Эта история повторялась каждый год. В конце января Барилли не раз наблюдал по ночам, как его лисы начинали медленно сближаться, фырча, шипя и повизгивая. В неясном свете фонаря можно было разобрать какую-то возню, пока самка, проявляя расположенность к самцу, не начинала испускать равномерно повторяющийся клич «кьё-кьё-кьё-кьё». А затем – спаривание.

Ее назвали Кьё в честь издаваемого ею любовного призыва. Она мать Кочиса – лисенка в нашем эксперименте.

Обычно «кьёкают» лисята, но часто взрослые лисицы-самки издают такое щенячье попискивание во время брачных игр, чтобы сдерживать агрессивность самцов. Эти звуки помогают им вызвать к себе дружеское расположение и покровительственное отношение самца. Точно так же нередко можно видеть, как во время брачных игр воробьев самка вдруг начинает неистово бить крыльями, словно голодный птенец, выпрашивающий пищу у родителей.

Явление это довольно распространено и носит название внутривидового миметизма, когда одна особь подражает в своем поведении другой особи того же вида. Следует подчеркнуть, что имитация в данном случае – это не индивидуально приобретенный признак, а действие, совершаемое непроизвольно и возникшее в результате длительного эволюционного процесса. В ходе эволюции сфера использования сигнала значительно расширилась, а сам сигнал видоизменился и вошел в новый контекст. Бьющий крыльями воробьишка на первых порах выпрашивает таким образом корм у родителей, а позже начинает использовать этот сигнал для сдерживания агрессивности взрослых птиц. В череде поколений этот сигнал перешел к воробьихам, которые пользуются им для сдерживания нетерпеливого самца, а уже затем – в качестве знака расположения и согласия к спариванию; первоначальное его значение как просьба пищи здесь полностью утрачено. В других сходных случаях, когда, например, голуби трутся клювами (целуются) или самец крачки потчует рыбой свою избранницу, – все это уже не что иное, как обряд ухаживания.

Но эволюция языка животных пошла еще дальше. Порой трусливые самцы берут на вооружение сигнал, используемый самками для выражения полового влечения и служащий поощрением для ухажеров. Так, иногда вполне зрелый лев при встрече с матерым сородичем начинает игриво вилять хвостом, дабы сдержать его гнев – словно львица-соблазнительница, демонстрирующая свои «прелести»; в новом контексте этот сигнал заигрывания утратил всякую половую окраску.

Расшифровка значения собственных имен – это сейчас почти повальное увлечение. Старинный обычай давать животным клички по каким-либо характерным для них признакам (как в случае с лисицей Кьё) позволил и мне использовать этологию для упражнений в ономастике. Но пора вернуться к нашей лисице, которая, как и предполагалось, разрешилась в своей конуре в самом начале апреля. На протяжении десяти дней никто не тревожил малышей, любовно выхаживаемых Кьё.

У лисиц, как и у собак, щенки одного помета появляются на свет через неодинаковые промежутки времени. Роженица принимает самое деятельное участие в родах, словно хорошо сознавая, что именно и в какой последовательности ей надлежит предпринять. Уверенно орудуя языком и зубами, она осторожно отделяет и разрывает околоплодный пузырь, перегрызает пуповину и поедает все остатки последа. Затем мать устраивается рядом с новорожденным и начинает облизывать его. Этот непрекращающийся массаж, стимулирующий деятельность органов детеныша, имеет решающее значение для постановки его дыхания, которое постепенно приобретает необходимый ритм. Едва появившись на свет, щенок сразу же начинает издавать нежное попискивание.

В течение первых двух недель жизни щенки совершенно беспомощны, их нервная система еще нуждается в дальнейшем развитии, они слепы и глухи. В этот период они не покидают конуру, и забота о них отнимает у матери много сил и времени. Самое развитое чувство у щенков – осязание, помогающее им отыскивать материнские соски. Чувствительны они также к температурным изменениям и, чтобы поддерживать постоянный тепловой режим, тесно прижимаются друг к другу и к животу матери. Если же вдруг кто-то из щенков заблудится, то сразу подает сигналы тревоги, и мать приходит на помощь, беря его в пасть или подталкивая мордой к конуре.

Итак, первые две недели жизни щенята целиком зависят от тепловых, обонятельных и осязательных ощущений, и это продолжается до тех пор, пока у детенышей не раскроются глаза, а уши не начнут воспринимать звуки внешнего мира. Поначалу – это полное безмятежности существование, материнское тепло, поиски вкусного молока. Но затем, благодаря быстрому развитию организма щенков, начинается уже подлинная жизнь в сообществе, и пружина любопытства дает о себе знать.

Необходимо было приступить к эксперименту до начала этой второй стадии развития. Лисенок Кочис был изъят из материнской конуры на десятый день после появления на свет и помещен в удобный утепленный ящик вместе с сукой по кличке Блюе пятнадцати дней от роду. Это была представительница хитрющих дворовых созданий неопределенной породы, белого окраса с черными отметинами, которую для пущей важности окрестили фокстерьером. Но для нас главным была не чистота кровей, а то, что Блюе родилась почти одновременно с Кочисом, была сукой и принадлежала к собачьей породе, схожей по размерам с лисицами.

Блюе и Кочис

Вновь образованное разношерстное семейство из двух сосунков было поручено любовным стараниям моего соискателя и его мамы. Синьора Барилли оказалась очень умелой, заботливой и знающей свое дело приемной матерью.

Выращивать щенков, добиваясь при этом хорошей прибавки в весе, – дело довольно хлопотное. Около десяти дней малышей кормили каждые три часа, используя толстый шприц без иглы, с помощью которого в их рты впрыскивали цельное коровье или порошковое молоко – примерно по пятнадцати миллилитров за прием. Первая кормежка начиналась в шесть тридцать утра, последняя заканчивалась в полночь.

