Билл Берроуз по-прежнему жил в Танжере и часто писал Аллену, как правило, два раза в неделю. Он все добавлял и добавлял новые главы и параграфы к книге, и она уже была не похожа на ту первую рукопись, что Аллен отдал Морису Жиродиасу по приезде в Париж. Билл слал Аллену копии всех добавлений и новые материалы, так что тот мог постепенно пополнять рукопись Жиродиаса – обреченная задача. В середине ноября Аллен отдал последний вариант рукописи Билла, теперь она называлась «Голый ланч», Мейсону Хоффенбергу, «советнику» «Олимпия Пресс», который только что выступил соавтором Терри Сазерна в «Кэнди», вышедшей у Жиродиаса. Стиль Берроуза изумил Хоффенберга, и он объявил его книгу «лучшей из лучших», которые он когда-либо читал. Он заверил Аллена, что «Олимпия Пресс» напечатает книгу по его рекомендации, и Аллен вздохнул с облегчением, полагая, что в конце концов книга все-таки выйдет в свет. Но, просмотрев книгу во второй раз, Жиродиас снова отказался ее печатать, объяснив это тем, что в ней не было секса, несмотря на все заявления Сазерна, что название дано в соответствии с американским обычаем, похожим на французский cinq à sept – в это время французы ходят к любовницам. Жиродиасу не нравилось и упоминание наркотиков, раньше «Олимпия» с этим не сталкивалась.

Двадцать четвертого ноября 1957 г. Питер написал свое первое стихотворение, которое так и озаглавил – «Первое стихотворение». При публикации сохранили чудаковатую манеру подачи информации, тем самым сохранив шарм: «Я ищу тапки под кроватью» или «Я пью вино с закрытыми глазами». Питер писал так, как говорил, Уильям Карлос Уильямс сказал о работе Орловски: «В ней нет ничего английского, сплошной американизм». 27 декабря он написал «Второе стихотворение», в основном там рассказывалось об их комнате в Бит Отеле: «Что же такого праведного я могу сделать со своей комнатой? Может, выкрасить ее в розовый, а может, присобачить лестницу к кровати, чтоб слезать на пол, или принять ванну в постели? …Наступает время, когда всем надо будет писать только в раковину, – мне же здесь можно даже выкрасить окно в черный, если захочется». Аллен говорил про эти стихи, что они «без сомнения, выполнены в его типичном сюрреалистическом стиле, эти стихи, построенные кольцом, отличаются достоверностью. Без сомнения, это поэзия завтрашнего дня». Европа вдохновила Питера. Первый раз он попробовал написать что-то в Каннах, когда они весной ехали к Алану Ансену. Он написал витиеватое сочинение, озаглавленное «нелинованный альбом для вырезок», оно вышло в карманном сборнике поэзии City Lights «Стихи чистых анусов и песни веселых овощей».

Питер был счастлив – в отеле было полным-полно молоденьких женщин. Они познакомились с двумя девчонками-продавщицами и понравились им. Питер писал Джеку Керуаку: «Аллен с Грегори возбудились при виде двух француженок, все четверо забрались в одну кровать, Грегори собирался трахать Н. Ох, какой секс был тем вечером!» Хотя как раз его-то в этот раз и не было. Грегори вернулся с дозой, а через несколько дней Питер рассказал в письме, что за то время, что «Аллен с Грегори пытались трахаться, причем довольно вяло, потому что находились под влиянием наркотика», он прочитал 120 страниц «Дневника вора» Жана Жене. Они проболтали всю ночь, а потом, когда девчонки ушли на работу, Аллен, Грегори и Питер отправились туда, где, как думал Грегори, теперь жил Жене, однако они его там не нашли.

Вспоминая о девчонках 25 лет спустя, Аллен сказал: «Они были первыми настоящими француженками, с кем мы познакомились… Я приглянулся одной из них, Франсуазе. Я не представлял себе последствий и не принял это всерьез. Я не понял, что это было настоящим. У меня большая проблема: я не понимаю настоящих чувств. Я думал, что любой, кто влюбится в меня, – сумасшедший. Я же гей и живу с Питером, и если кто-то на меня западает, то это просто какое-то недоразумение и мезальянс. Я не понимал, как понимаю теперь, что с ее стороны это было больше, чем просто увлечение. Наверное, я сделал ей очень больно, оставаясь таким замкнутым. Она была очень молода. Мне тогда было тридцать».

Аллен написал своему старинному приятелю Люсьену Кару, в письме он использовал некоторые сокращения («С» – секс, «Ч» – чай (то есть марихуана, план): «К нам приходит много народу, и, как правило, даже есть выбор занятных девчушек, которых можно трахнуть, они к нам забегают ближе к ужину, С, Ч, героин, короче, что угодно. Я проводил время с двумя француженками-продавщицами, Питер снимал девчонок на улице». Питер в одиночку ходил в другие бордели, они находились где-то в миле от отеля на набережной Сен-Бернар, проститутки собирались рядом с Винным портом и обслуживали мужчин, держа в руках большие бочонки с вином. Они казались старше, чем были на самом деле: рабочие девчонки, которые пили самое дешевое vin ordinaire, обувались в ботинки из черной кожи на высоких каблуках, нейлоновые колготки и юбки до середины икры, а на головах у них были стильные прически.

Одним из тех, кто бывал в комнате 25, был переводчик, англичанин Саймон Уотсон-Тейлор. Он состоял членом Колледжа патафизики, основанного группой французских литераторов в память об Альфреде Жарри, переводил на английский французский авангард и сюрреалистов. Уотсон-Тейлор где-то раздобыл их адрес, и ему захотелось познакомиться с кем-нибудь, кто смог бы объяснить ему, что же такое «Разбитое поколение». Когда он пришел, Аллен и Питер были оба сильно простужены, лежали и кашляли, вокруг валялись многочисленные бумажные салфетки. Он вошел в комнату и расхохотался, увидев, в каком они были состоянии. Уотсон-Тейлор оказался очень дружелюбным типом и угостил их хорошим ужином. Он был знаком с Марселем Дюшаном и другими сюрреалистами и мог посоветовать Аллену большое количество книг и авторов.

