Под этим лозунгом западногерманских бунтующих студентов, популярном в 1967–1969 гг., Ульрика Майнхоф могла бы подписаться обеими руками: это был ее лозунг. Женщина–легенда антифашистской борьбы, человек, сознательно отказавшийся (по примеру Че Гевары) от благополучной жизни «самого блестящего журналиста Германии» и ушедший в подполье, чтобы отдать жизнь за свои идеалы, — Ульрика Майнхоф проделала именно такой путь: от неприятия фашизма, войны и насилия в сочетании с наивной верой в «демократизм» капиталистического государства к пониманию, что это государство — криптофашистское, что оно носит в себе фашизм (просто до тех пор, пока в этом нет нужды, оно не выпускает фашизм наружу).
Будущий блестящий публицист и пропагандист, организатор внепарламентской оппозиции и политический мыслитель, а затем — один из лидеров «Роте Армее Фракцион» (РАФ), Ульрика Мария Майнхоф родилась в нацистской Германии, в Ольденбурге, 7 октября 1934 г. в семье доктора искусствоведения Вернера Майнхофа. В 1936 г. отец маленькой Ульрики получит должность директора городского музея в Иене — и семья переедет туда. В Иене пройдет детство Ульрики, там семья переживет войну и крах гитлеризма. Но еще раньше, в 1939 г. Вернер Майнхоф умрет, материальное положение семьи пошатнется.
В 1946 г. семья Майнхоф вынуждена будет уехать из Иены в Ольденбург: в разрушенной войной Германии поддержка родственников — обстоятельство немаловажное, а родственники живут в Ольденбурге. Йена находилась в советской зоне оккупации, а Ольденбург — в западной. Так Ульрика оказалась в ФРГ.
В Ольденбурге жизнь налаживается: в городе семью Майнхоф хорошо знают, мать Ульрики, доктор искусствоведения (что само но себе нечастое явление в то время) Ингеборг Майнхоф пользуется уважением. Учиться в гимназии Ульрике несложно: у нее блестящие способности, к тому же и старшая сестра всегда поможет. Но в 1948 г. сестер постигает новый удар: Игнеборг Майнхоф умирает.
Опеку над сестрами оформляет тетка, профессор Рената Римек, довольно известный историк, педагог и христианский публицист. Р. Римек — убежденная пацифистка, позже она станет одним из основателей пацифистской партии «Немецкий союз мира». Ульрика многим обязана опекунше: та передаст ей свой антифашизм, твердый демократизм и ненависть к насилию. Под воздействием христианско–пацифистских взглядов Р. Римек Ульрика даже вступит в «Братство святого Михаила», будет готовиться к тому, чтобы стать монахиней и посвятить свою жизнь помощи страждущим в зонах военных конфликтов. Р. Римек передаст также Ульрике и ни на чем не основанную веру в «справедливое демократическое устройство» ФРГ, в ее «чудесную пацифистскую конституцию». Но Ульрика окажется достойным учеником профессора–пацифиста: все положения, вложенные ей в голову теткой, Майнхоф додумает до конца — и преодолеет иллюзии.
В 1952 г. Ульрика вновь переезжает — на этот раз в Вейльбург, где Р. Римек получает должность профессора в педагогическом институте. Переезд из довольно крупного Ольденбурга, с прогрессивного и интеллектуально активного Севера в маленький заштатный Вейльбург в земле Гессен превращает Ульрику в местную гимназическую достопримечательность, она быстро становится членом школьного совета, находит себя в общественной деятельности, вырабатывает привычку иметь собственное мнение и защищать его в открытой полемике.
В 1955 г. Ульрика сдает экзамены на аттестат зрелости и уезжает в Марбург, где в университете приступает к изучению философии, социологии, педагогики и германистики. К тому времени происходит много событий, оказавших сильное влияние на умонастроения будущей городской партизанки: правительство Аденауэра отклоняет сначала предложение ГДР о создании общегерманского совета, который выработал бы условия объединения Германии, а затем и предложения Москвы об объединении Германии и проведении свободных всегерманских выборов при условии нейтралитета страны и отказа от ремилитаризации; правительство запрещает проведение референдума по вопросу о ремилитаризации ФРГ; в нарушение собственной конституции ФРГ вступает в НАТО; власть начинает «чистку» государственных учреждений от антифашистски настроенных кадров, запрещает Объединение лиц, преследовавшихся при нацизме и, испугавшись того, что Компартия Германии прошла в парламент, запускает процедуру судебного запрета КПГ. Но Майнхоф все еще наивно верит, что конституционный строй ФРГ хороший, а просто к власти «случайно» пришли «не те» люди — милитаристы и бывшие фашисты.
Марбург — старый университетский город в той же земле Гессен, совсем недалеко от «дома», от Вейльбурга (Франкфурт, конечно, крупнее, но и дальше, и ехать неудобно), там учится много «своих», вейльбургских, но уж очень затхлой, провинциальной оказывается атмосфера в этом городе — и в зимний семестр 1957 г. Ульрика переходит в Мюнстерский университет. Мюнстер — это Северный Рейн—Вестфалия, близость к промышленному сердцу ФРГ — рабочему Руру, это, наконец, «город с прошлым» — город знаменитой Мюнстерской коммуны.
