хомед.

– Надеюсь, – коротко ответила ему Дагни.

– А как ты перехитришь старого Мохаба? Он повсюду следует за нами тенью!

– Не догадываешься – как? Ты мужчина! Почему я должна все брать на себя?

– Но ведь это ты послала мне сообщение, решив, что мой отец мертв. Ты убедила меня, что пора завладевать троном.

– Скоро настанет день, когда мы убьем старика, и через подземный ход ты выберешься из дворца.

Мохаб хмуро слушал. Они говорили чуть громче, чем следовало, словно хотели, чтобы он слышал, о чем они говорят.

Пока старик подслушивал под дверью Хомеда, Валентина высказывала подруге свою тревогу по поводу состояния его здоровья.

– Последнее время Мохаб не слушает, что я ему говорю. Его глаза смотрят так, словно меня и нет перед ним. Боюсь, разум покидает старика, а я чувствую себя такой беспомощной! Я поступила глупо, разрешив Хомеду остаться во дворце на два дня. Мы вынуждены держать его, как пленника. Даже я, при всей своей неопытности, понимаю: если он уедет, то вернется с бандой головорезов.

– Хомеда надо устранить, – спокойно произнесла Розалан. – И Дагни тоже! Старик был счастлив, пока не вернулся Хомед и не начал плести вместе с Дагни сети заговора.

– Розалан, ты же знаешь, я никогда не соглашусь убить сына эмира, невзирая на то, как я к нему отношусь! Я просто не смогу это сделать!

– А тебе и не придется ничего делать! Другие люди охотно возьмут это на себя.

Валентина вздохнула.

– Нет, Розалан, это почти одно и то же. Смерть Хомеда тяжестью ответственности ляжет на мои плечи. Я не могу допустить убийство! Но что же нам сделать для Мохаба? Как облегчить его ношу?

Розалан настаивала:

– Но Хомед с Дагни наверняка замышляют нас погубить и, возможно, прямо сейчас, в эту самую минуту! И если они желают нам смерти, почему же не умертвить их? Не понимаю я тебя! Эти двое – как блохи в шерсти собаки! Кому они нужны? Никому! – сама ответила бедуинка на свой вопрос. – Нет от них никакой пользы, и следует избавиться от этих людей как можно скорее!

– Не хочу больше что-либо слышать об убийствах! – твердо заявила Валентина. – Сейчас Хомед с Дагни под охраной и потому не опасны. Оставь меня, Розалан! Я должна подумать, как же нам помочь Мохабу.

– И подумай, как долго сможем мы держать Хомеда в качестве пленника во дворце! – настаивала на своем Розалан.

– Не знаю! Ничего я не знаю! Но пленником он останется, будь то на день или год! Я даже не хочу, чтобы кто-то посторонний узнал, что он здесь, во дворце. Как ты думаешь, сможет Ахмар устроить это?

– Считай, уже устроил! Ахмар очень предусмотрителен, Валентина, и эти двое не увидят дневного света, пока гости будут во дворце, приехав в Напур за продовольственными припасами. Не бойся! Ахмар обо всем позаботится!

Несмотря на уверения Розалан, Валентина хмурилась, слушая подругу, продолжавшую настаивать:

– И все равно, я считаю, что самым верным решением было бы убить этих двоих как можно скорее!

Под суровым взглядом Валентины неуемной бедуинке пришлось замолчать и, пробормотав что-то о необходимости поскорее встретиться с Ахмаром, удалиться.

 

ГЛАВА 22

Долгими и одинокими предрассветными часами ворочалась Валентина на обитом шелком диване и не могла заснуть. В голове метались мысли о Менгисе, тело умоляло об объятиях. Каждый день росла тоска девушки по возлюбленному, и каждую ночь с болью в сердце видела она его образ.

Валентина откинула покрывало так неожиданно, что Шадьяр, проснувшись, вскочила и от удивления зарычала.

– Тише, глупая кошка! Иди спать! – приказала ей хозяйка, чувствуя себя немного сумасшедшей от того, что разговаривает с пантерой. – Смотри, что ты наделала! Из-за тебя голубка Менгиса, взмахнув крыльями, рассыпала зерно!

Шадьяр жмурила свои желтые глаза и наклоняла голову то в одну, то в другую сторону, словно что-то понимала.

Валентина глянула в зеркало на свое отражение. Желание увидеть возлюбленного было так велико, что она задрожала. Положив зеркало на тяжелый сундук из эбенового дерева, девушка повернулась к Шадьяр.

– А как насчет того, чтобы прогуляться? – спросила она у внимательно смотревшей на нее пантеры. – И что скажешь мне ты? – обратилась Валентина к голубке Менгиса. – Хочешь полететь к хозяину и рассказать ему о моем стремлении его увидеть?

Переодевшись в дорожный костюм – теплый халат и тунику с длинными рукавами, – а также набросив сверху плащ для защиты от холода, Валентина надела цепь на шею Шадьяр, а голубку, вынув из клетки, посадила себе на плечо и прикрепила золотую цепочку к плащу.

Сердце девушки сильно билось, когда она бежала по коридорам к выходу из дворца. Она знала: естественным, как дыхание, было ее желание встретиться с Менгисом и заглянуть в его смеющиеся темные глаза – в душе погасли все чувства и все мысли, кроме этой всепоглощающей страсти, этой боли-тоски.

В полумраке конюшни, пропитанной запахами конского пота и сена, Валентина оседлала белого арабского скакуна, нашептывая ласковые слова, чтобы успокоить испуганное животное. Выбравшись в прохладу ночи, девушка повела за пределы двора лошадь, пантеру и голубку.

Сев на коня, она пустила его галопом. Голубка, прижимаясь к ее шее, согревалась теплом хозяйки. Шадьяр бежала рядом. Когда пантера начинала отставать, наездница придерживала коня и поджидала свою четвероногую спутницу.

Валентина подняла взор к небу: серебристые звезды маняще мерцали на бархатисто-черном небосводе. Ее тоска превратилась в глубокое и неизбывное волнение. Любовь! Это любовь! Она нашла имя для этого чувства, для этой боли-тоски, и ей стало легче. Она любит Менгиса! Кристально прозрачные слезы набегали девушке на глаза и текли по щекам. «Любовь!» – радостно возвещало ее сердце.

Пришпорив арабского скакуна, Валентина в сопровождении своей странной свиты ехала туда, где душа должна была обрести покой – в Аламут, к Менгису. На рассвете, под полуденным солнцем и в красноватых отсветах заката мчалась она к своей любви. На полпути к Гнезду Орла девушка выпустила голубку, и та, покружив над головой, высоко взмыла в небо и рванулась к вершине горы.

Валентина устремила взор к Аламуту. Ее волосы расплелись и свободно ниспадали на спину, развеваясь от встречного ветра. Она понукала коня:

– Ну же… скорее мчи меня к Менгису… к Менгису… к Менгису…

Когда Валентина добралась до вершины и ее взору открылась цитадель федаинов, она соскользнула со спины скакуна, не замечая боли в усталом теле и лишь ощущая, как следят за нею чьи-то глаза. Но пристальные взгляды невидимых людей не казались ей угрожающими, наоборот, позволяли чувствовать себя в безопасности в сгущающейся мгле.

Золотой диск луны выплыл из-за темной тучи и проложил себе путь среди скопления звезд, мерцавших на эбонитово-черном небе. Эта ночь, казалось, была создана для любви – для их любви с Менгисом.

Когда девушка закончила подъем и вышла на лужайку, волнение сжало ей грудь.

– Менгис, – тихо позвала Валентина, – где ты?

Вдруг она оказалась в объятиях любимого, и его поцелуи проложили дорожку от ее губ к шее. Девушка радостно прильнула к стройному гибкому телу. Молодые люди жадно искали уста друг друга и так самозабвенно стремились слиться в объятиях, что успокоение могли найти только во взрыве страсти и желания.

Менгис нежно поднял на руки Валентину и прижал к себе. Она сладострастно целовала любимого. Он осторожно положил ее на ковер из листьев и прильнул к губам. Голова девушки закружилась от возбуждающего аромата его волос, смешанного с запахами леса. Без единого слова Менгис давал понять, как боготворит возлюбленную. Отвечая на поцелуи, Валентина крепко обнимала его за шею.

В ту ночь любовь вовлекла их в поток невероятного наслаждения и вознесла на ослепительные высоты, слив воедино.

Менгис спал, положив голову на грудь любимой. Валентина лежала спокойно и умиротворенно, глядя, как в безбрежных небесных просторах перемигиваются звезды. Они погаснут с первыми лучами солнца, но с заходом его появятся на небе снова. Все всегда возвращается на круги своя. Вот и она вернулась к возлюбленному, и так будет всегда, вечно.

* * *

Один за другим отсылались караваны в течение последующих недель. До Валентины дошла весть, что вскоре прибудут люди Саладина, чтобы забрать купленную провизию. Осмотр полупустых зернохранилищ и кладовых ее встревожил. Что делать? Новому урожаю зреть еще несколько месяцев. Перед мысленным взором мелькнуло ее обнаженное тело, привязанное к кресту, и видение стало преследовать постоянно – на кресте распинают за предательство и обман.

Как же объяснить все Саладину и его военачальникам? Поможет ли ей и на этот раз Менгис? Три раза уже ездила она в Аламут, и каждый раз все труднее было возвращаться в Напур. Вкушая покой и блаженство в объятиях любимого, будь то на траве, на коврах или в постели, Валентина обретала покой и умиротворение, во дворце же Рамифа ее ждали заботы и волнение.

Должна ли она попросить Менгиса помочь ей? Валентина подумывала об этом, но сразу же вспоминались его слова: «Я хочу посмотреть, как ты справишься со своей судьбой…» Нет, Менгиса просить она не станет, однако по-прежнему будет подниматься на гору и встречаться с ним, давая отдых усталой душе, а когда вернутся мусульмане, примет любое наказание, ей уготованное. Ответственность за принятое решение помочь христианам несет только она и не отступится от своего, даже если придется умереть!

Без колебаний выезжала Валентина из дворца, с голубкой на плече и пантерой, бегущей рядом. Местность теперь была ей знакома, и с каждым разом девушке становилось все легче подниматься на гору. Вернется ли она в долину на этот раз? При этой мысли сердце начинало биться учащенно. Может, остаться навсегда в Гнезде Орла?

Едва возникали подобные вопросы, как Валентина немедленно отбрасывала их. Из рассказов Менгиса она узнала достаточно много о сообществе федаинов, чтобы понять: будущее шейха аль-Джебала предопределялось, когда он был еще ребенком, чуть ли не до того, как начинал ходить. При приближении поры возмужания его отсылали в Аламут, где он видел лишь федаинов, слуг и женщин гарема.

Однако, когда Менгису стало известно, что близится время его восшествия на трон, он настоял, чтобы ему позволили увидеть мир, прежде чем ограничить жизнь стенами Аламута. Именно из своего путешествия он и возвращался, когда решил присоединиться к участникам турнира в честь бракосочетания короля Ричарда с Беренгарией Наваррской.

– Мы с Паксом старые друзья. Он мой сводный брат. Наш покойный отец был султаном Джакарда.

Валентина не могла себе представить двух более непохожих друг на друга братьев: Паксон – воин, обожающий столкновения и битвы, Менгис же – миротворец в душе. Что он ей говорил? Все сущее есть Бог? Да, именно так. Менгис почитал жизнь глубоко и проникновенно, а Паксон мог растоптать чужую жизнь столь же легко, как раздавить насекомое.

Но даже несмотря на всю свою любовь, Валентина еще не была готова отбросить предрассудки и согласиться навсегда остаться в Аламуте. Она ненавидела цитадель и все, что эта твердыня олицетворяла: убийство и сообщество безжалостных мужчин, ни перед чем не останавливающихся ради достижения своих целей. Их жизни растрачивались впустую! Несчастные уверовали, что посещали небеса и рисковали собой, даже искали смерти, ради возвращения в тот райский мир, который однажды узрели.

Перед мысленным взором Валентины предстала Агава. Аламут – не то место, где следует растить детей! Стоит только вспомнить случившееся с девочкой! Нет, как ни велика ее любовь к Менгису, провести остаток жизни в Аламуте она не сможет. Любимый часто просил ее остаться, но никогда не заговаривал о том, чтобы самому покинуть горные выси.

Но сейчас не об этом ей надо думать! Главное – поскорее снова увидеть Менгиса! Глубоко вздохнув, Валентина выпустила голубку, наблюдая, как взмывает она вверх и пускается в свой неторопливый полет. Девушка начала подъем, и все мысли – кроме одной: скоро она увидит возлюбленного – покинули ее.

На вершине травянистого пригорка, запыхавшись, Валентина въехала на коне в открытые ворота Аламута и бросилась в объятия Менгиса. Рыдания теснились в груди. Любимый ее успокаивал, разговаривая тихо, как с прирученными ланями, и скоро рыдания утихли.

– Обними меня крепче, – судорожно всхлипывала Валентина. – …крепче…

Улыбка затаилась в уголках губ шейха аль-Джебала, когда он прижал девушку к груди. Какую странную вещь сотворила с ним эта длинноногая христианка! Как позволил он ей столь глубоко проникнуть ему в душу? Любовь к женщине никогда не значила так много для него самого и его соратников, однако пришла к нему, полная мук и горя.

Менгис знал, почему приехала Валентина: мусульмане возвращались за купленными припасами, а кладовые Напура были пусты. Что же она предпримет? Станет ли снова просить его о помощи или смирится с уготованным ей судьбой? Он чувствовал, как сильно бьется его сердце в ожидании ее решения.

– Пошли, посмотрим на животных. Хочу показать тебе одну лань. Такое грациозное существо, совсем как ты!

От прикосновения Менгиса утихли волнение и дрожь в теле девушки. Зная, что, может статься, она видит любимого в последний раз, Валентина оставалась на горе пять дней и ночей, и дни были насыщены теплым солнцем, согревавшим их во время купания в холодных прозрачных ручьях, а звезды благословляли ночи, проводимые ими в объятиях друг друга.

Накануне своего возвращения в Напур, Валентина блаженно вытянулась рядом с любимым, плоть была умиротворена, душа спокойна. Менгис грустно гладил ее темные волосы. Она так и не попросила его о помощи! Эта красивая женщина, которую он полюбил, знала, что окажется лицом к лицу со смертью, когда выяснится, что закрома пусты, и все же брала на себя ответственность за принятое решение, а к нему пришла из жажды любви и близости – но только не с просьбой о помощи! Тихая слеза скатилась по его щеке на руку, бережно обнимавшую возлюбленную – Валентина стала его душой и сердцем, самой жизнью.

В предрассветный час она проснулась и обнаружила, что всем телом прильнула к любимому. Его теплое дыхание касалось ее щеки, руки крепко обвивали стан. Валентина тихо поднялась и оделась, стараясь не разбудить Менгиса. Прежде чем уйти, она долго стояла, глядя на него и навеки запоминая любимые черты. Наклонившись, девушка нежно поцеловала возлюбленного в губы. Он беспокойно пошевелился во сне и на мгновение ответил на поцелуй. Валентина торопливо повернулась и открыла дверь.

Менгис лежал неподвижно, прислушиваясь к звукам. Стукнула закрывшаяся дверь. Сердце его разрывалось от горя. Почему он не попросил ее остаться? Почему не умолял не возвращаться в Напур?

Но на самом деле шейх аль-Джебал слишком хорошо сознавал, почему этого не сделал. Он любил Валентину и хотел, чтобы она всегда была с ним рядом, однако понимал, что возлюбленная дала клятву Рамифу и сдержит ее, чего бы ей это ни стоило. Решение помочь христианам она принимала сама и потому собиралась отвечать за последствия, встречая опасность лицом к лицу.

Менгис перевернулся на другой бок. Волнение, боль и тревога терзали ему душу, но вспоминались и восторги любви. Аромат возлюбленной еще не улетучился из комнаты, постель хранила тепло ее тела. Он уловил мгновение, когда Валентина поднялась с дивана, и знал, что она одевается, собираясь уехать. Когда же девушка наклонилась и поцеловала его, он едва сдержался, чтобы не заключить ее в объятия.

Сейчас Менгис был рад, что не подал виду и Валентина удалилась, думая, будто он еще спит. Ноша ее и без того тяжела, недоставало еще и этой тяжести печального расставания!

* * *

Спускаясь с горы, Валентина заметила длинный караван, извивавшийся по равнине. Она глянула на солнце и прикинула, сколько времени займет дорога. Поторопившись, можно иметь в запасе несколько часов! Как долго останется ей жить после того, как караван прибудет в Напур? Несколько дней? Часов? Окажется ли смерть мучительной и кровавой? Кто привяжет ее к кресту? Узнает ли о том Менгис, когда встретит она свою смерть? Он любит ее – шейх аль-Джебал, Старец Гор!

Прибыв во дворец, Валентина вымылась и умастила себя благовониями, ожидая появления гостей. Она решила устроить им пир, но присутствовать на нем не собиралась. Пусть думают, что хотят, ее это больше не волнует! Она останется в своих покоях и будет плакать, пока не выплачет все глаза, скорбя о любви Менгиса и своей судьбе.

Розалан постучала в дверь и получила разрешение войти. По глазам подруги Валентина поняла, как много вопросов вертится у той на языке, но бедуинка не стала спрашивать, где провела пять дней правительница Напура.

– Я рада, что ты пришла. Мне хотелось тебя видеть, – голос Валентины звучал твердо.

Может, поделиться с Розалан своим горем, рассказав о любви к Менгису? Нет, нечестно было бы обременить подругу тайной, хранящейся в глубине сердца. Слишком многое пришлось бы объяснять, а раскрывать некоторые секреты представлялось совершенно невозможным.

– Розалан, я получила известие, что скоро за припасами для войска прибудет Саладин. Не могла бы ты проследить за приготовлениями? Хомеда и Дагни по-прежнему следует держать под охраной. Нельзя позволить им покидать покои даже на мгновение! Если они выскажут Саладину свои соображения, добром это для нас не кончится.

Бедуинка кивнула, ее черные глаза стали серьезными.

– Не беспокойся! Хомед и Дагни по-прежнему под стражей. Для всех нас слишком многое окажется под угрозой, если они встретятся с Саладином.

– Скажи Ахмару, нельзя допускать, чтобы кто-то из гостей увидел их. Никто не должен даже знать, что они во дворце!

– Ахмар не позволяет им покидать своих комнат. Наша тайна останется нераскрытой!

«Но останутся ли нераскрытыми мои тайны?» – подумала Валентина.

 

ГЛАВА 23

Во время вечерней беседы Саладин сидел рядом с Паксоном, и его разум отказывался воспринимать услышанное.

– А я говорю, ты ошибаешься! – резко возражал предводитель. – Не мог в наши ряды затереться предатель!

Паксон сердито спрашивал:

– Но не чудодейственным же образом кладовые христиан оказались вдруг полны провизии? Наши люди донесли, что пять раз выгружались в лагере Малика Рика повозки эмира Рамифа. Откуда же еще, как не из Напура, поступало продовольствие и почему попадало к Ричарду? Я требую ответа!

– Завтра ты получишь ответы на все свои вопросы! Если в твоих словах кроется правда, то хранилища Напура окажутся пусты. В противном же случае останется лишь предположить, что это народы христианской веры помогли Ричарду Львиное Сердце. Что же касается того, почему продовольствие было доставлено в повозках, принадлежащих эмиру Рамифу, это легко объяснимо. Шейх аль-Джебал рыщет повсюду и, нападая на караваны, бросает повозки, интересуясь лишь их содержимым. Разве не посылал он своих головорезов захватить наши караваны, с тем чтобы спустя несколько дней предложить их нам же по двойной цене?

Упоминание о возможной связи поставок продовольствия христианам в повозках Рамифа с нападениями шейха аль-Джебала вызвало у Паксона одно подозрение: повозки из Напура и Валентина… шейх аль-Джебал… Валентина и шейх аль-Джебал!

Султан Джакарда осторожно опустил глаза. Даже Саладин не знал, что сводный брат Паксона скоро станет шейхом аль-Джебалом. Образ Валентины в объятиях Менгиса пронесся перед мысленным взором султана. Чутье подсказывало ему, что подозрения справедливы. В памяти встал день турнира в Мессине… Менгис смеется… Валентина вскрикивает, скорее от удовольствия, чем от негодования… Паксон припомнил и склонность брата к миротворству, и то, что Валентина – христианка. Все совпадало!

– Что мы станем делать, если хранилища Напура окажутся пусты? – спросил султан, отметив хмурость взгляда Саладина, недовольного тем, что собеседник какими-то подозрениями портит ему удовольствие, получаемое от вкусной еды. – Чем мы будем кормить наших людей? Новый урожай созреет лишь Через несколько месяцев!

– Сейчас не время предаваться раздумьям, час поздний, скоро уж и утро наступит, – Саладин повернулся спиной к султану, ясно давая понять, что намерен расслабиться и предаться ночному отдыху.

Паксон, задетый пренебрежением, выказанным предводителем, поднялся с подушки, на которой сидел, скрестив по-турецки ноги.

– До утра ждать еще долго. Я хочу знать все сейчас! – он вышел из пиршественного зала. Черная пантера рычала и шипела у его ног.

Султан направился в покои Валентины и схватил девушку за плечи.

– Ключи от кладовых! Дай их мне!

– Но по какому праву ты требуешь ключи? – возмутилась Валентина.

– Ни по какому! Я просто требую и второй раз повторять не собираюсь! Ключи! – сказал он, протягивая руку.

– Ты хочешь осмотреть товар? – охрипшим голосом поинтересовалась Валентина.

– Я хочу убедиться, что кладовые в том же состоянии, в каком я видел их в последний раз. Твоему королю кто-то помог продовольствием, и я думаю, это сделала ты! Чутье подсказывает мне: ты готова на все ради помощи христианам.

– Ты уже высказал свои подозрения Саладину? – пронизывающий взгляд девушки бросал султану вызов.

– Если ты имеешь в виду, открыл ли я, кто ты такая на самом деле, то нет… пока еще нет!

Страх переполнял Валентину, когда она, вынув ключи из сундучка, вместе с Паксоном выходила из комнаты. Впрочем, чем быстрее все выяснится, тем скорее она умрет и закончатся, наконец, ее мучения!

Они молча ехали верхом. Валентина остановила коня и спешилась. От волнения горло у нее сжалось. Что он предпримет? Убьет сразу же? Или добьется публичной казни в назидание остальным?

Облизнув пересохшие губы, отперла девушка огромные двери и подождала, когда Паксон распахнет их. Султан осторожно зажег фонарь и вошел в темноту хранилища, похожего на пещеру. Валентина последовала за ним, опасаясь того момента, когда будет вынуждена заглянуть в пустую кладовую, первую из многих. «Боже, помоги мне!» – тихо взмолилась она.

Высоко подняв фонарь, Паксон отворил дверь первой кладовой: она оказалась заполнена до предела, вторая и третья – тоже. Затаив дыхание, Валентина наблюдала, как настороженно идет султан вдоль длинного ряда кладовых, забитых продовольствием. Сушеные фрукты и мешки с сахаром были аккуратно сложены один на другой. Валентина терялась в догадках, но пополнение кладовых оставалось для нее тайной.

Паксон поднес фонарь к ее лицу и гневно глянул.

– Не знаю, как все это тебе удалось, но не сомневаюсь, что именно ты отослала продовольствие христианам. Я выясню, в чем тут дело, и тогда тебе придется ответить на многие вопросы! Кладовые набиты плотнее, чем прежде, а новый урожай еще только зреет! Однако мешков с сушеными фруктами и сахаром больше, чем раньше. Откуда они? – угрожающе спросил он.

Валентина пожала плечами. Менгис! Менгис сделал это ради нее! Она должна немедленно к нему поехать! Сердце вырывалось из груди. Любимый вернул ей жизнь, хотя она отказалась навсегда остаться в Гнезде Орла. Она должна немедленно увидеться с ним и, если он того пожелает, никогда его не покидать!

– Почему? Почему ты сделала это? – вопрошал Паксон.

– Что сделала? – глухо переспросила Валентина.

Она должна вернуться в Аламут. Немедленно! Как можно скорее!

– Почему ты так смотришь на меня? Радуешься, что одурачила? Я тебе этого никогда не забуду! – заявил Паксон. – Я знаю наверняка, это ты отослала пять караванов с продовольствием в расположение войск Малика Рика. Ты толкаешь меня на решение, опасное для тебя!

«Принимай какие угодно решения! – воскликнула про себя Валентина. – Меня здесь уже не будет, когда ты захочешь их осуществить!» Она швырнула ключи Паксону и оставила султана в хранилище с ошеломленным выражением лица. Девушка вскочила на арабского скакуна, которым некогда гордился Саладин, и помчалась в Аламут – к Менгису.

Когда Валентина поднималась на гору, до ее слуха время от времени доносилось воркование голубки – это федаины сообщали Менгису о ее приближении. Один раз послышался странный призывный звук, эхом отозвавшийся в воздухе. Она поежилась, догадавшись, что Паксон в этой густой синей мгле следует за ней по пятам, и федаины посылают Старцу Гор предупреждение.

Валентина достигла вершины и направилась туда, где Менгис кормил при свете луны ланей.

– Когда же ты спишь? – тихо прошептала девушка.

Менгис улыбнулся, не прерывая своего занятия.

– Когда в Гнездо Орла прибывает гость, хозяин должен бодрствовать, чтобы встретить его, невзирая на поздний час. Ты творишь чудеса со временем, любовь моя! Ведь еще совсем недавно ты стояла в хранилище вместе с Паксоном и удивлялась, глядя на полные кладовые.

Валентина не могла понять, как Менгис узнал так быстро о происшедшем. Вдруг она вновь услышала воркование голубки и все поняла.

– На этот раз я добралась так скоро, потому что со мной нет Шадьяр. Из-за нее обычно я еду медленнее.

– Известно ли тебе, что в Аламут вскоре пожалует еще один гость?

– Паксон? Я полагала, что сбежала от него, но он оказался проворнее, чем я думала. Извини меня, Менгис!

– Нет нужды извиняться! Рано или поздно султан Джакарда отыскал бы сюда дорогу, и когда именно он это сделал бы – не столь уж важно. Пакс не из тех, кто позволяет вареву томиться на огне, если сразу можно довести до кипения. Он ведет себя просто как бык!

– Увидев заполненные кладовые, он пришел в ярость. Я приехала, чтобы поблагодарить тебя. Но Паксон готов был меня убить! Никогда я не видела прежде проявления такой бешеной ярости!

Неожиданно Менгис опустил ладонь на руку Валентины.

– Теперь веди себя очень тихо, – прошептал он. – Я хочу кое-что тебе показать. Не издавай ни звука, иначе представление закончится.

Грациозная тонконогая лань робко вошла в залитый лунным светом сад и остановилась, поджидая подруг. Появилась еще одна лань, и еще одна, и еще… Скоро весь сад оказался заполнен этими большеглазыми животными. Лани резвились в дальнем конце сада, оставив детенышам место в середине круга.

Валентина с восторгом наблюдала за малышами, весело скакавшими возле своих родителей.

Ночные птицы слетались к ним, чтобы принять участие в веселье. Их песни разливались чистыми и нежными мелодиями. Валентина затаила дыхание, заметив, что один из малышей пытается вырваться из тесного круга взрослых ланей.

– А теперь смотри! – шепнул Менгис. – Одна из ланей подойдет и вернет своего малыша в круг. Просто чудо, как они узнают, где чей детеныш!

Неожиданно раздался шум, и животные в панике разбежались. Прогремел голос:

– Менгис, ублюдок, выходи, чтобы я мог тебя видеть!

Менгис вздохнул:

– Разве я не говорил, что ведет он себя ну просто как бык!

– Не мешкай! Выходи на свет! – ревел Паксон.

– Никто никогда прежде не обвинял меня в нерасторопности, Пакс! Ты ухитрился распугать всех моих лесных зверей, взбираясь на гору!

– Если я и не убью тебя сегодня, то все равно день тот недалек, – продолжал бушевать султан Джакарда. – Почему? Почему ты помог этой проклятой христианке? Укажи достойную причину и не лги мне!

– Никогда я не лгал тебе, Пакс! Но даже чтобы солгать, прежде я должен узнать, в чем ты меня обвиняешь. Объяснись! Что, по-твоему, я сделал не так и когда?

– Валентина посылала продовольствие крестоносцам, и ты помогал ей в этом! Затем твои люди заполнили кладовые Напура зерном и провизией. Не отпирайся! – жажда мести и гнев пылали в глазах султана, руки он сжал в кулаки.

– Мне нет нужды лгать. Я этого не делал! Я не покидал Аламута уже несколько месяцев. Поищи виновных в другом месте, Пакс!

– Я чувствую, ты лжешь, и если однажды выяснится, что это именно так, я тебя убью!

– Вот как? Убьешь своего брата? А станешь ли ты рыдать над моим телом или же радоваться и ликовать? И как ты считаешь, что я буду делать, пока ты будешь пытаться убить меня, брат? – спокойно спросил Менгис.

– Умирать, – последовал краткий ответ. Валентина старалась разобраться в том, что слышит. Мягкость слов Менгиса, напористость Паксона – вода и огонь.

– Прошу тебя, как брат, Пакс, давай покончим с этим! Я не хочу никакой вражды между нами. Если у тебя еще есть, что сказать, говори, и больше не будем к этому возвращаться.

– Конца вражде не будет, пока ты не перестанешь помогать этой шлюхе! Ты знаешь, чем она занимается? Или эта потаскуха лжет и тебе тоже? – не ожидая ответа, султан продолжал. – Помогая христианам, она способствует умерщвлению нашего народа. Как можешь ты помогать ей?

– Нашего народа? Мой народ – федаины, или ты забыл? С этого момента, Пакс, будь осторожнее в выборе слов, ты не должен затевать с федаинами войну, потому что все равно ее проиграешь.

– С федаинами я не затеваю войну, разгорается война брата против брата, – усмехнулся Паксон.

– И если разгорится, ты будешь тому виной, Пакс! Возвращайся к своему народу и делай то, что должен. Оставь меня здесь, в Аламуте, с тем, что принадлежит мне. В этот раз ты благополучно доберешься до подножия горы, но в следующий раз…

– В следующий раз ты постараешься убить меня? Заметь, я сказал всего лишь «постараешься!» Если мы сразимся, умрешь именно ты, даю тебе слово!

Даже с того места, где она стояла, Валентина могла видеть глубокую печаль в глазах Менгиса.

– Удачной тебе дороги, брат! – сказал ее возлюбленный, протягивая Паксону руку.

Султан Джакарда не сделал ответного жеста и не пожал протянутую ладонь.

Все еще держа на весу руку, Менгис заглянул в черные глаза Паксона.

– Несмотря на все, что ты говоришь, несмотря на все, что делаешь, ты никогда не сможешь убить любовь, которую я питаю к тебе, как к брату, – тихо сказал он.

– Тогда я убью тебя, как чужака, если ты когда-нибудь снова встанешь у меня на пути! – бросил Паксон и, не обращая внимания на протянутую руку, повернулся к Менгису спиной, собираясь начать спуск.

Обернувшись, он обратился к Валентине:

– Что касается тебя, повелительница Напура, не спи по ночам слишком крепко! Я никогда не забуду твоей помощи войскам Малика Рика, можешь не сомневаться!

– Я сделала то, что должна была сделать, Паксон. Люди умирали от голода, а хранилища Напура ломились от провизии. И хотя я молюсь о мире и благе всех народов, все-таки воины Ричарда – мои соотечественники, – горло Валентины сжалось от волнения.

Слишком многое произошло за столь краткое время! Голова девушки кружилась оттого, что двое людей, которые были ей так дороги – и братья к тому же! – оказались вовлечены обстоятельствами во враждебное противостояние.

Гнев Паксона утих. Он понял мотивы поступка Валентины. Как ни странно, но султан Джакарда, будучи прежде всего воином, легко мог понять, каким счастьем было для христианки, предав мусульман, оказать помощь своему народу. Сам он поступил бы точно так же, если б очутился в подобном положении.

Паксон сделал шаг к Валентине, стараясь в темноте разглядеть выражение ее глаз.

– Поехали со мной! С Менгисом у тебя нет будущего! Клянусь, никто никогда не узнает о том, что ты сделала. Я тебя не выдам. Счастливая жизнь ждет нас, у подножия этой проклятой горы!

Валентина подошла поближе к любимому и для большей храбрости взяла его за руку. Уехать с Паксоном? Нет, она никогда не смогла бы так поступить.

– Я уже сказал тебе: возвращайся в долину и оставь меня с тем, что мне принадлежит! – произнес Менгис спокойно, но в голосе звучали металлические нотки. В глазах султана с новой силой заполыхал гнев.

– Так, значит, ты считаешь, она твоя? Эта женщина МОЯ! И моей будет! – последние слова он процедил сквозь плотно сжатые зубы, и сердце Валентины сжалось от страха: мало того, что Паксон властолюбив, он еще и мстителен!

Приблизившись к девушке так близко, что она почувствовала его дыхание на своем лице, султан Джакарда продолжал убеждать ее:

– Поехали со мной!

Менгис насторожился. Прижавшись к нему теснее, Валентина прошептала:

– Я останусь с твоим братом.

