Когда Питер уехал, Аллен стал искать себе нового сексуального партнера. Когда они были вместе, Аллен с радостью позволял включать в их союз женщин, потому что те нравились Питеру. Он писал Питеру: «Видел Джой, пару ночей назад договорились встретиться, она пришла, я нет. Отговорил Франсуазу считать меня гением». Аллен стал вести более активную общественную жизнь, он частенько зависал в магазинчике Гаи Фроже, на ланч ходил в Mistral, а ужинал с Бернардом Фречтменом. Он написал Томасу Паркинсону, чтобы договориться с ним о своем приезде в Лондон — теперь он мог себе это позволить. Ночь перед отъездом он провел с Джой Анжерер и написал Питеру: «Снова спал с Джой, мы кончили одновременно, она офигительная девчонка. Она тебя любит, она по тебе с ума сходит, она думает, что ты очень умен и сложен — ты об этом знаешь? В смысле, она тебя ценит. А еще она тоже медитирует — этакая девочка-загадка из Азии».
Аллен с Грегори часто виделись с Жан-Жаком Лебелем: он был не только их другом, но и переводчиком. Лебель родился в 1936 г. в Париже, но во время войны учился в Нью-Йорке и значительно улучшил свой английский. В Нью-Йорке у него случились три важные встречи, определившие всю его жизнь: с Билли Холидей и при помощи своего отца специалиста по истории искусств Роберта Лебедя он познакомился с Андре Бретоном и Марселем Дюшаном, во время войны живших в Соединенных Штатах. Жан-Жак с раннего детства полюбил сюрреализм, первая выставка его работ состоялась в Галерее Нумеро во Флоренции в 1955 г. Впервые он встретился с битниками на чтении в cave в книжном магазинчике Фроже — читал Билл Берроуз. Жан-Жак вспоминал:
«Они думали, что я американец, подошли ко мне и сказали: „Приятель, мы хотели раздобыть немного гаша в какой-нибудь забегаловке, не посоветуешь, куда сходить?“ Потом они спросили, как меня зовут, я сказал им, и Грегори удивился: „Так зовут лягушатников!“ Я ответил: „Да, я француз!“ Они едва могли этому поверить. Ну, потом мы спустились в метро и доехали до площади Бастилии. Там существовала маленькая алжирская забегаловка, она называлась „У мадам Али“, мы провели много времени у мадам Али. Али был алжирцем, а его жена — француженкой, это заведение принадлежало мадам Али. Оно находилось в переулке Тьера, рядом с площадью Бастилии и состояло из двух комнат. В первой стояли столы и можно было заказать кускус, как только ты входил туда, ты сразу же улетал — дым от сигарет был настолько густым, что ты улетал, даже просто вдыхая этот воздух. За три франка мы смогли купить маленькие упаковочки гашиша толщиной в палец. По цвету он напоминал темный пластилин, его специально привозили из Кхетамы в Марокко, это была действительно хорошая штука. У мадам Али была собака, такая укуренная, что часто натыкалась на стулья. Собака была совершенно не в себе, она с трудом ходила прямо. Чтобы перейти с одного места на другое, она обходила всю комнату. С головой у собаки точно было не все в порядке.
Вторая комната была тайной, где проводились встречи ФНО, неформальное алжирское движение сопротивления — мы же тогда находились в центре Алжирской войны. И мы сидели там, курили, все, конечно же, говорили по-английски. И ребята-арабы были укуренными, они смотрели на нас, очень по-странному смотрели, они не понимали, почему мы не говорим по-французски, мы, конечно же, были единственными немарроканцами и неалжирцами там. А потом в один прекрасный день — бом! Как в старых черно-белых полицейских фильмах, ворвалась полиция с пистолетами-пулеметами. Французы были в теплых полушинелях, снаружи их ждал старый ситроен. „Лицом к стене!“ Мы ни черта не понимали, что происходит. Так что нас поставили лицом к стене с поднятыми вверх руками, единственный, кому надо было стрематься, был Грегори, потому что героин с иглами был у него. Я только через десять минут понял. Они пришли не за нами, не за наркотиками или чем-то подобным, они пришли за теми ребятами, которые собирались в задней комнате. Там собирался ФНО. Оказывается, вот где мы были! Они не арестовали нас, потому что сразу же увидели, что мы не алжирцы. Я говорил по-прежнему по-английски, но они поняли, что я француз. Они попросили нас показать наши документы. Они не обыскивали нас, вообще ничего не сделали. Они поняли, что мы неалжирцы, и отставили нас в покое, но остальным не повезло, они ударили парня по голове, у многих шла кровь, и только увидев кровь, я понял, где нахожусь».
Второго февраля Аллен пересек Ла-Манш на пароме, он провел в Лондоне две недели. Он был разочарован, увидев, что старого Лондона больше нет. Великий пожар 1666 г. уничтожил большую часть средневековых построек, а две германские бомбардировки совместно с действиями домовладельцев почти прикончили все остальное, осталось только несколько разбросанных по всему городу церквушек, Тауэр и Вестминстерское аббатство, где Аллен увидел Уголок поэтов и гулял по крытой аркаде монастыря. Его разочаровал Лондонский мост: «Ничего особенного в этом мосту нет, похож на самый обычный автомобильный мост, ничего в нем нет красивого», — рассказывал он Питеру, не понимая, что песню сложили о средневековом мосте, которого уже давным-давно не было.
Саймон Уотсон-Тейлор, с которым он познакомился в Париже, работал стюардом на рейсах Британской компании трансокеанских воздушных сообщений (БОАК) и в тот момент должен был улетать куда-то, так что они с Алленом договорились встретиться, когда он вернется. Тогда в Лондоне жил школьный приятель Керуака Сеймур Уайз, которого Аллен знал с 1940-х, когда у него была студия в Гринвич-Виллидже, сейчас у Сеймура был свой музыкальный магазинчик в Челси. Он пригласил Аллена в гости, и они проговорили всю ночь. Как бы там ни было, Аллен знал немногих и не мог вести активную общественную жизнь. Он сосредоточился на посещении достопримечательностей и музеев. Он обнаружил, что в Лондоне полно работ Блейка и Тернера, но больше всего его удивили Elgin Marbles, скульптуры из Парфенона в афинском Акрополе. Он писал Питеру: «„Обнаженная любовь“ Elgin Marbles в Британском музее — самая чудесная вещь в Европе».
Томас Паркинсон пригласил Аллена на ВВС, чтобы тот записал пятиминутное вступление к своим чтениям по современной американской поэзии. Evergreen выпустило альбом-антологию, в том числе там была и плохая запись «Вопля», которую Аллен ненавидел, так что сейчас перед чтением он нервничал. Вскоре после того, как он начал читать, продюсер Дональд Карне-Росс остановил запись, в возбуждении вбежал в комнату с воплем «Вот она! Вот она — настоящая поэзия!» и спросил у Аллена, не согласится ли тот записать весь «Вопль» и «Супермаркет в Калифорнии» для отдельной передачи. Аллен был потрясен и стал читать медленно, с надрывом, постепенно набирая ритм, воображая, что он говорит с самим Уильямом Блейком, он был так возбужден, что иногда его голос слегка дрожал, казалось, что он вот-вот расплачется. Все сошлись во мнении, что это было великолепное чтение, после этого Аллен напился вместе с Карне-Россом, который сказал, что хочет записать и Керуака, и Корсо.
Когда продюсер ушел домой, Аллен почувствовал себя одиноким, ему было грустно. Уотсон-Тейлор только что вернулся из своей поездки, и Аллен решил навестить его. Несмотря на то что он был сильно пьян, часам к семи до места он все-таки дошел. Саймон решил взбодрить его. «Мы выехали на его мотоцикле „Веспа“, совершая сумасшедшие повороты, я балансировал у него за спиной и знал, что могу разбиться насмерть, если этому будет суждено случиться, — писал Аллен Питеру. — Мы заходили в большие бары и пабы, я всю ночь дружелюбно с кем-то общался, потом мы с пьяным Саймоном приехали домой, и он предложил мне переспать с ним, он тоже был пьян, так что мы разделись и быстро заснули в объятиях друг друга, мы не занимались любовью, мы только целовались в большой уютной кровати». Уотсон-Тейлор жил вместе с Джорджем Мелли, писателем, художником и музыкантом. Аллену очень нравилось у них. Мелли был специалистом по сюрреализму, и на стенах висели работы Рене Магрита и Пола Клее, одна картина Макса Эрнста и множество работ в стиле дадаизма. Очень много крошечных собачек и большая библиотека по искусству. Саймон сказал Аллену, что тот может приходить к ним жить, когда хочет. Аллену он всегда нравился, уже много позже, в 1970-е, Уотсон-Тейлор жил с ним в Боулдере и читал лекции по патафизике в Институте Наропы.
Аллен навестил поэта-англичанина Гэла Тенбула из Уорчестера, и взял у него несколько стихов, чтобы послать их Дону Алану в Evergreen Review. Тенбул был врачом, но нашел время, чтобы опубликовать в «Мигрант Пресс» серию очень живых памфлетов, еще он вел широкую переписку с поэтами по всему миру. Тенбул отвез его в Стратфорд-на-Эйвоне, где похоронен Шекспир. Отсюда Аллен на поезде доехал до Оксфорда, где выступал перед группой очень заинтересованных студентов. Он читал «Вопль» и «Город», из «Голого ланча» Билла, и из «Свистка» Роберта Крили, и из работ Филипа Уолена и Денизы Левертов. Аллен писал Питеру: «Я снова отлично себя чувствую, выступая и плача на публике перед спокойными замкнутыми англичанами».
