Сегодня наши не играют, и я провел день как настоящий турист. Ездил с Ростоцким и Жженовым в Упсалу.

Упсала — университетский центр Швеции. Здесь в университете учиться можно долгие годы и, если нет средств к существованию, даже получать пособие, но, когда поступишь на работу, затраченные на тебя деньги придется выплатить.

Общежитие удобное. В каждой квартире две комнаты, в каждой комнате по студенту. Вся необходимая мебель. На кухне — встроенный в стену холодильник.

Побывали в двух ресторанчиках. В одном почетным гостям подают густой и вкусный медок в огромном роге. На роге надпись, что из него пил сам У Тан. В другом, в холле, маленькая выставка из двух стендов. На первом старинные шведские монеты — четырехугольные, из меди, весом по полпуда. На другом — оружие древних скандинавов — мечи, кинжалы, кольчуги.

А рядышком с этой древностью новенький никелевый автомат. Бросишь сколько-то крон, нажмешь кнопку, и вылетит из машины пачка «Кента» или пакетик жевательной резинки.

Комическое соседство…

Ни в одном городе за границей не бывал я так часто, как в Стокгольме. Всякий раз я приезжаю сюда с удовольствием и чувствую себя здесь как дома. Мне нравится этот город, у меня тут много знакомых, я привык к его улицам. Но вот я перебираю в памяти все свои многочисленные посещения шведской столицы, вспоминаю все, что я успел там повидать, и прихожу к невеселому выводу: один неполный день в Упсале дал мне больше впечатлений, чем полтора или два месяца, которые в общей сложности я провел в Стокгольме.

Мы, спортсмены, ездим по миру много. Если для других поездка за рубеж — событие, о котором они помнят потом всю жизнь, то для нас это рядовое явление. Я, например, несколько раз был в Париже, трижды в Нью-Йорке, изъездил вдоль и поперек Канаду, видел Лондон, Стокгольм, Вену, Хельсинки, Варшаву, Прагу, Берлин и множество других городов.

Когда я возвращаюсь домой, друзья глядят на меня с завистью и любопытством и требуют, чтобы я поделился с ними тем, что увидал и узнал нового, требуют впечатлений. Я же отделываюсь от просьб общими, ничего не значащими словами. Нет, я не жадничаю, не хочу быть скупым рыцарем и один любоваться своими сокровищами. Впечатления от первых поездок действительно были яркими. Но вовсе не потому, что, скажем, Варшава, Прага, Мюнхен или Нью-Йорк интереснее других городов. Просто они были первыми. А дальше все те же аэровокзалы, более или менее современные, все те же автобусы, более или менее мощные, все те же отели, более или менее комфортабельные, все те же катки, более или менее вместительные. И несколько улиц, более или менее нарядных и широких, по которым мы едем с самолета в гостиницу, из гостиницы на игру и тренировку и со стадиона обратно в аэропорт.

Конечно, я утрирую. Мне посчастливилось ходить по Елисейским полям и набережной Сены, стоять у Нотр-Дам и могилы Неизвестного солдата, но в Лувре я не успел побывать. Я ездил по Бродвею и взбирался на Эмпайр стейт билдинг, правда, не сумел посмотреть Гарлем. Я видел фонтан, быощий прямо из Женевского озера, Венский лес, Пражский кремль, павильоны Всемирной выставки в Монреале. Но это видел каждый турист, побывавший хоть день в этих городах. Он видел и еще многое, чего не успел увидеть я. Он сумел просто побродить по улицам, посмотреть, как люди живут, как спешат они по утрам на работу, как отдыхают вечерами в парках, узнать, что они читают, чем развлекаются. А Булонский лес или Тюильри — разве в силах рассказать я что-нибудь новое о том, о чем до меня рассказали сотни писателей, журналистов, путешественников…

Нет, спортсмены ничуть не менее любознательны, чем все остальные люди. Попав в чужие края, каждый из нас жадно всматривается во все детали незнакомой жизни, мечтает узнать и увидеть что-то новое. Но много ли увидишь из окна автобуса или гостиничного номера? А на большее времени обычно нет. Программа наших зарубежных турне сжата до предела. Тренировка, игра, переезд из города в город — вот и все, что мы успеваем. А надо ведь еще и отдыхать — мы едем не проигрывать. И даже в дни чемпионатов мира, когда мы по две недели подряд ведем оседлый образ жизни, все наши силы, мысли и время поглощает хоккей.

