Переброску опия через Узбекистан, Киргизию, Казахстан и Россию Чабанов организовал, широко и дерзко. Наркотик везли в трубах большего диаметра, направлявшихся на строительство нефте– и газопроводов. Прямо на заводе, производившем высоковольный кабель, его закатывали в медную оплетку и сматывали в бухты, оставив, собственно, самого кабеля метра по три – четыре. Так, что если вдруг дотошному таможеннику на польско-советской границе захотелось бы проверить груз, он бы наткнулся на самый настоящий многожильный медный кабель. Вблизи столицы Киргизии по распоряжению Леонида Федоровича было создано больше двух десятков лабораторий, перерабатывающих опий-сырец в героин. Часть его реализовывалась и вывозилась в обычном виде. А часть – тайно перебрасывали в Туркмению и там, на огромной бахче, мешочки с наркотиком вращивали в арбузы. Потом, когда они достигали зрелости, их вагонами развозили по всей России. Серьезный человек обратил бы внимание на то, что некоторые составы с арбузами и дынями охраняли так, как не охраняли товары западных фирм, но таких уже не было. Вся страна занималась политикой и, кто в страхе, кто в надежде на лучшее, ждали перемен. А Чабанов делал деньги и через свои фирмы на Западе вкладывал их в электронику, газо-и нефтедобычу, домостроение и банковские операции с недвижимостью…

* * *

Краем глаза он увидел выдвигающийся из-за камня черный ствол гранатомета и, не раздумывая, оттолкнулся обеими ногами от брони БРДМа. В воздухе его догнал тяжелый удар и жгучая волна взрыва опалила огнем лицо и руки. Только потом он почувствовал, как острые камни врезались в спину и по правому плечу побежал горячий ручеек крови. Не обращая внимания ни на боль в спине, ни на почти онемевшую руку, он рванул отвороты куртки и одним движением натянул ее на голову, погасив горящие волосы. Только потом он услышал крики боли, свирепый солдатский мат и вопли атакующих душманов. Не поднимая головы, он повел глазами по сторонам и увидел, что у пулемета, на шедшем вслед за его машиной броневике, стоит его начальник штаба и короткими очередями бъет по рыжым скалам. Майор оглянулся и, встретившись с ним глазами, улыбнулся. «Жив!» – Понял он движение губ своего друга и, приподнявшись, оглянулся. В колонне горели три машины и два броневика. Идущий впереди танк, медленно поводя башней, бил из пушки куда-то вверх. Из-под колес бронетранспортеров рокотали автоматные очереди – его солдаты вели бой с нападавшими. Он встал и, глядя на начальника штаба, стремительными рывками менявшего пулеметную ленту, шагнул к нему… и тут что-то задребезжало. Он вскинул автомат и пришел в себя.

Кто-то стоял за порогом его квартиры и беспрерывно давил кнопку звонка. Министр окончательно проснулся и, передернув затвор «Узи», с которым с некоторых пор почти не расставался, неслышно подошел к двери. Прижавшись к стене вблизи дверного проема, он поднес стоявшую тут клюку к глазка и несколько раз прикрыл и открыл стеклышко. Трель стихла, но никто не стрелял. Только тогда он, держа палец на спусковом крючке автомата, сам заглянул в глазок. За дверью стоял Мурад Эсенов. Он заведовал отделом ЦК Компартии Туркменистана и был тайным агентом и старым другом министра. Тот распахнул дверь и втащил приятеля через порог.

– Что ж ты делаешь?! – Прошептал министр, когда они вошли в его кабинет, – как ты мог открыто прийти ко мне?

– А ты, – Мурад кивнул на автомат в его руках, – почему не перейдешь жить в военный городок и не поставишь около порога охрану?

– Ты хочешь, чтобы я жил как в аквариуме?

– А ты не думал, что ради тебя они могут рвануть этот дом, угробив ни в чем не повинных людей?

Министр улыбнулся и отрицательно покачал головой:

– Ты слишком долго прожил за пределами Туркмении. Тут рядом со мной живут две семьи из такого рода, что в этом доме даже комара опасно убивать. Меня, за порогом моей квартиры – да, но жителей дома не тронет никто.

Эсенов усмехнулся и тяжело опустился в кресло.

– Ты, министр внутренних дел, генерал, а ведешь себя, как пацан. Спрятал семью в российской деревне, ходишь по дому с автоматом в руках, а веришь в силу средневековых обычаев.

Генерал отложил в сторону оружие и, тряхнув копной густых, обильно посеребренных волос, невесело рассмеялся:

– Давай не будем решать кто из нас делает больше ошибок. Тебя так трудно и долго внедряли в святая святых местных коммунистов, а ты взял и открыто пришел ко мне – ставленнику Кремля, пытающемуся расчистить местные авгиевые конюшни от коррупции, казнокрадства и торговли государственными должностями. Так кто из нас пацан?

Сухое, нервное лицо Эсенова дернулось.

– Я узнал такие вещи, за которые сейчас же могут полгорода снести. Держать их у себя было бессмысленно – в любой момент их могли взять вместе с моей головой. А мне очень не хочется умирать задарма. Вот я и прибежал к тебе, нарушив все наши конспиративные правила.

– Они стоят того, чтобы ты раскрылся?

Гость повел головой по сторонам, задумчиво посмотрел на старинную казачью саблю, висевшую на ковре и набор курительных трубок, выставленных в стеклянной витрине.

– В двух словах – в республику из-за кордона поставляется оружие и наркотики. Но и то, и другое не для внутреннего пользования – опий здесь выращивают веками, а автоматов хватает со времен нашей «миротворческой миссии» в Афганистане – а для переброски внутрь Союза. Большая часть стволов идет в Прибалтику и на Кавказ, что-то в Центральную Россию. Наркотики – поставляются в Европу и Штаты. Кроме того, мне удалось добыть перечень должностей с расценками. Теперь я знаю – сколько, за какой партийный или государственый пост, в какой валюте и кому надо заплатить. Еще мне удалось записать разговор Первого с одним из родовых вождей, в котором они рассуждают о будущем страны, вне Союза. Там есть много интересного и четко обозначены выходы с суммами подношений на Кремль, – Эсенов отвел глаза, – эти имена вслух лучше не произносить. Названы и несколько Люксембургских банков и фирм, через которые перебрасываются деньги на счета в Европу. Есть несколько совершенно не знакомых имен, но произнесенных с таким почтением, что я думаю – они имеют вес на уровне или выше Кремля. В моем дипломате не только пленки, но и документы, среди них телеграммы, копии счетов и отчетов.

Лицо генерала окаменело, а в глазах загорелись какие-то огоньки.

– Если говорить коротко, то я свои миссию считаю выполненной, – Эсенов встал и, подойдя к стене, зачем-то потрогал ножны сабли. Потом потер пальцем потемневшую рукоять.

– Она у тебя настоящая?

Министр вскинул голову, как будто только что пробудился ото сна, и невидящим взором посмотрел на своего друга:

– Да, дедовская. Он у меня у Буденного служил. Мне его шашка по наследству досталась.

– А мой дед, наверное, против твоего воевал.Только у меня его оружия не осталось. Даже не знаю где он похоронен и похоронен ли?

– Война, – неопределенно проговорил генерал, пожимая плечам.

– Гражданская, – уточнил гость. – Вот и сейчас, я боюсь, что наши лидеры, может быть, сами этого не до конца понимая, снова ведут страну к гражданской войне. Только если она случится, Россия наверняка потеряет Сренюю Азию, Кавказ, Крым, Прибалтику, Украины… Теперь ее окружает не тот мир.

Генерал не любил отвлеченных рассуждений. Он был человеком дела и всем разговорам предпочитал действие, а рассуждения облекал в конкретные пункты плана или приказа.

Гость, как только сейчас заметил министр, был одет не по погоде. На нем был черный костюм, а хрустальной белизны рубашка под подбородком была затянута в темный, под цвет пиджака, галстук.

– Не жарко, на дворе почти сорок градусов? – Он решил сменить тему разговора.

– Это чтобы не переодевали, когда в гроб будут класть, – невесело пошутил Эсенов, потом усмехнулся. – Ты же знаешь, в ЦК в рубашке с коротким рукавом не походишь. Я к тебе вместо обеда выскочил, вот и не успел снять «униформы».

– А-а-а, – как-то неопределенно протянул министр.

Гость внимательно взглянул в его глаза и понял, что тот уже решает как, сохранив тайну, перебросить в Москву материал, который он принес.

– Может быть военной фельдпочтой?

– Я уже проверял – ее читают в местном КГБ.

– Погранцы?

– Длинная история – они все посылают через штаб округа.

– Что у тебя нет самолета или верных людей в аэропорту?

Генерал автоматически потянулся к столу и, взяв с него ремни наплечной кобуры, надел их и застегнул на груди.

– Сейчас поедем к артиллеристам. Я с их командиром полка в Кандагаре водку пил, а там остальное и додумаем.

Он сунул под левую руку свой «Узи» и поднялся.

– Погоди секунду, – Эсенов подошел почти вплотную к нему и, глядя прямо в глаза, спросил:

– Чьи интересы мы тут с тобой отстаиваем? Там такие фамилии, что мне вдруг подумалось, в не пешки ли мы в чужой игре? Может быть, с нашей помощью одни подонки пытаются отобрать деньги и должности у других, а?

Генерал взял с вешалки легкую защитную куртку и, встав с боку окна, осторожно отодвинул занавеску.

– Моя «Вольвочка» уже пришла, – он повернулся и, твердо глядя в глаза друга, сказал:

– Меня сюда прислал Александр Яковлев. Мы говорили с ним перед поездкой. Он человек честный. Или ты думаешь, что я уже в людях перестал разбираться? Пошлем бумаги ему, а там посмотрим на их реакцию.

Генерал впереди, гость позади – они подошли к двери. Министр, взглянув в глазок, открыл дверь. На лестничной площадке стоял прапорщик с петлицами пограничника на рубашке. Он удивленно поднял белесые брови:

– Вы же сами приказывали, товарищ генерал…

– Все нормально, Петя.

Уже на улице, садясь в машину, генерал пропустил Эсенова вперед и тихо проговорил:

– В конце концов – все мы шахматные фигуры на доске истории.

Его спутник никак не прореагировал на эти слова. Он смотрел в проход двора. Там, чуть прикрывшись углом дома, стояла новенькая «Волга».

– Вот и все, – отрешенно прозвучал голос Эсенова, – они уже здесь и дороги назад для меня нет.

Генерал чуть двинул плечом, отбрасывая полу куртки. Майор, стоявший у передней дверцы машины министра, приподнял дипломат и положил большой палец на кнопку, которая отбрасывала обе стенки чемоданчика, обнажая автомат.

– Садись, – генерал чуть подтолкнул Эсенова в глубь салона, – стрелять не будем, да и они брать нас тут не решатся.

Майор чуть отступил назад и, приподняв дипломат, прикрыл им и собой министра, садящегося рядом со своим гостем. Не успел генерал опуститься на сидение, как водитель дал полный газ. Адьютанту пришлось прыгать в стремительно уносящуюся машину. Едва коснувшись сидения, офицер всем телом повернулся назад, готовясь в любой момен открыть стрельбу по нападавшим. Но водитель «Волги», не скрывая своих намерений, почти в ту же секунду двинулся за машиной министра.

– Обнаглели до предела, – прошипел от ярости майор.

– Не обращай внимания, – проговорил, даже не глядя в сторону преследователей, генерал, – они наверняка из комитета и если мы их сейчас остановим, то предъявят свои удостоверения и скажут, что выделены для моей охраны.

Водитель вопросительно посмотрел в зеркальце, стараясь поймать взгляд министра.

– К артиллеристам, Петя. Знаешь, около кинотатра «Космос» полк стоит ?

– Есть, товарищ генерал.

Машины мчались по залитому полуденным зноем Ашхабаду. Редкие прохожие пробирались по тратуарам, держась вблизи домов и стараясь не выходить из-под тени раскидистых деревьев. Проспект Махтум-Кули, по которому они ехали, был полон автомобилями и водителю генерала, не снижавшему скорости и не обращавшему внимания на сигналы светофоров, приходилось метаться между едущими в обе стороны потоками. Кто-то из возмущенных шоферов сигналил, кто-то крутил пальцем у виска и материл водителей проносящихся по осевой машин. Преследователи шли метрах в тридцати сзади и, похоже, не собирались отставать.

