Слепота окончательно обрушилась на эмира, исчезли даже смутные тени, и Валентина переселилась в просторную комнату Рамифа. Днем она сидела рядом со стариком и читала ему отчеты или же спокойно рассказывала, что происходит во дворце, а вечером при скудном освещении зачитывала документы, делая по просьбе эмира пометки и накладывая затем печать.

Когда глаза Валентины уставали, Розалан задувала свечи и ласково отводила подругу в отдаленную часть покоев, где укладывала ее на диван. Но Валентина через несколько секунд уже оказывалась рядом с Рамифом, если среди ночи он выкрикивал ее имя. Она успокаивала его нежными словами, обтирая лицо настоем трав.

В один из теплых солнечных дней, Валентина и Розалан уложили эмира на атласные подушки, разбросав их по балкону, с которого открывался прекрасный вид на город. Страдания старика усиливались сознанием полной зависимости от невольницы.

– Почему ты так упорствуешь в бесплодных попытках спасти меня? – спрашивал он Валентину. – Я верю, ты вдохнула бы жизнь в мое тело, если б только могла. Ты заставляешь меня сидеть на солнце и есть пищу, пригодную лишь для маленьких детей. Почему не позволишь мне спокойно лежать на смертном одре и ждать встречи с Аллахом? – недовольно выговаривал ей старик.

– Аллах еще не готов призвать тебя, кади, и мне вовсе не хочется, чтобы ты умирал. Пока в твоем теле теплится жизнь, я сделаю все возможное, чтобы ты оставался со мною рядом.

– В окружении женщин! – жаловался эмир, но рука с распухшими суставами тянулась, чтобы благодарно опуститься на запястье Валентины. – Что скажет Аллах, когда я предстану перед ним?

– Кади, разве я плохо забочусь о тебе?

– Конечно, нет, – спокойно отвечал эмир. – Ты ухаживаешь за мной лучше, чем мои единоверцы, и за это я тебе признателен, дорогая, – шептал он. – Никогда, никогда и никому ты не должна говорить, что христианка! Когда я умру, они убьют тебя, если это узнают, и Розалан не пощадят, ведь она покрывала христианку! Я не могу отправиться к Аллаху, наверняка зная, что так оно и случится.

– Ты не должен за меня бояться, кади. Я стану следовать твоим советам, и все обойдется. А сейчас успокойся, пожалуйста, я хочу поговорить с тобой о делах более насущных. Прибыл гонец от Саладина, чтобы передать тебе подарок. Через неделю Малик эн-Наср прибудет в Напур. Розалан сейчас принесет присланное. Саладин передал с гонцом, что должен обсудить с тобой важное дело, но оба мы знаем, зачем он приезжает и чего хочет.

– Саладин мне как сын, – произнес Рамиф и добавил печально: – Хотелось бы мне снова взглянуть на него, но теперь это, увы, невозможно. Помни, все мои наставления остаются прежними. Пусть Совет происходит в смежной комнате, а дверь ты оставь приоткрытой. Когда будет нужно, приведи Саладина к этой двери, чтобы я мог поговорить с ним.

– Кади, – сказала Валентина, ласково касаясь руки старика, – трудно скрывать от слуг твою немощность, но нам это удается. Однако, судя по тому, что я слышала о Саладине, его не так-то легко обмануть.

– Нужно и его обмануть! – воскликнул Рамиф, голос у него дрожал от волнения. – Стоит моему сыну узнать, насколько близок я к смерти, как этот подлец вернется в Напур, чтобы вышвырнуть меня за порог родного дома. Хомед слишком похож на своего дядю Мардука, – губы Рамифа искривились от ярости. – Он заботится лишь о себе и нисколько не беспокоится о благе народа.

– Кади, дорогой, – прошептала Валентина, – мне больно говорить об этом, всем сердцем я предана тебе, но ты сам знаешь, что однажды Аллах назовет твое имя, и тогда Хомед вернется, это неизбежно. Но твои последние дни не должны омрачаться тревогой, проведи их в душевном покое и молитвах. Не беспокойся о будущем. Подумай о себе.

Морщинистое лицо Рамифа осветилось лукавой улыбкой.

– Не все мои секреты, как я вижу, тебе известны, Валентина! Недавно возник у меня в голове один замысел. Я буду счастлив, если он удастся. Напур тогда не достанется Хомеду! Ну, а теперь скажи, что еще тебе известно о приезде Саладина?

– Он ведет много воинов и прихватил с собой в дорогу, пожалуй, слишком мало золота, – бестрепетно заявила девушка.

– Мало золота? Это не так уж важно! Меня больше интересует, Валентина, сможешь ли ты на Совете обсуждать положение мусульман, удерживающих сейчас Иерусалим? Будешь ли ты говорить непредвзято, зная, что Ричард Львиное Сердце поклялся овладеть городом и захватить Гроб вашего Господа? Именем Аллаха, этого не должно случиться! Аллах вознесся на небеса с Иерусалимской скалы, и христиане не вправе лишать нас, мусульман, этой святыни, овладевая городом. Скажи мне откровенно, Валентина, сможешь ли ты вести Совет и ни единым намеком не выдать своего происхождения? Это все очень серьезно, и ты должна дать мне слово.