Паркинсон отвез Аллена в собор в Солсбери и в Стоунхендж, и они гуляли на холодном февральском ветру среди разбросанных камней. В соборе Святого Петра он забрался в Галерею шепота под сводом и любовался оттуда Лондоном. После войны территория вокруг собора была почти уничтожена, и повсюду можно было видеть людей, очищающих те места, где падали бомбы, и строящих новые дома. В журнале Encounter Аллен нашел поэта Стивена Спендера и попросил его написать рецензии на несколько книг, выпущенных City Lights и Jargon Society Джонатана Уильямса. Еще он дал ему вырезку из «Голого ланча», но Спендер отказался писать, мотивировав это тем, что он не желает «продираться сквозь ярды и ярды внутренностей».
В то время как Аллен был далеко, Билл в Париже общался с Джоном Балфом и Мак Шелдоном Томасом. Оба они были из Техаса, последнего журналист Питер Леннон описал как «школяра, обладавшего потрясающими способностями и совершенно точно абсолютно не техасского типа». Томас жил в отеле «Пакс», который был похож на Бит Отель, и находился он тоже поблизости, в тупике улицы Сен-Анри, покровителя искусств. Шел, так Берроуз называл Томаса, был молодым писателем, пытавшимся найти свой путь, совершив традиционное паломничество в Париж. У них с Берроузом было много общего, в том числе интерес к наркотикам и мистике, а позднее он вместе с Биллом экспериментировал с гаданием по стеклу и гаданием на зеркале. Они с Биллом стали хорошими друзьями, а их роман длился до смерти Билла.
Поэт и издатель Кид Коман зашел навестить его и огорчился, узнав, что Аллена нет. Билл принял его в комнате Аллена, но во время их разговора в комнату влетела мадам Рашу и стала обвинять Комана в том, что он спал там. Билл уверил ее, что это не так и написал Аллену: «Грэхем и его молоденькие чертовы хипстеры продолжают делать короткие замыкания своей машиной, и достали леди, вывели ее из себя, а этот мальчик Дик где-то в доме постоянно устраивает короткие замыкания — вчера из-за того, что он включал разные приборы, полетело три пробки». Билл устал и стал употреблять так много болеутоляющих — в аптеках Франции абсолютно спокойно можно было купить эликсир опия, — что у него даже развилось легкое привыкание. Он сказал Аллену, что это нужно ему для его анализа, но по возвращении Аллен настоял, чтобы тот сходил к доктору, достал немного апоморфина и бросил дурную привычку. В жизни Билла произошло не очень приятное событие: арестовали Зизи, человека, который снабжал героином его и Аллена, а скоро должен был закрыться и его ресторан. Зизи продолжил торговать на улицах, но Биллу не нравилось покупать наркотики на улице. Однако он храбрился и говорил, что ему все равно, что его арестуют, и обкуривался до такой степени, что уже не знал, в каком городе он находится. Он не мог пройти два квартала до дома от улицы Сен-Жермен, а потом разлил варенье по всему этажу.
Скоро заметили, что в комнате Аллена никто не живет, Билл написал Аллену: «Этот паренек, Дик, все время, когда ошивается поблизости, пытается занять твою комнату. „Э не-е-е-е-т, — заорал я ему очень решительно. — Ты мне не нравишься, и я тебя не знаю. Мне нужно две комнаты. Когда мне надоедает сидеть в одной, я перехожу в другую и сижу там“. Этакая наглость. Эти парижские любители жить за чужой счет въедут и вышвырнут человека из его собственной постели».
Билл очень нравился всем юным американцам-курильщикам в их квартале, казалось, в их компании он никогда не уставал, они просто сидели в его комнате и бесконечно говорили о джанке, о выращивании помидоров в Техасе, о глотателях шпаг, а также о новом любопытном предмете — раке и вирусах, а они восхищались этим «меланхоличным джентльменом». Билл зависал с компанией молодежи в кафе «Монако» на перекрестке у Одеона, большая часть людей, которые там собирались, были люди, сбежавшие из Америки и Англии, художники, писатели и исполнители народной музыки, это было для них местом встреч, местом, где они могли расслабиться и получить сообщения. Там был исполнитель народной музыки по имени Дэррел Адамс, в ухе у него была серьга, он постоянно ходил под чуть большим кайфом, чем все остальные. Адамс жил за углом в одном отеле с Шелом Томасом и часто приходил к Биллу, они сидели и разговаривали, и Билл пробивал английскую траву.
Билл писал: «Дэррел всегда приходил в гости к людям, когда они отплывали, и оставался на борту. Сейчас это стало очень забавным, потому что французы очень грубы с безбилетными пассажирами, они забирают твой паспорт, и все такое. Они на буксире вытаскивают судно на глубокую воду, и если ты смог остаться на борту к тому времени, как буксир возвращается на берег, тебе может повезти, и ты доберешься до места. Когда уезжал Ансен, Дэррел остался на борту, но ему хватило ума вернуться вместе с буксиром. Тогда было время, когда было модно ездить без билета. Первые несколько раз это прокатывало. Да, они спускали спасательную шлюпку для тебя и буек, но скоро это стало казаться им чертовски хлопотным».
Билл думал, что это новое поколение американцев будет толковым и что они постепенно смогут изменить законы и отношения дома. Он сказал Аллену, что ему кажется, для Америки должно быть какое-то искупление и что страна должна наконец найти свою душу.
В феврале приятель Шела, молодой энергичный ньюйоркец по имени Би Джей Кэрролл, которого чаще звали просто Би Джей, въехал в соседнюю с Алленом комнату вместе со своей говорящей на нескольких языках подружкой-француженкой, которая всех звала «человек». Би Джей был очень высоким мужчиной, в своем кожаном жилете, с распущенными темными волосами и густой черной бородой он выглядел грубоватым. Он курил много травы и быстро свел знакомство с Биллом и Алленом. Несколькими годами раньше у него был книжный магазинчик в Сан-Франциско, и он говорил, что его потрясали отсутствие человечности и любители жить за чужой счет и что с тех пор, как все это бросил, он совершенно замечательно себя чувствует. В первый раз битники узнали о нем из статьи Джона Клеллона Холмса в журнале Esquire, он сказал Аллену: «Вы, ребята, просто опустили страну! Мы — молодые, собираемся свалить отсюда, мы донесем ваш свет и поднимем ее! Мы сделаем это!» Аллену он казался похожим на Питера. Аллен сводил его в Лувр, в котором тот побывал в первый раз, они провели вместе много времени. Аллен писал Питеру: «Вот уже четвертую ночь мы проводим классно: мы не спим, гуляем или пишем, обкуренные или трезвые, о восходе солнца над Сеной вместе с Би Джеем, бывшим блестящим ангелом Голливуда и большим любителем поговорить, который пришел в себя два месяца назад в больнице с гнойниками на заднице и огромной надеждой на то, что небеса помогут ему превратиться из Дикой в Дичайшую Особь; сейчас он шастал по Парижу, подражая Биллу и приставая к немцам на улицах, чтобы поговорить о молоденьких молчаливых немецких кошечках. А еще в прошлом месяце он начал писать стихи и вытаскивал меня посреди ночи, и мы всю ночь курили и болтали в Холлз и смотрели, как над Нотр-Дамом восходит солнце». Следствием всех этих пирушек стало то, что Аллен стал жить по ночам и не вставал раньше четырех часов дня. Билл вспоминал Би Джея: «Он стал актером, он всегда хотел стать актером. Я часто виделся с ним в Париже, но потом он уехал в Америку, и больше мы никогда не виделись».
Еще один новым приятелем стал датчанин по имени Ли, когда он был пьян, то всегда был угрюм. Вскоре после их знакомства он так сильно напился, что упал и сломал руку. Его судили за убийство при участии в Движении сопротивления в Дании во время войны, а позднее он воевал в армии США в Индокитае. Он сказал, что отправился служить только потому, что в сражении люди любят друг друга и говорят друг другу правду, он был уверен, что настоящая дружба возможна только там. Он рассказал им о письме, которое получил от старого армейского приятеля, и к нему были приложены 50 000 франков и записка с просьбой пропить эти деньги за него, потому что он собирается покончить жизнь самоубийством. Вскоре после этого мама приятеля прислала ему телеграмму, в которой рассказала, что тот покончил-таки с собой. Иногда Ли водил Аллена в свой любимый китайский ресторанчик, они вместе ходили по барам. Ли часто напивался в «Бонапарте», начинал проклинать жизнь и пытался завязывать драки, этого Аллен не любил.
