Геракловы подвиги

Ганнибал предвидел трудности, но то, с чем ему довелось столкнуться, превзошло все его ожидания.

Он мог рассчитывать на поддержку кельтских вождей альпийских регионов и долины реки По, отправив к ним своевременно послов с дорогими подарками, однако испанские племена, обитавшие на северо-востоке полуострова, явно не желали дружить. Особенно яростное сопротивление армии Ганнибала оказали аборигены, жившие у подножия Пиренеев, где его войско понесло тяжелые потери. Враждебность была столь очевидной, что ему пришлось оставить 10 000 пехотинцев и 1000 всадников для охраны горных проходов и арьергарда. Затем из его армии дезертировали 3000 карпетанов, которых он покорил лишь недавно. Создавая видимость, будто он сам их отпустил, Ганнибал отослал по домам еще 7000 человек, в преданности которых не было никакой уверенности.

После Пиренеев положение его нисколько не улучшилось. Галльские племена, населявшие юго-запад Франции, опасаясь порабощения, собрали своих воинов, чтобы сразиться с карфагенской армией. Конфликта удалось избежать только щедрыми дарами.

Следуя побережьем, армия Ганнибала прошла Галлию и к концу августа 218 года достигла очередного природного барьера, отделявшего ее от Италии, — реки Роны. Это была серьезная преграда. Река была широкая и полноводная, а на другом берегу стояло войско враждебно настроенных вольков. Ганнибал поручил своему племяннику Ганнону с отрядом испанских воинов переправиться через реку в сорока километрах выше по течению и напасть на галлов с тыла. Заняв позиции, он должен был подать сигнал об этом дымом костра.

На следующий день основная армия начала переправляться через реку на небольших судах, лодках и плотах. Часть лошадей пустили вплавь, привязав их поводьями к лодкам, остальных перевозили на судах оседланными и готовыми принять всадников, как только они окажутся на суше. Вольки, когда их атаковало войско Ганнона, панически бежали. Со слонами же возникла проблема. По сообщениям большинства древних авторов, слоны боялись воды и не умели плавать. Полибий рассказывает о том, что несколько слонов Ганнибала, испугавшись, бросились в реку и перешли на другой берег, идя по дну и вдыхая воздух хоботами. Все слоновье стадо карфагеняне переправляли через Рону оригинальным способом. Они соорудили огромные плоты и покрыли их толстым слоем земли, чтобы животные думали, будто идут по суше, а первыми погнали двух самок, за которыми последовали и самцы.

В стиле переправы через Рону можно представить и другие события, происходившие во время долгого похода в Италию. Каждому сюжету присуща общая тема преодоления естественных препятствий и укрощения дикой природы и диких народов. В этом отношении эпопея Ганнибала напоминает череду подвигов Геракла. Прямая ассоциация итальянского похода Ганнибала с одиссеей Геракла может привнести элемент несуразности в его попытки установить добрые взаимоотношения с аборигенами. Карфагенский полководец действительно стремился завязать дружбу с местными племенами, дабы воспользоваться их ресурсами, но для всей его миссии характерен акцент на покорении этих племен. В походе Ганнибала важную роль играли слоны, и на поле битвы они могли показаться грозной и неодолимой силой. Однако во время переправы через Рону и переходов через Альпы эти могучие исполины продемонстрировали и свою слабость. В какой-то степени история со слонами тоже позволяет нам сопоставлять Ганнибала с Гераклом, который вел стадо Гериона тем же путем.

Прежде чем поведать о трудном переходе Ганнибала через Альпы, Полибий делится с читателем географическими познаниями. Менторским тоном греческий историк неодобрительно отзывается об авторах, которые мистифицируют людей пугающе странными названиями. Те же, кто прочтет повествование Полибия, будут в точности знать, где проходил с армией Ганнибал. Вдобавок Полибий развенчивает миф об уникальности предприятия Ганнибала: «Подобным образом рассказы (историков) о пустынности, необычайных трудностях и крутизне дороги обличают их лживость. Ибо они даже не пытались узнать, что кельты, обитавшие по берегам Роны, не раз и не два до появления Ганнибала, а многократно, и не в старину, а совсем недавно переходили Альпы с войсками». Согласно Полибию, переходы через Альпы были чуть ли не обыденным и даже привычным делом для кельтского сброда. Таким образом, самое прославленное достижение Ганнибала превращалось в заурядное занятие варваров. Ганнибал выглядел уже не новым Гераклом, покоряющим дикие Альпы, а очередным варварским интервентом, посягнувшим на земли римлян.

Полибий считал, что имеет полное право выносить такое суждение о Ганнибале, поскольку, по его же словам, он сам побывал в Альпах, собирал свидетельства, разговаривал с местными жителями и даже прошел часть пути полководца. Однако описание Полибием своего исследовательского путешествия в Альпы лишь доказывает одиозность его мнения. Эти места, известные как Цизальпинская Галлия и Лигурия, радикально изменились к тому времени, когда их посетил Полибий. «Местными жителями», которых допрашивал Полибий, были не кельты, населявшие регион, когда по нему проходил Ганнибал, а римские пришельцы, обосновавшиеся здесь по прошествии многих лет после Второй Пунической войны, когда этот регион уже был окончательно покорен Римом, депортировавшим кельтов. Греческий историк видел усадьбы и поселения римских колонистов. В 218 году ситуация была совершенно иная.

Альпийские кельты всегда доставляли одни неприятности римлянам. Называвшиеся «галлами» в латинских и греческих текстах, они в 387 году нахлынули в Центральную Италию и унизительно оккупировали Рим. Долина реки По, где обитали племена, стоила того, чтобы за нее сражаться. В середине III века это был самый большой и богатый плодородными землями регион за пределами римского господства. Если им завладеть, то можно обеспечить жильем и дешевым пропитанием всю нищету Рима. Существовали, конечно, и другие — оборонные и стратегические — соображения, которые могли определять североитальянскую политику Рима. Древние комментаторы, похоже, придерживались единого мнения относительно того, что до тех пор, пока Рим не будет владеть этим регионом, римлянам «нельзя будет господствовать не только в Италии, но даже чувствовать себя в безопасности в Риме».