– Я сделаю все, как ты скажешь. Никто не заподозрит, что я христианка, и мое происхождение не помешает мне вести Совет.

Валентина в том не сомневалась. Попав в Напур, она многое узнала об исламе и стала понимать, что Иерусалим для мусульман такой же святой город, как и для христиан. Чувства Рамифа, не желавшего, чтобы его единоверцев изгоняли из Иерусалима, были теперь ей так же хорошо понятны, как и чувства христиан, среди которых она жила раньше, – как ее собственные чувства. Единственным выходом был мир и веротерпимость.

– Как ты думаешь, что прислал тебе Саладин? – по-ребячески озорно шепнула Валентина.

– Откуда же мне знать? Что-нибудь совершенно не нужное старику, – раздраженно ответил эмир. – Саладин – замечательный человек, но он не умеет выбирать подарки. Я хотел бы получить корзину персиков, спелых, сочных, и почувствовать, как теплый сладкий сок стекает у меня по подбородку. Может, и на самом деле он прислал мне персики? – старик закрыл глаза, нежась под ласковыми лучами солнца.

– Может быть, – тихо сказала Валентина. – Я распоряжусь насчет персиков.

Она нежно посмотрела на эмира и почувствовала, как слезы защипали глаза. Старик прав: если бы она могла вдохнуть жизнь в его тело, то сделала бы это. Долго ли еще удастся ей удерживать Рамифа в этой жизни? Еще несколько дней? недель? месяцев?

На балконе появилась Розалан с плетеной корзиною в руке.

– Подарок эмиру от Саладина, – возвестила она.

– Что это? Ты сама открывала корзину? – возбужденно спросила Валентина.

Розалан, улыбаясь, покачала головой.

– Что такое? Что ты сказала? – жалобно переспросил эмир.

– Розалан принесла тебе подарок, присланный Саладином, – ответила Валентина. – Можно нам открыть корзину?

– Все равно именно вам и придется ее открыть, так зачем же спрашивать у меня разрешения? – язвительно заметил слепой старик. – Что прислал мне этот лукавый лис? Поторопись и скажи мне, уж не персики ли? Валентина рассмеялась.

– Ой! – тихо воскликнула она, открыв корзину.

– Персики? – нетерпеливо вопрошал старик.

– Лучше, чем персики, кади! Это детеныш пантеры! Совершенно белая кошечка!

– Твои глаза тебя обманывают! Белых пантер не бывает! – сердито заявил Рамиф. – Я хотел персиков, а что он мне прислал? Кошку, похожую на пантеру!

– Я говорю правду, кади! Это детеныш пантеры, и он чисто белый! Альбинос! Самое красивое животное, какое я когда-либо видела, – ворковала Валентина, почесывая мягкие белые уши маленькой пантеры.

– Тогда она твоя! Дарю ее тебе! – повелительным тоном распорядился Рамиф и язвительно предупредил: – Смотри я говорю, это не пантера! Наверное, Саладин просто окунул ее во что-нибудь белое, потому как белых пантер не бывает! Он вечно пытается обмануть меня! А знает ведь, что я люблю персики, – продолжал жаловаться Рамиф.

– Ты на самом деле даришь мне этого детеныша пантеры? – Валентина опасалась, что эмир передумает.

– Я ведь уже сказал: пантера – твоя! Однако не удивляйся, когда она превратится в черную, как и все остальные пантеры. Это один из фокусов Саладина!

– Спасибо, кади! Я буду очень дорожить ею, – смиренно проговорила Валентина, прикасаясь губами к сухой щеке эмира.

– А я хотел персиков… – сказал старик, погружаясь в сон.

– Розалан, – попросила подругу Валентина, – пойди на кухню и поговори с поварами. Узнай, где можно достать персиков! Сочных, розовых! Пошли кого-нибудь на базар и вели не возвращаться без персиков!

– Но где же найти персики в это время года? – недоумевала Розалан.

– Понятия не имею, – призналась Валентина, поглаживая белую пантеру.

– Если кто-то и может достать персики, то только Ахмар. Он знает все на свете! – доверительно сообщила Розалан и собралась бежать.

– Розалан, подожди минутку! Я хочу поговорить с тобой, – Валентина торопливо подошла к подруге, стоявшей уже в дверном проеме, и тихо спросила, чтобы не потревожить эмира: – Кто такой этот Ахмар, о котором ты так часто в последнее время говоришь?

Розалан вспыхнула и застенчиво улыбнулась.

– Ахмар – страж гарема, он старший над теми, кто охраняет женщин.

Валентина уловила восторженные нотки в голосе подруги и терпеливо подождала, когда та продолжит свой рассказ.

Отношение Розалан к этому человеку удивляло Валентину. Ее подруга всегда рассматривала мужчин как средство добычи пропитания и жизненных благ, но ни в коем случае не как предмет обожания. Мягкость голоса и блеск глаз бедуинки поразили Валентину.