Паксон сделал угрожающее движение, но Менгис закрыл собой Валентину. В последний момент султан передумал и, высоко вскинув голову, отвернулся от влюбленных. Напряженная спина выдавала бушевавшие в его душе чувства.

Паксон начал спуск с горы, но забывать случившееся он не собирался.

* * *

На следующее утро солнце над Аламутом ярко сияло, словно и не происходило никакой мрачной борьбы в сердцах влюбленных. Валентина огляделась, она упивалась красотой здешних мест. Менгис стоял рядом, в глазах застыла мука.

– Останься со мной в Гнезде Орла, не уезжай! – говорил он голосом, хриплым от волнения. – Я буду любить тебя вечно. А если хочешь, уедем из Аламута, хотя в этом случае я не могу ничего обещать, кроме того, что не разлюблю тебя никогда.

Словно железный обруч сомкнулся вокруг груди Валентины, лишив возможности говорить. Менгис прочел ответ в ее глазах и грустно улыбнулся. Она дала клятву и должна сдержать слово!

Когда любимая нежно обняла его, он услышал, как гулко бьется ее сердце.

– Останься со мной! Для меня в мире нет ничего более ценного, чем наша с тобой любовь. Если ты согласишься, я отрекусь от трона шейха аль-Джебала. Нет ничего такого, что бы я не смог сделать ради любви к тебе!

Валентина так ничего и не ответила ему. Она приняла решение, и ответ он прочитал в ее глазах. Теперь же взор молодой женщины обратился к простиравшейся внизу долине.

«Невыносимая пустота! – подумал Менгис. – Вот что ждет меня, когда я сяду на трон шейха аль-Джебала. Жизнь моя будет кончена. Без Валентины жизнь для меня хуже смерти».

Валентина на своем белом арабском скакуне направилась вниз по склону, она боялась оглянуться. Сердце словно вырвали у нее из груди, волна слез поднималась к глазам, грозя затопить печалью.

* * *

Конь вороной масти фыркал и бил копытом землю, его массивная голова была откинута назад, грива развевалась на ветру. Черная пантера шипела и ощеривала зубы, пока Паксон успокаивал коня. Соскользнув с седла, султан привязал жеребца к ближайшему дереву потом отстегнул цепь, удерживавшую пантеру, и начал подъем на гору. Он шел в Аламут, чтобы вновь встретиться с Менгисом.

Извилистая молния прорезала небо, раздались раскаты грома. Гроза обещала быть столь же яростной, как и та, что бушевала в душе султана. Сверкнула еще одна молния, ударив в дерево, оказавшееся на пути у Паксона. И человек, и огромная дикая кошка отпрыгнули в сторону как раз в тот момент, когда гигантский обугленный ствол рухнул на тропинку. Черные глаза султана сузились, лицо словно окаменело. Он понимал, это неразумно, и все же хотел разразиться бранью, вознегодовав на разбушевавшуюся стихию.

Бешено ревел ветер, сгибая до земли огромные деревья.

Глухие и рокочущие раскаты грома сотрясали небеса, в то время как молния за молнией освещали горы, заливая лесное пространство и каменистую почву странным призрачным светом.

Внезапно обрушившийся с неба шквал дождя застал Паксона врасплох. Пантера взглянула на хозяина, но не перестала подниматься на гору следом за уверенно шагающим человеком. Султан опустил голову, наблюдая за своей верной четвероногой спутницей. Он согнул плечи под проливным дождем. Огромный валун скатился с горы и чуть не подмял под себя Паксона.

Когда его нога ступила на травянистый пригорок, внезапный порыв ветра толкнул султана назад, но крепкие руки стражей схватили пришельца и повели во дворец.

Паксон оглядел ярко освещенную пламенем свечей комнату, встряхнул мокрой головой и скрестил руки на груди, чтобы унять дрожь, сотрясавшую тело.

– В последнее время эту гору часто посещают путники, – со смехом произнес Менгис, входя в комнату. – Может, стоит устраивать осмотры достопримечательностей горы с проводником? За плату, конечно! Добро пожаловать, Пакс! По какому поводу я удостоился чести на этот раз?

– Твое остроумие напрасно взывает к моему чувству юмора, – сурово заявил султан. – Я карабкался на эту проклятую гору в такую жуткую грозу не для того, чтобы выслушивать тебя и смеяться над твоими шутками. Я пришел по делу! Как только ты дашь мне сухую одежду, я поведаю о цели прихода.

– Первая дверь направо ведет в коридор. Одежда приготовлена загодя, несколько часов тому назад. Надо же! Даже буря не заставила грозного султана свернуть с пути! Я знаю, дерево чуть не задавило гостя Аламута и огромный валун едва не подмял под себя. Наверное, боги оберегают тебя, брат!

– Я бы не удивился, узнав, что твои федаины причастны к падению и дерева, и валуна, – прорычал Паксон, срывая с плеч промокший кафтан и большими шагами выходя из комнаты.

– Ты, видимо, никогда не изменишься, Пакс! Ты всегда был подозрительным, – сказал Менгис вслед удалившемуся брату.

Когда Паксон вернулся, Менгис предложил ему кубок вина и широко улыбнулся:

– Добро пожаловать в мой дом, брат! Мне едва удалось поприветствовать тебя, когда ты пришел. Ты всегда так суров, когда бушует гроза? Будем пить за твое здоровье или же за мое? – любезно спросил он.

– За чье тебе больше нравится! – отрывисто сказал Паксон, выпивая залпом свой кубок и протягивая его снова.

Менгис стал серьезнее.

– Почему ты пришел? Чего ты хочешь?

– Не верю своим ушам! – насмешливо заметил Паксон. – Трудно представить себе, что ты можешь чего-то не знать! – он устремил на брата твердый взгляд, и голос его зазвучал суровее. – Ты знаешь не хуже меня, зачем я пришел! Некогда мне заниматься твоими играми и шарадами! Я пришел сюда, чтобы попросить тебя – именно попросить, а не потребовать – остановить своих федаинов и запретить им грабить наши повозки с зерном!

Менгис рассмеялся, крепкие белые зубы блеснули в свете свечей.

– А кто говорит, что федаины несут ответственность за грабежи?

– На моем лбу, кажется, не написано слово «глупец», Менгис! Федаины захватывают продовольствие, чтобы потом перепродать его Саладину по двойной цене! Наша казна пустеет, а люди голодают! Я хочу, чтобы ты прекратил грабежи, – холодно проговорил он.

– А если я откажусь?

– Миротворец! – усмехнулся султан. – Ты даже не понимаешь значения этого слова! Ты мастер обмана и лжи! Ты помогаешь христианам, а своему народу помочь отказываешься! На мой взгляд, ты виновен в том, чего всегда учил опасаться наш отец: в предательстве!

– Ты с ума сошел, Пакс! Когда я прибыл в Аламут, то отрекся от прошлого. У меня нет народа! Я ничего не должен мусульманам, как ничего не должен и христианам. Если ты до сих пор этого не понял, так я объясню тебе, брат!

– Не беспокойся, – резко произнес Паксон, – я уже как-то говорил тебе, что ты вовсе не бог, Менгис! Все дело в женщине, не так ли? Ей ты помог! Но когда я прошу тебя о помощи, ты мне отказываешь!

Менгис рассмеялся.

– Ах, брат, и на моем лбу ведь тоже не написано слово «глупец»! Ты думаешь, я хоть на мгновение поверил, что ты здесь по той причине, о которой сказал? Ты пришел из-за женщины! Признайся, тебе нужна Валентина. Всегда, еще с тех времен, как мы были мальчишками, ты хотел иметь все, принадлежавшее мне, и говорил: «Что мое – то мое!» А принадлежавшее мне становилось нашим, – голос Менгиса звучал ясно и твердо. – Женщина – моя! Не твоя, не наша, а моя! Пойми это, Паксон, и не повторяй ошибку, возвращаясь к разговору о ней.

Черная пантера шевельнулась, лежа рядом с жаровней и взглянула на братьев. Раздалось и затихло глухое рычание.

– Мы больше не дети! – грубовато сказал султан. – Все это было давно, в другой жизни! А сейчас воин приходит к миротворцу с просьбой о помощи, а миротворец отказывает воину в просьбе! А если я скажу: женщина здесь ни при чем, что ты мне ответишь? – поинтересовался Паксон.

– Миротворец вынужден будет сказать, что воин лжет, – холодно ответил Менгис.

В глазах султана угадывалась та же горечь, что звучала в словах, когда он произносил:

– Я знаю, что зря поднялся на эту гору, но молюсь, чтобы мы с тобой смогли преодолеть возникшие затруднения.

– Затруднения, Пакс? У меня нет никаких затруднений! Почему ты решил, что я помогу тебе? Потому что мы братья? Но ты знаешь так же хорошо, как и я, что означают Аламут и трон шейха аль-Джебала! Если бы ты изложил мне подлинное положение дел, я бы, возможно, и помог тебе, но у Саладина нет недостатка в провизии, и казна его полна. Ты пришел из-за женщины! Отбрось ложь! Между братьями должна быть только правда! Возвращайся в свой мир, а меня оставь в моем. И еще, Пакс… не поднимайся больше на эту гору, потому что если придешь сюда снова, то больше никогда не спустишься в долину!

Султан рассмеялся.

– А ты не догадываешься, что случится с твоей женщиной, пока ты будешь ждать на этом проклятом троне, окуриваемый дурманом? Она-то из плоти и крови! У нее есть желания, и Валентина подвержена страсти, как ты и я. Ограничивая себя пребыванием в Аламуте, ты становишься для нее всего лишь воспоминанием. Ведь не думаешь же ты, что эта женщина станет монахиней? Так кто же из нас глупец? По глазам твоим вижу, что миротворец затаил ненависть в своем сердце! – посмеивался Паксон. – Сейчас Валентина твоя, да, а потом снова будет моей! Помни об этом, сидя на троне, и пусть опиум выест твой разум!

– Ты поступишь мудро, если покинешь Аламут немедленно, – спокойно проговорил Менгис.

Но Паксон еще не все сказал.

– Что бы ты ни думал и что бы ни говорил, знай: я пришел сюда из-за Саладина и наших караванов с зерном, пришел просить тебя о помощи. Если обстоятельства сложатся так, что я должен буду отдать за тебя жизнь, я отдам, мы братья! Я этого не забыл и не забуду: у тебя в жилах течет кровь моего отца. Но раз ты предпочел повернуться спиной ко мне и всем мусульманам, я ничего не могу поделать и не стану больше умолять тебя о помощи, Менгис, и ничего не буду обещать, кроме одного: когда ты окончательно сядешь на свой трон, я завладею Валентиной, и каждый день до конца жизни ты будешь вспоминать об этом. Победа останется за мной, как случалось это во времена нашего детства. Вспомни, я всегда добивался того, чего хотел, – голос Паксона звучал вызывающе.

– Помню, – тихо сказал Менгис, – я помню, что всегда отбирал обратно то, что ты захватывал.

– Но на этот раз ты ничего не сможешь сделать, – посмеивался султан.

– Ты уверен? Многими способами можно…

– …снять шкуру с кота? Это ты собирался сказать? – продолжал насмехаться Паксон. – Не беспокойся, брат! Время от времени я буду привозить к тебе Валентину, чтобы она видела, как ты старишься в своем Гнезде Орла.

– Ты на самом деле хочешь, чтобы все так и случилось? – охрипшим голосом спросил Менгис.

– Конечно! Я же только что сказал тебе это!

– Следовало убить тебя в тот день в Мессине!

– Да, – издевался Паксон, – именно так и следовало тебе поступить!

– Прощай, брат! Помни, что я тебе сказал: не поднимайся больше на эту гору! Передай привет Саладину. И еще, Пакс, – добавил Менгис напоследок, – когда в следующий раз будешь в Багдаде, осмотри пещеру у воды. Ты приятно удивишься, увидев, как некогда был богат Саладин. Моим людям потребовалось несколько недель, чтобы перенести его добро в другую пещеру… ради большей сохранности. Тебя ждет завидная жизнь очень богатого человека!

Сузив глаза, Паксон смотрел на Менгиса, покидавшего комнату. Не солгал ли он? Нет, Менгис никогда не лжет! Паксон подозвал пантеру и покинул Гнездо Орла, смятение царило в его душе и мыслях. Выражение горечи оставалось в глазах, когда он спускался с горы, возвращаясь в долину.

 

ГЛАВА 24

Валентина мрачно смотрела на сад, залитый дождем. Уже больше недели непрестанно лились с неба потоки воды, и кожа оказывалась холодной и влажной на ощупь, как если бы кровь не струилась по жилам.

Девушка прошла на балкон и постояла, глядя на мокрый куст багряника.

– Я обещала тебе, Рамиф, что Хомед не узнает о твоей смерти, пока не закончится война, и тайна до сих пор не раскрыта.

Саладин и его военачальники покинули Напур. О Паксоне Валентина ничего не слышала с тех пор, как он обнаружил полные доверху кладовые и последовал за нею в Аламут. Освободившись от висевшей над ней угрозы, она должна была бы обрадоваться, но душа не находила успокоения. В последнее время девушка все больше и больше сомневалась в справедливости своих поступков. Какое право имела она держать народ Напура в неведении относительно смерти глубоко почитаемого всеми правителя? Не преувеличивал ли Рамиф жадность и злобу своего сына? И зачем только взвалила она на свои плечи всю тяжесть ответственности за решения, влияющие на судьбы других?

– О Рамиф, – прошептала Валентина, глядя на заветное место под кустом багряника, – если б только ты мог сейчас поговорить со мной! Скоро твой старый друг Мохаб присоединится к тебе в загробной жизни, и я потеряю еще одного дорогого мне человека.

Девушка вытерла слезы тыльной стороной руки, наблюдая, как дождь стучит по листьям багряника. Неожиданно дождь прекратился, и внезапный порыв ветра согнул куст так, что ветви коснулись земли.

Валентина напрягла зрение, ей показалось, в саду кто-то есть. Неужели нашлись желающие прогуляться в такую погоду? Она прищурилась и увидела Хомеда и Дагни. Снова порывисто подул ветер, и Дагни ухватилась за одну из длинных ветвей, чтобы удержаться на ногах. Когда порыв ветра стих – так же быстро, как и налетел, – Валентина услышала женский голос:

– Говорю тебе, твой отец похоронен здесь, под этим кустом. Зачем иначе Мохаб приходит сюда молиться? Я притащила тебя сюда в эту ужасную бурю, потому как все уверены, что никто не отважится выйти из дома в такую погоду. Ну, Хомед, теперь видишь? Если присмотреться, можно заметить, землю здесь копали, она не так плотно утоптана!

Необыкновенный свет озарил сад, и сияние напомнило Валентине огни в море, которые видела она во время плавания. Девушка понимала, что должна немедленно покинуть балкон и бежать в сад, но оказалась не в силах пошевельнуться и застыла в ожидании ответа Хомеда.

Вдруг она заметила Мохаба, старик крался по саду, освещенному этим призрачным светом. Что-то блестело в его руке. Бесшумно подбирался он к Хомеду.

Дагни оглянулась и увидела Мохаба как раз в тот момент, когда он занес длинную изогнутую саблю, нацелившись прямо в середину спины сына Рамифа. От пронзительного женского крика холод пробежал по спине Валентины.

Хомед обернулся и успел увернуться от удара. Вдруг появилась Розалан, она тоже направлялась в сад. Из-за полноты, вызванной беременностью, шаги у нее были тяжелыми, движения – неловкими.

– Мохаб, где ты? – звала бедуинка, не подозревая о драме, разыгрывающейся неподалеку.

– О Боже, нет! Нет! – возопила Валентина, осознав, какой опасности подвергается подруга.

Необычное сияние начало меркнуть, легкий ветерок вновь стал порывистым. Даже со своего места на балконе Валентина могла слышать звон серебряного колокольчика, привязанного к кусту багряника.

Последняя вспышка света медленно гасла. Колокольчик соскользнул с ветки и упал к ногам старика. Мохаб нерешительно шагнул вперед, распрямил сгорбленные плечи, бросился на Хомеда и глубоко вонзил саблю в его грудь.

Дагни прыгнула напавшему на спину и стала колотить кулаками по костлявым ребрам. Розалан появилась из-за поворота тропинки и кинулась защищать старика, схватив подругу убитого за волосы. В тот момент, когда бедуинка умудрилась выдрать пригоршню ярко-рыжих волос, Дагни скатилась со спины Мохаба, отбросив Розалан на землю.

Бессильно взирать на происходящее Валентине было невыносимо, и она выкрикнула имя Ахмара – он в это время входил в сад, отправляясь на поиски возлюбленной. С диким воплем Ахмар схватил Дагни за руку и отшвырнул ее к дереву. Валентина услышала стук головы о дерево и хруст шеи.

В саду неожиданно воцарилась тишина. Ветер стих, и мелкий град посыпал с неба, серый туман заклубился в листве. Мохаб наклонился и поднял крохотный колокольчик. Он медленно вошел во дворец, прижав найденное сокровище к сухой и морщинистой щеке. Ахмар поднял на руки всхлипывающую Розалан.

Валентина помчалась по коридорам навстречу старику. Она прижала Мохаба к себе, ее взгляд упал на кулачок, в котором был зажат колокольчик. Валентина отвела старика в покои эмира и осторожно помогла опуститься в любимое кресло Рамифа. Мохаб погрузился в мягкие подушки и закрыл глаза. Его лицо выражало полное изнеможение.

Наконец старик приподнял веки и слабо улыбнулся.

– Еще немного, и Рамиф придет за мной. Смотри, – сказал он, показывая вверх тонким пальцем, – он идет! Как медленно! А на туфле у него только один колокольчик! Скорее, Валентина, привяжи колокольчик и к моей туфле! Мы будем тогда с ним на равных, правда ведь?

Рыдания рвались из груди девушки, но она спокойно ответила:

– Конечно, Мохаб!

Глаза старика закрылись, и Валентина привязала колокольчик к его туфле, по ее щекам струились слезы. Услышав невнятное бормотание, она вскинула голову.

– Долго же ты шел ко мне, Рамиф! Хорошо выглядишь, друг! Но никаких хитростей на этот раз! У меня тоже на ноге колокольчик, и мы с тобой на равных! Аллах позаботится, чтобы ты больше не надувал меня, мошенничая, – слабым голосом ворчал Мохаб. – Я готов, Рамиф!

Валентина не смогла сдержать рыдания и уронила голову старику на колени. До ее слуха донесся слабый звон, и вдруг залилось звоном множество колокольчиков. Девушка сердцем поняла, что двое стариков, пританцовывая, направились на небеса. Друзья снова вместе – и теперь уже навечно!

Нескоро поднялась Валентина с колен и вытерла слезы. Ей нужно было найти Ахмара и Розалан, чтобы рассказать им о смерти Мохаба. Похоронить старика следовало под кустом багряника – рядом с другом всей его жизни. Она медленно подняла глаза и посмотрела на пол. Колокольчик, привязанный к туфле Мохаба… исчез!

Снова опустившись на колени, девушка обшарила весь пол. Колокольчик пропал! Улыбнувшись, Валентина взглянула вверх.

– Это последнее, что ты мог сделать для своего старого друга, Рамиф, – тихо прошептала она, и вновь слезы навернулись ей на глаза.

Валентина разыскала Ахмара и Розалан и поведала им о новом горе.

– Бедный старик! – зарыдала бедуинка. Возлюбленный принялся ее утешать.

– Хомед мертв, и Дагни тоже, она сломала себе шею о дерево, – с сожалением сообщил Валентине Ахмар: было видно, что он не собирался убивать эту женщину. – Побудь с Розалан, пока я закопаю где-нибудь тех двоих. Лучше, если никто не увидит их трупы, потому как на некоторые вопросы порой весьма затруднительно отвечать!

Когда Ахмар вернулся, все трое молодых людей тихо обсудили, как провести похороны Мохаба. Вдруг Ахмар что-то вспомнил, нахмурился и, запинаясь, проговорил:

– Госпожа, мы с Розалан слышали нечто очень странное.

Валентина ждала, уже догадавшись, в чем собирается признаться Ахмар.

– То был звон сотни колокольчиков! Они звенели светло и радостно. Их заливистый звон, казалось, раздавался со всех сторон.

– Я тоже слышала. Это Рамиф пришел проводить своего старого друга к Аллаху.

Ахмар посмотрел на Валентину, подозревая, что госпожа шутит, но не увидел в ее мокрых от слез глазах ни малейшего намека на шутку и улыбнулся:

– Конечно, другого объяснения и быть не может!

Действительно, других объяснений не было.

* * *

Розалан, отяжелевшая от беременности, стояла рядом с Ахмаром и Валентиной у могилы Мохаба. Слезы текли по щекам бедуинки, и она не скрывала своего горя, глядя на только что засыпанную могилу. Хвалебные слова были сейчас ни к чему. Все трое молодых людей успели полюбить старика, столь преданного Рамифу и каждому из них. Мохаба похоронили под кустом багряника, который защищал теперь уже две могилы от палящего солнца и проливных дождей.

Розалан положила на могилу первую весеннюю розу и начала петь молитву по усопшему, голос ее дрожал, она едва сдерживала слезы. Ахмар вторил ей тихим шепотом, с выражением глубокого горя на лице. Ведь он тоже потерял доброго друга. Валентина молча ждала окончания молитвы. В руке она сжимала кубик для игры в кости – старик так любил эту игру!

Многое случилось с нею в этой дивной стране. Жизнь придворной дамы поразительно изменилась с тех пор, как она, сопровождая королеву, оказалась в древнем городе Акре. Здесь, на Востоке, Валентина обрела беззаветных друзей и грозящих гибелью врагов. Девушка не задавалась вопросом, таков же был бы ее выбор, если б ей пришлось испытать все заново, но в ответ наверняка последовало бы твердое «да», потому что в этой стране, где мужчины вели войну, она отыскала свою любовь – Менгиса.

При одной только мысли о нем ее сердце переполняла нежность. Скоро, скоро они снова будут вместе! Хомед мертв, Напур спасен, и когда станет известно о смерти Рамифа, ее клятву, данную старому эмиру, можно будет считать выполненной. Никто не поинтересуется причинами смерти Дагни, потому что в этой стране смерть невольницы из гарема не имеет большого значения, и единственная забота теперь – как сокрыть обстоятельства смерти Хомеда?

Тело сына эмира вывезли под покровом ночи, и Ахмар закопал его где-то в долине. Прежде чем сообщить о смерти Рамифа, следует, решили заговорщики, распустить слух о том, что Хомед пал жертвой разбойничьего нападения в пустыне.

Войскам Ричарда Валентина помогла продовольствием в зимнее время, а с наступлением весны недостатка в провизии у крестоносцев не ожидалось. «Скоро, скоро, – пело ее сердце, – скоро я окажусь свободна и полечу прямо в объятия Менгиса».

Розалан и Ахмар закончили молитву, их руки переплелись, и Валентина испытала глубокую грусть: когда она видела нежные взгляды, которые бросали влюбленные друг на друга, ее тоска по Менгису становилась сильнее.

Валентина вспомнила о кубике, зажатом в руке. Не говоря ни слова, девушка наклонилась и, сделав ямку, закопала кубик.

– Теперь старики снова смогут играть в кости, – прошептала она, и слезы вновь заструились по бледным щекам.

Розалан повернулась к Ахмару и спрятала лицо у него на груди. Тот обнял возлюбленную, стараясь ее утешить. Валентина наблюдала за своими друзьями, и тоска по Менгису перерастала в наваждение. Наконец-то наступил этот день – она свободна, и в ее власти полететь к любимому, чтобы оказаться в его объятиях и отныне жить, наслаждаясь любовью.

Лишь покинув двор конюшни вместе с устремившейся следом Шадьяр, девушка подумала о Розалан и Ахмаре и поспешила себя успокоить: они смогут все уладить и без нее, она же пришлет им весточку позже.

Валентина ехала на арабском скакуне – вперед, к своей любви, и сердце ее ликовало, а следом за ней бежала белая пантера.

* * *

Добравшись до вершины горы, Валентина зарыдала, счастье переполняло ее сердце. Луна светила тускло, и подъем в темноте оказался более трудным, чем ожидала девушка, зато теперь она – спустя несколько минут – увидит Менгиса!

Безудержно текли слезы, волнение переполняло душу. Жизнь только начиналась – ее настоящая жизнь!

– Менгис! Менгис! – позвала Валентина, ожидая, что любимый появится, подбежит к ней, заключит в объятия и заставит растаять от поцелуев. – Менгис!

Он не появлялся. Скорее в цитадель!

Двери ей открыли молчаливые стражники. В коридорах факелы создавали фантастические тени.

Как по волшебству распахивались перед нею двери комнат и залов, а она бежала и бежала сломя голову, выкрикивая имя любимого:

– Менгис! Менгис!..

Валентина искала его повсюду, но не находила, и от тревоги и растерянности неведомым ужасом наполнилось ее сердце. Девушка бежала по извилистым коридорам и полутемным переходам, взывая к возлюбленному.

Добравшись до конца одного длинного прохода, она неожиданно наткнулась на двоих федаинов. Они молча пошли рядом с нею и подвели к распахнутой двери, охраняемой несколькими торжественно застывшими стражами. Валентина устремила взгляд в темный зал и оцепенела от страха: в этом высоком зале со сводчатым потолком она уже была однажды – когда впервые оказалась в Аламуте.

Сладкий аромат курений плавал в воздухе, и Валентина вспомнила: такой же дурманящий запах наполнял комнату, когда, скрестив по-турецки ноги, на золотом троне сидел изможденный старик.

– Нет! Нет! О Боже! Этого не может быть! – воскликнула она, входя в комнату.

Сквозь завесу из бусин Валентина разглядела тот самый золотой трон, на котором сидел шейх аль-Джебал. Истерически всхлипывая, она бросилась к подножию трона и вскрикнула, пораженная увиденным:

– Менгис! Менгис!

Девушка упала на колени, слезы безудержным потоком заструились по ее щекам. Простирая руки к возлюбленному, умоляла она взглянуть на нее.

– Менгис! – всхлипывала Валентина. – Любовь моя! Спустись со мной с горы! Мы уедем отсюда. Ну пожалуйста! – молила она голосом, охрипшим от волнения. – Я поеду с тобой, куда ты захочешь, и стану делать все, что ты скажешь, только уедем отсюда. Я люблю тебя! Я люблю! И мы сможем всегда быть с тобой вместе, вечно, как ты говорил. Умоляю тебя!..

Он сидел неподвижно, как мертвый, и, казалось, ничего не видел и не слышал.

– Открой глаза, взгляни на меня! Ты меня слышишь? Я знаю, ты слышишь! – воскликнула Валентина. – Теперь я свободна. Свободна! Ничто меня теперь не держит! Все обязательства и клятвы выполнены! Я не хотела покидать тебя, когда ты просил меня остаться, и ты понимал это, я знаю, понимал… – рыдания сотрясали ее тело, от запаха курений становилось дурно.

– Менгис, любовь моя, – умоляла девушка. – Что станет со мной без тебя? Что я буду без тебя делать? Как же мне дальше жить? Неужели ты так легко можешь отнять у меня и любовь, и жизнь? Неужели я ничего для тебя не значу? Пожалуйста, Менгис, ну пожалуйста!.. Уедем!.. – она упала ничком, головой коснувшись его ног и, ожидая ответа, оставалась так, казалось, целую вечность.

Что-то мягкое коснулось ее лица, и, подняв глаза, Валентина увидела Шадьяр, с любопытством уставившуюся на нее желтыми глазами. Девушка вытерла слезы, встала и посмотрела на Менгиса, сердце ее разрывалось от боли. Она протянула руку и дотронулась до любимого, умоляя признать ее, но сарацин хранил молчание, в затемненной комнате слышалось его спокойное дыхание.

– Я знаю, ты слышишь меня, Менгис! Я ухожу, но мое сердце и любовь остаются с тобой, и так же, как ты понял, почему я должна была вернуться в Напур и выполнить данную клятву, я попытаюсь понять, почему ты делаешь это. Я оставлю тебе Шадьяр ад-Дарр. Моя любимица – единственное, что я могу подарить тебе, дорогой.

Валентина тихо поговорила с пантерой и приказала ей остаться. Затем девушка покинула полутемный зал – и свою любовь, жизнь, будущее…

Менгис скорее слышал, чем видел, как уходила Валентина. Если бы он открыл глаза, то непременно последовал бы за любимой, как она просила – спустился бы с горы, чтобы никогда не возвращаться. Однако, как у нее хватило сил сдержать данную клятву, так и он должен проявить мужество, чтобы исполнить свой долг.

Медленно, тихо поднял шейх аль-Джебал руку и опустил ее на голову белой пантеры.

* * *

Для Валентины время тянулось бесконечно медленно. Теперь не было у нее нужды подниматься на гору – судьба лишила ее Менгиса и возможности предаваться любви. Девушка занималась повседневными хлопотами, не выходя из состояния транса.

Отовсюду доносился до нее опасливый шепот, люди спрашивали о здоровье старого эмира, но все вопросы оставались без ответа. Дворец гудел от разговоров – эмир умер! – но доказательств не было, и никто не осмеливался провести расследование. Эмиру направлялись прошения, и они возвращались с его печатью. Чернокожие евнухи вопросительно поглядывали друг на друга. Женщины гарема самодовольно ухмылялись, но дворец надежно хранил свою тайну.

Утомленная монотонной обыденностью дворцовой жизни, Валентина стала пугливой и недоброжелательной. Она продолжала безрассудно помогать христианам запасами зерна и провизии, и скоро о ее отваге знали во всех, даже самых глухих местах. Стало известно всем, что у Ричарда есть благодетель среди мусульман, однако, как всегда, после опустошения кладовые чудесным образом заполнялись снова.

Валентина начала замечать во дворце странные лица. За ней наблюдали и отмечали каждый ее шаг. Она знала, это федаины – люди, посланные Менгисом. И чем безрассуднее она себя вела, тем пристальнее они за ней наблюдали.

Когда одиночество становилось невыносимым, Валентина носилась, как ветер, на белом арабском скакуне по равнине и возвращалась, падая от изнеможения, потом засыпала, но все равно снился ей всегда только высокий темноволосый человек с пылким взором, и просыпалась она в слезах.

Шейх аль-Джебал помогал своей возлюбленной, в полной уверенности, что где-то поблизости притаился Паксон, чтобы завлечь ее в западню.

 

ГЛАВА 25

Весна вернулась в Святую землю. Уже пятый год желто-черные знамена Малика эн-Насра пересекали Иордан. Бурую траву на равнинах сменила свежая зеленая трава, и на ней уже паслись овцы. Ручьи, замутненные грязью и глиной, намытой зимними дождями, снова стали кристально чистыми. Как одинокие часовые, стояли кедры и тополя у подножия холмов и горных цепей. Жара была мягкой, пчелы лениво жужжали в лугах. Однако кое-кто из мужчин, носивших кольчуги, обращал свои мысли к войне – войне, начало которой терялось во мраке времен, а конец уходил в неведомые дали.

Среди крестоносцев пронесся слух, что в Святой усыпальнице на Пасху случилось чудо: Саладин совершил к усыпальнице паломничество, чтобы посидеть перед затемненной гробницей, где висели незажженные светильники, и те внезапно зажглись на глазах у мусульман. Христиане не сомневались: то знак свыше, и победа останется за ними, крестоносцами.

Поздней весной дозоры Ричарда начали рыскать по равнинам. Английский король атаковал форт Дарум, в стенах которого были убиты все оказавшиеся там мусульмане. Затем крестоносцы направились к садам Газы. Воины поговаривали, что Ричард Львиное Сердце собирается покинуть Святую землю и вернуться в Англию. Он получил донесение, в котором сообщалось, что его брат Джон Лакленд в сговоре с Филиппом Французским решил лишить английского короля престола. Филипп якобы не мог простить Ричарду отказ наступать на Иерусалим, но ходили слухи, будто гораздо большим оскорблением стал для французского монарха повышенный интерес английского короля к какому-то музыканту.

Пасхальные праздники продолжались, и крестоносцы проедали месячный запас провизии, правда, весьма скудный. Мусульмане же тем временем собирались в крепостях и городах вокруг Бет-Набла.

* * *

Валентина распахнула двери хранилища и отступила, позволяя Паксону убедиться, что кладовые полны провизии. На губах ее играла улыбка. Оседлав своего белого скакуна, она предоставила султану Джакарда самому закрывать хранилище.

Паксон запер тяжелые двери и, зло прищурившись, глянул на Валентину.

– Я знаю, как ты устраиваешь это! – холодно произнес он.

– Что устраиваю? – Валентина улыбнулась, наклонившись вперед, чтобы султан мог получше расслышать ее слова. – Скажи, почему ты продолжаешь приезжать и мучить себя, хорошо зная, что кладовые Напура всегда полны?

– Я знаю, кто наполняет их! Ты продалась шейху аль-Джебалу за его помощь христианам! Во дворце повсюду федаины! Они охраняют тебя так, словно ты и есть шейх аль-Джебал! Любое твое желание исполняется немедленно! Как ты умна, Валентина! По лицу твоему ничего нельзя сказать! Да, у тебя было время научиться обманывать всех подряд! Ты смеешься, потому что я оказался в положении одураченного? Я хочу, чтобы ты была моей, а, совершая это предательство, ты губишь себя! Мертвые женщины никому не нужны, учти! Кроме того, тебе известно, я не решаюсь опорочить свое имя, признавшись, что с самого начала знал, кто ты на самом деле, но если будешь и дальше так вести себя, то заставишь меня пойти на убийство! – Паксон понизил голос. – Может быть, с твоей смертью я освобожусь от наваждения!