Наступил ноябрь, на улице стало холодно. Улицу Жи-ле-Кер с обеих сторон загораживали дома, но вот с реки дул пронизывающий ветер. Чтобы сходить в маленький tabac, который находился на набережной Августинцев рядом со старой мастерской Пикассо, надо было повернуть за угол и ощутить на своем лице дыхание ледяного ветра. Как правило, Аллен просыпался в полдень и частенько весь день гулял в одиночестве по мостовым, глядя, как по булыжникам стучит дождь, наблюдая за холодным солнечным светом на серых стенах, разглядывая статуи и мемориалы, воздвигнутые в честь умерших художников, государственных деятелей и национальных героев. Он забирался на butte Монмартр, чтобы полазить между полуразвалившимися студиями на улице Равиньян, поглядеть на «Bateau-Lavoir», место, которое Макс Жакоб называл плавучей пристанью, перед Второй мировой здесь жили Пикассо, Хуан Грис, Кеес ван Донген и их приятели-поэты.

Аллен часто гулял вдоль по набережным, с интересом роясь в старых книгах и картинках, продающихся на набережных под платанами. Он нашел все запрещенные в Соединенных Штатах книги Генри Миллера и Жене, выпущенные «Олимпией Пресс». Аллен не знал, что поэт Гийом Аполлинер писал порнографию, и был приятно удивлен, обнаружив его книги под названиями «Приключения молодого Рейкхелла» и «Дебош государя». Прочитав, Аллен отправлял их по одной своим родителям в Патерсон. После развода с Наоми его отец женился во второй раз, и Аллен писал своей мачехе Эдит: «Если они тебя не шокируют, будет классно, если ты прочтешь их, но не жги их, потому что они дорогие и редки в США».

Вдохновленный книгами, Аллен перечитал стихи Аполлинера, и в конце ноября они с Питером отправились на кладбище Пер-Лашез в поисках его могилы. Кладбище Пер-Лашез, созданное в 1804 г., – это большой прекрасный сад, скопление мавзолеев и надгробий, выполненных в самых разных стилях, здесь много старых деревьев и петляющих тропинок; здесь нашли последний приют Сара Бернар, Оскар Уайльд, Оноре де Бальзак, Жерар де Нерваль, Теодор Жерико, Фредерик Шопен, Колетт и Марсель Пруст, обрели покой тысячи людей, как известных, так и неизвестных. Взявшись за руки, Аллен и Питер шли по указателям мимо заснеженных деревьев и причудливых надгробий, пока не дошли до могилы Аполлинера. На менгире, иначе – вертикальной плите, тонком куске грубого гранита, было выгравировано его полное имя – Вильгельм Аполлинарий Костровицкий – и два стихотворения. В банке из-под варенья стояли маргаритки, а на могильной плите лежали дешевые керамические розочки.

Аллен пристроился на корнях дерева, растущего рядом с могилой, и закурил сигарету, наблюдая за тем, как по рукаву его вельветового пиджака ползет муравей, в кармане у него лежали «Alcools» Аполлинера. Он положил на плиту «Вопль», чтобы Аполлинер прочитал ее на небесах. На этом же участке находилась могила поэта Анри де Ренье, одного из основателей символизма, а на соседнем – Пруста. Через какое-то время Аллен с Питером обошли оставшуюся часть кладбища.

Поход Аллена и Питера на кладбище Пер-Лашез привел к тому, что на Жи-ле-Кер родилась идея обычной для Бит Отеля шалости. Художник Хоуи собирался возвращаться в Штаты в начале декабря и, наслушавшись рассказов Аллена о кладбище, в ночь перед отъездом напился и решил захватить с собой в качестве сувенира могильную плиту Бодлера. В окрестностях отеля он собрал помощников, попал туда и Аллен, все они забились в одно такси и отправились на кладбище Монпарнас на бульвар Распай, там Хоуи перелез через стену и растворился в темноте. Остальные его подождали немного на улице, а затем отправились ждать к кафе Select на бульвар Монпарнас. В конце концов Хоуи появился и заявил, что стена слишком высокая и могильная плита, которую он так и не нашел, все равно чересчур тяжелая.

Из-за холода они меньше гуляли по городу, разглядывая его памятные места. Грегори купил масляных красок и кистей и принялся рисовать абстрактные картинки на бумажных обоях в отеле. Он приобрел альбом и нарисовал штриховкой несколько легких юмористических картинок. Питер тоже обзавелся цветными карандашами и принялся рисовать странных красных ангелочков, сидящих на красных деревьях. Аллен не пытался рисовать, потому что был очень застенчив, хотя в его дневниках иногда встречаются очень интересные зарисовки ручкой. Они придумали себе экскурсию, которую можно было совершить и не попасться ветру: 7 декабря Аллен, Питер и Грегори весь день лазили по подземельям Парижа, забравшись туда с площади Данфера-Рошро. Под сводами проходов, словно дрова для растопки очага зимой, лежали человеческие кости и черепа, их перенесли сюда в 1780-х, так как кладбище Лез-Аль было практически переполнено. Питер описал потом, что они видели, Роберту Ла Виню так: «Мрачная пугающая влажность и чуть сладковатый запах от миллионов берцовых костей и черепов, аккуратно сложенных вдоль стен туннеля. В небольшом пространстве только смерть. Когда я гулял там, мне казалось, что я тоже мертв, – Грегори спер берцовую кость, и сейчас она лежит рядом с портретом Рембо на стене».

Себе и Питеру, а иногда и Грегори, если тот оказывался поблизости, Аллен часто готовил ужин в комнате, вечерами они читали и писали, а иногда совершали вылазки. Аллен ходил в музей Гиме на Place d’léna, где разглядывал индийские миниатюры и тибетские танки, он несколько раз писал об этих походах в своих дневниках: «В глубинах Музея Гиме стоит Камень судьбы, подобный крылатой богине победы». Несколько раз они ходили на китайский балет, а когда у них были деньги, то отправлялись в любимое кафе Грегори «Бонапарт» на улицу Сен-Жермен, излюбленное место встреч со все возрастающим числом знакомых. В квартире над кафе жил Жан-Поль Сартр, но странно, однако, что битники никогда не интересовались экзистенциализмом и не читали этих произведений. «Я полагал и полагаю, что экзистенциализм это, скорее, тренировка мозгов, а не реальная жизнь. Они проповедуют стихию, противопоставление пустоте, но они принадлежат этому миру. И только по политическим соображениям в силу огромной агрессии и ненависти они иногда воспаряют ввысь», – писал Гинзберг. Аллен, даже несмотря на интерес к политике, открыто говорил, что разделяет специфические взгляды Керуака на жизнь, и часто заявлял, что это-то и есть официальное мнение «Разбитого поколения». Керуак проповедовал теорию полного невмешательства, или, как это назвал Аллен, «покорный отказ от жизни, жизнь образами». Керуак пошел дальше, он сочувствовал американским ультраправым и часто выступал в поддержку сенатора Маккарти. Он рассматривал экзистенциализм как коммунистический заговор. Письмо Керуака 1963 г. начиналось так: «Через годы люди вспомнят только овец, Камю желал бы превратить всю литературу в чистую пропаганду, со всеми этими его разговорами о “взглядах”… А я только моряк в отставке, я не слежу за политикой, я даже ни разу не ходил на выборы». Для Гинзберга, не обладавшего академическим складом ума, экзистенциализм был слишком европейским, слишком мудрым. И даже через много лет, когда Гинзберг уже будет преподавать поэзию в бруклинском колледже, он так и не прочтет ни одной хрестоматии по литературе, ни разу не вступит в спор, касающийся анализа и разбора текста, что в то время было очень распространено по всей Англии.

