Хубилай — хан вернулся из Шанду в Ханбалык. Три дня длились празднества и пиры, которые он устроил для придворных и посланцев. В этих увеселениях принимало участие восемь тысяч человек. Великий хан сидел на высоком троне, на северной стороне, лицом к югу. У богато сервированного стола стояли придворные, удостоенные чести подавать императору вина и яства. Рот и нос у каждого из них были прикрыты шелковым платком, чтобы чужое дыхание не коснулось еды императора. Паж подал Хубилай-хану золотой кубок с вином, отошел на три шага и стал на колени. И тогда все придворные и гости, собравшиеся в зале, также опустились на колени и коснулись лбами пола.

Когда властелин поднес кубок к губам и принялся жадно пить, арфисты ударили по струнам, и тут же вступили цимбалы, барабаны и духовые инструменты.

Великий хан опорожнил кубок, и его испещренное морщинами серо-желтое лицо сразу порозовело. Музыка умолкла, все поднялись на ноги и заняли свои места.

По правую руку от Хубилай-хана, правда много ниже его, сидели его сыновья, внуки к другие родичи. Кресло, на котором восседал его старший сын Чимким, было несколько выше кресел других его сыновей. Иноземные принцы и придворные, в строгом соответствии со своим рангом, сидели за еще более низкими столами, на еще более низких сидениях. По левую руку от великого хана, в том же порядке, что мужчины, сидели женщины. Однако большинству гостей приходилось довольствоваться местом на ковре.

У входа в зал собралась пестрая толпа. Там были купцы и посланцы из разных стран, которые привезли всякие диковинки, комедианты, фигляры и колдуны, желавшие показать великому хану свое искусство и ловкость.

Великий хан Хубилай, катайский император, сидел на высоком троне, украшенном резными драконами, и глядел поверх собравшихся. Их шелковые, расшитые золотом и серебром одежды с изображением цветов и зверей сливались в такой живописный фон, который не могла бы создать фантазия художника. Слуги принесли блюда с мясом, овощами и фруктами. Служанки расставили на столах серебряные и золотые сосуды с кобыльим и верблюжьим молоком, с рисовым и виноградным вином.

Император кивком подозвал к себе одного из придворных. От него пахло вином и пищей, поэтому он затаил дыхание, пока великий хан шептал ему что-то на ухо. Оказалось, что Хубилай-хан желает видеть Марко Поло. При этом на его лице появилось хитрое выражение, но оно исчезло, как только венецианец склонился перед ним. Министр Ахмед придвинулся ближе к трону. Сю Сян, как всегда, стоял слева от императора.

— Вы изучили в Ханбалыке денежную систему, — сказал император. — Скажите, хороша ли она?

Марко Поло знал, что император любит короткие ответы, и, не колеблясь, сказал:

— Я восхищен мудрой денежной системой вашего величества.

Хубилай-хан вдруг почувствовал сверлящую боль в животе. Его доброе расположение духа разом улетучилось. Слуга принес ему еще вина. Снова загремела музыка, и снова все общество опустилось на колени и не поднималось, пока император не бросил порожнего золотого кубка на пол. Придворные, стоявшие вблизи, видели, как император сразу приободрился. Марко Поло спокойно глядел на Хубилай-хана.

— Ахмед намерен увеличить налоги, — сказал великий хан. — Мне нужны деньги для оплаты воинов. Как вы считаете, разумно будет так поступить?

Марко Поло задумался. Разговоры в зале притихли, словно даже в дальних углах люди поняли, что обсуждается важный государственный вопрос. Чимкин, старший принц, резко поставил кубок на стол и вытер жирный рот.

Марко почувствовал на себе взгляд Сю Сяна, исполненный явной тревоги. Впервые Марко открылось лицо катайского ученого, обычно такое замкнутое. Затем венецианец поискал глазами Ахмеда, который кивнул ему и улыбнулся.

— Было бы несправедливо, ваше величество, взвалить на плечи народа еще большую тяжесть.

Тогда император обернулся к Сю Сяну:

— А вы что думаете, Сю Сян?

Ученый встал, слегка поклонился повелителю и сказал:

— Пастух стрижет овец дважды в год. Если стричь овец ежедневно, то можно было бы собрать куда больше шерсти, но у овец тогда не было бы защиты против холода и жары, и они бы вскоре подохли. Разве хороший пастух станет снимать с овец последнюю шерсть? Возможности народа тоже имеют границы. Если господин министр Ахмед отнимет у него все до последнего, не свершит ли он ту же ошибку, что и пастух, решивший ежедневно стричь овец?

Глубокие морщины на лице Хубилай-хана, бегущие от носа к уголкам рта, залегли, казалось, еще глубже. В зале все стихло. Только со двора доносились громкие голоса да принц Чимкин, который был уже немного навеселе, пил со своим соседом. Сю Сян. Ахмед и Марко Поло стояли у трона под перекрестным огнем сотни любопытных, насмешливых и завистливых глаз.