– Освободишься? Разве ты у меня в плену? – застенчиво спросила Валентина.

Гнев исказил красивые черты лица султана.

– Ты убиваешь мой народ, хотя и не сражаешься с оружием в руках!

– Какая честь! Ты приравниваешь меня к воину? – бесстрашно насмехалась над Паксоном Валентина.

– Кажется, у тебя много прозваний: королевская сводня, войсковая шлюха, потаскуха шейха, блудница… какое же больше тебе по нраву? А по душе ли тебе называться «убийцей мужчин?» – безжалостно оскорблял девушку султан Джакарда.

Сузив глаза, Валентина ухватилась за луку седла и, размахнувшись, ударила Паксона по щеке. Арабский скакун поднялся на дыбы. Натянув поводья, Валентина бросила коня вперед и умчалась в долину. Горячего жеребца понукать не приходилось, его грива развевалась по ветру, сухой воздух бил в лицо.

Обезумев от ярости, девушка все настойчивее гнала коня по долине. Краем глаза она видела, как Паксон взлетел на своего вороного скакуна, пускаясь за ней в погоню.

Они мчались по равнине, и копыта сильных коней преодолевали милю за милей. Белый арабский жеребец первым замедлил бег, высмотрев ручей, тихо струящийся между холмов. Соскользнув с седла, Валентина приникла к чистому потоку, наслаждаясь его прохладой. Подняв глаза, она увидела Паксона. Он смотрел на нее в упор.

– Валентина, королевская сводня, войсковая шлюха, потаскуха шейха, блудница…

Девушка поднялась на ноги, не обратив внимания на дерзкого сарацина, словно его и не было вовсе рядом. Отвернувшись, она протянула руку, чтобы ухватить поводья своего коня. Паксон резко развернул ее к себе.

– По этим твоим черным глазищам я вижу, что у тебя лишь одно на уме, – заметила Валентина. – Ты ведь совсем не интересуешься моим оскверненным телом, не так ли? – сыронизировала она.

Ветер раздувал яркий кафтан султана, делая его фигуру еще массивнее.

– Не может одна женщина быть лучше другой, – насмешливо произнес он. – Все они используются мужчинами для одной цели.

– Правда? – промурлыкала Валентина. – Что-то мне не верится! Все женщины разные! Это мужчины одинаковы! Мужчины, которые так думают! – прошипела она.

– Я уточню: одинаковы все шлюхи, – усмехнулся Паксон.

– Езжай прочь! Или ты попал в плен к шлюхе? – заметила Валентина.

Она смеется над ним! Никогда еще ни одна женщина над ним не смеялась! Когда он покорит ее, ей будет не смешно!

Испугавшись решимости, которую она прочитала в темных глазах, Валентина на шаг отступила, мысли заметались в голове. Слишком хорошо помнила девушка прикосновения этих рук к своему телу, но еще лучше помнила она, как откликалась ее трепещущая плоть на уверенные ласки возлюбленного. «Менгис, Менгис…» – изнывало сердце, а тело исходило тоской. Но вместе с тем Валентина понимала: любимый ушел от нее, больше он не принадлежит этому миру.

– Хочешь, затеем спор: все ли мужчины одинаковы или женщины? – тихо спросил Паксон. – Но должен предупредить: я всегда выигрываю. Я мужчина, ты женщина и потому обязана мне подчиняться.

Валентина заразительно расхохоталась.

– Ты мужчина? Я вижу здесь лишь себя и двух коней, но ни одного мужчины! Я не подчинюсь твоим требованиям, что бы ты там ни говорил! – она снова расхохоталась низким гортанным смехом, от которого кровь быстрее побежала по жилам султана. – Но скажи, каков бы спор ни был, у кого ты хочешь выиграть? Скажи, мне интересно знать! У шлюхи? Спорить со шлюхой недостойно султана, и ты не должен преследовать меня, зная, что люблю я твоего брата, – спокойно произнесла девушка. – О, в твоей власти насиловать мое тело, но одного ты взять силой не сможешь: того, что женщина отдает сама – душу и полное самозабвение в любви. Этого ты от меня никогда не добьешься! И знай, я испытала экстаз любви в объятиях Менгиса, а в твоих, ты же помнишь, не испытала.

Паксон смотрел в глаза Валентины пылающим взором. Он понимал, она говорит правду: Менгис смог пробудить ее душу к любви, а он, Паксон, не смог!

– Ты моя, и раз я так говорю, так оно и есть! – прорычал султан.

– Что за чепуха!

– А я говорю, ты моя, и я требую тебя, как свою собственность!

Паксон облизнул пересохшие губы и приблизился на шаг. Он протянул длинную руку и, ухватившись за отворот кафтана девушки, сдернул его с плеч, обнажив молочно-белую грудь с коралловыми сосками.

Валентина, защищаясь, пнула султана ногой так, что он потерял равновесие. Во взоре сарацина запылал огонь, когда он снова приблизился к ней и, сдавив в крепких объятиях, обхватил ее и привлек к себе гибкое тело, впившись в рот жадным и нетерпеливым поцелуем, болезненным и обжигающим.

Валентина сопротивлялась, но загорелое лицо неумолимо надвигалось снова. Губы сарацина вновь прильнули к ее губам в жалящем, злом поцелуе – ни вырваться из жарких объятий, ни вздохнуть, ни шелохнуться! Остается только кричать! Руки девушки потянулись к головному убору Паксона и сбили его на землю. Волосы султана сразу же начал трепать сухой ветер. Валентина запустила пальцы в черные кудри и дергала и тянула их, чтобы оторвать от себя настойчивого сарацина, но он не желал ее отпускать, наоборот, поцелуи стали требовательнее, глубже, грубее.

Ноги девушки подогнулись, силы покинули тело. Паксон сжимал ее в объятиях, заставляя отвечать на поцелуи. Время остановилось, и теплые ветры, обвевавшие Валентину, показались ей ветрами веков. Ее сердце жаждало любви, плоть изнывала в мольбе об излияниях страсти. Темные волосы Паксона стали волосами любимого, губы – жесткие и требовательные, какими никогда не были губы Менгиса, – все же добились отклика, и на краткий миг руки султана превратились в руки его брата, и страсть, возносившая некогда Валентину на небеса – в страсть Менгиса.

Паксон оторвался от ее губ и осыпал поцелуями ей шею. Прижав к земле, он упал на нее сверху, наслаждаясь сладостью нежной плоти и приходя в восторг от прикосновений к прекрасной женской груди. Ветер развевал длинные волосы девушки, и они окутывали обнявшуюся пару, словно облако, благоухающее ароматом трав и цветов.

Ноги Валентины обвили тело султана, чтобы сильнее прижать к себе.

Никогда еще не желал Паксон женщину так сильно! Никогда слияние еще не приводило его в такой восторг. Простое прикосновение к коже будоражило чувства. И Валентина сама желала слияния! Она отвечала на его ласки, умоляла о любви и прижималась все сильнее, великодушно предлагая себя.

Девушка застонала и прошептала:

– Менгис! Менгис!

От резкого удара голова ее резко мотнулась в сторону, ладонь Паксона оставила красное пятно на лице.

– Так это Менгису ты раскрываешь свои объятия и отвечаешь на его ласки, забыв, что сейчас находишься со мной, а не с ним?! – разъяренный сарацин прерывисто дышал, взор пылал гневом.

Страх охватил Валентину. Всхлипывающая, испуганная, она едва понимала, что же произошло в несколько последних мгновений, и сидела на земле, закрыв лицо руками. Ей было стыдно: тело изголодалось по ласке, и сердцу захотелось поверить, будто это любимый обнимает ее!

– Слезы не вернут тебе Менгиса. Не плачь! Я знаю так же хорошо, как и ты, что мой брат взошел на трон шейха аль-Джебала и теперь считается ушедшим из нашего мира. Ты оплакиваешь человека, который мертв! И ты предпочитаешь его мне? – лицо Паксона потемнело от гнева.

Он стоял над Валентиной и на фоне огромного голубого неба казался гигантом, безжалостным и опасным.

– Зная, что ты никогда вновь не будешь с ним, ты все равно предпочитаешь его мне? Отвечай! И от того, что ты скажешь, может быть, зависит твоя жизнь!

– Да, – беззвучно прошептала Валентина, – это так.

– Скажи громче, женщина! Я не слышу твоего ответа!

– Да! Да! Да! – потеряв над собой власть, закричала Валентина. – Я всегда буду предпочитать Менгиса любому другому мужчине! Я всегда буду предпочитать его тебе! Как ты не понимаешь, Паксон? Я люблю твоего брата, и у меня нет выбора. Аллах так повелел, и мой Бог на то согласился, и судьба потребовала, чтобы все сложилось именно так. Я люблю Менгиса!

Взгляд Паксона стал еще более грозным. Даже под страхом смерти эта женщина не отказывается от своей любви!

– Почему же ты предпочитаешь моего брата, Валентина? Как можешь ты рассказывать о спелости дыни, не отведав ее?

– Я все отведала, Паксон, той ночью в оазисе пустыни, после того как Саладин соединил наши руки. Еще одно слияние ничего не изменит. Я люблю Менгиса.

– Но может быть, новый опыт придется тебе по вкусу? – Паксон схватил ее и подмял под себя.

Сопротивление оказалось бесполезным, султан был слишком силен. Он рвал на ней одежду, пока та не превратилась в клочья. Валентина обнаженной лежала на песке. Неистовство Паксона потрясало и делало ее совершенно беспомощной. Хотелось воспротивиться, убить насильника, искалечить… но он был слишком силен, и страх нарастал – слишком долго опасалась она этого человека!

Паксон взял ее быстро, грубо, овладев ею с помощью своих губ, зубов и скрутив ей запястья. Ни один кусочек тела не остался неощупанным, невзирая на стыдливость девушки. Ей оставалось лишь плакать, вскрикивать и беззвучно молить Менгиса о спасении…

Валентина тихо лежала рядом с сарацином, прислушиваясь к его ровному дыханию. Обрадовавшись, что он крепко спит, она бесшумно поднялась и на цыпочках подобралась к своей разбросанной одежде и поджидавшим лошадям. Кафтан починить уже было бы невозможно, лохмотья едва прикрывали наготу. Но неподалеку валялась одежда, которую Паксон сбросил с себя до того, как накинулся на нее.

Быстро натянула Валентина его тунику и собрала всю остальную одежду султана, потом села на своего арабского скакуна и взяла за поводья коня Паксона. Поспешно, пока султан не проснулся и не остановил ее, подстегнула девушка коня и умчалась, уведя за собой вороного жеребца.

Султан вскочил на ноги, услышав стук лошадиных копыт и громкие понукания, но тщетной оказалась его попытка остановить похитительницу одежды и коня. Без сапог он очутился слишком уж в невыигрышном положении и догнать наездницу не смог. Его брань и непристойности долго раздавались в тишине пустыни.

На обратном пути пелена отчаяния окутывала одинокую всадницу. Когда вдали показались стены дворца, девушка остановила коней и наконец дала волю горестным слезам. Казалось, все внутри нее оборвалось, словно она умерла в тот момент, когда увидела Менгиса на троне шейха аль-Джебала, но никто до сих пор не удосужился ее похоронить. Любовь к одному человеку и ненависть к другому сразили бедняжку наповал, как если бы кинжал вонзился ей в сердце.

Все у нее шло вкривь и вкось с тех пор, как оказалась Валентина в этой проклятой стране, где бушевала война, а человеческая жизнь ценилась меньше жизни домашнего скота. Подлость Беренгарии; французский воин, убитый ею; два мусульманина из войска Саладина, осквернившие ее тело; клятва, данная Рамифу; обман, что пришлось совершить ради помощи крестоносцам; любовь к Менгису; потеря любимого; преследования Паксона; насилие; избиения… И она пережила все это, выжив лишь для того, чтобы изо дня в день испытывать еще более жестокие удары?

Но никогда не сдастся она без борьбы, решив уцелеть в этой страшной жизни! Пока теплится дыхание в теле, остается надежда! И Паксон – всего лишь мужчина! Он в состоянии мучить ее и даже приказать распять, но гораздо невыносимее муки душевные! Этому учила подруга Розалан, это же говорил и Менгис…

Неистовое насилие ранило плоть. Паксон использовал ее тело для удовлетворения своей похоти и тем унизил возлюбленную брата. Этого простить нельзя. «Когда-нибудь, возможно, он и убьет меня, – подумала Валентина, – но никогда не лишу я себя жизни из-за этого человека! Нет, я буду жить, чтобы бороться за грядущее!»

Чем больше думала девушка обо всем случившемся, тем крепче становилась ее уверенность в своей правоте, а представив себе могучего воина плетущимся по долине в чем мать родила, она даже рассмеялась: ей было приятно сознавать, что она, женщина, сумела унизить такого человека, как Паксон. Он жестоко обошелся с ней, но она выжила, чтобы нанести удар, и это принесло ей хоть и незначительное, но радостное чувство удовлетворенной мести.

К тому времени как Валентина добралась до конюшни, она уже вернулась в бодрое расположение духа.

– Мне всегда хотелось иметь вороного скакуна, – высокомерно заявила госпожа конюху, широко раскрывшему от изумления глаза. – Поставь-ка на него клеймо в виде креста!

Конюх ужасно испугался, но поторопился исполнить приказание. Однако ему совсем не хотелось находиться где-либо поблизости, когда вернется в конюшню султан. Разразится ведь настоящая гроза! К чему испытывать на себе силу гнева грозного воина? Всегда достается слугам! Уж лучше спрятаться в погреб! Конюх сам не знал, кого боялся больше: султана Джакарда с его бешеной яростью или длинноволосую женщину, которую Рамиф сделал хозяйкой дворца.

Раскалив клеймо, конюх приложил железный крест к ноге коня. Как это только удалось госпоже завладеть жеребцом султана? Наверняка, какой-нибудь хитростью! Султан охранял своего скакуна бдительнее, чем кошелек с золотом, и все это знали.

* * *

Ярость одолевала Паксона, он изрыгал проклятия то на одном, то на другом языке. Когда султан понял, что проклятиями не вернешь ни коня, ни одежду, он ударил огромным кулаком по мягкой земле. Чудовищность случившегося поразила его, и он снова начал браниться. Придется голым идти по долине, а это займет не один час! Солнце обожжет кожу, если отправиться в путь днем, а ночью можно продрогнуть до костей! И как объяснить, добравшись до лагеря, свое появление в голом виде? Мужчина без коня – это одно, но голый мужчина без коня – совсем другое.

Паксон снова выругался и, предавшись своим невеселым раздумьям, двинулся в бесконечно-долгий путь. Как, должно быть, эта женщина сейчас над ним смеется! Уже во второй раз она оставляет его в дураках: в первый раз – с припасами в кладовых, и теперь он снова в глупом положении! Ни одна женщина никогда прежде не обдуривала так его! Валентина должна поплатиться за это во что бы то ни стало!

По мере того как палящее солнце пустыни поднималось все выше, султан уже начинал подумывать, удастся ли ему вообще дожить до сладкого мига мщения. Но если он доживет, то уж наверняка эта женщина расплатится за все сполна!

* * *

Валентина рассказала Розалан о шутке, которую она сыграла с Паксоном. Посмеявшись и посудачив насчет положения, в котором очутился грозный воин, бедуинка поделилась новостью с Ахмаром.

К закату солнца дворец гудел, обсуждая проделку госпожи. Султан Джакарда голый бредет по долине! Женщины прятали улыбки под яшмаками, а мужчины то и дело ощупывали на себе одежду. А чего стоил этот слух из конюшни: госпожа приказала заклеймить вороного жеребца, принадлежавшего неистовому султану, христианским крестом! Что будет, когда хозяин явится за конем? Говорили, что сейчас Валентина отдыхает в своих покоях, храня на устах таинственную улыбку и поедая фиги.

Но на самом деле она беспокоилась, зная, что ей нужно уладить много дел. Работа помогала не думать о горестях. Тонкие руки разбирали документы и исправляли ошибки, прежде чем поставить печать эмира на пергаменты. Где сейчас Паксон? Много ли уже преодолел миль, бредя по долине пешком и голым?

Взрыв смеха вырвался из груди Валентины, когда она поставила последнюю печать на стопку документов. Значит, женщина годится не только для того, что он имел в виду! И на самом деле не все женщины одинаковы!

– Тебе еще многое предстоит узнать, сарацин!

 

ГЛАВА 26

Бесконечные дни и бесконечные ночи… Каждую минуту своей жизни Валентина сознавала, что Менгис для нее потерян навсегда. Ее глаза невольно искали следы воспоминаний. Обрывок мелодии, сыгранной бродячим музыкантом на рыночной площади, напоминал о том, что любовь ушла. Ветерок, принесший свежий запах горных лесов, вызывал в памяти лицо любимого. А ночью, когда все вокруг затихало и повседневные дела не занимали мысли, подушка под головой становилась плечом Менгиса, а легкое покрывало – его руками.

Когда же наконец сон милостиво окутывал ее, то длился совсем недолго: девушка засыпала, чтобы проснуться с именем возлюбленного на устах, и слезы безудержно струились по ее щекам. Тоска по Менгису стала телесной болью, неизбывной мукой, заставлявшей без конца вспоминать их встречи и не позволявшей утихнуть горю.

Даже звезды над Напуром приносили ей боль, вызывая в памяти моменты восторга – она лежала на травянистом пригорке в объятиях, укрывавших ее от тревожных мыслей о мире, простиравшемся у подножия горы Аламут, а небо мерцало мириадами звезд. Валентина тосковала по ласкам Менгиса и жаждала его любви.

С воспоминаниями о блаженстве приходило неизбежное осознание потери. Когда-то она повернулась к возлюбленному спиной и покинула Аламут, хотя мольбы Менгиса ранили ее сердце и темные, полные искреннего чувства глаза жгли ей спину. Она тогда не осталась, лишив себя надежды на будущее, и Менгис выбрал единственный открывавшийся перед ним путь: трон шейха аль-Джебала. Почему же она не послушалась его? Почему не оставила ему никаких надежд, решив, что клятва, данная Рамифу, и помощь христианам важнее, чем любовь? Видимо, Менгис не смог ей этого простить. И он уже никогда не простит ее за это! Теперь ей остается лишь жизнь в мучительной пустоте одиночества.

Как хотелось бы сейчас Валентине, чтобы никогда не набиралась она смелости подняться на Аламут, никогда не встречала бы Менгиса, никогда не изведывала бы нежности его объятий и никогда не слышала бы, как шепчет он во сне ее имя. Как легка была бы ее жизнь, если б она не знала его любви, чистой, как горный ручей, и теплой, как пески пустыни, – любви, наполнившей ее жизнь. «Нет, – подумала девушка, – любовь не наполнила прежнюю жизнь новым смыслом, а дала саму жизнь, отличную от прежней. До встречи с Менгисом я была лишь тенью. Менгис вдохнул в меня жизнь. С ним я открыла саму себя».

Горько-сладостные воспоминания о ласках согревали кровь Валентины и оживляли тоску. Образ любимого преследовал: Менгис все еще оставался для нее реальностью. Его поцелуи, объятия, звук голоса, нашептывающего слова любви и обожания, мучили и мучили, снова и снова… Мука, мучение… горько-жгучая участь.

Воспоминания о Паксоне тоже жгли девушке сердце, само его имя, казалось, таило в себе угрозу. Валентина знала от Ахмара, что султан Джакарда остался поблизости от Напура, чтобы возглавить сбор мусульман, стекавшихся со всей равнины. Она знала также, что его люди доносили ему о каждом ее шаге. Паксон выжидал случая, удобного для мщения.

Он не появлялся во дворце с того самого дня, как настиг ее в долине – слишком велико было его унижение: женщина украла и одежду, и коня! Валентина не боялась, что султан донесет Саладину о ее предательстве: христианка оказывает помощь крестоносцам, посылая провизию из кладовых Напура! Однако сама ее жизнь оставалась под угрозой. Девушка понимала: Паксон желает ей смерти не потому, что она посылала продовольствие войскам Малика Рика, а потому, что отказывалась принадлежать ему, вынуждая признать поражение.

Султан Джакарда не разоблачал ее как христианку, виновную в предательстве интересов мусульман, так как из-за продолжительного молчания его теперь могли счесть соучастником преступления. Он не любил Валентину, но она невольно бросала ему вызов, и султан намеревался победить во что бы то ни стало, даже если для того ему пришлось бы убить ее своей рукой.

Ей не освободиться ни от воспоминаний о Менгисе, ни от угрозы со стороны его брата, пока она не покинет Напур! Клятва, данная Рамифу, исполнена, а продолжать оказывать помощь христианам уже невозможно: Паксон подстерегает ее на каждом шагу! Менгис же недосягаем.

Валентина мрачно признала, что у нее нет другого выхода, кроме как покинуть Напур. Ей следует вернуться к своим единоверцам – туда, где она сможет освободиться, по крайней мере, от Паксона, хотя, конечно, никогда не сможет избавиться от волнующих воспоминаний о Менгисе.

Но покинуть Напур следует так, чтобы пытливые глаза людей султана Джакарда не заметили ее бегства. Зная, что невозможно в одиночку преодолеть путь, пролегающий по пустыне, Валентина принялась размышлять, как же осуществить задуманное. Ближайший форпост крестоносцев – в Бет-Набле, там сейчас и Ричард Львиное Сердце. Английский король поможет ей добраться до Акры, откуда она отбудет в Наварру на корабле.

В последующие несколько дней Валентина много времени проводила с Розалан. Близилось время родов, и девушке не хотелось оставлять подругу в такой важный момент ее жизни. Но Валентина боялась, что Ричард решит покинуть Бет-Набл, и тогда станет гораздо сложнее осуществить задуманное ею. Она лелеяла мысль, что Ахмар проводит ее, в то же время хорошо понимая, как хочется ему быть рядом с Розалан, когда родится ребенок. Нет, она не лишит его этой радости и попробует добраться до Бет-Набла одна.

Федаины по-прежнему мелькали во дворце, оказывая ей безмолвное покровительство, и само их присутствие позволяло Валентине чувствовать себя как бы ближе к Менгису. Сознание, что он дорожит ею, Как прежде, грело сердце. Но она ни о чем его не попросит! Менгис ведь хотел посмотреть, как сама она справится с судьбой!

* * *

Прежде чем взобраться на спину вороного коня, некогда принадлежавшего Паксону – ее белый скакун захромал, что несказанно расстроило его хозяйку, – Валентина прошла в уединенную часть сада и остановилась, опустив голову, перед кустом багряника.

– Кади, – прошептала девушка в ночной тиши, – как бы я хотела, чтобы ты сейчас мог дать мне совет, но пребываешь ты в мире и покое на небесах, и я должна делать то, что мне самой представляется наилучшим в моем положении. Я покидаю Напур, сдержав клятву, данную тебе, – сказала она, и слезы потекли по ее щекам. – Но я никогда не забуду тебя, кади. Однажды я вернусь и постараюсь, чтобы свершилось перезахоронение, и тогда твой народ сможет оплакать любимого всеми эмира. А сейчас я делаю то, что должна. Другого выхода у меня нет. Больше нельзя мне оставаться в Напуре, и потому я возвращаюсь к своим единоверцам, но я не забыла и никогда не забуду, что сделал ты для меня, – девушка расправила плечи и постаралась скрыть в голосе дрожь. – Я легкомысленно заигрывала с судьбой и проиграла. Настал час позаботиться о том, чтобы остаться в живых.

* * *

Султан Джакарда метался по шатру, отшвыривая попадавшиеся на пути вещи и замахиваясь на свою черную пантеру – она рычала, защищаясь от нападок, и забивалась куда подальше от разгневанного хозяина.

Все было не так! Проклятая война шла вкривь и вкось. Ничего, ничего не клеилось с тех пор, как он увидел небесной красоты придворную даму английской королевы. Глаза Валентины преследовали его – такие изменчивые: зеленые от гнева и сапфирово-голубые в страсти.

Кровь быстрее и горячее бежала по жилам Паксона при воспоминании о том, как лежала она в его объятиях – хрупкая, теплая, сильная и отчужденная. В тот день в долине он изведал и гнев, и страсть, но в один необъяснимый миг увидел, как синеют ее глаза, подобные сапфирам, и почувствовал отклик. Но это Менгису подставляла возлежавшая с ним женщина свои нежные, сочные губы и предлагала для ласк стройное, грациозное тело. Его брату, а не ему!

Каким же глупцом он был! Подумать только! Опорочил свою честь ради нее, не открыв, кто она такая на самом деле! Христианка правит Напуром! Глупец! Позволил впутать себя в предательство, обнаружив, что Валентина посылает провизию христианам, и опять ничего не сделав, только пригрозив! Почему же тогда он не понял, что она недосягаема для угроз? Менгис, этот ублюдок, позаботился обо всем, предложив ей свое покровительство и окружив возлюбленную федаинами. Как же добраться до нее, чтобы убить?

Шаги Паксона участились. Султан задумался: желал ли он Валентине смерти потому, что она помогала христианам, или же потому, что он не мог позволить ей принадлежать другому? Паксон покачал темноволосой головой, не зная, как ответить на вопрос, заданный себе. Но о чем же он думает! У него полно прочих дел! Пришло донесение, что караван с юга приближается к Эль Хувиельфе, проходя в непосредственной близости от Бет-Набла, где засел Ричард Львиное Сердце.

– Слишком близко, чтобы Малик Рик не соблазнился! Захватив этот караван, он мог бы целый год кормить свое войско! – бормотал Паксон, разговаривая сам с собой. – Надо сообщить погонщикам, чтобы повели караван в обход Эль Хувиельфы, подальше от дозоров крестоносцев.

Паксон с горечью признал, что вынужден сам заняться этим делом. Только он обладал достаточной властью, чтобы убедить людей, возглавлявших караван, свернуть с пути.

* * *

Два дня спустя Паксон в сопровождении пятидесяти воинов настиг караван. Он пришпорил коня и двинулся к началу каравана, по пути делая знак погонщикам остановиться. Султан объяснил сложившиеся обстоятельства, и хозяин каравана, низко поклонившись, нерешительно проговорил:

– Мы не встречали на своем пути никаких опасностей в пустыне, а если свернем с дороги, как ты советуешь, то где найдем воду? То, что ты предлагаешь, может стоить жизни нам и нашим животным. Через неделю мы должны выйти к морю. И так уже потеряно несколько дней пути из-за ужасных песчаных бурь. Сейчас мы остановимся на привал, но не свернем с выбранной дороги. Скажи Малику эн-Насру, что мы высоко ценим его заботу, однако принимаем решение продолжить путь вблизи колодцев.

Расстроившись, Паксон глянул на старика и его богатые повозки с продовольственными припасами.

– У тебя здесь столько провизии, что христианским войскам хватит на целый год! Почему ты глух к тому, что я тебе говорю? Крестоносцы нападут на вас в пустыне. Если свернешь, ты потеряешь, самое большее, один, может быть, два дня пути, но останутся живы все те люди, что следуют с караваном, женщины и дети. Подумай о них!

– Как раз из-за них мы и должны держаться вблизи колодцев, – терпеливо пояснил хозяин. – Разговор окончен. Мы располагаемся здесь на ночлег и снова отправляемся в путь завтра утром.

– Глупец! – выругался Паксон сквозь сжатые зубы.

Он дал приказ отряду ехать вперед. Караван наверняка остановится у колодцев Эль Хувиельфы, и там путешественники задержатся на несколько дней, чтобы напоить бесконечную череду людей и вьючных животных.

* * *

Валентина понукала коня, испытывая жалость: вот уже два дня нес он ее сначала по равнине, затем по жарким пескам пустыни и был единственным живым существом, которое она видела после отъезда из Напура. Между ними успели сложиться взаимоотношения, полные доверия. Конь спасал ей жизнь, а она даже не знала его имени! И вообще, дал ли Паксон ему какое-либо имя?

В седельной сумке девушки было немного еды: кусок сыра и сушеное мясо. Дополняли ношу мешок с зерном для коня и несколько мехов с водой, перекинутые через седло. Валентина мудро предусмотрела более солидные запасы пищи для коня, нежели для себя. Только от его выносливости зависело, доберется ли она до Бет-Набла.

Запасы воды подходили к концу, и Валентина взглянула на карту, найденную среди дворцового собрания рукописей. Примерно в дне пути до Бет-Набла должны попасться колодцы Эль Хувиельфы.

Девушка ехала, стараясь не слишком утруждать жеребца. Несколько раз она спешивалась и вела коня в поводу, позволяя отдохнуть, но быстро уставала от ходьбы по осыпающемуся песку и снова взбиралась в седло, извиняясь перед конем за свою слабость.

Спустя несколько часов после восхода, когда солнце стояло еще довольно низко над горизонтом, хотя уже слепило глаза, Валентина погнала коня на вершину гребня песчаного бархана, надеясь увидеть внизу колодцы Эль Хувиельфы.

Жеребца не пришлось особенно понукать, он уже учуял запах свежей воды, донесшийся к нему с ветром. Догадавшись, почему так охотно конь помчался вперед, Валентина не стала его сдерживать.

Не успели они достичь намеченной цели, как послышался рев верблюдов и звук человеческих голосов, что-то выкрикивавших и отдававших приказания. Натянув поводья, девушка с опаской приблизилась к гребню бархана. Она увидела внизу такой огромный караван, что он мог бы показаться снявшимся с места городом. Караван состоял из несметного числа вьючных животных, овец, коз и быков, тянущих повозки с товарами.

Валентина отъехала назад, заставив коня попятиться, чтобы их появление осталось незамеченным. Как же трудно было им отступать!

Свежая вода! Люди, жизнь в этом краю запустения и одиночества!..

– Нет, мы не можем… – прошептала девушка коню, – мы никому не можем доверять. Еще несколько часов пути – и мы окажемся в Бет-Набле!

Жеребец неохотно повиновался, и они продолжили путь.

Валентина решила ничего не говорить Ричарду Львиное Сердце о встреченном караване. Если дозоры крестоносцев не обнаружат его сами, это их вина, и нет смысла ей вмешиваться. Изнывая под палящим солнцем, девушка пришла к выводу, что мужчины никогда не перестанут затевать войны, а сражаются они вовсе не ради каких-то идей или же защиты родных земель, а просто потому, что им это нравится.

Солнце клонилось к закату, и воздух становился прохладнее, когда Валентина заметила дым от костра у подножия ближайшего холма. Погоняя коня, она двинулась к отряду войск Святого Креста.

Проехав по узкой лощине, а затем по склону холма всадница была остановлена двумя дозорными.

– Ты что здесь делаешь? – спросил один из них.

Выражение недоумения, появившееся на лицах воинов, когда незнакомка ответила на их родном языке, удивило Валентину. Она и не подумала о том, как смотрится в арабском наряде, надежно защищающем от палящего солнца пустыни. Теперь же Валентина поняла, что выглядит настоящей мусульманкой: халат, плащ, тюрбан и головной платок под ним, к тому же арабское седло на скакуне…

– Отведите меня к Ричарду Львиное Сердце. Я соотечественница королевы.

Валентина сама не знала, достаточно ли властности и уверенности вложила она в голос, но, бросив на нее еще один подозрительный взгляд, дозорный повиновался.

На противоположной стороне холма был разбит лагерь. Тысячи воинов находились здесь, однако лагерь походил на город мертвых: не собирались компании, чтобы поиграть в карты или в кости, менестрели не распевали песен, исхудалые лица мужчин свидетельствовали о голоде, сотни больных лежали под рваными одеялами, безразличные ко всему окружающему.

Валентина отыскала взглядом шатер короля. Она направилась к нему, и кое-кто из воинов время от времени поднимал на нее глаза, но кроме удивления в их взглядах не было ничего, даже малейшего намека на похоть, обычную при виде женщины, едущей по военному лагерю: голодные мужчины не имеют обыкновения проявлять интерес к женщинам.

Голодные! Что же случилось с провизией, которую она посылала войскам крестоносцев? Где отары овец и коз? Почему же у христиан нет ни молока, ни сыра? А зерно? Что случилось с зерном? Куда подевались сахар и сушеные фрукты? Валентина разглядела в сумерках длинные канавы вдоль всего лагеря. От них доносился тошнотворный запах. Вот и ответ на ее недоуменные вопросы – то вонь гниющего мяса животных! Припасы провизии пропали! Ее усилия были напрасны! Крестоносцы не проявили ни малейшей предусмотрительности! «Какая небрежность! Какая расточительность! – возмущалась Валентина. – Идиоты! Оказывается, они не имеют никакого представления о том, как хранить провизию! Должно быть, воины-христиане сразу же убили большую часть животных и нажрались до отвала! Или Ричард использовал присланные припасы для подкупа мусульман-предателей, вместо того чтобы заплатить им золотом? Но ведь золотом сыт не будешь!»

Гнев и обида теснились в груди девушки. Пропала провизия! Она представляла себе, как ели эти мужчины только лакомые куски, вырывая их друг у друга – жрали до отвала без единой мысли о завтрашнем дне! Валентина с негодованием сравнила соотечественников с мусульманами – они-то могли жить полгода, питаясь тем, что дает человеку овца, используя при этом все, вплоть до копыт!

