Фань Гунн-ду стал теперь так богат, как ему и присниться не могло. У него была целая пачка черных бумажных денег с киноварной печатью великого хана, он мог бы купить и участок земли, и домик. На шее у него висел кожаный мешочек с рубинами. Рядом с его мулом бежала лошадь. Фань приобрел новую дорогую одежду. Когда он проезжал через деревни, крестьяне приветствовали его, как господина.

Могилу для друга Фань вырыл над самой рекой. Матео лежал лицом к прибрежным скалам. Он покоился в желтой глинистой земле. Фань положил в его могилу то, что ему было дороже всего на свете: соломенную шляпу своей умершей дочери. Затем он завалил холмик камнями, чтобы защитить его от стервятников и ворон.

Река с грохотом прорывалась сквозь узкую горловину, которую она пробила в скалах. Рулевые на джонках со страхом поглядывали на неровные отвесные стены, между которыми кипела бело-желтая вода. Когда джонка попадала в эту стремнину, она переставала слушаться руля. Ее подбрасывало и кружило словно бумажный кораблик, с быстротой стрелы несло прямо на вздымающиеся утесы, и вдруг она исчезала за резким поворотом реки.

Не раз случалось, что джонки разбивались об эти острые скалы. Эту теснину лодочники называли «гнездом змей», потому что ночью, в полнолуние, волны обвивали джонки, точно серебряные змеи, и, грозно шипя, кидались на тех, кто отважился выйти на палубу.

Когда Шань, стоя у могилы, прощался с Матео, он вспомнил во всех подробностях их совместное путешествие, и оно показалось ему самым веселым и прекрасным временем в его жизни, хотя и было омрачено растущей тревогой за здоровье попутчика, которому день ото дня становилось все хуже и хуже.

Тоска по жене, дочке и маленькой хижине у рисового поля ослабла, но зато Фань пережил новое горе — смерть Матео.

В небе парили орлы и ястребы, они неподвижно повисали над скалами, а потом, вновь взмахнув крыльями, устремлялись вдаль, описывая широкие круги, и исчезали за поворотом реки. На каменистой почве не росли ни деревья, ни кусты, лишь кое-где в расщелинах пробивалась трава, которой едва хватало, чтобы прокормить диких коз и овец. Матео умер под большим парусом и покоился теперь на каменистом склоне.

— Прощай, Хозяин, — сказал Фань. — Мне было хорошо с тобой. Я сделаю все, как ты велел.

До Ханбалыка оставалось три дня пути. Теперь Фаню уже не нужно было дорогой красть кур и ягнят, но по привычке он все же это делал. Ах, как велика сила привычки! После захода солнца он сел под деревом в стороне от дороги и, убедившись, что никто за ним не следит, расстелил на траве платок. Лошадь и мул паслись поблизости. Мимо галопом проскакал гонец. К седлу был приторочен красный мешок с императорской почтой. Фань подождал, пока всадник не скрылся из виду, вытащил пачку денег и высыпал на платок рубины из мешочка. Они пылали огнем.

— Ах, зачем ты умер… — вздохнул Фань и прикрыл рукой сверкающие камни. — Как же мне теперь поступить, Хозяин? — продолжал он тихо разговаривать с мертвым. — Почему ты не сказал: «Деньги возьми себе, и лошадь можешь взять, а все остальное отдай моим друзьям». Ведь ты мог бы так сказать, а ты сказал: «Возьми, что тебе надо…» Как это понять, Хозяин? Ты же сам знаешь, как много человеку надо. Когда у него появляется рубашка и штаны из полотна, ему хочется иметь шелковую одежду, а когда он ее получает, то уже не может жить в старой хижине, а хочет иметь дом с садом, где росли бы белые акации и инжир — не хуже, чем у господина Ву. Если он построит себе дом на горе, ему тут же понадобится загородный дом в долине, да еще со слугами и служанками, и так далее, без конца… Вот что получается из твоего «Возьми, что тебе надо».

Фань тяжело вздохнул. Он снял руку с кучки рубинов и зажмурился, не в силах вынести их манящего сверкания. Матео рассказывал ему, с каким трудом добывал он эти рубины у его величества царя Бадахшана. И снова в ушах Фаня зазвучал громовой смех его веселого попутчика. Но тут же перед ним встало мертвенно-бледное лицо умирающего, который прошептал ему: «Ашиме принадлежит все, что у меня есть: деньги, рубины, все… Останься с ней и с Марко. Я так хочу… Возьми, что тебе надо. Ты войдешь через Южные ворота, от улицы Тысячекратного счастья, третий квартал».

Послезавтра он увидит стены Ханбалыка. Там есть мраморные дворцы и залы с золотыми колоннами. А людей там столько, сколько рисинок в поле. Но если там так много людей, то, наверно, нелегко найти среди всей этой путаницы улиц и переулков улицу Тысячекратного счастья. Как мог рассчитывать Хозяин, что Фань отыщет эту улицу?

— Ах, зачем ты умер!.. — повторил Фань и открыл глаза. Он снова увидел рубины. Освещенные лучами заходящего солнца, самоцветы вспыхнули, как раскаленные угли, и ему показалось, что они превращаются в огненные капли и по одной падают на его измученное сердце.

На могиле Матео лежат камни, вечный шум потока доносится до вершины скалистого склона, а в небе парят орлы. Вдали от родины, в желтой земле, рядом с маленькой соломенной шляпой покоится капитан Матео. Фань с тревогой оглянулся. Не рассердится ли Матео, если он не выполнит его воли?

По дороге прошел караван верблюдов. Мул Фаня и лошадь объедали листочки с куста. На берегу пруда прогуливалось семейство уток.

— Я знаю, ты видишь все, что я делаю, Хозяин, — сказал Фань. — Ты считаешь, что я должен взять себе половину всего? Что ж, ладно, я возьму половину. А улицу Тысячекратного счастья я уж как-нибудь найду. На этот счет не тревожься. — Фань Гунн-ду с напряжением вглядывался в небо, словно ждал какого-то таинственного знамения.

Он расположился под раскидистым сучковатым деревом. Пели птицы, беззаботно прыгая с ветки на ветку. Что им за дело до душевных терзаний сидевшего на земле человека? Фань вздрогнул, когда что-то упало ему на ногу, но тут же успокоился, убедившись, что этот знак ему подало не небо, а птичка.

Фань разделил деньги и рубины ровно пополам, потом запаковал свои сокровища и с чувством облегчения пустился в путь.

Ночь он провел в городке, куда въехал еще до наступления темноты.