…Вена. Середина марта 1967 года. На чемпионате мира выходной день. Мы завтракаем и прямо в тренировочных костюмах усаживаемся в автобуе. С собой никакого багажа. Только рыболовная снасть и футбольный мяч. Автобус везет нас за город и останавливается в лесу прямо на берегу Дуная. Зелени еще нет, но в лесу пахнет весной. И солнце настоящее весеннее. Мы рассаживаемся вдоль берега с удочками — сейчас начнется долгое ожидание капризного рыбацкого счастья. Но не тут-то было. У рыбы нерест, и клев просто невиданный. Клюет на что угодно. Клюет у всех, даже у таких рыбаков-дилетантов, как я, клюет беспрерывно. В воздухе так и мелькают сверкающие тела окуней и плотвичек. А Коноваленко вытаскивает щуку.

Мы ловили рыбу, играли в футбол, опять ловили рыбу, смеялись и дурачились, как маленькие. Мы забыли обо всем — о хоккее, об очках и шайбах, о сегодняшних и завтрашних заботах. Мы вернулись в город счастливые и отдохнувшие. Нам не надо было торопиться на тренировку — это был день отдыха от начала и до конца. Вечером я заснул как убитый, едва добравшись до постели, заснул так, как никогда — ни до, ни после того дня — не засыпал на чемпионатах мира (пока не попал на первенство мира в качестве журналиста).

Мне запомнился этот день до мельчайших подробностей. Да и не только мне, но, убежден, и всем, кто участвовал в той незабываемой рыбалке. А ведь никакими особенными событиями он не был богат. Просто это был единственный на моей памяти день полного отдыха хоккеистов за рубежом,' день, когда нас не обременяли неотложные дела и над нами не тяготели никакие обязанности. Точнее, когда мы разрешили себе обо всем этом забыть.

Весной 1966 года жена стала уговаривать меня:

— Я слышала, что можно купить туристскую путевку в Финляндию. Турку, Лахти, Тампере, Хельсинки — и на все про все десять дней. Давай ноедем…

— Да чего я там не видал? — отнекивался я. — Что за интерес ехать туда, где был год назад! И жили мы там не десять дней, а почти три недели. В Тампере играли, в Хельсинки и Лахти заезжали. Нет, давай уж что-нибудь другое для отпуска придумаем.

Но человек слаб, особенно если в противники ему достается жена. Она настаивала на своем, и после недолгого сопротивления я сдался. Мы купили путевки и отправились в недолгое путешествие по местам, которые я самоуверенно считал хорошо знакомыми.

Лахти. Крошечный городок, виден с водонапорной городской башни как на ладони. Но он спроектирован и выстроен так, что ему может позавидовать иной город с миллионным населением, А какой образцовый порядок, какая чистота царят на его деревообделочных фабриках! Только побывав на такой фабрике, поймешь, что тут продукцию «так себе» не выпустят. Просто не могут. Недаром мебель, которую делают в Лахти, пользуется у нас таким спросом.

Была жара, и мы провели несколько часов на пляже одного из тысячи озер этой страны, а оттуда через целую «озерную систему» добрались теплоходом до Тампере.

Верно, я прожил год назад в этом городе две недели безвыездно. Но где успел я побывать, кроме музея В. И. Ленина, который не может миновать ни один советский человек, даже если попадает в Тампере на несколько минут? Да нигде. Был в кино, но это не в счет — я даже не помню, что смотрел. На этот раз мы посетили летний театр, осмотрели великолепно оборудованную, огромную современную больницу, новые районы, прекрасно спланированные, с удобными домами, с отличными дорогами, картинную галерею. Ни до, ни после этой поездки я не бывал в знаменитой сауне — финской бане. А тут самая настоящая сауна, да не в Тампере, а неподалеку, на берегу озера, в доме отдыха, который построил финский профсоюз для своих членов. Рабочие приезжают туда на выходные дни со своими семьями, останавливаются в однокомнатных или двухкомнатных домиках (уж, конечно, финских), купаются, отдыхают.

Я мог бы еще долго рассказывать о финских городах, а заодно и о болгарских, и о югославских, где мы с женой, заразившись финской поездкой, провели следующие два отпуска. При этом мне не пришлось бы прибегать к помощи сохранившихся у меня туристских проспектов и путеводителей. Все это стоит у меня перед глазами, будто было вчера.

А вот из своих хоккейных поездок я привожу воспоминания о матчах, о новых игроках, о забитых и незабитых голах, о плохих и хороших полях.

Легче легкого объяснить и оправдать убогость нашей «внехоккейной», так сказать, экскурсионной программы во время пребывания за границей: мы не туристы, главное для нас, хоккеистов, до и после матча не осмотр достопримечательностей, а тренировки и режим, сроки турне не увеличишь даже на день…

И все же я каждый раз с удовольствием и интересом ожидаю очередной поездки. Пусть мне трудно рассчитывать на то, что увижу я какой-то новый город или окажусь в незнакомой стране (хоккейные маршруты я, кажется, изъездил уже во всех направлениях), но новые встречи с людьми и новые знакомства будут обязательно. А это интересней любых достопримечательностей.