Дозорный довел ее до шатра, над которым был установлен штандарт с изображением дракона. Оставив женщину снаружи, он вошел в шатер, чтобы доложить о ней. Валентина присела на пустой бочонок, ожидая встречи с королем. Усталая до изнеможения, она смотрела перед собой невидящим взглядом – ей невыносимо было видеть страдания людей.

По пути в Бет-Набл девушка размышляла, что именно следует рассказать Ричарду из своих приключений, но до сих пор она так и не приняла окончательного решения. Прежде ее одолевало лишь желание добраться до своих, а теперь она не могла даже думать о себе. Все эти люди с печатью смерти на лицах… Как Ричард допустил такое?

Рыцарь, откинувший полог шатра, слегка тряхнул ее за плечо и пригласил войти. Валентина была потрясена, увидев короля: Ричард казался еще более худым и изможденным, чем его воины, золотистые волосы спутаны, борода неухожена… Но голубые глаза оставались по-прежнему живыми и блестящими – они смотрели на Валентину с недоумением, казалось, Ричард не узнал ее.

Сделав реверанс, девушка сказала:

– Мой повелитель, вы не помните меня? Я леди Валентина, придворная дама королевы Беренгарии.

На мгновение Валентине показалось, Ричард не знает, кто же такая эта Беренгария, о которой говорит незнакомка, но потом глаза его загорелись: он вспомнил.

– Да, как поживаете, леди Валентина?

Не сошел ли король с ума? Как она поживает? И это все, что он может сказать? Ему не интересно выяснить, как придворная дама очутилась в лагере, разбитом в пустыне, и почему облачена в одежду мусульманки? Множество вопросов металось в голове девушки, но Валентина решила, что если король сошел с ума, лучше уж ей в этом случае вести себя поосторожнее.

– Я поживаю неплохо, мой повелитель. А как вы поживаете?

Что за безумие! Валентина не могла поверить, что стоит, обмениваясь любезностями с королем, словно случайно встретилась с ним в саду замка.

– Милостью божьей, поживаю также неплохо, леди Валентина…

Вдруг, будто проснувшись от долгого сна, Ричард удивленно взглянул на нее вытаращенными от изумления глазами.

– Как, скажите, во имя всего святого, вы здесь оказались?

– Это долгая история, мой повелитель. У вас найдется время выслушать меня?

– Чего-чего, а времени у меня сейчас предостаточно, – печально ответил король. – Садитесь рядом со мной, леди Валентина, и давайте мы с вами выпьем по бокалу вина. Думаю, среди лекарств можно еще отыскать и вино.

– Буду польщена, – тихо проговорила Валентина, – но у меня одна просьба: нельзя ли приказать слугам накормить и напоить моего коня?

– Накормить? – неожиданно взорвался Ричард. – Накормить! Накормить лошадь, в то время как мои люди умирают от голода?

– У моего коня достаточно корма, мешок приторочен к седлу.

Снаружи вдруг донесся гомон, возбужденные голоса и конское ржание. Валентина выбежала из шатра и обнаружила, что человек десять дерутся за ее седельные сумки, срывая их с коня. Вороной скакун брыкался, несколько воинов держали его под уздцы, пока остальные отвязывали поклажу.

Валентина схватила первый попавшийся предмет, каковым оказался один из сапогов Ричарда, и, завопив, врезалась в самую гущу воров.

– Стойте! Прекратите! Оставьте в покое моего коня! – кричала она, раздавая налево и направо удары сапогом.

Изумившись, воины подались назад с пристыженными лицами!

– Псы! Подлые змеи! Оставьте бедное животное в покое! Конь слишком долго мчал меня сюда из Напура, чтобы я позволила вам обращаться с ним подобным образом! Если упадет хоть один волос из его гривы, клянусь, я убью того, кто окажется тому виной! А теперь убирайтесь в свои норы, как собаки, и оставьте жеребца в покое!

Ричард наблюдал за происходящим, стоя возле входа в шатер. Запрокинув голову, король заливался смехом.

– Так вам и надо! Вы, свора трусливых псов, столь скоро отступивших перед женщиной! – осыпал он насмешками воинов. – Теперь понятно, почему вы такая легкая добыча для врага! Трусы!

Воры отползли, зализывая раны, бормоча непристойности и понося всех лошадей на свете.

– Возвращайтесь и деритесь! – приказал Ричард.

– Мой повелитель! – воскликнула Валентина. – Вы хотите, чтобы они вернулись и накинулись на меня?

Ричард пришел в замешательство.

– Нет, нет, леди Валентина… простите… я не подумал, – он снова пришел в ярость. – Эти трусы даже с женщиной справиться не могут! – Король обратил внимание на вороного скакуна. – Так, говорите, он сам везет свой корм? Прекрасное животное!

– Но, Ваше Величество, вы прикажете, чтобы моего коня хотя бы напоили? Пожалуй, он мог бы поделиться своим кормом с вашим боевым конем Флавелом, – с хитроватой улыбкой добавила Валентина.

Немедленно был вызван стражник, чтобы исполнить поручение короля: накормить обоих жеребцов.

– И смотри, чтобы корм попал в их желудки, а не в твой собственный! – сказал король стражнику напоследок.

Валентина подумала, что заболевает, и все происходящее – какой-то бред. Мужчины нападают па беззащитное животное, чтобы украсть горсточку зерна! Она поняла, что должна рассказать Ричарду о караване, увиденном в Эль Хувиельфе.

– Теперь я весь внимание, леди Валентина. Поведайте же, как вы оказались здесь! – Ричард уселся напротив нее на пустой бочонок, в котором некогда хранилось зерно, и устремил на придворную даму пытливый взор, словно она собиралась рассказать ему самую интересную сказку из всех, какие ему когда-либо доводилось слышать.

Валентина уже решила, о чем умолчит и какие тайны раскроет. Она рассказала о коварном замысле Беренгарии и том, как была захвачена мусульманами во время резни у стен Акры, опустив историю столкновения с французским воином. Девушка призналась, что жила среди бедуинок в лагере Саладина, но не упомянула о двоих воинах, изнасиловавших ее. Вскользь коснулась она того, как была продана на невольничьем рынке и попала в гарем эмира, но подчеркнула, что, вызвав к себе сочувствие правителя Напура, стала его доверенным лицом. Все, касающееся Паксона, Валентина опустила, даже то, что был он любовником Беренгарии. Она просто сказала, что королева нашла за ней какую-то вину. Ни слова не произнесла придворная дама о шейхе аль-Джебале – не было необходимости сообщать о нем королю. Когда же, наконец, она открыла Ричарду, что посылала провизию христианам, он резко встал и, стукнув кулаком по пустому бочонку, яростно завопил:

– Ты! Ты посылала провизию? И брала золото?

– Конечно же, брала! Мне нужно было возместить ущерб, понесенный казной Напура. А что, если бы Саладин потребовал вернуть плату? Не могла же я красть!

– Красть? Ты называешь воровством то, что является христианским долгом? – лицо короля побагровело, глаза чуть не вылезли из орбит.

– Да, я сочла бы это воровством! – крикнула в ответ Валентина. – Эти люди были добры ко мне! Эмир доверял мне, и я предала бы его, украв добро, мне не принадлежавшее! Да, я в уплату за продовольствие требовала золото! А если бы вы побольше беспокоились о припасах, мой повелитель, то за все расплачивались бы не провизией!

Валентина сразу же поняла, что посыпала солью свежую рану короля, и ее догадки верны. Наверное, Ричард и сам тысячу раз бранил себя за то, что предпочел расстаться с запасами провизии, сохранив золото.

– Ты брала вдвое дороже, чем стоили припасы! – бушевал Ричард.

– Вы расплачивались всего лишь золотом, я же могла поплатиться за это свой жизнью.

Валентина подумала, что жилы у короля на шее вот-вот лопнут.

– Я никогда не поднимал руку на женщину, леди Валентина, но вы жестоко искушаете меня.

Придворная дама отступила, но не от страха – из брезгливости. В ее душе поднялось отвращение к самой себе. Подумать только! Она отказалась от любви ради… ради чего? Это было невыносимо! Теперь она видела, как глупо поступила.

– Вы не единственный среди нас, кого мучает такое же искушение, милорд! – бросила Валентина. – Я вспоминаю, сколько караванов отослала, а ваши люди умирают от голода! Как же вы распорядились продовольствием? Вы считали, что припасы – манна небесная и будут направляться к вам вечно? Меня тошнит от мужчин!

Ричард удивленно наблюдал за нею. Только одна женщина на свете осмеливалась так разговаривать с ним – королева Элеонора, его мать. Медленная одобрительная улыбка поползла по его губам.

– Боюсь, мы оба похожи сейчас на двух торговок рыбой! Простите меня. Так не выпьете ли вы со мной по бокалу вина? Расскажите мне поподробнее о… Напуре, так, кажется, называлось то место, где вы оказались?

Скрепя сердце Валентина села рядом со своим королем, удивляясь его внезапному превращению из разгневанного монарха в любезного друга. Допив вино, девушка заговорила о караване:

– У меня есть сведения, которые могут оказаться для вас весьма любопытными, мой повелитель! Раз в год большой караван покидает Каир, чтобы направиться к побережью. В этом году караван идет в Яффу, откуда корабли отплывают с грузом на борту в Иерусалим. Сейчас же этот караван находится неподалеку, у Эль Хувиельфы.

– Вы уверены? – резко спросил Ричард, подозрительно глянув на собеседницу.

– Вполне уверена! Только сегодня утром я проезжала мимо колодцев Эль Хувиельфы. Похоже, караван остановился там на несколько дней.

– Никто не заметил вас?

– Нет, мой повелитель! Я удалилась незаметно.

– Как я могу быть в том уверен? Женщины – такие ветреные создания! Если кто-либо видел вас, то караван, должно быть, уже снялся с места и отошел на многие мили от колодцев!

Рассуждения Ричарда казались лишенными логики. Уже не впервые за этот вечер Валентине почудилось, что она находится в обществе Мохаба незадолго до смерти старика.

– Я уверена, никто не видел меня.

– А если видели? Понимаете, они могли принять вас за дозорного, сняться с места и скрыться в пустыне!

– Если караван и снялся с места, то не из-за меня! Кроме того, такой большой караван не в состоянии передвигаться быстро, и несколько миль не имеют значения. Вам нужна пища! Вам нужны лошади!

– Я сам знаю, что нам нужно, леди Валентина! Но в чем я не нуждаюсь, так это в женщине, которая стала бы учить меня, как командовать войском! Мои люди умирают от голода и болезней, и несколько миль для них – вопрос жизни или смерти!

– Должны же найтись мужчины, способные совершить этот переход! – настаивала Валентина.

– Разве что эти проклятые тюрки! Негодяи-наемники! Они хорошо питаются, уж не знаю, как это им удается, для меня то загадка.

Валентина не смогла скрыть улыбку. Тюрки – жители пустыни. Они могли бы поучить расточительных христиан, как растянуть малый кусочек пищи на неделю.

– Так что вы намерены предпринять, милорд? Глаза Ричарда заблестели огнем воодушевления.

– Я знаю, о каких колодцах вы говорите. Это неподалеку. Возьму с собой тюрков, мы переоденемся арабами, проникнем в лагерь и выясним истинное положение дел, смело смешавшись с теми, кто следует с караваном! Кто догадается, что мы чужаки?

После того, как Ричард ускакал, Валентина принялась перевязывать раненых и утешать страждущих. Руки у нее болели, и она падала духом, глядя в безжизненные глаза мужчин. Может, они воспрянут, когда восстановится их вера в короля?

Справившись с этой скорбной работой, девушка заговорила с одним из воинов:

– Что делают эти люди? – кивнула она в сторону трудившихся мужчин.

– Строят осадные орудия, – сказал воин. – Мы готовимся к походу на Иерусалим, а остановились здесь, в Бет-Набле, потому что город находится у входа в лощину, и так нам будет легче отправиться в поход.

Валентина задумчиво смотрела на работавших мужчин.

– А мусульмане прячутся за городскими стенами?

Воин кивнул.

Незадолго до рассвета в лагерь вернулись Ричард и тюрки, настроение у них было приподнятое. Король спешился, утренний ветерок надувал его арабский кафтан, как пузырь. Ричард сделал Валентине знак пройти в его шатер.

– Мы въехали прямо в расположение каравана, накормили и напоили лошадей и даже поели вместе с арабами, – рассказал Ричард. – И никто ни о чем не догадался! Выедем в полдень и к ночи захватим караван. Мои войска снова станут такими же, как раньше, и ничто больше не остановит крестоносцев на святом пути!

С тяжелым сердцем наблюдала Валентина за приготовлениями воинов к набегу. Смутное чувство роковой неизбежности охватило ее. Проходя по лагерю, она прислушивалась к голосам мужчин – в них слышалась вновь обретенная надежда.

Носилки с ранеными и больными находились в одном из самых больших шатров, и Валентина прошла между ними, вглядываясь в молодые лица. Время от времени девушка шептала слова утешения или касалась кого-то легкой рукой. «Скоро, – говорила она с состраданием в голосе, – очень скоро вы вернетесь к своим семьям». Кто мог, улыбался ей и протягивал изможденные руки, чтобы дотронуться до края ее одежды.

Валентина совершала этот обход, и утихало смятение в ее душе. Она поступила верно, никаких угрызений совести быть не должно. Теперь Ричард снова сможет встать во главе боеспособного войска, сытого и снабженного лекарствами для лечения пострадавших. Усевшись под деревом, она стала ждать выхода короля из шатра в полном боевом облачении.

Воины, выстроенные в колонну по четыре человека, ожидали приказов. Ричард откинул полог шатра и выпрямился во весь рост. Кольчуга, щит, золотисто-рыжеватые волосы – все сверкало в солнечном свете. Он поднял копье в торжествующем жесте и отдал приказ садиться по коням.

Король отыскал взглядом Валентину и направился к ней. Блестящими голубыми глазами он смиренно взглянул на придворную даму.

– Хочу попросить вас еще об одной милости, – спокойно сказал Ричард. – Я догадываюсь о вашем намерении вернуться как можно скорее в Акру, но прошу доставить удовольствие мне и моим воинам сопровождать вас после того, как мы вернемся с победой. Мне хотелось бы, чтобы вы разделили с нами успех.

Валентина кивнула. Какое значение имеют еще несколько часов? Она может выехать и при лунном свете.

– Да пребудет с вами Господь, мой повелитель, – тихо произнесла девушка.

Ричард не подал виду, что услышал ее слова. Он взобрался на своего боевого коня золотистой масти. Вздымая копье, он вывел колонну из лагеря. Валентина смотрела, как французские воины идут за Ричардом – пехотинцы следом за рыцарями. В самом деле, это было впечатляющее зрелище: лучи солнца сверкали на блестящих доспехах и оружии.

Девушка смотрела воинам вслед, пока они не исчезли из виду, затем снова уселась в тени дерева. Вскоре она задремала, и, как всегда, темноволосый и темноглазый человек властвовал над ее снами.

* * *

Услышав хриплый крик одного из своих людей, Паксон заслонил рукой глаза от солнца и глянул, куда указывал воин с выражением ужаса на лице. Султан увидел море христиан, возглавляемых Маликом Риком. Отряд быстро продвигался вперед. «Караван и те, кто ведет его, обречены, – понял Паксон, – это будет кровавое побоище!» Он со своими людьми не сможет отразить столь мощную атаку! Решение следовало принять в считанные секунды, и султан Джакарда лихорадочно надеялся, что оно окажется верным.

Быстро приказал он нескольким всадникам скакать в святой город Иерусалим, а сам со всеми остальными воинами двинулся навстречу крестоносцам.

– Засыпьте все колодцы, которые только попадутся вам на пути к Иерусалиму! Не оставляйте ни капли воды! – крикнул он вслед всадникам, отосланным с донесением.

Ричард врезался в караван. Испуганные верблюды, груженые поклажей, кричали и шарахались – целое войско обрушилось на них! Женщины и дети падали, убегая в пустыню. Песок окрасился кровью – всадники не щадили никого, кто оказывался у них на пути.

Ричард не обращал внимания на мольбы о пощаде, сокрушая испуганных и коленопреклоненных людей, защищаемых немногочисленным отрядом Паксона. Несмотря на то, что неприятель значительно превосходил числом, сарацины отважно сражалась под мужественным предводительством султана Джакарда. Пустыня оглашалась звуками битвы.

По прошествии трех часов побоище завершилось, и английский король провозгласил себя победителем. Захватив пятьсот пленных и велев им вести за собой сотню вьючных животных, нагруженных разными товарами, Ричард отдал приказ возвращаться в лагерь.

Победителей радостно приветствовали воины, не принимавшие участия в сражении. Со своего места под деревом Валентина видела, как, низко опустив головы, входят в лагерь пленные. Почему же не чувствует она такого же ликования и радости, как все прочие христиане? Ричард, торжествуя, с выражением упоения на лице, объявил во всеуслышанье:

– Мы захватили золото, серебро и оружие, а также лекарства, – проревел он, – и кроме того, ячмень, зерно, сахар, мясо!

Одобрительный рев разнесся по лагерю. Пленники подняли головы, на их лицах застыло отчаяние.

Одинокий всадник въехал в ликующий лагерь, вид у него был встревоженный. Он попросил Ричарда войти в шатер. Валентина поспешила за ними следом и ужаснулась, узнав, что мусульманские воины начали засыпать колодцы. Вода!

– Мой повелитель, – быстро проговорила девушка, – скорее посылайте к колодцам ваших людей! Сейчас они воодушевлены, и нет для них ничего невозможного. Нужно действовать быстро, иначе мы все пропадем! – настаивала Валентина, замечая, что военачальники Ричарда хранят молчание.

– Что же делать? – нерешительно спросил король.

– Вы должны послать своих самых лучших воинов на самых быстрых лошадях, чтобы попытаться спасти колодцы! – плечи Валентины печально опустились, когда она столкнулась с замешательством короля.

Чувство возбуждения и восторга покинуло Ричарда. Он стоял в окружении воинов, умолявших его вести их на Иерусалим, а в это время мусульмане разрушали колодцы на пути к святому городу! Король мрачнел.

Всю ночь напролет глядел Ричард на луну, плывшую над отдаленной цепью гор. Он знал, что в ночной прохладе глаза врагов тайно наблюдают за ним, и смерть протягивает к нему свои руки. Вода! Далекие горы стояли непоколебимо, как гигантские монолиты, и становились в его воображении неприступными бастионами.

Валентина испытала большое разочарование, убедившись в нерешительности английского короля. Незаметно покинула она лагерь крестоносцев. Как мог Ричард помочь ей добраться до Акры, если не мог он помочь даже самому себе?

Взяв побольше провизии для коня, Валентина отправилась на северо-запад – к Акре.

 

ГЛАВА 27

Паксон расхаживал возле шатра, пиная песок и устремляя взгляд вдаль. Он упрекал себя за то, что не смог убедить погонщиков каравана свернуть в пустыню. Дозорным Ричарда не составило труда обнаружить растянувшийся на мили караван, и теперь у христиан в продовольствии не было недостатка.

Султан усмехнулся, испытав некоторое удовольствие при мысли, что зато теперь Ричарду окажется не просто найти воду, но снова пнул песок, вспомнив о позоре поражения. И Саладин, и Аль-Адил… все, конечно, станут держать свое мнение при себе, но он-то знал, что будут про себя думать!

Паксон и сам понимал, что обязан был принудить караван повернуть в пустыню, обогнув колодцы. И взять с собой ему надо было не пятьдесят человек, а больше! Почему же он так спешил покинуть лагерь в окрестностях Напура?

После нападения Ричарда на караван у него осталось одиннадцать человек. Как могли пятьдесят воинов защитить караван? Саладин так и скажет на военном совете – предводитель всегда скорбел о потере даже одной человеческой жизни.

Войдя в шатер, Паксон бросился на тощий тюфяк, служивший ему постелью. Он тоже сожалел о напрасно загубленных жизнях – напрасно, потому что Ричард захватил караван! Как же могло случиться с султаном Джакарда такое бесчестье? Всю жизнь он знал, что достоин доверия Саладина и всяческого уважения соратников, а сейчас оказался в пустыне с одиннадцатью воинами, мучимый горькими сожалениями: почему только он не был достаточно настойчив, беседуя с хозяином каравана? Можно сказать, султан Джакарда помог накормить голодающее войско христиан!

Образ Менгиса мелькнул перед мысленным взором Паксона. Его брат имел все, что только хотел! Благодаря обстоятельствам рождения, законный сын султана Джакарда принял на свои плечи тяжесть ответственности за владения отца и до сих пор честно служил интересам народов ислама, а незаконный сын, ребенок наложницы султана, наслаждается теперь тем, о чем его брат мечтал больше всего на свете – властью, безраздельной и безграничной! Менгис возглавляет сообщество федаинов, удалившись от мира на вершину горы в Гнездо Орла, в то время как он, Паксон, жарится под палящим солнцем пустыни! Брат стал известным повсюду шейхом аль-Джебалом, вселяющим ужас, но и глубоко почитаемым Старцем Гор! Менгис, Менгис, всегда и повсюду Менгис… В детстве больше других сыновей баловал его отец, и Валентина прониклась к нему любовью…

– Но скоро все изменится, брат! – угрожающе промолвил Паксон. – Если эта женщина не станет моей, то и никому другому принадлежать не будет!

За стеной шатра послышались возбужденные голоса – в лагерь въехали трое мужчин. Султан торопливо встал и вышел из шатра. Может, кто-либо из прибывших привез известие о Малике Рике?

Всадники открыли лица, замотанные от солнца и ветра концами головных платков, и Паксон увидел, что это те люди, кому приказал он следить за Валентиной.

– Что вы здесь делаете? Почему вы покинули Напур?

– Потому что Валентина исчезла из дворца, – поторопился объяснить один из мужчин.

– Когда? – проревел Паксон, нахмурившись.

– Понятия не имеем, но, скорее всего, случилось это несколько дней тому назад. Бежала она тайно.

– Глупцы, не уследили! Как вы обнаружили, что эта женщина покинула дворец?

– Несколько дней она нигде не появлялась, и тогда мы стали выяснять, в чем дело. Валентина… э… э… забрала из конюшни, как выяснилось, твоего вороного коня и скрылась. По пути к тебе мы заметили в холмах всадников, видимо, то были федаины, ведь ты утверждаешь, что они тоже приставлены следить за ней…

Паксон уже не слушал, мысли обгоняли одна другую. Валентина уехала из дворца несколько дней тому назад… федаины, вероятно, в поисках госпожи рыщут по холмам. Значит, она и от них ускользнула… Караван! Чутье подсказало Паксону, что не дозорные крестоносцев заметили караван, а Валентина. Она сообщила Ричарду о богатствах каравана!

– Отыщите в холмах эту женщину! – крикнул он. – Найдите беглянку, пока федаины не взяли ее под свое покровительство! Мне нужна Валентина!

Трое всадников ускакали, а один из одиннадцати воинов, оставшихся в живых после сражения, по приказу султана принялся седлать его коня. Паксон собирался и сам отправиться на розыски Валентины. В душе бушевала ярость: эта женщина – истинная причина несчастья, постигшего караван! Она повинна во многих бедах, но последний удар, нанесенный ею, показался султану особенно тяжелым.

Паксон вскочил в седло. Если он найдет ее – а он найдет непременно! – то убьет без жалости в сердце. Взяв в руки поводья, султан вдруг увидел все в новом свете. Истина, казалось, таилась в глубине его души: он убьет Валентину, потому что предпочтет увидеть ее мертвой, нежели принадлежащей Менгису, а каждым своим вдохом и каждой минутой своей жизни эта женщина до самой смерти будет принадлежать лишь его брату, теперь султану это представлялось очевидным.

Паксон прикрыл темные глаза тяжелыми веками, и окаменевшее лицо приобрело хищное выражение. Пришпорив коня, помчался он разыскивать Валентину – дикий зверь пустился на поиск своей жертвы.

* * *

Луна стояла высоко в небе, когда Валентина остановила жеребца для краткого отдыха. Пески серебрились в тусклом потоке лучей ночного светила. Девушка стала бездумно выводить узоры на песчаной глади пустыни. Она чувствовала себя одинокой – отчаянно одинокой.

Сейчас Валентина упрекала себя за то, что не попросила у Ричарда дать ей сопровождающих. Может, вернуться и попросить? Вдруг она услышала знакомый голос:

– Очень рад, что ты решила вернуть мне коня, – холодно произнес Паксон.

Валентина разозлилась: как только позволила она ему приблизиться незаметно!

– Забирай коня и оставь меня в покое! – резко ответила Валентина.

– Ты хочешь остаться одна в пустыне? А что же тогда с тобой будет? И что подумает твой король, обнаружив труп придворной дамы в песках? – насмехался Паксон. – А Менгис? Что подумает Менгис?

– Мне все равно, кто и что подумает, но меньше всего меня интересует, что думаешь по этому поводу ты! – на лице Валентины отразились все ее горькие размышления. – Уйди из моей жизни, оставь меня в покое!

– Ты хочешь освободиться от меня? – с затаенной злобой произнес султан. – Ты никогда от меня не освободишься, Валентина! Никогда! – его голос звучал гневно, с нескрываемой угрозой. – Я мог бы, конечно, оставить тебя умирать в пустыне, но то была бы слишком легкая смерть! Я придумал кое-что получше! Садись на коня. Я хочу показать тебе, что вы наделали вместе с твоим миротворцем.

– Менгис тут ни при чем. Он не имеет никакого отношения к нападению Ричарда на караван.

Это я! Я сказала английскому королю, что караван остановился у колодцев Эль Хувиельфы!

– Так я и думал! Но в любом случае приятно услышать признание из твоих собственных уст, – лицо Паксона почернело от ярости. – Как только можешь, ты несешь смерть моему народу! Садись на коня!

– А если я откажусь?

– Я заставлю тебя! Ну же! – приказал он. Валентина посмотрела на сарацина долгим взглядом, прежде чем сказать:

– Кажется, я начинаю догадываться… раньше я лишь подозревала, но теперь не сомневаюсь: ты пугаешь меня смертью и хочешь заставить поверить, что все это из-за моей помощи христианам, но на самом деле ты желаешь увидеть меня мертвой, потому что я никогда не буду твоей! Ты не можешь простить мне, что люблю я не тебя, а Менгиса!

Огонь гнева, вспыхнувшего в глазах Паксона, подсказал Валентине, что стрела, посланная ею, попала в цель.

– Садись на коня! – прорычал он.

– Не кричи так громко, нет в том смысла, я и так услышу! И даже, пожалуй, я могла бы простить тебя, если б все твои дурные поступки были продиктованы любовью или хотя бы чувством, похожим на любовь, но ты меня не любишь! Ты никого не любишь. Тебе хотелось бы, чтоб я ползала перед тобой на коленях, уверяя в своей любви, а ты бы, выслушивая мои мольбы, считал себя победителем, и твое раненое самолюбие тогда утешилось бы! Но в тот же самый миг, как только ты насладился б победой, ты отбросил бы меня в сторону, обрадовавшись выигранному сражению, и незамедлительно отправился бы на новые завоевания.

– Это не так! Садись же на коня! – Паксон не позволил чувству, всколыхнувшему душу, проявиться в голосе.

– Может, я ошибаюсь? Может, все из-за Менгиса? Кажется, с детства ты завидовал ему и завидуешь сейчас.

– Садись на коня! – разъярился Паксон, он схватил девушку за руку и заставил подняться в седло.

У Валентины не было выбора, и она последовала за сарацином. Ехали они молча. Спутница султана поглядывала ему в спину. Девушка поняла: ее догадки верны, он желал ее, потому что она принадлежала его брату, но признаваться в том не хотел даже самому себе.

Паксон натянул поводья, спешился и приказал своей пленнице сделать то же самое.

– Хочешь пить? – спросил он. Валентина благодарно кивнула, и тогда султан взял в руки хлыст, прикрепленный к луке седла, и подтолкнул пленницу к тонкому ручейку, пробивавшемуся между камней. Родник, питавший ручей, был завален камнями и присыпан песком.

– Кажется, во рту у тебя пересохло, – довольно сказал Паксон. – Засыпь-ка получше ручей и не прекращай работы, пока не исчезнет вода окончательно, – хлыст со свистом рассек воздух.

– Но мне послышалось, ты спросил, не хочу ли я пить!

– И ты ответила, что хочешь, порадовав меня искренностью своего ответа. Как и твои единоверцы, ты в конце концов станешь умолять о глотке воды, но воды не будет – ни для тебя, ни для них! Войско Ричарда никогда не дойдет до Иерусалима, все воины Малика Рика умрут от жажды! А теперь принимайся за работу! И если хоть капля воды коснется твоих губ, то хлыст немедленно опустится тебе на спину. Ведь ты помнишь, как больно жалит плеть, не правда ли, Валентина – королевская сводня?

Не обратив внимания на оскорбления, девушка возразила:

– Я не имею понятия, как зарывать источники, и потребуется время…

– Да, ты права, потребуется время, – подтвердил Паксон, делая глоток из кожаной фляжки, висевшей у него на поясе. – Что же касается умения зарывать источники, то мне безразлично, как ты это сделаешь. Дело твое, я всего лишь могу тебе подать совет начать с того места, откуда бьет родник. Если ты просто изменишь направление течения, то вода уйдет в песок, а любой человек в пустыне знает, как найти воду, а потому начинай с родника, и учти, по пути к Иерусалиму нам встретится еще много источников!

Упав на колени, Валентина принялась за работу. Нет, молить о пощаде она не станет! Никогда! Даже когда язык распухнет и станет вываливаться изо рта, все равно не будет умолять о пощаде! Лучше уж умереть!

Стиснув зубы, Валентина прилежно трудилась около двух часов.

– Садись на коня! Ты успеешь закопать еще много источников, прежде чем мы сделаем привал!

Во рту у Валентины было так сухо, что она не смогла ответить. Девушка послушно села на коня и последовала за Паксоном.

Солнце уже стояло высоко в небе и немилосердно жгло спину. Сколько еще времени она сможет продержаться в седле, прежде чем упадет с коня?

Прошел еще час, и еще один, и другой, и лишь тогда Паксон вновь остановился – перед очередным источником.

– За работу!

Валентина соскользнула с седла, ухватилась за росшее у источника дерево и прислонилась к стволу. Позволит ли мучитель ей напиться? Никогда в жизни не испытывала она более жгучего желания, чем сейчас… опустить лицо в холодную воду и пить… пить… пить до бесконечности…

– Мне толку от тебя не будет, если загнешься раньше времени, – с жестокостью в глазах произнес Паксон. – Смочи губы, но ни в коем случае не пей! – позволил он.

Не обратив внимания на предупреждение, Валентина окунула голову в прохладную воду и принялась пить и пила жадно, но никак не могла напиться. Паксон стоял рядом и посмеивался, наблюдая за ней.

Подняв голову и с усилием оторвавшись от воды, Валентина вытерла рот ладонью, как вдруг… глаза ее чуть не вылезли из орбит, она наклонилась, тело ее сотряс приступ рвоты. Спазм следовал за спазмом, пока, наконец, измученная девушка не упала обессиленно на землю.

– Я же говорил тебе, чтобы не смела пить воду! Но ты упряма, как ослица, и потому получаешь, что заслуживаешь! – насмешливо заметил султан. – Не хочешь ли еще глоточек?

– Ты бесчеловечен! – воскликнула Валентина, держась за живот.

– Ты мне скажешь, кто бесчеловечен, после того, как я покажу тебе, что осталось от каравана. Держи! – он протянул ей спелую фигу.

Валентина печально посмотрела на плод, лежавший у него на ладони, затем на самого султана. Последним усилием воли она сумела, ударив по ладони, отшвырнуть фигу.

– Мне от тебя ничего не надо, – с горечью сказала девушка. – Оставь меня в покое! Почему ты так хочешь показать мне, что осталось от каравана?

– Я хочу, чтобы ты воочию убедилась, чего стоит моему народу твое великодушие по отношению к соотечественникам!

Валентина закрыла глаза, и Паксон с хрипотцой в голосе продолжил:

– Я мог бы еще простить тебе повозки с провизией, отправленные крестоносцам, но то, что ты рассказала Малику Рику о караване из Каира, переполнило чашу моего терпения.

– Я только старалась спасти воинов Ричарда, и если мне удалось уберечь от смерти хоть одного человека, значит, мои труды были не напрасны, и я бы все сделала точно так же, повторись все снова. Знать, что люди вернулись к своим семьям и дети увидели своих отцов, а матери сыновей – вот к чему я стремилась. Но ты зря притворяешься, что ненавидишь меня из-за моего содействия христианам. Ханжа! С себя самого ты всегда снимешь вину, придумав какое-нибудь оправдание! Я знаю, чего ты на самом деле хочешь от меня, Паксон, но мое сердце, душа, любовь и самозабвение в ласках принадлежат Менгису.

– Затейливые сказки ты рассказываешь, – грубо оборвал ее султан. – Но скажи, когда я повешу тебя на кресте в Иерусалиме, спустится ли Менгис с той высокой горы, чтобы спасти женщину, великодушно отдавшую ему сердце, душу, любовь и… еще там что-то, не припомню?