Шестнадцатого ноября проведать Аллена и Питера в Париж на три недели приехал Алан Ансен. Они отвели его в кафе «La Royal» – место встреч гомосексуалов на Сен-Жермен-де-Пре. Позднее это кафе опишет в своем стихотворении «Зеленые балеты» Гарольд Нес: «Шлепаешь по улице Сен-Мишель вдоль туалетов по направлению к Флеру… Холодные порывы ветра задувают в лицо смельчаков, которые сидят на улице. На другой стороне улицы у кафе “La Royal” – юные проститутки. Стройные, как спички, шлюхи. Старые утомленные шлюхи. Округлые прически, каждый крашеный волосок на своем месте, за любую прелесть надо платить. Не очень-то здорово, врубаешься? Чувствуешь себя старым распутником. Теперь ты уже не в молодежной тусовке».

Ансену больше нравилось на улице Ушет, что была напротив площади Сен-Мишель, молодежь любила зависать в находящихся в подвалах джазовых клубах и барах, таких как «У Попова» и «Caveau de la Huchette». Аллен с Питером водили Ансена в свой любимый бар на улице Ушет: там по углам стояли широкоплечие юноши с бородками а-ля д’Артаньян, сбежавшие с уроков в школе, и их молоденькие подруги, ни первые, ни вторые не могли наскрести 40 франков (10 центов) на стакан красного вина.

Он проникся симпатией к Грегори, ему понравились его работы, и он сказал, что тот может приезжать к нему в Венецию, как только захочет. Но тогда Грегори был не нужен покровитель, потому что он встретил в Лувре богатую мексиканскую девушку, и она в какой-то степени облегчила его материальные затруднения. У нее была даже машина, и она обещала отвезти их всех в Шартр. Грегори действительно хорошо писал, и Аллен с восторгом описывал Лоуренсу Ферлингетти, как тот работает, упоминая и о его бедности: «…При всей его бедности удивительно, как он, живя впроголодь, умоляя, воя, канюча, пишет восхитительные стихи… У Грегори сейчас “золотой век”, такой же, как в Мехико, может быть, даже и еще ярче, трезвый, мрачный и серьезный гений просыпается каждое утро и печатает две-три страницы стихов, написанных ночью, он балансирует на грани между реальностью и сумасшествием, кажется, он движется вперед…»

И, хотя Ферлингетти еще раньше согласился издать «Бензин», они с Грегори решили поменять в нем стихотворения местами, решив, что отбор стихотворений был произведен не совсем верно. Аллену теперь многое в книге не нравилось, несмотря даже на то бодрое вступление, что он написал в Амстердаме. Он говорил Ферлингетти: «Я рад, что тебе понравились новые стихи Грегори, “Башня Койт” похожа на что-то действительно стоящее, вроде “Папоротникового холма”. Я был разочарован, наконец увидев его корректуру, потому что и в самом деле считаю, что он – один из великих поэтов США, но он не включил его в сборник. Мне нравятся его короткие стихи, но мне кажется, что его гений раскрывается в длинных непонятных словоизвержениях, в потоках фраз: он ведет слишком беспокойную жизнь и не может спокойно сесть и подумать и верно составить книгу – в ней должно быть больше длинных поэм. В Амстердаме я не понимал, что туда просочилось очень много ерунды вроде “Америки” и коротких бессмысленных стихов… Но теперь все почти близко к совершенству – странно, но он лучше всего пишет, когда серьезен, то есть когда он не играется в маленького Грегори и его куколок. Я рад, что мы решили заново составить книгу и снова отложили ее выпуск, чтобы включить туда “Башню Койт”». Ферлингетти сделал какие-то выводы и в самом деле отложил книгу, чтобы включить в нее новые стихи Грегори, хотя по-прежнему не желал видеть там «Власть».

Работы Грегори стали более непринужденными, он меньше переписывал и редактировал, но по-прежнему не разделял взглядов Керуака, который выступал за полную самопроизвольность. Джек утверждал, что писать можно только абсолютно спонтанно – что никогда и ничего потом не нужно менять, даже пунктуацию. Джек писал стихи рядами, их количество определяла только скорость их печати на машинке. Грегори считал, что поэт должен быть ремесленником, знающим, как можно составить стихотворение. Остальные с этим были не согласны, и это часто становилось причиной споров о поэзии между Грегори и остальными.

Раздосадованной критикой его работы Джеком, Грегори в ответном письме сам раскритиковал работы Джека, призывая его почитать Шелли: «Когда я читаю твои стихи, я тотчас понимаю, что они были написаны левой пяткой, короче, если бы красота прошла перед моими окнами, то я бы хотел, чтобы она шла медленно-медленно, а не так, как пролетает пуля, граната или теннисный мячик, чтобы понять, в самом ли деле это красота. Ну почему же она не замедлила шаг? Мне кажется, что те, кто никогда прежде не видел красоту, должны быть довольны и этим кратким мигом, но я, как и ты, видевший ее, предпочитаю длительное ее изучение – следовательно, ты пишешь не для меня, ты пишешь для всех остальных, и, конечно же, это твой стиль, и это хорошо, и поэтому мне больше нравится твоя проза, чем твои стихи, потому что твои стихи – практически чепуха… летящий теннисный мячик». А в конце он написал: «Ты человек, который пишет книгу стихов за час, можешь написать 24 книги за один день… Но, прости меня, Джек, поэзия – это Ода Западному ветру».