Со временем дневной рацион уплотнялся добавлением в него мяса и овощей. Когда щенятам исполнился месяц, их стали кормить из общей миски, и они охотно поедали свою похлебку. Лисица и собака росли нормально, жили дружно, как брат и сестра, и были очень доверчивы к людям, которые за ними ухаживали.

Вот тут-то мы, наконец, и подошли к самому эксперименту. Чтобы сдержать свое обещание и дать каждому явлению соответствующее пояснение, мне необходимо теперь поподробнее остановиться на сути поставленного опыта. Одним словом, я должен коснуться хотя бы в общих чертах вопроса об импринтинге.

Общие сведения об импринтинге

Вряд ли читателю приходится задумываться над этим, но на самом деле книги пишутся отрывочно, кусками. И порой некоторые события могут оказаться решающими в работе над произведением и даже существенно повлиять на его направленность, порядок расположения материала и отбор фактов. Принявшись за эту работу, я решил сделать читателя соучастником описываемых событий; одним словом, уж коли я скажу, что «в работе над книгой дошел до такого-то места», то после данных строк передо мной действительно будет лишь чистый лист бумаги. Это еще одна из причин, побудивших меня взяться за книгу, идею которой я подробно изложил издателю, хотя еще толком не знаю (да и не могу знать), насколько я останусь ей верен. Во всяком случае, мне представляется крайне заманчивым вместе с читателем проследить за тем, как развивается повествование, отклоняясь подчас от первоначального замысла и поставленных задач, какие изменения оно претерпевает под воздействием случайных обстоятельств, новых идей и уже написанных страниц.

Все эти разглагольствования не лишены смысла. Дело в том, что в данный момент я возвращаюсь в Парму первым утренним поездом из Рима, где вчера во время часовой телепередачи подробно остановился на различных аспектах поведения животных и рассказал в связи с этим о Кочисе и Блюе, а также объяснил телезрителям (подобно тому, как сделал это сейчас), почему я взялся за эксперимент с животными столь раннего возраста.

Прежде чем передача началась, мы с ее ведущим Лючано Рисполи обсудили тему нашего разговора, установили время, отведенное мне на ответы, коснулись некоторых других деталей. В ходе предварительной беседы Рисполи неожиданно спросил меня: какие же цели преследует наш эксперимент и почему в нем участвуют животные в щенячьем возрасте? Поскольку наша беседа еще не записывалась на видеопленку, я был внутренне спокоен и, желая ответить предельно кратко и понятно, сказал: «Потому что именно в этом возрасте действует импринтинг, являющийся своего рода запечатлевающим механизмом. И если животные выращиваются совместно, то благодаря запечатлению лисица начинает думать, что она собака, а собака думает, будто она лисица».

Сидевшая рядом Мариза, моя жена, немедленно включилась в наш разговор. Причем это ее вмешательство, которое я бы назвал «решительным, но вполне корректным», послужило мне самым серьезным предостережением: из уст этолога никогда не должна срываться фраза о том, что собака (да и вообще любое другое животное, кроме человека) может вообразить себя кем-то другим! Мариза совершенно права. Мы действительно не знаем, о чем думают животные и способны ли они на это (за исключением, пожалуй, говорящих шимпанзе).

Мне следовало выразить свою мысль несколько по-иному. Отвечая на поставленный вопрос, я должен был сказать, что собака, воспринимающая сигналы-стимулы от лисицы, реагирует на них в свойственной ей манере, то есть относится к лисице как к представителю своего вида. Безусловно такой ответ был бы наиболее правильным, хотя и лишенным той непосредственности, которая заключалась в словах, что «собака думает, будто она…»

Но этология есть этология, и мне здесь, как и вчера на телестудии, надлежит вести себя как этологу, а не уподобляться обычному собаковладельцу, поддавшемуся наивному заблуждению.

Итак, перейдем к вопросу об импринтинге. В ходе этого процесса запечатления только что появившееся на свет животное любого вида приобретает на определенной стадии развития те привычки, от которых оно уже никогда не откажется. Полученный им в столь раннем возрасте опыт будет во многом определять поведение животного во взрослом состоянии. Предположим, что только что вылупившийся цыпленок постоянно видит перед собой некий движущийся объект, на котором он сосредоточивает все внимание, принимая его за свою мать. Став взрослым, он будет тянуться к подобным объектам и даже испытывать к ним половое влечение. Таким образом, явление импринтинга характеризуется рядом особенностей, среди которых первостепенное значение имеет так называемый критический период, необратимость приобретенного опыта и то обстоятельство, что стремление его получить проявляется внешне без какого-либо поощрения животного со стороны.

Критический период

Критический период, называемый также чувствительным, для цыплят и гусят длится всего один день, а порой даже несколько часов с момента их появления на свет. То же самое можно сказать и о тех животных, чьи детеныши появляются на свет уже почти самостоятельными. Среди млекопитающих такими рождаются ягнята, козлята и морские свинки. Что же касается тех видов, у которых новорожденные появляются на свет в беспомощном состоянии, как, например, воробьи и голуби, а среди млекопитающих – как раз собаки и лисицы, а также все приматы, то у них критический период растянут и сдвинут на более поздние сроки. Это объясняется прежде всего слабостью и беспомощностью новорожденных, которые нуждаются в более тесном и продолжительном контакте с матерью, без чего они не смогли бы выжить в естественных условиях.