Я не говорю о бесконечных встречах с коллекционерами автографов, которые только утомляют и раздражают и от которых рад бы избавиться, да не знаешь как. (Помню, во время первого нашего чемпионата в Стокгольме Слава Старшинов придумал хитрость — всем, кто тянулся к нему с блокнотом и карандашом, он лаконично отвечал: «Доктор». Но теперь и это не спасает — всех нас болельщики знают в лицо.) И не мимолетные беседы на приемах я имею в виду. Хотя и эти встречи по-своему любопытны.

Когда люди узнавали, что мы русские, что приехали из Советского Союза, в их взглядах всегда можно было прочитать дружелюбие и интерес. Спросишь в каком-нибудь незнакомом американском или австрийском городе, как найти нужную улицу, и — как только догадываются, откуда ты — немедленно начнут рисовать планы, возьмутся проводить или подвезти на машине. Правда, мы бываем главным образом в местах, где хоккей популярен, а потому к нашим хоккеистам публика испытывает повышенный интерес, но смешно было бы относить всеобщее дружелюбие, которое мы ощущаем повсюду, только за счет хоккея. Сильные сборные есть не только у нас, но, где бы ни появились мы, мы оказываемся в центре внимания, всегда пристального и почти всегда доброжелательного. Это внимание ко всему, что связано с нашей страной, которая занимает особое место в современной жизни, от которой все время ждут чудес и которая вот уже более полувека не устает удивлять мир этими чудесами. И вдали от Родины нас греют горячие лучи дружелюбия и внимания.

Бывает, что пустяковые встречи на официальных банкетах переходят в приятельские отношения и даже дружбу. Вот, например, я как-то разговорился с Вернером Перссоном, очень талантливым детским тренером, большим знатоком и поклонником нашего хоккея. Он превосходно говорит и читает по-русски, нередко приезжает к нам в страну, чтобы поближе познакомиться с нашей методикой тренировок, посмотреть, как организована у нас работа с детьми и юношами. Он и не скрывает, что старается распространить в Швеции все лучшее, что есть в нашем хоккее. Он не делает секрета и из своих очень интересных тренерских поисков. Это настоящий друг. Недаром наши тренеры и хоккейные журналисты называют Перссона не «Вернер», а «Володя».

Зимой 1966 года мы приехали на матч в американский город Джонстаун. Накануне игры мэр города устроил банкет в честь советских хоккеистов. Когда мы вошли в зал, кто-то из ребят показал мне знаменитого Батча Мартина, который был на Олимпиаде в Кортина д’Ампеццо, приезжал к нам в составе канадских команд. Теперь он переехал в Джонстаун, подписав контракт с местной полупрофессиональной командой. Во время обеда мы оказались соседями. Я немного объясняюсь по-английски, и мы разговорились. Видно, сначала он отвечал мне просто из вежливости, не испытывая ко мне особого интереса. Я напомнил ему о наших матчах в Торонто и Китчинере (Мартин играл в этих городах против второй сборной СССР, за которую выступал я). Мартин несколько оживился, но, думаю, тоже скорей из вежливости, чем из любопытства, спросил, чем я занимаюсь, кроме хоккея. Я ответил, что окончил институт, получил диплом инженера и учусь в аспирантуре. Вот когда мой собеседник загорелся по-настоящему.

Мне пришлось долго объяснять ему, что значит аспирантура, а он не уставал спрашивать. И когда все понял, стал торопливо пересказывать наш разговор жене, которая пришла с ним на банкет, и ближайшим соседям по столу. Он показывал на меня глазами, и я слышал отдельные слова:

— Технологический институт… Диплом… Инженер… Ученый…

Он говорил быстро и горячо. В гоне его слышалось удивление, граничащее с восхищением. Я не очень-то понимал, к чему весь этот восторг, и спросил об этом Мартина.

— Видишь ли, — сказал он, — вроде бы я не могу пожаловаться на судьбу. Я приехал сюда на пять месяцев и получил за это по контракту пять тысяч долларов. Но деньги, даже большие, не вечны. А годы идут. Еще немного, и надо бросать хоккей. Что тогда? А диплом — это капитал на всю жизнь. За диплом я отдал бы все. Да теперь поздно.

На другой день мы встретились с Батчем уже на льду. Команда в Джонстауне оказалась сильная. Мы, правда, выиграли со счетом 9:5, но это объясняется тем, что в первом периоде они растерялись и пропустили в свои ворота восемь шайб.

