Так как Валентина была женщиной, ее не впустили в шатер, где происходили переговоры, и ей пришлось довольствоваться теми сведениями, которые удавалось вызнать у слуг, прислуживавших мужчинам во время этой встречи.

Часы тянулись медленно, и после третьего за утро посещения шатра Саладина девушка отыскала Ахмара. Он надзирал за роем слуг из Напура, занятых приготовлением пищи.

– Ахмар, возьми двоих мужчин и скачи назад, в Напур. Мохаб даст тебе корзину, а ты доставь ее сюда.

– В Напур? Хорошо, госпожа. Не связано ли дело с голубями, которых ты направила в Эдессу сразу после того, как согласилась присутствовать на этой встрече?

– Да, – смущенно ответила Валентина. – Однажды я слышала, как Саладин рассказывал, что порой готов отдать жизнь за сочные вишни, а самые лучшие, как известно, зреют в садах Эдессы. Я распорядилась отвезти туда несколько десятков домашних голубей. Когда птиц освободят, каждая вернется в Напур с несколькими спелыми вишнями.

Ахмар улыбнулся.

– Твоя изобретательность удивила бы самого Аллаха!

– Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться до Напура?

– Я вернусь с вишнями к вечеру.

– Да пребудет с тобой Аллах! – прошептала Валентина, в то время как Ахмар уже мчался седлать своего коня.

* * *

Слухи о переговорах были неутешительными. Обе стороны согласились, что война затянулась, а потери людей и коней неисчислимы, но Ричард, взяв инициативу в свои руки, заявил:

– Мусульмане должны уступить Иерусалим и отойти за реку Иордан.

Аль-Адил, брат Саладина, и его советники с возмущением отказались подчиниться этому требованию. Продолжались взаимные упреки, никто из противников не соглашался уступить, и перемирие казалось недосягаемым.

Подошло время вечерней молитвы мусульман, и переговоры оборвались. Ричарда и его соратников Аль-Адил пригласил на торжественный ужин, и король Англии принял приглашение.

Валентина нарядилась для вечернего празднества. В ее шатер принесли большую бадью, полную горячей воды, что являлось большой роскошью в пустыне. Служанка достала платье из белого шелка, расшитое яркими, словно хвост павлина, узорами. Туфельки из парчи, золотой пояс и драгоценные украшения дополняли наряд.

Волосы Валентина зачесала назад, и теперь они ниспадали по спине шелковистой волной. Отдельные пряди служанка переплела ей голубыми лентами и уложила так, чтобы открыть изящные мочки ушей и золотые серьги в виде колец.

Прохладный шелк приятно облегал тело. Платье, глубоко декольтированное, подчеркивало стройность фигуры, опускаясь волнистыми складками к самым кончикам пальцев ног. Длинные цельнокроенные рукава по низу были украшены вышивкой.

Увидев свое отражение в отполированном металлическом зеркале над диваном, Валентина нахмурилась: платье уж слишком откровенно приоткрывало соблазнительно обтянутую грудь.

«Такой наряд вызвал бы скандал в Наварре! – подумала девушка. – Но здесь не Франция!»

В тот же день был сооружен огромнейший шатер. Пурпурный шелк потолка и стен притягивал лучи заходящего солнца и радовал глаз. Толстые турецкие ковры покрывали пол, а на коврах были разложены подушки всех цветов радуги.

Повсюду сновали слуги с подносами разнообразных кушаний и свежих фруктов.

Шадьяр ад-Дарр сопровождала Валентину в ее прогулке по лагерю, когда хозяйка в последний раз проверяла, все ли готово к празднеству. Позаботившись обо всем, Валентина вернулась вместе с пантерой в шатер и призвала Шадьяр.

