Работы было столько, что от избытка мыслей начинала убыстряться походка и я переставал замечать на улице мелочи, которые раньше ни за что бы не пропустил. Я не заметил, как дошел до отдела. Первым делом позвонил в больницу. Состояние Алексея не улучшилось, но и не стало хуже. Стабильное… Ненавижу это слово.

Теперь — работа. Я вынул из сейфа свой маленький карманный ежедневник. Итак, кому принадлежат телефоны, по которым Верка-модистка искала Кореневу? Оператор адресного бюро бесстрастно выдала два адреса. По первому проживает некто Фокин, по второму некто Жилко. Теперь нужно…

Стоп.

У меня повлажнели ладони. Безошибочный признак того, что случилось нечто важное. Стараясь не спугнуть догадки, я медленно облокотился о стол. Что только что произошло в моей голове без логики, автоматически?

Фокин, Жилко, номера телефонов… Вот оно!..

Где я слышал фамилию — Жилко? Черт… И ведь недавно слышал! Возможно, что даже вчера или сегодня!

Я встал и подошел к окну. Что было вчера? Я послал Лешу на обед, и он не вернулся. А перед этим? Леша отдал мне данные на…

— Жилко! — выдохнул я и метнулся к сейфу.

Жилко! Вот они, эти листы, отданные мне Гольцовым! Из «строгача» — «семерочки» — совершил побег Жилко Степан Иванович, восемьдесят второго года рождения… Место жительства… Минская, двенадцать, квартира двадцать пять! Это адрес, который мне только что назвала по номеру оператор АБ! Мать моя!

Верочка звонила на домашний телефон беглого Жилко, чтобы справиться о Кореневой?!

Я ворвался в кабинет Обрезанова как торнадо.

— Макс! Три пулемета, зенитную установку, машину и двоих наших! Быстро!..

Глядя, как начальник снимает трубку прямого с дежуркой телефона, я добавил:

— Пока еду, отправь патруль на Минскую, двенадцать, двадцать пять! Пусть перекроют выход из подъезда и тыльную сторону дома!..

Улица Минская — это тоже моя территория. Я знаю на всей ее протяженности каждый куст, каждую дырку в заборе. Понятно, что я не могу знать каждого, кто на ней проживает. Тем более что, пока существуют такие организации, как «Гарант-Риелт», постоянных жителей на улицах города в ближайшее время не предвидится. Знаю я и двенадцатый дом. Это стандартная пятиэтажка хрущевской постройки, ориентированная на людей с доходами ниже среднего. Хоть двадцать пятая квартира и расположена на четвертом этаже, это не говорит о том, что в случае опасности из ее окна нельзя выпрыгнуть. А какая опасность может быть ужасней той, когда в твою дверь стучит полиция, а ты находишься в федеральном розыске как сбежавший из колонии строгого режима? Тут и с крыши прыгнешь. Поэтому я и боялся, что искомый фигурант, поняв, что он под контролем, начнет делать невозможное.

Естественно, патруль все сделал так, как не нужно. Мужики свою задачу понимают весьма однобоко. Перед подъездом стояли «Жигули» с включенным проблесковым маячком, слава богу, без сирены, а перед подъездом и сзади дома, как оловянные солдатики, замерли двое сержантов с автоматами. Интересно, Жилко, если он не сбежал еще тогда, когда за пять километров от дома услышал сирену, уже догадался, что это за ним приехали? Наверное, догадался, потому что из жителей дома на сегодняшний момент он один, кто сделал рывок из колонии строгого режима.

Оставив гвардию на прежних местах, я с двумя операми взбежал на четвертый этаж. На площадке мы загнали патроны в патронники и отстегнули шнуры от пистолетов. Это тот момент, когда между тобой и тем, кто в квартире, — вечность. Но дверь — не вечность. Человек в состоянии аффекта способен выломать голыми руками даже стальную дверь, это я знаю по себе. Вечность — это способность не отказаться от того, чтобы зайти в квартиру. Как только в твоей голове хотя бы раз возникнет мысль о том, что дверь ломать не нужно, как только ты выскажешь предположение о целесообразности дожидаться ОМОН — иди к начальнику, молча клади ему на стол удостоверение и так же молча уходи к такой-то матери. Больше ты никто. Во всяком случае — в этой жизни. Потому что ничего путного, кроме как искать и находить, защищать и терпеть, ты не умеешь. И вряд ли уже научишься. Уволившийся из-за слома внутренней пружины опер будет прятаться от самого себя до конца дней своих.