К тому времени вновь происходят некоторые события, которые заставляют Ульрику искать более свободолюбивую среду и такую арену, где она может почувствовать себя полезной для общества: вразрез с «пацифистской» конституцией ФРГ боннское правительство вводит всеобщую воинскую обязанность и устами федерального министра Генриха фон Брентано провозглашает ФРГ «единственным государством немцев», закрывая двери мирному урегулированию «германского вопроса» и отказывая ГДР в праве на существование (а то, что ГДР уже существует, это, оказывается, неважно); страна начинает лихорадочно вооружаться; Конституционный суд запрещает КПГ, а чиновники быстро подгоняют под этот запрет целую кучу антифашистских организаций как якобы «дочерние структуры КПГ».
В Мюнстере Ульрика находит единомышленников. Она становится спикером университетского «Комитета против ядерной смерти», который основан местным отделением Социалистического союза немецких студентов (ССНС), студенческой организации Социал–демократической партии Германии (СДПГ). В следующем, 1958 г. Ульрика вступает в ряды ССНС, тогда еще — совсем не большой и совсем не знаменитой организации.
ССНС был удивительным союзом, сыгравшим огромную роль в студенческом, левом и антивоенном движении в ФРГ. Созданный СДПГ в 1947 г., он со второй половины 50–х становился все радикальнее и радикальнее, отказываясь следовать в фарватере соглашательской политики руководства СДПГ, озабоченного, кажется, одним–единственным вопросом: как бы включиться в истеблишмент. До конца 1959 г., то есть до принятия СДПГ новой, куда более правой, чем раньше, Годесбергской программы, отношения СДПГ со своей непокорной студенческой организацией были хотя и не простые, но более или менее корректные. Но в 1960 г. бунтарей из ССНС «взрослые» социал–демократы лишили финансирования, а затем и вовсе отлучили от партии. В 1961 г. СДПГ объявляет недопустимым одновременное членство в партии и ССНС и создает взамен ССНС новый студенческий союз — Социал–демократический союз студентов высших школ ФРГ (СХБ), куда откочевали лояльные партруководству и жадные до партийных денег кадры (правда, с конца 60–х и СХБ стал резко леветь; чтобы удержать СХБ под контролем, СДПГ приходилось даже принудительно менять руководство союза). ССНС становится независимым от социал–демократов и сразу обращает на себя внимание программным документом «Высшая школа и демократия», в котором выбрасывает лозунги «тройного паритета» (в управлении высшей школой — то есть равноправия администрации, преподавателей и студентов) и отмены института «наставничества», по сути средневекового и унизительного для учащихся. Эти требования почти сразу подхватывают практически все студенческие организации ФРГ.
С этого периода ССНС становится авангардной организацией студенческого движения страны и основным объектом травли правых СМИ. Официально состоять в ССНС в 60–е — признак немалого мужества, на это идут только самые отчаянные. Поэтому даже в конце 60–х — в момент расцвета ССНС — формальная численность союза не превышает 3 тысячи человек. Однако в действительности ССНС в этот период охватывает своим влиянием тысяч 30.
Именно с 1958 г. начинается активная деятельность У. Майнхоф как политического бойца, политического журналиста, политического мыслителя. Она пишет множество статей сразу для многих студенческих газет — статей, посвященных проблемам ядерно–го оружия вообще и ядерного вооружения в частности, она организует манифестации за мир, она инициирует сборы подписей. В этот период Р. Римек еще гордится своей подопечной.
И когда 25 марта 1958 г. бундестаг принимает решение о ядерном вооружении ФРГ, Ульрика разворачивает бешеную активность: она становится одним из организаторов студенческой кампании протеста, она агитирует за проведение референдума по ядерному вооружению. Она все еще наивно верит в верховенство закона (в частности конституции), она все еще не понимает, что конституция — это всего лишь бумага, которую буржуазия соблюдает лишь до того момента, пока это не начинает противоречить классовым интересам буржуазии.
Усилия Ульрики вроде бы оказываются не напрасными: в мае 1958 г. в 11 германских университетах проходят мощные демонстрации протеста. Студенты становятся примером — и крупнейшие антиядерные демонстрации заливают улицы одного города ФРГ за другим. Начинается цепная реакция в земельных парламентах (ландтагах): на обсуждение выносится вопрос о проведении референдума о ядерном вооружении. Гамбург и Бремен уже принимают решение о проведении таких референдумов. Социологические опросы говорят: 80 % населения — против ядерного оружия. И тут истеблишмент наглядно показывает Ульрике, как на самом деле выглядит «немецкое демократическое государство»: на проведение референдума накладывается запрет.