– Тебе придется долго ждать, – тихо проговорила Валентина, – потому что никто не придет мне на помощь. Я буду висеть на твоем кресте, пока стервятники не сожрут мясо с моих костей и не выклюют глаза, но и тогда все равно никто не придет. А когда я предстану перед Господом на небесах, то помолюсь за твою душу и за душу каждого мусульманина в твоем войске, но только после того, – предупредила она, – как помолюсь за Менгиса.

– Избавь меня от твоих молитв, – холодно ответил ей Паксон. – Сейчас единственный, кто может спасти тебя от смерти – это я.

– Если мне суждено заплатить за содеянное, – спокойно произнесла Валентина, – то так тому и быть. Если ты полагаешь, что я стану умолять о пощаде, то глубоко заблуждаешься. Умолять я никого не стану.

– Значит, ты и дальше будешь зарывать источники и тем самым сведешь на нет все свои прежние усилия! – Паксон вдруг рассмеялся. – Какой толк от зерна, если нет воды, чтобы сделать из него хлеб? Христиане станут смотреть на захваченное добро, пока не иссохнут их глаза, а потом они умрут! И что же скажут все эти святые, которым ты молишься, когда очутишься на небесах? Простят ли они, что одной рукой ты отбирала даваемое другой? Тебе ведь понравилось зарывать источники, правда? – насмехался ее мучитель. – Сдается мне, что в небесных чертогах королевской сводне за многое придется держать ответ. Садись на коня! Поехали!

Когда луна вышла из-за облаков, Паксон попридержал жеребца и заговорил ровным голосом:

– Вот что сделали твои единоверцы! Посмотри на эти порубленные, искромсанные тела! Посмотри на этих маленьких детей, убитых на глазах матерей! Посмотри на стариков, у которых, чтобы добыть пропитание для своего немощного тела, оставалась одна надежда: довезти товары до моря. Даже в лунном свете виден песок, пропитанный кровью! Тысячи мертвых тел лежат здесь, и никто их не похоронит. Стервятники многие недели будут пировать, пожирая гниющее мясо. И эта бессмысленная бойня случилась благодаря тебе. Вот что ты наделала! – султан стянул всадницу с коня и грозно потребовал: – Иди же! Иди к мертвым и моли своего бога простить тебя! Посмотри на лица убитых – убитых тобою! – и пусть они никогда не сотрутся из твоей памяти!

Валентина не могла шелохнуться, оцепенев от ужаса. «Боже милостивый, неужели этот человек прав, и лица мертвых врежутся в мою память до конца дней? Господи, прости мне невольный грех!» – молча молилась девушка, глядя то на одно, то на другое застывшее в смертной муке лицо.

С сухими глазами повернулась она к Паксону, плотно сжав губы.

– Я сделала лишь то, что должна была сделать. Иначе я поступить не могла. И не тебе, и не Саладину, и не мусульманскому воинству, а мне, и только мне нести через жизнь это чувство вины. Ты прав, до самой могилы не забыть мне увиденного. А теперь скажи, далеко ли следующий источник? – спокойно спросила Валентина.

Паксон внимательно посмотрел на нее сощуренными глазами. Невероятно! Эта женщина снова обрела силы! Суровая решимость светилась в ее взгляде.

Весь следующий день Валентина выполняла приказания Паксона, и у каждого источника, зарытого ею, умирала какая-то часть ее души: она отнимала у крестоносцев надежду выжить и сама падала от непосильного труда.

На протяжении всех долгих часов тягостной работы девушки Паксон не сводил с нее глаз, надеясь, что в конце концов она взмолится и попросит о пощаде. Попросит!.. Но она не просила.

«Когда мучения станут совершенно невыносимыми, – решила Валентина, – я просто лягу на горячий песок и умру». Ничто больше не имело для нее значения, но из каких-то неведомых глубин черпала она силы.

Наконец Паксону надоело это занятие, и он велел своей жертве садиться на коня. Они продолжили путь на север. Валентина вопросительно глянула на султана, и он поймал ее взгляд.

– Да, – сказал Паксон, – через несколько часов мы доберемся до Иерусалима, и тогда тебе придется сделать выбор: либо ты покоришься мне, либо умрешь.

Валентина устремила взгляд к горизонту – в Иерусалиме ее ожидала смерть.

Спустя три часа они въехали в хорошо укрепленную крепость. Паксон почувствовал волнение пленницы, когда вел девушку в темницу с зарешеченным окном и толстыми казенными стенами. Дерзкое и в то же время задумчивое выражение лица сарацина производило на нее пугающее впечатление, и Валентина пыталась угадать, какие еще муки предстоят ей.

Она знала, что выглядит ужасно: темные волосы грязными прядями висели вдоль спины, рваная одежда была испачкана, кожа стала сухой и шершавой от многих часов, проведенных за изнурительной работой под опаляющим солнцем. Но сама мысль о купании в теплой воде и чистой одежде показалась ей роскошью. Конечно, мучитель откажет ей, вздумай она о том попросить, и лучше умереть, чем попросить. Единственное, о чем она только может взмолиться – о скорой смерти.

– Гадаешь, что я с тобой буду делать дальше? – холодно произнес Паксон.

Он неторопливо обкрутил тяжелой цепью ее шею и щелкнул замком. Его медлительные движения показались Валентине мучительными. Сарацин не спеша закрепил другой конец цепи на одном из железных прутьев решетки высокого квадратного окна.

– Будешь пытаться высвободиться, задохнешься, – предупредил он. – Но не волнуйся, скоро уж решится твоя судьба, – насмешливо напомнил негодяй, глядя на пленницу жгучими глазами.

Валентина попыталась выдавить улыбку, но не смогла. Ее глаза гневно сверкнули.

– Язык твой говорит одно, а глаза совсем другое, – она гортанно рассмеялась, не сводя с Паксона глаз. – Даже сейчас ты хочешь меня, признайся! Ты ожидал, что я стану хныкать и плакать, умоляя освободить меня, и попытаюсь купить свободу, предложив тебе свое тело? Ты, видимо, не можешь понять, почему я не сломлена и почему до сих пор жива. Мы ведь оба знаем: кого угодно сломило бы то, что ты заставил меня проделать, – Валентина сделала шаг вперед, и тяжелая цепь сразу же натянулась, но девушка осталась стоять, гордо вскинув голову. – Я придумаю, как мне вырваться на свободу, и тогда…

– Ты мне угрожаешь? – Паксон сузил глаза. – Но ты не в таком положении, чтобы угрожать! Тебе не высвободиться! И никто тебе не поможет. Нога английского короля никогда не ступит на землю Иерусалима, и я постараюсь, чтобы, прежде чем самой умереть, ты увидела бы, как умрет Ричард Львиное Сердце.

– Я вырвусь на свободу! Думаешь, эта проклятая цепь меня удержит? Ты забыл, что мне оказывают покровительство федаины? Грозный султан посадил свою пленницу в темницу с толстыми стенами! Это же… ерунда! – девушка рассмеялась. – Какая ерунда!

Валентина хорошо понимала, что за ее угрозами ничего не стоит. Она ускользнула из Напура, обманув и соглядатаев Паксона, и федаинов Менгиса. Ее положение безнадежно.

Пристально глядя на пленницу, султан смеялся:

– Ерунда? Может быть, ерундой тебе кажется смерть? Знай, я не боюсь федаинов. Они такие же люди из плоти и крови, как и я. Их можно убить, как и меня. Помни: если попробуешь высвободиться, окажешься задушенной цепью. Но долго простоять на ногах ты тоже вряд ли сможешь, хотя я прикажу дать тебе немного воды. Так что в любом случае умрешь от удушья!

– Благодарю за повышенное внимание к себе, – насмешливо отозвалась Валентина. – Если бы я могла поклониться, то непременно это сделала бы. Когда в следующий раз могущественный султан обратит на пленницу свой благосклонный взор, то увидит ее стоящей на ногах, а не болтающейся мертвой на цепи. И знай, Паксон, пока я жива, есть человек на свете, замышляющий тебя убить. А если все же случится мне умереть, то душа моя вернется на землю и станет преследовать тебя до конца твоих дней!

От низкого гортанного смеха Валентины холодок пробежал по спине ее мучителя. Что за женщина! Прикованная цепью к тюремной решетке, она смотрит на него с вызовом, и зеленые глаза сверкают гневом! «Ну ничего, – решил Паксон, – несколько часов вынужденного пребывания на ногах с тяжелой цепью на шее заставят ее заговорить по-другому!»

* * *

Услышав звук закрывшейся двери, Валентина пала духом. Девушка оглядела темницу и впервые осознала, что ей на самом деле грозит смерть. Оставаться все время на ногах она не сможет! А если постараться заснуть стоя? Нет, колени подогнутся, она упадет и задохнется! Голова кружилась, глаза закатывались. Валентина почувствовала, что падает.

Очнулась она от неясных шорохов. Словно сквозь пелену тумана увидела Валентина двоих мужчин. Кто-то из них поднял ее, и она оказалась в чьих-то сильных руках. В ладони ей вложили кусок мяса и какой-то сочный плод. Слезы слепили девушке глаза, когда она с жадностью поедала сочное мясо и сладкий плод. Затем ей сказали только одно слово «спать», прозвучавшее мягким приказанием, и повторять дважды не потребовалось. Опушенные длинными ресницами глаза закрылись, и Валентина крепко уснула на руках федаинов. Время от времени ей казалось, что ее передают из рук в руки, и во сне Менгис утешал любимую ласковым шепотом.

Вдруг пленница султана почувствовала, как ее резко встряхнули и осторожно поставили на ноги. В полутьме Валентина скорее почувствовала, нежели заметила что мужчины ушли. Что это, обман зрения, или они, действительно, прошли через толстую каменную стену? А, это хитроумно сокрытая в стене дверь!..

Заставив себя широко открыть глаза, девушка стояла, выпрямившись и гордо вскинув голову, когда Паксон вошел в темницу. Но даже если он и удивился, что она до сих пор на ногах, то не подал виду, тем более что в полутьме разглядеть выражение его лица было трудно.

– Добрый вечер, могущественный султан! Прости, что не кланяюсь, цепь не позволяет! Ты рассчитывал найти меня мертвой, не так ли? Я ведь сказала тебе, что останусь в живых, почему же ты не поверил? А, вижу по глазам: ты не совсем уверен, я ли это с тобой говорю или мой дух, тот, что в случае смерти непременно вернется на землю преследовать и мучить тебя!

От грудного заливистого смеха пленницы Паксон пришел в ярость, и жилы у него на шее напряглись.

– Не желаешь ли дотронуться до меня, чтобы убедиться, что я из плоти и крови? – снова засмеялась Валентина. – Надеюсь, прикосновение не опасно, потому как все желания обладать мною тебя покинули? Что?! Ты не можешь собраться с мыслями и принять решение? С чего бы это вдруг? Ах, да! Ты же вообразил, что я дух! Действительно, может, ты и прав, – продолжала дразнить своего мучителя Валентина, – наверное, и на самом деле я умерла и стала ангелом. Знаешь ли ты, султан, кто такие ангелы? Мы, небесные создания, расправляем крылья в ночной тиши и слетаем с небес на землю, а когда нам надоедает летать, выпускаем любовные стрелы в мусульман, и, сидя на облаках, смотрим, как крестоносцы захватывают мусульман, пораженных любовью!

Хрипловатый смех пленницы показался Паксону таким дерзким, что он содрогнулся. Звуки смеха эхом отражались от стен.

Лицо султана исказилось от страшного гнева. Ни секунды не раздумывая, он занес большую загорелую руку и нанес своей жертве тяжелый удар по лицу, оставив красный отпечаток на щеке.

Слезы заливали Валентине глаза, но все же она смеялась:

– У нас, ангелов, бесконечно долгая память. Ты проклянешь это мгновение, – спокойно пообещала она. – Однажды я застегну эту цепь на твоей шее и проведу тебя по Иерусалиму, как собаку на поводке. Запомни, что сейчас я сказала!

– Пожалуй, мне пора уже записывать все, что ты просишь запомнить. Список растет, и я боюсь запутаться.

– О, я удивлена, узнав, что ты умеешь писать, – продолжала издеваться Валентина.

Паксону же было не до шуток – голос звучал глухо от душившей его ярости.

– Не беспокойся, я достаточно грамотен, чтобы суметь подписать твой смертный приговор. Я принес тебе воды, но, пожалуй, раз ты выглядишь столь бодро и жизнерадостно, она тебе не понадобится. Ночь обещает быть холодной и долгой. Отдыхай!

– И ты спи спокойно этой ночью, султан Джакарда, ведь тебе не так уж много ночей осталось спать. Пусть приснится тебе наша прогулка по Иерусалиму, когда поведу я тебя по святому городу на поводке.

Паксон закрыл за собой тяжелую дверь и направился к двум дюжим стражникам, охранявшим вход в темницу. С выражением гнева на лице он яростно обрушился на них:

– Кто входил сюда? – спросил он.

– Никто, – ответил стражник. – Мы никого не впускали!

– Если пленница утром окажется стоящей на ногах, в полдень полетят ваши головы, – безрассудно прорычал султан.

В отвратительнейшем настроении Паксон мерил шагами свои покои, на лице застыло выражение жестокости. Не может же Валентина и в самом деле стать ангелом! Почему же так взбудоражил его разговор с нею? Это что-то сверхъестественное! Ни мужчина, ни, тем более, женщина не в состоянии так долго простоять в подобных оковах и остаться в живых! Тело должно ослабеть от нехватки воды и пищи. Кто же покровительствует ей, Господь… или федаины? Как удалось Валентине пройти испытание и еще посмеяться над ним?

Усталость взяла свое, и Паксон лег на кровать, но сон не шел. Он желал ту женщину, что держал в темнице как пленницу, глаза хотели видеть ее обнаженную плоть.

Султан резко поднялся и сел, свесив ноги, затем внезапно поднялся, но на полпути к двери остановился. Не этого ли и добивалась Валентина: посмотреть, как он придет к ней и сам снимет с нее цепь? А затем она станет безудержно смеяться, издеваясь над ним!

Темные глаза Паксона сузились, и он понял: неважно, сколько дней продержит он Валентину в темнице и как долго простоит она на ногах без хлеба и воды! Эта женщина все равно встретит его насмешками, когда бы он ни вошел в темницу. Она выживет, какие бы муки он ей ни придумывал и переживет все, кроме своей смерти!

Сердце сарацина гулко билось. Он метался по комнате, пытаясь унять терзавшие тело желания, грозившие поглотить его совершенно. В безумном порыве Паксон бросил на пол кувшин с водой и ударил огромным кулаком по каменной стене. Боль принесла облегчение и умерила душевные муки.

* * *

Наступил день, и солнце залило ярким светом стены святого города. Сияя высоко в небе, оно сверкало над рыночными площадями и освещало часовню Гроба Господня, оставляя в тени западную часть строения. Народ начинал толпиться на площадях уже за несколько часов до рассвета. Евреи с поразительной быстротой устанавливали прилавки и раскладывали товары. Была пятница, и они могли торговать лишь до заката, когда, согласно их обычаю, торговля должна прекращаться в честь празднования субботы.

Усталый после бессонной ночи, с воспаленными глазами, готовился Паксон встретить новый день. Он получил сообщение от Саладина: ему необходимо присутствовать на Совете, который состоится в шатре за воротами Магриба.

Султан Джакарда неохотно собирался на эту встречу: все узнают о его позоре и судьбе египетского каравана. По мере приближения назначенного часа настроение Паксона становилось все более мрачным, а мысли все чаще возвращались к Валентине. Небрежно совершил он свой утренний туалет, и времени не осталось, чтобы пойти взглянуть на пленницу. Султан надеялся, она умерла за ночь.

Натягивая сапоги, он радовался ее смерти, а застегивая пояс и прикрепляя к нему саблю, молился, чтобы Валентина осталась жива. Испытывая отвращение к себе, Паксон вышел из комнаты, полный мрачных дум и опасений.

* * *

Саладин созвал Совет, чтобы обсудить, как дальше вести войну. В большом шатре рассаживались мусульманские военачальники, обмениваясь приветствиями. Многих знакомых лиц не досчитались они в своем кругу. Аль-Адил, брат Саладина, был послан усмирять восстание, случившееся в краю, лежащем за Евфратом. Таки ад-Дин, правая рука предводителя мусульман, остался лежать в одинокой могиле, выкопанной у восточной границы мусульманских земель.

Когда Паксон вошел в шатер, все голоса стихли. Султан Джакарда почувствовал себя неловко, черты лица напряглись, на лбу выступили капельки пота. Но вместо того чтобы бросить слова упрека, Саладин поднялся со своего места и обнял молодого военачальника.

– Ты великий воин, и постигшая тебя неудача – удар для всех нас. Такого небольшого отряда, как был у тебя, недостаточно даже для усмирения одной деревни, полной сварливых женщин! Садись же, Паксон, и не беспокойся, ты не опорочил свое имя в этом неравном бою.

Султан почувствовал к Саладину бесконечную благодарность: предводитель указал ему на место возле себя, прежде чем дать знак Баха ад-Дину, ученому и летописцу:

– Поведай нам о своих записях.

Пока Баха ад-Дин говорил, Саладин погружался все глубже в свои невеселые думы. Настроения военачальников колебались от желания усердно служить интересам народов ислама до откровенного страха перед крестоносцами. Многие опасались, что осада Иерусалима станет второй Акрой, и высказывали желание вести военные действия на открытой местности.

Когда Баха ад-Дин закончил читать, Саладин обратился к своим соратникам с такой речью:

– У меня в руках послание от Абула Хейджа. Мамелюки и их предводители порицают нас за намерение запереться в Иерусалиме. Они опасаются, что этот город постигнет судьба Акры, и земли мусульман попадут в руки врагов. Мамелюки считают, настало время решающего сражения, только тогда, если будет на то воля Аллаха, мы станем хозяевами положения, а в случае поражения потеряем Иерусалим, но спасем от разгрома войска.

Саладин знал, послание мамелюков отражает мнение большинства собравшихся в шатре военачальников. Предводитель скорбел: сердцем был он глубоко привязан к Иерусалиму, городу, достойному любви.

– Хочу ознакомить вас и с присланным мне донесением: войска неприятеля находятся менее чем в двух днях пути от Иерусалима, но враги не могут прийти к единому мнению, одни хотят двинуться на святой город, другие же собираются вернуться на земли, завоеванные прежде. И пока христиане не пришли к согласию, что же им следует предпринять, мы должны оставить Иерусалим на милость Аллаха, отправиться маршем к Яффе и встретиться с неверными там.

Головы мудрецов согласно закивали. После целого года выжидательной тактики и оборонительных действий Саладин решил повести свои войска в Яффу для решительного сражения.

* * *

За час до захода солнца двое федаинов дали Валентине напиться.

– Вы вернетесь в Аламут? – тихо спросила она.

Не получив ответа, девушка тяжело вздохнула. Вскоре она осталась одна в тихой темнице, куда сквозь зарешеченное окно проникали последние лучи солнца. Пленница не сомневалась: вскоре появится Паксон и станет ясно, что ее ждет. Как на этот раз посмотрит он на то, что она жива? Что скажет? Что сделает? Ее судьба – в его руках.

Паксон рывком открыл дверь, заранее зная, что Валентина будет стоять в темнице, выпрямившись и гордо вскинув голову, с насмешкою во взгляде. И так оно и было. Побыстрее – пока не передумал – освободил он ее от цепи. Темные глаза заглянули в изумрудные. Султан взял свою пленницу за руку и вывел из темницы в сумерки города. Он подождал, когда она оседлает приведенного им коня.

Двое стражей скакали по бокам Валентины, Паксон – впереди. Пришпорив вороного скакуна, султан Джакарда поравнялся с Саладином. Предводитель усмехнулся, блеснули в темноте белые зубы.

– Я принял решение, – высокомерно заявил Паксон.

Время от времени он прикрывал ладонью глаза и всматривался в дали, открывавшиеся перед взором. Султан не сомневался: где-то их поджидали федаины, чтобы защищать Валентину до последней капли крови.

Валентина по обрывкам фраз поняла, что скачут они в Яффу. Но зачем? И что с нею будет?

 

ГЛАВА 28

Ричард Львиное Сердце принял решение, и христианское войско разделилось: французы, так и не простившие английскому королю его нерешительности, позволили ему отступить с холмов Иерусалима, а сами отправились к Яффе. В Акре Ричард зализывал раны и подыскивал достойный повод, чтобы отстраниться от неудач Крестового похода и вернуться в Англию.

Задержался он в Святой земле только из-за своего обещания взять Иерусалим, но не сдержал слово. Ричард с горечью признал поражение и отправился к морю.

* * *

Валентина наблюдала, как собирается под знаменами ислама войско сарацин, уже насчитывавшее двадцать тысяч всадников. Со страхом в душе она замечала сотни осадных орудий. Толпы мусульман, сопровождавших войско Саладина, упивались песнями и россказнями, в которых предсказывалось скорое изгнание Малика Рика из их земель.

Когда огромная колонна воинов отправилась к Яффе, Паксон приставил к Валентине двух стражей. Его черные глаза блестели от предвкушения скорой победы, он улыбался.

– Своими собственными глазами ты увидишь, – доверительно сообщал он, поглядывая, какое впечатление производят его слова, – как, словно крыс, выгоним мы христиан из-за стен Яффы.

Лицо девушки оставалось непроницаемым, она смотрела на него без страха, но глаза приобретали темно-зеленый оттенок, радовавший ее мучителя.

– Но ты ведь не обронишь ни единой слезинки и не оплачешь печальную судьбу своих соотечественников, не правда ли, Валентина? – насмехался сарацин.

– Ты не можешь простить мне, что я не заплакала, увидев мертвыми людей, сопровождавших караван из Каира? Я хотела помочь своим единоверцам и сделала что могла, но все в руках божьих.

– Твой Бог, кажется мне, – Ричард Львиное Сердце! – рассмеялся Паксон, но в низких рокочущих звуках не слышалось веселья.

– А мне кажется, ты сомневаешься в победе мусульман, но стремишься заставить меня в нее поверить, – тихо произнесла Валентина своим хрипловатым голосом, взволновавшим ее собеседника до глубины души.

– Я уверен в победе ничуть не меньше, чем в том, что скоро ты умрешь! – сказал султан.

Он не мог понять, как могла эта женщина оставаться спокойной и ни на минуту не терять хладнокровия и присутствия духа. И не станет ли, на самом деле, после смерти ее дух преследовать его? А если и тогда не пройдет у него это безумное желание обладать ею?

Неожиданно лицо Паксона омрачилось: Валентина, выходит, останется жить у него в сердце и не умрет, пока в его теле будет теплиться жизнь! И после смерти он не перестанет желать ее, значит, она умрет только вместе с ним.

Пленница пристально посмотрела своему мучителю в глаза. Так оно и есть: этот сарацин в ее власти! Смерть женщины, завладевшей его сердцем, положит начало долгим поискам – в объятиях случайных подруг, в их голосах и ласках – той, что была им убита.

Паксон ускакал от Валентины к началу колонны. Его конь несся большими скачками, разбрасывая комья земли из-под копыт.

Вдруг Валентина заметила среди воинов знакомые лица.

Федаины! Неужели они сумеют вызволить ее из неволи? «Нет, – подумала девушка, – все надежды напрасны!» Если бы они желали спасти ее, то помогли бы бежать из той темницы, где держал ее на цепи Паксон. Должно быть, Менгис послал их наблюдать за нею, не вмешиваясь в ход событий. Видимо, ему просто любопытно узнать, какая судьба ее постигнет.

Яркое солнце сияло у Валентины над головой, но все же не могло согреть бедняжку. В душе ее царил холод – предчувствие близкой смерти.

* * *

Дозоры мусульман в поисках христиан рыскали по округе. Доходившие до Валентины сведения были радостными, но не для нее – для сарацин. Первые их отряды уже добрались до Яффы и загнали крестоносцев за вновь отстроенные стены крепости. Христиане молили своего Бога о помощи, но он благоволил к мусульманам.

Более пяти тысяч крестоносцев прятались и за стенами Акры. Неподалеку от города Саладин принудил врага к сражению, и бой продолжался три дня.

С окрестных холмов Валентина наблюдала за тем, как мусульмане устанавливают осадные орудия, собираясь атаковать крепость. Катапульты наносили большой урон противнику. Толстые балки укреплений трещали под тяжелыми ударами камней. Ложкообразные метательные приспособления выплескивали на город ливень каменных ядр. Противовесы усиливали мощь броска и с оглушительным грохотом опускались на землю.

Не обращая внимания на стрелы, дождем сыпавшиеся со стен, мусульмане продвигались вперед, прикрываясь телами погибших. Они раскачивали на веревках стенобитное орудие, грозившее разбить ворота в щепки.

Валентина слышала, как отдал приказание Саладин сделать подкоп под стены города в той стороне, которая выходила к морю, хотя особой нужды копать подземный ход не было – исход битвы казался предрешенным.

К высоким стенам сарацины придвинули осадные башни: деревянные конструкции они установили на колеса и подвели к крепости. Вооруженные воины, укрываясь щитами, взбирались по внутренним лестницам осадных башен и проникали на крепостные стены. Издали Валентине казалось: это вооруженные муравьи карабкаются по стволам деревьев, но смертельные крики доносились до ее слуха, и то кричали не муравьи – кричали люди.

Вооруженные длинными мечами христиане храбро отражали натиск. Взглядом Валентина то и дело возвращалась к флагу крестоносцев, все еще развевающемуся над Яффой. Казалось, бесконечному сражению конца не будет. Но вдруг раздался мрачный звук рога предводителя крестоносцев, и знамя христиан опустилось. В сумрачном свете дня, бывшего на исходе, взвилось над Яффой желто-черное знамя мусульман.

Надежда умерла. Войско Саладина ворвалось в Яффу. Однако, хотя отвоевание порта и было большим успехом, все же еще не могло считаться окончательной победой в этой долгой войне. Но разгром крестоносцев оставался лишь вопросом времени.

Валентина хорошо понимала, что никогда христиан не покинет надежда завоевать Иерусалим, и рано или поздно окажется набранным еще одно войско, и снова потечет золото к оружейных дел мастерам. Никогда и никто в Европе не смирится с поражением Крестового похода.

Ричард Львиное Сердце устал от войны, и, кроме того, правдами-неправдами он должен был удерживать зашатавшийся под его ногами английский престол. Саладин же никогда не любил войну: она разоряла земли мусульман и истребляла народ ислама. Однако, победа над Яффой может вскружить ему голову: вкус кровавой расправы над врагом пьянит и здравомыслящий разум! Захочет ли теперь предводитель мусульман заключать перемирие?

«Чтобы был подписан мирный договор, – решила Валентина, – Саладин должен вновь потерять Яффу». Она увидела, как трое защитников города, не удержавшись на крепостных стенах, упали прямо в гущу мусульман, но не растерялись, а, завладев тремя лошадьми, умчались прочь. Храбрость этих людей восхитила девушку. Ей показалось, они отправились в Акру за подкреплением.

Молчаливо радовалась она их бегству, пока все они на глазах у нее не были сражены саблями сарацин. Валентина постаралась сдержать слезы отчаяния, подступившие к глазам. «Акра, подкрепление, Ричард…» – изнывало ее сердце. Вдруг она встрепенулась: у христиан, погибающих сейчас в павшем городе, нет возможности послать за подкреплением, но у нее-то такая возможность есть!

Глазами девушка поискала знакомые лица федаинов и наконец увидела их. Завороженные битвой, они смотрели на Яффу. Улучив момент, Валентина ускользнула от своих стражей. Торопливо прошептала она имя шейха аль-Джебала, и федаины подчинились.

Паксон нашел Валентину там, где и оставил ее – рядом со стражниками. Он ожидал, что она окажется потрясена поражением христиан, но обнаружил, что пленница стойко смотрит ему прямо в глаза, пытаясь угадать ответ на вопрос, задать который не осмеливается.

– Победа за нами! – сказал султан. – Посмотри, сколь тщетны были твои усилия помочь своим единоверцам!

– Да, победа за вами, – прошептала Валентина.

– Если ты взмолишься о пощаде, я, пожалуй, прислушаюсь к твоим мольбам, – заметил Паксон. – Сейчас, после падения Яффы, настроен я великодушно, – он попытался поймать взгляд пленницы в надежде, что не придется ему исполнять обещание, убивая женщину, навечно поселившуюся в его сердце.

Молчание Валентины глубоко ранило Паксона. Она предпочитает смерть! Ничто не заставит ее произнести слова, которые так хочется ему услышать!

– Приготовься, – угрюмо сказал он. – Ты умрешь в Яффе.

Валентина отвернулась, так и не вымолвив ни слова. Она чувствовала на себе его горящий взгляд, но произнести то, что он так хотел услышать, не могла.

В длинной веренице празднующих победу мусульман ехала Валентина к разбитым воротам города. Всеобщее воодушевление было так велико, что никто на нее не обращал внимания. Паксон не отставал от Саладина, возглавлявшего колонну. Девушка отводила глаза от трупов павших. От тошнотворных запахов она задыхалась, крики стервятников ранили ей душу. Не эти же ли птицы вскоре станут клевать и ее мертвое тело?

Паксон велел отвести пленницу в сихару – миниатюрную башню, увенчанную минаретом. Находилась сихара на каменистом склоне, нависшем над морем.

– Здесь тебя никто не тронет, – сказал он. – Мужчины сейчас взбудоражены победой, и богатая добыча Яффы весьма соблазнительна, признаться.

– Почему ты беспокоишься, чтобы меня никто не тронул? – с вызовом спросила Валентина.

– Потому что хочу убить тебя своей рукой! Встретив смерть в объятиях другого мужчины, ты ускользнешь от возмездия, уготованного тебе мною.

– Ревнуешь? – не удержалась от насмешки Валентина.

Ярость охватила султана.

– Мне никогда еще не встречалась женщина строптивее! – прорычал он, хватая Валентину за плечи и резко встряхивая. – Почему ты отвергаешь меня, соглашаясь принять кару?

Паксон отшвырнул от себя девушку. Ее глаза блестели, но не от ненависти – от печали, терзавшей сердце.

Стражники провели пленницу султана переулочками Яффы к сихаре. Опьяненные победой мусульмане грабили лавки и кладовые, они проникли в монастырь и осквернили церковь. В воздухе пахло дымом, отовсюду неслись леденящие душу крики.

Но на окраине города все было тихо. Здесь слышался мягкий плеск волн. Валентина вошла в сихару.

На одном из своих кораблей пытался спастись бегством Альберик Реймский, комендант Яффы. Но рыцари схватили беглеца и отвели в одну из отдаленных башен, все еще удерживаемую крестоносцами. После сокрушительного натиска неприятеля уцелело всего лишь две тысячи людей, и все они теперь находились в очень опасном положении. Стены приютившей их цитадели были полуразрушены. Альберика Реймского била нервная дрожь.

Валентина представляла себе, как торопятся сейчас в Акру федаины, погоняя коней, и молила Господа, чтобы Ричард не замешкался с решением оказать помощь.

Саладин старался восстановить порядок в войске, чтобы взять приступом цитадель, в которой засели остатки христиан, но воины отказывались повиноваться. Отчаявшись, Малик эн-Наср удалился вместе с военачальниками в свой шатер. Предводитель мусульман не в силах был что-либо предпринять, и ничего другого ему не оставалось, кроме как ждать, когда воины сами придут в себя – привести их сейчас в чувство представлялось невозможным.

Валентина пыталась спать, но заснуть ей не удавалось. Снова и снова прикидывала она, скоро ли доберутся федаины до Акры, и старалась придумать, как же помочь Ричарду проникнуть в город. Иногда перед мысленным взором вставал образ Менгиса… Теплая трава на пригорке… небеса, усыпанные мириадами звезд… ночь, благословенная для любви… «Менгис!» – звало ее сердце, сжимаясь от тоски. Неужели никогда в жизни не увидеть ей больше любимого? «О, Менгис!..»

* * *

Ричард Львиное Сердце решил лично возглавить отряд, на галерах отправившийся к берегу Яффы. Весть о нападении мусульман застала его за приготовлениями к отплытию в Европу. Английского короля потрясло, что посланцами, сообщившими ему о падении Яффы, оказались не христиане. Ричард нашел этих людей несколько странными, но твердо уяснил, что если не поторопится, то все будет потеряно. Он даже обрадовался возможности восстановить веру своих воинов в короля.

Вместе с эрлом Лейстером и Эндрю де Шавиньи Ричард отправился в Яффу на небольшом корабле. Сотни воинов и добровольцев последовали за ними, бесшумно скользя на галерах вдоль берега. Яффы достигли они глубокой ночью и принялись ждать рассвета.

С первыми лучами зари крестоносцы поняли: радоваться нечему. В полумиле от них вился дым над низкой серой стеной города. Над крепостью развевалось знамя мусульман. Берег был усыпан неприятелем.

Ричард внимательно оглядывал берег. Галеры медленно подплывали все ближе, но пытаться высадиться на виду врага было бы равносильно самоубийству. Крестоносцы заключили, что в стенах Яффы погибли все христиане.

* * *

Валентина смотрела на море. Когда же появятся корабли Ричарда? Ей казалось, он непременно должен добраться до Яффы морем – так ведь гораздо быстрее!