— Что бы ни произошло, он нужен мне живой, — сдувая с губ капли пота, шептал я операм. — Можете отстрелить ему ноги и руки, но он должен жить.

Дверь поддалась лишь с третьего удара. Она ввалилась в комнату как-то неудачно, встав наперекосяк. Пока мы пробивались сквозь разорванный дерматин и отталкивали дверь, в коридоре громыхнул первый выстрел. Мне не нужно было даже думать — стреляли из «ТТ». Пуля срезала кусок штукатурки и впилась в косяк. Я не видел, кто стрелял. Огонь велся из комнаты, расположенной под углом к коридору.

Второй и третий выстрелы. Первая пуля вылетела через проем на лестничную площадку и разбила электрический счетчик. Уклоняясь от снопа голубых искр, с треском вылетающих из замкнутой проводки и пропуская мимо себя вторую пулю, я рванулся вперед.

В коридор навстречу мне выскочил кто-то — я не смотрел ему в лицо — и поднял перед собой руку. Поняв, что надо стрелять, я дважды спустил курок. Еще даже не прогремел мой второй выстрел, как один из оперов выстрелил прямо над моим ухом!..

Моему изумлению не было предела, когда я увидел, как мужик-привидение стал сползать на пол. Я стрелял в деревянную перегородку, возвышающуюся над дверью. Даже в минуту опасности я думал о здоровье этого негодяя, поэтому мои выстрелы были рассчитаны на шок, а не на поражение. Поэтому я никак не мог понять, почему известка за спиной упавшего выглядит так, как будто на нее выплеснули ведро крови. Когда наконец стрелок опустился на пол, я все понял. В его лбу зияло чернотой посреди мертвенной бледности маленькое отверстие. Выходное отверстие на затылке было диаметром с дно стакана…

Я повернулся к оперу.

Что я могу сказать этому человеку? Отматерить за то, что перепутал голову с ногой? Но он не путал. Он стрелял на поражение и именно в лоб. Сработал синдром копа. Это когда предыдущее предупреждение не имеет никакого значения. Включаются другие рецепторы. И как ни предупреждай, в ста случаях из ста произойдет одно и то же — выстрел на поражение. Полицейский увидел, как кто-то целится из оружия в другого полицейского.

Все. Тупик. Поэтому и нечего мне сказать. Сейчас я отдал бы свою тринадцатую зарплату, просто мне нечего больше отдавать, за то, чтобы этот труп не был трупом Жилко Степана Ивановича.

— Вызывай Обрезанова и прокуратуру…

А что еще я мог сейчас сказать?

Когда приехали Максим и следователь, мое настроение не улучшилось. Когда же был осмотрен «ТТ» неизвестного, оказавшего такое яростное сопротивление, оно вообще испарилось. В магазине не было ни единого патрона. Мужик выбегал на нас с пустым стволом. Если бы не этот выстрел Верховцева, я имел бы возможность хоть что-то прояснить в своем деле. А теперь… Если застреленный Верховцевым отморозок — Жилко, — на него будет списано и убийство Тена, и нападение на Гольцова. Вязьмину для этого нужна лишь экспертиза «ТТ» на отстрел. Если она покажет, что в Тена стреляли из этого пистолета, Вязьмин запросто прекратит уголовное дело по убийству Тена «за смертью подозреваемого». Самое интересное, что эта чушь будет подписана наверху. Какой резон оставлять в подвешенном состоянии такой громкий «глухарь», как убийство известного в городе бизнесмена? А тут подвернулся случай, который во второй раз уже не подвернется: убит при задержании преступник, стрелявший в полицейских из оружия, из которого совсем недавно палил в затылок корейцу. Нет, такое упустить нельзя. Может, это и правильно. Но не для меня. Что бы потом ни говорили, для меня навсегда окажется нераскрытым и убийство на улице Стофато, и нападение на Лешку. А этот труп, лежащий под моими ногами, ничего мне не доказывает. Если только то, что в мире нет ничего вечного.

И тут грянул гром.