Розалан вдруг принялась говорить об Ахмаре с живостью, делавшей ее лицо еще более прелестным:

– Валентина, он такой умный, сильный! И в нем чувствуется такое благородство! А когда он на меня смотрит, сердце замирает в моей груди. Какой же он необыкновенный!

Прежде всего Валентина испытала радость: она на самом деле была рада видеть Розалан такой счастливой, но одна мысль поразила ее.

– Стражник гарема, так ты сказала? Розалан кивнула.

– Но, Розалан… я никогда не думала, что… что…

– Что мужчина в гареме остается мужчиной? Это ты не решаешься выговорить?

Выражение лица Валентины засвидетельствовало, что так оно и было.

– Тебе еще многое предстоит узнать о жизни, бедная голубка! – хихикнула Розалан.

Она потянула подругу за дверь, подальше от ушей эмира.

– Валентина, является ли мужчина настоящим евнухом или нет, зависит от того, в каком возрасте его кастрировали. Ахмару было почти двадцать, и поверь мне, он не потерял свой детородный орган, а лишь утратил способность оплодотворять женщину.

– Но его сделали стражем гарема! И никто не знает, что Ахмар?..

– Нескольким женщинам в гареме известна его тайна, но они надежно хранят ее. Если их заподозрят в том, что они возлежали с кем-то, кроме эмира или человека, которому повелитель позволил наслаждаться их красотой, то полетят с плеч головы бедняжек. Не бойся, Ахмару ничто не грозит! Он слишком умен, чтобы спать с теми, кого охраняет. Обычно удовольствия он ищет за пределами дворца.

Валентине потребовалось время, чтобы переварить услышанное.

– Розалан… а ты не рассказывала этому человеку, что я христианка? Я обещала Рамифу: никто об этом не узнает!

– Нет, Валентина, это наша тайна, и я никому ее не доверю без твоего позволения. Кроме того, я помню совет своей матери никогда не рассказывать мужчине о себе все. Таинственность придает женщине особое очарование.

Розалан отправилась выполнять поручение Валентины, и той показалось, что походка бедуинки обрела особую легкость. Глядя ей вслед, девушка молилась, чтобы Розалан последовала совету своей матери. Если Ахмар солгал ей насчет своей мужской силы, он вполне может обмануть и еще раз. Валентина тоже получила некогда один хороший совет. «Опасайся мухи, попавшей в мазь!» – предупреждал ее отец. Думая о благополучии Розалан, девушка молила Бога, чтобы Ахмар не оказался этой мухой.

* * *

– Валентина, Ахмар вернулся с рынка, не купив персиков! Их там нет! – доложила, запыхавшись, Розалан. – Что делать?

– Но где-то же должны отыскаться персики! Я сама пойду на базар! – в голосе Валентины слышалась тревога. – Я должна найти персики для эмира. Я обещала, и он их получит! Я не могу отказаться от своего Слова, даже не попытавшись отыскать персики!

Розалан пожала плечами. Если Валентина сможет в это время года отыскать персики, да будет так! На свете много чудес, и несколько розовых персиков никого не удивят.

– Хочешь, чтобы я пошла с тобой на базар, или предпочтешь, чтобы тебя сопровождал Ахмар? – спросила Розалан тоном, в котором ясно слышалось: кто бы ни пошел, все равно никаких персиков нигде не будет.

– Я убеждена, что Ахмар искал не там, где нужно! За золото можно купить все, что душе угодно! Я обещала Рамифу и не вернусь без персиков! Можешь пойти со мной, если хочешь. Мы покажем Ахмару, что женщин нельзя отвратить от поставленной цели.

Розалан вновь пожала плечами. Глядя на решительное выражение лица Валентины, она понимала, что подруга действительно так думает и, возможно, даже найдет персики.

– Хочешь отправиться прямо сейчас?

– Немедленно, Розалан! Чем раньше пойдем, тем скорее вернемся! Возьми корзину. Нет, две! Одну – для себя, а другую дай мне. Купим персиков, сколько только можем унести. Пусть Рамиф насладится ими от души.

Розалан, весело блеснув глазами, поторопилась за корзинами. Валентина действительно верит, что, пройдясь по базару, обнаружит горы персиков!

Поразительно!

Подруги прокладывали себе дорогу в толпе, запрудившей базар, и отмахивались от попрошаек, дергавших их за накидки, выпрашивая монетки. Валентина сновала от одного прилавка к другому в поисках персиков. Ароматы сыра и цветов смешивались с запахом скота и толпы.

– Почему ты мне не поверила, когда я сказала, что персиков нигде нет? – сердито теребила подругу за рукав Розалан.

– Мы еще не обошли весь базар! – ответила Валентина и, задрав голову, глянула на ослепительно сияющее солнце.

Когда же она опустила взор, слегка зажмурившись от яркого света, то услышала крик торговца:

– Персики! Персики! Персики, достойные эмира! Крепкие, сладкие! Персики! Персики! – торговец стоял прямо перед Валентиной, протягивая ей румяный розовый плод. – О красавица, посмотри, сколь сочны эти персики, и красотой они сравниться могут лишь с тобой!

– Вот видишь! – шепнула Валентина подруге. – Разве я тебе не говорила, что персики непременно найдутся, стоит только поискать!