Когда на следующее утро он тронулся в путь, поля на высоту человеческого роста были окутаны густым туманом. Потом взошло солнце, и его лучи разогнали это полупрозрачное серое покрывало. Все вокруг казалось обновленным и сверкало всеми цветами радуги. Навстречу Фаню шел высокий, крепко скроенный человек и вел за руку мальчика. Соломенные сандалии странников были изорваны, а обтрепанная одежда выгорела на солнце.

«Бедные люди, — подумал Фань Гунн-ду, — идут пешком по дороге и, наверное, не знают, удастся ли им съесть за день мисочку риса. Скоро в Катае будет больше нищих, чем крестьян и ремесленников…» У него как будто остался мешочек с рисом. Он увидел глаза мальчика. «Слепой, — подумал он с состраданием. — Такой молодой, а слепой!..»

Он остановил лошадь и спрыгнул наземь.

— Доброе утро! — приветливо сказал он. — Далеко ли до Ханбалыка?

Фань заметил клеймо на щеках путника и вспомнил о тех ценностях, которые вез с собой. Но он тут же поймал долгий взгляд человека с клеймом и прочел на его лице горечь и презрение.

— Вам нечего меня бояться, господин. Я не вор и не убийца. Завтра в полдень вы будете в Ханбалыке.

— Ван добрый, — сказал слепой мальчик.

Фань сам посмеялся над своими опасениями и, бессознательно подражая Матео, обратился к Вану:

— А что ты думаешь, сынок? У нас недолго стать преступником. Поймаешь дорогой курицу, тебя схватят — вот тебе и клеймо. Нынче надо держать ухо востро.

Ван улыбнулся веселой речи этого южанина, но тут же снова стал серьезным и сказал:

— Я кузнец Ван из Ханбалыка. Поверьте, я никогда не делал ничего плохого.

Мальчик вытащил бамбуковую флейту и заиграл песенку.

— Я иду на юг, — продолжал Ван. — Быть может, я найду там какую-нибудь работу.

— Почему ты покинул Ханбалык? — спросил Фань.

— Почему? — мрачно повторил Ван. — Может, мне там не нравится…

Фань почувствовал, что ему не следует переспрашивать. Он молча слушал звуки флейты, но Ван сказал в сердцах:

— Перестань, Ши. Ты дудишь с утра до ночи. Я устал от твоей флейты.

Слепой мальчик оборвал мелодию. Ван тосковал по своей кузнице, когда слышал песни, которые мальчик играл там, во дворе. Ши знал это и поэтому не обиделся.

— Как он красиво играет! — сказал Фань. — Подождите, у меня как будто есть мешочек риса, быть может, он вам пригодится.

— День сегодня хорошо начинается, Ши, — сказал Ван, испытывая какую-то неловкость от великодушия незнакомца. — Благодарим вас, господин. Счастливого пути! — И тихо добавил — Поклонитесь от нас Ханбалыку.

Широкая дорога, с обеих сторон обсаженная деревьями, была разъезжена. Солнце поднялось уже высоко и нещадно жгло согнутые спины крестьян, которые шли за тяжелым плугом или сажали зеленые ростки риса.

На холме, возвышавшемся над равниной, виднелись палатки воинского лагеря. Их было так много, что Фань не смог их сосчитать. На лугах паслись лошади. Отряд всадников, вооруженных луками, галопом скакал взад и вперед вдоль дороги, упражняясь под руководством сотника в резких поворотах. Всадники на всем скаку рывком натягивали поводья так, что кони, взвившись на дыбы, поворачивались на задних ногах и тут же стрелой мчались в противоположном направлении.

У большого, богатого шатра, покрытого звериными шкурами, стоял военачальник и наблюдал за упражнениями всадников.

Во время своих странствий Фань часто видел воинские лагеря. Они неизменно располагались милях в четырех-пяти от больших городов: воины всегда находились в боевой готовности и в любую минуту могли выступить. Монгольские и катайские солдаты защищали власть Хубилай-хана, причем катайцев из южных провинций обязательно посылали на север, за несколько тысяч ли от родных мест, а катайцев с севера отправляли на юг. Кроме того, каждые два года происходили перемещения военачальников.

Многое из того, что видел Фань, заставляло его задуматься. Какая бездна скрытого страдания! Фань никак не мог забыть утреннюю встречу, хотя не сумел бы даже объяснить, чем она его так взволновала, — то ли игрой слепого мальчика, то ли мрачным лицом его поводыря, изуродованным клеймом.

Шерсть коней блестела словно шелк. Всадники так близко проскакали мимо него, что он смог разглядеть их лица и убедиться, что все они увлечены боевой игрой.

Быть может, ему лучше выбросить наконечники из своей сумы? Катайцам ведь строго запрещено носить оружие.

Когда Фань миновал всадников, у него на душе стало легче. К обеду он попал в маленький городок и заказал себе в харчевне княжеский завтрак: рис, утку, мясной паштет, бамбуковые побеги и корни лотоса. С тоской подумал он о Матео. Совесть его была нечиста оттого, что он так легко тратит деньги.

«Не сердись, Хозяин, — проговорил он про себя. — Сегодня вечером я достану бесплатную курочку и покрою этот расход».

Чем ближе подъезжал Фань к столице, тем труднее ему было совладать с собой. Как он ни старался, мысли его вновь и вновь возвращались к рубинам и деньгам. И в его разговорах с мертвым Матео все сильнее звучал упрек. «Ты мог бы теперь ехать рядом со мной, а вместо этого ты умер, а перед смертью сказал: «Возьми, сколько тебе надо…» Что мне делать, если жизнь так дорога? Сам видишь, съел простой обед, и уже нет изрядной суммы. Я еду в Ханбалык, чтобы выполнить твой приказ. Но ведь о своем будущем мне тоже надо позаботиться. Ну, сам скажи, Хозяин, разве я не должен позаботиться о своем будущем?»

В уединенном местечке Фань снова вытащил деньги и рубины и с озабоченным лицом принялся их делить: три четверти он отложил себе, а четверть оставил Ашиме. Потом он украл по дороге курочку, поджарил ее на костре и, досыта наевшись, лег спать под открытым небом, между лошадью и мулом. Он тут же заснул, но спал неспокойно.

Фаня мучил ужасный сон. Ему приснилось, что ночью на него напали разбойники и утащили его в пещеру. Там лежали деньги и рубины. Главарь шайки был огромного роста, а когда он сорвал со своего лица черный платок, Фань узнал в нем Матео. Матео насмешливо захохотал и сказал грозным голосом: «Ты все это украл, Хозяйчик! Теперь будешь стоять у позорного столба».