Хубилай-хан думал о тайном сообщении, которое он получил несколько дней назад. Поход против острова Чипингу кончился полной неудачей.

Почти весь императорский флот был уничтожен. Ему нужны были деньги, чтобы построить новые корабли и усилить свое войско, ибо Кайду, внук Угэдэй-хана, старый противник императора, собирал под свои знамена воинов в подвластных ему странах. Он пытался склонить на свою сторону князей северных провинций Катая и заставить их поднять восстание против Хубилай-хана. Крайне неприятны были и постоянные бунты катайцев в провинциях, ранее подвластных династии Сун, завоеванные лишь несколько лет назад: для подавления этих мятежей надо было так же сильно увеличить войско.

Император откинулся на спинку трона и наморщил лоб. Он думал. Глаза его горели мрачным огнем. В это мгновение он преисполнился отвращением к легкомысленным, пышно разодетым придворным, которые думали только об удовольствиях, в то время как он, возвышаясь над всеми на золотом троне, терзался тяжелыми заботами. Придворные и их жены казались ему похожими на фазанов с великолепными пестрыми хвостами и маленькими глупыми головками, способных только клевать жирных червей на лужайках императорского парка.

Взгляд императора скользнул от Марко Поло к Сю Сяну и Ахмеду. Кто они, эти люди? Друзья или враги? Хубилай-хан самодовольно усмехнулся. Кто осмелится стать его врагом? Ему достаточно шевельнуть рукой, и любой его противник будет уничтожен. Но власть свою он должен каждый день завоевывать сызнова, и поэтому он нуждался в услугах Сю Сяна, Ахмеда, Марко Поло и тысячи других, которые помогали ему повелевать чужими народами. Он ценил их за ум, но ни одного из. них не любил. Пока они были ему нужны, он их одаривал бриллиантами, богатыми одеждами и золотыми сосудами, но с той минуты, как они ему больше не понадобятся, он бросит их на произвол судьбы и даже будет рад, если на его бывших любимцев накинется свора завистников, словно стая стервятников на падаль.

После долгого молчания император сказал Ахмеду:

— Вы министр финансов. Вы слышали, что сказали Марко Поло и Сю Сан? Теперь я желаю услышать ваш ответ.

Ахмед скрыл свое удовлетворение. Он прекрасно понимал смысл слов Хубилай-хана. «Ты, Ахмед, должен достать мне деньги», — вот что примерно хотел сказать император. Ахмеду представилась возможность нанести ненавистному Сю Сяну ощутимый удар. А с Марко Поло, с этой юной лисой, вкравшейся в доверие к Хубилай-хану, он потом сведет счеты.

Ахмед почтительно склонился перед своим господином:

— Ваш покорный слуга просит ваше величество уделить ему несколько минут внимания. Я, ничтожный, осмеливаюсь сравнить управление государством с распашкой огромной целины, простирающейся на много десятков тысяч ли. Прежде не было человека, чтобы обработать эту землю, и она поросла дикой травой. Но вот ваше величество поручило мне распахать эту целину. Теперь там раскинулись возделанные поля, но встречаются еще и пустоши, кое-где только недавно прошел сев, а кое-где уже показались всходы. Но если не будет сторожа, чтобы охранять эти поля, посевы затопчут, что будет крайне прискорбно.

Министр Ахмед выдержал хорошо рассчитанную паузу и искоса бросил быстрый взгляд на Хубилай-хана, который с явным интересом слушал его слова. Тогда, не обращая никакого внимания на шепот окружающих, Ахмед продолжал, слегка повысив голос:

— Советник Сю Сян наблюдает за моими поступками. Другими словами, он и является сторожем этих полей. Но если он не выполняет свои обязанности с достаточным рвением, то тот, кто обрабатывает землю, только понапрасну тратит силы. А если бы он даже ревностно выполнял свои обязанности, но небо не послало бы дождя, мы все равно не могли бы собрать хорошего урожая. Под дождем, ниспосланным небом, я имею в виду, ваше величество, увеличение моей власти. Да простит меня ваше величество.

Хубилай-хан одарил Ахмеда довольной улыбкой и промолвил:

— Лисы не любят быстрых собак. Я приказываю, чтобы советник Сю Сян предоставил министру Ахмеду полную свободу во всех финансовых делах. Пусть Коготай-хан позаботится о том, чтобы усилить личную охрану Ахмеда.

Ахмед победил. Гости подносили к губам кубки, запах яств все больше наполнял зал, а из уст в уста передавалась новость, что Хубилай-хан увеличил полномочия министра финансов. Все взоры устремились на Сю Сяна, который шел, пробираясь сквозь ряды пирующих, к своему месту. Лицо его, как всегда, было непроницаемо. Пил и ел он мало. Когда убрали столы и комедианты начали показывать свое искусство, Сю Сян покинул зал, где гудели возбужденные голоса и то и дело звучали раскаты пьяного смеха.