Бедуинка взглянула на торговца в белом одеянии жителей пустыни, лицо его озарилось радостью, и в этот момент Розалан поняла, что это не обыкновенный торговец. Она не сводила глаз с загорелой руки, протягивавшей персик.

– Мы возьмем все, что у тебя есть, – радостно воскликнула Валентина. – Сколько ты просишь за свой товар?

Розалан рассердилась: неужели ее подруга так никогда и не научится вести себя на базаре. Она потянула Валентину за рукав и недовольно прошептала:

– Торгуйся! Вспомни, чему я тебя учила! Пока не спрашивай о цене, разглядывай товар!

– Для тебя, прекрасная госпожа, это будет подарок! Прекрасные персики для не менее прекрасной женщины! – тихо проговорил торговец низким проникновенным голосом.

Валентина опустила глаза, заметив, что один восхитительный плод выкатился из переполненной корзины, и застыла от изумления: из-под свободно ниспадающего одеяния выглядывали носки мягких сапог цвета древесной коры, которые она уже где-то видела однажды! Девушка подняла голову, заглянула в смеющиеся темные глаза и замерла, словно околдованная. Дыхание у нее перехватило, как в тот день, когда происходил турнир в Мессине.

В одно краткое мгновение обменялись они с торговцем взглядами. Полуденное солнце стало нежной лаской теплых лучей, пронзительные крики торгующихся превратились в тихие, ничего не значащие слова, яркие краски восточного базара, казалось, побледнели, а горячий и сухой ветер окутал нежностью, неведомой доселе.

Сердце бешено забилось в груди девушки, когда она протянула руку, чтобы взять персик. Пальцы молодых людей соприкоснулись, и между ними как будто сверкнула молния. Впечатление было настолько сильным, что Валентина закрыла глаза в трепете восторга, возникшем из воспоминаний.

Неожиданно по базару пронесся гул возмущенных голосов: орда оборванных ребятишек промчалась мимо прилавков. Розалан потянула подругу в безопасное местечко, не забыв прихватить корзину с персиками. Когда Валентина пришла в себя, то обнаружила, что торговец, продававший персики, исчез.

– Посмотри, что ты наделала! – воскликнула Розалан.

Валентина молча уставилась на персик, зажатый в ее руке. Плод превратился в раздавленный ком мякоти, истекающей соком.

Безумными глазами взглянула девушка на оживленную толпу. Исчез! Солнце снова стало палящим, пронзительные крики торговцев – режущими слух, а неумолимый ветер – обжигающим кожу.

С корзинами персиков в руках подруги пробирались сквозь толпу.

– Мы поступим мудро, если не будем спрашивать друг друга, откуда взялись эти плоды, – взволнованно сказала Розалан.

Валентина улыбнулась:

– Скажем, что это дуновение вечности. Она вздрогнула, вспомнив пронизывающий взгляд торговца и невероятное соприкосновение рук. А вдруг это именно тот мужчина, по которому она тоскует?

* * *

Всю неделю Валентина прилежно работала, подготавливая дворец к приезду Саладина. По ее указанию из огромных кладовых слуги принесли продукты и, что было можно, приготовили заранее. Блюда и кубки они начистили до блеска. Все фрукты и сыры были принесены Валентине для осмотра с тем, чтобы она их одобрила.

Когда выдалось, наконец, несколько свободных минут, девушка отвела Розалан в сторонку.

– Караван Саладина должен появиться незадолго до заката солнца. Меня мучат сомнения. Все готово, а женщины в гареме взволнованы, словно девственницы! Я только что побывала в большом зале. Там, кажется, все в порядке. Завтра в полдень начнется Совет. Эмир очень взбудоражен, а для его здоровья это просто губительно! Дважды за ночь мне приходилось подходить к нему, потому что он жаловался – ему нечем дышать. Молю Бога, чтобы хоть каким-то чудом мне удалось удержать его в этой жизни и на время пребывания Саладина во дворце. Когда прибудут знатные гости, слуги им покажут отведенные для них покои, и немедленно будет выставлена стража. Затем я выйду в большой зал. Нельзя допустить, чтобы гости слонялись по дворцу, они могут случайно наткнуться на комнату Рамифа!

К приезду Саладина Валентина нарядилась в отделанный черным янтарем восточный костюм из шелка желтого цвета. Она прикрепила к волосам яшмак, закрывающий лицо, и глянула на свое отражение в отполированной пластине металла, служившей зеркалом.

«Даже хорошо, что яшмак закрывает нижнюю часть лица, – решила Валентина. – Это придает облику таинственный вид, соответствующий моему настроению». По правде говоря, Рамиф стал ей очень дорог, и она молилась, чтобы удалось сохранить в тайне состояние его здоровья. Старик жил в страхе, опасаясь, как бы сын не завладел троном. Валентина поклялась защитить Рамифа от происков Хомеда, чего бы ей это ни стоило.

– Все готово? – спросил эмир слабым голосом.