Ульрика не сразу понимает смысл произошедшего. Еще некоторое время она будет — вместе с товарищами — продолжать борьбу против ядерного вооружения, отказываясь признавать, что гражданские права, зафиксированные в конституции — это условность и что боннское государство не собирается свою конституцию соблюдать. Но зато на пресс–конференции противников ядерного оружия она познакомится с Клаусом Райнером Рёлем, издателем гамбургского журнала ССНС «Конкрет». С 1959 г. Ульрика надолго свяжет свою судьбу с Рёлем и с «Конкретом», в 1960 г. она станет главным редактором «Конкрета», а 27 декабря 1961 г. выйдет замуж за Рёля (21 сентября 1962 г. у них родится двойня: Беттина и Регина).
Подобно тому, как ССНС был уникальной организацией, «Конкрет» был уникальным изданием. Он был основан в 1955 г. Рёлем как местный социал–демократический студенческий бюллетень и назывался первоначально «Заключительные прения» (имелись в виду заключительные прения сторон в судебном заседании). Потом бюллетень был переименован в «Студенческий курьер», а в октябре 1957 г. преобразован в ежемесячный журнал под названием «Конкрет» (строго говоря, «конкрет» — именно так, со строчной буквы, писалось везде в журнале его название, в соответствии со специально разработанным логотипом: для ФРГ образца 1957 г. это был вызывающе авангардистский ход). «Конкрет» сознательно подчеркивает свой бунтарский имидж: огромный формат, демонстративно грубая бумага, «ненормальные» шрифты. Удивительно, что социал–демократическая бюрократия так долго — до 1959 г. — терпела эти «художества».
Впрочем, в конфликт с руководством СДПГ «Конкрет» вступил раньше, чем ССНС: на конгрессе студентов против ядерного оружия, проходившем в январе 1959 г. в Западном Берлине, группа «Конкрета», формально представлявшая ССНС, схлестнулась с официальными представителями СДПГ. И не только схлестнулась, но и победила: не в последнюю очередь под воздействием яростных выступлений У. Майнхоф в итоговую резолюцию конгресса были включены пункты с требованием переговоров с ГДР и с осуждением антикоммунизма эры Аденауэра. В ответ СДПГ исключает сотрудников «Конкрета» из ССНС.
«Конкрет» теряет финансовую поддержку СДПГ, уходит в «свободное плавание» — и расцветает. Именно в этот период, при редакторстве Майнхоф, журнал превращается в невиданное до того в ФРГ культурное явление. Его тираж вырастает до 200 тысяч экземпляров (что кажется просто невероятным для леворадикального издания), журнал буквально расхватывается студентами. СДПГ получает опасного критика слева — и не в последнюю очередь из–за «конкретовской» пропаганды ССНС левеет до такой степени, что 20 июня 1960 г. СДПГ оказывается вынуждена прервать с ним все отношения.
«Конкрет» под руководством У. Майнхоф ни в коем случае не был чисто студенческим изданием. Это был полновесный журнал, на страницах которого яркие и талантливые публицисты — такие, каких не было у официальной прессы, — обсуждали самые актуальные и животрепещущие вопросы современности, начиная с проблем НТР и сокрытия боннским бюрократическим аппаратом своего нацистского прошлого и кончая «сексуальной революцией» и голодом в «третьем мире». Клаус Райнер Рёль наряду с Петером Рюмкопфом печатали в журнале статьи о новейших достижениях мировой критической мысли — а на соседних полосах публиковалась проза Ханса Хенни Яанса и издевательская «Скотобойня лирики» Лесли Майера, знаменитые Арно Шмидт и Роберт Юнгк печатались вместе с никому тогда не известным репортером Гюнтером Вальрафом, будущей звездой западногерманской журналистики. Убойная литературная критика Йоханнеса Фонтара (никто тогда не знал, что это — псевдоним того же Рюмкопфа) соседствовала с саркастическими антиклерикальными памфлетами Карлхайнца Дешнера. Придет время — и на страницах «Конкрета» будут напечатаны «черная пантера» Рэп Браун и парижский бунтарь Даниель Кон—Бендит.
Позже буржуазные журналисты, стремясь как–то объяснить невероятный успех «Конкрета», изобретут версию о «восточноберлинских деньгах». Однако после гибели ГДР в архивах «штази» никаких документов о финансовой поддержке «Конкрета» не нашли. Наоборот, нашли документы, в которых выражалась обеспокоенность ростом влияния «экстремистского левацкого журнала», критиковавшего «советский опыт» и «правильную» Германскую компартию — и содержалась рекомендация начать кампанию против «Конкрета» и навесить на него ярлык «анархизма».
