Менгис смеялся, блестели белые зубы. Лицо, словно высеченное рукой искусного резчика, поражало мужественностью и красотой. Изгиб смеющегося рта пронзала чувственность. Юноша поглядывал на прекрасную женщину. На его голове не было тюрбана, и пряди угольно-черных волос свободно ниспадали на лоб. Рукой он поглаживал усы.

– Шейх аль-Джебал не слышит тебя! Он находится в состоянии глубокой медитации, ожидая часа своей смерти.

Валентина постаралась взять себя в руки. Ноги у нее дрожали, и невозможно было усмирить безудержно бьющееся сердце.

– Если он не может меня выслушать, то кого же мне просить?

– Можешь попросить меня. Я слышал твою просьбу, и она показалась мне странной. Ты правишь владением мусульман и радеешь о христианах? Скажи, почему ты решила, что я помогу тебе?

– Христианам необходимо продовольствие, иначе они погибнут.

Смеющиеся темные глаза помрачнели.

– А если я откажусь, что ты станешь делать? Валентина взволнованно ответила своим низким и хрипловатым голосом.

– Ты оставишь людей умирать от голода, в то время как в твоих силах помочь им! Не понимаю! Неужели у тебя нет ни сердца, ни чести?

Менгис рассмеялся и заключил ее лицо в свои ладони.

От его прикосновения огонь побежал по жилам Валентины. От близости этого человека она ослабела.

– Пошли погуляем по саду. Вечер очень хорош. Мы обсудим, есть ли у меня сердце и честь, в прохладе ясной ночи, где благовония не будут будоражить наши чувства.

Дрожь пронзила Валентину снова, когда Менгис взял ее за руку и вывел из комнаты в сад. Сгустились сумерки, на небо высыпали звезды. Легко двигаясь в полумраке, юноша повел гостью Аламута по узкой дорожке, и шли они молча, ощущая присутствие друг друга и пытаясь разобраться в своих чувствах.

Валентине показалось, что она была в отъезде, но теперь вернулась, наконец, домой, где ее встретили с любовью и нежностью, и в словах не было нужды.

Менгис приноровил свой шаг к шагам Валентины. Он гордился тем, что из двух прекрасных дам выбрал лучшую, когда в день турнира в Мессине Паксон вознамерился похитить королеву. Эта женщина столь же трепетна и отважна, сколь и красива.

Из-под опущенных век юноша рассматривал ее профиль, оценивая изящество тонко очерченного носа и решительную линию подбородка. Распущенные волосы в живописном беспорядке были откинуты за спину. С трудом удалось ему удержаться и не погрузить пальцы в темную, как ночь, густую пелену.

Но чаще всего его глаза возвращались к губам Валентины, полным, сочным, плотным, изысканной формы – рот казался просто созданным для поцелуев. Менгис понимал, что прикосновение этих губ к его губам окажется нежным и прохладным. Он понимал, с какой радостью утонул бы в их сладости.

Юноша подвел Валентину к ручью с небольшим водопадом и сел рядом с нею на берегу.

– Ты спрашивала, есть ли у меня сердце. У меня его нет, – рассмеялся он. – И чести тоже.

– Но ты мне поможешь? – тихо спросила Валентина, глядя в его темные глаза.

– Почему ты решила, что я должен тебе помочь? Я понимаю, о чем ты просишь: мол, те воины умрут, если я откажу тебе в просьбе. Пойми, мужчины не должны идти на войну, если они не готовы умереть. Каждый человек – заложник своей собственной судьбы и не должен ожидать чьей-либо помощи в тщетной надежде избежать рока. Что ты можешь предложить в обмен на мою помощь?

– У меня ничего нет, но Малик Рик заплатит золотом, и в два раза больше того, что будет стоить доставленное продовольствие. Половину получишь ты за свою помощь, а половину – Напур для возмещения расходов.

Менгис снова рассмеялся, сверкнув белыми зубами в сумеречной полутьме.

– Мне твое требование кажется более чем странным! Только что ты интересовалась моей честью, а сама ты, христианка, выдаешь себя за черкешенку и правишь Напуром вместо покойного эмира, скрывая ото всех смерть Рамифа!

Валентина издала испуганный возглас, и Менгис улыбнулся.

– В тот же миг, как эмир ушел к Аллаху, мне стало это известно. О тебе я знаю больше, чем ты сама о себе. Например, ты утверждаешь, будто в военном противостоянии мусульман и христиан не принимаешь ни чью сторону, а сама, правя владениями эмира, крадешь продовольственные припасы из кладовых Напура, чтобы помочь христианам! И эта женщина еще осмеливалась спрашивать, есть ли у меня честь! – с улыбкой заключил Менгис.

Валентина поежилась, выслушав язвительную речь.