Аллен очень скучал по Питеру и как-то сказал ему, что в его голове по-прежнему звучат слова из тридцатого сонета Шекспира: «Но прошлое я нахожу в тебе/И все готов простить своей судьбе». В это самое время он написал поэму «Европа, Европа»: «Я сижу в своей комнате/И думаю о будущем/Солнечные лучи льются на Париж/Я один, здесь нет никого/Кого можно было бы любить безоглядно/Чьи губы нежнее, чем у ангела/Человек — сумасшедший, любовь сумасшедшего/Несовершенна, я /Никак не могу выплакаться до конца/В сердце моем всего будет тяжесть/До самой смерти…»
Вернувшись из Лондона в Париж, Аллен снова увиделся с Джой, но секс был не очень удачным, потому что он принял немного болеутоляющих Билла. Аллен сказал, что женится на ней, чтобы она получила американское гражданство, если хочет. «Может быть, мы трахнемся с ней на Манхэттене, — рассказывал он Питеру, — а может быть, ты женишься на ней. Хорошая девчонка — загадочная, спокойная, как вода в озере». После того как Джой ушла, Аллен отправился в бар голубых на перекрестке перед Одеоном, напился там и стал слушать проигрыватель, вокруг него толпились молодые французы и арабы. Он ходил пьяной походкой из бара в бар и, к счастью, в одном из них наткнулся на Дэррела и Би Джея. Он еще больше опьянел и принялся бесконечно о чем-то рассказывать им, пока они шатались по ночным улицам. В первый раз за неделю он курил марихуану, но почти ничего не почувствовал, потому что был очень сильно пьян. Конечной точкой стал «Бонапарт», где Аллен подцепил молодого араба. Они взяли еще выпить, и юноша вернулся с ним в отель, но Аллен бухнулся на кровать, голый и пьяный, голова у него шла кругом. Он видел, что парень собирается ограбить его. Парень стянул с себя штаны, словно бы собирался залезть в постель, но вместо этого положил их сверху на Аллена. Он начал шарить по ящикам в поисках денег. Аллену было безразлично, ему было слишком плохо. Аллен сказал Питеру: «Я сказал ему, что он может забрать мои рубашки, которые мне больше были не нужны, забавно, он взял мой новый (я его купил в Англии) шерстяной свитер с высоким воротом и вельветовый пиджак, я открыл один глаз и сказал, что они мне нужны, и он положил их обратно, конечно же, предварительно вытащив деньги из нагрудного кармана (3000 франков [10 долларов]), оделся и ушел». На следующее утро Аллен проснулся разбитым, его мучило похмелье. Билл сказал, что Аллену следовало бы получше узнать парня, но тот ответил: «Я раньше никогда не снимал арабов, но, как бы там ни было, материальные потери меня не слишком пугают, жаль вот, что мы с ним не трахнулись, это да, но ведь мир полон печальных уродов, никто не хочет жить так же весело, как я, так что не остается ничего лучшего, чем сохранять жизнерадостность и, несмотря на все случившееся, не разочаровываться в людях».
Ферлингетти дал Аллену адрес звукозаписывающей студии «Вог» в Париже, там Аллен должен был сделать запись чтений «Вопля» для «Фэнтези Рекордз» в Беркли. Ему должны были дать аванс 50 долларов. Но несмотря на то, что он потратил много часов на запись и почти потерял голос, стараясь, чтобы он звучал как надо, он не мог сделать приличную версию в стерильных студийных условиях, и, прежде чем выпустить пластинку, «Фэнтези» пришлось дождаться хорошей записи, сделанной в Чикаго в 1959 г. Аллен объяснял это Ферлингетти так: «Мысль о том, что снова придется стоять перед микрофоном, — это слишком. В смысле, что ужасно попытаться вновь ощутить то же чувство — словно юный девственник, которого не пускают в публичный дом и который остывает все больше и больше». Несмотря на то что записи на ВВС были превосходны, все, что сопровождало окончательный выпуск записи, заключение пятилетнего контракта на запись и вся бумажная волокита достали Аллена. Однако он все-таки сделал короткую запись для Канадской телерадиовещательной компании, за что получил столь необходимые ему для выживания 35 долларов.
А в марте Билл обнаружил на улице Драконов медицинскую библиотеку, там были все медицинские журналы и книги, о которых Билл когда-либо только мечтал. Многие подробности ужасных болезней, которые он обнаружил за время, проведенное там, потом нашли свое отражение в «Голом ланче». Они с Алленом читали огромные тома, посвященные природе шизофрении, внимательно изучали эксперименты, где больных шизофренией лечили мескалином. Они проводили там целые Дни, обсуждая, куда бы вставить то, что нашли. Одним из самых важных открытий, считал Билл, было то, что у шизофреников очень редко бывает рак. Билл думал, что так можно будет лечить рак, и принялся вырезать все статьи, связанные с раком которые только мог найти в The Times и New York Herald Tribune. Помимо этого Билл больше практически ничем не занимался сидел в комнате и пил чай: он поглощал чая столько, что Доктор Джонсон был бы доволен.
Время от времени он развлекался тем, что писал стишки. К примеру, такие:
Дважды в неделю он ходил к психоаналитику и ждал, что его жизнь изменится. Они с Алленом по-прежнему время от времени занимались сексом, но Билл сказал, что теперь секс его не особо интересует. Он чувствовал, как с ним что-то происходит, что, может быть, он станет знаменитым, что им заинтересуются женщины — он еще точно не знал что. В следующие несколько лет Билл иногда приводил в отель женщин, но, как правило, это было сущее несчастье.
Без сомнения, психоаналитик Билла помог ему разобраться с некоторыми его проблемами в сексе, к примеру, он обнаружил, что многое берет свои истоки в сильной травме, которую тот получил, будучи ребенком. Билл был очень привязан к своей няне — валлийке Мэри Эванс, которую он звал нянюшка, он так ее любил, что по четвергам, когда у нее был выходной, он злился и кричал на всех. Где-то глубоко в его детстве скрывалось «убийство», но дойти до этого сам он бы не смог. Еще в 1940-х психолог Билла доктор Пол Федэн в конце концов не выдержал и наорал на Билла:«Что тебя мучает всю жизнь?» Но Билл просто не мог вспомнить.
В июле 1958 г., вскоре после того как Аллен уехал из Парижа, доктор Шлумбергер сказал, что «убийством» был выкидыш. Билл писал Аллену: «Исследование подходит к концу. Нет ни тени сомнений: я видел выкидыш, выкидыш у моей распутной няни Мэри, и кусок плоти сожгли в печке в моем присутствии». Позднее Билл решил, что дело было не в этом. Приятель Мэри был ветеринаром, и он как-то раз разрешил Биллу посмотреть, как он убивает двух старых собак. Билл помнил, что, когда ему было четыре года, он что-то делал со своим старшим братом Мортом. Мэри пошла повидаться со своим приятелем и взяла двух мальчиков с собой. Билл помнил, как его выставили за дверь, и пару-тройку образов: смеющееся лицо человека, голос Мэри: «Давай, Билли. Тебе не будет больно», — голос брата, который потом спросил: «Мы расскажем про няню?» Вскоре Мэри Эванс ушла из семьи Берроузов после необъяснимого странного происшествия. То ли парочка пыталась заставить Билли заняться сексом с Мэри, то ли они хотели заставить его отсосать у ее дружка… Билл так никогда и не узнал, что произошло. Алан Ансен думал, что Билла заставили сосать член приятеля Мэри и, может быть, Билл укусил его. Он процитировал отрывок из «Голого ланча» про «белых защитников» (зубы), и сказал, что тем самым Билл приоткрыл часть своего прошлого, не понимая этого. Это было что-то такое, о чем Билл и его брат не могли рассказать своим честным родителям.
Билл родился 5 февраля 1914 г. в городе Сент-Луис, штат Миссури, в спальне на Берлин-авеню, 4664, вскоре после Первой мировой переименованной в улицу Першинг. Дом их стоял в окружении таких же домов среднего класса, перед которым находилась большая зеленая лужайка, а позади раскинулся большой сад. Кроме Мэри Эванс в доме еще была служанка, садовник и кухарка-ирландка, которая показала Биллу, как можно позвать жабу, живущую на переднем дворе. Она начинала еле слышно посвистывать, и жаба выползала к парадному входу из-под большого камня.
В 1926 г. семья Берроузов переехала в процветающий пригород Ладю, там на пяти акрах земли отец Билла построил дом и облицевал его белым камнем. Билл стал ходить в Школу Джона Берроуза — школа получила свое название в честь натуралиста, между семьей Берроузов и этим натуралистом не было никакой связи. Билла назвали в честь деда Уильяма Сьюарда Берроуза, изобретателя счетной машины и основателя огромной корпорации «Берроуз». Родители Билла продали свои паи в компании в 1929 г., но все равно остались хорошо обеспеченными людьми, хоть и не миллионерами, Билл не был хозяином трастового фонда, как написал в одной из своих книг Керуак. Однако после того, как он в 1936 г. закончил Гарвард, его родители ежемесячно присылали ему 200 долларов, это продолжалось до 1963 г., когда он сказал им, что хорошо зарабатывает своими книгами.
С ранних лет Билл знал, что он гомосексуалист. Ему очень нравился его сокурсник Келлз Элвинз, и, хотя они так никогда и не спали вместе, они на всю жизнь остались друзьями, сначала они вместе жили в Гарварде, потом вместе стали выращивать цитрусовые в Техасе и были в Мехико, Танжере, Копенгагене — всюду, куда ездил тогда Билл. В Гарварде Билл с Келлзом Элвинзом написали рассказ: «Прощальное мерцание сумерек», там впервые появился ставший знаменитым персонажа Доктор Бенвей.