Самая первая статья Майнхоф в «Конкрете», появившаяся в апреле 1959 г., называлась «Мир творит историю». Уже в этой статье Ульрика обратилась — хотя и вскользь — к теме, которую потом разрабатывала более подробно и плодотворно: теме невыносимой затхлости, чудовищной провинциальности, крайней мещанской ограниченности духовной атмосферы аденауэровской Западной Германии. Советский Союз запустил на Луну ракету — и оставил там вымпел, первый земной артефакт, Хрущев поехал в США, где предложил программу всеобщего ядерного разоружения, Великобритания выдвинула трехэтапный план по разоружению, мир устал от «холодной войны» и хочет с ней покончить, писала Ульрика, а политики в Бонне все сидят в своем прирейнском болоте и испуганно квакают: ах, как бы они там не договорились о разоружении, как бы через нашу голову не признали эту ужасную ГДР…
Майнхоф становится не только редактором, но и колумнистом «Конкрета». Практически каждый номер будет впредь открываться ее колонкой. Вместе со своими товарищами по редакции Ульрика возродит в ФРГ то, что в убогой мещанской «Аденауэрляндии» казалось давно забытым и неосуществимым: боевую, острую, наступательную блестящую левую журналистику времен Веймарской республики. Ульрика и ее товарищи, назвав вещи своими именами и отказавшись играть по ханжеским боннским правилам (с которыми согласилась и СДПГ), в течение первой половины 60–х гг. просто–напросто изменили интеллектуальный ландшафт ФРГ, превратили огромную массу высокооплачиваемых официальных журналистов и титулованных академических экспертов в никому не нужный, никем не читаемый и ни на что не влияющий хлам. «Серьезная» буржуазная пресса и «серьезная» академическая наука со всеми своими деньгами, тиражами и техническими возможностями проиграли битву за умы молодежи веселому и боевому, можно сказать, самиздатскому леворадикальному журналу. Тогда истеблишмент сделал ставку на бульварную прессу, на концерн Шпрингера. И вот тут–то оказалось, что это такой враг, которого «Конкрету» не одолеть…
Первая половина 60–х — это годы, когда известность Ульрики Майнхоф стремительно росла. Одна статья выходит за другой, радикальность позиции, меткость ударов и отточенность аргументации заставляют «большие СМИ» и госаппарат огрызаться, масло в костер славы Ульрики подливает знаменитый баварский реваншист, лидер Христианско–социального союза (ХСС) и в тот момент министр обороны ФРГ Франц—Иозеф Штраус, который подает на Майнхоф в суд. Ульрике без конца начинают заказывать комментарии и приглашать на TV. В одних передачах — у консерваторов — ее рассматривают как «обезьянку из политического зверинца»: дескать, сейчас мы вам покажем чудо — мало того что женщина, но еще и политическая журналистка, да еще и радикалка. В другие передачи — более либеральные — Ульрику приглашают как яркого представителя «альтернативной точки зрения» и чтобы поднять рейтинг передачи у молодежи; уже известно: раз участвует Майнхоф, молодежь будет смотреть. Ульрика приобретает славу «самого блестящего пера Западной Германии», на нее начинают сыпаться огромные гонорары. Похоже, ее пытаются приучить к такому образу жизни — и приручить. С другими это, может быть, и получилось бы. С ней — нет.
Непонятно, как она все успевает. Помимо редакторской деятельности и написания статей она тратит много сил на антиядерное движение, а затем и на борьбу против попыток правительства протащить чрезвычайное законодательство. Затем добавятся: кампания солидарности с Вьетнамом, участие в разоблачении нацистского прошлого видных правительственных чиновников, хождения по судам, помощь группам, защищающим права женщин, иностранных рабочих, матерей–одиночек, бездомных детей…
В середине 60–х гг. позиция Ульрики Майнхоф становится все более и более радикальной. Иллюзии рассеиваются — и не у нее одной. Но Ульрика часто идет на шаг впереди остальных радикализующихся левых. Она начинала писать в стране, где власть просто–напросто игнорировала мнение оппозиции, не вступала с ней в дискуссии. У. Майнхоф считала, что во имя сохранения «демократических конституционных принципов» нужно заставить власть наконец–то признать, что оппозиция существует, что с мнением оппозиции надо считаться или как минимум полемизировать. И власть заметила оппозицию — но вместо полемики обратилась к клевете. Ульрика хотела, чтобы оппозицию услышали — оппозицию услышали и натравили на нее «желтую» прессу Шпригнера. Раньше демонстрантов игнорировали — теперь перестали игнорировать: стали бить.
У. Майнхоф полагала, что достаточно обратиться к разуму граждан и донести до них правдивую информацию, чтобы граждане «проснулись» и начали себя вести как граждане. Она ошибалась. Прозрение приходит с практикой. А практика показала, что население ФРГ состояло в основном не из граждан, а из жителей (обывателей) — и провалы СДПГ на послевоенных выборах не были случайностью; бундесбюргер создан годами нацизма и никуда не исчез, бессмысленно апеллировать к его разуму, совести, гражданскому чувству: чувства у него животные, вместо разума — common sense, совесть он утратил при Гитлере. Шпрингеровская пресса зомбирует бундесбюргера — а он и сам рад зомбированию. Истеблишмент убежден, что законы писаны не для него и, если надо, меняет их как хочет; право на насилие есть только у государства и правящих классов — и, естественно, они не согласны с тем, что у рядовых граждан есть право на сопротивление. В течение 1967–1968 гг. Майнхоф (и не одна она, и иногда позже, чем другие) понимает, что правила игры под названием «буржуазная представительная демократия» не предусматривают возможности выигрыша для настоящей оппозиции. Либо надо перестать быть подлинной оппозицией, а стать «оппозицией ее величества» (как это сделала СДПГ, вступив в коалицию со своим заклятым врагом ХДС/ХСС), либо надо смириться с ролью вечного неудачника–маргинала, либо надо перестать играть по правилам Системы.