– Это был вопрос жизни и смерти, – медленно проговорила она. – У меня не было выбора. Умирать совсем не хотелось. Все, что ты сказал обо мне – истинная правда. Однако, как бы там ни было, я не могу допустить, чтобы люди умирали от голода, когда в моей власти помочь им.

– Ты говоришь загадками, прекрасная Валентина! Ты ничего не сможешь сделать, если я тебе не помогу. Но учти, когда христиане станут хорошо питаться и восстановят силы, они начнут уничтожать тот самый народ, что помог тебе выжить. Вот и скажи мне теперь, – насмешливо потребовал он, – есть ли у тебя честь?

– Я молилась о примирении, – возразила Валентина. – Но оно кажется несбыточным; и пока я молюсь, люди умирают от голода.

– Мне известны тяготы войны, – красивое лицо юноши омрачилось. – Неужели никогда люди не поймут, что войной ничего они не добьются? Во имя своих богов христиане и мусульмане уничтожают друг друга, навлекая на себя несчастья и нищету, а утверждают, что откликаются на призыв своей веры! Это удручает.

– Ты говоришь «во имя своих богов», – прошептала Валентина. – Но какому Богу поклоняешься ты, Менгис?

– Силы и законы Вселенной – вот мой Бог. Все сущее есть Бог, и на каждом из нас лежит печать бессмертия. Отрицать доброе начало в человеке – значит порицать идею Бога. Учение несложное, согласись! Бог – все сущее, и все сущее – Бог. Война противоречит этому учению. Мир – естественный порядок вещей, значит мир и есть Бог.

Просто и трогательно проповедовал юноша ей свою веру, голос мягко обволакивал, в словах чувствовалась затаенная тоска. Валентина поверила Менгису, невзирая на то, что находилась она на вершине Аламута, в цитадели убийц и воров. Девушка поверила ему, но сердце разрывалось на части от противоречивых чувств. Если Менгис в силах решить, поможет ли ей шейх аль-Джебал, не несет ли и он некую долю ответственности за те злодеяния, что приписывают Старцу Гор?

– Еще раз спрашиваю тебя, Валентина, – мягко проговорил Менгис, на этот раз без малейшего намека на насмешку. – Есть ли у тебя честь?

– Ты можешь верить во что угодно, Менгис, но если бы умирали от голода мусульмане, я бы помогла мусульманам. Так что мне ответишь на просьбу?

– Мой ответ ты узнаешь завтра утром. Валентина заглянула в самую глубину глаз юноши и улыбнулась.

– Не значит ли это, что ты хочешь заставить меня ждать целую вечность?

Менгис мог и не отвечать ей. Он нежно заключил в ладони ее лицо и долго смотрел ей в глаза. Все заботы и опасения улетучились от этого ласкового прикосновения и проникновенного взгляда. Она принадлежала ему, сейчас, завтра, всегда. Он был ее судьбой.

– Здесь, в Аламуте, время не имеет никакого значения. Я хочу, чтобы в этот вечер ты была моей гостьей. Может, – лукаво улыбнулся он, – я пожелаю не расставаться с тобой никогда!

– Пожалуйста, не говори больше ничего подобного, если только не думаешь так на самом деле, – попросила Валентина.

– А если я скажу, что действительно хочу, чтобы ты навсегда осталась в Гнезде Орла, согласишься ли?

Страх овладел сердцем девушки. Ей следует отказаться!

– Я не могу остаться… по крайней мере, сейчас. Быть может, наступит время, когда я…

– Да, понимаю, – сдержанно произнес Менгис.

– Скажи, – спокойно спросила Валентина, – когда шейх аль-Джебал воссоединится душой со своим Богом? И кто сидит в его кресле?

– Очень хитрые вопросы ты задаешь, но я отвечу тебе. Я сижу в этом кресле и становлюсь с каждым часом все больше похожим на шейха аль-Джебала.

– Нет! Нет! Ты не можешь сидеть в том кресле! Если это так, значит, ты и есть… Нет! Нет! – в отчаянии воскликнула Валентина.

– Такова моя судьба, – произнес Менгис с печалью в голосе.

– Ты сказал, что люди являются заложниками судьбы, но неужели, зная предназначенное, невозможно избежать рока?

– Это кажется парадоксальным, правда?

– Объясни мне так, чтобы я смогла понять, – со слезами в голосе принялась умолять Валентина. – Именно это имел ты в виду тогда, в пустыне, правда?