— Это не Степа, — заявила женщина, которую через полчаса после боя силой сумел вытащить из соседской квартиры Вязьмин. — Господи, помогите мне дойти до моей кровати…

— Максим, — сказал я Обрезанову, глядя, как мои опера-штурмовики уносят соседку обратно, — я за Верочкой. У меня такое впечатление, что киску мучают угрызения совести.

— Возьми машину.

* * *

Верочку я увидел издали. Она полушагом-полубегом двигалась навстречу, кутаясь в норковый шарф. У меня появилась мысль, что ей, как и Кореневой, тоже захотелось поболеть. Я попросил водителя притормозить рядом с ней и приоткрыл дверцу.

— Верочка, садитесь. Я вас подвезу.

От неожиданности она шарахнулась в сторону, едва не сбив с ног мужчину с огромной сумкой на плече. Не думаю, что именно мое появление было для нее неожиданным. Скорее всего, обладательница длинных ног и короткой юбки была настолько поглощена своими собственными мыслями, что любой, кто ее в этот момент окликнул бы, был для нее сродни удара током.

— Садитесь, садитесь, — настойчиво повторил я.

— Ой… — растерялась она. — Это вы? А мы для вас подобрали чудную элитную квартирку…

— Я для вас тоже. Да садитесь же вы, в конце концов! Салон вымерзает!

Она села, и в масляном воздухе нашей разыскной машины моментально повис запах дорогих духов. Витька-водитель втянул полные легкие этого аромата и даже как-то обмяк за рулем.

В голову мне пришла шальная мысль. Я не повезу сейчас Верочку-риелторшу в отдел. Я ее повезу на улицу Минскую. Надеюсь, труп еще не увезли. А потом можно и в кабинет.

— А куда мы едем? — забеспокоилась она.

— Не волнуйтесь, это рядом. Кстати, давайте знакомиться. Старший оперуполномоченный уголовного розыска капитан полиции Загорский. Вера, кому вы звонили по телефону, когда искали Кореневу?

Долгая пауза, повисшая в воздухе вместе с запахом свежести, подсказала мне, что Верочка говорить правду не хочет.

— Не понимаю, о чем вы говорите…

— Сейчас поймете.

Риелторшу рвало так, что мне даже стало страшно — останется ли от нее что-нибудь, когда она выйдет из туалета, или мне придется разговаривать с одной юбкой. Запах крови. К нему нужно привыкнуть. Точно так же, как и к виду изувеченного трупа. А если ты только что пил кофе в шикарном офисе, а уже через пять минут какой-то тупой мент по фамилии Загорский привозит тебя к луже крови и пригоршне мозгов, разбросанных по стене, — тут уж не до исполнения роли праведника. «Не понимаю, о чем вы говорите». Сколько же раз я это слышал? И ведь к каждому подонку, чтобы он тебя не морозил подобной чушью, нужен свой подход! Дифференцированный, растак его…

Несколько минут назад я завел Верочку в квартиру, взял рукой за шиворот и рывком наклонил над самым трупом.

— Вот об этом я говорю.

Продавец воздуха начала давать показания уже в машине. До райотдела рукой подать, а она без перерыва на вдох прощебетала столько, на что мне, например, не хватило бы и получаса. Я даже почувствовал облегчение, захлопнув за ней дверь камеры. Всему свое время, дорогая. Скоро все повторишь Вязьмину, да под роспись. А мне и так все ясно. Обычно я все понимаю с первого раза, а ты одну и ту же историю повторила трижды. Искупаешь вину. Похвально. Но после Вязьмина у нас с тобой опять будет разговор. Это я так размышляю, потому что уверен: нудный увалень Вязьмин арестует тебя без каких-либо вариантов. Этот следователь Следственного комитета, сколько я его знаю, ловит злодеев одним и тем же способом — арестовывает пятерых, потом четырех невиновных отпускает. Так что на десять суток, Верочка, на десять суток… А там видно будет. За декаду столько воды убежит, что день за год казаться будет.

Оставшись один в кабинете, я почувствовал, как устал. Окинул свои чертоги вялым взглядом. Раскладушка войдет, если подвинуть к окну Лешкин стол. Матрас и подушка есть, постельное белье в количестве двухсот комплектов лежит в сейфе. Обычная история: вора с краденым поймали, а хозяина второй месяц найти не могут. Кажется, там уже не двести комплектов, а сто с небольшим. Закончу это дело и насяду на Торопова. Пусть выколачивает общежитие. Иначе уйду в преступную группировку. Так и скажу.