Существуют и другие формы импринтинга с более четко выраженным критическим периодом, но относящимся к совершенно иным стадиям развития. Я имею в виду голосовое запечатление у крякв и запечатление матери на детеныша у коз. Утка кряква – водоплавающая птица с довольно пестрым оперением, гнездится она в глухих зарослях или в дуплах деревьев поблизости от водоемов. Отложив яйца, самка начинает их насиживать и в этот период то и дело издает характерное кряканье, которое утята, еще находящиеся в яйце, слышат и запоминают. Когда же они вылупятся, мать садится неподалеку от гнезда или, если водоем рядом, с кряканьем плавает у берега. Заслышав знакомый голос, утята покидают гнездо и смело спускаются на воду, направляясь к матери. Разумеется, чтобы установить существование такой формы голосового запечатления, пришлось проделать немало экспериментов. Определили, например, что утята кряквы, выведенные в инкубаторе, не узнают зова самки своего вида и не следуют за ней в воду.

Запечатление матери на детеныша у коз основано на том, что сразу же после рождения козленка мать должна научиться узнавать свое дитя, руководствуясь главным образом химическими сигналами, которые она получает, облизывая и обнюхивая новорожденного. Иначе самка может отказаться вскармливать его. В этом случае критический период очень ограничен во времени. Достаточно, скажем, отнять новорожденного козленка часа на два от матери, и она уже ни за что не захочет признать в нем свое дитя.

Среди других форм так называемого материнского запечатления наиболее любопытный случай наблюдается у малого лесного муравья (Formicapolyctena). Правда, следует оговориться, что в данном случае использование термина «материнское запечатление» носит приблизительный характер, поскольку упомянутые насекомые не являются родителями, а всего лишь рабочими особями, на которых возложены заботы о потомстве. Во всяком случае, аналогия здесь допустима, так как речь идет о запечатлении у взрослых особей, как и в примере с козами.

Запечатление у муравьев происходит на завершающей стадии метаморфоза, когда из куколок выходят муравьи светлой окраски, позже начинающие постепенно темнеть. Именно на этот короткий период приходится основная работа муравьиных нянек. Очень простой эксперимент был поставлен французом Жессоном: на протяжении критического периода малые лесные муравьи содержались тремя различными группами. В первой группе муравьи находились вместе с куколками своего вида, во второй – с куколками чужого вида и, наконец, в третьей – вообще без куколок. Спустя несколько месяцев можно было наблюдать следующую картину: муравьи из первой группы, получая на выбор разные куколки, заботились о своих и поедали чужие; во второй группе произошла настоящая путаница, а насекомые из последней группы вели себя еще более беспорядочно, ухаживая то за своими, то за чужими куколками или поедая и те и другие.

Из сказанного можно было бы заключить, что запечатление – это весьма сборная категория. Действительно, нам известны и другие аналогичные случаи (например, выработка особых предпочтений в пище или становление избирательности в выборе объекта для паразитирования у некоторых видов насекомых). Ряд примеров можно наблюдать у высших животных – вплоть до приматов, включая, возможно, и человека. Столь широкое распространение импринтинга в самых различных группах животного мира наводит на мысль, что речь идет не о какой-то единой системе, а о многочисленных разновидностях быстрого обучения, возникающих независимо друг от друга, но в чем-то очень схожих, так как все они преследуют в некотором смысле одну и ту же цель. В двух словах – это необходимость приобретения определенных навыков, причем сам процесс имеет ряд ограничений (прежде всего во времени), поскольку здесь наилучшим образом удается обеспечить максимальную возможность обрести правильные навыки, сведя при этом до минимума неизбежные ошибки.

Необратимость или наличие просвета в завесе забвения?

Вопрос о необратимости оказывается очень сложным и спорным. Действительно ли приобретенные в ходе импринтинга навыки сохраняются в течение всей жизни животного? Ответы даются довольно противоречивые. Наряду с наделавшими немало шума данными о прочности запечатленных навыков, действующих в течение очень длительного времени, существуют и другие факты, которые свидетельствуют о возможности постепенного возврата к так называемым естественным наклонностям. На мой взгляд, дело здесь заключается в следующем: ошибок в поведении и отклонений от нормы никогда не бывает, если импринтинг осуществляется естественно, то есть если цыпленок получает «запечатленные» навыки от курицы, а утенок – от утки. Эти пернатые никогда уже не проявят ни малейшего желания спариваться с движущейся коробкой, в которую помещен тикающий будильник (классический предмет в опытах на запечатление).

Проблема возникает лишь в том случае, притом довольно редком, если условия проведения эксперимента существенно отличаются от условий естественной среды. Делаются попытки дать таким отклонениям соответствующие объяснения. Указывается, например, что по самой своей натуре животные способны воспринимать определенный тип стимула и что неестественный объект запечатления, порой резко отличающийся от естественного, слабо воздействует на животных или воздействует лишь частью своих признаков. Эта избирательность к признакам, получившая название фильтрации стимулов, осуществляется на уровне органов чувств.

Наиболее удовлетворительное объяснение проблемы состоит, по-моему, в следующем: воспринимая сигналы окружающего мира, животное одновременно познает и самого себя; иными словами, для него всегда существует возможность самозапечатления. Цыпленок, выращенный наседкой, будет запечатлен на кур, и ничего тут не поделаешь; став взрослым, он будет испытывать влечение только к курам и ни к кому более. А вот цыпленок, запечатленный на некий неестественный объект, может подпасть под действие самозапечатления, что вкупе с явлением фильтрации стимулов способно породить путаницу в его поведении и в конце концов приводит иногда к сдвигу в сторону нормальных реакций на естественные стимулы.

Поэтому я считаю, что никакими далекими от естественных условий экспериментами невозможно подвергнуть сомнению необратимость импринтинга. Иначе говоря, импринтинг осуществляется в природе необратимо.