– Я глубоко скорблю о том, что отыскал тебя в пустыне. Я не имел права это делать, но дал себе поблажку. С того самого момента, как мы встретились в Мессине, я уже знал, что должен увидеть тебя снова. И в тот день, на базаре, и потом, во дворце, я просто ничего не мог с собой поделать и говорил себе, что когда окажусь на троне, стану вспоминать об этих встречах. А теперь я отвечу на твой вопрос. Говоря о судьбе и роке, я имею в виду других людей. Сам же я отличаюсь от остальных. Чтобы лучше понять, тебе следует сравнить меня с вашими европейскими королями. Им известна их судьба, и они от нее не отступают, даже если и хотят для себя чего-либо иного. Я наследник трона Аламута, предводитель федаинов, тот, на кого обращены взоры многих. Миф о Старце Гор утверждает, что он бессмертен. Глядя на того старика, что готовится сейчас к своему смертному часу, ты, конечно же, понимаешь: это не так. Шейху аль-Джебалу приписывают многие убийства. Это тоже неправда. Есть на свете множество людей, которые из желания снять с себя вину убивают своих врагов от моего имени. Федаины не опровергают эту ложь лишь потому, что она помогает вселять в сердца людей страх перед всемогущим шейхом аль-Джебалом.

– Но ведь не один ты живешь здесь, в Аламуте? Кто еще?

– Если ты пытаешься узнать, нет ли какой-либо особенной женщины в моей жизни, я могу сказать: таковой нет. Но я не одинок, потому что за троном шейха аль-Джебала стоят многие люди, и они принимают решения, а не я. Хвала Аллаху, я не несу ответственности за все то, что творится от имени Старца Гор.

– А Гнездо Орла? Что это за тайна, порождающая бесстрашие в сердцах федаинов? Говорят, они ничего не боятся, потому что им ничто не дорого в этой жизни и они всегда готовы умереть.

– Это еще один миф. Умереть боятся все, но правда и то, что есть одна тайна. Она объединяет сердца федаинов и позволяет им не бояться смерти, как все прочие люди. Это и есть тайна Аламута, Гнезда Орла.

Валентина зачарованно слушала. Сейчас Менгис раскроет ей тайну, которую пытались разгадать на протяжении долгого времени очень многие, и узнает ее она из уст самого шейха аль-Джебала!

– Здесь, на гребне горы, простирается мир Аламута, всевидящего ока, бдительно взирающего на мир. В кольце стен Гнезда Орла есть сад – сад Эдема, где редкостные деревья и мраморные фонтаны с благоуханным вином услаждают все чувства. Шелковые шатры, устланные коврами, своей тенью манят скрыться в них от жаркого солнца. Благозвучная музыка радует слух. Таков этот мир, куда стремится попасть каждый, но только федаины могут войти в этот рай. Их привозят в Аламут и показывают, что ждет их в вечности после смерти, а затем дают наркотик, всего один раз. Когда вновь прибывшие просыпаются, то принимают решение: оставаться в Аламуте или нет. И это решение каждый должен принять сам, Валентина. А знаешь ли ты хоть одного человека, который не предпочел бы страданиям райские наслаждения? По лицу твоему вижу, ты подумала, Аламут – скопище людей, одурманенных наркотиками. Неправда! Нет смысла лишать людей разума. Если бы это было так, то как бы они стали столь безукоризненно выполнять приказы Старца Гор? О федаинах ходит много всяких рассказов и легенд, но мне хотелось, чтобы ты услышала правду, – голос Менгиса звучал мрачно, в глазах застыла печаль.

– Спасибо, что ты рассказал мне правду, – произнесла Валентина. – Я сохраню все в тайне.

– Знаю, что сохранишь, иначе не рассказал бы! Если ты выдашь хоть слово из того, что услышала, кинжал федаина найдет путь к твоему сердцу. Я редко ошибаюсь в своих суждениях. Нет, я не беспокоюсь на этот счет. Ты доказала, что можешь надежно хранить секреты, даже теряя из-за того возможность вернуться в привычный мир христиан. Ты необычная женщина. Честь – это слово, значение которого женщины чаще всего не понимают.

– Может, потому так, что женщины редко встречаются с благородством? – встала на защиту женщин Валентина.

Менгис рассмеялся.

– Метко сказано! Метко! Теперь, когда тебе известна моя судьба, расскажи о своей.

– Я не размышляю, как ты, о судьбе, а просто живу изо дня в день, – сказала Валентина.

– Тогда мы немного похожи, разве не так? Ты живешь сегодняшним днем, а я скоро буду жить днем вчерашним.

Валентина опечалилась, услышав эти слова. Пустая трата жизни!

– Посмотри! – показал Менгис на небольшую рощицу неподалеку.

Он сменил позу и протянул руку. Маленькая лань на еще шатких ножках приблизилась к нему и легонько коснулась протянутой руки. Валентина удивленно заметила пшеничные зерна в смуглой ладони.

– Не шуми, – предупредил Менгис. – Скоро здесь появится мать этой малышки.