– Может быть, – голос водителя звенел от напряжения, – через Туркмен аул попытаемся оторваться? Там, правда, пыли придется поглотать и покидает, но я знаю такие проезды…

– Давай, – согласился генерал.

Водитель, почти не снижая скорости, свернул направо, и Эсенов сильно ударился головой об крышу.

– Держись, – засмеялся министр, – Петя, если не расшибет, то точно довезет.

Густая пыль заползла в, казалось бы, герметичный салон «Вольво». Машину било и бросало. Майор, все время оглядывающийся назад, уже не видел за густым шлейфом, рвущимся из-под колес, машину преследователей. Вдруг «Вольво» взлетело и, ударившись всеми четырьмя колесами, об дорожное покрытие, машина понеслась по асфальту.

– Пока они выберутся из пыли, – довольно проговорил шофер, – мы уже в полку будем.

Мимо замелькали какие-то проулки, заставленные аккуратными деревянными домиками, огороженными невысоким штакетником и густо обсаженные вишнями.

– Это что, Туркмен аул? – удивился генерал.

– Да, – кивнул головой Эсенов, – только в этой части чуть ли ни сначала века живут русские и украинцы.

– Сзади никого нет, – доложил майор.

– Они могут поехать другой дорогой.

– Нет, – возразил водитель, взглянув в зеркальце на Эсенова, – к этим воротам ведет только одна дорога. Да и кто знает куда мы поехали?

Машина подлетела к высокому кирпичному забору, в котором темным провалом выделялись металлические ворота, выкрашенные в зеленый цвет. Не успел адьютант выскочить из машины, как ворота открылись и они увидели невысокого солдатика, безразлично взиравшего на проезжащую мимо машину.

– Сними-ка с него стружку, а то пропускает, не глядя, – приказал министр, – и чтобы ту машину, если она придет, задержал. Пусть дежурного вызывает или вообще отсюда уйдет… Найдешь нас в штабе, поехали, Петя.

«Волво» пронеслась по военному городку и замерла у беленного двухэтажного здания.

– Спрячься куда-нибудь подальше, чтобы тебя тут не видели.

– Я буду в парке машин «НЗ», – водитель ткнул перед собой рукой.

Генерал кивнул и они с Эсеновым взбежали по ступеням высокого крыльца в здание.

Дежурный офицер, поднявшийся навстречу, увидел на плечах тужурки генеральские погоны и громко вскрикнул:

– Смирно!

– Отставить, – бросил генерал, – командир у себя?

– Так точно.

– Меня здесь нет, – в голосе министра было столько стали, что даже Эсенов автоматически вытянулся, – ни для тех, кто будет спрашивать по телефону, ни для тех, кто сюда войдет, даже если это будет сам Генеральный секретарь или председатель КГБ, понял?

– Так точно.

Они бегом поднялись на второй этаж. Генерал, стукнув, открыл дверь кабинета командира полка. Навстречу им поднялся высокий полковник.

– Здравствуй, Андрей, – министр крепко пожал ему руку, – знакомся – это подполковник Эсенов.

– Первых, – командир полка кинул руку к козырьку, – прошу садиться.

– Особняк твой здесь?

Офицер протянул руку к телефону:

– Николай Васильевич, зайди, пожалуйста.

Почти тот час через порог шагнул грузный майор, увидя посетителей, он повернул голову и, заметив генеральские погоны, медленно поднес руку к козырьку:

– Начальник особого отдела…

Генерал досадливо махнул рукой:

– Николай Васильевич, – он повел рукой в сторону Эсенова, – в этом дипломате совершенно секретные документы. Мне нужно немедленно скопировать их в трех экземплярах. Два на микрофильмы, один на обычную бумагу и магнитофонные пленки.

– Но-о? – Майор вопросительно посмотрел на командира полка.

– Вам нужны наши документы? – ноздри генеральского носа раздулись, а голос опустился до шепота.

– Вас, товарищ генерал я знаю.

– Это подполковник Эсенов, – министр помолчал, – сейчас он заведует отделом ЦК местной компартии и допущен ко всем секретам страны.

Эсенов молча достал свое удостоверение и протянул офицеру. Тот внимательно прочитал его и, закрыв, вернул владельцу.

– Подполковник поможет вам, – министр усмехнулся, – а вашему начальству о нашем посещении можно доложить и завтра. Вы не против? – Генерал весело посмотрел на командира полка. Тот опустил глаза. Когда Эсенов с начальником особого отдела вышли, хозяин кабинета, пожав плечами, сказал:

– Ты же знаешь, что я им не могу приказывать.

Генерал, поднявшись и подойдя к шторе, почти полностью прикрывающей окно, взглянул вниз, потом повернулся к своему приятелю.

– Когда он доложит своему начальству?

– Вообще говоря, он мужик неплохой, может, и завтра…

– Там мой адьютант идет, – генерал кивнул вниз, – прикажи дежурному, чтобы он его в какой-нибудь кабинет проводил, где можно журналы почитать – не хочу, чтобы его кто-нибудь увидел.

Полковник поднял трубку, передал распоряжение дежурному по полку и поднял глаза на своего гостя:

– Что так трудно?

– Да, обложили суки со всех сторон. Кабинет слушают, следят, совершенно не скрываясь. – Он хотел сказать полковнику, что прошлую почту, посланную из его полка с фельсвязью, прочли в местном КГБ и, очень может быть, что «неплохой мужик Николай Васильевич» не портит отношения с местной службой безопаности, хотя это мог сделать и сам фельдегерь.

Полковник поднялся и, достав из шкафа бутылку водки, несколько помидор, ломтей черного хлеба и солонку, вернулся к столу:

– Накатим по единой?

Генерал снял тужурку, командир полка покосился на служебную кобуру с «Узи», висящую под его левой рукой, но ничего на сказал. Он налил по полстакана водки и, подняв свой, спросил:

– Назад, в армию не тянет?

– Меня назад в революцию тянет, – ворчливо проговорил генерал и одним глотком выпил спиртное. – Если бы ты знал сколько вокруг дерьма.

– Будто в армии его меньше.

Министр кивнул и подставил стакан. Теперь они молчали. Пили водку, хрустели закуской и молчали.

Генерал думал о том, что занялся почти неразрешимым делом. В Туркменской ССР продавалось и покупалось все. – должности, женщины, дети, земли и ордена. Сегодняшние слова Эсенова были для него не новы. О том же, осторожно и полунамеками, говорил и, посылая его сюда, Яковлев. Тогда, в Кремле, генералу, только что вышедшему из Афганской мясорубки, казалось все это детской шалостью зажиревших чиновников. «Прихвачу парочку, другую, – думал он, – проведу показательный процесс и стихнут.» На деле же оказалось совсем не так. В горах Гиндукуша он знал где противник и кто защищает его спину, а здесь ему мешали все – от главы национальной компартии до председателя местного комитета госбезопасности. Он первый раз почувствовал себя разведчиком на чужой территории. За полгода работы в республике он потерял всех офицеров, приехавших с ним. Одному устроили аварию; другой отравился «несвежей рыбой»; у третьего открылся насморк, врач в госпитале выписал ему капли, а утром его нашли мертвым в собственной квартире. Медики утверждали, что это была аллергическая реакция. Несмотря на все это, генерал раскрыл всю пирамиду поборов, перекачки государственных средств в карманы и переброски денег и драгоценностей в Москву. Единственное, что было для него новым – это контрабанда оружием. Но он знал, что в руках местных националистов, а после начала новой национальной политики и перестройки, начатой Горбачевым, в республике появились и такие организации, копится оружие. Одному из его людей удалось сделать уникальный снимок – из-под полы распахнувшегося халата одного почтенного муллы, ведшего службу в мечети, виднелась рукоять современного пистолета. Больше всего генерал был удивлен, когда узнал, что в республике скрывают истинное положение с сельскохозяйственными угодьями. По данным статистики и документам, отправляемым в Москву пахотных площадей было намного меньше, чем на самом деле. Это помогало ставить рекорды или наоборот – просить помощи. Обо всем этом он, при первом же случае, рассказал в ЦК КПСС и в союзном министерстве внутренних дел. Яковлев, подняв мохнатые брови, попросил подтвержденные документами факты. А министр, недобро усмехнувшись, спросил: «Ты, случаем, не в кавалерии служил?» После этого, напившись в доме одного старого афганского сослуживца, генерал прошептал ему в ухо: «А может, их и надо время от времени отстреливать, чтобы в грязи и золоте не тонули?» Приятель пожал плечами: «Ты– министр, ты и решай.» Если бы он хоть что-то мог решить сам…

Генерал поднял голову от стола и посмотрел на часы:

– Андрей, у меня к тебе просьба, пошли сейчас кого-нибудь в аэропорт, чтобы в воинской кассе купили билет на ближайший рейс на Москву для корреспондента ТАСС, – он полез в карман, достал визитку и протянул ее полковнику, – вот его фамилия. Второго офицера пошли на железнодорожный вокзал – пусть купит два билета в вагон СВ тоже на сегодняшний рейс до Москвы. Только, пожалуйста, пошли ребят быстрых и не болтливых.

Полковник взял из руки генерала деньги и вышел из кабинета.

Генерал подтянул к себе телефон и набрал номер правительственной гостиницы. Когда ему ответили он громко проговорил:

– Вы хотели со мной встретиться? Я буду ждать вас у себя в кабинете в шестнадцать часов. И приходите со всем.

Прежде чем журналист задал ему вопрос, он положил трубку и улыбнулся и пробормотал себе под нос:

– Этот номер вы засечь не успели.

Полковник вернулся с новой бутылкой и кругом бараньей колбасы.

– Или хочешь нормально пообедать? – Спросил он, разламывая колбасу на несколько кусков.

Министр отрицательно покачал головой. Они принялись есть и пить, вспоминая различные эпизоды из совместной военной службы в Афганистане. Минут через сорок через порог шагнул Эсенов. Генерал поднял на него глаза.

– Все нормально. Ему удалось просмотреть всего несколько незначительных бумаг.

– Звонил?

– Нет, он же тут выяснил мою фамилию и должность .

– Нам надо спешить. Ты?..

Эсенов повернулся к полковнику и, глядя ему в глаза, спросил:

– Вы можете мне сейчас же дать использованную форму сорок восьмого размера с сержантскими погонами и сапогами сорокового размера?

– Конечно.

– Мне нужно, чтобы ваш кадровик оформил воинское требование и отпускное удостоверение до Ташкента на имя сержанта Исмаилова, – он достал из кармана потертый военный билет и протянул его командиру полка., – и впишите сюда, все что нужно.

Тот кивнул головой, встал и вышел.

– Одну микропленку ты возмешь с собой, – генерал потянул к себе дипломат, – она для Яковлева.

Эсенов кивнул и принялся развязывать галстук. Когда полковник вернулся в комнату, он с аппетитом ел колбасу, запивая ее водой из графина, стоявшего на холодильнике.

– А что же водку? – Спросил офицер, протягивая ему вещмешок.

– Солдатам пить не положено, – ответил Эсенов. Он шагнул к двери, закрыл ее на ключ, быстро снял с себя костюм и рубашку, надел солдатскую форму, натянул на голову панаму и, аккуратно свернув гражданскую одежду, положил ее в вещмешок .Туда же сунул пачку каких-то документов, подержал в руке небольшой черный пистолет, потом, взглянув на генерала, перетянутого ремнями наплечной кобуры, положил оружие между одеждой, но, как обратил внимание командир полка, рукоятью вверх.

– Ну, – генерал обнял Эсенова, превратившегося из чиновника, затянутого в черную тройку, в аккуратного, подтянутого солдата, – будем живы, свидимся.

Тот, улыбнувшись, пожал руку командиру полка, – спасибо. Где сидит ваш кадровик?

– Последняя дверь по правой стороне. Вопросов задавать он не будет.

Министр, сморщившись, допил водку и подошел к окну. Наискосок, через залитый палящим солнцем плац, шел невысокий, стройный солдатик с вещмешком на левом плече. Он четко отдал честь встретившемуся ему офицеру, и генерал вернулся к столу.

– Теперь ты понял, как мне здесь хорошо?

Полковник кивнул и задумчиво произнес:

– Вот, уж, никогда не думал, что и у нас такое возможно.