– Ты чувствуешь все движения моей души, так ведь? – тихо спросила она, лаская лоснящуюся белую голову зверя. – Ничего подобного я прежде не чувствовала! Меня влечет к султану Джакарда и к верховному повелителю мусульман. Нет, это не так, Шадьяр! Я обманываю себя! На самом деле человек по имени Менгис завладел моим сердцем, и другого возлюбленного теперь для меня быть не может! Именно он блуждает в моих снах и ни на минуту не покидает мои мысли, когда я бодрствую. Все помыслы связаны теперь у меня с ним. Это именно тот человек, которому я в состоянии отдаться совершенно, и у меня почему-то нет сомнений в том, что моя жизнь принадлежит ему. Может быть, наша встреча случится в пустыне, где пески замедляют бег времени? Встреча снова будет длиться одно мгновение, но для нас с ним оно станет вечностью. В его глазах я вижу то, что отражается в моих, – Валентина в последний раз погладила пантеру и вышла из шатра в прохладу ночи.

Яшмак, закрывавший нижнюю часть ее лица, колыхался от легкого ветерка. Девушка заметила Ахмара с его спутниками. Они вели в поводу три нагруженных лошади. Увязая в песке золотыми туфельками, Валентина заторопилась им навстречу.

– Ахмар, – запыхавшись, быстро проговорила она, – принесли птицы вишни из Эдессы?

Ее взгляд скользнул по навьюченным лошадям, пытаясь разглядеть голубей в корзинах с крышками.

– Да, госпожа, затея тебе удалась на славу. Каждая птица вернулась с четырьмя вишнями, и можно с уверенностью сказать: ягоды были сорваны, самое большее, сутки тому назад.

– Как же это удалось? – спросила Валентина, дотрагиваясь до одной из корзин, словно не веря, что там находятся воркующие птицы.

– Мохаб к лапкам птиц привязал небольшие мешочки, в которые обычно кладут травы и снадобья. Когда голубей доставили в Эдессу, то ягоды положили в эти мешочки, а потом выпустили птиц, и они полетели в Напур. Когда я приехал, Мохаб, устремив глаза в небо, как раз поджидал последнего голубя, стоя на балконе голубятни.

Ахмар вынул из корзины одну из птиц. Маленькие мешочки до сих пор были привязаны к лапкам сизого голубя. Валентина протянула руки, и четыре спелых вишни упали ей на ладонь.

– Они еще хранят тепло солнца, – удивилась девушка.

– Да, и попробуй их, госпожа! Во имя всего святого, едва ли что-либо более сладкое касалось моих губ!

– Кроме губ Розалан, да, Ахмар? – слегка подшутила над ним госпожа.

Ахмар густо покраснел.

– Извини, временами я шучу довольно неудачно, – попросила прощения Валентина. – Иди и скажи кому-нибудь из слуг, чтобы дали тебе поесть, ты, наверняка, проголодался в дороге. Я прикажу отнести корзины к шатру Саладина.

Возле шатра Малика эн-Насра Валентина остановилась, чтобы освободить одну из птиц от ее ноши. Она слышала, как стражник объявил о ее приходе и Саладин пригласил войти.

Внутри царил полумрак, лишь угли, тлеющие в жаровне, освещали шатер.

– Я пришла, чтобы пожелать тебе скорого выздоровления, о великий предводитель! А еще я принесла с собой маленький подарок.

– Твой приход – сам по себе уже для меня подарок. Садись и расскажи, что помешало тебе провести со мной весь этот день, – голос Саладина снова звучал властно, но был еще слаб из-за лихорадки.

Валентине показалось, запах паленой плоти все еще витает в шатре. Она удивилась, что после такого лечения больному, похоже, на самом деле становится лучше. Еще одна тайна этой странной земли!

– Слишком много у меня было дел: продовольственные припасы, шатры, бесконечные мелочи…

– Но подготовку торжественного ужина, о женщина, ты по своей воле взяла на себя! Да, у меня есть свои люди повсюду. Они мне рассказали, сколь прилежно сегодня ты применяла свои таланты, – рука Саладина потянулась по покрывалу к ее руке.

Прикосновение ладони было успокаивающим. В пожатии чувствовалась сила. Глаза Саладина блестели, хотя темные круги еще залегали под ними.

– Ты говоришь, что принесла мне подарок?