В 225 году внушительное войско, 50 000 пехотинцев и 20 000 всадников, выставленных двумя галльскими племенами, бойев и инсурбов, вновь двинулись по долине реки По и дошли до Этрурии. И лишь после победы над ними римский сенат наконец решил предпринять целенаправленные действия по завоеванию этого региона. На галльских территориях были основаны две римские колонии — в Кремоне и Плацентии, а к 220/219 году была построена Фламиниева дорога, соединявшая регион с Римом. Теперь Ганнибал угрожал лишить римлян этих завоеваний. К тому же вновь восстали бойи и инсубры, наверняка подговоренные послами Ганнибала. Римские войска, отправленные подавлять восстание, потерпели поражение, не увенчались успехом и попытки возвратить стратегически важную долину реки По.

Хотя римские и греческие авторы предпочитали, по обыкновению, очернять кельтов, обвиняя их в нестойкости, паникерстве и непонимании воинской дисциплины, они все же признавали, что эти люди могут представлять очень грозную силу на поле боя. Устрашающий внешний вид, воинственные душераздирающие вопли и свирепые молниеносные атаки могли ошеломить даже дисциплинированные и закаленные в боях римские легионы. Прежде угроза кельтов Риму временами ослабевала в силу неспособности поддерживать альянсы между племенами, а более поздние греческие и римские историки дружно обвиняли их в склонности к вероломству. По словам одного автора, «от рождения они отличались непостоянством, трусостью и коварством… И то, что они больше неверны карфагенянам, послужит поучительным уроком для всего остального человечества». Потенциальная опасность для римлян состояла в том, что харизматичный Ганнибал мог объединить кельтские племена. Хотя Ганнибал не доверял кельтам (говорят, будто у него имелось несколько париков и других средств маскировки, оберегавших его от предательства), благодаря альянсам с ними он получал от них и подкрепления, и передовые ударные войска.

Когда Ганнибал подходил к Альпам, римский консул Публий Корнелий Сципион высадился с армией возле порта Массилии, готовясь вторгнуться в Испанию Баркидов. Сципион мог появиться там гораздо раньше, если бы его не задержали восставшие бойи и инсубры. Для борьбы с ними римляне выделили один из легионов, с которыми он должен был идти в Испанию. Сципиону пришлось набирать новый легион, и он из-за этого прибыл в Южную Галлию на три месяца позже. Высадившись, Сципион отрядил 300 всадников разведать местонахождение войск Ганнибала. Его разведчики вскоре наткнулись на нумидийскую конницу, исполнявшую аналогичное задание Ганнибала. После ожесточенной схватки, в которой нумидийцы понесли тяжелые потери, римские всадники вернулись в свой лагерь и сообщили местонахождение карфагенской армии. Сципион сразу же начал преследование.

Ганнибал колебался: то ли сразиться с легионами Сципиона, то ли идти дальше в Италию. Окончательное решение он принял, когда в лагерь карфагенян явились посланники от бойев, предложившие и союзничество, и сопровождение по горным тропам. Когда Сципион прибыл к месту стоянки Ганнибала, там он уже никого не нашел. Однако он не стал догонять карфагенскую армию, а вернулся в Северную Италию, чтобы защитить долину По. Для этого Сципион решил набрать новое войско и оставить значительную часть своих сил под командованием брата Гнея для вторжения на Иберийский полуостров. Как впоследствии оказалось, он поступил разумно, лишив Ганнибала возможности получать подкрепления и материальные ресурсы из Испании.

Ганнибал шел к Альпам в ускоренном темпе, надеясь увеличить дистанцию между своей армией и войском Сципиона. Исходя из топографических и пропагандистских соображений, он наверняка хотел продвигаться дорогой Геракла по реке Дюранс и через Мон-Женевр, но Сципион заблокировал этот путь. Какой маршрут избрал Ганнибал, сказать трудно. Скорее всего он шел на север по реке Роне. Здесь на землях аллоброгов он приобрел ценного союзника, рассудив спор двух братьев, претендовавших на царскую власть. Новый правитель дал ему проводников, теплую одежду, провиант, и Ганнибал отправился к перевалу через Альпы.

Но наступил октябрь, близилась зима, и когда карфагенская армия готовилась начать восхождение по долине Арк, миновав прежде, очевидно, долину реки Изер, она лишилась проводников, вернувшихся домой. Вопреки утверждениям Полибия Альпы тогда представляли, возможно, самое непреодолимое естественное препятствие в Европе. Один римский историк красочно описал, как весной люди, животные и обозы, скользя, сползали по тающему льду, срываясь в ущелья и пропасти. Зимой условия для перехода в горах были еще труднее. Даже на ровных местах устанавливались шесты, указывавшие предательские провалы, скрывающиеся под снегом. Тем временем другие вожди аллаборгов, желая поживиться и сделать запасы к долгой зиме, устроили засады на вершинах, чтобы напасть на карфагенские колонны, идущие внизу.

Но Ганнибал разгадал их замысел. Узнав от лазутчиков, где расположились альпийские туземцы, он с отрядом отборных бойцов ночью занял их позиции, воспользовавшись тем, что они уходят спать в деревню. Когда туземцы все-таки напали на карфагенян, проходивших через теснину, Ганнибал со своим войском обрушился на них с высоты, перебив, как сообщают хронисты, множество варваров и принудив их бежать. Потом он напал на деревню и не только освободил своих людей и вьючных животных, захваченных туземцами накануне, но и завладел складом зерна и другими припасами. Спустя несколько дней к нему пришли галльские вожди, предлагая дружбу, заложников и проводников. Не веря в их искренность, Ганнибал все же принял предложения, хотя и предвидел предательство. Через пару дней галлы действительно накинулись на проходившие через теснину карфагенские войска. Ганнибал предусмотрительно выдвинул впереди колонны обозы и конницу, а в арьергарде поставил тяжеловооруженную пехоту. Нападение туземцев было отбито, но они продолжали наскакивать на карфагенян небольшими отрядами, скатывать на них с круч валуны и забрасывать камнями.

Наконец после девятидневного марша карфагеняне вышли на вершину перевала. Два дня Ганнибал поджидал отставших и потом собрал все воинство, чтобы показать захватывавшую дух панораму Италии, открывавшуюся с гор, и произнести, как сообщает Ливий, вдохновляющую речь. Измотанные войска нуждались в воодушевлении. Им предстоял спуск еще более крутой, чем подъем. Тропа была узкая, скользкая и местами почти отвесная, на ней не мог удержаться ни человек, ни животное.