В свете сказанного с еще большей настоятельностью встает вопрос: почему же тогда все другие навыки, кроме тех, что были приобретены в критический период, могут быть забыты? Дело в том, что способность любого животного забывать что-либо несет крайне важную биологическую функцию. В связи с этим достаточно вспомнить, обратившись к человеку, случаи мнемонии, когда некоторые люди способны помнить абсолютно все; для них любое воспоминание, даже о днях самого раннего детства, четко запечатлено в сознании. Если человеку, обладающему такой способностью, показать хоть раз лист бумаги, испещренный цифрами без какой-либо логической связи, то он сможет точно повторить их в любом порядке: сверху вниз, справа налево и даже по спиралеобразной кривой. Общеизвестно, кстати, Что Пико делла Мирандола был способен читать наизусть целые поэмы от первой до последней строфы.

Самопознание

Тут мне хотелось бы подчеркнуть, каким серьезным недостатком и даже своего рода заболеванием является неспособность забывать. Ведь забывать – значит производить отбор, а умение выбрать наиболее ценное означает способность к абстрактному мышлению, то есть умение быстро оценить обстановку, отбрасывая массу ненужной информации, которая лишь засоряет нашу память. Но забыть – это отнюдь не означает окончательно вычеркнуть из памяти часть ранее полученных знаний, лишиться каких-либо приобретенных навыков. Недаром ведь специалисты по вопросам памяти говорят о «способности сокрытия». Во всяком случае, по-видимому, уже доказано, что в нашем сознании сохраняются все произведенные жизнью «записи». С помощью гипноза или другими средствами, а порой даже в результате случайного потрясения завеса забвения приподымается и на поверхность извлекается нечто, что нам казалось окончательно забытым. Стало быть, в структуре головного мозга функционирует естественный механизм отбора, устанавливающий равновесие между теми сведениями, что сохраняются в памяти, и теми, которые преданы забвению.

В связи с этим мне хотелось бы высказать довольно смелую мысль о том, что в период импринтинга все мы являемся мнемонистами – и люди, и муравьи, и утки, и собаки, и лисицы. Да простится мне некоторая образность в выражениях, если я скажу, что в завесе забвения есть окошко и что именно через него проникают те навыки и сведения, которые никогда не перечеркиваются памятью. Не исключено также, что таких окошек два, а возможно, и более. Ведь порой нам приходится встречаться не с одним, а с несколькими критическими периодами, которые играют подчас различную роль. Вначале Конрад Лоренц, изучавший поведение гусей и галок, а затем и его ученик Фриц Шутц, исследовавший повадки уток, доказали существование у некоторых видов животных двух критических периодов: одного для неполового запечатления, направленного на выработку навыков поведения в сообществе, и другого для полового запечатления.

Функции импринтинга

Естественные функции импринтинга могут быть весьма различны. Первая и самая прямая – это формирование привязанности между потомством и родителями. На основе этого развиваются затем различные особенности поведения в сообществе и полового влечения. Но существует также и другая форма запечатления, не связанная с жизнью в сообществе, когда некоторые виды животных обретают необратимые сведения о том, чем им надлежит питаться и где селиться. Лососи, например, способны отыскать дорогу из открытого моря к месту нереста, потому что еще мальками они научились распознавать химический состав родных водоемов и могут безошибочно выбрать обратный путь из своего первого миграционного путешествия.

Итак, импринтинг – это форма обретения устойчивых навыков, которые остаются неизменно запечатленными на протяжении всей жизни. Следовательно, главная функция импринтинга состоит в получении информации об окружающей среде и прочном закреплении полученных сведений. Эта форма обучения имеет явные отличия от других форм, которые предоставляют животным достаточную свободу приспособляемости к среде обитания в зависимости от переменчивости ее условий. Таким образом, импринтинг можно рассматривать как некую переходную форму от инстинкта к познанию.

Само собой разумеется, что для получения информации должны существовать определенные условия: недостаточно, например, иметь общее представление о матери, необходимо еще уметь распознать собственную мать. Не перестаешь удивляться, когда видишь колонию фламинго, где среди нескончаемого леса ног и громоздящихся туловищ птенцы все-таки находят собственных родителей, а те – своих отпрысков.

Значение необратимости вполне понятно, если учесть, что, воспринимая сигналы от родителей, каждая особь запечатлевает в своем сознании образ животных своего собственного вида, что и определяет впоследствии различные проявления его поведения в сообществе. Действительно, ни одно животное не изменяет своему виду на протяжении всей своей жизни. Таким образом, полученная информация закрепляется навсегда в мозгу животного именно в тот период, когда возможность ошибок сведена до минимума, то есть когда забота о нем со стороны родителей осуществляется наиболее полно.

В кажущемся единообразии птенец должен распознать мать.

Уже много лет стоит вопрос, связанный с первоначальным пониманием импринтинга, согласно которому животные посредством этой формы обучения вырабатывают для себя обобщенный образ собственного вида. С помощью ряда экспериментов, проведенных лет пятнадцать назад, мне удалось удостовериться в том, что импринтинг действительно обусловливает развитие внутривидового полового влечения. С той поры и по сегодняшний день было изучено множество случаев, поясняющих, каким образом даже при наличии полиморфизма животные находят себе пару, руководствуясь навыками, полученными в раннем возрасте. Это касается птиц, млекопитающих, рыб, а возможно, и насекомых, о чем я уже писал в последнем издании моей книги «Выбор полового партнера». Мое представление об этом явлении сводится к следующему: сигналы, благодаря которым животные распознают себе подобных, в естественных условиях обычно одинаковы у всех особей данной популяции; если некоторые особи наделены какими-либо другими характерными отличительными признаками, то половое влечение по отношению к ним не срабатывает. Но иногда – а это проявляется главным образом среди домашних животных, у которых сигналы видового распознавания могут значительно варьировать, – наблюдаются случаи межвидового полового влечения.