Я взглянул на часы. Половина третьего. Интересно, чем сейчас занимается Настя? Я поднял трубку. Странно, но под сердцем что-то екнуло. С чего бы? Действительно, не с чего. В трубке, выматывая нервы, звучали длинные гудки. Мне показалось, что внутри меня зашевелилась не досада от того, что не застал абонента дома, а претензия… Загорский, что это?

Не желая искать ответ на вопрос, я быстро положил трубку.

В голове до сих пор звенел речитатив Верки-злючки из «Гарант-Риелта». После тычка носом в раскроенный выстрелом затылок у нее начался приступ правдолюбия и честности. Очевидно, она никак не ожидала, что ее знакомство с неким Шарагиным закончится таким образом. Я, после упоминания этой фамилии, несколько раз останавливал подругу по разговору и требовал хронологической последовательности в рассказе. А то так получалось, что «Шарагин связался с подонками из группировки корейца, а Степа, который любил Ольгу, не выдержал измены и убежал из зоны». Фуйня какая-то, а не покаяние. Когда я понял, что у девицы шок и толку не будет, воспользовался испытанным способом:

— Закрой рот, зараза! Закрой, пока нос не сломал!..

Носа Вере я, конечно, ломать не стал бы при любых обстоятельствах, но испуг лечится только испугом. И тут уж не до продолжительных лечебных процедур с внедрением в ауру фигуранта. Я оперативник, а не практикующий врач. Вместе с Верой до смерти перепугался Витька. Побелев как саван, он так дал обеими ногами по тормозам, что риелтор чуть не вылетела из машины через лобовое стекло. Мгновенно успокоившись, она некоторое время смотрела на меня, а потом с недоверием в голосе, спокойно спросила:

— А разве я вам не говорила, кто такой Шарагин?

Именно с этого я и хотел услышать начало рассказа. Жаль, что пришлось идти до очевидного такой длинной дорогой.

С Ольгой Кореневой Верочка познакомилась давно, около восьми лет назад. В августе девяносто третьего они пришли в приемную комиссию филфака университета для сдачи документов. Учились в одной группе, ходили на вечеринки, в меру выпивали, пару раз покурили марихуану в обществе плохих мальчиков. Верочка институт бросила уже на третьем курсе, но Коренева, несмотря на коллизии внеучебной жизни, смогла закончить его и получить диплом. Однако он не сыграл ключевой роли в становлении молодого филолога. И Вера-недоучка, и дипломированная Коренева устроились работать в одну фирму. И не пришлось бы мне водить сейчас первую по окровавленной квартире, если бы не тот день…

Двое плохих мальчиков, тех самых, с которыми они покуривали травку, предложили им заработать. Подруги согласились без колебаний и лишь поинтересовались, как это сделать. Степан Жилко и Антон Шарагин объяснили, и девочки, работающие риелторами в агентстве недвижимости «Гарант-Риелт», приступили к действию. И уже на следующий день в руках Степана и Антона был адрес первого гражданина, имеющего наличные средства для покупки жилья.

Когда Верочка сказала это, я сразу вспомнил предложение генерального директора заключить с фирмой договор. Но вскоре подозрения относительно руководителя у меня отпали.

Первый разбой Степа и Антошка замолотили в центре города, средь бела дня. Бизнесмен средней руки был лишен золотой цепи, бумажника и суммы денег в шестьдесят тысяч долларов, подготовленных для покупки жилья. За ударный труд Верочка и Оленька получили по три тысячи долларов, и с этого момента их уже не покидала уверенность в том, что жизнь только начинается.

Вскоре появился второй реальный покупатель. С ним тоже все прошло гладко. И когда девушки, шурша долларами, уже готовились передавать молодым людям вариант номер три, случился прокол. «Реальный покупатель», взятый штурмом в своей квартире, оказался перегонщиком авто. И не просто перегонщиком, а весьма крупным спецом, работающим исключительно под заказ из-за рубежа. Как пояснила Вера, парнишка работал на некоего корейца по фамилии Тен. Спец пожаловался корейцу на свою обиду и попросил восстановить справедливость…

Теперь, сохраняя логику повествования, придется параллельным курсом развить другую историю.