Наступил День благодарения, отец Аллена прислал ему 15 долларов, на эти деньги они купили на праздник индейку. Горы корреспонденции погребли под собой Аллена, и он жаловался, что ему не хватает времени работать над собственными стихами – и так будет всю оставшуюся жизнь. Кое-кто из друзей засыпал его письмами, и Аллен чувствовал себя виноватым – к середине ноября он уже должен был написать Роберту Ла Виню шесть писем. Письма приходили от Майкла Макклюра, Филипа Уолена, Лоуренса Ферлингетти, его семьи, Нила Кэссиди, Рона Лувинсона и Джека Керуака, к тому же вдобавок к письмам практически ото всех он получал отнюдь не тоненькие рукописи. Он получал письма от молодых бизнесменов, прочитавших о нем в Life, один из них поздравлял его с тем, что он свободен, что он больше не участвует в этой крысиной возне, и сожалел, что тот «потерял свою душу». Аллен писал отцу: «Я много времени провожу, а можно сказать, что и трачу впустую на написание ответов на странные письма, на все, начиная от лицемерных обращений ко мне как к Христу до писем от юных поэтов на туалетной бумаге».

Последнее относилось к Лерою Джонсу из Виллиджа, который проникся «Воплем» и подумывал о том, чтобы начать издавать литературный журнал Yugen. В своей автобиографии Джонс писал: «Я хотел, чтобы он думал, что я такой же странный человек, каким странным человеком он был для меня сам, и написал ему на Жи-ле-Кер, 9 письмо на туалетной бумаге, в котором спрашивал, а существует ли он на самом деле. Ответное письмо он тоже написал на туалетной бумаге, но она была более жесткой, на ней было удобнее писать. Он совершенно честно сказал мне, что устал быть Алленом Гинзбергом (тогда его скандальная известность только начала расти). После подписи и своего имени он нарисовал цепочку разных существ и животных, у каждого над головой сиял нимб – это была какая-то странная, но веселая процессия».

Аллен отправил Лерою четыре коротких стихотворения и предложил ему написать Филипу Уолену, Гэри Снайдеру, Корсо, Берроузу и Керуаку. Уолен тотчас же переслал ему свою работу, и Аллен написал о журнале в одном из своих многочисленных писем. Джонс писал: «Он был поэтическим двигателем этой эпохи, он был тем, кем был Эзра Паунд в 1920-х, связывающий людей друг с другом, пытающийся добиться публикации для многих авторов». Он описывал письма Гинзберга как «краткие обзоры по современной американской поэзии».

Аллен очень хотел, чтобы Джонс опубликовал стихи Керуака, потому что Ферлингетти только что отказался от его «Книги блюзов» для City Lights. В начале ноября Аллен получил несколько стихотворений от Рэя Брэмзера, реформатора из Бордонтауна, и они так ему понравились, что он сразу же отправил их Джонсу. Совершенно внезапно Лерой оказался в центре маленького издательства творчества битников, а его журнал Yugen, который он издавал вместе со своей подругой Хетти Коуэн, стал одним из самых влиятельных журналов «Разбитого поколения».

Как только Джонс начал публиковать работы битников в своем журнале, Аллен стал предлагать ему и другой материал, который, по его мнению, тот должен был напечатать. Джонс писал: «Еще Гинзберг познакомил меня с Сан-Францисской школой (старой и новой, некоторые члены которой были известны как битники), с Нью-Йоркской школой (Фрэнком О’Харой, Кеннетом Кошем, Джоном Эшберри, Джеймсом Шайлером) и тьмой молодых людей. Были и поэты повзрослее, к примеру, Чарльз Олсен или Роберт Дункан и законодатели мод, к примеру, Роберт Крили и многие другие. И, конечно же, с Берроузом и Керуаком, с Джоном Вьенерсом, Роном Лувинсоном, Полом Блэкбеном, Денизой Левертофф, Ферлингетти, Джеком Спайсером…» Аллен со всеми держал связь, знакомил их друг с другом, знакомил с издателями, посылал и получал стихи.

В декабре Аллен написал первую часть «На могиле Аполлинера», этому произведению было суждено стать одним из его самых известных сочинений. Как и многие другие произведения Гинзберга, поэма носит общий характер, в ней утверждаются всеобщие истины и специально даются точные даты, к примеру, упоминается визит президента Эйзенхауэра в Париж на конференцию НАТО. Айк улетел 19 декабря, и Аллен написал: «Так пусть же летит самолет в синем небе над Орли в зимний день, и Эйзенхауэр возвращается домой на кладбищенский двор Америки». И хотя в то время Гинзберг понимал, что не занимается поэзией вплотную, потому что слишком много времени отнимало общение с людьми и написание писем, позднее он понял, что во время жизни в Париже проделана большая работа. Расположившись в Бит Отеле, он самоустранился от бесконечной информации, которую ему навязывало телевидение, и полностью погрузился в изучение ежедневной жизни у себя на родине. У Парижа была своя жизнь, но это была совершенно другая страна и большая часть писем оставалась непрочитанной, потому что он недостаточно хорошо знал язык и не понимал того, на что ссылались писавшие.

Несмотря на то, что он был оторван от непосредственного влияния американской культуры, Аллен чувствовал, что его работа находится в русле литературной традиции, что, несмотря на то что он абсолютно сознательно пытался отойти от условностей, эти же условности влияют на него на подсознательном уровне: взгляды родителей и американская система ценностей. Он бы, без сомнения, согласился, что его прошлый опыт руководствовался тем, что Уолтер Бенджамин называл «злоупотреблением талантливым человеком во имя… принципа “творчества”, когда поэт полагается только на собственную систему мышления – замкнутую и герметичную». Это была экосистема, тесно переплетенная с употреблением большого количества наркотиков, истоки которой уходили в джаз и авангард, и корни плотно вросли в традицию богемы.

На то Рождество в Париж приехал Томас Паркинсон. Он преподавал английский в Беркли и в 1940-х гг. входил в кружок анархистов Кеннета Рексрота в Бэя Эреа. Аллен познакомился с ним, когда год жил в Сан-Франциско. Паркинсон получил премию Гуггенхайма, и вместе с женой Ариэль они переехали в Лондон – там ему было удобнее писать для Йейтса и Паунда. Аллен написал ему в Лондон и пригласил в гости. Когда пара прибыла в Бит Отель, Аллен показал им первую часть «Кадиша», по воспоминаниям Паркинсона, написана она была красными чернилами, чтобы «было похоже, что на страницу пролилась кровь, его кровь и кровь его матери».

Аллен и Грегори ходили с Паркинсоном по Парижу, последнему особенно понравился Музей Гюстава Моро. Паркинсон пригласил Аллена к себе в Хемстед, еще он пригласил его поучаствовать в чтении стихов на третьем канале BBC. Аллен хотел бы поехать, но Керуак все еще не вернул ему 225 долларов. Он писал Луису: «Может быть, я приеду в феврале, если Джек пришлет деньги. Он говорит о них (деньгах) в каждом письме, сначала он говорил, что заплатит на Рождество, потом – в январе, когда получит гонорар, теперь он говорит, что гонорар не пришлют раньше февраля, и я жду этого, положив зубы на полку». А Аллену уже досаждал владелец местной бакалейной лавки по поводу небольшого счета за молоко и яйца.