В 12 лет Билл читал рассказы о бродягах и ворах, вошедшие в биографию Джека Блэка «Всегда не прав», эта книга оказала на него сильнейшее влияние. «Первый раз я прочел „Всегда не прав“ в 1926 г., у того издания была красная картонная обложка, — много позже вспоминал он. — Нравы среднего класса Сент-Луиса загоняли меня в тупик и смущали, меня очаровал этот мир потрепанных комнат, тускло освещенных коридоров, воняющих котами домов и притонов, где курили опиум, шариковых ручек и сутенеров-воров и джунглей, по которым бродили бродяги. Я читал про семью Джонсонов, семью бродяг и воров, в чьем поведении я видел больше смысла, нежели в условных и ханжеских правилах, которые считали образцом и которые были примером для моих предков». Из книги он вынес и несколько персонажей: старушку Мэри и образ семьи Джонсонов.
Билла пленил андеграунд, и, стабильно получавший свое ежемесячное содержание, он постарался войти в эти круги, он работал то барменом, то журналистом, то рекламщиком, то частным детективом на «Мерит Инкорпорейтед», и — его самая любимая работа — восемь месяцев на «А. Дж. Коуэн Экстерминэйтор» в Чикаго. «Нужно было постучать в дверь и громко сказать: „У вас есть клопы, леди?“ — так, чтобы это услышали соседи, тогда бы она соврала и сказала бы, что у нее их нет, расписалась бы в моих бумагах, и я закончил бы с вызовами пораньше». Две книги Билла потом были названы «Дезинсекторами»: сборник разрезок, составленный в соавторстве с Брайоном Гайсином — «Дезинсектор», опубликованный «Оэрхэн Пресс» в 1960 г., и «Дезинсектор!», сборник коротких рассказов, вышедший в «Викинге» в 1973 г.
В самом начале 1940-х Билл познакомился в Нью-Йорке с Джеком Керуаком и Алленом Гинзбергом, а они познакомили его с Джоан Волмер, которая позже стала его гражданской женой. В 1945 г. он вместе с Керуаком и Гинзбергом переехал в ее квартиру на 115-й улице — это была легендарная коммуна битников, там брали истоки многие порядки, потом нашедшие свое отражение в «Голом ланче». Билл пытался понять психику и Джека с Алленом, и они вместе разыгрывали сценки, исследуя стереотипы своего характера: Джек стал невинным американским туристом и носил соломенную шляпу отца; Аллен строил из себя знатока искусств; Билл напялил на себя женскую одежду и заявил, что он — сумасшедшая графиня-лесбиянка.
Многие роли Билла предопределялись теми глубинами собственной личности, которые он открывал в себе благодаря психоанализу. Можно сказать, что Билл занимался психоанализом с 1939 г., когда он, чтобы произвести впечатление на приятеля, отрезал себе ножницами для птицы нижнюю фалангу мизинца. После этого он несколько дней провел в Бельвью, а затем некоторое время лечился в клинике Пэйн-Уитни. Он глубоко заинтересовался методами психоанализа и опробовал большую их часть. Больше всего он проникся идеями Вильгельма Райха, и, хотя с ним никогда не работал последователь Райха, он соорудил огромный аккумулятор органа, приспособление, которое, как уверял Райх, способно удержать и выпарить то, что он называл «жизненной силой». Билл клялся на нем, а когда он умер, один аппарат по-прежнему стоял у него в саду.
В 1945 г. Билл познакомился с Гербертом Ханком и группой мелких воришек, которые пристрастили его к героину. Его арестовали, и в ожидании суда он стал приторговывать героином. Отец заплатил за него залог, и в 1947 г. Билл с Джоан переехали в Нью-Вэйверли, штат Техас, где 21 июля у них родился сын Уильям Берроуз III. Из Техаса они переехали в Новый Орлеан, где Билла снова арестовали, но вместо того, чтобы предстать перед судом и получить срок, Билл с семьей переехал в Мехико.
Здесь в сентябре 1951 г. в результате несчастного случая была застрелена Джоан. Билл только что вернулся из неудачной экспедиции по джунглям Южной Америки, они искали яхе — галлюциногенное наркотическое вещество. С собой из Куито он привез нож и захотел заточить его. Позднее Билл писал: «У точильщика был маленький свисток, и он был свободен, я шел вниз по улице к его тележке, весь день мне казалось, что я что-то потерял, мне было так грустно, что я почти не мог дышать, и почувствовал, как слезы побежали по лицу. „Какого же черта?“ — не понимал я».
У себя дома он начал пить, скоро к нему присоединилась Джоан. Вечером Билл договорился встретиться с кем-то в квартире у друга, чтобы продать ему пистолет. Когда Билл и Джоан приехали на квартиру, того человека еще не было, но вечеринка была в самом разгаре. Билл и Джоан выпили еще. И тут Билл заявил: «А давайте-ка повторим подвиг Вильгельма Телля!» Джоан поставила себе на голову стакан с водой. Пьяный Билл схватил пистолет, прицелился и выстрелил. Он не попал в стакан, тот упал на пол и даже не разбился. Джоан рухнула на пол с дыркой от пули во лбу. Они не смогли повторить подвиг Вильгельма Телля, и, как позднее говорил Билл, это было безумием — стрелять в стакан в комнате, где полно народу, потому что разлетевшиеся осколки могли привести к очень печальным последствиям.
Билл так до конца и не понял, что случилось. Словно бы им овладел злой дух. Он грустил, потому что в тот момент его бросил приятель, с которым они вместе были в джунглях, эту историю он рассказал в своем романе «Квир». Биллу предъявили обвинение в «преступной неосторожности», и после десяти дней в тюрьме он был выпущен под залог. Еще через несколько месяцев его адвоката арестовали за непредумышленное убийство, и тот свалил из страны. Биллу посоветовали сделать то же самое.
Когда они с Джоан жили в Новом Орлеане, Билл начал писать «Джанки», исповедь нью-йоркского наркомана. Теперь его снова сильно потянуло писать, он объяснил это в следующем отрывке, который часто цитируют:
«Вынужден сделать ужасный вывод: я никогда не стал бы писателем, если бы не умерла Джоан, и осознал, до какой степени это предопределило то, что я начал писать. Я постоянно жил в страхе чьего-то влияния и постоянно чувствовал необходимость уйти из-под этого влияния, из-под контроля. Смерть Джоан свела меня с захватчиком, с Уродливым Духом, и привела к тому, что я всю жизнь боролся, и в этой борьбе сражаться я мог только словом».
Он закончил «Джанки», и Аллен Гинзберг продал ее «Эйс Букс» в Нью-Йорке. Она вышла в 1953 г., в мягкой обложке под псевдонимом Уильям Ли. В том же году Билл переехал в Нью-Йорк и стал жить вместе с Алленом. Именно тогда у них и случился роман, после этого Гинзберг уехал из Нью-Йорка исследовать джунгли Чиапа. Билл перебрался в Танжер, где жил в мужском борделе датчанина Тони и искал забвения в джанке. «Повседневные истории» Билла, юмористические ситуации, требовавшие предельного напряжения фантазии, постоянно случавшиеся с обитателями 115-й улицы, теперь были неизменной темой его писем к Аллену. В следующие несколько лет Аллен увидел большую часть материала, которая потом стала «Голым ланчем», в виде приложений к письмам или просто как часть самих текстов писем. Билл всегда говорил, что ему нужен слушатель, которому он мог бы рассказывать о своей ежедневной жизни, и, как правило, таким человеком становился тот, к кому он чувствовал влечение. Именно чтобы помочь Биллу собрать весь этот материал воедино, друзья Билла и хотели приехать в Танжер в 1957 г.
В отеле Аллен не тратил время впустую, здесь он написал одни из своих лучших работ, хотя работе над собственными стихами и общению с журналистами он из-за все увеличивающегося потока корреспонденции мог посвящать все меньше и меньшее времени. В марте Аллен написал знаменитое стихотворение «Лев настоящего», и Берроуз прокомментировал его так: «Ага, вот, значит, к чему приводят твои гетеросексуальные наклонности, ко Льву». Аллен боялся, что люди сочтут стихи жалобами гомосексуалиста на свою горькую судьбу, но единственным человеком, который неверно истолковал их, была Диана Триллинг, ошибочно подумавшая, что они посвящены ее мужу Лайонелу, который когда-то в Колумбийском университете преподавал Аллену английский.