Ульрика выбирает последнее. У Рёля не хватает смелости на такой же выбор, они расстаются. Весной 1968 г. Майнхоф переезжает из Гамбурга в Западный Берлин, начинает помимо журналистики преподавать в Институте публицистики Свободного университета, пишет телевизионную пьесу «Бамбула» для канала SWF.
Она уже готова к тому, что — несмотря ни на какие протесты — бундестаг примет чрезвычайное законодательство (что и случится 30 мая 1968 г.), к тому, что после этого созданная — в том числе и ее усилиями — внепарламентская оппозиция должна будет либо радикализоваться, либо распасться. В возбужденной, нервной атмосфере «молодежной революции» 1968 г., атмосфере бесконечных митингов, демонстраций, забастовок, дискуссий Майнхоф — одна из немногих — понимает, что после весенне–летнего революционно–го пика противник перехватывает инициативу: восстания в негритянских гетто в США жестоко подавлены; полиция зверствует в Чикаго и по всей Америке; «Красный май» так и не привел к революции во Франции; внепарламентская оппозиция в ФРГ растеряна и деморализована; американцы смогли удержать в своих руках Сайгон; студенческие выступления в Испании подавлены, а в Мексике — просто расстреляны; «студенческая революция» в Бельгии успешно канализована властью в реформаторское русло — в создание бутафорских «свободных собраний»; «Пражская весна» раздавлена гусеницами советских танков; студенческие выступления в Польше повлекли за собой правительственную кампанию антисемитизма… Надо было торопиться — и она торопится: пишет много, нервно и жестко, готовясь к разрыву с «Конкретом» (что и случится в апреле 1969 г.), торопится поскорее закончить съемки «Бамбулы» (фильм завершен в феврале 1970 г.).
14 марта 1970 г. в Западном Берлине Ульрика Майнхоф проводит вооруженное освобождение из–под стражи Андреаса Баадера, осужденного на 3 года за поджог универмага во Франкфурте–на–Майне. С этого момента она уходит в подполье и становится одним из руководителей РАФ.
Ей придется научиться жить в постоянном напряжении — в ожидании провала, научиться менять внешность, делать бомбы, подпольно печатать коммюнике и листовки, постоянно менять конспиративные квартиры, угонять автомобили, грабить банки, тренировать память (чтобы держать в голове явки, пароли, телефоны), спорить шепотом. У. Майнхоф становится основным теоретиком РАФ (но тексты этого периода — за пределами данного сборника).
Следующие два года — вплоть до 15 июня 1972 г. — У. Майнхоф непосредственно руководит РАФ. У РАФ было коллективное руководство — в соответствии с установкой на «антиавторитаризм» обязанности распределялись по принципу «кто что умеет и может», но в реальности руководителями были самые активные, самые умные и те, кто пользовался наибольшим моральным авторитетом в организации. Таких в «нервом поколении» РАФ было шестеро: Ульрика Майнхоф, Андреас Баадер, Гудрун Энслин, Ян—Карл Распе, Хольгер Майне и Хорст Малер. Немецкая бульварная пресса, выполняя социальный заказ по дискредитации городских партизан, будет упорно именовать РАФ «бандой Баадера — Майнхоф». Революционно настроенная молодежь, впрочем, быстро «переоккупирует» ярлык, расшифровав автомобильную марку «BMW» как «Baader—Meinhof Wagen» (то есть «автомобиль Баадера—Майнхоф»: такое безумное количество «BMW» было угнано рафовцами для своих акций).
Для крошечной организации, какой была РАФ «первого поколения», без долгой специальной подготовки (кратковременное пребывание в лагере ФАТХ в Иордании в 1970 г. такой не назовешь, да и учили там зачастую не тому, чему нужно — например, стрелять из гаубицы), без массовой базы, без многолетней традиции партизанской борьбы, без финансовой, военной и технической помощи извне, эти люди смогли сделать поразительно много. Позже, на знаменитом Штамхаймском процессе «первому поколению» лидеров РАФ будут предъявлены обвинения в организации свыше 800 терактов, направленных против объектов НАТО и бундесвера, карательных органов и учреждений госвласти, полицейских, судебных и правительственных чиновников, а также концерна Шпрингера; в экспроприации 3 миллионов марок; в 5 убийствах и 55 покушениях на убийство.
РАФ ставила перед собой две задачи. Первая: помочь партизанским антиимпериалистическим движениям в странах «третьего мира» не словами, а делами — открыть «второй фронт» в метрополиях, развернув в них пусть ограниченную, но настоящую герилью, оттянуть на себя материальные и военные силы империализма. Вторая задача (подчиненная первой): заставить капитализм проявить свою истинную, фашистскую, сущность, раскрыть обществу глаза на антигуманный, тоталитарный характера капитализма, «выманить фашизм наружу». Поэтому самая мощная боевая кампания «первого поколения» РАФ («майское наступление» 1972 г.) была организована в ответ на бомбардировки и минирование портов Северного Вьетнама ВВС США.