Арфисты коснулись струн, трубачи задули в трубы, флейтисты заиграли на флейтах, ударники забили в барабаны, скрипачи задвигали смычками. Властелин пил вино. Склоненные перед ним спины с высоты трона казались сверкающим пестрым ковром.

Марко Поло видел, как узкая фигура Сю Сяна промелькнула на круто изогнутом мостике, который вел во дворец принца Чимкима.

* * *

Дни становились заметно короче. В Ханбалык прибывало много повозок, груженных углем. Перед домом венецианцев также остановилась такая повозка. Из нее выгрузили черные камни, которые рудокопы достают глубоко под землей. Живя в Венеции, Марко никогда бы не поверил, что на свете существуют горящие камни, которые дают гораздо больше тепла, чем древесный уголь, и сгорают так медленно, что их каленого жара хватает на целую ночь. За эти годы он повидал столько диковинного и так привык к каменному углю, что перестал удивляться, когда грел руки над раскаленными докрасна камнями.

Осень поселилась на улицах и в переулках Ханбалыка. Резкий ветер гулял по жнивью, шуршал в плетенных из соломы изгородях, гнул деревья в императорском парке и срывал с них последние листья. Взметенная им пыль стучала по крышам домов. Птицы перестали петь, ласточки кружились вокруг башен, венчавших городские ворота, стрелой падали на мостовую главной улицы и снова вздымались в белесое, затянутое облаками небо.

В редкие солнечные дни на иглах вечнозеленых пихт висели серебряные нити, но солнечные лучи потеряли свою силу и небо было холодного, бело-голубого цвета.

С наступлением вечера нищие вытаскивали жалкие лохмотья и зябко в них кутались. Ван ковал мечи и острия для копий. Кондитер Ли обегал многие улицы города с товаром за спиной и ловко то шуткой, то серьезным словом разжигал ненависть, которая тлела в сердцах людей, и она вспыхивала ярким пламенем.

Сапожник У вынужден был продать мастерскую и покинуть свой дом, потому что не смог уплатить подати. Он перебрался к брату в деревню. Носильщик Ян по-прежнему носил господ и сообщал каждый вечер доверенному лицу безымянного посланца все, что ему довелось услышать.

Ремесленники усердно трудились. Перед обменными кассами монетного двора стояли большие очереди купцов и торговцев. Но кассы эти были открыты только несколько часов в день, потому что денег в казне было мало.

Некоторые трактирщики, хозяева чайных домов и бань платили служащим и поставщикам маленькими бамбуковыми палочками, на которых они помечали сумму долга и ставили свою подпись. Но эти бамбуковые деньги могли быть обменены на настоящие только у того, кто их выдал.

Двадцать восьмого сентября с большой пышностью отпраздновали день рождения императора. Двадцать тысяч князей, военачальников, сановников и других придворных получили по этому случаю в подарок расшитые золотом и серебром одежды, точь-в-точь такие, какие носит сам император. Марко также получил этот парадный наряд.

И вот придворное общество собралось в зале — казалось, оно состоит из одних императоров. Но небо было в этот день серо-желтого цвета и у императора опять болел живот. Придворные молили богов ниспослать императору благословение, поддержку, долгую жизнь, здоровье и счастье. Монгольские князья, а также народы завоеванных стран и провинций отправили ко двору ценные дары.

Мусульманские купцы привезли императору, страстно любящему охоту, соколов и орлов из Киргизии. В знак особого расположения Хубилай-хан послал им яства со своего стола. Однако иноземные купцы сидели со смущенными лицами, не притрагиваясь к мясным блюдам. Хубилай-хан это заметил и велел спросить, почему они не отведают его угощения. Старший из купцов, высокий, прямой старик с длинной белой бородой, осмелился сказать, что эти блюда они считают нечистыми, поскольку они приготовлены из такого мяса, которое закон запрещает мусульманам употреблять в пищу. Краска залила лицо Ахмеда, когда до его слуха донесся гневный голос императора. Хубилай-хан велел подозвать мусульманских купцов к трону.

— Мои яства оказались для вас недостаточно хороши, — сказал он с явным раздражением. — Что ж, тогда убирайтесь вон отсюда!

И тут военачальник Ванчжу вдруг бросился на колени перед императором и попросил разрешения обратиться к нему.

— Что тебе угодно? — с удивлением спросил Хубилай-хан. — Говори быстрее.

Ванчжу поднял голову и сказал громким голосом:

— Простите меня, ваше величество, но я должен вам рассказать, что прочел в священной книге сарацин. Там написано: «Убивайте всех, кто поклоняется многим богам».