Еще Аллен написал «Имена», воспоминание о друзьях, эта книга была искреннее, чем «Вопль», иногда воспоминания были мучительны, многие из его друзей были уже мертвы, например Джоан Волмер: «Мне снилась Джоан, она чуть наклонилась вперед и спрашивала, что нового в мире живых, по-прежнему ли жизнь — это покорное существование, безо всякого контроля количества выпитого…»
Аллен несколько вечеров провел с поэтом и писателем Алленом Боске, которому тогда было далеко за тридцать. При жизни Боске получил все значимые литературные награды во Франции; он выпустил 20 томов стихов и приблизительно столько же книг в прозе. Он писал для «Монд» и «Фигаро» и занимался составлением антологии современной американской поэзии. Он уже видел имя Аллена в списке поэтов, которых он бы хотел перевести, но Аллену казалось, что разговоры с ним — пустая трата времени, потому что Боске не нравились работы Грегори и его совершенно не заинтересовали рукописи и журналы, которые показывал ему Аллен. Тем не менее Аллен снабдил его большим количеством книг и написал Денизе Левергов с просьбой прислать свои стихи и дать адреса Роберта Крили и Чарльза Олсона, чтобы он мог попросить и их работы. Вновь увидевшись с Боске, он отдал ему стихотворения Левертов, экземпляр «Свистка» Крили и старые издания «Отзыва о Черной Горе» и «Оригинала». Аллен написал Крили: «А еще два вечера я читал ему стихи и давал пояснения, а получил я за это разве что один обед и вынес ощущение, что я шовинистическая шлюха». В антологию Боске — «Trente-Cinq Jeunes Poètes», — выпущенной «Галлимаром» в феврале 1960 г., вошло стихотворение Гинзберга «Америка». Подобные усилия, способствующие публикации его друзей, в то время были типичны для Аллена, и, несмотря на всю подковерную борьбу, он часто добивался успеха.
Заходил к Аллену в отель и поэт-грек Николаос Каламарис, присоединившийся к группе сюрреалистов прямо перед войной и изменивший имя на Николя Калас. Их еще в Венеции познакомил Алан Ансен, тогда Калас жил у Пегги Гуггенхайм. Калас познакомил Аллена и Билла с английский поэтом Дэвидом Гаскойном, который, по мнению Аллена, «мог стать великим поэтом». Особенно Аллену понравился конец одного из его стихотворений, «Христос революции и поэзии», и даже спустя 25 лет он мог читать его по памяти. Гаскойн был известным английским сюрреалистом, и он приятно удивился, узнав, что Аллен знает и Ценит его работы. Еще двумя гостями были «немцы-писатели в кожаных пиджаках»: Вальтер Холерер, с которым Грегори познакомился во Франкфурте, и пришедший с ним Гюнтер Грасс. По понятным причинам Гинзберг еще не был знаком с творчеством Грасса, чей бестселлер «Die Blechtrommel» («Железный барабан») вышел только в апреле следующего, 1959 г. Аллен говорил Гордону Болу, издателю его журнала:
«Он [Гюнтер Грасс] был уже состоявшимся писателем, но мы не знали этого. Так что рассказали ему о марихуане… Грегори даже в некотором роде влюбился в Холерера — он писал хорошие стихи, это видел каждый, кто хоть чуть-чуть понимал в каком-нибудь языке, особенно в английском».
Аллен продолжал встречаться с Джой, но они все реже и реже спали вместе, по большей части они пили и курили у Аллена в комнате. Он запретил Франсуазе приходить чаще, чем один раз в неделю, и она перестала относиться к нему с прежней страстью, теперь она просто забегала иногда по-дружески поздороваться. Аллен постоянно встречался с новыми людьми. Как-то он всю ночь проговорил с Бардом Брайаном, режиссером и актером. Брайан входил в группу издателей журнала «Мерлин» и вместе со своей женой Денни сделал первый англоязычный перевод «Истории О» Доминик Ори, выпущенной «Олимпией Пресс» в 1954 г. под псевдонимом Полин Реаж. (Новый перевод сделал Астрин Вейнхауз, когда книга вышла в серии «Олимпии» для путешественников в 1957 г.) Позже Брайан написал для Жиродиаса книгу «Поиграй со мной в эту любовь» под псевдонимом Вилли Бэрон, а в том же самом 1955 г. Денни Брайан написала «Когда моя кожа была нежнее» под псевдонимом Уинифрид Дрейк. Он знал множество историй про Мориса Жиродиаса, Александра Трокки и о первых днях существования «Олимпии», которые мечтал услышать очарованный ими Аллен.
«Олимпия Пресс» была неотъемлемой частью творческой жизни в Бит Отеле, между отелем и офисом Жиродиаса на улице Сен-Северин постоянно шел обмен. Гинзберг писал: «Это все происходило в одном квартале от Сены, в паре улиц друг от друга, на улицах Жи-ле-Кер и Сен-Северин. Они находились в двух шагах друг от друга, хотя все равно все с утра встречались за чашкой кофе».
Пару раз Аллен видел своего приятеля еще по Колумбийскому университету писателя Герберта Голда. Голд всегда довольно скептически относился к битникам, и, когда они встретились, Аллен принялся жутко ругать его, пока Голд не возмутился. Он сказал Аллену, что каждый раз, как они встречаются, он ведет себя слишком эмоционально, и Аллен постарался вести себя тише. После того как он успокоился, они долго разговаривали. Аллен постарался объяснить ему творчество Керуака, сначала прочитав отрывок из «Видения Коди» и «Доктора Сакса», который «Гроув» выпустила в 1959 г. Потом он прочитал ему главу «Окружной управляющий» из неопубликованного «Голого ланча», Голду она понравилась. Аллен объяснил ему, кто такие хипстеры, в конце ему показалось, что Голд чуть лучше понял их намерения, но он по-прежнему не знал, что тот думает об этом. Отношение Голда к их движению было противоречивым, даже несмотря на то, что он стоял у его истоков в Нью-Йорке. В 1960 г. он писал: «Если бы я когда-нибудь нашел центральный офис „Разбитого поколения“, я бы, наверное, подал заявление об отставке». Но все-таки в 1993 г. он решил, что был его членом, и написал «Богема: место, где встречаются Искусство, Страх, Любовь и Крепкий Кофе» — книгу, в которой очень занятно описал встречу с Алленом и Грегори в Париже:
«Как-то мы сидели в кафе, и официант по ошибке положил счет рядом с Грегори. Не успел я взять чек, как Грегори закрыл его сверху рукой.
— Я заплачу! Я заплачу! — воскликнул он.
— Не глупи, — сказал Аллен.
— Аллен! Я никогда в жизни не платил по чеку! Я заплачу!
Аллен неодобрительно покачал головой. Потом он решительно разжал пальцы Грегори, особо и не сопротивлявшегося этому. Потом Аллен с достоинством передал чек мне».
Аллен познакомил Голда с Биллом, и тому понравился роман Голда «Человек не от мира сего», в котором рассказывалось о пагубной привычке к героину в кочующем таборе. Билл рассказал ему, что так долго принимал героин, «чтобы делать хоть что-то». Голда вместе с Алленом и Грегори пригласили на обед в комнату Билла, но, к сожалению, он пришел со своей подружкой, воспитанной дочкой французского генерала, и царила очень сухая атмосфера.
Новые лица появлялись постоянно, потому что скандальная известность битников росла и люди с похожим мировосприятием искали встречи с ними. Поэт Ларри Фейгин приехал в Париж и узнал, где живет Гинзберг, просто спросив об этом американца на улице, который отправил его в Бит Отель. Аллен радушно принял его. Он открыл свой дорожный чемодан и дал Фейгину почитать «Джанки», «Вопль», «В пути» и дюжину книжек новой культуры, с которыми Ларри и ушел и которые прочел за две недели.
В марте 1958 г. доллар упал по отношению к франку. Билл писал Джеку: «Доллар упал, а туалеты находятся в жутком состоянии, эти чертовы пьяницы-южноамериканцы засрали весь пол и приучают кошек гадить тут же. А франк наглеет с каждым днем». У Аллена кончились деньги, и в ожидании следующего чека от City Lights он стал жить за счет Билла. После успеха «Вопля» Ферлингетти бегал за Алленом с просьбой подписать контракт. Аллен оттягивал это, насколько мог, потому что, не подписывая контракт, он сохранял за собой все права на свою работу и мог разрешить кому угодно и когда угодно напечатать ее. Если он подписывал контракт, все права переходили к City Lights, и, конечно же, они бы не преминули урвать свой кусок. «Ферлингетти пытается убедить меня, что в дальнейшем так будет лучше для меня самого. Может быть, он прав, понятия не имею», — писал он Юджину.
Стояли последние угрюмые серые зимние дни, и на пару недель Аллен более-менее был оторван ото всех. Ему казалось, что их отношениям с Питером пришел конец, и грустил по этому поводу. В рукописях того времени он писал: «Я больше не могу писать стихов, красоты стиля больше нет. Я постоянно сижу на кровати и жду вдохновения. Берроуз, старый друг, ты, больной и вечно ноющий наркоман, я собираюсь в Берлин. Джек, ты, о котором я все это время мечтал, ты больше не загадка, ты только кинозвезда, трезво принимающая жизнь». Но он выбрался из этого состояния и стал ночами разговаривать и курить с Би Джеем.
Аллен отдавал себе отчет, что стал слишком требователен к людям, что стал относиться к ним отрицательно, исключать их из своей жизни, так что решил относиться ко всем мягче и даже сдружился с Грэхэмом с верхнего этажа. Биллу он нравился, но из-за него постоянно перегорали пробки. Аллена раздражал даже Билл, но скоро он преодолел свое раздражение. Двадцать восьмого марта у них состоялся длинный разговор, и они выяснили отношения. Одной из главных проблем было, то, что Билл печатал все свои работы у Аллена в комнате, «когда я хотел один послушать рок-н-ролл, попеть или написать Библию, — жаловался Аллен Питеру. — Я постоянно, как какая-нибудь замотанная жена, прислуживал ему». Билл согласился печатать у себя в комнате и помочь с готовкой.