Два года назад Ольга Коренева вместе с Верочкой пила дешевое вино в дорогом ресторане с одной-единственной целью — сняться. Было скучно, а душа требовала простора и веселья. С десятью долларами на двоих особо не развернешься, поэтому они выбрали путь, по которому идут все непрофессиональные проститутки. Проще — проститутки, проститутками себя не считающие. Торговки телом от случая к случаю, по настроению, а не по нужде. Они сидели в шикарном ресторане и, покачивая туфельками, занимали один из столиков. Как и бывало ранее, вся процедура заняла не более получаса. Их сняли люди респектабельные и, что было очевидно, с деньгами. Смущал лишь тот факт, что мужчины были азиатской национальности.

Но смущались подруги лишь до гостиничного номера. Там они пришли в ужас. Азиатов было уже не двое, а человек двенадцать. Но вскоре прошел и ужас. Сразу, после каких-то таблеток. И ночь, грозящая групповым изнасилованием, превратилась в сказку. Утром сказка превратилась в поход в больницу за медицинской помощью. Врачи посоветовали обратиться с заявлением в полицию, но предприимчивая Ольга сумела объяснить подруге, что от того, что корейцы сядут, им обеим легче не станет, а вот если загрузить злодеев на бабки, то успех гарантирован. Сказано — сделано. Стрелка была забита в этом же ресторане. Но тут произошло непредвиденное. Приехал некто Тен. Он пригласил девушек в машину, и через десять минут они приехали в какой-то загородный дом. В огромном помещении, напоминающем торговый зал, обставленном напольными вазами и цветами, стояло около тридцати человек. Тен вежливо попросил девушек указать пальцами на тех, кто их насиловал. И Ольга, и Верочка помнили только тех двоих, первых. В них и ткнули перстами. Далее произошло то, что вызвало у подруг настоящий шок. Маленький кореец по приказу Тена квадратным тесаком отрубил у виновных по левому мизинцу. После этого девушкам выдали по две тысячи отступных и отвезли туда, откуда забрали, — в фойе ресторана.

А еще через месяц Вера узнала, что Ольга встречается с тем самым грозным корейцем по фамилии Тен. Для Верочки это было полной неожиданностью, так как она была хорошо осведомлена, что подруга уже запланировала на лето свадьбу с Жилко. Вера намекнула подруге на неприемлемость ее поведения, но та лишь весело отмахивалась. Наступала весна, и Жилко, увлеченный идеей зарабатывания денег, задумал историю с агентством недвижимости. Он не замечал ничего, что происходило вокруг. Шарагин, тот вообще был на подхвате, поэтому соглашался на все. Одним словом, Степан мало обращал внимания на личную жизнь той, с которой собирался связать жизнь. Люди подобной ориентации и с планами на будущее рассматривают супруга как подельника. А подельник, по мнению любого, кто совершает преступления, предавать не имеет права. Вот и оставались встречи Оленьки вне поля зрения Жилко. Но заканчивалась весна и наступало лето…

И был день. Точнее, вечер. Подобной нелепости не видел свет. В пьяной ресторанной драке, в которую был втянут Жилко, погибает посторонний парень. Полиция тут же обнаруживает на месте преступления нож, и Степу принимают. Все, кто видел в тот момент Жилко, готовы были поклясться, что ножа у него не было — он его просто никогда не носил! В ресторан. Тем не менее через три месяца Жилко по приговору суда этапируют в колонию строгого режима. Его часы, заведенные на семь лет, начали отсчет времени.

Это произошло через четыре месяца после того, как к корейцу по фамилии Тен обратился перегонщик автомобилей с просьбой помочь в поисках людей, отнявших его деньги.

Собственная голова показалась мне тяжелой. События последних дней мало укладывались в рассказ Веры. А что, собственно, произошло? В августе из колонии строгого режима совершает побег Жилко — раз. Почти двое суток назад убивают Тена — два. Ольга Коренева получает письмо с требованием вернуть деньги и документы, после чего исчезает в неизвестном направлении — три. В ее квартире кто-то нападает на Гольцова — четыре. И наконец, бывший подельник Жилко Шарагин оказывает жестокое сопротивление сотрудникам полиции, в результате которого погибает. После нескольких лет безоблачного существования устойчивой преступной группы события разворачиваются настолько стремительно, что трудно найти им объяснения.