Мертвая тишина воцарилась в зале. Военачальник Ванчжу, известный своей храбростью, отважился открыто выступить против купцов. Каждый понимал, что этот выпад был прежде всего направлен против любимца императора Ахмеда, которым отдавал своим единоверцам все лучшие государственные должности. На многих лицах появилась злорадная усмешка, ибо при дворе шла жестокая борьба между различными группами.

Мусульманские купцы, направившиеся было к выходу, остановились.

Хубилай-хан велел им снова подойти к трону.

— Вы слышали, что сказал Ванчжу?

Старый купец растерянно поглядел по сторонам, словно искал поддержки. Тогда Ахмед подошел к трону, упал на колени и попросил его выслушать. Но Хубилай-хан приказал ему молчать. Он послал одного из придворных за мусульманскими учеными. Когда они явились, император спросил самого почтенного из них:

— Правда ли, что в вашей священной книге написано: «Убивайте всех, кто поклоняется многим богам»?

Ученый смущенно молчал, не зная, как уклониться от ответа.

— Да, там так написано, ваше величество, — ответил он наконец.

— А вы верите, что ваш святой закон исходит от самого бога?

Император говорил теперь спокойно, словно хотел внушить мужество человеку, не помнящему себя от страха.

— Безусловно, ваше величество, — ответил ученый.

Тогда император спросил, выжидающе глядя на своего собеседника:

— Если ваш бог велел вам убивать всех неверных, то почему же вы не выполняете его наказа?

От этого коварного вопроса ученый окончательно потерял голову.

— Мы не можем их убивать, время еще не настало, — ответил он.

В зале поднялся гул возмущенных голосов. Ахмед пришел в ужас. Он был исполнен бешенства и страха.

— Зато я могу вас убить! — воскликнул Хубилай-хан. — Схватите его и отрубите ему голову, — приказал он. — Остальных бросьте в тюрьму.

Стражники потащили несчастных, которые и не пытались оказывать сопротивление, через зал.

Ванчжу смешался с придворной толпой. Его друг Чуй Ин, который возглавлял отдел в главном имперском присутствии, молча положил ему руку на плечо.

Министр Ахмед был крайне раздосадован. Ему казалось, что какая-то рука схватила его за горло и душит. Эти глупцы вмиг разрушили все, что он создавал годами. Его ничуть не трогало, что мулле отрубят голову или что остальных его единоверцев сгноят в темнице.

Их судьба его нисколько не волновала. Но он прекрасно знал, что гнев Хубилай-хана обрушится теперь и на него.

Ахмед следил глазами за Ванчжу, который стоял теперь рядом с Чуй Ином и беседовал с ним. Размышляя, как отвести от себя гнев великого хана, министр Ахмед тут же придумал месть Ванчжу: как только он снова упрочит свое положение, он уничтожит друга Ванчжу — Чуй Ина.

Овладев собой, Ахмед снова попросил императора выслушать его.

— Говори, Ахмед! — сказал Хубилай-хан уже более мягким тоном.

Министр умолял императора повременить с исполнением приказа о казни мусульман. Он предложил вызвать еще двоих мусульманских ученых и спросить их, как они толкуют это место в коране. К великому изумлению придворных, Хубилай-хан согласился.

Кто мог знать, что думал владыка, когда принимал то или иное решение. Он был также переменчив в своих настроениях, как боль, которая то точила его, то вдруг стихала. А небо, видневшееся в просвете двери, было все того же серо-желтого цвета.

Стоит ли гневить чужих богов?

Лицо Хубилай-хана, изборожденное морщинами — следами страстей и властолюбия, — было непроницаемо, как камень. В свою колесницу он запряг не только иноземцев, но и чужих богов. С людьми он играл как с куклами, но перед богами испытывал суеверный страх. Христиане считали своим богом Иисуса Христа, сарацины — Магомета, евреи — Моисея, а катайцы — Будду. Хубилай-хан почитал всех четверых и молил их укрепить его власть.

Император откинулся на спинку трона, ожидая прихода мусульман, и не без удовольствия вспомнил, как он ответил недавно Марко Поло. Улучив удачную минуту, венецианец спросил его, почему Хубилай-хан не желает принять христианство. И тогда он, самый могущественный властелин на земле, ответил ему с мудрой улыбкой:

— А почему, собственно говоря, я должен стать христианином? Вы же сами видите, что христиане не делают чудес, им не открыты великие тайны. А жрецы моей веры умеют делать все, что пожелают. Они управляют погодой и могут изменять течение рек. Когда я сижу за столом, они заклинаниями добывают мне сосуды с вином и молоком. Они подымаются в воздух и парят, хотя рука человека их не касается. Вы сами свидетели того, что наши священнослужители имеют дар предвидения и могут предсказывать все, что мне надо узнать. Если бы я обратился в вашу веру и стал бы христианином, что бы сказали князья моего двора и остальные придворные, которые не разделяют этой веры? Разве они не спросили бы, что меня побудило принять христианство, чем христианские священники доказали свою необычайную силу, какие чудеса они творили? И мне нечего было бы им ответить. Они сочли бы меня человеком заблуждающимся, а другие священники, которые умеют творить истинные чудеса, легко могли бы меня погубить.