Джой на неделю отправилась в Амстердам. У нее завелся в отеле новый приятель, и Аллен жаловался Питеру, что у него вот уже месяц никого не было и что чувствует он себя отвратительно. Грегори вернулся из Венеции и поселился в комнате под номером 10, этажом ниже Аллена, вместе они продолжили изучение Парижа. Теперь Аллен чуть больше походил на типичного представителя богемы: черный свитер с высоким воротом, черные брюки и черные ботинки, волосы почти до плеч — в то время это вызывало огромное удивление по сравнению с большинством американцев, которые предпочитали стричься на прусский манер коротко.
Аллен услышал, что в Париж приехала нью-йоркская писательница Барбара Гест. Гест часто принимала участие в поэтических журналах битников «Юджин» и «Дрейфующий медведь», в то время на ее работу одинаково сильное влияние оказывали и битники, и знакомые нью-йоркские художники-импрессионисты. Позднее ее очень заинтересовали имажисты, особенно X. Д., и как-то она сказала в интервью: «Я влачу фалды своего пальто в пыли русских поэтов Ахматовой и Мандельштама». Когда Аллен и Грегори пришли к ней на съемную квартиру на Фабурж Сен-Оноре, ей было 25 лет и в Париж она приехала на девять месяцев. Она показала им потайные местечки рядом с домом: улицу Курсель, где Колетт жила с мстительным монсеньором Вили, и церковь, где Пикассо женился на Ольге. Однажды, гуляя по улице Пьер-Демур, она наткнулась на строение XVII в., которое, казалось, не тронули прошедшие года, окружившие его магазинами и ресторанами. Она показала Аллену и Грегори неопрятный двор, и, поскольку парадная дверь была открыта, они заглянули внутрь. У основания каменной лестницы лежали сундуки, сложенные вдоль стены, из прикрепленных к ним ярлыков и монограмм было ясно, что они принадлежат императорскому королевскому балету Санкт-Петербурга, 1919 г. Вдали кто-то играл Чайковского на фортепиано.
Они вошли внутрь, чувствуя, что оказались как бы в другом времени, лет сорок тому назад. Женщина-пианистка была одна в большом зале. На стенах висели зеркала, а вдоль стен шли брусья. Хрупкая молоденькая девушка быстро убежала, словно испугавшись их. Они поднялись наверх и почувствовали запах готовки из комнат, превращенных в квартиры. Здание перешло от Аббатства бедняков к русским эмигрантам, которые продолжали традиции балета в пустом зале. Это были словно последние осколки императорской России.
Барбара заходила к Аллену и Грегори в Бит Отель, там Аллен познакомил ее с Берроузом. Позднее она вспоминала: «Аллен постучал, и дверь открылась, на кровати возлежал Уильям Берроуз, он не слишком-то хотел отвлекаться от своих дум, чтобы поприветствовать кого-то или что-то, что Аллен притащил к его дверям. Я оказалась интересна Берроузу, потому что была находкой Аллена. Что-то стоящее витало в этой узкой комнатке, во всяком случае мне так казалось, настолько меня околдовала убедительность Аллена и чарующая манера речи Берроуза. Он говорил меньше, но я помню, что говорил он с предельной прагматичностью, не так, как Мишо, который любил приукрасить свою речь, он говорил нарочито гнусавым голосом, и Гинзберг переводил его речь, словно она лилась из какого-то другого источника».
Это давало хорошее представление об уважении, граничащем со страхом, с которым Аллен относился к Биллу, хотя Гест заметила, что Аллену нравилось опекать своего вундеркинда Грегори, так же как и гордиться своим старшим товарищем Берроузом. «По-настоящему потряс меня Аллен. Вернувшись к себе в небогатую комнатку, он пожарил мне и Грегори по стейку. Здесь не было желания показать себя крутым кулинаром или похвастаться газовой плитой. Аллен готовил еду, потому что этого требовал долг гостеприимства. Нисколько не затрудняясь. Мне он показался образцово-показательным человеком», — писала она. Они с Алленом снова встретились, и он показал ей свое любимое арабское кафе. Последний раз в Париже они встретились на улице Аполлинера, у стойки бара с кассовыми аппаратами, недалеко от «Двух макак».
Художник Ларри Райвез, старинный нью-йоркский приятель Аллена, приехал в Париж на месяц: он играл на саксофоне в разных джазовых группах. Днем они с Алленом часто сидели за столиками кафе, находящимися на улице, и наслаждались весенним солнышком. Райвез хорошо знал Париж, в 1950 г. он прожил в городе восемь месяцев — писал стихи, хотя к тому времени у него уже была одна собственная выставка картин в Нью-Йорке. Как-то утром, когда Аллен прогуливался с Грегори по бульвару Сен-Жермен, его окликнули с террасы «Двух макак». Это оказался индийский поэт Дом Морес, с которым Аллен познакомился два месяца назад в Лондоне. Морес и его подруга Генриетта Эббот приехали в Париж на время пасхальных каникул и пригласили их за свой столик. Грегори не терял времени и сразу же спросил Генриетту: «Хочешь переспать со мной, малышка?» Она отказалась с довольной улыбкой. Грегори рассказал, как остро он почувствовал присутствие Бога, когда увидел, как из Сены вытаскивают труп, и они тут же пустились в глубокие рассуждения о Боге, в этой беседе Аллен показал себя неистощимым и красноречивым оратором. Аллен и Грегори ушли, на следующее утро пригласив их позавтракать в гостиницу.
Когда на следующий день Дом и Генриетта пришли и поднялись в маленькую комнатку под чердаком, в которую недавно перебрался Грегори, завтраком и не пахло. Их встретил Билл Берроуз, и Морес почувствовал, что здесь живут все трое. В комнате было несколько чемоданов, она была завалена исключительно литературой, имеющей отношение к битникам, которую Аллен стал показывать и обсуждать с Домом, в то время как Билл закатал штанину, чтобы Генриетта могла видеть следы от уколов у него на ноге. Морес писал: «Голубь заворковал у окна, он мгновенно опустил брючину и тихо сказал: „Птицы, ненавижу птиц“.
— Пищащие крылатые с клювом, — закричал Корсо, вспрыгивая на подоконник. — Пошли вон, птички!
Птица лениво поднялась и улетела, еще некоторое время мы видели, как она парит в лучах мартовского света».
Грегори скатал самокрутку — сначала ее взял Морес; Генриетта, казалось, тоже знала, что с ней делать, — и комнату наполнил благоуханный аромат. В автобиографии Генриетта писала:
«Я немного покурила и отправилась на поиски женской уборной. Это было крохотное помещение, в дырке по центру лежал самый огромный кусок дерьма на свете. Аммиачная вонь не давала проникать кислороду, и я пописала прямо сверху на дерьмо, слезы лились из глаз, стекали по лицу и струйкой падали на ключицы.
Я попятилась.
— Хуже, чем вы, не бывает, — зло, решительно и страстно заявила я.
— Нет, это турок сверху. Он делает это каждое утро».
Потом Аллен и Грегори вытащили их познакомить с Ларри Райвезом. Билл остался дома. Райвез был с молодой американкой. В автобиографии Морес писал: «Они подскочили к ней и предложили всем раздеться и заняться любовью прямо на тротуаре. „Как Уильям Блейк и ангелы!“ — кричал Корсо. Девочка очень расстроилась и расплакалась, поэты сильно заволновались и принялись утешать ее, читать стихи, гладить по голове, а Корсо достал из кармана конфеты». Им понравился Морес и его подружка, и они часто виделись с ними и показывали им достопримечательности. Они ездили по Парижу во взятом напрокат автомобиле и иногда делали спонтанные записи стихов. Морес предложил организовать для них чтение в Оксфорде, если во время учебного года они еще раз приедут в Англию.
Пришла весна, на Сене стоял густой туман, высокая вода быстро бежала вдоль набережных. В конце марта был первый теплый день, и Аллен с Биллом смогли дойти до отделения почты без пальто; на Билле был свитер с высоким воротом, а на Аллене — пиджак из шотландки. Случайно они наткнулись на их приятеля Ли, он получал деньги по датскому чеку, и с изумлением обнаружили, что тот был трезв. В «Старом флоте» на бульваре Сен-Жермен они нашли Грегори, который сидел и беседовал с молоденькой рыжеволосой француженкой в голубой кофте. У нее, судя по счастливому выражению лица Грегори, уже, несомненно, вынашивавшего самые блестящие планы, водились деньги.