Почему Шарагин, вместо того чтобы спокойно открыть дверь и играть в несознанку, что было бы более логично, начинает палить в оперов? Чувствовал, что это единственно верный выход? Впрочем, ответ на этот вопрос можно найти, если верить словам Верочки о «замороженности» парня. Когда бестолковый подельник теряет вожака, он сразу начинает совершать глупости. Предположим, что это так.

В какую еще историю ввязалась Ольга Коренева, помимо дел своей группы? Что за деньги? Какие документы? Кто писал ей письмо? И к какому замку подходит ключ, который я обнаружил в цветочном горшке?

Кто и зачем отсиживался в квартире Кореневой в то утро, когда застрелили Тена? Что он искал и почему напал на Гольцова?

С каждым часом количество вопросов увеличивалось в геометрической прогрессии.

Вера сказала, что о поездке Кореневой в Бобылево ей ничего не известно, но в августе этого года Ольга исчезала на три дня и вернулась на работу с синяками. Вера сама вызывала ей «Скорую» прямо на работу. Врач вонзил в Оленьку шприц с анальгином и димедролом, после чего девушку увезли домой. Ольга Вере не сказала ни слова о том, где провела три дня.

Я полистал телефонный справочник. А что у нас в Бобылево? Что это за место устрашения строптивых и непокорных?.. Ага, понятно! Санаторий «Бобылево».

Значит, санаторий… Самое лучшее место для поправки и, одновременно, утраты здоровья. Братва у нас особой фантазией не отличается. Либо погреб, либо санаторий.

Телефонный разговор с руководством санатория как-то сразу не заладился. Чиновники, занимающие подобные места, теряют нюх и страх. Мента они постоянно видят перед собой одного и того же — местного участкового. Как правило, материальное благополучие таких стражей порядка полностью зависит от администрации мест отдыха и лечения, поэтому организация охраны правопорядка полностью подминается авторитетом самого администратора. Там чинуша — царь и бог. Он сам определяет для сотрудника полиции, кто прав, а кто виноват. Кого нужно наказывать, а к кому еще и охрану приставить. Ни один мент не станет пререкаться, так как потеря дополнительного дохода в виде систематических взяток не входит в его планы. Я все это прекрасно понимал. Понимал и администратора, который сначала бросил трубку после моей фразы: «Мне нужен список граждан, посетивших санаторий в августе, начиная с двадцатого числа». Нервы, понимаю. Но когда сотрудник уголовного розыска звонит тебе во второй раз и спокойно повторяет вопрос, а ты продолжаешь быковать… Этого я никогда не пойму.

Санаторий находится в сорока километрах от города, поэтому я решил не терять даром времени. Я просто подошел к Обрезанову, попросил до вечера машину и двоих самых безбашенных участковых нашего райотдела. Безбашенных — это значит тех, кому говорит начальник: «Отбей ногой этот балкон, чтобы он упал!» — и участковый отбивает, не спрашивая цели задания. Наша полиция пока держится именно на этих самых безбашенных, которых невозможно ни купить, ни продать. Они делают свое дело, невзирая на чины и лица, встречающиеся им на пути. И они не требуют взамен ничего, кроме новой работы.

Я тоже безбашенный, когда дело доходит до ответа на неприкрытое хамство. И мне плевать, что в твоем санатории отдыхают генералы и почти вся мэрия города. Может быть, именно поэтому я до сих пор старший оперуполномоченный, а не начальник, скажем, уголовного розыска?.. Но я скорее поцелую дьявола в задницу, нежели прогнусь перед кем-нибудь из этих чинуш.

— Васильевич, — обратился ко мне участковый, поглядывая на каменных львов и литые ворота, — оставь меня здесь в засаде на недельку…

Никаких засад не будет. Нахалов нужно наказывать сразу и без подготовки. Так я решил, так и будет. Поднявшись по лестнице, я толкнул ногой тяжелую дверь.

— В сторону, адмирал, — и швейцар, путаясь в фалдах, отлетел в сторону.

Наше появление не прошло незамеченным. Впрочем, на иное я и не рассчитывал. Мой объект — администратор, его я определил безошибочно — находился у стойки дежурного и отчитывал за какие-то грехи молоденькую горничную. К нему я и направился. Поняв, что его внимание сконцентрировано на мне, я махнул безбашенным рукой и громко произнес:

— В номера люкс!

— Что здесь… — лицо администратора стало малиновым и напоминало улыбку Минотавра.