Как правило, посредством импринтинга закрепляются реакции на те сигналы, которые в дальнейшем будут определять поведение животного по отношению к тому или иному члену данного вида (а также к определенному типу пищи или местообитанию). Ответные реакции на такие сигналы обычно зависят от предварительных навыков и возникают у животных непроизвольно, без обучения.

Мне особенно запомнилась пара голубей, которых я вырастил еще в детстве. Когда оба голубя (кстати, оказавшиеся самцами), подросли, они стали относиться ко мне, а вернее к моей руке, которая выхаживала их, словно она была представительницей их вида. При виде моей руки голуби принимались ворковать и прижиматься к ней, совершая при этом все стереотипные движения обряда ухаживания. Правда, в конце концов они все же спарились с голубками. Несомненно, однако, одно: дружеское отношение и половое влечение и к человеку, и к самкам своего собственного вида – все это явилось плодом импринтинга, который в данном случае следовало бы назвать расширенным, ибо запечатление выработалось и на меня, и на представителя своего вида.

Существуют также такие формы импринтинга, когда запечатлевается не только объект влечения, но и само его поведение. Наиболее яркий пример этому демонстрируют птицы, среди которых действует так называемое голосовое запечатление. Немецкий этолог Николаи, воспитавший выводок снегирей, заметил, что во время критического периода его птицы необратимо усвоили нехитрый мотив, который он постоянно насвистывал, и стали использовать эту мелодию в качестве сигнала межвидового распознавания. Другие снегири, которые росли бок о бок с канарейками, научились петь по-канареечьи. Таким образом, ученому удалось вывести семейство снегирей, которые посредством запечатления передавали из поколения в поколение эту способность петь по-канареечьи.

Безусловно, такие примеры представляют собой крайний случай, поскольку эксперимент проводится в необычных условиях. Но они наглядно показывают, что различные птичьи «диалекты» возникают в различных географических районах именно благодаря голосовому запечатлению. Одним словом, небольшие, но весьма характерные голосовые различия фиксируются и передаются затем другим поколениям. Если же такие различия сказываются к тому же в изменениях полового влечения – что, кстати, происходит сплошь и рядом, – то тем самым они могут способствовать выделению из первоначального вида отдельных групп особей, все более обосабливающихся за счет их половой изоляции от других популяций данного вида. В результате могут возникнуть новые виды птиц.

Остановимся еще на одном случае запечатления, когда приобретение навыков, ограниченное по времени критическим периодом, не только порождает способность распознавать сигналы и инстинктивно отвечать на них, но и определяет многие другие повадки животных, а также их способность к звукоподражанию, как это можно наблюдать у приматов.

Об этом уже немало известно благодаря многочисленным экспериментам с макаками и шимпанзе, а также в случаях с детьми, выросшими среди животных в отрыве от людей. На таком примере мне хотелось бы остановиться несколько подробнее. Речь идет о детях, выращенных волками, либо воспитанных в условиях изоляции, либо, как в одном недавно описанном случае, выросших среди газелей. Попытки перевоспитать такого ребенка, с младенческого возраста находившегося в полном отрыве от людей, почти всегда заканчивались неудачей, особенно если дело касалось подростков, которым удалось утвердиться и добиться определенного положения в вырастившей их стае животных. Руководствуясь этими фактами, Жан-Клод Арман, обнаружив недавно мальчика-газель, решил не излавливать его и не подвергать лишним страданиям, связанным с почти неосуществимыми попытками возвратить его к человеческому состоянию. Он предпочел наблюдать за мальчиком в той естественной обстановке (стадо газелей), к которой он, казалось, прекрасно приспособился.

Действительно, человек более чем любое другое живое существо способен приспосабливаться и усваивать условия той общественной среды, в которой он живет. Однако следует подчеркнуть, что это отнюдь не означает отсутствия генетической предопределенности. Коль скоро человек способен создавать материальную культуру и вести себя в соответствии с полученным им воспитанием и на основе навыков, усвоенных при взаимодействии с окружающей социальной средой, то это объясняется тем, что такая способность унаследована генетически.

Что бы там ни было, ребенок растет, подражая окружающим его людям, и, по всей вероятности, часть такого воздействия приходится как раз на критические периоды его развития. Было бы слишком смелым говорить о наличии импринтинга как такового у человека, но пока ясно одно, что некая близкая аналогия с этим явлением все же существует и у нашего вида. На примере мальчика-газели (я не случайно столь подробно останавливаюсь именно на этом случае, поскольку мы имеем здесь данные о поведении, возникшем в полном соответствии с обстановкой, в которой вырос ребенок) можно видеть, что он действительно усвоил повадки газелей: мальчик вел дневной образ жизни, а по ночам спал, свернувшись калачиком и тесно прижавшись к животным, поддерживал с ними общение голосом, а также потираясь головой об их морды или касаясь их языком. И все же нечто присущее только человеку разительно проступало в нем. Да, мальчик щипал траву, вырывая ее передними зубами, но, подобно жителям жарких стран, он также ловко взбирался на вершину финиковых пальм, чтобы полакомиться их плодами. Да, он действительно ходил на четвереньках, но, когда ему приходилось следовать за быстро удаляющимся стадом газелей, в нем непроизвольно проявлялась типично человеческая способность бегать на двух ногах. Кроме всего прочего он обладал большим любопытством, свойственным всем приматам и особенно человеку. Когда однажды неподалеку от пасущегося стада наблюдатель развел костер из валежника, мальчик, поборов страх, приблизился к огню и мозолистой рукой прикоснулся к горящим головешкам.