Для прогулок было слишком холодно, и большую часть времени Аллен читал, он пытался прочесть самые непонятные пьесы Шекспира, те, которые не читал раньше: «Тимон Афинский», «Тягостные приключения Перикла, принца Тирского», «Кориолан». Еще он читал Бальзака, Диккенса, полное собрание Вейчела Линдсея, подаренное ему Грегори, что подтолкнуло его на написание стихотворения «Посвящается Линдсею». Он изучал многочисленные работы французских поэтов, но, что удивительно, совершенно не хотел знакомиться с молодыми поэтами-французами.

Жаль, ведь это было время расцвета французской литературы: битники жили буквально в нескольких ярдах от кафе, где устраивали вечеринки Камю, Борис Виан, Сартр и Симона де Бовуар. Они вполне могли встречаться и с Франсуазой Саган, книга которой «Здравствуй, грусть» тогда была мировым бестселлером, с Бриджит Бардо, Жюльеттой Греко и молодыми сценаристами французской Nouvelle Vague, которые тогда часто бывали на левом берегу. Эжен Ионеско работал над своей теорией Театра абсурда, а Фернандо Аррабаль и Артюр Адамов пробовали свои силы в более традиционных областях. Кстати, Адамов жил на улице Сены и частенько сиживал в уютном «Старом Фрегате» на бульваре Сен-Жермен, где частыми гостями были и многие битники. Здесь даже Сэмюэл Беккет не был недосягаемой звездой, его часто можно было видеть в баре «Фальстаф».

Но американцам вполне хватало и компании друг друга, они предпочитали восхищаться собственным гением. Для американцев Париж был городом-мечтой – городом из произведений Джеймса Джойса и его «Улисса», Сильвии Бич и Эзры Паунда, он не был Парижем тридцать лет спустя, Парижем, окутанным мифами уже для нас. Аллен целыми днями читал стихи русских поэтов и обратился в советское посольство с просьбой разрешить ему посетить Москву. Пользуясь французским словарем, он попытался хотя бы в общих чертах перевести на английский стихи Есенина по изданию 1922 г. во французском переводе Франц Элленс и Марии Милославской «Исповедь хулигана».

На Новый год в Париж приехал агент Керуака Стерлинг Лорд и пригласил Аллена, Питера и Грегори поужинать с одним из своих друзей. Лорд рассказал о первом вечере чтений Джека в «Вэнгарде» в Виллидже и о том, как тот был великолепен. Джеку помогал небольшой джазовый ансамбль, но он слишком нервничал и слишком много выпил, он запинался, сильно потел, и его выступления, время окончания которых не было оговорено, закончились всего через неделю. Аллен договорился с Лордом, что тот предложит иностранным издателям опубликовать «Вопль».

У Аллена не было денег, чтобы отметить Новый год. И вместо того чтобы встречать новый, 1958 г. в кафе с друзьями, он написал стихотворение о раковине в их комнате, в нем он описал длинную цепочку, привязанную к отверстию перелива, свою зубную щетку и зубную щетку Питера, черную металлическую мочалку для чистки сковород и описал все действия, которые он совершает, стоя перед ней. Грегори был со своей подругой, а у Питера появились свои друзья, чуть позже тем вечером кто-то довез Аллена на площадь Пигаль на Монмартре, и он увидел парочки, целующиеся в полночь, два раза в каждую щеку, в такой огромной толпе эта церемония могла длиться часами. Всю ночь он гулял, напевая «под яркими звездами», он пошел на юг к Лез-Аль по направлению к Кварталу красных фонарей, где по улице шатались пьяные полуночники, потом он снова перешел через реку и оказался на левом берегу. Он ревновал Питера и предчувствовал, что все скоро кончится, ведь тот скоро отправлялся домой. Консульство Соединенных Штатов в конце концов все-таки согласилось, что он должен вернуться домой, чтобы присматривать за своей семьей, и содействовало ему в получении билета на «Мавританию», которая отправлялась в рейс 17 января 1958 г.

,Грегори тоже уезжал, он занял 10 000 франков у Грэхэма, «непонятного субъекта, живущего этажом выше», и 4 января уехал из Парижа, чтобы попытаться поработать продавцом энциклопедий на GI во Франкфурте. Он прихватил с собой и папку с рисунками, карандашами и красками, надеясь продать их. Он не преуспел ни в первом, ни во втором, но написал статью по американской поэзии для голландского журнала Literaire Passpoort, благодаря которой познакомился с Уолтером Холлерером, издателем немецкого литературного журнала Akzent, который хотел включить такую статью в свой журнал. Холлерер и сам был поэтом, он бывал в Сан-Франциско и общался с местными поэтами. Он сказал, что найдет переводчика для «Бензина» Грегори и для «Вопль и другие стихотворения». Уолтер предложил Грегори и Аллену устроить чтения во Франкфуртском университете, помог им с квартирой и сказал, что найдет человека, который согласится опубликовать антологию сан-францисских поэтов. В конце концов они с Грегори вместе выпустили антологию на двух языках, она называлась «Дикая американская лирика», была издана Карлом Хансеном Верлагом в 1961 г. и стала одной из первых антологий «Разбитого поколения». В нее вошла и семидюймовая сорокапятиминутная запись чтения Алленом, Грегори и Ферлингетти выдержек из своих работ.

Грегори часто виделся с Джой Анжерер – красивой индонезийкой-полукровкой, работавшей натурщицей. Она была очаровательна, жива и крайне дружелюбно ко всем настроена. Когда Грегори уехал во Франкфурт, она переспала с Алленом и Питером. Грегори предложил ее Керуаку как приложение к письму, когда он звал Джека приехать к ним в Париж, подобное отношение к женщинам вообще типично для битников. В действительности битниками были только мужчины, там не было места женщинам, если, конечно, они не были женами или любовницами. Если они были женами, то, как правило, это было сущим проклятием для них.

Такое подчас очень жестокое отношение очень точно описала Барбара Эренрайх в своей книге «Сердца мужчин: американские мечты и побег из-под стражи». «Первые битники были очень сильно привязаны друг к другу, их связь иногда прерывалась, иногда снова возобновлялась, – писала она. – Женщины с их требованиями помнить о долге в худшем случае раздражали их, гораздо чаще просто казались им неинтересными в сравнении с эстетическим удовольствием, которое могла доставить связь с мужчиной… В их делах редко присутствовали женщины, кроме, пожалуй, “легких связей”, которые могли быть у мужчин. С их точки зрения, нашедшей свое выражение в утопических мечтах контркультуры, идеи личной свободы влекли за собой презрительное отношение к женщинам, и это прошло через всю их жизнь».