– Да, – подтвердила Валентина, вспомнив о четырех вишенках, зажатых в ладони и скрытых складками юбки.

– Сначала сними яшмак. Я хочу видеть твое лицо. Такое же оно милое, как чудилось мне, пока я лежал здесь в бреду?

Валентина подняла руку и отвела яшмак с лица.

– Вот так-то лучше! – вздохнул Саладин. – А ты еще красивее, чем мне помнилось! Ну! А теперь подарок! Что же ты принесла? – он улыбнулся. – Языки колибри? Рог великого единорога? Волос с головы Мухаммеда?

– Лучше всего этого, вместе взятого! – рассмеялась Валентина, звуки вышли нежными и гортанными. – Ты не угадаешь и за тысячу лет!

– За тысячу лет? Но ты пока не дала мне такой возможности! Где же подарок? Ах, вот! В руке, которую ты прячешь! Тогда это что-то маленькое… что же это может быть?

Валентина протянула руку. Четыре вишни блестели на ее ладони.

– Вишни! – восторженно воскликнул Саладин и потянулся к ладони девушки.

– Нет, – шутливо мучила его Валентина, – сначала скажи, что вишни более подобает приносить в подарок великим людям, чем языки колибри и рога единорогов. Признай это, пока я не забрала обратно вишни и не оставила тебя мечтать об их сладости всю ночь напролет.

– Признаю! А теперь дай мне скорее вишни, если не хочешь, чтобы я встал с постели и не принялся гоняться за тобой по всему лагерю! Неужели же ты желаешь, чтобы я унижался перед тобой из-за нескольких вишен?

Валентина, как послушная служанка, встала на колени перед постелью и преподнесла свой подарок самым почтительным образом.

– Никогда я не увижу Саладина униженным, – засмеялась она. – Вот если бы в этих вишнях не было косточки, тогда они действительно оказались бы достойным подарком!

– Вишня без косточки – все равно что женщина без сердца! – больной распробовал спелую ягоду и округлил глаза. – Где ты достала их, Валентина? Готов поклясться бородой Пророка, что эти вишни упали прямо с дерева в Эдессе! Как ты их раздобыла? Клянусь, они еще теплые от солнца!

– Поверишь ли ты мне, если я скажу, что они прилетели к тебе на крыльях птиц?

– Прекрасная женщина, я охотно поверю, что ты так легко повелеваешь сердцами мужчин, но не полетами же вишен!

– Хочешь – верь, хочешь – не верь, мой господин, но вишни прилетели сюда на крыльях! И я докажу тебе это!

Валентина хлопнула в ладоши, и шесть голубей вылетели из корзины, проникли в шатер и уселись на постель. Девушка ловко поймала одного, сняла мешочки с его лапок и протянула Саладину еще четыре вишни.

– Клянусь глазами Аллаха, ты права! – воскликнул он.

– Однажды я слышала, как ты сказал Рамифу, что готов отдать жизнь за сочные спелые вишни. Мне не хотелось, чтобы ты отдавал жизнь за то, что я без труда могу раздобыть для тебя.

– Эта женщина – просто чудо! – воскликнул повелитель мусульман, вглядываясь в темный угол шатра. – Ты согласен?

Валентина предполагала, что в шатре они одни с Саладином, не считая стражи, и потому резко обернулась, с удивлением обнаружив позади себя султана Джакарда. Он спокойно стоял, ожидая указаний и не спуская глаз с лица девушки.

Время, казалось, остановилось. Молодые люди пристально смотрели друг на друга. Валентина первой опустила глаза. Ей привиделось, что на смуглой щеке еще заметен след ее руки. Звук пощечины до сих пор отдавался в ушах. На прекрасном лице девушки промелькнул страх, она подумала, что теперь Паксон, оскорбленный пощечиной, раскроет ее тайну Саладину. Не потому ли он здесь? Не воспрепятствовала ли она своим приходом его намерению? Не по этой ли причине темные, как ночь, глаза бестрепетно на нее смотрят?