Генерал катал хлебный мякиш и смотрел на часы. Ровно через тридцать минут, он поднялся:

– Андрюша, скажи дежурному, пусть мой адьютант поднимется сюда и справься, может, билеты уже привезли.

* * *

Владимир Голубев, занимавший высокий пост главного редактора в зарубежной редакции ТАСС был в Туркмении со страной миссией. Его, в числе двух десятков известных столичных журналистов, разосланных по всем республикам Союза для помощи в организации освещения перестройки, прислали в Ашхабад. Так как он приехал с удостоверением, подписанным в секретариате ЦК КПСС, его незамедлительно принял Первый секретарь компартии Туркменистана. Беседа была странной. Партийный лидер не столько отвечал на вопросы журналиста, сколько сам их задавал. У Голубева сложилось впечатление, что здесь его приезд воспринимают как-то необычно. Целую неделю он работал в редакции республиканской газеты, пил с ее журналистами горячую водку и прохладный чай, ездил с ними по местным достопримечательностям и отсиживал ночные дежурства в секретарите. Люди, которым он должен был помогать, были крепкими профессионалами и в его помощи не нуждались, поэтому, когда прошли первые шесть дней его двухмесячной командировки, он стал тяготиться бездельем и, созвонившись с редакцией «Недели», решил написать для нее серию очерков о пограничниках. Редактор газеты, которому он сказал о своем желании, тут же позвонил пограничникам и в министерство внутренних дел республики, чтобы выписать столичному журналисту пропуск в погранзону. Как оказалось, утром в штаб ближайшего отряда шла машина, в которой было одно свободное место, которое и предложили московскому журналисту. Он с радостью согласился.

В начале шестого утра, едва Голубев успел побриться, рядом с гостиницей раздался громкий сигнал автомобильного клаксона. Он выглянул из окна и увидел стоящий внизу «УАЗик» и прогуливающегося рядом с машиной офицера в зеленой фуражке.

– Я сейчас, – крикнул журналист и, бросив в дорожную сумку вещи, диктофон и бутылку водки, сбежал вниз.

– Майор Воронов, – представился пограничник, – я могу посмотреть ваши документы?

Голубев протянул хмурому офицеру свое удостоверение и полез было за паспортом, в котором стояли соответствующие отметки и разрешения, но майор хмыкнул что-то неопределенное и, вернув ему корочки, щелкнул замком задней дверцы:

– Прошу.

Как оказалось, в машине кроме сержанта-водителя, сидел еще один офицер в чине капитана.

– Леонид, – его рука была удивительно жесткой, но на лице светилась добрая улыбка. – Разбудили мы вас?

– Володя, – ответил Голубев, чуть не ударившись головой о металлическую стойку, потому что едва майор поднялся вслед за ним, как машина помчалась по просыпающимся улицам Ашхабада.

– Мы хотим по холодку убежать подальше от города, – пояснил майор, – в горах будет прохладнее.

– Да не спал я давно, – Голубев взмахнул рукой, – даже побриться успел.

– Ну, – рассмеяся капитан, – тады, ой! А-то Борис все боялся вас будить. Это я нажал на сигнал, ведь мы на тридцать минут раньше подъехали.

– Вот и зря, надо было сразу сигналить. Что мне – долго собраться? Диктофончик, рубашончик, да флакончик.

Машина мчалась по пустынным улицам предрассветного города и прохладный воздух с силой врывался через открытые окна.

– А я думал, что тут всегда жарко, как в печке, – пытаясь завязать разговор, прокричал Голубев.

– Пустыня, – пожал плечом майор, – часов до трех не можешь заснуть от духоты и жары, а потом надо ватным одеялом укрываться, чтобы не замерзнуть. А на рассвете тут вообще прекрасно.

Громадные акации и карагачи, плотно стоявшие по обеим сторонам Ашхабадских улиц, что-то шелестели тяжелами кронами. Голубев вдруг почувствовал себя так хорошо, что ему захотелось петь. Похоже, что это отразилось на его лице и сидевший рядом майор Воронов, улыбнулся:

– Я тоже люблю быструю езду. Через час тут не разгонишься, а сейчас – только успевай жать на железку и радуйся жизни.

– Вам надо в Фирюзу съездить, там любая жара ни по чем, – повернулся к ним капитан, – мы там пионерские лагеря держим. Горы, деревья, ледяная вода, чистый звонкий воздух…

– Прекрасный шашлык и много водки, – в тон ему ответил Голубев. – Был я там с ребятами из редакции, даже покупаться в горной речке успел и порядком замерзнуть.

– Это там запросто, – проговорил майор.

– А хороший шашлык мы можем и по дороге поесть, – Леонид взглянул на своего товарища, – и водки холодной попить.

– Только за обедом, – отмахнулся Воронов.

– Я об этом и говорю, остановимся у Клыча, у него и шашлык хороший и водка в холодильнике всегда есть.

Офицеры над чем-то задумались, да и рев мотора и свист ветра – не располагали к нормальному разговору. Голубев откинулся на спинку сидения и, глядя на мелькающую дорогу, незаметно заснул. Он проснулся от того, что почувствовал текущий по груди и спине пот. Журналист поднял голову и увидел смеющиемся глаза капитана:

– Я тут от жары к сидения прилип, – сказал он смущенно, – и, конечно же, храпел?

– В этом шуме храпа было не слышно, – Леонид окончательно развеселился, – да и проснулись вы во время. Сейчас почти полдень и мы подъезжаем к шашлычной Клыча.

Впереди в мареве ослепительного жара показалась пересекающая асфальт мутная лужа воды, удерживаемой небольшими асфальтовыми валиками поперек дороги. Здесь, как уже знал Голубев, медленно проползающие это препятствие машины остужают разогреты скаты. Таким образом удлиняется срок работы резины, которая очень плохо переносит местную жару. Чуть в стороне от дороги, стоял глинобитный домик с большим навесом, под которым вился дымок мангала. Увидя его, Голубев почувствовал голод.

– Вот и я так, – улыбнулся Воронов, – как только вижу шашлычную, так слюньки текут.

Машина, прокатившись через водную ванну, спустилась в кювет и осторожно подрулила к домику. Услышав звук взревевшего мотора, из-за грязной от пыли, но когда-то белой занавески, появился здоровенный туркмен. На его бритой голове плотно сидела крохотная тюбетейка.

– А, – обрадованно протянул мужчина, – это вы? К пограничникам у нас особое уважение.

Он вопросительно взглянул на Голубева и, поймав приветственный кивок капитана, подошел к ним и с почтением пожал всем четверым руки.

– Здравствуй, Клыч, – майор чуть задержал его ладонь в своей, – обрадуй столичного журналиста своим прекрасным шашлыком.

– И холодной водкой, – хохотнул капитан, – но без пива.

Острые глаза недобро кольнули Голубева и исчезли за опущенными веками. Огромный мужчина чуть-чуть склонил голову:

– Люди из Москвы особо дорогие гости в наших краях, – голос шашлычника был благодушен, но сам он смотрел вниз, – садитесь, отдыхайте, я тут быстро все разложу.

Мужчина исчез за занавеской и почти в ту же секунду появился вновь, неся в руках большой красный поднос. На нем стояла запотевшая бутылка «Столичной», несколько граненных стаканов, тарелки с огромными кусками каких-то неестественно алых помидор и тонкая лепешка.

Голубев вскочил и кинулся к машине. Офицеры недоуменно переглянулись. Журналист выдернул из салона свою сумку и побежал назад.

– У меня с собой «Посольская», – он торжественно извлек из сумки литровую бутылку, – она идет в любом виде.

Клыч молча взял со стола бутылку, только что водруженную журналистом, и понес ее за занавеску.

– Он прав, – Леонид свинтил крышечку с бутылки, – тут любую водку надо пить остуженной. Так она лучше идет, да и градусы, вроде, незаметнее. А это в туркменской жаре что-то да значит.

– Ну, – майор разорвал лепешку на несколько кусков и поднял свой стакан, – со знакомством.

Это была длинный обед или скоротечная пьянка, потому что, когда Голубев попытался прикинуть сколько же они выпили, то получалось больше, чем по литру на брата, а солнце едва сдвинулось с места. При этом, офицеры, практически, не ответили ни на один его вопрос о границе, отделываясь какими-то шутками и невероятными историями. А вот он, он рассказал им о своей работе, семье и детях, рассказал даже об удивившей его встрече с руководителем национальной компартии, который, говоря с ним, все время чего-то опасался. Клыч, степенно передвигаясь между их столом и мангалом, исправно подносил им шипящие от жара палочки с печенным мясом, менял бутылки, докладывал помидоры и лепешки. За все время он не произнес ни слова, как не сделал этого и сержант-водитель, запивавший шашлык мутным лимонадом. Наконец майор, отставил в сторону очередную опустевшую бутылку:

– Вот мы и пересидели самую жару, теперь можно и дальше трогаться.

Голубев, чувствуя себя довольно пьяным, но стараясь держаться ровно, медленно поднялся и полез в карман за бумажником.

– Сегодня вы наш гость, – капитан достал из нагрудного кармана свернутую вдвое небольшую пачечку двадцатипятирублевых купюр.

– Нет, – журналист распахнул свой бумажник, – я к такому не привык, – тогда поделим все пополам.

Он протянул шашлычнику деньги, но тот, словно не видя его руки, взял причитающуюся сумму из рук Леонида и, чуть улыбнувшись, попрощался:

– Приезжайте еще.

Майор надел фуражку, проверил, приставив вытянутую ладонь ко лбу, расположение кокарды и не спеша пошел к машине. Когда она тронулась, он наклонился к Голубеву и, хлопнув его дружески по плечу, сказал:

– Славно посидели. Граница, как-то, не располагает к пустой болтовне, а ты, как раз, не из тарахтелок.

– Да, – капитан повернулся к ним, – мы тут в прошлом году везли к себе одного столичного франта, так он нас уболтал до дошноты. Все столичные сплетни рассказал, обо всех приемах и халявной жрачке поведал. Мы думали, что ты тоже из этих, допущенных к телу, а ты ничего, нормальный мужик.

Голубев тоже хотел сказать им что-то доброе, но вдруг почувствовал себя таким усталым, что, откинув голову на скачущее под ним сидение, мгновенно заснул.

Офицеры расхохотались, но это был добрый смех сильных людей.

– Если командир решится, то надо будет его поберечь, – сказал майор, поправив голову спящего.

Сержант, ничего не понявший в этой фразе, решил, что Воронов пьян, но капитан, совершенно трезвым взглядом посмотрел на товарища и утвердительно кивнул головой…

Голубев пришел в себя от холода. Не открывая глаз, он протянул руки и, наткнувшись на жесткое, шерстяное одеяло, потянул его к подбородку, но тут же открыл глаза и сел. Рассвет лил прозрачную синеву сквозь широко распахнутое низкое окно. Под ним был кожаный диван, аккуратно застеленный простынью, в изголовье лежала большая подушка, а в ногах – одеяло, почти вылезшее из пододеяльника. Журналиста окатил стыд – он помнил, что после обильного и богато политого водкой обеда сел в машину, а тут незнакомая комната, постель…

– Господи, – чуть не вскрикнул он и, вскочив, осмотрелся. Рядом с диваном стоял стул, на котором была аккуратно разложена и развешена его одежда. Тут же стояла его сумка. Он быстро оделся и только тогда взглянул на часы. Они показывали три часа утра. Голубев, проклиная себя, подошел к окну, из которого тянуло ледяным холодом. На подоконнике стояла бутылка минеральной воды с прислоненной к ней запиской:

«Не волнуйся, все нормально. В этой жаре многие с непривычки после первой рюмки умирают, а ты просто заснул от усталости. Я сам тебя раздел и уложил баиньки. В шесть зайду, можешь к этому времени побриться. Еда стоит в холодильнике. В шесть тридцать тебя примет командир отряда. Леонид».

В холодильнике бежали помидоры, большой кусок вареного мяса и банка кислого молока.

Голубев выложил все на стол и, не зажигая света, принялся с аппетитом есть. Он запивал мясо холодным кислым молоком и мучительно вспоминал говорил ли он вчера о том, что любит после серьезных випивок похмеляться ледяным кефиром.