Фань проснулся до восхода солнца. Притаившись за спиной мула, он чуть приподнялся и оглядел поля, еще затянутые дымкой тумана. Потом он дрожащими руками ощупал грудь и кушак. Деньги и рубины были на месте. С облегчением вздохнув, он встал и начал собираться в путь.

К вечеру Фань добрался до пригорода Ханбалыка. Это было на следующий день после убийства Ахмеда. Весть о ночных событиях передавалась из уст в уста и вызывала всеобщее ликование. Ремесленники и торговцы группами стояли на улицах или собирались во дворах и чайных домиках, чтобы услышать во всех подробностях историю смерти Ахмеда.

Новость эта распространялась с быстротой молнии, несмотря на двойные стены дворца и на мгновенно поставленную на ноги охрану Даду, насчитывавшую двенадцать тысяч человек. Уже ночью слухи об убийстве Ахмеда какими-то таинственными путями вышли за пределы дворца, а утром, словно на крыльях ветра, разлетелись по городу и теперь волновали все умы. Из Ханбалыка весть эта разбежалась по всей огромной империи куда быстрее гонцов императорской почты.

Старики сказители ходили по улицам и передавали тут же собиравшейся толпе все новые подробности ночных событий.

Город кишмя кишел солдатами. Отряды всадников прочесывали квартал за кварталом и разгоняли толпу, которая сразу вновь собиралась. У городских ворот была выставлена тройная застава, и все повозки и вьюки подлежали обыску.

Фань Гунн-ду решил поэтому остановиться в пригороде. Он снял комнату на постоялом дворе, в котором селились люди с достатком, поставил лошадь и мула в конюшню и вечером отправился в город. На маленькой площади он примкнул к толпе, которая тесно обступила сказителя и жадно слушала его рассказ. Старик говорил нараспев, постукивал в такт словам колотушкой из эбенового дерева:

— О птицах я знаю, что они умеют летать, о рыбах я знаю, что они умеют плавать, о зверях я знаю, что они умеют бегать. Тех, кто бегает, можно поймать, тех, кто плавает, можно выловить, тех, кто летает, можно подстрелить. Но я не могу понять, как дракон идет наперекор волнам, наперекор ветру и восстает против неба. — Старик понизил голос и продолжил уже почти шепотом — Я видел сегодня Сю Сяна. Разве он не подобен дракону?

Вздох облегчения пробежал по толпе. Все собравшиеся тревожились за Сю Сяна, который вместе с остальными заговорщиками сидел под стражей в своем собственном доме. Разве он не был подобен дракону, который шел наперекор ветру, наперекор волнам и ускользал из рук врагов?

— Да пошлет ему всевышний десять тысяч лет жизни! — воскликнула какая-то женщина.

Фань Гунн-ду устал от беготни по городу и от множества новых впечатлений и поэтому вскоре вернулся на постоялый двор. Там он поужинал и, как только стемнело, ушел к себе. Сквозь тонкие стены до него доносился тихий говор соседей. В подсвечнике горели свечи. Фань провел рукой по темному, полированному столу, с восхищением поглядел на сложный узор яркого ковра, застилавшего весь пол. В углу лежал его багаж. Голубое вышитое покрывало выглядело здесь весьма убогим, и бесчисленные мешочки и торбы Фаня тоже мало подходили к обстановке постоялого двора. Он сложил все свои вещи в ларь, тихо уселся на постель и задумался. Никогда прежде он не предполагал, что придет время и он заживет, как настоящий господин, я комнате, стены которой не обмазаны желтой глиной. Он забыл обо всем, что узнал в городе. Глухие голоса за перегородкой тоже смолкли. Слышно было только, как во дворе еще возится конюх; потом хлопнула калитка и вдали залаяла собака.

Все это походило на сон. Ему не надо заботиться о лошади и муле: чьи-то чужие руки их накормили и напоили. Ему не надо заботиться о еде и о ночлеге. Он носит одежду из тонкого сукна, а если захочет, сможет завтра же купить себе и шелковую. На столе стоит чашка чая. Ее принес слуга и спросил, не угодно ли господину еще чего-либо.

Что же ему еще угодно? Фань вздохнул. Сказка кончилась, ее сменила быль. Завтра он войдет в город через Южные ворота… Улица Тысячекратного счастья, третий квартал налево… Конечно, он выполнит последнюю волю Матео. Нет силы, которая смогла бы ему в этом помешать, иначе он всю жизнь не будет знать радости. Но ему трудно решиться, потому что Матео выразился так неясно: «Возьми, сколько тебе надо, сынок». Он помнил каждое слово… Фань тихо поднялся, оглядел комнату, словно опасаясь, что сюда проник вор, и закрыл дверь на засов. Потом он снова вынул деньги и рубины и разложил их на две неровные кучки.

Глубокая озабоченность отразилась на лице Фаня. Он сморщил лоб и пробормотал:

— Если ты не согласен, то скажи… Клянусь, я сейчас выберу два самых красивых рубина для Ашимы.

Сердце Фаня громко стучало в груди. Он и в самом деле верил, что мертвый друг слышит его слова, и ждал, что вот-вот раздастся его сердитый голос. Но голос не раздался.

— Я ж знал, что ты согласишься со мной, — сказал он с облегчением.

Фань спрятал мешочек с драгоценными камнями и деньги под подушку, погасил свечи и со спокойной совестью лег спать.

* * *

Дом Сю Сяна находился в центре города, неподалеку от башни с колоколом. Слуги ступали тише обычного и переговаривались шепотом. Марко Поло, военачальник Чжанъи и Сю Сян сидели под стражей в библиотеке ученого. Они устали от волнений этой ночи, спать они так и не легли, а сочиняли обвинительный акт. С ужасом узнал Марко Поло о всех преступлениях, содеянных Ахмедом за двенадцать лет его власти.

Время прошло в напряженной работе, и они едва услышали удар колокола, возвещающий о наступлении утра, едва заметили солнце, озарившее охваченный волнением город. На столе лежал обвинительный акт, который надо было в последний раз просмотреть, прежде чем Коготай-хан начальник дворцовой стражи, отправит его вместе со своим донесением Хубилай-хану в Шанду.