Саладин наблюдал за молодыми людьми, задумчиво переводя взор с одного на другого. Долгое молчание было прервано с появлением слуги, который принес корзину вишен, собранных из мешочков на лапках птиц, сидевших в заточении. Минуту спустя послышался шум крыльев – голубей выпустили, и они направились обратно в Напур.

Саладин сказал:

– Валентина, твой дар – самый великолепный из всех даров, которые я когда-либо получал в жизни. Мне дарили драгоценные камни и редкостные диковинки – все, предназначенное для королей, но свой подарок ты преподнесла мне… просто как человеку, – он произнес эти слова смиренно, голосом, готовым сорваться: Саладин был глубоко тронут ее поступком и, высоко ценя искренность, не хотел скрывать свои чувства. – Паксон, подойди, – грубовато окликнул он молодого сарацина, протянув к нему руку.

Султан приблизился и вложил свою руку в ладонь повелителя.

Валентина бросила на Саладина умоляющий взгляд. Она уже поняла его намерение, но все же надеялась, что ошиблась.

– Твою руку, Валентина!

Девушка бросилась на колени и прижалась к его груди.

– Кади, умоляю тебя! Если ты питаешь ко мне хоть какие-то чувства…

Саладин ласково погладил ее по спине.

– Именно потому, что питаю к тебе нежные чувства, я и делаю это. Кровь твоя молода и слишком горяча для человека моего возраста. Я передаю тебя Паксону, – тихо вымолвил он. – А теперь идите и оставьте меня с моими вишнями! – предводитель мусульман вложил руку девушки в ладонь султана.

От прикосновения Паксона дрожь возбуждения пробежала по телу Валентины и зажглась кровь. Девушка так и не поднялась с колен, опасаясь взглянуть в глаза султана, потому что если бы посмотрела…

– А теперь оставьте меня, – приказал Саладин более суровым голосом, чем ему хотелось бы.

Паксон помог Валентине подняться. Она уцепилась за его смуглую руку и теперь стояла, чувствуя себя маленькой и беспомощной рядом с мускулистым и сильным сарацином. Девушка осознавала: его глаза требуют, чтобы ее взор обратился на нового повелителя, и повиновалась помимо своей воли. Казалось, с прикосновением Паксона всякая решимость и самообладание покинули Валентину.

Султан повел ее к выходу из шатра, но она, заколебавшись, бросила взгляд на диван, где лежал Саладин. Великий предводитель мусульман почувствовал ее взгляд и повернул голову, чтобы посмотреть на красавицу.

– Почему ты колеблешься? – спросил он. – Я же передал тебя султану Джакарда!

Валентина издала низкий гортанный звук, казалось, заполнивший собой тишину, царившую в шатре.

– Я иду, кади, как ты приказал мне, но радости ему от этого не будет!

* * *

Паксон шел рядом с Валентиной, изредка бросая на нее взгляды. Сияние звезд проливалось на девушку. Она не позаботилась снова закрепить яшмак, и прекрасное лицо было открыто ночному ветерку. Находясь рядом, сарацин чувствовал отчужденность Валентины – эта женщина-ребенок своими слезами умела пробуждать в нем самое глубокое сострадание и зажигать страсть одной только опаляющей походкой. Когда Саладин вложил ее руку в его, Паксон испытал потрясение не меньшее, чем девушка. Он ощутил, как ледяные и хрупкие пальцы коснулись его ладони и какой смертной холодностью веет от той, что вручена ему предводителем. И все же в глазах Валентины он уловил безумное желание и собрался утолить страсть, разжигая ее до тех пор, пока девушка не взмолится о пощаде и не заснет, спокойная и счастливая, в его объятиях.

– Куда ты ведешь меня? – тихо спросила Валентина дрожащим голосом.

– В один укромный уголок оазиса. Это недалеко.

Лицо девушки осталось бесстрастным, и он добавил:

– Или ты желаешь, чтобы я взял тебя здесь, сейчас?

– Это ты подстроил все случившееся! – обвинила его Валентина, повернувшись к своему противнику.

Свет звезд окутал ее лицо мягким сиянием.