– Да, кади. Я вижу с балкона, как прибывают гости. Впечатляющее зрелище! Длинный караван, прекрасный вороной конь… Сейчас Саладин спешивается… Его военачальники следуют за ним… – голос Валентины дрогнул, она сощурила глаза из-за яркого садящегося солнца.

– Что такое? В чем дело? Я чувствую по твоему голосу, что-то случилось?

– Султан Джакарда едет рядом с Саладином!

Я не ожидала его видеть, кади, – призналась девушка, задрожав всем телом.

– В таком случае, ты должна немедленно взять себя в руки! Неужели ты думала, что Саладин приедет в Напур для Совета без своего главного военачальника? Но почему это тебя так взволновало? Говори правду, Валентина!

Девушка отвела глаза от развернувшегося внизу зрелища и опустилась на колени рядом с эмиром.

– По одной только причине: он знает, что я христианка.

– А другая причина? – спросил эмир. – Ведь есть и другая!

– Другая причина, кади? Да, ты прав, есть и другая. В то самое мгновение, когда я впервые заглянула в его глаза, я поняла, что этот мужчина умеет потребовать от женщины все: и тело, и душу. Он может легко завладеть сердцем любой женщины и будет пользоваться ее благосклонностью, пока та не станет принадлежать ему безраздельно, – низковатый голос Валентины от волнения звучал глухо.

Рамиф взял руку девушки в свою и крепко сжал.

– А ты ведь того не желаешь, так ведь? Ты опасаешься султана Джакарда, потому что не хочешь принадлежать этому мужчине! – эмир не спрашивал, скорее, утверждал.

Валентина ответила воркующим шепотком:

– Нет, кади, я опасаюсь султана, потому что, наоборот, очень легко могу захотеть уступить его просьбе и сгореть в огне страсти… И еще я опасаюсь встречи с ним, потому что не готова отдать свою душу во власть другого человека.

– Так чего же ты опасаешься больше: того, что он пожелает завладеть тобою, или того, что он знает, кто ты на самом деле?

– И того, и другого, – тихо ответила Валентина. – И того, и другого, кади, – повторила она.

– Ради тебя я солгу. Скажу, что ты черкешенка! Аллах простит меня, внеся этот грех в список прочих моих прегрешений. А во дворце никто не станет оспаривать мое слово!

– Ради меня ты солжешь? – спросила потрясенная девушка.

– Ты знаешь, я это сделаю! Ты думаешь, я поверил твоей истории о том, что Малик эн-Наср прислал мне персики? Да Саладин не отличит персика от фиги! Мы мусульмане, верим в судьбу, Валентина. Чему быть, того не миновать! Так провозгласил Аллах! Ты сделаешь все, как задумано мною, и молодой Паксон останется для тебя просто одним из гостей. Если же ты обнаружишь, что тонешь в его глазах и поддаешься очарованию, вспомни свои слова: ты не готова отдать свою душу во власть другого человека. Я надеюсь на тебя, Валентина!

– О, кади! – заплакала девушка, и слезы потекли по ее щекам. – Я постараюсь, чтобы ты мог мною гордиться! Правда, постараюсь… – она дотронулась до сухой щеки старика. – Я оправдаю твое доверие!

– А теперь я хочу отдохнуть. Пришли ко мне Розалан. Если хочешь, можешь привести сюда Саладина прежде, чем лечь спать, и я поговорю с ним в полумраке. Я должен, по крайней мере, поприветствовать его, ведь он мне как сын. Ну, а теперь иди, присмотри за приготовлениями. И… нет ли еще персиков?

– Розалан уже несет для тебя целую корзину.

Эмир почувствовал, что его заговорщица вышла из комнаты, а к постели подошла Розалан. Бедуинка сказала:

– Валентина расстроена, я вижу. А что, если гости не захотят ее слушать? А вдруг она не сможет руководить Советом? – беспокоилась Розалан.

– Ты так мало веришь в успех задуманного? Я полагал, вы, женщины, безгранично верите во все подряд! – с досадой проговорил эмир.

– Но Валентина тоже всего лишь женщина, а султан Джакарда умен и дерзок! Он даже высек королеву Англии! Как ты считаешь, что он сделает с желанной ему женщиной, когда обнаружит ее здесь?

Слова Розалан ничуть не встревожили эмира.

– Он догадается, что Валентина находится за пиршественным столом по моему повелению. Ни Саладин, ни Паксон и никто другой не осмелятся усомниться в разумности моих распоряжений. Вечером, в темноте, я сам поговорю с Саладином в своей комнате. Если Паксон так же влюблен в Валентину, как она в него, то ничего никому он не скажет. Мы умеем быть очень молчаливыми, когда того хотим, а, Розалан?

Бедуинка улыбнулась и успокаивающе коснулась руки старика, но глаза выдавали ее тревогу.

* * *

Валентина устроилась в конце коридора, ведущего в большой зал. Отсюда она наблюдала за прибывшими. Они входили в зал и рассаживались на подушках вдоль длинного и низкого стола.

Девушка расправила плечи и с трепещущим сердцем открыла тяжелую дверь. Сохраняя королевскую осанку, она медленно прошла к месту во главе стола и слегка улыбнулась в ответ на удивленные взгляды мужчин, старательно избегая взора пытливых глаз султана Джакарда.