При первых проблесках зари она увидела галеры. Король! С трепещущим сердцем ждала Валентина какого-либо знака, надеясь, что Ричард проявит большую решимость, нежели в Бет-Набле.

Ее внимание привлекла фигура человека в черном арабском одеянии. Человек перелез через стену и тяжело упал на песок по ту сторону крепости. Валентина затаила дыхание. Сумеет ли теперь этот человек подняться после такого падения? Он встал и нырнул в холодное море. Девушка следила за ним глазами и заметила, что ближайший корабль поднял паруса и двинулся навстречу бесстрашному пловцу.

Ричард увидел плывущего человека и приказал поднять его на борт. Тяжело дыша и не обращая внимания на стекавшую с одежды воду, священник встал на колени перед королем.

– Ваше величество, если бы не вы, все было бы потеряно для христиан, оставшихся в живых.

– Для христиан, оставшихся в живых? – воскликнул Ричард. – А мы подумали, погибли все! Но где же спрятались вы?

– Мы заперлись в цитадели в восточной части города.

Английский король принял решение.

– Проклятье всем, кто повернет назад! – крикнул он своим воинам.

Отдав приказ грести к берегу, Ричард встал на носу корабля. Люди готовились к битве: пристегивали мечи, брали в руки щиты.

Корабль Ричарда первым врезался в песчаный берег, тут же заполнившийся мусульманами и огласившийся воинственными криками. Галеры покачивались на волнах, а враг поджидал высадки крестоносцев.

Как завороженная, смотрела Валентина на развернувшуюся перед ней картину. Воины Ричарда пытались взять штурмом стены Яффы, но, облаченные в свои тяжелые доспехи, несли неисчислимые потери. Что же делать?

Девушка распахнула окно и свесилась с подоконника. Она попыталась достать до замка двери сихары, но не смогла. Как же ей выбраться отсюда? Паксон приставил к ней стражу, и двое охранников ни на минуту не отходили от запертой двери ее комнаты. Может, выпрыгнуть из окна? Высоко…

Оставалось только одно средство. Валентина, не раздумывая, подбежала к двери и заколотила по ней кулаками, громко выкрикивая самые страшные мусульманские ругательства и проклятия, одно кощунственнее другого. Она поносила Мухаммеда, Коран и Аллаха.

– Закрой свой рот, женщина! – пригрозил стражник. – Не то мы сами тебе его закроем!

– Кто? Вы? Да вы же слабее бродячих собак! Только те, кто верят в Христа, мужчины! А вы… блохи! блохи в собачьей шерсти! – вопила Валентина.

Наконец она услышала, как поворачивается ключ в замке, и поторопилась отбежать в дальний угол комнаты и забиться под низкую кровать.

Стражники ворвались, с саблями наголо, разъяренные и страшные в своем гневе. На мгновение они растерялись, не обнаружив в комнате пленницу. Свежий ветер с моря ворвался в открытое окно, и стражники решили, что она выпрыгнула, разбившись насмерть, и поспешили выглянуть из окна.

Валентина воспользовалась этим. Выбравшись из-под кровати, она бросилась к двери и поскорее захлопнула ее за собой, тут же повернув ключ в замке. Стражники ринулись к двери. Их проклятия следовали за ней до конца коридора.

Ричард высадился на берег. Из доспехов на нем была только кольчуга и стальной шлем. На плече висел арбалет, меч позванивал сбоку. Он продвигался под прикрытием стрел, посылаемых с корабля лучниками.

Мусульмане узнали Малика Рика и отступили. Рыцари сновали вокруг короля, стараясь защитить его своим телом. С других галер, причаливших к берегу, сгрузили всяческий скарб: стулья, скамьи, шатры и столы – чтобы использовать все это, как прикрытие.

Ричарда захватил пыл сражения, он отказывался скрыться за сооруженной наспех баррикадой. Заслоняясь щитом, английский король побежал по берегу к серым стенам Яффы. Приблизившись, он заметил ворота сихары и собрался взобраться по склону, чтобы попытаться открыть их, но как раз в тот момент, когда он был уже близок к своей цели, одна из створок ворот распахнулась и раздался хорошо знакомый ему приятный низкий женский голос:

– Сир!

– Леди Валентина! Вы мой ангел-хранитель! Для изъявлений благодарности времени было мало, но все же король бросил на придворную даму признательный взгляд и сказал:

– Вы открыли нам ворота Яффы. Когда я отвоюю город, мы вместе вернемся в Акру. А сейчас… берегите себя, леди Валентина, – предостерег он, – потому что самое худшее впереди!

Вместе со своими соратниками Ричард Львиное Сердце ворвался в крепость. Мусульмане удивленно завопили, увидев Малика Рика за стенами Яффы. Следом за королем шли его рыцари. Они теснили мусульман, приближаясь к той части города, где оказались в ловушке христиане, защищавшие крепость-порт.

Воины, высадившиеся с галер, заняли берег раньше, чем подоспели основные силы Саладина. На улицах Яффы растерявшиеся мусульмане умирали под ударами мечей храбрых рыцарей Малика Рика. Неожиданное нападение христиан заставило Саладина отступить к близлежащим холмам.

Весть о высадке английского короля распространилась по всей округе. С наступлением вечера бой в городе затих, и сарацины приближались к позициям врага, чтобы взглянуть на предводителя крестоносцев, осмелившегося высадиться на берег, на котором стояла целая армия.

Военачальники мусульман обратились к противнику с предложением о мире и были благосклонно приняты Ричардом. Король все еще оставался в кольчуге, и его окружали облаченные в доспехи рыцари. Ничто не могло доставить ему большего удовольствия, чем вид этих смуглых сарацин, явившихся в парадных кафтанах и с кислыми лицами, чтобы передать послание Саладина.

Торжествуя в душе, Ричард Львиное Сердце дал понять, что не возражает против заключения перемирия.

 

ГЛАВА 29

Менгис сидел неподвижно, мысли скручивались клубами и извивались спиралями, как густой ненавистный дым курений, витавший вокруг его головы. Мысли не были связаны с Аламутом – думал он о Валентине, хотя не должно было быть у него таких мыслей – теперь, когда он стал шейхом аль-Джебалом и отрекся от мира, лежавшего у подножия горы! Его жизнь закончилась в тот момент, когда он занял трон. Отныне и навсегда – навечно – он Старец Гор и не должно быть у него ни жизни, ни мыслей, не связанных с Аламутом. Но они были.

Менгис почувствовал, что к трону приблизились федаины, и ощутил, как сжалось у него сердце. На мгновение ему показалось, что оно сейчас разорвется. Федаины упали у ног Старца Гор на колени и почтительно проговорили:

– Женщина по имени Валентина вместе с султаном Джакарда отправилась в Яффу. Он собирался убить ее, но не сделал этого. Малик эн-Наср и Ричард Львиное Сердце будут биться за порт.

Федаины поведали, как Паксон обращался со своей пленницей в темнице.

– Женщина спросила нас, вернемся ли мы в Аламут. Мы ей ничего не ответили.

Менгис легким кивком показал, что услышал сказанное, и федаины, низко кланяясь, удалились. Белая пантера, теперь уже совсем взрослая, зарычала и вскочила, обнажив клыки. Менгис ласково положил руку ей на голову, продолжая сидеть в дыму курений.

Валентина во власти Паксона… Как он, должно быть, пыжится, радуясь, что сдержал обещание, данное брату в ту ночь, когда бушевала гроза! Но как давно это было? Давно…

Валентина сейчас в объятиях Паксона. Его губы на ее губах… Слова брата снова и снова приходили Менгису на ум. У шейха аль-Джебала нет прав на красивую темноволосую женщину, которую он так горячо полюбил в той жизни, когда был просто Менгисом.

Да, Паксон победил, но еще не поздно все исправить! В силах шейха покинуть Аламут, спуститься с горы и вернуть себе Валентину. Остается лишь встать и пойти… Оставить Аламут и федаинов? Но в то мгновение, когда он начнет спуск с горы, он перестанет быть шейхом аль-Джебалом…

Белая пантера беспокойно шевельнулась и сонно приоткрыла один глаз. Не заметив ничего подозрительного, она снова заснула, стукнув по полу длинным хвостом пару раз.

Но как он сможет покинуть Аламут, отринув от себя все то, к чему обязали его обстоятельства рождения? Вправе ли он поступать так из любви к женщине? Менгису вспомнились слова отца, сказанные однажды много лет тому назад.

Они сидели тогда в саду, отец слабел здоровьем день ото дня, и настроение у него было печальное. С тоской говорил старик о своей умершей наложнице. Сын хорошо запомнил, что сказал тогда отец: «Некоторым мужчинам выпадает участь любить всю жизнь только одну женщину, и если мужчине посчастливится найти свою любовь, то он обретает невероятную силу и оказывается в состоянии даже сдвинуть горы».

Шадьяр ад-Дарр встала и ткнулась мордой в ладонь Менгиса.

– Идем, – сказал шейх, поднимаясь на ноги. – Может, и не в моих силах сдвинуть горы, но, по крайней мере, я в состоянии спуститься с одной из них, чтобы отыскать свою любовь.

Федаины с благоговением смотрели, как снимает шейх аль-Джебал белую одежду, чтобы нырнуть в кристально чистый ручей. Он встряхнул головой, прогоняя дурман смолистых курений, туманивших разум.

– Кажется, ко мне возвращается ясность рассудка, – сказал Менгис Шадьяр.

Надев привычную одежду из оленьей кожи, шейх аль-Джебал в последний раз обошел Аламут, храня на лице спокойно-непроницаемое выражение. Время от времени он делал повелевающие знаки федаинам. В цитадели Менгис написал послание Совету:

«Я, известный вам как шейх аль-Джебал, нахожу мирские соблазны слишком привлекательными для себя и потому не достоин оставаться хозяином Аламута. Менгис».

В последний раз покормил он ланей и отправился в путь.

Менгис был уже на краю пригорка, как вдруг что-то вспомнил. Чуть ли не бегом направился он на женскую половину и позвал Агаву.

– Идем со мной, – тихо сказал Менгис большеглазой девочке. – И обещаю, на этот раз у тебя не возникнет желания вернуться в Аламут.

Агава не стала задавать вопросов, поверив, что этот добрый человек защитит ее ото всех бед. Она уцепилась за его руку и пошла вместе с ним туда, где ждал их оседланный конь. Никто из них двоих не оглянулся назад.

Менгис посадил девочку перед собой, и она доверчиво прислонилась к его груди. Раздался треск ломаемых сучьев и шорох листьев: кто-то пробирался к ним сквозь кусты. Менгис насторожился. Кто же вздумал попытаться остановить его?

Из кустов выпрыгнула белая пантера.

– Шадьяр! Значит, ты тоже скучаешь по прежней своей хозяйке, да, проказница? Ну, тогда мы возьмем тебя с собой.

Когда они достигли подножия горы, Менгис оглянулся, отыскивая взглядом своих верных федаинов, и вдруг вспомнил: теперь они будут служить новому хозяину, он больше не шейх аль-Джебал! Да, теперь он просто Менгис.

Пока он скакал по пыльной дороге, направляясь в Напур, в голову ему взбрела одна ужасная мысль: раз федаины ему теперь не служат, значит, они перестанут охранять Валентину! Пожалуй, стоит поторопиться, чтобы отыскать любимую, прежде чем донесется до федаинов весть о его отречении.

Несколько часов Менгис скакал, погоняя коня, чтобы поскорей оказаться перед дворцом эмира Напура. Он прошел в широкие ворота и высказал желание увидеть стражника Ахмара. К нему Менгис обратился с просьбой приютить девочку, уставшую в дороге, и предупредил, что скоро вернется во дворец с Валентиной. Ахмар кивнул.

– Не будешь ли ты так любезен передать госпоже весточку от меня? – нерешительно проговорил он.

– Хорошо, – согласился Менгис.

– Скажи госпоже, у Розалан родился сын.

– Знает ли султан Джакарда о ребенке? – спросил дядя новорожденного.

– Это случилось всего пять дней тому назад, и султану об этом ничего не известно. Кроме того, я считаю новорожденного своим сыном, – смиренно поведал Ахмар. – Прошу тебя, не рассказывай ничего султану. Ни Розалан, ни я не сможем пережить горя, если Паксон отберет у нас дитя, на что, разумеется, имеет полное право. Обещай мне сохранить секрет. – Ахмар улыбнулся. – Но я сам не знаю, почему доверяю тебе, даже не ведая твоего имени. Должно быть, тревога за госпожу, легко угадываемая в твоем взоре, позволяет мне надеяться, что тебе можно доверять.

– Меня зовут Менгис.

Глаза Ахмара вспыхнули радостью, широкая улыбка озарила лицо.

– Мы с Розалан будем ждать вас с Валентиной, Менгис. Здесь ее дом.

– Пусть Аллах дарует твоему сыну долгую и счастливую жизнь, – пожелал на прощание Менгис, но тут его взгляд упал на стоявшую рядом девочку. – Агава, обещай мне, что останешься здесь и позаботишься о Шадьяр. Она тоскует по голосу своей хозяйки, как и мы с тобой, правда? Скоро я вернусь в Напур с Валентиной и буду счастлив, если твое красивое личико станет радовать мой взор.

– Конечно же, я останусь, – пообещала девочка. – Только ты поторопись ко мне вернуться, – она потянула Менгиса за руку, чтобы он нагнулся, и что-то шепнула ему на ухо.

Менгис улыбнулся и кивнул.

– Думаю, мы это уладим, малышка.

Ахмар смотрел смущенно на посмеивавшуюся девочку и улыбающегося молодого человека, покровительственно сжимавшего в своей большой ладони ее маленькую ручонку. Менгис обратился к нему:

– Агава спрашивает, нельзя ли ей взглянуть на твоего сына, и не позволишь ли ты спеть ему колыбельную. Со своей стороны, я ручаюсь, голос у нее прекрасный. Он звенит, как колокольчик.

Ахмар, дав подробные указания, поручил Агаву заботам одного из слуг, а сам пошел в конюшню выбрать для Менгиса самого быстрого скакуна взамен уставшего в пути жеребца. Он долго стоял, широко расставив ноги и скрестив на груди руки, и глядел вслед гостю. Когда же одинокий всадник исчез из виду, Ахмар вернулся во дворец.

Он постоял за дверью, наблюдая, как большеглазая девочка склоняется над корзиной с ребенком, напевая что-то ласковое. Розалан улыбалась, поглядывая то на Агаву, то на своего сына. Как все они были прекрасны! Его семья… Для Ахмара не имело значения, что не он отец ребенка своей возлюбленной. Ахмар готов был любить сына Розалан, как своего собственного.

Закончив петь, Агава удивленно посмотрела на Розалан.

– Никогда раньше не видела я таких маленьких детей, – робко призналась девочка. – Он некрасив… похож на только что вылупившегося птенца без перьев.

Розалан, смеясь в душе, притворилась рассерженной.

– Как это? Что ты говоришь? Мой ребенок некрасив? Да, сейчас он выглядит так, словно слишком долго его держали на солнце, но скоро наверняка изменится и когда-нибудь непременно станет великим человеком. Я знаю это так же хорошо, как и то, что ты стоишь со мной рядом. Великим человеком! Мой сын будет вершить дела честно и справедливо, и в сердце его станут жить доброта и сострадание к людям.

– Как у Менгиса, – улыбнулась Агава. – Твой сын будет таким, как Менгис?

Розалан улыбнулась.

– Да, как Менгис… и как тот человек, что стоит сейчас за дверью и подслушивает нас. Иди сюда, Ахмар! Посмотри, не кажется ли тебе, что щечки малыша со вчерашнего дня несколько пополнели? Его кожа уже не столь красна. Как мирно он спит! Должно быть, ему понравилась песенка Агавы.

Ахмар наклонился, чтобы взглянуть на ребенка, и в его глазах засветилась любовь. Он обнял Розалан и Агаву.

– Да, с такими воспитательницами это дитя непременно со временем станет великим человеком, – торжественно провозгласил он.

В глазах Розалан блеснули слезы. Агава смущенно поеживалась в кольце сильных рук. Ей понравились эти люди, и она правильно поступила, решив остаться и подождать возвращения Менгиса. Обратно в Аламут девочке не хотелось: теперь же там не было ее доброго господина и друга.

* * *

Над равниной сияло яркое солнце. Белый арабский скакун Валентины мчал Менгиса стрелой.

* * *

Пока Ричард Львиное Сердце упивался победой, а Саладин в своем шатре обдумывал условия заключения мира, Паксон разыскивал в городе Валентину. Его люди пытались что-либо выведать о ней в лагере христиан, но узнать им ничего не удалось, пленница исчезла, словно сквозь землю провалилась! Если бежать ей помогли федаины, то, понимал Паксон, поиски безнадежны, но все же он не собирался сдаваться.

Стражники рассказали ему, к какому обману прибегла Валентина, чтобы выбраться из сихары. Они сказали – это именно она открыла ворота, чтобы впустить в Яффу Ричарда Львиное Сердце. Где же эта женщина теперь может быть? Если б она находилась сейчас в лагере христиан, это стало б известно его людям. Английский король тогда не отпускал бы ее от себя, воздавая должное за храбрость и находчивость.

Нет, среди христиан ее не найти. Но где же тогда Валентина?

Внезапно султан вспомнил о Напуре. Рамиф! Она, должно быть, захотела вернуться к своему глубоко почитаемому кади! Паксон немедленно приказал привести ему коня и, выехав из города, направился на юг.

* * *

Верхом на коне Валентина обогнула лагерь мусульман и выехала на равнину. Скорее в Напур, к могиле Рамифа! Добрый человек и достойный правитель заслужил почести перезахоронения, и народ, скорбя об усопшем, должен его оплакать. Убитый Мохабом Хомед уже ни для кого не представляет никакой угрозы. А вскоре окажется подписанным договор о мире между мусульманами и христианами, и тогда Саладин позаботится о Напуре.

Позади Валентины оставалась Яффа – прекрасный некогда город, превращенный войной в развалины. Сколько же погибло в битвах и мусульман, и христиан! В глубине души девушка даже сама не знала, о ком скорбела больше.

Небо на востоке посветлело, и вдали показался город. Оглянувшись, Валентина заметила настигавшего ее всадника. Паксон! Она огляделась, но укрыться было негде. Неужели ей уготована участь снова стать пленницей султана Джакарда? И никакой надежды!

Паксон заметил, что Валентина оглянулась. Она его узнала, он был уверен. Почему же эта странная женщина не помчалась стрелой, а, наоборот, остановилась, поджидая его? Дух борьбы ее покинул, и она готова смириться с неизбежным?

Султан приближался. Валентина, собрав все свое мужество, ждала. Всю жизнь, казалось, ей приходилось чего-то ждать!

Паксон старался держать себя в руках, но лицо его почернело от гнева.

– Ты верно поступила, подождав меня, – тихо сказал он, но голос выдавал ярость. – Я бы все равно последовал за тобой хоть на край света!

Валентина кивнула: нельзя ускользнуть от неизбежного.

– Я знала, что ты явишься за мной, – прошептала она. – Ты моя смерть. От тебя не скрыться.

Сарацин внимательно вглядывался девушке в лицо, но оно оставалось непроницаемо.

Короткий путь в Яффу показался им обоим вечностью. Молчание пленницы сводило Паксона с ума. Хоть что-нибудь сказала бы! Пока еще жива! Подобный взгляд он видел на лицах людей перед боем: пугающая решимость, примирение с неизбежностью и судьбой. Мужчины с таким взглядом храбро сражались и отважно встречали смерть. Они всегда погибали. Никто из тех, у кого перед боем становился подобным взгляд, не возвращался живым… А может… эта женщина затевает какую-то новую хитрость? Обман – ее вторая натура!

Добравшись до Яффы, Паксон спешился и помог Валентине спуститься с коня, с трудом подавив желание прижать ее к себе и вкусить сладость поцелуя этой женщины. Его глаза искали ее взгляда, но Валентина упорно отводила глаза, она, безусловно, ждала смерти, но… чьей: его или своей?

В предрассветные часы город оставался спокойным. Никто не вышел, чтобы заняться их лошадьми, и султану пришлось самому отвести жеребцов к желобу для стока воды, чтобы напоить уставших животных.

– Жди меня здесь, – приказал он Валентине, хорошо понимая, что она и не попытается бежать.

Он услышал ее легкие шаги и, обернувшись, увидел, что пленница поднимается по каменным ступеням, ведущим на площадку боковой башни, откуда виден внутренний двор. Сейчас в подвальных помещениях не содержались захваченные в боях христиане, но во дворе еще оставались страшные следы казней. В колоду, где столько голов отсекалось от тела, впиталась кровь. На копьях с насаженными головами сохранились лишь голые черепа, так хорошо потрудились стервятники. Орудия пыток и заржавленные наручники висели на каменных стенах. А в центре двора стоял крест.

Но если Паксон надеялся, что Валентина испугается и забьется в истерике, то он здорово просчитался. Его надежды не оправдались: и при виде всех этих ужасов пленница отказывалась просить у него пощады. И никогда она ни о чем его не попросит! Султану приходилось выбирать между жаждой возмездия и желанием обладать этой женщиной.

Ярость с новой силой вскипела в его душе, когда он понял, что собирается сделать Валентина. Три дня назад, когда мусульманские войска обрушились на Яффу, флаг христиан был сорван. Теперь же, спустив развевавшийся над городом желто-черный флаг войск Саладина, она собиралась поднять штандарт Ричарда Львиное Сердце!

Паксон едва подавил в себе вопль: знамя Малика эн-Насра упало на землю. Забыв обо всем на свете, султан одним прыжком преодолел каменные ступени и схватил Валентину за плечи.

– Я убью тебя сейчас! – прорычал он. – Мне хотелось пощадить тебя и увезти с собой в Джакард, но ты решила снова посмеяться надо мной, подняв над Яффой штандарт английского короля, и ты немедленно умрешь за это!

Теперь Паксон знал наверняка, что никогда эта женщина не будет принадлежать ему по своей воле. Она по-прежнему любила Менгиса.

В порыве клокочущей ярости султан швырнул пленницу к тяжелому деревянному кресту. Острые щепки вонзились в ее тело. Безжалостно привязал он руки и ноги Валентины к кресту, но девушка не издала ни звука.

Паксон отступил и заглянул ей в глаза, крепко сжав зубы. Он оставит ее висеть на кресте и медленно умирать! Султан поторопился сорвать проклятый штандарт Ричарда Львиное Сердце, чтобы не развевался над Яффой флаг христиан.

– Паксон!

Сарацин очнулся от своих мыслей, услышав, как Валентина тихо произнесла его имя. Ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать, что она говорит. Голубизна неба отражалась в глазах его пленницы. Паксон давно заметил, что в моменты тревоги и волнения глаза Валентины становились зеленоватыми, но сейчас почему-то они были сапфирово-голубыми! Не искала ли она сама смерти, мучимая чувством вины, возникшим в душе после того, как он заставил ее пройти среди мертвых тел, оставленных незахороненными на месте побоища, устроенного христианами при захвате каравана у колодцев Эль Хувиельфы?

– Неужели ты уедешь, оставив меня медленно умирать на кресте? Знай, федаины снимут меня с креста, как только ты уйдешь. Ты должен остаться, чтоб увериться в моей смерти. Ты должен увидеть, как солнце выжжет мне глазницы и как язык мой распухнет от жажды и удушья. Не лишай же себя удовольствия лицезреть эту восхитительную смерть. Останься… и смотри!

Паксон свирепо затянул потуже веревку у нее на щиколотках. Глаза султан сощурил, то ли от гнева, то ли от яркого солнца. Заговорил же он небрежным тоном, словно ведя светскую беседу:

– Федаины давно покинули тебя. Неужели ты решила, что я не подумал о них? Однако, посуди сама: если б они по-прежнему тебе покровительствовали, почему же тогда не напали на меня, когда я привязывал тебя к кресту? Зачем им понадобилось бы ждать, чтоб я уехал? Не обманывай себя, Валентина! Здесь никого, кроме нас с тобой, нет, и я уйду через несколько минут. Ты ошибаешься, полагая, что мне доставит удовольствие смотреть, как стервятники станут отрывать куска мяса от твоих костей.

– Ты лжешь! – хриплым шепотом возразила Валентина. – Федаины никогда не покинут меня!

В глубине сердца она знала: Паксон сказал ей правду, и ни малейшей надежды остаться в живых у нее нет, но в любом случае не могла же она с ним согласиться!

– Даже если их сейчас и нет поблизости, все равно они скоро вернутся за мной.

– Чепуха! Ты умрешь, – бессердечно заявил Паксон. – Два часа на этом обжигающем солнце – и дух покинет твое тело. Нет, Валентина, федаины не спасут тебя, только я в состоянии это сделать.

Слезы жгли пленнице глаза, горло сжималось от едва сдерживаемых рыданий, разум отказывал в ответе на вопрос: почему же федаины покинули ее? Не отправились ли они предупредить Менгиса о затеваемой его братом расправе? Валентина резко вскинула голову. Конечно же! Как же раньше она не подумала об этом! Федаины защищали ее ото всех бед, потому что им то приказывал Менгис, а раз сейчас они оставили ее, значит, он… больше не шейх аль-Джебал! О, Менгис!..

Но Паксон неверно истолковал, почему федаины лишили Валентину своего покровительства. Иначе он ни за что не оставил бы ее одну.

– Менгис спасет меня, – сказала пленница султану, и лицо ее озарилось радостью.

– Ты уверена? – холодно поинтересовался Паксон. – Прежде чем уехать, я помолюсь, чтобы ты мучилась не слишком долго! – его сотряс приступ смеха.

– Я прощаю тебе свою смерть – тихо прошептала Валентина, – и там, в вечности, глядя с небес на землю, я с грустью буду созерцать, как едешь ты по пустыне. Прощай! А теперь оставь же меня и смотри, не оглядывайся, не то я, боюсь, поддамся слабости и попрошу о пощаде.

Встав на парапет, Паксон отвязал штандарт Ричарда Львиное Сердце и постоял несколько минут, задумчиво глядя на Валентину. Она и сейчас была красива, в предчувствии страшной смерти, привязанная к кресту. Сомнения жгли Паксону душу. Он в глубине души не хотел, чтобы эта женщина умирала. Как уехать ему в Джакард, зная, что стервятники склюют ее восхитительную плоть?

Паксон швырнул разноцветный штандарт и постоял, глядя, как падает кусок ткани к подножию креста. Валентина никак не дала понять, что заметила знамя христиан у своих ног. Вдруг она почувствовала, как сотрясается земля под копытами лошади, и радостно вскинула голову. Это… Менгис! Менгис! Только бы это был он!

Паксон спустился с парапета, вскочил на коня, с яростным воплем устремился к кресту и замер в ожидании. Черные глаза сверкали огнем.

– Кажется, ты оказалась права. Приближается Менгис!

Валентина улыбнулась и прошептала:

– Я знала, он меня спасет и молилась всем сердцем. Теперь ты не сможешь утверждать, Паксон, что Господь, которому я молюсь, не слышит меня.

 

ГЛАВА 30

Менгис въехал во двор крепости. Устремив глаза на Валентину, он заговорил с Паксоном.

– Кажется, люди совсем посходили с ума! Они усеяли пустыню трупами!

– И давай не будем добавлять еще одно мертвое тело к уже имеющимся!

– Согласен, Паксон! Сними Валентину с креста! – последовал резкий приказ.

– То, о чем ты просишь, невозможно. Проси лучше у меня мою жизнь, и она окажется в твоих руках. Прикажи бросить вызов твоим федаинам, и я сделаю это. Попроси все богатства Джакарда, и я сложу их к твоим ногам. Но не повторяй просьбы снять эту женщину с креста. Валентина должна умереть. Ты, Менгис, тоже замешан в помощи христианам и заслужил, как и она, той же участи, но ты мой брат, и против тебя я ничего не стану предпринимать. Но если ты будешь упорствовать… Мои люди – за этими стенами. Посмотри!

Менгис обернулся. В арке крепости стоял воин с озадаченным выражением лица, а к нему торопились еще несколько стражников.

– Что выбираешь? – спросил султан.

– Я сам разрежу веревки и сниму Валентину с креста, – принял решение Менгис.

Не успел Паксон и глазом моргнуть, как его брат соскочил с коня и разрубил мечом веревки, удерживавшие Валентину на кресте. Она рухнула в его объятия, всхлипывая и из последних сил цепляясь за любимого.

От ярости лицо Паксона окаменело, когда он увидел, с какой нежностью прижался Менгис щекой к волосам Валентины, и султан чуть не задохнулся от гнева, когда его брат прошептал девушке тихие слова утешения, а она уткнулась лицом ему в грудь.

– Ты обменял трон шейха аль-Джебала на любовь подлой шлюхи! Наш отец встал бы из могилы, узнай он об этом. Скажи, что глаза обманывают меня! – ядовито проговорил Паксон.

Менгис посмотрел брату прямо в лицо.

– Я пришел, чтобы вернуть себе самое ценное в моей жизни, и будь наш отец еще жив, он понял бы, почему отказался я от Аламута. Если ты пойдешь против меня, я убью тебя, Пакс.

– Смелые слова для человека, за чьей спиной уже нет федаинов, – холодно проговорил султан.

– Не столь смелые, сколь верные, Пакс! – Схватить его! – крикнул Паксон.

Ожидавшие его приказаний стражники бросились к Менгису и вырвали его из объятий Валентины, отшвырнув девушку к кресту. Оглушенный ударом, Менгис тряхнул головой, услышав крики возлюбленной – воины волокли ее за собой, как мешок с мукой.

Паксон бросил брату меч и отступил, чтобы тот не достал его своим оружием. Менгис плохо стоял на ногах, но старался сосредоточиться.

– Пусть добыча достанется победителю, – рявкнул султан Джакарда.

Менгис тряхнул головой, догадавшись, что удар последует незамедлительно сразу же после слов о «добыче», и постарался отклониться. От толчка в плечо он пошатнулся. Паксон наступал, яростно сверкая глазами. Он оттеснял Менгиса назад все дальше и дальше, пока тот не уперся спиной в каменную стену.

Менгис успешно уклонился от ударов и сам нанес сильный удар по правой ноге брата. Паксон споткнулся, и Менгис воспользовался этим, чтобы полоснуть его мечом по руке. Затем металл лязгнул о металл.

Валентина испустила пронзительный крик, когда меч Паксона задел голову ее возлюбленного. Широко раскрытыми глазами смотрел султан, как кровь потекла из раны на виске его брата. Менгис упал на песок и застыл неподвижно. Его противник, тяжело дыша, склонился над убитым.

Валентина снова закричала и забилась в руках воинов.

– Пустите же меня! – кричала она. – Пустите! Убийца! Убийца! – обрушивалась она на Паксона. – Убей и меня! Мне больше не для чего жить!

Зло прищурив глаза, султан поднял руку и хлестнул Валентину по лицу.

– Я не выношу воющих женщин, – прорычал он. – Еще один вопль, и я заткну тебе рот навеки! Лучше помолись за своего погибшего возлюбленного.

Глаза Валентины загорелись огнем. Она произнесла низким и твердым голосом:

– Хорошо, я перестану кричать, но никогда не поворачивайся ко мне спиной, потому что в тот же миг, как только ты это сделаешь, я убью тебя. Теперь мне и на самом деле незачем жить, и твои угрозы лишить меня жизни, так мало значившие для меня прежде, совсем потеряли всякий смысл. Сейчас смерть для меня желанна: там, на небесах, я встречусь с Менгисом.

Паксон грубо вытолкнул Валентину за крепостные стены.

– Отпусти меня! Убери руки! Бешеный пес! – кричала она, пытаясь вырваться. – Я хочу проститься с Менгисом! Паксон усмехнулся.

– Пожалуй, это излишне. Ему уже никто не нужен, и ты для него ничего не сможешь сделать. Он мертв.

– Нет! Нет! – всхлипывала Валентина. – Прошу тебя, позволь мне проститься!

Но Паксон крепко держал ее, оттаскивая к оседланным лошадям на краю двора.

– Оставь меня! Куда ты еще повезешь меня?

– В Джакард!

Уже сидя в седле, Валентина обернулась, чтобы взглянуть на Менгиса. Слезы текли по ее щекам. Она осенила себя крестом и опустила голову, прошептав:

– Рамиф, Мохаб, позаботьтесь о нем, пока я сама не присоединюсь к вам в вечности.

* * *

Паксон остановился, чтобы напоить лошадей. Валентина слезла со своего коня и немедленно напала на него, впившись ногтями ему в лицо. Кровь потекла из глубокой царапины на щеке сарацина, и левый глаз стал распухать.

– Сука, – рявкнул он, хватая ее за длинные разметавшиеся волосы. – Ты мне за все заплатишь! – пообещал султан, швыряя пленницу на песок.

– Убийца! Убийца! – рыдала Валентина. – Я снова и снова буду царапать тебе лицо, пока ты не убьешь меня.

– Ты слишком торопишься умереть! Пострадай сначала! И пойми, мне дела нет до тебя как женщины. Ты должна пострадать за предательства, совершенные тобой. Ты, конечно, умрешь, но позже, – с жестокостью во взгляде добавил он.

– Глупец! – прошипела Валентина.