Марко опустил голову на руки и закрыл глаза. Солнечный свет мешал ему. Брови его подергивались от волнения. Он снова видел, как Ванчжу, не дрогнув, ждет смертоносной стрелы и, пронзенный, падает навзничь перед троном, снова слышал повелительный голос Коготай-хана: «Брось меч, ты арестован». Марко вспомнил, как перед ним, словно в знак предостережения, вдруг возник образ Ашимы, и вновь пережил в каком-то полусне исполненный счастья миг ее освобождения… Вот она с тихой улыбкой на устах стоит в нерешительности, пока он не окликает ее: «Ашима…» Она любит его и обещала поехать с ним в Венецию…

Сон одолел Марко.

— Пусть отдыхает, — сказал Сю Сян.

Слуги бесшумно поставили на стол еду и вышли из комнаты. Но нервы Марко были так взвинчены событиями этой ночи, что он услышал тихий разговор, шаги и поднял голову.

— Я, кажется, заснул, — сказал он.

— Отдохните, вы это заслужили, — сказал Сю Сян, и его исполненный симпатии взгляд задержался на венецианце. — Обвинительный акт готов. Мы ждем Коготай-ана. Пойдите прилягте, господин Поло. Вы ведь поскачете в Шанду, поэтому больше нас нуждаетесь в отдыхе.

— Разрешите мне остаться здесь, — сказал Марко Поло. — Быть может, я вам понадоблюсь во время разговора с Коготай-ханом.

Чжанъи вдруг сказал:

— А Ванчжу погиб!..

Сю Сян склонил голову, потом взял в руки обвинительный акт:

— «Мы, недостойные, просим великого хана Хубилая, всесильного властелина мира, императора катайцев…»

Бесстрастная деловитость, с которой читал старый ученый, только усиливала впечатление от тех преступлений, которые перечислил Сю Сян. Марко Поло сжал кулаки, а Чжанъи беспокойно забегал по комнате.

— «…Ахмед скрыл от императора растрату двухсот тысяч тинг бумажных денег, собственной властью назначил шесть министров, приказал курьерской почте его величества возить только свои приказы и донесения личной секретной службы, ввел налог на пшеницу, дерево, фарфор, шелк, каменный и древесный уголь, ткани и оливковое масло. На словах Ахмед заверял, что печется о довольстве и благосостоянии народа, а на деле разорял все провинции, предъявляя им невыполнимые требования и публикуя жестокие карательные приказы. Ахмед казнил старшего цензора Цуй Ю, государственного секретаря Чуй Ина и многих других, стоявших у него на пути. Повсеместно он отстранял от должности и бросал в тюрьму достойных чиновников, ставил на их место своих людей; покрывал растратчиков. Он сколотил себе огромное состояние, похищал жен и дочерей самых знатных вельмож…»

— Не надо больше, Сю Сян, — попросил Чжанъи.

Ученый положил обвинительный акт на стол. Марко Поло встал и подошел к окну. Во дворе расположился отряд воинов. Плотное кольцо стражников отгораживало дом от внешнего мира. Они были под стражей дворцовой охраны и не знали, что происходит в городе.

Праздное ожидание было мучительно. Почему задерживался Коготай-хан? Он ведь знал, что обвинительный акт готов.

Марко с тревогой думал об Ашиме. Он не увидит ее перед тем, как поскачет в Шанду, а может быть, и вообще ее больше не увидит.

Все зависело от настроения Хубилай-хана. Если он будет страдать от болей в желудке или по какой-либо другой причине будет не в духе, он может приговорить их к смерти, даже не пожелав ознакомиться с обвинительным актом… Джамбуи-хатун была в Шанду. Ахмед — ее любимец. Разве она не попытается оказать влияние на Хубилай-хана? Зачем он дал себя уговорить и принял участие в убийстве Ахмеда? Почему Сю Сян посылает именно его, Марко Поло, к Хубилай-хану, а не отправляется туда сам, чтобы поддержать обвинение против Ахмеда?

Когда Марко Поло поднял глаза, он увидел, что на него устремлен взгляд Сю Сяна, и устыдился своего малодушия. Как он мог хоть на минуту забыть, какое зло причинил Ахмед Ашиме и ему? Он был под стражей у Коготай-хана, и положение его было не блестящим. Но если бы Ахмед был жив, то он, Марко Поло, был бы теперь во власти этого преступника. Марко с удовлетворением вспомнил, что принял решение действовать против Ахмеда еще до того, как узнал о похищении Ашимы. Он принял сторону Сю Сяна прежде, чем личные мотивы побудили его отомстить Ахмеду или, во всяком случае, искать от нега защиты. И Марко решил бесстрашно пройти этот путь до конца.

— Вы тревожитесь за свою невесту? — спросил Сю Сян. — Мы сделаем все, что будет в нашей власти…

Он сказал это с большой теплотой.

— Благодарю вас, милостивый господин, — ответил Марко Поло. — Надеюсь, все обойдется.

Слуга сообщил, что Коготай-хан желает их видеть. Это известие взбодрило Марко, усталость как рукой сняло. Они встали, когда явился комендант дворцовой стражи. Два телохранителя замерли у двери. Маленький, коренастый Коготай-хан подошел вплотную к Марко Поло, откинул назад голову и, устремив вверх колючие глаза, впился в него долгим взглядом. Коготай-хан был в полном военном снаряжении, и серебряный шлем, надвинутый на лоб до самой переносицы, делал его похожим на задиристого петуха. Он чувствовал, что после ночных событий на него легла огромная ответственность, и усердно старался подавить в себе всякий проблеск присущего ему, но столь неуместного в этих условиях добродушия. Внимательно разглядев высокого и широкоплечего венецианца, он принялся ходить взад и вперед по комнате, уперев кулаки в боки.

Вдруг он остановился и, вытянув указательный палец, спросил:

— Так вы, значит, хотите поехать в Шанду? Что ж, отправляйтесь в Шанду… Наш повелитель скажет, как с вами надлежит поступить… Передайте ему, что я беру на себя заботу об империи. Вас будет сопровождать тысяча воинов. Вы поедете в самом центре вооруженных всадников. Вы будете под их постоянным наблюдением. Помните это. Если вы попытаетесь бежать, вас убьют. Таков мой приказ. Сегодня утром из Ханбалыка ускакал гонец. К моменту вашего прибытия в Шанду Эсень-Тимур, глава Совета цензоров, уже успеет передать его величеству мой доклад. Я велел описать все так, как я видел… Эсень-Тимур мой кровный брат. Если угодно, можете передать ему от меня привет… А теперь берите обвинительный акт и отправляйтесь в путь. Во дворе вас ждет стража…

Закончив эту длинную речь, Коготай-хан вытер пот со лба.