– Нет, но подстроить лучше, чем это сделал сам Саладин, я бы не смог, – он протянул руку и сжал ей локоть, опасаясь, что она убежит, как накануне.

– Отпусти меня! – приказала Валентина тихим голосом, полным угрозы.

– Ты моя! Саладин передал тебя мне!

– Я не твоя и никогда твоей не буду! – выпалила девушка, вырвав свою руку.

– Это мы еще посмотрим! – последовал ответ, в котором таилось больше угрозы, чем в звуке боевых труб.

Снова схватив ее за руку, Паксон зашагал быстрее, поскорее уводя непокорное создание на край оазиса – прочь от грустных глаз дурно пахнущих верблюдов.

* * *

У подножия финиковой пальмы под звездным небом Паксон скинул с плеч плащ и расстелил на траве. Тонкий луч лунного света пронизал густую листву и выхватил из тьмы Валентину, озарив ее лицо серебристым сиянием. Непроницаемые глаза султана оставались в тени, но взгляд был ощутимо тяжел. Девушка чувствовала, как этот взгляд скользит по ней, и пламя гнева расходилось по ее жилам.

– Не так все должно было случиться между нами, Валентина! Но приди ко мне по своей воле, – голос таил теплоту, которой так жаждало сердце.

– Я уже сказала Саладину, что радости тебе от близости со мной не будет! – решительно заявила девушка.

От нее веяло холодом, поразившим сарацина до глубины души.

– С нашим предводителем ты пошла охотно! – напомнил он.

– А теперь я с тобой лишь потому, что так повелел Саладин!

Паксон шагнул к ней.

– Ты всегда повинуешься приказаниям? Но которому же из двоих повелителей ты выкажешь большую преданность, леди Валентина Наваррская?

Он заметил, как высоко вздымается грудь девушки под тонким шелком платья, и представил, сколь легко разорвалась бы в его руках непрочная ткань.

– Если у тебя нет желания на виду у всех воинов Саладина возвращаться в лагерь в одежде, изорванной в клочья, советую самой снять наряд.

Валентина знала: Паксон говорит серьезно. Здесь, наедине с ним, оторванная от всего мира, она будет принадлежать ему, как он того пожелает, и не позовет никого на помощь, потому что Малик эн-Наср высказал свое одобрение.

Глядя на Паксона неподвижным взором, девушка стала молча снимать свое платье и, оказавшись нагой, не сделала ни одного движения, чтобы прикрыться. Султан упивался ее красотой и пьянел от мягких изгибов тела. Ни одну женщину не желал он так сильно.

Насмешка мелькала во взгляде Валентины, она манила медлительной и чувственной улыбкой, полные, сочные губы приоткрылись, блеснули белые зубы. Паксон не отводил от нее глаз, сбрасывая свою одежду.

Крепкие мужские руки обвились вокруг девичьего стана, показавшегося султану горячим при соприкосновении. Сарацин крепко прижал к себе красавицу-христианку и медленно склонился к ее лицу.

Валентина поворачивала голову то в одну сторону, то в другую, отдаляя тот момент, когда их губы сольются в поцелуе. Паксон погрузил пальцы в ее волосы и, захватив тяжелые пряди, не позволил отвернуться вновь. Он прильнул к ее устам, и губы девушки показались ему ледяными – такими же бескровными, какими стали ее пальцы, когда Саладин соединил их руки.

И все же у него сохранилась жажда обладания этой женщиной. Не отрывая губ от ее рта, он стал подталкивать Валентину к плащу, расстеленному на траве. Девушка отвернула лицо, едва не задохнувшись от возмущения.

– Между любовным совокуплением и утехами обольщения есть разница! – выдохнула она, и звук ее голоса подстегнул страсть мужчины.

– Но разница эта небольшая! – задыхаясь, проговорил Паксон, принуждая Валентину опуститься на плащ.

Она почувствовала спиной землю.

Он целовал ее губы, придавив своим стройным и мускулистым телом. Девушка не могла даже шелохнуться. Сопротивление было бы бесполезно, все силы Валентины поглотило беспросветное отчаяние.