Проявляя постоянно предельную осторожность и стараясь не двигаться, Арман возбуждал все большее любопытство мальчика. Тот приближался к нему, заводил «разговор», трогая его языком и издавая закрытым ртом гортанные звуки, напоминавшие голос газелей. А наблюдатель, как нередко поступают в разговоре с детьми взрослые, подражая их несовершенной речи, старался отвечать мальчику, используя его же язык. Кто знает, может быть мальчик-газель заметил, что это новое живое существо удивительным образом походило на него? А что если здесь сыграло свою роль самопознание? Или самозапечатление?

Только путем столь редких естественных экспериментов или из-за более драматичных ситуаций, когда в силу преднамеренных или непроизвольных обстоятельств ребенок вынужден расти в полнейшей изоляции от людей, лишившись родительской заботы и ласки, мы познаем, какое чрезвычайно важное значение имеет общественное воздействие для нормального развития наших детей. Однако я несколько уклонился в сторону под явным влиянием книги Жан-Клода Армана «Дикий мальчик большой пустыни», которой совсем недавно зачитывался по вечерам.

Вернемся же к основной нашей теме, то есть ко всему тому, что имеет непосредственное отношение к эксперименту с собакой и лисицей. Итак, в ходе импринтинга неизгладимо запечатлеваются некоторые повадки и половое влечение к живым существам, служившим объектами запечатления во время критического периода. Если взаимно введенные в заблуждение виды каким-то образом приспосабливаются друг к другу, то события выходят за рамки обычного и могут принять совершенно неожиданный оборот. Примером этому служат некоторые взаимоотношения, наблюдаемые между хозяином и паразитом, или, как мы увидим далее, процесс одомашнивания животных.

Если же взаимно введенные в заблуждение виды сходны генетически, то может произойти гибридизация. Так, американскому орнитологу начала века Уитмену удалось вывести несколько гибридов различных пород голубей. Он подменивал яйца у голубей, подлежащих скрещиванию, и добивался того, что новое потомство приобретало некоторые характерные признаки поведения, свойственные смежной породе. Когда выведенные таким путем голуби подрастали, они начинали испытывать взаимное половое влечение и легко спаривались, давая гибридное потомство. В качестве другого примера сошлюсь на спаривание альпаки с вигонью – двух американских представителей семейства верблюдов, родственных ламам. В данном случае успех обеспечен лишь тогда, когда будущие супруги вскормлены не собственными матерями, а самками смежного вида.

Мы видим таким образом, насколько широки и вполне определенны функции импринтинга, которые особенно наглядно проявляются благодаря вмешательству человека. Удастся ли нам добиться в ходе импринтинга того взаимопонимания между собакой и лисицей, изучить которое мы ставили своей целью? Насколько близкими станут отношения между ними? Какие при этом могут возникнуть препятствия анатомического, физиологического и поведенческого свойства? Одним словом, рассмотрим теперь импринтинг у собак и лисиц.

Импринтинг у собак и лисиц

Помните ли вы о родителях Кочиса после этих несколько затянувшихся, но необходимых рассуждений об импринтинге? Когда наш лисенок появился на свет, его отцу было семь лет. Он был отловлен в возрасте трех месяцев егерем одного из охотничьих хозяйств на Апеннинах, в провинции Реджо-Эмилия, и с той поры жил в неволе. С первых же дней он показал себя строптивым, агрессивным, подозрительным – в общем совершенно необщительным зверем.

После шестилетнего пребывания в неволе он не переставал приходить в крайнее возбуждение при виде даже тех людей, которые постоянно ухаживали за ним.

Его подруга Кьё была найдена в лесной норе в очень раннем возрасте, когда у нее еще не прорезались глаза, и вскормлена пойнтером в обычных домашних условиях. Она обладала на редкость миролюбивым нравом, позволяя ласкать себя и брать на руки; ее можно было теребить за уши и дергать за хвост, безбоязненно позволять ей захватывать руку в пасть. Одним словом, Кьё любила играть с человеком, как любая дворовая собака. Но в отличие от дворовой собаки ее действия отличались большей быстротой, разнообразием и неожиданностью.

Кроме всего прочего, Кьё очень любила собак, и ее отношение к ним оставалось неизменно дружелюбным, с какой бы породой ей не приходилось иметь дело, будь то карликовые пинчеры или овчарки, боксеры или крупные охотничьи собаки. Едва лишь вдали появлялась какая-нибудь собака, как взгляд лисицы становился предельно внимательным; навострив уши, она застывала в стойке или становилась на задние лапы, опираясь передними о сетку клетки, и внимательно следила за поведением гостьи. Если же та медленно приближалась, лисица садилась и начинала радостно вилять хвостом и повизгивать. Когда собака подходила вплотную к клетке, Кьё ложилась на спину, быстро била хвостом о землю, еще громче взвизгивала, высовывала язык и, вне себя от счастья, обильно мочилась. За этими бурными излияниями чувств и безудержной пылкости от столь радостной встречи следил с холодным безразличием и некоторой неприязнью самец лисицы. Всем своим видом он как бы говорил: посмотрите-ка на эту деревенщину! И чему только она радуется?

Но мы-то знаем об импринтинге и потому вполне можем понять Кьё, понять причину ее возбудимости при виде подаваемых собакой сигналов, которые она усвоила в критический период от своей приемной матери и сводных братьев. Мы в состоянии осознать, насколько неизгладимо запечатлено в ней то заблуждение, благодаря которому вначале появилось напряженное внимание, затем улыбка (ведь повиливание хвостом у животных можно приравнять именно к улыбке) и, наконец, взрыв бурной радости. Еще бы, когда повстречаешь своего сородича, представителя собственного утраченного вида, то счастье так велико, что от избытка чувств не мудрено и обмочиться!