Все-таки наступил момент, когда казалось, что экспедицию придется сворачивать и возвращаться. Перед армией зиял обрыв, превратившийся вследствие недавнего обвала в почти вертикальную стену, уходящую вниз на глубину 300 метров. Ганнибал, осмотрев пропасть, решил обойти ее, но это оказалось не менее трудным делом. Ливий так описал мучения воинов и животных:

«Страшно было смотреть на их усилия; нога даже следа не оставляла на скользком льду и совсем не могла держаться на покатом склоне, а если кто, упав, старался подняться, опираясь на руку или колено, то и эта опора скользила, и он падал вторично. Не было кругом ни колод, ни корней, о которые они могли бы опереться ногой или рукой; в своей беспомощной борьбе они ничего вокруг себя не видели, кроме голого льда и тающего снега. Животные подчас вбивали копыта даже в нижний слой; тогда они падали и, усиленно работая копытами, чтобы подняться, вовсе его пробивали, так что многие из них оставались на месте, завязнув в твердом и насквозь заледеневшем снегу, как в капкане» {897} . [306]

Положение сложилось критическое, и Ганнибал приказал расчистить снег на вершине и разбить лагерь. Он решил, что спуститься вниз можно лишь по скале, предварительно прорубив в ней тропинку со ступенями. Это мероприятие вошло в число самых знаменитых эпизодов в одиссее Ганнибала:

«На следующий день он повел воинов пробивать тропинку в скале — единственном месте, где можно было пройти. А так как для этою нужно было ломать камень, то они валят огромные деревья, которые росли недалеко, и складывают небывалых размеров костер. Обождав затем появления сильного и благоприятного для разведения огня ветра, они зажигают костер, а затем, когда он выгорел, заливают раскаленный камень уксусом, превращая его этим в рыхлую массу. Потом, ломая железными кирками растрескавшуюся от действия огня скалу, они делают в ней зигзагообразную тропу, смягчая плавными поворотами чрезмерную ее крутизну, так что могли спуститься не только вьючные животные, но и слоны» {898} . [307]

Многие детали этой истории кажутся фантастическими. Разумно спросить, где карфагеняне могли найти столько древесины, не говоря уже о реальности разогреть скалу до нужной температуры. Так или иначе, распространение подобных россказней служило определенным целям. Легенда о преодолении Ганнибалом отвесной альпийской скалы — превосходный образчик пропаганды. Она гарантировала, что его имя будет навечно связано с горами, которые он покорил. Хотя Полибий и посчитал это достижение заурядным, римляне смогли пройти через Альпы только при императоре Августе (31 год до н.э. — 14 год н.э.). Альпийские свершения Ганнибала всегда интересовали и греческих, и римских писателей, предложивших самые разные теории о маршруте передвижения карфагенских войск по кручам Альпийских гор. И через шестьсот лет горный массив, по которому шел Ганнибал, все еще назывался Пунийскими Альпами.

 

Жребий брошен

Великое альпийское испытание подошло к концу, и перед карфагенской армией открылись просторные равнины Северной Италии. Героические деяния и желание ошеломить противника обошлись дорого. Поход карфагенской армии из Испании в Италию был неординарным предприятием во всех отношениях, в том числе и в плане принесенных человеческих жертв. Ганнибал уходил с Иберийского полуострова, имея 50 000 пехоты и 9000 конницы, а когда он добрался до реки Роны, у него оставалось 38 000 пеших воинов и 8000 всадников. После Альп его армия сократилась до 20 000 пехотинцев и 6000 конников. Даже если первоначальная численность армии Ганнибала и была преувеличена, все равно понесенные им потери поражают не меньше, чем свершения. Конечно, надо учитывать, что в таких военных экспедициях армии теряют воинов не только в боях или из-за голода и болезней либо, как в походе Ганнибала, на горных кручах. Многие рекруты, испугавшись трудностей, лишений и опасностей, просто-напросто ударяются в бега. Как бы то ни было, Ганнибал мог поздравить себя с успешным завершением долгого и тяжелого перехода. Не так уж и сложно набрать новых рекрутов и запастись провиантом. Важнее другое. Эллинистический мир и итальянские города-государства, не воспринимавшие всерьез молодого карфагенского полководца, теперь будут относиться к нему с должным пиететом.

В преддверии битв с римлянами Ганнибал решил постращать тех, кто может оказать ему противодействие. Полководцу, видимо, показалось, что одними дарами и уговорами нельзя добиться от кельтов ни верности, ни покорности. Им надо преподать урок. Они должны понять цену враждебного отношения к карфагенянам. Когда завяжутся бои, будет поздно заниматься воспитанием северных кельтов. Для показательной кары Ганнибал избрал тавринов, осмелившихся воспротивиться карфагенской армии. Он осадил их главный город, захватил его и перебил жителей — мужчин, женщин и детей. Этой кровавой расправой он предупредил все галльские племена о тяжелых последствиях любого сопротивления карфагенскому полководцу. Но массовое избиение тавринов преследовало и другую цель: этим действием, завершавшим грандиозный переход через Альпы, Ганнибал утверждал свое право на мантию великого героя глубокой древности, который первым начал укрощать дикие племена этой земли варваров.