Придворное общество дрогнуло, когда мусульманские ученые подошли к трону и пали ниц перед повелителем. Хубилай-хан молча поглядел на них и приказал встать. Ученые пытались скрыть свое волнение. Один из них был маленького роста, совсем седой, с тревожно бегающими глазами. Глубокие морщины избороздили его высокий лоб и виски. Другой был худощав, с костист тым лицом и огромными руками. Он поймал на себе взгляд Ахмеда, на мгновение закрыл глаза, и лицо его озарилось каким-то глубоким покоем.

— Верно ли, что ваша священная книга приказывает убивать иноверцев? — спросил император.

Все молчали, устремив глаза на ученых. Ахмед был неестественно бледен, но хладнокровие вернулось к нему. За эти мгновения он успел взвесить все возможности и поклялся самым жестоким образом отомстить Ванчжу и его другу, если только ему удастся уговорить императора отказаться от неразумного намерения казнить мусульман. Он решил, что великий хан не сможет так просто обойтись без него, даже если мусульмане впадут в немилость.

И вдруг произошло нечто совершенно неожиданное. Серо-желтые тучи, затянувшие небо, раздвинулись, словно занавес, и яркие солнечные лучи озарили серый осенний день. Черепица на крышах, которая только что была совсем тусклой, отливала теперь золотом. Комедианты, с веселыми лицами стоявшие у двери в ожидании, когда им разрешат выступить, оказались освещенными как на сцене. Движение прошло по толпе придворных. Золото, серебро, бриллианты, пестрые шелка и красные колонны — все засверкало каким-то удивительным блеском на темном фоне стен, украшенных резным деревом. Солнце сияло, заливая зал своим ослепительным светом.

И тут заговорил высокий худощавый мулла:

— Аллах велел нам убивать тех, кто поклоняется многим богам, это — правда, но он имел при этом в виду только тех, кто не признает существования некоего высшего существа. Поскольку ваше величество упоминает имя бога в каждом приказе, то вас и ваших единоверцев никак нельзя причислить к тем неверным, которых закон велит уничтожать.

Хубилай-хан, увидевший в неожиданно пробившемся солнце небесное знамение, вполне удовлетворился ответом муллы. Он приказал немедленно освободить арестованных и одарил ученых богатыми подарками.

Если не считать этого происшествия, то празднование шестидесятишестилетия властелина прошло так же, как и все другие праздники при дворе. Придворные ели столько, что казалось, их животы вот-вот лопнут, и пили столько, что, уходя, кое-кто даже коснулся ногой порога.

* * *

Зимние месяцы были снежными и морозными. Однажды слепой Ши взволнованно вбежал в кузницу и сказал:

— Отец Ван, взяли кондитера Ли. Стражники обходят все дома и ищут оружие. Ян сказал, что вам нужно немедленно бежать.

Мальчик схватил грубую руку кузнеца.

— Скажите что — нибудь, отец Ван… — молил он, подняв к кузнецу исполненное страха лицо.

Ван притянул мальчика к себе.

— Бежать? — начал он глухим голосом. — Куда нам бежать, Ши? У меня на лице клеймо преступника. Здесь, на моей улице, всякий знает, кто я такой. Но кто мне даст работу в чужом городе? Люди подумают, что я вор или убийца.

— Я играю на бамбуковой флейте. Мы не умрем с голоду. Поторопитесь, отец Ван. Я слышал, как кричали женщины, когда приходили стражники и топорами рубили двери. — И Ши добавил совсем тихо — Я боюсь. Пойдем, отец, Ван.

Мальчик прижался к Вану. Кузнец чувствовал, как он дрожит. И он вспомнил о годах, проведенных в тюрьме. Теперь взяли кондитера Ли, его веселого друга. Стражники ходили по городу, всюду выискивая непокорных. Ван вспомнил и ту ночь, когда к нему пришел безымянный посланец. Тогда надежда была велика. Потом в кузницу привезли железо, и он ковал мечи и наконечники для копий. Они верили, что вскоре на горах запылают сигнальные костры, и с нетерпением ждали этого часа. Но, оказывается, ожидания их были тщетны. Прошло много дней и ночей. С тоской вглядывались они в темные горы, окружавшие Ханбалык. Они все ждали и ждали…

Надежда, жившая в сердце Вана, умерла. «Я играю на бамбуковой флейте». Так сказал ему слепой Ши. Он не видит света, но у него мужественная душа. И он играл так, что всякий, кто его слушал, забывал свои заботы. Огонь в горне погас. В кузнице стало совсем холодно.

— Ладно, Ши, мы уйдем, — сказал Ван. — Ты будешь играть на флейте, а я буду просить милостыню… Хорошо стало жить в Катае, Ши.