— Благодарю вас за почетный эскорт, который вы мне даете, — сказал Марко Поло с чуть заметной усмешкой. — Он весьма внушителен. Я передам от вас привет почтенному Эсень-Тимуру и сообщу его величеству, что вы взяли на себя заботу об империи.

Марко Поло слегка поклонился и, по монгольскому обычаю, прикоснулся кончиками пальцев к сердцу, к щеке и ко лбу.

Сю Сян подошел к Марко Поло и молча его обнял. Чжанъи тоже обнял его на прощание.

— Дзе, дзе, — сказал Коготай-хан. — Да хранит вас вечное небо.

Во дворе Марко ждал огненный конь, пятнистый, как леопард. Это благородное животное было лучшим доказательством доброго расположения Коготай-хана к венецианцу. Одним движением Марко Поло оказался в седле. Он скакал во весь опор, окруженный отрядом всадников. Мрачные мысли его развеялись, усталости как не бывало. Ветер обвевал его лицо. Солнце закатилось за горы, вдоль белых оград цвели деревья и кусты, ритмичный топот копыт сливался в волнующую мелодию. Ночные события во дворце наследного принца казались теперь Марко нереальными. Опьяняющее чувство свободы охватило его.

Он дал коню шенкеля, слегка ударил его плеткой по спине, нагнулся к его гриве и тихо сказал:

— Беги, Пантера!

Марко почувствовал, как напряглись мускулы этого великолепного коня. Отбросив назад голову и пронзительно заржав, он стрелой промчался вперед, едва касаясь копытами земли. Марко почудилось, что он летит. Отряд пропустили через Северные ворота без задержки. Всадники оказались на широкой дороге, которая вела в заповедные места императорской охоты на берегу Белого озера и в летнюю резиденцию Шанду.

Лица монгольских воинов лоснились от пота. Их плетки мелькали в воздухе, оружие сверкало на солнце, а гривы их гнедых коней, устремленных вперед, развевались на ветру.

Весть о смерти тирана Ахмеда опередила всадников. Вся страна была охвачена лихорадочным возбуждением, и многие злобно глядели вслед скачущему отряду. В некоторых городах дело дошло даже до восстания. Возмущенное население изгоняло любимцев Ахмеда из присутствий и творило над ними расправу. В эти города тут же ввели боевые отряды, чтобы подавить восстания и рассеять собравшуюся на улицах толпу. В лагерях, расположенных вблизи городов, воины всегда находились в боевой готовности. Имена Ванчжу и Сю Сяна были у всех на устах. Говорили еще о военачальнике Чжанъи и о каком-то бородатом чужеземце, который, по слухам, также принимал участие в убийстве Ахмеда. Поэтому, когда на большой дороге встречали Марко под эскортом тысячи всадников, сразу возникало предположение, что он и есть тот самый сказочный витязь, о котором все говорят. Но монгольские воины не отвечали на расспросы и, бранясь, отгоняли любопытных.

На протяжении всего пути Марко не покидало радостное чувство надежды. Он рисовал себе приятные картины будущего и почти совсем забыл, в каком опасном положении находится. Только когда с вершины горы ему открылся, наконец, прекрасный вид на летнюю резиденцию императора, когда он увидел раскинувшийся на холмах Шанду, с его цветущими садами, красивыми домами, дворцами и пагодами, он вспомнил, какая трудная задача стоит перед ним.

Сю Сян поступил мудро, послав в Шанду с обвинительным актом именно его, Марко Поло, ибо император с самой первой встречи с венецианцем был к нему неизменно хорошо расположен.

Марко въехал в городские ворота. Перед ним лежала широкая главная улица. На ней царило обычное оживление, словно ничего не случилось. В эту минуту ему особенно захотелось, чтобы рядом с ним был Матео, всегда такой бодрый, отважный и умный. Окруженный тысячью всадников, Марко вдруг почувствовал себя очень одиноким, и ему показалось, что во взглядах, которые монгольские воины то и дело бросали на него, таится угроза. Он пытался побороть это неприятное чувство, во всех подробностях вспоминая свою первую встречу с Хубилай-ханом.

Главная улица Шанду была вымощена, и железные подковы коней гулко цокали о камни. Люди расступались перед всадниками, вооруженными блестящими луками. Стремительно скользили их тени по длинному ряду торговых лавок, теснившихся вдоль тротуара. День был солнечный, в воздухе стоял запах травы и свежих овощей. На лотках лежали горы зеленого лука и цветной капусты. В корзинках стрекотали кузнечики. Почтенные ювелиры предлагали сверкающие драгоценные камни. На маленькой площади два скомороха, окруженные толпой зевак, подбрасывали высоко в воздух копья и ловили их обнаженной спиной, плечом или бедром.

Картины мирной жизни сменяли одна другую, и Марко не мог себе представить, что, быть может, видит все это в последний раз. Императорский парк и дворцы были расположены в противоположном конце города. Он пришпорил лошадь и больно ударил ее плетью, чтобы заставить перейти на галоп.

— Беги, Пантера!

Марко еще раз отдался пьянящему чувству свободы. Но вот распахнулись ворота, и он попал в дворцовый парк. Тишина, лужайки, клумбы, деревья. У второй стены всадники остановились, и Марко в сопровождении коменданта дворцовой стражи и четырех телохранителей поскакал ко дворцу. Мрамор, которым был облицован фасад, поражал своей белизной, а желтая, зеленая и красная черепица крыши весело проглядывала сквозь молодую листву.

Навстречу Марко вышел чиновник в красной шелковой одежде и почтительно поклонился.

— Глава Совета цензоров господин Эсень-Тимур ожидает вас, милостивый господин.

— Проведите меня к нему, — сказал Марко Поло.

Эсень-Тимур лишь недавно получил эту должность, и венецианец еще не был с ним знаком. Когда Марко переступил порог комнаты, он от изумления даже замер на мгновение у двери: перед ним стоял не кто иной, как сам Коготай-хан, с которым он четыре дня назад расстался в Ханбалыке. Сходство братьев было ошеломляющее. Однако Марко почти сразу же заметил, что председатель Совета цензоров человек совсем иного склада, нежели его кровный брат. Если Коготай-хан отличался грубоватым благодушием, то Эсень-Тимура характеризовала изощренная хитрость. Проницательный взгляд его маленьких холодных, тигриных глаз был устремлен на Марко. Он молчал, и это затянувшееся молчание как-то сковало Марко. Но он бесстрашно встретил взгляд Эсень-Тимура и терпеливо ждал, что будет дальше. Марко только чуть заметно наморщил лоб — кроме этого, он ничем не обнаружил охватившего его волнения.