Но как все же могли уживаться вместе лисица-собака и лисица-лисица? Ведь они и спаривались, и понимали друг друга. Я думаю, что в отношении Кьё, это был как раз тот самый случай, когда импринтинг расширил диапазон воспринимаемых ею сигналов, включив в их число и сигналы, посылаемые собакой и человеком. В самом деле, когда Кьё представляли не знакомых ей лисиц, то при виде их она никогда не проявляла никакой радости.

Конечно, сидя в клетке, Кьё была лишена возможности выбрать себе партнера. Поэтому в данном случае и сыграли свою роль самозапечатление и те физиологические особенности, которые вообще способствуют спариванию двух разнополых животных; у них проявлялась инстинктивная тяга к взаимному общению и одновременное побуждение к спариванию, что выразилось в течке у самки и в активизации семенников у самца. Не исключено, однако, что в данном случае имела место некая некоммуникабельность… А может быть, на примере Кьё мы можем говорить о браке без любви? О тоске по далекому, но несбыточному чувству? Что бы там ни было, но импринтинг наложил на Кьё определенный отпечаток, что и подтверждается ее поведением.

Собаки и лисицы – особенно собаки – достаточно хорошо изучены, и импринтинг у них являет собой классический пример запечатления такого типа, какой свойствен животным, чье потомство рождается беспомощным. У этих животных критический период настолько растянут, что порой невозможно с точностью установить ни его начало, ни конец. Но даже из того, что нам известно, можно заключить: между собаками и лисицами не должно быть серьезных различий в продолжительности критического периода. По всей видимости, его начало приурочено к третьей неделе жизни, а конец – к седьмой, хотя возможны некоторые отклонения и в ту, и в другую сторону. На протяжении этого периода щенки запечатлевают прежде всего зрительно (а частично и через обоняние) характерный образ животных своего вида.

Хорошо известны опыты по выращиванию щенков, которых в критический период содержали в полной изоляции либо в отрыве от человека, позволяя им контактировать лишь со своими собратьями или с другими животными: котятами, кроликами, ягнятами. Оказывается, что щенята, которые содержались на протяжении всех недель критического периода в аномальных условиях, отличались впоследствии аномалиями в отношениях с окружающей их социальной средой. Если их содержали в полной изоляции, то они становились необщительными и пугливыми; если щенята росли в контакте только с человеком, то в дальнейшем предпочитали находиться только в его обществе, а не в обществе собак; если они общались с ягнятами, кроликами или кошками, то затем тянулись лишь к этим животным; если же они находились только среди собак, то становились «обычными дикими собаками», которые боятся человека. В течение критического периода достаточны кратковременные контакты щенка с каким-нибудь животным, чтобы затем у него установились с последним добрые отношения. Достаточно, например, щенку контактировать с человеком минут по двадцать два раза в неделю, чтобы он окончательно к нему привязался.

Об импринтинге у собак известен еще один весьма примечательный факт. Начало критического периода у них должно совпадать с начальными этапами формирования зрительного восприятия. Это удалось установить электроэнцефалографическими методами. Впрочем, здесь нет ничего удивительного, поскольку большинство сигналов, которые собаке надлежит усвоить в этом возрасте, являются сугубо зрительными. В конце концов, если критический период у видов, дающих поздно развивающееся потомство, начинается не сразу после рождения, а несколько позже, то это объясняется прежде всего тем, что животным, которые появляются на свет в столь беспомощном состоянии, необходимо некоторое время, прежде чем они смогут воспринимать все те сигналы внешнего мира, которые им надлежит усвоить. Поэтому и период запечатления должен быть более продолжительным, чтобы тем самым обеспечить более длительный контакт новорожденного с объектом запечатления – обычно это мать.

По всей вероятности, период запечатления заканчивается лишь тогда, когда у молодняка появляется страх перед всем новым. Если хорошенько вдуматься в это, то здесь есть своя логика: ведь от животного уже требуются определенные навыки, чтобы уметь различить привычные и непривычные объекты. Если животное еще не в состоянии устанавливать такое различие, оно не может испытывать чувство страха. У молодых животных начинает появляться некоторый страх перед всем неизведанным только после того, как они освоятся со своей средой и окружающими их живыми существами.

Теоретически период запечатления можно было бы продлить до бесконечности, устранив тем самым всякую форму самостоятельного приобретения навыков. В этом направлении был проведен ряд экспериментов, позволивших продлить период запечатления путем применения успокаивающих препаратов, которые снимают или притупляют чувство страха у животных.

Итак, как мы уже говорили в общих чертах, в ходе импринтинга щенок привязывается к человеку; отмечалось также, что запечатление не связано с какой-либо необходимостью прямого поощрения животного. Когда щенок привязывается к своей матери, то в этом случае поощрением являются материнская забота и вкусное молоко. Что же касается человека, то он может не только проявлять безразличие к щенку, но даже наказывать его. И все же щенок к нему привязывается. Следовательно, здесь мы имеем дело с внутренним позывом такой побудительной силы, что он во что бы то ни стало должен быть удовлетворен, и подлинным поощрением этой особой формы запечатления может быть лишь установление более тесного контакта с человеком.

Чтобы как следует разобраться в том, что же собой представляет запечатление, было бы полезно ознакомиться с опытами, поставленными на тех одичавших собаках и волках (с целью их приручения), критический период развития которых уже завершен. В отличие от первичного – приручение животных в ходе импринтинга – такой способ приручения называется вторичным.