Вести о том, что Ганнибал перешел через Альпы, встревожили римлян. Они отозвали из Сицилии консула Тиберия Семпрония Лонга, которому поручалось прийти на помощь Публию Корнелию Сципиону, уже продвигавшемуся к реке По, чтобы сразиться с карфагенской армией. Перед битвой, которая вскоре состоялась у реки Тицин, притока По, Ганнибал устроил для своего воинства поучительное зрелище, надеясь психологически подготовить его к предстоящему кровопролитию. Он собрал галльских пленников и предложил волю тем из них, кто победит в единоборстве. Предварительно Ганнибал распорядился, чтобы с ними обращались как можно жестче, содержали в оковах и морили голодом. Для усиления привлекательности избавления от мук он приказал выложить великолепные доспехи, оружие и военные плащи, привести породистых скакунов, пообещав подарить все это победителям. Пленники с восторгом приняли предложение Ганнибала, поскольку и победа, и поражение сулили им освобождение от рабства. После завершения поединков больше жалости вызывали оставшиеся в живых узники, которым не выпал жребий участвовать в боях, а не погибшие, которых считали счастливчиками. Полибий сообщает:

«Когда этим способом Ганнибал вызвал в душах воинов желательное для него настроение, он выступил вперед и объяснил, с какой целью выведены были пленники. Для того, говорил он, чтобы воины при виде чужих страданий научились, как лучше поступать самим в настоящем положении; ибо и они призваны судьбой к подобному состязанию, и перед ними лежат теперь подобные же победные награды. Им предстоит или победить, или умереть, или живыми попасть в руки врагов, но при этом победными наградами будут служить для них не лошади и плащи, но обладание богатствами римлян и величайшее блаженство, какое только мыслимо для людей. Если они и падут в битве, сражаясь до последнего издыхания за лучшие свои стремления, то кончат жизнь, как подобает храбрым бойцам, без всяких страданий; напротив, если в случае поражения они из жажды к жизни предпочтут бежать или каким-нибудь иным способом сохранить себе жизнь, на долю их выпадут всякие беды и страдания. Ибо, говорил он, нет между ними такого безумца или глупца, который мог бы льстить себя надеждой возвратиться на родину бегством, если только они вспомнят длину пути, пройденного от родных мест, множество отделяющих их неприятностей, если они помнят величину рек, через которые переправлялись. Потому он убеждал воинов отказаться всецело от подобной мечты и настроить себя по отношению к своей доле совершенно так, как они были только что настроены видом чужих бедствий. Ведь все они благословляли одинаково судьбу победителя и павшего в бою противника его; те же чувства, говорил он, должны они испытывать и относительно себя самих: все должны идти на борьбу, с тем чтобы победить или, если победа будет невозможна, умереть. О том, чтобы жить после поражения, они не должны и думать. Если таковы будут намерения их и помыслы, за ними наверняка последуют и победа, и спасение. Никогда еще, продолжал вождь, люди, принявшие такое решение добровольно или по необходимости, не обманывались в своих надеждах одолеть врага. Пускай неприятели, как теперь римляне, питают противоположную надежду, именно, что большинство их найдет свое спасение в бегстве благодаря близости родины; зато несокрушима должна быть отвага людей, лишенных такой надежды» {904} . {905}

Позже, уже перед самой битвой, Ганнибал снова собрал воинов и пообещал в случае победы земли, деньги, освобождение от повинностей и карфагенское гражданство союзникам. В подтверждение верности своим словам он схватил одной рукой ягненка, а другой камень, обратившись с просьбой к Баал-Хаммону и прочим богам убить его, если он нарушит обещание, так же, как он предаст смерти это животное. Затем он камнем размозжил голову ягненка.

Битва закончилась полным разгромом римлян. Ганнибал для усиления своего превосходства в численности и искусности кавалерии отозвал из рейда нумидийского вождя Магарбала и его 500 конников. Сципион, уверовав в способности метателей дротиков устрашать карфагенскую кавалерию, выдвинул их вперед, а свою конницу держал в резерве. Однако римским всадникам скоро пришлось вступить в бой, когда метатели дротиков отступили за их спины. Затем часть нумидийских конников обошла с фланга римскую кавалерию и обрушилась на пехотинцев, запаниковавших и бросившихся бежать. За ними вскоре последовали и римские всадники. Положение римлян стало еще плачевнее, когда тяжелое ранение получил Сципион. Ливий сообщает, что от верной гибели его спас 17-летний сын Публий, впервые участвовавший в сражении, хотя историк не исключает и менее романтический вариант спасения консула Лигурийским рабом.

Сципион, страдая от боли и не полагаясь более на свое малоопытное войско, приказал армии уйти из этого района. Римлянам удалось на какое-то время сдержать наступление карфагенян, разрушив понтонную переправу через реку, но Ганнибал быстро нашел другое подходящее место для сооружения нового моста. Консул, расстроенный дезертирством большого контингента галльских воинов и предательством италийского начальника гарнизона города Кластидия, решил отступить еще дальше, за реку Требия. Здесь он разбил лагерь на возвышенности восточного берега и стал ждать подкреплений.

В середине декабря 218 года прибыл со свежими войсками Семпроний Лонг. Зная, что срок его полномочий истекает, а вместе с ними исчезнут и возможности прославиться, Лонг жаждал поскорее сразиться с карфагенской армией в открытом поле. Воодушевляло консула и то, что его войска смогли одолеть противника в нескольких стычках. В действительности же Ганнибал просто отходил к Требии, сохраняя силы для решающего сражения в подходящее время и в подходящем месте. Его тактические расчеты оправдались. Лонг, вдохновившись малозначительными успехами, настаивал на том, чтобы ввязаться в битву. Сципион отговаривал его, убеждал: за зиму войска лучше подготовятся к боям, а отсрочка даст вероломным галлам время для оценки последствий союзничества с Ганнибалом. Лонга не так-то легко было переубедить, а Ганнибал делал все для того, чтобы подтолкнуть римлян к атаке.

Потрафив самолюбию Лонга, Ганнибал теперь мог заманить его и в западню. Он сам выбрал место для засады на крутом склоне речного берега, поросшем кустарниками и деревьями, куда и направил тысячу всадников и столько же пехотинцев под командованием своего брата Магона. На рассвете следующего дня Ганнибал поручил нумидийской коннице перейти на другой берег реки, напасть на лагерь римлян, забросать их дротиками и отступить. В полном соответствии с ожиданиями Ганнибала Лонг приказал своим войскам преследовать уходивших обратно нумидийских конников, а затем послал вперед и основные силы. Хотя римляне переходили реку, соблюдая боевой порядок, они насквозь промокли, замерзли и к тому же были голодны, потому что их подняли до завтрака. Карфагенские же воины были заблаговременно подготовлены к битве, накормлены и грелись у костров в ожидании команд. С обеих сторон в сражении сошлись рати примерно по 40 000 человек. Численность тяжеловооруженной пехоты в центре была примерно равной, но кавалерия Ганнибала, во всем превосходившая римскую конницу, быстро обнажила фланги римской пехоты для атак. Тогда сравнительно небольшой отряд Магона ударил по римской пехоте и с тыла. Около 10 000 римских воинов смогли уйти в ближайший город Плацентою, но многие погибли у реки или в реке.