— Я слушаю вас, господин Марко Поло, — проговорил наконец маленький коренастый монгольский князь.

При этом он вытянул вперед свою бритую круглую голову, чтобы получше разглядеть Марко проницательными, холодными глазами.

Марко увидел вблизи старое, испещренное морщинами, безжалостное лицо и тут же вспомнил, что, судя по слухам, Эсень-Тимур всего только несколько лет назад прибыл в столицу из татарского кочевья, расположенного где-то в степи. Хубилай-хан позвал его как боевого товарища своей юности и, под влиянием минутного настроения, назначил главой Совета цензоров, хотя Эсень-Тимур не знал ни катайского, ни уйгурского языков.

Однако старый вояка прекрасно разбирался в людях и всецело полагался на свой природный ум. Влияние его на Хубилай-хана было велико. Придворные всячески льстили Эсень-Тимуру и с любезной улыбкой выслушивали его грубости.

— Коготай-хан, ваш кровный брат, просит передать вам привет, — начал Марко Поло.

— Вы что, прибыли сюда, чтобы передавать приветы? — спросил Эсень-Тимур.

— Нет, — коротко ответил Марко Поло. — Спрашивайте меня о чем хотите, и я вам отвечу… Я привез обвинительный акт, вы же знаете.

Глава Совета цензоров взял из рук Марко исписанные листы и, даже не взглянув на них, бросил на стол.

— Сколько вам лет? — спросил он.

Марко удивленно посмотрел на него и ответил:

— Двадцать девять.

— Сколько воинов вы убили в бою?

Что хочет от него этот старик? Почему он задает такие странные вопросы? Раскосые глаза, как показалось Марко, разглядывают его с явной благосклонностью. А быть может, он ошибается? Может быть, это всего-навсего взгляд охотника, который любуется благородным обликом дичи, попавшей в западню?

— Мне не довелось убить кого-либо в бою, — ответил Марко. — Почему вы меня об этом спрашиваете?

На лице старика отразилось разочарование.

— Молчите, — приказал он строго и после долгой паузы добавил — Коготай-хан — герой. Когда мы с ним бросались в бой, враги дрожали.

Марко Поло решил, что правильнее всего будет не обращать внимания на странное поведение Эсень-Тимура.

— Коготай-хан велел вам передать мне привет? — Эсень-Тимур вновь погрузился в длительное размышление, а потом продолжал — Он послал ко мне гонца… Так, значит, вы отрубили голову этой змее Ахмеду?

Взяв со стола обвинительный акт, он протянул его Марко:

— Я не могу этого прочесть. Прочтите мне сами вслух, что бы я мог изложить его содержание нашему повелителю.

Глава Совета цензоров сел против Марко и с каменным лицом в течение двух часов слушал чтение обвинительного акта против Ахмеда. За это время никто не вошел в комнату. Близился вечер, тени сгущались, буквы плясали перед глазами Марко, он с напряжением переводил с листа катайский текст на монгольский, и от этого у него разболелась голова. Марко вздохнул с облегчением, когда произнес наконец последнюю фразу.

Лицо Эсень-Тимура по-прежнему ничего не выражало.

— Я вас выслушал, — сказал он. — Наш повелитель нуждается сейчас в покое. Завтра я расскажу ему обо всем. А теперь вы можете удалиться, но вам нельзя выходить из парка.

Марко Поло покинул комнату с двойственным чувством. Он и сам не знал, умно он вел себя или глупо. Старая лиса держалась так, что все оставалось неясным. Но в глубине души Марко чувствовал, что дело обстоит не так уж плохо, и это чувство укреплялось, когда он вспоминал слова старика: «Так, значит, вы отрубили голову этой змее Ахмеду?»

Слуга указал Марко отведенную ему комнату. Когда Марко направился в парк, чтобы немного пройтись, за ним последовало четыре телохранителя, которые не выпускали его из виду во время прогулки.

На следующее утро Марко проснулся на рассвете.

«Что будет с моими стариками, если Хубилай-хан приговорит меня к смерти? — думал Марко. — Попадут в немилость? Потеряют все свое состояние?»

— Повелитель отдыхает в павильоне Ладана. Я ему все рассказал. Он ждет вас, — сказал Эсень-Тимур. — Он играет павлиньими перьями… Повелитель плохо спал.

«Что ему от меня надо? — думал Марко Поло. — Он что, хочет меня напугать?»

На боку у Эсень-Тимура, как обычно, висел короткий меч, рукоятка которого была украшена накладным золотом и драгоценными камнями.

Было еще очень рано, день только начинался — долгожданный час для человека, страдающего бессонницей, но и час казни.

Ветки огромных деревьев, росших вдоль аллеи, смыкались. Эсень-Тимур и Марко оказались под зеленым шатром. Между стволами стояли стражники, такие же прямые, недвижимые и молчаливые, как деревья.

«Не может быть, чтобы для меня все кончилось, — думал Марко Поло. — Ведь это означало бы смертный приговор для Сю Сяна и для Чжанъи».

Они шли между двумя шеренгами стражников, и от этого рождались тяжелые мысли. Не пойдет ли он в оковах назад по этой аллее?

— У вас нет причины радоваться, — сказал вдруг Эсень-Тимур.

Марко Поло рассмеялся.

— Вы хотите меня запугать, Эсень-Тимур? — спросил он. — Я ни в чем не раскаиваюсь.

И Марко замедлил шаг, как бы желая показать, что не торопится узнать решение своей судьбы.

— Но и печалиться нет причины, — добавил хитрый советник.

«Если мои старики потеряют все свое состояние и им придется вернуться в Венецию бедными людьми, — думал Марко Поло, — это будет для них страшнее смерти… Ничего, отец, все обойдется», — твердил он мысленно, чтобы хоть немного себя подбодрить.

— Вон павильон Ладана, — сказал Эсень-Тимур, указывая на легкое строение цвета слоновой кости, стоящее посреди усеянной цветами лужайки. Они дошли до конца аллеи. Широкая тропа вела к воротам павильона.

— Подождите здесь, господин Марко Поло, — сказал Эсень-Тимур. — Я сообщу повелителю о вашем приходе.

Повелитель полулежал на кушетке черного эбенового дерева. Седая борода свисала ему на грудь. Левой рукой он опирался на большую подушку, а в правой держал кубок с вином. У его ног, прямо на ковре, сидела девушка и перебирала струны домры.