Страх – это первое препятствие, с которым приходится сталкиваться в ходе вторичного приручения, столь отличного от других случаев запечатления. Поэтому необходимо, чтобы человек обращался с животными как можно более ласково, не забывая при этом проявить свое безбоязненное к ним отношение, особенно если приходится работать с матерым волком. Находясь в загоне для животных, человек должен проявлять выдержку и спокойствие, никогда не делать резких движений. Кроме того, – и здесь особенно наглядно проявляется отличие от импринтинга – немаловажное значение играет время, проведенное человеком вместе с приручаемой собакой (или волком), а также постоянное поощрение животного, например подкармливание его. Совершенно очевидно, что в данном случае мы имеем дело с иным процессом запечатления, в ходе которого нередко действительно удается подавить страх и даже ужас, испытываемый животным перед человеком. И все же в результате этого процесса никогда не удается добиться полного приручения животного: собака остается сама по себе, человек – сам по себе.

Это последнее замечание напомнило мне одну фразу, услышанную мной года два назад, которая по своей простоте прекрасно передает суть дела. Как-то меня пригласили консультантом к режиссеру Риккардо Феллини, который снимал для телевидения фильм «Безумный зоопарк». Это был рассказ, порой весьма грустный, о диких животных, которых отлавливают для пополнения зоопарков и цирков. Среди множества лиц, у которых режиссер брал интервью, оказался известный цирковой дрессировщик Бруно Тоньи. Мне хотелось бы привести здесь особенно заинтересовавший меня отрывок из беседы с ним.

Феллини. Скажите, все эти львы родились в неволе или привезены из Африки?

Тоньи. Нет, только четверо родились в неволе, а троих мы получили из Африки.

Феллини. В каком возрасте они к вам прибыли?

Тоньи. Обычно их привозят сюда восьмимесячными или годовалыми щенками.

Феллини. Понятно. А есть ли между этими животными разница? Например, кто из них наиболее опасен?

Тоньи. Опаснее львы, рожденные в неволе.

Феллини. Почему?

Тоньи. Потому что начиная с младенческого возраста, их берут на руки, ласкают, и в конце концов львы привыкают к людям и становятся более опасными. Они знают…, то есть лучше понимают положение человека. Хищники же, которых нам доставляют, относятся к человеку с большим почтением. Поначалу они, возможно, и попробуют напасть на него. Но вскоре убеждаются, что человек умеет постоять за себя, и между человеком и хищником сохраняется взаимное уважение… Одним словом, они – животные, а мы – люди.

Как мне кажется, именно эти последние слова дрессировщика наиболее точно выражают то состояние, которое отличает животных, выросших в естественных условиях, от животных, запечатленных на человека: «они – животные, а мы – люди». В случае первичного приручения животные оказываются в весьма двойственном положении.

Хотя импринтинг, направленный на человека, дал при одомашнивании столь положительные результаты, он может, однако, вызывать серьезные аномалии в поведении животных.

Если отловленные восьмимесячными или годовалыми щенками львы так и остаются львами, подобно тому как волки вторичного приручения также остаются волками, то кем же с психологической точки зрения являются животные, запечатленные в ходе импринтинга на человека? Этот вопрос касается не только львов, но и многих других диких животных, выращенных в неволе.

Олени, косули и быки, выращенные с младенческого возраста человеком, относятся и к мужчинам, и к женщинам, как к самцам их собственного вида. Иначе говоря, они нападают на человека, видя в нем возможного соперника. А вот, скажем, лоси считают человека самкой, и поэтому если самцы стремятся к спариванию с ним, то лосихи нападают на человека как на соперницу. Кенгуру, выращенные в зоопарке относятся к смотрителю как к самцу своего вида. И чтобы сдержать агрессивность самца кенгуру, смотрителю достаточно пригнуться. Поступая таким образом, служитель зоопарка подает сигнал подчинения, означающий, что соперник отнюдь не претендует на превосходство перед особями данного вида.

Само собой разумеется, что описанный прием с кенгуру совершенно неприемлем для дрессировщика, всегда обязанного быть начеку и доказывать превосходство над своими хищными подопечными. Для дрессировщика, работающего с рожденными в неволе львами, самым опасным является период течки у львиц; именно в этот период они способны предпринять попытку лишить человека его превосходства. Интересно отметить, что такого не происходит, как правило, с тиграми и леопардами, которые, возможно, являются моногамными животными; хотя тигры и леопарды относятся к дрессировщику как представителю их собственного вида, они все же не видят в нем опасного соперника в сексуальном плане.

Тем не менее ясно одно: животные, рожденные в неволе и выращенные человеком, всегда представляют большую опасность, нежели хищники, отловленные и прирученные уже во взрослом состоянии.

Независимо от сексуальных побуждений первая категория животных вынуждена относиться к человеку с той долей доверия (переходящего порой в агрессивность), которая достигается только благодаря взаимному общению.

В связи с этим мне хотелось бы вновь вернуться к мальчику-газели, о котором говорилось выше, чтобы прокомментировать один эпизод, позволивший исследователю Арману убедиться воочию в том, насколько сильной была привязанность мальчика к газелям и какое глубокое влияние оказало его постоянное присутствие на стадо животных; иными словами, газели также расширили границы классификации собственного вида, включив в него человека.

Однажды, когда Арман, сидя неподвижно, наблюдал за мальчиком, к нему приблизился взрослый самец-газель и начал подавать какие-то сигналы (по всей видимости, агрессивного характера). Поскольку наблюдатель не понял их смысла и не придал им должного значения, то неожиданно для себя оказался поднятым на рога.

Итак, исследователь Арман оказался не в состоянии сделать того, что, по-видимому, умел делать мальчик, то есть ответить сигналом подчинения и сдержать таким образом агрессивность самца. Суть проблемы заключается в том, что для Армана, выросшего среди людей, «они – животные, а мы – люди». Однако на сей раз обманулся человек.