* * *

Несколько месяцев Аллен звал Билла Берроуза переехать из Танжера в Париж. Билл знал, что ему нужна помощь с «Голым ланчем», и в конце концов решил перебраться. 3 января в отеле появилась свободная комната. Поскольку за комнатами шла настоящая охота, Аллен взял ее для Билла, даже несмотря на то что от того вот уже несколько недель не было никаких вестей. Это была большая комната, и стоила она дешевле, чем комната Аллена, – 25 долларов, в ней была газовая горелка, так что Билл мог купить за пять долларов газовую плитку, готовить еду и кипятить чай сам.

Билл прилетел из Танжера 16 января 1958 г., за день до того, как Питер отплыл в Нью-Йорк. И Аллен, и Питер немного боялись того, что могло случиться теперь, когда Билл оказался в Париже. В 1953 г., еще в Нью-Йорке, у Билла с Алленом был страстный роман. Аллен говорил, что он возбуждал его ум, но одновременно с этим и очень беспокоил, потому что Билл, казалось, стремился поглотить его в своеобразном телепатическом союзе – как это называл Билл, «schlepping». Через 20 лет Аллен описывал этот роман так: «Для него это был schlupp, вначале это было очень глубокое и нежное чувство, желание слиться с любовником, и именно таковым любовником был Берроуз – очень уязвимым и нежным». Аллен мирился с этим, потому что считал Билла своим учителем. Но сила чувств пугала Аллена, и когда Билл начал говорить о том, что хочет забрать его к себе в Танжер, Аллен вспылил: «Я не хочу сосать твой уродливый старый член». Это стало концом их отношений, и они расстались, так ничего и не выяснив до конца. Билл уехал в Танжер, Аллен в джунгли Чипа в Мексике. Но Биллу по-прежнему безумно нравился Аллен, и когда через четыре года, весной 1957 г., Аллен и Питер приехали в Танжер, страсть Билла к Аллену не прошла.

В мечтах он воображал себя вместе с Алленом. До приезда Аллена и Питера к нему в Танжер приезжал Керуак, и как-то вечером, к ужасу Джека, Билл разразился слезами, потому что слишком сильно хотел Аллена и больше не мог скрывать своих чувств. Кстати, когда Аллен с Питером приехали к Берроузу в Танжер, они попытались включить его в свой круг любви и секса, но это все не увенчалось успехом. Билл презирал Питера и постоянно стремился его унизить, в то же время заверяя, что он не способен ревновать. Аллен обиделся, что Билл постоянно опускает Питера, и как-то вечером, когда они все обкурились травой, остроумие Билла разозлило Аллена до такой степени, что он схватил один из охотничьих ножей Билла и порезал его рубашку цвета хаки. Вскоре после этого Аллен и Питер уехали в Испанию.

Поэтому приезд Билла, совпавший с отъездом Питера, вызывал самые мрачные предчувствия, потому что Аллен, казалось, нравился Биллу по-прежнему. Поэтому на следующий день, когда Питер уехал на поезде в Гавр, чтобы там пересесть на пароход, и его, и Аллена мучили сомнения и беспокойство. Вечером в пятницу Билл и Аллен проводили его на вокзал Сен-Лазар на поезд в 5:35, все трое выпили по чашке кофе и по бокалу перно в кафе. Расставаясь, Аллен и Питер нежно целовались, в их глазах стояли слезы, они не знали, что сулит им будущее, и увидятся ли они когда-нибудь снова.

Вернувшись в отель, Аллен впал в глубокую депрессию: он боялся, что теперь, когда Питер уехал, Билл заявит на него свои права. Он сидел на кровати и рыдал, а потом достал героин, который иногда помогал ему успокоиться. Несмотря на то что его мучили дурные предчувствия, он искренне был рад видеть Билла, и они занялись сексом, но после этого снова возникли те же споры и недопонимание, что и в Танжере. Аллен считал своим долгом заниматься сексом с Биллом во имя их старой дружбы, но чувствовал, что Билл стремился вовлечь его в прежнюю рутину schlupp. Аллен вернулся к себе в комнату и закурил травку, с недавнего времени каждый раз, после того как он курил, на него нападали припадки ревности: наркотики плохо действовали на него. Потом пришла Франсуаза, француженка, которой он нравился. Она попыталась склонить его к сексу, лаская его тело. Он почувствовал приступ паранойи и откинулся на кровать, молчаливый и потрясенный.

Раздавшийся стук в дверь озадачил его. Это оказался Грегори, вернувшийся после своих приключений в Германии с новостями о чтениях, антологиях и бесплатных квартирах. Аллен был очень рад видеть его, он излучал уверенность и спокойствие, знакомая фигура из прежних счастливых дней, когда они все втроем жили в одной комнате. «А еще я думал, что он спасет меня от грязных страстей Сатанического Билла», – писал Аллен Питеру.

Аллен и Питер всегда делились друг с другом своими проблемами: Питер беспокоился, что Аллен слишком любит его и утопит его в своей любви; Аллен беспокоился, что Питер отвергнет его любовь, – в разговорах по душам они открывали друг другу все свои страхи и печали. Аллен решил, что он должен делать то же самое с Биллом, и на следующий день они с ним уселись за круглый стол в его комнате и начали серьезный разговор. Сначала Аллен рассказал обо всех своих страхах, а потом Билл рассказал, что происходило с ним в Танжере за последние шесть месяцев, с того момента, как уехали Аллен и Питер.

Отъезд Аллена заставил Билла внимательнее посмотреть на самого себя. Каждый день он сидел у себя на кровати и старался беспристрастно разобраться в своих чувствах и привязанностях, методично прорабатывая каждый кусочек жизни, который доставлял ему боль. Он прекратил пить и писать, все больше и больше времени он посвящал тихим размышлениям и медитации, потом он прошел курс самоанализа, вновь и вновь возвращаясь к своим проблемам и фантазиям, пока они не лишались своей силы и не ослабевали. Он признал, что Аллен был прав и возможно расширить любовь за пределы личной привязанности, превратить ее в общий поток энергии, в то, что Гинзберг называл «великодушным ощущающим центром всей Вселенной» или «большим мировым любовным центром». Билл поверил, и это дало ему смелость провести анализ всей своей жизни, в том числе и своих тяжелых взаимоотношений с Алленом. Конечно же, оставалось еще много областей, где он не мог сам себя понять, и одной из целей его поездки в Париж было как раз желание найти психоаналитика, который смог бы снять с него ту зажатость, что еще оставалась.