Султан ласкал ее груди, его губы оторвались от губ пленницы, только лишь для того, чтобы изведать нежность шеи, сопровождая теплые касания рта легкими прикосновениями пальцев.

Девушка оставила попытки высвободиться, понимая, что силы их слишком не равны. Она лежала тихо, неподвижно, безучастно. Паксон поцеловал ей мочку уха и прошептал на своем языке нежные слова, его руки продолжали ласкать ее тело, щекоча и возбуждая, пока дыхание Валентины не стало прерывистым и плоть не подалась навстречу ласке, подобно лепесткам цветка.

Пытливые пальцы сарацина безмолвно говорили, как он ее обожает, жаждущие губы боготворили красоту, блуждая по гладкой коже, голова скользила все ниже по упругому животу – к шелковистым бедрам.

Паксон чувствовал, как начинает гореть огнем тело девушки. Окутавший ее лед оказался тонким, под ним билось пылкое сердце. Султан раздвинул коленом ей бедра, и Валентина подалась вперед, изогнув спину, чтобы принять его. Необыкновенно сладостные губы обжигали пылом страсти, сливаясь в поцелуе с его жадным ртом. Он проник в лоно, и сердце мужчины бешено забилось в груди, подчиняясь порывам страсти.

Валентина остро ощущала движения, требующие отклика, и она, обнимая крепче мускулистую спину, откликалась, давая волю своей чувственности. Девушка увлекала Паксона за собой, гулкие удары двух сердец сливались воедино. Она слышала голос, обещавший сделать ее своей, и отвечала, что это будет нелегко, но слова ничего не значили, властвовали ощущения и тяга плоти к неземному блаженству, верх одерживало стремление к полному слиянию тел.

…голос Розалан… «твоя душа… суть… тайная сердцевина… никто не может завладеть ею… только если ты не отдашь сама…» и ее собственный голос… «это будет нелегко… нелегко… нелегко…»

Руки Валентины упали на плащ, тело стало безвольным, но, только удовлетворив свою страсть, Паксон выказал гнев. Наклонившись так близко, что девушка почувствовала его дыхание на своей щеке, он хмуро посмотрел на нее рассерженным взглядом. Валентина бестрепетно встретилась с ним глазами, ответив равнодушным взором.

– Я не глупец, как ты думаешь! Так что поостерегись и не принимай меня за дурака! Твои губы жаждали моих поцелуев, и ты прижималась ко мне так крепко! Разве эти прекрасные руки не смыкались на моей спине, увлекая меня на божественную высоту? Кто противился кому, я или ты? Молчи, не отвечай! – сердито произнес он, откатываясь на край плаща. – Наверное, ты не понравилась Саладину, и сейчас он, без сомнения, смеется над тем, как ловко спихнул мне ледяную красавицу!

Валентине безумно захотелось вцепиться ногтями ему в лицо и разорвать его, и расцарапать. Паксон был прав: она откликалась на призыв и желала его больше, чем какого-либо другого мужчину на свете. Но ни ее отклик, ни наслаждение, которое она получала, не могли считаться достаточным ответом на страсть такого мужчины, как Паксон. Он требовал от нее того, что дать ему она была еще не готова. Мужчина возбуждал ее, но и пугал одновременно. В этом человеке чувствовалась жестокость. В первую очередь он был воином, затем – султаном Джакарда, и лишь потом – мужчиной, человеком.

– Ты нанесла мне поражение, Валентина! Такого я от женщины не потерплю!

– Ты готов принять от женщины все, кроме отказа разделить с тобой до конца твою страсть?

– Никогда я не приму отказа! – пригрозил он, прижимая снова ее к плащу. – Если я однажды не завладею тобой совершенно, то и никому другому больше не достанешься! Это я тебе обещаю! Мне достаточно лишь положить руки тебе на шею и сдавить как следует, чтобы убить христианку, увеличив тем самым и без того немалый счет неверных, павших от моей руки.

– Почему же ты этого не делаешь? Тебя вдруг стали мучить угрызения совести, не позволяя убивать женщин?