«Говорил или не говорил, – в конце концов прервал он свои размышления, – а ребята без лишнего шума сделали все, как надо. Если что-то было не так, то извинусь – они меня поймут.»

После еды он, пристроившись у окна, побрился и, развернув блокнот, принялся записывать свои первые впечатления о границе. Воздух с каждой минутой все теплел. Поднимающееся солнце осветило небольшую площадь и угол кирпичного здания, которые он долго рассматривал, пытаясь представить себе, что там обычно происходит. Здание могло быть казармой, а площадь обычным армейским плацем.

Без пяти минут шесть он увидел Леонида, стремительно идущего через площадь. Офицер был одет в выгляженную до хрустального звона форменную рубашку, с короткими рукавами, брюки и высокие ботинки. На его поясе висила кобура с пистолетом. Он поднял голову и, увидя Голубева, широко улыбнулся, приветственно взмахнув рукой.

– Я так и знал, что ты проснешься раньше и будешь работать, – сказал на пороге капитан, крепко пожимая ему руку, – даже с Борисом поспорил на бутылку водки, что утром у тебя уже будет готов какой-нибудь репортаж.

Голубев смутился:

– Скажи, я вчера?..

– Да, брось, Володя, – Леонид приобнял его за плечи, – ты просто спал, но ногами шевелил. Я тебя спокойно довел до нашей микрогостиницы и уложил на диван. Борис доложил полковнику, что ты просто устал. Так что и тут все нормально. Он хочет с тобой поговорить, а потом мы поедем вдоль нашего периметра, я покажу тебе КСП, наши секреты и посты, поговоришь с ребятами, выяснишь все, что тебя интересует. Идет?

Голубев внимательно смотрел в глаза капитана, пытаясь увидеть в них какое-нибудь лукавство или насмешку, но Леонид был так же приветлив, как и вчера.

Владимир взял диктофон, сунул в нагрудный карман свой крохотный блокнотик и авторучку и повернулся к капитану:

– Я готов.

Тот посмотрел на часы:

– Еще пятнадцать минут, но, – он хмыкнул, – полковник с шести часов на месте и к гостю отнесется с пониманием.

Они прошли шагов десять и, обогнув кирпичное здание, которое Голубев рассматривал утром, вошли в него с торца.

– Тут у нас штаб, – пояснил капитан, подведя его к деревянной двери, обшитой черным дермантином.

Голубев оглянулся на стоящее в глубине коридора знамя и сержанта, поднявшегося при виде их, но остановленного взмахом капитанской руки и не произнесшего ни слова. Справа от солдата стоял стол с несколькими телефонными аппаратами, а перед глазами висела громадная доска с множеством сигнальных огоньков. Журналист попытался представить, что тут происходит, когда звучит сигнал тревоги. Он увидел раструб ревуна, укрепленный под самым потолком.

Капитан громко постучал по ручке двери и, стерев с лица улыбку, шагнул за порог. Голубев вошел в комнату вслед за ним. В ее глубине за широким столом сидел сухощавый полковник. Он поднял глаза и, выслушав доклад капитана, вышел им навстречу.

– Полковник Селезнев, – представился он, протянув руку.

– Корреспондент ТАСС Голубев, – журналист, глядя прямо в глаза офицера, ответил на крепкое рукопожатие.

Командир улыбнулся капитану и, встряхнув его руку, кивнул головой:

– Прошу.

Капитан сел у окна. Голубев направился к стулу, стоящему около стола.

– Раз у нас обоих такие птичьи фамилии, – узкие губы полковника чуть разошлись в усмешку, то мы, я думаю, поймем друг друга. Что вы хотели бы увидеть у нас?

Голубев, верный своей профессиональной привычке, поставил на стол диктофон и, спросив разрешение, включил его.

– Сначала, если можно, расскажите немного о себе.

Селезнев ответил коротко, не выходя за рамки обычных анкетных данных.

– Прелестно, скажите, а что вы помните из самого-самого первого дня своей службы? Это было лет тридцать назад?

Полковник на секунду задумался, потом широко улыбнулся:

– Этого вопроса я не ожидал. Ну, что ж, как говорил Суворов – «удивил – победил».

Они, похоже, даже не заметив этого, проговорили два часа. Капитан, старавшийся стать незаметным, удивился тому, как интересно и образно рассказывал о различных случаях из своей жизни его командир, которого он знал жестким и суховатым, как в обращении с подчиненными, так и в жизни, офицером. Наконец командир поднял глаза и, как показалось капитану, удивился тому, что увидел на циферблате настенных часов.

– Прошу меня простить, – подняв ладонь, он остановил новый вопрос Голубева, – у меня неотложные дела. Капитан в полном вашем распоряжении, а вечером, прошу ко мне домой на чашку чая. У нас тут редки московские гости, всем нам будет интересно послушать о столичных делах.

Он легко поднялся со стула и, выйдя из-за стола, добавил:

– Если вы не против?

– Я с радостью отвечу на все интересующие вас вопросы.

Неделю Голубев мотался с капитаном по границе. Он говорил с солдатами, ходил с ними в наряды, лежал в секретах, бегал полосу препятствий, ел в солдатской столовой, а вечерами пил водку в кампании офицеров, которые в это вечер не были заняты на дежурстве. Они нравились ему, он им. И только в разговорах с полковником он все время чувствовал какую-то недосказанность. Ему все время казалось, что офицер хочет поговорить с ним о чем-то таком, чего не скажешь ни за дружеским столом, ни в обычном разговоре. Из всего, что за это время журналист увидел в отряде его удивило только две странности. Первая – все офицерские семьи уже несколько месяцев жили в расположении, хотя до этого все они имели квартиры в небольшом городке, на окраине которого стоял штаб отряда. И вторая – детей пограничников всегда возили в школу и из школы на отрядном автобусе два вооруженных солдата и замполит. Леонид, у которого Голубев пытался получить разъяснения по этому поводу, пожал плечами и, отведя глаза, сказал:

– Граница.

Спросить об этом полковника Владимир, почему-то, не решился. За два дня до окончания командировки его неожиданно пригласил командир отряда.

– С вами хочет поговорить первый секретарь обкома партии.

Голубев недоуменно посмотрел на полковника. Все это время он жил в расположении штаба и ни с кем из местных жителей не встречался, поэтому и знать о нем, как ему казалось, не мог никто, кроме пограничников.

Глаза полковника потеплели. Он усмехнулся:

– Я тоже в недоумении, но раз Бердыев хочет с вами поговорить, то отказываться не следует. Поезжайте, когда закончите разговор, то прямо из приемной позвоните дежурному, он пошлет за вами нашу машину – я распоряжусь.

Журналист хотел поблагодарить, сказав, что может приехать и на обкомовской машине, но полковник прищурил глаза и кивнул, прощаясь. Голубев молча вышел.

Обком располагался в стандартном трехэтажном здании из стекла и бетона. Такие же постройки Голубев видел в Средней Азии и Сибири, Центральной России и Молдавии.

– Только тут оно желтее, чем в других местах, – проговорил он, прощаясь с Леонидом, привезшим его сюда.

– Жара, – голос капитана прозвучал громче, чем обычно, – вот штукатурка и пожелтела. Ну, будь…

Голубев взбежал по ступеням, открыл тяжелую дверь и удивился – сразу за порогом в прохладном вестибюле за отгороженным квадратом из полированного дерева сидел милиционер. На черном, как сажа, лице сверкали белки глаз. Постовой лениво поднялся и, взглянув на распахнутую на груди рубашку и потертые джинсы журналиста, негромко процедил:

– Ты куда?

– Меня пригласил товарищ Бердыев, – Голубев потянул из кармана красное удостоверение и увидел, что милиционер стал втягивать огромный живот, выпиравший из застиранной форменной рубашки.

– Вы из Москвы? – Теперь на черном лице светилось подобострастие, – проходите, извините, что сразу не узнал – служба у меня такая.

– Ничего страшного, – Голубев удивился метамарфозе, происшедшей с милиционером и стал подниматься по лестнице. Шага через четыре он услышал, что милиционер кому-то докладывает о приходе московского журналиста.

Приемная первого секретаря напоминала выставку текинских ковров, но в ней было прохладно, а воздухе чувствовался аромат чего-то удивительно тонкого. Когда тонкая, похожая на подростка секретарша выпорхнула из-за стола, он понял, что так пахнут какие-то легкие духи. Девушка подошла к нему и протянула крошечный квадратик белого картона:

– Я правильно написала?

Он опустил глаза и увидел свои фамилию, имя и отчество, напечатанные крупными буквами.

– Да, – он улыбнулся ей и она, пройдя вперед, взмахнула тонкой рукой, приглашая его следовать за ней.

В огромной комнате, со стенами, обшитими деревом и покрытыми коврами, под громадным портретом Первого секретаря ЦК компартии Туркмении сидел грузный мужчина в сером пиджаке. Он поднял голову и его лицо, лоснящееся то ли от пота, то ли от жира, расплылось в приветливой улыбке.

Он резво выскочил из-за стола и кинулся навстречу гостю. Голубев заметил, что хозяин кабинета успел выхватить из рук секретарши картонку и, на ходу глянув в нее, он чуть ли не закричал:

– Владимир Юрьевич, как можно, уже вторую неделю вы живете в нашем городе, а еще ни разу у меня не были!? Может быть, мы чем-нибудь вас обидели?

– Да что вы, товарищ Бердыев, – журналист смутился, хотя в глубине души вдруг почувствовал какое-то удовлетворение от того, что его так радушно встречает первый секретарь обкома, – я, собственно, приехал писать о пограничниках, вот и пропадаю на заставах, а до города, как-то, не добрался.

– Все мы тут пограничники. Это Селезнев считает, что только он и его солдаты охраняют границу, а мы тут с самого рождения защищаем рубежи нашей необъятной родины. Селезнев, Селезнев… Я на своем веку троих таких командиров здесь видел. Все они приехали из России и туда же уехали, а мы, как жили в наших песках, так и живем.

Что-то в голосе секретаря обкома было такое, что заставило Голубева насторожиться. Может быть, некоторое принебрежение к офицерам, звучавшее в его словах. Или то, как он произнес слово «Россия», но журналист широко улыбнулся и спросил:

– Может быть, сразу и расскажете о связях вашего района с Центром. Я знаю, у вас тут есть что продать в Россию – каракуль, газ, нефть, прекрасные дыни и арбузы, а помидоры, – он от удовольствия прищелкнул языком, – таких вкусных, громадных и мясистых помидор я не встречал ни в Америке, ни в Африке.

Секретарь улыбнулся и, заглянув в бумажку, проговорил:

– Владимир Юрьевич, вы забыли один из самых ценных товаров, который производится в наших краях – ковры. Эти ковры, – он взмахнул рукой, показывая на стены, – стоят на мировом рынке груду золота. А ткут их простые туркменские женщины, сидя на корточках под навесом. Ни машин, ни механизмом – только шерсть, из которой они делают нити и камешки, которые используются, как грузики, чтобы натягивать нить. Это чудо, если хотите, я вам покажу.

– С удовольствием посмотрю.

Секретарша переступила с ноги на ногу. На ее спину из окна падало солнце и он увидел, на просвет, что ее ноги, почти по щиколотки, затянуты во что-то плотное. Ему всегда казалось, что туркменки чувствуют себя свободнее узбечек, а тут он увидел то, чего не видел в Ашхабаде – шаровары, в которых обязаны ходить мусульманские женщины, на молодой девушке. Она работала в обкоме, значит, по меньше мере, должна была бать комсомолкой. Хотя, он тут же поправил себя – что он мог увидеть в столице, если был в редакции, на привилегированном курорте и в театре. Это даже нельзя было назвать городом.

– Владимир Юрьевич, – всплеснул огромными ручищами секретарь, – что-то я совсем растерялся. Гостя у порога держу. Пойдем, чуть-чуть посидим, немножко покушаем, чаю попьем, потом говорить будем.

Секретарша уже стояла у ближайшей стены, распахнув дверь, замаскированную под панель, приглашающе улыбнулась.