«Майское наступление» произвело столь неприятное впечатление на США, НАТО и истеблишмент ФРГ, что атлантические структуры и Бонн выделили 30 миллионов марок на борьбу с РАФ. На поиски городских партизан были брошены все наличные силы карательного аппарата. 31 мая 1972 г. по доносам друзей, знакомых, сослуживцев, родственников (в том числе супругов, братьев, детей и родителей!) в ФРГ по подозрению в причастности к РАФ было задержано свыше 300 человек (никто из задержанных не имел отношения к подполью, и всех отпустили, но несколько человек испытали такой шок, что попали в больницу, двое из них умерли от инфарктов). 1 июня провалилась явка РАФ, Баадер, Распе и Майне были арестованы. До Майнхоф очередь дойдет 15 июня. Она будет арестована в Лангенхагене (пригород Ганновера) на квартире Фрица Родевальда, председателя местного Союза учителей и школьного друга Ульрики.
Майнхоф поместят в тюрьму «Кёльн — Оссендорф», специально выделенную для содержания городских партизан. Там на арестованных будет опробована система «мертвых коридоров» («Toten Trakt»): система тотальной изоляции, которая, по замыслу ее создателей, должна вызвать у заключенного сенсорный голод, сенсорную депривацию — и сломить его волю, то есть либо заставить сотрудничать со следствием, либо свести с ума. Позже членов РАФ собирают в новом здании тюрьмы «Штамхайм», специально для них построенном. В «Штамхайме» система «мертвых коридоров» доведена до совершенства, а сама тюрьма возведена с таким расчетом, чтобы выдержать штурм авиадесантного полка, поддержанного артиллерией.
В декабре 1972 г. политзаключенные (еще не все) начинают голодовку протеста, требуя освободить Ульрику из «мертвых коридоров». В январе им становится известно, что в «мертвых коридорах» содержится еще одна партизанка, Астрид Проль, и что ее здоровье подорвано даже больше, чем у Майнхоф. К голодовке присоединяются все политзаключенные — члены РАФ. Власти лишают их воды, голодовка становится сухой. Возникает угроза, что многие умрут, так и не дожив до суда. Власти отступают. Майнхоф переводят из системы «мертвых коридоров» в обычную одиночку, Астрид, находившуюся при смерти, со страху освобождают вообще.
8 мая 1973 г. политзаключенные начинают вторую всеобщую голодовку, требуя смягчения условий содержания. Власти вновь лишают голодающих воды, голодовка вновь становится сухой. Она длится до 29 июня, когда власти вновь отступают.
10 сентября 1974 г. в Западном Берлине начался процесс над Ульрикой Майнхоф, Хольгером Майнсом и их товарищами по обвинению в освобождении из–под стражи Баадера в 1970 г. Майнхоф пытается использовать судебную трибуну для революционной агитации — и тогда подсудимым отказывают во всех процессуальных правах, процесс делается закрытым, свидетелей защиты отказываются вызывать и заслушивать в суде, подсудимые и адвокаты превращаются в наблюдателей. В ответ 13 сентября рафовцы начинают голодовку протеста. Но председатель Верховной судебной палаты Западного Берлина Гюнтер фон Дренкман непреклонен. Он публично называет подсудимых «подонками» и «бешеными собаками». 9 ноября X. Майне умирает от истощения. Фотография его скелетообразного — как из нацистского концлагеря — тела попадает в газеты. 10 ноября, мстя за Майнса его убийце, партизаны из западноберлинского «Движения 2 июня» казнят фон Дренкмана. В атмосфере полицейской истерии, массовых уличных беспорядков в день похорон Майнса, «диффузированного сопротивления» (стихийных нападений на полицейские машины и участки по всему Западному Берлину) процесс быстро сворачивают. 29 ноября 1974 г. У. Майнхоф получает 8 лет заключения. Ее вновь ждут «мертвые коридоры».
Тем временем на 21 мая 1975 г. назначено начало «большого процесса» над РАФ (Штамхаймского), в числе главных обвиняемых: Майнхоф, Баадер, Расне, Энслин. В апреле, в отчаянной попытке освободить политзаключенных бойцы «Хольгер Майне коммандо» захватывают посольство ФРГ в Стокгольме, берут в заложники 12 сотрудников посольства и требуют обменять их на 26 пленных городских партизан. Несмотря на возражения шведской стороны и самих заложников (позже буржуазная пропаганда выдумает псевдопсихоаналитический «стокгольмский синдром»; никакого «стокгольмского синдрома» нет, просто партизаны ежедневно занимались среди заложников политпросвещением, во–первых, и объясняли им, что при штурме могут погибнуть все, во–вторых), Бонн посылает спецподразделение на штурм посольства. У партизан не хватает решимости при начале штурма убить заложников, как они грозились. Итог: посольство отбито, 2 дипломата и 1 партизан убиты, 30 человек ранено, руководитель акции — Зигфрид Хауснер — тяжело ранен и вывезен в «Штамхайм», где вскоре умирает.