– Ты еще презреннее, чем женщина! Забыла, что я только что стал свидетелем твоей холодности и понял, какая ледяная кровь течет в твоих жилах? Нет, еще не настало время мне тебя убить! Я решил позволить тебе пожить еще немного. Твои глаза так вопросительно смотрят на меня, Валентина! Ты удивляешься, почему я до сих пор не открыл Саладину, кто ты такая на самом деле?

– Ты ошибаешься, могущественный султан! Меня интересует другое: как долго ты собираешься использовать эту угрозу против меня? – насмешливо заметила девушка, сверкнув глазами.

Яростно схватив ее за плечи, Паксон скрипнул зубами и выругался.

– Я поставил себя в невыносимое положение. Не открыв обман сразу же, как мне стало о нем известно, я превратился в твоего сообщника. Это самое ужасное положение, в котором только может оказаться такой человек, как я, ведь мне уготовано судьбой вместе с остальными править этой страной! Я проявил к тебе снисхождение потому лишь, что ты не в силах нанести какой-либо вред народу ислама. И я знаю Рамифа, как человека стойкого и верного правому делу мусульман. Он сумеет удержать тебя в узде, это несомненно. И кроме того, есть еще одно обстоятельство, не менее важное, чем все остальные! – прорычал он более грозно, по-прежнему прижимая Валентину к плащу. – Я еще не готов увидеть тебя мертвой! Я хочу выиграть сражение, в которое ты вовлекла меня своей холодностью. Слушай меня внимательно, Валентина! Я выиграю это сражение! Я всегда побеждаю! Скоро наступит день, когда ты станешь моей совершенно и разделишь со мною страсть!

Неожиданно Паксон отпустил ее и, оставив лежать на плаще, принялся собирать свою разбросанную одежду. Пораженная, Валентина ждала. Ночная прохлада становилась все более пронизывающей, и она дрожала от холода.

Девушка чувствовала себя разбитой и униженной. Обида и горе мучили сильнее, чем в тот вечер, когда ее изнасиловали двое воинов. Близко, слишком близко подошла она к тому, чтобы довериться Паксону и сдаться на его милость. Но между ними не было любви! Она для него всего лишь пока еще не выигранное сражение, и он стремится одержать победу. Между ними не промелькнуло ни искры нежности, кроме той, что он проявлял с целью быстрейшего достижения наивысшего наслаждения, и не было между ними доверия… Ничего! Чувственность, похоть, желание… – все, что идет от плоти. А что же от души? Где дружба? Единодушие? Нежность, которая могла бы противостоять жизненным испытаниям?..

Одевшись, Паксон вернулся к Валентине с ее платьем в руках. Опустившись на одно колено, он надел туфельки ей на ноги, как ребенку. Сжав губы в тонкую линию, лишь бы удержаться и не пуститься в объяснения по поводу своей вялости и безучастности и его напрасно уязвленной гордости, девушка с трудом подавила желание протянуть руку и утешить сарацина.

Паксон бросил ей скомканное платье:

– Одевайся, не то мне придется тащить тебя в лагерь в чем мать родила, – тон голоса был насмешливым и презрительным, и ни одно слово так и не сорвалось с губ Валентины.

Султан смотрел, как она одевается, и девушка не делала попытки спрятаться от его взгляда. Помимо своей воли сарацин ощутил, как в теле вновь пробуждается желание.

– Я думал, что растопил твою сдержанность, но в последний момент ты доказала, насколько я ошибся! Однако все случится иначе в другой раз! Неоднократно я буду возлежать с тобой и в конце концов растоплю твою холодность! Помяни мое слово, Валентина: однажды ты будешь моей совершенно!

Спорить было бы лишь пустой тратой времени и сил, это только отдалило бы тот благословенный миг, когда удастся ей остаться наедине со своими мыслями. Валентина молча шла рядом с султаном к лагерю, и в ее сердце зрело мрачное предчувствие, что на самом деле однажды настанет день, когда Паксон осуществит свою угрозу.