Валентина замерла, наблюдая, как появляется сначала одна лань, потом другая… Они осторожно брали зерно из рук Менгиса и отступали, опасливо поглядывая на него своими красивыми темными глазами. Старец Гор, улыбаясь, издавал воркующие звуки.

Когда лани убежали, Валентина засмеялась.

– Ты разговаривал с животными! Как это здорово: они доверяют человеку! – сказала она.

– В этом нет ничего странного. Они ведь ничего Не просят. Их доверие бескорыстно. Разве ты смогла бы убить хоть одну из этих ланей? – спросил Менгис.

– Чтобы выжить – да! Ради своей жизни я сделаю все, что только смогу.

– Иногда, когда обстоятельства позволяют, ты говоришь правду, иногда же обходишь острые углы невольной ложью. Почему так?

– Порой приходится лгать, чтобы выжить, – пылко заявила Валентина. – Откуда тебе так много известно обо мне? У тебя свои люди и во дворце Рамифа?

Менгис рассмеялся, вытянув длинные стройные ноги.

– У меня есть люди повсюду! Я знал о твоем намерении вскарабкаться на гору, как только ты покинула Напур, знал о твоем продвижении вверх по горному склону, едва ты начала подъем, и знаю о каждом слове, произнесенном на встрече английского короля и Малика эн-Насра в пустыне. Знаю, что ты возлежала в объятиях султана Джакарда, а до этого – в объятиях Саладина. Скажи, – весело расхохотался Менгис, – когда ты разделишь ложе с Ричардом Львиное Сердце? Говори правду!

– Ты несносен! – воскликнула Валентина, вскакивая. – Ты не имеешь права так со мной разговаривать!

– Правда есть правда, не так ли? Почему ты боишься произнести ее вслух? Ну ладно, довольно! Пошли, я отведу тебя на женскую половину, чтобы ты привела себя в порядок с дороги. Потом мы вместе поужинаем.

* * *

Девочка лет десяти с глазами, похожими на терновые ягоды, встретила Менгиса и Валентину в саду за стенами крепости, и Менгис поручил Валентину ее заботам, пообещав, что через час он встретится с гостьей за ужином.

Маленькая прислужница провела Валентину в покои, предназначенные для женщин. Казалось, множество щебечущих созданий должны были бы обитать в этих роскошных комнатах, но выяснилось, что великолепные покои предоставлены ей одной.

Помещение, в которое служанка ввела Валентину – более пышное, чем гарем во дворце Рамифа, – как бы переносило в легендарные времена древнего Рима, прославленного красотой дворцов. По обе стороны шли сводчатые галереи, где под каждой аркой, мраморной или украшенной изразцами, стояли жаровни, распространяя свет и тепло. Вдоль стен были расставлены длинные низкие диваны, покрытые восхитительной тканью. Пол устилали изумительные ковры всех цветов радуги, по ним так и хотелось пройти, ощущая, как ступни утопают в мягчайшем ворсе. Стены были увешаны гобеленами, вытканными, как показалось Валентине, во Франции, а статуи богинь на пьедесталах придавали большой и вытянутой в длину комнате завершенный вид, в то же время не затмевая изысканность и простоту архитектурных украшений.

В дальнем конце комнаты находился бассейн, вода в который поступала из природного источника. На поверхности воды плавали лепестки роз, в воздухе носилось благоухание душистых притираний.

При ближайшем рассмотрении Валентина обнаружила, что по периметру бассейна сделано углубление – резервуар для воды, стенки которого представляют собой отполированные камни, нагревающиеся горящим душистым маслом.

Вода оказалась теплой, как раз настолько, чтобы снять усталость и тревогу. Бассейн постоянно пополнялся свежей водой, а избыточная стекала по желобу, уходившему под пол, и выводилась наружу. Валентина даже не представляла себе, что существует на свете подобная роскошь. Кто только придумал все эти хитроумные приспособления?

Восхищенная увиденным гостья, улыбаясь, повернулась к девочке.

– Меня зовут Агава, прекрасная госпожа, – сказала маленькая прислужница. – Хозяин велел мне оказывать тебе всяческие услуги и позаботиться о твоих нуждах.

– А я Валентина, – с улыбкой ответила гостья. – Ты такая красивая!

Дитя в самом деле было прекрасно. Кожа цвета светлого, ненастоявшегося чая представляла разительный контраст с густыми черными волосами, строго зачесанными назад и открывавшими широкий умный лоб. Подбородок Агавы был по-детски округлым, глаза – широко расставленными, брови – красиво изогнутыми. Восхитительное дитя с обворожительными манерами, свойственными женщинам Востока!

Агава рассмеялась:

– Я на самом деле кажусь тебе красивой? – спросила она с детской непосредственностью.