Ободренные успехом, власти ведут себя на суде жестко (правда, не так жестко, как фон Дренкман: отвести свидетелей защиты все–таки никто не рискнул). Требование подсудимых о медицинском освидетельствовании 6 заключенных, находящихся на грани смерти, суд отклоняет. Подсудимые отказываются сотрудничать с судом. Их удаляют из зала, затем удаляют и защитников, оставив лишь одного. После 85–го протеста удаляют и его. Суд превращается в фарс. Юридическая машина отыгрывает назад лишь после смерти подсудимой Катарины Хаммершмидт: судей пугает судьба фон Дрейкмана…
9 мая 1976 г. власти объявляют, что подсудимая Ульрика Мария Майнхоф найдена повешенной в своей камере. Официальная версия: самоубийство. Некоторое время власти путаются в датах: то ли она погибла 8 мая, то ли 9 (это даже в официальных документах!). Это при том, что проверка камеры Ульрики проходила каждые 15 минут, а обыск — каждые 2 часа. Никто так и не объяснил, каким чудом удалось добраться до крюка в потолке четырехметровой высоты (позже, застеснявшись, власти меняют версию: теперь Ульрика объявлена повесившейся на форточке) Причиной самоубийства назвали «напряженные отношения» с другими членами РАФ. Но сами рафовцы на суде заявили, что это — ложь.
Похороны Ульрики Майнхоф состоялись 16 мая в Мариендорфе, в Западном Берлине. Церковь отказалась признать ее самоубийцей (есть еще такой источник информации: исповедь), и Ульрику похоронили в церковной ограде. За гробом шли 4 тысячи студентов в черных масках, с красно–черными знаменами и со сжатыми в рот–фронтовском приветствии кулаками. Первым с надгробной речью выступил Клаус Вагенбах, вместе с Ульрикой участвовавший в освобождении Баадера в 1970 г. Демонстрации памяти Ульрики прошли в тот день по всей Германии. В Гамбурге, Бремене, Ганновере, Киле, Кёльне, Дортмунде и Любеке они переросли в уличные бои с полицией. В тот же день состоялись демонстрации солидарности в Вене, Инсбруке, Брюсселе, Антверпене, Париже, Гренобле, Лионе, Милане, Турине, Риме, Флоренции, Венеции, Генуе, Берне, Женеве, Гааге, Амстердаме, Лондоне, Барселоне и даже в Белграде. В Испании, Италии и Франции правительственные и коммерческие представительства ФРГ подверглись вооруженным атакам. Во Франкфурте была взорвана бомба на американской военной базе.
Рената Римек, уже публично отрекшаяся к тому времени от Ульрики, не только сама не пришла на похороны, но и не пустила на них дочерей Майнхоф.
Ян—Карл Распе на суде назвал имя организатора убийства Майнхоф: генеральный прокурор ФРГ Зигфрид Бубак. 7 апреля 1977 г. З. Бубак будет казнен городскими партизанами.
Так кончилась земная жизнь Ульрики Марии Майнхоф. Осталась легенда.
Даже в том случае, если бы тексты У. Майнхоф мимели только историческую ценность, их надо было публиковать — чтобы узнать из первых уст правду о ФРГ 50–70–х гг. (а то скоро усилиями фондов Аденауэра и Наумана в нашей стране тогдашнюю ФРГ все будут считать «раем на земле»). Но статьи Майнхоф имеют ценность и как тексты политического мыслителя, политического философа, политолога — причем не кабинетного ученого, изобретающего не связанные с реальностью схемы, а человека, непосредственно вовлеченного в политическую борьбу, наблюдавшего ее изнутри и лично воздействовавшего на политический процесс.
В статье «Человеческое достоинство» Ульрика констатирует, вслед за известным австрийским футурологом Р. Юнгком, что демократия и ядерное оружие несовместимы. Почему? Это понятно: потому что ядерным оружием распоряжается исполнительная власть (в пределе — один человек), а это оружие может уничтожить весь мир. Если один человек может уничтожить весь мир, абсурдно говорить о демократии (то есть народоправстве): один человек с ядерным оружием, конечно же, имеет больше власти, чем целый народ. Но Майнхоф идет дальше: она делает вывод, что невозможно в принципе с момента появления ядерного оружия сочетание подлинной демократии с войной и насилием. А если война и насилие уже есть, уже заданы, то разговоры о демократии превращаются в демагогию. Хотите демократии — уничтожьте войну, уничтожьте насилие. Но агрессора можно обуздать только силой. Ergo: демократия возможна лишь тогда, когда не будет войн и насилия (то есть, кстати, и государства как легального инструмента насилия). А до этого момента, если вы демократ — вы должны быть комбатантом.
Вряд ли у кого–то из наших «политологов» хватит интеллекта (да и просто смелости) на такие выводы.