Лонг успешно бежал и потом убеждал сограждан в том, что римляне потерпели поражение из-за плохой погоды. Однако мало кто поверил в его легенду. Тем временем Ганнибал пытался переманить италийские города на свою сторону. Он намеренно демонстрировал разное обращение с римскими и италийскими пленниками. Если к первым полководец относился подчеркнуто жестко и содержал их на голодном пайке, то ко вторым выказывал свое расположение и даже отпускал домой. Ганнибал обычно напутствовал их такими словами: «Он пришел воевать не против них, а за них; поэтому им следует, если они хотят поступить разумно, примкнуть к нему, ибо он явился прежде всего для восстановления свободы италиков и для возвращения различным племенам их городов и земель, отнятых римлянами».

Суровая зима 218/217 года дала римлянам небольшую передышку. Как сообщает Полибий, из-за холодов Ганнибал потерял много людей и лошадей, и у него погибли все слоны, кроме одного. Перезимовав в Болонье, карфагеняне двинулись на юг, перейдя через Апеннины в Этрурию. Четыре дня и три ночи они шли по таким топям, что нельзя было остановиться и разбить лагерь. Сам Ганнибал передвигался на уцелевшем слоне, и во время этого тяжелейшего перехода у него развилась офтальмия, из-за которой он в конце концов ослеп на один глаз.

Осознав наконец, что им угрожает серьезная опасность, римляне призвали к оружию более 100 000 воинов. Для отражения возможных нападений карфагенян на свою новую центральносредиземноморскую империю они направили два легиона оборонять Сицилию и один легион для защиты Сардинии. Два легиона должны были оберегать Рим. Четыре легиона, которыми теперь командовали новые консулы Гай Фламиний Непот и Гней Сервилий Гемин, получили пополнения, возместившие потери, понесенные в боях с Ганнибалом.

Фламиний был человеком импульсивным, высокомерным и самонадеянным. Ганнибал не преминул воспользоваться этими свойствами его натуры и спровоцировать на опрометчивые действия. Сначала он организовал опустошительные набеги на богатую сельскохозяйственную область Кьянти, в которой тогда находилась армия Фламиния, а потом заманил римлян на перевал Боргетто, где возле Тразименского озера их ожидала засада. Ранним утром 21 июня 217 года стоял густой туман, и римляне обнаружили, что попали в западню, когда уже было поздно обойти ее. Возникла несусветная сумятица, в которой полегло более 15 000 римских воинов, включая самого Фламиния. Многие пытались найти спасение в озере и тонули под тяжестью доспехов. Выжили 6000 человек: они добровольно сдались в плен, когда поняли безнадежность своего положения. Ганнибал поступил с пленниками таким же образом, как и после битвы при Требии: отпустил италиков домой без выкупа, сказав, что он пришел воевать против римлян, а не италиков. Карфагенский полководец повелел сверх того раздать превосходные римские доспехи и вооружения своим ливийским пехотинцам. Вскоре почти всю конницу потерял другой консул — Гемин при аналогичном внезапном нападении Ганнибала.

Согласно Ливию, Рим встревожили вести не только о поражениях, но и о странных знамениях, замеченных в Центральной Италии. Особенно пугали сообщения о крови, появившейся в священном источнике Геркулеса в Цере (очевидное следствие успеха ассоциации Ганнибала с мифологическим героем). Традиционная реакция римлян — ублажение богов приношениями и молебствиями, в данном случае молебствием в храме Геркулеса — указывает на то, что они искренне надеялись привлечь его на свою сторону. Сугубо земная битва приобретала характер борьбы за благоволение богов.

Ганнибал, желая дать возможность восстановить физические силы своему измученному воинству, решил перебраться на благодатное побережье Адриатики. Согласно Полибию, карфагеняне добыли столько всякого добра, что с большим трудом довезли и донесли трофеи до места назначения. Впервые за два года Ганнибал смог отправить вестников в Карфаген, чтобы сообщить Совету старейшин о победах. В Карфагене вестям обрадовались и пообещали оказывать поддержку его действиям и в Италии, и в Испании. В Риме же рассказы уцелевших воинов о самом ужасном поражении вызывали горечь и уныние. Толпы людей собрались на Форуме и у сената, печально ожидая подтверждения магистратов. Один из преторов наконец поднялся на трибуну ораторов и просто объявил: «Pugna magna victi sumus» — «Проиграно большое сражение». Один консул убит, другого вернуть невозможно, и народ, отказавшись от республики, назначил диктатора, мирского самодержца, что позволялось делать только во времена тяжелейших кризисов. На этот пост люди избрали многоопытного Квинта Фабия Максима, побывавшего и цензором, и дважды консулом, а начальником конницы — Марка Минуция Феликса.

 

Отступничество римских богов

Фабий понимал ошибки своих предшественников и с самого начала придерживался совершенно иной тактики в противоборстве с Ганнибалом. Набрав два новых легиона и взяв под свое командование два легиона Гемина, он пошел в Апулию, сознательно избегая открытых сражений, которые навязывал ему карфагенский полководец. Плутарх так описал его тактику:

«Он двинулся против Ганнибала, но не для того, чтобы дать ему решающее сражение, а чтобы исподволь истощить его и сломить, противопоставив силе время, скудости — изобилие, малочисленности — многолюдность. Поэтому он неизменно разбивал лагерь на высотах, вне досягаемости для вражеской конницы, не двигался, пока оставался на месте неприятель, а когда тот пускался в путь, шел в обход через горы, то и дело показываясь на расстоянии достаточно далеком, чтобы не вступать в бой вопреки своему намерению, но достаточно близком, чтобы самим своим промедлением держать противника в постоянном страхе перед битвой» {922} . {923}

Ганнибал, в свою очередь, постоянно провоцировал Фабия на битву, дразнил, разоряя и опустошая богатые области Беневенто и Кампания. Римляне сохраняли хладнокровие, но не спускали с него глаз, шли по пятам за карфагенской армией, эпизодически терзали ее налетами.