– Безусловно! Разве никто тебе этого не говорил прежде?

– Говорили, но мне нравится всякий раз слышать это! – робко проговорила девочка, опустив глаза.

Валентина рассмеялась.

– Тогда я буду повторять тебе это при каждом удобном случае.

Вдруг громкое урчание и поскребывание раздались за дверью. Агава от страха подпрыгнула и подбежала к Валентине, в ужасе цепляясь за нее.

– Нет! Нет! – закричала она с истеричными нотками в голосе.

Валентина опустилась на колени и привлекла ребенка к себе, стараясь успокоить.

– Тише, малышка!

Но кошачьи вопли продолжались и царапанье стало еще более ожесточенным, и крики девочки лишь усилились.

– Агава, это Шадьяр ад-Дарр, мой добрый друг! Смотри!

Девочка продолжала цепляться, не веря ее словам.

Освободившись от цепких рук маленькой прислужницы, Валентина направилась к двери. Агава забилась за диван с выражением ужаса на лице.

За дверью оказалась белая пантера. Она вбежала в комнату, преданно поглядывая на хозяйку желтовато-зелеными глазами.

– Смотри же, Агава, это мой друг, Шадьяр ад-Дарр! Мне подарил ее эмир Напура, когда она была еще совсем маленькой.

Девочка осторожно подняла голову и глянула на пантеру, ее глаза округлились от изумления.

– Белая пантера? – проговорила она. – Какое волшебство!

Валентина засмеялась.

– Ну да! Я и сама предполагала, что Шадьяр сделал белой волшебник! Иди сюда и познакомься с ней. Ты будешь первой девочкой, с кем белая пантера познакомится.

Агава с опаской приблизилась к Шадьяр. Пантера незамедлительно перевернулась на спину, чтобы ей почесали мягкий белый живот.

– Кажется, ты ей понравилась! Я уверена, скоро вы подружитесь! – сказала Валентина.

Агава по-детски звонко рассмеялась и обвила Шадьяр руками за шею.

– Белая пантера! – девочка посмотрела на Валентину. – А Шадьяр защитит меня от того, что движется ночью? Ты позволишь ей со мной остаться?

– А что движется ночью, Агава? – мягко спросила Валентина.

– Вещи, люди без лиц, духи, – улыбка исчезла с лица девочки, глаза затуманились страхом. – Я слишком мала, чтобы спать здесь с красивыми госпожами, а ночи такие долгие и темные! Я слышу многое, что меня пугает.

– Поэтому ты так испугалась, когда Шадьяр принялась скрести дверь?

Агава кивнула.

– Я подумала, это он пришел за мной.

– Он?

– Он! – подтвердила девочка. – Человек, который поймал меня в саду! Сначала он говорил со мной так ласково, а потом схватил меня, и так сильно! Я кричала, чтобы он меня отпустил, а человек тот только смеялся! Я так испугалась! Он меня сжал, столь крепко, что я не могла дышать! А потом… – Агава заплакала, не в силах продолжить.

Рыдания сотрясали детские плечи, лицом маленькая прислужница уткнулась в белую шерсть Шадьяр.

Валентина погладила девочку по темным блестящим волосам, стараясь ее утешить.

– Ты кому-нибудь рассказывала о том, как этот человек напугал тебя и что он сделал?

Агава подняла голову, слезы текли по ее щекам.

– Кому же я расскажу? Иногда я чувствую себя такой одинокой, что прячусь под деревьями в саду и плачу, плачу…

Огонь гнева ожег Валентину. Она обняла несчастную девочку, хорошо понимая, какой страх испытала Агава. Перед нею пронеслись воспоминания, как ее саму, такую беспомощную, прижал к стене тюрьмы в Акре дюжий французский воин и как два мусульманина в лагере Саладина напали на нее.

– Плачь, малышка, нужно все выплакать, пока слез больше не останется.

По какой-то необъяснимой причине Валентина и сама заплакала.

* * *

Вымывшись и переодевшись в кафтан из мягкого желтого шелка Валентина оставила Шадьяр с Агавой и отправилась на встречу с Менгисом. Наступила темнота, и звезды усыпали небо. Остановившись в тени дерева, гостья Аламута почувствовала, как чьи-то глаза неотрывно наблюдают за ней.

Встретив, Менгис молча провел Валентину через сад и открыл дверь. Они вошли в небольшую комнату, где стоял низкий столик с разложенными вокруг шелковыми напольными подушками, украшенными вышивкой. Стол был накрыт на двоих, позолоченная посуда мягко поблескивала в тени свечей.

Когда они уселись, Менгис хлопнул в ладоши, и слуга внес поднос с яствами. Здесь были деликатесные сыры и хлебцы, а также свежие фрукты. Вино оказалось сладким и душистым, а потом был подан и зажаренный бараний окорок.