— Здесь происходит проверка паспортного режима и розыск преступника, скрывающегося в санатории, — опередил я его, сверкнув удостоверением.

На втором этаже уже слышались крики и визг: участковые вторглись в чужую личную жизнь. Я пошел на вопли, как охотник на выстрелы. Администратор, меля какую-то чушь насчет звонков в ГУВД и пугая меня, как Змей Горыныч Илью Муромца, едва поспевал за моей поступью. Ага, вот и палево! Через открытую дверь номера я увидел мужика с пивным животом, а рядом с ним двоих девиц. Нет необходимости говорить, что все трое были обнажены, как перед операцией. Через мгновение вся троица сориентировалась и закуталась, как римляне, в простыни и полотенца. Мой безбашенный, невозмутимо надувая пузыри из «Орбита», листал паспорт толстяка и морщил лоб.

Наконец толстобрюхий пришел в себя:

— Вы что, гады, оборзели, что ли?!

— Так, пятнадцать суток у тебя есть, — заметил первый.

— Вызовите полицию!.. — завизжал толстяк.

— А мы кто? — улыбнулся второй.

— А вы знаете, кто я? Вы представляете, что с вами будет через час? Я — депутат горсовета! — и толстяк, увидев во мне истинного виновника своего срама, победоносно впился в мое лицо взглядом с ядовитой ухмылкой.

Вот так. Полный депутатский иммунитет против моих полицейских инсинуаций.

— Прекрасно, — я повернулся к лейтенанту, листающему паспорт. — Ничего не попишешь. Саша, черкни его домашний адрес. Задерживать его мы не имеем права. Но по приезде в отдел позвонишь ему домой и от моего имени сообщишь жене, на какой сессии он находился и с представителями от какой партии спорил. Фамилии девушек тоже на карандаш. Если нет восемнадцати, я съезжу в горсовет, предупрежу председателя, чтобы не доверял господину Бигуну решение вопросов, касающихся детей и образования. А администратор едет с нами. У него депутатской неприкосновенности нет.

С документами остановившихся в номере люкс мы стали спускаться по лестнице. За нами поспевали, наступая друг другу на пятки, руководство санатория, толстяк и девицы. Кажется, авторитет лечебницы, как и ее владельцев, пошатнулся довольно основательно.

Оставив участковых вместе с группой преследования, я отвел администратора в сторону.

— А ведь я тебя просил только журнал посетителей полистать… Не помнишь мой звонок по телефону?

— Айн момент! — взвился тот. — Я сейчас все сделаю!..

— Я сам сейчас все сделаю.

Девочки на самом деле оказались несовершеннолетними. Хотя, признаться честно, я на это не надеялся. Мне было даже неудобно говорить вслух о том, что им может оказаться меньше восемнадцати лет. Выглядели они под слоем штукатурки лет на двадцать пять. Оказалось, что я плохо разбираюсь в женщинах. Оперативность в этом вопросе проявил один из участковых, который за две минуты разобрался в том, что оральный секс в момент проверки документов оказался не эротикой, а статьей.

Когда малолетки были погружены в машину, дрожащий от ужаса депутат Бигун отпущен, а администратор с местным участковым доведены до состояния инфаркта, мы решили возвращаться обратно. У меня под мышкой удобно располагался журнал учета прибывших посетителей. За ним завтра должен был прибыть сам администратор, там и продолжится наш разговор. Если мужик думает, что он уже от меня отделался, то очень сильно ошибается. Он даже понятия не имеет, какую роль ему я уготовил. А я решил сделать то, к чему стремится любой опер, — «заточить» фигуранта под себя. «Дятел» в санатории мне не помешает. А то у меня как-то слабовато с агентурой в том районе… Помощью в этом мне будут эти две смазливые девочки, одной из которых семнадцать, а второй — на год меньше. Придется беспокоить ничего не подозревающих мам. Два допроса с протоколом в присутствии родителей — картина малоприятная, но чего ради дела не сделаешь? Администратор — на крюке до тех пор, пока оба эти протокола будут лежать у меня в сейфе. Если заерепенится, позвоню Бигуну. Тот ему быстро объяснит, что с ним будет через час после того, как я открою сейф. Кстати, Бигун — тоже удачно срубленная фигура. Его визитка, с уважением и тремором в руках подаренная мне, лежит в кармане. Пусть лежит. Есть не просит.