– Да я, собственно, только что ел…

Тяжелая рука осторожно направила его через порог. В центре небольшой, похожей на узкий пенал, комнаты стоял стол, заваленный едой и заставленный бутылками. Холодные куры и ломти вареного мяса; круги колбасы и банки с красной икрой и крабами; нарезанные красные, белые и зеленые дольки дынь и алые, тяжелые ломти арбузов; виноград и персики; белый хлеб, лепешки и какая-то сдоба… Стол походил на выставку и склад продуктов одновременно. Сидеть за ним мог только герой, подобный Гаргантюа. Под стать еде были и спиртные напитки. Тут соседствовали польская и советская водка, американский и шотландскый виски, французский коньяк и кубинский ром. На самом углу стола стояла батарея вин.

– Как говорил в том кино Шурик, – хозяин кабинета повел над столом ладонью – «что тут пить?»

– Эт, точно.

– А это уже говорил другой герой и в другом фильме, – довольно расхохотался секретарь. – Давайте, чуть-чуть закусим, пока принесут плов и шашлык.

Голубев сел и решил, что в этот раз постарается сделать все, чтобы не напиваться. «Буду осторожно сливать под стол, – подумал он, – на ковре все равно ничего видно не будет.»

Не успел секретарь наполнить рюмки, как он задал ему только что прозвучавший вопрос о связях между Россией и его областью.

– Я вам дам одну книжку, – отмахнулся секретарь, – там у меня все написано. Факты проверенные – сам собирал и книжку сам писал.

– Это интересно, – Голубев поднял брови.

– За встречу!

Это был удивительный разговор.Он скакал с перестройки на историю партии, с философии на математику, как оказалось, секретарь когда-то заканчивал Ашхабадский мехмат и какое-то время работал учителем. Они говорили о моде и последних работах Ленина. Голубева забавляло, что его собеседник совершенно не отвечал на вопросы и не говорил ни о работе своего обкома, ни о своей области. Перемены горячих блюд ознаменовывались появлением мужчин. Неслышно, откуда-то из-за спины его собеседника появлялся человек с подносом, полным золотистого плова или десятком палочек шашлыка. Еду, как заметил журналист, носили трое мужчин. Он несколько раз порывался спросить чем вызваны смены официантов, хотя по всему было видно, что это были работники обкома. Поначалу он записывал разговор, надеясь утром выжать из него хоть какую-нибудь информацию для будущего матариала, но, исписав две кассеты, положил диктофон в сумку.

За окном потемнело и, Голубев, недоумевая, посмотрел на часы. Оказалось, что их еда-беседа продолжается уже четвертый час. Он чуть не вскочил:

– Простите, уже девятый час, похоже, я нарушил все ваши планы – рабочий день уже закончился?

– О чем вы говорите?!– Вскричал секретарь, – у нас день не нормирован. Иногда мне приходится сутками не выходить из кабинета или не вылезать из машины.

– Но вам нужно отдохнуть.

– А вот это вы правильно заметили, – хозяин кабинета щелкнул пальцами и поднялся, – сейчас и поедем отдыхать.

Они вышли из комнаты, прошли через кабинет. Голубев отметил, что секретарши в приемной нет, но за ее столом сидит один из тех, кто приносил еду. Увидя их, он вскочил и, склонив голову, сказал:

– Все готово, машина ждет вас внизу.

На площади перед обкомом не было ни одной машины. Из пустыни тянуло жаром уходящего дня. Голубеву вдруг показалось, что все люди исчезли и он остался один в целом свете. Ему стало тоскливо и страшно. Журналист поднял голову к небу. В его пыльной голубоватой глубине краснели две полосы – то ли росчерки облаков, то ли инверсионные следы самолета. Он вспомнил, что его старая бабашка, увидя такой закат, говорила : «завтра будет сильный ветер». И сейчас он сказал тоже самое.

– Ветер? – Удивился секретарь, и Голубев понял, что он не один, – в это время у нас дует только один ветер и тот – на рассвете. Едем.

Они сели в машину и медленно поехали куда-то в сторону гор. В машине был холодильник, набитый бутылками чешского пива. Они пили холодной, горьковатый напиток и чему-то смеялись, но Голубев чувствовал, что непонятная тоска медленно сжимает его сердце. Что было дальше, он помнил отрывками. Было много людей. Все пили и ели. Играла какая-то незнакомая музыка. Потом появились танцовщицы в полупрозрачных туниках и шароварах.

– Ну, – спросил кто-то, – какую хочешь, или возьмешь двоих, троих?

– А, может, он любит мальчиков? – прозвучал чуть ли ни в ушах какой-то сладковатый голос.

– Нет, – возразил первый, – он говорил, что ему больше нравятся пухленькие блондинки с круглыми коленками.

– Хорошо, – приказал неожиданно появившийся рядом секретарь обкома, обнимая его за плечи, и Голубев почувствовал его тяжелое дыхание на своей щеке, – пусть с ним идут Леночка и Катя…

Потом был какой-то провал, но он помнил, что из зала не выходил и ни с кем не уединялся. Только один раз чей-то женский голос прошептал ему на ухо:

– Пожалуйста, думайте о том, что говорите, тут даже бред может стоить головы.

– Кто вы? – спросил он, с трудом различая рядом с собой полноватое, немолодое женское лицо.

– Я редактор областной газеты, – сказала женщина и тут же исчезла.

Потом вдруг все закричали что-то приветственное. Голубев на какое-то мгновение отрезвел и увидел, что в дверях стоят три пограничника. Он пригляделся и узнал командира, майора Воронова и Леонида. Полковник рассмеялся и, подойдя к столу, взял в руки ближайшую бутылку и до краев наполнил пустой стакан. То же сделали его офицеры. Они одновременно поднесли стаканы к губам и выпили. Голубев вдруг почувствовал, что к его плечу прижалось что-то мягкое, он оглянулся и увидел рядом с собой незнакомую женщину. Она приподняла его и, прижавшись, куда-то повела. Пахнуло прохладой и послышался звякающий стальными нотками голос Леонида:

– Не сажай его, положи на заднее сидение и разверни машину. Я схожу за нашими и мы сразу поедем. Никого к машине не подпускай!

– Сумка, мой диктофон? – Голубев попытался подняться, но чьи-то сильные руки уложили его на бок. Засыпая он почувствовал, что держит в руках свою сумку.

Он проснулся утром на знакомом диване. На подоконнике стояла бутылка воды, а в холодильнике – банка кислого молока.

Утром пришел Леонид.

– Я не понял, – спросил его Голубев, – что там вчера было?

– Не знаю, – ответил капитан, – командир вызвал нас троих по тревоге и мы поехали на двух машинах на обкомовскую дачу за тобой. Пока мы отвлекали их и пили со всеми на брудершафт, редактрисса незаметно вывела тебя из дома. Потом мы уехали. Это все, что я знаю.

Голубев прошелся по комнате и, вздохнув полной грудью прохладный утренний воздух, задумчиво произнес:

– Там было что-то такое, знаешь, нехорошее, настораживающее, а вот что, что? Я тут с самого утра мучаюсь, вспоминаю и не могу вспомнить. – Он постучал себя по голосе, – такое ощущение, что она стала деревянной.

– Ты, наверное, много выпил.

– Да нет, я там часть успевал на ковер выплеснуть, пару раз менял свой полный бокал, на чей-то пустой.

– А плов ты ел?

– Естественно.

– Они тут иногда в плов опий добавляют, говорят, что так вкуснее…

– В обкоме партии?!

Капитан вздохнул и промолчал.

Голубев вдруг остановился и резко повернулся к собеседнику:

– Я вспомнил. Кто-то за моей спиной спросил секретаря обкома по-русски: «Ты выяснил для чего он приехал?» «Он говорит, что писать о пограничниках». «Из Москвы?» «Из Москвы он приехал в Ашхабад, а сюда он сам напросился.» «Что-то ты стал удивительно наивным». – Журналист посмотрел на пограничника. – Согласись, какой-то странный разговор? Я много езжу по Союзу и никогда не слышал, чтобы кто-то подвергал сомнению цель моей командировки.

Леонид вздохнул:

– Как только страна стала трещать по швам, тут многое стало странным. Расскажи командиру, может быть, он просветит тебя.

Когда они вошли к полковнику, тот слушал последние извести. Голубев удивился тому, что узнал голос одного из журналистов радио «Свобода». Офицер повернулся к вошедшим, поздоровался и кивнул капитану:

– Вы свободны.

Потом он пригласил Голубева к столу и, сев рядом с ним, заглянул в его глаза:

– Вы вели вчера записи?

– Да.

– Они целы?

– Да, я их прослушал два раза – так обычный треп без повода. Секретарь, как я понял еще вчера, может говорить часами, не передавая никой информации.

– И, тем не менее, вы чем-то сильно озадачили его вчера. Мы приехали за вами в таком срочном порядке только из-за того, что мне сообщили, что вы можете исчезнуть, потеряться.

– Потеряться? Чушь какая-то, – Голубев дернул плечами и огляделся. Часы показывали начало седьмого. На календаре стояли день и год. В кармане его рубашки лежали удостоверение и мандат из ЦК КПСС, – почему?

– Это обычная человеческая логика – все, что видишь в первый раз или не понимаешь – вызывает страх и желание прихлопнуть, сбросить, пристрелить. Вспомните, как вы относитесь к пауку, незнакомому жуку, змее.

– Ничего себе сравнения. Я, коммунист, журналист, приехал в обком партии и стал походить на страшного гада?

Полковник положил руку на колено Голубева:

– Вы восприняли мои слова несколько утрированно. Я говорил лишь о простейшей человеческой реакции, но относительно вчерашнего случая.

Голубев смотрел на командира отряда и думал о том, что впервые встречается с таким проявлением того, что называется сдвигом на профессиональной почве. Журналист был совсем не молод и за свои сорок пять лет повидал достаточно много людей, чтобы делать такой вывод. Он заметил, что многолетняя работа, к примеру, врачом, заставляет профессионала в первую очередь видеть болезнь и ее последствия в человеке, а уже потом все то, что принято считать интеллектом. Он встречал милиционеров, которые чуть ли ни в каждом повстречавшемся им человеке видели потенциального преступника, но вот, чтобы пограничник?..

Селезнев улыбнулся:

– Вы зря думаете, что у меня шпиономания или скрытая шизофрения. Тут во все времена процветали кумовство и взяточничество. Насколько я могу судить, при Брежневе все это достигло предела беспринципности. В местной чиновничьей среде сложилась четкая шкала ценностей и стереотипов, отличных от нормы. Все началось с того, что к власти допускались представители только тех родов, которые верой и правдой служили Советам. Потом эта система получила продолжение, став наследственной в размерах областей, городов и районов. Далее ее разнообразили тем, что оценили сколько человек, претендующий на определенную должность, должен заплатить тому, от чьего решения зависит дать ему это место или нет. В последние годы правления Леонида Ильича сложилась еще одна пирамида выкачивания денег. Ко всему, что я сказал добавилось то, что теперь любой человек, сидящий на какой-то должности, будь то учитель или секретарь ЦК республики, должен был ежемесячно передавать вышестоящим лицам определенную мзду.

По худому лицу офицера прокатилась судорога усмешки:

– Вы что не слышали об этом?

– Напротив. Эта штука работает и В Москве. Но, насколько я могу судить, укрепилась только на высшем чиновнивьем уровне и в системе высшей школы.

– Я очень надеялся, что мы поймем друг друга. – Полковник закурил и переключил вентилятор на вытяжку, – теперь вижу, что не ошибся в вас. Ладно бы, если бы мы с вами сидели в центре страны и говорили о коррумпированности чиновников, но мы находимся в нескольких километрах от границы. А рубеж всегда был привлекателен для всякого рода мелких и крупных жуликов. Но, пока страна была крепка, пересекать его, в основном пытались, используя бумаги из московских министерств или связи на таможне, а сейчас, когда все зашаталось, бандиты потеряли всякую совесть. Несколько месяцев назад, я получил от своей агентуры сведения о том, что с той стороны готовится переход целого каравана с опием в оплату за переброшенное душманам с этой стороны воинское снаряжение. Груз и нарушителей мы перехватили, а среди них оказался брат Бердыева.

– Секретаря обкома? – Удивился Голубев.

– Да.

– Интересно, – журналист вскочил и заходил по комнату, – я могу об этом написать, конечно, для центральной прессы?

– Можете, – усмехнулся полковник, – если напечатают. Я распоряжусь, чтобы Воронов дал вам некоторые данные и фотографии. Если надо, то можете сослаться на меня, но сейчас не это главное.