Пошатываясь, она поднялась с песка. Паксон с силой дернул ее за руку и снова бросил на землю.

– Тебе следует быть поосторожней в словах, не то так и будешь ползать по песку. А может, – задумчиво проговорил он, – мне стоит забрать у тебя одежду и заставить брести по пустыне голой? Ведь именно так ты поступила со мной!

– Ты не посмеешь! – ужаснулась Валентина.

– Почему же?

Пленница сжала поплотней губы. Она бы не стала умолять его о пощаде, если бы он вознамерился ее убить, но оставить голой в пустыне!.. Впрочем, она не станет умолять, и чтобы он оставил ей одежду!

Паксон сел на коня позади нее, и они продолжили путь. Валентина незаметно для себя заснула, положив темноволосую голову на согнутую руку, но была неожиданно разбужена: султан бесцеремонно сбросил пленницу на траву рядом с журчащим родником. Угольно-черные глаза смотрели на нее так, что она вдруг испугалась – испугалась грубой и жесткой силы, исходившей от ее мучителя. Этот сарацин с горящим взглядом убил своего брата, убьет он и ее… когда соберется с духом. Но, боже милостивый, что же он сейчас собирается с ней делать?

– По твоим глазам вижу, ты боишься меня! Что ж, я рад. Менгис мертв, его федаины покинули тебя. Во всей этой огромной пустыне на многие мили вокруг никого нет, мы одни здесь с тобой. Тебе следует спать вполглаза, мне ведь может прийти в голову мысль убить тебя именно здесь!

Как дикая кошка, налетела на него Валентина, царапая мучителю лицо.

– Ты не имеешь права жить! – выкрикивала она, колотя его по груди кулаками.

Паксону достаточно было лишь поднять руку, чтобы защититься от ее ударов.

– Мне твои попытки изуродовать мое лицо, все равно что горному козлу укусы блох, – сказал он, хватая ее за тонкие запястья.

– Ты и на самом деле козел, – прошипела Валентина, – грязный, вонючий… – она забилась в его руках, но чем сильнее сопротивлялась, тем крепче становилась хватка Паксона.

Неожиданно он отбросил от себя Валентину, и она упала на землю возле его ног. Не успела девушка и глазом моргнуть, как султан сорвал с нее одежду. Они боролись, как дикие звери. Наконец Валентина вскочила на ноги и выпрямилась, тяжело дыша.

Мощным ударом руки Паксон швырнул ее в ручей и, сбросив одежду, кинулся в воду следом. Валентина попыталась выбраться на берег, но мучитель снова стянул ее в воду. Израненная кожа девушки горела, и вдруг… она почувствовала песок у себя под спиной. Паксон прижал ее весом своего тела. Его руки были повсюду, грубые и требовательные.

Валентина принялась брыкаться и раздирать широкую спину ногтями, чувствуя под пальцами липкую теплую кровь. Она вскрикнула – султан дернул ее за волосы так, словно отдирал их от головы. Теперь ее лицо находилось совсем близко от его самодовольно ухмыляющихся губ.

Голова девушки откинулась назад, ей было больно в этом неестественном положении. Намотав длинные волосы на кулак, сарацин забавлялся ее болью и беспомощностью, оттягивая голову все сильнее. Казалось, еще чуть-чуть, и шея сломается.

Прильнув губами к ее устам и оплетя мускулистыми ногами нежные бедра, Паксон проник в лоно, и Валентина прекратила сопротивляться, безучастно ожидая, когда же он оставит ее в покое.

Султан, насладившись, свирепо оттолкнул пленницу в сторону.

– Христианская сука, – прорычал он сквозь сжатые зубы.

– Мусульманский подонок, – прошипела Валентина.

– Расскажи мне, как Менгису удавалось разжечь в тебе страсть, я хочу это знать, – хрипло проговорил Паксон.

– Об этом теперь знаю только я, а тебе остается лишь догадываться, но пригрози мне отрезать язык, я все равно ничего не скажу. А если ты снова вздумаешь насиловать меня, я выцарапаю тебе глаза и раздеру в кровь лицо, чтобы затем, у незрячего, отрезать член! И если ты можешь воспользоваться разумом, данным тебе Богом, то не засыпай из страха, что я сдержу свое обещание!

Прищурившись, Паксон наблюдал за Валентиной. Она прислонилась к стволу пальмы и рассматривала свою разорванную одежду – трогательно, как ребенок. По щекам ее ручьем текли слезы. Но плакала она, понял султан, не из-за насилия, которому только что подверглась – слезы лила Валентина по Менгису.

Ярость заклокотала в груди Паксона, ему захотелось убить эту женщину, придумав для нее изощренно-мучительную смерть. Он хотел услышать все же ее мольбы о пощаде – о том единственном, в чем в его силах было отказать ей. Но получалось, что вновь и вновь она отказывала ему добровольно одарить своими ласками. И смерть была желанна ей от стремления поскорей попасть в вечность, где уже пребывал Менгис.

Менгис, Менгис, Менгис… Всегда и повсюду Менгис! Но теперь это имя больше ему не слышать, подумал Паксон. Менгис мертв! Именно поэтому Валентина с печалью во взгляде вытирала глаза, тяжко вздыхая.

О чем она думает теперь, когда Менгиса нет больше на свете? Бешеная злоба охватила султана: он хорошо понимал, о чем думает Валентина, вспоминая о свершенном им братоубийстве. Но ему ничего не оставалось, кроме как смотреть на нее и страдать вместе с ней. Паксон знал: никогда его дни не будут радостными, пока она жива, но они не будут радостными, и когда она умрет. Ему не победить эту женщину, ни сейчас, ни когда-либо еще. И все из-за Менгиса! Даже в смерти своей он одержал над ним победу!

– Ублюдок! – процедил Паксон сквозь зубы.

Валентина, смахнув с глаз слезы, подавила рыдания. Менгис умер, а она жива. Как несправедливо, как нечестно распоряжается ее жизнью судьба! Девушка возвела глаза к небу и принялась тихо молиться: «Я не понимаю, почему должны умирать миротворцы, а убийцы оставаться жить. И что теперь будет со мною? Как мне дальше… без Менгиса?.. Я жила ради него и никогда не просила от судьбы многого. Единственное, что было мне нужно – это чтобы он любил меня, а я его. Мне хотелось рожать любимому детей и растить их с ним вместе, и всегда смотреться в его глаза, чтобы видеть отражение своей любви. Прими мою душу, Господи! Пусть Паксон убьет меня. Я не хочу жить».

Султан Джакарда встал и сложил на груди руки. Мускулы перекатывались под золотистой кожей. Насмешливо и самоуверенно посматривал Паксон на Валентину. Пленница перевела взгляд с его рук на лицо, и вдруг ему так сильно захотелось обладать ею, как никогда и ничего не желал он в своей жизни.

Держать ее в своих объятиях… шептать все те слова, которые шепчут мужчины возлюбленным… чувствовать, как откликается теплое женское тело на ласки… как разгорается в сердце Валентины страсть… Паксон боролся с желанием привлечь пленницу к себе и нежно погладить по голове, как ребенка.

Неужели всегда придется ему брать ее грубой силой и никогда не придет она к нему по своей воле?

Когда только успела эта женщина занять в его жизни столь огромное место? Почему он полюбил ее? Не потому ли, что свое сердце отдала она Менгису и обрела взаимность в любви? Что же такого в этом стройном стане и низком гортанном голосе, при звуках которого разливается по его жилам то огонь, то ледяной холод? Кровь быстрее заструилась по венам султана. Эта женщина должна принадлежать ему!

Краем глаза Валентина наблюдала за Паксоном. Она чувствовала Себя как загнанное животное, по чьему следу идет охотник. Облизнув сухие губы, девушка продолжала наблюдать за красавцем-сарацином. Он потянулся, и на бедрах напряглись сильные мускулы. Завороженная великолепием его тела, Валентина учащенно задышала. Как легко было бы отдать себя во власть этих рук, на мгновенье забыв, что именно эти руки убили ее возлюбленного! Как легко представить себе, что руки Паксона – это руки его брата. Нет, нет!..

Девушка отвела взгляд от мускулистых ног, и широкой груди, и этих горящих глаз. Что-то надо сделать, что-то сказать, все равно что. Она должна бежать. Но панический страх охватил сердце, когда Валентина осознала, что бежать ей некуда. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались пески.

Паксон заметил испуг в ее глазах.

– Спи, – коротко приказал он. – До утра я не стану беспокоить тебя.

– Ты лжешь, – возразила Валентина. – Я опасаюсь, что, когда закрою глаза, ты воспользуешься этим. Оставь свое вранье при себе. Я не лягу спать!

– Не беспокойся! Мое тело и так искололи твои острые кости, и не раньше, чем через несколько дней я приду в себя от бешеных порывов твоей страсти! – усмехнулся султан.

– Отвратительная песчаная крыса! – спокойно произнесла Валентина.

Она сидела у ручья и враждебно наблюдала, как одевается Паксон. Должно быть, он устал и, рано или поздно, в конце концов уснет, и вот тогда…

Паксон пристально посмотрел на Валентину.

– Знаю, о чем ты думаешь, но учти: как верблюд несколько недель может обходиться без воды, так и я могу обходиться без сна несколько дней. Бежать от меня ты не сможешь, лучше уж и не пытайся!

Валентина долго сидела, не обращая на Паксона никакого внимания, пока не заснула от изнеможения. Нахмурившись, султан посмотрел на нее. Что же ему с ней делать, когда они доберутся до Джакарда?

Остаток семидневного пути прошел в непрерывных стычках. Порой Паксон наблюдал за Валентиной, следя за ней задумчивым взглядом, и пленница неизменно отвечала ему взором, полным ненависти и отвращения.

В Джакард они прибыли поздно ночью. Город спал, горело лишь несколько ламп. Дворец, находившийся неподалеку от города, был окружен красивым садом с лужайками, поросшими сладко пахнущими травами и цветами. Кусты казались тщательно подстриженными, деревья – ухоженными.

Хотя дворец Джакарда и не был таким большим, как дворец Рамифа в Напуре, все же производил впечатление. При свете звезд, высыпавших на небо, Валентина разглядела, что сторожевые башни увенчаны минаретами. Их шпили остро врезались в бархатисто-черную тьму. Дуновение ветерка донесло аромат жасмина, напомнив о цветах, росших на травянистом пригорке одной высокой горы, и воспоминание доставило девушке невыносимую боль.

Из распахнувшейся двери выбежал слуга. Низким поклоном приветствовал он хозяина. Валентина оглядела большой зал, поднимавшийся ввысь на три этажа и заканчивавшийся застекленной ротондой, служившей крышей. Стекло казалось темным, как небо, но днем наверняка солнечные лучи, проникая сквозь разноцветные стекла, расцвечивали зал яркими бликами. Как и большинство мусульманских дворцов, этот тоже был лишен пышного убранства: статуй и фресок. Единственным украшением ему служили мозаичные полы и обилие свежих цветов в чашах и вазах.

Валентина никак не выказала своего восхищения роскошью дворца. Паксон провел ее в отдельное крыло здания, откуда двери выходили в прекрасный сад. Султан внимательно наблюдал за лицом своей пленницы, надеясь заметить проблески восхищения, но застывшие черты ничего не выражали.

– В моем доме нет запоров, – спокойно сказал Паксон. – Но не пытайся бежать, тебя все равно мои слуги вернут назад. Если захочешь что-либо изменить в убранстве, только скажи мне о своем желании.

Валентина повернулась к нему спиной и стала смотреть на прекрасный сад, разбитый среди пустыни. Слезы жгли ей глаза. Вновь обратив к Паксону взгляд горестных глаз, она проговорила:

– Верни мне Менгиса! Ничего другого я не хочу. Ты мне отвратителен! Я тебя ненавижу! Ты убил своего брата! – пронзительно крикнула она. – И тем самым лишил меня любви! У меня в душе теперь осталась только ненависть! Ты можешь, конечно, держать меня в своем дворце, но никогда не заставишь полюбить себя. И никогда я не отдамся тебе по своей воле. Каждый день, каждый час, каждую минуту я буду сравнивать тебя с Менгисом, и каждый раз сравнение окажется не в твою пользу. Когда же я больше не смогу выносить эту пустую жизнь, я или тебя убью, или покончу с собой. И что тогда у тебя останется? Этот прекрасный дворец и женщины в гареме? Да смилостивится Господь над твоей душой, – прошептала Валентина.

* * *

Один день был похож на другой. Валентина вставала утром, и до вечера томительно тянулись бесконечно долгие часы. К ее удивлению, Паксон ничего от нее не требовал и не заходил к ней в покои, и эта перемена темноглазого владельца дворца пугала девушку еще больше, чем прежний облик самоуверенного и насмешливого молодого сарацина. Этот новый Паксон – спокойный, тактичный и внимательный – был ей незнаком.

Однажды вечером по окончанию трапезы султан низко поклонился ей и спокойно заговорил:

– Я отправляюсь на охоту. Вернусь через три дня. Говорю это лишь для того, чтобы ты не ждала меня к ужину. Бежать не вздумай!

Голос Валентины прозвучал безжизненно и равнодушно:

– Я ничего не обещаю, потому что ничем тебе не обязана и ничего не должна.

– И я тебе ничего не должен, – ответил Паксон.

– Ты должен заплатить мне за жизнь Менгиса. Этот долг останется за тобой до последнего твоего часа. Ты ненавидел своего брата. Ты всегда его ненавидел. Тем вечером в горах я поняла это. Менгиса, может быть, ты и обманул, но меня обмануть не сможешь! Все эти разговоры о помощи христианам – лишь прикрытие, и приезжал ты к Менгису, чтобы обманом заставить его спуститься с горы и убить! Но ловушка не захлопнулась, и тогда ты схватил меня в надежде, что он придет мне на помощь. Ты знал, что когда шейх аль-Джебал покинет Аламут, он лишится трона и федаины станут служить новому Старцу Гор, а ты останешься с ним один на один! Так ведь, Паксон? Ответь мне, будь ты трижды проклят! Признай, что мои слова – чистая правда! Или ты промолчишь? Так я и думала! Что же, я сама отвечу за тебя!

Ты был законным наследником Джакарда, а Менгис – всего лишь незаконнорожденным сыном, но получил от отца то, чего ты хотел больше всего на свете – Аламут, безграничную власть, преданность федаинов! Ты хотел все это себе! Ты всегда хотел иметь то, что принадлежало Менгису. И потому ты убил его – из ненависти. Но теперь у тебя ничего нет! Менгис мертв, в Аламуте на троне сидит новый хозяин горы и мира, а тебе никогда так и не стать шейхом аль-Джебалом. Ты держишь меня пленницей в своем дворце, изнасиловав мое тело, но сердцем и разумом я никогда не буду твоей. Никогда!

– Будь ты проклята! – воскликнул Паксон, бросившись на нее со сжатыми кулаками.

От удара в плечо Валентина отшатнулась.

– Слышать горькую правду всегда нелегко, – хрипло прошептала она. – Живи с мыслью о всевластии Менгиса и в смерти. Он одержал над тобой победу! Живи, султан Джакарда!

Паксон бросился вон из комнаты, чувствуя, что еще пара слов этой женщины – и он ее убьет. Слова Валентины обожгли его проникновенной правдой. Черная пантера, доставленная из лагеря близ Напура, потерлась о ноги хозяина, скучая по охоте.

– Ну, верная подруга, – утешил ее Паксон. – Ты уже не сердишься, что на некоторое время я покидал тебя? Поверь, поле боя не самое лучшее место на свете, и кроме того, я рад, что ты не стала свидетельницей моего поражения.

Пантера снова потерлась о его ноги, вопросительно мигнув ярко-желтыми глазами.

 

ГЛАВА 31

Мужчина, лежавший ничком у стены внутреннего двора крепости Яффы, пошевелился, и в безмолвии пустыни послышался тихий стон. От страшной боли у него раскалывалась голова. Он ударил кулаком по песку, и ему показалось, что где-то раздаются голоса, но невыносимая боль не позволяла шевельнуться.

Двое кочевников-номадов переглянулись и снова посмотрели на раненого. Один из них пожал плечами, а второй опустился на колени и поднес фляжку с водой к губам лежавшего на песке человека. Пил Менгис жадно. Пожавший плечами всадник слез с коня и отвязал мешок, притороченный к седлу, и вскоре под головой раненого лежало свернутое одеяло. Номад отломил кусочек какого-то корня и всунул Менгису в рот.

– Чтоб не было больно, – кратко пояснил он.

Раненый человек благодарно взглянул на номада. Двое кочевников осторожно подняли Менгиса и перенесли в тень.

– Не пытайся вставать, пока солнце не закатится в третий раз, – сказал один из номадов. – Плохая у тебя рана. Мы оставим тебе воды и пищи, и моли Аллаха, чтобы он послал тебе верблюда или лошадь, потому что этим снабдить тебя мы не можем.

Двое кочевников поднялись на своих коней и покинули двор крепости. Глаза у Менгиса были пустыми и удивленными. Кто эти люди и что делали здесь? Его одолевала дремота, он пребывал в растерянности. Откуда у него рана на голове? Как довелось ему здесь очутиться и долго ли лежит он во дворе крепости? Отец, наверняка, будет недоволен! И Паксон… А где же Паксон? Мыслей пронеслось слишком много. Менгис закрыл глаза и заснул.

Когда несколько часов спустя он проснулся, то вспомнил о себе не больше прежнего, кажется, произошло какое-то сражение… Знает ли о том отец? И… где же Паксон? Не убит ли он? Менгис попробовал приподняться на локте, чтобы осмотреться, но тотчас же откинулся назад, схватившись за голову: боль вспыхнула с новой силой. Тогда он снова сунул в рот корень и стал жевать. Вскоре Менгис вновь заснул.

К концу третьего дня ему удалось встать и, нетвердо держась на ногах, обойти крепостной двор. Из-за стены, обращенной к пустыне, доносился тошнотворный запах мертвых тел. Его вырвало. Нужно было выбираться отсюда. Но сначала придется осмотреть тела, чтобы убедиться, нет ли среди них Паксона. Как объяснит он отцу, где был, если ничего не помнит о случившемся? Нет, кое-что все-таки помнит!.. Вот он скачет из Джакарда вместе с братом, а детеныш пантеры бежит рядом с ними. Видимо, на охоте что-то случилось, но почему же на нем эта странная одежда из оленьей шкуры?

– Паксон! – хрипло крикнул Менгис, пробираясь между убитыми.

Обрадовавшись, что брата нет среди мертвых, человек, потерявший память, медленно побрел по пустыне, пустившись в свой долгий путь в Джакард. Много дней брел он по дороге, останавливаясь время от времени: или когда боль в голове становилась совершенно невыносимой, или же когда хотелось попить из бурдюка, оставленного номадами. Менгис твердо знал лишь одно: он должен вернуться в Джакард, чтобы узнать, где же Паксон.

Номады заметили его несколько дней спустя. Менгис лежал в беспамятстве. У него не было сил идти дальше. Кочевники шепотом посовещались, и один из них грязным пальцем указал на одежду незнакомца. Прозвучало имя Менгиса, а затем был упомянут и шейх аль-Джебал. Номады покачали головами и собрались уезжать.

Но один из них вступил с остальными в жаркий спор, то и дело указывая на рану на голове Менгиса. Торопливым шепотом несколько раз произносилось слово «федаины». Глаза кочевников боязливо пробежались по пустыне, отыскивая убийц. Номады покачали головами и подъехали поближе к лежавшему на песке человеку. Они снова пошептались, затем подняли Менгиса и положили его на спину верблюда.

Когда луна выбралась из облаков, кочевники добрались до стоянки и позвали старуху-знахарку. Мягко касаясь скрюченными пальцами головы Менгиса, она осмотрела рану и кивнула. Тогда человека в оленьих шкурах отнесли в ее шатер.

Старая женщина постаралась поудобнее устроить раненого и промыла засоренную песком рану, выбрав насекомых из запекшейся крови, затем нанесла толстый слой мази и обвязала голову Менгиса чистой тканью. Она точно знала, кто он такой. Рассказы об этом человеке наводили ужас на всех обитателей пустыни. Но не одежда из оленьей шкуры помогла знахарке догадаться, кто попал в ее шатер. Она не раз видела этого мужчину, когда он был еще мальчиком, любившим мчаться на быстром коне по пустыне вместе со своим братом.

Добрая женщина нежно ворковала над лежавшим в забытьи молодым человеком, время от времени вытирая пот с его горячего лба. Она знала и то, что к утру Аллах примет решение, оставаться ли в живых Менгису, и молилась, чтобы этому красавцу довелось еще пожить.

Жар терзал Менгиса всю ночь и утро, но к тому времени, как солнце высоко поднялось над горизонтом, жар стал спадать и раненый попытался приоткрыть глаза. Он улыбнулся старухе, склонившейся над ним, но она приложила палец к его губам и сделала знак лежать спокойно. Знахарка объяснила ему, где он и как сюда попал.

– Пройдет много дней, прежде чем ты сможешь двинуться в путь, – сказала она. – Ты слишком долго оставался без пищи и воды. Наши люди дадут тебе коня, когда ты поправишься. Все будет хорошо. А теперь спи.

Менгис вздохнул и заснул.

Дни, проведенные им среди кочевников, прошли в беседах со старухой и ее соплеменниками. Эти люди рассказывали ему странные вещи: будто судьбой ему предназначено занять трон Аламута и повелевать федаинами…

В это просто трудно было поверить.

Когда Менгис спрашивал своих собеседников, откуда же им это известно, если сам он о том ничего не ведает, они важно кивали головами и говорили, что все, происходящее в пустыне, известно номадам. Кочевники утверждали, что его брат – великий воин. Когда же Менгис непонимающе смотрел на них, знахарка напоминала, что страшный жар иссушил разум раненого и потому не может он ничего вспомнить.

Номады предложили отвезти его к подножию Аламута, где о нем наверняка позаботятся федаины, но Менгис отказался. Он упрямо качал головой и повторял вновь и вновь, что непременно должен отправиться в Джакард, и чем чаще повторял это, тем сам больше верил, что кто-то его очень ждет там.

Когда Менгис поправился и настала пора уезжать, он привязал бурдюк с водой и мешок с провизией к седлу и оглядел людей, столько сделавших для него. Старуха-знахарка скрюченными пальцами взяла его за плечи и заглянула в глаза.

– Хочешь верь, хочешь – не верь, но рану нанес тебе брат. Так сказал предсказатель, умеющий читать судьбы по песку, и ему можно верить. Пески никогда не лгут. Раз сам ты забыл все, то хотя бы запомни, что я говорю. В Джакарде ждут тебя только зло и горе. А ты надеешься обрести там счастье и покой! Прояви мудрость и осторожность, чтобы распознать ложь и обман. Много раз долгими ночами просила я Аллаха сохранить тебе жизнь и думаю, он не мог не прислушаться к моим молитвам. Сделай же так, чтобы не оказались потраченными впустую усилия старой женщины!

Менгис внезапно почувствовал озноб, хотя и стоял на жарком солнце.

– Я запомню твои слова.

Не оглядываясь, помчался он в Джакард, и душа его пребывала в глубоком смятении.

* * *

Еще несколько часов – и он окажется в Джакарде! Менгис ждал, когда его конь утолит жажду, напившись из небольшого ручья. Сам он тоже с удовольствием смочил прохладной влагой пересохшее горло и позволил коню попастись немного на траве.

Менгис присел у воды. Теперь он знал наверняка: что-то перепуталось в его воспоминаниях. Если верить старухе-знахарке, то какая-то часть жизни выпала у него из памяти. Но может, приехав в Джакард, он обо всем вспомнит?

Слова старухи звучали в ушах: «Будь осторожен! Остерегайся своего брата!» Она сказала, что Паксон нанес ему эту глубокую рану на виске. Но почему? Если бы только удалось вспомнить! Как мог брат, поступив столь жестоко и злобно, оставить его умирать? Всякий раз, когда Менгис думал об этом, голова начинала страшно болеть. Но в Джакарде, он был уверен, ему удастся все вспомнить.

Горячее солнце приятно согревало, и Менгис задремал, не сомневаясь, что через несколько часов окажется в Джакарде. Сейчас ему хотелось только одного: чтобы приятное чувство расслабленности длилось как можно дольше. Какие-то смутные воспоминания будоражили сознание, и он пытался припомнить, когда же прежде подобное умиротворение снисходило на него. Но картина почему-то не складывалась в единое целое из многочисленных обрывков образов и фраз. Менгис пожал плечами и задремал. Он скорее почувствовал, чем увидел, что к нему приближается всадник. Не изменив позы, Менгис наблюдал за человеком, спешивавшимся с коня.

– Привет, Пакс, – тихо сказал он брату.

Паксон резко обернулся, лицо его побледнело, и Менгис убедился: старая женщина была права. Теперь нужно быть осторожным в своих словах и поступках!

– Как ты здесь оказался? – с удивлением спросил Паксон.

Менгис указал на своего коня.

– Так же, как и ты, – лениво произнес он.

– И куда же ты держишь путь? – холодно поинтересовался Паксон.

– Сдается мне, что туда же, куда и ты, – медленно проговорил Менгис.

Паксон ощутил некую странность в поведении брата: тот вел себя, словно…

– Давно ты здесь? – спросил султан Джакарда.

– Часа два, может быть, три. Кто же замечает время, путешествуя по пустыне? А ты откуда едешь, брат?

– С охоты, – коротко ответил ему Паксон.

– Не вижу дичи! Она была на четырех или на двух ногах? – рассмеялся Менгис.

Паксон нахмурился.

– Чего ты хочешь?

– Ничего, – спокойно ответил Менгис. – А разве я должен хотеть чего-либо особенного?

– Почему ты здесь? Зачем едешь в Джакард? Отвечай, тысяча проклятий! И прекрати свои шуточки!

Паксон с тревогой ждал ответа.

– Что же плохого в том, что сын едет навестить отца?

– Навестить отца? Наш отец умер много лет тому назад! Что взбрело тебе в голову?

– Я забыл, что он умер. Я многое не помню. Кажется, кто-то нанес мне смертельную рану, и чудом мне удалось выжить. Последнее, что я помню – это как мы с тобой скачем по пустыне, а рядом с нами бежит детеныш пантеры. Номады выходили меня и помогли набраться сил, и я решил вернуться в Джакард и поговорить с тобой, надеясь: ты поможешь мне обо всем вспомнить.

– Я не верю ни одному твоему слову! Что за хитрость ты затеял, Менгис?

– Не хочешь ли ты сказать, что меня не примут в доме моего отца?

– Докажи мне, что говоришь правду! – потребовал султан.

– Как же я могу это сделать? Я никогда не лгал тебе, Пакс. Почему же должен обманывать на этот раз? Что-то ужасное случилось в Джакарде, и ты не хочешь, чтобы мне о том стало известно?

– В Джакарде все, как обычно!

Паксон лихорадочно соображал. Если Менгис на самом деле потерял память… то ничего лучшего и придумать было нельзя! Он опустился на траву рядом с братом, и его поведение, и тон резко изменились: Паксон превратился в приятного и дружелюбно настроенного собеседника.

– Я устал от сражений и недавно вернулся в Джакард. Война отняла у меня все силы, Менгис. Однако, – добавил он, широко улыбнувшись, – у меня есть и хорошая новость. В скором времени я беру себе в жены одну красавицу. Моя нареченная ждет меня в Джакарде, и свадебные торжества покажутся мне особенно радостными, если на них будет присутствовать мой брат, – Паксон хлопнул Менгиса по спине, ожидая, что же тот ему скажет.

– Берешь в жены одну красавицу, говоришь?

– Сам скажешь, что красивее ее нет на свете, когда увидишь Валентину.

Менгис слегка нахмурился, повторив про себя это имя.

– Никогда раньше не слышал я такого имени, – сказал он.

– Имя довольно редкое, – согласился Паксон.

– А когда же свадьба? – поинтересовался Менгис.

– Скоро, раз ты согласился присутствовать на торжествах! Закатим пир… через неделю! – принял решение султан. – Ты рад за меня?

– Не знаю, – честно признался Менгис. – Твое решение взять себе жену слишком неожиданно для меня. Я должен привыкнуть к этой мысли.

– Ну, пора трогаться в путь, – весело заключил Паксон, но его мрачный взгляд не ускользнул от Менгиса.

Оба встали.

– Поторопимся! Мне безумно хочется наконец-то выспаться в постели! – озабоченность не сходила с лица Менгиса, когда он садился на коня.

Чем ближе подъезжали они к Джакарду, тем сильнее становилась его тревога, затаившаяся в душе. Этот человек, скакавший впереди, не был похож на его брата. Паксон прежде никогда не проявлял подобное недружелюбие и мрачность характера.

Тревога усилилась, когда братья подъехали ко дворцу и спешились. Паксон провел Менгиса во дворец через боковую дверь и кухонные помещения. Дюжему стражнику вменил султан в обязанность долг слуги, велев принести чистую одежду и воду для купания брата. Велел он также приготовить ванну и для себя. Паксон проследил, чтобы Менгиса проводили в отведенные для него покои.

Затем султан решительным шагом направился к Валентине. Он грубо схватил ее за руку и протащил по коридору к двери одной из комнат, сделав знак стражнику удерживать женщину, когда он отойдет.

– Я хочу, чтобы ты слышала и видела все, что сейчас произойдет!

Паксон обратился к стражнику:

– Если она скажет хоть слово, перережь ей глотку.

Султан распахнул дверь, и Менгис резко обернулся. Валентина упала на пол в глубоком обмороке.

 

ГЛАВА 32

– Ох уж эти женщины, – вздохнул Паксон. – Неси осторожно, – предупредил он стражника, когда тот нагнулся, чтобы поднять Валентину. – Мне не терпелось показать тебе мою невесту, – обратился он к Менгису. – Должно быть, твоя странная одежда испугала ее. Что думаешь?

– Я едва успел бросить на нее взгляд. Однако, мне трудно поверить, что ты выбрал себе в жены женщину, которая падает в обморок всего лишь при виде странной одежды незнакомца! К тому же, признаться, Валентина показалась мне худощавой.

– А я-то поверил, что ты ее не разглядел! – в тоне Паксона послышался холодок.

– Я на самом деле не разглядел ее лица. Когда женщина падает в обморок, она словно вся состоит из рук и ног. Но почему ты так насторожился? – задумчиво спросил Менгис.

– Увидимся за обедом! – сказал Паксон, не обратив внимания на вопрос.

Спокойно закрыв за собой дверь, он вернулся в комнату Валентины и вошел как раз в тот момент, когда она поднималась с постели, потрясенная и взволнованная происшедшим.

– Что за жестокую шутку ты сыграл со мной? Это бесчеловечно!

– Все было всерьез. Ты видела Менгиса. Он жив.

Радость вспыхнула в глазах Валентины, и Паксону захотелось убить ее, но он взял себя в руки.

– Менгис не помнит, что случилось. Последнее его воспоминание, сохранившееся в памяти, связано с Джакардом, словно ни Аламута, ни тебя не было в его жизни.

– Ты лжешь! Что за обман?

– Дочь врача должна была бы слышать, что, хоть и редко, но такое бывает. Увидев Менгиса в пустыне, я тоже подумал, что это обман, но, к сожалению, приходится признать: это правда. Он не помнит тебя. Теперь ты для него невеста брата. Я сказал Менгису, мы поженимся через неделю. Он ответил, что рад за меня.

– Поженимся? Никогда не бывать этому! Я ненавижу и презираю тебя! От одного взгляда на тебя у меня от отвращения мурашки бегут по телу.

– Твои чувства ко мне должны измениться, иначе твой возлюбленный умрет, и уж на этот раз я проверю, чтоб он не выжил. Во время обеда ты сама убедишься, что я не лгу: Менгис будет смотреть на тебя так, словно видит впервые. Даю тебе несколько часов на размышление, и постарайся принять верное решение.

Когда дверь за Паксоном закрылась, Валентина рухнула на пол, и плечи ее затряслись от рыданий. Не может быть! Менгис обманывает Паксона! На самом деле он все помнит! Но самое главное – Менгис жив! О Боже, он жив!

А если Паксон прав, и Менгис на самом деле потерял память? От своего отца Валентина действительно слышала о подобных случаях. Но вот что уж никогда не скажет она Паксону, так это – чем закончились два из трех случаев, о которых рассказывал ей отец. А они закончились полным восстановлением памяти! Выздоровление, правда, не было легким, от окружавших потребовалось много времени и терпения, но больные поправились.

Валентина решила молиться, чтобы и Менгис тоже выздоровел. Но как согласиться на требование Паксона выйти за него замуж? Не может она жить во дворце рядом с Менгисом, испытывая желание дотронуться до возлюбленного, и при этом считаться женой его брата! Однако, чтобы обезопасить Менгиса, придется ей согласиться.

В этот день Валентина уделила особенное внимание своему наряду, надев яркое платье абрикосового цвета и вплетя нитку жемчуга в волосы. Она знала, что хороша собой и сегодня выглядит обворожительнее, чем когда-либо прежде. Глаза сияли от счастья, щеки горели от возбуждения. За обедом они увидятся с Менгисом! Валентина все еще с трудом верила, что он жив и спустя несколько мгновений ей предоставится возможность заглянуть любимому в глаза. Девушка вознесла Богу благодарственную молитву и принялась ждать, когда же придет за ней Паксон.