— Я слышу, как они идут, отец Ван. Они выбивают двери в соседнем доме. Скоро они придут и к нам. Мы должны торопиться.

Ван уложил свой жалкий скарб, навьючил осла и вывел его через заднюю дверь в проулок. Когда он тихо сказал ослу: «Пошел, серый!»— стражники уже стучали в ворота кузницы.

Ши ухватился за поводья. Его юное лицо повзрослело от печали;

— Быть может, мы еще когда-нибудь вернемся сюда, — пробормотал Ван.

Глинистая дорога была разъезжена. Перед домами лежали кучи грязного снега. Многие лавки и мастерские были закрыты. Через южные ворота из города уходил поток людей. Часовые их не задерживали, потому что военачальник Ванчжу приказал беспрепятственно всех пропускать. Но у других ворот, которые охраняли стражники монгольского хана Коготая, многих задержали. Темницы были переполнены.

Министр Ахмед, который после происшествия с мусульманами стал могущественнее, чем когда-либо, плел интриги, как паук паутину. Народ голодал, а он безжалостно выжимал из него последние соки. Зато государственная казна вновь пополнялась, а Хубилай-хан не спрашивал, откуда берутся деньги. Он повсюду открыто хвалил Ахмеда. Когда же Ахмед обвинил Чуй Ина в невыполнении приказов императора и предложил его наказать сто семью ударами, Хубилай-хан не возразил против этого приговора. Так Чуй Ин погиб из-за того, что положил руку на плечо своему другу Ванчжу.

Ванчжу в белой одежде пошел туда, где похоронили его друга. Он долго стоял перед могильным холмиком. Дозорные не решались прогнать этого неподвижно стоявшего человека в трауре, хотя останавливаться в этом месте было строжайше запрещено. Небо затянуло, потом пошел снег, покрывая белой пеленой могилу, над которой кружились и каркали вороны. Ванчжу казалось, что небо разделяет его траур. Разомкнув вдруг свои плотно сжатые губы, он чуть слышно прошептал:

— Он убил тебя, Чуй Ин, но я отомщу за тебя. Я не буду знать покоя, пока тело Ахмеда не бросят собакам или гадюкам. Я клянусь в этом… Клянусь.

С каменным лицом покинул он могилу друга. Власть Ахмеда становилась все безграничнее. Придворные робели перед ним и дрожали от страха. Толстуха Джамбуи-хатун подарила своему любимцу в знак особой милости девять красивых рабынь. Хубилай-хан преподнес ему белого коня, украшенного драгоценной сбруей.

Ахмед упивался милостью великого хана и совершенно перестал считаться с предписаниями, исходящими от Сю Сяна, так как не придавал больше никакого значения его должности советника.

* * *

Ясным холодным днем в январе 1282 года Марко узнал, что поход на Чипингу потерпел неудачу. Матео покинул Ханбалык больше года назад. Прощаясь, он весело сказал другу:

— Я отправляюсь в путь, Марко. Ты даже представить себе не можешь, как я рад, что снова попаду на море. Только теперь я опять чувствую, что жизнь имеет какой-то смысл. Ашиму я оставляю на тебя. Ты ее защитник. Не сомневаюсь, что ты сумеешь оградить ее от любых посягательств. — Улыбнувшись, он добавил — Поговори с ней как-нибудь. Быть может, ее уже не мучает тоска по Куньмину. Быть может, она когда-нибудь согласится поехать с нами в Венецию. Ах, Венеция! То, что здесь из золота, в Венеции из железа. Я люблю железо, Марко. Оно надежнее золота. Будь здоров и счастлив, брат! До скорой встречи! Я вернусь, овеянный славой. И смотри не забудь поговорить с Ашимой. Быть может, она поедет с нами.

Таким остался Матео в памяти Марко — жизнерадостным и исполненным веры в будущее. Капитан Матео!

Сам министр Ахмед сообщил Марко печальную новость и выразил свое сердечное соболезнование. Он даже вспомнил в этой связи об Ашиме, которая, как он сказал, теперь осиротела.

Марко с рассеянным видом быстро шагал по улице, не обращая внимания на бедно одетых прохожих, которые, пугливо озираясь, тащили свою поклажу. Он не слышал ругани и проклятий стражников, которые гнали перед собой мрачных людей. Он вздрогнул, увидев, как какая-то женщина с криком бежала за процессией, но, подойдя к своему дому, уже забыл эту сцену.

Две тысячи катайских джонок направились в Чипингу. В них разместилось не меньше ста тысяч воинов. Они благополучно причалили к берегу богатого острова и в первой битве нанесли серьезное поражение вражескому войску. Но потом появился Токимуно с мощным подкреплением, собранным на всех островах Чипингу, и оттеснил монголов и катайцев к морю. Многие из них пали в этом кровопролитном бою, но кое-кому удалось добраться до джонок. Однако потом задул северный ветер, джонки попали в страшный шторм, и большинство из них затонуло.