Менгис ел от души, а Валентина лишь притронулась к пище. Ее сотрапезник заметил отсутствие аппетита у гостьи и не замедлил спросить:

– Тебе не по вкусу угощение?

– Угощение мне по вкусу. Общество, в котором я оказалась, мне не по нраву! – ответила девушка с оттенком враждебности в голосе.

– Чем я тебя обидел? Скажи мне, и я исправлю свою оплошность, – великодушно предложил Менгис.

– Есть вещи, исправить которые невозможно! – возмутилась Валентина, ее рассердила убежденность юноши в своем всевластии. – Я скверно себя чувствую в обществе человека, обращающего в рабство детей!

Ее глаза словно превратились в осколки холодного зеленого стекла – острые, опасные.

– И кто же этот поработитель Детей, которого ты так ненавидишь?

– Ты хочешь заставить меня поверить, что шейх аль-Джебал не ведает о происходящем в Гнезде Орла? Я говорю об Агаве!

– О ком?

– Об Агаве! Малышке, которая помогала мне мыться! Ты даже не знаешь ее имени?

– Ах да, та малышка!.. Избавь меня от своих упреков, Валентина! Ты никогда не заставишь меня поверить, будто знаешь по имени каждого раба и слугу во дворце Рамифа в Напуре!

Валентина съежилась, как от холода. Менгис был прав, и все-таки…

– О, Боже! У тебя под носом невинный ребенок, предоставленный самому себе, оказывается жертвой извращенных желаний бездушных мужчин, которых ты привлек в Аламут и назвал федаинами, преданными! Ха! Преданными делу развращения детей! Это больше похоже на правду!

Темные глаза Менгиса яростно сверкнули, усы изогнулись черной лентой над полоской белых зубов.

– Хватит! – крикнул он, ударив кулаком по столу. – Хватит! Мне надоело слушать твои женские причитания! Ты, в конце концов, успокоишься и расскажешь мне, что случилось? Я впервые слышу, что с каким-то ребенком здесь, в Аламуте, плохо обошлись! Почему девочка никому об этом не рассказала?

Валентина ощутила, как бешено забилось в груди сердце. Гнев Менгиса свел на нет ее возмущение и заставил задрожать от страха. Она понимала: в его силах вышибить дух из кого угодно одним движением той самой могучей руки, что сейчас сжалась в кулак и ударила по столу.

– Ну а теперь, – спокойно произнес он, – говори, что случилось.

Вновь обретя дар речи, Валентина рассказала ему, как скреблась в дверь Шадьяр, перепугав девочку до смерти.

– А с кем она здесь может поделиться своими страхами? С вашими женщинами? Они, должно быть, не обращают внимания на маленькую прислужницу! С тобой? Как может такая малышка прийти к великому шейху аль-Джебалу и поведать ему обо всем? Агава рыдала, признаваясь мне, что чувствует себя одинокой. Она прячется под деревьями в саду и плачет. Менгис, ты добр к животным! Неужели же несчастная девочка не отыщет в твоем сердце больше нежности, чем дикие звери?

Менгис сокрушенно опустил голову.

– Я позабочусь об Агаве, – он поднял глаза и пытливо заглянул в глубину глаз Валентины. – Ты мне веришь, я ничего не знал?

– Да, верю, – прошептала его собеседница, понимая, что всегда будет верить этому человеку.

– Когда мы встретимся в следующий раз, я расскажу тебе, что сумел сделать для этой девочки, и надеюсь, ты порадуешься вместе со мной, – произнес Менгис очень серьезно, и Валентина вздохнула с облегчением: об участи Агавы теперь можно было не беспокоиться.

Она знала: Менгис сделает все, что только в его силах, чтобы о ребенке заботились, по крайней мере, с тою же лаской, с какой сам он заботился о своих лесных подопечных.

* * *

Они закончили трапезу в молчании, не особенно интересуясь едой, и долго сидели, потягивая вино. Их глаза время от времени встречались поверх краев золотых кубков. Казалось, воздух раскалился от того, что эти двое находились рядом друг с другом.

Менгис разрезал зимний персик и предложил ей. Валентина протянула руку и вздрогнула, когда влажный и прохладный ломтик опустился на ее теплую ладонь. Плод был необыкновенно вкусным. Она облизнула губы, испачканные сладким соком.

Менгис сидел с полузакрытыми глазами и, поглядывая из-под густых темных бровей, перебирал, что же ему известно об этой замечательной женщине, расположившейся напротив. Ее красота была очевидна и ласкала взор, но именно душа Валентины взывала к нему и будоражила чувства. Никогда прежде не встречалась ему женщина, которая Могла сидеть в присутствии королей и воинов и осознавать себя равной им, а также высказывать свои требования странным хрипловатым голосом и заставлять мужчин ее слушать.