Паксон замер. Лоснящаяся черная пантера, его верная спутница, прижалась к ноге хозяина. Юноша не мог отвести взгляд от молодой женщины, пытаясь разглядеть ее лицо под яшмаком. Этого не может быть! Однако в конце концов он понял, что так это и есть, и его сердце гулко забилось в груди. Велика милость Аллаха! Валентина здесь, во дворце старого Рамифа? Но как она тут очутилась? Последней раз он видел ее лежащей в изнеможении на узком ложе в безмерном страдании от побоев, нанесенных ей английской королевой.

Паксону безумно хотелось, чтобы глаза красавицы устремились на него и чтобы она его узнала. Глупец! Конечно же, она узнала! «Валентина! Валентина! – пело его сердце. – Она здесь, рядом!»

Девушка чувствовала на себе обжигающие взгляды султана. С трудом удавалось ей сохранять самообладание. Кровь вскипала от его близости, и приходилось гасить в себе неодолимое желание поднять глаза и встретиться с ним взглядом. Но страх удерживал. Рой противоречивых чувств и помыслов проносился в сознании. Радость от присутствия в зале красавца-сарацина, так много значившего для нее, сменялась ужасом при мысли, что он, мусульманин, может счесть своим долгом раскрыть остальным, кто она такая на самом деле – христианка!

– Эмир Рамиф просил меня приветствовать вас в его доме. Он сожалеет, что не может присутствовать на этом пире и просит его извинить, – обольстительный голос звучал низко и гортанно. —

Меня зовут Валентина, – скромно представилась она, склонив голову и предоставив мужчинам лишь догадываться, кем приходится она Рамифу.

Усаживаясь за стол, девушка слышала приглушенный гул мужских голосов. Один из гостей порывисто встал, собираясь уйти.

– Не совершайте столь необдуманного поступка, отважный воин, ибо эмиру станет о нем известно, – вкрадчиво проговорила Валентина.

На протяжении всей трапезы, пока мужчины ели – согласно обычаю, женщины вкушали яства последними, – Валентина поддерживала беседу с гостями. Низкий голос звучал очень чувственно. Мужчины слушали и отвечали, вздыхая. Только лицо Паксона оставалось невозмутимо, темные глаза были непроницаемы.

О чем он думал? – «Долго ли еще будет продолжаться, эта трапеза?»

Волнение и беспокойство снедали Валентину. Казалось, она была на грани обморока. Почему Паксон ничего не говорит?

Саладин обратился с вопросом, и Валентина вернулась к беседе.

– Понравился ли эмиру мой подарок? – спросил предводитель мусульман.

Девушка улыбнулась, сапфировые глаза сверкнули над яшмаком драгоценными камнями.

– Эмир хотел знать, почему ты прислал ему белую пантеру, тогда как он хотел получить всего лишь корзину персиков. Детеныш пантеры поручен моим заботам, и, уверяю тебя, его опекают с любовью.

Валентина снова улыбнулась, и ее взгляд упал на черную пантеру у ног Паксона.

– Эмир попросил меня проводить тебя в его покои после ужина, прежде чем ты отправишься отдыхать. Он хочет поприветствовать тебя.

Саладин взглянул на Паксона и тихо спросил:

– Видел ли ты когда-нибудь более красивую женщину? И где только этот лис Рамиф раздобыл ее, и что она делает здесь, занимая его место во главе стола? Это неслыханно!

– Твой язык говорит то, что диктует гнев, опережая здравое рассуждение, о великий предводитель! – вмешалась Валентина. – Спроси, что ты хочешь знать, и я отвечу! Досужие домыслы хороши лишь для глупцов и неразумных детей. Слишком часто люди принимают решения, основываясь на ложных представлениях.

– Для женщины у тебя слишком смел язык, – спокойно заметил Саладин, поглаживая короткую бороду пальцами, унизанными кольцами.

– Ты так думаешь? – сердито спросила Валентина. – Можно с уверенностью сказать, что поручение возглавить Совет дает определенные преимущества, не так ли? Разве в ваших войсках иные порядки? Находясь в этом дворце, все вы должны относиться ко мне с почтением. Эмир желает поговорить с тобой, Малик эн-Наср, и я провожу тебя к нему. В дальнейшем все вопросы вы будете решать через меня, – она поднялась из-за стола. – С этого момента и до окончания Совета вы будете говорить со мной и только со мной. Прошу выказывать мне уважение, которого требует эмир. Я вас внимательно выслушаю и выполню просьбы, если сочту их разумными.

Произнося свою речь, Валентина сверлила Паксона взглядом, надеясь, что он хоть как-то выкажет свое отношение к происходящему, однако темные глаза сарацина оставались непроницаемыми, даже когда он смотрел в спину выходившей из зала девушки. Повелитель мусульман следовал за ней, вдыхая аромат благовоний, которым веяло от красавицы.

– Что это было? Клянусь именем Аллаха… – после ухода Валентины и Саладина собравшиеся взбудораженно обсуждали происшедшее.