Повелитель поднес кубок к губам, залпом осушил его, а потом швырнул на пол. Повсюду — на ковре, на кушетке, на столике — лежали павлиньи перья.

Собачонка с белой как снег шерстью и острой умной мордочкой стояла у столика. Стены покоев были обтянуты расписанным шелком: серая цапля парила над озером, поросшим тростником; над широкой рекой летали птицы; холмистые берега на фоне бледного неба создавали впечатление бесконечного одиночества. У подножия большой скалы, возле сосен, приютились две хижины. Одна картина сменяла другую — пейзажи, пагоды, птицы, но нигде не был изображен человек.

Марко Поло быстрым взглядом окинул комнату и опустился на колени рядом с Эсень-Тимуром, ожидая, пока император заговорит.

Сердце его билось ровно. В углу служанка жарила на вертеле кусочки мяса. Тонкий аромат пряностей разносился по всей комнате.

— Не надо больше играть, — приказал Хубилай-хан.

Девушка с домрой трижды поклонилась и вышла.

— Тимур и Марко Поло, — обратился великий хан к стоявшим на коленях, — сядьте.

Они сели на ковер, служанка подложила им под спину и под локти подушки. Цапля на шелку парила прямо над головой повелителя. В павильоне не было окон, но он был залит светом, потому что в эту минуту на небосклоне, за спиной Эсень-Тимура и Марко Поло, показался раскаленный солнечный шар. Повелитель видел его сквозь открытую настежь дверь. Теплый отсвет солнца озарил лицо великого хана, оттенив все морщины.

— Подай нам мяса, — приказал император.

Марко Поло видел, как дрожали руки служанки, когда она подала повелителю маленький вертел с круглой ручкой из слоновой кости.

Эсень-Тимур поправил свой меч и, по примеру повелителя, с аппетитом принялся за еду. Марко Поло казалось, что Хубилай-хан нарочно оттягивает разговор… «Хочется меня помучить», — подумал Марко. Наевшись, император стал кидать куски мяса собачке. И вдруг он сказал:

— Так вы, значит, убили Ахмеда?.. Джамбуи-хатун очень сердится.

Великий хан взял три павлиньих пера и подул на них. Они взметнулись в воздух, полетели, два из них упали на пол возле столика, третье угодило в жаровню и сгорело.

— Если Наян не угомонится, — сказал Хубилай-хан Эсень-Тимуру, — придется пойти на него войной.

Марко Поло знал, что Хубилай-хан приближается к цели окольными путями. Поэтому он сейчас заговорил о своем дяде Наяне, который собирал против него войско на севере Катая и искал себе союзников. Но мгновение спустя император мог двумя-тремя словами вынести Марко приговор. И Марко ждал следующей фразы с таким напряжением, что у него перехватило дыхание. Он почему-то вдруг вспомнил, как дрожали у служанки руки, когда она подавала императору вертел.

— Зсень-Тимур мне все поведал, — сказал наконец повелитель и засунул в рот кусок мяса. — Я ознакомился также с вашим обвинительным актом. Коготай-хан заслуживает награды… Знаете ли вы, что наместника Янчжоу убили только потому, что он родственник Ахмеда? Повсюду вспыхнули волнения, но мои воины их везде подавили.

Марко Поло видел, что на лице Хубилай-хана отразилось глубокое удовлетворение, и совершенно успокоился. Гордо подняв голову и смело глядя повелителю в глаза, ожидал он своего приговора.

— Ахмед обманывал меня, теперь я это знаю. Но как можно было убить его без суда? Эсень-Тимур, ты сказал мне: «Хорошо, что они его убили. Посадить Ахмеда в темницу и кормить его день за днем, пока не закончится расследование, — это только зря переводить пищу». Да, так ты сказал. Тула-Тимур и ты, Эсень-Тимур, отправитесь в Ханбалык. Пусть Сю Сян соберет всех чиновников, вельмож и ученых и прочтет им обвинительный акт. Обсудите его и вынесите решение. Такой мой приказ.

Эсень-Тимур и Марко трижды коснулись лбом пола. Повелитель продолжал, обращаясь к Марко:

— Я вас назначу наместником Янчжоу. Эсень-Тимур передаст вам золотую пайцзу. Отправляйтесь в Ханбалык, но не задерживайтесь там долго…

Движением руки Хубилай-хан дал понять, что беседа окончена. Марко Поло шел назад по длинной аллее, мимо серых стволов и неподвижных стражников. Сквозь зеленый шатер кое-где пробивалось солнце. Все это было непостижимо. Он был свободен… Утро выдалось на редкость ясное. Теплый воздух струился над лужайками.

Марко был свободен. Невероятно! Повелитель дал ему самый высокий пост, который когда-либо занимал в этой стране европеец. Венецианец Марко Поло — наместник Янчжоу!

Марко почувствовал, как валится с ног от усталости. За прошедшие пятеро суток он спал всего лишь несколько часов. Зато в эту ночь он спал крепко и не видел снов.

На следующее утро Эсень-Тимур принес ему золотую табличку с изображением львиной головы и печатью великого хана,

— Благодарю вас, Эсень-Тимур, — сказал Марко Поло с радостной улыбкой.

— Ах, все вы дураки, — мрачно ответил ему старый монгол. И уже немного мягче добавил — Глядите в оба, чтобы вас не укокошили стражники Джамбуи-хатун. Во дворе вас ожидают телохранители. Повелитель лично распорядился об этом. Возьмите их с собой в Янчжоу, господин наместник.

Марко Поло велел оседлать коня и в тот же день во главе отряда из пятисот телохранителей поскакал назад в Ханбалык. Исполняя приказ великого хана, вместе с ним отправились в путь Сагату-бохадур, Тула-Тимур и Эсень-Тимур.

* * *

Фаню понадобилось восемь дней, чтобы добраться до улицы Тысячекратного счастья. Он чуть ли не каждый день подходил к Южным воротам и часами стоял, глядя на людской поток, а потом возвращался с нечистой совестью на постоялый двор, пил, чтобы забыться, рисовое вино и, тяжело вздыхая, говорил: «Ах, Матео! Друг мой, что ты наделал!.. Люди обращаются со мной, как с мандарином, а я все-таки несчастен. Ты мне все твердил: «Иди к Марко Поло и Ашиме». И я обещал тебе это выполнить. Ну подожди еще немного. Завтра я пойду к ним. Непременно пойду…»

За мулом с лошадью хорошо ухаживали на конюшне постоялого двора. Фань простился с ними так, словно не собирался вернуться. Но втайне он надеялся, что не сумеет найти дом или что там никого не окажется. Однако надежды его, увы, не сбылись. Ему открыл Ян и с недоверием стал разглядывать этого хорошо одетого господина.