Против кого направлены готовящиеся законы? — спрашивает Ульрика (статья «Против кого?»). Наши «политологи», конечно, исходят из того, что законы «регулируют жизнь общества» (носят, то есть, функциональный характер или даже альтруистический). В лучшем случае, вспомнив, чему их учили в советских вузах, они скажут, что законы выражают определенные социальные, имущественные, сословные, классовые интересы. А вот Майнхоф знает, что всякий закон направлен: обязательно направлен не только на защиту кого–то (чьих–то интересов), но и против кого–то (чьих–то интересов). У наших «политологов» сейчас очень модным становится немец Никлас Луман. Функционалист Луман, пишущий чудовищным по невыразительности языком, говорит, в сущности, что та общественная система хороша, которая исправно функционирует. И всё. А ведь самой исправно функционировавшей системой была нацистская: советские войска уже стояли на Одере, союзники — на Рейне, а в рейхе продолжал соблюдаться идеальный порядок и даже продолжался рост промышленного производства! Мерзавец Луман своими построениями тайно реабилитирует нацизм, а наши дураки — «политологи» его изучают и пропагандируют. А вот Ульрика задает «простой» вопрос: против кого? Против кого направлена прекрасно функционирующая система? Всё: с момента, как этот вопрос задан, луманианству — грош цена.
В статье «Борьба против чрезвычайного законодательства — классовая борьба» Майнхоф по одной–единственной фразе из газеты реконструирует политическую систему буржуазной «представительной демократии»: «избранники народа» никак не зависят от народа. Тогда почему это — демократия? (Отдадим, впрочем, должное К. Ясперсу — он заметил это раньше Майнхоф и даже ответил на вопрос: политическое устройство ФРГ — это не демократия, а «олигархия партий».)
В статье «Ложное сознание» Майнхоф с предельной четкостью доказывает: освобождение женщины может быть только освобождением ее от неравноправия не гендерного, но социального, классового (то есть освобождением вместе с мужчиной, вместе со всем обществом). Просто «равноправие полов» — не более чем переход из одной категории угнетенных в другую. Этот тезис сто раз потом повторили западно–германские радикальные феминистки (и вообще они растащили статью на цитаты) — не ссылаясь при этом на «страшную» Ульрику, то есть попросту воруя у нее. Но сделали это уже в 90–е гг. А Ульрика написала статью 35 лет назад. Американские же феминистки, не знакомые с творческим наследием Майнхоф, осознали ее правоту только сейчас, после своей формальной «победы».
Точно так же из статьи «Вьетнам и немцы» становится ясно, что Майнхоф понимала, что «холодная война» (пусть на примере ее «горячего фланга» во Вьетнаме) — это мировая война, то есть III Мировая война. И понимала это за три десятилетия до субкоманданте Маркоса.
Книга Майнхоф еще только была обещана, а на страницах «Книжного обозрения» его ответсек А. Ройфе уже поспешил опубликовать донос: вот он, дескать, «посильный вклад «Гилеи» в борьбу с экстремизмом». Лавры Фаддея Булгарина ему покоя не дают. Родители ему в детстве не объяснили, что «стучать» нехорошо.
Но Ройфе на этом не остановился и выступил с теоретическим оправданием доноса: «Очень важно понимать, что реально противостоит «левому натиску» и что сможет противостоять в будущем. Речь о конкуренции за «ментальное пространство» — этот lebensraum литературы. Ведь леваки зашевелились не случайно: те, кто стоял у кормила литературной власти все постсоветские годы, так и не смогли предложить российском читателю ничего жизнеспособного. Отсюда унылые дискуссии в газетах о «сумерках литературы», отсюда премиальный бартер («ты награждаешь меня сегодня, я тебя — завтра»), отсюда фатальное падение тиражей «толстых» журналов, которым уже не подняться. А все потому, что бывшие инженеры человеческих душ никак не возьмут в толк: учительство кончилось, начался балаган. Литература стала шоу–бизнесом, и задача у нее одна — развлекать. Были, были хорошие романы за минувшее десятилетие — «Генерал и его армия», «Венок на могилу ветра», «Ложится мгла на старые ступени»… Получали «престижные» премии, имели хорошую прессу, издавались отдельными книгами. Но выйди сейчас на улицу спроси прохожего о любом из этих романов — вразумительного ответа не получишь. А Маринину — знают! И Акунина — знают!
Именно масскульт, честный, беспримесный масскульт, который весь стоит на консервативных ценностях (Бог, семья, собственность, патриотизм — порядок произвольный), сражается сегодня с леваками за власть над умами сограждан. У них разная философия: авторы масскульта хотят исправить нынешнюю жизнь, левакам же надо полностью разрушить ее… Кажется, ясно, кому нужны великие потрясения, а кому — великая Россия».
Хорошо, когда человек пишет так прямо и открыто. «Бог, семья, собственность, патриотизм» — любой фашист под этим подпишется. «Масскульт» как оружие против подлинной, «высокой» культуры — да это же Шпрингер! Великая Россия… Великая Германия… Ein Reich, ein Volk, ein Führer… Какое вам еще нужно доказательство, что книгу Майнхоф нужно срочно издавать?
Александр Тарасов
Автор предисловия выражает глубокую благодарность Анне Комаринец за бесценную помощь в работе с источниками на немецком и шведском языках.