На улице стояла и разговаривала группа людей, большинство из которых они знали, в том числе и Айрис Оуэнз, американскую романистку, которая писала порнографию для «Олимпии Пресс» под псевдонимом Харриет Даймлер. Это была ослепительно красивая молодая женщина, одетая полностью в черное, с подведенными глазами; в 20 лет она перебралась в Париж из Гринвич-Виллидж, после того как ее первый брак оказался неудачным. С Морисом Жиродиасом ее познакомил Александр Трокки, с которым у нее был роман. Все писатели, работавшие на Жиродиаса, влюблялись в нее, и со многими у нее были романы. Ее книги «Дорогой» (1956), «Воры наслаждения» (1956), «Невинность» (1957) и «Организация» (1957) сделали ее звездой среди писателей «Олимпии». Айрис стояла, на ней был плащ, в руках она держала записную книжку, в которую записывала НК. На каждый она тратила максимум два месяца, и гонорар позволял провести лето в Сен-Тропе, шесть месяцев в Сицилии или зиму на Гидре, там она могла приступить к более серьезному творчеству. Позднее она под своим именем напишет роман «После Клода», который будет хорошо принят нью-йоркскими критиками, но тогда, весной 1958 г., она работала над «Женской вещичкой», последней из ее НК, которую «Олимпия» выпустит в августе. Они гуляли вдвоем, и Аллен рассеянно слушал, думая, как бы сделать так, чтобы она не приняла его внимание как знак желания секса — кстати, у нее была куча любовников, из которых она могла выбирать. Она прочитала «Голый ланч» и в качестве советчицы Жиродиаса предложила «Олимпии» опубликовать его. Это был третий человек, давший Жиродиасу высокую оценку книге, может быть, именно это заставило Жиродиаса приблизительно в это же время написать письмо без даты, в котором говорилось: «Дорогой мистер Бeppoyз. Не дадите ли вы мне еще раз посмотреть ваш „Голый ланч“? Я очень хотел бы встретиться с вами и обсудить это».
Они шли дальше по Сен-Жермен и наткнулись на барабанщика Элла Левита и его приятеля Мани, которые на следующий день возвращались в Нью-Йорк. Левит уже записывался вместе с Чарльзом Мингусом, и его знали как барабанщика, способного создать плотный ритм. Он приехал в Европу с квинтетом Барни Уилена. Позже он сделал запись с Четом Бейкером. Они все вместе отправились в Люксембургский сад, где встретились с Рэмблинʼ Джеком Эллиотом — поющим ковбоем из Бруклина, который совершал с женой весеннюю прогулку. Несколькими годами раньше Эллиот сбежал с подружкой Аллена Хелен Паркер. Он родился Эллиотом Чарльзом Эднопозом, потом поменял имя на Бак Эллиот, сбежал из дома и присоединился к родео. Он повстречался с Вуди Гатри и стал фолк-певцом, последний раз изменил имя и в середине 1950-х жил в Европе. В начале 1960-х он был центральной фигурой в Нью-Йорке, когда там снова пробудился интерес к фолк-музыке. Еще они наткнулись на Джона Балфа из отеля. Аллен записал в журнале: «Все в отличном расположении духа. Сказать никому нечего — деревья высоки — небо».
Кажется, все, с кем они знакомы, вышли в этот день из дома. Они встретили Мейсона Хоффенберга, тот нес куда-то книги и часы. Он выздоравливал от наркозависимости и направлялся в библиотеку, собираясь рассматривать изображения машин. Он и Терри Сазерн недавно написали для «Олимпии» «Кэнди», ставший бестселлером в Америке. Они вошли в Люксембургский сад и обогнули фонтан Медичи, а сверху на них взирал бюст Анри Мюрже. Аллен купил восемь рожков мороженого, и они сели за самый крайний столик, любуясь видом Люксембургского сада, а Билл с Мейсоном принялись обсуждать джанк и веселить всех рассказами про пираний, рыб и акул, которые пожирают людей. Они вернулись по бульвару Сен-Мишель, прошли вдоль лавок книготорговцев рядом с Сорбонной и остановились около дома Байарда Брийанта, где Аллену понравился молодой, говорящий по-французски паренек из Мавритании: «Шапка черных волос, мальчишеские усики, на подбородке еще не растут волосы. Мягкий взгляд… куколка и ангел — я педик». Но Аллен ограничился только разглядыванием.
С приходом весны под предводительством Билла они с Алленом стали чаще выбираться на улицу, Биллу нравились все новые молодые люди, и он был на удивление словоохотлив с ними и приветлив. «Бернар-француз», которого Билл знал по Танжеру, побывал мимоходом в Париже и подарил Биллу и Аллену маленький черный шарик опиума. Еще у Билла была чрезвычайно сильнодействующая марихуана, которую ему привез приятель Пола Ланда в Танжере по дороге в Лондон. Вокруг было так много наркотиков, что Билл рассказывал об этом Керуаку так: «Весь район находится в движении и готов объявить о возникновении новой религии. Мне нравится в это играть…» А еще было много героина, который активно использовали все, включая Аллена, активно употреблявшего его всю весну, но это не развилось у него в привычку. Иногда Билл готовил маджун или сладости из гашиша: мелкие частички высушенного дурмана смешивались с корицей, мускатным орехом, тмином и медом, потом он грел эту массу до тех пор, пока она не достигала консистенции жидкой ириски.
Один вечер Аллен, Билл и Грегори провели в компании американского джазового ударника Кенни Кларка, который переехал в Париж в 1956 г. Они собрались в комнате Аллена, и Билл с Кенни часами говорили о джанке. Аллен, Грегори и Би Джей напились, стояли рядом с кухонным столом и громко говорили. Аллен просил Би Джея рассказать всем свою историю, а Грегори, который выпил больше всех, катался по полу, пытаясь заставить Билла и Кенни слушать. Аллен объяснил Кларку ритмику в своих стихотворениях и спросил, можно ли это как-то соотнести с игрой на барабане. Это вылилось в интересную дискуссию, и Кларк пригласил Аллена в любое время прийти в клуб «Сен-Жермен» послушать, как он играет, и пообещал провести его по списку гостей. Аллен с Питером кружили у клуба «Сен-Жермен» в самую первую ночь после приезда в Париж, слушая звуки джаза, долетавшие сквозь темные зарешеченные окна, у них было слишком мало денег, и они не могли заплатить за вход. Даже теперь, когда он мог ходить туда бесплатно, Аллен так и не пошел туда, пока кто-то не взял его с собой два месяца спустя.
Теперь, когда на улице было теплее, Аллен продолжил свои прогулки, а Билл оставался дома — ему было неинтересно разглядывать старые дома. Байард Брийант отвез Аллена в деревню, посадив его за собой на мотоцикл, но беспокоился, что мотоцикл может сломаться от такого веса, и Аллен заявил: «Я же не привязан к мотоциклу, до встречи». Стоял чудесный день, и он пошел по полям, наслаждаясь полевыми цветами вокруг. Потом он автостопом добрался до замка в Фонтенбло, где-то в пятидесяти километрах от Парижа, и гулял между деревьями и заросшими тиной прудами, наблюдая, как просыпаются журавли, медленно плававшие по спокойной поверхности воды. Он долго бродил по самому замку и был приятно удивлен, осознав, что по большей части понимает французскую речь. После этой поездки он окончательно решил съездить в Шартр и Версаль.
У Аллена было сломанное радио Грегори, способное работать на какой-то музыкальной волне, так что, когда он приводил свои стихотворения в готовый вид, набирая их на машинке У себя в комнате, он слушал музыку. Из них он сделал выборку и отправил ее Дону Аллену, который составлял антологию «Новой американской поэзии, 1945–1960» для «Гроув Пресс». У Аллена с Джой состоялся длинный разговор, и она сказала, что больше не может спать с ним, потому что она любит и Аллена, и Питера. Аллен подозревал, что на самом-то деле любит она одного Питера. Они поужинали и распили бутылку вина в комнате Аллена, а в полночь решили напиться и написать Питеру за советом. Аллен говорил, что его желания просты: «Я хочу хорошо потрахаться и кончить, но вот уже шесть недель я закрыт в этой комнате, а теперь мне кажется, что все меня ненавидят. Черт». Через пару дней Джой сдалась и залезла в кровать сразу с Алленом и Грегори, но ничего не получилось. «Я кончил слишком быстро. А она так и не кончила», — рассказал Аллен Питеру.
Аллену больше везло с его новым приятелем Билли Уитманом. Аллен сидел в Mistral, когда к нему подошел молодой человек и спросил, не хочет ли тот попробовать морфий, который он нашел в комнате. После этого они отправились в комнату Аллена, накурились и долго разговаривали. Билли спросил его, не может ли он остаться, и они забрались в кровать. Аллен отчитывался Питеру: «В постели [он] положил мне на плечо руку, и очень скоро мы уже терлись животами. Через пару недель он уезжал в Нью-Йорк. Билл пытался разобраться, что он за человек, но было в нем что-то необъяснимое, таинственное, он в чем-то походил на Нарцисса, скрытный, иногда совсем обыватель, я никак не мог этого понять. Но, несмотря ни на что, он уверял, что он на стороне света, и мы много разговаривали. Я рассказывал ему о том, что не надо судить людей, надо просто пытаться понять их. Но он мечтал стать опытным и знаменитым человеком. Правда, он стал более открытым, больше, чем раньше». Они гуляли по улицам, Аллен рассказывал Уитману дзенские приколы, и они еще несколько раз трахались.