Однако поведение Фабия не нравилось ни войскам, ни римлянам. Многие годы спустя римляне по достоинству оценят здравомыслие своего cunctator («медлителя», как называли его), но во времена успешных наступательных военных действий такая тактика считалась «не римской». Ганнибал подливал масла в огонь, демонстративно щадя усадьбу римского полководца и сжигая все вокруг нее: этим он как бы подтверждал слухи о том, что Фабий ведет с ними тайные переговоры. Тем не менее тактика Фабия начала давать свои плоды. Осенью 217 года Ганнибал все-таки допустил ошибку:

«Чтобы подальше оторваться от Фабия и выйти на равнину, где было много корма для коней, он приказал проводникам сразу после обеда вести войско к Казину. Не разобрав как следует из-за его чужеземного выговора слово «Казин», проводники направились к границам Кампании, к городу Казилину, разделенному посредине рекой, которую римляне называют Волтурн. Эта местность со всех сторон окрркена горами: к морю сбегает долина, в которой после разлива речек остаются болота с высокими песчаными дюнами по краям, тянущиеся до самого морского берега, заливаемого бурными волнами и лишенного гаваней. Пока Ганнибал спускался в долину, Фабий, прекрасно знавший все дороги в тех краях, обошел его, поставил в теснине заслон из четырех тысяч тяжеловооруженных пехотинцев, остальное войско выгодно разместил на высотах, а сам с наиболее подвижными и легковооруженными воинами ударил в тыл карфагенянам и привел в смятение весь их строй; противник потерял убитыми около восьмисот человек. Тут Ганнибал, поняв свою ошибку и видя опасность, которой подвергается, распял проводников и стал думать, как бы ему отступить, но должен был отказаться от мысли силой потеснить противника, державшего в своих руках перевал. Войско считало свое положение безвыходным, поскольку кольцо окружения замкнулось, и уже совершенно пало духом…» {928} . {929}

Ганнибал обвинил проводников, но Фабий только благодаря своему упорству смог воспользоваться его ошибкой. Карфагенскому полководцу все-таки удалось исправить промах. Зная, что на перевале римляне подготовили для него западню, он прибегнул к хитрости. Дождавшись наступления ночи, Ганнибал приказал отобрать две тысячи коров из захваченных стад, привязать к рогам факелы, пучки соломы или хвороста, зажечь их и погнать обезумевших животных вверх по склону туда, где засели римляне. В темноте римские войска, подумав, что окружены, отошли, и армия Ганнибала беспрепятственно миновала перевал.

Этот инцидент породил еще больше презрительных насмешек в адрес несчастного Фабия, хотя то, как удачно карфагенянин выскользнул из ловушки, свидетельствовало скорее о находчивости Ганнибала, а не о порочности тактики римского полководца. В Риме теперь сформировалось мнение, что нанести поражение Ганнибалу можно только в том случае, если наделить равными полномочиями более воинственного Муниция Феликса. Несмотря на оппозицию Фабия и его сторонников, сенат принял такое решение, и римские войска были поделены между двумя командующими. Феликс не преминул сразу же посвятить алтарь Геркулесу, дабы заручиться поддержкой легендарного героя. В контексте войны с Ганнибалом этот акт преследовал две цели: Феликс подкреплял правомочность притязаний римлян на причастность к Геракловой легенде и утверждал свои права на то, чтобы также считаться прямым потомком Геракла. Борьбу за наследие Геракла можно было теперь наблюдать не только в противостоянии двух держав, но и в конкуренции полководцев.

На самом деле Фабий был первым римским полководцем, понявшим важность противодействия карфагенской пропаганде. Он повелел римским жрецам узнать в Сивиллиных книгах, сборнике прорицаний оракулов, как римляне могут восстановить благоволение богов, и децемвиры дали ему три совета. Во-первых, необходимо публично обновить обеты Марсу, богу войны. Во-вторых, Фабию следует посвятить один храм богине Венере Эрицинской, а другой — божьему атрибуту людей Mens — «самообладанию» или «решимости». И наконец, надо пообещать «священную весну», если война пойдет удачно и сохранится государство, — древний обычай дарения Юпитеру всего весеннего приплода свиней, овец, коз и коров.

Нельзя не заметить связь нового храма Венеры Эрицинской, построенного на Капитолии в 215 году, с троянским царем Энеем, изображавшимся в римской мифологии сыном Венеры и признававшимся в тот период предком Ромула и Рема. Считалось, что Эней женился на дочери Латина, властелина Лация, и после его смерти правил латинами и троянскими переселенцами. Ко времени Второй Пунической войны эта легенда стала главным аргументом в легализации господства римлян в Италии, поскольку она устанавливала корни этого доминирования на основе общепринятой трактовки мифов прошлого. Для римлян в 217 году был важен не столько культ Венеры, сколько культ Венеры Эрицинской. Он появился сравнительно недавно, после отвоевания у карфагенян сицилийского Эрикса в 248 году. Хотя внешнюю часть города вскоре отвоевал Гамилькар Барка, отец Ганнибала, римляне отбили несколько приступов и удержали цитадель со святилищем. Культ Венеры Эрицинской служил важным идеологическим средством, символизировавшим борьбу против карфагенян, прежде всего Баркидов; особую значимость он приобрел для отпора нашествия армий Ганнибала.

В то же время Эрике с давних пор был священным пристанищем для пунической богини Астарты и греческой Афродиты. Назначение Венеры божественной покровительницей города вместо Афродиты/Астарты отражало стремление не только «романизировать» культ, но и интегрировать Сицилию в мифологию основания Рима, связанную с Энеем. Благоприятствовало этому процессу то, что местные элимцы тоже претендовали на троянское происхождение, а их город Сегеста (как мы уже видели) в свое время взывал к Риму о помощи на основании их общей генеалогической истории. Многозначный культ Венеры Эрицинской римляне могли использовать и для консолидации борьбы против карфагенян, и для инкорпорирования спорного острова Сицилия в римское видение истории. Эрике и его богиня вызвали такое же идеологическое соперничество между государствами, как и триумвират Геркулеса — Геракла — Мелькарта.

Плутарх, биограф Фабия, изобразил деятельность диктатора — полководца на этом фронте как проистекавшую не из суеверия, а из чисто прагматических побуждений: «Итак, устремив помышления к богам, Фабий внушил веру в будущее, сам же всецело полагался на себя одного в твердой надежде, что бог дарует успех лишь доблести и благоразумию». Однако нет никаких сомнений в том, что обострение религиозных чувств вызывалось возросшей озабоченностью римлян тем, что боги от них отвернулись. Все выглядело так, будто Ганнибал применил против римлян их же самое испытанное психологическое оружие — evocatio, ритуал, посредством которого они переманивали на свою сторону богов неприятеля.