– Я слушаю вас, – Голубев вернулся к столу и пожалел, что с ним не было диктофона. Он вопросительно взглянул на полковника и потянул к себе пачку белой бумаги, лежавшей на его столе. Тот согласно кивнул.

– Не успели мы привезти нарушителей сюда, как мне позвонил сам Бердыев. Он спросил о караване и сказал, что немедленно приедет. Минут через тридцать он был уже здесь. Минут десять распространялся о том, что мы должны контактировать с ним по всем вопросам, потому что, как коммунисты находимся в прямом подчинении обкома, а потом прямо, без всяких обиняков, приказал мне освободить захваченных людей.

«Пусть груз останется у вас, – принебрежительно махнул он рукой, как будто речь шла о нескольких бутылках водки, а не о таваре на миллионы долларов, – можете даже положить его себе в карман, но брата с его людьми немедленно освободите.»

– Вы представляете – каков подлец, мне начальнику погранотряда такое заявить прямо в лицо! Подлец! – Повторил поковник и ноздри его раздулись.

Голубев понял, что гнев до сих пор душит офицера. Командир вдавил окурок сигареты в пепельницу и закурил новую.

– Я сказал, что сейчас же прикажу арестовать его и этапирую вместе с контрабандистами в штаб округа. Он рассмеялся в ответ. Надо признаться, что этот человек начисто лишен чувства страха. Я видел его в различных ситуациях и знаю, что он храбр и отчаянности ему не занимать.

«У вас нет оснований для моего задержания, полковник, – от ярости он перешел на шепот, – а вот я могу тут же потребовать от вашего руководства убрать вас из области. Хотел бы посмотреть на вас, когда за дискредитацию партийного руководства вас выбросят из армии и лишат вашей грошевой пенсии».

– Честное слово, когда он сказал это, я чуть не ударил его по лицу. Он почувствовал это и шагнул мне навстречу:

«Хотите померяться со мной силой, – Бердыев чуть не расхохотался мне в лицо, – или позовете на помошь своих солдат?

– Я отошел к столу. Конечно, я не испугался его, но, согласитесь, это было бы смешно – командиру отряда устраивать драку в своем кабинете?

« Подумайте о своих семьях «, – он шагнул к порогу и так посмотрел на меня, что я понял – это не пустая угроза и тут же вызвал наряд. Два вооруженных автоматчика выросли в дверях моего кабинета. Он взревел, но не решился вступать в потасовку с моими солдатами. Я тот час приказал майору Воронову взять автобус, несколько воруженных солдат и привезти все семьи офицеров в наш городок.

Полковник прошелся по кабинету, постоял у окна и вернулся к столу.

– Мы молчали. Я курил, а он сидел и о чем-то думал. Через тридцать минут Борис вернулся и доложил, что все в порядке, но в его глазах было что-то такое, что я, оставив солдат в кабинете, вышел за ним.

Около офицерского дома, – доложил мне Воронов, – было человек десять молодых туркмен при нескольких машинах и ему, чтобы пройти в подъезд, пришлось применять силу. Более того, когда они увидели, что он выводит женщин и детей с чемоданами и пожитками, то взялись за камни. Воронов приказал солдатам приготовиться к бою. Только дула взведенных автоматов несколько охладили пыл родственников или подчиненных Бердыева. После этого все мы живем, почти на осадном положении в городке, а детей возим в школу и из школы под серьезной охраной.

– А как ваш штаб, ЦК, – Голубеву показалось все это не только странным, но и похожим на сказку , – как они отреагировали на все это? И что случилось с задержанными?

Полковник отвернулся и отошел к окну. Какое-то время он стоял, ссутулясь, и смотрел на пустынный плац и угол казармы.

– Первым через пару недель вернулся брат Бердыева, потом, через месяц, другой – все остальные. В тюрьму попал только старик – караванщик, на которого списали все. Как оказалось, остальные попали в руки пограничников случайно, а мы, не разобравшись, кинули всех в одну камеру…

– А ЦК?

– Ничего. Мы даже с ним сидим на заседаниях обкома. Я всегда готов к бою, а он делает вид, что ничего не было. Конечно, я доложил все своему начальству, они – выше…

– И?

Командир пожал плечами и усмехнулся.

– Помните, Верещагина из «Белого солнца пустыни»?

– Значит вам «за державу обидно», – спросил Голубев, а держава вас не замечает: ни с должности ни снимает, ни помощи не оказывает? Так?

– Да. Вот поэтому я и хотел, чтобы вы, там в Москве, все это, ну, – полковник смутился и опусти глаза, – кроме слов о моем начальстве и ЦК, обнародовали. Может быть, это заставит кое-кого там, наверху, зашевелиться.

– Значит вы хотите сказать, что вчера, во время разговора со мной, они решили, что я приехал из Москвы специально по этому поводу и опасен для них?

– А вы чтобы подумали? Если бы вы сначала приехали в обком, устроились бы на их даче, пили бы с ними водку и пилили бы их девочек, а потом приехали ко мне – все было бы по-другому, а так – извольте бриться. Вчера, во время пьянки, вы что-то неосторожно сказали, не то отмахнулись от чего-то, что вызвало жесткую реакцию Бердыева и его окружения.

– Вроде, ничего такого не было. Может быть, то, что кто-то там заговорил о девочках, а я, похоже, во внутреннии покои не пошел? – Голубев нахмурился, вспоминая вчерашнее, – но, честное слово, я не мог им сказать чего-нибудь плохого. По крайней мере, раньше я за собой такого не замечал.

Полковник усмехнулся.

– У них другое представление о людях, чести, ценностях этого мира. Воронов сейчас подготовит для вас все документы и вы не позднее часа дня поедете в Ашхабад. Леонид и Борис будут вас сопровождать. Вы живете в гостинице ЦК?

– Да. – Владимир вскочил, всплеснул руками, – не может же все быть так плохо? Это какой-то театр абсурда.

– Может быть, – ответил офицер, – только вы мне нужны живым и в Москве. И еще, в Ашхабаде обязательно свяжитесь с министром внутренних дел республики, генералом Вадимовым. Он ведет свой бой и, если захочет, то расскажет вам больше интересного, чем я.

Полковник пожал Голубеву руку и улыбнулся:

– Удачи!..

* * *

Солнце еще не набрало силу и откуда-то из пустыни еще тянуло ночной прохладой. Длинные тени от строений военного городка походили, как казалось, Голубеву на насторожившихся часовых. Он слышал негромкое пение утренних птиц и стрекотание кузнечиков и ему было хорошо и спокойно.

Они снова сидели в том же самом «УАЗике», только в этот раз во всех трех зажимах у дверей торчали пристегнутые к автоматам рожки с патронами. Кроме того, у Воронова на ремне, в открытой кобуре, висел пистолет, а Леонид забросил назад рюкзак:

– Шашлык у Клыча на сегодня отменяется, – Голубев не понял чего в голосе капитана было больше смеха или тревоги.

– А водку? – Пошутил Голубев, все еще не верящий в угрозу, о которой говорил командир отряда.

– Мы немного попьем, когда доберемся до твоего номера в Ашхабаде. Там у вас неплохой ресторанчик, – теперь уже улыбнулся Леонид, – вот ты и устроишь нам прием по поводу своего возвращения в родные пенаты и, может быть, доведешь меня до машины.

– Тогда мне надо это делать два раза.

– А я за один – так наберусь, что тебе будет в два раза труднее меня тащить.

– Поехали, – майор Воронов захлопнул со своей стороны дверцу, и сержант дал газ.

Журналисту показалось, что почти мгновенно они въехали в раскаленную печь. Едва стены домов и кирпичные заборы городка отпрыгнули назад, как в машине стало трудно дышать. Он почувствовал, что горячий пот побежал по спине, повернулся к Борису, но тот сидел, сосредоточенно глядя перед собой. Автомобиль взлетел на какой-то колдобине, и Голубев увидел спины водителя и Леонида. Гимнастерку сержанта можно было выжимать, а рубашка капитана поражала свежестью и на ней не было видно ни одного мокрого пятнышка.

– Как тебе удается не потеть? – Журналист склонился к плечу офицера. Он задал этот вопрос не от того, что интересовался работой желез Леонида, ему хотелось развеять напряжение, повисшее в салоне, как только «УАЗик» оказался за воротами городка.

– Я не пью ничего, кроме водки, – серьезно ответил капитан, не поворачивая головы и не сводя глаз с летящей им под колеса дороги.

Воронов был серьезен и непрерывно вертел головой, осматривал пространство с обеих сторон машины. Голубеву все это было непривычно и казалось наигранным мальчишеством, как и то, как они выхватили его с обкомовской пьянки. Он даже подумал о том, что, в одном из очерков о границе надо будет мягко и завуалированно сказать о тяготах пограничной службы, не дающих офицерам даже в семейном кругу забывать о своей невидимой войне. Во все происшедшей истории его озадачило слова незнакомой редакторши и то, что секретарь обкома за эти двое суток так и не позвонил ему.

– Газу! – Неожиданно выкрикнул майор.

Голубев дернулся и инстинктивно схватился за металлическую дугу сидения водителя. Мотор взревел, сержант припал к рулевому колесу, и журналист увидел, что слева, из-за какого-то разрушенного строения к ним несется огромный, черный «ЗИМ»

– Влево, – закричал Леонид, – попробуй обойти!..

Тяжелый удар отшвырнул «УАЗик» и он завертелся на всех четырех колесах, как юла, на дороге. Сильная боль рванулась из левой ноги в голову. Голубев вскрикнул и тут же увидел около своего лица автомат Леонида. Машина продолжали реветь мотором и вертеться, а из черного ствола рванулся грохот и пули вспороли брезентовую обшивку. Капитан, держась одной рукой за спинку и, упершись одной ногой в приборную доску, почти лежал на боку и вслепую бил короткими очередями в ту сторону, где должна была находиться машина, ударившая их в борт. Бешенный рывок отбросил журналиста на спинку. «УАЗик», пролетев, уже по прямой, еще несколько десятков метров, стремительно развернулся.

– Ложись! – Воронов с силой, пригнул его к переднему сидению.

Голубев закричал от боли, рвавшейся из ноги, но прежде чем, опустить голову вниз, увидел, что из огромной черной машины торчат мужские руки с пистолетами в руках. Он успел подумать, что брезентовой покрытие машины пограничников – далеко не лучшая защита от пуль, как услышал над головой грохот Вороновского автомата и увидел, брызнувшие на полик золотистые гильзы. Над головой что-то хлопнуло и в глаза брызнуло солнце. «Тент разлетелся, – понял Голубев, – пулями разорвали». Невиданное возбуждение рванулось из его груди и он даже не понял, что в нем сильнее – боль или радость.

– Жив?! – Он услышал голос майора и понял, что автоматы молчат.

– Нога, – Голубев поднял голову и, сам не понимая почему, расхохотался.

– Володька, ты не сдвинулся? – сверкающие от возбуждения глаза Леонида приблизились к его лицу. – Я такого плачущего хохотуна не видел.

Машина дернулась и встала.

– Колесо не крутится – белое лицо сержанта походило на восковую маску.

Капитан выскочил из «УАЗика» и одним движением запрыгнул на капот.

– Вон они, суки, на проселке пылят.

Воронов, перевесившись через Голубева, попытался высадить его дверцу. Она была прорвана и вдавлена до самого сидения.

– Как ты умудрился ногу туда засунуть? – Майор осторожно тронул его за бедро, – сильно болит?

Голубев попытался двинуть зажатой между дверцей и сидением ногой и едва удержался от крика. С той стороны появилось лицо капитана. Он схватился обеими руками за дверцу и попытался вытянуть ее наружу, но она даже не шевельнулась. Воронов лег на сидение и, положив ноги на колени журналиста, уперся в искореженный металл. Машина дернулась и заходила, но нога Голубева по-прежнему оставалась в тисках. Он вдруг почувствовал, что сейчас потеряет сознание.

– Где у тебя монтировка, – Леонид выругался, – попробуем хоть колесо освободить.

Голубев увидел около лица бутылку водки:

– На выпей, – майор участливо смотрел на журналиста, – все меньше будет болеть.

Он оторвал крышечку и горячая, противная жидкость потекла в рот.

– Гадость, – проговорил Голубев, но почти сразу почувствовал опьянение и боль действительно отошла.