Паксон слушал молча, лишь легкая улыбка изгибала уголки его губ. Валентина, конечно же, христианка, но что плохого мусульманам может сделать? Она всего лишь женщина! И Рамиф – замечательный человек. Никоим образом не может эта девушка представлять угрозу для войска Саладина.

С того дня резни под стенами Акры Паксона все меньше и меньше будоражили воспоминания о придворной даме королевы, но забыть Валентину совершенно он не смог – ее глаза, становившиеся сапфирово-голубыми от счастья, и этот рот… Даже сквозь яшмак можно было разглядеть чувственные губы, теплые и влажные. До сих пор он помнил их нежность и сладость.

Паксон старался принимать участие в общей беседе, но его мысли вновь и вновь возвращались к Валентине и воспоминанию о том, как высоко вздымалась ее грудь под тонким шелком отделанного черным янтарем наряда.

* * *

Саладин следовал за стройной девушкой по мраморному коридору, и смутное волнение будоражило его. Легкое покачивание узких бедер заставляло сильнее биться сердце. Высокая и тугая грудь, обтянутая тонкой тканью, пробуждала сладострастные желания.

Валентина распахнула дверь комнаты эмира и отступила в сторону, пропуская вперед повелителя мусульман. Она заметила долгий взгляд, коснувшийся ее груди, – так смотрел когда-то Паксон. Что сейчас делает султан Джакарда? О чем думает? Не рассказывает ли остальным, кто она такая на самом деле?

– Кади, пришел Малик эн-Наср, – проговорила девушка, направляясь к огромной кровати, на которой возлежал эмир.

– О, нас посетил великий воин? – сердечно рассмеялся Рамиф.

Хорошо изучившая старика, Валентина сразу поняла по его голосу, что эта беседа будет стоить ему многих сил.

– Как прошел пир? Понравились ли яства твоей утробе и насладились ли глаза созерцанием красоты этой прелестной женщины? Не трудись отвечать! – пошутил он. – Я слишком хорошо тебя знаю! Глаза у меня уже не так остры, как раньше, но я читаю все в твоей душе по-прежнему, как делал это, когда мы оба были помоложе.

Саладин склонился перед эмиром в почтительном поклоне, задумчиво оглядев старика, возлежащего на кровати.

– Ты хочешь сказать, что глаза твои уже не те, что прежде? Когда-то зрение у тебя было острее, чем у сокола!

– Да, но теперь мои глаза затягиваются пленкой, этим явным признаком старости, – усмехнулся эмир. – Но я все еще могу оценить красоту женщины!

– Верно, ты еще недостаточно стар, чтобы не ценить женское очарование, – согласился Саладин. – Скажи, Рамиф, что все это значит? Кто эта женщина, которой ты позволил сидеть во главе твоего стола и рассуждать о делах Напура? Мои военачальники в недоумении. Эмир прервал его.

– И после стольких лет нашей дружбы ты задаешь мне подобные вопросы? Ты не имеешь права сомневаться! Аллах принимает свои решения, а я, Рамиф, свои. Если тебе не нравится, как правлю я Напуром, то уводи поскорее своих военачальников и не обращайся ко мне с просьбами! Я больше не хочу об этом слышать! – голос старика звучал твердо. – Я позволил тебе высказать свое мнение лишь потому, что ты мне как сын. Только поэтому я тебя и выслушал! Давай лучше поговорим о другом. Эта пантера… где, скажи, ради Аллаха, ты отыскал белую пантеру?

Саладин рассмеялся.

– Я подумал, что уж такой подарок должен тебе понравиться. Их было две, но, к сожалению, один детеныш-альбинос погиб. Теперь ты единственный во всем мире обладаешь белой пантерой, и другой, боюсь, уже никогда не будет. Я счастлив, что мой подарок тебе понравился.

– Я бы предпочел персики, – ворчливо отозвался эмир.

– Вижу, твои вкусы не изменились! Я помню дни, когда ты поглощал целыми корзинами сочные фрукты.

– А ты всегда объедался спелыми вишнями!

– Моя единственная слабость! – согласился Саладин. – Уже много лет не доводилось мне отведать по-настоящему сочных вишен. Иногда я жизнь готов отдать, лишь бы вкусить их сладость.

– Вот видишь! А сам прислал мне белую пантеру!

Оба старых друга рассмеялись.

– Время позднее, Саладин. Расскажи, что тебя беспокоит.

– Мои люди донесли, что Ричард Львиное Сердце двинулся к Иерусалиму. Это, конечно, рано или поздно неизбежно должно было случиться, но все же произошло несколько раньше, чем мы того ожидали. Филипп Французский вернулся в Европу, и ходят слухи, что они с королем Ричардом расстались, разгневавшись друг на друга. В любом случае, Малик Рик не должен взять Иерусалим! И этого не случится! Праведные мусульмане готовы биться до последней капли крови.

– Да, да! До последней капли крови! Иерусалим – наш! Так повелел Аллах! Как случилось, что наши единоверцы были зверски убиты в резне у стен Акры?