Позднее Ливий так описывал психологический ущерб, нанесенный Ганнибалом римлянам:

«Война все тянулась; победы чередовались поражениями — менялось не столько положение дел, сколько души людей. Богобоязненность овладела городом, но молились главным образом чужеземным богам, будто вдруг то ли боги, то ли люди стали другими. От римских обрядов отрекались не тайком, не в своих четырех стенах, а публично: даже на Форуме и в Капитолии толпа женщин молилась и приносила жертвы не по отеческому обычаю. Умы людей оказались в плену у жрецов и прорицателей, число которых увеличивалось оттого, что толпы селян, обнищавших, запуганных, забросивших свои поля из-за долгой войны, были согнаны бедствиями в город, а легкая нажива на людских заблуждениях стала как будто дозволенным ремеслом» {940} . {941}

Когда сенат попытался принять меры и изгнать с Форума шарлатанов, чуть было не поднялся бунт.

Горестным положением можно объяснить и ту готовность, с которой римляне согласились исполнить третий совет жрецов и принять обет «священной весны». Не случайно его предписали децемвиры. Это был один из древнейших, массовых и истинно национальных ритуалов в римской религии.

 

Битва при Каннах

В следующем, 216 году римляне, намереваясь нанести поражение Ганнибалу, подготовили армию численностью 87 000 воинов, тогда как у карфагенян было не более 50 000. Однако эффективность этой внушительной рати подорвало избрание двух консулов — Гая Теренция Варрона и Луция Эмилия Павла, имевших совершенно разные мнения в отношении того, как надо воевать с Ганнибалом. Если Павел предпочитал следовать тактике Фабия, блокировать войска Ганнибала и морить их голодом, то Варрон настаивал на открытом сражении. Мало того, консулы командовали войсками поочередно.

В конце июля римляне, преследуя карфагенян, подошли к апулийскому городку Канны и расположились лагерем в шестнадцати километрах от него. 1 августа Ганнибал после серии стычек форсировал реку Ауфид, разбил лагерь и предложил римлянам битву. Павел, командовавший в этот день войском, отказался принять вызов, к большому неудовольствию коллеги. Назавтра войсками командовал Гай Теренций. Римляне сразу же покинули главную стоянку на северном берегу, перешли на другой берег и выстроились в боевой порядок, лицом к югу. Консулы предыдущего года Сервилий Гемин и Атилий Регул (заменивший погибшего Фламиния) командовали тяжелой пехотой в центре, Павел возглавил правый фланг, где встали два легиона пехоты и конница. Варрон предводительствовал левым флангом, у него было 20 000 пехотинцев и немного кавалерии.

Ганнибал внимательно изучил боевое построение римлян. Он значительно уступал в численности тяжелой пехоты и потому особое внимание обратил на центр римского построения, где пехота стояла тесно сомкнутыми рядами, затруднявшими маневрирование. Ганнибал тогда решил выстроить свои войска в совершенно ином боевом порядке, в тактическом отношении нестандартном, но удачном. В центр он поставил кельтских и испанских пехотинцев, расположив их в разбивку, а по краям каждой линии — элитных тяжеловооруженных ливийских солдат. Сознательно ослабленным центром Ганнибал командовал сам вместе с братом Магоном. На правом и левом флангах он выстроил кавалерию под началом племянника Ганнона и Гасдрубала.

Римлянам солнце слепило глаза, и вдобавок в их же сторону ветер нес тучи пыли. Когда битва началась, они, как и рассчитывал Ганнибал, потеснили испанцев и кельтов и вырвались вперед, заполнив вакуум в карфагенском центре:

«Тесня и преследуя побежавших в страхе врагов, римляне разорвали середину строя, ворвались в расположение неприятеля и, наконец, не встречая сопротивления, дошли до африканцев, которые были поставлены на отведенных назад флангах того самого выступа в середине строя, где были испанцы и галлы. Когда их потеснили, вражеская линия сначала выровнялась, а затем, прогибаясь, образовала посередине мешок, по краям которого и оказались африканцы. Когда римляне неосторожно туда бросились, африканцы двинулись с обеих сторон, окружая римлян, и заперли их с тыла. Теперь римляне, выигравшие без всякой пользы для себя первый бой, бросив испанцев и галлов, которых сильно побили с тыла, начали новое сражение с африканцами. Оно было неравным не только потому, что окруженные сражались с окружившими, но и потому, что усталые бились со свежим и бодрым врагом» {948} . {949}

Карфагенская конница на правом фланге, смяв левый фланг римлян, атаковала с тыла их правый фланг, фактически окружив римскую пехоту. Неизбежно началось массовое смертоубийство.

Павел, тяжело раненный камнем из пращи, пытался воодушевить войска, но все его усилия вселить в них самообладание были тщетны. Вскоре он и сам ослаб, его кавалеристы спешились и отбивались от наседавших карфагенян на земле. У него была возможность спастись на коне, предложенном одним кавалеристом, но он не захотел покидать поле боя и погиб.

При Каннах римляне потерпели самое тяжелое поражение. По оценке историков, они потеряли 70 000 человек убитыми, и 10 000 римлян были взяты в плен. Ливий дает нам жуткое описание последствий сражения:

«На следующий день, чуть рассвело, карфагеняне вышли на поле боя собрать добычу; даже врагу жутко было смотреть на груды трупов; по всему полю лежали римляне — тысячи пехотинцев и конников, — как кого с кем соединил случай, или бой, или бегство. Из груды тел порой поднимались окровавленные солдаты, очнувшиеся от боли, в ранах, стянутых утренним холодом, — таких пунийцы приканчивали. У некоторых, еще живых, были подрублены бедра или поджилки, — обнажив шею, они просили выпустить из них остаток крови; некоторые лежали, засунув голову в разрытую землю: они, видимо, сами делали ямы и, засыпав лицо вырытой при этом землей, задыхались. Взгляды всех привлек один нумидиец, вытащенный еще живым из-под мертвого римлянина; нос и уши у него были истерзаны, руки не могли владеть оружием, обезумев от ярости, он рвал зубами тело врага — так и скончался» {951} . {952}

Погибли двадцать девять старших римских военачальников и восемьдесят сановников сенаторского ранга. Варрону, виновнику бедствия, удалось спастись.