Воронов снова лег на спину и ударил обеими ногами в дверцу. Ему показалось, что она немного поддалась.

– Еще, – вскрикнул Голубев, – вроде стало полегче.

Мощный удар качнул машину и нога освободилась.

– Ну, – сильные пальцы майора пробежали по ноги, – крови нет, смещения, вроде– тоже. Попробуй встать.

Голубев чуть прижал пятку к полику и вскрикнул от жгучей боли, рванувшей из ноги в голову.

Воронов хлопнул его по плечу:

– Сиди и не шевелись. Там, похоже, все таки перелом.

Он выпрыгнул из машины, и она заплясала под усилиями трех человек. Журналист поднял голову и осмотрелся. Тент был в нескольких местах порван, как будто его разрезали ножом. Лобовое стекло почти полностью высыпалось и только в левом углу, напротив лица водителя еще толчал кусок стекла, пробитый пулей. На полике лежала горсть стрелянных гильз. Он нагнулся и подобрал одну. На ноге, чуть выше стопы появилось какое-то полыхающее пятно и боль медленно поднялась по бедру. Заломило виски. Он сморщился и потянулся к бутылке.

– Все, – сержант и офицеры сели на свои места, – едем домой.

Водитель с сомнением повернул ключ зажигания, и нажал стартер. Мотор послушно взревел и «УАЗик» понесся назад к военному городку.

В Ашхабад Голубев вернулся только через две недели и на военном вертолете. Все это время он лежал в лазарете отряда. Оказалось, что у него треснула кость и пришлось наложить гипс. Когда он появился с палочкой в редакции, редактор рассмеялся:

– Бандитская пуля?

– Так, случайная авария, – отмахнулся Голубев, но еще пару недель придется походить в гипсе, чтобы кость срослась.

* * *

Звонок министра застал Голубева врасплох. Почти месяц он не мог попасть к тому на прием, а тут, едва он пришел из госпиталя, где ему сняли гипс, позвонил сам генерал Вадимов. После того, что произошло на границе, журналист с волнением ожидал этой встречи. Но сейчас, после короткого разговора с генералом, его больше всего занимали слова Вадимова: «Приходите со всем…» До назначенной встречи было еще два часа и все это время он проходил по комнате, раздумывая, над тем, что бы это значило? Наконец, он решил, что это может означать, что ему надо прийти со всеми документами. Вещей у него было совсем мало и все помещалось в одном портфеле, поэтому Голубев захватил с собой все.

Постовой, остановивший его на пороге министерства, удивленно качнулся в сторону распухшего портфеля, но тут с лестницы сбежал подтянутый майор-пограничник.

– Вы Голубев?

– Да, – ответил журналист, доставая удостоверение.

Офицер, не обращая внимания на документ, приглашающе кивнул головой:

– Генерал ждет вас.

Милиционер, зло сверкнул в его сторону глазами, но послушно поднес руку к козырьку.

Пушистая ковровая дорожка гасила их стремительные шаги. Майор был молод, подтянут и даже кобура с пистолетом, оттягивавшим его пояс, казалась лишь последним штрихом в его ладной фигуре.

– Извините, – Побаливавшая нога не давала Голубеву идти в ногу с быстро шагавшим офицером, – а что пограничники стали служить в милиции?

Пшеничные усы майора дрогнули в усмешке:

– Я только временно прикомандирован к качестве адьютанта к генералу. Так же, как и он, временно сменил должность комдива на кресло министра.

Голубев удивился. За почти два десятилетия журналистской работы он ни разу не слышал, чтобы армейского генерала назначили министром внутренних дел.

– В тридцатые годы, – он недоуменно пожал плечами, – такое бывало, но в наше время? А что в Союзе уже перевелись профессионалы или милицейская академия закрылась?

В глазах майора появилось что-то отрешенное. Журналисту показалось, что его провожатый перебирает в уме возможные варианты ответов.

– Генерал прибыл сюда по распоряжению ЦК для наведения порядка в местной милиции, почти насквозь прогнившей и коррумпированной. А я у него вместо офицера по особым поручениям и телохранителя.

Пограничник повел глазами по сторонам и только тогда Голубев увидел, что на его поясе, вместо обычной, висит открытая кобура. А в ней не штатный пистолет Макарова, а тяжелый Стечкин. Офицер открыл широкую дверь и пропустил журналиста вперед. В огромной приемной, перед столом с двумя телефонами и радиостанцией сидел капитан милиции. В углу перелистывал журналы прапорщик. На его петлицах тоже зеленели опушки пограничных войск.

Майор распахнул правую дверь и снова приглашающе взмахнул рукой:

– Прошу, генерал ждет вас.

Вадимов оказался высоким, широкоплечим мужчиной. У него было сильное и уверенное рукопожатие, а в серых глазах сверкало что-то настороженное.

– Еще хромаете? – Усадив Голубева у окна, спросил министр, – я получил шифрограмму от Селезнева, так что в курсе ваших дел.

Голубев чуть развел руками и улыбнулся:

– В нашей работе всякое может случиться…

Министр сжал скулы и его глаза заледенели:

– В нормальном, правовом государстве, в которое мы сейчас пытаемся превратить Союз, подобных «случайностей» быть не может. Там вор и бандит сидят в тюрьме или, по крайней мере, с ними ведется борьба на уровне всего государственного аппарата. – Генерал замолчал и, почему-то, взглянул на часы.

– А у нас, – Голубев вдруг подумал, что тот сейчас откажется от беседы, сославшись на занятость или неожиданно возникшие проблемы, – разве вы не ведете эту борьбу?

– Мы ведем, но нам так мешают, что я порою чувствую себя, как в осажденной крепости.

– Вы, советский генерал, министр внутренних дел целой республики?

– Начиная перестройку, наша партия была намерена освободиться от баласта, случайного элемента, попавшего в ее ряды и дать нашему народу возможность жить по-человечески.

– И что же?

– Все оказалось значительно сложнее – язва разложения поразила даже высшие структуры партийного и государственного аппарата некоторых республик. У нас любят шуметь, кивая на узбекское дело, а я сегодня с уверенностью могу сказать, что наша Туркмения немногим отличается от Узбекистана. Может быть, масштабы не те, да направленность другая – воздух вместо газа и нефти по трубопроводам не прокачаешь, но и тут «воняет» так, что ни один Геркулес не расчистить эти Авгиевы конюшни.

– Для этого сюда и прислали армейского генерала? – Голубев не спускал глаз с лица министра, – положение такое сложное, что нужен человек со стороны, не из системы внутренних дел?

Генерал усмехнулся:

– ЦК решил, что я подхожу для этой роли, а я человек военный и иду туда, куда меня посылают. У нас мало времени, вы должны через тридцать минут быть в самолете. Вещи и документы с вами? – Он кивнул на портфель, который Голубев оставил у двери.

– Да, но мы только начали разговор.

– А вы используйте то, что получили на границе, – глаза министра напоминали стальные стержни, – можете от моего имени написать только то, что коррумпированность проникла здесь во все структуры власти – партийный и государственный аппарат, но мы намерены бороться с ней до конца. Я прошел суровую школу, воевал в ограниченном контингенте советских войск в Афганистане и привык выполнять поставленную задачу. Преступники, как бы высоко они ни сидели, рано или поздно окажутся в тюрьме.

Он наклонился и достал из-под стола черный дипломат:

– Тут некоторые документы. Я прошу вас доставить этот дипломат в ЦК, Яковлеву. Билет на самолет для вас куплен, – генерал вдруг приложил палец к губам и перевернул лежащий на столе лист бумаги.

«Главное – микропленка. Мой адьютант встретит вас в самолете. Делайте все, что он скажет.»

– Моя машина мигом домчит вас до трапа самолета. Ну, – он протянул Голубеву крохотный ролик, который тот сунул в пистончик, – доброго вам взлета и посадки.

Прапорщик, сидевший в приемной, увидя Голубева, поднялся и шагнул к двери.

– Распорядитесь о машине сопровождения, – распорядился генерал, пожимая руку журналисту, – и отметьте ему командировочное.

Капитан щелкнул каблуками.

– В следующий раз я отвечу на все ваши вопросы, – министр улыбнулся и, повернувшись, закрыл за собой дверь кабинета.

Министерская «Вольво» неслась, вслед за машиной с милицейской мигалкой, по осевой. Встречные машины шарахались в сторону и или прижимались к обочине. В салоне было прохладно, но у Голубева горело лицо и стучало в груди.Только сейчас, когда все происшедшее с ним вот-вот останется позади, он вдруг подумал о нереальности окружающего мира. Если бы это происходило где-нибудь в Латинской Америке или Африке, в то в такую сказку можно было бы поверить. Но он видел за окном проносящиеся мимо привычные лозунги на русском и туркменском языках: «Партия – честь и совесть нашей эпохи!» «Партия и народ едины!», а перед глазами стояли бьющийся в руках майора Воронова черный ствол автомата и скачущие по полику машины золотистые гильзы. Картина была такой явственной, что он почувствовал горьковатый запах горелого пороха и скривился. И сейчас – министр внутренних дел республики вел себя так, словно был в окружении врагов. Советский генерал, на территории Советского Союза!? Это было что-то запредельное. Может же быть, что они все больны? Собралась группа параноиков в военной форме, которые хотят помешать Горбачеву осуществить демократизацию страны и специально нагнетают напряженность, чтобы ввести в государстве военное положение. А он, известный журналист Голубев, используется ими, как приманка, запал в бомбе, готовой уничтожить только-только нарождающийся мир добра и справедливости. Он незаметным движением тронул крохотный патрончик, лежащий в его пистончике. Интересно, что же там за информация и почему ее надо передать Яковлеву? Пожалуй, это единственное, что успокаивало его. Этот невысокий, толстенький человек, больше похожий на дьячка из небольшой русской церкви, чем на секретаря ЦК, внушал ему доверие.

Машина, визжа тормозами, повернула к зданию аэропорта и, через проезд для членов правительства, вынеслась на летное поле. Голубев увидел вереницу пассажиров, тянущихся под заходящим, но еще нестерпимо жарким солнцем, к трапу и обрадовался.

« Еще немного поплаваю в собственном поту, – подумал он, – а там самолет взлетит и прощай знойная Туркмения.»

«Вольво» медленно подрулила к трапу, прапорщик поправил кобуру и вышел из кабины. Он дошел с Голубевым до контролера и, протянув тому билет журналиста, веско обронил:

– Распоряжение министра внутренних дел.

Мужчина в грязном синем кителе внимательно посмотрел на журналиста, потом взглянул на двоих офицеров милиции, вышедших из сопровождавшей машины и, придержав рукой, шагнувшую на трап женщину, сказал:

– Проходите.

Прапорщик пожал Голубеву руку и ткнул пальцем за спину:

– Мы подождем пока ваш самолет взлетит.

Журналист кивнул и поднялся в самолет. Тонконогая стюардесса приветственно кивнула ему головой:

– Ваша фамилия Голубев?

– Да.

– Командир просил вас зайти в кабину. Он сказал, что вы полетите с экипажем. Пойдемте, я провожу вас.

Она с интересом взглянула на него и пошла вперед. Он, недоумевая, двинулся вслед. За дверью пилотской кабины его встретил адьютант генерала, которого он недавно оставил в приемной министра внутренних дел. Только в этот раз тот был в летной форме.

– Быстро, – адьютант министра кивнул летчикам и те, переглянувшись, подняли одну из плит пола.

– Спускайтесь, – пограничник ободряюще улыбнулся, – у нас совсем нет времени.

Они один за другим пробрались сквозь тесный люк и оказались в багажном отделении самолета. Сюда, сквозь широко открытый проем, сыпались чемоданы и сумки пассажиров самолета, которые сбрасывал с машины молодой парень.

– Дайте мне вашу поклажу, – майор кивнул Голубеву на синий китель, лежащий на штабеле багажа, – надевайте его. Вы поедете другим рейсом.

Голубев пожал плечами:

– К чему эта таинственность?

– Генерал всегда знает, что делает и никогда этим не шутит. Пригнитесь и ложитесь на дно грузовика..