Джордж Уитман повесил в Mistral объявление о том, что состоится чтение Аллена, Грегори и Билла, хотя он не просил их об этом. Они решили сделать большое шоу и собрать полный зал, для этого они расклеили по городу собственноручно написанные объявления о чтении, которое должно было состояться в субботу, 13 апреля. Аллен и Грегори всю неделю пытались уговорить Билла участвовать в чтении, но тот постоянно отказывался. Но когда они приехали туда, Билл увидел, что все равно все пьяны, и когда Билли Уитман, с которым он познакомился только что, вежливо попросил его читать, он согласился. На Билле было большое немецкое кожаное пальто. Он сел на тахту и прочитал главу «Я чую, как стрем нарастает» из «Голого ланча», вскоре она была напечатана в Chicago Review и имела большой успех. Гинзберг читал «Махатму» и «Город яхе», главы из «Голого ланча» и свои работы перед аудиторией в Сорок или пятьдесят человек. «К сожалению, еще один поэт нес какой-то непонятный бред, и нам он не понравился», — вспоминал Аллен.
Грегори добавил: «Я заявил, что это не настоящая поэзия. Кто-то спросил меня, что я понимаю под настоящей поэзией. Я разделся и стал читать свои стихи. Два моих волосатых приятеля встали охранниками и пригрозили, что побьют любого, кто захочет уйти во время моего чтения. Я имел большой успех». Это было традиционное чтение битников, хотя Аллен и уверял, что это было лишь бледным подобием того, что творилось в Сан-Франциско.
Апрель был теплым и солнечным, и они могли гулять даже без свитеров. Они посетили японскую выставку в Музее современного искусства, увидели ретроспективу Модильяни, сходили в Музей Китая и Исторический музей. Мадам Рашу отметила приход весны стиркой покрывал и штор в номерах. Кот, живший при отеле, выпал из окна четвертого этажа и сломал лапу, которая, однако, быстро срослась. Бэльф, цирюльник при гостинице, постриг Аллена за 200 франков, он заплатил то, что был должен, за использование ванны и купил мешковатые хлопчатобумажные французские брюки. Грэхэм с верхнего этажа дал ему шерстяную рубашку, и Аллен был экипирован к новому сезону. Он рассказал Питеру о своих подвигах: «Я один (Биллу не интересно) отправился в турецкие бани на Елисейских Полях и дважды трахнулся с каким-то французом в дымах парилки».
Сейчас Билл направил все усилия на то, чтобы «Голый ланч» был-таки напечатан. Аллен по-прежнему считал, что в Штатах самым приемлемым и надежным издателем будет Ферлингетти, и несколько раз писал Джеку Керуаку — предполагалось, что он должен был стараться продать книгу в Америке — с просьбой отправить выбранные тексты Ферлингетти. Но Джек так и не отправил ничего. City Lights не могли позволить себе напечатать всю книгу целиком, потому что в то время их финансы позволяли им публиковать только тонкие сборники поэзии. Но Ферлингетти сказал, что хотел бы посмотреть рукопись и, если она ему понравится, напечатать отрывок. Аллен с Биллом подготовили для него рукопись. Тогда книга все еще называлась «Интерзона», но большая часть материала, которую они отправили, была в дальнейшем использована в «Голом ланче», так что, несомненно, в City Lights увидели перед собой классическую работу Билла. К сожалению, Ферлингетти она не понравилась.
Билл работал над «Голым ланчем», а в это время Грегори написал два своих самых известных стихотворения. Он вспоминал: «Я написал одновременно „Свадьбу“ и „Бомбу“. Занятная была неделя. Я написал „Бомбу“ дня за три-четыре. Ну я с ней и намучился! Потому что, чтобы она была правильной формы, я сначала печатал на листе бумаги, потом вырезал каждую строчку и наклеивал на большой лист бумаги. У меня все пальцы были в клее, а потом я послал все к черту: издатель все равно все расставит по-своему… Подумав над этим, я решил, что эта общественная чепуха не для меня. Я сказал: „Будь, что будет“ — и бросил свое занятие».
Холодная война была в разгаре, и много говорили о водородной бомбе и ядерном взрыве. В Британии началась кампания за ядерное разоружение, она быстро превратилась в общенациональную организацию, особенно активно выступали молодые сторонники в университетах. Демонстрации и то, что выдающийся философ сэр Бертран Рассел выступил резким противником ядерного оружия, сделали тему постоянно обсуждаемой в прессе. Грегори заинтересовался демонстрациями «Нет бомбе», которые широко освещались во французской прессе. Грегори утверждал: «Я видел детей, которые кричали: „Нет бомбе, нет бомбе!“ И я сказал: „Смерть на всех них наложила отпечаток, тогда в Англии было много людей в подавленном состоянии, словно бы бомба должна вот-вот упасть, что же мне оставалось делать? Вдруг именно смерть, Грегори, стала самой важной, а даже не бомба“. По-моему, лучшим способом выбраться из всего этого, было придать образу поэтичность, объять все, вложить всю известную мне энергию в стихи. И им пришлось это понять. Но если я скажу, что я ненавижу ее, это будет просто очередная полемика, политическая поэма — это не мое. „Бомба“ — это не чисто политическое произведение. И ты ее поймешь, только прочитав до конца. Так что, черт подери, люблю я „Бомбу“».
Слова на странице были расположены так, что напоминали ядерный гриб. Поэма сама по себе была мощной, ясной и понятной в отличие от некоторых поздних работ Корсо. В «Бомбе» он использовал архаизмы вроде «ты», но сам объяснял: «Я использовал их в „Бомбе“ только потому, что в них есть что-то апокалиптическое и библейское, словно бы „о, бэнг, о бонг, о бинг“. В поэме много игры словами. Поэма звучит, когда ее читают вслух. Если ты прочитаешь мои стихи, то подумаешь: „Вау! Неужели этот чувак хочет, чтобы произошел взрыв, это ужас, он националист?“ Как Ферлингетти, который обосрал „Власть“ сказав „Это фашизм“, и я ответил: „Нет, просто его нельзя изъять из контекста. Это великое поэтическое слово, и мне интересно, что я могу сделать“, и я попробовал поиграть с ним во „Власти“ …Все выходит оттуда: власть радости, черная власть, власть цветов…»
В июле, вскоре после того как Аллен вернулся в Нью-Йорк, Лоуренс Ферлингетти навестил Грегори в комнате номер 41, узкой комнатке на верхнем этаже Бит Отеля. Для Ферлингетти, крупного человека, было сложно миновать последний крутой поворот лестницы, чтобы добраться до двери Грегори, сплошь покрытой нацарапанными посланиями, преимущественно от девушек, он был вынужден напрячь руки и ноги. Несмотря на то, что Грегори еще не закончил работу, Ферлингетти решил опубликовать «Бомбу» Грегори как листовку, согласившись, что шрифт будет собран в форме ядерного гриба, как того хотел автор. Ферлингетти двойственно относился к «Бомбе», как двойственно относился и к «Власти», и написал ему об этом. Грегори переслал письмо Аллену, который написал Ферлингетти, что очень рад, что City Lights выпустит поэму. «Я не понимаю, почему ты думаешь, что Грегори двойственно относится к „Бомбе“ и „Власти“. Ведь его прямота и есть фишка этих произведений, и именно поэтому они сейчас и интересны. Он действительно любит „Бомбу“. Почему бы и нет?.. Ненавидеть бомбу, как говорится в поэме, — значит показывать свою слабость перед ней». Это была позиция Керуака, принимающего все, что происходит в мире. Позднее Аллен изменил свою точку зрения и принялся активно выступать против ядерного оружия. City Lights выпустило «Бомбу» в виде листовок тиражом 2000 экземпляров и быстро распродала ее — отличная штука, чтобы повесить на стену.
Вдохновленный успехом Аллена с City Lights, Грегори был огорчен отказом Ферлингетти напечатать его новые стихи, но все его недовольство исчезло, как только их согласился напечатать Джеймс Лафлин, владелец и главный издатель New Directions, самого престижного издательства авангардной литературы в Соединенных Штатах. В интервью Роберту Кингу Грегори сказал: «Это не я бросил Ферлингетти, это он бросил меня. Понимаете, в „Дне рождения смерти“ я написал стихотворение „Власть“. В той книге есть и „Свадьба“ и еще несколько отличных стихов. Но Ферлингетти счел ее фашистской; он не понял, что я играл со словом „власть“. Я сказал: „А почему бы поэту не поиграть с этим словом, не показать его значения?“ — написал в New Directions и спросил: „Эй вы, вы, которые публиковали Паунда и Рембо, вам нравятся длинные стихи?“ Ведь „Армия“, „Власть“, „Полиция“, „Свадьба“ — это были стихи, в которых было только одно длинное слово, состоящее из других слов. Лафлин ответил: „Конечно“ — и взял книгу». «День рождения смерти» вышла в издательстве New Directions 31 марта 1960 г., и его перепечатывают до сих пор.
«Одно время Аллен и Грегори читали вслух то, что написали за день, — вспоминал Жан-Жак Лебель. — Мы не могли сходить в ресторан без того, чтобы Грегори, предварительно напившись или обдолбавшись, не залез на стол и не начал читать „Бомбу“ или „Свадьбу“. Я тогда устраивал много литературных чтений, и мне это, конечно, нравилось, но вот хозяева ресторанов поднимали бузу».