Для Ганнибала теперь была открыта прямая дорога в Рим. Согласно Ливию, Магарбал, командовавший нумидийскими конниками, настаивал на том, чтобы взять город, пока есть такая возможность:

«“Пойми, — говорил он Ганнибалу, — что это сражение значит через пять дней ты будешь пировать на Капитолии. Следуй дальше, я с конницей поскачу вперед, пусть римляне узнают, что ты пришел, раньше, чем услышат, что ты идешь”. Ганнибалу эта мысль показалась излишне заманчивой, но и чересчур великой, чтобы он сразу смог ее охватить умом. Он ответил, что хвалит рвение Магарбала, но чтобы взвесить все, нужно время. “Да, конечно, — сказал Магарбал, — не все дают боги одному человеку побеждать, Ганнибал, ты умеешь, а воспользоваться победой не умеешь”» {954} . {955}

По Ливию, однодневное промедление спасло Рим от разрушения. В действительности же карфагенские войска были измотаны, а Рим все еще находился на расстоянии 400 километров, и, кроме того, он был обнесен мощными фортификациями, перестроенными в 378 году. Городская крепостная стена, возведенная из известкового туфа, протянулась на семь километров, и ее перемежали оборонительные башни. К ней примыкали земляные укрепления, скаты и рвы. Город защищали два легиона, корабельные пехотинцы, другие войска и отряды, сформированные жителями. Для взятия Рима потребовалась бы длительная осада и мощные штурмовые орудия. Собственно говоря, Ганнибал и не собирался брать город. Он, похоже, планировал продолжать тактику отчуждения от Рима италийских и латинских союзников, рассчитывая на то, что изолированный, истощенный и деморализованный город сдастся и запросит мира.

Ганнибал исходил из того, что Карфаген будет диктовать условия мира, подобно тому как это делал Рим после Первой Пунической войны. В этих целях он отобрал римских пленников и отправил их в Рим для переговоров о выкупе 8000 римских граждан, удерживаемых карфагенянами. Но прежде чем уйти, они должны были поклясться, что вернутся после завершения своей миссии. Выкуп пленников был общепринятой нормой в войнах того времени, с этого обычно начинались мирные переговоры. Ответ римлян привел Ганнибала в недоумение: сенат отказался видеть римских плененных соотечественников и даже принял постановление, запрещавшее кому-либо выкупать их. Рим заявил о намерении сражаться до конца. Ганнибалу ничего не оставалось, кроме как избавиться от пленных, поскольку они обременяли войска, и без того испытывавшие нехватку ресурсов. Некоторых казнили, но большинство узников были проданы в рабство.

На каких условиях Ганнибал хотел заключить мир с Римом? Согласно Ливию, он, обращаясь к римским пленникам, заявлял, что не стремится разрушить Рим, и говорил с ними по-доброму: «Его война с римлянами не война на уничтожение — это спор о достоинстве и власти. Предшественники его уступили римской доблести, а он старается превзойти римлян и удачливостью, и доблестью». Возможно, Ливий дал наиболее точную оценку намерений Ганнибала после битвы при Каннах. С точки зрения военных и пропагандистских целей его кампания была чрезвычайно успешной. Он уже реально угрожал покончить с римскими притязаниями на военное превосходство и исторические права владеть Апеннинском полуостровом, составлявшим идеологическую основу территориальной экспансии Рима. Такого успеха, наверное, не ожидали и самые оптимистичные советники полководца. Действительно, можно предположить, что на данном этапе Ганнибал вовсе не замышлял уничтожать Рим, а хотел всего лишь превратить его в заурядное центральноитальянское государство, освободить италийские города и вернуть Карфагену Сардинию и пуническую Сицилию.

Однако сразу же после величайшего военного триумфа Ганнибал допустил серьезный стратегический просчет, уверовав в то, что Рим можно принудить к мирным переговорам. Гибридное воспитание под руководством Сосила и других греческих учителей подготовило его к премудростям эллинского стиля государственного управления, но их наставления теперь были очень далеки от грубых политических реалий современной ему действительности. Через два столетия триумф римского ожесточенного упрямства станет бесспорным фактом, на основе которого греческие интеллектуалы будут выстраивать концепции, объясняющие, почему и каким образом Рим подмял под себя весь мир. В последние десятилетия III века до н.э. средиземноморские государства лишь только начинали наталкиваться на твердокаменность римлян. Для Рима Апеннинского полуостров был больше чем объект для завоевания территорий, которыми можно торговать или обмениваться в зависимости от политических обстоятельств. Трудно представить, чтобы Рим пошел на компромиссы с врагом или отказался от завоеванных земель. Римские сенаторы, с которыми пришлось иметь дело Ганнибалу, воспитывались на историях о неукротимых предках, отвергавших какие-либо переговоры с противником, даже в самых бедственных ситуациях. Поучительный пример такого рода показал в 280 году Аппий Клавдий Цек, не пожелавший договариваться с победоносным Пирром. Для общества, в котором самоидентификация элиты тесно связана с mos majorum, обычаями предков, совершенно немыслимо было даже обмолвиться о возможности отречения от земель, завоеванных кровью прародителей.

За время многолетнего противоборства Карфаген неоднократно загонял Рим в угол. Но каждый раз окончательная победа ускользала от него по одной очевидной причине: его враг просто-напросто не желал согласиться с поражением. Завоевание Баркидами Иберийского полуострова подготовило столкновение Ганнибала с Римом. Двадцатилетняя почти непрекращающаяся война с решительным и искусным противником превратила Ганнибала в блистательного полководца и закалила карфагенскую армию. Он теперь хорошо знал и сильные, и слабые стороны армии противника, но по-прежнему не понимал несгибаемого упрямства римлян. Экспансия в Испании помогла утишить боль от прежних поражений и возместить территориальные потери, но она не могла научить карфагенских полководцев воевать с Римом. Если бы Ганнибал приобрел такой опыт, то он вряд ли выпустил бы из рук раненого римского льва.