Он знал, Валентина была знатного происхождения и в прошлом находилась под покровительством короля Наварры, но, разумеется, одного этого обстоятельства оказалось бы недостаточно, чтобы впоследствии взять на себя заботу о благополучии Напура.

Менгис много путешествовал по Европе и видел, что женщины там пользуются величайшим уважением, но интересы их ограничены вышиванием и заботами о домашнем хозяйстве. Как же Валентина завоевала доверие эмира и смогла править его владениями?

Менгису были известны мельчайшие подробности жизни Валентины с тех пор, как она прибыла в Святую землю, сопровождая Беренгарию, английскую королеву. То, чего он не знал, не имело большого значения, но Старец Гор понимал: девушка, прибывшая в Акру вместе с христианами, стала женщиной среди мусульман – женщиной, одно лишь присутствие которой возбуждало его и чьи глаза смотрели ему прямо в душу, а голос лился бальзамом на истосковавшееся от одиночества сердце.

Затянувшееся молчание не смущало Валентину. Она оставалась наедине со своими мыслями и все же не одна, чувствуя, как то и дело обращается к ней взгляд Менгиса. Дрожь сладостного волнения пробегала по ее телу, глаза говорили, что молодой сарацин хорош собой. Разумом Валентина понимала, он добрый человек, однако волнение души говорило еще больше: вечер окончится сладостными объятиями, но беспокоиться не о чем.

«Что же случилось с той невинной девушкой, прибывшей некогда в Акру? – размышляла она. – Когда же та девушка успела понять, что наслаждения плоти нельзя отвергать?» Если бы она не покидала Наварру, то непременно осталась бы целомудренной до самого дня свадьбы, и радости супружеского ложа были бы ей неведомы. Чтобы заслужить уважение мужа, пришлось бы прятать свои чувства и принимать его объятия, как неизбежность.

Валентине подумалось, что, пожалуй, это могло у нее и не получиться. Она оказалась чувственной женщиной. Мудрый Саладин помог ей в том убедиться. Откликнувшись на страсть Паксона, она испытала потрясение и сознательно лишила себя окончательного слияния из страха отдать всю себя этому мужчине, не способному проникнуться любовью и оценить приносимый женщиной дар – тайную сердцевину.

«Однако же я вовсе не распутница, – сказала себе Валентина, – и это несмотря на поведение, за которое в Наварре меня назвали бы именно так!» Может быть, все случилось, как случилось, потому что ей пришлось жить в мире мужчин и вести себя по их законам?

И все же, когда Менгис смотрел на нее, Валентина вспоминала, что на самом деле она женщина со всеми присущими ей слабостями, и перед лицом мужской силы остро осознавала свою уязвимость.

Опасность забеременеть ее не смущала. Дитя любого из этих мужчин было бы благословенно. Кровь властителей текла б в его жилах, сердцем родился бы он неустрашимым, глаза метали б молнии, и нрав проявлял бы он героический. Но ребенок Менгиса унаследовал бы еще и эту несгибаемую силу духа, которая помогает осуществить самые несбыточные мечты! Это дитя изменило бы мир!

Молчание, установившееся между Валентиной и Менгисом, так и не прерывалось. Каждый из них погрузился в свои мысли, и все-таки они ощущали присутствие друг друга.

Сладкое вино вскружило голову Валентине. Молчание казалось более красноречивым, чем слова, и когда Старец Гор наконец протянул руку, она с готовностью откликнулась.

Выйдя в ночную прохладу, они пошли рядом, рука об руку. Валентина глубоко вдохнула бодрящий воздух и почувствовала легкое приятное головокружение. Она поглядывала на Менгиса, такого высокого, мужественного. Его рука была теплой, и грудью он задевал ее плечо, и это прикосновение казалось ей обжигающим.

Они прошли через сад и оказались на поросшем травой пригорке. Под сенью деревьев, куда не дотягивались своими лучами звезды, молодые люди остановились. Менгис обнял Валентину, и бездна разверзлась у нее под ногами. Их губы слились в сладостном поцелуе, сердца безудержно забились. Они прильнули друг к другу, охваченные страстным желанием и, вместе преодолевая препятствия плоти, соединились в дыхании, пульсации крови и метаниях духа.

Укрывшись в тени деревьев от любопытных взглядов звезд и приникнув друг к другу, молодые люди поглощали ищущими пальцами и жадными устами восторги любви.