Он вспомнил как свистели пули, пролетавшие мимо его лица, и молча забрался в грузовик. Грузчик ткнул пальцем в сторону кабины. Он переполз туда и тут же чуть не задохнулся под тяжелым брезентом, которым его накрыл, прыгнувший вслед за ним майор. Еще некоторое время он слышал скрежет передвигаемых чемоданов и негромкую ругань парня. Потом стукнул закрываемый борт, взревел мотор и машина тронулась с места. Минуты через три брезент съехал в сторону и Голубев увидел лицо адьютанта.

– Теперь быстро за мной.

Они спрыгнули с машины и Голубев чуть не вскрикнул от боли, резанувшей едва зажившую ногу. Майор сбросил китель и журналист сделал то же самое. Грузчик взял форму из их рук и почти бегом кинулся к кабинке грузовика.

– У нас десять минут до отправления вашего поезда, – адьютант взял из его рук портфель и шагнул вперед, – у меня тут машина, думаю, что мы успеем к самому отправлению.

Теперь он несся назад в город, только в этот раз он сидел на переднем сидении серебристой «Волги». Ему вдруг пришла в голову странная мысль помолиться. Он бы и сам не мог объяснить своего желания, но Голубеву вдруг показалось, что если он сейчас же не вспомнит какую-нибудь молитву, то никогда не выберется живым из Ашхабада. Его пристрелят люди с черными лицами и зароют вместе с майором где-нибудь в жарком песке. И никто, никогда не узнает где лежат его кости.

В голову лезли слова гимна, пионерских песен, дурацкого шлягера «На недельку в Комарово», но он не мог вспомнить ни строки из молитв, которые разучивала с ним бабушка. Тогда он, закрыв глаза, прошептал про себя : «Господи, спаси и сохрани меня, хотя бы для того, чтобы эти люди, которых я узнал здесь, не мучились от того, что не смогли защитить меня!»

Майор остановил машину около здания железнодорожного вокзала. Голубев взглянул на огромную вывеску из гнутых неоновых трубок : «Ашгабад» и вошел вслед за своим провожатым в сумрачное здание. Они прошли через зал ожидания, заваленный лежащими на полу людьми, и вышли на перрон к фирменному поезду «Ашхабад».

– Ну, – майор протянул ему руку и легкая тенниска обтянула его мощное плечо, – у вас два билета в «СВ» и не вздумайте согласиться на подселение кого-нибудь на второе место.

– А если это будет Клаудиа Кардинале? – Голубев попытался пошутить, но, увидя в глазах офицера тревогу, осекся.

– Пожалуйста, не выпускайте из рук дипломат и не выходите ночью из купе. – Майор сунул что-то ему в руки. – Вот вам, на всякий случай, ключ, который не только открывает, но и закрывает все двери в вагонах.

– Будете в Москве…

– Я вас найду.

Голубев, показав проводнику билет, вошел в вагон, а адьютант министра отступил в тень и постарался сделаться незаметным. Он хотел посмотреть не войдет ли в вагон кто-нибудь подозрительный и как отправится поезд.

Журналист, найдя свое купе, положил под лежанку портфель и, подсунув дипломат под бок, уселся у окна так, чтобы его не было видно с перрона. Почти тот час поезд мягко тронулся и здание Ашхабадского вокзала поплыло назад.

« Вот и все «, – подумал он с облегчением, хотя и сейчас, после необычного бегства из самолета, продолжал сомневаться в необходимости такого приключения.

Ни майор, ни Голубев не знали, что в это время самолет, в котором он должен был лететь в Москву, уже выкатился на рулежную дорожку. Летчики из Московского авиаотряда, совершавшие этот рейс, внимательно смотрели на взлетную полосу. Офицер, таким странным образом уведший одного из пассажиров, показал им удостоверение майора комитета государственной безопасности и предупредил, что возможна попытка диверсии.

– За багаж я ручаюсь, – сказал он, – а вот при взлете, смотрите сами.

Командир последний раз проверил работу двигателей, тормоза и запросил разрешение на взлет. Получив «добро», он взглянул на второго пилота и, подав сектор газа вперед, начал разбег. Он не мог сказать прошла секунду или десять, потому что смотрел в этот момент на приборы, но ему показалось, что одновременно с ускорением, вдавившим его тело в спинку сидения, раздался крик второго пилота:

– Трос! Тормози!

Летчик вскинул голову и увидел в лучах заходящего солнца черную тень, перекрывающую взлетную полосу. Он мгновенно сбросил газ и попытался затормозить стремительное движение самолета.

– Командир! – Ему показалось, что в кабине что-то упало и, видя неотвратимо надвигающийся на них трос и понимая, что сейчас может произойти с машиной и почти двумя сотнями пассажиров, он чуть довернул ручку и выкатился с взлетной полосы. Самолет вздрогнул и заскакал по неровной глине засохшего до каменной тверди такыра. Только когда машина остановилась, командир услышал крики боли и страха, несшиеся из салона.

– Леня, посмотри, что там, – сказал он бортинженеру и впервые увидел как трясутся его руки.

– Солнце, – голос второго пилота был похож на вскрик плачущего мальчишки, – нас спасло солнце. Если бы оно было чуть выше, то мы бы не увидели тени от троса…

Этой ночью Голубев почти не спал. Он закрыл дверь на защелку и вскакивал от каждого шероха. Кроме того, мешала спать и нога, не на шутку разболевшаяся после прыжка из кузова грузовика. Он немного забылся под утро, когда из распахнутого окна пахнуло прохладой, а из-за двери стали доноситься голоса просыпающихся пассажиров. Его разбудил стук в дверь. Голубев подпрыгнул и тут же схватился за дипломат. Тот лежал там, куда он его положил – под подушкой.

– Да? – спросил он, подходя к двери.

– Чаю не хотите?– голос проводника был сух, но предупредителен.

Журналист распахнул дверь:

Лицо туркмена было таким же черным, как и лица тех людей, которые стреляли в него из «ЗИМа», только глаза были добры и усталы, да и в руках он держал на пистолет, а сверкающий поднос с шестью стаканами в подстаканниках.

– Эта даже не смешно, – удивился Голубев, – в таких же подстаканниках я пил чай много лет назад, когда ездил с мамой и папой по Союзу. Разве на железной дороге ничего не меняется?

– Почему же, – усмехнулся проводник, – картинка на сахарной упаковке уже другая.

– Картинка? – Голубев расхохотался и забыл про все страхи, – дайте мне два стакана чая и горсть сахара с новыми картинками.

Проводник одним взглядом окинул купе, отметил задравшуюся подушку:

– Вы и дальше пойдете один?– Спросил он, ставя стаканы на столик.

– Да, я люблю ездить на поездах в одиночестве.

Проводник ушел, а он с удовольствием попил горячего чаю и рассмеялся, вспомнив, что в его портфеле нет ни крошки еды.

– Еду можно купить на ближайшей станции или, – Голубев замолчал и внимательно оглядев себя в зеркале, продолжил вслух, – сбегать в ресторан и поесть там чего-нибудь горяченького. Только вот, что лучше – по вагонам ходить опасно, покупать еду из рук неизвестной продавщицы – тоже? Но есть хочется…

Поезд чуть дрогнул и стал замедлять ход. Скоро за окном поплыли глинобитные мазанки, около которых стояли и лежали верблюды с облезлыми горбами. Он увидел туркменок в длинных цветастых платьях, с дисковидными металлическими украшениями на груди. Они держали в руках связки копченой рыбы. Голубев припал к окну и вдруг увидел горку огромного золотистого от горячего копчения жереха.

Схватив дипломат, он одним движением запер купе и кинулся к выходу. Рыба была прелестной не только на вид, но и на запах. Не торгуясь, он купил самую большую и побежал назад в вагон. В купе Голубев вытряхнул вещи из полиэтиленового мешка и, водрузив на него рыбину, принялся, жмурясь от удовольствия, поедать нежное, сочащееся жиром мясо. Его остановило только то, что рыба кончилась. Он с сожалением посмотрел на груду костей и рассмеялся:

– Как жаль, что все когда-нибудь кончается. Надо было бы купить еще пару штучек. А если к ним добавить горячей картошечки, корочку черного хлебца с луковицей и боченок пива…

Он вздохнул, взглянул на блестящие от жира руки и, обернув ручку дипломата бумагой и прихватив полотенце, пошел умываться. Пассажиры, стоявшие в коридоре, с недоумением смотрели ему вслед. Он увидел их взгляды, когда обернулся, прежде чем открыть дверь туалета.

– Действительно, – пробормотал он себе под нос, закрываясь в тесной кабинке, – только миллионер или идиот может таскаться с дипломатом в туалет, но, как это ни смешно, я не отношусь ни к первым, ни ко вторым.

Потом он сходил в ресторан, неплохо пообедал и прихватил с собой несколько бутылок минеральной воды. К полудню его стало клонить в сон. Поборовшись несколько минут с собой, он уложил дипломат под подушку и заснул. Проснулся Голубев часа через два и вдруг понял чего ему не хватает – газет или журналов. Детектив на английском, валявшийся в его портфеле, был прочитан уже дважды. Он выглянул в коридор и осмотрелся. Все купе были закрыты, похоже, что его попутчики либо спали, либо были заняты своими делами. Он вернулся к себе и старательно прикрыл дипломат подушкой, потом, закрыв дверь на ключ и, ежесекундно оглядываясь, пошел к купе проводника. Тот что-то читал. Голубев оглянулся – в коридоре по-прежнему никого не было.

– Извините, – сказал он, стукнув костяшками пальцев по стенке, чтобы привлечь внимание проводника, – у вас есть что-нибудь почитать?

– А что вас интересует?

Голубев снова повернулся и взглянул на безлюдный проход.

– Газеты, журналы, книги – что угодно.

– Выбирайте, – проводник кивнул на полку.

Только тут Голубев увидел, что на ней лежит стопа потертых газет и журналов. Сначала он потянул все, потом, постеснявшись, стремительно перебрал печатную продукцию, похоже, копившуюся тут несколько лет и взял несколько «Огоньков» и пару «Литературок».

Журналист поблагодарил проводника, вернулся к своему купе, сунул ключ и похолодел – дверь была открыта. Сердце скакнуло и гулко ударило в ребра. Он точно помнил, что, прежде чем отойти от своей двери, закрыл ее. Секунду поколебавшись, Голубев потянул дверь и сразу увидел лежащую на другом диване свою подушку. Дипломата в купе не было. Он кинулся назад, к проводнику, потом пробежал в другую сторону – к тамбуру. Коридор вагона, как и тамбур, были пусты.

* * *

Через три часа дипломат с копиями документов, добытых подполковником Эсеновым, лег на стол Леонида Федоровича Чабанова.

Он открыл замочек и, подняв глаза на Боляско, спросил:

– В этот раз много было стрельбы?

– Все было тихо.

– А этот журналист?

Боляско пожал плечами:

– Он даже не знает что здесь лежит. Его попросили привезти чемоданчик в Москву.

– А наши соперники, ты выяснил откуда они?

Начальник СБ опустил глаза:

– Все было так жестко, что взять живьем никого не удалось. Я знаю наверняка только одно – помимо людей этого генерала, там были офицеры комитета госбезопасности, но они работали против него и едва не угробили всех пассажиров самолета, на котором этот журналист должен был лететь в Москву.

Леонид Федорович кивком поблагодарил Сергея и углубился в чтение документов, с таким трудом перехваченных его людьми. Он перебирал бумаги, смотрел фотографии, копии расписок, пробежал глазами длинный список людей, так или иначе продававших должности, Родину, честь или больше работавших на себя, чем на свой покорный и неприхотливый народ. Его радовало то, что среди них почти не было тех, кто хоть каким-то образом был связан с его Организацией. У него на столе лежал не просто компрамат, практически, на все руководство Туркмении с выходами на Кремль, в ЦК и правительства других республик, это была удавка, с помощью которой можно было заставить работать на себя чуть ли ни половину чиновничьего Союза. Она была интересна еще и тем, что среди документов были и номера секретных счетов, названий банков и кодовых слов, позволявших немедленно управлять этими деньгами.

– Жалко списывать в запас такого боевого генерала, – он поднял глаза и посмотрел в сереющие за окном сумерки, – но придется убирать его с этого поста и отзывать в Москву. Пусть поработает с бумажками, подумает над бренностью жизни, оценит «щедрость и доброту» родной власти, а там, может быть, мы с ним встретимся и он поймет, что поставил на не ту лошадь. Мне такие люди нужны.