Горечь зазвучала в голосе Саладина:

– Не знаю. Я направлялся на встречу с Ричардом, чтобы обсудить условия обмена пленными, когда это произошло. Я угрожал ответить тем же, но не смог убить людей столь бессмысленно. Мужчины, женщины, дети… В этом случае я стал бы таким же подлецом, как Ричард Львиное Сердце. То была бойня! Не могу ни забыть, ни простить Малику Рику этой жестокости!

– Хорошо, сын мой, – сурово сказал Рамиф. – Расскажи мне теперь о твоем военачальнике Паксоне из Джакарда.

– О Паксоне? – задумчиво проговорил Саладин. – Он похож на своего скакуна: молод, горяч, необуздан. Отличный воин! Никогда не отступает в битве!

– А что насчет шейха аль-Джебала, Старца Гор? Что он поделывает в своем Гнезде Орла?

– Как тебе известно, его власть простирается от Персии до Святой земли. Повсюду в горах рассеяны цитадели федаинов. День ото дня шейх аль-Джебал становится все более могущественным. Убийцы, послушные его воле, так хорошо обучены, что свободно расправляются и с мусульманами, и с христианами, прогневавшими Старца Гор. Шейх аль-Джебал неуловим, подобно духу. Послушные его воле федаины бродят по горам и долинам, не ведая страха.

– И ты веришь в эти сказки? – недовольно спросил эмир.

– Шейх аль-Джебал обладает большой властью, Рамиф!

Валентина затаилась в тени, с волнением слушая рассказ Саладина о Паксоне и таинственном шейхе аль-Джебале. Она приблизилась, чтобы вмешаться в беседу между Рамифом и предводителем мусульман. Заботливая наперсница всех дел эмира хорошо понимала, когда ей следует прервать разговор мужчин. Голос старика становился усталым, и она не хотела, чтобы Саладин это заметил.

– Уже поздно, кади, – твердо заявила девушка. – Завтра наступит новый день, и Совет начнется довольно рано.

– Прости, Рамиф, я засиделся, но нам с тобой всегда было о чем поговорить, – Малик эн-Наср встал и низко поклонился, устремив пытливый взор на Валентину.

– Саладин, – тихо сказал эмир, – мой гарем открыт для тебя. Выбери себе какую-нибудь красавицу, и она согреет тебя этой ночью, и да пребудет с тобой Аллах!

– Мне не нужны красавицы твоего гарема, – спокойно ответил Саладин, не спуская глаз с Валентины. – Когда мужчина видит перед собой совершенство, он не в состоянии согласиться на что-либо менее прекрасное, – сказал он, склонив перед Валентиной голову в белом тюрбане.

Глядя ему в глаза, девушка улыбнулась, польщенная намеком. Саладин, хоть ему и было около сорока, оставался весьма привлекательным мужчиной. Он казался гибким и стройным – несомненно, благодаря жизни воина, которую ему приходилось вести. Темный загар покрывал лицо, седеющая борода придавала властный вид. Незабываемое впечатление оставляли его глаза, черные, полные мысли и душевного тепла, и сейчас взгляд этих глаз из-под густых бровей производил на Валентину странное впечатление, будоража чувства и вызывая волнение в крови.

– Но обещай мне, – резко произнес эмир, – что не возьмешь ничего из того, что принадлежит мне, пока тебе то не предложат или не попросят взять! – невидящий взгляд старика метнулся в сторону Валентины.

– Само собой разумеется, Рамиф, – спокойно ответил Саладин. – Да пребудет с тобой Аллах!

Валентина проводила гостя в отведенные ему покои и низко поклонилась, отворяя перед ним дверь.

– Мои глаза обманывают меня, или действительно этот человек будет стоять у моих дверей? – недовольно спросил Саладин, кивая на стражника, прислонившегося к стене.

– Твои глаза не обманывают тебя, Малик эн-Наср. Страж всю ночь будет охранять этот коридор.

– Следует ли это понимать так, что мы, гости моего доброго друга Рамифа, находимся под стражей в своих покоях? – черные зрачки грозного воина пронзили Валентину, и она почувствовала, как подгибаются у нее колени.

– Если прославленному воину захотелось так думать, то так оно и есть, – тихо проговорила девушка.

– А ты хотела бы, чтоб я не обращал внимания на очевидное? – последовал вопрос.

– Малик эн-Наср – весьма проницательный человек, – простодушно польстила Саладину девушка.

– Кто отдал это приказание? – спросил предводитель мусульман.

– Это мой приказ, – сказала Валентина своим низким гортанным голосом. – Ты оспариваешь мой приказ или мое право отдавать приказания?

– Хвала Аллаху, нет! Рамиф выразился более чем красноречиво! Но ты должна знать: если у меня появится желание покинуть свою комнату, твой страж меня не остановит.

– Может быть, ты попытаешься похвастаться мне этим завтра? – вкрадчиво произнесла девушка. – Я прощаюсь с тобой до утра, – сказала она.

Их взгляды скрестились в противоборстве воли двух сильных людей. Красавица, согласно обычаю мусульман, низко склонилась, коснулась лба, губ и груди и затем отступила, всем своим видом выражая почтение. Повернувшись, она пошла по коридору, высоко подняв голову и чувствуя, как глаза Саладина следят за каждым ее движением.