Судьба свела нас с Мартином через год, опять на хоккейном перекрестке. Он уже вернулся в Канаду, в родной Китчинер. То турне по Канаде мы провели плохо, проиграли турнир в Виннипеге, но на последний товарищеский матч со сборной Канады собрались и победили со счетом 5:3. И снова на банкете мы сидим вместе. Теперь уже это не случайное соседство: Мартин сам подсел ко мне и весь вечер расспрашивал об аспирантских моих делах, о планах, интересовался, чем я буду заниматься, когда закончу играть. Так появился у меня новый приятель, которому, я знаю, моя судьба далеко не безразлична, которому знакомство со мной открыло какой-то кусочек нашей жизни.

В поездках по всему свету нам не раз приходилось встречаться с соотечественниками, которые или родились за границей, или уехали из своей страны навсегда. Первый раз я столкнулся с ними в 1960 году в Канаде — там особенно много украинцев, переселившихся за океан до революции. Мы прилетели в Келовну вечером, а утром у нашей гостиницы стояла большая толпа. Как только кто-нибудь из нас появлялся на улице, его окружали, и начинались расспросы. О том, как мы живем, о Москве, о Киеве, обо всем, что связано с родиной. Один из них подошел ко мне и стал объяснять, как надо играть против местной команды, присел на снег и долго вычерчивал схемы, показывая, как действуют канадцы в обороне, в атаке, на «пятачке», откуда чаще всего бросают по воротам, где у них самые уязвимые места. А потом вся эта толпа пришла на матч и болела за нас так, как болеют за «Спартак» в Москве, болела так, будто от нашей победы зависело здоровье и благополучие всех этих людей.

Мы уезжали из отеля на другой день в четыре часа утра — Келовна стоит в горах, и до аэродрома далеко. И когда мы вышли к автобусу, вся эта толпа была там. Они пришли проводить нас, пришли пожелать доброго пути, передать привет родине. И честное слово, будь на то их воля, они бы помчались за нами, из чужой для них страны, домой, пусть многие из них этого самого дома никогда и в глаза не видели. Да они и сами говорили нам о своей не слабеющей с годами тоске по родине.

— Так почему же вы не возвращаетесь? — спрашивали мы.

— Дом, имущество, бизнес — все здесь, — отвечали они. — Жена здешняя, дети почти по-русски говорить не умеют. Вот был бы один, и минуты бы не раздумывал

* * *

Мы уехали, а они остались. Остались в чужой стране. И не в качестве туристов, а навсегда…

Зачем повсюду ищут и находят нас эти люди? Зачем вступают в разговоры и расспрашивают о доме? Только раны бередят, только мучают себя понапрасну, дразнят свою тоску несбыточными мечтами. Да они и сами это понимают. Понимают, но, видно, не могут иначе, видно, это выше их сил…

Во время той же нашей поездки, на дороге из Китчинера в Трейл, нас встретили представители общины духоборов. Нам пришлось сделать остановку и пообедать в этой общине. Какой был обед! С блинами, борщом, клубникой. Настоящий русский обед — и приготовлено все замечательно, и приправы все наши. Что ж, может, эта иллюзия, эти запахи украинского борща и российских блинов и скрашивают как-то жизнь на чужбине.

Хоть и редко, но бывали и иные встречи с соотечественниками. Вернее, даже не встречи, а встреча. После матча в Филадельфии зашел к нам в раздевалку какой-то мужчина лет сорока и бойко заговорил по-русски. Земляка всегда приятно встретить, когда находишься вдалеке от дома. Мы ему охотно отвечали. Естественно, спросили, откуда он и как попал в эти края. Он, оказывается, перемещенное лицо. В 43-м году был вывезен в Германию, а теперь вот обосновался тут.

— Чего же вы домой не возвращаетесь? — спрашиваем.

— А чего я там не видел? Мне и здесь неплохо. У меня коттедж, два автомобиля, сбережения. И потом интересно по миру поездить. Вы вон путешествуете, играете. И я тоже хочу. Жил в Западной Германии, в Австралии, оттуда переехал в Канаду, сейчас стал американцем…

Ехать ему домой или не ехать — это, конечно, не наше дело. Но до чего же противен стал мне сразу этот малый! Разговаривать с ним больше уже не хотелось. Ребята от него разом отвернулись. А он, почувствовав, что атмосфера в раздевалке изменилась, быстро ушел. Мы еще немного помолчали, потом кто-то из ребят, ни к кому не обращаясь, сказал:

— «Мне и здесь неплохо»… Было бы неплохо, не мотался бы по миру, как пес бездомный… Небось нашкодил дома… Путешественник!