Фань выпрямился, придал своему лицу торжественное выражение и сказал:

— Не гляди на меня так, а беги поскорее к своим господам и скажи им, что Фань Гунн-ду желает их видеть. Что ты стоишь? Ноги у тебя, что ли, отнялись?

— Я не могу вас впустить. — ответил Ян, — Господин наш еще не вернулся в Ханбалык.

Тут Фань Гунн-ду рассердился. Он забыл, как трудно ему было решиться прийти сюда. Подумать только, этот слуга позволяет себе не впускать его, господина Фань Гунн-ду!

— Послушай, друг, ты немедленно отправишься к своей госпоже и скажешь ей, что Фань Гунн-ду желает ее видеть. Разве твою госпожу не зовут Ашимой?.. Вот видишь, я все знаю. Скажи ей, что я старый друг Матео, и тогда тебе придется бежать, чтобы поскорее впустить меня в дом, вот увидишь.

Когда Ян ушел, Фань еще раз ощупью проверил, на месте ли мешочек с рубинами и те два самых красивых камня, которые он отложил для Ашимы. Он скажет ей с печальным видом: «Эти два камня вам велел передать мой друг Матео. Только они и были при нем. «Отдай их Ашиме», — сказал он мне. Я потратил все свои деньги, чтобы поставить ему надгробный памятник».

Фань столько раз повторял про себя эти слова, что сам почти в них поверил. Он огляделся вокруг, но во дворе не было домашней птицы, ничто его не искушало. На каменном постаменте стоял бассейн с золотыми рыбками.

Вскоре Ян вернулся.

— Госпожа ожидает вас, — сказал он.

— Ну вот видишь, дружок, разве я тебе не говорил? Проводи меня.

Ян, улыбнувшись, пошел вперед.

Ашима с радостным волнением ожидала посетителя, который обещал сообщить что-то о Матео.

Утром прибыл гонец из Шанду с письмом от Марко Поло, который сообщал, что все кончилось хорошо и что он сам уже на пути в Ханбалык.

Это был счастливый день.

— Садитесь, незнакомец, — сказала Ашима, указав ему место у стола; однако у нее не хватило терпения дождаться, пока он сядет. — Как я рада, что вы пришли именно сегодня! — воскликнула она. — Говорите скорее, как поживает Матео! Прости те меня, но мне не терпится узнать о нем…

Фань глядел на Ашиму с открытым ртом. Все получилось совсем иначе, чем он себе представлял. В ее ясных глазах вспыхивали беспокойные огоньки. Она поразила его своей красотой. В иссиня-черных, блестящих волосах поблескивали две бирюзовые заколки.

Фань опустил глаза. Он не вынес ее вопросительного взгляда.

По ее лицу пробежал испуг.

— Почему вы молчите? — спросила она нетерпеливо, «Цветок лотоса, — с печалью подумал Фань. — Как мне тебе это сказать?»

— Меня зовут Фань Гунн-ду, — начал он беззвучным голосом. — Я был другом Матео… Его лучшим другом… «Передай от меня привет Марко Поло и Ашиме…»

Фань был не в силах дольше глядеть на расширившиеся от ужаса глаза девушки. Он опустил голову на руки. Голос Ашимы донесся до него словно издалека.

— Скажите мне, что случилось! — крикнула она в отчаянии. — Где Матео? Вы должны мне всё сказать!..

Исполненный внезапной решимости, Фань встал. Ему казалось, что Матео смотрит на него своими большими, добрыми глазами. Он вынул деньги, мешок с рубинами и положил всё перед девушкой:

— Он умер под большим парусом. Он был счастлив, что ему довелось умереть на воде. Умирая, он улыбался… «Ашима получит все, что мне принадлежит, — сказал он. — Деньги, рубины, все… Останься с ней и с Марко. Я этого хочу». Он так сказал. И вот я пришел. Я выкопал ему могилу. Над самой рекой. Там он и покоится.

Ашима не плакала. Мысли ее обратились к прошлому. Великан чужеземец появился в ее жизни ветреным весенним днем. Какая-то женщина сунула ей в то утро кусок хлеба. А ночью Ашима снова была посажена на цепь, как собака. Наутро пришел Матео и взял ее за руку: «Пошли, доченька. Я куплю тебе шелковый халат. Тебе нечего больше бояться, ведь с тобой капитан Матео. Никто тебя не посмеет обидеть». И она впервые произнесла его имя: «Матео».

Во власти этих далеких воспоминаний Ашима прошептала:

— Расскажите мне все, как было.

Фань рассказал, как, стоя у позорного столба, он впервые увидел Матео, как они ели «курицу нищих» и пили «благоухающий снег», как они вместе странствовали, пока болезнь не свалила Матео. Он рассказал ей все.

И, пока Фань рассказывал, она видела перед собой Матео и слышала, как он озабоченно говорит: «Становится прохладно, доченька. Мы уже давно сидим».

Это было в тот вечер, когда Марко сказал ей: «Я отвезу тебя в Куньмин, Ашима… Мы поедем вместе — Матео, ты и я».

«Матео умер, — думала Ашима. — Я должна это сказать Марко».

Фань уже давно молчал. Девушка с отсутствующим видом глядела куда-то мимо него. На столе лежали рубины и деньги.

— Ты думал, Фань тебя обманет, Матео? — неслышно спросил он. — Фань сделал все, как ты хотел. Теперь ты можешь спать спокойно. И я обрел покой, ты же видишь, брат… Целая куча денег…

Он прикоснулся рукой к деньгам, поиграл ими и быстро засунул себе за пояс.

«Я их потом отдам», — решил он про себя.

Фань долго ждал, не заговорит ли Ашима. Губы ее были полуоткрыты. Лицо исказилось от немого горя.

И тогда Фань Гунн-ду тихо проговорил:

— Если вы хотите, я останусь с вами.

— Я должна это сказать Марко, — повторила Ашима, не понимая смысла слов Фаня. — Он скоро вернется… Я должна это сказать Марко!.. — крикнула она и закрыла лицо руками.

Фань вышел из комнаты.

— Она теперь плачет, — сказал он Яну. — Я не могу на это смотреть, поэтому я вышел. Если ты слуга в этом доме, то скоро со мной познакомишься. На столе лежит мешок с рубинами. Смотри не прикасайся к нему!