Султан повел себя грубо и самоуверенно. Схватив Валентину за руку, он выволок ее из комнаты.

– Хочу предупредить: никаких подвохов! Можешь радовать свой взор созерцанием любимого, но будь и со мной внимательна и любезна. Ты принимаешь условия?

Валентина кивнула. Она готова была пообещать все, что угодно, лишь бы увидеть поскорее Менгиса.

Они вошли в просторный обеденный зал. Менгис их уже ждал. У Валентины дыхание перехватило, когда она взглянула на него. Каким же красивым и мужественным казался ей этот человек! На нем уже не было одежды из оленьей шкуры. К обеду надел он кафтан цвета, каким бывает небо в ясный летний день.

Менгис оценивающим взглядом окинул Валентину, когда Паксон представлял ему свою невесту. Темные глаза слегка сощурились, и Менгис перевел взгляд с женщины на своего брата. В нареченной Паксона ему почудилось что-то знакомое. Кого же она напоминала?

Менгис не сумел вспомнить, но поведение Паксона его смущало: брат вел себя напряженно, словно нервы были у него натянуты так туго, как кожа на барабане. Странно! С чего бы это? Его невеста, на самом деле, самая красивая из всех земных женщин. Но почему она все время смотрит не на жениха, а на его брата? Наверное, сравнивает с Паксоном! «Должно быть, я проигрываю в этом сравнении», – подумал Менгис, и мысль почему-то его опечалила.

Обед был превосходен, но Валентина не замечала, какие кушания ей подают. Она не сводила глаз с возлюбленного, и сердце бешено стучало у нее в груди. Паксон прав! Менгис не помнит ее! В его глазах не мелькнет ни проблеска былых чувств! «Но почему же все-таки, замечая мой взгляд, он отводит глаза?» – задумалась Валентина.

Менгис выглядел озадаченным, удивляясь, почему же столь пристально смотрит на него невеста брата, до сих пор не произнесшая ни единого слова. Паксон спросил ее о чем-то, она не ответила. Жених ждал, молчание затягивалось. Валентина встрепенулась: кажется, Паксон о чем-то ее спросил. О чем же? Она облизнула губы и глянула на Менгиса с безмолвной просьбой помочь ей выпутаться.

Менгис заметил в глазах Валентины страх и откинулся на подушки.

– Паксон, – медленно проговорил он, – твоя шутка насчет гарема показалась мне неудачной, и твоей невесте, кажется, тоже. Валентина расстроилась! Смотри, как затуманились ее глаза. Довольно о гаремах!

Менгис поднялся и подошел к Паксону, опустив руку ему на плечо.

– Поздравляю! Тебе можно позавидовать! Ты был прав, утверждая, что твоя невеста – самая красивая женщина на свете, – он посмотрел Валентине прямо в глаза и растерялся, заметив слезы.

И вдруг… Кажется… что-то припомнилось ему… Нет, то мгновение озарения пролетело безвозвратно. Менгис поклонился.

Валентина вскинула голову и произнесла очень тихо своим своеобразным низким мелодичным голосом:

– Менгис…

Его имя, произнесенное этой женщиной, так поразило Менгиса, что он чуть не лишился сознания. Почему? Почему так влечет его к этой красавице, которой судьбой предначертано вскоре стать женой его брата? Что-то пробуждалось в памяти Менгиса, но никак не могло из глубин прорваться к поверхности сознания.

У двери он задержался и с удивлением услышал раздраженный голос брата:

– Зачем тебе понадобилось произносить его имя? Да еще с такой мукой в голосе! Я же предупреждал: без подвохов! Менгис не помнит тебя! Кроме того, как человек благородный, он понимает: ты принадлежишь мне. Забудь о прошлом, Валентина, и тогда впереди перед нами откроется счастливая жизнь. Забудь Менгиса!

– Почему же ты не просишь меня вырвать из своей груди сердце? Почему не требуешь отрезать язык? Это в моих силах, но выбросить Менгиса из своей жизни я не в состоянии. То, о чем ты просишь, невозможно. Я выйду за тебя замуж, опасаясь, что ты убьешь брата в случае моего отказа. Но я боюсь, как бы ты не убил его и в случае моего согласия. Поклянись, что Менгис останется жив!

– У тебя нет права предъявлять мне какие-либо требования. Ты можешь только смиренно просить, но в тоне твоего голоса я не слышу смирения. Забота моей невесты о брате жениха глубоко меня трогает. Как жаль, что ему не дано понять, сколь многим ты жертвуешь ради него!

– Если ты попытаешься его убить снова, клянусь, я умерщвлю тебя! – предупредила Валентина, ее голос охрип от волнения.

Менгис отошел от закрытой двери вглубь коридора. Сердце учащенно билось в груди. Что же означает услышанное им? Очевидно, даже Паксону известно, что его брат и Валентина были знакомы в прошлом. Почему же он сам ничего не помнит? И разве возможно забыть такую красавицу, как Валентина? И почему она выходит за Паксона, если любит его, Менгиса? Потому что в этом случае султан Джакарда не убьет своего брата? Да, именно это явствовало из беседы. Теперь оставалось только понять, почему же Паксон возжелал убить его.

«Валентина ему не доверяет», – размышлял Менгис, опускаясь на низкий диван. Слова знахарки снова пришли ему на ум: «Рану нанес тебе брат». Почему же Паксон задумал его убить?

* * *

Дворец гудел от приготовлений к свадебным торжествам. Валентина старалась не попадаться Паксону на глаза и не могла смотреть на двоих братьев, когда они были вместе. Глаза ее останавливались на Менгисе и наполнялись слезами. Ей приходилось призывать на помощь всю свою волю, чтобы побороть желание дотронуться до него. В глазах девушки металась тревога, щеки впали, она едва прикасалась к блюдам, подаваемым ей за столом. В своих покоях, расхаживая по комнате, она непрестанно молилась, чтобы к Менгису вернулась память.

За два дня до свадьбы Валентина стояла на балконе и смотрела, как братья отправляются на охоту. Она с трудом заглушала рвущиеся из груди слова – ей так хотелось их выкрикнуть!

Ехали Паксон и Менгис молча, каждый был занят своими мыслями. Остановились они, поджидая дикого фазана, и Менгис, не выдержав, спросил, каковы же причины печального вида невесты, но брат уклонился от ответа.

С того самого дня, как услышал Менгис в первый вечер своего возвращения в Джакард странный разговор, долгое время раздумывал он, что же все это значило, и глядя в глаза Валентины, полные слез, чувствовал себя все более растерянным и несчастным. Менгис не радовался приближающейся свадьбе брата, сам не понимая, почему.

Фазан взлетел у них над головами. Охотники вскинули луки.

– Птица моя! Я первым ее заприметил, – крикнул Паксон и выстрелил.

Менгис прикрыл глаза. «Моя… моя… моя…» Фазан упал на землю.

– Какая красотка эта птичка! И я ее подстрелил! Она моя, Менгис!

«Моя… моя… моя…» Дыхание Менгиса стало прерывистым, сердце бешено застучало в груди. Паксон, заметив, что брат прикрыл глаза, рассмеялся:

– Ты никогда не мог вынести вида мертвой птицы! Не беспокойся, брат, она моя!

В ослепительной вспышке сознания Менгис увидел самого себя в Аламуте, и Валентина стояла с ним рядом, а Паксон смотрел на них злобным взглядом. «Она моя!.. моя!.. моя!..» «Уходи, брат, и оставь меня с тем, что принадлежит мне… мне… мне…»

Когда Менгис снова открыл глаза, они были холодными и непроницаемыми.

– Эта птица пока твоя, но вскоре, когда ты проглотишь ее, приправленную специями, у тебя ничего не останется, – спокойно произнес он.

Паксон резко вскинул голову и мрачно взглянул на Менгиса.

– И что ты хотел сказать этим?

– Понимай, как хочешь, – небрежно бросил Менгис. – Час поздний, пора возвращаться.

 

ГЛАВА 33

На ужин в тот вечер им подали фазана, убитого Паксоном. Султан хохотал, рассказывая, как прикрывал глаза Менгис, когда он целился в птицу.

Валентина посмотрела на Паксона и холодно произнесла:

– А некоторые люди безумно любят диких животных и ни за какое золото мира не согласились бы их убить.

Она посмотрела на Менгиса, умоляя вспомнить прирученных им ланей. Он встретился с нею взглядом, глубоко заглянув в ее прекрасные глаза.

– Однажды у меня была лань, которую я звал Агавой, – спокойно произнес он. – Ты помнишь, Пакс?

– Нет, – коротко ответил ему брат.

Глаза султана бегали от Валентины к Менгису и снова возвращались к Валентине.

– Ты всегда окружал себя животными, и всех упомнить просто невозможно, – заметил Паксон.

Менгис пожал плечами.

– Я думал, ты вспомнишь. Впрочем, это теперь уже не имеет значения.

Кровь побежала быстрее по жилам Валентины. Она опустила глаза, опасаясь, что Паксон прочтет по ее взору то, что сейчас ей нужно скрыть. Менгис вспомнил! Он все вспомнил! Не в силах сдерживать свою радость, Валентина подняла глаза и тихо сказала:

– Лань по имени Агава? Никогда не слышала ничего более прекрасного!

Менгис улыбнулся, чтобы показать, что он понял намек, и встал из-за стола. Попросив извинения и сославшись на усталость, он покинул обеденный зал. Паксон проводил его враждебным взглядом.

Валентина поспешила вновь опустить глаза, на этот раз, чтобы Паксон не уловил волну ненависти, исходившую от нее. Она не сомневалась: он убьет Менгиса в день свадьбы, когда тот уснет. Султан Джакарда хотел насладиться своим торжеством, заставив брата присутствовать на свадьбе, и для него не имело значения, вспомнит ли Менгис прошлое или нет. Победа за ним – Валентину берет в жены он, а не брат-соперник!

* * *

Валентина стояла на балконе, слезы струились по ее щекам, сердце трепетало. Она смотрела, как Менгис пробирается по парапету с одного балкона на другой и спускается в огороженный сад, чтобы затем проникнуть в ее комнату. Девушка молилась, чтобы луна подольше оставалась за облаками. Еще мгновение – и возлюбленный окажется в ее объятиях!

Менгис бросился к ней и прижал Валентину к груди, заключив лицо в ладони и прильнув к губам в нежном поцелуе, а когда отпустил, то с глубокой любовью заглянул в сапфировые глаза.

– Никогда я не забывал тебя, – прошептал он. – Ты жила в моем сердце всегда, память таила прошлое в глубинах моего разума. Ты – моя жизнь, и без тебя мое существование теряет всякий смысл. Но поговорим позже. Сейчас нам нужно как можно скорее ускользнуть из Джакарда. Паксон спит, за ужином он выпил, пожалуй, слишком много вина. По крайней мере, часа четыре нас никто не хватится.

Валентина смотрела, как плетет Менгис из тяжелых занавесок прочную веревку, сообщая как бы между делом:

– Есть у меня для тебя весточка от Ахмара и Розалан. Твоя подруга родила сына. Они им очень гордятся. Агаву я оставил в Напуре. Она умеет петь чудные песенки новорожденным.

Валентина улыбнулась.

Пробежав через сад, они очутились у высокой стены.

– Поднимайся на стену первой. Я за тобой. Не шуми, – сказал Менгис, – иначе никто из нас не останется в живых, а разве тебе не хотелось бы взглянуть на малыша Розалан?

Благополучно перебравшись через стену, они побежали к конюшням, прячась в тени деревьев. Менгис вывел двух коней: вороного скакуна и белого арабского жеребца.

– Белое и черное – превосходное сочетание, – прошептал он. – Обе эти лошади быстрее ветра. Они без седла. Нам с тобой придется вначале ехать шагом, чтобы не было слышно стука копыт, но затем придется скакать как можно быстрее, останавливаясь только для того, чтобы попить. Ты выдержишь?

– Я все смогу выдержать, когда ты рядом со мной.

Менгис прижал Валентину к себе, помогая взобраться на белого коня. Пустыня простиралась перед ними огромным нетронутым полотном.

– Куда же мы едем? – спросила Валентина. – Хотя, впрочем, мне все равно – куда, – добавила она. – Самое главное – мы снова вместе.

Менгис улыбнулся.

– Мы поедем в Багдад. Вряд ли Паксон догадается искать нас там. В одной пещере возле Багдада спрятаны сокровища Саладина на случай, если придется спасаться бегством от христиан. Едем?

– Мне все равно куда, Менгис, – повторила Валентина.

Они ехали до полудня следующего дня и остановились лишь на несколько минут, чтобы утолить жажду, но к вечеру им пришлось сделать привал, чтобы хоть немного поспать. Валентина свернулась калачиком, прижавшись щекой к груди любимого. «Небесное блаженство!» – подумала она и провалилась в глубокий сон.

Менгис легонько встряхнул ее и, поцеловав, помог подняться на ноги.

– Надо ехать. Я слышу стук копыт. Боюсь, каким-то образом Паксону удалось напасть на наш след.

Они выехали из небольшой пещеры, послужившей им прибежищем. Коней они гнали еще один день, пока не добрались до небольшого оазиса.

– Уже недалеко до Багдада, – сообщил Менгис. – В той тайной пещере мы найдем продовольствие и оружие. Не пей много воды, Валентина! – предупредил он. – Потом напьешься. Спустя два часа мы окажемся в безопасности. Но если Паксон нас догонит… Ты же ведь знаешь, что тогда случится? – спокойно спросил Менгис.

Валентина кивнула.

– Я должен буду убить его. В противном случае, он убьет нас обоих.

– Я знаю.

Они продолжили путь, обогнули город Багдад и добрались до реки Тигр, на скалистых берегах которой лишь кое-где росли согнутые ветрами деревья. Вдоль берега тянулись пещеры. Менгис переезжал от одной пещеры к другой, пока не нашел ту, что искал.

Войдя внутрь, они оставили лошадей поблизости от входа, а сами углубились в пещеру. Тщательно замаскировав ветками вход, Менгис зажег несколько свечей и осмотрел припасы.

Валентина изумленно оглядывалась.

– И Саладин еще смел утверждать, что ему не хватает провизии для войска! – удивлялась она.

– Те, кто ввязан в войну, всегда лгут, и Саладин ничем не отличается от английского короля в этом отношении. Впрочем, не важно. Единственное, что имеет сейчас значение, так это возможность спокойно поесть и поспать до утра. А завтра мы примемся ждать Паксона, потому что нельзя постоянно убегать от опасности. Мы должны встретиться лицом к лицу с противником и тем, что нам суждено. Но в любом случае, здесь у нас больше шансов остаться в живых, нежели в Джакарде, где у Паксона полно стражников.

Они насытились сушеными фигами и сыром, опустошили бутылку вина и заснули в объятиях друг друга. Валентина шептала во сне имя Менгиса, и он, улыбаясь, обнимал возлюбленную. Ни нежных поцелуев, ни страстных слов – всепоглощающего чувства умиротворенности было достаточно для ощущения полнейшего счастья.

Позавтракали они вновь сушеными фигами и сыром, и выпили еще одну бутылку вина, а затем сели ждать Паксона, и сидели они, прижавшись друг к другу, и молчали, потому что слова были не нужны.

* * *

Спустя несколько часов, уже после полудня, громкий голос позвал:

– Менгис! Ублюдок! Выходи и сразись, как мужчина! Или ты станешь избегать честной битвы, утверждая что не любишь сражения?

Менгис встал, глаза его были печальны. Поединок с братом доставит ему невыразимую боль, он знал это. Взяв копье в руки, Менгис вышел на яркий свет, ведя в поводу коня. На песчаном берегу у кромки воды он взобрался на своего скакуна. Только тогда отыскал Менгис взглядом своего брата.

– Пакс, скажи правду, почему значит для тебя эта женщина так много, что ты готов умереть?

– Валентина предала тех, кто спас ей жизнь, когда она умирала. Эта женщина – лгунья и воровка, и свою кровь без размышлений она отдаст за дело христиан. Я ответил на твой вопрос? – холодно спросил Паксон.

– В некоторой степени. Но позволь задать тебе еще один вопрос. Только скажи мне правду! На самом ли деле оставил бы ты Валентину умирать на том проклятом кресте?

– Ты задаешь слишком много вопросов, которые тебя не касаются вовсе! Но ты мне все-таки брат, и я тебе отвечу. Да, я оставил бы ее умирать.

Менгис долгим печальным взглядом посмотрел сопернику в глаза и кивнул:

– Сразимся!

– Один из нас умрет, – провозгласил Паксон.

Менгис мягко тронул поводья, и конь загарцевал на песке. Паксон немного отступил, заняв позицию напротив брата. Смертельная схватка началась.

Кони рвались вперед. Паксон подбросил копье в руке и выставил щит. Всадники скрестили копья на середине площадки. Скрежет металла о металл гулко разносился в тишине. Оба брата удержались в седле и отошли па прежние позиции, чтобы повторить все снова.

Солнце светило Менгису в глаза. Кони рванулись, и в тот момент, когда копье Паксона угрожающе устремилось к груди соперника, Менгис скользнул под брюхо жеребца, своим копьем задев лошадь брата.

– Ублюдок! – крикнул Паксон. – Впредь никаких уверток!

– Ладно! На этот же раз прости!

Еще три раза сходились всадники, но никто из них не вылетал из седла.

В седьмой раз Паксон понадежнее перехватил копье и на долю секунды застыл на песчаной полоске, высоко вскинув оружие. Темные глаза пылали ненавистью, и сверкали белые зубы, обнаженные в страшном оскале. Копье полетело, рассекая воздух, но неожиданно Менгис уклонился и оказался рядом. Его копье, в отличие от копья Паксона, попало в цель. Тело султана Джакарда дернулось, кровь хлынула из раны, он свалился на землю.

Менгис пришпорил коня и помчался за братом – его волок за собой конь.

– Глупец! – кричал Менгис, и в его голосе слышалась невыносимая мука. – Зачем же ты промахнулся?

Кровавые пузыри закипали на губах Паксона.

– Солнце светило мне в глаза, – прохрипел он.

– Неправда, – с нежностью в голосе сказал Менгис, распутывая поводья.

– Насколько плоха моя рана? Доберусь ли я до Джакарда? Только не лги, брат!

– Скажу честно, Пакс, – голос Менгиса охрип от волнения, – ты не выживешь.

– Менгис! – султан умоляюще схватил брата за руку. – Почему все так обернулось? Когда же и что я сделал не так, как было должно? В чем моя ошибка? В том, что я не научился любить так, как любишь ты? Или в том, что, увлекшись войной, я оставил для жизни слишком мало времени? Почему зависть к тебе стала для меня путами? Скажи мне, Менгис, пока Аллах не забрал меня к себе, как же это случилось?

– Я не знаю, Пакс. Но если б сейчас я мог сделать так, чтоб все обернулось иначе, я бы не пожалел сил! – ответил умиравшему Менгис, глядя, как жизнь покидает тело брата.

Паксон закашлялся, кровь запенилась в уголке рта.

– Ты получил все, что хотел, а я ничего не оставляю после себя. Кроме тебя, некому оплакать меня и некому позаботиться о Джакарде.

– Ты ошибаешься, Пакс. Женщина по имени Розалан родила от тебя сына, наследника Джакарда.

Глаза Паксона выражали смертельную муку.

– Не лги, брат! Этого не может быть!.. Как ты сказал?.. Розалан? – спросил он, с трудом выдыхая слова.

Скорбь Менгиса усилилась: его брат не знал даже имени женщины, родившей ему сына. Отвечая Паксону, Менгис подумал, каким будет для него счастьем, когда Валентина родит сыновей.

– Мать твоего ребенка, Розалан, ты встретил в Напуре во дворце Рамифа. Она бедуинка, как наши праотцы.

– Я хочу увидеть сына, прежде чем умру! – слабым голосом потребовал Паксон.

Менгис взглядом отыскал Валентину. Крупные слезы катились по ее щекам.

– Пакс, путь до Напура не близок…

– Клянусь, я не умру, пока не увижу своего ребенка! Привези его, Менгис! – последние слова дались султану Джакарда тяжело, он откинулся назад, дыхание стало еще более тяжелым и хриплым.

Менгис попытался успокоить брата:

– Тогда не разговаривай, береги силы! Но Паксон не последовал совету:

– Позови федаинов! Пошли их в Напур! Они будут служить тебе до конца твоих дней, хотя ты и покинул Аламут! Поторопись, времени осталось немного.

Мысли Менгиса лихорадочно заметались. Паксон прав. Федаины, хоть он больше и не шейх аль-Джебал, выполнят любую его просьбу, ему достаточно лишь дать знать о своем желании.

– Позаботься о нем, Валентина, – сказал Менгис и побежал по песчаному берегу к дальним пещерам.

Валентина упала на колени и со слезами на глазах сжала Паксону руки.

– И он еще посмел называть меня глупцом! – отозвался умирающий. – Сам он глупец, от любви потерявший разум!

Заметив слезы девушки, он проговорил:

– Ты по мне плачешь, Валентина?

– Да, Паксон! Менгис, может быть, и на самом деле со временем станет думать, что действительно ты промахнулся, потому что солнце слепило тебе глаза. Но, наблюдая со стороны, я видела, в тот момент ты мог убить брата, но послал копье мимо цели. Однажды я прокляла тебя за то, что ты его убил, а сейчас благодарю: ты пощадил Менгиса, сохранив ему жизнь.

– Однажды я слышал, как мой отец… – жестокий приступ кашля не позволил умиравшему договорить.

– Постарайся не разговаривать! Береги силы! – крикнула Валентина со страданием в голосе.

– Нет, я должен сказать. Однажды, когда я был еще ребенком… – он снова закашлялся, – … я слышал, как наш отец беседовал в саду с Менгисом. Он рассказывал, как сильно любил его мать. «То была любовь, которая в силах сдвинуть горы», – говорил отец. Я часто вспоминал его слова, и мне всегда было обидно, что говорил так отец о матери Менгиса, а не о моей. Я никогда не смог бы ради тебя сдвинуть горы, Валентина… но я бы попытался… я бы попытался… если бы ты…

– Я это знаю, Паксон, – отчаянно плакала Валентина.

Умиравший протянул дрожащую руку, чтобы утешить рыдавшую над ним женщину.

– Я не достоин твоих слез. Ты слишком много страдала из-за меня. Мне искренне жаль, что все так получилось. Почему так стало вдруг темно? Неужели солнце зашло за облака?

Валентина обратила свой взор на яркое солнце, заливавшее золотом берег Тигра, и сердце у нее оборвалось.

– Да, становится темно, – печально произнесла она.

Паксон взял ее за руку и попытался снова заговорить.

– Времени у меня совсем мало. Силы покидают мое тело…

– Ты должен продержаться, Паксон. Ты обещал! Федаины не подведут Менгиса, я в этом не сомневаюсь, – хриплым шепотом приободряла его Валентина. – Ты увидишь своего сына! Держись же, Пакс! Подожди… кажется, они приближаются!

Валентина побежала к краю песчаного берега, где стоял Менгис, вглядываясь в даль.

– Они скоро будут здесь! – отрывисто бросил он ей.

– Паксон умрет с минуты на минуту, Менгис, – прошептала Валентина. – Боже мой, пусть же поторопятся! – взмолилась она.

Отряд федаинов мчался по пустыне, в руках одного из них был маленький сверток с младенцем. Глаза Менгиса загорелись, когда всадник передал ему аккуратно спеленутого малыша. Поручив ребенка заботам Валентины, человек, отказавшийся от трона шейха аль-Джебала, повернулся к федаинам, чтобы тихо сказать им несколько слов. Спустя минуту всадники ускакали.

Валентина подбежала к Паксону и опустилась перед ним на колени.

– Вот твой сын! – сказала она, разворачивая одеяльца.

Осторожно опустив малыша на грудь умиравшего отца, со слезами на глазах смотрела девушка, как нежно касается рука мужчины головы ребенка.

– Менгис! Зажги фонарь и подними мне голову. Совсем стемнело! Я ничего не вижу! Поторопись, времени у меня совсем не осталось!

– Твой сын очень красив, Паксон, – сказала Валентина. – Он станет великолепным мужчиной. Мы расскажем ему об отце, когда ребенок подрастет, – она плакала, не скрывая слез.

Умиравший счастливо улыбнулся, прижав дитя к щеке.

– Менгис, пообещай… пообещай мне, брат, что ты… – Паксон закашлялся, губы потемнели от крови, – что ты позаботишься о нем, хотя и нет у меня права просить тебя о чем-либо. Скажи ему, что… если б я знал… если б был таким же мудрым, как ты… скажи ему…

– Я позабочусь о твоем сыне, Пакс. Мы вырастим из него достойного правителя Джакарда, обещаю. Твой сын будет знать, что его отец был замечательным человеком.

Менгис передал малыша Валентине и обнял брата. Тихие слезы текли по его щекам. На лицо Паксона вдруг снизошло выражение покоя и умиротворения.

Похоронили султана Джакарда в глубине пещеры Саладина. Валентина качала на руках малыша, Мехемета Ченгиза.

– Ты необыкновенно красива, когда держишь ребенка на руках! – сказал ей возлюбленный.

– Когда ты рядом со мной, я всегда ощущаю себя красивой. Мне бы только хотелось, чтобы этот ребенок был нашим с тобой сыном. О, Менгис! Мы должны поскорее отправиться в Напур! Наверняка федаины ничего не успели объяснить Розалан, просто выхватив малыша из колыбели. Она, наверное, сейчас сходит с ума от тревоги.

Менгис улыбнулся.

– Ты забываешь, что в Напуре Агава! Девочка объяснит Розалан, что федаины вовсе не убийцы! Но ты права: нам пора отправляться в Напур!

* * *

Путешествие в Напур не было омрачено досадными происшествиями, все было спокойно. Валентина баюкала на руках ребенка, нашептывая ласковые слова, а Менгис поглядывал на нее с нежною улыбкой, но порой его лицо омрачалось грустью.

Когда они приблизились к воротам дворца Напура, Агава встретила их радостными возгласами.

– Я догадалась, что это ты послал за ребенком, – объявила девочка, уцепившись за Менгиса, – и сказала Розалан, чтобы она не беспокоилась! Ох, как я счастлива! – продолжала ворковать Агава. – Валентина, а тебе не кажется, что Ченгиз похож на только что вылупившегося птенца без перьев? Розалан говорит, что все младенцы так выглядят! Ох, как я счастлива тебя видеть! – без конца восклицала маленькая подружка госпожи.

– А где же Розалан и Ахмар? – спросила Валентина, входя во дворец.

– Они молятся у куста багряника. Я им сказала, это ни к чему, с их сыном ничего дурного не произойдет… Смотри, вон к нам идет Розалан!

Бедуинка пристально вгляделась в прибывших и остановилась, увидев, что это Валентина и Менгис, затем помчалась, протягивая руки к своему ребенку. Ахмар торопился следом.

– Мой сын! – плакала Розалан. – Я уже и не думала увидеть свое дитя снова! – сказала она, обнимая подругу. – Мне показалось, я умру, когда какие-то люди выхватили малыша из колыбели. Пойдем же, ты должна рассказать мне, что произошло с тобой с тех пор, как ты покинула дворец Напура. Хочешь чая с печеньем?

Менгис и Ахмар молча смотрели на двух обнимающихся и плачущих женщин. Выражение на их лицах означало только одно: ох уж эти женщины!

– Что я тебе расскажу! Ты будешь слушать, затаив дыхание! – пообещала Валентина.

– Не заставляй только меня очень долго ждать! – потребовала бедуинка. – Рассказывай немедленно! – она даже топнула ногой.

– Вы с Ахмаром поедете в Джакард и станете править землями отца вашего сына, пока он не повзрослеет. Таковой была последняя воля Паксона. Ты оказалась права, Розалан: твой сын рожден, чтобы стать правителем!

Бедуинка потеряла дар речи, у Ахмара на лице застыла глупая улыбка. Агава же принялась весело пританцовывать. Менгис радостно улыбнулся, обняв Валентину.

– А мне можно будет поехать в Джакард? – спросила девочка.

– Конечно! Как же Ченгиз обойдется без твоих песенок? Я ведь так петь не умею! – рассмеялась Розалан. – Когда нам отправляться, Валентина?

– Когда захотите, но полагаю, Ченгиз должен оказаться в своем доме как можно скорее. Возьми с собой из Напура все, что сочтешь нужным. Мы с Менгисом хотим, чтобы вы были счастливы.

Расставшись с друзьями, Валентина и Менгис прошли в тенистый сад.

– Милая, – тихо обратился к ней возлюбленный, не зная, что же еще сказать, все слова вдруг куда-то исчезли, но Валентина прочла в его взоре, полном непролитых слез и неизбывного горя, все, что он хотел бы ей сказать.

– Поезжай, Менгис! Я понимаю, в жизни каждого человека наступает однажды такое время, когда ему следует побыть одному. Однако возвращайся ко мне, как можно скорее! Я буду ждать, – она нежно улыбнулась, и ее любимый понял, что эта женщина готова ждать его вечно. Менгис обнял Валентину.

– Когда же и где ты успела так хорошо узнать душу мужчин? Как ты догадалась, что сейчас мне необходимо побыть одному, прежде, чем я сам это понял! – он заглянул в ее глаза, сиявшие сапфировой голубизной, свидетельствовавшей о безграничном счастье. – Хвала Аллаху! Он помог мне сделать тебя такой счастливой!

– Чтобы сделать меня счастливой навсегда, Аллаху достаточно лишь заключить меня в твои объятия и оставить в них навечно! Возвращайся ко мне поскорее, Менгис!

Он поцеловал ее страстно, и губы любимого сказали Валентине, что его жизнь без нее не имеет смысла и что он непременно вернется.

* * *

Следующие несколько дней Валентина провела, занимаясь делами Напура. Ахмар и Розалан помогали ей с воодушевлением. Но даже слушая их рассказы и отвечая на вопросы, Валентина думала о Менгисе, вслушиваясь в стук лошадиных копыт по садовой дорожке и ожидая вот-вот услышать голос любимого.

Ахмар проследил, чтобы Рамиф был погребен согласно всем мусульманским обрядам, достойным почитаемого народом эмира. Мохаба положили в могилу рядом с его другом, как он того и желал при жизни.

Саладин поручил Менгису и Валентине править Напуром под его непосредственным наблюдением.

Беседа взрослых была прервана девочкой, вбежавшей в комнату с новостью:

– Первый зуб! У Ченгиза прорезался зуб! – сообщила Агава.

Все рассмеялись и немедленно отправились посмотреть на первый зуб малыша. Валентина шла позади остальных. Агава обвила руками ее шею.

– Мы все скучаем по Менгису, правда? – робко спросила она.

– Да, малышка, – голос Валентины всегда шел из самой глубины сердца, когда она говорила о любимом.

– Я думаю, он скоро вернется, – попыталась приободрить ее Агава.

– Я тоже так думаю, – улыбнулась Валентина. – Ну, пошли? Я должна увидеть первый зуб Ченгиза.

* * *

Валентина проснулась оттого, что губы Менгиса приникли к ее губам в поцелуе, опаляющем, как солнце пустыни. Любимый! Счастье засветилось в глазах девушки. Она бросилась в объятия Менгиса и обвилась вокруг него, словно не желая когда-либо еще отпускать от себя возлюбленного.

Их губы слились, и для слов не осталось места. Двое влюбленных сразу же перенеслись в блаженную страну любовных восторгов. Губы Менгиса стали требовательными, жадными, ищущими. Проникновенно и обжигающе, нежно и трепетно, властно и страстно ласкал он Валентину, ожидая бурного отклика, возбуждая и увлекая на неведомые высоты. Поцелуями Менгис покрывал ей шею, спускаясь к груди, и снова и снова шептал ее имя, будто не мог поверить, что на самом деле наконец-то она оказалась в его объятиях. Их любовное слияние было бурным, как морской ветер, и гармоничным в своем ритме, как само море.

Валентина страстно отвечала на поцелуи, касаясь тела возлюбленного прохладными пальцами. Страсть нарастала неукротимо. Загорелые руки обвивались вокруг ее стана, пытливо пробегая по изгибам тела.

И непрестанно шептал он ее имя:

– Валентина… Валентина…

Молодые тела стремились друг к другу, тихие стоны экстаза усиливали наслаждение, вздымая на волнах восторга к высотам любви.

Менгис опять и опять выкрикивал ее имя, маня, призывая и приказывая любимой следовать за ним к зениту и высшему блаженству пламенного желания.

– Валентина!..

А после он лежал рядом с ней, и ее темноволосая головка покоилась у него на плече. Валентина счастливо вздохнула, ощутив, как обвивает ее стан рука возлюбленного, и прижалась к нему теснее, нашептывая тихие слова обожания. Ее миротворец. Любимый. Мужчина ее грез. Губы Менгиса ласкали теплое обнаженное плечо возлюбленной, в который уже раз нашептывая ее имя.

– Чшшш, – прошептала Валентина, прижимая подушечки пальцев к его губам.

Он повернул голову и прижался губами к тонкому запястью, наслаждаясь нежностью кожи любимой и ощущая теплоту, столь щедро даримую ею.

– Я здесь… и я отныне всегда буду с тобою рядом, – прошептала она. – Ты моя жизнь, и я постараюсь сберечь нашу любовь.