«Венеция! Ах, Венеция!» Теперь его друг никогда уже больше не увидит Венецию! Марко не сомневался в том, что храбрый Матео дрался в первых рядах. Мало было надежды, что он спасся. Но чем ближе Марко подходил к дому, тем больше старался убедить себя, что какая-то надежда еще есть. Когда он шел по двору, он даже попытался придать лицу веселое выражение, однако сделал все, чтобы избежать встречи с Ашимой, отцом и дядей Маффео.

Войдя к себе в комнату, Марко сбросил плащ и сел к столу. Он подпер голову руками и уставился в одну точку, весь во власти тяжелых мыслей. Неужели возможно, что такой человек, как Матео, никогда больше не вернется? Они подружились за время длинного и опасного путешествия, их дружба окрепла благодаря всему, что им довелось вместе пережить за эти годы, и постепенно они стали друг другу совершенно необходимы. Марко видел Матео изо дня в день, ясный разум и хладнокровие друга помогали юноше идти прямой дорогой, не плутая по окольным тропинкам придворных интриг.

Мысли Марко обратились к прошлому. Воспоминания, словно гонимые ветром облака, плыли перед его умственным взором. Матео, вооруженный огромным мечом, сражается с караунасами, они накидывают ему на шею лассо, падая, он шепчет: «Беги, Марко…» Матео сидит в яме и вырывает у разбойника из рук копье… «Теперь ты во второй раз вытащил меня из ямы, Марко, и девчонку в придачу… В саду цветет большой желтый цветок… Вернусь ли я еще когда-нибудь в Венецию?»

Марко казалось, что он слышит шепот друга, и каждая фраза вызывала в памяти живую картину. «Жив ли ты еще, Матео?»— спрашивал он себя, как ребенок, и прислушивался к самому себе, словно мог услышать ответ. Но ответа не было; он поднял голову и огляделся. Тишина в доме угнетала его.

«Не плачь, козочка, — сказал Матео Ашиме, когда уезжал. — Ведь Марко остается с тобой». И он ушел.

А теперь Марко должен сообщить Ашиме печальную новость. Она, наверно, у себя в комнате. Ей трудно было переносить зиму в Ханбалыке. Она себя плохо чувствовала во время сильных морозов, руки у нее становились ледяными, пальцы теряли гибкость. Как-то однажды, неожиданно войдя к ней, он увидел, что девушка, мертвенно-бледная, сидит на погасшем кане, и, когда он с озабоченным видом спросил, не больна ли она, Ашима ответила, словно вернулась откуда-то издалека: «Я боюсь белого снега».

Марко встал и принялся тихо ходить взад и вперед по комнате. Поддаваться этому мрачному настроению бессмысленно. Кто сказал, что Матео погиб? Конечно, слова министра Ахмеда были малоутешительными, но что мог знать Ахмед о Матео? Матео умел постоять за себя, как никто другой. Море и штормы были его родной стихией. Если из тысячи джонок потонуло девятьсот девяносто девять, то тысячную капитан Матео наверняка благополучно провел через все опасности. Матео жив! Иначе и быть не может. Марко обругал себя глупцом за то, что сразу предположил худшее. Ашима не должна знать о его страхах. Какой смысл волновать ее прежде времени.

Когда Марко думал о том, что вот уже восьмую зиму живет в Ханбалыке, а перед этим провел три года в пути, ему казалось, что от детства и юности его отделяет целая жизнь.

Детство было так далеко от него, как родная Венеция от Ханбалыка. Когда он в какую-нибудь редкую минуту пытался вспомнить Джованни, юного кораблестроителя с изумительным голосом, или черноволосую подругу детства, живую Джанину, или верного слугу Паоло, он убеждался, что их лица затянула серая тень забвения. Ярче оживали в памяти краски, когда он думал о могиле матери на тихом кладбище в Сан Микеле.

Но сейчас мысли его все время возвращались к Матео. Прекрасный образ друга заслонил все остальное. Как он мог пред положить, что Матео погиб?

Исполненный сомнений и тайной тревоги, Марко отправился к Николо и Маффео Поло.

Старики сидели, как Марко и предполагал, перед разложенными списками товаров, счетами, перевязанными пачками денег и горячо спорили. Заметив Марко, они прервали свою словесную дуэль.

— А вот и явился господин сын, — добродушно-насмешливо сказал Маффео Поло. — Чем мы обязаны, мессер Поло, редкой чести оказаться в вашем обществе?

Марко подошел к столу и сел против них. Он вдруг почувствовал, что в нем снова укрепилась надежда. Отец и дядя, только что вернувшись из поездки, опять сидят за бумагами и готовятся к новому путешествию. Они были смелы и предприимчивы. Марко принадлежал к их семье.

Отец и дядя, увлеченные новыми планами, сразу же обратились к Марко за советом и помощью.