Когда, наконец, оба пришли в себя, то коснулись друг друга губами, распухшими от страсти и солеными от слез и крови. Ночная прохлада обволакивала их обнаженные тела, но там, где они соприкасались, чувствовалась теплота, и вновь потянулись молодые люди с нежностью друг к другу. Губы мягко касались губ, пальцы ласково переплетались. И когда страсть одолевала Валентину, Менгис успокаивал ее своими прикосновениями и словами, известными только влюбленным.

Он был с нею нежен, как с ланями в своем лесу. Его движения внушали покой, руки легко гладили обнаженную грудь. Старец Гор приручал ее страсть, как приручил бы и успокоил дикую кобылицу. Уверенной рукой и ласковым голосом он заставил возлюбленную проникнуться к нему доверием. Менгис укрощал ее необузданную чувственность, но любил такой – неукротимой. Он заглушал ее стоны своими поцелуями, но от его прикосновений лишь возобновлялись стенания, и страсть вновь овладевала влюбленными – чистая, как слеза.

Уже приближался рассвет, когда, наконец, молодые люди проснулись в объятиях друг друга и без смущения тесно сплелись, вновь обнявшись ради радости соприкосновения.

Спустя некоторое время, когда солнце поднялось над горизонтом, Старец Гор отвел Валентину в спокойную заводь, где они спугнули нескольких оленей, пивших воду из чистого ручья. Слова не потребовались. Менгис сбросил свои одежды и помог раздеться Валентине.

Вода оказалась ледяной и бодрящей. Брызгаясь и веселясь, словно дети, молодые люди обретали все новую радость в близости. Вода доходила до пояса, и упругие груди Валентины оставались открытыми взору, розовые соски затвердели от утренней прохлады и свежести купания в холодном ручье. Она заметила, что взгляд Менгиса снова и снова падает ей на грудь и явное удовольствие и сладострастие отражаются в его темных глазах.

Развеселившись, Менгис подхватил возлюбленную под колени и свалил в стремительный поток так, что она окунулась с головой. Преисполнившись жаждой мести, Валентина окатила шейха аль-Джебала водой и пригрозила выскочить на берег, чтобы украсть его одежду.

– Пусть федаины посмотрят, как их повелитель украдкой пробирается в свой собственный дворец, поеживаясь от холода, потому что его одежду украла женщина!

Рассмеявшись, Менгис снова схватил Валентину и в свою очередь пригрозил окунуть ее еще раз. Умоляя о пощаде, возлюбленная пылко к нему прижалась и обвила его шею руками. Время неожиданно остановилось, замолкли птицы, и ничто не напоминало молодым людям о том, что они не одни на земле. Двое влюбленных жаждали друг друга, находясь в том особом мире, в который могут попасть только те, кто любит.

Менгис нежно обнял Валентину, устроив темноволосую головку на сгибе одной своей руки, в то время как другой принялся ласкать ей бедра. Перед глазами Валентины закружились верхушки деревьев, небо с каждой минутой становилось все ярче.

Шейх аль-Джебал медленно склонил голову, капельки воды блестели в его черных волосах, рот надвигался все ближе и ближе, и все крепче становились объятия. Он старался слиться со своей возлюбленной, отчаянно пытаясь навсегда запечатлеть в памяти этот миг вечности, чтобы наслаждаться им после, бережно храня в душе.

И Валентина отдала ему свою душу, без колебаний и сомнений. Она отдала всю себя этому необыкновенному человеку, не сомневаясь, что он станет дорожить ее тайной сердцевиной, принесенной в дар. Слившись с любимым в нежном поцелуе, Валентина знала, что уже никогда не сможет принадлежать никому другому.

Позже, после того как они вместе позавтракали, понимая друг друга без слов, Валентина переоделась в ту одежду, в которой приехала в Аламут.

Она стояла на краю пригорка, поросшего травой. Глаза, полные страсти, казались дымчато-голубыми в свете раннего утра. Менгис прислонился к огромному дереву, глядя на нее пылающим взором.

– Почему? – тихо спросила Валентина.

– Ты спрашиваешь, почему я решил помочь тебе? Совсем не по той причине, которую ты заподозрила. Я хочу посмотреть, как ты справишься со своей судьбой, и потому решил тебе помочь. Может, когда-нибудь ты и пожалеешь, что поднялась на эту гору. Если ты сможешь смириться со своей судьбой, то станешь жить в ладу с собою. Раз я могу помочь тебе достичь этой вершины – покоя в жизни – значит, так тому и быть.

Менгис взял корзинку, стоявшую у его ног. Нежная сизая голубка уцепилась за его палец, тонкая золотая цепочка свисала с хрупкой птичьей лапки. Шейх аль-Джебал посадил птицу на плечо возлюбленной и прикрепил цепочку к ее тунике.

– Когда тебе снова понадобится подняться на эту гору, отпусти голубку, и я буду ждать.