Они проговорили весь день и вечер и пришли к таким выводам, что Аллен почти захлебывался от волнения. Эта новая близость была сродни той, что существовала у него с Питером, но в ней не было того сексуального желания. Они говорили о сексе, и в конце концов Билл признал, что Аллен был готов к сексу с ним, но не готов был отдаться всем сердцем. Билл сказал, что он больше не будет неволить Аллена, к этому выводу он пришел благодаря тому же самому самоанализу. «Я больше не нужен ему так, как был нужен когда-то, я перестал быть для него вечно желанным любовником, он думает, что, наверное, и заводился-то так из-за проблем с женщинами». Аллен чувствовал громадное облегчение. Его боязнь, что Берроуз приехал, чтобы объявить его своей собственностью, исчезла, и на следующее утро он проснулся, «ощущая блаженство свободы и радость в сердце», писал Аллен Питеру.

Аллен знал, что, когда Питер с Биллом снова встретятся, между ними не будет злобы. «Билл изменился, – рассказывал он Питеру, – мне кажется, что и я сам изменился, грозные облака растаяли, как бывает, когда мы с тобой в согласии. Наши взаимоотношения остались во мне, они со мной, они не исчезли, что-то похожее я теперь испытываю к каждому человеку… Прошлой ночью, когда я понял, что ты уехал, я заплакал, потому что я думал, что и любовь уйдет вместе с тобой и я останусь совсем один, но теперь я вижу, что Билл точно так же одинок, и я чувствую себя тесно связанным со всем и со всеми, я рад всей вселенной».

Той ночью Аллен и Билл ночевали в разных комнатах, и оба они были счастливы. В первый раз больше чем почти за год Аллен спал один. Он скучал по Питеру и принялся мастурбировать. Билл разбудил его с утра, они вместе позавтракали и принялись говорить дальше. Эти новые взаимоотношения были реальностью. Восхищенный, Аллен писал Питеру: «Я тоже изменился, я больше не подозреваю его и не беспокоюсь за него. Он больше не мучает кошек». (В Танжере Билл частенько мучил гостиничных кошек. Изменившиеся пристрастия Билла спасли от него Мирто – кота мадам Рашу.)

Аллен был рад, что теперь они с Биллом могут рассуждать о вещах, говорить о которых в Танжере было невозможно. Они говорили о новой модели взаимоотношений, пытались понять, как можно рассказать о «счастье любви» большому числу людей так, чтобы при этом не терялась индивидуальность отдельных партнеров. «Мы найдем решение этой проблемы прежде, чем сдохнем», – писал Аллен Питеру. Только почти через десять лет, в 1967 г., тысячи хиппи подхватили и развили идею, которую Аллен с Биллом обдумывали за кухонным столом в комнате Аллена номер 25: жизнь, основанная на свободной любви, мире и использовании наркотиков, расширяющих сознание.

В письме к отцу Аллен объяснял свои идеи о необходимости открытости между людьми и необходимости любить всех, в ответ он получил очень трогательное письмо от Луиса, в котором тот рассказал, как он любил мать Аллена Наоми. «Я делал то, что мне велела совесть, – писал Луис. – Это правда, что в начале, когда я полюбил истеричку, я был слеп, и в этой слепоте использовал наручники в качестве браслетов, позволяя своему духу страдать и писать стихи и стараясь сделать для Наоми все, что я мог. Я делал больше, чем мог, но судьба была против меня. …Надеюсь, что ты никогда не поймешь, что значить любить женщину так, как любил я, а потом ее потерять».

Билл объяснил свой метод медитации и самоанализа Аллену: что он принимает все самые злые или ужасные фантазии как часть самого себя и вместо того, чтобы подавлять их, дает им расширяться и принимать какие-то более определенные формы, чтобы он мог проанализировать их. Аллен думал, что его собственная боязнь марихуаны связана с его нежеланием принять параноидальное состояние и грязные чувства, которые иногда появлялись у него после приема наркотика. Он понял, что предпочитает скорее скрывать, чем преодолевать их, так что следующим вечером он решил попытаться применить метод Билла, намереваясь дойти до конца во что бы то ни стало. Вскоре он почувствовал в себе мазохистское желание переспать с Питером. Это превратилось в еще более жуткое желание, чтобы его оттрахал собственный брат, а потом ему захотелось, чтобы его оттрахал отец. А потом он вдруг осознал, что желание, чтобы отец переспал с ним, преследовало всю его жизнь, но прежде оно казалось ему слишком безобразным. Он серьезно задумался об этом в первый раз в жизни и почувствовал в себе новое знание и свободу вместо того, чтобы просто оттолкнуть его от себя как нечто несуществующее. «Точно так же, как между нами мы вычищаем враждебность и сомнения, просто не скрывая их, я делаю то же внутри себя», – писал он Питеру.

Связь Аллена с Биллом стала более глубокой и личностной. Они хорошо себя чувствовали в обществе друг друга, и хотя они пару раз и спали вместе, Аллен думал, что в конце концов секс исчезнет из их отношений, потому что Билл решил, что по-настоящему секс ему больше не нужен. С 28 января Билл стал два раза в неделю ходить к доктору Шламбергеру, чтобы убедиться, что изменения в его духовном мире, которых он достиг путем самоанализа в Танжере, долговременны. Эти встречи с аналитиком длились девять месяцев, пока Билл сам не осознал, что дальнейшего прогресса нет. Казалось, что добрые чувства витают надо всем, Билл впервые встретился с Грегори, и в приступе щедрости Грегори подарил Биллу большое кожаное пальто, доставшееся ему в Германии. В благодарность Аллен с Биллом оплатили дорогу Грегори до Венеции и выдали ему сумку, полную героина, в качестве подарка Алану Ансену. Аллен писал своему брату Юджину: «Прежде он никогда не нравился ни Берроузу, ни Ансену. Кажется, он созрел в Европе».

Даже Джек прислал ему те 225 долларов, которые был должен ему. Аллен занял денег у Билла, чтобы свести концы с концами, и предложил отправиться в «Америкэн Экспресс» в Опере, чтобы перевести деньги в дорожные чеки. Это был погожий денек, над головами было чистое голубое небо, и они решили прогуляться, потом они зашли к «Пьеру», который менял им доллары по ценам черного рынка. Аллен рассказал Юджину, что Джек заплатил ему: «Чуть раньше или чуть позже, когда он отойдет от шока, что заплатил мне долг, может быть, я напомню ему о тех 25 долларах, которые ты когда-то дал ему, чтобы он мог доехать до Сан-Франциско. Он так потешно ведет себя с деньгами, нет, он не скуп, просто ему в наследство от матери досталась чисто французская бережливость, которая не раз помогла ему в последние десять лет».