По распоряжению верховного совета по торговле с чужеземными странами снаряжались корабли и предоставлялся кредит купцам, готовым отправиться в длительное путешествие на юг. И, хотя государство брало себе семь десятых общей прибыли, а купцам оставляло только три десятых, все же нашлось много охотников отправиться в такое путешествие. Марко обещал переговорить с кем надо и помочь Николо и Маффео Поло получить корабль и товары.

Во время этого разговора Марко мог незаметно наблюдать за отцом и дядей. Несмотря на то что они с юности вели бродячую жизнь, полную опасности и неудобств, они все еще были молоды. Марко всякий раз восхищался их неисчерпаемой жизненной силой.

Никто никогда бы не сказал, что Николо Поло через несколько недель исполнится пятьдесят лет, хотя его борода и волосы на висках были подернуты легкой проседью. Походка его осталась быстрой, и держался он прямо. Дядя Маффео, которому уже исполнилось пятьдесят два года, сохранил неисчерпаемый юмор и никогда не жаловался на физическую усталость. Они были венецианскими купцами, и Венеция, эта западная столица всемирной торговли, по праву могла ими гордиться. Но что знали правители республики Святого Марка об этих сыновьях своего народа?

Марко встретился глазами с отцом, и оба молча улыбнулись; они были довольны друг другом.

Николо Поло с гордостью вспоминал слова Хубилай-хана во время первой аудиенции в Шанду: «Лицо вашего сына сияет, и в глазах у него огонь». О Марко ему беспокоиться нечего. Благодаря уму и выдержке Марко стал влиятельным человеком при дворе великого хана.

— Погляди только на него, Николо, — улыбаясь, сказал Маффео Поло брату. Ты помнишь, как мальчиком как-то ночью он вошел к нам в ночной рубашке и спросил, — тут Маффео изменил голос, подражая детскому голосу Марко — «Прости, отец, но мне нужно спросить у дяди… Дядя, вы сказали, что всякий, кто предстает перед великим ханом, должен поцеловать землю. А вы тоже это делали?»— Маффео Поло от всего сердца рассмеялся и уже своим обычным голосом продолжал — А теперь он сам при дворе великого хана и уже несметное число раз лежал в пыли перед властелином. Но он остался таким же, каким был, наш Марко.

— Что нового слышно при дворе? — спросил Николо Поло.

— У Хубилай-хана болит живот, и его приближенные бегают по двору с золотыми ночными горшками, — язвительно заметил Маффео.

— Казнили Чуй Ина из императорской канцелярии, — ответил Марко Поло, — Говорят, это акт мести со стороны министра Ахмеда.

— А твое мнение? — спросил Николо Поло.

— Не знаю. Со мной Ахмед всегда любезен, а при дворе много болтают.

— В Ханбалыке раскрыт заговор, — задумчиво проговорил Маффео Поло. — Ахмед выжимает все соки из населения. Все его ненавидят.

— Это еще ничего не значит, — возразил Николо Поло. — Нас они тоже ненавидят. Они вообще плохо относятся к чужеземцам. Я бы не стал портить отношений с Ахмедом. Он пользуется доверием императора.

И все они вдруг остро почувствовали отсутствие Матео.

— Жаль, что Матео так далеко, — сказал Маффео.

Николо подумал: «Я всегда радовался, когда Матео был с Марко», а вслух сказал:

— Он не должен был уезжать.

— Теперь он мог бы отправиться с нами на юг.

Слова с трудом срывались с губ и падали, как тяжелые камни.

— Императорский флот уничтожен у Чипингу, — сказал Марко, не подымая глаз.

Они молчали, пока наконец Маффео не сказал как бы про себя:

— Так, значит, ты все уже знаешь?

Они не глядели друг на друга. Николо и Маффео Поло узнали печальную новость раньше, чем Марко, но молчали.

— Я верю, что он жив, отец.

— На это еще можно надеяться, — ответил Николо Поло.

Купцы провели в Ханбалыке еще шесть недель. Марко позаботился о том, чтобы им предоставили два корабля. Когда Хубилай-хан и его придворные собирались на охоту в северную область, венецианцы с караваном отправились к морю.

Весна долго не решалась вырваться из белого плена зимы. Но потом за одну ночь она вступила в свои права. Тянувшиеся к небу ветки высоких тополей покрылись красноватой дымкой, на кустах и деревьях лопались печки. Во дворах стояли свежевыкрашенные паланкины. Женщины сидели перед домами и делали искусственные цветы. Молоточки золотых дел мастеров били по благородному металлу, а придворные дамы, украсив себя новыми драгоценностями, уже гуляли по императорскому саду.

Деревья и кусты были в цвету. Рано утром, когда весь город еще спал, пели птицы. Солнце вставало и подымалось в голубую высь. Хубилай-хан и его огромный двор покинули столицу Ханбалык.