Аллен и Джек по-прежнему регулярно переписывались, Хотя, конечно же, Гинзбергу, скорее всего, было очень тяжело сохранять свое бодрое расположение духа, когда он получал от Джека письма, подобные, к примеру, этому от 21 января: «Как-то, когда я неделями изучал сутры и молитвы и чувствовал себя абсолютно счастливым и свободным, я (иногда) открывал твои письма и сразу же чувствовал непонятную грусть, словно грязные ошметки попали в мой чистый хрустальный бокал. …Знаешь, ты сам и есть черный бокал печали… такая грусть». Для Керуака решение тревог Аллена заключалось в том, что тот должен принять его собственную «аполитичную» позицию: «Ну, к примеру… почему бы тебе не игнорировать войну, игнорировать политику, игнорировать раздолбаев, список бесконечен… Аллен, прими это. Вырви в себе самом гнев, расслабься, разве не лучшее, что в принципе можно сделать, это оставить всех в покое с их добром и злом и просто сидеть в одной куче с довольными? Ага! А вот и вылез наш спор 1946 г.!»

Джек был убежден, что Аллену не надо проверять свои стихи после того, как он их написал, и его раздражало, что Аллен и Алан Ансен, когда были в Танжере, редактировали и меняли его собственный текст. Аллен попытался объяснить Джеку: «Мне так тяжело писать и редактировать, я стремлюсь к свободному выражению своих чувств, даже ночью в кошмарах я пытаюсь соединить все в одно целое. Но это не значит, что я в принципе не согласен с твоим методом творчества – просто я не обладаю твоей энергией футболиста, чтобы писать страницу за страницей: я нервничаю и волнуюсь, мне приходится заставлять себя сидеть и писать, по крайней мере так происходит в последнее время – в другое время года все бывает проще – мне кажется, что во всем виновата эта широкая огласка».

«Гроув Пресс» прислало Гинзбергу новую редакцию романа Керуака «Подземники», и он прочитал его в тот же вечер, как получил. На следующий день он написал Питеру: «Это очень личное и очень забавное произведение – кажется, Джек, сам того не сознавая, признает, что избегает длительных отношений с женщинами, потому что боится оказаться связанным и боится своей матери, но и к концу книги не совсем понимает это, он страдает и обращается к буддизму, считая, что он опустошен и не ведает радостей земной любви». Гинзберг не ставил роман в один ряд с лучшими работами Керуака, так же считал и его отец, хотя Луис и был более жесток в своей оценке. Он написал Аллену, что, как ему кажется, «он исковеркал английский, структура английских предложений отвратительно изуродована… он пренебрегает английским языком», и сказал, что он бы поставил двойку любому из своих учеников, который позволил бы себе так обращаться с языком. Многие критики Керуака согласились с Луисом.

В это время Грегори использовал в Венеции весь джанк, который должен был передать Алану Ансену, у него остались только две жалких кучки. Когда Аллен принялся увещевать его, Грегори взбесился, и Алан пригрозил репатриировать его обратно в Париж. Билл заявил, что теперь он будет делать меньше, а если еще честнее – то вообще ничего, чтобы помочь Грегори, Джой Анжерер думала так же. Они устали, что у Грегори никогда не было денег, чтобы он мог жить сам по себе. Однако, когда раздражение Ансена против Грегори прошло, они снова стали хорошими друзьями.

Грегори обладал потрясающей способностью раздражать людей. В самый первый его вечер в Венеции его вышвырнули из бара «У Гарри», потому что каким-то американцам не понравились его длинные волосы и бакенбарды. Алан вел очень обеспеченную жизнь, это видно по самой первой строчке стихотворения Грегори «Венеция, 1958»: «Я ем! и вкусно!» Они с Аланом раздобыли героина, нанюхались и стали писать стихи на пару. Алана поразил «Бензин», и он написал очень благоприятный двухстраничный отзыв для Partisan Review. Он был настолько потрясен, что сказал, быть может, немного опрометчиво, что за такую поэму Грегори стоит кормить до самой смерти.

Алан познакомил Грегори с Пегги Гуггенхайм. Это была добрая приятельница Ансена, и иногда он устраивал маскарады в ее палаццо. Несмотря на то что она покровительствовала искусствам, Гуггенхайм тогда считалась одной из самых скупых женщин в Венеции: за обедом она подавала самое дешевое вино, а чтобы купить самую дешевую туалетную бумагу для гостей, переправлялась в гондоле на другую сторону острова. Однако Грегори искренне думал, что вполне может наложить руки на несколько миллионов Гуггенхайм. Они виделись каждый день в течение недели и пили вместе. Пегги считала Грегори дикарем, и когда он «признался» ей, что побывал в тюрьме, она подарила ему часы (он опоздал на свидание, потому что у него не было своих). Проблема же была в том, что Гуггенхайм хотела затащить Грегори к себе в постель. Но 28-летнего Корсо больше привлекала ее 33-летняя дочь, а не 59-летняя Пегги. Грегори позволил себе несколько замечаний по поводу ее дочери, которые Пегги сочла оскорбительными, с тех пор его перестали пускать в палаццо.

Подобное случалось раньше и с другими битниками. Когда Берроуз был в Венеции в 1956 г., он с Ансеном оказался в палаццо на вечере в честь британского консула. Алан объяснил Биллу, что обычно все целуют Пегги руку. Билл был, как он сам себя называл, «деревенским пьянчужкой» и ляпнул: «Если такова традиция, я бы поцеловал ее влагалище». К несчастью, слуга Гуггенхайм Боб Брэди услышал эти слова и чуть не лопнул от гнева. Билла изгнали. А еще, конечно же, был случай, когда Гуггенхайм пришла в гости к Ансену в 1957 г. и ей крепко попало полотенцем, которое Питер бросил Аллену. Гуггенхайм очень сильно обиделась и не пригласила их на вечер в честь Николя Каласа. Билл писал Ансену: «Едва ли Аллен и Питер могли показаться подходящими Пегги Гуггенхайм. Хотя мне кажется слегка странным ее желание быть допущенной в богемные круги и одновременно ее требование соблюдения условностей».

Несмотря ни на что, когда летом 1960 г. Грегори и Жан-Жак Лебель сняли в Венеции домик на двоих, она уже позабыла о замечаниях Грегори, и их отношения снова были очень теплыми.